МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: Сергей Угренинов РАССКАЗЫ - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 2 Страниц +
  • 1
  • 2
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

Сергей Угренинов РАССКАЗЫ

#1 Пользователь офлайн   угренинов Иконка

  • Участник
  • PipPip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 13
  • Регистрация: 28 апреля 12

Отправлено 14 мая 2012 - 10:05

Диплом Золотого лауреата международного конкурса "Большой финал" /2012/
в номинации "Полнолуние" принес рассказ "Игаш":


Игаш

На том берегу Большого Жаркаина, куда заходит солнце, и где много десятилетий назад дымили костры аула, блеяли отары овец и паслись табуны лошадей, а теперь только вой волков по ночам, поселился немолодой рыбак по имени Игаш. Построил себе землянку, навязал сетей, смастерил лодку и принялся за с детства знакомое дело. Наловит карасей, выпустит их в большущий садок, сплетенный из тальника, и ждет, когда приедут покупатели из ближайших сел.
Часто Игаш сидит у землянки с самокруткой в зубах, сети чинит, да на озеро смотрит, а то на лодке по плесам плавает, наблюдает, как живут его пернатые соседи: лебеди и гуси, утки и чайки. И хорошо ему смотреть на птичьи семейки, на пухлые, мягкие комочки утят, лысушат и гусят, которые с писком снуют вокруг своих родителей, а иногда без страха направляются к рыбацкой лодке. Тогда пернатые мамы поднимают тревожный крик, чтобы их не ведающие зла, наивные дети вернулись обратно.
А вот Игаша никто не зовет обратно. Уехал он из села, поселился в пустынной степи на берегу озера, и никому дела нет до него. Хоть совсем сгинь Игаш в этом диком безлюдье, никто не вспомнит его, никто не прольет по нему слезу, ни мать, ни жена, ни дети, потому что нет у него никого, да и не было ни¬когда. Да, да, не удивляйтесь, даже матери у Игаша никогда не было, по крайней мере, ни сам Игаш, ни все его знакомые ее не знали и ни разу не видели. И никто не ведал, откуда сам Игаш взялся.
Грустно было рыбаку Игашу жить в одиночку, но еще тоскливее с людьми, меж которыми он слыл чудаком и отчасти юродивым, и у коих не находила отклика его застенчивая, впечатлительная душа. Вот и перебрался Игаш на тихий берег Большого Жаркаина. С природой наедине ему и легче и светлей.
Особенно любил рыбак-отшельник лунные вечера, когда полное, сияющее лицо луны разливало ласковый свет на задремавшие в сумерках камыши и воды. Игаш садился в лодку-плоскодонку и потихоньку работая веслом, чтобы не нарушать это таинственное молчание мира на закате солнца, не тревожимое ни единым земным звуком, выплывал по лунной дорожке на самый большой плес озера, окрещенный местными рыбаками и охотниками за величину "морем". Тихо плыл Игаш по темной воде, не издавая ни звука. А затем, далеко от берега садился на сиденье-дощечку и, глядя на лунные блики, запевал одну из протяжных, печальных песен, ни концов, ни начал которых Игаш не помнил. На людях он стеснялся петь, даже во время выпивки, а тут никто не слышал его, и жало¬бы сердца рыбак мог доверить своему надтреснутому, глухому голосу.
И вечер последнего дня месяца цветущих лилий Игаш покачивался в лодке на "море". Этот день каждого года был необъяснимо дорог его сердцу. "Наверное, я родился в последний вечер месяца цветущих лилий", - думал рыбак. Он затянул одну из своих любимых песен-отрывков:

Среди ракит и камыша
Спала усталая душа,
Вокруг ее цвели цветы
И были сны ее чисты.
Никто не знает этих снов
И нет для них на свете слов.
И душу ту не отыскать,
Не увидать.

Невыразимая печаль проникла в сердце Игаша, он всхлипнул и умолк.
И вдруг! О чудо! Кто-то нежным, ангельским голосом из сумеречной дали плеса продолжил песню:
А одинокая душа
Лежит на стеблях камыша.
И кротко слушает она,
Как тихо плещется волна,
Как ветерок шуршит листвой
И крики чаек над водой,
И вечно хочется душе
Жить в камыше.

Этот голос, ласковый, тихий, но хорошо различимый, был для рыбака громом среди ясного неба. Игаш невольно поднялся во весь рост, всматриваясь в черную синь опустившихся сумерек, он всегда верил и ушам и глазам своим, а потому был потрясен произошедшим. Но ничего он больше не услышал и не увидел. Поспешно он добрался до берега, и всю ночь не мог уснуть, пытаясь как-то объяснить себе, что же произошло. Игаша знавшие люди считали его чуть-чуть помешанным, с чем конечно же не соглашался рыбак, и, следовательно, он ни на миг не сомневался в реальности услышанного голоса, а уж о том, что существуют галлюцинации, Игаш вообще не имел представления.
На следующий вечер рыбак с трепетом сердца выплыл на ''море" и снова запел одну из песен. И опять вторил ему ангельский голос.
- Кто ты?! - крикнул в пустоту водной глади рыбак. Но ник¬то не ответил ему. И ночь опустилась на Большой Жаркаин, не дож¬дался Игаш сегодня больше чарующего пения.
Теперь все мысли Игаша были о таинственном голосе, о его невидимом владельце. С нетерпением он ждал каждого вечера и с верой в разгадку чуда выплывал на плесы. И вот однажды, когда еще воды не стали темны, и белоснежные кувшинки и желтые кубышки не погрузили свои цветы в розовость озаренного последним солнечным лучом плеса, недалеко от неподвижно сидящего в лодке Игаша что-то всплеснуло большое и серебристое, словно бедро женщины, покрытое искрящейся сеточкой, показалось на миг у камыша. А затем раздался уже знакомый голос. "Русалка!" - осенило Игаша. Ему почему-то стало радостно, он улыбнулся во всю ширину своего бурого от солнца и ветра, некрасивого лица. "Русалочка!" - повторил он про себя. "Теперь я не один на этом свете", - почему-то подумалось ему.
- Русалочка, милая, плыви ко мне! - вдруг громко сказал Игаш в сторону камышей. Но ничто в этот вечер больше не нарушило покой озера. Обладательница серебристого бедра и ангельского голоса не выплыла к рыбаку.
В последующие дни Игаш уже с утра до вечера проводил на озере, надеясь еще хоть краем глаза увидеть обитательницу озерных глубин, но тщетно, только свой удивительного тембра голос позволяла слышать водяная дева рыбаку, не больше. И переселился разум Игаша в страну грез. Самые разнообразные картины встречи с очаровательной хозяйкой озера изображались в его мечтах. Виделась ему нежноликая, с золотистым потоком волос до пояса, с изящными грудью и талией, девушка, безупречные бедра которой переходили в сверкающий чешуей, словно драгоценными камнями, рыбий хвост. И улыбку этой девушки, как и ее голос, нельзя было сравнить с тем, чем обладали простые смертные. И она дарила эту улыбку и этот голос ему, Игашу, человеку невзрачной наружности, не знавшему ласки и участия. И тогда Игаш счастливо улыбался видению, показывая порченые, черные зубы. Ему в жизни не пришлось быть любимым, женщины сторонились, а то и брезговали его, и сейчас перед Игашем замерцала надежда дать и получить от жизни то, чем природа наделила его не в меньшей степени, чем других людей, но что могло умереть в его никому не открывшемся сердце. Встречи с русалкой рисовались рыбаку сочными, яркими красками радости, и эти встречи кончались взаимной нескончаемой любовью, и жизнь Игаша наполнялась смыслом высокого Чувства и ощущением божественной Справедливости к каждому живому существу на этой грустной земле.
Шли недели. Приближался месяц падающих листьев, рыбак еже¬вечерне слушал пение своей возлюбленной, увидеть же больше ее не удавалось. С каждой зарей он все страстнее и настойчивее звал ее, просил встретиться, и, если это возможно, стать ему самым близким другом, чтобы никогда не расставаться.
И когда пожелтела степь, вода в озере стала студеной, а птицы собрались в стаи, чтобы кочевать на юг, рыбак Игаш сов¬сем отчаялся встретить водяную девушку. И однажды в прохладный вечер под заискрившимся звездами небосводом Игаш, потеряв надежду на встречу, как ребенок расплакался. Это были слезы по несбывающейся мечте и прошедшему мимо человеческому счастью.
Но голос русалки в темноте, очень близко, заставил его вздрогнуть:
- Не горюй, милый друг, жди меня завтра здесь, когда ус¬нет лунь и проснется сова.
- Вот оно, сбылось! - шепотом сказал себе взволнованный рыбак.
Следующим вечером он не утерпел и выплыл на "море" раньше назначенного времени. Брусничное зарево заходящего светила вместе с гомоном прилетевших с поля на озеро уток и гусей постепенно сменились мягким сиянием лунного диска и тишиной. С нетерпением и некоторой робостью ждал Игаш важнейшей в его жизни встречи. Встав на дно плоскодонки, слегка подгребая веслом, он внимательно всматривался в неподвижность озера.
И в тот момент, когда Игаш слегка призадумался и внимание его притупилось, лодка закачалась и кто-то за его спиной ухватился за корму лодки и попытался перелезть через борт. Игаш резко обернулся, и ужас охватил его. Держась за корму зелеными лягушачьими то ли лапами, то ли руками, через борт в лодку старалось перевалиться какое-то жуткое чудовище с белыми рыбьими глазами и губами на лице, напоминающем человеческое, с волосами цвета грязи и ила, с вплетенными в них бурыми водорослями, с костлявым и скользким телом, словно кожа его была налимьей. Чудовище не моргая смотрело на Игаша, сипело и булькало, пытаясь перебросить в лодку свой рыбий хвост. Рыбак так испугался происходящего, что, не помня себя, с размаху ударил плоскостью весла чудовище по голове.
Весло рассекло полурыбе-получеловеку лоб, глаз, щеку и губы. И увидел Игаш на его лице страх, непонимание и изумление, словно раскроенное лицо горестно восклицало: "За что?! За что ты убиваешь меня?! Ведь это ты звал меня и хотел меня видеть! В чем я перед тобой виновато?!" И существо издало громкий, протяжный, тоскливый крик, зеленые пальцы его расцепились, и оно, судорожно дергаясь, погрузилось в пучину, оставляя над собой на зеркале озера красное расплывающееся пятно. И болью отозвался -этот совсем не животный, а человеческий крик в сердце Игаша. Только теперь он в полной мере осознал, что это и была обладательница ангельского голоса. И нельзя было пересказать горе Ига¬ша, так велико оно было.
На следующий вечер на Большом Жаркаине была тишина. И в последующие вечера тоже. Не пела больше русалка, и сгинул куда-то рыбак Игаш. Приехали как-то покупатели за рыбой, а рыбацкая землянка стоит давно сирая и пустая. И забыли сразу все Игаша, словно он никогда не принадлежал этой земле, а случайно попав на нее и проблуждав в не принявшем его мире, ушел туда, где его любят и ждут.



Диплом призера международного конкурса "Большой финал" /2012/
в номинации "Зри в корень!" принес рассказ "Допрос":


Допрос

Следователь Прыщев разоблачающе смотрел прямо в глаза перепуганному гражданину Храбрецову.
- Смотреть! Смотреть мне в зрачки! - кричал Прыщев, стуча по столу кулаком.
Храбрецов вылупил свои затравленные бурые глазки, чтобы капитану Прыщеву было хорошо видно, что он старательно выполняет его команды.
- Так это ты вчера подло сзади ударил владельца казино гражданина Иванбекова молотком по голове и сжег его мерседес?
- Нет, - однозначно помотал головой в разные стороны допрашиваемый.
- А кто тогда?
- Так, мне кажется, его никто не бил, - выразил сомнение Храбрецов.
- А как, по-вашему, его били? – язвительно вопросил капитан Прыщев.
- Может, позавчера ударили? - высказал предположение Храбрецов.
- А-а, да, точно, позавчера, - вспомнил следователь и почесал затылок.
- И потом, - заметил Храбрецов, - владельца казино ударили, наверное, молотом, а не молотком, и ударили подло спереди, а не сзади.
- Точно, точно, - вспомнил Прыщев, - а откуда ты это знаешь?
- Ну, так, интуиция, - сообразил, что сказать Храбрецов.
- Хорошая она у тебя, - заметил следователь.
- Кто?
- Ну эта – интуиция. Значит, не ты ударил?
- Не я.
Прыщев задумчиво погрыз наполовину уже сгрызенную ручку и стал записывать, произнося вслух по слогам: «Граж-да-нин Храб-ре-цов от-ве-тил: не я у-да-рил…»
Потом озадаченно посмотрел на допрашиваемого и, смущаясь, спросил:
- А после «не» запятую надо ставить?
- Ну, вы и спросили? – подивился Храбрецов.- Я в школе только до второго класса учился, а куда запятые ставить – это учат в третьем классе.
- Что-то я не припомню, чтобы мы в третьем классе про запятые учили, - задумался опять Прыщев.
- А вы в школе учились?
- Я не только в школе, но еще и в институте учился, - похвастался следователь. – А сейчас над кандидатской диссертацией работаю.
- Ух ты! А какая тема?
- «Связи бомжей Колесных Рядов с экстремистской организацией «Аль Каида» и преступными наркосиндикатами Таиланда и Колумбии» Не тяп-ляп тебе!
Храбрецов восхищенно открыл рот.
- Но… вернемся к делу, - сделал серьезную физиономию капитан.
- Вернемся.
- Не помню, чтобы мы в школе запятые проходили. Точки помню, а запятые не помню.
- Вы, гражданин начальник, наверное, двоечником были, - заметил Храбрецов.
- Что ты за ерунду мелешь! – повысил голос капитан Прыщев. – Я, к твоему сведению, был круглым отличником, и всегда только пятерки с плюсом получал. Понял ты – недоучка кустанайский?
- Почему – кустанайский? – обиделся Храбрецов. – Я, между прочим, в Затоболовке учился.
- А Таньку Петушкову знаешь? – оживился этой новостью Прыщев. – Она тоже там училась.
- Ну а как ж, в параллельных классах учились, - кивнул на знакомое имя Храбрецов.
- Важная дамочка, - восхитительно цокнул языком капитан, - два притона в городе держит. Сейчас кандидатом в депутаты зарегистрировалась.
Прыщев вспомнил снова про работу и спросил:
- Ну че тебе интуиция подсказывает: после «не» надо запятую или нет?
- Интуиция подсказывает, что надо после «я» запятую поставить.
Следователь подумал, подумал и сказал:
- Ладно, оставим пока это. Сержант Гарифуллин придет, у него и спрошу. Он у нас самый умный: даже знает, куда надо одновременно и точку и запятую поставить. Голова!
Неожиданно дверь кабинета резко отворилась, и в ее проеме появилась крупная квадратная фигура полковника Борькина. Глаза его сурово смотрели то на Храбрецова, то на Прыщева. Щеки его важно раздувались, ноздри хищно подергивались, жирные малиновые губы готовы были раскрыться, чтобы из них вывалилось что-нибудь нецензурное. Наконец он вынул из кармана штанов платочек, шумно выдавил в него из себя полкило соплей, и вышел, хлопнув дверью.
- А вы у него спросили бы про запятую, - заметил Храбрецов, указывая на дверь.
- У него? - удивленно поднял голову от листа бумаги следователь Прыщев. – Не, он не знает. Он до сих пор по слогам азбуку читает: «Ма-ма мы-ла ра-му… О-ля, а-у. А-у, Ко-ля».
Вдруг Прыщев замолчал, таинственно-обличающе посмотрел на собеседника, поднялся с кресла, нагнулся через стол и быстрым движением выхватил черную вязаную перчатку с двумя белыми ободками по запястью из кармана Храбрецова, и опять опустился в кресло.
- Твоя?! – помахал он перчаткой, обращаясь к допрашиваемому.
- А чья же? – удивился вопросу тот.
- А где вторая?
Храбрецов полазил по карманам, ничего не нашел и сказал:
- Потерял, наверное?
- Так-так, потерял, значит? – загадочно и страшно переспросил следователь.
- Выходит так, - поежился от сверлящего взгляда капитана Храбрецов.
- А мы ее нашли! – торжествующе заявил Прыщев, вытащил из ящика стола такую же перчатку и положил на стол перед подозреваемым в преступлении.
- Где?
- На месте преступления. Она валялась там же, где и валялся господин Иванбеков. Отличная улика, не правда ли?!
- Улика, конечно, хорошая, - почему-то обрадовался Храбрецов.
- Не пойму только, чего ты так веселишься? – подозрительно посмотрел на него Прыщев.
- Радуюсь, что вы теперь найдете преступника.
- Первый раз вижу, чтобы преступник радовался, что его нашли, - заметил следователь и подал допрашиваемому чистый лист и ручку, - пиши признание.
- Какое признание? – сделал круглыми глаза Храбрецов.
- Что ты ударил молотом владельца казино и сжег его мерседес.
- А где доказательства?
- А перчатка?
- Ну, гражданин начальник, не я же один в Кустанае купил такие перчатки и потерял одну из них.
- А кто еще?
- Ну, не знаю. Таких людей много. Я видел, например, что одна бабушка, она живет в моем доме, но в соседнем подъезде, носит такие же перчатки. Может быть, это она потеряла на месте преступления перчатку и там же и бросила пустую красную пачку из-под сигарет «Прима» с фильтром.
- Неужели бабка курит?
- Ну а что? Я видел, как на скамейке у подъезда эта бабка сидела рядом с молодой девчонкой, которая курила. Наверное, она ее и угостила сигаретой.
- Так-так-так-так, - сделал задумчиво-хитрый взгляд следователь, опять полез в стол и вытащил из ящика пустую красную пачку из-под сигарет «Прима».
- У тебя отличная интуиция, - сделал он комплимент Храбрецову, - эта пачка действительно валялась там, где валялись перчатка и господин Иванбеков. Ну, бабуся, берегись, выведу я тебя на чистую воду, - радостно-злобно заявил следователь, отпуская Храбрецова на все четыре стороны.
На следующий день на месте Храбрецова сидела сгорбленная, сморщенная старушка с трясущимися руками.
В кабинете раздавался звонкий голос капитана Прыщева:
- Имя, фамилия, отчество?
- Цукеркова Фрида Адамовна.
- Год рождения?
- 1906.
Прыщев присвистнул от удивления:
- Эх, бабуся, в 99 лет на такие дела ходите? Ну, вы даете!
- А што шынок я шделала? – вопросила беззубым ртом Фрида Адамовна.
- Как что? А то не знаете? Подло спереди ударили молотом по голове владельца казино господина Иванбекова. До сих пор у человека голова болит. Сожгли его мерседес. Не стыдно? А ну признавайтесь: куда спрятали орудие преступления?!
Авторский форум: http://igri-uma.ru/f...p?showforum=401
0

#2 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 16 мая 2012 - 16:47

Добрый день, Сергей! Вы знаете, я просто пленён Вашим рассказом "Игаш". Как неожиданно, и невероятно интересно обыгран Вами финал.
Да-а-а, не каждую тайну нужно стремиться открыть... Желаю Вам дальнейших творческих успехов!
0

#3 Пользователь офлайн   угренинов Иконка

  • Участник
  • PipPip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 13
  • Регистрация: 28 апреля 12

Отправлено 17 мая 2012 - 08:09

Просмотр сообщенияАндрей Растворцев (16 мая 2012 - 16:47) писал:

Добрый день, Сергей! Вы знаете, я просто пленён Вашим рассказом "Игаш". Как неожиданно, и невероятно интересно обыгран Вами финал.
Да-а-а, не каждую тайну нужно стремиться открыть... Желаю Вам дальнейших творческих успехов!


Спасибо, Андрей, за высокую оценку. Я когда написал этот рассказ, сам был в некотором оцепенении от того, что получилось. Неделю назад этот рассказ вошел в шорт-лист конкурса-фестиваля "Русский стиль-2012" в Германии (Я туда его отправил раньше, чем в "Большой финал", и не знал, что он будет, как говорится, триумфуально шествовать). Там победители будет объявлены осенью. Вам, Андрей, тоже успехов.
Авторский форум: http://igri-uma.ru/f...p?showforum=401
0

#4 Пользователь офлайн   угренинов Иконка

  • Участник
  • PipPip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 13
  • Регистрация: 28 апреля 12

Отправлено 17 мая 2012 - 08:16

Рассказ опубликован в журнале "Юность" №11 2009 год

ЗВЕЗДОЧКА

Шестилетний Саша лежал дома на кровати, укрытый легким одеялом, и, склонив белую голову набок, глядел в окно комнаты. За окном ничего не было видно из-за заслонивших его куста сирени и деревца рябины. Иногда на их ветви садились серые воробьишки, бойко прыгали среди листочков, чирикали, но довольно быстро улетали, и опять за окном становилось однообразно и скучно. Утром приходил доктор из сельской больницы Борис Романович, большой, как белый медведь, в своем медицинском халате, с пышными волнистыми волосами на громадной голове, он строго смотрел на Сашу своими стального цвета глазами и барабанил пальцами левой руки по столу, мрачно слушая мать мальчика Лидию Святову. Борис Романович посмотрел и послушал Сашу, и остался очень недоволен его состоянием, но он понимал, что маленький Саша и его родители ни в чем тут не виноваты, они делали все, что нужно было для лечения, но болезнь была сильнее их.
Перед уходом он сказал, чтобы Саша сегодня лежал в постели, и чтобы ему продолжали давать те же лекарства. На прощание он кисло улыбнулся мальчику и, заметив возле подушки букварь, а на стуле настоящую пилотку со звездочкой, сказал:
- Давай, солдат, выздоравливай! Читать учись, на следующий год тебе в школу.
Саша улыбнулся в ответ одним движением губ на бледном, осунувшемся лице доктору Борису Романовичу.
Потом мама ушла в контору, там она работала бухгалтером, наказав Саше лежать, смотреть книжки и ждать ее к обеду. А папа уже давно был на работе. Сейчас, во время сенокоса, он с утра до вечера находился в поле, заготавливал корм животным на зиму с другими дяденьками. Саша его видел только поздно вечером и то немного, потому что папа ужинал, тут же бежал в сарай и огород, управлялся с хозяйством, и сразу после дел ложился спать, завершая день одной и той же фразой: "Устал, как собака".
Саша не мог взять в толк, почему – как собака? У его бабушки во дворе без устали бегал молоденький пес рыжего окраса Батый. Он без конца прыгал и крутился, гонялся за воробьями, лаял на ворон, лез всем под ноги, носился с разными предметами, но ни разу Саша не видел, чтобы он устало свалился и тут же уснул, как папа. "Может быть, это от того, что Батый – молодой, - думал Саша, - а если был бы старым, то тогда бы, наверное, набегавшись, сразу бы и заснул в своей будке. Видимо, папа устал, как старая собака", - заключил мальчик.
Когда папа ложился, Саша просил его рассказать сказку. "Сейчас", - говорил папа. Саша ждал-ждал, но никто не отвечал, тогда он громче просил, и папа, застонав, с трудом открыв глаза, вздыхал и говорил: "Жили-были…". И все. Кто жили? Где были? Ничего Саша больше не мог добиться от него. Он грустно вздыхал, поворачивался к стенке и ждал маму. А она не скоро кончала свои дела, сначала на улице, а затем на кухне: мыла посуду, солила огурцы, готовила на завтра кушать, гладила и штопала белье, и многое другое. Не дождавшись ее, Саша засыпал. А мама подходила к нему, садилась над ним, гладила его светлую голову, целовала его в щеку и лобик, плакала и говорила: "Сыночек, мой ненаглядный, что ж ты мучаешь нас? Выздоравливай, дорогой мой, я умоляю тебя!" Затем становилась на колени перед иконой Божьей Матери, что подарила ей бабушка, и обливаясь слезами, бледная в свете смотрящей в окно луны, быстро и тихо говорила:
"Преславная Приснодево, Мати Христа Бога, принеси нашу молитву Сыну Твоему и Богу нашему, да спасет Тобою душа моего сына Сашеньки.
Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани его под кровом Твоим.
Богородице Дево, не презри мене грешную, требующую Твоея помощи и Твоего заступления, на Тя бо упова душа моя, и помилуй мя…"
И еще долго молилась Лидия Святова, а в конце молитвы падала перед иконой, раскидав свои красивые черные волосы по полу и исступленно, но так, чтобы не слышали муж и сын, плакала, уткнув лицо в самодельный крестьянский коврик.
А Саша спал и видел красивые цветные сны. Снилось чаще всего, как он едет с мамой и папой на поезде далеко-далеко. Саша лежит на верхней полке и заворожено смотрит в окно. За окном раскинулся огромный удивительный мир: прекрасные города с великолепными зданиями, с золотыми башнями и шпилями на них, по вечерам блистающие тысячами разноцветных огней, синие реки под мостами, покрытые темно-зелеными лесами высокие горы и громоздящиеся тут и там бурые отвесные скалы, сквозь которые по чернеющим тоннелям с протяжным гудком проносится поезд Саши. А колеса стучат несмолкаемо под мальчиком, и он произносит в такт им: тук-тук, тук-тук, тук-тук… и смотрит в окно, а там на лесных полянах играются мишки и бегают олени, скачут зайчики. Они смотрят на Сашу и даже, кажется, машут ему лапками. Поезд гудит, приветствуя всех этих лесных жителей. И Саша радостно смеется, так хорошо ему день и ночь ехать в поезде рядом с мамой и папой. Мимо них проносятся пассажирские и товарные поезда, отвечая мощными голосами голосу сашиного поезда. Но голос его поезда, конечно же, самый могучий. На груди тепловозов Саша видит большие красные звезды, как у него на солдатской пилотке, которую год назад подарил ему вернувшийся со службы в армии брат мамы дядя Коля.
Саша закашливался и просыпался, у него болела голова. В доме было тихо и темно, родители, изнуренные трудным рабочим днем, спали рядом на кровати.
- Мама, - звал Саша. Она не откликалась. Мальчик вздыхал, поворачивался на бок и смотрел в темное окно. По сельской улице проезжала машина, свет ее фар пробивался сквозь ветви деревьев за окном и отражал причудливые узоры листьев и веток по стенам и исчезал в проеме кухонных дверей. "Жалко, что так быстро кино кончилось", - с грустной улыбкой думал Саша. Ему нравилось в сонной тишине ночи смотреть бесшумно бегущие по стенам витиеватые картины, созданные электрическим светом машин. Когда в окна светила луна, было не так интересно: подолгу в комнате "показывали" одну и ту же картину.
Саша вспоминал, как он долго, наверное, полгода, лежал в районной больнице, далеко от дома, в большом селе Покровке. Папа с мамой каждый выходной приезжали к нему с гостинцами. Саша с нетерпением ждал их всю неделю, и встречи с близкими были для него самым лучшим воспоминанием из больничной жизни. А однажды его даже отпустили домой на Новый год, и он несколько дней провел дома, возле наряженной елочки, рядом с мамой и папой. Ох, как не хотелось возвращаться обратно в Покровку! Но ни слезы, ни уговоры, ни протесты его не помогли, и он снова на долгие месяцы был положен в больницу. В конце весны Сашу отпустили домой. Насовсем! Как он был счастлив и весел! И совсем не понимал, почему был так мрачен и печален папа, а мама всю дорогу плакала, сидя на мотоцикле, уткнувшись в папину спину мокрым бледным лицом.
Оказавшись наконец-то дома, Саша с наслаждением перебирал все свои заждавшиеся его игрушки, посетил все любимые места, где он чаще всего играл: яблоню в палисаднике, под которой он любил смотреть книжки, песочницу за домом, заросли лопухов у огорода, останки старого грузовики за сараем, в уцелевшей кабине которого он с друзьями "ездил" в другие города, наконец, чулан, где лежали папины рыболовные и охотничьи принадлежности: сети, вятиля, чучела уток и профиля гусей, патронташи, латунные гильзы и многое другое. Все это так возбуждающе пахло озерами, степью, волей, что в чулане у Саши начинало волнующе громко стучать сердце. Кажется, папа слышал этот стук, он смеялся и говорил: "Подожди, малыш, подрастешь, возьму тебя с собой. Всему свое время".
Саша, счастливый возвращением домой, и тем, что теперь не надо ехать снова в надоевшую больницу, наслаждался домашней жизнью в кругу родителей и близких. Но в отличие от него все эти близкие были совсем не веселы, приходя к ним домой и разговаривая с мамой и папой, очень серьезно поглядывая на Сашу. Мальчику они, конечно, притворно улыбались, и он не очень замечал, что им совсем не до улыбок. Играя в комнате и краем уха слушая негромкие разговоры взрослых, он постепенно узнал, что у него такая болезнь, что даже в больнице не могут вылечить, и что ему мало осталось жить.
- Как это: мало осталось жить? Значит, я скоро умру? – как-то спросил он маму за обедом.
- Что ты такое говоришь, сынок? – оторопела мама. Руки ее задрожали, она обняла Сашу и крепко прижала к груди. На лице ее были боль и отчаяние.
- Я слышал, как вы с бабушкой и Борисом Романовичем говорили такое, - спокойно сказал Саша, глядя ей в глаза.
- Это мы не про тебя, - думала, чтобы сказать мама, - ты – маленький, тебе еще рано умирать.
- Ну так Костик Пономаренко же умер в прошлом году, а ему только четыре годика было, - заметил на это ей тогда Саша.
Теперь Саше отчетливо вспомнился один из майских дней прошлого года, когда он с другими сельскими детьми был на похоронах Костика. Еще раньше в поселке все знали, что Костик Пономаренко должен был умереть, а потому его смерть не стала ни для кого неожиданностью. говорят, что только сам Костик не подозревал о неминуемой близкой кончине. Всем мальчишкам поселка было давно известно, что на шее у Костика какая-то страшная шишка, от которой нельзя избавиться никакими средствами, и которая неизбежно влекла свою жертву к гибели.
Саша и другие дети, близкие Костику по возрасту, мало знали его, так как он не часто выходил на улицу и не принимал участия в коллективных играх в отличие от своего семилетнего брата Артема. Да это и понятно было: младший без конца хворал и сидел дома, а старший, напротив, был энергичным, полным сил мальчиком.
День похорон Костика стал большим событием в жизни детворы поселка. Саша с утра, одевшись и наспех покушав, босиком побежал в сторону дворов, где жили Пономаренко. Утро было солнечное, безветренное, мягко стелилась под ногами свежая, ярко-зеленая травка. Когда Саша прибежал к дому Пономаренко, возле него уже толпились взрослые, некоторые заходили в дом, а некоторые выходили из него. Рядом с сараем стояла группа мальчиков, и среди них был долговязый, короткостриженный Артем в темной кофте с красными поперечными полосами. Он что-то говорил мальчикам, а все, разинув рты, его слушали. Подошел к ним и Саша. Артем что-то деловито рассказывал о Костике, говорил, что у него какой-то рак на шее, что рака этого в больнице вырезали, но он все равно остался и мучил его братишку Костю, пока он не умер. Артем, не избалованный в играх особым вниманием детей, сегодня был в центре внимания и чувствовал себя героем, все взгляды и уши были прикованы к нему. Он вытаскивал из карманов штанов конфеты, щедро раздавал их детям, ел сам, причмокивая и глотая слюну, рассказывал все, что понимал и не понимал, мальчикам, тоже дружно и с удовольствием поедавшим конфеты. Саше также были вручены две карамельки, и он сразу же принялся за них, жадно слушая эмоционального, глазастого Артема.
Поведав мальчикам все, что было в голове, Артем повел их в дом посмотреть на Костика.
Они большой группой вошли в комнату, где на скамейках вокруг стола, на котором стоял обитый красной материей маленький гроб, разместились несколько бабушек и тетенек. На табуретке у гроба сидела худая, понуро сгорбившаяся, с морщинистым лицом мать Костика – тетя Рая. На ней были длинное черное платье и черный платок. Увидев на пороге комнаты целую ватагу ребятишек – живых и здоровых сверстников своего умершего сыночка, она пронзительно заголосила – запричитала:
- О-ой, ненаглядный сыночек мой! На кого ты нас оставляешь?! Во-он твои дружочки стоят, проведать тебя пришли, а ты не поднимешься, не выйдешь к ним! Ах, Господи, Господи, и зачем ты забрал моего маленького Костика, моего бедного сыночка…
Тетя Рая упала лицом на сложенные белые ручки Костика и залилась слезами в своем великом страдании. К ней подошла одна из бабушек и стала успокаивать ее.
Дети стояли в нерешительности и молча смотрели на лежащего в гробу Костика. Его лицо было спокойным и умиротворенным, словно он спал, и мальчикам было странно, что он умер, такой похожий на спящего живого ребенка. Саша и остальные дети, вытянув головы, смотрели на Костика, им было интересно увидеть эту ужасную шишку у него на шее, где прятался какой-то странный рак, но под воротником рубашки у Костика ничего нельзя было различить.
- Пошли на улицу, - командирским тоном важно сказал Артем, посчитав, что все уже хорошо разглядели Костика, и пора было выбраться из мрачной атмосферы комнаты на свежий воздух майской улицы, где было так солнечно, зелено и весело.
На кухне Артем набил карманы печеньем и во дворе стал раздавать их детям. Мальчиков постепенно собралось еще больше, и всех деловито угощал Артем, часто бегая в дом пополнить запасы сладостей в карманах.
Когда гроб с Костиком под вой и причитания тети Раи вынесли из дома, возле крыльца уже стояла большая толпа людей, в основном женщины. Все по дороге направились к сельскому кладбищу. Увязались за ними и дети. Саша не помнил, как хоронили Костика, потому что он с мальчиками бегал среди могил, как и все собирал с них конфеты, ел их и складывал в карманы.
Костика закопали, а над его могилкой поставили деревянный крест, что удивило Сашу. "Зачем крест? – думал он. – Ведь красная звездочка красивей". Он оглядывал кладбище и находил подтверждение своим мыслям: те могилы, над которыми сияли красные звездочки, выглядели гораздо интереснее и радостнее, чем те, над которыми громоздились большие серые кресты.
Саша скосил глаза на лежавшую рядом пилотку: на ней сияла пятиконечная, лучистая звездочка. Мальчик улыбнулся, представив ее, только большего размера, над могилкой на маленьком конусовидном металлическом памятнике. "Наверное, под такой звездочкой хорошо лежать", - подумал он. Но потом Саша грустно вздохнул: ему подумалось, как скучно будет жить маме и папе без него, когда он умрет. "Но недавно мама и бабушка говорили, - вспомнил он, - что скоро, уже в конце этого года, у мамы будет ребеночек". Саша опять улыбнулся, словно воочию он увидел дома у них маленького, хорошенького мальчика, бегающего на четвереньках по полу с соской во рту и играющего погремушками. А может это будет девочка: красивая, с синими глазками, с бантиками на голове, в чудесном пышном платьице, какое было у соседки Танюши на Новый год, когда она с родителями приходила к ним в гости. Такая эта Танюша славная и красивая! "Я на ней женюсь, если вырасту большой", - не колеблясь решил Саша.
То, что у мамы будет ребеночек, радовало Сашу. А то как дома без детей? А так мама с папой немножко поскучают без Саши, поплачут по нему, а там с новым ребеночком им опять станет весело жить.
И потом, когда малыш подрастет, он с мамой и папой будет ходить на кладбище проведать Сашу. У Саши будет красивая могилка: на холмике будут расти цветы, как у них в палисаднике – ромашки, астры и фиалки, над холмиком розовое, нет зеленое, или лучше голубое, как небо, надгробие, а над ним видная издалека, сияющая, алая звездочка, а под звездочкой в рамке фотография Саши, где он в матроске, с большими ясными глазами, с ровным аккуратным чубчиком светлых волос. Саша на ней смеется, он такой симпатичный на этой фотографии. Всем она нравится, и Танюше тоже.
"Люди, которые придут на кладбище, - думал Саша, - будут подходить к его могилке и трогательно восклицать: "Какой хороший мальчик лежит в этой могилке! И почему он так рано умер?!" Саша представил эту сцену, ему стало жалко себя, он всхлипнул, и по щекам его стекли две слезинки.
Пока он лежал занятый своими мыслями, на обед пришла мама. Она смерила сыну температуру, которая оказалась высокой, дала ему таблетки, и хотела принести еду на табуретку возле кровати, но мальчик запротестовал: он сказал, что хочет посидеть за столом. В груди у Саши что-то сжималось тяжелое, иногда вызывая хриплый кашель, в голове была несильная, но долгая, не прекращающаяся ровная боль, руки его слегка дрожали. Он сел на стул у окошка и стал без аппетита хлебать из тарелки борщ. Дверь в дом открылась, и на кухню шумно вошла бабушка Надя.
- Ну никак, никак с утра не могла вырваться от этих дел! - эмоционально тут же выговорилась она, ставя сумку с продуктами под скамейку у входа. – Заели совсем, проклятые! Прибежала Василиса Мешкова, говорит: посиди с Егоркой полчасика, мне надо в контору к директору насчет сена сходить, исчезла, и нет ее до обеда. Что за люди! Думают, если ты пенсионерка, то у тебя и время некуда девать и делов никаких нет! Говорю ей: ну, Василиса, последний раз с твоим Егоркой сижу! Высказала ей все, что думаю.
Выговорившись, бабушка Надя немного успокоилась. Она села рядом с Сашей, полная, раскрасневшаяся, с выбивающимися прядями седых волос из-под светлого платка, завязанного на затылке, положила руки на худенькие плечи внука, заглянула в его лицо своими ясными, выцветшими глазами.
- Ну как ты тут, родимый мой, без меня? – спросила она. – Заждался поди бабушку?
- Угу, - махнул головой Саша, хотя он в общем-то совсем не заждался и даже не вспомнил утром о бабушке.
- Ну ничего, ничего, - погладила та его по голове, - теперь я с тобой буду. У-у, голова то горячая у тебя какая, - заметила она, - надо ложиться тебе, родимый.
- А можно я после еды чуть-чуть на крылечке посижу? – поднял глаза на нее внук.
- Ладно, посидишь немножко, посидишь, подышишь свежим воздухом. А потом в постельку, ладно?
Саша отодвинул в сторону тарелку и сказал, обращаясь к маме:
- Мам, когда я умру, вы на могилку мне поставите звездочку?
- Бог с тобой, родимый, какая звездочка?! – всплеснула руками бабушка Надя. – Вот те раз, ты что, помирать собрался?! Старик что ли ты?! Тебе еще надо прожить, сколько я прожила годков, а потом и пожалуйста, помирай себе на здоровье.
- Мам, - все-таки настаивал мальчик, - ну если я умру, звездочку поставите мне?
- Хорошо, сыночек, поставим,- горько вздохнула Лидия Святова, страдальчески сжав губы. Сын часто говорил ей об этой звездочке, и она успокаивала его тем, что помнит это его желание, которое каждый раз разрывало ей сердце своей настойчивой простотой, до краев наполненной драматизмом.
Бабушка Надя, подавив рыдание внутри, наклонилась над внуком с едва слышным стоном и поцеловала его в голову. Но она была бабушка с сильным характером, сразу же взяла себя в руки и занялась делами. Скоро Лидия Святова ушла до вечера в контору, а бабушка вывела Сашу на крыльцо и посадила его на стульчик.
- Только десять минут, - сказала она, видя, как мальчику не можется.
На улице было жарко, и Саша сидел на стульчике в одних трусиках, положив руки на выпуклые коленки. Вдали, за рядом жилых строений, что стояли напротив дома Святовых, видна была разноцветная июльская степь с небольшим карагачевым лесочком на ее конце. Лесочек тянулся темной полоской за горизонт. Там, как говорила мама, сеноуборочная бригада, в которой сейчас работает его папа. Над тем местом в небе от конца до конца тянется полоса белого, перистого дыма. Самолет пролетел. "Наверное, папа видел его и махал летчикам рукой", - подумал Саша. Он перевел взгляд ближе: у сараев на другой стороне улицы гоготали гуси с гусятами, ходили туда-сюда куры, разгребая сор и что-то собирая с земли, жалобно мычал одинокий теленок, и с десяток мальчиков, держа в руках фанерные щиты, большие крышки от кастрюль вместо щитов, и деревянные сабли и мечи, яростно сражались между собой, оглашая округу воплями. Часть из них стояла на старой, большой навозной куче, а часть лезла на эту кучу, стараясь сбросить с нее своих противников и самим занять высоту. Обычно у Саши возникало желание взять палку-саблю, побежать к ним и тоже принять участие в битве. Но сегодня он плохо себя чувствовал и смотрел на забаву мальчишек без эмоций. Рядом, в палисаднике, над цветами кружились разные мушки и пчелки. Они тонко жужжали, то быстро перемещаясь над растениями, то зависая над ними, то садясь в бутоны цветов, а затем вновь поднимаясь.
У Саши начала кружиться голова, и он позвал:
- Бабушка.
Бабушка Надя тут же вышла из кухни на крыльцо.
- Я сейчас упаду, - слабо сказал внук.
Бабушка шагнула к нему, быстро подхватила его на руки и унесла на постель.
- Бабушка, - сказал Саша, уже лежа на постели, тяжко дыша, прикрыв наполовину глаза и откинув назад голову. – Я, наверное, скоро умру.
- Ну что ты говоришь! – сердито сказала бабушка Надя. – Ты устал, мой маленький, тебе надо поспать. Думай что-нибудь хорошее, а не чепуху всякую.
Саша действительно заснул. И опять ему снился поезд, будто он едет в нем куда-то далеко-далеко, а в окнах проплывают реки, леса и горы, и чудесные города с золотыми, серебряными и хрустальными шпилями и башнями. "Ты знаешь, как на небе у Господа красиво? – сказал во сне ему ласковый голос бабушки. – Какие там прекрасные здания и храмы из золота и драгоценных камней, цветущие сады с разными вкусными фруктами, и разные дикие звери, совсем не злые, а очень добрые, играются там с девочками и мальчиками. И попадают туда только хорошие люди, а плохих туда даже за большой мешок денег не пускают". "А я хороший, бабушка?" – спросил ее Саша с тайной надеждой на положительный ответ, заглядывая в глаза бабушки. "Конечно, хороший, - так сладко-сладко улыбнулась она. – Маленькие дети все хорошие, их всех Господь соберет вокруг себя и будет играться с ними на радость им". Саша улыбался во сне, а поезд стучал колесами в такт его маленькому сердцу: тук-тук-тук, тук-тук-тук…
Уже вечером Саша закашлялся и проснулся, захныкал от боли: ему делали укол. Он приоткрыл глаза. Над ним стояла мама, бабушка Надя и доктор Борис Романович. Лица их были встревожены, они что-то говорили между собой, но мальчик не понимал их. Он только слышал, как папин голос в комнате с отчаянием спросил:
- Может быть, срочно везти в город?
- К сожалению, там ничего не смогут сделать, - ответил приглушенный голос Бориса Романовича, - можно даже и не довезти.
Саша опять впал в забытье. Опять ехал поезд: тук-тук-тук… Мама и папа сидели в вагоне с ним и смотрели на него с любовью. А он держал их за руки и показывал им взглядом в окно, где на лесных полянках играли мишки, прыгали зайчики и белочки, махали ему лапками. Поезд стал все более убыстрять свой бег, а навстречу ему летели по рельсам с гудением другие поезда, на локомотивах которых сверкали алые звезды. Саша уже не успевал ловить взглядом то, что проносилось в окнах, и голова начинала его все более и более кружиться, и наконец все картины перед глазами слились в одну серую, вертящуюся массу. Саша застонал, стал судорожно глотать воздух и дергать конечностями, на секунду открыл глаза и вновь их закрыл.
В ушах Саши наступила полная тишина. Но затем какие-то спирали на сером фоне начали бесконечно закручиваться и раскручиваться в его сознании, и равномерный шорох в такт сердцу, то слабея, то усиливаясь, стал как маятник раскачиваться туда-сюда в его голове. "Шшш-шух – шшш-шух, шшш-шух – шшш-шух", - низко шипел и слегка посвистывал маятник. Тело Саши напряглось, на лице появились суровые, недетские черточки. Но вот серое марево в сознании рассеялось, и его заполнила ласковая бархатная тьма, все сразу в Саше расслабилось и успокоилось, лицо стало кротким и как бы ангельски чистым. Саша, замерев сердцем, вслушивался в ласковую, бархатную тьму.
"Са-аша-а, - вдруг раздался в ней такой нежный, певучий голос его мамы, - Са-аша-а, Сашень-каа… иди сюда, мой любимый сыночек, иди… Са-аша-а… Са-ашень-каа…"
Саше было так сладко слушать этот самый близкий на земле и дорогой голос. Он с легкой улыбкой замер весь, в радости слыша свое имя, звучащее в маминых губах, и замерли в нем дыхание и сердце, и наполнилась его душа любовью и светом.
А голос мамы, такой добрый, такой бесконечно ласковый, такой небесно чистый и нежный, звал и звал: "Са-аша-а… Са-ашень-ка-а… Са-аша-а…"
Авторский форум: http://igri-uma.ru/f...p?showforum=401
0

#5 Пользователь офлайн   Дмитрий Воронин Иконка

  • Новичок
  • Pip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 7
  • Регистрация: 26 мая 11

Отправлено 17 мая 2012 - 09:08

Здравствуйте,Сергей! Приятно открывать для себя новые имена в литературе.Интересные у Вас рассказы.Вот только прочел "Звездочку"и порадовался,несмотря на печальный конец,рассказ очень светлый.Поздравляю с шорт-листами Каверинского и Русского Стиля! Что Вы предложили Каверинскому,если не секрет,и планируете ли Вы в быть Германии осенью?
0

#6 Пользователь офлайн   угренинов Иконка

  • Участник
  • PipPip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 13
  • Регистрация: 28 апреля 12

Отправлено 17 мая 2012 - 10:15

Здравствуйте, Дмитрий! Спасибо за поздравление с шорт-листами. Обратил внимание, что Ваши работы тоже попали в число отмеченных и что получите специальный приз. В Каверинском конкурсе участвует рассказ, который не встретишь в интернете. По окончанию конкурса я его размещу на форуме. Я всю юность провел в геологоразведочной экспедиции, и этот рассказ написан по впечатлениям того времени - он приключенческий (человек в экстремальных условиях).Удачи Вам в творчестве, и приятно познакомиться! В Германию не планирую - далеко и время для меня неудобное, это Вам (калиниградцам) близко.
Авторский форум: http://igri-uma.ru/f...p?showforum=401
0

#7 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 21 мая 2012 - 18:51

Андрей, Дмитрий, я получил согласие Сергея участвовать в составах жюри на следующий "Большой финал" и рад что вы уже ладите.
Открыл форум после форума ПРОЗА - "О казаках", что бы ему было где развернуться, да и из Краснодарского края и особенно из Азова поддержка
будет хорошая - раскрутим тему, а она уже хорошо видна поисковым системам - будет очень читаемой...
Так что про казаков и казачество всё туда...
0

#8 Пользователь офлайн   угренинов Иконка

  • Участник
  • PipPip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 13
  • Регистрация: 28 апреля 12

Отправлено 29 мая 2012 - 07:31

Рассказы опубликованы в журнале "Юный натуралист" №10 2010 год

Короткие рассказы

КУЦЫЙ ПЕСКАРЬ


- Ловись рыбка большая и маленькая, - полушепотом произнес я как заклинание слова из сказки и забросил подальше от берега крючок с дождевым червем.
Быстрая вода сибирской реки Чаи протащила грузило и червя по дну насколько хватало лесы. Теперь мне по натянутой тонкой жилке легко будет заметить поклевку.
В ожидании удачи я уселся на песок возле журчащей воды. День стоял жаркий, душный. Тайга парила болотной влагой. Пауты, комары и другие кровососы кружились над землей в таком количестве, будто они были составными элементами воздуха. Когда эти "элементы" пытались проникнуть вместе с кислородом в нос или рот, я брал в руку пихтовую ветку и устраивал им изрядную трепку.
Если на меня вся эта нечисть "клевала" прекрасно, то червяк почему-то у рыб не имел такого бешеного успеха. Леса безжизненно болталась на конце удилища. Но как только наступила пора уходить мне домой, удочка резко дернулась и выразительно закачалась на рогатине.
"Вот оно - счастье рыбака!" - мелькнула восторженная мысль, и я схватился за удилище. Рыба шла из глубины с трудом. Лишь бы выдержала леса!
Действительно, добыча оказалась увесистой: с килограмм водорослей намоталось на грузило, и на крючке трепыхался пескарь граммов этак на пятьдесят.
- Что делать с этой рыбешкой? - разочарованно думал я. - Может кошке на "уху" унести? Или выпустить?
Тут я заметил: пленник-то мой без хвоста! Внимательно рассматриваю его: рулевые плавники начисто отсутствуют, а на обрубке - тонкие полосочки. Злодейка-щука поработала.
Пескарь не дремал на моей ладони. Вертел я его, вертел, а он вдруг резко дернулся и выскользнул из рук. Упал на откос, оттуда скатился в воду, вильнул обрубком да и поминай как звали. Славный пескарь! Молодцу из сказки, который прошел огонь, воду и медные трубы, мой новый знакомый теперь нисколько не уступит: в щучьих зубах побывал, на металлическом крючке сидел и из рук рыбака вырвался!



СТРЕКО3А

В пространство между двумя стеклами окна нашей квартиры попала маленькая серая стрекоза. Она залетела туда через открытую форточку. Я не знаю, как ей это удалось, я услышал тонкое, мелкое постукивание в стекло уже плененной летуньи. Поднимаю голову от письменного стола и вижу, как в воздушном бассейне между оконными рамами, словно рыбка в аквариуме, трепещет крылышками-плавниками длиннохвостое существо.
Сначала стрекоза летала параллельно стеклам. Ее слюдовидные крылышки махали так быстро, что были не заметны глазу, и, казалось между рамами окна образовалась невесомость, в которой бестолково парит какой-то стручок. Забавно было наблюдать за его блужданием в прозрачном коридоре.
Но вот стрекоза, не найдя выхода, повернулась головкой к невидимой преграде и полетела на улицу, во всяком случае, ей так хотелось. Может быть, ей и казалось, что она действительно летит к рядку акаций и кленов вдоль шумной городской дороги. Но стрекоза трепыхала крылышками на одном месте минуту за минутой и ни на сантиметр не приближалась к заветной цели - зеленому миру растений, дающему пищу и укрытие насекомым. Я смотрел на ее полет с любопытством: чем он закончится?
Шло время, а стрекоза упрямо бодала глазастой головкой стеклянную стену. Так летят навстречу вечности. Космический корабль, запущенный во вселенную, имеет теоретический шанс когда-то, в немыслимо длинные сроки достигнуть планеты, дающей экипажу корабля жизнь, у стрекозы же не было шансов попасть в свой зеленый рай, а значит и не было шансов выжить.
Я распахнул окно. И его пленница понеслась к зеленой гряде деревьев, теперь ее полет обретал осмысленность - осмысленность движения каждого обитателя Земли, создающего этим движением Жизнь.



СТАРАЯ ИВА

Стремительно текут воды Или среди раскаленных июньским солнцем скалистых сопок, омывая холодными струями небогатую растительность по берегам. Промчавшись по ущелистому руслу несколько километров от капчагайской плотины они встречают первое деревце на своем долгом пути к Балхашу. Склонив свою седую, косматую, как у древнего старика, голову над прозрачным потоком, старая ива невесть сколько лет созерцает и слушает бегущее время в бликах и шуме нескончаемых струй.
Мы, усталые переходом по жарким пескам, снимаем у заскорузлого приземистого дерева свои рюкзаки и опускаемся под сень его длинных серебристых листьев. Тень ивы в пустынный полдень у текущих с гор холодных вод Или кажется блаженным местом для тех, кто проходил этим маршрутом.
Два золотых утра и два темно-синих звездных вечера встретили мы у доброй старой ивы, поставив рядом нашу двухместную палатку. Серебристые караси, удивившие нас своей резвостью в стремительной воде Или, ведь мы привыкли их видеть медлительными и ленивыми в стоячих водах тихих речек и заболоченных озер, клевали под нависшей кроной дерева с окуневой хваткой. Лещи, жерехи и судаки тоже искали себе пищу у дна реки под сенью ивы. Какая-то птаха свила себе гнездышко в густых ветвях и то и дело таскала живущему в нем потомству всяких насекомых. Прилетел сказочно красивый зимородок, сверкая на утреннем солнышке ярким цветным опе¬рением и, усевшись на сухой сук над водой, стал хищно вглядываться в речной поток в ожидании стайки рыбьей молоди. А ночью какой-то зверек копошился в редкой траве возле темного силуэта ивы. Казалось, все, что движется в этих жарких местах, считает себя обязанным отдать дань тем или иным способом одинокому, ко всем ласковому и приветливому дереву. Одни живут на нем, другие питаются под ним, третьи просто отдыхают и прячутся от жары под его кроной, а четвертые и вовсе не прочь полакомиться его семенами, ко¬рой и листьями. И никому нет отказа от этого удивительного создания, оно никого не гонит и не знает чувства собственности, ненависти и злобы, нет в нем ни предвзятости, ни осуждения. И если надо будет согреть человека своим теплом, оно без ропота отдаст свое тело костру и ценой своей жизни согреет любого праведника или грешника. Только совершенное существо может быть таким, как наша илийская ива.
"До свидания, добрая старушка," - помахали мы ей утром третьего дня, покидая уютное местечко, и она с легким ветерком пошевелила в ответ плакучими гирляндами серебряных листьев.




ЧЕРВЯК ФЕДЯ


Вы не поверите, но мы дома держали червяка, как держат дома кошку, попугайчиков, хомячка или рыбок. Это был обычный маленький белый червячок, какие с успехом помогают вам съедать урожай яблок в вашем саду, не спрашивая вашего разрешения. Червяк, позже названный Федей, поселился в середине осени в нашем доме совсем не по собственному желанию. Правда, его желания нас мало волновали, когда мы привезли с дачи сумку яблок, в одном из которых этот вышеназванный Федя и квартировал в свое брюшное удовольствие. Что он молчком сидел в красивом золотисто-красном, но дырявом его стараниями фрукте, мы узнали только через неделю, когда мои зубы с хрустом отхватили треть фединой квартиры.
Я взглянул на яблоко и увидел в надкушенном месте торчащего из дырочки червяка, вернее, его хвост. Хвост махал туда-сюда, и было непонятно: то ли его хозяин по-собачьи выражал радость от предстоящего общения со мной, то ли панику от того, что его дом под ударами судьбы в виде моих зубов скоро сгинет в пучине небытия, которое жестокий рок расположил в моем желудке. Но так как рок оказался не только с зубами, но еще с глазами и мозгами, естественно, дому Федора неожиданно повезло.
Решили мы оставить яблоко в покое, положить его на подоконник и понаблюдать, что дальше будет делать его жилец.
До конца дня червячий хвост красовался снаружи, но утром его не стало. Я заглянул в отверстие: Федя, еще немного углубившись в сердцевину яблока, сидел (или лежал), скрутившись полукалачиком. Через день было тоже самое, а яблоко увяло и стало гнить. Мы прониклись к Феде жалостью: такой у него был грустный вид. Конечно, попробуй не загрусти, если в вашем доме уберут стены и выставят всю вашу личную жизнь наружу перед всякими зеваками и зубоскалами. Решили его переселить в новую квартиру. Выбрали хорошее, крепкое яблоко, сделали в нем отверткой дырку до центра, вынули брыкающегося Федю из развалин старого и сунули его головой во вход нового дома. Червяк словно ждал этого часа: с резвостью таракана он забрался в новое жилище и исчез в его сочном нутре. Там и оставили мы его жить, положив яблоко опять на подоконник.
В конце ноября яблоко почти полностью сгнило, и мы с интересом разломили его. Нас очень занимал вопрос: что сталось с червяком? Из почти съеденной сердцевины как ни в чем не бывало шустро выполз наш Федя! Он, здоровой и невредимый, крутился на моей ладони, когда мы его вытряхнули с разломленного яблока. Мы ему – опять свежее яблоко с отверстием! Федя – в него. В январе к нашему восторгу Федору потребовалась четвертая квартира. И мы ему без проволочек сразу же ее предоставили, благо такие квартиры мы в состоянии предоставлять хоть ежемесячно, хотя их цены на базаре к весне возрастают. Так наш новый домочадец благополучно жил, пожирая свои хоромы.
Но когда наступил март, и мы разрушили очередное сгнившее федино жилье, червяка мы там, увы, не обнаружили, хотя и обсмотрели все мягкое, коричневое нутро яблока. Куда делся Федя? "Может быть, он превратился в бабочку и улетел в страну эльфов и цветов?" – с грустью в голосе (и это по поводу всего лишь червяка!) сказал я вслух. Это звучало глупо, но в этом было много чувства. Наверное, все живое в этом мире создано Любовью, и наше чувство – к червю, которого опекали мы, сродни чувству Господа к нам, творящего нашу судьбу.



Рассказы опубликованы в альманахе "Охотничьи просторы" №3 2011 год

ОДУРАЧЕННЫЕ ЛИСЫ

Ранним ноябрьским утром перед восходом солнца стоял я с ружьем на берегу безымянного степного озера с краю камышовых зарослей в ожидании уток. До воды было с полсотни метров чистого берега. На мелководье легкий ветерок раскачивал поставленные мною шесть резиновых утиных чучел. Но утки пролетали высоко надо мной, не проявляя интереса к своим резиновым «сородичам». За спиной у меня желтела сухая степь с островками редкого низенького камыша. Мне надоело беспрестанно всматриваться в озерную даль и я повернулся в сторону степи – может быть, с соседнего водоема прилетит стайка-другая уток?
Уток я не увидел. Зато мимо меня, шагах в двадцати пяти, неторопливо бежала лиса, что-то вынюхивая по дороге. Я негромко свистнул. Рыжая остановилась, взглянула на меня, забежала за маленький пучок камышинок, села за него и стала за мной наблюдать. «Думает, что ее не видно!» - усмехнулся я и повернулся опять к озеру. Через несколько минут поворачиваюсь к лисе и вижу, что эта любопытная варвара продолжает глазеть на меня сквозь камышинки. Делаю несколько шагов в ее сторону. Рыжая подпрыгивает на месте и во всю прыть уносится в степь, будто я спустил на нее свору собак. И тут вижу, что чуть в стороне, недалеко от этой лисы, сидит другая – чуть поменьше. Видимо, подросший лисенок из нынешнего помета. Этот лисенок с резвостью зайца также помчался в степь, смешно вскидывая задние лапы, задрав хвост и сверкая своим белым задом. «Давай, давай, малыш! – свистнул я вслед погромче. – Догоняй мамку!»
Добыть уток в этот день мне так и не удалось. Я оставил чучела на озере на ночь, чтобы утром по темну опять встать в скрадок и поохотиться.
Переночевав недалеко от озера в машине, я и два моих приятеля-охотника на самом рассвете разошлись по своим скрадкам. Рассвело. К моему удивлению у берега плавали только четыре утиных чучела. «А где еще два?» - расстроено спросил я сам себя.
«А что это там на берегу валяется? – стал я всматриваться в какой-то бугорок у кромки воды. – Не мое ли это утиное чучело?»
Подошел к берегу и обнаружил кем-то вытащенную на берег резиновую утку. Тот, кто ее вытаскивал, оставил четкие следы на влажном прибрежном песке. Это были следы лисы, причем, судя по следам побольше и поменьше – вчерашние мамаша с молодым лисенком. Второе чучело лежало на дне у берега, только хвост его торчал из воды. Я поднял его. Из него полилась вода. Оно было прокушено, потому и затонуло.
Живо мне представилась картинка ночного лисьего разбоя. Ночь. Луна. Тихо покачиваются легким ветерком утиные чучела на лунной дорожке. Ползущие к ним по чистому берегу лисы, у которых уже слюна течет из пасти в предвкушении, как они будут поедать жирную ноябрьскую утку. Стремительный бросок в ледяную воду, брызги в разные стороны, суматоха, сомкнутые челюсти на резине. Взрослая лисица сразу почувствовала подвох и бросила прокушенное чучело у берега. Молодая же глупышка, довольная удачным броском в озеро, еще какое-то время тащила по суше резиновую добычу с волочащимся за ней на капроновой веревке металлическим грузилом, пока не поняла, что трофей ее не съедобен. Одураченное лисье семейство ни с чем убралось восвояси.
Но этим бестиям было мало приключений. Позже на нашем охотничьем стане они разрыли ямку с захороненными в ней пустыми консервными банками из-под тушенки и измяли эти банки зубами. Видимо, запах мяса не давал рыжим хищницам покоя.
Хороший опыт для лисенка – и резину и металл на зуб попробовал. Так что хитрыми лисы становятся не сразу, а после того, как их самих хорошенько подурачат.



МАРТЫН

В одно утро пришлось мне сидеть в зарослях тростника и ивы у неширокого плеса Кара-Тургая в ожидании северных уток, которые уже заканчивали перелет на юг. На плечах - защитного цвета плащ, в руках - ружье. То, что я "зевал" пролетающую дичь, меня нисколько не смущало. "Пускай летают, - думаю, - утку на ужин все равно подстрелю". Плес, покрытый тоненькой коркой льда, на середине имел большую полынью, в которую то и дело бухались чернеди и кряквы.
Но вот над речкой на бреющем полете показался пестро разукрашенный гоголь. Раздался выстрел моей двустволки, и селезень-красавец шлепнулся прямо в полынью. На воде он перевернулся на брюхо и моментально нырнул. Долго я ждал с ружьем наготове, когда он покажется, но тщетно. Шли минуты, моя "добыча" буквально канула в воду и боль¬ше не появлялась. "Видно, уплыл под лед и там задохнулся," - с досадой подумал я.
Было от чего расстроиться: для настоящего охотника упустить подранка - самое неприятное дело. Получается по принципу "ни сам не гам, ни другим не дам" - птицу нап¬расно загубил. Тут я подумал о хорошей полевой собаке, которая могла бы доставать дичь в любом месте. Но, увы, у меня таковой не было.
Выхожу из своего укрытия и с нехорошим осадком на душе бреду вдоль берега Кара-Тургая. Через часа два возвращаюсь на место, где был сбит гоголь, и замечаю на середине речки большую чайку - мартына. Птица, стоя на льду, была настолько занята каким-то делом, что не обратила внима¬ния на меня, с треском ломившегося по тальнику к воде.
- Что он делает? - силюсь понять. - Прорубь захотел продолбить что ли?
Мартын, как дятел, ударял своим клювом по тонкому полусантиметровому льду и теребил что-то мохнатое, черное, показавшееся в пробоине. Через время схватил клювом за это черное и потянул вверх. Надо льдом показалась голова и шея утки. "Да это же мой гоголь!" - я застыл в удивле¬нии. Вот уже на глянец льда мартын вытащил всю тушку се¬лезня. "Сейчас он начнет его есть," - мелькнуло в голове.
- Кыш! Кыш! - громко кричу. И мартын, испуганно повернув голову в мою сторону, взлетел и закружился над плесом.
"Ах, и зачем вспугнул. Может он вытащил бы утку мне на берег" - наивно думаю от радости, что охотничий тро¬фей найден.
Через некоторое время я принес надувную лодку, и гоголь был приторочен к моему патронташу. А мартын сердито расхаживал по льду, наверное, надеясь найти еще одного подранка. "Хорошо, если ему не повезет," - было мое иск¬реннее желание.

Авторский форум: http://igri-uma.ru/f...p?showforum=401
0

#9 Пользователь офлайн   угренинов Иконка

  • Участник
  • PipPip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 13
  • Регистрация: 28 апреля 12

Отправлено 05 ноября 2012 - 09:38

Рассказ принесший автору звание Лауреата Каверинского литературного конкурса - 2012

СТРАХ


Вчера покрытый первым снежком лагерь Ащитастинского поискового отряда покинула последняя группа геологов и проходчиков, оставив здесь на несколько дней рабочих Шумилова и Сойникова сторожить ящики с породой и кое-какое отрядное имущество. КрАЗы утянули жилые вагончики на базу экспедиции в город, и Шумилов с Сойниковым перебрались со своими спальными мешками и рюкзаками в дощатую будку, называемую камералкой, где летом техники-геологи жили, возились с пробами пород, писали этикетки к ним, заполняли журналы и чертили схемы разрезов. Теперь в камералке хозяйничали Шумилов и Сойников. Они бросили спальники на двое нар, прибитых к противоположным стенам помещения, втащили в него железную печь, которая весь полевой сезон служила повару отряда возле разобранной ныне на доски столовой, прорубили в крыше дыру и вывели в нее трубу.
Это было вчера. А сегодня Шумилов проснулся с больной головой и гадким запахом во рту. Он бы еще спал, но полный мочевой пузырь требовал разгрузки. Шумилов нехотя вылез из спального мешка и сел на нары. Хмурый день лил в небольшое прямоугольное оконце матовый свет, бледно освещая грязные, замусоренные углы камералки, остывшую печку у окна, стол посередине помещения с кучей обглоданных сайгачьих костей, большой алюминиевой миской, в которой лоснился густыми желтыми кругами жира недоеденный бульон, куском ломаного, неестественно белого, как мука, хлеба, гранеными стаканами и двумя опорожненными бутылками из-под водки. Шумилов посмотрел на противоположные нары. Из лежащего на них спального мешка высовывалось неприятно синее в свете бледного дня, небритое, длинное лицо Сойникова. Рот его был раскрыт, и прокуренные, никотинового цвета зубы крупно торчали из ярко-красных воспаленных десен. Из ноздрей его прямого, высокого носа пучками росли жесткие, черные, как и на голове волосы. На спальнике, на груди Сойникова лежал окурок с обвалившимся шариком пепла. "Дурак, - подумал Шумилов, - заснул с горящей сигаретой. Хорошо еще мешок не загорелся." Он потер тыльной стороной рук виски, передернул ногами, руками и телом от холода. Одеваться ему не надо было, так как спал он в штанах и свитере. Накинув на плечи фуфайку и обув старые кирзовые сапоги, Шумилов вышел из камералки. Мелкий снег зачастил в лицо. Степь молча белела метров на сто вокруг, а дальше исчезала за бесчисленным множеством летящих к земле снежинок.
"Как бы надолго не затянуло, - беспокойно посмотрел вокруг Шумилов. - А то занесет дорогу и машина послезавтра не придет за нами.'' Он повернулся к строению и помочился на низ стены. Затем подошел к разобранной столовой, набрал возле нее палок, разбитых топором досок и направился в жилище. Там набил печку дровами и бумажными этикетками, зажег их и этой же спичкой прикурил сигарету. Затем сел на корточки перед открытой дверцей печки и, глядя на веселые, светлые языки огня, с удовольствием затянулся табачным дымом.
Сойников проснулся от скрипа дверцы, закрыл рот и замигал маленькими, бурыми глазами, затем скосил их в сторону печи. Из ее открытого оранжевого нутра падал свет на круглое, мясистое лицо Шумилова, с носом, словно спелая клубника, и низкими щетинистыми бровями над выпуклыми, белесоватыми глазами. На смуглых щеках Шумилова играли блики огня, делая физиономию его желто-красной, как раскаленный металл.
Заметив, что товарищ проснулся, Шумилов поднялся с корточек, и его сутулая, квадратная фигура заскакала легкой тенью по стене и полу камералки.
- Вставай, засоня, - обратился он к лежащему, - уже двенадцатый час, и бульон почти разогрелся.
Сойников выбрался из постели, обул сапоги и, держась за пах рукой, выбежал из помещения.
Через полчаса рабочие сели за стол. Из валявшегося под нарами рюкзака вытащили бутылку "белой", открыли и наполнили стаканы ее содержимым.
- Чтобы буран кончился до завтра, - пожелал Шумилов, поднимая стакан.
- И машина вовремя за нами приехала, - добавил Сойников, ударив о стакан товарища своим.
Они выпили и быстро заработали ложками, с хлюпаньем поглощая наваристый сайгачий бульон. Шумилов разлил остатки водки по стаканам. Снова выпили, от спиртного и быстро набравшей жар печки стало тепло. Рабочие сбросили с плеч фуфайки и закурили.
- Через два дня мне сорок, - как бы в пустоту сказал Сойников, выдыхая клубы дыма, и сквозь них глядя на потолок.
- Сорок? - посмотрел на него Шумилов. - А мне в апреле тридцать семь стукнуло.
- Вот приедем, - задумчиво продолжал Сойников, - деньги получим, ящик водочки возьму и погуляем. Рублей четыреста за прошлый месяц должно выйти? Как ты думаешь? - повернулся он к товарищу.
- Да больше должно быть, - уверенно ответил тот, - старший геолог сказал, где последний раз копали - категория твердости выше. Кварца много.
- Ох и намахался я ломом и киркой по этому кварцу, - вспомнил Сойников, - мозоли на руках до следующего года от него проходить будут.
Он расправил ладони и с интересом осмотрел твердые наросты мозолей, как будто раньше их не замечал.
- После сезона к жене с дочкой в Шадринск поедешь? - по¬интересовался Шумилов, открыв печурку и подбрасывая в нее дрова.
- Нет. Туда мне путь заказан, - Сойников потушил окурок в пустой консервной банке из-под кильки. - У нее другая семья уже два года, муж - инструктор горкома партии.
- Ишь ты! Видать, она - баба не промах! - с деланным восхищением повел головой Шумилов. И со смехом добавил:
- Да и на хрен ты ей, Сойников, сдался, бродяга и пьяница с мозолистыми лапами как наждачная бумага. Ляжки поцарапаешь.
- Да ну ее к черту, - равнодушно махнул рукой Сойников. - Девчонку только часто вспоминаю. Люблю дочку, вот и все тут.
- Ну а все-таки: где зимовать будешь?
- Найду где. Первый раз что ли.
- Нет, Степан, я так не могу: по вокзалам, подвалам..., - задумчиво покачал головой Шумилов. - Я хоть и опустившийся человек, но дом свой имею, и пока имею свой дом, считаю себя человеком. Хоть и опустившимся.
С последней фразой он засмеялся.
- Слушай, старина, у нас с тобой, оказывается, всего один пузырь остался, - прервал смех товарища Сойников, озабоченно перебирая вещи в рюкзаке.
- Да, один, - Шумилов утвердительно махнул темнорусой, короткоостриженной головой.
- Плохо, очень плохо. Ну, сегодня нам еще туда-сюда этого бутыля.. А завтра? Что будем пить завтра?
- Да ладно тебе, Степан. Выпьем завтра эту. А на сегодня хватит .
- Торчать почти два дня без спиртного?! - воскликнул Сойников. - А если буран усилится, и машина придет через три-четыре дня?
- Да что ты, Степан?! Переживем. Да и деваться некуда. До ближайшего магазина километров тридцать-сорок.
Шумилов снова засмеялся.
- Чего ты ржешь, как конь?! - рассердился Сойников. Он поднялся с нар, заложил свои худые руки за такую же худую, костлявую спину и стал быстро ходить по камералке, сморщив выпуклый, узкий лоб в раздумье.
- Я придумал, - остановился он у окошка. - Километров шесть-семь от нас у небольшого озера есть зимовка. Там чабан с семьей живет. А у чабанов арак всегда бывает.
- А-а, точно, - вспомнил и Шумилов, - живет.
- Давай сходим. Если в часа три выйдем отсюда, к семи назад вернемся.
- Ты, Степан, наверное, шутишь. Того и гляди, что буран усилится. В такую погоду лучше дома сидеть.
- Да брось ты трусить, - скривил презрительно губы Сойников. - Расстояние - плевое, и морозец слабенький, только что снежок мелкий сыплет.
- Не, я не пойду.
- Ну и бог с тобой, я сам схожу. - Сойников посмотрел на часы и добавил:
- Сейчас два часа, выпьем водочки, посидим, подымим, и где-то в полтретьего помотаю.
- Может эту бутылку оставим до твоего возвращения? А то вдруг чабан непьющим окажется.
- Ты плохо, старина, чабанов знаешь. Если чабан и не зло¬употребляет этим делом, у него в заначке все равно что-нибудь есть. Да без этого в степи зимой и не проживешь.
Сойников вытащил из рюкзака бутылку и распечатал ее.
- Степан, ты итак поддатый, может сначала сходишь, а потом выпьем, а? - просительно посмотрел на него Шумилов. - Все же на улице не лето. И метель начинается.
- Не дрейфь! Не дрейфь, стари-ик! - бодрым голосом пропел Сойников, поднося горлышко бутылки к стакану.
- Ладно, так и быть, - согласился Шумилов. - Но давай тогда не более по полстакана.
- Хе-хе, на компромисс толкаешь? - снисходительно улыбнулся Сойников. - Ладно, уговорил, по половине.
Они выпили, вытащили из кастрюли несколько сайгачьих ре¬бер и объели с них мясо. Затем по привычке закурили, с удовольствием развалившись на нарах.
- Хорош нежиться, уже двадцать минут третьего, - поднялся Сойников. Он надел фуфайку, нахлобучил на голову старую кожаную шапку-ушанку, руки сунул в тонкие спецовские рукавицы, так как других у него не было, и вышел из камералки. Шумилов с кружащейся от хмеля головой встал с нар и, не одеваясь, выскочил следом.
В степи усиливался буран. Если утром снежок безобидно валил сверху вниз, то теперь порывы ветра бросали колкую, холодную массу прямо в лицо, за шиворот и в рукава.
- Может оставишь свою затею? - умоляюще посмотрел на товарища Шумилов.
- Еще чего?! - пьяным басом недовольно произнес Сойников. - И не в такую погоду приходилось по степи мотаться. А тут всего-то: градуса два мороза и километров шесть расстояния. И не упрашивай. Вот притащу выпить, сам же меня и благодарить будешь.
Он зашагал по занесенной снегом дороге, затем обернулся и добавил:
- Под брезентом у ящиков с породой еще почти туша рогача лежит. Отрежь часть помясистей, да побольше и поставь вариться на ужин.
- Ладно, счастливо, - махнул ему рукой Шумилов и вошел в камералку. Ему чуть-чуть было дурно, и он сразу же лег на спальный мешок.
Очнулся Шумилов в темной камералке. Последний тающий свет сумерек слабо голубил окошко. В щели приоткрытой дверцы печки едва светился потухающий рубиновый уголек. В камералке было тепло и тихо, а за ее стенами выла вьюга, шурша о стены и крышу своими белыми крыльями. Шумилов приподнялся на локтях, чиркнул спичкой и взглянул на циферблат. Часы показывали без двадцати семь. Вот-вот должен вернуться Сойников. Голова Шумилова после сна немного посвежела, и он довольно бодро соскочил с нар. По¬дошел к столу и зажег торчащую из стакана свечу. Она отбросила свет на стол, потолок и стены помещения. Тут же за окошком синева уходящего вечера превратилась в черную непроглядную муть. Шумилов бросил несколько обломков доски в печь, сунул в нее бумагу, и дрова быстро схватились пламенем. "Я же забыл мясо сварить!'' - с досадой он хлопнул себя ладонью по лбу. - Надо срочно его поставить на огонь". Осуждающе щелкнув языком в свой адрес, он покачал головой. Мало приятного будет, если его товарищ, проделав нелегкий путь, придет сюда с желанной ношей и узнает, что все это время Шумилов прохрапел на нарах в тепле и не приготовил пищу.
Он торопливо облачился в фуфайку, взял топор и выскочил на улицу. Непогода усилилась. Снег идти перестал, но штормовой ветер поднимал его с земли и огромными клубами нес по степи. Мороз тоже крепчал. Шумилов в белой круговерти подошел к стопке ящиков с породой, которые высились слева, метрах в двадцати от камералки, разгреб ногами свежий, хрустящий снег возле них, нащупал рукой край брезента и поднял его. Под ним лежала ободранная туша сайгака. Шумилов, не долго думая, отрубил от нее ляжку, обратно укрыл тушу брезентом и побежал в спасительное тепло жилища. На печь он поставил кастрюлю, налил в нее из фляги полведра воды, порубил на куски мясо и кость, и бросил их в воду. Посолив будущий бульон, сел на раскладной стульчик у печки и закурил. Часы показывали начало восьмого.
- Сейчас заявится, шум поднимет, - вслух сказал Шумилов, усмехнулся и сплюнул на пол.
Он докурил сигарету, кинул ее в печь, посидел минут двадцать ни о чем серьезном не думая, и снова закурил. Время шло, а дверь все не открывалась входящим в камералку человеком. На столе стояла недопитая бутылка водки. "Может опрокинуть граммов пятьдесят для настроения?" - Посмотрел на нее Шумилов. Но тут же отказался от своей мысли: вдруг Сойников придет ни с чем, намерзнется, а выпить останется с гулькин нос.
Через два с половиной часа мясо сварилось, а Сойников все отсутствовал.
"Да он же не придет сегодня! - осенило Шумилова. - Чабан накормит его бешбармаком, угостит араком, тот разомлеет в тепле, свалится и будет на подушках дрыхнуть до утра. Конечно, на кой черт я Сойникову сдался, чтобы ко мне ночью по пурге тащиться. А я то жду, глупый!''
Он вытащил кусок мяса из кастрюли, положил его в чашку, порезал на тонкие дымящиеся ломтики, налил сто граммов водки, выпил и сытно покушал. Размышления о заночевавшем у чабана товарище его совсем успокоили, и он, покурив и сходив на улицу по нужде, потушил свечу, забрался в спальный мешок и быстро уснул.
Утром Шумилов протер глаза и обрадовался: на полу золотился наполненный солнцем квадрат окошка. Ветер не свистел за стенами, только дзиньканье какой-то птахи нарушало тишину заснувшей под снегом степи. В помещении было свежо от стывшего воздуха, значит на улице стоял мороз. Шумилов обулся, оделся и вышел из камералки. Низенькие сопки и ложбины ярко сверкали белизной, словно конкурируя по чистоте с лазурью неба. Слепящее солнце и безветрие сделали небольшой мороз незаметным. Шумилов, улыбаясь доброй погоде, некоторое время неподвижно созерцал окрестности, щурясь от блеска обновленной природы. Несколько раз внимательно вглядывался в горизонт, откуда должен был прийти Сойников, но ничего не заметил.
- Где же он застрял? Уже пора, - сам себе сказал Шумилов, взглянув на часы. - Поди валяется там на подушках у чабана и забыл, что его ждут.
Он разгреб ногами снежок, набрал дров и пошел в камералку топить печь, разогревать мясо.
Время шло. Шумилов уже и натопил жилье, и покушал, и полежал, и раз десять покурил, а его товарища все не было. Часы отсчитывали час за часом, и когда они показали четыре - больше суток, как Сойников покинул лагерь, - терпение Шумилова лопнуло. Он потеплее оделся и вышел из камералки.
Шагов триста от лагеря высилась двухголовая сопочка, с нее хорошо просматривались окрестности. Шумилов взошел на вершину, ту, что повыше, и, приставив ладонь козырьком к глазам, стал всматриваться в запорошенную снегом ниточку дороги. В степи, между горизонтом и Шумиловым, чернел какой-то предмет, в несколько раз меньше человека. Он неподвижно лежал рядом с дорогой, кроме него ничего не было видно.
- Ну, Степан! Паразит! - с досадой воскликнул Шумилов и стал быстро спускаться с сопки на дорогу. - Вынудил меня все-таки на зимовку идти.
Он торопливо зашагал по дороге, покачивая тяжелым, коренастым телом. Вот и чернеющий у дороги предмет не далеко. Что там валяется? Шумилов вытянул шею и сузил глаза: как будто тряпка какая-то. Когда до тряпки осталось метров двадцать, губы его сделались трубочкой, глаза под сморщенным лбом впились в нее, и ноги стали передвигаться медленнее, медленнее, пока совсем не остановились.
"О-о!" - еле слышно через рот втянул в себя воздух Шумилов, теперь уже вытаращив глаза и замерев на месте. Противная дрожь пробежала по конечностям и коснулась его сердца. "О-о-о!" – с усиливающимся страхом опять едва слышно втянул он в себя воздух. Из-под бугорка снега торчал кирзовый сапог и серая пола фуфайки. Шумилов некоторое время не владел собой, ноги его подкашивались от нахлынувшей вдруг слабости.
Он повернулся к лагерю и неловко побежал, но минутная слабость отпустила его, и он остановился. И хотя сердце стучало в груди гулко и больно, Шумилов сумел успокоиться, отдышаться и перебороть страх, а затем и медленно пошел к заметенному снегом человеку. От него в сторону тянулась снежная коса, какие наметает поземка в чистом поле на любые препятствия. Значит человек лежал здесь с прошлой ночи, так как метели утром и днем уже не было. Шумилов приблизился к сапогу. Из под него выглядывал другой. С сопки не видно было того, что скрывалось под белым холмиком, только рядом можно было различить, что маленький темный предмет - всего лишь часть содержимого этого жуткого сугроба.
Шумилов минуту стоял в нерешительности у сотворенной природой могилы, боясь разгрести ее и еще ближе увидеть лик смерти в льдинках глаз своего товарища.
"Как же так?! - стоял один вопрос в голове Шумилова. - Как же так?!"
Солнце плыло по голубому откосу на сахарный горизонт степи, и наступающий вечер индевил морозом выглядывающие из-под шапки волосы Шумилова. Надо было возвращаться. Возвращаться с заледенелой ношей, какую ему никогда не приходилось носить на своих широких плечах. Он наклонился, взял лежащее тело за согнутые в коленях ноги и потянул его из снега. Скрюченный калачиком Сойников, с прижатыми к груди руками, с коричнево-синим лицом покорно вынырнул из своего холодного ложа. Ему в приоткрытый рот, за шиворот и в уши насыпался снег. И было странно видеть человека, который не пытался выплюнуть ледяной пух, стряхнуть его с себя, который не боялся и не чувствовал его мертвого прикосновения.
- Дурень ты, Степа! Говорил я тебе: не ходи, - глухо сказал Шумилов, заворожено глядя в аметистовое лицо мертвеца. Он долго стоял, и мысли его метались из стороны в сторону. Затем еще раз посмотрел на застывшее в падении на горизонт солнце, шагнул к Сойникову, робко взял его за негнущуюся ногу и воротник фуфайки, и попробовал взвалить себе на плечи. Но замороженное тело, свернутое калачиком, словно ледяная глыба, скатилось со спины на снег. Шумилов расстроился от неудачи, он не ожидал, что человек может стать твердым и жестким, как камень. Переведя дух и подождав, чтобы успокоилось сердце, взял труп одной рукой под коленки, другой за спину под лопатками, поднял его и понес к лагерю. Иногда опускал тело на снег, вытаскивал дрожащими руками из кармана фуфайки сигареты, нервно чиркал спичками, закуривал и, глубоко затягиваясь, смотрел, не моргая, на крупное, неяркое солнце над горизонтом, на гранатовые брызги его лучей на великолепном в своем сиянии снежном саване тургайской степи.
Наконец Шумилов, хрипло дыша, ввалился в камералку и опустил свою ношу на застеленные спальником Сойникова нары. Потом вернулся к двери, закрыл ее, сел на стульчик у остывшей печи и опять задымил сигаретой. Долго сидел в тишине камералки, куря одну сигарету за другой, словно намереваясь затуманить дымом свое сознание, чтобы можно было прожить до завтра, до приезда машины из города, ни о чем не думая, ничего до конца не понимая.
За окном начало синеть. Наступали холодные зимние сумерки, хотя по календарю стояла глубокая осень. Шумилов, накурившись до одури, медленно повернул голову в сторону нар товарища. На них бугрился темный, человекоподобный предмет.
"Если я натоплю в камералке, то он может оттаять и протухнуть. Надо его вынести на улицу, - пришло в голову Шумилову, - положу его в пожарный ящик с песком и накрою чем-нибудь."
Он поднялся и подошел к трупу. Странно, но там, на дороге, Шумилов, не заметил на груди Сойникова какое-то вздутие, которое сейчас сразу же бросилось ему в глаза. Он медленно опустил пальцы правой руки на грудь лежащего на боку мертвеца и ощутил под верхней одеждой что-то продолговатое. Осторожно расстегнул две верхние пуговицы фуфайки, и в образовавшуюся щель высунулось запечатанное горлышко бутылки водки. Вынув ее из-за пазухи Сойникова, Шумилов долго смотрел на бутылку немигающими, полудикими глазами, смотрел на нее бездумно, и в голове его не было ясной мысли, была только круговерть каких-то смутных и горьких чувств, суть которых можно было бы выразить так: "Вот она. Из-за нее умер Сойников, тупой, несчастный ублюдок. Вот она. Сойникова заморозила, а сама - хоть бы что. Булькает, переливается, даже чуть-чуть ледком не прихвачена."
Губы Шумилова нервно жевали, глаза наливались яростью, он поднял бутылку над головой и хотел что есть силы ударить ею об пол. Но искра здравого рассудка удержала его руку от броска, и он поставил бутылку на стол рядом с недопитой со вчерашнего дня. Чтобы успокоиться, Шумилов обошел два раза стол, затем взял Сойникова на руки, шагнул к двери, открыл ее пинком и ступил на заснеженную землю. С другой стороны камералки стоял длинный, высокий ящик с песком, в него-то Шумилов и опустил труп. Снова сходил в камералку, нашел в углу старый, рваный мешок, вернулся к ящику и накрыл покоящегося в нем человека.
- Лежи, брат, - сказал Шумилов, стоя почти смирно над новым неуютным ложем товарища, и искренне добавил, - и прости, что не могу тебя взять к себе в камералку. Такая теперь наша доля - разная. Лежи, а завтра домой поедем.
Он судорожно вздохнул, проглотил образовавшийся в горле комок и зашагал к кучке рубленых досок.
Шумилов растопил печку быстро, сел у стола, вылил остатки водки из открытой бутылки в стакан. Получилось около двухсот граммов. Махом осушил посудину, поморщился, но заедать не стал. Затем долго сидел неподвижно, понурив тяжелую голову и положив руки на колени. Он чувствовал, как спиртное разливается по нутру, как что-то булькает, журчит и пульсирует у него в животе, как тело наливается жаром и омывается волнами ласкового тепла, исходящими от печки. На душе стало спокойнее.
"Да что там, бывает всякое, - подумал он, - не убиваться же теперь. Каждый из нас когда-нибудь будет там."
На улице смеркалось. Шумилов зажег свечу, и последний свет погас в окошке. Он прикурил и, пару раз затянувшись, замер. Какой-то неясный, тонкий звук донесся из-за стен. Что такое? Шумилов вынул изо рта сигарету и напряг слух. Нет, ничего не слышно. Снова затянулся и теперь отчетливо различил ноющую, протяжную ноту, колеблющую вечернюю тишину степи.
Шумилов вышел из камералки. Бледная розовая полоска потухала на западе, а небо уже было завьюжено звездной пылью, из далекой, серебристой сопки вырастал золотистый лунный рог.
"Ночью будет холодно," - поежился Шумилов, переступил с ноги на ногу и застыл на месте: из-за рогатой сопки донесся далекий вой.
- Ууу-ууаа-а-а-у-у! - пропел скиталец степи - волк. Спустя мгновение ему вторили еще два зверя.
Шумилов насторожился, испуга не было, но смутная тревога закралась в его сознание. Теперь на степь опускалась не просто ночь, а ночь, несущая угрозу ему, одинокому человеку в безлюдной и холодной степи.
"Ничего, - размышлял он, вытаскивая из кармана сигарету и закуривая, - ничего, до меня вы не доберетесь. Натоплю печь, запру хорошенько дверь, завалюсь спать, а вы здесь вокруг камералки хоть всю ночь хоровод водите."
Волки продолжали свой концерт. Шумилов пытался по голосам подсчитать сколько их там, но путался, и в конце концов оставил эту затею. Он иногда беспокойно озирался по сторонам, но в степи было настолько светло от сияния снега, звезд и восходящей луны, что подбежать к лагерю незаметно звери никак не могли. Тревога, тем не менее, усиливалась: волки после некоторой паузы возобновили вой гораздо ближе к лагерю.
Шумилов бросил сигарету, быстро набрал дров и вошел в жилище. Он сунул в зияющую огнем пасть печки несколько палок, сел у стола, достал из кастрюли сайгачью кость и с безразличным видом начал объедать с нее мясо. На столе жемчужно светилась сойниковская бутылка водки. Открыть ее Шумилов не решался, ему казалось кощунством распитие бутылки, из-за которой погиб его товарищ. По крайней мере, он не знал как с ней поступить.
Неожиданно Шумилов перестал жевать и прислушался, волки теперь выли не так уж и далеко от лагеря.
- Принесла же их нелегкая, - пробормотал он, подняв голову и смотря на стену, за которой слышался малоприятный звериный хор, как будто через доски строения можно было что-то увидеть.
"Просил же я начальника Рыжова: оставь, Андреич, свою двустволку! Или же на худой конец - ракетницу! Мало ли что мо¬жет случиться! - вспомнил Шумилов. - Так нет. Нашел причины, чтобы отказать: напьетесь, будете палить куда попало, друг друга перестреляете... А теперь я должен сидеть в этом большом ящике, как дурак, носу наружу не покажи... Так бы пуганул их, что и за пять километров к лагерю не подошли бы!"
Он снова принялся грызть кость. Но вот опять подали голоса волки, пальцы его задрожали, и теперь Шумилов понастоя¬щему заволновался: стая неумолимо двигалась к лагерю. Но он не столько испугался стаю, как неожиданно пришедшую на ум мысль: "Если волки вплотную подойдут к жилью, то непременно почуют лежащего в ящике человека и съедят его!"
Оторопев от этой догадки, Шумилов резко поднялся из-за стола. Пот выступил у него на лбу и шее.
- Так... так..., - стал он лихорадочно соображать вслух, - куда? Куда можно спрятать Сойникова? На улице кроме ящика мест нет.
Он шагнул к окошку, как будто в него можно было что-то различить. Но стеклянный квадрат был непроницаемо черен.
- И-и-и..., - шепотом, с ужасом вытаращив глаза, произнес Шумилов, услышав звериные голоса метров за двести от себя.
Он в панике заметался по помещению, затем распахнул дверь, выскочил в сверкающую снегами и звездами ночь, обежал камералку, схватил Сойникова и мешок, и вернулся назад. Положив труп на нары, укрыл его. Затем тщательно закрыл дверь. Сердце Шумилова громко барабанило в груди, и стук его гулко отдавался в ушах.
"Ну и ну! - часто дыша, помотал он головой, опускаясь на стульчик у печки. - Уготовила мне судьба испытание!" Опять закурил. Курил он сегодня очень много, как никогда, сигареты чуть-чуть успокаивали его и отвлекали.
Волки пока не подавали голос, но человек чувствовал их близость. Они здесь, где-то совсем рядом, опасное, агрессивное, безжалостное зверье.
У Шумилова совсем не ко времени закололо в паху. Да, он уже давно не был в туалете. И теперь как-то нужно было разгрузить мочевой пузырь. Он подошел к двери, осторожно и медленно приоткрыл ее, посмотрел в щель - никого не видно. Расстегнув ширинку, Шумилов направил струю мочи в щель. Затем приоткрыл дверь пошире, но тут же что есть силы захлопнул, в полтора десятка шагах от двери сидел серебристо-седой в ночном свече¬нии степи крупный волк. Чуть дальше блестела пара глаз еще одного хищника. Шумилов не только закрыл дверь на крючок, но и воткнул в дверную ручку конец какой-то палки, другой конец прижав к косяку. На всякий случай положил на стол топор. Теперь он был защитником осажденной крепости, который должен стоять насмерть. Ведь если противнику в людском обличьи можно было сдаться и попросить пощады, то нынешние враги Шумилова пощады не знают.
Странно, но за стенами камералки воцарилась тишина. Шумилов, малость успокоившись, сел на нары, вынул из рюкзака новую пачку "Примы" и опять закурил. Но вот за стеной послышалась возня. Он повернул левое ухо к стене. Раздалось ворчание зверей возле ящиков с породой, затем рявканье, суматошная беготня, поскуливание, клацанье челюстей, а затем и хруст чьих-то костей в волчьих зубах. Все это происходило настолько близко, что у Шумилова холодок пробежал по спине.
"Сайгака жрут, - поежился он. - А если бы я не успел занести в камералку Сойникова?!" Шумилов содрогнулся от этой мысли, тоскливо посмотрел на своего бывшего товарища и отвернулся. Сегодня будет не до сна, не говоря уже об ужине.
Волки продолжали возиться на улице. Шумилов только сейчас обратил внимание на свое состояние. Тело его вспотело, пульс, по-видимому, уже давно был частый, руки мелко дрожали. "Надо как-то успокоиться, - подумалось ему, - а то так и до сердечного приступа недолго."
Он встал, походил туда-сюда, подбросил несколько палок в печь. Когда печка гудит пламенем, и его блики играют на потолке и стенах жилья, становится не так страшно. Минут двадцать Шумилов стоял у печи - источника тепла и жиз¬ни в этом далеком от цивилизации, пустом, холодном пространстве. И сейчас ему было очень одиноко, мрачные мысли непрерывно тревожили его. Чтобы их развеять, он вновь принялся ходить от окна до двери и обратно. Это не помогало, и Шумилов опустился на нары. Но тут же вскочил, с ужасом глядя, как Сойников из-под мешка высунул ногу.
- Сте-пан, - выдавил он из себя, - ты... жив??
Никто не отвечал, только сердце Шумилова стучало где-то под горлом, как стучат на рельсах колеса набравшего скорость поезда, управляемого сумасшедшим машинистом.
Шумилов приблизился к Сойникову. Да, нога действительно была вытянута, и он сам видел, как труп неожиданно задвигал ногой.
"Может Сойников ожил? А до этого спал глубоким сном?" - с надеждой и страхом спросил себя Шумилов, неотрывно глядя на кирзовый сапог, торчащий из-под мешка.
- Степан, - не громко обратился он к лежащему, - а, Сте¬пан...
Он шагнул к изголовью, протянул руку к краю мешка, бояз¬ливо приподнял его. Нет, признаков жизни на лице лежащего не было. Шумилов опять укрыл его мешком, отошел к печи, то и дело косясь на ногу Сойникова. Что же это такое? Ведь он ясно видел, как эта нога пришла в движение!
"Может уже кажется от страха, - подумал Шумилов, - я сегодня так изнервничался." Он прислушался. С улицы еще доносились какие-то звуки, значит волки не ушли. Стрелки ручных часов на столе показывали ровно десять. Впереди была целая ночь, а Шумилов уже имел столь измученный вид, как будто прожил с трупом в одной комнате и в окружении хищных зверей не менее года. Тут он обратил внимание на бутылку водки, вытащенную из-за пазухи погибшего товарища. Схватив бутылку обеими руками, сорвал с нее зубами пробку, налил полный стакан и тут же его осушил. Потом очумело глядел в угол комнаты, плотно закрыв рот и сморщив лоб, слушая, как в его внутренностях переливается горячая, вонючая жидкость.
-У-у-у...! - раздалось где-то в степи. Еще один зверь, а может целая стая шла к лагерю.
- Фу, черт! Говорил же я Рыжову: оставь ружье! - опять вспомнил начальника рабочий. - Оставить бы его, шакала, здесь на ночь, ...его мать! - злобно выматерился он.
Шумилов шагнул к печке, чтобы подбросить щепок, и зашатался. Голова легко закружилась. Водка давала себя знать, тем более, что он с обеда ел очень мало. Он не мог смотреть на пищу, когда рядом на нарах лежало замороженное человеческое мясо.
Кинув в огонь обломки доски, Шумилов завалился на нары и закурил. Руки его были слабы, и сигарета два раза падала из дрожащих пальцев на грудь, водка замутила его сознание и ему стало спокойнее.
Он докурил сигарету, потушил ее о ножку стола, бросил на пол и уставился на противоположенные нары. Ему показалось, что тело усопшего лежало немного не так. Неожиданно Сойников пошевелил прижатой к груди рукой, затем сбросил ею с себя мешок и свесил руку с нар.
Волосы зашевелились на голове Шумилова, и сердце, казалось, остановилось на миг, но затем забилось так часто, что он почувствовал его пульсирующим у себя в горле. Шумилов, с ужасом выпучив глаза на ожившего Сойникова, поднялся с нар, глотая широко открытым ртом задымленный воздух. Через мгновение схватил лежавший под нарами топор и, держа его на уровне груди лезвием вперед, со страхом и ненавистью уставился на соседние нары. Шумилов сам не понимал зачем ему топор, но с ним ему было не так жутко. Он никогда не верил в возрождение мертвых, в душу, в чудеса, но сейчас был готов рассечь Сойникову голову, если тот докажет, что мертвецы способны подниматься со своего ложа. "Нет, мертвому не полагается истязать живых. Если умер, - лежи, не шевелись," - проносилось в его пьяной голове. Он с животным страхом тряс перед собой топор, глядя на своего нового врага, покушающегося на его душевное спокойствие.
Сойников лежал не шевелясь, но валяющийся на полу мешок и свисшая с нар синяя рука, говорили о какой-то дьявольской силе, заложенной в погибшем теле.
"Может надо перекреститься? - пришло на ум Шумилову. - Раньше же всегда себя защищали люди таким образом от неясной опасности."
Он неумело, но достаточно искренне осенил себя крестом.
- Степа, - не своим голосом вновь обратился к товарищу Шумилов, - ты... жив?... Может, у тебя летаргический сон?...
Минуты три подождал ответа, потом положил свое оружие на стол и, тихо и мягко, насколько позволяли сапоги, ступая, подошел к Сойникову. Долго всматривался в его безжизненное голубовато-серое лицо. Наконец набрался храбрости и коснулся свесившейся руки. Она была совершенно холодная. Шумилов, еще больше смелея, взял своей рукой руку Сойникова у запястья и ощупал ее. Сверху кожа и мясо мертвеца смягчились от тепла, а дальше, если крепче сжимать руку, чувствовался лед. Он неприятно потрескивал в глубине руки. Шумилов поднял ее, слегка покачал и вдруг догадался:
"Конечности Сойникова в тепле оттаивают и распрямляются. Вот почему у него двигались рука и нога!"
Он был так обрадован разгадкой произошедшего, что даже чуть-чуть повеселел, сел к столу и уже не в стакан, а в эмалированную кружку вылил остатки водки и выпил. Закусывать опять не стал. "Без жратвы быстрее свалюсь и буду спать до утра, не видя этого кошмара," - посчитал Шумилов и в сотый раз поднес горящую спичку к сигарете.
Выкурив ее, почувствовал такую слабость в мышцах, что с трудом поднялся и добрался до двери. Качаясь и шумно сопя, непослушными пальцами расстегнул пуговицы на штанах, приоткрыл дверь на улицу, но тут же ее захлопнул: в трех шагах от нее сидел крупный волк.
- Попал я в переплет, - как-то уже равнодушно прошевелил губами Шумилов и, держась за стену, двинулся в угол камералки. Не утруждая себя размышлениями, помочился на стену помещения, шагнул к нарам и бессильно свалился на спальный мешок. Тяжелый, хмельной сон тут же поглотил его мозг без остатка...
Утром к лагерю подъехал крытый брезентом ЗИЛ-157. Началь¬ник отряда в бараньем полушубке и меховой шапке выскочил из кабины, громко похлопал толстыми рукавицами и крикнул в сторону камералки:
- Эй, бичи, где вы там?! Что гостей не встречаете?! Аль не рады, что мы приехали?!
Никто не вышел из камералки. Рыжов подошел к двери, дернул за ручку. Закрыто. Постучал. Никто не открыл.
- Сойников... Шумилов!... - гаркнул начальник. - Храпите там, что ли?!
- Может они ушли куда-нибудь? - высказал предположение подошедший шофер Белов, крупный, сутулый увалень в летной меховой куртке и без головного убора.
- Хе, как они могут уйти, закрыв дверь на крючок изнутри? - иронично заметил Рыжов.
Они застучали вдвоем. Никто не откликался.
Белов с силой рванул дверь на себя, и она распахнулась.
Сойников ночью упал с нар и теперь лежал на полу лицом вниз. Шумилов с трудом продрал глаза и сел на постели, тупо глядя на входящих в камералку людей.
- Вот это мужики наку-у-шались! - свистнул Рыжов, удивленно подняв шапку с глаз, окидывая взглядом помещение, сидящего какого-то чумного Шумилова, стол с пятью пустыми бутылками. - Ну, Сойников меня не удивил. Он после попойки валится где попало, - добавил начальник, устремив глаза на лежащего между столом и нарами.
Белов протопал унтами по полу, протянул Шумилову руку. Тот молча ответил шоферу рукопожатием.
- Что-то, Петя, я тебя не совсем узнаю. Блондинистый ты какой-то стал, - заметил Белов, всматриваясь в шевелюру рабочего.
- Поседел говоришь? - шагнул к нарам веселый Рыжов. - Волков, видать, перетрусил. Следы я видел вокруг лагеря. Много следов. Наверное, они с Сойниковым и обмарали штаны здесь от страха. Чуешь, Белов, мочой воняет?!
Начальник засмеялся и дружелюбно потрепал Шумилова по плечу.
- Сойников умер... - раздался тихий, вялый голос Петра, - замерз в степи... А ему завтра сорок лет... Вот и весь сказ.
Шумилов лег на спальник и уткнулся в него лицом.


Авторский форум: http://igri-uma.ru/f...p?showforum=401
0

#10 Пользователь офлайн   Дмитрий Воронин Иконка

  • Новичок
  • Pip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 7
  • Регистрация: 26 мая 11

Отправлено 05 ноября 2012 - 12:09

Написано хорошо,динамично, образы живые. Концовка в десятку.Весь рассказ не отпускает, заставляет думать.
0

Поделиться темой:


  • 2 Страниц +
  • 1
  • 2
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

2 человек читают эту тему
0 пользователей, 2 гостей, 0 скрытых пользователей