[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

60

ПРИЕЗЖАЙ!

- Солнце, ну, приезжай ко мне! – очередной раз очень эмоционально воскликнула Манечка. – Моя мама знаешь как тебя зовёт! У нас там такая природа, такие виды! Я возьму фотоаппарат, нафотографируемся, и это будут самые лучшие фотографии в твоей жизни. Ну, приезжа-ай!
- А что брать с собой, на всякий случай? - спросила я.
- Ничего не надо! У нас всё есть. Говори, когда приедешь? Я маму обрадую.
Удивляясь, зачем я так понадобилась Манечкиной маме, я выбрала ориентировочный срок во время летних каникул и сообщила его подруге.
- Вот радость-то будет! – распрыгалась она. – Я сегодня же позвоню маме, а она скажет папе! Приезжай, не пожалеешь!
Перед самым отъездом я уточнила, действительно ли не надо брать с собой еды. Манечкины глаза выпятились от удивления:
- Что ты? У нас всего вдоволь!
Пока мы ожидали пригородный автобус, Манечка без умолку лопотала о своих собаках и курах. Затем она познакомила меня с обитателями её карманов – электронными дармоедами Тамагочи. Трое из них принадлежали двум её маленьким сёстрам, с которыми мы ехали, а четвёртый был лучшим другом самой девятнадцатилетней Манечки.
Пока мы ехали в автобусе, неожиданно похолодало и зарядил обложной дождь. Зонт-то у меня с собой был, а вот всё остальное… Моя мама позвонила Манечкиной бабушке, дабы узнать, как мне можно передать тёплую одежду.
- Не беспокойтесь, - ответила та, - у них тряпок хватает. И оденут, и обуют.
Как только мы вышли из автобуса, кроссовки в лужах промокли сразу же, особенно, когда асфальт сменился месивом грунтовой дороги. Грязища простиралась километра на два, а прыгающая вокруг Манечка восторженно щебетала:
- Тебе у нас понравится! Ощущения – никогда не забудешь! Вот маме сейчас сюрприз будет! Она давно тебя звала.
- Мань, а разве она меня ещё помнит? - я решила выпытать, отчего её мама испытывает ко мне такую любовь.
- Помнит-помнит! Она же тебя в детстве раза два-три видела. Мама и Петьку-дурака помнит, его тоже приглашала.
- Даже этого балбеса? А он-то маме зачем?
- Да она же всех любит! И Петьку приглашала, и Толика-алкоголика, и Катьку вредную (одногруппницу мою), и Юльку, и Аньку, и всех моих однокурсников… А вот и она! Мама, смотри, кто к нам приехал!
Мама спросила:
- Устали? Проголодались? Сейчас будем обедать, - и тут же запрягла всех родственников, измученных долгой дорогой. - Манечка, иди, собирай огурцы и луку нарежь. Ксюша, - так звали одну из двоюродных сестёр Мани, - собирай малину на компот, а Танечка будет учиться резать помидоры. Ничего, что маленькая! Так и научишься! Здравствуйте, Олечка, - обратилась ко мне Манечкина мама, - вы пока можете отдохнуть, - и подставила мне холодное перевёрнутое ведро. – Если неудобно, можете сесть там, - она указала на кучу мокрого щебня. Напомню, что всё время, не переставая, шёл дождь.
- Тёть Зин! – завопила Ксюша, - я боюсь клопов! Я больше не хочу собирать эту малину!
- Хорошо, Зайка! Олечка, пожалуйста, дособирайте малину и выберите из неё всех клопов, - очень дружелюбно улыбаясь, попросила меня Манькина мамаша.
О дружбе с живущими в малине вонючими клопами я всю жизнь мечтала! К тому же я впервые в жизни столкнулась с тем, что гостя нагло эксплуатируют. Теперь стало понятно, почему меня так упрашивали сюда приехать. Просто здесь никто не дружит с клопами, а малина пропадает! Ещё и бесплатной рабочей силы не хватает, вот и возят сюда то Петьку-балбеса, то Толика-алкоголика. А куда они денутся от предприимчивой тёти Зины?
Мы ввосьмером пережидали дождь в маленькой, однокомнатной хибарке Манькиных родителей, в которой кухня являлась частью сеней, удобств никаких не было, зато был телевизор. Его и включили. И тут вся семья принялась обсуждать и ругать на чём свет стоит несчастных эстрадных артистов. Стоило любому из них появиться на экране, как Манькины родственники кричали:
- Вот он, вышел, идиот! Гляньте, как оделся! Ну, дурак!
- О, смотрите! Эта дура глазастая выперлась! Кто ещё такой корове цветы дарит?
- Во! Во! Идёт, руками машет, уши растопырил. Вурдалак! Много ты кровушки из фанаток выпил, упырь проклятый?
- Выродок!
- А этот плебей разулыбался, будто зубы не вставные! Можно подумать, он действительно улыбается. Как же, как же! Чтобы денежек больше платили!
Я подумала: «Что же они про меня скажут, когда уеду?» - и у меня появилось желание скорее покинуть гостеприимных донельзя хозяев, хотя вначале я собиралась погостить у них около недели.
После дождя я с неприязнью втиснулась в хлюпающие промокшие кроссовки и капающую на вешалке куртку, и мы рванули осматривать природные достопримечательности. Но наше рвение сразу было осажено Манькиным папой:
- Манечка, далеко не уходите! Тут везде маньяки и цыгане. Будьте лучше во дворе.
Двор у Маньки был не больше, чем дом. Мы побродили по мокрой траве вокруг подобия двора. Подруга обещала, что, когда в понедельник родители уйдут на работу, она обязательно покажет мне окрестности. А ещё у них в лесочке водятся волки, и Манька сама их видела. Рядом в радиусе километра никто не живёт, только строятся «новые русские», а чуть подальше – маньяк, недавно убивший свою жену. Почему-то он любит гулять здесь, когда Манька приезжает к матери. «Наверное, влюбился», - гордо заулыбалась моя подруга.
Дождь жутко обрадовался моему появлению и постарался, чтобы я не забыла его никогда. А ещё я до сих пор помню замечательную Манькину скользкую грязюку, по которой надо было со страхом за свою жизнь пробираться, чтобы попасть в туалет и к рукомойнику. Вернувшись в дом, я спросила Маньку, можно ли хоть как-то посушить мою одежду.
- Ну, я не зна-а-аю, - протянула она, - мама на это ничего не сказала… - А сама повесила свою куртку на горячую кастрюлю и пошла переодеваться в сухое и тёплое. Ещё и наивно спрашивала меня, что ей лучше выбрать и в чём она будет красивей смотреться. В этом-то захолустье, где видят её только куры и Бобик. Ах, да! Ещё и влюблённый маньяк! Тут уж надо соответствовать, а то вдруг интерес потеряет.
В совершенно сырых джинсах, которые не любят быстро сохнуть, я пила вечерний чай из трав. Часть Манькиных родственников уехала в город, и мы остались вшестером. Мамаша полезла на чердак готовить постель, а вот папаша упорно не хотел к ней присоединяться и мешал нам переодеваться. Манька сообщила, что одна из её подруг нарочно ездит в мамино отсутствие, чтобы «кадрить» папу.
Потом Манька, трепясь без умолку, стала жаловаться на пристающих маминых любовников. Оказалось, её надменная молодая мамаша, свысока смотрящая на весь род человеческий, жутко боялась потерять нескольких своих воздыхателей и, чтобы подольше задержать их возле себя (естественно, когда дома не было мужа), запирала Маньку с каким-нибудь из своих любовников. Манька била в дверь кулаками и кричала, любовник тоже требовал выпустить его, ибо он уже оглох от дочери-истерички, но уверенная в своих действиях мамаша, хитро улыбаясь, говорила: «Думаю, вы скоро поладите», - и куда-то исчезала вместе с ключом от входной двери.
Рассерженная Манька жаловалась мне, что ей приходится не только отбиваться то от одного, то от другого мамашиного любовника, так тётя Зина ещё и укоряет дочь, почему она, нахалка, не соблазнилась на приставания. «Как мне их теперь возле себя удерживать? - ругалась сумасбродная мать. - Дочь ещё называется! Помогать маме должна».
После подобных откровений мои намерения погостить здесь подольше стали уверенно улетучиваться. Вдруг Манькина мамаша уже заранее имела какие-то виды на меня в плане своих любовников? Ну их в баню - такую своеобразную семейку! Чем дальше от них, тем живей и невредимей.
Наступила ночь. Мы с Манькой весело досматривали третий сон, когда дико завопили все четыре Тамагочи. Они требовали жрать и немедленно! Манька тихонько, чтобы не разбудить младших сестёр, занялась вскармливаньем, а Тамагочи, не переставая орать, теперь стали принуждать её поиграть с ними. И это часа в четыре ночи! Несмотря на Манькины усилия, один всё же сдох, так как его вовремя не накормили, и разразился вопящей трагичной мелодией. Для него же это было кошмарное событие, поэтому он решил вовлечь в свою трагедию всех спящих людей. Манька расплакалась и принялась ковыряться во внутренностях погибшего друга, дабы его реинкарнировать.
Тем временем в ночи, подобно звонко сигнализирующему певцу Витасу, взвыли и остальные «узкоглазые». Нет, спать мне в этом чУдном доме тоже не давали! Оказывается, Манька спросонья перекормила своих подопечных,
И у Тамаготиков
Теперь болят животики!
«Япошек» пришлось срочно лечить, а потом опять играть. Если не переутомятся и слёзно не попросятся на Тот свет.
Утром радушная мамаша скучала от безделья, окружённая злыми голодными детьми, наспех режущими картошку. Оказалось, тётя Зина сама уже позавтракала и никак не могла придумать, чем бы заняться. Потом на стол была поставлена небольшая сковородка на четверых, сопровождаемая репликой: «Кто не успел – тот опоздал!»
Дети, давясь и обжигаясь, глотали горячую картошку из одной посуды. Ещё бы не давиться: порции завтрака хватало только на двоих, а нас было четверо.
Конечно же, я не наелась и пожалела, что не взяла съестных припасов. Тихо спросила Маньку:
- А продолжения не будет?
Та растерянно выпучила глаза и пожала плечами.
Мать равнодушно сказала:
- Завтрак окончен! Всем, кто не наелся, - ждать до обеда!
Моё намерение сбежать росло с каждой минутой. Манька упросила мамашу погулять с нами по достопримечательностям её уникальной природы. Мать взяла в дорогу пять маленьких огурцов и пять варёных яиц. Это оказался будущий обед на пятерых человек. Съедите по крошечному огурцу с яйцом - и хватит вам, прожорливые жадины! Я с мерзким ощущением вскользнула в мокрющие со вчерашнего утра куртку и кроссовки, а джинсы уже высохли… на мне.
Благо день был солнечный, через час пути одежда стала подсыхать.
- Мань, а что, поесть больше нечего? – удивилась я.
- Оль, я сама голодная. Но мама ничего больше не даёт. Может, нечего?..
Замечу, что мы с Манькой «модельного» телосложения безо всяких диет, и чтобы наесться, нам, Дюймовочкам, хватает и «мышиного зёрнышка». Но здесь, где меня так долго ждали, даже и его не оказалось.
Где-то в кармане, в кулёчке у меня обнаружились обломки старого прогоркшего печенья. Будучи воспитанным человеком, мне пришлось угостить им Манечку и её сестёр, так как объедаться такими деликатесами на глазах голодных страждущих мне не позволяла совесть. Дети с Манькой озверело и жадно набросились на моё печенье и взвыли от счастья, как только начали его жевать. Я подумала: лучше бы я съела свой ценный запас вчера под одеялом. Ну её, эту совесть! Помрёшь тут из-за неё с голоду!
Разрекламированные Манькой незабываемые виды природы меня крайне удивили. А где природа? Всё было перерыто бульдозерами «новых русских», вокруг одна грязюка, а нетронутые клочки луга были серы и жалки. Да ещё и каждая кочка или овраг принадлежат либо местному сумасшедшему, либо маньяку, трудящемуся без устали по своей специальности, по словам наивной Манечки. Тому, который ей скоро, может быть, кольцо подарит. Ещё бы! Ему же они бесплатно достаются. Девать некуда!
- У вас ведь никто вокруг не живёт. На кого этот маньяк тогда нападает? - решила уточнить я.
- Не зна-а-аю… - впервые задумалась об этом Манька. Но легенда ей очень нравилась.
Когда мы вернулись с прогулки, позвонил по сотовому телефону Манькин дедушка, спросил:
- Продуктов привезти?
- Не надо, пап, - ответила мамаша. – У нас ещё всего много!
«Карету мне! Карету! Особенно, если это будет Скорая Пищевая Помощь!» - подумала я и сообщила подруге, что уезжаю.
- Почему-у? Разве тебе у нас не понравилось? Я думала, ты недели две погостишь. Мы с мамой так тебя жда-а-али. Столько разговаривали о тебе. Останься! Ну, пожалуйста!
- Мань, а можно мне хоть перед дорогой поесть? Уже совсем сил нет.
- У мамы всего вдоволь, - радостно обнадёжила сияющая Манечка. - Правда, я не знаю, куда она всё это прячет. Сейчас пойду спрошу.
Пока я ждала шушукающуюся с мамой подругу, где-то поблизости чем-то вкусно запахло, и мой инстинкт самосохранения начал яростно сражаться с совестью. «Почему я не вор? - подумалось мне. - Сейчас бы шасть-шасть… Авось на какую-нибудь пыльную печенюшку напоролась бы».
Вернулась огорченная Манечка:
- Олечка, мама сказала, что есть только селёдка. Будешь? Ты уж извини, тут рядом магазина нет. Мама только послезавтра пойдёт.
- Что это ты так быстро уезжаешь? – именно искренне, а не наигранно спросила меня Манькина мама. Она действительно в своей глуши хотела видеть любых Манькиных друзей и знакомых. Ей и в голову не приходило, что кому-то плохо от её действий или бездействия. – Оставайся! Хотя бы на недельку. Мы тебя так ждали.
- Дела у меня в городе, - не придумав, что ответить, сказала я. В силу своего воспитания мне казалось непорядочным обвинить мамашу, что меня тут голодом и холодом морят.
- Такие важные? Может, отложишь?
- Куда ещё откладывать? - подумала я. - Чтобы совсем с голоду помереть?
Манькина мама бережно потрошила селёдку и извинялась, что совсем неожиданно кончился хлеб.
- Вот это тебе, - положила она кусочек селёдки мне на блюдце. – Остальное мы тоже сейчас съедим.
Она стремительно унеслась с селёдкой, а на моём блюдце лежала… одна селёдочная молока. Нет, так щедро и от души меня ещё никогда не кормили. Даже в школьной столовой! Создавалось впечатление, будто к моему приезду гостеприимная тётя Зина специально всё спрятала, чтобы не только ничем не кормить долгожданную гостью, но заодно с ней уморить и своих собственных родственников. Эмоции уже лезли через край, в том числе, и из глаз. Вытирая слёзы, я думала об одном: чтоб у меня хватило сил добраться до своего дома и не упасть в голодный обморок. Манька удивилась моему яству и промямлила:
- Но мама же не знала, что ты такое не любишь. Мы думали, вдруг тебе молока нравится. А остальное мы уже съели.
Поковыряв нестерпимо солёную гадость, ещё и без хлеба, я решила: пусть голодной, но скорее вон из края маньяков!
Еле сдержав негодование, я припустила к остановке. За мной бежали Манька с матерью и кричали:
- Подожди! Мы тебя проводим. Автобус ещё не скоро. Оставайся на недельку! Послезавтра ещё продуктов купим – вот запируем!
В это время я уже мысленно всем знакомым рассказывала о неизведанном доселе щедром гостеприимстве и представляла, как люди будут ужасаться, неужели и правда такое в жизни бывает.
- Ничего селёдка? Вкусная? Нам тоже понравилась. Приезжай скорей! – слышалось сзади, когда мы пробегали мимо магазина, в который Манькина мать пойдёт только через два дня, если кто-нибудь останется жив.
Распрощавшись и оторвавшись, наконец, от преследователей, я впервые за два дня испытала самые райские ощущения СВОБОДЫ!
Все семь лет, которые прошли после того события, Манька ноет:
- Солнце, ну, приезжай ко мне! Почему ты не хочешь к нам в гости? Моя мама знаешь как тебя зовёт! Ты ей так понравилась. Она только и твердит: «Пусть Оля опять в гости приедет! Мы её любимую селёдку купим». У нас там такая природа! Закачаешься! Правда, наши с тобой фотографии почему-то не получились. Какие-то бульдозеры на переднем плане… Откуда только они взялись? Я их и не заметила. Но мы перефотографируем, ты только приезжай. Не пожалеешь! Это будут лучшие воспоминания в твоей жизни!

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

61

ПОШУТКОВАЛИ

По Придонью бродит октябрь. А природа словно задержалась в августе, радуя теплом, солнышком и маловетрием. В году у нас набирается не более двух недель без ветра, поэтому и удивляешься затишью.
Выходной. Гостюю у Дмитриевича. Он, сидя на диване, смотрит за окошко, утвердительно кивает головой, будто соглашается с установившейся погодой, и начинает новую историю.
– Я после автоколонны возглавил элеватор. Техника, оборудование там нуждались в обновлении, а производство – в расширении. Но останавливать предприятие нельзя, особенно в уборочную, приходилось решать хозяйственные вопросы по ходу дела. В то время хлеб на удивление добрый уродился. От райисполкома даже разнарядка спускалась: каждая организация обязывалась выделять для нас определённое количество народа. Исполкомовцы контролировали, как работали люди. А люди денно и нощно до мозолей зерно выгружали лопатами из машин, потому что подъёмники слабенькие, рассчитаны на полуторки. Рабочей силы не хватало, ведь кроме выгрузки требовалось и в складах порядок поддерживать, и государственный резерв отправлять по назначению… И везде – ручной труд. Знаешь, как женщины в вагонах мучились?! Пшеницу из буртов транспортёром подавали в состав. Прикрывали щитом дверь загружаемого вагона. Внутри него бабоньки в марлевых повязках (марлю элеватор выдавал) равномерно разгребали зерно. В завершение на животе под потолком, в узком пространстве работали. Каково?! Это потом бункеры придумали, люки для сыпучих грузов…
Куда мы только не обращались за помощью! Даже в тюрьму. Сидят в ней и рецидивисты, и те, кто за глупость или за недоразумение получил срок. А то и за шутки.
Мы хоть и не на окраине страны живём, а целинных земель хватало. Начали их осваивать в районе, увеличился намолот, а девать урожай некуда. Решили взамен складов, спаленных фашистами, строить три хранилища на станции Чир. Опять упёрлись в нехватку рабочих. Тамошний люд в депо корпел: заправлял паровозы углём, водой, чистил, промывал котлы, станцию расширял. А ещё рыбачил в рыболовецком колхозе, трудился в лесном хозяйстве. Нам же край нужно было построить зернохранилища, весы у них, и поэтому поехал я к начальнику тюрьмы. Мы знали друг друга и выручали по мере возможности. Элеватор, например, выделял для заключённых муку, а нам на помощь присылали расконвоированных, тех, кто сидел за мелкие проступки.
– Товарищ Исханов, спасай! Люди позарез нужны!
– Аврал?
– Нет, но надо как можно быстрее подъёмники на станции Чир установить.
– Э, брат, далекова-ато… Не могу рисковать…
– Ну есть же у тебя ребята, которых и преступниками-то назвать язык не поворачивается? Вот и откомандируй их к нам.
– Есть такие… Но они всё-таки заключённые… Мало ли кому какая мысль в голову взбредёт вдали от тюрьмы.
– Беру всех под личную ответственность. Привозить и отвозить буду, сам за руль сяду.
– Ох, подбиваешь ты меня на грех…
– Какой же это грех – району помочь? Да что там району – Родине!
– Уговорил. Но в случае чего – всё на твоей совести.
– Не иначе.
На следующее утро забрал от тюремной проходной бригаду и повёз на станцию. Там распределили обязанности и принялись за возведение подъёмника, рассчитанного на груз в тридцать тонн. Мешали песок, щебень, цемент, заливали фундамент… Трудились зэки в охотку. Ощущение свободы, пусть и временной, сказывалось. Шутки, подначки звучали, смех. Глядя на работяг, не верилось, что они совершили преступления и отбывают наказание. В поведении, в общении – приветливые, откликались на любую просьбу, добросовестно выполняли установленную норму выработки. У меня к ним замечаний и претензий не было. Строительство шло быстро, и с уменьшением объёма работы уменьшалось количество расконвоированных. Оставил для отделки двоих – Петра и Антона. Они мне понравились простотой, открытостью, чем отличаются сельские жители.
«Дмитрич, а раки водятся здесь?» – спросили однажды подшефные, когда ехали мимо речки.– «Водятся». – «Эх, поймать бы да сварить. Или с удочкой посидеть, рыбки надёргать, а потом ушицы похлебать…»
Пришло время – закончили мы подъёмник высотой в 12 метров. Поднимется – как ракета, готовая к старту. Загляденье!
Работы больше не было, но я решил ещё на денёк взять парней из тюрьмы, отблагодарить за старательность. А как это сделать? Денег нельзя дать, выпивку – тоже. Их поперва на проходной даже обнюхивали при возвращении из Чира. Решил отвезти на устье Лиски. Пусть покупаются, позагорают, рыбу, раков половят. Бредень прихватил с собой. Ребятам, как и тюремному начальству, не сказал о своём плане. Заехали по дороге в пекарню. Там хлеб – объедение! Одну и ту же муку брали и суровикинцы, и чиряне, а хлеб на станции – не уешься! Пекарь у них трудился знатный, сам хмель искал, хмелину делал. А ещё ручной замес, ручная выпечка…
Приехали на Лиску. Погода стояла, будто по заказу для отдыха. Как сейчас: тихо, солнечно. И жарко – лето всё же, а не октябрь. Протянули бредешок раз, второй... Костерок развели, подвесили на таганок котелок. Я начал варить уху. На природе она славная получается, с запахом дымка, воли и ветерка… Мне редко удавалось оторваться от производства, выехать на ту же рыбалку, поэтому в тот день и сам отдыхал. Стряпать уху – тоже отдых, удовольствие и от приготовления её, и от вкуса. Для подвара взял мелкую рыбёшку. Почистил, выпотрошил, опустил в посудину и принялся за крупную. Бросил в воду картошку, лук, пригоршню пшенца, а потом – порезанные, присоленные большие рыбьи куски. Когда дух ушицы выплыл из казанка, приправил варево укропчиком, перцем и разлил по мискам. Кликнул парняг, млевших на песке. Они, обжигаясь, наяривали уху, аппетитно разделывали головы рыб, обсасывали хребты, плавники и уминали вкуснющий чирской хлеб. Смотрел на них и радовался, что додумался привезти на Лиску.
После обеда искупались, в волейбол поиграли, затем устроились в теньке деревьев и кустов, пока раки варились. Закурили, и я задал вопрос, который мучил чуть ли не с первого дня нашего знакомства:
– Извините, ребята, может, обижу вас… Давно хотел спросить, да не решался… За какие грехи в тюрьму попали? Люди вы добросовестные, трудолюбивые, и такая оказия.
Они переглянулись между собой, и Петро, загнав окурок в песок, стал рассказывать:
– Сидим за шутку.
Наши урюпинские казаки крепко рубались друг против друга в гражданскую. А в Отечественную – вместе против фашистов. У многих есть царские медали, кресты, советские награды. Но до сих пор не умариваются спорить, кто же ловчее: красные или белые. Соберутся на каком-нибудь празднике или в компании, подопьют и начинают доказывать свою правоту и ловоту. Вспоминают, что было и чего не было, без прибрёхивания не обойтись же. Неважно, с белой стороны дрался или с красной. Главное, доказать: и храбрее они, и хитрее, и прикурить давали противнику так, что тот ажнык задыхался. Да и сейчас, если кликнут, враз соберутся! Пики к бою! Шашки – вон! До крика-ора, до чёрта и святых угодников доходили, чуть в драку не бросались. После гулянок по улицам, по дворам и куреням разбредались, а всё огрызались, пальцами грозили, кулаками махали, спор продолжали.
Ну и решили мы подшутковать над стариками-казаками. Отпечатали повестки с приказом явиться им в военкомат при полном параде такого-то числа к такому-то времени. Председателю колхоза вменили обеспечение казаков транспортом. Сварганили на срезе сырой картошки что-то похожее на печать, шлёпнули её специально с размазыванием и разнесли «повестки» по почтовым ящикам (знаем же, кто где живёт). Посмеивались, представляя, как назавтра поведёт себя народ. А повёл он так, что и предположить не могли. Шумно, бурно. Мы сначала похохатывали, а потом растерялись и забоялись за стариков: как бы от избытка чувств кому-то из них не стало плохо… Не думали, что такой фурор получится. Во всех дворах гвалт стоял! Кителя, фуражки, штаны с лампасами на верёвках проветривались от нафталина, бабки бегали за дедами с расспросами. Узнав о повестке, многие в рёв-рыдания впадали. Неужто война?! Старики цыкали на старух, отмахивались от них и через заборы друг дружку пытали: получил ли уведомление или нет. Получил! Кто жил на отшибе станицы – спешил к товарищам в центр, удостовериться: вправду ли зовут в райвоенкомат?
– Вправду, – получали ответ.
– Моя Никитична вся слезьми залилася: «Вдруг на фронт зашлють?» – «Какой фронт? – гутарю. – Откель ему взяться?» – «Ой, не к добру вас в Урюпинск скликают, не к добру…» – «Да успокойся ты, глупая баба! Неча раньше времени гузныриться!» А она ревёт ревмя – и всё!
– И моя туда же…
Бабьи слёзы казаку не помеха, как изведали, что у каждого в почтовом ящике была повестка – началось братание бывших белых с бывшими красными, потому что советская власть признала их всех равными, всех зовёт в район! Братание переросло в застолье. Загуляли казаки, задишканили⃰! Благо – впереди аж три дня!
Отгуляли, похмелились, кители с наградами одели и отправились в военный комиссариат. Никому не пришла мысль позвонить туда, уточнить, по какому поводу сбор назначен. Председатель колхоза и тот поверил, машину выделил.
Приехали на место, выстроились на плацу у военкомата, и старший по званию пошёл на доклад.
– Товарищ полковник, казаки станицы прибыли по вашему приказанию!
– Какие казаки, отец? Я никого не вызывал.
– Как не вызывал?! – опешил сотник⃰. – Вот повестки. Все до единого прибыли.
И показал бумаги. Военком прочитал, действительно, велено казакам станицы явиться в военный комиссариат. Глянул на стоящего навытяжку запасника, помолчал, а потом сказал: «Хорошо, вы пока погуляйте, гостинцев своим наберите. А мы вас потом позовём, прочитаем доклад о положении в мире и в стране и что нужно делать на данном этапе истории. Приходите через час». Молодец, не растерялся.
Сотник вышел на площадь, передал слова военкома. Казаки помелись по городку, а комиссар позвонил в милицию: «Для вас работа есть».
– Вычислили нас быстро, – продолжил Антон. – По пишущей машинке, которая хранилась у меня. Заедала, барахлила, но при желании можно любой текст набрать. Она у супруги числилась на предприятии, ею никто не пользовался, пылилась сверху шкафа в бухгалтерии. Взяли домой, чтобы дочка училась печатать.
Не знал я, что машинки регистрировались и сведения о месте их нахождения хранятся в районных отделениях милиции вместе с образцами машинописных текстов. Оказывается, в каждом из них имеется маленький «дефект», по которому и определяется, какая клавиатура отстучала текстовку.
Возбудили уголовное дело. Как раз появились товарищеские суды. Во всех организациях. С председателем, заседателями. За мелкие проступки судили. Вот судья и предложил, чтобы дело наше рассмотрел товарищеский суд. Мы с Петрухой воспротивились: «Да вы что, ни в коем разе! Казаки же вынесут решение выпороть нас плетьми. За шутку при народе штаны снимать – позорище на станицу, на район! Судите советским государственным, самым справедливым судом». Как в воду глядели: во время чтения приговора старики громко возмущались мягким наказанием и требовали: «Снять с насмешников портки и высечь прилюдно на майдане!»
Слава богу, им отказали, определили статью за хулиганство и наказание в полтора года нахождения под стражей.
Я посмеялся, выслушав рассказ, и спросил:
– Не жалеете, что разыграли дедов?
– Если бы знали, что так получится, – хитро прижмурился Петро, – то указали бы в повестках: взять с собой шашки. Наверняка у каждого в сундуках лежат, смазанные солидолом…


За примерное поведение отпустили шутников из тюрьмы на волю раньше.
А меня, когда вспоминаю ребят, мучает другой вопрос: как приняли их земляки?

⃰задишканили, дишканить – вести партию высоким голосом;
⃰сотник соответствует званию старшего лейтенанта.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

62

СНЕЖНЫЙ ПЁС

Подумать только! Мою жизнь спасла собака. Обычный пёс. Я даже не знаю, какой он был породы.
Мне было годков 27 от роду. Здоровенный малый, не глупый. Суета больших городов мне никогда не нравилась, поэтому я уехал их столицы. Уехал туда, как мне казалось, где и поработать, и отдохнуть можно спокойно.
Прибыл на новое место в начале апреля. Только-только сошёл снег, и я не знал, какая здесь бывает зима. Скоро обустроился, нашёл работу, пару-тройку знакомых. Вот и лето подошло к концу. А там, не успел оглянуться, как наступил декабрь.
В первые дни ударил хороший морозец. Ударил неожиданно, крепко. Буквально двумя днями ранее я ходил нараспашку. А теперь я кутаюсь в свою кожанку и прячу уши под шапку. Снег тоже не заставил себя ждать. Он падал большими неровными хлопьями. Я шёл по улице и как ребёнок ловил эти маленькие кусочки неба один за другим. Я сразу же влюбился в эту зиму. В городах, где я бывал раньше, зима была не столь красочна, да и суета земная заставляла не замечать эту красоту. А здесь все - от мала до велика - радовались приходу морозов, снега, зимы. Тут же начиналось строительство снежных крепостей и катание снеговиков. И все были веселы и счастливы.
Однажды мы с товарищами поехали в загородный домик на выходные на празднование дня рождения моего коллеги. Домик стоял на самой окраине небольшого посёлка. За забором была снежная пустыня и ничего больше, голая степь. Мы весело проводили время, пока один человек из компании не стал ворошить былое. Кто хоть раз кутил в большой компании, тот знает, что всегда есть тот, кто может одной фразой испортить весь вечер. Причём, чаще всего именно от него этого меньше всего ждёшь. Так было и в этот раз. Максим сидел весь вечер тихо и спокойно, но потом его прорвало. Все перессорились. Не знаю, что дальше происходило в доме, я сразу надел куртку, обулся, и, закурив, вышел из дома и направился в снежную пустыню. Кто-то хотел меня остановить, и даже какое-то время шёл за мной, но это было бесполезно, и они отстали. Ветер донёс до меня обрывки фраз «Пусть проветрится», «скоро придёт». Обернувшись, я увидел мелькающие огоньки сигарет, и понял, что они пошли обратно. Мне не хотелось возвращаться, и я побрел, куда глаза глядят.
Уже не было видно окон. Была на удивление светлая ночь. В этих краях это редкость. А вокруг не было ничего. Голая степь. Я шёл прямо. Впереди я видел только белоснежную девственную даль. Снег шептался под моими ногами, ветер насвистывал мне что-то на ухо. А я шёл дальше и дальше, беспощадно разрывая снежную скатерть своими ногами. Я не помню, как я потом упал, отчего потерял сознание, сколько времени пролежал на морозе. Очнулся от того, что моё лицо лизал пёс. Я открыл глаза, уже было светло. Он смотрел на меня, и его взгляд будто говорил: «Ну, вот и ладушки, а то уж думал, что опоздал». И я понял, что мог замёрзнуть. Что этот пёс разбудил меня, и не дал умереть. Кое-как я поднялся на ноги, и отряхнулся от снега. По своим же следам пошёл обратно. По пути встретил своих друзей. Они уже паниковали. Я ушёл около девяти вечера, а сейчас был седьмой час утра. Я рассказал, что случилось, и мы пошли домой. Зайдя в дом, первым делом я принял на душу грамм двести «крепкого». В теле сразу потеплело, и я повеселел. Пса хорошо накормили, и он уснул под лестницей.
Этого пса я видел ещё вчера, когда мы только подходили к дому. Он подбежал ко всем по очереди, обнюхивая и ласкаясь. Я потрепал его за уши, на том и разошлись. Джинн оказался бездомным. Люди, которые жили в этом посёлке, постоянно подкармливали его. Я его взял с собой, откормил, и он стал таким мощным статным кобелём. Джинн уже давно умер. Я похоронил его на нашей фамильной земле. Там вся моя семья от прапрадеда. И пусть все говорят, что это неправильно, мне плевать. Этот пёс стал членом моей семьи. Даже, наверное, частичкой меня самого. Этот пёс стал мне другом. Этот пёс спас мне жизнь. И я должен был как-нибудь его отблагодарить. Но всё равно, мне кажется, что я у него в долгу. И буду должен до конца дней своих.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры


63

Встань на колени, чтоб понять

Часть 1. У ОБРЫВА

Дорога была скучной, утомительной. Не радовал и пейзаж. Июль! За окнами машины выжженная степь, она даже не серая, а какая-то пегая, с седыми островками ковыля.
Шестилетние сыновья-близнецы расположились на заднем сидении, а Таня на посту – рядом с мужем Сергеем. Чтобы мальчишки меньше мутузили друг друга, она рассказала им только что придуманную сказку. Когда ответила на Стёпкины вопросы, предложила Димке сочинить продолжение.
Дима был ещё тот фантазёр-врунишка! Недолго думая, такое насочинял, что конца-края у сказки не предвиделось никогда.
Потом сыновья задремали. Таня вполголоса рассказывала мужу о своих тревогах: ведь ехали они навестить родителей после печального известия о болезни её отца.
– Танюш, ты чего заранее волнуешься? Приедем и увидим своими глазами, поможем, поживём недели три… Всё будет хорошо!
Муж на ходу прижал её голову к своему плечу. И Татьяне стало опять покойно и надёжно.
– Ты у меня психотерапевт! Умеешь утешить!
– Я простой мужик, который любит свою жёнушку, – засмеялся Сергей.
Через пару часов после поворота начался подъём к перевалу.
Проснулись ребята.
– Мама, пить!
– Мама, писать!
– Мама, жарко!
Понеслись просьбы…
Сергей остановил машину на пустой грунтовой дороге, сводил сыновей в чахлые кустики, потом решил подкачать колесо.
Татьяна, крепко держа детей за руки, подошла к обрыву, попятилась шага на четыре. Страшно!
Вдали всё так же печалилась задумчивая степь, над ней зависло сиропное марево жары… Полдень. Солнце старательно палило, ему не мешали ни облака, ни тучи.
Посмотрев вниз с шестиметровой высоты, Татьяна не поверила глазам, а потом захлебнулась восторгом!
Под откосом живым несмелым островком росла ярко-зелёная трава, розовым облаком цвёл какой-то кустарник. Извивался узкой ленточкой и напевал еле слышную нездешнюю песню ручей, спешивший ниоткуда никуда. Но это не всё!
На чудном живом острове паслась кобылица с двумя жеребятами. И мать, и детёныши были одной масти – горячей и яркой! Таня забыла, как называется такая масть, да это неважно, потом вспомнит!
– Стёпа, Дима! Посмотрите, какое чудо!
Пацаны стояли вялые, равнодушные, скучные. Оживились, когда стали о чём-то спорить, обзывать друг друга. Они бы уже и подрались, если бы их крепко не держали за руки.
Мать не обращала на детей внимания, она застыла у обрыва, очарованная увиденным. Размышляла:
– Разве не чудо, когда в безжизненном пространстве вдруг ярким разноцветьем пестреет чья-то жизнь? Это…как травинка, пробившаяся сквозь асфальт! Глядя на неё, ощущаешь муки стыда за свои человеческие слабости и панические настроения по пустякам.
Подошёл Сергей, прервал её мысли.
– Что вы тут увидели? Танюш, ты прямо где-то не с нами!
– Посмотри, Серёжа! Как это возможно?
Муж тоже увидел маленький оазис.
– Здорово! Видишь, как мало нужно для жизни? Всего-то немного воды.
– Зато наши дети растут равнодушными! Уведи их отсюда подальше, пусть у машины конфликтуют, а я здесь ещё постою!
Сергей, опустившись на колени, стал завязывать Стёпкины шнурки. Завязал, а потом громко хмыкнул! Таня встревожилась:
– Что такое?
– Быстро на колени! – крикнул муж.
Пока она в недоумении смотрела на него, он сильно дёрнул жену за руку.
– Да опустись же ты, встать рядом на колени!
Мальчишки с любопытством смотрели на родителей, замерев на месте.
Татьяна послушно встала на колени рядом с Сергеем. Засмеялась:
– Молиться будем? О чём?
– А теперь посмотри под обрыв!
Таня не увидела никакой лошади, травы, ручья…
– Теперь ты поняла, что детям ничего не было видно?
Поднявшись с колен, каждый из них взял на руки по ребёнку. Мальчишки завизжали от радости!
– Хотим туда!
– Давайте спустимся!
– Можно погладить жеребят?
– А вдруг у них нет хозяина? Они дикие?
Эмоции! Вопросы! Предложения!
Татьяна заплакала.
– Мама, ты чего плачешь? – Дима обнял её за шею.
– Дура я дура! Теперь на всю жизнь запомню: чтобы понять детей, нужно встать на колени! Ведь я притчу о похожей ситуации ещё в институте слышала. Слышала, да забыла. Сегодня открытие сделала!
Её слёзы ещё не высохли, а она уже улыбалась. Так обычно бывает у детей…

Часть 2. ПОТЁРТАЯ КНИЖКА

В школьной библиотеке районного центра списали потёртые, зачитанные до дыр книги, потом их выбросили в зольную яму возле котельной. Золы скопилось за месяцы отопительного сезона много: метра два глубиной.
В полдень торопились две подружки-второклашки, они опаздывали на урок, поэтому пошли коротким путём мимо кое-как огороженной зольной ямы.
– Смотри, Ирка, книжки! Ещё не сгорели! – закричала девочка Саша.
– Сгорят, видишь: нижние уже дымятся! Пойдём отсюда, а то увидят! Когда недавно в яму дяденька попал, а потом умер, нам на линейке говорили, чтобы мы близко не подходили! Из школы выгонят!
Но Саша, казалось, не слышала подружку, она смотрела на любимую свою книжку »Голубая чашка», которую недавно сдала в библиотеку. Весь вечер она и мама «лечили» потрёпанную книгу: проклеивали странички, обновили обложку, даже картинки подправили цветными карандашами!
Книжка лежала недалеко от края ямы поверх других книг.
– Ира, подожди, я достану Гайдара. Я сейчас…
Девочка сбросила со спины рюкзак и протянула руку к книгам. Ноги поехали в яму, и она оказалась почти по шею в горячей золе.
Подруга закричала, из котельной выбежал кочегар.
Когда он внёс девочку в школу, одежда её дымилась, а в руке она крепко держала любимую книжку.
Уборщица окатила ребёнка ведром воды, стала стаскивать лохмотья зимней куртки…
Сашу с мигалкой и сиреной увезли за восемьдесят километров от посёлка – в областной ожоговый центр.
Спасти её было мало шансов. Весть о девочке, попавшей в зольную яму, разнеслась по всей округе. Районная администрация, как никогда, изыскала средства, ресурсы для спасения девочки. Из Москвы самолётом доставили специальные лекарства и оборудование. Саша была старшим ребёнком самой обычной семьи, у которой не было влиятельных родственников. Начальство старалось, потому что боялось, что полетят головы за халатность: второй случай за месяц падения в зольную яму.
В больнице с дочкой постоянно был папа, он не отходил от неё ни на шаг. Мама приезжала через день: второй ребёнок был крошкой-грудничком.
Прошло несколько месяцев, Саша всё ещё была между жизнью и смертью.
Во всех сёлах района переживали за девочку, поэтому, когда потребовалась в очередной раз кровь, желающих стать донорами было много.
В конце апреля опять понадобилась кровь, с вполне конкретными данными: вторая группа, резус отрицательный.
Сначала взяли кровь на развёрнутый анализ у семнадцати человек. Через несколько дней участковый врач одного посёлка вечером пришёл к местной учительнице.
– Татьяна Ивановна! У Вас какие планы на завтра?
– Завтра выходной, пригласили на день рождения!
– Вы туда не ходите! В понедельник рано утром придёт машина из района за Вами. Кровь будут переливать Саше. Я Вам тут написал, чего нельзя пить, есть перед переливанием. Всё очень строго, потому что прямое переливание тёплой крови будет.
– А сколько человек туда поедет?
– Только Вы. Только Ваша кровь идеально подходит девочке, на Вас надежда.
Вера Ивановна задумалась. Ей не было жалко своей крови, она подумала, что ведь мало это будет для обожжённого ребёнка.
– А хватит моей крови?
– Конечно, нет! Но пользы от прежде перелитой мало, решили попробовать такое лечение. Здесь нужно совпадение всего состава крови. Пока Вы – один такой донор, но ищем других!
В шесть утра понедельника пришла машина скорой помощи. Татьяна Ивановна посокрушалась, что ради неё одной гоняют машину, она могла бы на электричке добраться до города. Но у неё не спросили, поэтому послушно села в машину.
Хотя был конец апреля, по обе стороны дороги лежал снег, тайга выглядела зимней, а в городе снега не было, асфальт чистый, сухой, на газонах несмело зеленела травка.
Девочка лежала на специальной низкой кровати в вентилируемом песке. Жужжали вентиляторы поддува. Сначала Татьяна Ивановна увидела отца девочки: мужчине было лет тридцать.
– Смуглый или загорелый? Летний загар сохранился? – потом она поняла, что так чернеют от горя.
Уложили женщину на каталку, укрыли простынями.
– Зачем мне лежать? Я могу сидя кровь сдавать.
Немолодой доктор тихо сказал:
– Нельзя сидеть, можете упасть от слабости.
– Возьмите больше крови, я выдержу!
Когда процедура закончилась, медсестра принесла сладкий чай.
– Как Вы?
Белая, как больничный потолок, учительница улыбнулась:
– Я хорошо! Можно мне посидеть с Сашей, поговорить?
– Машина через час повезёт Вас домой, пока посидите, восстанавливайтесь!
Я каталку увезу, стул принесу.
Стул не принесли, на ногах стоять сил не было. Татьяна Ивановна, не думая, просто встала перед кроватью на колени. Так удобнее.
Девочка была красивой: крупные локоны русых волос, чёткие бровки, яркие ресницы. Взрослые глаза, переполненные болью на чистеньком бледном лице. Левая ладонь в шрамах, на правой повязка.
– Ты правой рукой книжку спасала?
– Да, правой! А Вы кто, откуда?
– Я учительница из Ивановки. Ты русский язык любишь?
– Нет, я математику люблю. И читать книги.
Впервые в жизни Таня подумала: – Лучше бы ты не любила читать книги! Сейчас не страдала бы…
– Мои сыновья-близнецы тоже математику больше любили. Сейчас в армии служат.
Татьяна Ивановна улыбнулась:
– Всё, попалась ты, Сашенька! Теперь твой любимый предмет будет русский язык! Моя кровь сработает.
Девочка удивилась:
– Я теперь пятёрки буду получать за диктанты?
– Будешь, конечно!
Потом Татьяна рассказала про свою подругу детства, с которой даже дралась. Вспоминала смешные случаи из школьной жизни…
Она видела перед собой измученного ребёнка, ей хотелось отвлечь девочку от боли хотя бы ненадолго.
– Знаешь, где я в детстве брала книги? Не только в библиотеке. Моя мама, пока была инвалидом после аварии, работала сторожем на базе вторсырья. Там на территории стояла огромная металлическая клетка, доверху наполненная макулатурой. Когда совпадали мамины дежурства с воскресеньем, я рано утром шла к ней на работу и до позднего вечера сидела в этой клетке, читала книги. Я выбирала самые потрёпанные, в них часто не хватало страниц, не было обложки. Но они были самые интересные! Мама с трудом уговаривала меня вылезти из клетки, чтобы перекусить, но я опять возвращалась туда! Я не смела брать книгу домой, ведь её взвесили, а не выбросили. Получилось бы, что я её украла. Так было несколько лет, пока однажды меня не увидел мамин начальник. Удивился моей любви к чтению и разрешил брать книги домой не только для чтения, а насовсем. В этой лучшей в мире клетке я была такой счастливой и свободной в выборе, как никогда больше. Вот на что способны книги! Именно в той клетке я прочитала сказку, которую помню и люблю до сих пор. Хочешь, я расскажу тебе «Три апельсина»?
Сашу клонило ко сну.
Девочка согласно мотнула кудрявой головой. Под сказку заснула, не услышав конца волшебного сюжета.
Уткнувшись лбом в край кровати, стоя на коленях, заснула учительница.
Медсестра тронула её плечо, показала глазами на дверь.
В коридоре стоял отец Саши, он быстро подошёл поблагодарить Татьяну Ивановну. Протянул конверт с деньгами.
– Вот возьмите! Это нам родственники из Греции прислали, мы в состоянии отблагодарить! Вам восстанавливаться надо, из Вас почти литр крови взяли!
Таня резко оттолкнула руку мужчины.
– Я бы и два литра отдала, если бы можно было! Лишь бы помогло нашей девочке… До свиданья! Саша спит, проснётся – передайте привет!
Во вторник вечером опять пришёл участковый врач, сказал Вере Ивановне, что девочке стало намного лучше.
Через пять дней в той же больнице Саше опять перелили чудодейственную кровь учительницы русского языка. И конец сказки девочка услышала.
После сказки, укола и влитой крови Саша заснула, а Вера Ивановна, сидя на этот раз на стуле, держала в своей руке детскую ладошку. Она боялась, что разбудит ребёнка, если освободит руку.
Так и сидела, пока не задремала сама.
Ей приснилась маленькая весёлая девочка в жёлтом платьице, которая играла перед крыльцом дома с рыжим котёнком. Котик сердился, иногда шипел, выпускал коготки, покусывал пальчик малышки, а она безудержно смеялась. – Хохотушка! Пойдём обедать! – подхватила её на руки мама, – а котёнок тебя подождёт, я его уже кормила!
Но девочка вырвалась из материнских рук и весело побежала своими ножками в дом, чтобы успеть спрятаться!
Когда мать вошла следом, девочки в доме не было. Нигде не было! Давно не было! Никогда больше не будет!
Татьяну сопровождали к машине врач и медсестра. Уж очень слаба она была. Она устало спросила врача:
– Может, моя кожа поможет? Я готова дать…
– Нет, кожа не нужна, – доктор очень внимательно посмотрел на щедрого донора.
– Лишь бы выжила Саша! – шептала женщина всю дорогу домой, – лишь бы выжила! Помоги ей, Господи!
Не знали Сашины родители, не знал доктор, не знала Саша, что двадцать лет назад в областной больнице другого города умерла от ожогов весёлая девочка-хохотушка - дочь Татьяны Ивановны…
Саша должна, Саша обязана жить за двоих…

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и и редактуры

64

В ЕЁ ГЛАЗАХ

Сияние

Непослушные рыжие волосы едва касались плеч. На бледном лице горели яркие, как с обложек детских пластинок, глаза. Они были самым замечательным в ней: ярко-голубые с бирюзовым сиянием. Сначала в комнату входили глаза, а потом Катя.
Мне было 13, ей – 11. Она сказала тогда, что будет писать письма и я, конечно, тоже обещала, что буду. В горле колом встала карамельная конфета, которую второпях сунула то ли Катина тетушка, то ли Катин дядюшка. Так и запомнился ее переезд: все суетятся, бегают, переговариваются; что взять, что выбросить; по полу разбросаны пальто, кастрюли и много всего другого, а мы сидим на диване. К высохшим слезным дорожкам прилипли волосы. Я давлюсь карамелью, а подруга смотрит сквозь меня.
Этот взгляд появился год назад, когда умерла ее мама, потом, месяц назад - снова, когда мы нашли «застывшего» на диване отца и Катю забрали. Также она смотрела на меня из окошка отъезжающей в приют машины, и вот теперь - здесь, когда родня приехала из Ленинградской области, забрать сироту.
Момент расставания стерся. Помню, был холодный зимний вечер, так что в окна подъезда на полпальца вмерзла снежная корка, а при разговоре взрослые выдыхали морозный воздух. Кто-то отвез меня домой.
Катины глаза снились мне каждую ночь. Она вернулась, ее родители живы: катин папа принес нам огроменный арбуз. Катаемся на горках и все по-прежнему: мы - вместе, в школе и дома, так удобно жить в соседних подъездах!
Потом снилась реже. Наверное, в Заполярье коротки не только зимние дни, но и память. Иногда переписывались. Друзья в школе так и не появились - я их искала и находила в книгах. Герои романов, повестей и сказок были благородными, великодушными и с ними всегда происходило что-то интересное.
Моей подруге пришлось хуже: двоюродная сестра здорово ревновала родителей к «новой девочке» и устраивала всякие подлости. Все бы ничего, но иногда Катю наказывали. И наказывали очень жестоко: били по голове, оскорбляли, что из нее ничего не получится, упрекали алкашами-родителями.
Мне не хотелось читать эти письма. Подолгу смотрела на нераспакованные пухлые конверты. Маме не рассказывала – что она могла сделать? И на всю жизнь затаила на нее обиду в душе – что мы Катю из приюта не забрали. Читая ровные строчки, я чувствовала, как внутри все сжимается, а слезы текут где-то в гортани. Иногда Катя присылала письма, так и не дождавшись ответа…
Мы не виделись 10 лет
В последнем письме (они становились все тоньше) Катя писала, что учится в Питере. Что ей не очень нравится специальность. Что вышла замуж. И номер мобильного телефона. А тем временем Кировск все больше меня подавлял: равнодушные холодные горы и колонии пятиэтажных домов. Даже люди казались серыми, безликими, неподвижными и, поступив в аспирантуру, я уехала в Петербург.
…
Условились встретиться в Летнем саду. В то сентябрьское утро, сквозь листву пробивалось теплое солнце, я жмурилась и вновь переводила взгляд на прохожих – вдруг она? А потом – и правда она: идет и улыбается, как в моих снах. Обнялись, задохнулись, немного поговорили.
Худенькая, черты лица как-то заострились и глаза изменились: серо-голубые, грустные, даже когда улыбается.
Она была не одна: муж стоял немного позади. Темная фигура в лучах солнца. Они жили сейчас на даче у его родителей. Я одолжила им денег.
Удивительно, но, проживая в одном городе, мы больше не виделись.
Защитив кандидатскую, я преподавала на филфаке. Немногие романы заканчивались, едва начавшись. С корпоративов и других празднеств я сбегала так быстро, как только могла. Дома было спокойно, тепло и много книг, манящих иными мирами, временами и людьми.
Я звонила Кате в праздники, отвечала она сухо, всегда торопилась. Я тосковала по ней, начала вновь и вновь перечитывать письма, будто между строчек пыталась ее найти. Однажды трубку снял мужчина и через несколько минут расспросов «кто и что» сказал: «Так Катька же померла».
Съездила на загородное кладбище, омыла деревянный крест. Осенний ветер трепал листья выцветшего венка. Я присела на скамеечку около соседней могилки. В сером небе не было никакого смысла.
-Ты, дочь, хоть перчатки надень, - я вздрогнула от неожиданности. Рядом проходил священник. Он был в черном, а борода – белоснежная.
-Спасибо, - только и сказала я. Спрятала раскрасневшиеся ладони глубоко в карманы пальто.
Приехала домой, всё было, как прежде: ноутбук, стеллажи книг, стопка непроверенных дипломных работ и аквариум с рыбками. Единственная привязанность, на которую я решилась.
А у Кати осталась дочка четырех лет. Я о ней даже не знала. Мне разрешили навестить малышку в приюте. Настя. Светлые, кудрявые волосенки торчали в разные стороны, алый ротик сжат в одну линию, а яркие, почти синие глаза глядели исподлобья. Будто снова Катя в приюте, а мы с мамой ее навещаем.
Не заметила, как стала приезжать каждую неделю. Девочка радовалась каждому посещению, тянула ручки ко мне и плакала, когда заканчивалось время приема. Один раз позволили взять ее в зоопарк.
Мы ходили от клетки к клетке, я что-то рассказывала, а в руке лежала невесомая настина ладошка. Она улыбалась, а я глотала набегавшие от разу к разу слезы и улыбалась в ответ.
Документы у меня - в порядке и скоро Настя переедет ко мне. Купила мандарины, она их любит, как и мать. Катя называла их новогодними семечками.
Еду на машине забрать дочку. Мечтаю.
«Можно отдать ее на бальные. Нет. Лучше на балет. И языки, детям легко даются языки».
Вот и приют. Улыбающиеся зайчики, козочки и колобки, а пахнет столовой. Заведующая отводит взгляд и убивает:
-Да, Довлатовы изъявили желание стать опекунами. Они же какие-никакие - родственники. Понимаете?
-Полина, Эдуардовна, да, как же так? Почему два месяца тянули, «мариновали» ребенка здесь? А теперь – здравствуйте, вот мы приехали, - не выдерживаю я.
-Я не знаю, Арина Константиновна, - вздохнула заведующая и скрестила руки на груди, - Может, были не в курсе. Похоронами соседи занимались. Вы можете с ними поговорить, решить все как-то миром, - она нервничает: трет указательным пальцем висок. Киваю.
-Где они?
Входим в гостевую:
- Мама, мама, - Настя вырывается из рук постаревших дядюшки с тетушкой.
Обнимаю ее, сама нервничаю, но глажу по кудрям: все будет хорошо.
Дядюшка-тетушка притерно улыбаются. Охи, вздохи: все так неожиданно. Я сдерживаюсь, как могу, а в голове крутится: «Били ребенка по голове, наказывали ремнем и шлангом от старого пылесоса. Потом оставляли дома, чтобы скрывать побои». Прошу поговорить наедине.
Говорят. В животе все сжимается, но вежливо выслушиваю.
-Да, если бы мы только знали.
-Совсем не звонила.
-Так переживали.
-Такое горе
…
Смеюсь, истерически, взахлеб, почти до слез. Они, наверное, решили, что я сошла с ума. Дядюшка направляется к дверям. Но я не даю: цитирую катины письма. Одно за другим. Пытаются возражать, но я продолжаю и, в конце концов, они умолкают.
…
Еду домой на минимальной скорости, руки немного трясутся, но не курю: с детского кресла улыбаются голубые глаза.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и и редактуры

65

САМОЕ ГЛАВНОЕ

Стоял теплый осенний вечер. Валентина Ивановна неторопливо шла домой. Детский сад был недалеко, поэтому на работу и с работы она всегда ходила пешком. Валентина Ивановна особенно любила эти вечерние прогулки. Не спеша шагая по тихой улице, она всегда обдумывала свой день. Чем удивили, порадовали её воспитанники сегодня, а может и огорчили, не без этого... Сегодня, играя в магазин, заспорили кто кем будет. Она улыбнулась, вспомнив растерянное лицо Сони.
- Валентина Ивановна, а я не знаю кем я хочу быть.
- Ничего, Сонечка, у тебя ещё много времени чтобы выбрать профессию.
Главное чтобы вы все выросли хорошими людьми: добрыми, честными, трудолюбивыми.
Валентина Ивановна подошла к калитке и увидела на крылечке незнакомую женщину.
- Здравствуйте, вы ко мне? - спросила она незнакомку.
- Вы, Краснова Валентина Ивановна?
- Да, чем могу быть вам полезна.
- Я приехала чтобы сказать вам спасибо, - ответила женщина.
- Мне, за что же? По-моему мы не знакомы.
- Это совсем неважно, - взволнованно сказала женщина. Валентина Ивановна, мой сынок болеет с рождения. Он совсем не может ходить. Мы долго ждали, искали. И вот, наконец, замечательный доктор, Иванов Роман Александрович, сделал нашему мальчику операцию. Сейчас он уже может стоять и делает несколько шагов. У Романа Александровича золотые руки. Мы не знали как отблагодарить его. А он только посмеялся и сказал: « Если хотите отблагодарить, то скажите спасибо Валентине Ивановне Красновой. Это она первая разглядела во мне врача.»
- Ничего не понимаю. Какой Роман Александрович? Пройдемте в дом — пригласила она.
- Нет, нет. Я проездом и очень спешу. Спасибо вам. - Еще раз сказала незнакомка, вложила в руки изумленной Валентине Ивановне букет и растворилась в темноте. А Валентина Ивановна в раздумье постояв на крыльце, зашла в дом. Она не раздеваясь опустилась на диван. « Иванов Роман Александрович» — вертелось у нее в голове. Что-то знакомое слышалось в этом имени. Она решительно встала, подошла к шкафу, достала фотоальбом и торопливо стала перелистывать страницы. «Вот он «— улыбнулась Валентина Ивановна, увидев кудрявого мальчишку с огромными карими глазами.
- Ах Рома, Рома. Зачем же ты открутил кукле ножки. Одевай-ка халат, бери инструменты. Будем лечить бедняжку. Вот вырастешь, Рома, станешь врачом. Будешь лечить людей. А они скажут тебе спасибо.
Значит стал-таки Роман врачом. С фотографии на нее смотрели улыбающиеся лица детей. Вот непоседливая егоза Верочка. Всегда и во всем стремилась быть первой. Стала тренером по фигурному катанию, теперь сама учит уму разуму непоседливых девчонок и мальчишек. А вот Танюшка. С детства любила лепить песочные куличики. А теперь лучший кондитер, все в городе знают её торты и пирожные. А это Иван. Хотел быть «морякистом». Управляет военным кораблем на Балтике. А вот Вовка. Вовка— добрая душа. Всегда помогал всем, кому требовалась помощь, строил кормушки, возился с бездомными кошками и собаками. Теперь водит автобус. Но доброты и сердечности своей не растерял с годами. Не задумываясь удочерил двух девочек своего друга, когда с ним случилась беда.
Валентина Ивановна смотрела на лица детей, давно уже ставших взрослыми. Они все шли разными дорогами, выбирали разные профессии, стали мастерами своего дела, но самое главное — они выросли хорошими людьми: добрыми, честными и трудолюбивыми.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и и редактуры

66

Тепло маминых рук


- На-а-а-а-дя – громкий пронзительный крик был слышен далеко за пределами маленького дворика.
Худенькая большеглазая девочка наспех собрала не достиранное белье в плетеную корзинку, и бросилась бежать в сторону дома. До речки было рукой подать, и через пару минут она уже залетела в сени.
Суровое лицо мачехи перекосилось от резко подступившей волны боли. Она еле стояла, тяжело облокотившись о косяк грубо сколоченной двери. Обе руки судорожно поддерживали большой, уже опустившийся живот.
- Надя, беги за бабкой, сил уже нет терпеть – губы женщины, и без того всегда плотно сжатые превратились в тонкую белую полоску. Она сползла на пол, и, не сдерживаясь, застонала.
Схватив, протянутую ей монетку, девочка пулей полетела через деревню. Дома все были наспех построенные, некоторые даже с соломенной крышей, зато новые.
Стоял теплый сентябрьский день тысяча девятьсот сорок пятого года, и осталось позади тяжелое военное время. Но забыть перенесенные испытания Наденька еще не могла. Продолжали сниться усталые солдаты, предсмертные крики, и страшный пожар, стерший с лица земли всю деревню. А в предрассветные часы, и того хуже, глаз уже не сомкнуть, и стеной перед внутренним взором проходили видения. То глубокая яма в лесу, где неделю прятались с мачехой от немцев, то жуткое пепелище, с голыми черными печками, вместо деревянных крепких домов.
Но, главное, что они живы. Эта мысль грела и несла с собой счастливую улыбку.
Девочка была благодарна мачехе, которая не бросила ее в голодные военные годы, делилась последней пайкой хлеба, прятала и укрывала от вражеских солдат. Но она родной ей так и не стала. Маму Наденька потеряла в три года. И почти стерся из памяти ее облик, разве только соломенные выгоревшие волосы и темные глаза еще хранились в дальних закоулках сознания. «Интересно, каково это – ощущать тепло маминых рук» – думала девочка, и тайком вытирала слезы.
Александра была строга к падчерице, нагружала ее работой и не давала спуска. Даже вечером Наденька сидела дома. Она вязала, шила, штопала при тусклом свете лучины, в то время как ее сверстники играли в прятки в соседнем дворе. Но девочка не роптала, была вежлива и послушна, чем заслужила безоговорочное доверие мачехи.
Занятая своими мыслями Наденька не заметила, как добежала до дома бабки-знахарки. На громкий стук девочки вышла старенькая, лет восьмидесяти женщина, и без промедления начала собираться. Протянутую монету она отвергла, со словами: «Вам самим больше пригодится, чаем меня лучше напоите». Баба Катя была добрая, всем помогала бесплатно, разве что, время от времени брала буханку хлеба, или корзиночку лесных вкусностей. Она и папу Наденьки вылечила.
Отец вернулся с войны в октябре сорок четвертого, с недолеченной раной, которая начала гноиться, поднялась температура. Но баба Катя травок каких-то насыпала, отвар приготовила для промывания, и выходили родные несчастного. Через месяц уже сам дрова рубил.

Первые роды Александре дались тяжело. Десять часов баба Катя провела у постели страдалицы. Да и немолода была уже Надина мачеха – весной исполнилось тридцать четыре года. А, когда роженица начала терять сознание, знахарка принялась давить на живот, ждать еще было опасно и для женщины, и для ребенка.
Наденька, пока мачеха мучилась, не могла найти себе места. Она помогала бабе Кате — грела воду и кипятила тряпочки, подметала и несколько раз перемывала пол, хотела было заштопать папину рубаху, но руки дрожали так, что иголка выскакивала. Надя долго молилась под образами о скором разрешении мук роженицы, когда, наконец, услышала писк новорожденного.
Какое же это было маленькое, худенькое чудо! Бог смилостивился, и внял ее мольбам, послав на свет крошку.
У Александры сил не было даже, чтобы подняться, посмотреть на ребенка, поэтому всеми заботами баба Катя нагрузила Наденьку. Девочка так боялась брать на руки малышку, но, когда, наконец, решилась, отпустить больше не могла. Да и кроха, почувствовав человеческое тепло, жалась к Наденьке всем тельцем.
Отец вернулся с полевых работ только поздним утром, когда девушки, усталые, спали. Он не сразу заметил нового жителя, ребенок лежал в надежном кольце Надиных рук, но, когда разглядел, тут же принялся будить старшую дочь, с вопросами. Тимофей был рад девочке, хотя, конечно, мечтал о маленьком помощнике. Ведь взрослые сыновья давно жили своей жизнью, и разбрелись по другим селеньям. А работы после войны было пруд пруди – и в доме, и деревне, и на пашне.
Александра быстро встала на ноги. Но, через пять дней после рождения маленькой Эмилии, в избу вошел встревоженный отец.
- У меня нога раненная сегодня целый день дергает, значит, непогода близко. Если до дождей картошку убрать не успеем, гнить начнет. Саша, собирайся, иначе зимой с голоду умрем.
Он вышел, тихо притворив за собой дверь, чтобы не потревожить ребенка. На улице, действительно начала чувствоваться осенняя недоброжелательность. Ветер больше не накатывал мягкими волнами, он стал порывистый, колючий. Небо постепенно затягивало тяжелыми тучами, и деревья, спешно сбрасывали разноцветные листья, готовясь к долгому безмятежному сну.
Мачеха начала быстро собирать вещи. Она побросала в корзину все необходимое, налила кувшин воды и завернула в тряпочку половину испеченного вчера хлеба. Надя смотрела на все это как будто со стороны, не до конца понимая, что происходит. Но, когда сообразила, что родные уходят не на один день, испугалась. Ее накрыла волна холодного, дикого ужаса.
- Мама, а Миля как же? – Надя стояла напротив двери, готовая преградить собой выход – Мне же кормить ее нечем… - Голос не слушался девочку, тело била нервная дрожь.
Мачеха посмотрела на Надю – строго, хмуро, недобро…
- Не выроем картошку сейчас, зиму не переживем, есть нечего будет. Попросить не у кого, все такие же, с крохи на кроху перебиваются. Теперь что будет…– Она бросила прощальный тоскливый взгляд на люльку, и скрылась за дверью.

Надя понять не могла, как у мачехи сердце такое выдержит? Они же с отцом Милю на смерть оставили! Коров и коз в деревне нет, молока взять неоткуда…
Надя поила Милю теплой водой – связала узелком тряпочку, обмакивала в кружку, и давала ткани пропитаться. Малышка с удовольствием причмокивала такое подобие соски, и засыпала. Но вода молока не заменит, и ребенок начал проспаться все чаще.
Когда с трудом в очередной раз за ночь удалось уложить кроху, Надя расплакалась. От своего бессилия, никчемности, и невозможности помочь. Когда желудок издал характерный голодный звук, девочка с неохотой побрела к столу. Ее жгла мысль, что она будет кушать, а Миля нет. Но бесконечно себя терзать бессмысленно. Надя отломила большой кусок хлеба и тихонечко начала жевать.
- Хлеб! А что, можно же и его положить в тряпочку, размочить в воде и дать маленькой! – идея настолько стремительно ворвалась в мозг девочки, что она даже забыла прожевать очередной кусок, и чуть не подавилась.

Мачехи не было три дня. Она появилась неожиданно, ступала мягко и осторожно. И, подойдя к люльке, тяжело вздохнула, ведь ребенка там не оказалось. В доме царила звенящая тишина…
Лицо женщины посерело, она судорожно хватала ртом воздух, но все равно дыхание никак не восстанавливалось. Она опустилась на пол, и несколько минут неподвижно сидела, пока ноги не начали слушаться. Александра поднялась и все так же тихо подошла к дремавшей на печке Наде.
- Умерла?!– это был не вопрос, и не восклицание. Александра вложила в одно слово десятки интонаций, все, что не могла выразить эмоциями.
Надя осторожно слезла и, показав рукой на другой край печи, прошептала: «Спит».
Мачеха сначала не поняла, куда показывает девочка, но когда разглядела укутанную Милю, разразилась едва сдерживаемыми до этого рыданиями. Она обнимала падчерицу и страстно шептала «спасибо тебе, доченька».
Наденька тоже плакала, ведь только сейчас она, наконец, поняла, каково это — ощущать тепло маминых рук.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без редактуры и корректуры

67

Морской аврал или, как Север воспитывает настоящих мужчин


Север! Там далеко-далеко есть загадочный край весь покрытый льдами вечной мерзлоты. От одной мысли о Севере по телу проходит колкая, молниеносная дрожь. Не кажется ли Вам, что это далёкая, непредсказуемая, дикая и одновременно сказочно-снежная страна, где шершавый холод пытается пробраться в самые потаённые места великой Вечности? О, да, это уникальное безмолвно-шумное пространство, где раскаленными от холода искрами возгорается северный снег и брызжет бенгальским огнём на белом свету дневного полусонного солнца. Холод-беспредельщик, подгоняемый ветром, вдруг как разбежится и не может остановиться, носясь неделями по пустынным, ледяным территориям неподступный Арктики. Крутясь вихрем вдоль сливающихся с небом ледяных мегаполисов страны гигантских кристаллов-айсбергов и кромешной белизны, он, холод, подхватываемый ветром, всецело отдаётся его власти, и словно на невидимой перине кружит и кружит в убаюкивающем вальсе колко-игольчатого снега! Так выглядит вечность: холодная, пронзительная и прекрасная!
Север чудесен! Нет более завораживающей картины в мире, чем снежная феерия. Чудо превращения воды в сказку можно ощутить только на севере, где тайны и загадки возносят тебя к непознанным высотам хрустальной вечности нетающих снегов. Это чудо перевоплощения водной стихии навевает тайный страх и заставляет путешественника всё шире и шире открывать плотные завесы многочисленных тайн Северной земли. И когда человек сталкивается с подобным, то жизнь его становится остросюжетным фильмом! И если этот человек мужского пола, то держитесь северные коварства, наших мужчин так просто не возьмешь. Закроем же глаза и окунёмся в белоснежный и жуткий мир леденящего Севера. Посмотрим же фильм-историю! Приготовьтесь, сеанс уже начинается! ...
У каждого человека есть заветная мечта, которая должна осуществиться благодаря желанию, целеустремленности и настойчивости. Таким целеустремленным человеком является мой дедушка Николай. Я очень горжусь тем, что имею возможность общаться с дедулей. Особенно я люблю слушать увлекательные и содержательные истории из его жизни. А жизнь-злодейка порой преподносит нам сюрпризы, заставляя выбирать между простым и сложным. Для моего дедушки выбор очевиден. Он всегда идёт по жизни целеустремлённо, стараясь не обращать внимания на трудности, и поэтому с лёгкостью преодолевает жизненные преграды. Вот как это было.
Молодость, любопытство, бесстрашие, уверенность, дерзость и жажда непознанного вот, что можно сказать о Коле, тогда, в те счастливые годы его юности. Николай окончил школу, отслужил в рядах вооруженных сил, и перед ним и его друзьями открылась дверь в интересный мир и новую взрослую, самостоятельную жизнь. Когда Панюшкину Николаю исполнилось двадцать два года, он круто изменил свою судьбу (это был 1966 год). В поисках приключений он с присущим ему свободолюбием и напором, следуя зову своего сердца, приехал в удивительный, далёкий край вечного холода – могущественный и магнетический Север!
И вот он, юный и отважный, уже на Великом Севере, в месте полном неимоверного простора для самоутверждения и проявления себя в огромном Арктическом мире. Перед ним открылись бескрайние морские просторы Чукотского, Берингова, Охотского моря с удивительными, будоражащими нервы пейзажами. Бесконечное, соединяющееся с величественным морем небо, было словно его продолжением. Картины непрерывных морских волнений очаровывали своей непредсказуемостью: от лёгких всплесков образующих сверкающий хрусталь брызг, до разрушительных водных пастей, поглощающих безвозвратно всё на своём пути. Мысли юноши, словно кисть тайного художника, невидимо рисовали коварность водной стихии, превращая хаос появляющихся от увиденного чувств в разноцветные образы неописуемой природы многогранного моря. Хи-и-и-трое море гипнотически манило шёпотом-шелестом волн и будто по-дружески рассказывало ему о своём сказочно ласковом и одновременно суровом характере. Однако молодость осталась непоколебима, и даже наоборот, стихия воодушевляла парня на отважные и волевые поступки. Всей душой и сердцем он хотел попробовать, прочувствовать, что же такое Его Величество – Север.
Настойчивые поиски, дружное общение с матросами и капитаном одного из судов, решили его судьбу. Чтобы попасть на судно, нужно было пройти обучение. Парня приняли на временную работу и официально направили на обучение, но пока на берегу. Трехмесячные курсы Николай окончил на отлично и получил специальность «Матрос первого класса – рулевой». Вот и настал час проявления мужского характера, когда молодой, уверенный, отважный парень наконец-то встретится с настоящими «морскими волками» в реальных условиях открытого моря.
Теперь мой морской дока знает много интересных историй о моряках, море и его капризном характере. Я продолжу свой рассказ о морских приключениях и волевой натуре моего дедушки.
Море-таки сделало из него настоящего мужчину, который всегда поможет и не оставит в беде. Юноша попал на средний рыболовный траулер-морозильник (сокращённо СРТМ), научно-поисковое судно «Тинкан», на котором изучали состояние рыбы в Охотском море, Беринговом море. На судне были расположены эхолокаторы – специальные приборы, с помощью которых возможно быстро отыскивать большие косяки рыб, высчитывать толщину косяка и расстояние до него. Сам «Тинкан» имел длину сорок метров и насчитывал экипаж, состоящий из двадцати одного человека. Команда «Тинкана» состояла из капитана, первого и второго помощника капитана, старшего механика, повара, радиста, электрика, матросов и рулевого. Каждый знал свои обязанности, но в исключительно сложных ситуациях члены команды помогали друг другу, особенно во время шторма.
«Тинкан», как уже говорилось, выходил в море для поиска косяков рыб. В море, с помощью сетей-тралов моряки ловили пикшу, морского окуня, палтуса, сайру, окуней, треску, сельдь, тунца и другую промысловую рыбу. Часто попадались в сети огромных размеров камчатские крабы, размах клешней которых составлял два и более метра! Панцири крабов и клешни были в шипах, вид их был ужасающе-устрашающим. Попадись такому в клешни – без травмы не обойдётся. Выловленную рыбу закладывали в специальные морозильные трюмы, засаливали, пересыпали сухим льдом и передавали на специальные суда-заводы (БМРТ). Большие морозильные рефреджираторы-траулеры – это огромные плавучие заводы, длиной сто пятьдесят метров и высотой с пятиэтажный дом и экипажем в четыреста человек! Они принимали рыбу в разных видах и консервировали ее прямо в море. Потом отправляли заготовленную рыбу на ближайшие острова, где ее доконсервировали и она поступала в продажу.
Работа на судне длилась по восемь месяцев и такое долгое хождение по морям выдерживали не все. Надо было иметь супер крепкое здоровье, силу воли, мужскую мощь и, конечно же, тренированный вестибюлярний аппарат. Некоторые матросы не выдерживали долгих и суровых морских испытаний и отступали. Постоянная качка выматывала здоровенных мужчин и определяла за них оставаться им в море или нет. Бедняг пересаживали на корабль или другое морское судно, которое в ближайшее время проходило мимо, и отправляли на берег.
Но не все дни, проведённые на судне, были только рабочие. Случались, особенно зимой, чрезвычайные происшествия, когда судно попадало в шторм и обмерзало. Тогда все члены экипажа выходили на спасение «Тинкана» и своих жизней. На борьбу со стихией становились все, за исключением капитана, радиста и рулевого.
Этот зимний аврал мог длиться один - два дня и тогда люди работали в особом, чрезвычайном режиме. Во время шторма дул сильнейший, ледяной ветер, поэтому судно ставили носом к волне, чтобы его не опрокинуло крушащей всё вокруг штормовой волной, как бумажный кораблик. Капитан усиленно искал ближайшее место, где можно было бы укрыться от шторма, или выйти из него. Иногда это становилось невозможным из-за сильнейшего ураганного ветра, рвущего в клочья бушующие волны и набрасывающегося на корабли и другие морские судна. Тогда люди сами спасали себе жизнь, не испытывая страха перед коварной смертью, находившейся так близко. Мой дедушка рассказывал, что члены корабля не боялись самой стихии, а вот страх утонуть в обозлённой, ледяной воде придавал невероятные силы для преодоления наступившей опасности и стремлению выжить. Острый, жалящий холодом и распоясавшийся штормовой ветер кидал судно в пасть разъярённой водной стихии. Ситуация осложнялась к тому же сильным обледенением. Как только нос судна проваливался под воду, людей обдавало «кипящей» ледяной водой. Обмерзало все вокруг и даже люди моментально покрывались тонким слоем льда, но их защищали специальные водонепроницаемые костюмы и, находясь в постоянном движении, лед просто облетал с них. Каждый член экипажа сменял другого через пол часа борьбы со стихией. Они по очереди сбивали лед с обледеневших деталей судна специальными топорами, привязывая себя за пояс цепями или канатами, чтобы остаться на палубе и не быть смытыми очередной волной в море. С каждой последующей штормовой волной толщина льда моментально увеличивалась. За две минуты трос диаметром 20 миллиметров увеличивался в три раза! Холодная, ледяная вода стремилась сломить моряков, леденя и обжигая холодом их открытые лица. Отдыхать времени не было. Они часами со всей силы сбивали настойчивый и цепкий лед. Казалось, ещё немного времени и силы иссякнут! Это было просто ужасно! Моряки говорили, что море в этот момент водного хаоса проверяет мужчин. Если это так, то это очень жестокое испытание…
Но и это ещё не финал. Бывало, рассказывает дедушка, идём браво, море спокойное – тихая гладь, погода ласковая, небо чистое. Только где-то вдалеке лёгкий туманчик, ничто не предвещает беду. Но вдруг у членов экипажа начинают болеть головы, да так сильно, что, кажется, мозг взорвётся. Виски пульсируют, мыслить невозможно, в ушах стоит шум. Спустя два часа входят они в ту далёкую туманную видимость и тут, вдруг, вот она зловещая «мёртвая зыбь». Вроде бы и море спокойное, но туман всё гуще и гуще. Головная боль усиливается до невыносимости. И сквозь эту жуткую туманную тишину на судно несётся, словно пантера, дикая, разрушительная, огромная волна. Она с силой обрушивается на корабль! И тут необходимо вовремя успеть сконцентрироваться и взять курс на волну. Иначе всем несдобровать, коварное море мигом поглотит судёнышко. Выровняв судно фальшбортом на волну, мы снова неслись навстречу смертельной опасности. Нос корабля как подводная лодка погружался в кипящую пучину. Волна была высокая, прозрачная, без барашков, тихая, можно даже сказать интелегентная, но очень высокая и одна за другой она пыталась потопить «Тинкан». Каждый клочок металла, обшивки судна издавал такой скрежет и скрип, что, казалось, вот-вот оно развалится на кусочки, на мелкие щепки и экипаж погибнет. Нет ничего страшнее бушующей стихии. Какой страх терпели смелые моряки. Капитан судна тогда пытался выйти из зоны туманной видимости и спасти экипаж, и только спустя сутки ему это удалось. Но эти сутки не забыть никогда, особенно тем, кто вышел в море впервые в жизни!
Но дедушка рассказывал, что такие случаи были обычными в зимнем море. После пройденных испытаний можно было наверняка и с полной уверенностью сказать, что мужчины, которые работали на судне, были отважные, смелые, сильные, закаленные природой и ее капризами. Теперь от дедушки я знаю, что море бывает не только удивительным и завораживающим, но и безжалостным, навеивающим страх и ужас! И победить этот ужас возможно, если экипаж судна – настоящая команда!
Сейчас моему дедушке, Панюшкину Николаю Михайловичу, 73 года, и выглядит он значительно моложе, потому что все в своей жизни выполнял честно, безупречно и всегда от чистого сердца. Мой дедушка за свою жизнь работал в разных местах. В его арсенале много интересной и полезной информации для жизни и становления молодёжи. Он многое умеет и имеет возможность донести и передать свои умения людям. Но именно море для него это его гордость, самые бурные воспоминания о молодости, приключениях и суровых мужских испытаниях!

[GREEN]

Авторский (оригинальный) текст без редактуры и корректуры

68

Только по телевизору


Когда фронтовиков начинают расспрашивать о войне, те обычно отмалчиваются. Антисанитария, голод, нервные срывы, боль, неопределенность, отчаяние, смерть… Тому, кто через это прошел, не хочется вспоминать. Мой дед всегда устало отводил взгляд, когда к нему приставали с расспросами. В армию пошел в 1939, а оттуда сразу на фронт, демобилизовали только в 1946, еще год в Тарту «немцев додавливал», а бабушку, которая к нему в сентябре 1945 туда приехала, эстонки обварили кипятком в бане. Дед ее одну боялся отпускать, а она общительная была, язык начала учить: Mis kell on? Который час? Väga meeldiv! Очень приятно! Mis teie (sinu) nimi on? Как Вас зовут? Ма эй ряэги ээсти кеэлт…Я не говорю по-эстонски…Кас кеэги сийн ряэгиб венэ кеэлт?..Кто-нибудь здесь говорит по-русски?..Понравилось эстонцам, оттаяли. Но в баню больше не ходила, мылась в тазиках…А потом поняла, что ждет ребенка. Это была моя мама. Рожать в Тарту бабушка не хотела. Надеялись, что деда вот-вот демобилизуют, но что-то все не отпускали. На восьмом месяце уже хотела одна ехать домой, дед был против, сказал, что рожать будет при нем, дома ли, в поезде, в поле…В конце концов отпустили. И доехать успели. Мама родилась в Барнауле, выросла и родила меня. Пока бабушка была жива, мама иногда шутливо укоряла ее в том, что необязательно было ехать до родных мест, можно было и в Тарту, звучало бы лучше. Бабушка всегда молчала. Мама-счастливый человек, она наблюдает войну только по телевизору. И пусть так будет всегда. Только по телевизору.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без редактуры и корректуры


69

Однажды

Ее звали Таня.
Фамилия Завалишина точно соответствовала ее статусу в классе и отношению к ней учителей. Перебивалась Таня с двойки на тройку и еле тянула школьную программу. Я же была круглой отличницей.
Третий класс, поздняя осень. Наша дружба вылупилась внезапно и была пушистым желтым комочком, пробудившим в нас искреннюю нежность и сильнейшую взаимную симпатию.
В новом учебном году нас посадили за одну парту с целью подтянуть отстающего ученика и пробудить в нем спортивный интерес.
Мы открывали друг друга заново. Оказалось, что она хороший собеседник. И, невзирая на то, что чаще всего помалкивала, она стала прекрасным слушателем для меня и вместительным сосудом для наших фантазий.
Поэтому не потребовалось много времени для того, чтобы я посвятила ее в свои планы. Трудно сейчас сказать, насколько эти намерения были серьезны. За семь лет моей короткой жизни я к тому моменту предприняла три попытки побега. Из детского садика, в котором мне очень не понравился персонал. Из детского садика, в котором меня оставила мама на пятидневку. Из детского летнего санатория, в который приехал навестить меня папа, года два состоявший в разводе с мамой и захлопнувший этим для себя дверь в мое детство.
Но план побега той осени имел совсем иную основу: это уже была тяга к новой жизни , которую взалкала жадная до впечатлений душа и проснувшаяся потребность в героизации своего существования. Самым свежим моим приобретением была книга Александра Неверова «Ташкент-город хлебный». Конечно же, так далеко уехать и разорвать связь с текущим я и не предполагала. Казалось достаточным просто выйти из этого дня, переступив определенные пространственные границы. А там, дальше, все как-то сложится. Будет и героизм, и восторги и все, на что способна фантазия ребенка. Я пересказывала подружке сюжет книги, и глаза мои, наверное, горели нездешним пламенем, она слушала, склонив свою голову на хрупкое плечико, вздыхала, и в ее зеленых глазах разгоралась заря новой жизни.
Я сочиняла наше будущее взахлеб, забывая об уроке. Меня журили и теплым голосом просили соблюдать тишину. На мою соседку бросали злые взгляды и строго призывали к ответственности, оставляя алые записи в дневнике. На следующее утро я замечала ее отстраненность и желание отодвинуться от меня, вжаться в противоположный край своего стула. Но разве мне было до этого дело? Я готовила наше прекрасное завтра!
День побега был назначен неурочно. Его предложила сама Таня. Ее заплаканное лицо в тот день вкупе с вечными двойками в школе и постоянной запуганностью подстегнули меня и убедили окончательно в верности выбранного пути.
Маршрут был выработан заранее. Нам следовало сесть в автобус Зеленоград-Москва под номером 400. Но не в самом городе, где билетеры осуществляют контроль, а на трассе, за поворотом, в деревне Ржавки. Далее мы прибывали в мегаполис и должны были пересечь на метро всю Москву до остановки «Варшавская», не разговаривая ни с кем. Оттуда совсем было близко до города Видное, в котором жила моя бабушка на попечении маминой сестры. Пока тетя в Академии наук, любимая бабушка сможет нам помочь, одолжить денег, откуда же иначе им взяться, благославить нас, купить билет в Ташкент ( все же непременно в Ташкент, там и только там начинается новая жизнь) и долго-долго махать нам рукой, щедро роняя слезы.
После принятого решения устроить побег именно в этот день, мы посчитали излишним продолжить свои уроки. Идя по коридорам, надевая в гардеробе осенние пальто, мы вздрагивали от любого звука, ожидали окриков и рассекречивания. Поскольку наш путь лежал мимо моего дома, и мама была на работе, показалось логичным зайти, взять с собой в путешествие еды, оставаться долго и перекусывать было опасно, спички, газеты, что-то там еще и, конечно же, оставить мой портфель. Кажется, я даже переоделась во что-то более теплое.
Дорога в Ржавки лежала через поле, которое нам необходимо было перейти. 70-е годы 20 века были довольно безопасными, но оказаться одним в огромном безлюдном пространстве, в более позднее время застроенным целым микрорайоном, было жутковато. Преодолевая страх и вырабатывая характер, мы остановились возле речки, пересекающей край поля возле леса, и развели костер.
В эти минуты страх и опасения быть разоблаченными и остановленными на нашем славном пути рассеялись, отпустили нас, и на смену им пришла бескрайняя радость! Мы сделали это! Прошлое, как бы прекрасно оно ни было, но все таки прошлое, позади. А встречает нас долгожданное счастье, таинство пути, взрослая жизнь и упоение неизведанным!
Две одинокие маленькие фигурки плясали возле крошечного костерка, громкие крики их разносил гуляка ветер, разделяя безумный восторг, срывая с головы шапки и распахивая полы пальто. Газеты быстро закончились, собирать хворост мы не решились, а в Танином портфеле были учебники и тетради.
-А ведь они нам больше не понадобятся,- воскликнула я в запале бесстрашия и безнаказанности.
Таня почти не сопротивлялась.
Прошлая нудная школьная жизнь горела хорошо! Корешки книг потрескивали, а листы с пурпурными двойками и тройками мгновенно таяли в жарких объятиях палача.
Потом мы долго еще сидели у затухающего костра, вглядываясь в умирающие угли, привыкая к новой реальности.
К остановке мы подошли уже затемно.
Дальше все было по плану. Почти. Мы сели в автобус. Попали в метро без денег. От остановки «Речной вокзал » до «Варшавской» более 40 минут пути. В центре напротив нас разместилась пара зрелых дам, очень скоро нами заинтересовавшихся. Они расспрашивали нас и слишком быстро для нашего боевого духа раскрыли наш замысел. В комнате милиции также постыдно быстро мы назвали свои имена , городские телефоны, впрочем, их тогда еще не было у нас, и адреса.
Дальше все как-то смутно, скомкано, невнятно.
На милицейском уазике нас привезли в Зеленоград. Был почти час ночи. В состоянии полусна, наваждения помню, как пришла моя красавица мама. Она берет меня за руку и ведет домой. По дороге мы не говорим ни слова. Мы не произносим ни слова и дома и в течение последующих нескольких дней. Никогда больше мама не возвращалась к этой теме.
В школе, куда я вышла на следующий день, и в дальнейшем, никто ни о чем меня не спрашивал. Приходили к нам домой учителя. Но разговоры с ними велись за закрытыми дверями.
Все было как и прежде. Для меня.
Таня отсутствовала в школе больше двух недель. Ко мне посадили другую девочку, с которой я крепко подружилась позднее. Когда Татьяна появилась в школе, на нее буквально обрушилось учительское негодование. Почти на каждом уроке в первые дни звучало: «Где твой учебник? Где твой дневник?» и стыдом загорались листки ее новых тетрадей с очередными двойками. По слухам, в семье у Тани был настоящий скандал. Ее побили и не один раз.
Как мы встретились с ней и что сказали друг другу, и был ли этот разговор, я не помню. Совсем.