МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Триумф короткого сюжета" - реализм, рассказ о жизни или о любви (до 15 тысяч знаков с пробелами, максимум + 10%) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 13 Страниц +
  • « Первая
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

"Триумф короткого сюжета" - реализм, рассказ о жизни или о любви (до 15 тысяч знаков с пробелами, максимум + 10%) Конкурсный сезон 2021 года.

#71 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 17 января 2021 - 23:13

70

ВЫСТРЕЛ


Вот если бы историю, которой я хочу с вами поделиться, мне рассказал бы кто-нибудь другой, я бы на него руками замахал: «Дуркуешь, парень! Так даже в кино не бывает!» Хотя всякий знает, что в кино чего хочешь может быть. Но история эта произошла лично со мной, и потому есть чистая правда, хотя на правду с первого взгляда и непохожая. А дело было так…
Была у моего двоюродного брата Кольки болезненная страстишка – палить из чего попало в окружающую среду. Сначала из пугача палил, желательно над чьим-нибудь ухом, потом из «поджигахи» - самопала, значит – уже, бывало, и по воробьям да по банкам. Ещё подрос, – из «мелкашки»: всё равно куда, лишь бы бабахать – а потом уж из ружья. Как на ногах стоять научился, так на другой, наверное, день и палить начал. А уж как, ближе к десяти годам, ружьё в руки попало, тут на один порох было бы семье разоренье. Ладно, что батько у него был такой же шебутной; пороха да дроби у него, как песку в реке, пали сколько хошь – не убудет.
Мне до поры до времени его увлечение было чуждо - шуму много, да и страшновато из ружья-то – но всему, видать, свой срок, и где-то после десяти годов разохотился и я. До «поджигах», правда, у меня дело не дошло – начал сразу с «мелкашки» - зато к четырнадцати годам с ружьём уже управлялся уверенно и по лесам без оного в поисках грибов в сезон охоты уж не шастал. Мало ли на кого в чащобе-то напорешься… На медведка, например, или на волчишку серенького… А то ведь и на мамашу косолапую с отпрысками ненаглядными!.. С той уж «заменой подштанников» не отделаешься, ежели нужного впечатления не произведёшь! И ружьишко тут - весомый аргумент в таком «производстве». Оно, во-первых, самому его обладателю уверенности придаст, а, во-вторых, мамаша косолапая смирёнее будет, коль его увидит. И малышу своему «урок с натуры» преподаст: так, мол, и так, дитятко моё сердешное, этот двуногий хоть и невелик да худосочен с виду, но силёнку при себе большую держит. А силушку – любую! – надо уважать, кто бы её не выказывал! И лучше уж двуногого этого стороной обойти, чтоб от греха подальше. Глядишь, и в смене подштанников нужда отпадёт, и все целы останутся. И совсем при этом не обязательно бабахать; постоять только малость надо твёрдо и уверенно. Так что ружьишек в нашем доме водилось по числу мужиков: мужиков двое, и ружей тоже два. И даром, что одному-то «мужику» и четырнадцать годков ещё «не стукнуло».
На охоту же – на настоящую – я, считай в первый раз, попал всё с тем же Колькой. Весной дело было, аккурат на «майские». Мне тогда ещё только восемнадцатый годочек шёл. Сомустил меня братан на тетеревиный ток. Я, говорит, уже бывал, дело верное – пойдём. Как тут не загоришься? Ток же! Ну, это, кто не знает – тетеревиный турнир в присутствии тетеревиных дам. Сие мероприятие заслуживает отдельного описания, и я вам про него пониже расскажу. А пока что давайте-ка со мной щей похлебаем на дорожку, да оденемся потеплее, а то ведь даром, что май – на севере-то в мае ещё и мороз по ночам, и снег по лесам. Вот лесом-то да в потёмках и рванём. По приморозку да по весеннему ледку на лужах. Почему в потёмках? Да потому, что ток начинается на рассвете, а до той поры до токовища надо ещё добраться и затаиться, чтоб никто не видел. Иначе будешь один «токовать» всё утро сам с собой и время впустую убьёшь. Но Колька в таких делах – калач тёртый, премудрости этой науки своим горбом и пузом изучил, так что положиться на него было можно. Правда, в тот день он был с порядочного похмелья – Первомай всё же – но с похмелья – не пьяный, разница есть, и на дело он был гож.
До места мы с ним дотопали, как и должно быть, ещё затемно. Хорошее место: сухо, красиво, лесочек молодой – знали тетеревиные генералы толк в выборе! Шалашку братанову отыскали – маленькая такая шалашка; в ней, если и стоять, то только на коленях, иначе голова через крышу высунется. Зато во всех других лежачих положениях разместиться в шалашке было можно.
Залезли мы с братаном вовнутрь, и, пока суть да дело, Колька мне всё и «распятнал». Сначала, говорит, «токовик» прилетит. Умри!!! Дышать забудь, потому что это главный начальник и разведчик. Тридцать минут, говорит, он будет обстановку проверять, и если «всё путём», то после этого срока пальнюшки прилетят. Тетёрки, значит. Ну, или курочки – зовите, как хотите, суть не в этом. Главное, что из-за них весь сыр-бор. Ради них тетеревиные кавалеры будут в удали молодецкой состязаться да свои права на потомство доказывать. Этого мне, конечно, Колька не говорил – он парень простой вообще – это уж я сам вам от себя добавил. А что до братана, то после пальнюшек, говорит, ещё несколько минут пройдёт – это, значит, пока они места зрительские займут – и уж тогда только прилетят пальники. И когда драка между ними начнётся, вот тогда и охота начнётся.
«Но стрелять надо одновременно, - Колька меня наущает. - Как бабахнет – они сначала остановятся на минуту, а потом опять в драку, и опять можно стрелять. Но если, не дай Бог, бабахнешь во время остановки – всё пропало. Разлетится ток. А потому стрелять будем по моей команде. Я сосчитаю «раз-два-три» – и сразу стреляй. Понял?»
Чего тут не понять: раз-два-три – и жми курок.
«Понял», - говорю.
«Ну, тогда всё; молчи и жди!» - закончил инструктаж братан.
Ладно, умолкли.
…Всё произошло точь-в-точь, как говорил мой родственник. Где-то около трёх часов утра, ещё в сумерках, прилетел один-единственный пальник. И уселся на самую высокую берёзу. А надо вам сказать, что место это, где мы с Колькой схоронились, было на краю небольшой поляны, со всех сторон окружённой молодыми берёзками и сосенками. Там раньше вырубка была; берёзки-то тово часу поднялись, а сосенки постепенно рост набирали. Вот и вышло, что окружение поляны вроде как двухэтажное: сначала – на первом этаже – сосенки метра по три-по четыре ростом, а над ними уж берёзки раза в два-три повыше. Но тоже ещё вихлявые, молодые потому что. Одна же берёза была явно постарше остальных. И повыше. Вот на неё-то «токовик» и уселся.
И ни звука. Ни шевеления. Только сидит и слушает. Но мы себя ничем не обозначили, и, правда; где-то через полчаса прилетели тетёрки. Ой, ребята-а-а!.. Ну, честное слово, как девки на танцульках!!! Уселись чинненько по второму этажу вокруг поляны – а она и вся-то метров тридцать по диаметру не будет – и давай про меж собой капризы моды и погоды обсуждать! Даже ни бельмеса можно было до этого по-птичьи не понимать, а только послушать, чтобы «смикитить» о чём речь идёт. Сидят, это значит, перещебечиваются, пёрышки серенькие поправляют, почечки берёзовые полузгивают, - женихов дожидаются! А те и налетели, мало погодя. Да со всех сторон! Да разом!! Да штук сто!!! Как ворон на свалку – целая туча! И сразу, без всякого разговора, все в драку!! И все со всеми!!! Батюшки-светы; я как увидал перед собой такое чудо, и про ружьё-то позабыл! Там по поляне трава прошлогодняя торчала; она невысокая такая, но ежели лежишь на земле (а я как раз лежал), то ног у пальников не видно - трава скрывает. И петухи эти, как большие чёрные пароходы, крылья буквой «Ф» загнув, по этой траве и скользили кто куда. Разбежится такой «пароход» в сторону соперника и со всего маху на него как налетит – и лапами! А тот в ответ тоже. Оба подскочат над землёй и лапами, как шпагами, друг друга поразить стараются. Орут при этом по–сумасшедшему, перья во все стороны от ударов лап, а бойцы ничего вокруг себя не видят, кроме соперников. И не важно каких, лишь бы стояли на ногах и были готовы к бою. Но не готовых там, по-моему, не было ни одного, и драка полыхала столь жаркая, что остаётся только удивляться – как это в такой кутерьме пальнюшки ещё успевали выбирать себе «суженых». Про Кольку я вообще забыл, что он есть. И все инструкции его из головы начисто вылетели; сам не заметил, как встал на колени и во все глаза за дивом этим дивным.
Вот уж где азарту-то через край било! Так через край, что даже в человечью кровь передалось. Ещё бы маленько посидел – сам бы, наверное, в драку бросился! Но Колька напомнил… О том, что он есть, напомнил. Я, чувствительно так, вдруг, ощутил его кулак под своими рёбрами и, когда в прозу жизни включился, шёпот его свирепый услыхал:
«Ты будешь стрелять или нет, мать твою за ногу?!»
Посмотрел я на братана, а он уж и щекой к прикладу прильнул, ствол ружейный сразу в четверых направил.
«Да подожди ты! - я ему. – Дай хоть малость посмотреть».
«Ну и смотри, чёрт с тобой, – Колька мне, – а я стреляю!»
И опять щекой к прикладу.
Встрепенулся я, охотничьему азарту поддался, - погоди, говорю; а сам – хвать ружьё да, не долго думая, в двух драчунов и прицелился. Пластаются «мужики» мало не «на убой», до меня никакого дела нет, а я Колькину команду жду. Уж и кончик ружья от напряжения заходил, а родственник всё не считает. Скосил я глаз в его сторону и вижу: братанова четвёрка разбежалась, ружьё он опустил и меня, на чём свет стоит, клянёт, что выстрелить не удалось, а то бы разом четверых. И до того, это, он увлёкся меня «костерить», что громче пальников у него, поди-ко, получилось. Один из «моих драчунов» голову бутылкой вытянул, прислушался и вдруг – фрррр - в воздух, будто вертолёт с места безо всякого разбега, – и мне… на шапку!!! То ли выяснить – нет ли там соперника какого небитого, захотел, то ли ещё чего у него в мозгах в тот момент было, а только обмер я, как статуя, и глаза «под потолок». Показалось. Ошибся я трохи, что пальник мне на макушку уселся. Голова моя почти что в жердь несущую упиралась, а петух на эту жердь и угнездился! Ну, так ведь жердь-то же – не бревно! Расстояние-то до пальника всё равно не велико. И как только я глаза к небу возвёл – про голову-то я уж упоминал, что она у меня в тот момент окаменела – так сразу прямо перед собой и увидел белое облако подхвостного пуха, который украшал косача сзади. Руку протяни – и можно за ноги схватить!!! Тут же на полнеба отпечаталась могучая чёрная коса тетеревиного хвоста, и в следующее мгновение глаз мой упёрся в огненно-красные брови лесного красавца. Они были до того сочны, что казалось, брызнет сейчас из них алая кровушка фонтаном, и заорёт он своей даме сердца на весь лес, что жизнь за неё положить готов, лишь бы она его выбрала!.. Но заорал не он.., заорал я. Молча так.., от ужаса душой заорал. Без звука, а от того для меня ещё сильнее и громче, потому что ощутил на своём левом плече какое-то прикосновение, а скосив глаз, аккура-а-а-ат у мочки уха увидел дульный срез братанова ружья!.. Бедному тетереву ствол, считай, чуть не в зад вставили! И это шестнадцатый-то калибр!!! И в голос бы я, наверное, заорал, самым что ни на есть благим матом, да не успел, потому что раньше того Колька сосчитал:
«Раз! Два!! Три!!!»……
…А?…. Чего?… Вы спрашиваете как у меня с той поры со слухом? Нормально у меня со слухом, ребята; «ШР – 6 метров», как пишут медики в карточке при профосмотрах. Чего?.. Как мне это удалось? А вы у господа Бога спросите - я другого адресата не знаю – потому что вслед за моим выстрелом в тысячу раз громче ружейного грохота прозвучала братанова … осечка!!! Первая в его многолетней бабахальной карьере, а как потом, много лет спустя, я узнал, - и последняя! Что было бы с моим ухом, бабахни братаново ружьё прямо под хвост пальнику возле самой моей ушной мочки, на то у меня никакой фантазии не хватает, чтобы слова подходящие подобрать, но оно не бабахнуло! Так что с ушами у меня нынче всё нормально. А вот с лицом в тот момент изменения произошли. Потому что оно точно было похоже на рожу идиота! Как только ружьё моё рявкнуло, косач с крыши как заорёт! Да не даме сердца, а всем сородичам:
«Братцы! Нечистая! Спасайся, кто может!»
И «на крыло»!
Думаете, переводчик был нужен с косачиного? Не.., переводчик был не нужен, – ясно всё было без перевода! Ток весь моментально в воздух вместе с «токовиком» и пальнюшками, а братан мой винтом из шалашки. Другой патрон наугад схватил – бух, а пуля попалась: вув-вув-вув с воем вдогонку косачам – мимо! Колька следом; за кустами опять – бух, через секунду – бух, дальше – бух, бух, бух… Дымище!.. Бух - сзади, бух – справа, бух – спереди, - я уж и считать перестал. Минут через пятнадцать всё утихло. Патроны, наверное, кончились. Малёхочко – ломится! Как медведь валёжником трещит да через кустьё. А ещё вперёд его «мать-перемать» на всю округу! Вывалился на поляну, - морда красная, в руках пальник – доконал всё-таки – и на меня все самые «высокохудожественные» выражения обрушил. Что связался он со мной на свою голову, что четверых я ему не дал сбить, что ток разлетелся, а время - и пяти нет, что все патроны расстрелял… А я сижу на пеньке с блаженной физиономией да блаженной же улыбкой и думаю:
«Какая же сладкая музыка льётся из твоих уст! И какое же это превеликое счастье всё это СЛЫШАТЬ!!!»
Колька заметил мою кривую ухмылку и рявкнул ещё грознее:
«Чё лыбиссе?»
А я в ответ с той же юродивой гримассой:
«Я слы-ы-ы-ышу…»
«А што, - Колька мне, - ты до этого глухой што ли был?»
Не дошло! И смысл моих слов до него не дошёл, и то, что произошло – не дошло, и что с моим ухом произойти могло… Поглядел на меня тупо-ошалело, «прокрутил» в голове своей события в замедленном повторе, прояснилась его свирепая физиономия – осклабился. Естественной такой улыбкой, даже виноватой маленько.
«Ты уж, - говорит, - меня прости. Завёлся я… Как того пальника над твоей головой увидел – одно в мозгах: сейчас заорёт. Снимать надо. Срочно! Иначе конец току. Ни о чём другом не думал, только об этом. А как осечка вышла, я и вовсе позабыл про всё на свете».
«Это я понял».., - подхватил я, поводя вокруг головой.
Сизый дым по-прежнему густо окутывал «поле боя», застревая в сосновых ветках, и Колька вдруг громко понимающе расхохотался.
«Батько «бездымку» не даёт; пойдёт, говорит, тебе и чёрный, всё равно хлопотня одна! – давясь смехом, пояснил братан. – А «черняшки» у него до хрена – не жалко. Тем более, если толк есть».
Напарник нагнулся к ногам и поднял сражённого косача.
«Добрая будет варя, - довольно проговорил он, запихивая трофей в котомку. – Ты-то как?»
«Попал…!» - ответил я и перевёл взгляд на землю.
За пеньком, на котором я сидел, лежал поверженный мною косач. Это был крупный красивый петух в великолепном иссиня-чёрном одеянии! Каждое его пёрышко отблёскивало, как лакированное, ослепительной белизны подхвостный пух, казалось, только что был освежён чистейшей пудрой. Ярчайшие густые брови пламенели на полголовы, и только глаза покрывала белесоватая плёнка век, да на кончике клюва застыла маленькая капелька крови. Той самой, кипевшей страстью крови, которая всего несколько минут назад переполняла его разгорячённое сердце бесстрашием и отвагой. Готовностью биться хоть со всем миром, чтобы в честном этом и благородном поединке доказать, что он лучший, лучший, лучший!.. И я подумал: а что же я наделал? Ведь он, может быть, действительно был самым лучшим и красивым тетеревом стаи! Самым сильным и ловким! Самым храбрым и отважным! И я его из ружья… Да в такой-то момент! Когда он, позабыв обо всём на свете, стремился только к одному – доказать своё право на признание. Доказать на глазах у всех в открытом бою с достойным противником. А я? Да – спрятался, да – перехитрил, даже «токовик» не заметил, но ведь всё это было ДО… А потом птичьим пиром правила только одна страсть! Только азарт боя! Только стремление к победе, и никакой осторожности… Утешало одно: косач был сражён наповал. Слишком малО было расстояние, чтобы оставить птице хоть какие-то шансы. Кучно, видать, пошла дробь, и он просто упал под её коварным ударом. И вот теперь у моих ног… И вздрогнул я тогда от пережитого потрясения, от увиденной этой красоты бурного пира жизни, собственными же руками и порушенной! И щёлкнуло в сознании каким-то засовом: «Никогда больше!..»
...С тех пор стреляю только в тире. Из ружья, из винтовки, из автомата – из чего хотите готов потягаться, и смею вас заверить: хлопотно это будет – больше моего на мишени выбить. Сумеете – поздравлю. И шляпу сниму в знак признания, потому что это будет честно. А вот на току… Если попаду ещё когда, то «стрелять» буду только фотокамерой. Чтоб и другие могли увидеть – как это в природе может быть: открыто и честно! И лежачего не бить!!! Ну, какой с него соперник, если он уже лежит?! Даже птицы это понимают и до подлого удара не опускаются. Ну, а тем, кто не согласен со мной – охота, дескать, не нами это выдумано, вся жизнь на этом построена – предлагаю: повесьте чучело тетерева на берёзе в студёную пору, подманите, перехитрите косача. Сумеете, добудете охотничий трофей – ваша правда. И честнее это будет, потому что соперничество будет «на равных» - кто кого - и на душе чище.
0+
0

#72 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 января 2021 - 15:28

71

ЛИВЕНЬ


Незаметно подошла середина июля - самая маковка короткого сибирского лета, самый зной, самая пыль и самые сильные грозы, если таковые случались. Нежные, мягкие ягодки лесной земляники к этому времени уже отходили, а палящее солнце заставляло поспевать шедшие им на смену круглые и плотные ягоды полевой клубники.
По полям, по не кошенным ещё лугам, по опушкам березников зрели они, клонясь к сухой земле на длинных жестких стебельках. Зрели нехотя, словно сопротивляясь и стараясь подольше оставаться зелеными хотя бы на половинку, хотя бы на треть. Но легкая эта недозрелость совсем не пугала охотников за клубникой. Бабы, ребятишки, взяв с собой бидончики да корзинки, шли в поля и, не обращая внимания на палящее солнце, на надоедливых и больно кусающих даже сквозь одежду оводов и слепней, ползали в траве, наполняя свои посудины душистой ягодой.
Вот за этим-то и собрались в один из таких жарких июльских дней Мишка с бабой Нюрой.
- Завтра, вроде, вёдро должно быть. Охота всё же клубники побрать… Может, сбегаем к Тихеевке, поберём? - предложила баба Нюра внуку после обеда. - Ты как, не против?
- Давай сбегаем, поберём, - согласился тот. - Чего дома сидеть...
Самые урожайные на эту ягоду места были в полях, раскинувшихся там, где когда-то давно стояла небольшая деревенька Тихеевка. Чтобы попасть туда, надо было сперва пройти около трех километров до другого края села, а затем ещё примерно столько же до больших просторных полян, которые перемежались редкими березовыми око́лками.
На следующий день, проводив скотину в стадо и позавтракав, пошли с утра пораньше, пока солнце еще не жарило слишком сильно. Обратно вернуться рассчитывали к обеду. Дойдя до места, Мишка с бабой Нюрой, как и положено при сборе ягод да грибов, не стали жаться друг к другу, а, чтобы охватить участок побольше, разошлись в стороны, но в пределах видимости дабы не потерять друг друга. Время от времени они переглядывались, а то и перекрикивались. Человека, пригнувшегося в траве к земле, не всегда сразу увидишь, а так — крикнешь ему: «Э-гэй! Ты где там?!», тот поднимет голову, отзовется, и вот он совсем недалеко, оказывается, рядышком.
Так, то переглядываясь, то перекрикиваясь, они медленно двигались по косогору либо ползком на четвереньках, когда попадалось особо урожайное местечко, либо просто согнувшись, как говорится, в три погибели. Склон косогора полого уходил вниз, где вдали стоял уже вполне густой лес и поляны заканчивались.
Самое, наверное, вкусное в полевой клубнике, это не есть её по одной ягодке, нет - так она не самая сладкая. Малина или та же лесная земляника куда как лучше будут. Полевая клубника хороша в варенье, но это уже потом, после. А вот если её только-только собрать, а затем, опустив голову к корзинке или бидончику, вдыхать восхитительный её запах — вот оно, самое удовольствие! Невозможно оторваться, невозможно отставить её в сторону и сказать: «Всё, хватит, я надышался». Поэтому время от времени Мишка наклонялся к своей постепенно наполнявшейся ягодой корзинке и, блаженно улыбаясь и раздувая ноздри, жадно вдыхал сладкий аромат.
Солнце давно поднялось в зенит и жарило вовсю. В какой-то момент Мишка вновь поднял голову, чтобы посмотреть, где баба Нюра. Не увидев её, он громко крикнул: «Э-гэй! Ба-а-а!!», однако, никто не отозвался. Он крикнул громче, как только мог, и откуда-то снизу, со стороны леса, послышалось неопределенное: «А-эйй!». «Эк куда она уже утопала», - подумал Мишка и решил ускориться в том направлении. Спустившись по косогору пониже, он снова крикнул что было сил, сложив ладошки рупором. И опять оттуда же, снизу, только ещё глуше и тише аукнулось: «Э-э-эй!». «Куда она идёт-то? - удивился Мишка. - Ладно, догоню». Собирая попутно клубнику, он шел довольно быстро вниз по косогору к логу, туда, где уже совсем недалеко начинались сосновые посадки. Пройдя метров пятьдесят, он опять закричал, но на этот раз ему уже никто не отозвался. Мишка кричал снова и снова, но безрезультатно. «Как так? Ведь она же отсюда, снизу отзывалась», - думал он. Обойдя всю опушку и не найдя бабы Нюры, Мишка побрел обратно вверх. Дойдя до ближайшего березового око́лка, он стал кричать снова, но всё было впустую.
«Потерялись, всё-таки, - понял он. - Но да ладно, дорогу домой все знают, доберемся поодиночке». И он стал собирать ягоду дальше — не уходить же домой с неполной корзинкой, когда вокруг такое изобилие, а что потеряли друг друга, так то не беда, случается.
Когда корзина была почти полная, откуда-то из-за березничка, возле которого он как раз находился, послышался раскат грома. «Неужто гроза надвигается? - мелькнуло у Мишки в голове. - Давненько не было. Надо, наверное, к дому уже поворачивать». Выйдя из-за деревьев, загораживавших горизонт, и глянув в сторону, откуда слышался гром, он обомлел. Там была не туча - там нависло над землей что-то страшное, чему, наверное, ещё не придумали название люди. Небо от края и до края было темно-свинцового, какого-то иссиня-черного цвета. Огромная сплошная темная масса без каких-либо оттенков медленно плыла по небу в сторону Мишки, издавая время от времени тяжелый и мрачный рык. То с одного её края, то с другого перед каждым таким рыком вспыхивали короткие, но толстые молнии.
Мишке стало не по себе. «Здесь оставаться нельзя… Возле деревьев может так шибануть, что мало не покажется», - подумал он и быстрым шагом пошел к проселочной дороге, ведущей к деревне. Выйдя на неё, Мишка ускорился, но страшная черная масса на небе тоже не стояла на месте, медленно, но неизбежно подкрадываясь сбоку.
Дорога шла по полю, а в той стороне, откуда надвигалась гроза, примерна в ста метрах стоял березник. Мишка быстро шагал, с опаской поглядывая на наползавшую тучу. До деревни оставалось ещё километра два с половиной, не меньше. «М-да, точно не успею, придется мокнуть», - мелькнула в голове неприятная мысль. И тут все звуки вокруг дополнились ещё одним — это был монотонный, без каких-либо оттенков, как и вся свинцовая масса на небе, шум. Мишка понял, что это идет дождь. Шум миллионов, нет - миллионов миллионов капель, падающих на землю, на лес, на траву, сливался в единый громкий шёпот, надвигающийся вместе с тучей. Они были едины — эта черная масса на небе и этот громкий шёпот, они были заодно и уже совсем рядом.
Мишка остановился и посмотрел в сторону березника. Через несколько мгновений из леса вышел дождь. Да, он именно вышел оттуда, как выходит кто-то вполне конкретный и осязаемый, и это был не просто дождь - это была стена из воды, ясно и отчетливо видимая. Это был самый край тучи, ползшей по небу и изливавшейся на землю огромной массой воды. Мишка смотрел на всё это, как завороженный. Подкативший сперва, было, страх куда-то исчез, и вместо него в душе поднималось неописуемое чувство восторга. За всю свою еще совсем не долгую жизнь он не видел ничего подобного. В его глазах это было наивысшим проявлением природной стихии - мощной, неукротимой, неизбежной и не признающей никакой власти над собой.
Повинуясь необъяснимому инстинктивному порыву, Мишка быстро снял трико с футболкой, свернул их и положил на корзинку с ягодой. Потом сорвал несколько листьев лопуха и закрыл ими одежду, оставшись стоять посреди поля в одних плавках и кедах. И буквально через несколько секунд стена дождя дошла до него. Закрыв глаза и подставив лицо льющейся с неба воде, Мишка зычно заорал: «А-а-а-а!!». Но это был не крик страха, это был крик полного восторга, который просто нельзя было выразить никак иначе, кроме как заорав во весь голос.
Ливень лил сверху, не оставляя шансы ничему на земле остаться сухим. Но при этом он был очень теплым, и возникало ощущение, что ты просто стоишь под мощным приятным душем. Вокруг вспыхивали жирные ослепительные молнии, страшным оглушающим рыком гремел гром, но Мишке уже совсем не было страшно.
Немного придя в себя, он взял корзинку с клубникой и вещами, укрытыми лопухом, и пошел дальше по дороге, шлепая по мгновенно появившимся на ней лужам. Чувство восторга не оставляло его, на душе было весело и как-то безрассудно радостно. Мишке хотелось петь во весь голос! Вокруг него был уже какой-то другой мир, он словно попал в другое измерение. Ему казалось, что они стали одним целым – он сам, эта мрачная темная масса, медленно ползшая сверху, и этот ливень, хлеставший по щекам теплыми струями. И туча уже была не такая уж и мрачная, и молнии были совсем не страшные, и пусть себе грохочет гром! Всё это были мелочи по сравнению с тем восторгом, который охватил его, с тем ощущением силы, которые исходили от этой стихии, и с ощущением полного единения с ней!
Время от времени Мишка останавливался, ставил корзину на землю, поднимал к небу лицо и протягивал вверх руки. При этом ему хотелось безудержно смеяться. Просто хохотать от того ощущения счастья, которое так неожиданно вдруг нахлынуло на него здесь, под этим дождем. Наверное, если кто-нибудь увидел бы его в эти моменты, точно бы покрутил пальцем у виска и сказал: «Свихнулся пацан». В кедах хлюпала вода, но он совсем не обращал на это внимания, ему от этого было ещё веселей.
***
Когда он подходил к деревне, дождь стал стихать. Страшная туча почти прошла, и откуда-то из-за неё уже даже выскакивали солнечные лучики. Реальность возвращалась с каждым проявлением обычной, обыденной жизни. Мишка зашел на первую улицу, и дождь кончился совсем. Кругом были огромные лужи, лывы — как их называли в деревне. Трава лежала, прибитая к земле напором воды, лившейся с неба. Однако капли на березовых листочках уже подмигивали солнечными искорками, а осмелевшие петухи выходили во двор и горланили, радуясь уходу стихии. Бочки, стоявшие у домов под желобами, были полны, и только слышалось, как в них звонко падают последние капли, стекавшие с крыш.
Мишка подошел к какому-то забору, поставил на мокрую траву корзинку и снял с неё лопухи. Удивительно, но одежда была почти сухая. Лишь совсем немного по краям было замочено, видимо от брызг, которые летели снизу да с боков. Одевшись, он пошел домой.
Баба Нюра была в избе, она пришла ещё до дождя.
- Ой, батюшки! Вымок, небось? Где ты был-то? – хлопнула она себя руками по бокам.
- Так, где… ягоду брал... Ты-то куда делась? Кричал, кричал тебя. Вроде откликаешься, а нет нигде, - Мишка сел на стул возле кухонного стола и стал намазывать мёдом большой кусок хлеба. Он основательно проголодался с утра.
Оказалось, что, собирая ягоду, он обогнал бабу Нюру и спустился ниже по косогору, а она осталась позади возле небольшого березничка. Когда он кричал ей, она его видела со спины и откликалась. Но, видимо, какая-то замысловатая акустика того места отражала звук совсем с другой стороны, и Мишке казалось, что она кричит не сзади, а, наоборот, спереди, снизу, оттуда, где был лес.
- Кричу, кричу тебе, а ты в другую сторону идёшь. А бежать за тобой, так мне не угнаться - ноги-то уж не те, чтоб бегать за молоденькими. Ну, думаю, не маленький, сам дорогу найдешь, я домой и пошла одна потихоньку, - баба Нюра налила Мишке большую кружку молока. – Может, картошки тебе разогреть? Поешь нормально...
- Не, не надо, так хватит. Всё одно ужин скоро.
Долгий июльский день закончился как обычно. Пришла из стада скотина, прибрались во дворе, посидели на лавочке у калитки, провожая заходящее за березник солнце.
Потом легли спать, но Мишка ещё долго не мог уснуть. Перед глазами стояла стена воды, выходящая из леса и с шумом надвигающаяся на него. При этой картине внутри у него всё сжималось, словно сейчас на него, лежащего на мягкой пуховой перине, польются струи дождя. И опять поднимался в душе восторг, и опять накатывала необъяснимая радость. Так он и заснул.
0

#73 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 января 2021 - 16:34

72

СКВОЗЬ ВРЕМЯ


Март. Время надежд на встречу с чем-то новым, неиспытанным в жизни, время ожидания новых чувств и, наконец, время любви. Для старого человека это время воспоминаний об утратах, о прошедших годах, о той любви, которая прошла где-то рядом, но успела задеть своим невидимым крылом душу, завладеть твоим сердцем на всю жизнь, но так и осталась навсегда где-то рядом, настолько близко, что кажется, будто до неё всего-то один шаг: протяни руку – и ты снова коснёшься её. Все начинается с мечты? Но в жизни бывает так, что всё мечтой и заканчивается.
В дверь позвонили, и Сергей Тимофеевич, как и положено старику, всунул ноги в тапки и с трудом, неспешно пошёл к двери, по пути думая о том, кто бы это мог быть: его давно уже никто не навещал.
Открыв дверь, он на мгновение опешил: перед ним стояла Анна — та самая Анна, которую он видел в первый и последний раз много лет назад.
— Анна? Ты? — от неожиданности вскрикнул он.
— Сергей Тимофеевич? — взволнованно спросила женщина.
Он не в силах ничего сказать только утвердительно качнул головой.
— Здравствуйте, — сказала незнакомка. — Меня зовут Елена Петровна, или просто Лена, я дочь Анны Сергеевны. Мама рассказала мне о вас перед самой смертью; она была немногословна, но самое главное я поняла: она любила вас с того момента, как вы встретились. Ещё она просила, когда её не станет, передать вам письма, написанные, но так и неотправленные.
Лена достала из сумочки пачку писем, перевязанную ленточкой, и протянула их Сергею Тимофеевичу.
— Она разрешила мне прочитать их, но я не вскрывала и не читала эти письма, ведь это касается только ваших с мамой отношений.
— А ваш отец?.. — спросил зачем-то Сергей Тимофеевич Лену.
— Его тоже уже нет, — ответила она.
Взяв пачку писем, Сергей Тимофеевич отошёл в сторону и, пропуская гостью в дом, сказал:
— Входите. Садитесь за стол. Хотите чай, кофе?
— Чай, — ответила Лена.
Чайник только что вскипел, и на столе вскоре появились две чашки чая, а также печенье и варенье, которые Сергей Тимофеевич всегда держал дома для нежданных гостей.
— Как же вы похожи на мать! — тихо проговорил старик.
Они сели за стол. Сергей Тимофеевич развязал ленточку и заметил, что все письма датированные, взял одно из них: судя по дате, оно было первое, да и лежало первым снизу. Конверт был старый пожелтевший. Сергей Тимофеевич вскрыл письмо и прочитал те несколько строк, которые были в нем. Он надолго задумался, не отрывая взгляда от гостьи. Наконец та не выдержала его взгляда, смутилась, встала и пошла на кухню, чтобы налить себе ещё чашку чая. Вскоре Елена вернулась в комнату, села за стол и спросила:
— Расскажите, Сергей Тимофеевич, как вы познакомились с мамой?
Сергей Тимофеевич задумался и через некоторое время спросил:
— А мама не рассказывала?
— Нет. Она почему-то отказалась рассказать, когда я её об этом просила.
— Но как вы нашли меня?
— Мама сказала мне ваш адрес; какое счастье, что вы никуда не переехали за прошедшие годы.
— Не было нужды переезжать: меня, закоренелого холостяка, здесь все устраивает, — сказал он и, ещё некоторое время подумав, добавил: — Да и надежда, что Анна снова появится здесь, тоже не угасала все эти годы, ведь я любил и люблю её до сих пор: для меня та встреча была роковой встречей, и твоя мама стала для меня роковой женщиной, навсегда занявшей место любимой в моём сердце.
И он надолго замолчал.
Лена терпеливо ждала, не мешая старику вспоминать.
— У вас есть фотография мамы? — спросил он.
— И не одна! — ответила она ему и вынула из сумочки пачку фотографий. — Пожалуйста, смотрите!
Сергей Тимофеевич стал медленно и внимательно рассматривать фотографии. По его щекам потекли редкие слезинки. Фотографии были сделаны в разные годы, и на них он видел Анну в разном возрасте. По фотографиям он представлял себе, как проходила её жизнь, и вспоминал, что в это время происходило в его собственной жизни. Он вдруг почувствовал, что у них была общая жизнь, и что они всегда были рядом друг с другом, пусть даже только мысленно.
— Хорошо, я расскажу, — наконец сказал он.
Елена молча и уверенно качнула головой.
И он начал рассказывать:
— Мы познакомились случайно. Была пятница, и я, по обыкновению, в этот день недели, шёл в театр. У меня было два билета: один лишний, поскольку у моего друга именно в этот день случились какие-то срочные дела и он оказался занят. Уже подходя к театру, издали я увидел у входа очень много людей. Спектакль был аншлаговый, и понятно, что желающие попасть на спектакль спрашивали у подходивших к театру лишний билетик. Проходя через небольшой скверик около входа в театр, я обратил внимание на женщину, одиноко сидевшую на краешке скамейки. Она грустно смотрела на толпу, явно не надеясь попасть внутрь. Чем она привлекла моё внимание — не знаю, но пройти мимо, заметив её, я уже не смог. Подойдя ближе, я встретился с нею взглядом, и что-то родное и тёплое защемило у меня в душе. Я тоже сел на скамейку, закурил и, немного выждав, спросил незнакомку:
— Вы в театр?
— Да, но подруга почему-то не пришла, а билеты у неё, и дозвониться до неё я так и не смогла.
— Считайте, что вам повезло: у меня как раз есть лишний билет, — сказал я и спросил: — Пойдёте?
— Конечно! Сколько я вам должна? — и она быстро открыла свою сумочку и достала кошелёк.
— Ничего! Будем считать, что сегодня я вас пригласил в театр.
— Согласна, только предупреждаю сразу, что я замужем.
— И дети есть? — шутя и улыбаясь, спросил я.
— Нет. Пока нет, — серьёзно ответила женщина.
— Помню, что я тогда рассмеялся, сказав: «Мы всего-то идём в театр, и только. А теперь давайте наконец-то познакомимся».
— Сергей, — назвал я себя.
— Анна, — сказала она.
— Вот, собственно, и вся история нашего знакомства!
— Нет, рассказывайте всё! — уверенно сказала Лена.
Сергей Тимофеевич задумался: «А имеет ли она право знать, что было дальше? Но ведь Анна разрешила ей прочитать письма — значит, хотела, чтобы дочь всё знала!»
— Но, Леночка, ещё раз подумайте, хотите ли вы это услышать?
Она ничего не ответила. Взглянув на неё и увидев упрямый и просящий взгляд с накатившими на глаза слезами, старик проговорил:
— Хорошо, слушайте.
Собравшись с мыслями, он продолжил рассказывать:
— Мы сразу же перешли на «ты», и уже вскоре после начала спектакля моя рука легла на её руку. Она обернулась ко мне, мгновение посмотрела мне в лицо, и её голова легла на моё плечо. Что я испытал в тот момент — а испытал я это в первый раз в жизни — я описать не могу. Именно в тот вечер и в ту ночь, в первый и последний раз, Анна была у меня дома. Нас закружил безумный вихрь так не хватавших нам обоим слов нежности, несбыточных мечтаний и не испытанных ранее чувств. Казалось, мы были в центре вселенной с мириадами звёзд и галактик, которые кружились только вокруг нас и только для нас… Она ушла уже утром. Я сразу же понял, что, несмотря на замужество, твоя мама в душе была одинока; я понимал, что так бывает у женщин: приходит срок, и извечное предназначение женщины — материнство — вынуждает её выходить замуж не по любви, а за того, кто рядом. Иногда отношения перерастают в любовь, но чаще в дружбу, привязанность, долг перед детьми и благодарность спутнику жизни за уважение к ней. Дети связывают их надолго, если не навсегда, и понятие измены супругу существует так же, как и у семейных пар по любви. Часто женщине достаточно того, что они с супругом оба любят их совместных детей и с уважением относятся друг к другу. Но мечты… — мечты о настоящей любви, пусть тщетные, навсегда поселяются в женском сердце.
Старик надолго замолчал, как будто сам осмысливая сказанное. Елена молча сидела с блестящими от слез глазами и с удивлением и восхищением смотрела на Сергея Тимофеевича, не ожидая от его возраста такой силы чувств.
Через некоторое время, смочив пересохшее горло глотком уже остывшего чая, старик продолжил:
— Так я понимал женскую душу и никогда не ревновал Анну, тем более что её замужество произошло задолго до нашего знакомства. Был я тогда ещё не женат, и после той роковой в моей жизни встречи уже не мог представить свою семейную жизнь без неё: любовь к ней, как я уже и говорил, не оставила места в моем сердце для другой женщины. Две неудачные попытки создать семью только подтвердили это, после чего я полностью ушёл в работу и считал себя счастливым человеком, у которого есть и любимая женщина, и любимая работа. Лишь временами мысли о том, что у меня нет детей, вынуждали испытывать грусть. Тем утром она ушла, не оставив ни своего телефона, ни адреса.
—Вы можете показать мне ту скамейку? — спросила Елена. — Я хочу побывать там, где вы познакомились.
— Конечно, — ответил Сергей Тимофеевич, и они условились о встрече.

Мартовское солнце выглянуло из-за туч и начало прогревать тротуар: ранняя оттепель. Старик шёл медленно, неуверенным шагом, осторожно обходя лужицы и гололёд. Одной рукой он опирался на палку, в другой держал красную розу — одну единственную. Иногда палка не помогала ему и он, вытянув руку вперёд, как лунатик брёл, ища хоть какую-нибудь опору и неуверенно покачиваясь, то вперёд, то назад. Глядя на него, прохожие задумывались про себя о том, куда может идти старик в таком возрасте один, без провожатого. Тем не менее, цель у старика была. На это указывали белая рубашка, галстук и начищенные до блеска ботинки. Он шёл тем же путём, что и много лет назад — шёл к скверику около городского театра; шёл к той самой скамейке, где повстречал свою судьбу. Иногда прохожие предлагали ему опереться на их руку, но он упрямо качал головой из стороны в сторону, отказываясь от помощи.

Подойдя к скверику около входа в театр, Сергей Тимофеевич сел на ту же скамейку, что и много лет назад, и стал ждать. Он пришёл намного раньше договорённого времени встречи с Еленой. Ему хотелось побыть здесь одному и ещё, в который раз, вспомнить ту встречу с Анной.
Он достал из кармана пиджака то первое письмо Анны в пожелтевшем конверте, которое теперь всегда носил с собой, смотрел на него и думал: «Может быть, надо было дать Лене прочитать письма её мамы?»
Около входа в театр так же, как и тогда, была толпа, и так же спрашивали лишние билетики. Жизнь шла по своему бесконечно повторяющемуся кругу.
«А могла ли Анна поступить иначе?» — думал он.
Наконец подошла Елена и села молча рядом. Минут через десять она вдруг сказала:
— Пап, я взяла два билета на сегодняшний спектакль. Пойдёшь?
Старик долго смотрел на неё. Взгляд его просветлел, по щеке стекла слезинка, и он ответил:
— Конечно, дочка!
Лена посмотрела на старый конверт, который по-прежнему держал в руках Сергей Тимофеевич. Старик протянул письмо Лене и сказал:
— Потом прочтёшь.
Те несколько строк старик помнил наизусть: «Здравствуй, Сергей! Пишу в роддоме. Сегодня я могу поздравить нас с тобой: у нас дочь! С сегодняшнего дня я буду писать тебе письма: это и будет мой дневник — дневник в письмах. Может быть, когда-нибудь ты их и прочтёшь».
Молодая женщина и старик, опирающийся на её руку, медленно пошли к входу в театр.

Как память о любви неподвластной времени, на скамейке осталась одиноко лежать алая роза.
0

#74 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 20 января 2021 - 21:47

73

ЖЕНА


(Исповедь)

Мы все бываем иногда
Чуть-чуточку смешны,
Скажи мне, кто твоя жена,
И я скажу, кто ты.
(Автор)


— Спасибо, Вовик!
Это жена моя, Мóрика. Так она величает меня по установившейся семейной традиции. Ещё с пелёнок меня так звала вся родня. Воз, как говорится, и поныне там.
Мы только что пообедали. Я ещё за столом. Морика прибирается. В руках её кухонное полотенце. Затылком чувствую её дыхание за спиной. Склоняется. Нежно обвивает сзади рукой мою шею и снова:
— Спасибо!..
— За что «спасибо»-то? — спрашиваю. — Накормила, напоила, да ещё и «спасибо».
Молчание. Объятие ещё крепче.
— Как «за что»? — дышит мне в щёку. — Да за всё!
— За всё никак нельзя.
— А вот и можно, — настаивает она. — Ну хотя бы за то, что ты есть.
Стон счастья вырывается из груди моей. Всё! Я источаю!..
И это всего лишь маленький штрих из области наших семейных взаимоотношений. В этом вся она — моя Морика, в жилах которой течёт австро-венгерская кровь.
Кто она для меня, спросите? Что в ней такого особенного, чтобы как-то пытаться обозначить личность её для всеобщего обозрения?
Ну, во-первых. Это самый близкий и дорогой мне человек. Во-вторых. Это мать моих детей, сына Владимира и дочки Моники, которую, на нашу общую беду, не смогли уберечь в её 14-ть лет. В-третьих. Она отличная хозяйка и бабушка своих внуков – Серёженьки и Настеньки.
Для меня ОНА — подарок судьбы! Мой ангел-хранитель, спустившийся с небес. Единственная и неповторимая. Люблю и обожаю её безмерно за мудрость и долготерпение, за сдержанность и рассудительность, за немногословность и преданность. И самое главное: чем дольше мы с ней живём, тем больше её люблю. Хотите — верьте, хотите — нет!
Считаю, что ЖЕНЩИНА — героическое существо. ОНА, более чем мужчина, способна на отчаянный, безрассудный поступок в критической ситуации, и именно оттого, что ОНА — ЖЕНЩИНА. Взять, к примеру, случай появления ребёнка на свет. Нам, особям мужского пола, тяжело, даже мысленно, представить себе что значит родить ребёнка. Ведь какое мужество надо проявить для этого. Только за одно это ЖЕНЩИН следовало бы награждать медалью — нет, лучше орденом, — за проявленные мужество, смелость и отвагу.
Что нам, мужикам! Муж — архитектор, жена — прораб. Как говорится, я нарисовал, а ты уж изволь трудиться дале. Выполняй план. Выкручивайся сама, как знаешь. В результате нередко у ребёнка от отца остаются фамилия и отчество. Всё остальное будет принадлежать матери. Нет-нет! Право, это вопиюще!..
Всеми фибрами души чую, что попал в женскую струю…
Так о чём это мы?! Ах, да! Ну, чтобы там насчёт каких-либо капризов, прихотей, баловства, жеманства, то моя суженая этим никогда не страдала. Наши обоюдные романсы-обжимансы — да: были, есть и будут!
Что касается её отношения к моей персоне, скажу, без утайки. Она меня выстрадала, претерпев немало и радости и горя; ставила и ставит на ноги и физически, и духовно, и морально. Трясётся надо мной как лист осиновый в ветреную погоду. В прошлом году, летом, заболел вирусным воспалением лёгких. Так она чуть с ума не сошла. Грозится держать меня в теплице или парнике.
Она до сих пор не воспринимает меня всерьёз и нянчится, как с малым ребёнком, утверждая, что делаю много глупостей. Я же отвечаю, что одни только «глупости» делают блаженные, но делают это мудро и без всякой тени лукавства.
— Моё кредо, милая, — продолжаю — формируйся, деформируясь! Ведь я ни какой-то там Христофор Опрокинутый…
— Хуже! — смеётся она.
Можно родиться талантливым или гениальным, но не суметь воспользоваться этим шансом.
— Успокойся! — с улыбкой говорит она, делая двумя ладошками на моей редкостной «шевелюре» нечто наподобие причёски «а ля ирокез». — Ты и так широко известен в весьма узких кругах.
Успокоила…
Порой она — львица в овечьей шкуре, а иной раз, когда что-то не по мне и я делаю лицо Агафокла, с её стороны следует защитная «реакция ёжика», когда тот сворачивается в клубок и топорщится иголками.
По Фрейду и Шопенгауэру, от моего дегустатора доброты, морали и предрасположенности, оазиса души, цветника сердца моего исходят некая вибрация, токи жизни. Глаза плиссе её воображения сканируют алгоритм любви внутри вечного, замкнутого кольца жизни. Влюблённость стала моей второй специальностью…
Боже!.. Как же она мне нужна! Куда я без неё?..
0

#75 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 21 января 2021 - 21:19

74

КОГДА ЦВЕТЁТ ЯБЛОНЯ


Луиза, с неожиданным для себя облегчением, наконец-то добралась до назначенного пункта. Ее красная «Хонда» остановилась рядом с небольшим домиком, где перед окнами располагались красивые клумбы, а на заднем дворе даже издалека был виден сад.
- Яблони, - подметила девушка, медленно вылезая из машины.
Она поехала одна, поэтому ей пришлось тащить всю аппаратуру самой. Тяжелая камера на плече, штатив в руке, а на другом плече - сумка с микрофонами и другим снаряжением. Луиза долго спорила со своим начальником, что для интервью хватит обычного смартфона и хороший сюжет. Все операторы были заняты тем, что творилось в больших городах, а короткий фильм про старенькую даму с ее историей жизни не был так интересен, кроме другим старым дамам.
Луиза поднялась по ступенькам, чуть не упав назад со всем, что несла на себе. Каменная плитка была с трещинами, но идеально чистой, будто песок с порывами ветра до сюда не долетал. Цветы в клумбах аккуратно украшали дом. Ни одного сорняка. Когда Луиза все же добралась до крыльца, дверь, словно по волшебству, открылась перед ней.
- Я Вас ждала, - сказала старушка.
«Я ожидала увидеть перед собой древнюю женщину, прожившую больше ста лет, но она…». Луиза не успела додумать свою мысль. И действительно, старушка выглядела очень хорошо. Короткие седые волосы, которые не доставали до плеч, были хорошо уложены. Она не была худой, но вес ей шел. Длинная кофта заканчивалась по середине бедра была с цветочным принтом, но вещи такого дизайна пользуются популярностью у молодежи. На ногах джинсы-клеш и танкетки, с достаточно высокой платформой. Увидев такую женщину в обычном магазине, не сложится впечатление, что ей уже восемьдесят.
- А почему Вы одна?
Луиза прошла в ту комнату, куда указала ей пожилая женщина. Старушкой она перестала ее называть даже в своих мыслях.
- Все заняты, видимо, кроме меня.
Луиза улыбнулась, но ее улыбка не коснулась лица. Искренность нельзя подделать. Девушка не знала, что она здесь делает. Чем эта женщина может удивить, кроме своего внешнего вида?
Внутри дома было так же уютно. Картины и фотографии в своем порядке висели на бежево-молочных стенах. На старой деревянной мебели лежали связанные вручную салфетки, но Луиза и тут не заметила «грязи»: все поверхности были чистыми даже от пыли. Многие скажут, что пожилая женщина готовилась к телевидению, но девушка знала точно: здесь всегда царит порядок.
Когда аппаратура была установлена напротив дивана и кресла, Луиза начала снимать программу. Она уже не раз снимала сюжеты одна, но сейчас ее волнение сказывалось на теле. Мокрые ладони она вытерла об штаны уже несколько раз, а взгляд, как у безумца, летал от одной фотографии к другой.
- Я забыла представиться, - сказала она быстро, удивившись своей речи, - меня зовут Луиза Сноу.
Женщина, сидящая на диване, улыбнулась, а затем отмахнулась рукой, будто это какие-то мелочи, но в мире журналистики- это большая оплошность.
- Я должна сама начать свой рассказ, или Вы зададите мне вопросы? Я в первый раз сталкиваюсь с таким…
Луиза включила камеру, и рядом с объективом загорелся красный огонечек.
- Как Вас зовут?
- Меня зовут Дарсия Дэвис.
Женщина от волнения начала поправлять идеально белую салфетку на кофейном столике перед ней.
- Миссис Дэвис, Вы давно живете в этом доме?
Ее глаза… вот, что выдавало ее возраст. Представить сложно, что она могла видеть этими глазами столько лет.
- Я живу в этом доме с 1978 года. Этот дом продавался по самой низкой цене, он был старым и требовал хорошего ремонта.
- И что Вас привлекло в нем?
- Сад. Я обязательно отведу Вас туда. Когда цветет яблоня, я вспоминаю себя, которой я когда-то была.
Луиза записывала какие-то моменты в свой небольшой блокнот. Заметки помогали ей не задавать похожих вопросов и не выглядеть в глазах людей, смотрящих программу дурой.
- Миссис Дэвис, у Вас очень много фотографий, их снимали Вы?
Старушка молчала и смотрела на одну фотографию, стоящую на камине. На ней был молодой человек в черной кожаной куртке и в шапке рядом с девушкой.
- Я пыталась многое запечатлеть на память, но важные события всегда останутся только в голове.
Луиза провела взглядом туда, куда смотрели печальные глаза пожилой женщины. Миссис Дэвис, шатаясь, подошла к камину, взяла рамку и передала журналистке, чтобы показать ей поближе фотографию. Было заметно, как изменилась женщина в лице. На ней мгновенно появились многие морщины, а глаза излучали боль.
- Это Ваш муж?
- Это долгая история. Все началось в 1960 году. Я поступила в колледж своей мечты. Попасть туда в то время было очень сложно, но я всегда отличалась упорством учиться. Этому многие мне завидовали. В тот день я была одета в винтажное платье голубого цвета. Было уже прохладно, поэтому я надевала белый вязаный кардиган. На моих ногах всегда были туфли на каблуках, несмотря на погоду.
Большой холл библиотеки практически всегда пустовал. Работники убирали книги по местам, лишь изредка выходя из высоких шкафов, чтобы посмотреть, кто пришел. Я проводила в этой библиотеке почти все свое свободное время. Желание учиться для меня было не только тяжелой работой, но и хобби. Как-то в один день я увидела парня, сидящего над старинной книгой с иероглифами и загадками. Я хотела подойти познакомиться с ним, но в его лице я узнала Генри Байерса. Ох, Луиза, знала бы ты, каким сердцеедом он был. Модная прическа, модная одежда… На него равнялись все парни-студенты, которые набивались ему в друзья. Девушки со всех курсов липли к нему, как мухи, кроме, наверное, меня. В колледже меня интересовала только учеба, и вязнуть в болоте безответной любви мне никак не хотелось, но то, с каким интересом Генри изучал эту книгу…. Это впечатляло. Я не стала подходить к нему, но мои каблуки привлекли внимание. Повторюсь, в этой библиотеке почти всегда не было людей. Я сделала вид, что увлеклась полкой с книгами, когда Генри посмотрел на меня.
- Привет.
Я обернулась на его низкий голос, пытаясь не терять голову. Я знала его приемчики и не хотела вестись на них.
- Привет.
Я выбрала книгу, не помню, что это было, вроде энциклопедия, но мне это было не важно. Я показывала всем видом, что мне не интересны знакомства.
- Как тебя зовут?
Наверное, многие девушки хотели оказаться карандашом, которым он постоянно прикасался к своим губам.
- Дарсия.
Генри встал из-за стола и уверенной походкой подошел ко мне. Его рост делал его еще более привлекательным.
- Очень красивое имя. Я – Генри.
Он протянул мне руку, но я ее проигнорировала. Какой у меня был характер… Но мой отказ для него был как вызов. Он перегородил мне дорогу, когда я пыталась отойти и сесть за свой стол, и продолжил знакомство.
- Дарси, тут есть сад, там очень красиво, не хочешь сходить?
Слава об этом саде ходила давно.
- Нет, не хочу.
Я обошла его и села заниматься своими делами, но Генри никак не унимался. Он столкнулся с ситуацией, когда ему отказали. Луиза, я не была красоткой, я была обычная, но я привлекла его своей закрытостью: он не получил того, что хотел.
Я сидела над учебником по философии, совершенно не отвлекаясь на происходящее. Но потом на мой стол поставили чашку чая и учебник.
- Я сяду с тобой, - Генри обольстительно улыбнулся, но я уже не сопротивлялась.
Это было бесполезно с ним. Он был упертым…
Миссис Дэвис сделала паузу, чуть вытирая под глазами накопившиеся слезы.
- Что случилось потом?
Луиза не хотела торопить пожилую даму, но время шло, и ей становилось неловко. Она зашла за зону своего комфорта, задев личные чувства. О них всегда сложно спрашивать, но это было интересно. Люди любят истории. Люди любят такие истории.
- Я в него влюбилась.
Мы проводили все больше и больше времени, как друзья, не больше. Часто встречались в библиотеке, когда часы пробивали ровно 15:00. Генри молча наблюдал за мной, а я – за ним. Мы сидели над учебниками, и никто нас не понимал. И в один день, я согласилась сходить с ним в тот сад. Он был пропитан грязными слухами, но мне не хотелось в них верить. Генри всегда был приличным со мной. Были попытки соблазнения, но они не работали на мне. Я знала, что он не будет ко мне приставать в этом саду, как ко всем. Но одновременно мне этого хотелось. День за днем я привыкла к тому, что он приносил мне чай, и мы вместе углублялись в книги. Иногда он мне объяснял какие-то шифры, а я, пытаясь их раскрыть, лишь смешила его. И вот, когда мы пришли в сад, я ждала, что может случиться. Но случилось одно: цветение яблонь. Это было так красиво, как будто я оказалась в сказке…
Миссис Дэвис снова сделала паузу и зашлась в приступе сухого кашля.
- Мы можем сделать перерыв?
Луиза видела, что пауза была необходима. Она кивнула и проверила свою электронную почту. Дарсия Дэвис тем временем отправилась на кухню, чтобы сделать чай и принести его гостье. Но перед глазами перед ней был Генри, вновь пришедший из прошлого. Она никак не ожидала, что в семьдесят девять лет снова заговорит о нем, еще и перед камерой.
- Миссис Дэвис?
Луиза постучалась, стоя на пороге небольшой кухни. Ей было неловко, но работа требовала полной отдачи.
- Я могу снять Ваш сад?
- Мы можем там выпить по чашке чая.
Ее голос дрожал, но журналистка сделала вид, что не заметила этого. Она затронула ее глубокие струны боли и воспоминаний. Нельзя винить человека в том, что он чувствует. Как он воспринимает прошлое…
Дарсия и Луиза отправились в сад. Там было красиво. На лужайке стояла небольшая плетеная скамейка со столиком.
- Я люблю пить здесь чай.
Дарсия была рада выйти на свежий воздух. В доме было душно, да и тема прошлого ее застала врасплох.
- Миссис Дэвис, что произошло в саду?
- Он признался мне в чувствах. Но я не поверила ему. Я сказала, что это глупо так шутить, и убежала, насколько можно быстро убежать на каблуках. Я оставила его там одного, но большую боль, как я узнала позже, я причинила не ему, а себе. Я уже была влюблена в него, но я не хотела становиться для него очередной девушкой. Я испугалась. После такого признания он перестал приходить в библиотеку. Я не видела его в колледже, в общежитии и в городе. Я ничего не слышала о нем, пока на моем столе не оказалось письмо. И, конечно же, оно было от Генри. Он просил о встрече в саду. Я пришла первая, нервничая, что он может мне сказать.
- Я думал, ты не придешь.
В этот момент во мне все сломалось, и я кинулась ему в объятия. За мной никогда не прослеживалось такого поведения, да и он был не готов к такому повороту. Я призналась ему в своих чувствах, ответив на его - взаимностью.
О нашей паре говорили все. Никто не понимал, почему такой парень, как Генри, выбрал меня. Но учеба в колледже закончилась, а мои родители волновались о моем благоустройстве.
Миссис Дэвис сделала глоток и заплакала.
- Меня заставили бросить Генри и выйти замуж за сына начальника моего отца. Якобы тот бросил на меня взгляд, пока я училась.
В сердце Луизы что-то екнуло, и она уже забылась, что снимала сюжет. Она начала полностью переживать историю Дарсии Дэвис, с ужасом понимая, с чем столкнулась эта женщина.
- Они были богаты, и вопрос о том, хотела я этого или нет, не стоял. Я билась в истерике, я пыталась сбежать к Генри, но меня всегда ловили и сажали под арест. Им было все равно. Мои родители говорили о том, что эта влюбленность пройдет, что нужно думать о дальнейшей жизни, а с этим слюнтяем, как они называли Генри, у меня ничего не сложится. Но мое сердце полностью принадлежало Байерсу. Я знала, что я не смогу полюбить кого-то больше, чем его. Я знала, что я не смогу полюбить вообще.
Луиза осознала, что в словах Дэвис она находила ту боль, будто это произошло с ней вчера. Комок в горле не рассасывался после глотка чая, а на глазах, словно пленка, слезы.
- Так и случилось. Я вышла замуж. Родила ребенка. Все близкие знали, что это брак по расчету, но мне надо было говорить, что это не так. Я получала удары по животу, если не отрицала теории знакомых. И как-то раз я услышала стук. Думая, что это был муж, я пошла открывать дверь. Но на пороге стоял Генри. Мне было уже лет тридцать пять, но я быстро собрала чемоданы, взяла за руку дочь и сбежала с ним в другой штат. И каждый день мы проводили вечер в городском яблоневом саду. Каждый вечер. Но мой муж, конечно, нашел нас.
Миссис Дэвис уже не сдерживала свои рыдания.
- Он убил его, Луиза, и остался безнаказанным. Я потеряла его навсегда, и мне кажется, я умерла тогда вместе с ним. Свою дочь я больше не видела. Я осталась одна в целом мире, пока не нашла этот дом с садом.
Она с улыбкой указала рукой на деревья.
- Я каждый вечер выхожу сюда, сохраняя наши с ним традиции. Я читаю книги, правда, сейчас электронные, но я по-прежнему забываюсь в буквах. И все, что у меня осталось, это лишь воспоминания о нем и одна фотография. Тот день, когда цвели яблони и он признался мне в любви.
- А другие фотографии?
- На них везде моя дочь. Я надеюсь, она выросла хорошим человеком.
Луиза задала еще несколько вопросов, после чего сложила все оборудование в машину, и, когда она вернулась попрощаться с миссис Дэвис, та уже не дышала. Она говорила, что умерла тогда, когда ее муж убил Генри, но покинула этот мир с чистой душой только после того, как она рассказала эту историю.
После дачи показаний Луиза села в машину. Единственным ее желанием стало отыскать дочь Дарсии Дэвис, что было невозможно, и это причиняло боль. Девушка не любила показывать свои эмоции, но как только она переварила всю информацию, она заревела навзрыд. Перед ней стоял образ Генри и Дарсии, молодых и до безумия влюбленных. Это был великолепный сюжет, и она обязательно должна раскрыть эту историю.
Луиза достала свой блокнот, сделав несколько новых заметок, и позвонила начальнику, ей предстояло уговорить его написать о Дэвис книгу, но тот никак не поддавался. И тогда девушка твердо решила: она сама напишет о Дарсии и о ее счастливом горе. Луиза Сноу отказалась показывать этот сюжет до того, как выйдет ее книга.
И только в блокноте, почти полностью исписанным неровным почерком, остались заметки со слов пожилой женщины, которые вскоре превратились в подробный роман «Когда цветет яблоня» с Генри и Дарсией на обложке.
0

#76 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 21 января 2021 - 21:35

75

НА ПОЛОВИНЕ ПУТИ


В гибельную пору сплошных снегопадов во всех сельских хозяйствах области окотились овцы, и новоявленный фермер Кондаков из деревни Стожки собственными руками принял двадцать пять новорожденных ягнят…
Из районной администрации позвонили в газету:
- Так и так. Кондаков из деревни Стожки. Новое направление в развитии современной деревни. Желательно фото и очерк.
Был конец рабочего дня. За окнами густо и немо валило.
- Кто поедет? - обратился редактор к своим.
Все опустили глаза.
В могильной тишине Эдик Квасов вдруг рассмеялся.
- А то вот ещё анекдот! - сказал он, набирая привычную весёлость. Он всегда в таких случаях становился очень весёлым…
- Кто поедет? - обратился редактор к своим.
Активистка Люся робко сказала:
- В восемь вечера в райДоме культуры презентация книжки нашего земляка Воронина о прогрессивных методах капитализации сельского хозяйства в бывших соцстранах.
- Кто поедет в Стожки? - обратился редактор к своим.
В коридоре редакции тягуче проскрипела наружная дверь… Помолчала… Про-скри-пе-ла опять. Там, похоже, начинался ветер, снаружи.
- А давайте Абакшина пошлём! - вскинул голову Дима Титков. - Александра!
- В самом деле! - оживились свои. - Ну, конечно!
- Димка - прелесть! - воскликнула активистка Люся.
- Ну, Димыч! - счастливо прогудел фотокор Снегирёв.
- Абакшина! Конечно, Абакшина! – хором прокричали свои. – Александра!
Редактор облегчённо вздохнул:
- Не возражаю!.. Кто он?
- Верняк парень! - сказал радостный автор идеи Дима Титков. - На край света поедет! От его фотографий нет никакого отбоя: «Таня и цыплёнок», «Таня и кобель», «Таня в окне», «Таня с кружкой»! В разных ракурсах снимает свою малую дочку и шлёт нам!.. Всем графоманам графоман!
Сашке Абакшину подобное слово примерещиться, и то не могло. Он работал слесарем на хлебозаводе. Там слова произносились такие: «мукосейка», «тестомеска», «форма», «пруфер», «транспортёр»…
Он, Сашка, только-только вернулся со смены. Только-только поел. И тут пожаловали двое: Эдик Квасов и Дима Титков. Сашка при виде их галстуков и бородатых лиц подумал, что это прибыли инженеры из «Патента» (он туда высылал свои соображения относительно монтажа двухъярусных печей)… Но они сразу всё рассказали: газета… Стожки… Кондаков…
- Задание ответственное, - сказали они. - Поедешь? Нужно фото: «Кондаков с ягнятами»! Остальное - мы сами… Поедешь?
Сашка засобирался.
- Пойду, - сказал он. - Куда там ехать в такую погоду! На лыжах пойду.
И пошёл. Легко и просто.
Дима с Эдиком даже слегка растерялись.
- А где Таня? - спросили они. - Может, мы с ней поиграем чуток?
Сашка приостановился, глянул на них сквозь снежную пелену:
- Какая Таня?
- Ну, маленькая Таня! «С кобелём», «В окне», «С цыплёнком»…
- А! - крикнул Сашка. - Это Витьки Некшонова дочка!.. Неужели, он, чудик, всё же послал?
И пошёл.
Дима и Эдик ещё постояли.
- Ты хоть что-нибудь понял, старик? - спросил Эдик Квасов.
- Трёп! - откликнулся Дима Титков. - Графоман, он и есть графоман! Кто попрётся в такую вот жуть?
Сашка «попёрся». Что за дела? Час ходу туда, час обратно; минут двадцать на съёмки. Он, может, ещё и на презентацию какой-то книжки успеет – там, наверно, будет много умных девчат…
Вот с кем Сашке никак не везло – с девчонками. Вначале он чуть не влюбился в ту беленькую c косичкой, которая пела с телеэкрана «Милый… Зима, зима, зима…» Потом, в других передачах, она оказалась чёрненькой и даже дочкой олигарха… Больше некого было любить. Все крашеные, все со своими «продюсерами»… А местные в восемнадцать лет уже замуж хотят – поговорить, помечтать не умеют. Не чета тем, которые когда-то дружно уезжали строить города и землю пахать ради общего дела… Отец с матерью говорят, что с тех пор они никогда так весело и слаженно не пели. Просто нечего петь, да и нет повода. А как же жить-то без общих песен?.. Вот и прутся все замуж… Эх, эх, эх!
Сашка вышел на дорогу. Это он определил по телеграфным столбам. О самой дороге, конечно, речи быть не могло. Какая дорога? Лепит больше недели - Клондайк!
- У-ка, у-ка, у-ка! Ату, ату, ату!
А эти в восемнадцать лет глохнут и слепнут от разноцветных мигалок в дискотеках… Выходите, дорогие, на дороги! Убирайте с проезжей части заносы! Таких вот Сашка, может, и полюбит. За таких он будет голосовать…
Сашка остановился, чтобы перевести дух (сильно увязали лыжи). Оглянулся. Два ближних столба были еле видны. Дальше – завеса. Белая и непроглядная. Впереди было то же. Теперь бы не пропустить усохшую сосну, которая стояла от дороги справа. Там с трассы надо сойти. Там надо будет свернуть на просёлок. И дальше ориентироваться по лесополосе – он в летнее время часто бывал здесь на рыбалке.
- У-ка, у-ка, у-ка! Ату, ату, ату!
Сашка побежал. И опять вернулся к прерванным мыслям…
Вообще эти мысли для Сашки были больными. Сашка боялся, что не повстречает настоящей любви. Что жизнь ему подсунет какую-нибудь кислую олигархичку Анжелу или надменную бизнесменшу Элеонору, или, что ещё хуже, какую-нибудь тощую дуру Элеонору с Дома моделей… Все будут думать только о себе… А города в это время пусть разрушаются и ничейная земля пусть заростает бурьяном…
Сашка мечтал о целеутремлённой и жизнерадостной хохотунье. Чтобы вершить все дела, как его родители когда-то – взявшись за руки, вместе. Чтоб, к примеру, он – в ветер и снег, и она – рядом!
Показалась сосна. Сашка почувствовал, что притомился. Постоял, оперевшись на лыжные палки… Снял варежки… От рук валил пар… Прошёл половину пути… Подумал о героическом кормилце семьи в условиях зарождающегося капитализма фермере Кондакове.
- Скоро, скоро! - сказал, поправив на плече ремешок зачехлённой фотокамеры. - Потерпи! Вот только курну, и пойду!.. А то скоро стемнеет. Лесополоса вон уже посинела. Лесополоса уже…
Сашка умолк.
Вдоль лесополосы, что смутно проглядывалась сквозь бахрому падающего снега, Что-то катилось навстречу. Из-за снежной пелены разглядеть это «что-то» было почти невозможно. Но это «что-то» точно было живое, неотвратимо устремлённое вперёд…
О волках в эту зиму в райцентре говорили много, но Сашка, поспешно отправляясь в путь, об этих жутких разговорах не вспомнл… А лыжной палкой матёрого волка не убьёшь… Надо было ружьё прихватить! Надо было…
Сашка развернулся к спасительной сосне… Хотел развернуться. Левая лыжа, при поспешном развороте, задела сугроб и воткнулась в него вертикально. Сашка, охнув, упал. Ногу пронзила невыносимая боль. Подвернул!.. В панике завозился.
- Мама! - беззвучно позвал Сашка, услышав дыхание волка… И распахнул глаза.
Над ним, оперевшись на лыжные палки, склонилась румяная раскосая девчонка… с огромной собакой у ног.
- Поломался? - спросила девчонка.
- Ты… откуда взялась? - всем своим существом поразился Сашка.
Девушка кивнула назад:
- Из Стожков. У нас там дядь Кондаков… А связи нет никакой… Всё-таки двадцать пять ягнят принял своими руками! Везу фотографии в газету!.. Поломался ты, что ли?
0

#77 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 21 января 2021 - 22:23

76

ЭЛЕКТРИЧКА

Мы — запутанные строки,
Раздробленные скрижали.
Бальмонт

«Тундук-тундук», – простучала под вагоном железная ось. «Тундук-тундук», – повторили следующие колёса и короткий звук, постепенно утихая, пробежал по всей электричке. Тусклая лампа, заключенная в пожелтевший пластик вагонного светильника, затрепетав, мигнула, на долю секунды впустив вечерний сумрак в вагон. Два ряда лакированных деревянных лавок потемнели и вновь осветились. Их голые спинки, за многие годы до блеска отполированные одеждой пассажиров, потускнели и заново отразили липкий рассеянный свет. На застеленном красным линолеумом полу засверкали крупные песчинки, занесенные с утренним потоком пассажиров. Пережившие дневную уборку и высушенные в тепле салона, они похрустывали под подошвой ботинок, и пахли пылью, оставляя во рту неприятное ощущение. Стальные поручни горели белым светом и казались такими же липкими, как и сиденья. Тысячи царапин и порезов – результат слаженной работы невообразимого числа рук, перчаток, обручальных колец превратили их поверхность в мутное зеркало. Гладкие, нечёткие очертания предметов терялись в полутенях и окончательно сливались между собой в отражениях темных окон. Поздний вечер превращался в ночь. Поезд совершал последний рейс. В салонах было непривычно тихо, и только движение разгоряченного воздуха напоминало здесь о течении времени.
Вдоль стен протянулась длинная серая батарея. Поверхность её крышки была неровной и бугристой от многократной, наносимой на старые, не зачищенные слои покраски. Из узких прорезей шел сухой жар. В углах чернел размазанный тонкий слой затвердевшей грязи. На стенах, обшитых белой, раскрашенной под мрамор фанерой, виднелись засохшие следы клея и обрывки бумаги от недавно сорванных объявлений. Рядом с дырочками вагонного динамика висела новая пластиковая табличка: «Не курить».
Синеватые клубы едкого сигаретного дыма медленно поднимались к потолку и неторопливо выскальзывали в открытую форточку. Из неё доносился гул электродвигателя и шум воздуха, единственно выдававший неуёмное движение поезда в окончательно почерневшем пространстве. У окна сидел высокий, худой человек, укутанный в серый плащ. Он курил и рассеяно смотрел во тьму. Его впалые щёки отражались в окне тёмными пятнами, а его выделенные полумесяцами воспалённых белков, чёрные глаза мягко поблёскивали под тенью массивного лба. Его тело громоздилось на лавке серыми складками, а мысль его свободно витала во тьме, высвобождая из расслабленного сознания неясные картины давно пережитых воспоминаний и впечатлений. Забытые видения прошлого постепенно разворачивались на безликом полотне ночи, обретая краски и овладевая чувствами.
Его взору открылась широкая комната, сгущавшая высокими нависшими стенами серость опускающихся сумерек, стол, заставленный грязной посудой и длинный диван, разложенный и придвинутый краем к столу. Откуда-то со стороны доносилась сбивчивая музыка, в душном воздухе повис слащавый аромат дешёвого кальяна.
На краю дивана сидела девушка. Она смотрела в сторону и улыбалась. На неё падал бледный свет телеэкрана, а вокруг проступали слабо колеблющиеся образы неслышно говоривших и беззвучно смеявшихся людей. Их будто и не было в этой комнате. Была только Она. Она и голос разнузданного сознания, без устали твердивший о её превосходстве.
– Смотри, смотри, – непрерывно повторял голос. – Когда ещё увидишь подобное? Смотри. Ты же так этого хотел. Смотри – пусть тебя обманывают глаза. Или сам обмани их.
– Ну же! Вот оно, знакомое до мельчайшей детали лицо, виденное во снах, но забытое, утраченное в жизни. Вот они, озаренные знанием и лаской глаза, способные безудержно смеяться и грустить, доводя до исступления. И широкий лоб, ровный и гладкий, и округлые скулы, и застывшее тихое выражение небольших алых губ. Что может быть прекрасней? Ведь теперь ты счастлив, счастлив видеть её. Наслаждайся, упивайся её красотой, незримой ни для кого более в этой комнате.
– Почему ты отводишь взгляд? Чего стыдишься? Или, может, ты испугался? Ха-ха, ты испугался! Ты боишься пустоты за этим лицом. Или может пустоты таящейся у тебя в сердце? Не бойся – она уже там.
– Умом ты летишь высоко и, пока холодный ветер пронизывает и остужает твой возвышенный пыл, отвратительный, презренный червь проснулся и разъедает тебя изнутри. Видишь, как он извивается во тьме. Как ложиться кольцами его тёплое, толстое тело. Он – всё, что у тебя осталось. Он и пустота.
– Имя ему страсть, имя ему жажда, которой не дано насытится. И он жаждет. Он жаждет. И ты жаждешь. Хватит.
Хватит. В открытую форточку ворвался порыв остужающего ветра, который обдал лицо человека холодом и освежил тяжёлый от сигарет и радиаторного тепла воздух. За окнами быстро промелькнули расплывающиеся пятна фонарей и несколько белых одноэтажных домов. Человек затянулся и выпустил долгую струйку дыма. Зачем ворошить минувшее? Он отвел взгляд от окна и посмотрел перед собой.
Все скамьи были пусты и целиком принадлежали только ему. Не было ощущения, что кто-нибудь сможет войти и опуститься на одну из них, разрушить его одиночество; это успокаивало и, в тоже время, отталкивало. Но такой яркий свет…
Салон выглядел неестественно белым даже на трёхслойной черноте окон. Проливавшийся отовсюду свет был настолько же неприятен, как и то, чему он сопротивлялся. Только между ним и царящей вне вагона темнотой, которую он делал противной на ощупь, на самом первом их разделении, оставалась тончайшая, пригодная для существования поверхность.
Всё равно, это ни к чему не приводит. От поворота шеи, складки плаща слегка разгладились, не ощутив сопротивления тела, словно им нечего было прикрывать. Щека человека стала светлее, но под самой его скулой осталось маленькое пятнышко тени; на коже проступила умноженная тенью, короткая и колючая, как наждак, щетина. Человек почувствовал раздражение от света и от небритой кожи, от того, что мановением руки не может избавиться от них обоих.
Ничего не изменит.
Поезд замедлился и повернул. В окнах показалась выпрямляющаяся дуга из покорных стаек огоньков, сгруппированных по восемь движущимися позади вагонами. Свет от них падал на насыпь и ненамеренно обнаруживал её присутствие, раздражал бессмысленными деталями объёма. Дуга сокращалась, сокращалась, и затем всё стало таким же неизменно прочным, как минуту назад.
Напряженно зажмурившись, человек провел пальцами по усталым глазам. Этот отвратительный свет не позволял ночи окончательно заполнить омут его мыслей и лишал желанного покоя. Человек опёрся локтем о раму окна и вновь устремил рассеянный взгляд во тьму.
Вновь перед его глазами поплыли картины. Ему открылось всё тоже лицо, на этот раз смотрящее прямо на него. В её глазах застыла участливая тревога, которая, тем не менее, в любой момент готова была смениться усталым безразличием. Зрачки вверху потемнели. На лбу появилась грустная складка. Жалея его, она страдала и ненавидела это страдание. Весь её измученный облик просил пощады. Просил уйти, исчезнуть, скрыться; тихо и незаметно растаять, не задевая чувств, не цепляя разум.
Он провел тыльной стороной ладони по её щеке, ощутив на стекле невообразимую нежность её кожи. Я люблю тебя. Нет. Я люблю тебя. Нет. Люблю. Нет. Ненавижу. Обожаю. Жажду. Нет…
Её взгляд становился всё грустнее, потупившись, она опустила глаза. Кипение в мозгу дошло до критической точки, что-то пронзительно заныло в затылке и мгновенно утихло. Он пришёл в себя или обезумел. Нет, обезумел не он, это весь мир сошёл с ума: стены пронзительно закричали, ночной сумрак выдавил окна и начал затекать в комнату, воздух стал вязким и дышать стало невозможно; разум – единственный настоящий источник света – начал тускнеть и потемнел. Он побежал, или ему казалось, что он побежал. Уличные огни закрутились, замелькали в неясном хороводе, надвигающаяся ночь окутала его и поглотила.
«Тундук-тундук», – застучали колёса. «Тундук-тундук», – отозвалась следующая ось. Как давно это было… Так ли давно? Чем сегодняшний вечер отличается от вчерашнего, от того, что был месяц назад, год, десять лет? Всё те же неясные сумерки и неуёмное, безумное движение вперёд, в недосягаемую неизведанность.
Электричка остановилась. Окурок полетел в форточку и навсегда погас в истошной черноте. Из динамика невнятно прошипел голос машиниста, объявившего станцию. Автоматические двери распахнулись. Человек вышел, и слетевший серый складчатый плащ бесследно растворился в кромешной тьме.
январь 2018 – 2020
0

#78 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 22 января 2021 - 18:27

77

ПОЛЁТ НАД СУВЕРЕННОЙ ТЕРРИТОРИЕЙ


Мы были несказанно рады, что сели в этот самолёт. Ведь нам: мне – сотруднику колонии строго режима и двум инспекторам уголовного розыска из Новосибирска - предстояло на перекладных, поездом или на автобусах, добираться почти тысячу километров от зачуханного областного центра, затерявшегося где-то в бескрайних степях Казахстана, хотя бы до первого российского райцентра и доставить туда трёх рецидивистов-большесрочников, месяц назад совершивших дерзкий побег с нападением на конвоиров во время доставки их в СИЗО для проведения следственных действий в связи с вновь открывшимися обстоятельствами по их уголовным делам.
И это по августовской изнуряющей жаре, доходящей до тридцати семи градусов в тени.
Вагонзака, практиковавшегося в бытность СССР для доставки осужденных или подследственных из одной республики в другую, конечно, дожидаться было нереально.
Итак, выслушав возмущения и немногочисленных пассажиров, и экипажа «Як-40», и предъявив свои документы и разрешение местных компетентных органов, мы со всеми предосторожностями совершили посадку в самолёт, засунули свои дорожные чемоданчики и сумки на багажные полки и вшестером заняли четыре крайних места в хвосте самолёта. Точнее, три сидячих и три «лежачих»…
Оуровцы заняли два места по правому борту, я одно по левому, а трое наших подопечных – «лежачие» на полу, за нашими креслами. Так было удобнее для них и безопаснее для нас.
Как только кто-то из осуждённых пытался встать, то мы немедленно подавали команду: «Сидеть!» или «Лежать!», а младший опер, весёлый разбитной балагур, начинал при этом многозначительно постукивать резиновой дубинкой по широкой ладони бывшего тракториста, боксёра и «челнока»… Нам, в нашем деликатном положении, совсем ни к чему были бы какие-нибудь эксцессы на борту самолёта, связанные с нашими подопечными. За последние сутки, проведённые вместе с нами после их задержания в одном из пустующих дачных домиков, они уже знали, что этот весёлый балагур может быть крут, и весьма…
И хоть они пытались своевольничать, что, кстати, в их лежачем положении было вполне естественно, огрызались, матерились и даже пытались угрожать в отдалённой перспективе, но пока подчинялись безукоризненно. Впрочем, они понимали и сами, что доставят их к месту назначения обязательно, а самолётом и быстрее, и, даже, несмотря на неудобства, это лучше, чем жариться в душных вагонзаках и автозаках не менее трёх, а то и четырёх-пяти дней.
Да, и надо сказать, возвращались они с нами с достаточной охотой.

- Надоел их удушающий клоповник. Кормёшка хилая. Передач – жок*. Подогрев подогнать некому.
Оно и в самом деле – в следственном изоляторе чужого, только ещё обустраивающего свои структуры, молодого самостоятельного государства, передач ожидать не от кого и за счёт других не проживёшь.
- Нам уж лучше в нашей матушке – России. Правда, господа-убийцы и грабители? – Гоготнул один из них. Тот, что был холёнее, хотя и оба других не выглядели несчастными и бледненькими.
Судя по всему, и в суверенном теперь Казахстане остались у них и связи, и авторитет. Слишком долго их преступная система была фактически единой, несмотря на формальное деление Союза на республики.
К тому же, сидел он за какую-то афёру, связанную с поставками леса и угля за границу из России транзитом через Казахстан. Вероятно, что-то кому-то перепадало и в молодой республике.
- Интересовались этим господином здесь неоднократно и довольно активно. – Доверительно сообщил нам при оформлении сопроводительных бумаг начальник СИЗО, сумрачный русский подполковник из числа дослуживающих и пока незаменимых. - Большие деньги в этом бизнесе крутятся… Смотрите, ребята и сами ушлые и дерзкие.
Находясь в лёгком дремотном состоянии, я косил глазом на лежащие на левом или правом боку, скрюченные от заведённых назад рук в наручниках, тела трёх молодых, сильных и дерзких преступников. И думал о том, что вместо трёх-четырёх бессонных и нервных суток сопровождения, пересадок, кормёшки и вождения их в туалет, мы через два с половиной часа… нет, уже чуть меньше двух… будем в Новосибирске. Вздохнём спокойнее. Сдадим с рук на руки по документам. А потом…- пару дней отгулов за командировочные неудобства. Отмоемся, выспимся… И снова втянемся в свою повседневную рутинную службу.
Я, вероятно, уснул или мне показалось, что меня разбудил телефонный звонок. Ну, из этих мелодичных, которые только что стали появляться у новых «хозяев» жизни. Тем ни менее я вздрогнул, кинул взгляд на лежащих за креслами и на дремлющих в креслах оуровцев.
Мне показалось, что лежащие как бы насторожились, напряглись…
В салоне всё было спокойно. Но многие пассажиры крутили головами, некоторые даже привстали с мест, ища, у кого это в самолёте звонит телефон.
Странно, но я как-то сразу на третьем от меня ряду увидел, судя по всему, высокого сухопарого молодого мужчину, который, чуть откинувшись от плотной фигуры рядом сидящего и, прижав сотовый телефон к правому уху, медленно поворачивал голову вправо-влево, как бы высматривая кого-то, а на самом деле, возможно, просто располагая аппарат для лучшего улавливания волн, негромко, но почему-то настороженно и даже взволнованно разговаривал с кем-то по телефону.

_____
_*- жок – нету (каз).

- Да, да. Нет. Не может быть… Кто вы такой? Почему я вам должен верить? Как это нет выхода? Хорошо, проверим. Что? Вы ещё перезвоните? Послушайте, как вы вообще узнали номер моего мобильного…? И то, что я, мы летим в этом самолёте? – самообладание, явно, уже изменяло сухопарому.
- Кто? – тихо, но властно спросила у него грузная фигура. Сухопарый наклонился и сказал всего несколько слов. Вероятно, предложил выйти к грузовому отсеку. Информация, явно, была не для посторонних.
Они отошли к туалету, как будто намереваясь войти в него оба, но вовремя сообразили двусмысленность ситуации и о чём-то жарко и нервно зашептались…
И снова зазвонил телефон. Разговор был коротким, но, вероятно, убедительным, так как они оба направились в пилотскую кабину.
Наклонившись к оуровцам и прошептав им: «Будьте внимательны!» - я также направился «посовещаться».
Но меня впустили не сразу. И только, когда вышедшему ко мне пилоту, я объяснил, что за «птичек» мы сопровождаем и что неслучайно у нас есть разрешение на пронос оружия на борт самолёта, и что мы можем оказаться полезными… Только после этого мне разрешили войти и изложили следующее.
На сотовый телефон сухопарого позвонил неизвестный и сообщил, что на борту заложена бомба и что времени у них только для того, чтобы дотянуть до небольшого ближайшего аэродрома в райцентре. Поэтому надо связаться с их диспетчером… И там избавиться от опасного груза.
Штурман определил, что указанный аэропорт лежит чуть в стороне от разрешённого и проложенного для корабля курса, примерно в тридцати минутах лёта. Но там, после развала Союза, не садился ни один реактивный самолёт. И хотя их «Як-40» самолёт короткоразбежный, возможно ли там аварийная посадка?
Было принято решение, что пока первый пилот будет запрашивать центральную диспетчерскую Авиакомпании Республики Казахстан о возможности изменения маршрута в связи с чрезвычайными обстоятельствами и обговорит с районным аэропортом возможность посадки и вызова милиции и МЧС, я и Сухопарый осмотрим самолёт и прежде всего багаж. Стюардесса в это время успокоит пассажиров, сообщив им, что самолёт пойдёт на непланируемую посадку, чтобы забрать одного тяжело больного, так как ему необходима срочная операция в одной из специализированных больниц России.
Мы зашторили проход и стали осторожно досматривать и перекладывать сумки, чемоданы и дипломаты из первого во второй отсек, в каждый раз предварительно поднося их вплотную к уху и тщательно затыкая пальцем другое, чтобы не слышать гула мотора.
Оставался один, последний, потёртый и пухлый портфель из добротной толстой кожи, которых нынче уже и не выпускают. Мы оба в нерешительности упёрлись в него взглядами, будто внутренне были убеждены: «Там!» И поэтому каждый для себя решил: «Пусть берёт другой!» Как будто, взорвись он не в моих руках, я бы смог остаться живым. Ширина прохода, вообще-то, была чуть больше метра. Я протянул руку и прислушался…
- Тикает? – охрипшим голосом спросил у меня сухопарый.
- Тикает… - слегка удивлённо и чуть ли ни радостно ответил я. Радостно, вероятно от того, что вот всё-таки нашли и теперь можно что-то конкретное предпринимать.
В это время кто-то резко отдёрнул шторку и властно-уверенным голосом произнёс:
- Мне может кто-нибудь достоверно и понятно доложить, что здесь происходит?
Загородив весь проход, перед нами стояло грузная и внушительная фигура человека, стриженного под «ёжик», в белоснежном до пола тонком плаще, в сопровождении двух бритоголовых секьюрити, едва выглядывающих по обеим сторонам из-за его мощных плеч.
- Ну?!
- А кто вы такой, позвольте Вас спросить? – почему-то ядовито и с усмешкой бросил я ему, держа в руках пухлый портфель и осознав себя вдруг хозяином жизни этого ну уж слишком самоуверенного человека.
- Советую вам отвечать! – из-под его локтей на нас глянули два ствола с глушителями.
Я не успел ещё ничего толком сообразить и подумал: «Жаль, что у меня руки заняты, и я не могу достать свой. Хотя, зачем он мне: у меня - бомба».
И тут я увидел воронёный ствол «ПээМа» в руках у сухопарого.
А я то думал, что мы одни на борту с оружием… Чёрт-те что! А вдруг – всё это хорошо продуманный спектакль, чтобы освободить наших «воров-грабителей»? Нет, скорее всего это того – третьего, афериста. Говорят, знает он много…
- Успокойтесь, господа, у меня тоже есть пистолет. И притом, как вы понимаете, вполне на законном основании. И у моих товарищей тоже. – Решил я на всякий случай напомнить об оставшихся в салоне оуровцах. – А вот вы мне сейчас расскажите, кто вы и на каком основании находитесь на борту самолёта с оружием?
- С чего бы это? – небрежно усмехнулся человек-гора в белоснежной ангельской накидке.
- А с того, господин хороший, что у м е н я в руках бомба. Послушайте… - тикает…
И в странно установившейся тишине на фоне мерного гула двигателей все мы отчётливо услышали размеренное чёткое тиканье, слегка приглушённое мягкими вещами и самой кожей портфеля.
Один из «секьюритиков» протиснулся к портфелю и приложил ухо.
- Тикает, – растерянно подтвердил он
- Так что – Ваши документы. И пистолеты…, пожалуйста. Ну! Может кто-нибудь из вас и бомбу подложил? – я сделал вид, что собираюсь тряхнуть портфель.
Сухопарый полез в карман и сунул мне под нос документ, из которого следовало, что он является частным детективом, имеющим специальную лицензию на поиск и сопровождение любого, находящегося в розыске опасного преступника, с правом применения оружия после предупреждения голосом.
Я удивился такой формулировке, но и удостоверение личности, и документ на право ношения оружия, были заверены государственными гербовыми печатями молодой Республики.
- А у вас, господин, как вас?
- Мурзаев Кабылбек Асылханович… И хотя вы разыгрываете здесь непристойную комедию, вот мои документы. Я – Президент Транснациональной компании по добычи цветных металлов в Республике Казахстан. И телохранители с оружием мне тоже положены и разрешены.
Увы, «господин» говорил правду.
У меня мелькнула мысль, что, возможно, хотят уничтожить его, а не освободить наших… Однако, ситуация к лучшему от этого не менялась.
- Так что? Сдаёте оружие? – спросил я, обращаясь ко всем присутствующим.
- В сложившейся ситуации, это, пожалуй, не имеет значения. - И сухопарый протянул мне свой пистолет.
- Я не имею права. Моя жизнь принадлежит не мне, а компании. И если кто-то намерен меня убрать, мы будем защищаться. Иначе, даже после нашей смерти, с моих, да и с их счетов, - он кивнул в сторону телохранителей, - будут сняты крупные неустойки. Это скажется на благополучии наших близких. – «Господин» говорил твёрдо, уверенно, без паники и раздражения.
В тесноту прохода ловко вклинился второй пилот.
- Что это такое? Я вас спрашиваю?! – грозно прошипел Президент ТНК, нависая над лётчиком огромным белым грифом над несчастным новорожденным птенцом страуса. Нервы у него, вероятно, стали сдавать, а здесь подвернулся тот, над кем он был властен. – Всех поувольняю! Как оказались на борту посторонние с оружием и что это за бомба?! Вы хоть знаете, что будете делать дальше?
К моему удивлению пилот был весьма спокоен, или выглядел таковым, в силу привычки, выработанной его профессией.
- Мы переговорили с центральной диспетчерской Республики и аэропортом недалеко расположенного райцентра. Получено разрешение на изменение маршрута и на посадку. Как нам сообщили, там нас уже ждут.
- Нужно найти владельца портфеля и потрясти эту личность! – загорячился частный детектив.
- Вы считаете, что кто-то сознается?
- Нет. Этого делать нельзя. Мы только вызовем переполох среди пассажиров. А если кто-то действительно террорист, как он себя поведёт… после его «вычисления» и… при попытке устранения? К тому же л и ч н о он не объявился и даже не выдвинул ни одного требования хотя бы подброшенной запиской?... - рассуждал я вслух. - Нас предупредили извне через ваш телефон, - обратился я к сухопарому, - поэтому ваш пистолет я изымаю. Положите его мне в свободную руку… Вот так-то. А теперь, секьюрити, обыщите его и свяжите на всякий случай.
Снова зазвонил телефон сухопарого, будто подтверждая мои сомнения, несмотря на все его гербовые печати. Я кивнул второму пилоту, тот взял мобильник.
- Итак, что вы решили? – Произнёс в трубке явно изменённый голос.
- Прислушались к вашему требованию… Идём на посадку.
- Ну и правильно сделали. Здесь вас уже ждут. Освободитесь от
г р у з а и спокойненько полетите дальше. Согласитесь, лучше всё доверить специалистам.
Я обратил внимание, что позвонивший сказал «здесь», а не «там»…Значит, он находится т а м, где нас ждут. У ж е ждут…?
- Кто вы?
- Доброжелатель, не желающий лишних жертв, – и он отключился от связи.
- Послушайте, какой-такой «г р у з» ещё есть на борту? Я понял, что, так называемый, «доброжелатель» не оговорился. Бомба – есть она или нет,- это для них скорее средство… Им нужен г р у з? – Спросил я у пилота. Тот нерешительно посмотрел на Президента ТНК.
- Да что уж там… - устало произнёс тот, и как-то сразу стал по-человечески ближе и понятнее. - …Золото мы везём. Сто килограммов на анализ и аукцион. Если будет соответствовать международным стандартам, корпорация, согласно полученной от государства лицензии, сможет заключить договор на самостоятельную поставку драгметалла за рубеж. Кстати, это очень выгодно и для молодой Республики. Она очень нуждается в валюте.
- Мы подлетаем, – произнёс второй пилот, словно сообщил о прибытии поезда по расписанию.
Все вышли в салон, стараясь выглядеть как можно спокойнее. Пассажиры прильнули к иллюминаторам.
В маленьком районном аэропорту, похожим на небольшое лесное озерко в окружении огромных деревьев, стояло много машин.
Угадывались очертания милицейского «уазика», но не было ни одной пожарной или МЧС. Зато я насчитал с десяток блестящих, как тела жирных бегемотов, вынырнувших из болота, джипов.
«Хм… хм…» - подумал я и быстро направился к Президенту ТНК.
- Послушайте, господин хороший. Насколько я понимаю, нас, точнее – вас, ждут, но не те. Бомба, даже, если она и есть, подложена для того, чтобы вынудить самолёт к посадке именно в этом аэропорту. Я предлагаю зайти на посадку, но не садиться, а выкинуть портфель в момент нового набора высоты.
- Кто это сделает? – С интересом посмотрел на меня Президент ТНК.
- Я.
- Вы? Ну, зачем же, я прикажу это сделать своему охраннику.
- Видите ли… Я почти уверен, что бомбы нет… Поэтому я буду спокоен. А ваш телохранитель, человек молодой, и будет считать, что держит в руках портфель с настоящей бомбой. Что если он не сможет разжать руку, когда надо будет бросать портфель, а бомба, всё-таки, настоящая?
Нет, я не то, чтобы не боялся и не волновался. Но… дело в том, что я себя на подобный случай, можно сказать, тренировал неоднократно во время прохождения службы… А началось это ещё с детства. Как-то я залез на высокое дерево, выбрал отходящий в сторону сук и повис на руках, намереваясь спрыгнуть, чтобы одновременно самому себе и смелость свою доказать, и ноги при приземлении потренировать. Чтобы быть, как «герой – разведчик»…
Но, как только я глянул вниз и увидел высоту, то есть, глубину, к тому же не от уровня ног, а от линии глаз, руки мои будто судорогой свело. Я не знаю, сколько я провисел в таком состоянии. Помню только, что сил перебраться снова на дерево уже не было, поэтому надо было либо висеть до изнеможения, либо всё-таки, пересилить страх и прыгать.
Потом я себя несколько раз проверял с гранатой без чеки в армии.
К тому же я был почти уверен, что н а с т о я щ е й бомбы в портфеле нет.
Но, когда самолёт сымитировав заход на посадку, и пролетев в метрах двадцати над группой крепких, хорошо одетых людей, мало похожих на государственных служащих, стал набирать высоту, я, стоя у проёма открытого посадочного люка, вдруг ощутил, что я м о г у п р ы г н у т ь, но н е м о г у взмахнуть рукой и разжать пальцы...
И только, когда я понял, что через несколько минут полёта самолёт окажется над домишками райцентра, я медленно отвёл руку и почему-то, что было силы, швырнул портфель вниз и назад как будто недостаточно было просто разжать пальцы. К моему удовлетворению взрыва не последовало.
Я сидел в «пищеблоке» у стюардессы, мокрый от жары или от пережитого, и подставлял лицо под поток воздуха от вентилятора и почему-то думал о том, что так можно и простудиться. Неожиданно надо мной нависла белая фигура Президента ТНК. Он был бледен, но улыбался. Сопровождал его только один телохранитель.
«Вероятно, второй пошёл проверять золото. – Подумал я. – Впрочем, для охраны такого количества золота и самого «Президента» двух человек маловато».
Секьюрити нёс бутылку коньяка и какой-то пакет.
«Закусь, - подумал я, мог бы и по-другому отблагодарить. - Не обеднел бы».
- Позвольте вас поблагодарить лично и от лица компании заверить о вашем праве впредь до конца вашей жизни летать бесплатно на наших самолётах. Позвольте вас угостить и предложить тост за ваш ум, хладнокровие и смелость.
- Простите, я не пью. Мне бы шампанского холодненького…
Президент ТНК молча взглянул на секьюрити и тот исчез, предварительно передав шефу пакет.
- И примите в знак благодарности это…
- Что это?
- Деньги.
- Но…
- Не отказывайтесь. Судя по вашему возрасту, вам скоро на пенсию. Я очень сомневаюсь, что она будет выше, чем у моего охранника. По моим скромным подсчётам здесь должно хватить и на дом, и на машину.
- Я бы предпочёл чек, - пошутил я, - и, чтобы в нём было указано, от кого и за что.
Он понимающе усмехнулся.
- Только не раскрывайте пакет здесь и не распространяйтесь, от кого и за что… Это всё в ваших и наших интересах. Надеюсь, вы понимаете, что обеим сторонам в данном случае огласка не нужна?
- А частный детектив?
- Я беру его к себе на службу.
В аэропорту Новосибирска мы выгружались последними. Судя по всему наши «господа-убийцы и грабители» неплохо выспались и, казалось, были довольны перелётом. Перемещение в вагонзаке их прельщало ещё меньше, чем нас передвижение на перекладных.
Вдруг я увидел мирно посапывающего человека «далеко за…», может, пятидесяти, может, шестидесяти лет.
Отправив оуровцев разбираться с вещами, я растолкал мужчину. Он доброжелательно и обезоруживающе улыбнулся и высказал крайнее удивление, что мы уже прилетели.
- Ну что ж, повезло мне, повезло. Спасибо ребяткам и портфель собрали, и билет достали, и на чартерный рейс посадили. Сейчас на трамвайчик, закончу договорчик, покушаю в ресторанчике и буду думать об обратной дороге. Денежек мне дали и на обратный рейс. Вот что значит, молодой человек, быть снабженцем – толкачём ещё с советской закалкой и личными связями, – рассказывал он мне пока мы шли между кресел к выходу, - а, главное, удалось остаться в солидной компании. Так, так, так… А где же мой портфельчик? Он же у меня заслуженный и всё ещё незаменимый по объёму. Я с ним буквально сросся. Неужели, увели? Пропал, значит.
И вдруг он заметил, что я уже покраснел от натуги и едва сдерживаюсь, чтобы не прыснуть или не расхохотаться.
- А что здесь смешного? Мне показалось, вы гораздо серьёзнее. Я так привык, и притом там документы и мои вещи.
- И будильник… Такой большой, старый, обшарпанный на таких блестящих ножках и железной кнопкой на протёртой сверху проплешине от многолетнего пользования. И вы его всегда берёте в командировки, чтобы не проспать?
«Толкач» со стажем даже остолбенел и удивлённо уставился на меня.
- Вы лазали в мой портфель? По какому праву? Я буду жаловаться, это вам не тридцать седьмой год! Ишь, снова осмелели, отдайте мой портфель сейчас же. Там мои вещи, там документы моей фирмы. Я – представитель… Вы понимаете, меня же уволят! У меня – дети, внуки…
- Послушай, отец. Я тороплюсь, у меня и своих хлопот полно. Вот лётчики и во-он тот господин в белом тебе всё расскажут. Да и ты ему расскажи, кто тебя посадил, когда и зачем. А самое главное – знали ли те, кто устроил тебя на этот чартерный рейс о твоей любви к твоему портфелю и привязанности к старому будильнику. Я думаю, что он тебе возместит и моральные и материальные потери. Поверь, - ты ему очень нужен. Он даже, вероятнее всего, возьмёт тебя к себе на работу.
Я не знаю, чем закончился их разговор. Но думаю, что и в этом случае, я оказался прав. Знающие люди очень нужны большим корпорациям, тем более, если они из конкурирующих фирм, предпенсионного возраста и у них есть дети и внуки.
0

#79 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 22 января 2021 - 20:09

78

КОГДА НАСТУПИТ НОВЫЙ ГОД…


Самая невероятная новогодняя история для моей семьи – это собраться всем вместе в праздничный вечер, не ссориться, не ругаться, а обниматься, играть и разворачивать шуршащие свертки, лежащие под елкой всю неделю. Как раньше, когда я был маленьким, и мы жили все вместе.
А потом, в полночь, когда на улице в небе начнут с грохотом разрываться цветные огни, я буду лаять на них, пугаться и одновременно радоваться тому, что папа и мама рядом, я дома, где тепло и хорошо, и все меня любят и жалеют мою нервную систему, которая не переносит этих громких хлопков. И я заберусь на диван, залезу носом под плед, а мама, папа, дедушка с бабушкой, и Она будут смеяться, гладить мои уши и уговаривать не бояться.
Так повторялось много лет. Но в какой-то момент Новый год перестал быть для нас праздником…
Наверное, это случилось, когда Она уехала в другое место, которое называлось Москва.
Меня зовут Дэн, мне десять лет, а родился я, когда в мире все было зеленым и пахучим. Лето. Я помню тепло моей мамы-собаки и своих братьев и сестер. Нас родилось много, золотисто-бежевых маленьких комочков, и только я один был черным, словно сажа. Кто знает, быть может именно это спасло мою собачью жизнь?
Потом я помню, как отчаянно плакал, когда меня разлучали с мамой-собакой. Я думал, что сердечко разорвется от горя. А потом я впервые ощутил запах рук моей новой Мамы, он врезался в мой нос, память и душу. Теперь лучше этого запаха ничего нет для меня на свете.
Так у меня появился новый дом: из красного кирпича и с коричневой крышей. У меня появился зеленый сад, наполненный немыслимыми ароматами.
А еще у меня появилась моя семья: Мама, Папа, Бабушка, Дедушка и Она. Я очень хорошо помню, как увидел Ее в первый раз: Она вернулась из школы, открыла скрипучую калитку и застыла, увидев маленького, толстого и лопоухого меня. Ее взгляд, наполненный удивлением и восторгом, я пронесу в своем собачьем сердце до конца дней.
Я люблю всю свою семью, но Она – это Она. Мама и Бабушка кормили меня, Дедушка любил кидать мне деревянную палочку, Папа учил каким-то строгим и смешным словам. Но никто с таким трепетом не целовал меня в мокрый нос и ушки, не сжимал в объятиях и не был готов играть со мной дни и ночи напролет. Только Она.
Еще я помню наши прогулки в лес. Мы ходили с Мамой, Папой и с Ней. Я был совсем малышом, часто уставал, и тогда Она брала меня на руки и несла, прижимая к самому своему сердцу. Ее кожа была такой мягкой и сладкой на вкус, а волосы полыхали рыжим цветом, как осенняя листва.
Однажды мы пошли с Ней в лес вдвоем. Я немного подрос и очень хотел продемонстрировать, как здорово я научился перепрыгивать поваленные деревья. Но не рассчитал свои силы и повис пузом на бревне, плача и раскачиваясь взад и вперед. Она сняла меня с бревна и очень долго хохотала, мне было сначала жгуче обидно, а потом тоже смешно.
После осени наступила зима, моя первая зима. И первый в моей жизни праздник - Новый год. Кружащиеся снежинки, за которыми можно гоняться, сугробы в которые так здорово нырять носом, и непередаваемое хвойное ощущение счастья. В нашем уютном доме царила атмосфера ожидания чего-то чудесного, это нельзя было объяснить словами, но я отчетливо чувствовал настроение радости и приближающегося праздника.
В ту зиму я потерялся. Выбежал из двора в незакрытую калитку и очутился в совершенно незнакомом месте. В панике я бегал туда-сюда, звал Маму и Папу, метался между чужими домами с чужими запахами. Под вечер я так устал, что забрел в чей-то двор и лег прямо у крыльца. Там меня и нашла Мама. У нее были сильно заплаканные глаза, и я без остановки облизывал все ее мокрое лицо, ее такие родные руки, чтобы успокоить Маму. Потому что я не хотел, чтобы Мама плакала из-за меня. Оказалось, что Мама, Папа, Бабушка, Дедушка и Она весь день искали меня, обходя соседские дома и дворы. В тот вечер я понял, что моя семья – самая лучшая.
Так прошло несколько лет. Я вырос. Мог теперь с легкостью перепрыгнуть через любое препятствие, будь то бревно, лужа или овраг. Играть с Ней становилось только интереснее, а прогулки в Лесу – дольше.
С Папой мы ездили на речку купаться. Папа называл меня «водоплавающим» и бросал палку в воду. Я обожал речку и плавать в ней. Папа ловил рыбу на удочку, а я с громким лаем гонял уток. Это были незабываемые моменты.
А потом куда-то пропали дедушка и бабушка. Почти одновременно. Я каждый день обегал весь дом и сад, но больше не чувствовал их запаха. В ответ на мой немой вопрос Мама прятала красные глаза, а Она часто плакала в своей комнате. Я понял, что случилось что-то очень нехорошее, и дедушку с бабушкой я больше не увижу. Если бы я знал, что скоро весь мой счастливый мир развалится на маленькие кусочки…
Когда мне исполнилось три года, Она уехала из дома в чужой город. А в моем сердце поселилась пустота, которую я ничем не мог заполнить. Место, которое занимала Она – девочка с рыжими волосами, моя сестренка – оказалось слишком большим.
Мама и папа теперь каждый день ходили со мной в лес, но я видел, что и они погрустнели с Ее отъездом. Она приезжала, но очень редко, и когда это случалось, я ощущал ее изменившийся запах. В эти редкие дни своих приездов она не гуляла и не играла со мной. Больше спала, а потом снова садилась за книги. Она больше не казалась беспечной и радостной, часто ссорилась с Мамой и Папой, а меня иногда совсем не замечала. И вот именно тогда наступил праздник Нового года, когда она и вовсе не приехала.
Папа с мамой ходили в лес теперь не вместе, а по очереди. Потом папа перестал гулять со мной, потому что у него сильно болела спина. Он больше не ездил на работу. Мы часто сидели с ним на крыльце, он давал мне погрызть баранку, а сам курил и рассказывал истории про свою молодость. Иногда Папа говорил, что скучает по Ней и спрашивал, скучаю ли я. Я скучал. Папа очень грустно вздыхал, и тогда внутри моего живота рождалось очень тяжкое и нехорошее предчувствие.
Папа пропал, как дедушка и бабушка когда-то. В тот последний день он вышел на крыльцо, потрепал меня за ухом и дал баранку. Потом его увезла большая белая машина с красными полосками, и больше я его никогда не видел. Я уже понимал, что искать его запах бессмысленно, но я все равно искал – долго, упорно, до потери сил. Глаза жгло соленым огнем, но я же пес, а псы не плачут.
Мама перестала ходить со мной в лес. Все больше она лежала в своей комнате и на работу больше не ходила. Я пытался лизать ее в лицо, как когда я был маленьким, но она гладила меня и отгоняла.
В воздухе закружились первые снежинки, но я уже не ощущал в доме того светлого хвойного запаха праздника, как в детстве. Дом скрипел, вздыхал пылью и ломался иногда в самых неожиданных местах: то крыша протечет, то еще что-нибудь.
Я думал, что больше никогда ничего счастливого в моей жизни не случится. Но однажды…
Однажды приехала Она и привезла на руках какой-то странный хрюкающий белый сверток. Мама поднялась к Ней навстречу, и я вдруг увидел, что глаза мамы сияют прежним дивным светом. Они долго плакали, обнявшись крепко-крепко, а я старался даже не дышать, боясь, что Она снова исчезнет, уедет, и мамины глаза снова погаснут. Еще я жутко боялся подойти к свертку, хотя было очень любопытно, что там такое. Но Она сама подозвала меня, откинула белое одеяльце, и мы с Мамой увидели нечто: рыжее и сероглазое, с маленькими ручками и ножками, которыми оно шевелило и брыкалось. И глядя на этот развернутый сверток я чувствовал, что пустота в моей душе заполняется, а боль на сердце уходит. Это существо пахло молоком и чем-то сладким, и я узнал Ее запах, который так любил.
В тот Новый год мы наряжали елку впервые за несколько последних лет. Первый раз за долгое время мы пошли с Ней гулять в наш лес, мы прыгали, бегали и смеялись, как могли. Я снова с разбега нырял снег, словно вновь стал щенком. Потом я выныривал, фыркал, тряс мордой и чихал.
Я видел, что Она изменилась: ее улыбка подернута грустью, смех не такой звонкий, как прежде. Но что-то осталось прежним, и в Ней, и во мне.
В праздничную полночь мы снова сидели все вместе в теплой комнате, залитой разноцветным светом от елочных фонариков. За оком взрывались огни, я нервничал, Мама меня успокаивала, рыжее веселое существо кричало и тянуло ко мне ручки. В этой светлой комнате находились и воспоминания о людях, которые пропали из нашей жизни, но которые никогда не пропадут из наших сердец.
Она гладила мои ушки и целовала меня в нос, как раньше, а я чувствовал себя самым счастливым псом на свете. И это было чудесно, хвойно, удивительно и по-новогоднему невероятно.
0

#80 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 22 января 2021 - 20:31

79

МОРСКОЙ ЗАЛИВ


В одном уголке мира располагался удивительной красоты морской залив. Его окружали отвесные скалы, а с их вершин открывался захватывающий вид на закатное солнце.
Как-то раз пришёл к заливу один мужчина средних лет и спустился прямо на побережье. Морские волны бились о громадные валуны так, что шум прибоя заглушал собой любые звуки. И тогда впервые в жизни этот человек решил высказать вслух всё, что накопилось у него на душе. И он начал...
- Как я устал... Как замучили меня люди... Все чего-то требуют... Жена вечно недовольна, ругается. Дети пальцем тыкают, говорят, что не хотят быть на меня похожими. Отец упрекает в том, что я неудачник, а мать жалуется, что я не забочусь о ней. Друзей нет, даже погоревать не с кем… - он замолчал на полуслове, посмотрел в даль моря и на глаза выступили слёзы. Он шмыгнул носом и договорил фразу: - Даже погоревать не с кем, и когда меня не станет, некому горевать будет. Зачем я живу?
Мужчина сжал пальцы в кулаки, вытянул вверх руки и упал обречённо на колени. Он закрыл лицо руками и зарыдал. Потом наклонился и уткнул голову в песок. Он рыдал громко, но ветер подхватывал его слова и с силой возвращал их ему же.

В то время над заливом проходил молодой путешественник. И увидел он такую картину: стоит перед морем человек и что-то говорит. Долго говорит. Затем возносит к небу руки, опускается на колени и совершает поклоны. «Не иначе как молится, - подумал путник. - Да как усердно и с какой самоотдачей! Вот истинная вера в человеке».
Юноша восторженно лицезрел закат, бескрайнее море, основательные скалы. Покой и безмятежность царили над местом, где совершал молитву человек. Юноше захотелось во что бы то ни стало прикоснуться к его благодати и научиться так же самозабвенно молиться. Он немедленно спустился со скалы и устроился неподалёку от молящегося. Уже через мгновение он повторял за ним движения - то поднимал руки к небу, то припадал головой к песку, то прикладывал ладони к лицу и вновь возносил их к небу.
И тут молящийся поднялся на ноги и направился к морю. Юноша заинтересовался – что тот собрался делать? И тогда он решил, что ему следует просить у духовного человека позволения приобщиться к учению.
Однако тот, не снимая одежды, зашел в воду и продолжил уверенно погружаться. Сначала по колени, затем по бедра. Юноша не заставил себя ждать и также одетым последовал за ним, а когда поравнялся, произнёс:
- Вы меня простите...
Мужчина вздрогнул от неожиданности и повернул голову. И только тогда он опомнился. «Да что я творю, в самом деле...» – подумал он. Глаза у него были напуганные, но уже не отчаянные, как раньше, и полные осознания того, какой поступок он собирался совершить. Как же обрадовался мужчина нежданному гостю, который только что спас его от непоправимого. Должно быть, ему явился его ангел-хранитель! Это был знак! Он только и смог, что произнести вслух: «Ты ангел...»
Юношу потрясли услышанные слова и он подумал: «О, этот человек так свят, что способен в каждом увидеть ангела...» И продолжил:
- Вы меня простите, что я прерываю Вас, но я хочу просить Вашего позволения следовать Вашему действу.
Теперь уже опешил мужчина. В его голове не укладывалось, как мог юноша просить о таком! И с неожиданной для себя твёрдостью он ответил:
- Во-первых, давай немедленно вернемся на берег. А во-вторых, в этом, как ты называешь, действе, я осознал, как ценна жизнь! И что ни при каких обстоятельствах нельзя отчаиваться, и от Вас, молодой человек, жизнь ждёт своих подвигов. Запомни, никогда не ругай подаренную тебе жизнь. Вот пусть она и станет для тебя лучшим действом. И бегом отсюда, возьмись за ум и даже не думай впредь повторять за кем-то всякие глупости! - и махом руки указал ему убираться подальше от моря.
Юноша, казалось, озарился светом открывшейся ему истины, он поклонился, поблагодарил мудреца за совет и с лучезарной улыбкой бодро побежал наверх.
А человек средних лет ещё долго стоял перед морем, удрученный неприятным чувством, что сегодня он невольно подал юноше ужасный пример того, как можно поступить с жизнью. Он также понял, что был не лучшим примером и для своих близких, раз в его семье царил разлад. Да и то уныние, в которое он впал, делало несчастным его самого... Как грустно было не ценить того, что он имел.

С того случая в жизни двух незнакомцев многое поменялось.
Юноша вернулся из путешествия домой. Удивительная встреча воодушевила его на поступок, на который он никак не мог решиться: он, наконец, порвал со своими приятелями, перестав повторять за ними всякие глупости, как сказал ему мудрец, и посвятил жизнь любимому делу. Его музыка звучит по сей день.
А раздосадованный собой «мудрец» начал постигать искусство благодарности за всё, что приходило в его жизнь. Со временем улыбка сделалась его неотъемлемой привычкой, появилось время для сердечных разговоров с близкими, а его окружение сильно изменилось – он всё чаще встречал счастливых людей. И вскоре мужчина стал проводником по дивному родному краю: оказалось, он так вдохновенно мог рассказывать путешественникам о величественных скалах и о заповедных лесах, бескрайнем море и о красивейшем в мире заливе.
***
Иногда по вечерам какой-нибудь припозднившийся путник мог наблюдать, как некий старик совершает перед морем поклоны. Этот человек кланялся морю и ветру за то, что однажды они вернули ему его слова. К тому времени он уже умел самозабвенно благодарить счастливый случай и провидение, природу и мир, и наконец, саму жизнь.
0

Поделиться темой:


  • 13 Страниц +
  • « Первая
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей