[GREEN]

Номинация ждёт своих соискателей.

Желаем Всем УДАЧИ!

[GREEN]

№ 1

Нежная музыка смерти.

Мы сидим в ресторане. У Алика завтра концерт, и я слежу, чтобы он не слишком набрался... Алик рассказывает о том времени, когда он ещё только начинал, играл в кабаке, подшабашивал и на похоронах, когда филок не хватало. Там, в ресторане, познакомился с официанткой Олей.
Однажды они вдвоём пошли в подсобку покурить. Сам не заметил, да и не помнит теперь, как от дежурных комплиментов перешёл к поцелуям; а потом, прижав Оленьку к стене, задрал на ней юбчонку и – как полагается крутому мачо (а таковым нетрудно себя считать после ещё не остывшей в ушах ресторанной ламбады и разных там бесаме мучо) – овладел ею...
С тех пор между ними законтачило... В музыке и сексе есть нечто родственное, говорит он, порой музыка настолько возбуждает, ты понимаешь, что я имею в виду, и я киваю, хотя ни черта не понимаю, я же не до такой степени фрик, как Алик – так вот, повторяет он, иногда это случается, и тогда мне всё равно с кем, я схожу с эстрады и безумно хочу женщину, а Оленька в ту пору была всегда под рукой...
Вскоре Алику предложили небольшой контракт, поэтому он ушёл из ресторана. Заодно бросил и Оленьку.
...Через несколько месяцев он снова сидел на бобах – это была короткая полоса, но требовалось как-то сводить концы с концами, посему Алик вспомнил прошлое, стал время от времени лабать на похоронах... Однажды, когда очередной гроб опустили в могилу и начали уже потихоньку расходиться, к нему подвалил парняга - с перстнями на пальцах и толстой золотой цепью на шее – и спросил, сумеет ли он с мужиками сыграть на свадьбе. Алик кивнул... На следующий день их оркестрик двумя микроавтобусами “Ниссан” был доставлен в один из особняков, коих в последнее время разрослось за городом великое множество... Играли в огромном зале, где было расставлено с полсотни столиков. Алика поразили одеяния приглашённых: мужчины танцевали во фраках, а дамы - в пышных платьях с корсетами. Порой начинало казаться, что вокруг клубится, бурлит и пьяно регочет бал сумасшедших.
К счастью, вечер быстро катился под уклон. Внезапно Алик узрел в толпе порхавших между столиками официанток Оленьку... Тоже подрабатывает - подумал. Что ж, деньги-то всем нужны... В один из перерывов, когда тамада принялся выкрикивать свои традиционные свадебные байки, а музыканты отложили инструменты, чтоб отдохнуть, Алик пошёл на свежий воздух – перекурить. На полпути чуть не столкнулся с Оленькой. Подмигнул: “Если хочешь поболтать – выходи во двор”.
Через минуту она показалась на крыльце: “Нельзя, чтобы нас видели вместе”, - и повлекла за собой в темноту, за угол здания. Открыв неприметную дверь в стене, завела в тесное помещение, уставленное хозинвентарём. И нашла губами его губы...
- Ирония судьбы, усмехается Алик, доставая сигарету из пачки “More”,- мы все связаны друг с другом незримыми мистическими нитями, иначе разве могло получиться так, что и первое, и последнее, что у нас с ней было, произошло в подсобке.
-...Зачем ты меня бросил тогда,- грустно говорила она.
- Не знаю,- отвечал он.
- Как ты жил без меня все эти годы? - шептала она
- Плохо, очень плохо, - выдыхал он; прижав Оленьку к стене...
А потом, когда они торопливо оправляли на себе одежду, Алик спросил, не хочет ли она ещё с ним встретиться...
- Мы больше никогда не увидимся,- ответила она,- я ведь утонула, Аль...
- Да брось, что за ерунда,- рассмеялся он.
- Я знаю, сейчас ты не веришь,- сказала она и провела холодной ладошкой по его щеке.- После того, как ты ушёл, я ждала целый месяц, а потом пошла на речку и утопилась.
- Считай, что я оценил твой розыгрыш, Ольк,- начал раздражаться он,- но я перерос тот возраст, когда пугают подобными страшилками...
- Глупенький,- вздохнула она,- я ведь утопленница, а самоубийцы обречены до скончания мира прислуживать чертям. Да-да, на свадьбе все господа, которые (не спорь, я ведь знаю!) кажутся тебе странными - это те самые черти, в которых сейчас мало кто из живых верит, но я тебе докажу; сейчас я выйду отсюда, а ты подожди минутку; затем вернёшься и станешь играть, как ни в чём не бывало, но – я видела, музыкантам время от времени подносят по бокалу вина: ты незаметно обмакни палец в свой бокал и этим пальцем потри себе глаз. И сразу всё поймёшь, только не пугайся и не подавай вида, иначе не вернуться тебе домой живым... Прощай.
- ...Так она сказала, прежде чем исчезнуть,- продолжает Алик свою завиральню, а я оценивающе поглядываю на него: нет, сегодня он выпил мало, до “белочки” дойти не должно..,- Разумеется, я не поверил ей,- продолжает Алик, и его взгляд струится вслед за дымком сигареты...
Но когда ему подали вино, он обмакнул палец и потёр им левый глаз. И увидел, что стоит на островке посреди болота, наяривая танцевальную попсу, а вокруг пляшут черти.., и прислуживают им покойники – вздувшиеся, объеденные рыбами, покрытые опарышами, с зияющими глазницами и отваливающимися кусками мяса... Если Оленька и находилась среди них, то узнать её теперь было невозможно.
Алик испугался. И закрыл левый глаз. Вмиг вернулась прежняя обстановка: роскошный зал, официантки, господа во фраках и дамы в бальных платьях... Слава богу, вскоре наниматель – тот самый, с цепью на шее - объявил музыкантам, что они могут быть свободны, и расплатился увесистой пачкой долларов. Затем их усадили в микроавтобусы, довезли до города и там высадили...
- Только тогда я решился открыть левый глаз,- признаётся Алик (мы с ним выходим из ресторана, и он глядит себе под ноги).- Все были довольны заработанной суммой; решили поделить доллары. А они лежали в кармане у трубача Гусейна: полез он в карман – и вытащил вместо “зелёных”... ком сухих листьев!
-...Мужики так ничего и не поняли, я ведь один всё видел, но не стал им рассказывать,- говорит Алик, глуповато хихикнув. Мы с ним идём по ночному городу, и я высматриваю на дороге такси...
- А знаешь, признаётся он, именно после того случая я стал слышать музыку - днём и ночью, такую прекрасную, это настоящая пытка.
- Отчего же пытка, не преувеличивай: сколько людей ходят на твои концерты, и ещё никто не умер.
- Тебе не понять, возражает он, это – совсем иная музыка, она откуда-то с другой стороны; у нас ещё нет для неё инструментов.., я, откровенно говоря, даже не сумею положить её на ноты...
Тут его мысли приобретают новое направление, и он принимается рассказывать, как порой отчётливо представляет себе Оленьку, невесомо парящую в толще водяных потоков... Алик понимает: Оленька удаляется, но никогда не исчезнет из поля его памяти, зрения, слуха – да-да, именно слуха, вот что самое главное; он обречён улавливать эту неприкаянную, способную разорвать его сердце, эту прекрасную и проклятую...
Музыку, ну конечно же, кивает Алик, вслушиваясь в то, что рождается в его безумных глубинах... А затем вытаскивает из кармана дамский браунинг:
- Здесь серебряные пули, над которыми отслужено 12 обеден, - говорит он, - я не спятил, просто лишь таким образом можно остановить их...
Мать твою, думаю я - он, в самом деле, совсем ку-ку! Но Алик не замечает моего смятения:
- Видишь ли, - сообщает он, - у меня, оказывается, сохранилось волшебное свойство видеть нечисть тем глазом, который я смочил в чёртовом бокале.
- Интересно, - улыбаюсь я, - И много на твоём пути попадается нечисти в последнее время?
Но моя улыбка исчезает, когда он поднимает свой бесстрастный, мерцающий неведомым пониманием взгляд... И меня охватывает ужас.

[GREEN]

№ 2

Чёрная свеча

Ни один десяток лет станицу, о которой я хочу вам рассказать, считали проклятой. Почему? Этого не помнят даже старики. Но то, что там происходило, вызывало страх даже у бывалых казаков из соседних станиц. Свои-то уже попривыкли. Казалось просто невероятным, что столько ведьм скопилось в одном месте. Поссорятся между собою казачки и.+
На следующий день одна лежит и неведомо от чего заболела, у другой - корова кислым молоком доится или скотина полегла. И непонятно, кто из них больше ведьма. Но плохая ли, хорошая ли станица, а если родился в ней, то хочешь, не хочешь, а живи.
И вот привёз один казак молодицу, добрую да работящую. Живут душа в душу, на зависть соседям. Родился сынок у них - чисто ангелочек, на лицо пригожий да умненький. И так в согласии прожили они тринадцать лет. Добра нажили, дай Бог каждому, сынок Ванечка в школе учится, жена дом в порядке содержит, что ещё для счастья казаку нужно. Но невзлю-била эту семью соседка одна. Не успела мужа похоронить, а уже тому казаку начала глазки строить. Предлагала семью бросить, к ней жить перейти или просто сожительствовать. Казак ни в какую не соглашается. Тогда решила та соседка зельем его приворожить. Но казак стал хворать, потом слёг и, недолго поболев, ушел в мир иной.
Долго горевала безутешная вдова, больно любила она мужа. И всю любовь и нежность она перенесла на своего сыночка. Мальчик отвечал матери самой искренней сыновней преданностью. Он понимал, что с потерей отца, жить им стало тяжелей, и старался во всём помогать матушке.
Прошел год, и в день, когда вдова сняла траур, кто-то шепнул ей, что муж умер не своей смертью, а виновата в этом её соседка. Пошла вдовица к той злой женщине и говорит:
- Что же мы тебе сделали, что ты Бога не побоялась, мужа моего извела, сыночка сиротинушкой оставила?
А та в ответ:
- Иди отсель по-хорошему и знай, что твои несчастья на этом не закон-чились.
После этого разговора не прошло и недели, как слегла вдовица: ни ест, ни пьёт, лишь слезами горькими обливается при мысли о том, что сынок круглым сиротинушкой останется. А сынок ни на шаг не отходит от матери. Любую её просьбу по взгляду исполняет. Хорошо ещё, что есть добрые люди, помогают они сиротке и больной женщине. Как-то зашла к ним странница, погладила она сиротку по голове и говорит:
- Помолись, внучек, Божьей матери, услышит она просьбу твою и обязательно тебе поможет.
Стал Ваня молиться по ночам, и так искренне и с такой надеждой просил Божью мать помочь его горю, что однажды приснился ему сон. Озарилась будто комната небесным сиянием, и зазвучал голос:
- На кладбище старинном в склепе древнем
Горит свеча там черным пламенем волшебным.
То пламя души грешников тревожит.
И тот, кто проклят - успокоиться не может:
В день новолуния среди могил и склепов
Блуждают тени обречённых до рассвета.
И успокоиться тогда лишь смогут души,
Когда свечу ту с черным пламенем потушат.
После этих слов сияние исчезло и, проснувшись, мальчик не мог понять, приснилось это ему или было наяву. Все, что Ваня услышал в ту ночь, он мог повторить слово в слово и при первой возможности пересказал свой сон одной доброй женщине:
- Неспроста приснился тебе сон этот, - покачала головой старушка, - отправляйся-ка внучок к моей знакомой, знахарке. Она тебе всё растол-кует.
Не так давно у старушки в семье тоже случилась беда. Она восполь-зовалась советом этой знахарки и услышала от неё страшную историю, пролившую свет на многие события в станице.
- Много лет назад,- рассказывала та,- захотела одна вдова женить на себе молодого казака. Что только не делала она, чтобы завлечь его, ничего не выходит. Тогда узнала она из одной книги, что если из челове-ческого сала сделать свечу, обмазать её кровью девственницы и зажечь на кладбище, исполнится любое желание.
Много ночей та колдовка провела на кладбище, выкапывая покойников. Когда свеча была готова, задумала она убить свою пятилетнюю племян-ницу, чтоб её кровью пропитать свечу. Все выполнила злодейка, как задумала, и зажгла свечу в склепе. Но видно кто-то видел преступление или узнал о нём от кого, только нашли станичники эту бабу на кладбище повешенной. Многие храбрецы пытались потом затушить сатанинскую свечу. Или вера в Бога была у них слаба, или не смогли избежать соблазнов, но не вернулись казаки с кладбища, и найти их так и не смогли. После этого случая забросили люди кладбище, и о чёрной свече стали забывать. А проклятье, посылаемое сатанинской свечой на людей, проживающих в этой станице, и сейчас действует. И если в чьём-то сердце поселилась зависть и жестокость, то зло тут же вселяется в этого человека. Оттого люди в вашей станице живут как проклятые.
В тот же день пошёл Ваня к знахарке, которая жила на дальнем хуторе. Знахарка оказалась доброй женщиной, она посочувствовала горю мальчика и проговорила:
- Много я нехорошего слышала о вашей станице и не знаю, кто с этой бедой справиться может? Но раз само провидение тебя направляет, то значит, есть в тебе сила противостоять бесовской нечисти.
Дала она Ване бутылочку со свяченой водой и наказала:
- Окропи матушку и дом святой водой, а в новолуние пойди на забро-шенное кладбище. В полночь из земли поднимется луч света, не мешкая, прочерти круг и стань в него. А когда начнут подниматься души грешников из земли, пугать тебя, предлагать несметные богатства, не верь им. И даже не слушай их, но читай молитвы. В три часа ночи разверзнется земля и откроется вход в склеп с сатанинской свечой. Не мешкая, спускайся вниз и задуй черную свечу. Главное, ничего не бойся и помни, что только твоя любовь к матушке и вера в Бога дадут тебе силы противостоять злу.
Приехал Ваня домой, сделал все, как научила его знахарка, и стал ждать новолуния. А мать, как будто чуя, какая опасность нависла над её сыночком слёзы льёт, только сказать ничего не может. Сын же все ночи молится да матушку взглядом успокаивает, не волнуйся, мол, скоро я найду лекарство, чтобы тебя вылечить.
В ночь новолуния мальчик приготовил молитвенник, бутылочку со свяченой водой и кусочек мела. Поцеловав матушку, он направился к двери, но какая-то сила потянула его к зеркалу. В зеркале он увидел очертания отца: он грозил ему пальцем, а из глаз его текла черная кровь. Через миг видение исчезло, а у мальчика от страха ноги одеревенели, и по телу побежали холодные мурашки. Мать, будто предчувствуя беду, с мольбой смотрела на сыночка, и ее глаза были полны печали.
Материнские слезы придали Ване уверенности. Начинало темнеть. Старое кладбище, заросшее бурьяном и сиренью, встретило мальчика неприветливо.
- Как же в этих зарослях я увижу свет? - забеспокоился Ваня. Выйдя на середину кладбища, он осмотрелся. Луна скупо освещала полусгнившие кресты и едва заметные бугорки могил. Мальчик забрался на дерево, при этом он вспугнул филина, и тот недовольно начал кружить над кладби-щем. Через некоторое время филин угомонился, и в наступившей тишине стали слышны глухие голоса и скрип, словно кто-то отрывает крышку гроба. Подул ветер, и зашевелились ночные тени, вытягивавшие свои крючковатые пальцы. Неподалёку от дерева темноту пронзил луч света, вырвавшийся из земли. Спрыгнув с дерева, Ваня стал быстро чертить мелом круг. Окропив его святой водой, он достал книгу и зашептал молитву. Краем глаза Ваня заметил, как на соседней могиле что-то зашевелилось. По спине у мальчика забегали мурашки и ноги подогну-лись, словно ватные, когда он увидел, что к нему приближается просто-волосая женщина в белом платье. Когда она приблизилась к черте, то остановилась и стала медленно двигаться по кругу. Лица у женщины не было а, на голом черепе блестели глаза, которые пытались разглядеть мальчика. От страха у Вани пересохло во рту и пропал голос. В тишине он услышал зловещий шепот:
- Выйди из круга, выйди из круга.
За спиной Ваня почувствовал движение. Повернув голову, перепуганный мальчик увидел поднимающиеся тени покойников. Все они направлялись в его сторону. Над кладбищем вновь начал летать филин. Это вывело Ваню из столбняка, и он начал читать молитвы с таким жаром, что мертвецы, касаясь невидимой стены круга, отдергивали руки, как от огня. И вновь мальчик услышал шепот:
- Посмотри сюда.
Ваня невольно покосился и увидел, как страшная женщина машет рукой,
подзывая его к себе. Рядом с ней стоял огромный сундук. Покойница подняла руку, и крышка сундука откинулась. Сундук доверху был наполнен золотыми кольцами, браслетами и ожерельями с блестящими камнями. В свете луны они переливались и невольно притягивали взгляд.
- Иди, бери,- шептал голос,- это все твое.
У Вани мелькнула мысль.
- Вот бы взять хоть одно украшение для мамы, - и тут неведомая сила начала подталкивать его к сундуку. Вдруг в ушах у него зазвучал голос матери:
- Не поддавайся сынок!
Ваня словно проснулся и вновь стал читать молитву. Неожиданно его слух поразил знакомый голос:
- Сыночек, иди ко мне.
Ваня посмотрел и увидел отца. Отец тянул к нему руки. Мальчику захотелось побежать к нему, прижаться к его сильной груди, чтобы спрятаться от всего этого ужаса. И только он собрался кинуться к отцу, как все вокруг озарилось ярким светом, и на небе возник образ женщины. Женщина с материнской любовью и лаской смотрела на мальчика и качала головой. Шум за спиной испугал Ваню. Оглянувшись, он увидел, как в том месте, откуда исходил свет, открылся вход в подземелье. Внизу черным пламенем горела свеча. Зажав в одной руке молитвенник, а в другой бутылочку со свячёной водой, Ваня начал спускаться в подземе-лье. Корни дерева, торчащие из стен, царапали лицо, руки и цеплялись за одежду, пытаясь остановить его. Ваня не помнил, сколько ступенек ему пришлось преодолеть, пока он не оказался в склепе с сатанинской свечой. Что-то сдавливало его горло, не давая вздохнуть. Тогда он сделал глоток воды из бутылочки, и ему сразу стало легче дышать. Собрав все силы, он дунул на свечу. По кладбищу разнесся душераздирающий крик. В кромешной темноте мальчик услышал голос:
- Беги!
На четвереньках Ваня выбрался из склепа. На него набросились тени, но яркий свет с небес разогнал нечисть, и пока Ваня бежал по кладбищу, освещал ему дорогу. Прибежав, домой, бедный ребёнок, укрывшись с головой одеялом, дрожа мелкой дрожью, провалился в сон.
Проснулся он от прикосновения теплой ладошки на своей щеке. Эту нежную и ласковую руку он ни с чем не мог перепутать. По лицу его потекли слезы. Прижавшись щекой к ладони, Ваня улыбнулся и прошеп-тал: - Матушка !

[GREEN]

№ 3

Страшная находка.

Наше село расположилось на крутом берегу реки. Вдоль берега тянулась дорога, а под берегом летом, когда отступала вешняя вода, сельчане любили удить рыбку.
Как-то раз, после рыбалки я, возвращаясь домой, заметил торчащую в стенке обрыва ветхую тряпку и потянул за неё. Вместе с ней к моим ногам посыпался грунт, кости и что-то блестящее. Наклонившись, я поднял брошь с красивыми камушками. Очевидно, весенний разлив реки подмыл старинное захоронение. Порывшись в песке среди костей, я нашёл потускневший от времени кулон и, присыпав кости песком, поспешил домой. Дома я потёр находки о войлок и они загорелись золотом. Сунув их в карман, я отправился к своему другу Кольке, который жил через дом от меня.
– Ты один дома? – шёпотом спросил я друга.
– Конечно, один – родители на работе. А ты, чего? – переходя на шёпот ответил Николай.
– Я утром ходил на рыбалку под берег. И в песке вот что нашёл, – с этими словами я вынул из кармана кулон и брошь, – В том месте ещё надо покопаться, и дальше обвалить обрыв. Я боялся, что рыбаки увидят мой клад и пошёл к тебе. Там много костей, наверное, это старая могила.
– Вечером ещё больше рыбаков будет, – заметил Колька. – Пойдём ночью. Не сдрейфишь?
– Я то?!
– Ну, тогда готовь фонарик. Я за тобой зайду, – пообещал Николай.
Я положил драгоценности в карман и пошёл домой. Кулон и брошь я спрятал в нижнем ящике письменного стола. Из верхнего ящика я достал фонарик и вставил в него батарейки.
Темнело. Я с нетерпением ждал друга. Наконец, он пришёл, но на улице ещё были слышны голоса и смех. Мы не хотели, чтобы нас видели и раскрыли нашу тайну, поэтому продолжали ждать. К ночи село угомонилось и мы с фонариками подошли к берегу. Вокруг было тихо. В речке отражалась луна. Мы с Колей палками стали скрести обрыв, осыпая его. Вниз вместе с грунтом стали падать и кости. Мы брезгливо отстранялись от них. Когда они стукались одна об одну, нам становилось не по себе, но мы храбрились друг перед другом, не показывая страха. Вдруг послышался не то хрип, не то стон. Мы замерли, готовые бежать. Тут что-то метнулось от берега над нашими головами и мы, скованные страхом не сразу поняли, что это вылетел из гнезда, потревоженный нами стриж. Только мы постигли причину наших напрасных страхов, как сзади в воде что-то с шумом плюхнулось, перепугав нас ещё больше. Перестав орудовать палками, осветив землю у ног фонариками, мы быстро стали искать среди костей, песка и лохмотий сокровища и складывать их в карманы.
Мне попался перстень и я одел его на палец. Он засветился, отражая лунный свет. И тут, кости зашевелились, стали выползать из-под песка наружу и съезжаться. Мы с другом хотели бежать, но от ужаса не могли пошевелиться. Соединившись, кости превращались в скелетов. Некоторые из них обрастали полуразложившимся мясом…
Коля пришёл в себя первым и бросился бежать. Я побежал тоже. Ожившие мертвецы бросились вдогонку за нами. Когда Коля свернул с дороги к своему дому, то скелеты и трупы не побежали за ним, а продолжали преследовать меня. Я бежал, махая руками, и перстень сиял лунным светом. Я на бегу снял и бросил его сзади себя на дорогу в тот самый момент, когда кто-то схватил меня сзади за рубашку.
В это время прокричал петух и я почувствовал, что меня отпустили. Светало. Я был рядом со своим домом и влетел в него, как очумелый, с силой захлопнув за собой дверь на засов и, разбудив домочадцев. Во дворе громко лаяла собака. С тех пор я стал сильно заикаться и боялся выходить на улицу. Родным ничего про драгоценности не рассказал, а в гонящихся за мной мертвецов они не поверили и в песке под берегом не нашли ни одной косточки.
На следующий день ко мне подошёл Сашка (мой одноклассник):
– Пойдём на рыбалку, – предложил он.
– Н-нет, я не п-пойду, – отказался я.
– Смотри, что я нашёл, – сказал Саша, выставляя на обозрение свой средний палец правой руки, на котором красовался сверкающий перстень.
Я узнал его. Это было то самое кольцо с сияющим камнем, которое я выбросил, спасаясь от погони мертвецов.
– Г-где т-ты его в-взял? – спросил я.
– Лопухи для кроликов рвал у дороги и нашёл на земле под листом.
– В-выброси его. З-за н-ним охотятся м-мертвецы. Эт-то я его в-выбросил, к-когда они з-за м-мной г-гнались, – сказал я Сашке, но он не поверил:
– Бабушкины сказки всё это, – сказал он уходя.

На следующее утро всё село было потрясено страшной вестью о том, что ночью Сашка был кем-то задушен. Мы с Колькой из толпы любопытных смотрели на, лежащего на полу, Сашку: кольца с камнем на пальце у него не было.
– Пойдём ко мне, я тебе что-то покажу, – сказал Коля и мы, выбравшись из толпы, зашагали к его дому.
– Вот, смотри! – с этими словами Коля сунул мне, найденную им прошлый раз в песке, золотую табличку с тремя начертанными знаками и, украшенную по углам, синими камнями.
– Видишь эти странные выгравированные знаки? Я заходил на оккультные сайты в интернете и там узнал, что сохранность гробниц доверялась либо богам, с вложением в захоронение икон и других священных реликвий, либо сатане, с вложением вещиц, с магическими знаками. Два знака я разгадал. Это: «Сатана» и «Луна». Третий пока не разгадан, но, всё равно, ответ в интернете найдётся. Я думаю, что он должен означать «Смерть».
– Так вот почему нечистая сила не реагировала на спрятанные в наши карманы вещицы, а ожила лишь тогда, когда луна осветила драгоценности! –
догадался я. – И гнались за мной на лунный свет, отражавшийся перстнем.
Выброшенный мной, он был укрыт от Луны листом лопуха и нечистая сила «увидела» перстень лишь в следующую полночь на пальце у Сашки.
Утром у Колькиного дома стояла милицейская машина и толпа сельчан. Колька задушенный лежал на полу у стола. Я всё понял: он допоздна просидел за компьютером, ища в интернете разгадку третьего магического знака. Рядом на столе лежала злополучная золотая табличка. Лунный свет упал на стол у окна и осветил её. Хранители гробницы не замедлили забрать своё сокровище.
Я не стал дожидаться случая, когда лунный свет осветит мою находку и тут же бросил драгоценности в реку, так как побоялся относить их на место.

[GREEN]

№ 4

ТИТИ-МОТИНО КОЛДОВСТВО

Возле дома N13 по улице Арматурной в произошли самые что ни на есть мистические события. В огороде, расположенном под окнами пенсионерки тети Моти, ровно в полночь забил загадочный подземный источник.
- Я тут намедни решила насолить соседу Фуфайкину, который слишком много задается, - рассказала тетя Мотя срочно прибывшему на место загадочного явления корреспонденту газеты «Вечерние новости» Роману Караулькину. - Нашла в книжке под названием «Колдовство на бытовой почве» подходящий рецепт, по которому и действовала. Вышла в двенадцать ночи в огород, бросила на землю полстакана соли, смешанной с волосами из собачьего хвоста, и сказала: "Подавись, провались и козлиной обернись!» А потом - тютелька в тютельку, как в книжке написано, три раза левой ногой топнула. Тут что-то как заурчит, как зашипит и давай брызгаться. Всю кофту обмочила, а как юбка сухой осталась - ума не приложу.
Прибывший на место таинственного происшествия вместе с корреспондентом Караулькиным специалист по невероятным явлениям доктор Мулькин тщательно исследовал огородный гейзер и пришел к просто сенсационным выводам.
- Вода теплая, слегка горьковатая на вкус, когда желтоватого, когда коричневатого цвета, - сказал этот известный ученый. - А по количеству солей значительно превосходит, кавказский нарзан, что дает вновь забившему источнику полное право называться лечебным.
Что же касается причин появления источника, то тут доктор Мулькин выдвинул следующую гипотезу. Биополе тети Моти, катализируемое магнетическими заклятиями, создало вихревые магнитные потоки, которые вызвали в подземном пласте лечебной воды турбулентные явления, и вода прорвалась на поверхность. Почему заклятья из книжки сработали именно таким образом, а не как было задумано, пока остается загадкой.
Жители близлежащих домов, попробовавшие воду из источника, также согласились, что, в отличие от водопроводной, вода имеет необычный привкус. Однако тетя Мотя незамедлительно прекратила стихийное использование драгоценной влаги, огородив источник веревочками.
- У нас сейчас кругом коммерция, поэтому я тоже бизнесом буду заниматься, - объяснила она свои действия. - Стану набирать воду в бутылки и продавать на базаре.
Правда, неизвестно, удастся ли тете Моте единолично воспользоваться
немалыми доходами, которые сулит эксплуатация лечебного источника. Права предприимчивой жительницы дома N13 энергично оспаривает ее сосед со второго этажа пенсионер Фуфайкин, против которого, собственно, и колдовала тетя Мотя. На свою долю прибыли претендует и слесарь-сантехник Телогрейкин, намекающий, что в случае не достижения консенсуса организует ремонт канализационной трубы, над которой, собственно, и забил замечательный источник.
- Впрочем, создавшаяся конфликтная ситуация отнюдь не умаляет сам факт сенсационного явления, вызванного благодаря чтению книги «Колдовство на бытовой почве», - сказал по этому поводу доктор Мулькин, получивший от тети Моти предложение войти в долю. - Уверен, что новая лечебная вода, которую я по справедливости предлагаю назвать «Тетимотинская», несмотря на экономический прессинг конкурентов, в самые кратчайшие сроки завоюет не только внутренний, но и мировой рынок минеральных вод.

[GREEN]

№ 5

"Серебряный гвоздь"

Когда я училась в университете, во время летних каникул я приняла участие в нескольких фольклорных экспедициях на Русском Севере.
Жили мы в поселке Курголово, в здании недостроенного клуба. Спали на сцене, на тюфяках набитых сеном. Оштукатуренный потолок над сценой был расписан под голубое небо с облаками, между которых порхали пухленькие ангелочки. Шестикрылым херувимчикам и двукрылым ангелочкам неумелые богоборцы подрисовали алые пионерские галстуки. Жуткая картина – на диком мезальянсе двух религиозных культур.
Под клуб руководство колхоза отвело бывшую церковь. С церкви сняли звонницу и, вместо тесовой кровли с колокольней и главкой, водрузили на сруб низкую двускатную крышу.
Мы ходили по окрестным деревням, знакомились с «туземным населением» и записывали байки, предания, старые песни…

В деревню Лембозеро я отправилась на пару с Галей Гориной. В Лембозере у Галки жила её родственница, двоюродная сестра её родной бабушки Ольга Тимофеевна Хазарова.
До Лембозера было километров двадцать. Только кто их мерил? – лесные километры. От Курголова до развилки на Метчилицу нас подкинул на тракторе с прицепом знакомый мужичок.
Растрясло нас на тракторной безрессорной тележке – жуть!
На развилке от шоссе мы поблагодарили нашего тракториста, и дальше уже пошли по узенькой лесной дороге.
Лес обступал проселок и нависал над нами дырявыми арками. Лес густой, сумрачный, болотистый, непролазный. Мы устали, вспотели, проголодались.
Наконец, блеснул за одинокой сосной неяркий свет, - мы поднялись к ней и увидели с горушки блестящее, круглое зеркало Лембозера. Даже дух захватило!
Слева была видна сама деревушка – восемь домов. Над одной крышей ровным сигаретным столбиком вился дымок. Красиво и покойно было до щемящей рези в глазах…
Внизу, на склоне сопки, густо-густо рос ивняк, и слышалось за ним журчание речки.
Мы спустились к берегу, перекусили калитками и вареными яйцами. На возвышенном берегу насекомых было значительно меньше. Мы с Галочкой прилегли на пять минут и – заснули!
… … …
- Вставай, Маринка! Вставай! Проспали все! Ночь скоро! – разбудила меня Галинка.
Прошло, наверное, часа три, уже вечерело. Неяркое солнце стояло над дальним берегом Лембозера.
- Лесной дорогой не пойдем, страшно! Заблудиться можно. И комары жгут! – сказала Галка. – Дальше пойдем вдоль Лембозера.
Тропинка огибала каждую малую загубину, взбиралась на каждый невысокий холмик, и мы почти выбились из сил. Я устала так, что почти не обращала внимания на комариные укусы.
Наступила белая ночь, стал накрапывать мелкий дождик. Между нами и деревней Лембозеро встал преградой густой остров высоких сосен и елей.
- Ты кладбища не боишься? – спросила меня Галка.
- А что такое? – удивилась я.
- Видишь, впереди на холме перелесок? Там два кладбища. Староверское, и наше кладбище, православное. Если их по откосу обходить, то крюком в полтора километра, а если напрямки пойдем, до деревни рукой махнуть,– пояснила Галя. – Ты как к мертвякам относишься?
- А никак я к ним не отношусь! Они мертвые, а я живая! – пошутила я.
Мы перекарабкались с Галкой через каменное «зАборье» и вступили в мрачную темень соснового бора. Между стволами деревьев то здесь, то там проглядывались могильные холмики, заросшие папоротником и обложенные камнями. С мохнатых сосновых лап свисали густые пряди дырявого мха и многолетних паутин. Над некоторыми могилами стояли странные, изъеденные временем и жуками резные деревянные столбцы…
- Что это такое?- шепотом спросила я.
- Здесь староверов хоронили. Еще в прошлом веке…
- О-хо-хо-хо-хо-хо-хо… - старческим хриплым голосом засмеялся прямо над нами филин.
- Вот дурак! Напугал! – повернулась ко мне Галя и машинально перекрестилась.
Мы замерли.
Что-то шуршало слева, в кустах малинника. Сорвалась с высоты сухая сосновая ветка и, царапаясь о тишину, и прорываясь сквозь древние паутины, мягко провалилась в мох… И опять почти полная тишь…
Мелкие дождинки почти не проникали сквозь густые ветки. Они собирались в крупные редкие капли и изредка бухались по листам папоротника. Словно у кто-то невидимого неравномерно стучало сердце.
Сосновый перелесок сменил лес еловый, и окончилось староверское кладбище. Вместо странных почти языческих столбцов здесь стояли православные кресты под двускатными кровлями. Еловый лес оказался более густым и более непролазным. Продирались мы почти на ощупь, впереди замерещился некий воздушный просвет, прогалина… И тут шедшая впереди Галинка вдруг замерла, не оборачиваясь, подняла руку …
- Тише! Смотри что там!?
- Где? – прижалась я к Галинке.
Впереди, за огромным валуном творилось нечто невообразимое: несколько фигур – мутно-серых в свете белой ночи и моросящего дождя, - двигались мимо нас как по сцене. Возглавлял шествие высокий мужчина в стиранном-перестиранном офицерском плаще с капюшоном. На вытянутой в сторону руке мужчина нес керосиновый фонарь «летучая мышь», освещая дорогу семенящим за ним четырем старухам с лопатами и еще одной низенькой фигуре. Я сразу же поняла, что это не покойники из могил, а обычные живые люди. Во-первых: точно такой же плащ был у моего папы, офицера. И во-вторых: покойники с лампами по ночам не шастают…
Процессия остановилась, мужчина в плаще высоко поднял фонарь:
- Здесь? – спросил он у старух.
- Здесь! – уверенно ответила старушка в мужской фуфайке.
В этот момент почти из-под наших ног выскочил барсук – ростом с небольшую собаку, - испугался во второй раз старух и напролом рванул сквозь густой малинник.
- Барсук! – сказала другая старуха и размашисто перекрестилась. Вслед за ней крестными знамениями отогнали свои страхи все остальные. («Мертвецы не должны креститься!» - отметила я про себя).
- Что им на кладбище ночью надо? – спросила я тихо.
- Что им на кладбище ночью надо? – ответила Галя еще тише, как эхо.
- Это «она» напустила. Хочет нас выгнать! – объяснила своим спутникам старуха с каким-то странным, темным лицом.
- Это бабка моя, Оля, - шепотом сказала мне Галка.
Мы затаились за густыми еловыми ветками...
Старик передал фонарь низенькой нелепой фигуре, и мы разглядели, что это не подросток, а горбун. «Ефимыч, - пояснила Галя, - Он когда-то бригадиром в Лембозере был». Старик и старухи стали откатывать с могильного холма камни-кругляки, а потом долго, в две лопаты, сменяя друг друга, выкапывали землю из могилы…
В открытую могилу спустился Ефимыч, подцепил гроб двумя веревками, и вся бригада ночных гробокопателей вытащила из ямы нечто странно. Это был не обычный досчатый гроб, а обтесанный виде двух корыт толстый ствол дерева… Верхнее корыто, поменьше, лежало на нижнем, как крышка. Горбатый Ефимыч подсунул лезвие топора между долбленых корыт, но высокий старик жестом остановил его: - «Погоди! Свети сюда".
Старик достал книжицу и стал громко бормотать на непонятном языке:
- «Исен ан исе ежи шан Етчо,
- «Ёовт ями яститявс ад
- «Ёовт еивтсрац тедуберп ад…»
- «Это он «Отче Наш» задом наперед читает!» - догадалась Галинка.
Старик закончил чтение, старухи взволнованно запричитали: - «Нима-Нима-Нима!» Горбун сковырнул топором верхнюю колоду, и вся бригада ночных гробокопателей обступила открытую домовину. Старухи долго смотрели внутрь и молчали, молчали, - пауза затянулась…
- Права была Екатерина Алексеевна… - чуть заикаясь, подал голос Ефимыч.
- Права!
- Права!
- Ляй-ка! Почти не истлела нечестивая!
- Гвоздь подавай! – приказал старик в плаще. Он не глядя принял длинный стержень, блеснувший тусклым светом серебра. В правой его руке неизвестно откуда появился топор, старик наклонился над домовиной, прицеливая удар…
- Промеж глазьев! Только промеж глазьев! – ткнула Ольга Тимофеевна указательным перстом.
- А то я сам не знаю! – грубо рявкнул старик. Вбив гвоздь в то, что лежало в домовине, старик обошел её, и прощупал нижнее дно. - Передвиньте её сюда.
Старухи протолкнули колоду на камень, и старик с тыльной стороны нанес несколько ударов обухом, очевидно загибая острие гвоздя, прошедшее сквозь останки и колоду… Все остальные действия происходили при полном молчании и очень слаженно, словно ночные заговорщики тщательно отрепетировали сцену и заранее распределили роли.
Колоду закрыли тесаной крышкой, опустили в могилу, бросив туда веревки и топор, закидали могилу землей, снова водрузили крест и навалили камни.
Могилу окропили крест-накрест водой из маленькой бутылочки, Ольга Тимофеевна зажгла от «летучей мыши» свечку и утвердила её на камень в основании креста.
Не молясь и не крестясь, все заговорщики троекратно, по очереди проплюнули на могилу и, пятясь, удалились…
- Да уж! Фольклорный край… Традиции здесь древнее древнего! – попыталась пошутить я.
Страха я почти не испытывала. Было немое изумление и какой-то мистический шок, - словно я сама не в первый раз видела это действо, и когда-то, давным-давно, в одной из своих прежних жизней, я сама забивала серебряный гвоздь в колоду и в останки неуспокоившейся ведьмы…
- Что же делать? – забеспокоилась Галина. – В деревню нам сейчас никак нельзя! Они же поймут, что мы все знаем… А что мы знаем? Что они гвоздь в мертвячку заколотили?
Мы выбрались из-за ели, прокрались на край кладбища: деревня лежала перед нами – как игрушечные домики на макете. Шесть человеческих фигурок, неясных и призрачных в моросящем дожде, подходили к воротам из слег. Замыкал шествие старик в плаще с капюшоном. Они шли понуро, не разговаривая и не оборачиваясь…
Над потревоженной могилой стоял крест с жестяной табличкой: «Трегубова Елена Васильевна, 1913 – 1948 гг.»
- Молодая еще была… - сказала Галя.
- Да, молодая… И умерла давно, – согласилась я.
- Наверное, до сих пор свои пакости творила…
- Наверное…
Мы с Галинкой выбрали поблизости свежий стог сена и решили переждать эту ночь здесь, а в Лембозеро войти на следующий день, после обеда…
Через два дня, когда мы собрались возвращаться в Курголово, Галка Горина как бы невзначай спросила у своей двоюродной бабки:
- Бабушка Олюшка! Что-то я не вижу твоей ложки, серебряной? Ты так ей дорожила? Куда она пропала?
- «Куда – куда?!» Не знаю «куда»… Самой невдомек…

[GREEN]

№ 6

Цепные псы. Прогулка при Луне.

And everything under the sun is in tune
But the sun is eclipsed by the Moon .
R. Waters
-----------------------------------------
И все под солнцем находится в гармонии,
Но солнце затмевается Луной.
Р. Уотерс

Сегодня она еще круглее, чем вчера; массивнее? - пожалуй, но круглее - точно. Совсем как дырка в заборной доске, оставленная от беззлонамеренно, а быть может по легко разгадываемой постыдной причине, выбитого сучка; эдакая грань между внутри и снаружи, маленькое пятнышко видимости на протяжении всей непроглядности, до дьявола ровное, до безупречности противное. Сегодня она круглее и теперь уже по-праву способна горделиво величать себя Луной. Ей и невдомек, что завтра властная над ней ночь примется стругать ее упругие бока, оставив в жалкое наследие о лунной красоте остроконечную изогнутую полоску.

Как всегда желая поспеть ко времени, хватаясь за послушные верхушки дерев, чтобы вскарабкаться в небо, она позабыла умыться, и желтый ее лоб так и висит высоко чумазым. Наверное из-за этого и без того неяркое свечение Луны воспринимается еще более тусклым, кажется, света в точности столько, сколько бывает от безответственно скачущего где ни попадя солнечного зайчика; и если можно что-нибудь разобрать в свободно и непринужденно заполняющей легкие слепой прохладе, то лишь благодаря вычурно скупым огням ближайших домов да набегающему время от времени с трусливой сосредоточенностью взгляду автомобильных фар. Бесконечно длинный, но не совсем прямой ряд одноногих уличных фонарей пять минут назад, словно по команде, отошел ко сну, едва различимо посапывая мерцанием своих глаз, цвета нежно-молодой, только-только распустившейся - встречаемой исключительно в начале июня - сирени.

Вечер высыпал на небесное полотно пригоршни три звезд, маленьких и больших, и они расползлись во все стороны вкруг Луны, соорудив собой замысловатые и вовсе даже простые узоры. Звезды движутся - это, верно, заметно и нетренированным глазом; пожалуй, эту ночь стоило выдумать хотя бы затем, чтобы собственными глазами прочувствовать, как маленькие светящиеся точки перемещаются по темному небесному куполу. Вон та, невзрачная звездочка; еще какое-то время назад она лежала на крыше дома, что с противной стороны улицы, не в силах взлететь, а теперь она висит в бесконечном пространстве в добром метре от крыши. Ах, отчего нам не летается? Здорово, должно быть, ощутить отсутствие чего бы то ни было под собою; с замиранием сердца пощупать, как воду перед купанием, пустоту...

А вдруг... А что, если звезды всего лишь предвестники грядущего дня, если это попросту юное утро, розовое, что кожа младенца, дырявит иглами света темно-темно синее, но все ж таки не черное небо? Нет, пускай будет ночь, неспешно бредущая вдоль несменной песни сверчка, плавная, словно осенняя муха. Ночь притягательна своей Луной и тишиной, свободой, сладостной тоской... Рифмуются нечаянные слова, запросто и без вдумчивости. Пускай будет Ночь.

Маленькая взъерошенная тучка, вывалившаяся наверх, вспугнула Луну, всосала ее под себя и тотчас разрешилась мелким неумехой-дождем. Дождь, растерявшись начал тыкаться в нос, в затылок и грудь; как хороший знакомый, догоняющий тебя, похлопал по левому плечу и по плечу правому тоже. Если не хочется мокнуть - всегда можно найти сгорбленную крышу какого-нибудь строения и шагнуть под нее и... И дождю ничего не остается более, как страстно целоваться с рябеющим от этих поцелуев асфальтом да шептать что-то ласковое заметно подросшим листьям.

Вдалеке вскрикнул проснувшейся птицей лес, слегка влажный, но по-старому добрый. Забавно, но именно сейчас, под дождем, его очертания стали видны, на лес не похожие, а похожие скорее на волнистую однородно-темно-серую корочку на земляном брюхе не тронутую вероломным железом. Недурственно было бы сейчас прогуляться по лесным просторам, но далеко от дома отходить нет никакого желания, здесь постоянно что-то держит, наверное привычка. И кто знает, какой он сегодня - лес; каждый из нас представляет его по-особому, по-своему, и у всех он разный. А что как возьми да окажись он не таким, каким видится, если закроешь глаза? Маленькое разочарование с привкусом слезливой полуобиды.

Дождь прекратился и сразу запахло мытой листвой и еще свежим арбузом, вернее появился тот запах, какой кажется запахом арбуза в детстве, разумеется, если вам доводилось нюхать арбуз в детстве. Слышится гул, становящийся все выше и выше, и наконец распадающийся где-то в ночи; справа - женские шаги, скоро они сделаются близкими, а потом отодвинутся влево. Шаги не пахнут ни одним из тех запахов, смесь которых непременно витает в воздухе и становится настолько обыденной, что уже немыслимо вычленить из нее отдельный компонент; вообще не пахнут решительно ничем из того, можно уловить обычным обонянием. Хотя, по совести, шаги и не должны пахнуть; а была ли здесь их хозяйка, или же они звучали сами по себе - пусть тайну эту хранит забор.

А Луна сегодня хороша, просто прелесть как восхитительна. Таким, как она, поют серенаду-у-у, но сейчас нельзя произнести и слова, иначе оно будет воспринято как начало к разговору и подхвачено сплетником-ветром, заговорят многие и станет неслышна ночь. Ночь не столько темное время суток, сколько необыкновенное ощущение свободы, внезапности мысли. Только ночью мы вспоминаем о своем доме - Луне; оттуда мы родом, просто однажды не удержавшись многие из нас свалились сюда, где постоянно что-то звенит за шеей и пища, вполне сносная, требует, чтобы ее поглощали исключительно с зажмуренными глазами, не от удовольствия, а лишь за нежеланием видеть то, что ешь. Но все-таки здесь совсем неплохо, мы здесь нужны, нас здесь любят, порой даже может показаться, что Здесь - это отражение Луны в неимоверных размеров зеркале.

Мало что осталось в памяти о Луне - практически ничего. Пожалуй, с полной уверенностью можно вспомнить только о том, что серые пятна, видимые на родном бледно-желтом диске, отнюдь не пыль или там грязь какая, а безбрежные поля цветов, разных, но по-одинаковому прекрасных; жаль, что смешение их оттенков дает издалека скучный серый цвет... Здесь тоже есть цветы и наверное здесь немногим плоше, чем Там. А Луна? - мы всегда можем дождаться ясной ночи и свободно прогуляться при свете любимого лика, иногда еле слышно напевая песню.

[GREEN]

№ 7

Блюз черной реки

Ветер поднимался от тяжелого, неспокойного ноябрьского моря, трепал кипарисы, в потемках осеннего вечера путался в густых зарослях можжевельника и, досадуя на задержку, пробирался между корпусами дома отдыха к себе – в горы.
В небольшой кофейне, навсегда пропахшей кофеем, морем и табаком скучал бармен, Александр Колобов. Десять дней назад закрыли три корпуса, остался один – зимний, да и тот был заполнен едва на половину. Следом разъехались работники дома отдыха, приезжающие только на сезон.
Безлюдность, до ближайшего города около пяти километров, шум моря и мрачноватая в это время природа Южного Крыма нагнали на Колобова сладковатую грусть. Где-то уже готовились встречать 2001 год и вовсю обсуждали, что принесет двадцать первый век, а здесь, как и тысячу лет назад шумело море и смеялись над временем вечные горы. Он вставил в проигрыватель компакт-диск с двумя любимые джазовыми пьесами: «Сент-Луи блюз» и «Блюз жестяных крыш» в исполнении разных оркестров и залюбовался виртуозными импровизациями корифеев джаза. Под тихую музыку наплыли воспоминания, замелькали знакомые лица.
Любовь к джазу пришла в школе. В институте Колобов встретил таких же фанатов, и они организовали неплохой квартет. Даже выиграли городской конкурс любительских оркестров и стали лауреатами областного. Их изредка приглашали на профессиональную сцену, давая возможность сыграть пару джазовых стандартов. Но ничего путного не вышло. После окончания института совмещать работу и музыку получалось плохо, и квартет распался.
Колобов – неплохой пианист, нашел место в другом оркестре. Несколько лет мотался по стране подрабатывая, где только можно. К тридцати годам кочевая жизнь осточертела, и Саша устроился администратором ресторана, где играл их оркестр. По приглашению знакомых несколько летних сезонов работал на юге и, наконец, окончательно осел здесь, где ему предложили место бармена и служебную квартиру в маленьком домике для постоянного обслуживающего персонала, построенном лет тридцать назад.
Воспоминания прервал мужчина, опустившийся на табурет перед стойкой.
– Александр? – спросил незнакомец
Внешность его была необычна – легкость движений и спортивная подтянутость фигуры странно противоречили морщинам на лице и опытности выцветших глаз.
– Да, – удивился Колобов, – откуда вы меня знаете?
– Я пришел за тобой. Мне нужен помощник.
– Кто вы? – поморщился Колобов. Слова незнакомца гирями висли на плечах и мешали дышать.
– Ох, прости, – спохватился тот.
На мгновение возник острый, сухой, пряный запах, немного напоминающий корицу, сразу же исчезла тяжесть, восстановилось дыхание.
– Я? – незнакомец усмехнулся, – ну, если хочешь, называй меня Тан. Налей мне выпить, что-нибудь покрепче.
– Коньяк?
– Терпеть не могу эту дрянь. Лучше ром. Неплохо играют, но мне больше нравится свирель.
– Это Harlem ramblers, «Блюз жестяных крыш», – механически ответил Александр.
– Мне нужен помощник, – повторил Тан, выпив двойную порцию рома.
– Какой помощник?
– Разделитель… судебный исполнитель. Называй, как хочешь.
– Почему именно я? – удивился Колобов.
Хотя он старался держаться иронично, Тан тревожил его. В нем проглядывала абсолютная уверенность в себе. Александр знал таких людей – у них всегда все выходит, как задумали. Они ничего не требуют, не навязывают, но спокойная уверенность подчиняет окружающих и в конечном итоге они получают, что хотят. Конечно, Колобов не собирался идти ни в какие помощники, но Тан заставлял его нервничать. Может он псих, да, и что это за имя такое – Тан? И еще тяжесть, навалившаяся при его появлении. «Наверное, показалась – просто задумался» – решил Колобов.
– Почему именно ты? Откуда мне знать – таков твой жребий, – даже тени улыбки не мелькнуло в глазах Тана.
– И каковы будут мои служебные обязанности? – пошутил Колобов.
– Они довольно просты, – серьезно ответил Тан.
Черты его лица преобразились в изломанные, заостренные линии, вместо глаз разверзлись черные дыры, от которых невозможно было отвести взгляд. Кнутом хлестнул резкий, сухой запах и окружающий мир исчез.
Все округ залил унылый серый цвет. Рядом различались призрачные фигуры – слегка сгустившиеся тени грязно-серого цвета. Лежала абсолютная тишина. Спустя какое-то время послышался легкий скрип и плеск воды. Колобов посмотрел в сторону, откуда доносился звук и увидел черную маслянистую поверхность, по которой скользило нечто, напоминающее плот. Он ткнулся в берег и Александр разглядел, перекошенную фигуру, сплошь склеенную из острых углов. По теням рядом с Колобовым пробежал еле слышный шелест.
Человек, если это можно было назвать человеком, неподвижно сидел на плоту, не поднимая голову. И все же можно было поклясться, что между ним и тенями шел безмолвный разговор. Некоторые из них медленно тянулись к плоту, другие, напротив, устремлялись прочь, наливаясь светом.
Внезапно Колобов закоченел, его пригнуло к земле. Он почувствовал себя беззащитным и нагим – самые сокровенные мысли, самые тайные поступки и желания, какими никогда ни с кем не делился, и о которых давно забыл, были исчислены и взвешены. Но уже через мгновенье взамен тяжести от фигуры повеяло дружелюбием, сочувствием и благодарностью.
Александру в ответ захотелось сказать лодочнику что-нибудь доброе. Колобов шагнул к плоту и… оказался в своей кофейне. «Гарлемские бродяги» по-прежнему играли блюз жестяных крыш.
– Что со мной случилось? Я заснул?
– Заснул? – переспросил Тан, – нет, ты не спал.
– Но это же.… Это был…
– Не надо без нужды произносить имена, – перебил Тан, – да это был один из них.
– Один из них? Разве их много?
– Несколько. Тот, которого ты видел, устал. Он заслужил отдых и покой.

***

Игорь Клестов был гением, во всяком случае, на саксофоне он играл гениально – так говорили друзья. Да и композитором Клестов был неплохим – несколько его пьес вошли в репертуар известных оркестров. Но в этот раз, как назло, ничего не клеилось. До ежегодного джазового фестиваля в Москве оставалось всего ничего, а новая композиция не получалась. На одной из последних репетиций стало ясно, что опять не вышло, не звучала пьеса. Ехать же со старым репертуаром было бессмысленно.
– Вот не хочешь меня послушать, а зря, – настаивал уже в который раз бас-гитарист Юрка, – я, если вдохновения не хватает, сигарету с травкой выкурю перед выступлением, совсем легкая травка, и ухожу в астрал. Знаешь, как потом играется здорово!
– В подвал ты уходишь, а не в астрал, – перебил его пианист, Леша Клюев, – и еще уши затыкаешь. В прошлый раз такое соло мне убил! Влез со своими басами в самый неподходящий момент.
– Ничего я тебе не убил. Ты уже выдыхался, когда я вступил.
– Ладно, давай свою сигарету, – решился Игорь, – все равно хуже не будет.
На вкус сигарета почти не отличалась от обычной, разве что чуть пряный аромат был в новинку.
– Ну, как? – с интересом спросил Юра.
– Да, вроде никак. Ничего не чувствую. Только щеки немного занемели.
– Значит, не действует на тебя. Ладно, давайте расходиться, утро вечера мудренее. Может завтра что-нибудь придумается.
Дома Игорь хотел немного поработать, но сон свалил его. А во сне он играл. Так играл, как не случалось прежде. Он шел по пустынной равнине, сверху нависало небо, усеянное клочковатыми облаками, через них сочился грязно-серый мутный свет, какой бывает незадолго до восхода солнца. Только солнце здесь, откуда-то Клестов точно это знал, никогда не взойдет. «Вот оно, нашел! Этого и не хватало – тревожность, сумеречность, ожидание» – радовался он.
Вечером наиграл на репетиции пьесу – всем понравилось. Оставалось только сделать аранжировку, но это уже мелочи.
– Подействовала, значит, сигарета, – заметил Юра, – а говорил, что ничего не чувствуешь.
– Не в сигарете дело. Мне эта вещь приснилась. В голове все время вертелось, а ночью приснилось. Как Менделееву таблица элементов.
– Что ж тебе приснилось, только после того как ты травку покурил?
– Простое совпадение.
– Ну-ну, – усмехнулся Юрка, – знаем мы эти совпадения.

***

Его, что-то позвало, и он пошел. Он не знал, сколько шел – время не имело никакого значения. Он брел по следу пока мир не взорвался громкими звуками и ярким светом, оглушившими его. Что-то знакомое чудилось вокруг, и он остановился. В голове светлячками вспыхивали и тут же гасли воспоминания. Он так и не понял, куда пришел.

***

Поездка на фестиваль прошла успешно: новая композиция получила награду в одной из номинаций, а еще удалось подписать контракты на три большие гастроли.
До первых концертов оставался месяц, репетиции шли каждый день, и программа была почти готова. После фестиваля ребята были в отличной форме, игралось легко и с удовольствием. Даже Юрка клялся, что уходит в астрал без травки. Похоже, в жизни, наконец, началась белая полоса. Плюс ко всему, и погода стояла отличная: середина мая – холода позади, летняя жара еще не наступила.
Не репетиции Клестов ходил через старый полузаброшенный парк. По дороге иногда подкармливал местных барбосов, а те с радостью встречали его, выпрашивая колбасу и ласку. Сегодня ему захотелось побаловать их, и он прихватил большой круг ливерной колбасы. Игорь подошел к скособоченному, чудом не развалившемуся, сараю с садовым инструментом, где его обычно встречали псы, но там было пусто.
Все разъяснилось, когда он обогнул сарай. Около десятка собак расселись полукругом подле скамейки, охраняя сидящего на ней худющего угловатого, словно изломанного, парня. Его голова свешивалась на грудь, лица не было видно. Заметив Игоря, собаки насторожились, но не сдвинулись с места, а добродушная, ласковая Белка тихонько зарычала, ощерив зубы. Псы явно охраняли странного парня. «Ну, не хотите колбасу, как хотите, сам съем» – пробормотал Игорь.
В голове вертелись обрывки мыслей и мелодий. Надо было еще раз все внимательно продумать, возможно, следовало в иной последовательности выстроить репертуар, прикинуть, что играть на бис, если будут вызывать. Внезапно строй его рассуждений рассыпался, сердце замедлилось и остановилось, накатившая волна тяжести едва не размазала по земле. Непроницаемый мрак, посреди которого оказался Игорь, залил душу животным ужасом.
Очнулся Крестов от ломящей боли в груди, сердце билось медленно и неохотно, тело болело, как бывает после трудной работы. Прошло всего несколько секунд – знакомый, которого он заприметил на выходе из парка и хотел догнать, отдалился лишь на пару, другую шагов.
«Что со мной? Неужели заболел, может сердечный приступ? Этого еще не хватало перед гастролями» – замельтешили мысли. Зачем-то он обернулся назад – странный парень сидел в той же позе, со склоненной на грудь головой, но можно было поклясться – он только что отвел глаза.
Позже, в перерыве репетиции Игорь неожиданно провалился в короткую дрему, пока Леша рассказывал анекдот. Из забытья его вывел хохот ребят. Крестов не сразу узнал их – со знакомых лиц словно упали маски: черты не исказились, но стали жестче и правдивее.
В течение следующей недели провалы повторялись с пугающей регулярностью по несколько раз на дню. Иногда казалось, будто через его глаза на мир смотрит кто-то иной, да и себя иной раз видел со стороны, с удивлением разглядывая свое тело и прислушиваясь к мыслям. Игорь всерьез обеспокоился, боясь заболеть, и рассказал музыкантам о своем состоянии.
– Парень, да ты же наяву уходишь в астрал, – восхитился Юрка, – многие мечтают достичь твоего состояния, но у них не выходит.
– Да, пошел ты к черту со своим астралом, – разозлился Игорь, – я серьезно говорю, а ты с шуточками.
– Не переживай, просто переутомился. У меня тоже так бывало, – успокоил ударник.
***
Домой Игорь решил идти длинным путем, не срезая дорогу через парк, но его словно на аркане туда тащили. Он уверял себя, что глупо бояться. Но! На скамейке около сарая сидел тот же изломанный парень, какого он видел неделю назад. Даже поза его не изменилась. Теперь рядом с ним стояли два человека, их вид был странен – пустые, ко всему безразличные неподвижные фигуры с потухшими глазами. Хотя они не смотрели другу на друга, можно было ручаться, что они разговаривают. Все трое походили на скульптурную группу, изваянную сумасшедшим скульптором.
Холодок страха пробежал по телу, и Игорь поспешил пройти мимо. На выходе из парка он чуть не врезался в неожиданно возникшего перед ним прохожего. Клестов пробормотал извинения и хотел пройти дальше, но незнакомец обратился к нему.
– А. музыкант, – усмехнулся он, – ну и наделал ты дел.
– Каких дел?
– Таких дел. Притащил сюда того, кому здесь уже нет места.
– Ну, ничего, я сейчас все исправлю. Заберу его, и пройдут твои видения.
– Кто вы такой? Откуда вы знаете, – опешил Игорь.
– Ты неплохо играешь на этой штуке… саксофоне, но свирель мне нравится больше.
– Вы знаете того парня, что сидит на скамейке? – догадался Игорь.
«Ну, вот теперь все разъяснилось. Еще один ненормальный из этой же компании. А я черт знает, что себе навоображал» – с облегчением подумал он.
– Я тебе о нем и толкую. Он тоже музыкант … был когда-то. Может, оттого все так и вышло.
– Да, кто вы? – разозлился Игорь.
Абсурдность разговора вывела его из себя. В словах незнакомца не было и намека на шутку, он был каменно серьезен.
– Если хочешь, зови меня Тан. Кто я? Когда-нибудь узнаешь… Ладно, мне пора, прощай.
Тан направился в глубь парка. Игорь замялся – надо было идти домой, но нелепая встреча занозой засела в голове и он, нехотя, пошел вслед за Таном. Тот уже стоял около злополучной скамейки. Он положил руку на плечо изломанного парня и бросил короткую, резкую фразу застывшим фигурам, они послушно обернулись и зашагали прочь. Тан наклонился и принялся что-то ласково нашептывать парню, а затем помог ему подняться и они двинулись в сторону сарая.
Эти двое отдалились всего на несколько шагов, а изломанная фигура уменьшилась, словно их разделяло несколько километров, хотя Тан совершенно не изменился. Законы перспективы сошли с ума. Деревья вокруг искривились под немыслимыми углами, а ветхий сарай вывернулся наизнанку.
Подкатила тошнота, в уши ударил басовитый гул. От сильной рези Игорь закрыл глаза, а когда открыл их вновь, все пришло в обычный порядок и ничто не напоминало ни о Тане, ни о странном парне, которого он увел с собой. Произошедшее забывалось с необычайной быстротой. Когда он, через десять минут, пришел домой, от странной встречи оставались лишь смутные воспоминания, а на утро и от них не осталось ни следа.
……
Клестову часто снится один и тот же сон – он сидит на берегу реки с черной тягучей водой и играет на свирели. Игорь точно знает, что ему здесь рады. Иногда приходит послушать Танатос, там, наверху, он любит, чтобы его называли Тан. Просыпаясь, Игорь пытается припомнить сновидение, но ничего не выходит. Всякий раз воспоминания ускользают в последний момент, как только на краю сознания начинают поблескивать черные маслянистые воды и кажется, что сейчас он все вспомнит.
Музыку Клестов никогда не забывает и записывает. Позже из этих отрывков у него получаются неплохие вещи. Его имя довольно известно. Недавно, когда выступления их квартета показывали по областному телевидению, о нем так и сказали: «известный музыкант и композитор».

[GREEN]

№ 8

Живее всех живых


Он знал, что ЭТО когда-нибудь обязательно произойдет. Потому что не могло не произойти. Пускай даже вопреки всем законам исторического материализма. Хотя по ходу его мыслей, скорее, совсем наоборот – в подтверждение этих самых законов. Поскольку, заступая на привычные суточные дежурства (через два дня на третий), не переставал удивляться очень жизненному, пусть и с несколько желтоватым оттенком виду лежащего в стеклянном саркофаге. И крепла в нем уверенность (в том, что ЭТО когда-то произойдет) от дежурства к дежурству. Особенно с того самого дня, когда указом беспалого алкаша с поста номер один был снят почетный караул. Что было воспринято им как плевок в свою наивную до кристальности пожизненно засекреченную душу. Душу потомственного младшего офицера Федеральной службы охраны когда-то любимой до кома в горле державы. А ныне державки - развороченной, горлопанской, жидокавказомассонской, да еще и с легкой похмельной руки того же беспалого - послушно съежившейся в своих новых государственных границах с одной шестой до одной седьмой части суши. Вдобавок к этому и без почетного караула на посту номер один. Правда, без отмены круглосуточного дежурства за невидимой границей бывшего поста. Внутри. Там где стоял саркофаг…
Куранты на Спасской начали бить полночь, заглушив на время вокально-инструментальную вакханалию, ошметки которой долетали в святая святых, несмотря на плотно закрытые дубовые двери. С последним, двенадцатым, ударом крышка саркофага сдвинулась в сторону и, легким рывком приняв сидячее положение, Ильич нахмурил свой ленинский лоб. Нахмурил, кивнул в сторону дверей мавзолея и, разбрасывая по фразе умилявшие когда-то все прогрессивное человечество звонко-брутальные картавинки, спросил его:
- Что там происходит, товарищ?
- Концерт, Владимир Ильич… На Каменном мосте… Мосту… - с насевшей вдруг на связки хрипотцой, но почти без промедления ответил он вождю мирового пролетариата. Потому что знал, что когда-нибудь это произойдет. И был к этому готов. В каждое из своих дежурств. Через два дня на третий. И даже легендарный, глаза в глаза, пронизывающий до костей прищур не обескуражил его. Почти. Так как все же чуть было по жидомассонски не ответил Ильичу на вопроос вопросом. Славным вопросом - где бы разжиться кипяточком? Ошарашено вспомнив любимый эпизод из любимого кинофильма про человека с ружьем. Но потом, тем не менее, мужественно ответив, то что ответил.
- Концерт, Владимир Ильич… На Каменном мосте… Мосту…
- Концерт, концерт, концерт… - Ильич перебросил обе ноги через боковую стенку саркофага – И что же сегодня дают?
- «Машину времени», товарищ Ленин.
- Уэллса? – Ильич коротко хохотнул и тряхнул головой – Как же, знавал! Архизабавный чудак! Махровый идеалист! Фантаст, одним словом! Но при этом заметьте, батенька – революцию принял!
- «Машина времени» - это группа… - окрепшим голосом решился он поправить вождя.
- Простите, батенька?
- Вокально-инструментальная группа…
- Антипартийная?
- В самую точку, Владимир Ильич.
- Ну, группа, дорогой товарищ, еще не фракция. Вот фракционность, да еще подперченная ревизионизмом – это уже, батенька, крен. И крен для диктатуры пролетариата уверяю вас архиопасный.
- Так у них и есть крен! – с жаром воскликнул он и сделал шаг в направлении саркофага – Вы бы слышали, товарищ Ленин, о чем они поют! К чему призывают! Там и фракция, и ревизионизм, и уклонизм с жидомассонством!
Из-за дверей послышался блюзовый ритм. Ильич выпрыгнул из саркофага на гранитный пол, стремительной походкой подошел к нему и, обхватив за торс, закружил в танце.
- Давно знаете ли не танцевал! Со второго съезда РСДРП! – Ильич поднял руку и развернул его на сто восемьдесят градусов дамским пируэтом - Ах, Лондон, Лондон, Лондон! С виду обыкновенный буржуазный городишко! Но пиво, батенька! А когда под него и сарделечку свиную! Вы, товарищ, бывали в Лондоне?
- Никак нет, Владимир Ильич… - голова немножко кружилась после пируэта, и он чуть не наступил на ноги партнеру.
- А что уклонисты? Много их сейчас? – неожиданно сменил тему Ильич.
- Как грязи, товарищ Ленин… На вас наезжают… Ну в смысле плохо отзываются и пишут всякое…
- Небось все пломбированный вагончик с германскими денженциями поминают?
- Хуже, Владимир Ильич!
- А куда уж хуже, батенька?
- Говорят будто вы на охоте зайчишек не стреляли, а прикладом кончали… По головам…
Ильич заразительно всхохотнул.
- А они хотели, чтобы я дробь почем зря тратил, когда можно было прикладишком?! Архинепрактичное решение! Вы как считаете, товарищ?
- Я?… Как вы, Владимир Ильич…
- Они бы еще псевдогуманиста дедушку Мазая вспомнили!... И раз! – теперь уже сам Ильич ловко нырнул под его руку и крутанулся в пируэте.
- Про Мазая они вроде ничего не писали…
- И очень зря, батенька! Потому что господин Некрасов доложу я вам прекрасный революционный поэт! Как там бишь у него: «…Неурожайка тож»! Знал подлец крестьянскую душу! Не понаслышке знал! У вас, кстати, товарищ хозяйство большое?
- Да как вам сказать, Владимир Ильич… - он немного растерялся, туманно осознав, что вождь мирового пролетариата принял его за крестьянина-ходока с одноименной картины художника Селиванова Те Е., репродукцию которой он вырезал из еще доперестроечного «Огонька». Вырезал и приклеил к дверце холодильника «Саратов».
- А так и скажите! По большевистски! Напрямоту!
- Хорошее хозяйство, Владимир Ильич… Нюрка, в смысле Анна Леонтьевна, супруга, укропчик с лучком зеленым на балконе… - он на секунду замолчал и после паузы зачем-то вдруг грохнул на весь мавзолей – А Нинке-курве, в смысле дочери, еще пятнадцати нет, так уже шалавит! И сутки влёт рэп свой слушает!
- ЧтО слушает?
- Рэп, Владимир Ильич… - уже без посыла выдавил он, поняв, что про Нинку Ильичу это он зря. Не говоря уже про ненавистный рэп. Но оказалось - не зря.
- Рэп, рэп, рэп! – заинтересованно проскороговорил Ильич – Так что же рэп, батенька?
- Ничего особенного, Владимир Ильич! – приободрился он – Рэп, как рэп! Музыка зародившаяся в недрах революционно настроенных слоев угнетенного негритянского населения империалистических Соединенных Штатов Америки!
- Ну ведь это же просто архичудесно! Значит, дочуренция у вас подрастает архизамечательная!
- Так точно, Владимир Ильич! – согласился он и сразу же простил Нинке все то за что систематически, по субботам, драл ее по голой жопе желтым матерчатым ремнем от парадной формы.
Шваркнув финальным электроаккордом, блюз на Каменном мосте выдохся.
Сбросив свои руки с его торса, Ильич остановился. Остановился и он.
- И все-таки «Аппасионата» покруче будет… – почти про себя, уже не глядя на него, вымолвил Ильич, развернулся и быстро зашагал к саркофагу.
«Ну, вот и все… – грохнуло в голове – Мудило вы, товарищ младший офицер федеральной службы охраны! Причем конченный! «Нинка», «Нюрка»! И это вместо самого главного – о державе просранной, о беспалом и о посту… посте… номер один! Ну, точно - мудило! Даром что партбилет свой в девяносто первом на балконе под укропом Нюркиным заховал - все равно мудило!».
Тем временем Ильич, уже устроившись в саркофаге, протянул было руку чтобы задвинуть над своей головой стеклянную крышку. Но вдруг что-то вспомнив приподнялся.
- Да! И вот что, товарищ! – давешняя задушевность в голосе вождя сменилась классовой отчужденностью – Передайте вашему сменщику, чтобы прекратил курить на дежурстве! Вы меня поняли? Всенепременно передайте! Я от его табачка желтею больше чем следует! Не говоря уже о пассивном курении!
- Да я, Владимир Ильич… За ради вас…
Он хотел сказать, заорать, что завтра же лично доложит о сучаре-сменщике Женьке Куроедове начальнику управления, а потом так же лично уроет падлу согласно закону военного времени. Но вместо этого почему-то судорожно нащупал во внутреннем кармане пиджака свое служебное удостоверение и шариковую ручку. После чего подбежал к саркофагу и встал перед Ильичом на колени.
- Я это…
- Время, батенька, время!
- Автограф, Владимир Ильич!... А то ведь не поверит никто…
Куранты на Спасской ударили один раз. Ильич судорожно вырвал из протянутых к нему рук удостоверение с авторучкой. Затем с секунду подумав, своим искрометным ленинским почерком поверх фотографии и казенных букв, когда-то старательно выведенных спецтушью, написал: «Наркомздрав РСФСР предупреждает – курение вредит вашему здоровью. Ознакомить всех членов ВЦИК и товарища Семашко. С коммунистическим приветом Ульянов (Ленин)».
На Каменном мосту вновь зазвенели гитары, и уклонисты запели песню про новый поворот.
…За три дня до выхода из клиники неврозов имени профессора Соловьева он записался в журнал заведующего отделением. Для участия в конкурсе художественной самодеятельности. Чтобы прочитать коллегам по лечению и медперсоналу стихотворение поэта Маяковского Вэ Вэ «Разговор с товарищем Лениным». Которое и прочитал. Но не до конца. После слов «двое в комнате – я и Ленин» зарыдав и упав прямо на крохотной эстрадке больничного конференц-зала. Где ему тут же сделали укол аминазина…

[GREEN]

№ 9

Не уходи

Холодно и пусто. Я неподвижно стояла с синими от мороза губами и внимательно смотрела на снег. Белоснежные, пушистые хлопья, грациозно вальсируя, приземлялись на землю. Я вглядывалась в них, пыталась отыскать… Но что? В их танце ничего нет. Ледяное безразличие и презрение… Какое-то призрачное воспоминание забрезжило в сознании. Я стремлюсь к нему, тяну нити памяти… Голову пронзила боль, и вновь воцарился покой… Продолжаю монотонно следить за снегопадом. В голове кричали мысли: «Шевелись! Надо двигаться! Очнись!», но я почему-то отметаю их и тянусь озябшими руками к ближайшей снежинке. Она такая красивая и легкая… Хочу быть похожей на нее! Голые ветки деревьев угрюмо накренились под порывом налетевшего ветра.
- Иди! Торопись. Ищи - Слышится мне в завывании стихии.
Я послушно киваю и начинаю неуклюже переставлять окоченевшими ногами по маленькой тропинке, спрятавшейся между шапками огромных сугробов… Неожиданно у единственной развесистой ели появилась мужская фигура. Он стоял ко мне спиной, по колено в сугробе и смотрел вдаль, потом резко повернулся и радостно помахал рукой.
- Дима! – вскрикнула я, освобождаясь от безжизненной апатии. - Иди ко мне! – Я напряженно взглянула в родное лицо мужа, мысленно умоляя о маленьком шаге в мою сторону. – Я люблю тебя! Что ты стоишь? Иди ко мне!
По его лицу промелькнула озорная улыбка, и он спрятался за дерево.
- Зачем? – глухо спросила я, и непонятное эхо разнесло мой вопрос. Он вторил снегом, ветром, шумом деревьев… Закружилась голова. – Перестань! – умоляюще прошептала я и зажала уши.
Нахлынула тишина. Я усилием воли уняла дрожь и опустила руки. Ничего не изменилось. Мир замер, словно подчинившись моей мольбе.
- Что все это значит? Все какое-то чужое… Ненастоящее, - испуганно пробормотала я. – Где ты?
Равнодушное безмолвие.
- Ну, ты за это поплатишься! – резко выкрикнула я, пряча глубоко в себя позывы страха, и направилась в сторону ели, где он стоял.
Ноги проваливались все глубже и глубже. Каждый шаг занимал слишком много времени и сил…
- Дим? – обескуражено спросила я, наткнувшись взглядом на пустоту.
- Рядом, - ответил еле слышный шепот.
Я закрутила головой, но ничего не увидела.
- Где?
- Тут, - раздалось, словно из-под земли.
Я посмотрела вниз и заорала. Мой самый любимый, самый дорогой, единственный человек на свете лежал на дне крохотного озерка и улыбался… Я колотила руками, с каждым новым ударом разбивая их в кровь. Кричала. Молилась. Ругала… А снег все падал, закрывая от меня любимого человека.
- Нет! - Мой крик расколол мертвую тишину, заставил проявить шум проезжающего трамвая, чирикание воробья… - Пожалуйста! – попросила я, зажмурив глаза. – Пожалуйста, не покидай меня! Или забери с собой, - с отчаянием сказала я и прижалась к мертвой воде.
Он не видел меня, не слышал боль, ломающую мой голос… Мутный, отрешенный взгляд родных глаз был устремлен мимо меня, куда-то вдаль и лишь фиолетовые, покрытые блестящим инеем губы беззвучно шевелились, пытаясь что-то сказать…

Меня трясло от холода и страха. Сердце бешено колотилось. Я лежала неподвижно и боялась открыть глаза. Вдруг, это не сон? Чушь! Боже, что происходит со мной? Столько всего навалилось в последнее время…
- Анют? – тихо позвал Дима.
- Да, - отозвалась я и, распахнув глаза, наткнулась на обеспокоенный сонный взгляд мужа.
- Все в порядке, просто страшный сон, - еле слышно пробормотала я и натянуто улыбнулась.
- Ты стонала, - Он пододвинулся поближе и прижал к себе. Руки нежно поглаживали по голове, успокаивая и отгоняя плохие мысли. – Солнышко, все у нас будет замечательно. Ничего плохого больше не случиться. Я тебе обещаю, - прошептал он на ушко и поцеловал в висок.
- Надеюсь… Я больше не выдержу.
- Малыш, ну, что ты опять себя накручиваешь.
- Прости, - всхлипнула я. – Вдруг опять скажут, что ничего не вышло?
- Заранее не беспокойся. Все будет отлично. Я это чувствую. Как станет известно, сразу звони… Какой бы ни был результат.
Я грустно улыбнулась. Еще совсем недавно это казалось простым и естественным… Даже несвоевременным… Тогда скоропостижно умерла его мама. Боль и огромные расходы лавиной обрушились на наши плечи. Мы крепились, поддерживали друг друга. Ведь в целом мире не осталось роднее человека, чем я и он. Мы вкалывали на работе, выкладывались по максимуму, покрывая взятые кредиты… Через несколько месяцев я поняла, что беременна… Осознание счастья пришло не сразу, но потом захватило целиком, доставив прямиком на седьмое небо. Мы забыли беды, не чувствовали усталости, готовы были работать дни и ночи напролет, лишь бы у малыша было все, что он захочет. В редкое свободное время занимались ремонтом квартиры и покупкой необходимых мелочей: пеленок, ползунков, погремушек… Иногда, силы подводили нас и мы падали с ног от усталости, но нам снились радужные картины… Не то что теперь.
- Анют, ты слышишь меня? – ласково спросил Дима.
Я вздрогнула и виновато улыбнулась:
- Прости, задумалась.
- Заметил, - весело усмехнулся муж. – И что же тебя занимает в два часа ночи?
- Как назовем нашего малыша, - бодро соврала я.
Он подозрительно посмотрел на меня, но промолчал. Эта тема была под запретом. Причем моим… Он его никогда не нарушал, понимая, как больно вспоминать о потере… До сих пор не понимаю за что?! Вроде сильно не грешила, никого не обижала, не истекала завистливой слюной, глядя на более удачливых друзей, не посылала проклятья в адрес обидчиков. Ничего такого, а он умер. Моя радость, кровиночка, солнышко исчез, не успев появиться, не дождавшись каких-то считанных месяцев. Неожиданно, глупо, страшно. В тот злополучный день было ясное февральское утро, я решила прогуляться по парку не далеко от дома. Помню, как радостно прислушивалась к ощущениям внутри себя, наслаждалась прохладным свежим воздухом и планировала будущую жизнь… На секунду засмотрелась на весело хохочущую девчушку в розовом пуховике и шапке с большой бомбошкой… Поскользнулась, упала, итог – больница, сильная потеря крови и смерть ребенка, который, еще не родившись, стал смыслом жизни… Бессонные ночи, полные слез и горя, нескончаемые походы по врачам и жестокие слова: «Вы больше не сможете иметь детей».
- Думаю, это решим после того, как узнаем, кто будет, мальчик или девочка.
Я криво улыбнулась и мысленно продолжила: «Если он появится». Странно, но мне совершенно не хочется знать пол малыша. Главное, чтобы он пришел в этот сложный мир… Мир с горчинкой и маленькой возможностью чуда. После приговора врачей мы с мужем не сдались, продолжая верить в лучшее и искать человека, способного помочь. Не гнушались не одним доступным методом. Обращались к гадалкам, писали объявления в газету, искали в Интернете. Вскоре, труды вознаградились. Маленькая клиника на берегу Черного моря взялась попробовать вылечить мое бесплодие. Курс реабилитации составил два месяца и вылился в кругленькую сумму… Сегодня решающий день. Боже, пожалуйста, пусть все получиться!
- Милая, утро ночи мудренее. Хватит смотреть в потолок, - сказал Дима. – Завтра непременно будет хороший день.
Благодарно улыбнулась и ответила:
- Я тебя очень сильно люблю!
- И я тебя. Теперь поворачивайся на бок и засыпай.
Я прижалась к его плечу и через несколько минут задремала, думая о том, как мне повезло с мужем.

Будильник настойчиво заставлял подняться с кровати. Я неохотно открыла глаза. За стеклом моросил дождик, серое небо с тоской глядело в спальню, советуя продолжить отлеживать бока. Я лениво зевнула и позвала:
- Милый, ты где?
- Сейчас подойду. - Донеслось из кухни.
Я улыбнулась, услышав его голос: «Все-таки он самый лучший мужчина на свете!».
Димка по утрам всегда находился в спешке. То он потерял носки, то рубашку, то с кофеваркой не нашел общий язык. Когда только поженились, я пыталась помочь в его ритуале «сбор на работу», но он вежливо отказал, снабдив фразой: «Настоящие мужчины должны быть самостоятельны».
Неожиданно резко кольнуло сердце, заставляя застыть на постели и не дышать. «Терпи. Сейчас все пройдет!» - мысленно уверяла я себя. Резкая боль переросла в нестерпимую, испепеляющую. Каждый вздох давался с трудом, словно кто-то сдавил грудь железной рукой… Предчувствие. Виной всему сон…
- Дима, - прохрипела я пересохшим горлом.
Он тут же оказался рядом, испуганно склонившись надо мной.
- Анютик, что такое? Где болит?
- Прошу, останься.
- О чем ты, родная? – спросил он, заглядывая в глаза.
- Не уходи, - прошептала я с мольбой.
Приснившийся сон не отпускал, заставляя пульсировать тревогу…
- Ань, я сегодня не долго. Ты же знаешь, что шеф намекает на повышение, а оно бы пришлось очень кстати. Обещаю, что отпрошусь, как можно раньше. Глупенькая ты моя, - нежно сказал он и погладил по голове. – Я чувствую, сегодня удачный день. Не хандри.
Кисло улыбнулась. Легко сказать, да тяжело сделать. Как отогнать грусть, если она, словно ртуть прицепилась…
- Я приду, так быстро, что даже соскучиться не успеешь, - сказал он и легко подхватил на руки.
Счастливо взвизгнула и прижалась к нему. С ним себя чувствую дюймовочкой!
- Буду очень ждать! - выдохнула я. - Прости за капризы. Не знаю, что со мной. Глупости всякие лезут в голову. Конечно, иди, у тебя ведь важная встреча. Только приходи, пожалуйста, поскорее. Я боюсь, вдруг мне опять скажут, что ничего не вышло? - на одном дыхании протараторила и вопросительно взглянула в родные глаза.
- Не придумывай и заранее не беспокойся. Все будет отлично. Как станет известно, сразу звони. А теперь, целуй меня, любимая женушка, и марш под одеяло.
Я с радостью выполнила приказ. Сначала первый – ласково прикоснувшись губами и проследив, что он экипировался тепло и готов к сибирскому морозу. Второй чуть погодя, после того, как за ним захлопнулась дверь. Настроение никак не желало улучшаться, пеленая в тягучую безысходность и тоску…

Из кабинета врача я выпорхнула не чувствуя ног и с глупой улыбкой на лице. Хотелось орать во весь голос, пуститься в пляс, смеяться… Прохожие недоуменно смотрели вслед, они не понимали, что в эту минуту я любила весь белый свет. Внутри голосило счастье, повторяя одно лишь слово: «беременна».
- Боже, спасибо! – прошептала я. – Как долго этого ждала…
Бессонные ночи. Дни с привкусом горечи… Я выдержала, справилась. Слезы счастья побежали по щекам, тяжелый груз ожидания слетел с моего сердца… Теперь я испытаю радость материнства, услышу бессвязное лопотание собственного малыша, топот маленьких ножек, буду смеяться над его проделками… Конечно, не только я, но и мой любимый. Мы заслужили это.
- Сейчас обрадуем папочку, - пробормотала я, нажимая кнопку вызова на телефоне.
Вежливый голос оператора сотовой связи сообщил, что Дима находится вне зоны действия сети или выключил телефон.
- Ну, вот! - недовольно буркнула я. – Такое событие, а он опять телефон выключил.
Только хотела надуться от обиды по этому поводу, но лишь звонко рассмеялась. Разве можно в такой день ругаться. Бог сделал нам огромный подарок, а я огорчаюсь по пустякам.
- Лучше приготовлю сюрприз, - решила я, быстро посмотрев на часы.
Пол пятого. Рабочий день до шести. Успею заскочить в магазин и купить всяких вкусностей.
- Эх, - вздохнула я. – Обещал раньше, а получилось, как всегда. Еще поди и задержится…

На столе красовалась бутылка шампанского, фрукты и его любимое мясо по-французски. Музыкальный центр, согласно моему настроению, играл спокойную, романтическую музыку. Я, поддавшись порыву, поднялась с дивана и закружилась по комнате. В голове резвились мысли: «Как здорово жить! Еще несколько часов назад дрожала от страха, а теперь танцую от счастья. Представляю, как Димка обрадуется. Наш малыш. Долгожданный. Самый любимый». Я улыбнулась и поймала свое отражение в зеркале трюмо.
- Ох, - испуганно выдохнула я и резко отвернулась.
Сердце колотилось, как отбойный молоток. Кровь шумела в ушах. Она похожа на меня. Очень. Только глаза пустые и холодные… Мертвые.
- Успокойся, - приказала самой себе и вышла в коридор.
Трясущимися руками нашла в сумке телефон и набрала номер мужа.
- Ответь. Пожалуйста… Мне очень страшно, - прошептала я, материализуя свой ужас и странную тоску.
Равнодушный вежливый голос повторил, что абонент недоступен.
- Да что такое! – сказала я и обернулось.
Что-то неприятное, невидимое колыхалось в воздухе… Еле заметный прозрачный силуэт. Он становился все ближе и больше, проявляясь из блестящей поверхности зеркала.
- Боже, спаси и сохрани, - пробормотала я, как можно сильнее зажмурив глаза.
Перед мыслями летали яркие звездочки. Слух, обостренный от паники, различал малейшие звуки, доносящиеся из-за стен других квартир и сплетения улиц. Тело боялось пошевелиться. Не знаю, как долго длилось это оцепенение. Я перестала ощущать время, пространство, страх… И открыла глаза.
Оно не исчезло. Наоборот, приблизилось вплотную ко мне и приобрело очертания фигуры, лицо колебалось мелкой рябью, находя реальную точность пропорций. Мужских. Самых родных для меня. Глаза, губы, нос – все Димкино… Холодок несчастья обручем сдавил голову и я заорала:
- Нет!
Силуэт колыхнулся, а потом резко вошел в меня… И я увидела, как ночной кошмар превратился в реальность.
- Зачем ты пошел парком? Лучше бы обошел… Торопился домой… Подонки. Двое амбалов. Они бьют его по голове. Падает. Они несколько раз пинают, шарят по карманам. Сотовый и пятисотка… Уроды! Поднимите его! Он замерзнет. Слышите! Он умирает! Твари, - прошипела я из последних сил.– Он должен придти ко мне. Узнать, что все получилось.
- Знаю, - прошелестело рядом.
Я криво усмехнулась. Привидение не испарилось, но превратилось в сгусток говорящего тумана.
- Ты не он, - твердо сказала я.
Пространство расступалось, всасывая визитера в зеркало. Скоро осталась лишь пустота и отзвук голоса:
- Тебе дали шанс…
- Но я не смогла принять, - еле слышно ответила я и заревела от безысходности и необратимости течения времени.
В нашем мире нет места предчувствию, чуду и счастью, потому что мы в это не верим.