МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Триумф короткого сюжета» - реализм, рассказ о жизни (до 15 тысяч знаков с пробелами) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 5 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

«Триумф короткого сюжета» - реализм, рассказ о жизни (до 15 тысяч знаков с пробелами) Конкурсный сезон 2019 года.

#11 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 ноября 2018 - 22:15

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

10

С ОДНОГО РАКУРСА

Полковник Самойлов разводился в третий раз. В суд не заглядывал – туда раз в месяц наезжал его адвокат, смышлёный шустрый паренёк с толстой синей папкой на липучках. Паренёк раскладывал перед судьёй документы, ссылался на статьи Семейного кодекса, а потом по скайпу рассказывал Самойлову, как идёт дело. Нельзя сказать, чтобы Самойлов слушал особенно внимательно: отдать жене домик у тихого сквера в центре он согласился без труда в обмен на её отказ от чёрного внедорожника с вытянутой мордой, который он купил совсем недавно. У Самойлова оставались две комнаты в пятиэтажке на окраине, ещё довоенной, с облупившейся штукатуркой и тонкими трещинками, прорезавшими стену в ванной. В этой квартире он жил ещё в детстве – тогда покатый потолок казался ему невозможно высоким, теперь он едва не доставал до него седеющей макушкой. Зато – узенький, заросший ивняком двор, лавочки, которые ночью облюбовывали пары, а днём на них рассказывали друг другу о своих болячках соседи, сверстники Самойлова. Он не ходил к ним, он предпочитал ездить на рыбалку, гонять на машине и приценивался к подержанному байку, который всё собирался продать пятикурсник Артём из дома напротив.
Когда Самойлов рассказал по скайпу Нелли о своих планах и переслал ей фото байка, она посмеялась, но удивляться не стала. Удивление закончилось ещё в прошлом году, когда она увидела его фотографии в оранжевом надувном жилете, с веслом – с трудом стоящего на ногах, опирающегося на валун. Сплав по Тереку – дело непростое, рассказывал он, но при должной сноровке отчего не справиться? Вот и байк Самойлов давно бы купил, если бы в боку не прихватывало.
Прихватывать начало ещё весной, когда он приезжал в Москву на фотовыставку. Там они с Нелли и пересеклись, там и спорили до хрипоты: он уверял, что её смелому видению не хватает дисциплины и аккуратности, а ей его кадры казались слишком выверенными, им недоставало лёгкости. После, так и не придя к общему мнению, отказываясь уступить друг другу, они бродили по московским улочкам, по паркам, размахивая руками, смеясь, поедая пересолённые орешки из ларька. Их занесло на стройку, и вот тут-то, под лесами, Нелли и нашла сумасшедший ракурс, идеальный свет. Ну, а Самойлов потом, конечно, уверял, что без его подсказок она опять перемудрила бы.
Когда стемнело и улицы заискрились брызжущим золотом фонарей, витрин и рекламных щитов, Самойлов пошёл провожать её до хостела. Он шагал, как всегда, легко, размашисто, и лишь изредка, приостанавливаясь, словно бы поправлял сбившуюся ткань свитера над ремнём брюк. Нелли не заметила бы, если бы её отец не мучился со спиной последние лет пять и она не привыкла бы к его попыткам прятать свои трудности.
Потом, видимо, всё у Самойлова прошло, раз на Терек поехал. И рассказывал взахлёб, и смеялся, и звал её с собой – в следующий раз. Обмолвился, что думал ехать с женой, но не заладилось, и вообще, видимо, слишком разные они, слишком много друг от друга требуют… Жену Самойлова Нелли не видела ни разу, но она представлялась ей тоненькой, хорошенькой, не старше её самой – и непременно лёгкой на подъём, с озорными глазами, загорающимися от мысли о путешествиях. Сама Нелли была только в столице пару раз, да в Питер ещё студенткой съездила на неделю. Выбираться из родного и душного городка ей было непривычно, и она толком не знала, что ей делать, когда двоюродная сестра позвала её в Питер снова – фотографом в редакцию. Так бы и отказалась, наверное, если бы не сердитые морщинки на тяжёлом выпуклом лбу Самойлова, если бы не его тихий, хрипловатый от курева голос: «Вот так отказываешься, когда жизнь суёт тебе яблоко. Потом голодный ходишь».
В тот вечер Нелли торопливо, еле попадая по клавишам, настучала сестре своё согласие.
Пора было паковать вещи, искать жильё. Комнатушка недалеко от метро уже была на примете, и Самойлов надеялся прилететь со своего Кавказа, помочь с обустройством. Зачем? Шуточки про влюблённого кавалера, которыми заваливали её дома, даже не казались смешными. Он воевал под Кабулом, под Степанакертом, когда её ещё не было на свете. Он не ложился спать напротив окна, за столом старался сидеть спиной к стене – посмеивался, разводил руками: «Привычка». Он слушал Галича и Визбора, наводивших на неё сон, и морщился от рваных ритмов хип-хопа, пульсирующих в её наушниках.
Когда-то у него были чёрные волосы – густая блестящая грива, а теперь черноты почти не осталось, на затылке виднелись проплешины. Парадная форма с тремя красными планками, которую он изредка надевал, болталась на нём, как на вешалке.
Влюблённость? Серьёзно?
Просто – он видит жизнь с того же ракурса, что и она. И дело тут, наверное, даже не в фотографиях.
Он всё не торопится покупать байк, а когда Нелли осторожно спрашивает его про здоровье, кривится и уводит разговор. «У тебя уже всё готово? Билеты взяла? Надеюсь, получится помочь тебе – посмотрим, как всё сложится…» Поворачиваясь на стуле перед камерой компа, снова кривится – уже от прострелившей боли.
«Это старое, ещё с девяносто третьего, – неохотно роняет, в светлых глазах стынет досада. – Зацепило меня тогда осколком, долго вынимали. Ты лучше расскажи – новую камеру не присмотрела ещё?»
Новая камера лежит в чемодане, завёрнутая в платья, в шарфы. Плацкартный билет до Москвы на послезавтра – в сумочке. Самойлов через силу смеётся, прижимая ладонь к боку: «Что-то прихватило… Как дед старый – и не говори! Не волнуйся, если я в принципе ходить смогу – я приеду».
Тонкие обветренные губы сжимаются в нитку, глаза смотрят остро, колко, и Нелли так не хочется видеть в них страх. Страх пробивается, как горячий ключ в полынье из-подо льда, и она сжимает пальцы в замок.
«Сможешь, куда ты денешься», улыбается она, наклоняется к экрану, почти прижимается к нему щекой.
Сможешь, пульсирует в сжатых пальцах, в висках, в ямке яремной вены.
А если вдруг – тогда она возьмёт другой билет. И будет сидеть с ним ночами, возить по клиникам, втирать в спину мазь, от которой больно щиплет кожу. Она не отстанет от него, пока он не встанет и не помчится от неё в какую-нибудь новую горную экспедицию.
«Сможешь», – снова твердит она, улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь. Пальцы без всякой мази – щиплет.
0

#12 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 ноября 2018 - 22:15

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

11

ЗВОНАРЬ

Тих и спокоен град Велиславль. Весь он виден Фатьяну с его высокой звонницы. Раннее солнце золотит кресты на маковках церквей, пригревает хоромы боярские, да раскиданные по пустырям и оврагам избы убогие.
За рекой, у приземистых сараев, разрастается стук топоров неуёмных тележников. Застучали молотами кузнечные ряды, извергая лавины искрящегося дыма. В улички и переулки неторопливо высыпаются вои княжой охраны, холопы и вольные люди всякого рода. На расписных балконах-гульбищах появились нарядные бояре и боярыни. Любуются они флажками да рыбками на маковках теремов, глазеют на городские стены с бойницами и стрельнями, жмурятся от сияния слюдяных окон горниц и светлиц.
А с крутого холма, царящего над городом,на позолоченный восходом Велиславль взирает солнцеглавый Рождественский собор. Стройная фигура его гордо возносится к небу из белокаменного цоколя.Златая глава, словно богатырский шлем, венчает собор. Жёлтый крест тает в вышине чистого неба. Нет ничего дороже сердцу велиславца, чем cобор Рождественский!
Стоит молодой звонарь на звоннице, что примостилась к богатырскому плечу собора, глядит на главу сияющую, рассматривает затейливое узорочье вкруг окошек и карнизов.
Переводит взгляд Фатьян за городскую стену - на посады и слободы, на белеющие вдали монастыри с крепкими стенами и боевыми башнями. Свежий ветер - степняк обдувает крутолобое лицо звонаря, треплет его прямые русые волосы.
Из степи пахнуло гарью и дымом. Втянул Фатьян горьковатый дух, прищурил горящие глаза, насторожённо опустил крылья тёмных бровей. Но ветер утих, истаял тревожный запах, успокоился звонарь, и вновь погрузился в думы свои великие.
...И никто не понимает Фатьяна. Никто не знает, как мудр он и ловок, как хитёр и скорометлив. Неведомо никому, что таится в голове его хитроумный план победы ратной над татарами. Не знает никто, что замыслил звонарь построить диковинный пятиглавый храм в Велиславле, только добьётся благословения митрополита, да отыщет добрых каменотёсцев и искусных мастеров стенных - муролей...И за что только не любят его горожане - ни бояре, ни вои, ни даже челядь и холопы? За что кличут его насмешливо бахарем? За что гневится на него господь - не даёт случая показать себя?
И опять повеяло из степи гарью.Встрепенулся Фатьян, глянул на раскинувшийся внизу город.
А по городу, будто ветер по ковылю, прошло волнение. Засуетились, забегали холопы, засновали по уличкам княжьи посыльные - шестники, гуськом проскакали к городским воротам конники, и веером рассыпались за городской стеной. Вои и челядь сбились пёстрыми толпами, кричат все разом, руками размахивают.
Спустился Фатьян на нижний ярус звонницы, прислушался. И из гула толпы донеслось до него слово страшноe: "татары".
Громко забились сердце у Фатьяна: " Вот и пришёл мой час! Теперь они узнают
Фатьяна!"
И побежал звонарь к дому тысяцкого.
А там уже гудит толпа. Крики, вопли, стоны:
- Что же теперь будет, господи!
- Постоим за Русь!
- Силища идёт несметная!
- Побьём поганых!
Протиснулся сквозь толпу Фатьян, растолкал разгорячённых хамовников и ковалей, выскочил на самую степень - трибуну высокую. Безрукавка - приволока на нём распахнулась, волосы торчмя торчат, лицо кумачовыми пятнами пошло, глаза расширились, птицы-брови к крутому лбу вскинулись. Как любил он в этот миг толпу тысячеликую, как надеялся на неё, как расчитывал...
- Братья мои!- хрипло прокричал Фатьян. - Нет крепче русского оружия! От него бежали и кипчаки-сыроедцы и бесермены неверные. Побьём мы и поганого царя Ахмета!
Из толпы раздались голоса недовольные:
- Кто такой? Кто дозволил ему говорить со степени?
А Фатян распалялся всё больше. Видится ему, как возвышается над толпой его складная фигура, как раскатывается по площади его звучный голос, как благороден и решителен лик его.
А слабый голос звонаря еле прорывается сквозь ропот толпы.
-Афанасий Васильевич,- кланяется Фатьян тысяцкому,- дай мне дружину смелую, дай лучников и сабельников конных. Знаю я секрет воинский - побью поганых, спасу Русь от пожара и полона!
Крики толпы заглушают слова Фатьяна:
- Да это ж звонарь Рождественский!
- Он самый! Фатьяшка, слазь со степени!
- Куда тебе дружину, - ты ж пищаль не осилишь, тетиву не оттянешь!
- Ишь, бахарь, воеводой себя измыслил!
- Бери сулицу, да воюй как другие!
Крепкие руки ухватили Фатьяна за плечи, стащили с возвышения, втиснули в колышущуюся толпу. Идёт звонарь сквозь смешки колючие, сквозь тычки кулачные, cквозь взоры недобрые. Голова у него кружится от обиды и злобы, глаза обжигают толпу лютой ненавистью.. -
И опять стоит Фатьян на своей звоннице, вглядывается в ковыльную степь, щурится от лучей заката. A степь бескрайняя растревожилась, гулом голосов чужих наполнилась да скрипом арб, да звоном копий и сабель.
Сжимает кулаки Фатьян, грозит, проклинает кого-то - то ли орду поганую, то ли Bелиславцев жестоких. Спускается он в келью звонарскую, бросается на застланную кафтаном лавку, смыкает очи горячие. Но не идёт сон к молодому звонарю, горькая обида жжёт его сердце. Снова видится Фатьяну речь его со степени, крики насмешливые, руки - крепкие да холодные, что тащат его безжалостно. И стон разносится в тишине кельи.
Злоба закипает в сердце звонаря. Трудится воспалённый мозг, исподволь рисует Фатьяну картины жестокой мести неблагодарному городу. Мучается звонарь, мечется на узкой лавке, затыкает уши, словно слушать не желая наветов дьявольских. Вскакивает на ноги, ходит из угла в угол, снова ложится и долго лежит неподвижно. Диковинный план рождается в голове Фатьяна. Лицо его жаром горит, тело озноб бьёт и холодеет сердце.
Вскакивает с лавки звонарь, бросается к двери и выбегает в темноту, словно от погони спасаясь. Минует он расплывчатую громаду собора Рождественского, скользит мимо освещённых окон княжеской трапезной, где князь Юрий с воеводами тяжёлую думу думают, и, хоронясь у изб бревенчатых, спешит к городским стенам.
Хорошо знает Фатьян дорогу - как раз к тому месту вышел, где чернеет в стене заросший кустарником неприметный лаз. Пролез в него звонарь и бегом бежит в тревожную степь. Пробежал немного и огляделся. Позади, в мерцающем свете месяца, насторожённо стоят башни и хоромы велиславские, впереди кичливо впиваются в небо островерхие татарские

***
Обратно успел Фатьян в самое вовремя: только проскочил он в знакомый лаз, как увидел троих воев княжеских, что при свете пеньковых факелов -витеней подтаскивали уже деревянный щит, чтобы заделать лаз. Город готовился к осаде.
Добежал Фатьян до собора, звеня ключами, спустился в прохладные кладовые. На струганых полках, среди тканей заморских, отыскал нежно-шершавую камку, и, взвалив на плечо тяжёлый остаток, поднялся в звонницу. Запалил звонарь свечку, раскатал по каменному полу лёгкий ковёр из алого шёлка.
Стоит Фатьян - волосы сбились, нос хищно заострился, глаза горят бездонными омутами. И видится ему в зыбком свете свечи, будто не нежный шёлк, а алое пламя разлилось по звоннице. Выхватил звонарь кончар из-за пояса и, опустившись на колени, стал яростно вырезать кинжалом острые клинья из огненной камки, словно и впрямь хотел уподобить шёлковый ковёр буйному пламени. Мечется по звоннице Фатьян, режет и разматывает лёгкую камку, режет и разматывает...
Когда месяц на небе начал бледнеть, весь пол был устлан спутанными волнами алого шёлка.Свернул Фатьян изрезанную камку, достал связку верёвок из-под скамьи и вышел из звонницы. Перебежал балкончик, что мостиком перекинулся от звонницы к собору, и соскочил на узкий карниз - прямо под барабан главы Рождественской. Верёвкой прикрепил Фатьян край трепетного шёлка к перильцам балконным и осторожно двинулся вкруг собора, опоясывая закомары зубчатой лентой.
Ветер обдувал его разгорячённое лицо, вырывал из рук упругую камку, сталкивал звонаря с узкого карниза, а он всё шёл и шёл вкруг богатырской главы, прижимаясь к её шершавому прохладному челу. Словно паук своей пряжей, опутал он стены собора, тщательно заправляя языки камки под колющую руки верёвку, чтоб не трепалась до поры. А потом, прикрепив оставшийся конец к перильцам балконным, еле добрался Фатьян до звонницы, и, повалившись на лавку, тут же уснул...
Очнулся он от звонких сигналов боевых труб. Вскочил звонарь, впился глазами в раскинувшуюся за городской стеной степь. А там словно два леса за ночь выросли: стоят друг против друга два войска - русское и татарское. Только рать велиславская перед ордой ахметовой - будто рощица жидкая против частого бора.
Хорошо видна звонарю вся армия русская: передовой полк с конными лучниками, за ним больший полк, по обе стороны от него - ещё по полку. Виден ему и укрывшийся в зелёной дубраве сторожевой полк, что в засаду сел.
Сабельники конные и пешие, лучники и копейщики, топорники и пушечники - шлемы, шишаки и колпаки - так и замелькали перед глазами Фатьяна. Допели свою песню боевые трубы, блеснули на солнце вскинутые сабли, и с гортанными криками покатила волна татарских конников на русские ряды. Дружно подняли луки велиславские лучники, и зазвенели в воздухе стрелы быстрые.
Заспотыкались кони татарские, попадали из сёдел поганые всадники. Но скачут всё новые конники, и вот они уже вклинились в войско русское. Видит Фатьян, перехитрили поганых велиславцы. Расступились передовые ряды, отступил назад больший полк, и прорвавшихся татар бьют с двух сторон правый и левый полки.Визжат татарские кони, орут вои ахметовы, кровью поганых земля застилается.
А тут ещё по команде князя Юрия выскочил из засады сторожевой полк и изгоном пошёл на татар. Дрогнули татары, попятились.
Неужели побьёт малое войско русское несметную рать поганых? Hеужто спасут велиславцы Русь от Ахмета и прославят себя вовеки?
Нет, не бывать этому! Потому что нет среди них хитрого звонаря Фатьяна, а стоит он на своей звоннице и всё видит и всё может.
Бросился звонарь по резному балкончику к стенам собора, выхватил кончар свой острый, полоснул тугую верёвку, что держала концы лоскутные алого шёлка. Подхватил ветер-степняк лёгкую камку, затрепал её, расправил, захлопал алыми языками по стенам собора. А Фатьян опять взбежал в звонницу, надвинул колпак на уши, взялся за верёвки колокольные...
Бьются вои русские, теснят орду поганую. Всё громче слышится "ура" могучее. И вдруг из-под стен велиславских потёк тревожный стон набата. Заволновались сабельники и копейщики, заторопились пушечники, заоглядывались пищальники. Глянули вои на собор Рождественский и видят: весь он охвачен пламенем. Бьются красные петухи над резными окнами, багряные струи пламени обвивают тонкие колонны, алые кусты огня выбиваются из-под узорчатого карниза, кумачовые змеи и драконы лижут главу соборную. Пламенем охвачен золотой шлем богатырский. И звенят колокола Рождественские, стонут и плачут над собором, гудят, точно жаркое пламя.
При виде такой беды ослабела рука русского воина, пал он духом, заспешил, засуетился. А татары опомнились и снова навалились своей быстрой конницей. Смолкло "ура" могучее, затрещали шлемы золочёные, захрустели шишаки высокие, полетели колпаки мужицкие -да вместе с головами.
Видит Фатьян это со своей звонницы. Горько ему зреть кровь русскую, слёзы жгучие бегут из его глаз. И приятно ему, что это он, мудрый Фатьян, повернул ход сражения. И расправляет он грудь, гордо поднимает крутолобую голову...
Не выдержали русские, побежали. В беспорядке докатились до ворот городских, а на их плечах ворвались в Велиславль и татары. И пошёл стон и плач по городу. Затрещали ворота боярских хором, полетели из окон сундуки кованые, покатились по уличкам бочки с винами. Разнеслись стоны воинов да рыдания жёнок и девок, да плач малых деток безвинных. И уж занялся пожар в посадах и слободах.
Глядит Фатьян, как ручейками и речками растекается ахметово войско по городу. Ждёт звонарь:вот сейчас покажется у собора знакомая повозка, запряжённая двумя черногривыми верблюдами-нарами. Из белого шатра выйдет царевич Хаким и позовёт хитроумного русского звонаря к благодарному хану Ахмету. И воздастся ему, наконец, слава и почесть великая.
Но войско поганое стороной обходит златоглавый собор. Краснолицые татарские воины саблями кажут на холм, где стоит Рождественский, лопочут что-то и проулками минуют его. Вон и громоздкая арба ахметова проплыла в сторону хором княжеских . Горячая злоба поднялась в груди Фатьяна:
- Татары безголовые! Бесермены проклятые! Забыли поганые, кто помог вам выиграть рать кровавую!
Вот прогнали мимо собора толпу воев русских. Провезли в конной телеге раненого князя Юрия с воеводами его пленёнными. Видит звонарь, как тянутся к его звоннице кулаки, слышит глухие проклятия...
Идут и идут мимо люди - то русские, то татары, то радостные, то понурые. И не может Фатьян понять, кто из них свой, а кто недруг, все смотрят в его сторону с презрением и ненавистью.
Низко опускает звонарь голову, так что длинные волосы закрывают лицо, жадно ловит ртом воздух, ладонью прикрывает горящие глаза. Но спасительные слёзы не исторгаются из груди его.
За что так несправедлив к нему господь? Разве не видит он, что достоин Фатьян судьбы необычайной, что мудрее он дьяка думного, отважней татарского воина!
Круто изогнул звонарь брови-соколы, волнами взбороздил высокий лоб, и вновь погрузился в помыслы великие...
0

#13 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 20 ноября 2018 - 23:27

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

12

АННА

(отрывок из рассказа «Сильные женщины»)

Сон, каждый раз один и тот же сон.
- Да сколько же можно то?
Аня проснулась вся в поту. Этот сон снился ей часто, вот уже на протяжении нескольких лет. Старая, полуразвалившаяся церковь, лики с икон смотрят в самую душу, аж холодок внутри. И рассказать-то, кому страшно, не так поймут ещё.
В церкви Аня была единственный раз в своей жизни, когда ей было восемь лет, они с матерью заезжали в село Сухобузимское, Аня уж и не помнила, что они там делали, но накануне мать потеряла ребенка, которому едва исполнилось несколько месяцев от роду.
- Мам, а что мы делали в Сухобузимском, в церкви, ты не помнишь? - спросила она вечером мать.
Мария только горестно вздохнула, но ничего не ответила.
Испытав множество лишений в своей жизни, эта женщина замкнулась в себе и редко проявляла какие либо чувства. Муж её, Сергей помер от дизентерии ещё до войны, а детей в живых осталось лишь несколько человек. Остальные, а было их одиннадцать, давно уж умерли, кто в младенчестве, а кто с войны не вернулся. Жизнь была, да и оставалась до сей поры трудной. Анна, дочь, жила при ней, дочь Мария и ещё двое сыновей жили в Красноярске со своими семьями.

- Ну вот, мама, опять ты молчишь.
Аня давно уже ничего не ждала от матери. Ей, как и в детстве, не хватало материнской любви, ласки, нежности. Но мать видимо не понимала этого, да и не считала нужным проявлять свои чувства.

- Ты бы пошла корову подоила.
- Да, мама, сейчас, иду уже, - взяв подойник и чистое полотенце, она выбежала на улицу. Пахло свежескошенной травой, на небе повисла черная тьма, собиралась гроза.
- Ой, батюшки, а где ж Чернуха то?
- Валентина, а ну давай, беги за коровой.
Аня прокричала на всё село:
- Чернуха, Чернуха!
Вдали, откликнувшись, замычала корова. Валентине даже вставать не пришлось. Она сидела на крылечке, чистила грибы, которые принесла из леса.
- Совсем ещё ребенок, - подумала Анна, - и не растет почти, уж десять лет, а она всё как Дюймовочка.

Маленькая и тихая Валентина была похожа на свою бабушку Марию. Такая же неприметная и малопривлекательная, только без платочка на голове, вечного атрибута бабы Мани.
Окинув дочку недовольным взглядом, - Опять вся перепачкалась, - Анна пошла загонять подошедшую Чернуху.
Сарайчик вот-вот завалится, корова прошла туда, едва не сняв крышу на рога. Кругом царило запустение, да и откуда порядку взяться, мужик то, Михаил не вернулся с войны, дочь росла безотцовщиной.
- Дай, Господи, сил довести до ума единственное дитя.
С этими мыслями Анна плюхнулась под корову. Табуреточка, рассохшаяся от времени, едва держалась, но Аня была легкой как пушинка и при всех тяготах, выпавших на её долю, она оставалась неисправимой мечтательницей. Мужа она давно уж оплакала, а выйти замуж снова оставалось только мечтать, и Аня мечтала.

Но в деревне и взглянуть не на кого было, только дедки, да инвалиды, которые вернулись к своим женам, а им и такие были в радость. Корова тихонько фыркала, травы она наелась вволю, весь день паслась, стояла послушно помахивая хвостом, отгоняя комаров от себя и от Анны.
Цик - цик - цик и вот уже пена доходит до краев ведра. Помассировав вымя ещё пару минут, Анна поднялась и пошла к дому. Процедила молоко, дала дочке напиться и занялась домашними делами. Нужно было ещё порезать грибы, да повесить их на просушку. Какая никакая, а еда, зимой всё сгодится.
- Мама, я спать пошла, спокойной ночи.
- Да, иди.
Анна воспитывала дочь в строгости, не получившая ласки и любви сама, она не могла дать её и дочери.
- Завтра я пойду устраиваться на работу. А ты утром иди, помогай бабушке картошку копать.
- Хорошо, мам.
Комнатка была совсем не большая, вообще дом состоял из одной комнаты, но двух квартир. За стенкой в соседях жила Мария, мать Анны.
Из мебели только две кровати, да стол с табуретками, да ещё сундук. Вот и весь быт.
Анна отлила в крынку молока, понесла матери. У Марии было темно, Аня поставила молоко в сенях и пошла прогуляться по улице. Улицы в Павловщине были широкие, просторные. Из дворов кусты, деревья прям на дорогу вываливаются листвой. Небо постепенно затягивало, накрапывал дождь.
- Ничего не поделаешь, пойду спать. Утром вставать рано.
Анна зашла в дом, Валентина уже спала сладким сном. А Анна боялась спать панически. Почему ей эта церковь не давала покоя, может о чём-то хотела предупредить? В Бога Анюта не верила. Хотя у Марии была маленькая иконка, которую она бережно хранила в сундуке, на самом дне и доставала только по большим праздникам, на Пасху, в основном. Не смотря на всеобщий советский атеизм, Пасха справлялась всегда, пусть не гласно, не пышно, но на булочки всегда припасали продукты.

Наскоро сполоснувшись в тазике, Анна всё-таки легла спать. В эту ночь ей впервые ничего не снилось.
Утром, ни свет, ни заря, Анна поднялась, подоила корову, выпустила,
- Иди, Чернуха, гуляй. Тебе нужно сил набираться на зиму.
В который раз Анна вспомнила, что сена на зиму мало наготовили в этот год. Тяжело ей было одной, мать уже не помощница, слабая совсем, а Валентина мала ещё, да и по дому ей хватало работы. За день всё девчонка успевала: и обед приготовит, и бельё постирает, а про посуду и полы и говорить нечего, это были её каждодневные обязанности. А не так что сделает, не дай Бог, где пылинку оставит, так тут же от матери оплеух на получает. Жалко Анне было девку, да куда ж деваться то, жизнь штука сложная, пускай привыкает.
Анна шла по улице к реке. Незаметно подкрадывалась осень, и, хотя был еще конец августа, на деревьях уже кое где проблёскивали жёлтые листочки. Сибирь - суровый край. Уже начинались первые заморозки по ночам, но днём все так же нещадно пекло.
Солнце взошло, отдавая своё тепло, нежно играя на домах своими световыми бликами.
- Господи, как хорошо то. Какое же это счастье, жить!
Первый день на работе прошел ничем не примечательно, Аня потихоньку училась управлять небольшим хозяйством, изредка приходили груженые баржи или рыболовецкие суда.
Домой возвращалась уставшая, и жизнь уже не казалась такой радужной как утром. Нужно было ещё корову загнать, подоить.
- Как дела, Валентина?
- Да хорошо, мам, картошку начали копать, как твоя работа?
- Ничего привыкну, справимся.
- Чего полы плохо помыла?
- Да где же плохо? Всё вроде бы чисто!
- Да вон, посмотри, в углу мусор какой-то.
Дочь, вздохнув, взяла тряпку, пошла по новой протирать полы, иначе мать задаст жару опять.

Денёк выдался жаркий, Аню мучила сильная жажда, она подошла к бачку в коридоре налить воды и увидела его! Все поплыло у неё перед глазами.
- Николай!
- Что?
- Николай, говорю меня зовут. А Вас как?
- Анна, - сказала как выдохнула и быстрее с глаз.
Вечером, добираясь с работы домой, она услышала шаги за спиной и не поворачиваясь поняла, что это он.
- Разрешите, я провожу Вас до дома?
- Да, уж всё равно идёте, - только и нашлась что сказать Анна.

В её жизни, кроме мужа Михаила, других мужчин то и не было, да и с ним она прожила несколько лет до войны, не успела ни налюбиться, ни намиловаться.
- А Николай, просто красавчик, глаз невозможно отвести. Ещё до встречи с ним, Анна слышала про молодого повесу. Говорят, что он женат, а здесь на заработках и ни одной юбки не пропускает.
Молча дошли до Анютиного дома.
- Ну вот мы и пришли. Всего хорошего,- сухо обронила она. Завтра увидимся.
Валентина увидела в окно мать с молодым человеком и почему-то сильно заколотилось сердце. - Ох, не к добру это, - подумала девочка.
- Кто это, мам?, - спросила она вошедшую Анну.
- Не твоё дело, покорми меня. Корова пришла?
- Да, стоит мычит. Что, не слышала?
- Как ты с матерью разговариваешь? - где ей было услышать Чернуху, когда она ног то под собой не видела.
Валентина приготовила на ужин свежей картошки с укропом. Анна поела с аппетитом, как будто ничего вкуснее раньше не ела, запила всё простоквашей вприкуску с лепешками.
- Ты у бабушки была?
- Да, она сама заходила. Лепешек напекла свежих, ты поела?
- Конечно. Как картошка? Удалась нынче?
- Да, ничего, мелкой почти нет.
- Ну и ладно, на выходные докопаем. Пошла я в стайку.

- Привет, Чернуха. Ну как ты тут, моя хорошая? - разговаривала Анна с любимицей, пока обмывала вымя. - Ну что же мы такие разнесчастные то? Каким же ветром нас занесло в эту Сибирь? От комаров и мошки ни днем, ни ночью проходу нет. Вон и у тебя вся шея покусана, - слепни уже оставили свои следы на шее и спине, оводы по забрались под шкуру и отложили личинки, скоро вся спина коровы покроется бугорками.
- Кормилица ты наша, что бы мы без тебя делали то? Как бы выжили?
Напоив корову и почистив сарай, так как утром не успела, Анна пошла во двор, села на лавочку возле березы. Ветерок обдувал её нежную кожу. По девичьи тонкий стан и упругую высокую грудь обтягивало давно уже изношенное серое платье. Опять нашла тоска, стало жалко себя, свою неустроенную личную жизнь. По щеке потекла тихая скупая слеза. Плакала Аня редко, при всей своей хрупкости она была очень сильной духом. Только и утешало, что не она одна так живет, в послевоенное время мало кому жилось хорошо. Освободив и очистив душу слезами, она пошла спать. В эту ночь ей опять приснилась старая церквушка, Богородица нежно смотрела на неё с иконы, будто жалея.

Жизнь понеслась, закрутилась, в сердце неожиданно ворвалась любовь. С Николаем все у неё сладилось быстро. По выходным, когда его соседи по общежитию разъезжались домой, она бегала к нему вечерами, прячась от людского глаза, огородами, но в деревне не скроешься от любопытных глаз. Люди косо поглядывали на Анну, осуждали, а может и завидовали: - Такой красавчик, да ещё моложе на пару лет. Один недостаток был все же у него, женат да с детьми. Но Аннушке было всё равно, что люди говорят. На каждый роток не накинешь платок.
- Сколько её, той жизни? - рассуждала она. А с той семьей, Николай сказал, что покончил отношения. Да и на выходные он никуда не уезжал.

Постепенно люди попривыкли к их отношениям, и Николай перебрался жить к Анне в дом, к всеобщему недовольству Валентины и Марии.
Наступила зима, длинными, холодными ночами Анюта прижималась к Николаю под предлогом погреться, а сама надышаться им не могла, как будто предчувствуя своё недолгое счастье.
По дому Николай мало чем им помогал, дров наготовил на зиму и ладно. Так и жили потихоньку, пока не "грянула гроза" среди ясного неба. В январе месяце Анна поняла, что понесла. Мать уже заметила её состояние и только осуждающе смотрела, ничего не говоря. Да и что тут скажешь, связалась с женатым, чего доброго, только и жди, что сбежит. На чужом несчастье - счастья не построишь.
Анна не переживала, как-нибудь сладится, ведь любимый рядом. Прошло уже два месяца, она испытывала жуткий токсикоз по утрам, вперемежку с сильной изжогой, спала в основном сидя, чтобы не угореть от собственного жара, льющегося из желудка. Она держалась, но однажды заметила, что Николай стал куда-то отлучаться, сначала не надолго, потом все чаще и дольше, стал уезжать на выходные. На все вопросы только нечленораздельно мычал что-то, потом-таки признался.
- Жена родила недавно третьего ребенка, надо возвращаться, не могу же я их бросить на произвол.
- А как же я? Как же наш ребенок?
- Ну что он у тебя первый? Аборт сделаешь, еще не поздно, делов-то.
- Уходи и никогда больше не возвращайся.
Николай молча собрал свои пожитки и ушел, больше она его никогда не видела.
Сердце Анны рвалось на части, душу обуревали сомнения, но наревевшись вдоволь за ночь, она пришла к выводу, что от ребенка нужно избавиться.
Утром она собрала узелок с чистыми вещами, оделась...
- Мама, ты куда собралась?
- Не спрашивай, дочь, пойду я, если не вернусь к утру, корову покормишь, да смотри телиться начнет, бабушку зови. Вдвоем поди управитесь...
- Мамочка, родненькая, что ты надумала? Не ходи туда, прошу тебя.
Валя хоть и мала была, да поняла куда мать собралась, в соседнюю деревню, аборт делать, не иначе. Валентина упала на колени, обняла ноги матери, уткнулась в них головой и запричитала:
- Мама, одумайся. Милая моя, бедненькая, я не пущу тебя. Пусть он родится этот ребеночек, очень тебя прошу. Не убивай его. Черт с ним, с этим дядей Колей, без него справимся. Пожалуйста, ради меня оставь.
Анна подняла зарёванную дочь, ну куда ж деваться то.

Прошла зима, а затем и весна промчалась. Летом, потихоньку передвигаясь, Анна еще как-то управлялась с делами, даже бегала за коровой, та не хотела ходить домой, теленок почти все высасывал, а зачем ей домой то идти, ляжет да и лежит в лесочке в теньке. С наступлением осени Анюта уже кое-как переставляла ноги, а нужно было копать картошку, мать с Валентиной одни не справятся. Копали, почти целыми днями напролет, не разгибая спины. Мошка нещадно съедала, пот струился под грудью, ребенок постоянно давал о себе знать, видно тоже не сладко ему там приходилось. Анна торопилась, вот-вот роды начнутся, а нужно еще высушить все и убрать. Седьмого числа они все работы закончили, и Анна стала собираться в больницу. Девятого числа она произвела на свет девочку.
- Ну вот ещё одна забота на мою голову.
- Для чего ты пришла в этот мир, что ждёт тебя? - думала она глядя на девочку, когда ту принесли на кормление. За окном чирикали воробьи, предчувствуя холода, а на душе у Анны было пусто. Даже когда поднесла ребенка к груди, и та жадно зачмокала, она не испытала никаких эмоций, толи усталость сказывалась, толи депрессия наваливалась черной тучей.

Дома Валентина ожидала долгожданную сестрёнку, очень радовалась новому члену семьи.
- Мам, давай ее Галей назовем. Я Валя, она Галя - похоже.
- Давай. Ты поможешь мне помыть её? Бельё приготовила детское?
- Да, мама, соседи на днях принесли пелёнки, распашонки. Я всё постирала. Ложись, отдохни. Я всё сделаю. И проворная, маленькая Валя засуетилась, забегала. Помыла сама Галинку, положила её рядом с матерью и пошла стирать грязное бельё, то что мать принесла с больницы. Сколько сил таилось в этой маленькой девочке, но она была благодарна матери, за то, что та подарила ей такое чудо.
0

#14 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 21 ноября 2018 - 21:44

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

13

ЭТЮД ЛИ-ДИЕЗ-МИНОР

Выходные нужны, чтобы позволить себе валяться в кровати, наслаждаясь тем, что никуда не надо идти. Но и залеживаться не стоит, пятидневка отнимает много времени, поэтому дела, не относящиеся к работе, люди вынуждены делать именно в выходные. Вот так всю жизнь и крутишься в колесе, не останавливаясь, и убеждаешь себя, что это жизненная необходимость.
Лиза проснулась около десяти, это было комфортное время, и пошла по этапу «Пробуждение», добравшись через добрых полчаса до завтрака. Неторопливо пережевывая овсяные хлопья, она смотрела в окно, где автомобили, покрытые слоем грязи, спешили по своим делам. Конец февраля нарядился в черный цвет, смахнув с себя снег, и торопился встретиться с весной. Мокрый асфальт на стыке с темной землей, обнаженные деревья создавали удручающую картину: уже не зима с ее белизной, но еще и не весна, зеленеющая листвой отовсюду. Погода навевала на Лизу хандру.
Девушка перебралась в комнату и открыла новостную ленту в социальной сети. Одна из знакомых опубликовала фотографию с метрикой на руке. И сразу же куча подписей с пожеланиями и добрыми словами.
- Катька родила, - сказала Лиза, читая хвалебные комментарии. – Второй мальчик. – Она закрыла новость и отодвинула ноутбук. Наверное, нужно присоединиться к поздравлениям под фото, но желания не наблюдалось. Подруга хотела поделиться с окружающими, она кричала на весь мир своей фотографией, как счастлива, и ей были важны пара слов. Пара слов. Лиза была на них скупа. Радости она не испытала, нет, еще одно напоминание о своей никчемности. Уже полжизни за плечами, а вспомнить нечего. Ее это сильно раздражало. Она не хотела зла никому, но и изображать показную радость не собиралась. У нее нет этой радости. И счастливые люди ее бесили.
Встреча с подругами в кафе заканчивалась противным осадком, который заливался алкоголем, когда она оставалась одна. Некогда общие интересы ушли, сменившись приоритетами взрослой жизни. Подруги умилялись своим детям, рассказывая идиотские истории про «Ванечку и лимон» и «Как Вика рисовала каракули». У Лизы был иммунитет, она скучала, запивая болтовню «Пина Колада». Когда внимание переключалось на нее, сказать было нечего. Работа библиотекаря весельем не отличалась, стрелы Амура в нее не попадали, непорочное зачатие не грозило, а поездки в родное село недалеко от города приключением назвать было сложно. Серый лабиринт, в котором есть только одно колесо.
- Думаешь, я - плохой человек? – Лиза вытащила сигарету из пачки и затянулась. Выпущенный дым поднялся к потолку и растаял. Немного помолчала. – У Насти пятеро, сидит дома и рожает, как пулемет. У всех дети, а я одна среди них – белая ворона. Да у меня даже мужчины нет! – Лиза фыркнула и стряхнула пепел. - Бесят они меня все, понимаешь? Выставят свои дурацкие фотографии. Посмотрите, я в Турции, завидуйте, у меня новая квартира, поздравляйте, у нас прибавление. А я-то чему радоваться должна? – Лиза докурила сигарету и взялась за вторую. – Ни работы нормальной, ни отношений, ни детей, да чего уж там, секс и тот, как икра – по праздникам. – Девушка встала и прошлась по комнате. - Думаешь, что у меня черные мысли? Что все мое нутро грязное, а душа темная? – Лиза взяла с комода черно-белую фотографию отца и снова затянулась. – Темная, - сказала она хрипло. – А ты не удивляйся, каков отец, такая дочь. – Лиза выпустила струю дыма на фотографию.
Отца своего она не видела с двенадцати лет, он пил, поднимал руку на мать и искал любви у особей женского пола. Находил, месяцами его не было дома, потом возвращался, и мать его принимала. То ли любила, то ли жалела, Лиза не задавалась этим вопросом. А потом он не вернулся. Одни говорили, что уехал в соседнее село и живет там с очередной дамой сердца, другие рассказывали, будто заблудился в лесу, и его так и не нашли. Лиза с тех пор отца не видела, и большой разницы не почувствовала. С детства разговаривала с его фотографией, предпочитая ее вечно пьяному оригиналу. На нее смотрел двадцатилетний привлекательный юноша с легкой улыбкой на лице, и Лизе нравилась куда больше эта молчаливая копия, готовая выслушать в любой момент.
Список дел на субботу начинался с «Набросать иллюстрации к сказке» и заканчивался банальной «Уборкой». Рисунки она обещала уже давно одной знакомой, кропающей детскую литературу. Книжки были посредственные, как считала Лиза, хотя в них сильно и не вчитывалась. Пробежалась поверхностно, чтобы понять, что требуется, и, как говорится, не зацепило. Может, дело в возрасте, на который была рассчитана сказка, Лизе было все равно. Но тянуть дальше некуда, два месяца, обещанные знакомой, затянулись на полгода. А тут еще и пришлось брать кредит там, где работает эта самая знакомая. Круг замкнулся.
Лиза достала имеющиеся краски, карандаши, бумагу и уселась за небольшим столиком перед телевизором, включив наугад канал. Звук был фоном, словно в доме она была не одна, а кто-то тихо разговаривал рядом. Она открыла сказку и пробежалась по тексту. Ёжик бродил по лесу в поисках друзей, когда прилетела космическая кружка.
- Какая банальщина, - цокнула Лиза. – И заворот мозгов. Космическая кружка – идиотизм.
Она отвлеклась на передачу о животных, где лев преследовал газель. Догнав, он прыгнул на нее сзади и повалил, перебрался к горлу, впился зубами в шею. Показали крупным планом морду в шрамах, песочные глаза смотрелись дико.
- Лучше бы про льва написала, - Лиза разговаривала сама с собой. Она пошла на кухню, сделала себе чай с лимоном, вернулась и вздохнула. И все-таки ёж.
Набросала на бумаге эскиз первой сцены, решила разукрасить.
- Чертовы карандаши, - выругалась Лиза, сломав очередной. – И что это за цвета вообще такие: недожелтый, полукрасный, еле-зеленый?
Лиза взяла темно-синий. На бумаге появилось ночное небо. Черный ёжик, темные деревья, серая трава. Может луна? Лиза обратилась к тексту, перечитала его. Ёжик бегал по лесу днем, с чего она взяла, что это было ночью? Просто Лиза любила темные цвета, безрадостные, как ее существование, в которых легче спрятаться, чтобы другим было тебя не так заметно.
Она откинулась на спинку дивана. Все невыносимо раздражало. Резкие подъемы и спады настроения, преследовавшие ее последнее время, угнетали. Она с энтузиазмом бралась за дело, но спустя пару минут понимала, что ей совершенно не хочется ничего. А порой руки даже не доходили до работы и скачок эйфории при мысли о каком-то действии, падал в пучину безразличия, а, иногда, и того ниже, в логово раздражения. И то, что раньше приносило удовольствие, теперь доставляло отвращение.
Телевизор погас. На подъезде висело объявление об отключении электричества, Лиза об этом совершенно забыла. Тишина легла на плечи, как огромный медведь, и Лизе стало еще тоскливее. Когда в детстве отключали свет, она садилась за фортепиано в своей комнате и играла. Вечерами ее сопровождала свечка, пристроившись на краю письменного стола, а на стене двигалась неспешно тень, покачиваясь в такт музыке.
Пианино из детства в нем и осталось, а место в новой обители Лизы заняло другое, отданное кем-то на интернетной барахолке. Оно стояло в углу одинокое, Лиза села за него. Пальцы легли на клавиши и пробежались по ним. Зазвучала приятная мажорная мелодия, позволяющая расслабиться, один из пальцев случайно задел черную клавишу, она прозвучала так резко, что Лиза остановилась. Она застыла, рассматривая музыкальную зебру. Все хотят жить по белым нотам, радоваться безоблачному небу и наслаждаться счастьем. Только вот нас повсюду окружает черное, вот как здесь, очень наглядный пример. Пальцы переместились на черные клавиши, и все вокруг погрузилось в минор. Лиза, продолжая играть, закрыла глаза.
Отношения с родной сестрой разорвались полгода назад, когда близкие друг другу женщины не смогли поделить одного мужчину, словно он был единственным на весь мир. Он познакомился с Лизой в кинотеатре, какое-то время жили вместе, собирались завести семью. Но период счастья длился недолго. Он ушел к ее сестре, которая ждала от него малыша.
Музыка стала громче и жалостнее, Лиза давила ноты так, словно пыталась передать им свою боль, набирающую обороты. Прошлое ходило за ней неотступно, накрывая все прозрачным темным платком, за которым сложно было рассмотреть настоящий мир.
Лиза выслушала все молча, без криков, и отпустила. Нельзя держать человека на жалости или упущенном счастье. Он ушел, даже не узнав, что Лиза в положении. Она не сказала никому. После звонка матери, которая умоляла ее не держать зла на беременную сестру, она решилась на серьезный шаг.
Телевизор включился, продолжая рассказывать о животных, но Лиза даже не заметила перемен. Она вгрызалась пальцами в клавиши, заставляя их рыдать за себя. Мыслями она была там, где в домашних халатах по обе стены сидели женщины. Одни были безразличны, другие погружены в себя, третьи весело болтали, ожидая своей очереди, чтобы потом, спустя несколько месяцев снова прийти сюда без зазрения совести. И сладкий вкус наркоза, разделивший ее жизнь на «до» и «после».
Слезы говорят о том, что человеку плохо. Но если их нет, это не значит, что душа не страдает, она может гибнуть в темноте мучительно, но тихо. И вслед за музыкой заревело тело, слезы мелкими дорожками текли вниз. Лиза плакала с закрытыми глазами, соединив огромное озеро души со слезными протоками.
Телефон завибрировал, оповещая о новом сообщении. Лиза открыла смс. «Я хочу жить дальше, давай все забудем. У тебя родилась племянница». Как маленькое семя, пробивающее асфальт, чтобы встретиться с солнцем, улыбка проявилась на лице девушки. Она подошла к окну, и улыбка стала более заметной. Белый робкий снег припорашивал черную грязную улицу.
0

#15 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 01 декабря 2018 - 00:30

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

14

ОТ И ДО

Пригласили меня выступить перед лицеистами. Шестой класс. Наши потомки. Наше будущее. Кому гордость, кому стыдоба, кому потеха. И тему задали: «Как стихи сочинять». Закручинилась я: и впрямь, как? А вы импровизируйте, наставляют. Закинула я в мозг невод и выудила из глубин памяти крылатую фразу КВН-щиков: «Лучшая импровизация – домашняя заготовка». Пораскумекав, пришла к выводу: их нет у меня, но что мне препятствия, когда в личном жизненном багаже прыжки в высоту, в глубину, бег, прыг, плаванье и покорение Говерлы? Что решаемо, то устраняемо. А тут Фэйсбук подсуетился, под руку услуги предлагает, друг СМИ-шный, выставил рисунок на оборзение: прячутся за раскидистой яблонькой голенькие прапрапращуры, а на переднем плане – ёж с яблоком, насаженным на ирокез, с убиенным змием-растлителем наперевес. Ишь, ты! Складно баю.
И, здрасьте вам! Вот она – моя смешливая Пегасина, тут как здесь. Стоит, копытом морзянку выбивает, удила жуёт, гривой взбрыкивает, типа, давно нечёсаная, и ушами прядёт. «Фрррр! Фрррр!» – ржёт по-лошадинскому. А уши-то, уши… заяц с копытом во плоти. Притянула к себе мордень лопоухую, почухала подбородок. А она возьми да мяукни. Гляжу, – конячая зайчатина кошкой обернулась. И когти у ней вместо подков.
– Взбирайся, – говорю, – колени грей, а то на погоду кости крутит. Слова подсказывать будешь. И не елозь, и так вся одёжка в шерсти. – щёлкнула под рисунком "смайлик" и оставила коммент:
Обожаю ёжика колючего.
Схрумкает он яблоко
и удава злючего.
Пузико побалует
фруктом с антрекотом.
И пойдёт вразвалочку
за компотом.
Написала да призадумалась. Самой себе, как на духу, призналась, что на домашнюю заготовку для детей о тринадцати годов она явно не тянет. А два соседствующих слога в первой строчке «-ка» и «ко-» недвусмысленно складываются в неприличное слово. И вообще, что это за зверёк: Ежи Како Лючего – поляк? китаец? Надо дальше рыть, глубже думать, отсечь всё личное и перезагрузиться.
– Мы же с тобой бригада «Ух»? Работаем за двух. Наш девиз: бери поменьше, кидай подальше. Правда, кыс? – Но мысль недобитым удавом уже выползала из глубин серого вещества, извиваясь по руке, перетекала через пальцы в ручку, и, жаля раздвоенным языком бумагу, доводила историческую сагу о Ежайтах до логического конца:
Не накажут Евочку
за грехи.
Посвящает девочка
ёжику стихи.
Ёж, Адамчик с жёнушкой
заживут в раю,
От козы с коровушкой
молока попьют.

– Всё! Теперь, кыця, вплотную приступим к юношескому варианту прочтения, дабы завтра не оконфузиться? Смогём?
– Кто бы сомневался, – проворчала. – И вот, что у нас вышло:
От носика
До хвостика
В иголках
Сплошь
ёж.
Бубня слова под нос, в полной уверенности, что этически удобоваримая шпаргалка удалась на славу, я и отправилась преподать поэтический ликбез подрастающим Кулибиным, Яблочковым, Мюнхгаузенам и Шагалам с Мариями Пьерами-Кюрями.
Поздоровалась. Обозначила тему. Народец приуныл. Времени, не тратя даром, сорок пять минут на всё про всё, задаю первый вопрос с подтекстом:
– Как выглядит ёж?
И тут начался галдёж. Извините, рифма случайно вырвалась. Ребятня отнесла ежа к разряду животных, что не лишено логики. Нос-кнопочка. Единодушны были не все. Звонкий мальчишеский голос убеждал, что носом ёж на клоунский похож. Эта версия перетянула одеяло на себя, благодаря складности. Усы. Тот же голос съязвил, "как у фюрера", вот бы вычислить этого умника. Но, не зная учеников, бессмысленно тратить на это время. Или времени? Глазки-бусинки, ехидная улыбочка, куцый хвосток (или хвостючок) и, конечно, иголки, как на ёлке. Опять эти рифмованные штампы. Простите.
Мел принимал активное участие в процессе обсуждения, я нервно уминала его, и не нужно обладать великой прозорливостью, что происходит вследствие производимых действий: любой выбелит пальцы и обсыпет крошкой нарядную кофту. Но не суть. По ходу полемизации развернула оглобли к доске и со слов свидетелей от природы воспроизводила словесный портрет: одна носопырка, одна пара бусин, две пары лап, брюшко, колючки сверху донизу и торчащий маленький отросток в нижней части спины.
Класс повеселел.
– Задаю вам вопрож. Вопрос, простите: что ест ёж? – а сама думаю. – А не инфлюэнция ли это, передающаяся воздушно-капельным путём?
Ребята, перебивая друг друга, вразнобой кричали. Я с их подачи рисовала
яблоко,
мисочку с молоком...
– Это в домашних условиях. А в природе?
Рядом с колючконосцем из-под моей руки выныривали на доску
дождевые черви,
гусеницы,
жуки,
огурцы,
морковь,
ягоды…
Когда ёж на доске оказался в явном меньшинстве, и свободного места от всего, что он ест, практически не осталось, я наконец-то решила перейти к заготовке. Но не тут-то было. Обладатель голоса, смешащего весь класс, предложил дорисовать дохлую мышь.
В классе начался посторонний шум, и, повысив децибелы, я поинтересовалась:
– Почему?
– Живая мышь бегает быстрее, потому что худая, а худых ежей не бывает. – В яблочко! Наконец-то я разглядела «классного Петрушку»: взъерошенные, торчащие в разные стороны волосы, широкая открытая улыбка, щёлочки вместо глаз и озорные ямочки на румяных щёках.
– Как тебя зовут?
– Серёжик Коржин.
– Похлопаем Серёжику! Трудно угнаться за мышью ёжику. – Мальчики уже безо всякого стеснения риготали, девочки прыскали в кулачки, но я встала в глухую оборону: пусть хоть пупок развяжется, донесу свою мысль до победного конца:
– Ёжик по сравненью с мышью бегает гораздо тише. Давай, оставим её в живых и не будем изображать на доске. Хотя, если признаться, я неплохо умею рисовать именно мышей.
Гул детских голосов усиливался по нарастающей: от максимума к максиморуму. И я поняла, что класс вышел из-под контроля. Дети кривлялись, визжали, вскакивали с мест, бросались бумажками, стучали по столешницам и топали ногами. Я была в ужасе. Полный обескураж. Ох, уж, мне этот ёж! Ликование перешло в вопёж. Что происходит?! Рифма на рифме сидит и рифмой погоняет, а я… Чтож ты делаешь с детьми, ёж? Как их утихомирить? Чем привлечь, заинтересовать, восстановить деловое обсуждение и мирным путём в рабочей обстановке и творческой тишине приступить-таки к сочинению стиха про этого ежа, будь он не ладен!
А девчонки и мальчишки орали дикими дурными голосами, хлопали в ладоши и скандировали:
– Серёжик-коржик, мышиный Ёжик!!!
Сквозь радостный рёв трибун, простите, столов, робко продирался школьный звонок, возвещающий о моём полном фиаско в области обучения детей стихосложению, стихосплетению, стихотворению.
Стояла чуть не плача. Взяла себя в руки и молвила человечьим голосом:
– Спасибо вам, дорогие ребята. Мне было с вами неподъёмно интересно. А вам? – и лавина детей хлынула, рванулась с мест ко мне. Облепленная объятиями, озарённая сиянием глаз, я чуть не оглохла от счастья и всепобеждающего дружного единодушного:
– Дааааа!!!
0

#16 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 01 декабря 2018 - 22:13

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев -МИНУС
Наталья Иванова -МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

15

ЖЕНСКАЯ ДУША - ПОТЁМКИ



Николай Иванович пришел на работу в ужасном настроении. Его зам по информационным связям это заметил сразу. « Ну, надо же, - с горечью подумал он, - хотел сегодня уйти пораньше: жена пригрозила отъездом к маме. А теперь…»
И все же заместитель решил выяснить у шефа причину его столь хмурого вида и заодно прозондировать почву на счет того, чтобы слинять с работы пораньше.
- Доброе утро, Николай Иванович!
- Какое там, к черту, доброе, - с раздражением ответил начальник.
- У нас неприятности? Что-то с поставками?
- Хуже!
- С налоговой?!
- Хуже!
У заместителя екнуло в груди, и липкий пот струйкой побежал по спине.
- Мы…мы … обанкротились? !!
- Хуже!
- Да куда же еще хуже! - произнес зам и медленно опустился на кресло, стоявшее возле стола шефа.
- Поставки, налоговая, банкротство… Да разве это проблемы!?
- Тогда что же?! - приходя в себя от ужаса, в полном недоумении спросил заместитель.
- Представляешь, вчера были в гостях у моего партнера, и его жена похвасталась новой шубой из соболей. Так моя аж позеленела от зависти. Весь вечер молчала, а дома устроили мне такой скандал. А потом заявила, что, если я не куплю ей шубу круче, чем та, что видела, она со мной разведется!!
- А что тут ужасного?
- Я не могу с ней развестись: весь бизнес оформлен на нее!
У заместителя совсем отлегло от сердца, и он, улыбаясь, сказал:
- Не расстраивайтесь. Я знаю, что надо делать.
- И что? - заинтересованно спросил Николай Иванович и даже приподнялся с кресла.
- Все очень просто. Идите смело в магазин, и когда ваша жена, надев шубу, спросит, идет ли она ей, Вы, мило улыбнувшись, скажите, что шуба ее полнит.
- И все? - недоумевая, спросил шеф.
- И все! Она сразу откажется от нее: ни одна женщина не купит то, что делает ее полной, пусть даже зрительно! Проверено на практике ни один раз!
- Вы - мой спаситель! Сегодня уйдем пораньше. Так хочется побыстрее закрыть эту тему.
Заместитель по информационным связям ликовал: все вышло даже лучше, чем он думал. Отпрашиваться с работы не пришлось совсем, жена не уедет к маме.

***
Николай Иванович сидел в кресле и медленно пил ароматный кофе, который принесла ему услужливая продавщица. Он с нетерпением ждал, когда же жена наконец-то предстанет перед ним в шубе, которую она выбирала уже почти сорок минут.
- Дорогой, - голос жены вывел его из состояния дремоты, - ну, как я тебе в этой шубке?
Николай Иванович прищурил глаз, покрутил туда-сюда головой, будто оценивая то, что предстало перед ним, смиренно вздохнул и, потупив взгляд, произнес:
- Милая, как бы это сказать…
- Что ты мямлишь! Говори как есть.
- Видишь ли, шубка, конечно, хорошая, но она…она.. она тебя очень полнит.
Он увидел, как глаза жены расширились от ужаса, из зеленых превратились в черные, как стали пунцовыми ее давно уже потерявшие естественный цвет щеки, как задергалась нервно нижняя губа, как она круто развернувшись на сто восемьдесят градусов, уставилась на свое отражение в зеркале.
Николай Иванович ликовал: все сработало, и шуба останется в магазине.
- Милый, - услышал он голос жены, - ты прав. ( Душа Николая Ивановича от счастья поднялась куда-то высоко-высоко в небеса.) Шуба меня слегка полнит. Но я выгляжу в ней как царица. Берем, не раздумывая!!!
0

#17 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 03 декабря 2018 - 23:03

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

16

АЛЛЕС НОРМАЛЕС!

«И что мне теперь делать?» — сидя на бортике ванны, Вера напряжённо размышляла. Этому процессу мешали доносящиеся из комнаты возгласы и периодическое подёргивание дверной ручки: она заперлась в ванной, чтобы хоть немного побыть одной.
— Вера, ком цу мир! — вопил Хельмут. Иногда он замолкал на пару минут.
«Наверное, переключает каналы в телевизоре, всё надеется фильм найти», — усмехалась про себя Вера.
«Зачем я затеялась с этим замужеством?» — вновь и вновь задавала она себе вопрос, прекрасно при этом понимая, зачем.
Причина — Оля-Оленька, младшенькая. И угораздило же её в восемнадцать лет выскочить за советско-казахстанского немца, уезжавшего с родителями на историческую родину!.. Видно, не подумала о том, как плохо будет без мамки на чужбине… А затосковала быстро — полгода не прошло, как приехала в Алма-Ату по гостевой визе.
И возвращаться в Германию не собиралась.
— Хватит с меня! Никогда я там не привыкну! — кричала Оля, выплёскивая накопившиеся эмоции. — А Стасик, если любит меня, тоже вернётся…
— Что ты, Оленька! — не на шутку испугалась Вера. Она ещё не успела даже порадоваться, что дочка теперь живёт «по-человечески». — Нельзя так… Езжай, что-нибудь придумаем.
Придумали родственники Стаса. Его брат Лёня работал в фирме грузоперевозок, босс которой, Хельмут Шефер, был в третий раз разведён и не прочь жениться на русской блондинке приятной наружности. Фотография Веры произвела на него неизгладимое впечатление, и вскоре герр Шефер уже летел в Алма-Ату к невесте.
***
Казахстан встретил иностранного жениха дружелюбно, предполагаемая супруга тоже не разочаровала. «Аллес ист гут!» — не уставал отвечать Хельмут на вопросы Веры и новых знакомых. Языковой барьер мешал, но не очень: Карина, одна из приятельниц старшей дочери, отлично знала немецкий и помогала им общаться.
Добродушный, симпатичный и к тому же довольно обеспеченный мужчина — мог ли он не понравиться Вере, которой до сих пор не слишком-то везло в личной жизни?..
У Хельмута сложились хорошие отношения с Геной, старшим сыном Веры; он был счастлив и поминутно обнимал будущую жену.
Стол в квартире невесты ломился от непривычных ему яств — мантов, плова, бешбармака, — а запивалось это литрами водки и кваса. И всё это под громкую музыку и смех нескончаемых гостей: подругам и родственникам не терпелось взглянуть на Вериного иностранного ухажёра.
— Хельмут, нравится вам в Казахстане? — все как один спрашивали гости.
— О да, очень! — переводила Карина его ответ. — Но здесь слишком много едят!..
— Аллес нормалес! — добавляла, смеясь, Вера.

***
Ах, как отлично всё складывалось тогда! Хельмут приехал перед католическим Рождеством, а уже в середине января они оформили брак и сыграли в кафе скромную свадьбу. Впрочем, это по русским меркам.
— У нас в Германии так широко не принято отмечать, — заметил жених. — Ну, разве что когда женятся впервые…
После свадьбы Хельмут ещё весь медовый месяц жил в маленькой, но до блеска чистой и нарядной квартирке Веры и, наконец, отбыл в родной Бремен. Оттуда он должен был сделать Вере вызов — уже как законной супруге. В общем, не более чем через три-четыре месяца она рассчитывала обнять Оленьку и стать фрау Шефер, полноправной хозяйкой двухэтажного коттеджа.

***
Начались бесконечные международные переговоры. Телефонные счета ужасали астрономическими цифрами, и неудивительно. Дела-то не клеились: брак не желали признавать. Вера поехала в посольство, там заявили:
— Ваш брак явно фиктивный. Вы не говорите по-немецки, господин Шефер совершенно не знает русского. Где же вы познакомились, каким образом общаетесь?
Сбивчивые объяснения Веры работников посольства не удовлетворили — слишком много было в те годы желающих перебраться за границу любым способом.
Она вернулась домой совершенно разбитая и морально опустошённая. Навалилась депрессия, из которой на время вырывали разговоры по телефону с Оленькой или Хельмутом. Не прибавило радости и известие, что за два месяца, проведённые немецким мужем в Казахстане, его бизнес потерпел полный крах, клиенты потеряны, а сам он вынужден сдать собственный дом в аренду и жить у друзей.
Впрочем, сам Хельмут, видимо, искренне считал, что с милым рай и в шалаше, потому что однажды Оля сказала в телефонную трубку:
— Мам, мы со Стасиком не знаем, что делать. Герр Шефер собирается ехать к тебе.
— Боже, зачем? — еле смогла выдавить потрясённая Вера.
— Он говорит, если вы проживёте некоторое время вместе, брак может быть подтверждён.
— А смысл? Он всё равно не сможет теперь вызвать меня к себе. Для этого он, по немецким законам, должен материально обеспечивать жену. А ему сейчас себе бы на хлеб заработать…
— Да мы ему это объясняем, но Хельмут и слушать не хочет, — с досадой произнесла Оленька. — Открыл визу на полгода и завтра едет покупать билет в Алма-Ату.
Вера попыталась ещё поговорить с Лёней — тем самым, кто затеял всю эту историю с зарубежным сватовством. Безрезультатно. Кстати, и Оля, и Леонид пытались сообщить о Хельмуте что-то ещё, но Вера их не поняла: это были настолько туманные намёки…
«В общем, приедет — сама поймёшь. Будь осторожнее»
— Что ж, пусть едет, — обречённо сказала Вера. — Аллес нормалес…
Настроение было, прямо скажем, не для приёма гостей, даже законного (но не слишком знакомого) мужа. Но не чужой ведь. Как говорится — и в радости, и в горе…
«Я сильная, вместе мы всё выдержим! Тогда ведь мне было ещё труднее!»
Словом тогда Вера обозначала тот неимоверно тягостный отрезок жизни, когда травма позвоночника приковала её к постели на целый год. Только природное жизнелюбие и мысли об Оленьке и Гене помогли женщине тогда не впасть в отчаяние и встать на ноги.
***
И вот Хельмут уже третий месяц живёт у жены. Поначалу всё было неплохо: муж помогал Вере чем мог в её работе (она занималась оптовой торговлей) и в домашних заботах. Но стала настораживать его привычка каждый вечер перед сном опустошать едва ли не полную бутылку «рашен фодка». В первый приезд Хельмут тоже пил много, но тогда Вера списывала это на казахстанское гостеприимство — он сам со смехом жаловался, что здесь накрывают стол слишком обильно.
Вскоре Вера поняла, на что намекали дочь, зять, брат зятя… Похоже, Хельмут — запойный алкоголик. «А ты думала, милая, что такие только у нас бывают? — с горьким юмором спрашивала она себя. — Сама виновата, польстилась на заграничную жизнь»
Хельмут деградировал с пугающей быстротой. Перестал мыться, менять бельё и одежду, не брился. Спрятал свои документы, и она не могла продлить его регистрацию в Алма-Ате. Пришлось на время оставить работу — Вера попросту боялась оставлять супруга без присмотра. Однажды Хельмут пьяный выскользнул на улицу, заблудился, и она с трудом нашла его в скверике на соседней улице.
— Горе ты моё луковое! — в отчаянии втолковывала ему Вера. — Ты же языка не знаешь, и регистрация у тебя просрочена. Куда ж тебя понесло?..
— Нихтс! — энергично мотал головой муженёк.
Он устраивал Вере беспричинные скандалы, запретил делать макияж, подслушивал телефонные разговоры (Хельмут ничего не мог в них понять, но её это безумно раздражало). Жизнь превращалась в сущий кошмар, Вере помнилось, что она видела подобное в американских триллерах.

***
— …Вера, ком цу мир, шнеллер! — вопил Хельмут в комнате.
Она встала с бортика ванны и открыла дверь. Что ж, как ни противно, придётся обыскать все вещи мужа, когда он уснёт, и найти его паспорт во что бы то ни стало. А потом Вера купит ему билет на самолёт. Ей не хотелось думать, каких усилий это будет стоить, но в одном Вера была уверена: она сильная и всё выдержит.
А Оленька… Что ж, без мамы рядом она быстрее повзрослеет. Аллес нормалес!..
0

#18 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 08 декабря 2018 - 23:00

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

17

КАРЮТА

- О-о-о! Лёник, никак свою невесту привёл мне показать? – встретила нас бабушка Карюта, которая бесстрашно рвала неприкрытыми руками пышную крапиву вдоль старой деревянной изгороди.
- Не жжёт крапива руки? – спросила я, невольно сжимая свои кулаки.
- Где ты видишь руки, девонька? Вот это, – старушка раскрыла ладони, – уже да-а-авно стало граблями.
Я посмотрела на её натруженные руки, наверное, никогда не знавшие отдыха. Мой взгляд скользнул по щупленькой фигуре с головы до ног и остановился на босых ступнях, которые, по-видимому, летом не знали никакой обувки.
- А ты, видать, из городских? – пробуравила меня бабушка острым взглядом карих глаз. – Пошли в хату.
Карюта подхватила охапку крапивы и поспешила к низенькой покосившейся двери. Перешагнув порог, мы оказались в сенцах с земляным полом. Бабушка повернула направо, откуда слышалось бодрое хрюканье, а потом и восторженное повизгивание поросёнка, получившего порцию только что нарубленной крапивы.
У стены стоял четырёхгранный памятник из металла с пятиконечной звездой. Рядом – гроб с крышкой, обтянутый красным ситцем, и венок из восковых цветов. Я в изумлении замерла и недоумённо посмотрела на подошедшую Карюту.
- Не пужайся, девонька. Моё это хозяйство. Сыновья Витюша да Славуня просьбу мою исполнили. Хочу знать, в чём и под чем буду лежать. А-а! – с каким-то озорным весельем произнесла она. – Три года стоит, а я живу себе да живу! Восемьдесят второй годок уже разменяла. Ну что же мы? Лёник, открывай дверь в хату, а то у меня руки грязные.
Хата состояла из одной комнаты: тут тебе и побеленная русская печка, и сундук, и кровать с высокой периной, двумя пышными подушками. Покрывало на постели, накидки на подушках – да всё вязано вручную крючком, и всё белоснежное, под стать печи.
- Разувайтесь: я вчерась пол выскоблила голиком, – приказала хозяйка и окунула ноги в таз с водой, стоявший у двери. – К столу проходите.
Мы прошли по полосатой домотканой дорожке, сели на деревянные самодельные, с отверстием в центре, табуретки, тоже выскобленные добела. Покрытый белой вязаной скатертью стол стоял у стены между двумя окнами.
- Ну-ка, милая, откинь занавеску с окна, там клеёночка припрятана. Стели её поверх скатёрки, – обратилась ко мне бабушка.
Между тем она вымыла руки под рукомойником, что висел недалеко от небольшого кухонного столика, порезала сало, вытащила из печи сваренный в мундире картофель. Вместе с огурцами и зелёным луком всё выложила в широкую алюминиевую чашку. Рядом на стол поставила солонку, миску со свежими чисто вымытыми сырыми яйцами и ломтиками свойского хлеба.
- Закуска готова. А ты, внучок, шкалик не забыл принести для бабки?
- Как можно, бабуль? Конечно, принёс, – доставая из сумки четвёртку «Московской», успокоил Алексей. – И твои любимые пряники.
- Наливай.
Бабушка Карюта посмотрела на образа, украшенные вышитым рушником, перекрестилась:
- Прости, Господи, душу мою грешную…
С поднятой рюмкой в руке она взглянула на портрет, что висел над столом:
- Пусть земля тебе будет пухом, мой любимый Будённый, – вздохнув, сказала бабушка и одним глотком выпила.
Она открыла небольшую коробочку, вынула из неё щепотку табаку и вместо закуски шумно занюхала выпитое, дважды чихнула в белоснежный передник, который успела надеть, войдя в хату.
- Эх, хорош табачок, крепкий. Недаром наши деревенские мужики приходють за ним ко мне. Вижу, и нонче урожай будет богатый. А вы, – спохватилась бабушка, – ешьте, ребятки. От деревенской еды никому ещё плохо не было.
Я внимательно рассматривала портрет. На меня смотрел бравый солдат с усами в военном кителе.
- Почему Будённый? – полюбопытствовала я.
- А ты что, разве не видишь, что мой Петруша похож на него? Воевал в Первую мировую, без ноги вернулся. Идейный был, коммунист, лихой, напористый. Отбил у Яшечки, за которого замуж собиралась. А как любил Петруша меня! – Глаза бабушки загорелись, щёки зарумянились. – За мои карие глаза Карютой ласково называл. Так и люди стали кликать. Поди уж и забыли, что Анной Степановной когда-то звали. – От воспоминаний будто на десять лет моложе стала бабушка. – И я от его ласки да любви без ума была. Свой наряд свадебный в сундуке до сих пор храню. Жизнь тяжёлую прожили: семерых детей поднимали на ноги, в колхозе работали от зари до зари, а любовь силы давала. – Взгляд её карих глаз опять потух. – Двадцать пять годков я уже без своего Будённого.
Бабушка Карюта тяжело вздохнула, подняла голову и сосредоточила страдальческий взгляд на другом портрете, что висел рядом с портретом мужа. Две одинокие слезинки, как две росинки, выкатились из её карих глаз.
- Наливай, Лёник, ещё стопку, – подставляя рюмку, сказала хозяйка. – Родимого сыночка помяну, что погиб смертью храбрых в сорок четвёртом в Прибалтике.
Отхлебнув глоток из наполненной рюмки, Карюта отщипнула от ломтя хлеба маленький кусочек и медленно стала жевать, не отрывая взгляда от портрета сына. Её карие глаза увлажнились, стали ещё темнее.
- Это старший мой – Ляксандр. К началу войны ему было всего семнадцать годков. На фронт не взяли, так он в партизаны ушёл. Это потом его призвали в Красную Армию. Ох, и досталось же мне за Санечку от немецких прихвостней – двух полицаев! К стенке ставили, обстреливали вокруг моей тощей фигуры. А я вся съёживалась, ни слова, ни слезинки не проронила, только глазами, как раскалёнными углями, их обжигала. В живых оставили, но потом шомполами били. Всю спину и то, что ниже, до крови исполосовали.
Бабушка притихла, долго смотрела в окно. Её морщинки на лице подрагивали, губы сжались в ниточку, глаза часто моргали, чтобы не уронить слезу горьких воспоминаний.
- В конце сорок пятого, – вернулась она к рассказу, – пришла мне посылка из Прибалтики с наградами и письмом, в котором писали о подвиге моего Сашуни. А к двадцатилетию Победы прислали школьники приглашение. Надела на грудь три сыновы мядали да орден Красной Звезды и поехала в Каунас, добралась до деревни Речица. Почёт и уважение оказывали мне в поезде и в школе, где хранили память о моём сыночке. Постояла у братской могилы, прочитала его хвамилию в общем списке погибших наших солдатиков, поплакала вволю. Землицы, на какой погиб сынок, в кулёчке привезла домой, хранила у образов. А как умер мой Петруша, на его могилочку тую земельку высыпала.
Карюта молчала, сосредоточенно думала о своём. Даже вздохом мы боялись прервать её молчание.
- А ты, Лёник, – неожиданно спохватилась бабушка, передай своему папане, чтоб заглянул в хату через недельку с утречка. Пора и мне на вечный покой. Вот только грядки с табаком дополю. Будённый мой, небось, уже давно заждался. Не забудь, внучок, две рюмки и четвёртку «Московской» оставить на могилке: выпьем с Петрушей за встречу на том свете…
Хоронили Карюту всей деревней с почестями. Вспоминали её чистое сердце, то, как стойко войну пережила, как трудилась без устали, была бесхитростной, терпеливой и неустрашимой, будто солдат.
Много лет прошло с той встречи с бабушкой Карютой, а я, нет-нет, да и вспомню ту удивительную деревенскую труженицу.
0

#19 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 декабря 2018 - 20:19

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

18

КАРЛ

Карл Иванович Инсберг ранним летним утром шёл привычной дорогой.
Маршрут российского пенсионера пролегал через ближайшую аптеку, в которой он покупал иногда лекарства, летний рынок с молоденькой зеленью, бойко распродаваемую словоохотливыми огородницами, и киоск со свежим хлебом и молоком.
Ночью прошёл дождь.
Прозрачные на промытом асфальте лужи выявляли неровности дорожного покрытия. Края луж были припудрены белым налётом пыльцы – пришло время цветения. У лужи скакали вальяжно голуби и суетились воробьи, – пили водицу и умывались, старательно утирая носики о яркие перья.
Карл улыбнулся. Много раз им виденные картинки радовали, как радуют ребёнка знакомые рисунки в любимой книжке.
Если жизнь – книга, то Карлу осталось дописать и перевернуть её последние страницы. Он осознавал и чувствовал это большим набухшим от работы и переживаний сердцем и всем своим большим грузным телом. Болели суставы, опухали ступни ног так, что с утра приходилось обувать очень старые разношенные туфли, которые так и числились в реестре востребованных вещей, как туфли утренние.
Так и шаркал по асфальту Карл плохо гнущимися ногами в потерявших вид туфлях, определив себя не без улыбки в число «лыжников», иронизируя по поводу собственной походки.
Пройдя привычным маршрутом с пакетом, в котором лежали теперь капли и таблетки, добытые в аптеке, пакет с хлебом и молоко, Карл не спешил в свою квартиру, полученную им давненько в панельной пятиэтажке, еще перед выходом на пенсию.
Подойдя к дому, Карл присел на лавочку под тенью деревьев.
Пискнул телефон.
Карл достал его и прочёл сообщение от жены:
–Ты где запропастился?
Не удивившись тону, невольно отметил дату на телефоне, – 14 июня.*

Работником Карл был хорошим.
Природная немецкая дисциплинированность и стремление все сделать аккуратно и в срок очень ценились. А то, что Карл практически не выпивал, делало его незаменимым работником.
Карл держался за свою работу, которую знал досконально, но не любил. Но так вот вышло, что в юные года, когда следовало решать, куда идти учиться профессии, оказался он в горном техникуме. А куда ему было податься после восьмилетки в этом сибирском шахтерском городке, в котором казалось, – как не крутись – в шахте и окажешься. Собственно для него, молодого человека со странным для русского уха именем Карл, в те послевоенные годы выживания, иного пути возможно и не было.
Где-то в глубине его сознания таилась мечта о полётах, о небе, о невероятной свободе и празднике духа.
Когда же повесткой позвали первый раз в военкомат, на вопрос военкома о желании служить, Карл неосторожно сказал:
– Хочу быть летчиком.
Военком, окинув взглядом Карла, усмехнулся и спросил:
– Ты же немец? Таких, пацан, в авиацию не берут. В пехоту если только, – грязь месить.
– Я не немец, я эстонец, – ответил Карл, глядя уже из подлобья, уловив, что дал промах, высказал то заветное, что нужно таить в себе.
– Рассказывай байки. С таким-то имечком и фамилией, – ты эстонец?
И еще раз, оглядев внимательно парнишку, добавил:
− А хоть бы и так, – хрен-то он не намного редьки слаще. Твои вон кровники до сей поры в лесах прячутся. Лесные братья, – слыхивал? Всё отстреливаются, схроны роют.
Военком нервно закурил, пуская агрессивно дым в сторону призывника.
Выйдя от военкома и проглатывая обиду, Карл вдруг сорвался с места, кинулся назад и, задыхаясь, выкрикнул в лицо опешившему офицеру:
– Вы разве не знаете, что первое кругосветное плавание, − подвиг русских моряков под руководством командора Крузенштерна совершили морские офицеры, из которых почти все были прибалтийскими немцами!
Сам Адам Иоганн фон Крузенштерн родом из Ревеля!
А Фабиан Беллинсгаузен, Отто Коцебу, – великие русские мореплаватели – прибалтийские немцы, ученики Крузенштерна!
Закончив свою, как вспышка огня, яростную речь, Карл развернулся и выбежал из военкомата, пылая лицом.
Здесь в сибирском шахтерском городке Карл оказался поздней осенью 1941 года, перебравшись вместе с мамой и её новым мужем из-под Иркутска. Там они жили на поселении, в крепкой деревне Шаманка, что ютилась одним концом вдоль реки Иркут, а другим раскинувшаяся привольно по широкому распадку, уходившему в глубину тайги.
Отец жил в лагере. Здесь возле Шаманки в отдалении у реки Каторжанки были выстроены бараки, обтянутые колючей проволокой. Заключённые были заняты заготовкой леса, сплавляя и вывозя брёвна к реке. Говаривали, что из тамошней сосны в городе делают приклады для винтовок, ящики для снарядов и патронов, а из берез – лыжи для солдат.
Отца Карл не помнил совсем. Стефан Инсберг не мог выходить за внешние пределы колючей проволоки, чтобы повидать сына. Карл помнил лишь отрывочно, как они с мамой готовились к встрече с отцом, экономя, собирали для него хлеб, сало и прикупали табак. Утром, в назначенный день, торжественно выходили в направлении лагеря и вместе с другими женщинами шли несмело в запретную зону, через шаткий мост, мимо охраны и рвущихся с поводков псов.
Мама позже рассказывала, что её муж, печной мастер и жестянщик был почти что коммунистом. Выбравшись из Кёнингсберга в Таллинн, после прихода к власти фашистов, грамотный Стефан активно взялся поддерживать местных коммунистов, а когда в Эстонию пришла Красная Армия, радовался и строил новые планы на жизнь.
Но это не спасло семью от ссылки.
Так сам Стефан, его молодая жена с трехлетним сыном оказались в Сибири, преодолев в теплушке тысячи верст по огромной стране.
Везли их поврозь.
Отец под охраной в охраняемом вагоне, а они с мамой в набитых до отказа деревянных теплушках.
Отец умер в лагере.
Здоровья молодому печнику хватило лишь на два неполных года. Придавило и изрядно помяло отца скатившимся бревном, а потом началась чахотка, харканье кровью и он быстро угас без ухода и лечения.
Отца похоронили у деревни на берегу шумного Иркута.
Сами похороны Карл немного помнил.
Запомнил, как опускали дощатый нескладный гроб и как громко застучали комья земли о ящик с телом отца.
Запомнил холмик сырой земли и установленную каменную плиту, что изготавливали сами заключенные в лагере для «своих нужд».

Карл сидел на лавочке возле подъезда своего дома и вспоминал, как его выпускника горного техникума откомандировали на север, на далекую шахту.
А куда еще направить отличника и обладателя красного диплома с таким непростым именем – Карл Инсберг?
Вспомнил, как он получал паспорт.
Метрика о рождении, что сохранилась еще с Кёнингсберга, написанная по-немецки красивым готическим шрифтом, встревожила паспортистку.
− Что за Кёнигсберг? Нет теперь такого города!
И процедила, сжав до белизны губы:
− Немчура недобитая….
Карл, не помня себя, стремительно вышел и, не забрав метрики, вернулся домой.
Вскоре, однако, его вызвали в милицию повесткой и милицейский чин, строго оглядев мальчишку, вручил ему паспорт, в котором в графе национальность стояло «немец», а местом рождения указан сибирский шахтерский городок.
Жена, с которой он сошелся на севере, сразу после знакомства, высказала недовольство его режущим слух именем.
− Карл! Что за имя для русского! Я буду звать тебя Кириллом!
Имя своё Карл менять не стал, но дома и на людях жена звала его Кириллом.
С дочерьми было проще. Для них он был просто папа. А некую нелепость ситуации с именем пережили легко, – Карл, так Карл.
Теперь вот иные времена.
Всё западное в фаворе. Младшая дочь, выходя замуж, уперлась и простую русскую фамилию мужа не взяла, – со скандалом сохранила фамилию отца. Её имя в сочетании с отчеством звучало и вовсе по-европейски − Анна Карловна Инсберг. Дочь этим бравировала, считая, что это её выделяет из толпы.
Карл много читал и думал о своём истинно родном городе Кенигсберге. Особенно его взволновал старый альбом, в котором он нашёл подробную карту и несколько старых, больших фотографий города.
На этих фото Кёнигсберг, представал как каменный современный европейский город с рекламой на фасадах домов, с мостовыми из брусчатки, каменными разводными мостами, конными экипажами с внимательными аккуратными кучерами, любопытствующими мальчишками в аккуратных костюмчиках и девочками в светлых платьицах и шляпках.
Вот через мостовую, мокрую после дождя, сразу за грохочущим трамваем, улицу переходят люди, и среди них почтенный господин заботливо держит под руку молодую стройную особу. Женщина выглядит празднично и держит над собой зонтик, – видимо дождь всё еще её беспокоил.
− Интересно? Где они, эти коренные кёнигсбергцы, по которым прокатился огненный шквал войны?
Рассматривая фотографии, Карл невольно ловил себя на мысли, что он ищет знакомые лица, может отца или мамы.
В свой родной город он так и не попал. Собравшись как-то в отпуск и наметив поездку в Калининград, вдруг получил отказ. Не нужно, мол, тебе Карл Иванович с вашей историей ехать в закрытый от внешних взоров город.
Теперь, вспоминая тот эпизод жизни, Карл почувствовал вновь обиду. Так и не стал он своим в этой стране. Теперь, конечно иные времена, и путь в родной город открыт, но стерлись в душе струны родства с местом рождения, и только память даёт знать о том, кто он и откуда. Да и путь не близкий в этот Калининград.
− Ни здоровья, ни денег не хватит, − отмела робкие его предложения жена, тут же, как обычно насупилась и молчала в ответ целую неделю без малого, как бы утверждая свою правоту.
Отступился Карл от мысли побывать в родном Кёнигсберге.
Вдруг вспомнилось Карлу, как в школе, в которую он поступил по прибытии с поселения, его, мальца, взялись дразнить местные мальчишки:
–Карл у Клары украл кораллы! и ржали во всю глотку.
Чему так неистово радовались? Ответ можно было дать один, − стая почуяла чужака.
Но постепенно привыкли, сдружились и проблема растворилась. Теперь с пацанами Карл ходил в обнимку и стал заметной приметой, несколько необычной частью стаи.
Жизнь Карла в новой семье, с отчимом не сладилась.
Отчим, служивший в лагере возле деревни Шаманка и не раз, конвоировавший его отца, присмотрел как-то среди женщин белокурую статную Марту, – маму Карла.
Взялся вертухай захаживать с подарками: то хлеб с тушенкой принесёт, то ломоть сала и головку сахара вручит.
Мама смущалась, пыталась отвадить ухажёра, стыдила, когда уже стал её лапать настырный конвоир. Но тот не унимался, а вскоре и весть принёс, что нет, мол, теперь у Марты мужа, вышла такая вот нескладуха, – то ли помер, то ли удавили на лесосеке.
Но, оказалось, отец выжил. Но вскоре добил недуг отца и тогда просиявший жених примчался уже с вестью о его состоявшейся смерти.
Мама сопротивлялась напору ухажёра, но, тем не менее, сдалась.
Согласилась и сразу понесла от нового мужа, а в означенный срок родила доченьку.
Так они и перебрались на новое место, – в шахтерский городок уже вчетвером.
В семье, если нет любви, скоро начинает лютовать злоба, коли не хватает такта и воспитания. Не получив от красавицы Марты любви и отметив, что грамотная и воспитанная женщина стесняется своего мужа, отчим стал обижать маму. Однажды, придя домой пьяным и, не добившись взаимности от Марты, отчим объявил, что её мужа тогда на лесосеке придавило бревном не случайно: это он, подкупил зеков, и те скинули брёвна на отца.
Случалось, что поглумившись над женой, отвесив пару затрещин, отчим засыпал изможденный собственной ненавистью, а ночью, очнувшись от угара, насиловал жену, сдавливая рот своей широкой ладонью, чтобы не было слышно маминых рыданий.
Мама терпела из последних сил, а когда Карл уже заканчивал техникум, тихо угасла, оставив детей наедине с извергом отцом и отчимом.
Едва дотерпев до конца учёбы, Карл с радостью отозвался на предложение ехать на далекую шахту. Пришлось оставить сестру на попечение её отца, и это была очередная горькая потеря в такой ещё короткой жизни Карла.

Снова заскулил телефон.
Теперь жена уже звонила.
Карл ответил.
Жена снова спросила о том, где он, – завтрак, мол, стынет.

Карл тяжело поднялся со скамьи и направился к подъезду.
Дома Карл нашёл большую дорожную сумку и стал собирать вещи в дорогу.
Жена с тревогой наблюдала за его сборами и, наконец, спросила:
– А ты это куда засобирался, старый?
Не дождавшись ответа, уже нервно истерически снова задала вопрос:
– Кирилл, ты куда собрался от меня?
– Я не Кирилл, я Карл, – впервые возразил ей он, – поеду на могилку к отцу и к маме. Позвали они сегодня меня.
То, как всё было сказано Карлом, подсказало женщине, что решение принято и менять его муж не будет.
На следующий день Карл стоял в дверях, и жена смиренно провожала его словами:
– Возвращайся скорее уже.


Многое изменилось у деревни Шаманка, что стоит на берегу Иркута. Дороги в асфальте, исправно работает паром на сноровистой реке, по дороге несётся поток машин. Только скала как прежде величественно громоздилась у реки, да тайга, как и ранее, простирается вокруг.
Карл перебрался через Иркут на пароме и ступил на улицу деревни, где когда-то он бегал вдоль реки, наблюдая, как зеки по реке гоняют плоты.
Пройдя вдоль реки, и не отметив ни могил, ни заборчика вдоль погоста, Карл обратился к мужчине, что удил рыбу с невысокого берега.
– Скажите, а где тут было кладбище когда-то? Не деревенское, а для ссыльных и зеков?
Оглядев неспешно Карла, мужик показал рукой на ровный берег реки еще выше по течению, где были видны вросшие в землю камни и плиты.
– Наводнение было много раз. Иркут разливается, меняет русло, вот и посмывало могилки-то. За ними охотников ухаживать не было в деревне, вот и размыло захоронение. Было такое, что кости в реке находили, а мальцы даже череп таскали по улице, пока милиция их не приструнила. А ты-то кто будешь?
–Жил здесь с мамой ребёнком. Отец здесь у меня похоронен, – ответил Карл.
– Вот оно как! – воскликнул рыбак, оглядел еще раз Карла и как-то сразу потерял интерес к приезжему.
Карл зашагал к каменным плитам, вросшим в сибирскую землю. На плитах и крестах, высеченных из камня, были видны еще едва читаемые надписи латинскими буквами. Надгробий было немного и он, прилагая немалые усилия, приподнял последнее из них, перевернул и, поливая водой из найденной на берегу пластиковой бутылки, отмыл поверхность с текстом и сразу прочёл:
Stefan G. Insberg.
10.02.1918 – 23.05.43.
– Вот мой корень, вот моя Родина, – подумал Карл.
Он помыл руки, умыл лицо в реке и, вернувшись к надгробному камню, присел рядом на сухой ствол, наполовину занесенный песком. Достал из сумки бутылку водки и простую снедь, собранную женой в дорогу. В стакан, установленный на надгробную плиту, была налита водка, а стакан покрыт куском черного пахучего хлеба с ломтиком сала. Себе Карл налил водки в крышку от термоса и, задыхаясь от слёз, выпил разом горькой обжигающей жидкости. Слезы текли как маленькие реки по щекам старого Карла и капали в крышку от термоса, на лацканы пиджака.
Карл вдруг понял, – жизнь прожита и захотелось остаться здесь, так остро затосковал он.
Но тут в кармане пискнул телефон и мир не перевернулся.
Карл достал телефон и прочёл сообщение от жены:
– Ты где у меня запропастился, Карл?

* 14 июня 1941 г. – день депортации граждан Эстонии, Литвы и Латвии в восточные области СССР.


Красноярск, 2018 г.

0

#20 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 декабря 2018 - 22:44

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

19

ЗАЧЕМ ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА…
Моей маме Анне Фёдоровне Гура

– Иисусе Христе, сыне Божий, прости грешную! Не забирай Лену! Сына забрал, дочь оставь! Нельзя ей туда, детки ещё малые! Пресвятая Богородица! Заступница наша! Спаси доченьку! – стоя на коленях перед иконами, горячо шептала Арина Петровна. В дальней комнате послышался сдавленный вздох. Вытерев слёзы концом газового платка, завязанном под подбородком, она с трудом поднялась и, прихрамывая, пошла к дочери.
В спальне стоял полумрак. Сквозь плотно закрытые портьеры просачивались солнечные лучи.
– Мам, открой окно, – тихо попросила Лена.
– Доченька, там еще жарко! Пять почти, а жара не спадает. На термометре плюс сорок два!
– Открой! Прошу тебя!
Арина Петровна распахнула портьеры и приоткрыла балконную дверь. В комнату ворвался горячий ветер и далекий звон церковных колоколов, зовущий прихожан на вечернюю службу.
– Звонят… Люди с работы домой возвращаются… Там жизнь. Как я это всё люблю!
Лена отвернула голову к стене. Она лежала и молчала. Молчала и мать, стоявшая у окна и отрешенным взглядом смотревшая вдаль: «Господи, за что Ты меня наказыва-ешь?..»
Арина Петровна и Семен Михайлович жили в пригороде в небольшом деревянном доме, построенном собственными руками вскоре после свадьбы, еще в пятьдесят пятом. Аринушка (так звал её муж) хлопотала по устройству быта (она слыла в поселке большой рукодельницей). И вот на окнах забелели новенькие занавески, обвязанные кружевом. Такая же кружевная скатерть украсила деревянный стол. Вышивка ришелье появилась на салфетках и подзоре кровати, а на стенах пестрели панно из незабудок. Через год у них родился первенец. Сына назвали Геной. Через четыре года появилась Леночка. Жизнь протекла быстро. Незаметно выросли дети и разъехались учиться по разным городам. Гена выбрал себе профессию военного, Леночка – доктора. После окончания военного училища сына отправили служить в родной город. Окончив институт, дочь тоже вернулась домой. Вскоре им сыграли свадьбы, и они, получив квартиры, начали строить уже свою жизнь. Родителей навещали теперь только в праздники и по выходным.
Беда пришла, откуда её вовсе не ждали. Однажды ранним майским утром к ним с улицы постучали в окно.
– Кого это принесло в такую рань? – удивился Семён Михайлович и пошел отворять калитку. На пороге стояла заплаканная дочь.
– Лена, что случилось?
– Случилось, папа! Беда пришла! Гены больше нет...
– Что ты мелешь?! – рассердился отец. – Гена вчера был у нас.
– Ночью умер. Проснулся, сказал жене, что желудок болит. Только произнес, сразу умер. Жена скорую помощь вызвала. Сказали, инфаркт…
Дальше всё пронеслось, как в тумане. Прощание в Доме офицеров. Они, резко постаревшие, отец и мать – у гроба любимого сына. Рядом осу-нувшаяся Лена гладит мраморного цвета руку брата. Длинные речи, венки и море цветов. А затем свежая могила и прощальные оружейные залпы… Через три месяца новая беда. Дочь увезли в реани-мацию. Сердечный приступ.
– Мама, согрей мне чай! – попросила Лена, оторвав мать от грустных мыслей.
Арина Петровна посмотрела на дочь. Её кровиночка, её доченька бледна, как та простыня, на которой лежит. Выживет или нет – один Бог знает. Лену по настойчивой просьбе врачей забрали из больницы четыре дня назад:
– Мы сделали все, что могли и больше ничем не можем помочь. Забирайте домой. Организм молодой, а там дети, родные стены…
«Бедная моя девочка, сколько же тебе досталось!» – отправляясь на кухню, думала мать. Лене исполнилось тридцать шесть, когда её мужа перевели служить в другой город. Муж уехал, а она с детьми уже собирала чемоданы, как вдруг страшная весть – умер брат! На её хрупкие плечи лег весь груз тягот и забот о детях, об убитых горем родителях. Лена приняла решение – на время отложить переезд. Арина Петровна видела, как трудно приходится дочери, как она мечется между ними, мужем и домом, но за своим горем она старалась думать об этом поменьше. И вот нежное сердечко Лены не выдержало и дало сбой. Все случилось внезапно. Дети, перебивая друг друга, потом рассказали, что мама готовила обед на кухне. Вдруг она почувствовала себя плохо. Позвала их и потеряла сознание…
Арина Петровна согрела чай. Поставив на поднос чашку и, положив белый шоколад, который так любила дочь, принесла в спальню. Лена лежала то ли в забытьи, то ли спала. Поставив поднос на тумбочку, она села на стул, прислонившись к стене, стала ждать. Снова нахлынули воспоминания, заставившие её улыбнуться.
Гене было тогда шесть лет, а Леночке два годика. Арина Петровна разожгла примус и поставила варить суп. Когда бульон закипел, увидела, что закончилась соль. По-ручив Гене смотреть за примусом и за сестрой, спящей в коляске, побежала на соседнюю улицу в магазин. Когда вернулась, увидела коляску с Леной у палисадника. Рядом стоял Гена.
– Сынок, что вы тут делаете?
– Ты же сама сказала, что её надо охранять и беречь. Вот я и берегу! У нас примус вспыхнул. Я покатил коляску и привёз её сюда, а тетю Валю попросил его потушить.
А вот Гена собирается в школу на дополнительные уроки по математике. Лена берет цветные карандаши, альбом и идет следом за братом.
– Лена, ты куда собралась? Гена идет в школу, тебе туда нельзя.
Пятилетняя Лена прижимается к брату, смотрит ему в глаза и умоляюще просит:
– Я буду сидеть тихо-тихо, как мышка.
Гена машет рукой:
– Пошли!
Он всегда опекал сестру. А ведь Лена обязана ему жизнью. Она училась в медицинском институте в соседнем городе и приехала на выходные домой. Билет на обратную дорогу взяла заранее. Её поезд отправлялся в воскресенье, около одиннадцати вечера. Настал день отъезда. Лена собрала вещи, и вдруг Гена заявил, что она никуда не поедет. На все возражения сестры и мамы ответил, что Лена уедет в понедельник.
– Почему, сынок? – спросила удивлённая Арина Петровна.
– Не знаю, но я чувствую, что ей ехать нельзя!
На следующее утро, включив радио, услышали, что поезд № 655 потерпел крушение. Сильно пострадал шестой вагон, есть жертвы. Лена достала из сумочки воскресный неиспользованный билет – именно этот вагон…
– Мам, как там детки? – внезапно спросила Лена.
Арина Петровна не заметила, как проснулась дочь и своим вопросом заставила её вздрогнуть.
– Все нормально. Они у нас с папой дома. Он их завтра приведет.
– Мамочка, иди, отдыхай! Измучилась ты со мной…
Лена проснулась рано. Она лежала и слушала тишину. Прохладный утренний воздух наполнял комнату. До её слуха донёсся колокольный звон, зовущий на заутреню. На каждый удар колокола её сердце отзывалось ровным, ритмичным стуком. Вдруг она вспомнила, что в ящике тумбочки лежит молитва, доставшаяся ей от бабушки: «Внученька, это не просто молитва, а «Живые помощи». Трудно будет, читай! Она чудеса творит!» Лена открыла ящик, достала заветный листочек и бумажную иконку Святого великомученика и целителя Пантелеимона. Иконку поставила на тумбочку рядом с собой. «Живы̀й в по̀мощи Вы̀шняго, в кро̀ве Бо̀га Небѐснаго водворѝтся. Речѐт Го̀сподеви: Засту̀пник мой есѝ и Прибѐжище моѐ, Бог мой, и упова̀ю на Него̀…» – читала шепотом. Слёзы брызнули из глаз, и Лена стала просить Его о помощи.
Она не выпускала молитву из рук. Читала её при каждом удобном случае и рассказывала Ему о своей беде. Лена всем сердцем верила, что её услышат.
Смеркалось. Дочитывая молитву, Лена увидела необычное серебряное сияние, изливающееся от бумажной иконы. Радость наполнила её сердце. Она поняла, что теперь будет жить!
0

Поделиться темой:


  • 5 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей