МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Сестра таланта" - реализм, рассказ о жизни, юмор приветствуется (до 15 тысяч знаков с пробелами, превышение +10%) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 4 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

"Сестра таланта" - реализм, рассказ о жизни, юмор приветствуется (до 15 тысяч знаков с пробелами, превышение +10%) ПРОИЗВЕДЕНИЯ СОИСКАТЕЛЕЙ ПРИНИМАЮТСЯ до 20 января 2024 года.

#1 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 18 396
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 30 августа 2023 - 17:12

Номинация ждёт своих соискателей до 20 января 2024 года включительно.

КОНКУРС БЕСПЛАТНЫЙ

Подробно о порядке участия и проведении конкурса,
ЗДЕСЬ: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=5829

0

#2 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 октября 2023 - 17:57

1

КУРИНОЕ СОЛНЫШКО


Фенечка достала из смятой картонной коробки последний наггетс, и, подняв его так высоко, что тот словил отсвет от большого окна, торжественно изрекла: «Мамочка, смотри – куриное солнышко!»
«Моя рыбка», - это сказала я. Глаза у моей дочери абсолютно русалочьи: водянисто-серые, холодные и очень большие. Я зову её рыбкой, а ещё цветочком, а ещё моей душой, но сейчас речь не об этом.
«Моя рыбка ест курочку – как это чудесно… Я расскажу тебе сказку о курином солнышке. Хочешь?» Моя душа откусила кусочек от куриного солнышка, и, пережевав его, часто закивала головой.
Жила была курочка… Нет, не Ряба. Не было у неё не имени ни цвета. Хотя нет, цвет был. Была она грязно-белая, и звали её № 10272. Родилась она и жила на большой птицефабрике № 17 города… да впрочем, и это всё неважно. А важно, что жила она в клетке, очень тесной и без дна. Ноги её (вернее, куриные лапы) всё время скользили и проваливались между прутьями в пустоту, крылья бились, пытаясь удержать равновесие, о прутья этой же железной клетки, а внизу, под клетками, изливалось море куриного зловонного дерьма. Вокруг, насколько хватало круглого куриного её ока, были такие же клетки с такими же грязно-серыми курами под бледными энергосберегающими лампами.
От такой скученности и несвободы, понятное дело, даже домашние птицы всё время находились в постоянном стрессе, и показатели носки яиц были ни к чёрту. Но № 10272, родившаяся и выросшая здесь, в местном инкубаторе, никакой другой жизни и не видела, да и представить своим куриным мозгом не могла, что… хотя, что могла она своим куриным мозгом, а что не могла не нам судить. Ведь куриный мозг, как выяснилось на примере поголовья кур, не избавляет от стресса, да и от всего остального, вероятно, тоже не особо избавляет.
Долго ли коротко ли длится куриная жизнь, да только на птицефабрике № 17 время – величина условное. Достали курочку № 10272 из клетки, повесили за лапы вниз головой и запустили нашу курочку, вместе с остальными её соседками, по конвейеру в последний путь, на такой механизированной карусели: надрезали шею, слили кровь, ощипали… всё как полагается в конце самой обычной куриной жизни. Ничего сверхъестественного или ужасного тут нет, а ужасно тут совсем другое: никогда № 10272 не видела солнышка!
Конечно, можно сказать: «На фига свинье апельсин? Или там – козе баян?» В общем, много подобного родя всяких высказываний. Только я-то уж точно знаю, как много для кур значит солнышко. И не только потому, что свой пубертатный период жизни находилась в деревне, где не было наггетсов, а была домашняя куриная лапша, и где все курицы гуляли на свободе и неслись яйцами с ярко-оранжевыми, солнечными желтками.
А ещё и потому, что тогда, в те далёкие времена, на рассвете, в моей угловатой и синюшной душе случался такой озноб и переполох – один в один, как в курятниках по всему посёлку. И самое главное, что всё это было в преддверии… Сами ведь уже догадались, в преддверии чего? Солнца. Так что заявляю, с полной ответственностью, что для курицы солнце – наиважнейшее составляющее её куриной жизни. Для меня это так же достоверно, как и то, что в моём раю будут кричать петухи.
Я посмотрела в прозрачные глаза моей дочери: она сосредоточенно доедала своими меленькими острыми зубками последний кусочек. Вот, а теперь, надо же как-то закончить сказку про куриное солнышко № 10272 и закончить светло, но если и не радостно, то со светлой печалькой – так позитивненько закончить.
Перемололи курочку № 10272 и слепили из неё куриное солнышко, много куриных солнышек. И пусть она и не видела солнышка, но зато в конце своей тяжелой куриной жизни сама стала чем-то наподобие. Одним словом, слилась с мечтой. Вот такой светлый и философический получился конец. Абсолютный фаст фуд! Аллилуйя!
0

#3 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 октября 2023 - 18:21

2

ПОХИЩЕНИЕ


Начиная текст, я смотрел на давящие своей серостью облака, пришедшие с очень ранней осенью. Настолько ранней, что лето, которое я ощущал каждой клеткой своего естества ещё несколько дней назад, казалось в ту минуту моих раздумий уже каким-то давним и будто бы несуществующим событием. Другой город отобрал то сладкое, дарящее горячие лучи и прохладные волны время. И когда я хмурился на хмурящееся мне в ответ небо, я вспоминал что-то тёплое. Но не то, что у меня так вдруг и несправедливо было отобрано – этим мгновениям ещё только предстоит стать ностальгичными, вызывающими тоскливую улыбку, воспоминаниями – я говорю про те испещренные отпечатками моих воображаемых пальцев картинки из прошлого, которые давно превратились в орудие успокоения и сладостного умиления моего часто мучимого сознания.
За почти десять лет крепкой, как корабельные канаты, и жаркой, как магма Ключевского вулкана, любви с девушкой, которую однажды мне пришлось похитить, таких картинок скопилось настолько много, что этот объем может легко соревноваться с каким-нибудь столичным историческим архивом. Поэтому сначала я подумал, что этот уход в давние воспоминания займёт достаточно большое количество времени, отчего ноги затекут, а серое небо сменится темнотой ночи. Но не затекли, потому что картинка сама собой, словно пятно, несколько секунд держащееся перед глазами после долгого осмотра ярко горящей лампочки, словно такое пятно всплыла и утвердилась основой для литературного конкурса своей чёткостью и громкостью.
В тот день, который приходился на первый год наших отношений, я ехал в разогретом на летнем солнце автобусе. Я очень люблю жару, поэтому особое удовольствие мне тогда доставляло накрывать ладонями горячие, чуть ли не плавящиеся кожаные кресла, а когда жар спадал, руки перемещались на новоиспеченную точку. Это было особое удовольствие, но истинное наслаждение я испытывал от того, что моя девушка в тот момент и не помышляла о том, что я намереваюсь сделать в ближайшие пару часов.
Когда автобус привез меня в город, где находился летний лагерь возлюбленной, сердце забилось чаще. Только теперь это был не стук волнительного ожидания – мое сердце в ритме блюза выстукивало предупредительные рисунки моей авантюры. Я помотал головой, чтобы сбросить начинающие сжимать в тиски клещи сомнений с вершины моего здравого смысла. Помотал головой и зашёл в цветочный магазин, где купил букет ромашек.
Когда я шёл через лес с шуршащими целлофаном цветами, хотя главный вход на территорию лагеря был совсем в другой стороне да и на приличном расстоянии от меня, пропущенных звонков и непрочитанных сообщений на телефоне скопилось уже достаточное количество, чтобы дать старт тревогам моей девушки. Кто знает, почему я не отвечаю.
Я все продолжал не отвечать на звонки и сообщения. Тропинка заканчивалась, и я остановился, уставившись на участок железного заборчика, не скрытого кустами. Поодаль, на территории лагеря, было несколько ребят. Девочки, мальчики. Я подошел к забору и положил на него руки. Шуршание букета заметила одна из девочек и встревоженно на меня уставилась. Не знаю, во что они играли, но вдруг все замолчали, и так же, как первая девочка, уставились на меня.
Я попросил их не пугаться. И сразу спросил, знают ли они девушку по имени София. Я уточнил, что она в самой старшей группе. Та, первая девочка, сказала, что не знает ту, кого я ищу, но знает, где находится старшая группа. Она сказала, что может показать.
– Но у вас нет специального браслета, – сказала она.
– А зачем он мне? – спросил я.
– Он есть у всех, кому можно здесь находиться.
– Справлюсь без него, – говорю. – Ты, главное, покажи мне их домик. Обещаю, я тебя не выдам.
Девочка согласилась, и я перелез через забор, пока она держала мои ромашки.
Это было необычное ощущение. Я чувствовал себя известным актёром или певцом – так на меня глазели обитатели второй лагерной смены. Кто-то шептался, кто-то просто осматривал меня с ног до головы, пока согласившаяся сопровождать девочка гордо шла впереди уверенным, твердым шагом.
Вдруг она остановилась и вытянула руку вперед, в сторону уютно выглядевшего домика в два этажа высотой, синяя крыша которого придала мне слегка улетучившейся уверенности, ведь синий цвет – мой любимый.
– Спасибо, – сказал я своей спутнице.
Она не ответила. Только бросилась наутек в сторону того заборчика, где мы впервые увидели друг друга.
Вокруг дома было много подростков. Это была самая старшая группа. Все очень важные, все очень взрослые, но всё-таки дети. Я тронулся в сторону входа, выискивая лицо той, кого любил и люблю. Но лица не было. Возле входа я встретил подругу Софы, Таню, она была удивлена не меньше, чем я сам, я и забыл, что она тоже в этом лагере. Я спросил, где Софа, и она сказала, что в комнате на первом этаже.
Что я могу сказать о стуке своего сердца в тот самый момент, когда я прошел в домик, миновав беспечно болтавшую по телефону вожатую, так же беспечно делающую это ногой, перекинутой через другую? Мне кажется, в тот момент частота биения была такой высокой, что превратилась в однотонный, тихий гул.
Вот, я на пороге комнаты девочек, вот, я смотрю в её сине-зелёно-жёлто-серые глаза, и этот взгляд, он проникает сквозь солнцем разложенные на спектр полосы различных цветов глаз её подруг, я смотрю на неё, а она не может двинуться с места. Мне сорвать хоть одну ногу с пола тоже было непросто, но это надо было сделать, дабы соединить наши трепетные от испуга, приятного испуга, и неожиданности сердца. И вот, снова, будто кинозвезда, почти уверенной походкой я иду к ней, хоть и кажется, что парю в полусантиметре от коричневых, неважно окрашенных половиц. И когда последняя бежавшая девочка наконец выпорхнула из комнаты, тихо хохотнув и закрыв за собой дверь, я уже вплотную подошел к своей Софи, которая приняла в объятия и ромашки, и меня самого.
Казалось, во время поцелуя вокруг нас зазвучала музыка, которая, конечно и так играла, сочась из громкоговорителей на всей территории лагеря. Казалось, мы оба воспарили над комнатой, над домиком с синей крышей, над всей зеленой площадью лагерной территории, воспарили над планетой, достигнув космических вершин, даря друг другу драгоценный воздух, вырабатываемый не легкими, но волшебством нашей внезапно родившейся год назад любви.
Мы, взявшись за руки, и скрываясь за лепестками ромашек, которые образовали вокруг нас цветочную завесу, бежали в сторону заборчика, через который я проник на территорию. Так, шел к завершению процесс похищения, организованного одним, но совершенного по обоюдному согласию. Так, мы начинали свою новую половину лета, которая обещала быть не менее незабываемой, чем этот преступный перформанс.
0

#4 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 октября 2023 - 19:36

3

ЛАНГУСТИНЫ ПО-СМЕРДЯЧЬИ


Ростислав Вячеславович Копейкин всем своим видом производил впечатление человека заурядного и мало примечательного: худощавый, невысокий, с вечно понурыми глазами и привычкой не вступать в беседы коллег во время рабочих перекуров; и по сей причине, никакого интереса с их стороны на свой счёт не испытывал. За исключением Лёни Приявкина, начальника отдела кадров, с которым они успели подружиться. По мнению остальных сотрудников, единственным достоинством Копейкина, если так можно выразиться, являлось редкое имя и отчество. Впрочем, повышенное внимание к имени преследовало Копейкина ещё с раннего детства, когда его отец, явно довольный собственными изысканиями в ономастике, всякий раз раскатистым баритоном декламировал, что Ростислав Вячеславович, дескать, изволил на горшке завершить свои дела. Конечно, картину портила и принадлежность к роду Копейкиных. Под такое имя и отчество подошла бы фамилия, вроде Лобанов-Ростовский или какой-нибудь Вельяминов-Антокольский. Копейкин тут никуда не годился, ей богу.
А глядя на него, вообще нельзя было догадаться, что перед вами непременно Ростислав, да ещё и Вячеславович. При первом знакомстве собеседник часто вытягивал шею, выкатывал глаза по пятаку каждый и почти с восторгом переспрашивал: «Правда?» Эта же участь не обошла его стороной и на новом месте работы, куда он устроился год назад. Молчаливость и кротость характера по умолчанию записывали его в разряд интеллигентиков, на которых можно воду возить. По крайней мере, так думалось директору учреждения Алле Михайловне Семеноговой, которая в трудные минуты выступлений перед трудовым коллективом частенько апеллировала к своему неговорливому спасителю, небрежно называя его Ростиком.
Сама же Анна Михайловна не пользовалась у работников авторитетом, ибо врала наотмашь, да и на руку была нечиста. После назначения на должность директора она вцепилась в это благодатное кормило всеми своими пухлыми пальцами. Тут надо пояснить, что дама была весьма дородная, и походка её больше напоминала перекатывание Ваньки-встаньки по коридору.
Вся же внутренняя политика Семеноговой строилась на принципе наседки, что означало сидеть тихо и не высовываться, потому что «у нас всё хорошо». После вступления в должность, угождая беспристрастно всем подряд, как завещал отец нашему литературному брату Молчалину, она позволяла себе разного рода фривольности в обращении к сотрудникам, выдавая себя то за мать, то за подругу детства. Иногда подобные церемонии сопровождались конфетами, бутылками коньяку, вздохами, пустыми комплиментами, всплесками одутловатых ручек и даже совместными фотографиями. Однако щедроты предусмотрительно падали лишь на тех, за кем чувствовались сила и влияние на трудовой коллектив. Впрочем, именно эти сотрудники периодически и давали основательно прикурить, обличая Семеногову в некомпетентности и вредительстве. Здесь Алле Михайловне приходилось прибегать к усердному слезоточению, внезапному гипертоническому самовнушению и прочим ухищрениям. А уж отыграться всегда можно было на Копейкине.
Сегодняшнее собрание заведомо носило общий характер, то есть совершенно не имело никакого смысла. По старой доброй традиции, в первый рабочий день все сотрудники делились впечатлениями об отдыхе и знакомились с планами учреждения на будущий год. Настроение было лёгкое и шутливое. Девушки красовались в новых нарядах и подбадривали друг друга комплиментами, в то время как мужчины рассказывали о состоянии дорожного покрытия на платных участках трассы, обсуждали полироли для кузова, рекомендовали сорта местного пива, подсчитывали общие затраты на семейный отдых. Копейкин и в этот раз самодостаточно держался в стороне от любых разговоров. Да его никогда и не спрашивали.
Кружки́ по интересам плавно перетекли в конференц-зал, сохраняя неутомимое шуршание и редкие смешки. Наконец, возле стола с гранёным стаканом и бутылкой воды (неотъемлемыми атрибутами иерархического превосходства) появилось округлое тело Семеноговой в платье оранжевого цвета. Откровенно говоря, ей хватало ума не обнажать свои увесистые ноги выше колена, чем часто грешат «молодухи» под пятьдесят. Платье имело свободный крой и сидело хорошо. Как уже можно было догадаться, Алла Михайловна любила церемонии и всячески обустраивала их, так сказать, на высокий манер. Вода всегда оставалась нетронутой, потому как наличие красивой бутылки на столе одерживало верх над жаждой.
Сложенные в замок руки, кокетливый уклон головы и благоговейная физиономия Семеноговой возвестили присутствующим о намерении сказать вступительное слово. Сотрудники умолкли и без особого энтузиазма обратили внимание на руководителя. Вне зависимости от повестки, собрания коллектива никогда не укладывались в отведённые полчаса, не укладывались и в час. А, с учётом малой содержательности и правдоподобности, никак не способствовали возникновению интереса у почтенной ассамблеи к докладчику. Воспринимались такие сходки, скорее, как некая повинность, которую необходимо переждать.
После приветствия традиционно привели причёсанную статистику по выполненному государственному заданию, а также грандиозные планы на сезон текущий. Отмечены были и особые заслуги руководства. Копейкин, наряду со всеми присутствующими, терпеливо ждал освобождения от добровольно-принудительных уз. Однако в финальной части собрания под грифом «вопросы», которое всегда характеризовалось отсутствием какой бы то ни было активности среди слушателей, из зала последовало провокационное замечание о весьма приметном загаре Аллы Михайловны. Но Семеногова предвидела подобный вольтфас и привычно решила спрятаться за худощавое и невысокое тело Копейкина, затерявшегося позади всех сидящих.
– Когда мне было загорать? – заверещала она своим плоским голоском и по обыкновению прибавила «ой», – Почти весь отпуск с матерью в Иркутске провела. Вон пусть лучше наш Ростислав Вячеславович расскажет, где так загорел. Приехал, как шоколад чёрный. Рассказывайте, где так загорели? – спросила Семеногова, повторив заветный порядок букв в имени и отчестве, словно заклинание, способное спрятать следы её семидневного круиза на доходы неизвестного происхождения.
– Да я особо, – начал было негромким голосом Копейкин и скукожился ещё сильнее в ожидании пытки.
– Ну-ка сядь поближе, неслышно ничего, – продолжала Семеногова в теперь уже совсем развязной манере, с претензией на юмористику. – Поглядите на него! Деловой такой! Главное, приехал самый загорелый и прячется там, как будто мы не видим.
Надо сказать, что переход на «ты» был в ходу у Семеноговой и осуществлялся сам собою в моменты перехвата инициативы. Копейкин, хоть и привыкший сносить фокусы директора на свой счёт, был ошеломлён столь беспардонной настойчивостью. Мучительная улыбка исказила его лицо.
– Да я чего, – вновь забормотал Копейкин.
– Ой, чего расчегокался, Ростик? – задорно продолжала жарить свою жертву Семеногова; казалось, будто она вот-вот начнёт похрюкивать от удовольствия. – Ты посмотри на него! В шортиках, как пионер. Отощал вон как за отпуск. Тебя жена что ль не кормила? Ну, рассказывай давай! Где был-то?
– В Антибе! – яростно выпалил Копейкин.
– Где-где? Это под Анапой, что ли?
– Под Ниццей. И под Каннами. Как раз между ними. На Лазурном берегу. Прованс. Французская ривьера.
Шёпот в зале как рукой сняло. Голову повернули даже самые говорливые. Вообще заморские слова имеют чрезвычайное воздействие на нашего обывателя. В особенности, слова заветные.
– А ты чего там делал-то? – растерянно спросила Семеногова, тем самым ещё сильнее усугубив ситуацию.
– К подруге ездил. У меня ж там подруга живёт, Эстель Дюран – Светка Бедокурова. В одной песочнице выросли. Как раз на мысе Гаруп у неё там домишко, недалеко от сада Тюре. Ну, как домишко – хорошая такая вилла, квадратов пятьсот, наверное, с регулярным парком, бассейном и винным погребом. Вообще у них городок замечательный: аккуратные домики с зелёными ставнями; улочки с брусчаткой; на каждом углу кофейни и брассери, с цветами и маркизами (это навесы такие). Вот там почему-то органично себя чувствуешь на какой-нибудь Феррари Портофино со сложенной крышей. Светка меня в аэропорту как раз на Феррари встречала. И давай по своим мишленовским ресторанам таскать. Что только не пробовал: и гребешки, и голотурии. А каких там лангустинов готовят! Мне даже неловко стало, что приехал и только жру без остановки. Ни достопримечательностей не видел, ни на пляже толком не был. Светка смекнула и говорит, что одно с другим легко совмещается, тут же кому-то набирает по телефону и начинает по-французски тарахтеть. Хотя в школе у неё по французскому всегда тройка с натягом была. Короче, приезжаем на следующее утро в марину. А у Светки там, оказывается, собственная яхточка болтается. Ну, как яхточка – нормальная такая посудина, футов семьдесят, наверное. Команда из трёх человек встречает нас на борту: капитан, помощник и повар (он же официант). Вышли мы, значит, из порта и двинулись в сторону Монако. А утром лёгкий бриз обволакивает всё тело, дышится очень легко. На завтрак – только фрукты и кофе с минералкой. Светка больше ничего не ест с утра – в форме себя держит. В общем, изголодался я до обеда. А на обед – салаты, сыры, крабы и мои любимые лангустины. А ещё в придачу – трёхлитровая бутылка Дом Периньона. И так хорошо нам зашло сухое розовое под лангустины, что мы и давай его со Светкой хлестать! Она-то по молодости и не столько в себя вливала. Так всю бутыль и высадили. В общем, разморило меня. И ладно бы пойти в каюту поспать, так ведь нет же: кой чёрт дёрнул на флайбридж подняться! Ну, вырубило меня там, на диване. Так и пролежал под солнцем до самого вечера, пока обратно в порт не вернулись. Поджарило, конечно, основательно. Но в целом загар лёг очень хорошо.
Копейкин внезапно замолчал. Физиономия Аллы Михайловны была таковой, будто в голове у неё зажевало перфокарту. На лицах некогда равнодушных коллег не было ничего, кроме немой зависти. В воздухе чувствовалось всеобщее изумление, оттого что всё это случилось именно с щуплым и невзрачным Ростиславом Вячеславовичем. Семеногова хотела неуклюже разрядить обстановку кокетливой шуткой о том, что Копейкин мог бы взять её с собой, но вовремя осеклась – не тянула она на Светку Бедокурову, а уж на Эстель Дюран и подавно; да что там говорить, и зад бы в Феррари не влез. Наконец, кто-то из сотрудников опомнился и предложил завершить без того затянувшееся собрание. Народ стал стекаться по коридору в сторону курилки, хотя обсуждать уже было нечего. Единственным предметом для дискуссии, помимо злобных и пошлых шуточек в адрес Копейкина, стало его новое прозвище, и на всеобщем голосовании победу одержало словосочетание: Тощий Везунчик. Поставив точку в этом вопросе, самые инициативные предложили отметить первый рабочий день в новом сезоне и захлопотали по организационным вопросам. Копейкин никогда не оставался на банкеты поскольку его никогда туда не приглашали. Он неспешно направился к служебному выходу, как вдруг сзади подлетел Лёня Приявкин.
– Ростислав, я так рад за тебя! – произнёс он с неподдельным восторгом. – Сам уже лет десять мечтаю проехать по Лазурному побережью. Прямо фетиш, незакрытый гештальт. По карте давно всё изучил, достопримечательности выписал, даже маршрут составил на каждый день. Только больно уж дорого выходит. В хостеле жить не хочется. Да и еду в супермаркете покупать тоже не комильфо. Понимаешь, задрипанный хостел и замороженная пицца в Антибе – это прямо извращение какое-то. Жаль, подруги такой у меня нет. Слушай, ты замок Гримальди видел? А ещё собор у них там есть знаменитый, Имаккуле-Консепсьон? У Светки твоей яхт-клуб, который рядом с фортом Карре? Так хочу на паруснике попробовать! Ты, кстати, в музее Пикассо был? Чёрт, да мы бы там с тобой целыми днями пешком ходили. Хотя нет, пешком по Антибу не комильфо – арендовали бы кабриолет. Ты так классно рассказывал, как будто всё это со мной случилось. Видел бы ты их лица! Ты их всех уделал, особенно нашу кошёлку. Молодец! Рад за тебя.
– Да не был я ни в каком Антибе! – взвизгнул побелевший сквозь загар Копейкин.
– Как не был? Ты что такое говоришь, Ростислав? – растерянно промямлил Приявкин.
– Вот так – не был. Выдумал я всё, чтобы эту отбрить. Достала она меня за целый год. Они меня все достали.
– Погоди, а загар откуда? – недоверчиво продолжал Приявкин.
– Откуда-откуда! В Бакшеево картошку копал. С женой. Терпеть её не могу, эту картошку. Так всё равно каждый год на проклятые раскопки тащит. У меня вон вся шея и руки обгорели, словно их коптили весь отпуск. Рубашку снять стыдно. Теперь этот загар дачника до осени не смыть. Ненавижу эти торфяники, эти Шушморские топи, это болото! Я на Лазурное побережье хочу. Лежать на песках Жуан-ле-Пен и не думать ни о чём. Хоть раз в жизни лангустинов этих попробовать. Хочу, хочу, хочу! Понимаешь, Лёня? А она меня – в Бакшеево. Ещё и попрекает, что зарабатывать не умею. Я терпел, терпел, потом как дам стаканом об пол – вдребезги. Никогда посуду не бил, а тут не выдержал. В чём был до Рошаля пешком дошёл, на автобус прыгнул – и к матери в Москву. Дурак я, конечно, что вспылил. Три дня уже у родителей ошиваюсь. Что делать, Лёнь?
– Да ладно, не расстраивайся ты так. У всех бывает. Помиритесь.
– Нет, Лёня, нет. Она не простит. Вот кретин! Мне так плохо без неё. Не могу.
– Успокойся, всё будет хорошо. Ответь – тебе звонят.
Копейкин достал телефон, на мгновение замер и вдруг задышал громко и отрывисто, глядя на экран. Звонок всё длился и длился. Наконец он решился ответить на вызов.
– Алло! Привет… Нормально, а ты? Хорошо… Это ты меня прости. Нет, это я виноват… На море? Когда? За свой счёт? Да хрен с ним, с этим морем. Лучше на дачу, там хорошо и спокойно. И докопаем заодно… Пока доберусь с пересадками – к ночи буду, не раньше. И я тебя, очень!
– Вот видишь! – восторжествовал Приявкин. – А ты нос повесил. Не комильфо. Вот что, я с тобой поеду. Докопаем там всё по-быстрому – и на рыбалку. Водоём у вас там какой-нибудь имеется?
– Есть там одно озерцо в лесах, «Смердячье» называется. Гиблое место, – бодро ответил просветлевший Копейкин.
– Озерцо, говоришь? Ладно. Гребешков наловить, конечно, не обещаю, но какая-нибудь плотва под сыром на обед точно будет. Вот тебе и лангустины «по-Смердячьи».

19 - 21 июля 2022 г.
0

#5 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 17 октября 2023 - 14:58

4

КРУЖКА


Даже не знаю, в какой момент я пристрастился к этой кружке. Просто как-то заметил, что теперь на столе, передо мной стоит она. А когда собираюсь выпить чего-нибудь, то непременно ищу её. Сначала на полке в шкафу, перебирая глазами десяток разношерстных и разномастных сосудов для питья, покоящихся и ждущих своего вызова на чай или ночной глоток воды. И реже всего я нахожу её там, среди них, ибо частенько не допиваю напитки, оставляя кружку на столе «на потом». А если и удается осилить весь её объём, то кружка непременно застрянет среди немытой посуды, постоянно собирающейся на каждодневную и неизменную встречу в раковине. Зачастую места в ней для грязной посуды не хватает, и остальная утварь просто толпится по краям, терпеливо дожидаясь своей очереди попасть под очистительную струю воды.
Или чистая, вымытая, кружка обязательно потеряется среди нарядной, готовой к семейному ужину посуды, обсохшей на решётке, но не добравшейся до царства покоя – спасительной полки в шкафу, прямо под полчищем чашек.
Они, эти две полки, наверное, переговариваются между собой. Обсуждают новости. Ставлю на то, что могут происходить споры о том, чей материал прочнее, элегантнее и дольше остальных держит свой цвет, не старея и не желтея от времени. Представляю, как кто-то восхваляет посудомоечную машину, постоянно вкалывающую в ночные смены, отмывающую за раз горы посуды, накопленные после больших семейных празднеств. И тарелки, старые тарелки, наверняка, счастливы быть вымыты в автомате, выпячивая свои до блеска отдраенные бока, наперебой осыпая комплиментами возможности умного агрегата, попутно вспоминая недостаточно тщательную очистку традиционным ручным способом. Наспех, небрежное трение губкой, слишком мало пены, или, наоборот, её чересчур. То ли дело автоматическая мойка посуды…
Посудные волнения в шкафу никому не слышны, ибо он постоянно закрыт. Вполне возможно, что моя кружка знает несколько историй из-за закрытых дверей – редко, но она там все же бывает. А вот в посудомойке – никогда. Ей туда путь заказан. Просто она у меня особенная. Она железная. А железные кружки в таких автоматах мыть категорически нельзя. Почему нельзя? Понятия не имею. Даже не вдавался в подробности. Просто нельзя и все тут. Даже выяснять ничего не хочу. Сам возьму и руками помою. С пеной, губкой. Но сам.
Кружка. Железная. Н-нет, скорее алюминиевая. Хотя, точнее всего будет сказать, что она из нержавеющей стали. Говорят, что из алюминиевой посуды вредно есть. Причём об этом заявляют пенсионеры, которые в советское время только из нее и питались. А нержавейка – штука надежная. Уже одно название должно говорить о том, что брось ты эту кружку в озеро и приди за ней через пару лет, то встретит она тебя все тем же стальным отливом своих прямых боков.
Она лёгкая, несмотря на то, что большая. На вид где-то триста пятьдесят миллилитров. Может даже и все четыреста. Я могу сейчас сходить на кухню и измерить – вот прямо позавчера в шкафчике видел мерный стаканчик. Но не пойду. Так поверьте. Да и триста пятьдесят – это уже много. Просто сравните с советским гранёным стаканом. Он, кажется, был двести пятьдесят. И то, если до краев. А тут на сто больше, да еще и не до самого верха. Большая кружка, в общем.
У меня до этого была стеклянная. Параллельно с ней был некоторый бзик, знаете ли. Я считал, что прозрачный сосуд делает любую жидкость вкуснее. Ты не только пьешь напиток, но и смотришь на то, что ты пьешь. Тут и настоящий цвет, и запах. Все раскрывается в благородных тонах, именно так, как это задумывал производитель. Даже самая обычная вода в прозрачной посуде, вдруг приобретает вкус. Она и правда становится вкусной. Переливающая прозрачная жидкость, в которой вдруг появляются новые, так необходимые освежающие нотки. Кажется, что напиток парит в пространстве просто так, не ограниченный ничем. А ты пьешь, позволяя просто втекать в себя частичке живого океана.
Но бзик победила банальная нехватка жидкости. При всех достоинствах прозрачного стекла, предыдущая кружка была слишком мала, чтобы просто напиться. Вкусить в полной мере оригинальный напиток – да. Потрясающий чай, привезенный теткой с тибетских вершин – конечно же. Но чтобы утолить жажду, приходилось употреблять полторы меры. И так каждый раз.
И тут этот термос цвета полированного асфальта. Кружка моя – термос. Старая походная из дешевого китайского магазинчика одноразовой туристической снаряги. Но живет уже со мной лет десять точно. В походы берется редко, как, собственно редки и сами похождения в лес или горы в моей теперешней жизни.
И как-то незаметно кружка из походного рюкзака, заброшенного в дальний шкаф на балконе, материализовалась у нас на кухне. Использованная случайно один раз, затем уже целенаправленно. И вот я пью из неё постоянно.
Я уже говорил, что это термос. Это такой тип ёмкостей, в которых две стенки, а между ними пустое пространство. Тонкая прослойка воздуха. Или, может быть, там вакуум? Космический вакуум? Да нет, шучу я. Ну какой там может быть вакуум, да еще космический? Нужно каким-то образом зачерпнуть его на орбите, а затем в технически сложном резервуаре доставить на землю. А в итоге растолкать по кружкам? Нелепость, да и только. Хотя, может быть, на Земле уже давно научились создавать его искусственно? Технологии же творят небывалое.
Взять, хотя бы, этот мой термос. То есть кружку. Представьте себе сосуд, внутри которого ещё один. И все это соединено так гладко, что нет нигде ни намека, что один в другой просто вставлен и аккуратно запаян. Я вообще раньше думал, что путем сложных термопластических манипуляций, на огромных станках, кусок металла нагревается и плющится сразу в две стенки. Но я гуманитарий, поэтому понятия не имею, как все это происходит, и вы меня сильно не ругайте за невежество.
А как это происходит? Даже если бы я стал интересоваться, все равно бы ничего не понял. Меня в таких случаях всегда интересовало другое – а как, черт побери, человек вообще додумался до такого. Ну, допустим, ладно, придумать кружку – дело нехитрое. Но додуматься, что можно оставить пустоту между стенками, и эта пустота будет дольше поддерживать тепло, или, наоборот, может на время сохранить прохладу летнего напитка – как все это? Люди тысячелетиями наблюдали за природой и пробовали одомашнить случайности, которые в ней происходили. Не ударь молния в сухое дерево, мы бы, может, до сих пор не знали о борщах, стейках, и на День Благодарения у нас был бы пирог из грязи с камышиной подливкой.
Но огонь люди освоили, колесо придумали. И теперь вон, что творят из железа. И из полимеров. Ручка у моей кружки из пластмассы. Я также нахожусь в замешательстве, как она приделана к алюминиевой, тьфу ты, нержавейн… нержавеющ… кружке из нержавейки, короче. Но не на клей же, ей-богу, нет такого клея, который накрепко бы склеил железо и пластик. Уж это я точно знаю. Но ручка каким-то чудом держится. И крепко.
А ещё она, эта ручка, ну просто поразительно, насколько удобная! Это вам не маленькая колбаска из глины, прилепленная на стенку перед обжигом. Та будет красиво оформленная, элегантно загнутая, подчеркивающая изящность будущего сосуда для питья. Но совершенно неудобная, когда вы решитесь взять за неё чашечку горячего ароматного чая. Буквально через пять секунд вам будет ломить пальцы от неудобной, но чертовски привлекательной формы. Вы успели только раз отпить из нее, и, занося обратно над подносом, уже её ненавидите. И так в большинстве случаев.
А ручку моей кружки творил скульптор. Не меньше. Явно есть такой человек на производстве, который просто сидит в своей маленькой мастерской и в материальной форме представляет себе удобство для будущих покупателей. Наверняка, сначала он брал пластичную глину и мял ее так, чтобы сделать ручку для кружки под себя. Как бы он держал её в руке? А в разных руках? Ведь хочется, чтобы его творение оценило как можно больше людей. К черту эстетику! Даже к самому серьёзному уродству человек может быстро привыкнуть. Главное – удобство и практичность. А насколько должно быть изделие удобным? И дальше скульптор должен ответить на главный творческий вопрос человечества: а захотел бы он держать эту ручку вечно?
Вот такая у моей кружки ручка. Правильной толщины и ширины. Ровно три пальца помещаются внутрь кольца. А мизинец, этот малец, помощник, которому наконец-то доверили ответственное дело, уверенно поддерживает дужку снизу. Большому же пальцу, венцу человеческой эволюции, досталось свое почетное место. Аккуратный наплыв в виде площадки, на которую спокойно ложится первая фаланга короля. Для его величества сделано приятно углубление, в которое подушечка ложится просто идеально. И мне обязательно нужно отметить тот замечательный факт, что пальцы, охватывающие ручку, никоим образом не касаются стенки кружки. Ни на миллиметр. Вы, наверное, сотни раз ощущали неприятное жжение нагретой керамики, которое передается вашим пальцам, вынужденным прижиматься к ней, кукожась и переминаясь внутри тесной ручки. С моей кружкой такого никогда не случится. Нет, сэр.
Как и у всякого термоса, у моей кружки есть специальная крышка. Вернее, раньше была. Я, конечно же, корю себя за свою безалаберность и отношение к старым вещам, но на то они и старые, чтобы они терялись, пылились в дальних углах и вообще медленно, но неизбежно дожидались своего конца, который настигнет их на свалке истории. И вот кружка была вытащена из небытия, а крышка в нём безвозвратно утонула. Да и черт с ней. В домашних условиях она и не нужна вовсе. Это там, в лесу, крышка может защитить вкусный ароматный чай, пропитанный костром и растениями, от непреднамеренного разлива. Или просто сохранить температуру и дать возможность наслаждаться согревающим напитком подольше. Но дома этого всего и не нужно.
Она неидеальная, нет. Я рассказываю о ней с уважением, даже в чем-то превозношу её. Но, увы, у нее есть свои недостатки. И самый главный из них, из-за которого мне придётся с кружкой расстаться – это ржавчина. Как, спросите вы, ведь я несколько строк назад восхвалял металл, который легко переживёт Всемирный потоп? А вот так, господа мои хорошие! Коррозия. Китайская, необыкновенная. Неприятные пятна ржавчины в том самом месте, где губы бережно прижимаются, чтобы создать соединительный мост для движения напитка. Неприятные пятна ржавчины – как неожиданные веснушки на лице и так стеснительного парнишки, за которые непременно тот услышит традиционную обзывалку про дедушку и лопату. И так по всему краешку кружки.
Да и внутри, на стенках, на донышке уже не осталось чистого, полированного места – все пространство истерзано ложками, нещадно гонявшими сахар внутри десятков, а, может быть, и сотен литров чая, прошедших через этот сосуд.
Она не идеальная. С точки зрения эстетики она уродлива как «Кибертрак» Илона Маска. Можно легко опозориться, выставив эту емкость, похожую на бак от стиральной машины, на столе, за которым собрались гости, мечтающие испить вкусного чая из изящного сервиза, ждущего своего звёздного часа в серванте. И тогда вынуждено приходится ей изменять с не особо выделяющейся, да вообще любой, первой попавшейся под руку чашечкой.
Мне не хочется с ней расставаться. Она, как старый друг, которому я пообещал быть рядом до конца. Она, как надежный инструмент, который ты можешь нещадно пользовать, и ничего не случится. Сколько раз она летела на пол – и ничего. Ничего, кроме звонкого и задорного подпрыгивания.
Таких уже не делают. Тот туристический магазинчик, торгующий китайским одноразовым барахлом, всё ещё существует и процветает. И предлагает десятки разных кружек-термосов. На любой вкус. И цвет. И дизайн. Ощущение такое, что каждый, даже самый привередливый, может подобрать себе здесь надёжную и практичную вещь для питья.
Но только не я. Такой кружки, как у меня, больше нет. На виртуальном прилавке красуется похожий вариант. Всего один. Такой же блеск, ровные стенки, привычный дизайн. Но все равно не то. Взять хотя бы ручку, которая теперь такая же железная, как и сама кружка. А форма – посмотрите на её убогую форму! Обычная, безвкусная, грубо припаянная к стенке. Где же тот мастер, который придумывал гениальные ручки раньше? Что же с ним случилось? Короче, неудобная, маленькая, хоть и отдаленно похожая, она не сможет заменить мою кружку.
Мне не хочется с ней расставаться. Но, видимо, время пришло. Она, как старый викинг, до недавнего времени полный доблести и отваги, но немощный уже и просящий отпустить его в Вальгалу. Со всеми почестями. С высоко поднятым лицом, пока она совсем не превратилась в сосуд, который уже противно держать в руках, а, тем более, пить из него.
Да, время пришло. Что же, стрелы зажжены. Главные слова сказаны. Прощай, моя верная подруга! Я буду помнить тебя, хоть ты и просто кружка. По крайней мере, до следующей чашки, которая меня так впечатлит собой!
0

#6 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 19 октября 2023 - 19:49

5

ВАРЕНЬЕ

Рождественское
В 1947 году дяде Коле, моему соседу, добрейшему человеку, было только семь. Голод. Жили трудом и надеждой. Но им-то, ребятне, что? Одна радость – улица.
И всегда сверлит мысль: где бы перехватить поесть? Хоть что-нибудь.
Выбегали во двор с кусочком чёрного хлеба, душистого, пропитанного подсолнечным маслом и посыпанного крупной солью. Первым делом кричали: «Сорок один - ем один!» Потому что если не успеешь, «Сорок пять - всем давать!»
Быстро таял кусочек хлеба, оставляя по себе запах масла и сосущий голод под ложечкой.
Улица Рабочая тогда была вся одноэтажная. А на самом углу с Комсомольской стоял длинный барак. В нем дядя Коля и жил. Вокруг - частные дома с садами.
Поповну, их соседку, звали Варвара Васильевна. Её-то сад с налитыми яблоками, тяжёлым подсолнечником и кислой вишней и был предметом постоянных голодных помыслов их компании.
Однажды его друг Лешка, сидя в траве, потихоньку вылущил из подсолнечника все семечки. А Танька на другой день с огромным трудом отвинтила эту же головку. Радовалась, когда тащила ее в подоле! Развернула на воле – а подсолнух-то пустой! Ну, и смеялись же все!
А однажды они набрали в поповском саду целый мешок яблок. Маме сказали, что нашли пустующий дом на другом берегу Пахры. И попросили продать яблоки на рынке. Мать встала в Красных рядах. И вдруг подошла поповна-соседка. Покачала головой:
– Хороши яблочки. Даже на мои похожи. Надо же!
И ушла.
Ох, и досталось же дяде Коле в тот же вечер! Ох, и лупила его мать, и лупила! По всему дому гоняла. Он бегал, плакал, вопил благим матом. Знал: за дело. Мать выбилась из сил. А он спрятался в сарае во дворе. И, пока не стемнело, грозил оттуда кулаком ненавистному дому поповны.
Следующий день и вовсе был пыточный. По всей улице шел такой сладкий яблочный дух, что у детей дыханье перехватывало. Поповна варенье варила. На Яблочный Спас.
Пролетели летние денечки. Опустел поповский сад. Принакрылся сугробами. Одно развлечение: санки да снежки. Только холодно. Есть с мороза ох, как хочется! Кажется, слона бы съел! Никогда дядя Коля себя сытым не помнил.
Новый год прошёл. Никак. В школе выдали два зеленых мандарина. Чудо невиданное! Кислятина. Запах один. Поповские яблочки вкуснее.
Рождество не справляли. Нельзя. Почему? Все церкви закрыты, кроме одной - Троицкого Собора. Раньше видна она была – со всех сторон. А теперь застроили её домами. Никто не ходит. Хоть и говорят: «Рождество, Рождество…» Дяде Коле все казалось в этом что-то чудесное. Загадочное. Тайна какая-то… Потому что все о нем знают, думают, но никто ничего не рассказывает… Хотел он было мать расспросить, да передумал…

В тот же вечер, когда вся семья была дома, пришла поповна к ним в гости. Они особенно не знались, и мать удивилась. В руках Варвара Васильевна держала большую банку яблочного варенья.
Кушайте на здоровье. С праздником.
Поклонилась и ушла.
– Спасибо, матушка, – прошептала мать.
Она так посмотрела на сына, что он не смог выдержать её взгляда. Убежал, ревя:
– Она нарочно! Нарочно!!! Попопна-клоповна…
Он долго не прикасался к подарку. Не мог. Как мать его ни потчевала. Но потом все же не устоял.
Так вот что такое Рождество.
Варенье было вкусное.
0

#7 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 25 октября 2023 - 19:52

6

НЕ ПЛАЧЬ, ДОЧА!!!


Ты входишь в мамину квартиру и съёживаешься: всё так же, как и раньше, только гулкая пустота обволакивает тебя. А чего ты ждала? Прошло, прошло, прошло… И да, теперь ты круглая сирота. И пусть вокруг тебя родные, близкие, любимые – ты сирота. Мама говорила : "Нам всё равно умирать, но пусть папа уйдёт первым. Я справлюсь, я сильная, а он без меня пропадёт". Так и вышло. Диабет, склероз, два инсульта – и папы не стало.
Ты подходишь к опустевшей маминой кровати, разглаживаешь рукой складку на покрывале и вдруг падаешь на колени, и рыдания не дают тебе продохнуть.
Надо встать, надо прибраться, хотя бы пыль вытереть, надо… Кому надо? Ноги несут тебя к тумбочке, ты открываешь дверцу – и в руки тебе падает свёрток, перевязанный ленточкой. Трясущимися пальцами ты пытаешься развязать узел, он не поддаётся, пойти за ножницами, что ли? Но каким-то чудом свёрток раскрывается, и на полу ты видишь два пакетика: в одном твоя коса, которую вы в сговоре с папой тайком от мамы обрезали, но так неудачно, что пришлось идти в парикмахерскую и стричься "под мальчика"! А в другом – локоны твоего сына, кудряшки пепельного цвета. Это сейчас он уже темно-русый с проседью, а тогда твои подружки завидовали: надо же, какой редкий цвет волос у мальчика!
А это что? Бог мой, нитяная коса, сплетённая из ниток мулине, завёрнутая в канву с образцами вышивок. И ты вспоминаешь эти вышивки и гладью, и крестиком, и стебельком – целые картины, и салфетки, и дорожки, и воротнички на твоих платьицах.
А вот клочок ткани с "трафаретом", как говорила мама. Как пришить пуговицу с двумя дырочками, с четырьмя. Как застрочить складочку, как вшить кантик для отделки. Как обметать изнутри шов, чтобы он не лохматился, обработать петли. Целая энциклопедия для шитья!
Да, сколько ты себя помнишь, мама всегда шила, "обшивала" родных, потом появились заказчицы. Приходили женщины, приносили журналы мод, и ты вслушивалась в разговоры, ловя слова: вытачку сбоку сделаем, на юбочке складки заложим, вырез лучше мысиком, чтобы шея казалась длиннее. Швейная машинка всегда была наготове, как и утюг с одеяльцем для глажки.
Но однажды что-то случилось, и в дом пришёл сердитый человек, собрал лоскутки и обрезки тканей, составил акт и пригрозил, что в следующий раз будет штраф. Это был фининспектор. Папа нервничал, мама плакала, и ты на всю жизнь запомнила это страшное слово – фининспектор!
Помнишь, как мама брала тебя с собой и вы ездили теперь уже к заказчицам домой? Некоторые из них так и остались подругами мамы, и делились с ней своими радостями и горестями, и мама шила свадебные платья их взрослым дочкам. Ты даже немножко обижалась , что, когда ты уже повзрослела, она не задавала тебе вопросов , а ждала, пока ты сама скажешь. И мама однажды ответила: "А я не люблю влезать, расспрашивать. Захочешь – сама расскажешь, а нет – значит, так и надо". И даже если ты прибегала к ней со своими секретами , она говорила: "Смотри, доча, сама, только глупостей не делай ". Вот уж чего-чего, а глупостей ты наделала немало! А когда стало ясно, что твой брак трещит по швам, ты в слезах приехала к маме. У мамы задрожало лицо, она обняла тебя: "Не плачь, доча, ты не одна, запомни это". Ты вернулась к родителям, жизнь пошла другая, ты теперь была "разведёнкой ", да ещё и с ребёнком… Однако карьера пошла в гору, и ты помнишь, как радовались за тебя папа с мамой. Но когда тебе предложили повышение, именно мама отговорила тебя. И как в воду глядела: новый начальник, как водится, привёл с собой свою команду, перелопатил кадры, и ты обрадовалась, что послушалась маму и осталась на своём месте.
Ты смотришь на свою руку: вот оно, мамино обручальное кольцо , которое папа купил ей "с премиальных " вместе с золотыми часиками. Помнишь, как ты испугалась, вздрогнула, когда в больничной палате вы с мамой в обнимку сидели на кровати и молчали. Ты уже знала диагноз, но маме лепетала какую-то ерунду. И вдруг ты поняла, что и мама обо всем знает, но делает вид, что верит тебе. Она сняла с пальца кольцо и, взяв твою руку, надела кольцо на средний палец: оно было тебе велико. Ты расплакалась и услышала мамины слова: "Не плачь, доча, не плачь!"
Ты вышла в коридор, ноги не держали тебя, ты сползла по стене, но сжала зубы, чтобы не рыдать, не пугать маму. Потом вернулась в палату, села рядышком и попросила: "Мама, поцелуй меня!" Мама улыбнулась: "Да, доча, нечасто мы с тобой целовались-обнимались, правда? Как-то уж так получилось, наверное, я могла бы быть ласковее с тобой…"
Мама обняла тебя за плечи – и ты почувствовала, как её губы коснулись твоей щеки. Это было похоже то ли на тонкую паутинку, то ли на сухой листик…
Ты заворачиваешь узелок в салфетку, перевязываешь ленточкой –теперь это твоя драгоценная реликвия, она хранит тепло маминых рук.
Утираешь слёзы, идёшь к выходу и вдруг слышишь: "Не плачь, доча, не плачь!"
0

#8 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 30 октября 2023 - 19:51

7

ВЫХОД ЕСТЬ


Вере было шесть лет, когда из их семьи ушёл отец. Маленькой Верочке было очень жалко себя. Она часто плакала вечером перед сном в своей комнате.
Маме Верочки не нравилось, что отец часто пропадает на работе, мало думает о доме, что он много ей должен, и что дети и семья – для него обуза. Так говорила мама Верочки. А маленькая Верочка слушала и запоминала.
Ей было обидно и грустно. Безумно грустно и печально. Но она ничего не могла поделать.
Ей так хотелось, чтобы папа был с ними. Пусть он будет чаще на работе, чем дома. Пусть выпивает по вечерам. Пусть он не строит дом и пусть он не должен маме и Верочке. Пусть Верочка будет для него даже арбузой* и пусть он не поднимает её на руки. Пусть папа просто будет с ними!
*Мама сказала, что обуза – это что-то тяжелое и неподъемное. Верочка решила, что это что-то похожее на арбуз и на неё.
Верочка была готова на всё, чтобы папа вернулся домой. Чтобы ей было спокойно, как раньше. Чтоб она чувствовала радость, а не только тревогу, печаль и грусть.
Девочка долго и постоянно думала о маме и о папе. Мама очень хорошая. Верочка любит мамочку. И папа такой хороший. От него пахло коровой и лошадью. Папа – ветеринар. Он даже брал Верочку на свою работу и водил в загон, давал гладить лошадей и коров.
Девочка вспоминала и вспоминала папу. Раз за разом ей становилось всё сложнее вспомнить папино лицо, его запах и звук голоса. Верочку пугало это. А что, если папа никогда не вернётся к ним с мамой? А что, если у Верочки больше не будет папы? Совсем?
И однажды вечером перед сном Верочка нашла решение: она решила, что папа ушёл из дома из-за неё. Это она виновата в том, что папа ушёл. Ведь не бывает так, чтобы никто не был виноватым? Или бывает?
Верочка размышляет дальше: «Мама хорошая». Из-за мамы папа уйти не мог. Старшая сестра тоже хорошая, Верочка её любит сильно. Тоже не вариант, чтобы из-за Люськи ушёл папа. Папа ушёл из-за кого-то плохого. Точно. Как-то вечером Верочка обманула маму, что съела весь суп, а сама накормила кота этим супом. Мама узнала и страшно кричала. А папа пришЁл с работы такой усталый, посмотрел на Верочку и пошёл спать. Даже папа ничего не сказал. Он понял, что Верочка плохая. Наверное, тогда и решил уйти от них с мамой. Верочка стойко приняла страшную правду, до которой додумалась и поняла сама. Маме и сестре ничего не сказала. Такого позора она бы не вынесла. Пусть эта тайна останется с ней навсегда. Она сама себя накажет. И будет наказывать всю жизнь.
Да, это из-за неё ушёл папа. Решено. Ведь тогда никто не виноват. Всё будет хорошо. Она готова взять вину на себя, лишь бы папа вернулся и жил с ними снова…
Она готова на этот шаг, чтобы снова по вечерам Верочка бежала в прихожую с радостным предвкушением сладостей. Чтобы папа всегда брал её на руки и высоко-высоко поднимал над собой. Целовал её в нос, а потом в каждую щечку. Папина щетина смешно щекоталась, а Верочке было весело. Она бы хохотала. А мама обычно ворчала, чтобы не шумели и готовились к ужину. Мама не любила шум, и когда папа долго возился с Верочкой.
Папа хитро смотрел на девочку, потом шарил рукам в штанах и доставал из кармана конфетку для дочки. «Только маме не говори, а то после ужина отдаст», – шептал папа.
Да, папа был тёплый и добрый. Даже когда они с мамой ругались, мама гневно и зло кричала. А папа всё равно молчал. И глаза были грустные-грустные. Никогда папа не отвечал маме так же грозно и зло. Он что-то тихо говорил, но мама почти не слушала и продолжала сильно кричать.
Верочка пряталась в такие моменты или убегала на улицу. Ей становилось страшно. Она хотела, чтобы это всё скорее закончилось. Чтобы родители не ругались. И снова было всё как раньше. И чтоб мама и папа обнялись и целовались, смеялись. Чтобы всё это оказалось шуткой.
Но шутки не происходило. Не было ничего радостного и смешного в том, что родители ругались, а затем папа уходил куда-то в ночь. Может, поэтому, когда Верочка стала взрослой – она тоже мало смеялась и совсем не любила шуток. Так и говорила: «Хватит радоваться. Смеются, как дурачки».
Шли годы, Верочка становилась девушкой. Она была серьёзной девушкой. Хорошо училась. Помогала маме и старшей сестре по хозяйству. Дом всё-таки, достроили, и огород был большим. Возделывали сами, своими силами. Еще было несколько козочек, кроликов, корова. Грустить было некогда. «Когда-нибудь потом», – думала Вера.
Папа так и не вернулся домой. Вера уже реже вспоминала о нём.
Только тогда, когда видела других детей и девочек с их отцами, она становилась молчаливее и ни с кем не хотела разговаривать. В такие моменты она думала про себя: «Я похожа сейчас на улитку. Улитке страшно, и она прячется в свой дом. И я сейчас прячусь в свой дом».
Ей не хватало папиных объятий. Его низкого и бархатного голоса, который уже своим звучанием защищал её от этого непонятного мира. Мир стал для неё еще более непонятным и бессмысленным. Он стал для неё несправедливым и жестоким. Она всё чаще в этом убеждалась.
Вере хотелось. Нет, ей жизненно необходимо было, чтобы в этом мире у неё был защитник. Тот, кто помог бы, спас её от страшных, непонятных вещей. Сказал, что всё в порядке и ей ни о чем переживать потому, что папа рядом.
Пришёл день, когда Вера перестала ждать папу. Потом пришел день, когда Вера потеряла надежду. А за ним пришёл день, когда Вера потеряла веру. Она стала жить наполовинку. Так она это чувствовала и называлаЯ: есть только наполовинку». И грустно смеялась.
Когда Вера стала женщиной, она часто замечала, что так же, как её мама – она злится и раздражается. Ругает мужчин и говорит, что они должны ей всё. Не верит, что мужчине нужны дети и семья и что это для него обуза. Она не выходила замуж. Каждые отношения заканчивались раздражительным разрывом.
Веру не устраивали эти слабые мужчинки. Ей нужен был сильный, жёсткий, доминантный мужчина, который не был бы похож на её отца. Для чего? Для того, чтобы он не был таким, как её папа. Ведь папа был слабым и безвольным, папа был молчаливым и не давал маме сдачи, когда та била его и ругалась. А мог бы. Может, он сохранил бы семью?
Такие выводы сделала Вера.
Но сильные доминантные не попадались. Возможно, потому что Вера сама стала сильной женщиной. Так бывает, когда ты всё время одна. Когда помочь и защитить некому. Когда ты с детства не знаешь, что это за чувство такое – защищённость и покой.
Ещё Вера стала очень критичной. Она часто критиковала подруг, знакомых. Вообще она перфекционистка. Так она говорила про себя. Поэтому это чисто профессиональное.
Но, скорее, это было отговоркой. Потому что вскоре быть настолько критичной с окружающими она позволить себе не могла. Ведь многим это не нравилось. И Вера понимала, что людям такое отношение не нравится.
Тогда она нашла выход. Она стала критичной к себе. И попросту всё недовольство направляла на себя. А как иначе? Чувство вины родом из детства не отпускало её.
Ведь не проходят такие вещи бесследно. Она сама решила, что виновата в том, что папа ушёл. И большую обиду носила на мать. За то, что та не сберегла отношения с отцом. И что маленькой Верочке пришлось тащить на себе такой груз ответственности за себя уже с детства. Что эту ответственность не взял кто-то из взрослых.
С другой стороны – маму она очень любила. И понимала, что мама не может одна взять всю ответственность за неё и за сестру. Нужно как-то самой было справляться в школе, на улице. Поэтому она взяла ответственность за себя сама. И стала такой маленькой взрослой с недетскими задачами. А это было трудно и обидно. Как ни крути.
Но пришёл тот день, когда Вера поняла, что все её решения, выводы были неверными. Что все её задумки взять вину за уход папы от мамы – это ерунда.
Не может маленькая девочка быть ответственна за отношения двух взрослых людей. Ведь она просто хотела спастись от страшной правды. От такой правды, которую ребёнку не вынести на своих плечах. Но не подозревала, что нести выдуманную вину ещё труднее и тяжелее.
Впрочем, в тот момент это было единственное верное решение. За которое Вера и сказала себе спасибо. Что у такой маленькой девочки нашелся ответ, чтобы не сойти с ума и прожить нормальную, пусть и неполную жизнь. Неполную – на взгляд самой Веры.
Сначала Вера разозлилась на себя страшно. Потом долго плакала от обиды. И в итоге сказала себе, что вина больше не её. Что нести она её не будет. И никому она ничего не должна. Что мир такой, какой есть. Что люди должны совершать свои ошибки для того, чтобы выносить свои уроки.
Это было непростое решение. Вера вынашивала его всю жизнь. Она искала ответ на немой вопрос: «Что делать?» И вот теперь она его почти нашла.
А как же исправить сложившуюся ситуацию? Вера понимала, что у неё отца уже не будет. Он был только в её мечтах. Но реальность такова, что она жила без отца – и на этом точка.
И Вере пришла гениальная идея:
Она создаст свою семью. У неё будут её дети. И для своих детей она не допустит, чтобы у них не было отца. Она сделает всё, чтобы её дети не испытали те печальные чувства, которые пришлось пережить ей. Она будет счастлива. Потому что хочет видеть в своём продолжении то, чего не видела сама. Это будет её попытка испытать счастье. И она её не упустит.
Она не будет сильной только потому, что её мужчина кому-то должен быть доминантным и жёстким. Например, её матери. Ведь это была не её идея. Пусть временами он будет мягким и вдумчивым, например, как её папа.
Она не считает, что для мужчины дети и семья – это обуза. Это было снова не её мнение. А мнение мамы. Что ж, мама тоже имеет право на ошибки. Свои ошибки.
А Вера больше не хочет нести ответственность за чужие решения, мнения и выводы. Теперь она взрослая. Теперь у неё совсем иной взгляд на выводы, сделанные ещё ребёнком.
«Да, есть смысл пересматривать старые решения», – подумала Вера. «Всё-таки, детьми мы делаем эти выводы из детской головки. А взрослый понимает и умеет уже куда больше», – закончила она мысль.
Вера пообижалась. Стало легче.
Вспомнила маму. Вспомнила, как той было трудно и тяжело. Простила маму.
Простила себя. Она умница.
Улыбнулась и подумала, что выход есть.
0

#9 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 13 ноября 2023 - 20:51

8

ГДЕ ТЫ, И ГДЕ Я


Рая сидела, прислонив голову к холодному стеклу, и думала. За окном мелькали, быстро сменяя друг друга, деревья. Поезд мчался в другой город, а вместе с ним – около сотни пассажиров. У всех были дела в далёкой Москве.
Кроме Раи. У неё дел не было. Ей просто было некуда идти. Если и у Евы приюта она не найдёт, то жизнь кончена…

– Отдай, Ева! Это не смешно! Я родителям пожалуюсь!
– Ты только это и умеешь, – надула губки обидчица.
Рая остановилась, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Она зло посмотрела на сестру, оказавшуюся уже на вершине горки.
– Согласись, я победила! – торжественно заключила Ева. – Где ты, и где я!

Ева вышла из танцевального зала и удовлетворённо размяла ноющее тело. Если тренировки пойдут так и дальше, то уже к концу месяца они отработают весь номер, а там и «Чёрный кот» не за горами. В кои-то веки победа близка.
Девушка почувствовала, что заморосил мелкий дождь. Звонко рассмеявшись, она поняла, что сегодня ничто не сможет испортить ей настроение. Ева, даже не подумав накинуть капюшон, вприпрыжку направилась домой, не забывая заглядывать во все дворы.
Дома её всё равно никто не ждал.

– Рая, сходи, пожалуйста, в школу. Ева забыла дома учебник.
– Маааам! – Рая чуть не подавилась чаем. – Зачем? Пусть попросит у одноклассников.
– Рай, тебе всё равно нечего делать. У вас карантин, а сестре учится. Будь добра, сделай хоть что-то полезное.
Рая гневно собралась, взяв с собой злополучный учебник.
А в школе сделала мелкой выговор, на что Ева недоуменно похлопал глазами и ангельским голоском заявила:
– Ну тебе же нетрудно. А я сама не могу… где ты, и где я?..

Рая резко проснулась, больно ударившись локтем. Девушка вскрикнула, а на глаза выступили слёзы: рука ещё болела после мертвой хватки мужа. Эдик… зачем? За что?! Ведь была любовь! Если бы не было, ты никогда не предпочел бы невзрачную Раечку блистательной Еве. Ева… ведь и она любила Эдуарда. Хотя… это скорее было увлечением. Каких у сестры было огромное множество. Но ведь Эдик первое время метался между ней и Раей. Не может быть, чтобы он выбрал Раю из-за скромности и тихого характера. Он не такой!
Синяк на запястье резко дал о себе знать. Или такой?

Мама наносила последние штрихи помадой и тушью. Рая с грустью за ней наблюдала. А потом всё-таки решилась:
– Почему ты не пойдёшь ко мне на выпускной?
– Ох, Рая. Мы это уже обсуждали. У вас с сестрой совпадают выпускные. К тебе идёт папа, к ней я. Всё логично и честно.
– Почему ты идёшь к ней?
Мама слегка смутилась.
– Она – золотая медалистка. Кроме того… Рая! Как ты можешь! Ты же уже взрослая! Ей мама нужнее. Ева только-только закончила школу. А ты из института выпускаешься, как-никак.
В комнату зашла Ева в бальном платье – иначе эти километры ткани было не назвать. Мама радостно выпорхнула из комнаты, а Ева хитро улыбнулась:
– Просто где ты, и где я…

Ева дошла до дома и достала из кармана ключ. Дождь уже разошёлся не на шутку, как вдруг к ней подошёл сосед с зонтом и прикрыл уже основательно вымокшую девушку от крупных капель.
– Вы почему так? В лёгкой одежде, без зонта?
– Так утром тепло было. Я как в десятом часу ушла, так домой ещё не возвращалась.
– Даже капюшон не накинули! Так и простудиться недолго!
– Ах, вы как моя мама! Поэтому отвечу также, как и ей: «Ну мааам!»
Ева смешно и очаровательно закатила глаза и надула губки, а сосед расхохотался.
– Не знал, что вы такая хорошая актриса.
– А я не играю. Маме я так и отвечаю. – кокетливо склонила голову девушка.
– Что скажете об ужине в эти выходные? Живём по соседству, а друг о друге ничего не знаем…
– Я не против. Давайте завтра ещё об этом поговорим.
Сосед радостно кивнул ей и ушёл к своему дому, а Ева – к своему.
Сидя вечером на диване, Ева всё думала, тот ли это человек, с которым она может связать свою жизнь. Или же он также, как и все, падок на обёртку.

Рая была счастлива. Ничто на свете не могло испортить ей настроение. Она вышла замуж! Белое платье, развевающееся при каждом движении, мама, наконец-то уделяющая внимание старшей дочери.
Но гораздо больше она радовалась тому, что вышла замуж за мужчину мечты своей сестры. Он сам её выбрал!
Совесть иногда колола Раю за подлые мысли, но этот голос был ничтожен по сравнению с чувством неподдельной радости.
Рая нашла в толпе Еву и не смогла удержаться от шпильки в её адрес:
– Как тебе праздник?
– Знаешь, ведущий мог быть поактивнее, а так неплохо. Еда вкусная.
– И тебя совсем ничего не напрягает? – прищурилась Рая.
Ева немного подумала, а потом с лёгкой улыбкой покачала головой:
– Если ты о том, что это могла быть моя свадьба, то нет. Всё-таки где ты, а где я.
От насмешливости сестры Раю бросило в жар, но её как-то неожиданно отыскал Эдуард и заключил в нежные объятия прежде, чем настроение виновницы торжества упало.

Звонок в дверь прервал мысли Евы. Она встрепенулась и спустилась по лестнице вниз.
Рая стояла под дождём и ждала. За одну минуту она успела представить себе не меньше десяти вариантов развития событий. Все они кончались сестринскими насмешками и унижением. Вдруг послышался щелчок замка, который вернул Раю в реальность.
Ева приоткрыла дверь и уставилась на сестру. Они не виделись больше трёх лет, поэтому девушка уже почти забыла, как Рая выглядит.
– Рая? Что ты здесь…
Взгляд Евы упал ниже, и она заметила тонкий порез на шее. А также многочисленные синяки на открытых участках тела.
Две сестры стояли под дождём не в силах пошевелиться. Слишком неожиданной оказалась встреча. Даже Рая, подсознательно готовившая к воссоединению, встала в ступор, увидев довольную жизнью сестру, у которой всё хорошо. Не то, что у неё самой. Вот уж точно, где ты, и где я…
Ева вышла из оцепенения первая. Она нахмурились и отошла от прохода, приглашая Раю войти. Та повиновалась.
Закрыв дверь, Ева безмолвно усадила Раю на кухне и навела чай. Пока дрожащая от холода и стресса сестра пила, Ева всё также молча за ней наблюдала. А потом неожиданно спросила:
– Ты будешь подавать на развод?
Рая чуть не поперхнулась. Ева на шесть лет младше её самой, живёт в каком-то параллельном мире с романтическими законами. И вот она без лишних слов на полном серьёзе поняла всё! И, похоже, даже больше, чем сама Рая…
– Не могу… – ответила после недолгого молчания гостья. – Боюсь.
– Тогда оставайся у меня, пока не разберёмся. Даже если он сюда приедет, я его обматерю, спущу с лестницы и отдам на растерзание соседу-боксеру.
Рая невольно улыбнулась. Но потом снова стала серьёзной.
– Ты меня примешь? И не бросишь?
– Рай… – Ева подсела к ней. Впервые в движениях этой девушки чувствовалась неловкость. – Я не могу тебя бросить. Особенно из-за того, что чувствую немного свою вину за эту ситуацию.
В ответ на вытянувшееся Раино лицо Ева вздохнула:
– Эдик сначала сделал предложение мне, но я почувствовала, что нравлюсь ему не из–-моих великих качеств… – Ева хохотнула. – Я не знала, насколько далеко он может зайти, но я видела, что он не готов уступать. Я надеялась, что ты, вроде беспринципная, поладишь с ним. Да и не стала бы ты меня слушать. В общем я знала, что он может ломать человека, чтобы добиться своего. Короче… Прости. Не только за это. За всё прости.
Ева подняла на старшую сестру большие голубые глаза. Только сейчас Рая заметила, насколько они похожи на её собственные. Рая слабо улыбнулась и произнесла:
– Да. Я и не удивлена, что ты заметила того, чего не видела я. Всё-таки где ты, и где я.
Ева рассмеялась, а потом улыбнулась той единственной улыбкой, которую берегла для одной сестры. И которую до этого дня использовала всего один раз.

– Рая… – донеслось из темноты.
– Что? – раздражённо спросила десятилетняя Рая.
– А мама с папой вернутся?
Этот вопрос поставил Раю в тупик. Потом она сообразила: ведь на памяти Евы это их первая долгая командировка. Рая вздохнула и перелезла в кровать сестры, после чего включила ночник. На глазах Евы блестели слёзы. Рая растерялась: она не помнила, чтобы эта взбалмошная девчонка искренне плакала.
Рае вдруг стало жаль сестру. Она сжала Еву в объятиях и ласково прошептала:
– Конечно, вернутся. Ты просто слишком маленькая и не знаешь, но я уже два раза видела, как они так уезжают. И каждый раз они возвращались. Не бойся, осталось немного. Или ты что же… – Рая хитро прищурилась, – не любишь бабушкины пироги?
– Нет-нет-нет, очень люблю! – Ева смешно вылупила глазки. – А ты точно-точно знаешь, что они приедут?
Рая кивнула, и Ева улыбнулась. Улыбнулась так, что Рая впервые в жизни поверила в искренность сестры.
0

#10 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 538
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 17 ноября 2023 - 18:00

9

ЛИЦО ЕЁ ОТЦА


Ольга, сколько себя помнила, всегда недолюбливала 23 февраля, весь этот патриотический пафос, глуповатые поздравительные картинки в социальных сетях, а особенно нелепую подарочно-поисковую операцию с носками и пеной для бритья. Хотя, поздравлять ей было, в общем-то, некого. Ни разу не представилось случая.
Неприязнь к этому празднику зародилась ещё в детском саду, когда нельзя было отвертеться от изготовления поделок папе и дедушке. Причём, сам процесс изготовления поделок не вызывал в ней протеста. Наоборот, она с детства слыла рукодельницей, а вот то, что никого не волновал факт отсутствия у неё папы и дедушки, очень обижал. Да ещё, пожалуй, не давала покоя зависть к тем, у кого они были, кто предвкушал радость от дарения какого-нибудь бумажного самолётика виновнику торжества.
Ольге было далеко за тридцать, но она до сих пор помнила, как одиноко и неприкаянно стоял в старенькой советской стенке военный кораблик, склеенный ею из спичечных коробков в подготовительной группе.
Кораблик, как назло, удался на славу. Он был обклеен яркой цветной бумагой, дополнительно украшенной нарисованными звёздами. В центре кораблика возвышалась мачта из бумажной трубочки, от которой к носу и корме были протянуты ниточки с крошечными разноцветными флажками. По правому борту красовалась надпись «Папочке», обрамлённая сердечками. Поистине, шедевр.
Долго он стоял в стенке. Около года. А потом исчез неизвестно куда. Видимо, обветшал, и мама его выкинула.
В школе ненавистный праздник продолжил досаждать Ольге, ведь дурацкие самодельные открыточки с солдатиками и салютиками никуда не делись. Так ведь ещё и анкеты для девочек вошли в моду. В этих анкетах порой были совершенно неуместные вопросы – как зовут твоих маму и папу и кто они по профессии. Приходилось ставить прочерк или писать печально-лаконичное «папы нет».
Кроме того, сознаваться в том, что папы нет и дедушки тоже нет, приходилось на уроках английского, когда изучали тему «My family», и даже на уроках экономики, где речь шла о разделении труда на примере семьи.
Мама с бабушкой запрещали Ольге говорить, что папа был алкаш, а то, мол, решат, что гены плохие. Умер и умер, и не надо всем докладывать, что отравился каким-то пойлом непонятного происхождения. Можно ведь всегда соврать, что от болезни умер.
Вот дедушка по материнской линии, он совсем другое дело. Он и правда умер от болезни – от рака, ещё до рождения Ольги. Он был хороший, работящий, и бабушка говорила, что жила за ним, как за каменной стеной. А дедушка по отцовской линии тоже был алкаш. И рано умер от алкоголизма. И этого тоже нельзя было говорить – умер и умер.
– Мам, зачем ты вышла замуж за алкоголика? Он ведь уже тогда был алкаш. А зачем родила от алкаша? А если бы я каким-нибудь дауном уродилась? Неужели нельзя было себе нормального мужа найти? – с горечью вопрошала Ольга в юности.
– До семидесяти лет мужа-то искать что ли? Мне ведь за тридцать было. Бабушка сказала, хватит ждать принца, выходи уже, хоть ребёнка родишь, – отвечала мать.
– Ну как же так! – недоумевала Ольга. – Лучше всю жизнь одной, чем вот это всё.
– В то время не принято было одной оставаться. Все замуж выходили. И все женились. А отец твой неплохой был, только вино его сгубило. Он всё умел руками делать – и телевизор отремонтировать, и люстру повесить. Не пил бы – сошлись бы да жили, припеваючи.
– Мам, ну а как же любовь?
– Какая любовь? Любовь только в шестнадцать лет бывает, по глупости. А потом быт совместный, детей растят. Не пьёт, не обижает если муж, то и хорошо всё в семье.
– Но ведь это чудовищно, это ужасно, мам!
– Это ты ещё молодая, у тебя воздушные замки одни на уме. А жизнь – штука сложная, одними ахами-вздохами не проживёшь.
В другой раз Ольга заводила разговор с бабушкой.
– Бабушка, ты зачем заставила маму выйти замуж?
– Я заставила? Да ты что! Никто её не заставлял. Сама она, чай, понимала, что в девках засиделась, пора ей было.
– А почему она засиделась в девках?
– Несмелая была, молчаливая. Их ведь мужиков-то хватать надо, а она рот разинет и всё ждёт, когда к ней кто подойдёт.
– Да как же хватать? Они ж не товар на распродаже.
– А то что же? Самый что ни на есть товар. Кто успел, тот и съел.
– А как же сильный пол, ухаживания? Парень ведь сам должен девушку добиваться.
– За мной вон дедушка Ваня нисколько не ухаживал. Сошлись тут как-то сразу после войны и жили душа в душу. Только мало он пожил что-то. А ты смотри, не зевай, а то останешься у разбитого корыта, как мать.
– Да что же у вас прозаично-то как всё?
– А така жизнь потому что.
Когда бабушка была не в духе, она часто упрекала Ольгу, что та вся пошла в отца-дурака, что она непременно сопьётся и пропадёт, как собака под забором, а когда пребывала в хорошем настроении, жалела внучку и называла сироткой.
– А ты, чай, отца-то и не помнишь совсем. Только ведь в школу пошла, когда он умер, бедолага, – ласково ворковала бабушка.
– Помню немножко, – коротко отвечала Ольга.
Ольга помнила единственный эпизод из жизни, где фигурировал её отец.
Они уже несколько лет не жили с мамой, и вдруг он пришёл в гости, принёс девочке гостинец – батончик «Сникерс», который у неё тут же отобрали и выбросили мама с бабушкой, сославшись на то, что у ребёнка аллергия на шоколад, отчего Оленьке стало как-то неловко и совестно, и жалко странного гостя.
Тощий, сутулый, с длинным тонким носом, похожим на птичий клюв, с сальными, давно не стрижеными волосами, пропахший дешёвым куревом, сидел он за столом и с жадностью ел свежеиспечённые бабушкины пироги.
– Вкусные пироги? – спросила долго наблюдавшая за ним с дивана Оленька.
– Очень вкусные. Бабушка у тебя молодец.
– Конечно, вкусные. Я, чай, стараюсь для семьи-то, все силы отдаю, не то что некоторые. Только и умеют вино лопать.
– Да ладно тебе, тёть Ань, – виновато улыбнулся отец.
Оленьке ещё сильнее стало жалко это странное взъерошенное птицеобразное существо, пришедшее невесть откуда, из какого-то другого, параллельного мира. Она не воспринимала его, как отца. Она даже не представляла, каково это, воспринимать кого-то, как отца. Охватившее её чувство было сродни жалости к бездомному котёнку или голому, неоперившемуся птенцу, выпавшему из гнезда.
Оленька, как маленький, юркий зверёк, вскочила с дивана, подбежала к гостю, залезла к нему на колени и обвила ручонками его длинную, тонкую, с выпирающим кадыком шею.
– Вот что кровь-то родная делает! – всплеснула руками бабушка.
– Что, в первый класс пошла, большая стала? – постарался снизить градус сентиментальности момента растроганный отец.
– Да, – с гордостью кивнула Оленька.
– Ну и как оценки?
– Пятёрки. И четвёрки иногда.
– Умница. Так держать.
– А ты чего с мамой не живёшь? Ты живи, – резко сменила тему Оленька.
– Пусть сначала пить бросит, – вмешалась мама.
– Ты бросай давай пить… пап, – назидательно проговорила Оленька, слегка споткнувшись с непривычки на слове «пап».
Отец пробыл в гостях недолго. Когда он уже стоял в прихожей в старенькой куцей курточке, Оленьке захотелось побежать к нему, повиснуть на нём, удержать, вернуть, но она поняла, что это бесполезно. И лишь с грустью посмотрела ему в спину. А как только он ушёл, Оленька, тайком от взрослых, нашла в мусорном ведре подаренный отцом «Сникерс» и съела. Он был твёрдый и прилипал к зубам, но доставлял особое, ни с чем не сравнимое наслаждение.
Это был последний визит её отца. Через несколько месяцев его не стало.
«Проститься приходил, бедолага. Жаль, что я ему тогда пирогов с собой не дала, – печалилась бабушка. – Вон как уплетал, вкусные, говорил. У него, чай, и поесть-то дома нечего было».
Ольга с детства решила, что у неё всё сложится совершенно по-другому, что уж она-то встретит близкого человека, с которым у неё будет взаимная любовь, понимание, общие интересы. Это будет не экономическо-бытовой союз, не симбиоз грибочка и деревца. Это будут отношения совсем другого порядка. Она была уверена, что они с её мужчиной не сойдутся (что за дурацкое слово!) а совпадут, притянутся друг к другу, почувствовав какое-то родство, какую-то особую, божественную, небесную сущность один в другом.
Но теперь, находясь в том возрасте, в котором её мать, повинуясь то ли боязни одиночества, то ли страху быть белой вороной, выскочила замуж за первого встречного, Ольга начала сомневаться, что такие отношения, о которых она мечтала, вообще возможны.
Все её романы заканчивались одинаково – она с грустью смотрела в спину уходящему, порываясь побежать к нему, повиснуть на нём, удержать, вернуть, прекрасно понимая, что это бесполезно.
И только сейчас Ольга с ужасом осознала, что если бы кто-то из уходящих обернулся, у него непременно было бы лицо её отца.

8-9 января 2022 г.
0

Поделиться темой:


  • 4 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей