[Наталья Владимировна]

40

ПОД МОСТОМ

Сегодня я проснулся под мостом. Земля пропахла Питерской сыростью, а в воздухе стоял густой Лондонский туман. Как же затекла спина, я почти ее не чувствую. Думаю, к таким вещам привыкают постепенно. Умыться, нужно умыться. Я поднимаюсь и босыми ногами бреду к реке. Так, стоп! Почему я без обуви? Где мои туфли? Ах, да… Припоминаю, я отдал их славному парню, который побирался вчера у центральной столовой. Вы не поверите, сколько он знает занимательных историй… Более умного собеседника я ещё не встречал. Помнится, в том году я восхищался одним эрудированным дипломатом из Японии, но ни в какое сравнение с моим новым другом он идти не может. Вот чёрт, я даже не узнал его имени. Надо будет непременно найти его сегодня, в крайнем случае - завтра вечером. Если бы он не посоветовал мне этот мост, я был бы вынужден опять ночевать в парке на скамье, а с нашим дождливым климатом и количеством осадков, это не самое приятное удовольствие, уж поверьте. Должен заметить, я неплохо выспался, если бы еще машины не ездили так часто по мосту…. И куда люди могут ехать в столь позднее время суток?! Хотя… Я явно лукавлю: не далее, чем год назад я и сам частенько возвращался домой с работы глубоко за полночь. И по иронии судьбы – через этот же мост.
Вода в речке холодная, бодрящая. Никогда бы не подумал, что у неё такой удивительный вкус. О, это что-то неописуемое! Особенно приятно ею утолять жажду знойным жарким днём. Надо вымыть грязь с ладоней и умыться. М-м-м… Какое блаженство!.. Вода так приятно щиплет лицо… А как она пахнет!.. Вы когда-нибудь, вдыхали аромат реки? Если нет, то зря. Она пахнет чистотой и забвением. Такого благоухания вы не найдёте ни в одном парижском парфюмерном бутике. Желудок урчит. Ну, вот ещё пару часов - и начнётся спазм от голода. Надо выходить на поиски провизии.
Позавчера мы с Иваном чудно позавтракали бубликами с кофе, за это нам стоит поблагодарить очень милую и сердобольную работницу кафетерия. Не думаю, что она сама живёт на широкую ногу. Скорее всего, её история банальна: приехала из области, живёт в общаге, учится и работает. Наверняка ещё приловчилась откладывать небольшую сумму или отправляет что-то родителям. В любом случае, она не из тех, у кого есть «лишние деньги».
Хотя о чём это я? Когда речь идёт о деньгах, у людей нет чувства пресыщения. Сначала не хватает денег на стартовый капитал в бизнесе, потом - на раскрутку; затем человек начинает копить на расширение бизнеса, а заканчивается всё весьма меркантильной фразой: «В этом месяце я не смогу купить себе новую машину - и всё из-за этой проклятой инфляции. Что? У меня много машин? Да бросьте Вы! Не больше пятнадцати». Смешно, не правда ли?! Так мы устроены… Нам всегда будет мало. Покорив одну вершину, человек не ощущает радости - он ощущает потребность в покорении новой, более высокой вершины. В этой вечной гонке под названием «жизнь» мы пресытились чувством победы и потеряли ощущение счастья.
Иду по улице своего родного города. Как на меня смотрят прохожие… Как на мерзкое, противное, грязное насекомое. Ещё бы!.. Босой, грязный бомж. Какие чувства я могу ещё вызывать? Неужели сострадания?! Ох, увольте, не в этом веке. Ну и пусть. Я всё равно не могу их винить.
Год назад я вел себя так же. Я, помню, всегда кидал монеты просящим у метро. И мне тогда казалось, что я делал доброе дело. Чёрта с два! Я просто кидал подачку собственной совести. Помню как сейчас: я подходил к бродяге, совал ему пару монет и спешил отойти подальше. Почему? Я боялся взглянуть ему в глаза. Если бы я увидел в них боль, мне пришлось бы задуматься о его непростой судьбе, возможно, даже посочувствовать. Но нет, это было бы слишком великим подвигом для такого напыщенного эгоиста, как я. Гораздо проще думать, что этот попрошайка - обычный алкаш или наркоман, который сам докатился до такой жизни. Легче представить, как его увольняют с работы за многочисленные прогулы и запои, как от него уходит жена, которую он не ценил… И вот он пропивает дом и оказывается на обочине судьбы.
Нет, нам ни в жизнь не подумать о том, что, возможно, этого бедолагу настигло несчастье, и он, к примеру, стал жертвой рокового стечения обстоятельств. Его бизнес мог быть подвергнут рейдерской атаке или пасть жертвой бандитских разборок. Или, к примеру, один обвал цен - и всё… Ни дома, ни семьи. А может, он спустил все деньги на лечение больного отца, но, увы, было поздно?! О, нет! Это была бы слишком жестокая пища для размышления разнеженного телевизионной пропагандой идеального общества мозга людей. Гораздо проще видеть в каждом попрошайке алкогольно-зависимого безвольного неудачника.
Прохожие… Какие серьёзные лица!.. И почему мне кажется всё это ужасно комичным? Как же они боятся потерять время!.. Которое сами же тратят не на то…
А вот я не боюсь. Мне нечего терять и это, должен признаться, чертовски приятно. Они так спешат! Бегут. Торопятся и нервничают. Как будто в ускоренной перемотке дурацкого американского чёрно-белого вестерна. Ещё бы! Сегодня же понедельник. Наверняка у всех них много «важных дел». Забрать вещи из химчистки, купить мясо к ужину, отогнать машину в автомойку, написать квартальный отчёт, встретиться с деловыми партнёрами, полить цветы… Зачастую люди возносят эти дела в разряд «срочных» и «жизненно важных». Мне в этом плане повезло куда больше. На сегодня в моём блокноте с расписанием (если бы у меня был таковой) всего два пункта: проснуться и жить. Не могу не отметить с плохо скрываемой радостью, что половину дел из блокнота я уже с блеском воплотил в жизнь.
Туман рассеялся, и я могу взглянуть на небо. Его затянули облака. Хм… Давно таких не было. Серые, тяжёлые… Кажется, они наполнены свинцом, не меньше. Меня дважды за секунду задели локтем прохожие… Ах, да!.. Я же стою посреди тротуара! Должно быть, я их сейчас жутко раздражаю. Люди, да остановитесь вы! Гляньте на эти облака! Они так торжественно печальны. Хотя ладно… Идите, вы же так спешите…
Дождь. Воздух наполнился запахом дождя. Держу пари: ещё полчаса - и небеса прольют на этот город дождь. О, это прекрасно… Дождь вымоет всю грязь этого города. Сегодня же понедельник! Неудивительно, что улицы, наполненные людьми, пахнут гниющей душой. Природа умнее нас, она всё знает. Поэтому будет дождь! Он просто необходим этому грязному городу! Он должен смыть чёрную заплесневевшую сумасбродную гниль материалистического общества.
Я и не заметил, как дошёл. Вот этот кафетерий. Милое уютное местечко. Жалко, что я не бывал тут, когда ещё мог позволить себе чашечку ароматного латте. Я бы наверняка оставил официантке на чай. Мне эти пару сотен погоды не сделают, а девочка-студентка сможет питаться на них день.
Я так и думал - в мусорном баке лежат почти свежие пончики. Возможно, они слегка очерствели, но джем… Он так же приятен на вкус! Эх, люблю я владельцев этого кафетерия за их расточительность!
Итак, я позавтракал и даже прихватил парочку пончиков с собой. Теперь можно возвращаться под мост, есть даже шанс успеть сделать это до начала дождя. Мой желудок принял пищу, я чувствую, как он наполняется благодатным теплом. За последний год я не съел ни одного из своих любимых блюд, ни одного изысканного напыщенного деликатеса. И знаете что? За последний год я научился получать истинное удовлетворение от еды! Иногда у меня складывается впечатление, что до этого года я и не ел вовсе. Скорее, я поглощал. Да, именно поглощал. Я был обычным потребителем рекламной индустрии.
На перекрёстке ссорится парочка. Нашли самое подходящее место! Ох, как они оба резки в высказываниях! Так и хочется подойти к мужчине, взять его за плечи и хорошенько встряхнуть, как бы сказать: «Очнись». Ведь видно, что он её безумно любит. Зачем же он так горячится?! Мы воспринимаем людей как должное. Вот он, предмет обожания, целиком и полностью перед нами, и нам кажется, что так будет всегда. Надо же, какое сладкое заблуждение!.. Почему мы не можем представить, что слова, слетевшие гневной струей в порыве ярости, могут стать последними?! А вдруг уже вечером её у тебя навсегда заберет огонь?! А что, так бывает… Обычное короткое замыкание. Глупо звучит, не правда ли?! Я тоже так думал год назад…
Сверкнула молния, и первые капли дождя не заставили себя ждать. Эх, а до моста осталось всего пять минут… Я почти успел. Хотя… Может, и к лучшему. Постирается одежда - она уже второй день кажется мне липкой. Дождь такой приятный! Он словно бережно окутывает моё тело в тонкую простынку свежести. Как же я люблю дождь! Жду не дождусь, когда этот город покроется лужами. Тогда я смогу ночью ловить в них звезды и вдыхать ароматы утончённой свежести с лёгким привкусом волшебства.
Сегодня я проснулся под мостом. Сегодня я обрёл свободу!

[Наталья Владимировна]

41

Так судьба повернула, что пришлось мне уехать из Бутки.
Бутка – это моя малая родина. Святая земля предков. Может, потому я верю в то, что есть притяжение земли. Раньше я не задумывалась о сути зова родного крова. Но с годами, всё реже бывая в родном селе, захожу на кладбище, прохожу по родным, памятным и дорогим местам. Сжимает сердце от воспоминаний и понимаю, что всё это уходит куда-то безвозвратно. Есть пословица: «Где родился, там и пригодился!» Но раз уж волею судьбы я не живу в родном селе, то решила о нём писать, о людях, которые своей душевной красотой, своим напевным говором, силою характера и темперамента меня заворожили. Я их полюбила всею душой.

ПОЕЗДКА В РОДНОЕ СЕЛО

(рассказ из серии «Буткинские былинки»)

Лето. Наступило время очередного отпуска. В городе стоит невыносимая духота. В отпуск решили всей семьей поехать к морю. Всё, казалось бы, хорошо, но в душе саднило, как будто заноза сидела в груди. Предала, предала что-то святое, родное, своё. Я поняла, это зов, зов родной земли. Везде хорошо, везде красиво, но спокойствия и того радостного чувства не испытала.
Вернувшись, на другой же день поехала в Бутку. Дыхание родного села почувствовала ещё в Талице. Вокзал, хотя и построен новый, но был небольшим и не мог вместить всех желающих уехать. Земляков увидела сразу.
В облике у буткинцев есть особая стать. Независимые, немногословные, с виду несуетливые. Они смотрят на всех как бы свысока, а если скажут, то резонно, с чувством собственного достоинства. Автобусы в начале 70-х годов ходили не так часто, как сейчас. Да и дорога была размыта дождями, разбита лесовозами. Жара стояла, грозы шли каждый день, не давали сенокос завершить, сено гноится, пересушивать придётся. Обо всём об этом рассуждали неторопливо пассажиры, ожидающие на вокзале.
Объявили посадку на автобус, зал ожидания встрепенулся. Всё вокруг зашевелилось. Кули, мешки, сумки, чемоданы двинулись вместе с толпой к выходу. «Пазик» пришлось брать штурмом, приступом: кто вперёд место займёт. Как ни странно, но вошли все. Уселись, мест всем не хватило. На передней и задней площадках, в проходе стояли вплотную друг к дружке люди. Водитель, молодой парень Петро, включил самодельную бандуру, сооруженную из радио, и репродуктор запел голосом Майи Кристалинской: «Вода, вода! Кругом вода». Он весело прокричал:
- Ну, что поехали!
Ему мужики ответили:
- Давай, да не забывай: не дрова везёшь!
Автобус, покачиваясь, тронулся. Все успокоились и с умиротворёнными лицами приготовились к дальнему пути. На задней площадке тихонько хихикала молодёжь; на кондукторском месте сидели две девчушки, они смеялись без причины от радости, что едут к бабушке в гости. Мать их успокаивала, стесняясь пассажиров:
–Тихо, вы, бесчувные.
И, уже обращаясь к рядом стоящим мужчине и женщине, объясняет:
- Везу погостить к маме с тятей. Целыми днями одни дома, совсем беспризорными стали.
На окраине города, возле школы полеводов, посадили на заднюю площадку двух симпатичных девушек. Они сразу привлекли внимание молодых парней. Те стали шушукаться, переговаривая, видимо угадывая: что же за девчонки? Водитель, ревниво, глядя в зеркало, крикнул:
- Вошли - оплатите проезд!
Одна из девушек протянула руку и попросила передать деньги на билет. Её рука держала полную горсть мелочи – копейки. Пассажиры смеялись, передавая друг другу, шутили:
- Девки, где столь копеек взяли? Со свадьбы, чё ли?
- Аль копилку раскупорили?
- Долго копили-то?
Девушки смущённо отвернулись, показывая как бы своё равнодушие. Им было неловко. Деньги дошли до водителя и он весело прокричал:
- Кралечки, одной копеечки не хватило!
Автобус рохнул от смеха. Девушки не выдержали и тоже весело рассмеялись. Из репродуктора зазвучала модная в то время «Червона рута». Петька взбил рукой свой чуб, заглядывая на девчонок в зеркало. Так дружно, в тесноте, да не в обиде, доехали до лесоучастка.
Вдруг на передней площадке пошла какая - то возня. Суетилась старушка, она заглядывала под сиденья, просила потесниться; было очевидно, что она ищет что-то. Молодой человек встал, уступая ей место:
- Посиди, милок, вот найду пропажу, потом седу.
Не разгибаясь, она позвала:
- Ваня!
Никто не откликнулся. В автобусе установилась тишина. Старушка позвала более требовательно:
- Иванко!
Пассажиры переглядывались. Искали глазами Ивана. Тишина. Бабушка отчаянно и безнадежно позвала:
- Ваньша! Ну, откликнись, шельмец!
Наконец, внук пожалев бабку, сзади прозвучал юношеский басок:
- Чё!
-Ты не видал мой краснопестренькёй мешёчик?
Молчание.
- Иванко! Я тебя вспрашиваю, не видал краснопестренькёй мешёчик?
- Не видал, – протяжно ответил Иванко.
- А куда он подевался, не знашш? Я с им садилася.
Все, кто сидел, кто стоял, начали смотреть возле себя «краснопестренькёй мешёчик». Бабка протискивалась между людьми, заглядывала под сиденья, просила поднять ноги. Кто-то назвал старушку по имени:
- Тётка Маремьяна, чё у тебя в мешке-то было?
По интонации голоса было слышно, что мужчина готов был отдать своё, только бы бабка оставила всех в покое. Маремьяна выпрямилась, поджала оборочкой губы и глядя на вопрошающего стальными глазами сказала:
- Как чё? Полушалок, поднизка с фамбарой, штаны новы, кулёк с комфетам да рупь.
В автобусе буквально повалились от смеха. Петро остановил автобус на обочине дороги, люди вышли смеясь, кое-кто даже побежал в лес. Бабка залезла под сиденье и закричала:
- Нашла, нашла! Вот он, краснопестренькёй!
Она радовалась своему мешочку, как ребёнок, всем показывала и крепко держала, прижав найдёныша к груди.
Мешок оказался, действительно, красным, с крупными экзотическими цветами. Любили у нас, в Бутке, такой ситчик. Шили из него занавески на печь, полати или полог, отделяющий закуть от кухни.
Старушка сидела тихо. Всю оставшуюся дорогу молча чему-то улыбалась. Вышли они с внуком у деревни Береговой. На прощание Маремьяна раскланялась всем и сказала:
- Прощайте, люди добры, живите с миром!
Петро не спешил тронуться с места, и все пассажиры смотрели им в след. Шла женщина неторопливо, свободно, с достоинством, высоко подняв голову. Кто-то обронил:
- На таких, как она, в войну колхозы держались.
До Бутки ехали молча - чувствовалась неловкость, что смеялись над бабушкой. Сколько раз приезжала в родное село, но эту поездку вспоминаю всегда, когда подъезжаю к деревне Береговой. А перед глазами стоит несгибаемый, гордый профиль русской женщины, перенёсшей с достоинством все тяготы жизни.

[Наталья Владимировна]

42

БАНЬКА

Баня (три на четыре) досталась мне вместе с домом. Хорошая банька, но поначалу капризная, с фокусами. За год регулярного топления (бывало, по два раза в неделю) характер баньки не без курьёзов был познан, она стала мягче и послушнее. Никто из пробующих «первый пар» уже не угорал. Процесс превратился в продуманное до мелочей и происходящее совершенно одинаково действие, доставлявшее огромное удовольствие.
Суббота. Банный день. Так не нами заведено. Последнее время хожу в баню один. Открываю тёплый предбанник. Захожу. Снимаю и вешаю на гвозди полотенце, одежду, часы. Почему часы? Да просто забываю их оставить в доме. На часах двадцать часов двадцать девять минут с «копейками». Дожидаюсь, когда «копейки» истекут и дергаю массивную дверь парной. Процесс пошёл. У меня на него уходит ровно сорок пять минут.
Не знаю, как другие, но веники я запариваю, предварительно заварив. Дело нехитрое. Положу в таз пучок сушеной мяты, может, ещё какой травки, развешанной пучками по стенкам холодного предбанника, и два веника: один свежий, другой – оставшийся с прошлой бани; заливаю всё четырьмя ковшами кипятка. Это процесс заваривания. Банный ковш у нас большой – литра на два. Берёзовый дух, перемешавшись с мятным ароматом, растекается быстро и заполняет небольшое замкнутое пространство парного отделения.
На правую руку надеваю варежку, на голову - шляпу из грубого сукна; ковшом открываю заслонку каменки и крышку горячего бака и начинаю плескать кипяток на раскалённые камни. Горячий пар взрывами вылетает обратно. На его пути держу навесу заваренные веники – это процесс их запаривания. После этой процедуры листья на вениках подсыхают и долго не отпадают. Плещу, пока опускающийся с потолка раскалённый пар не согнёт меня до буквы «Г». Беру веники в руки и, как ящерица, вытянув шею, медленно вползаю на полок. Быстро не получается. При ускорении воздух обжигает, притормаживая малейшее движение. Перевернувшись, выпрямляюсь, нос отворачиваю в сторону – иначе с него слезет кожа. Помаленьку пекло спадает. Чувствую, нос можно повернуть в прокопченный потолок. Легко обмахиваюсь вениками, терплю горячий ветерок. Потихоньку сажусь. Сначала бережно, а потом нещадно, с двух рук, хлещу себя по стопам, коленям, выше и, отстегав бока и плечи, останавливаюсь передохнуть. Растираю веником руки, живот и всё, что достаю рукой на спине, до малинового цвета. Хорошо! Душа просит от тела песню и получает её.
«Ой, мороз, мороз…» - потянется со звоном. Нет, как пою! Я ли это? Прогретый голос пытается раскатить баньку по брёвнышкам. Лаявшие во дворе собаки смолкают: видать, заслушались или испугались. А голос, голос! Переливается, переполняет, звенит и радует.
Время остудиться. Первый год зимой, бывало, бегал в снег. Но, теперь, набегавшись, ограничиваюсь обливанием студёной водой из холодного бака – она у меня, считай, родниковая из скважины во дворе. Бухнул на себя ковша три-четыре – и хорошо. Нечего время терять на баловство!
Выхожу в предбанник, сажусь. Вот тут-то они и приходят – всякие мысли! То вспомню чего, то чего-нибудь новенькое изобрету, а то сюжетец нового рассказика в голову придёт. Мысль о баньке написать тоже в предбаннике пришла. А то вдруг осенит, как надо было начальнику ответить. Ведь, что характерно, складно всё так в бане получается…
Вот и нынче сижу, жду. Ни одна тоненькая извилинка не порадует. Сижу, жду дальше. Дождался! Поплавок мысли задрожал на ровной глади тихого омута воспоминаний и резко пошёл ко дну.
- Серьга, веники замочил? Ты куда? На полок или под лавку? – прикрикивал мне мой дядька Петр Егорович Ушаков, фронтовик, сапер-дорожник, мастер по дереву, сейчас – учитель труда в школе, где я учусь в пятом классе. – Берегись! Бз-з-здаю! - и выплескивает ковш воды на камни.
И так, в шестидесятых, каждую субботу.
Банный день устраивался в семье Петра Егоровича всегда. Строго в субботу. И мысль у него была твёрдая – новый дом построить, большой, каменный да баню покрепче. Эту мысль он мне в старой бане иногда излагал.
После бани следовал ужин. Обычно «картошка в мундире» да солёная селёдка с хлебом и в обязательном порядке сто пятьдесят грамм - по мерке. Так было положено и закреплено семейным уставом. Водку пил Петр Егорович, сильно вытянув шею, – локоть с осколком после Сталинграда до конца не сгибался.
Принятые сто пятьдесят уносили его от нас в его сапёрный полк, в лихие дни, но былин про то, как воевал, я почти не слышал. Только обрывки коротких историй: как оставшиеся в живых бойцы наелись в темноте из бочки горчицы, приняв её за повидло, в одном из подвалов украинского городка при отступлении; как товарища держал на руках со смертельной открытой раной в боку после бомбёжки да как ударил по врагу оглушительный гром тысяч орудий 19 ноября 1942 года.
- Де-вят-надца-тое ноября! Де-вят-надца-тое ноября! Мать вашу… Трам – тарарам! - с повыванием и дребезгом в голосе начинал повторять захмелевший дядя Петя.
- Дошёл, - констатировался факт его состояния Полиной Андреевной, женой фронтовика, и Петр Егорович отправлялся под руку почивать.
- Степь да степь кругом… - тянулась по пути до кровати русская народная, и всё смолкало.
Полина Андреевна, заслуженная учительница начальных классов, частенько сетовала, что Сталинград Петю до сих пор не отпускает:
- Он тогда, - говорила, - чудом жив остался. На шинели как-то раз одиннадцать разрезов от осколков снаряда насчитал, а ему только в локоть прилетел проклятый, да в мизинец. Сознавался, что, когда фрицы бомбили их в окопах, хотел высунуться из окопа, чтобы его убило и разом кончить этот ад!
А фронтовик спал, не видя снов войны или постройки будущего нового дома с баней.
Позже Петр Егорович почти в одиночку построил новый двухэтажный каменный дом и баню рядом. Мебель из-под его рук - от стульев до шкафов с большим зеркалом - у многих в округе была, он и телевизор первым на улице купил. Вся улица его и смотрела тогда целый год. Вот так, вот!
- Да, размечтался я сегодня что-то! – картинки шестидесятых растворились в моей голове и нарисовались висящие в предбаннике сушёные веники, - пора ополоснуться.
Концовка банного процесса могла проходить с закрытыми глазами. На помывку головы уходит пять ковшей воды: три холодных, два горячих. Моя вехотка вверху, справа, на третьем гвозде от стенки. Шампунь, мыло – слева, как сядешь, на расстоянии вытянутой руки. На ополаскивание наливается в таз шесть ковшей: четыре холодных, два горячих. Двигаюсь чётко, быстро, как самомоющийся автомат. Заключительный аккорд – набираю таз прохладной воды и со словами: «С гуся вода, с лебедя вода, с меня Сергея все скорби и вся худоба, на все времена» выливаю его себе на голову. Все!
- Спасибо, банька! Вот она русская твердыня! - говорю и выхожу из парной. - Вот где национальную идею искать надо!
Смотрю на часы: двадцать один час, двадцать минут – на пять минут больше обычного. Дядьку хорошо вспомнил.

[Наталья Владимировна]

43

МЕТЕЛЬ

Утреннее хмурое декабрьское небо давило серой беспробудностью и холодом, отсекая надежду на солнце. Глоток кофе разлился резкой горечью, словно привычное лекарство. Часы командовали выходить на работу. Встреча с новыми партнёрами по проекту требовала особого настроя. Однако настроя не было, да и новизна партнёров отдавала тем же серым оттенком, что и небо. Конвейер бизнес-будней неумолимо диктовал распорядок дня из года в год: очередные встречи, совещания, деловые ужины, командировки, самолёты, пароходы, переговоры, договоры, сделки, бесчисленного вида оптимизации и рационализации, периодическая диверсификация и стагнация…
Глядя в окно с высоты шестнадцатого этажа элитной высотки, он наблюдал за хороводами кружащихся снежинок, по-хозяйски подхватываемых и разгоняемых метелью. Сделав ещё один глоток, он почувствовал, как на мгновение сердце отозвалось некой бессмысленностью всего происходящего. Как он оказался во всём этом? Его взгляд скользил по ручейкам людей, робко и покорно текущих в снежной туманной бездне. Казалось, он давно привык к такому стилю своей жизни, работы, планов и задач. Более того, порой возникало смутное ощущение, что он прочно зависим от такого ритма и круговорота дел. А если вдруг его выбросит из этого шторма, то он окажется совершенно беспомощен, столкнувшись с пугающей неизбежностью самого себя. Один на один. И ответственность тогда будет покруче всего самого важного бизнеса.
Телефонный звонок бесцеремонно пронзил оцепенение. «Как не успеваете? Вы в своем уме?!» - ответил он, с возмущением отставляя чашку недопитого кофе. Манишка салфетки на дорогом фарфоре услужливо впитала темные капли. «За просрочку придётся ответить снижением стоимости работ! Это возмутительно!» - пальцы с негодованием пригвоздили клавишу отбоя на смартфоне последней модели.
Да, день, кажется, ставит свои условия. Его авто-мустанг не успели отремонтировать вовремя, видите ли, на такую редкую модель не смогли сразу найти нужную деталь. Он не любил, когда что-то шло не так, как хотел он. Он снова подошёл к окну, раздумывая над вариантом действий. Улицы торопливо натягивали на себя пуховые одеяла снега, прячась от метели. Набрав номер vip-такси, удивился, что линия занята. Через время нервозное барабанное ожидание сменилось вожделенным длинным гудком. Вежливый женский голос извиняющимся тоном сообщил, что из-за суровых погодных условий машина сможет прибыть по адресу лишь через полчаса. Такая наглая новость совершенно выводила из-под контроля его планы и его самого. Вид за окном подтверждал факт стихии, в которой единичные отважные герои-автомобили робко ползли, как заблудившиеся морские черепахи.
Привычная слаженность неумолимо давала сбои. Мелькнула совершенно безумная, странная, даже дикая мысль – метро. Станция находилась в пяти минутах ходьбы от дома, и через полчаса он будет уже на месте, оправдывая свою пунктуальность. Это казалось невозможным, но он почему-то решительно направился к двери квартиры. Брендовое серое пальто безупречно обняло его подтянутую фигуру. Небрежно намотав тёплый шарф, он устремился навстречу метели. Та с восторгом ждала его.
Как только он распахнул дверь подъезда и сделал шаг ей навстречу, она дерзко бросила в лицо горсть снега, морозным ветром бесцеремонно и игриво провела по волосам, словно смеясь своей безнаказанности и неуловимости. На мгновение стала его дыханием, нырнув в грудь, коснувшись сокровенного, оставив там ощущение свежего, неизбежного и манящего. Он чувствовал себя в какой-то новой реальности. Подняв ворот, он двинулся вперед, и через мгновение так же покорно влился в те самые реки, за которыми наблюдал из окна…
Светофор своим немигающим красным глазом на несколько мгновений сделал стоп-кадр на память. Пленники белоснежной завесы наблюдали, как на табло отсчитывались секунды до команды: «Отомри!»
Вдруг его внимание привлекло движение руки девушки, стоящей на той стороне улицы. Да, она махала ему, словно старому знакомому! Обескураженный, он пытался разглядеть, кто бы это мог быть, но снежная феерия и масса людей не давала это сделать, словно потешаясь над ним. Зелёный свет дружественно примирил две стороны пешеходов, устремившихся навстречу друг другу, растворяясь, смешиваясь и планово растекаясь в противоположные стороны.
Девушка же торопливо направлялась к нему, сияя широкой улыбкой и распахнув объятия. Он был в недоумении, и сердце почему-то забилось, как у мальчишки. Он уже практически раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но девушка вдруг со всей своей не по-зимнему искрящейся натурой, обхватила… Парня, идущего бок о бок с ним! Они слились в неожиданном и жарком поцелуе прямо посередине пешеходного перехода, несмотря ни на холод, ни на людей, ни на ожидающие машины, словно они были одни во всей Вселенной.
Метель закружила вокруг них в вальсе, и затем, заметив подмигивание зелёного светофора, ласково подтолкнула их по направлению к тротуару. Нехотя размыкая объятия, они крепко взялись за руки, и, подхваченные незримой волной, поплыли навстречу своим берегам. Он проводил влюбленную парочку задумчивым взглядом, которая уже через мгновение исчезла в туманной бездне.
Погрузившись глубже в тёплый вязаный шарф и спрятав мерзнущие руки в карманы, он уверенной поступью направился к входу в метро. Отдавшись течению толпы, он постепенно влился в тёплое дыхание подземки. Специфический запах внезапно оживил картинки двадцатилетней давности. Да, похоже, именно столько он тут не был. Не может быть… Время текло неумолимо, словно мимо, огибая своей сутью, оставляя его затерянным островом где-то среди безбрежного океана жизни.
Ладонь, коснувшись поручня эскалатора, своевольно запустила в сознании вереницу затёртых временем воспоминаний. Как он вместе с друзьями-студентами престижного ВУЗа столицы добирался на учёбу на метро, как по пути они шутили, смеялись, как он изображал героя фильма и пел ту самую песню из кинофильма, как сидели потом часами то на лекциях, то в библиотеке - готовились к экзаменам, как знакомились, дружили, любили без соцсетей, лайков, гаджетов… Казалось, это было недавно, но непостижимо далеко, как в старом кино. Память словно задумала свою игру, неожиданно извлекая, казалось, уже исчезнувшие на веки эпизоды его прошлого.
Он взглянул на противоположный эскалатор, неторопливо поднимающий людей с озабоченными лицами, навстречу ожидающей их на поверхности стихии. В сознании ожила картинка невероятно милого лица с распахнутыми зелёными глазами, в которых виднелись бескрайние луга, просторы и счастье.
Именно это открылось ему тогда, когда много лет назад она проплывала мимо на эскалаторе метро и, посмотрев на него, улыбнулась. А он стоял, заворожённый, пока не вздумал догнать, чтобы не упустить, не потерять… Он вспомнил её запах, её прикосновение, её мягкость волос, их историю, которая была почему-то захлопнута, словно книга, решительно не давая шанса дочитать сюжет до конца. Почему, почему так все случилось? Что помешало? Ведь они были счастливы, блаженно, радостно, неистово и красиво. Но всё рассыпалось каким-то нелепым образом…
Сейчас, в свои сорок с небольшим, он словно заново коснулся той самой книги, смахнув пыль, нерешительно открыл её, пытаясь отыскать нужную страницу. Студенческие будни - самые лучшие, наверное, главы его жизни. Почему же? Ведь тогда он ещё был никем, не имел ничего, кроме юношеских амбиций. Он был счастлив. Потому что у него было нечто, чего он уже так давно не чувствовал. В груди немного защемило от не запланированных на сегодня мыслей, которые уже вовсю хозяйничали в голове.
Молодость бурно и щедро насыщала тогда жизнь событиями, отношениями, эмоциями, и казалось, это приключение будет всегда. Всегда легко, всегда интересно, всегда искренне, всегда беззаботно. Но по мере приближения к выпуску и грядущему самоопределению, всё внимание стало уходить на составление рациональных задач и планов под бдительные родительские наставления. И это казалось логичным: сосредоточиться на построении правильной карьеры, достигнуть значимых высот в социуме, затем в бизнесе, стать личностью, поэтому всё остальное постепенно отходило на второй план. При этом незаметно, тайком крадя то самое, неуловимо ценное, что делало его счастливым. Он меньше стал посвящать ей своё время (успеется…); она стала всё меньше улыбаться (ничего, некогда…); всё меньше они держались за руки (не до этого…); всё меньше разговаривали (есть нечто более важное и срочное…). А уж новость о ребёнке была совсем некстати… Какая семья, если у него столько важного впереди! Ему нельзя отвлекаться! Ему казалось наверняка, что ещё успеет, потом, потом…
Он не заметил, как уже оказался в вагоне метро, где среди молчаливых пассажиров снова накрыла волна воспоминаний. Вот они вдвоём молча последний вечер вместе. Так же, держась за поручни вагона, он тогда старался не смотреть в её изумрудные от влаги глаза: они были невыносимо бездонными. Она не обвиняла его ни в чём; в тот далёкий день его щека лишь ощутила печать её тёплых губ, задержавшихся, словно давая шанс нужным словам. Но он молчал. Ему тогда, мальчишке, больше всего хотелось просто сбежать ото всего происходящего. А её образ, словно снежинка на ветру, был вмиг подхвачен метелью и унесен далеко, спрятан, потерян безвозвратно. Если бы он знал тогда, что это будет иметь для него такое значение!.. Если бы…
Старания в карьере не прошли даром: он добился всего, чего хотел, и даже больше. У него был весь желаемый успех, деньги, статус, репутация, престижные вещи, путешествия, были женщины, другие истории… Но необъяснимая пустота в сердце потихоньку ныла и изводила. Поэтому он не любил оставаться один и всегда со рвением погружался в тот самый водоворот дел, бизнеса… Того, что он называл жизнью. Но такая жизнь, несмотря на своё изобилие, почему-то его не радовала, словно текла мимо. Она не шла на сделки, с ней невозможно было назначить переговоры и довести их до выигрыша. Максимум - она позволяла себе с ним скудный бартер преходящих фантомов счастья.
Вагон метро замедлил ход на нужной станции, и, через секунды остановившись, чинно обозначил выходы.
- Папа! - вдруг пронзил сердце громкий призывный возглас ребенка.
Он резко обернулся. Девчушка лет пяти вместе с её мамой бросились навстречу мужчине с чемоданом, обнимая его и радуясь встрече. А малышка уткнулась лицом в его мягкий воротник и твердила:
- Как ты мог оставить меня так надолго?!Я так соскучилась! Я так тебя ждала!
Потрясённый, он стоял как вкопанный, глядя на такую обыкновенную и одновременно совершенно удивительную троицу, которая, невзирая на волны суетливой толпы людей, на кризисы, морозы - всего вокруг, жила своим солнечным оазисом.
Внутри него шёл окончательно неуправляемый процесс. Вся многолетняя, былая невозмутимость и успешность безжизненно опала искусственной шелухой на серый пол подземки, обнажив запретное. Он отвернулся и, пряча взгляд, поторопился к выходу.
Выйдя из метро, он снова оказался в плену метели. Она же, словно зная обо всем, неотступно преследовала его по пятам, безжалостно проникая в самые потаённые уголки души, триумфально вскрывая секретные замки, разрушая засовы и печати неприкосновенности, обжигая и при этом оживляя нечто в груди и сознании...

[Наталья Владимировна]

44

ВСЁ ИЛИ НИЧЕГО

Хорошо одетый человек лет шестидесяти, Борис Петрович Мещеряков, одиноко сидел в двухместной каюте современного круизного лайнера и вспоминал всю свою жизнь. Самым безоблачным периодом в ней, наверно, было детство. Хотя память мало что сохранила: первый трёхколёсный велосипед, санки, коньки и лыжи. Тогда ещё были живы родители, так любившие его, а теперь - уже нет. Сначала, три года назад, ушёл из жизни отец, а полгода назад умерла мама.
После школы Борис поступил в МФТИ и с отличием окончил его. Он много читал, гулял с девушками и уже тогда усвоил одну важную вещь: женщинам любого возраста не столько нужен секс, сколько деньги, обеспеченное будущее и всякие нежные словечки.
Он долго работал программистом, но год назад был уволен. Борис догадывался о причине увольнения: программист в возрасте от тридцати до пятидесяти лет ещё считается ценным работником, а потом - уже нет. Да и заказов, на которых фирма и её сотрудники заработали целую кучу денег, уже не было. Кончилась эра разработки всяческих приложений, особенно видеоигр и мелодичных звонков, к простым сотовым телефонам, а затем смартфонам и айфонам.
Неудачная женитьба усугубила ситуацию: он женился на девушке, забеременевшей от него и отказавшейся потом делать аборт. Борис тогда очень прилично зарабатывал, разъезжал на почти новой иномарке и был женихом хоть куда. Как порядочный человек, он женился на Светке, простой школьной учительнице математики, примерно за три месяца до рождения сына.
Увольнение пришлось скрывать ото всех: Борис уходил из дома, как обычно, и приходил домой всегда вовремя. Целыми днями он ходил на интервью в разные конторы, проходил успешно собеседование и почти всегда получал в конце разговора один и тот же ответ: «Ваше резюме остаётся у нас, и, как только какого-то сотрудника уволят или появится новая вакансия, мы Вас сразу известим». Ожидание новой работы затягивалось; сначала казалось, что вопрос решится за две-три недели, но потом счёт пошёл уже на месяцы. Безрезультатные поиски работы заняли целый год.
Светка часто приходила домой раздражённая: работа тяжёлая, а зарплата копеечная. Приходилось ещё и репетиторством подрабатывать, чтобы хоть как-то держаться на плаву. Да и престиж учителя в школе давно упал.
Ничего не оставалось делать, как заняться криминалом, чтобы хоть как-то содержать семью и платить ипотеку за недавно купленную новую квартиру. Постепенно он всё продумал и смог начертить на бумаге в виде квадратиков полный алгоритм предстоящих действий. Во-первых, нужны заведомо богатые люди и их адреса. Для этого подойдут депутаты Думы. Это не проблема для программиста, хорошо знающего Интернет. Во-вторых, купить миниатюрную передающую Web-камеру и надёжно закрепить её на кончике стержня от шариковой ручки или на чём-то похожем. В-третьих, купить 3D-printer для изготовления по снимкам с камеры точных копий ключей, открывающих входные двери квартир и сейфы, спрятанные внутри них. Плюс купить малогабаритный металлоискатель для поиска самих сейфов. В случае, если сейф снабжён кодовым замком, то нужно будет разработать и создать электромеханический манипулятор на вакуумных присосках, проверяющий все возможные комбинации кода с небольшой задержкой по времени после проверки каждой их них. В-четвёртых, побрить голову наголо, чтобы можно было надевать парики разных цветов и не потеть при этом. Также изучить, на всякий случай, как накладывать слепленные из пластилина бородавки и чем рисовать родимые пятна на лице и шее. В-пятых, нужно купить фальшивый паспорт на случай, если придётся обращаться в ломбард или для чего-то другого.
Каким-то образом Светка узнала, что её мужа уволили, и дома воцарилась скандально нервозная обстановка. Скорее всего, однажды она взяла отгул на работе, вызвала утром такси и проследила, куда он едет. Начались выматывающие душу разговоры о том, что время идёт и нужно соглашаться на любую работу и на любую зарплату. Их сын Лёва, которому стукнуло уже двенадцать лет, слышал эти разговоры и начал поддерживать сторону матери, считая отца бездельником или неудачником.
Поэтому Мещеряков решил переехать и некоторое время пожить у сестры, жившей в перешедшей по наследству от родителей квартире.
Следователь Таранов, которому сослуживцы приклеили кличку Таран, сидел в своём служебном кабинете и раскладывал на компьютере пасьянс. Это помогало ему расслабиться и решать текущие криминальные дела с размахом.
Раздался звонок стационарного, установленного на столе, телефона. У Тарана с годами выработалась привычка: он брал трубку не сразу, а через шесть-семь гудков. Авось звонарю надоест это дело или он поймёт, что в кабинете никого нет. На этот раз не повезло, Таран снял трубку и мрачным голосом сообщил на тот конец линии:
- Капитан Таранов слушает.
- Мне всё равно кто слушает, - раздался в ответ раздражённый голос со властными нотками, - Таранов, Варанов или Баранов. Говорит депутат городской Думы Игорь Свешников. Меня сегодня обокрали вчистую. Входная дверь при этом не взломана, а сейф стоит открытый и абсолютно пустой. В-общем украли где-то около двух миллионов и кучу драгоценностей, принадлежащих жене.
- Два миллиона рублей? – уже растерянным голосом спросил Таранов.
- Да, - уже прорычал в трубку депутат. – Два миллиона рублей зелёноватого цвета американского производства. Причём, изображённые на купюрах деятели мне лично незнакомы. Но если полиция тихо, быстро и без лишнего шума в СМИ найдёт мои деньги, то десять процентов от всей суммы будут выданы наиболее отличившимся оперативникам в виде премиальных.
- Что Вы? – деланно удивился полицейский, - Мы работаем на голом энтузиазме, - и засмеялся.
А про себя подумал, что десять процентов отката это, конечно, мало. Даже с такой суммы.
На этом звонки не прекратились, и следователю пришлось выслушать ещё несколько довольно похожих историй, но уже от других депутатов. Все эти кражи произошли вчера, то есть в воскресенье, в новом девятнадцатиэтажном, закрученном по спирали, доме в самом центре Москвы. Дом, собственно говоря, был известен тем, что его обитатели были очень богатыми людьми и жили, как говорится, на широкую ногу. А по воскресеньям они любили выезжать на природу.
Таранов вызвал к себе ещё двух довольно толковых оперативников, ранее занимавшихся крупными кражами, и работа закипела.
Но первичные результаты не обнадёживали: ни отпечатков пальцев преступника, ни следов взлома замков на местах преступления обнаружено не было. На видеокамерах был виден человек с чемоданом, входивший в дом и потом выходивший из него. Но при детальном рассмотрении видеозаписи оказалось, что лица у входившего и выходившего совершенно разные и фоторобот по ним составить невозможно.
Рутина, связанная с проверкой алиби всех подозреваемых из картотеки, ничего не дала. Значит, либо работал профессионал очень высокого полёта, возможно даже иностранец, либо эти депутаты сами себя обокрали. Но это зачем, если нет страховки? В общем, новые вопросы и версии всё возникали и возникали, а внятные ответы на них всё не приходили. Да и кражи прекратились сами собой: наверно, преступник награбил столько, что хватит с лихвой на несколько жизней. В ломбарды никто с украденными драгоценностями не обращался или владельцы московских ломбардов скрыли это. Впрочем, ломбардов полно везде. Вскоре дело отправили пылиться в архив, а Тарана перевели служить на периферию.
Сказав утром сестре, что он уезжает в длительный отпуск, Борис вызвал такси и поехал домой. За такси точно не будет хвоста, да и кто за ним будет следить?
Он вошёл в свой подъезд, такой знакомый и такой чужой одновременно, и положил в почтовый ящик запечатанный конверт. На конверте было написано: «От неудачника», а внутри лежали два миллиона рублей в банковских упаковках. Такую же сумму Борис вчера вечером передал сестре, объяснив это крупным лотерейным выигрышем. Она не особо поверила, но расплакалась от избытка чувств и деньги взяла. Жена через неделю предложила развестись, и он зачем-то согласился.
Потом он, Мещеряков, оторвался по полной программе, посетив за семь лет не менее двух дюжин стран на разных континентах. Его любили красивые и очень красивые женщины. Но все они были продажными, и он интересовал их не как мужчина или человек, а как мешок с деньгами. Это было написано на их лицах, видно по их поведению и разговорам.
А в один момент всё внезапно надоело. Нечем заняться. Нет уже ни сил, ни мотивации. Родители давно умерли, а сыну он не нужен. Нет ни нормальной семьи, ни нормальной жизни. Деньгами нельзя заполнить пустоту, как водой - бассейн.
Уже было поздно и темно, когда он вышел на безлюдную палубу. Пассажиры теплохода либо уже спали, либо сидели в ресторанах, предаваясь чревоугодию.
Опираясь ногами на какие-то крюки на борту, Борис перегнулся и прыгнул вниз, в почти чёрную ледяную воду. Набрав как можно больше воды в лёгкие, он вдруг увидел себя, маленького мальчика, бегущего с ранцем за спиной в школу.
Затем он увидел слабый свет от уплывающего теплохода и тело, сведённое судорогой, медленно пошло ко дну.

[Наталья Владимировна]

45

КОГДА МЫ БЫЛИ МОЛОДЫМИ

«Время – моя главная трагедия», - любил он повторять, когда мы были молодыми.
Когда мы все были молодыми… Мы жили и дышали полной грудью, учились кое-как на своих физтехах и мехматах, шатались праздно по паркам и скверам, собирались в общежитии, пили дешёвый коньяк с шоколадом, смеялись и любили. Мы читали Айтматова и Пикуля, выписывали «Роман-газету», декламировали Евтушенко и Рождественского. Играли на гитарах, а Катенька пела своим серебристым сопрано комсомольские песни. Мы бегали в кино и ездили на картошку. Любили свою страну и не терпели слабость и глупость.
В какой-то степени мы были наивны, возвышенны, патетичны, и, лёжа на тёплой ещё сентябрьской траве под куполом ночного неба, мы мечтали о подвигах, свершениях и победах каждого в отдельности и всех вместе. Каждый, в сущности, грезил о чём-то своём, но почти все видели впереди жизнь – светлую радостную дорогу, начало которой положено только сейчас.
Паша, кажется, был лучшим из нас. Там, где мы жили и дышали полной грудью, он жил и дышал за двоих. Он смеялся над нашим сопроматом и высшей математикой и с удовольствием бежал в свой журфак, где все пять лет беззастенчиво ходил по лезвию допустимого числа рапортов и товарищеских судов. Он не боялся, наверное, ничего и никого. Там, где мы пили – он пил больше; там, где любили, – любил с размахом, вовремя обрывая, впрочем, липкую паутину возникающих обязательств.
Паша был красив, хоть и невысок, и необычайно спортивен. С лёгкостью получал разряд по плаванию, но уже назавтра бросал всё это и начинал ходить на бокс, футбол или пятиборье. Он критиковал нещадно советских писателей-приспособленцев, имел дома переписанный сборник Солженицына и сам выдавал иногда искромётные экспромты. Часом мы боялись за него, просили быть осмотрительнее, но он только смеялся в ответ. Мы шутили, что, если ему чего-то и недоставало, так это какой-нибудь революции.
Паша был одним из нас, и тогда, под звёздами, он тоже был в какой-то степени наивен, мечтал о славе, хотел однажды сенсационно сбежать на запад. И цитировал загадочно Ремарка: «Герои должны умирать. Если они выживают, то становятся скучнейшими людьми на свете».

Потом мы стали старше… Наши дружные ряды поредели. Кто-то ушёл после института в армию, а вернулся уже совсем другим и чужим. Кто-то уехал по распределению в дальние города, писал горячие свежие письма всё реже, пока не пропал бесследно где-то на просторах необъятной родины. Игорь неожиданно и необъяснимо для всех призвался добровольцем в Афганистан и без вести пропал под Кабулом. Мы ждали, не верили, но никаких известий о нём больше не приходило.
А ещё… Те нити нежности и симпатии, что незримо протягивались в молодости нами и такими же, как мы, связали нас семьями, зацепились за новый быт малосемеек. Мы всё реже читали новинки и нечасто попадали в кинотеатры. Позже у нас появились дети.
Промежутки между встречами становились длиннее. Поглощённые семьями, уставшие от работы, спешащие домой, мы встречались теперь только по праздникам за большим, нагруженным столом.
И разительны были перемены. Обрюзг, поблёк каждый из нас, залегли под глазами тени усталости, обозначились первые морщины. Куда делась та наивность? Та мечтательность? Тот пафос? И откуда эта возникшая вдруг условность в наших чистых, когда-то свежих отношениях?
Но мы неизменно собирались вместе, ели, пили, говорили, в сущности, каждый о своём, а вокруг гурьбой носились дети. Но в особенно долгие вечера мы, случалось, вдруг становились немного ближе к тому сентябрьскому вечеру под звёздами, мечтали осторожно и приземлённо, открывали друг другу уставшие души. И иногда Вася брал старую гитару, а Катенька, которая уже бухгалтер Катерина Максимовна, пела своим повзрослевшим сопрано песни молодости.
Только Паша всё так же оставался Пашей. Время берёт своё, и он, как и все мы, повзрослел и осунулся. Давно не бегал он на тренировки, не пил вдвоё больше, да и не было уже в его жизни той любви, тех искромётных связей и расставаний. Только иногда – недолгие встречи на жизненном пути с каким-то, таким же как он сам, одиноким сердцем. И оборванная по привычке паутина обязательств.
Все мы говорили Паше: «Женись! Чего ты?» А он всё отшучивался и добровольно терял шансы разделить свой быт и свой дом. Но годы уходили, и шансов таких становилось всё меньше. Паша не женился, работа тяготила, мечты не сбывались, он много читал, тратя на книги значительную часть своей небольшой зарплаты.
Иногда приходил к кому-то из нас, подолгу сидел на кухне и пил чай. Порой мы оставляли с ним своих детей, когда оставить было больше не с кем. Временами с интересом слушали его монологи. Но каждый из нас втайне, в отдельности тяготился этими визитами, его присутствием. И эти разговоры о Западе, Солженицыне, Бродском и диссидентах – давно известны, почти заучены. То, что раньше воспринималось, как нечто за границей обыденного интеллекта и осторожности, теперь звучало отголоском вчерашних разговоров и прошедших времён.
И даже в большой праздник за большим дружным столом Паша выглядел теперь диковинной птицей. Он приходил один, начинал не к месту спор о «Белой гвардии», откровенно тяготился разговорами об успехах детей, жён, мужей и проблемах на работе и уходил самый последний. Один.
А годы и десятилетия шли всё быстрее, ускоряя свой темп, вызывая новые и новые изменения. Понимать и принимать их, чаще всего, не было уже ни сил, ни желания. Не стало той страны, которой мы так гордились, как становилось всё меньше нас – носителей той гордости. Мы стали почти что стариками.
Некоторые, у кого хватало сил и желания, всё ещё работали, другие – ушли на пенсию, перечитывали книги молодости, смотрели старые фильмы и постепенно приближались к темноте и тишине. Иногда даже казалось, что жизнь каким-то образом ходит по кругу, и теперь мы стали немного ближе к тому времени, которое так приятно называть «молодость».
Мы стали чаще встречаться, мы стали встречаться искреннее. Круг жизненных обстоятельств каждого постепенно сужался, и на определённом этапе начинало казаться, что эти встречи, разговоры о прошлом, воспоминания – и есть единственно необходимое.
И мы виделись. Приходил с трудом Лёва, опираясь по-старчески на палку. Приходил, вынимал откуда-то бутылку коньяка, улыбался хитро и шутил, привычно картавя. Шумным суетливым вихрем, как когда-то и как всегда, врывалась в дом Лизочка, спрашивая что-то и отвечая сама же на свои вопросы. В последнюю минуту появлялась Катерина Максимовна, главный бухгалтер крупного предприятия. Пряталась здесь от детей и внуков, доставала спрятанную пачку длинных дамских сигарет и с наслаждением курила. И мы снова были вместе. Подтапливали коньяком седеющую реальность, проживали свои жизни заново, хотя бы даже в памяти, вспоминали грустно тех, кого с нами уже не было.
Игорь, оставшийся навсегда молодым, неудовлетворённым и мечтательным.
Преждевременно постаревший и ушедший от нас Сергей Анатольевич.
Сражённая тяжёлой, почти безрадостной жизнью, и ранним инсультом Наталья.
И Паша. Кажется, лучший из нас.
Вспоминали последние эпизоды из его странной, странной жизни. К шестидесяти годам он начал тяжело болеть. И всё реже отягощал он наши шумные семьи своим присутствием, чаще мы ходили к нему сами. Помогали в меру возможностей, готовили, убирали квартиру, отмеченную печатью одиночества, нужды и неосязаемой личной трагедии, о которой не говорят. Ходили за лекарствами.
А ещё бодрились, говорили после короткой разлуки: «О, Паш, да ты молодцом! Мы, глядишь, тебя ещё женим!» А он кряхтел и ничего не отвечал. Изредка и сам выходил на улицу, рассеянный, с перьями из подушки в седых нерасчёсанных волосах, в нечистом мятом костюме. Шёл почти что наугад; мысли его всё чаще заплетались, путаясь в старых монологах, утерянных ассоциациях, забытых цитатах. И некому было сказать: «Ну куда же ты, Павлик?!»
Однажды Паши не стало. Так случилось, что в те дни каждый из нас был чем-то занят, куда-то уехал, и никто не заходил его проведать. Только спустя некоторое время вездесущая Елизавета Петровна почувствовала неладное и отправилась в его сонный район. На звонок никто не отвечал, но несколько минут спустя из тёмного проёма выбитой соседями фанерной двери на площадку выполз запах разлагающейся плоти. Паша умер. В тишине и одиночестве.
«Время – моя главная трагедия», - любил он повторять, когда мы были молодыми. И был прав.

[Наталья Владимировна]

46

ПОПУТЧИЦА

Наступил долгожданный отпуск и, наконец-то, можно навестить родных. Еще с детства меня манит аромат железной дороги – такой волнующий, родной, он поднимает настроение, усиливает романтику путешествий.
Аромат исходит от шпал, от сгорающей тормозной жидкости, он присущ всем железнодорожным вокзалам. Говорят, этому есть научное объяснение - букет ароматов сливается в один и затрагивает физиологическую систему человека, оставляет приятный оттенок в его памяти и подсознании. Не зная истинной причины, я навсегда сохранила у себя в памяти запах дороги, переезда, путешествия.
Выросла я недалеко от железной дороги; вокзал и железнодорожный мост были любимым для нас местом игр. После уроков, наскоро бросив дома портфель и, схватив, что-нибудь перекусить, мы бежали туда, как заворожённые. Стоя на железнодорожном мосту, мы ждали, когда будет идти паровоз. Подойдя ближе, паровоз издавал протяжный гудок, и клубы дыма окутывали весь мост. С криками «Ура!!!» мы кидались в это дымное облако. А затем шли на перрон и с завистью смотрели в след уходящим поездам и мечтали о путешествиях. Правду говорят, что если чего-то долго хотеть, то желание сбывается.
Это случилось и со мной: училась, работала я далеко от дома, а потому уезжала и возвращалась всегда железной дорогой, много путешествовала. Так и в этот раз. Уже на вокзале я ощутила полюбившийся с детства запах, почувствовала приятное волнение и трепет в груди от предстоящей поездки и встречи с близкими людьми.
Сев в плацкартный вагон, я огляделась. Свободных мест не было, народ рассаживался; в вагоне стоял гул, как в пчелином улье. Наконец состав тронулся, и я по привычке стала смотреть, на проплывающие за окном станции, водонапорные башни, мосты, дома. Поезд набрал скорость, оставляя позади незнакомые города и деревушки. Странная штука эта жизнь – мы мчим в поезде, а там кипит своя жизнь; они не знают о нас, мы – о них, и ничего не остановить в этой жизни - все течёт и изменяется независимо от наших желаний и возможностей. А вот вагон – это своего рода общий дом, наполненный разными людьми и характерами, от которых зависит комфорт и настроение поездки. Особенно, если дорога длинная и не одни сутки предстоит провести в этом доме. В дороге бывает всякое: встречаются интересные собеседники, приятные люди, иногда замкнутые - за поездку не перекинется и словом. А бывает и наоборот: вымотают за дорогу так, что не знаешь, как от них отвязаться.
Я осмотрелась: напротив меня сидела молодая пара, по-видимому, новобрачные - как голубки, о чём-то ворковали. Для них не существовало рядом никого, они были погружены друг в друга.
Из соседнего купе доносился разговор и смех. Это три пожилые женщины приставали с расспросами к молодому парню, студенту-медику, по всей видимости, будущему гинекологу.
Меня поразило то, что он не отмахивался от назойливых соседок, а напротив, сам заинтересованно отвечал на их вопросы и добродушно смеялся вместе с ними.
Женщины раскраснелись, воодушевились. Видно было, что они немного стеснялись затронутых тем и в то же время им нравился их попутчик, его раскрепощённость и непосредственность.
На верхней полке лежал мужчина средних лет и всю дорогу с воодушевлением пел песню: «В Вологде, где …» Я сначала подумала, что человек пьян, но, когда он приподнялся, то по выражению лица стало понятно: - психически нездоров.
Меня испугало то, что он ехал один - ведь от него можно было ожидать чего угодно. Я видела, что он нащупал жвачку, которая, по-видимому, предыдущим пассажиром была прикреплена к полке, и, не задумываясь, положил её в рот. К счастью, ехал он недалеко и с помощью проводника вышел на соседней станции, где его уже встречали.
Вдруг мое внимание привлекла женщина, сидящая на боковом сидении. Было ей около сорока лет. Выглядела она моложаво: стройная, густые каштановые волосы, приятная внешность, но что-то тревожное было в её лице.
Она не замечала, что происходило рядом; думала о чём-то своём. Казалось, что её что-то беспокоило. Видно, она почувствовала, что на неё смотрят, и мы встретились взглядами. Разговорились, и, как это бывает, когда знаешь, что вряд ли придется свидеться, разоткровенничались.
Оказалось, что она едет на родину из Италии.
- У меня внук родился - уже девять месяцев, а я его ещё не видела, - сообщила она. - Так случилось, что мои дети (у меня сын и дочь) живут в России, а я замужем за итальянцем, живу в Вольтере - это небольшой городок в Тоскане.
- Как так получилось, что дети живут не с Вами? - поинтересовалась я.
И она поведала мне свою историю: «В России я жила в небольшом городке с мужем и двумя детьми. Вначале жили неплохо, но, как это часто водится, муж стал пить. Сначала по праздникам и выходным, а потом вошло в привычку, и практически каждый день был навеселе, а затем и вовсе стал меня поколачивать.
С работы его выгнали, перебивался небольшими подработками; денег, конечно, не хватало. Однажды после очередного скандала и побоев попала в больницу, а была беременна. Тогда я и решила прервать беременность и перевязать фаллопиевы трубы. Отчаяние, депрессия, гнетущий вопрос: «Как дальше жить?» И вдруг на глаза попадается газета – оставил бывший пациент больницы. Прочитала статью: «Работа в Италии». Выписалась из больницы, детей оставила с бабушкой, они заканчивали школу. Собрала вещи, оформила визу и поехала на заработки».
Уловив мой недоуменный взгляд, женщина пояснила: «Я понимаю, что оставить детей в таком возрасте очень рискованно. У меня были сомнения, но меня во всём поддержала мама, да, по правде говоря, другого выхода я не видела. Первое время было трудно: языка не знала, ухаживала за тяжёлыми больными, терпела унижения. А потом повезло - попала в приличную семью, к тому времени выучила язык; работала няней девочки лет пяти».
Она рассказывала мне, переживая все заново: «Господь возблагодарил меня за все мои мучения: хорошие условия, неплохо платили, даже отдыхать брали с собой. Однажды я познакомилась с итальянцем. Это было в кафе, я сидела за столиком одна, и он попросил разрешения сесть на свободное место. Высокий, стройный мужчина слегка за сорок; густые волнистые волосы, небольшая седина на висках, красивые чёрные глаза, волевой подбородок, и (что было приятно) – никакой бравады, снобизма, даже слегка застенчив. Мы сразу понравились друг другу. Будто молния пробежала между нами. И вскоре он предложил выйти за него замуж. Я даже не представляла, что можно быть такой счастливой в браке, я люблю и любима. У него дружная большая семья; мы часто собираемся за общим столом, мне нравится итальянская кухня, они любят и умеют готовить. Правда, первое время я скучала по нашим супам. Супы в Италии очень густые, больше похожи на второе блюдо. Однажды я приготовила борщ по всем правилам, старалась… И что же вы думаете? Они понакидали туда хлеба. В общем, превратили мой борщ в какую-то тюрю. С тех пор я даже не пыталась привить им любовь к нашей кухне. А национальные блюда они готовят великолепно».
На минуту она замолчала, словно переводя дух, и продолжала: « Муж очень любит детей; мне он ничего не говорил, но я видела, как загорались его глаза, когда он играл со своими племянниками. Я понимала: чтобы сохранить семью, нужен совместный ребёнок. Страховки у меня нет, медицина в Италии дорогая, и я решила полететь на родину. Поговорю с врачами - может, ещё можно что-то сделать, чтобы я смогла иметь детей».
Я смотрела на женщину и видела, что она любит своего итальянца, но чувствовалась и боль в её глазах. Как встретят дома? Дети уже взрослые, поймут ли они её? Конечно, она следила за их судьбой, была в курсе событий, происходящих в их жизни, помогала материально. Но смогут ли они ее простить?
Вдруг раздался телефонный звонок. Она бойко с кем-то поговорила по-итальянски, а затем сказала: « Муж переживает: боится, что я останусь в России».
Мы ещё долго разговаривали; меня интересовало, как складываются судьбы наших людей, уезжающих за границу на заработки.
- Кому как повезёт. Много зависит от хозяев. Бывает, что обманывают, платят меньше, чем договаривались.Тяжело работать с больными: нужно терпеть их капризы. Многим из соотечественников, имеющих хорошее образование, работу приходится выполнять неквалифицированную, но всего тяжелее переносить снобизм хозяев. В общем, как и везде, немалую роль играет фортуна. Мне повезло, - продолжала она. - Я полюбила эту страну и этот народ, и они отплатили мне тем же.
Вскоре она вышла на своей станции.
Я смотрела ей вслед, и мне хотелось, чтобы у неё всё сложилось, чтоб поняли дети, и, с надеждой на счастье, вернулась в Италию. Конечно, не каждый бы решился на такой шаг, и я знаю, многие её осудят. Я видела, как нелегко дался ей этот выбор. Она любит своих детей, и, принимая решение, думала, в первую очередь, о них. Да к тому же у неё есть смягчающее обстоятельство – она встретила любовь, а это, поверьте, для разбитого сердца немало.
«Не судите, да не судимы будете», - с этим, я думаю, не поспоришь.

[Наталья Владимировна]

47

ДОРОГА

Его собака зарычал, устремив взгляд на густой ельник. Карабин соскользнул с плеча, и палец мгновенно очутился на курке. Они вышли - трое с такими же карабинами, наведёнными на него. Один пошёл навстречу, двое других стали заходить с боков.
- Ну, здорово, егерь! – их главарь остановился метрах в десяти. – Вот мы и встретились на узкой дорожке.
- Ты уж извини, Вепрь, здоровья тебе не желаю!
- Зря ты, Арсений, дружить с нами не хочешь. Нельмы и осетра в нашей речке всем хватит, не говоря уж о Лене, - тот поиграл оружием и, усмехнувшись, добавил. – Не пойму, зачем ты только в нашу глухомань припёрся.
- Здесь воздух чистый, - в голосе егеря не чувствовалось страха, и даже беспокойства. – Вас бы ещё отсюда убрать куда подальше.
- Зря ты так, Арсений, Зря! Ведь такой здоровый, молодой! Ещё и сорока нету. Люди тебя уважают. Знаю, бабу ты местную нашёл. Жил бы с ней да жил. И всего-то от тебя требуется – не путаться под ногами. Жаль!
Он подал какой-то знак и вскинул свой карабин. Но мгновением ранее егерь крикнул псу: «Фас!» и успел нажать курок.
Второй бандит выстрелил дважды. Пуля пробила Арсению плечо и застряла в грудной клетке, вторая – разорвала бок. Он упал, не выпуская оружия, выстрелил не целясь. В глазах потемнело. Но предсмертный вой пса ьна секунду привёл в чувство. Увидел, как третий бандит молотит прикладом по голове его Джека. И теряя сознание, выстрелил.
Юноша забежал в посёлок и бросился к местной больнице, которая одновременно была и поликлиникой, и аптекой:
- Тётя Света! – закричал он диким голосом. – Дядя Арсений умирает. Сейчас его привезут.
- Ты-ты, что?.. Кто?.. Где? – наконец, прейдя в себя, схватила чемоданчик с красным крестом и приказала. – Юра, беги к дяде Славе и всё расскажи ему. К тёте Наташе зайди.
Вячеслав был участковым. Услышав страшное известие, тут же бросился к своей «Ниве», кивнув парню на заднюю дверь. Охотников они встретили на полдороге.
- С Вепрем и его дружками он встретился, - сообщал подробности Василий, Юркин отец, помогая уложить раненого на заднее сиденья. – Арсений их всех троих уложил. Но и сам две пули получил, - и тяжело вздохнув, добавил:
- Слава, не выживет он. Одна пуля плечо пробила и где-то возле сердца застряла. Другая – в живот угодила.
Похоже, весь посёлок вышел из домов. Наталья, сдерживая слёзы, попросила занести раненого в свой дом. Медсестра на ходу пощупала пульс и приоткрыла веки.
- Что, что, Света? – слёзы потекли из глаз хозяйки.
- Надя, он не выживет, - и опустив голову, добавила, - даже, если бы лежал на операционном столе.
Она обняла рыдающую женщину и заплакала сама. Затем бросилась к чемоданчику, вытащила шприц и сделала умирающему укол.
Тот открыл глаза, через силу улыбнулся и погладил Наташе руку.
- Арсенюшка, родной мой! Ты только не умирай! - женщина встала на колени.
- Прости меня, родная! Хотел сделать тебя счастливой… Видишь, как всё вышло, - повернул голову в сторону медсестры. – Света, я всё понимаю. Сходи, позови отца Николая.
Женщина, опустив голову, выбежала. Арсений гладил Наталью по щеке, словно стараясь навечно запечатлеть любимый образ. Вдруг по его лицу скользнула тень.
- Наташа, в тумбочке, мой блокнот, - когда та достала, попросил:
- Там на первой страничке имя «Вадим» и номер телефона. Когда умру, позвони ему. И скажи, что я не держу на него зла.
- Арсений, что с тобой?! – в избу забежал высокий человек в рясе. – Ты держись! У нас с тобой столько дел незаконченных!
- Нет, Николай, не отпустит меня смерть. Прочти отходную. Попроси у Бога прощения за все мои грехи.
Священник посмотрел в глаза друга. Затем, повернувшись, попросил:
- Наталья, поставь перед его глазами икону.
Когда та выполнила просьбу, отец Николай поднёс к губам умирающего крест и стал читать «Отче наш». На лице Арсения появилась умиротворённая улыбка. Взгляд устремился к окошку, в котором виден кусочек голубого неба…
- Арсени-и-й!
У покойного не было родственников. Пять лет, как появился он в этом таёжном посёлке. Работать стал простым егерем. Справедливым был и честным. Зауважали его люди. Лишь бандит Вепрь со своими друзья, считающие себя хозяевами в округе, возненавидели новичка. И уговаривали его, и предупреждали. Не получилось. Решили встретиться, как говорится, на узенькой дорожке. Кровавая получилась встреча.
Лежит Арсений в деревянном гробу посреди комнаты. А люди всё идут и идут. Женщины не оставляют Наталью одну, утешить стараются. Да разве утешишь?
- Он, помните, позапрошлой весной моего Бореньку спас, - вспоминала соседка. - Сын с друзьями на льдинах катался и свалился в воду. Арсений, к счастью, рядом оказался, вытащил. Две версты бежал до посёлка. А Борька-то мой тогда пуда два весил, а то и более.
- А моего Василия он поймал, когда тот на нерест сети ставил. У него уже и рыбы мешка два рядом лежало. Отобрал и сети, и рыбу. Мой пришёл домой расстроенный. Говорит: посадят. Собрался и в тайгу смотался. А по вечеру Арсений приходит и рыбу его приносит. «На, - говорит - тётя Нина. Твой Василий долго по тайге мотаться будет. Вернётся, пусть ко мне придёт». Вернулся. Ох, и досталось ему от егеря нашего!.. Но отпустил, и даже сети вернул.
И не было конца воспоминаниям.
Вдруг привстала Наталья:
- Бабоньки, а он меня просил другу позвонить, - стала рыться в тумбочке. – Вот.
Набрала номер. Механический голос ответил: «Недостаточно средств на балансе».
- Как же так? У меня там пятнадцать рублей было, - Наталья растеряно посмотрела на подруг.
Одна из них тут же протянула свой. И вновь ответил голос механический.
- На мой, - протянула руку Светлана. – Я сегодня сотню положила.

***
Третий день в польской столице обсуждался этот грандиозный проект. Много заинтересованных лиц. А главное действующее лицо - Вадим Игоревич Павлов. Его проект, и основная прибыль будет его.
- Дима, организуй по-нормальному поесть, - приказал Павлов своему секретарю. – Всю ночь одни бутерброды жрали.
Вновь звонок. Достал свой «Даймонд Крипто». Опять незнакомый номер – третий за последние десять минут.
- Кому там делать нечего? – проворчал он и нажал зелёную кнопку.
- Вадим Игоревич, - подбежал к нему секретарь, – через час последнее заседание. Хотя всё уже ясно. Сейчас в Ваш номер принесут всё горяченькое.
- Идём, помыться ещё надо, - тут он вспомнил про телефон и раздражённо крикнул. – Вы кому звоните?
- Арсений умер. Просил передать, что не держит на вас зла.
- Что-о-о!

***
…Боль во всём теле, онемевшие ноги. Окровавленное лицо друга. Но он продолжает идти, сгибаясь под тяжестью. Автоматная очередь срезала ветки над головой. Упали. Боль отдалась во всём теле. Показались боевики.
- Арсений, уходи! У меня ноги перебиты. Вместе не выбраться.
- Помолчи, Вадя! Отобьёмся.
Отбились. Окровавленное лицо друга. Он продолжает идти, сгибаясь под тяжестью…

***
- Вадим Игоревич, Вадим Игоревич!
Секретарь тряс его за плечи. Он покрутил головой, пытаясь вернуться в реальность. Подбежал заместитель:
- Игорь, что случилось?
- Друг умер… Я уезжаю… Разбирайся сам…
Бросился к своему номеру. Остановился, посмотрел на телефон. Вызов закончен. Позвонил по последнему номеру:
- Я вас слушаю, - раздался женский голос.
- Где Арсений?
- У тёти Наташи.
- Город, где вы живёте.
- В Янске.
- Где он находится?
- На Лене, недалеко от Якутска.
Вадим убрал телефон и приказал стоящему рядом секретарю:
- Дима, узнай о посёлке Янске, который в Якутии. И как быстрее до него добраться.

***
Да, Сибирь - это не Москва! Вадим вышел из аэропорта небольшого городка с сумкой в руке. До этого Янска оставалось ещё километров сорок. Пассажиры (в основном, местные рабочие) направились к автобусу, а он - к двум одиноко стоящим таксистам:
- Мужики, до Янска…
- До Янска сейчас только на вездеходе можно добраться.
- Где они, эти вездеходы?
- «Пятихатка» и довезу.
- Поехали.
Дорога заняла пять минут. И вот он, вездеход. Рядом молодой водитель.
- До Янска добросишь? – подошел к нему Вадим. – Хорошо заплачу.
- Я не такси, - грубо ответил тот и, показав пальцем на будку, добавил. – Начальство там. К ним и обращайся.
В будке сидели два угрюмых мужика, и пили чай.
- Мне нужно срочно до Янска. Я заплачу.
- Нет! – отрезал один из них, даже не повернувшись, и продолжил чаепитие.
- Заплачу, сколько скажете.
- Я сказал: «Нет!» – наконец повернул голову, оглядел и с сарказмом спросил. – Что тебе, такому красивому, в нашей глуши понадобилось?
- У меня друг умер, Арсений Караваев.
Мужчина встал, подошёл к двери и крикнул:
- Женя, отвезёшь мужика до Янска. Он к Арсению на похороны. К его Наталье зайди, может, чем помочь надо.

***
Маленькое деревенское кладбище. Могилка, усыпанная еловыми ветками. Деревянный крест с небольшой фотографией. С которой на него смотрел друг.

***
…Боль во всём теле, онемевшие ноги. Окровавленное лицо друга. Но он продолжает идти, сгибаясь под тяжестью…

***

- Прости, Арсений!
Смахнул слезу, подступившую к глазам. Вытащил из сумки огромный букет белых гиацинтов и положил на зелёные еловые лапы. Достал бутылку коньяка, два хрустальных стакана. Наполнил до краев. Один поставил в зелень ветвей. Другой – выпил. Сел на сумку и, уронив голову на руки, заплакал.
- Ваш друг? – раздался голос.
- Да! - Вадим встал, кивнул головой, подошедшему священнику. – Лучший друг.
- Судя по белым гиацинтам, вина у Вас перед ним.
Вадим вновь кивнул головой. Священник сел на лежащее рядом бревно:
- Рассказывай! Душу свою облегчишь, – словно приказал приезжему и тяжело вздохнув, добавил. – Я ведь тоже ему другом был.
Прежде, чем рассказывать Вадим достал другую бутылку и наполнил стаканы:
- Давай, выпьем? Тебя, как звать?
- Меня - Николай? Давай! Пусть ему земля будет пухом.
С минуту посидели в тишине. Затем приезжий стал рассказывать:
- Мы с ним служили вместе. Во многих горячих точках побывали. В последнем бою все наши погибли. Мне ноги перебило. Арсений пять километров меня на себе по лесу тащил. На боевиков нарвались. Кое-как отбились. И он опять меня потащил.
Он рассказывал с улыбкой, хоть и грустной. Священник догадался, что здесь приезжий и сам не раз выручал Арсения. И его военная совесть чиста. Но вот на лице Вадима появилась грусть, и рассказ он продолжил, опустив голову:
- Вернулись на гражданку. И занялись бизнесом. Стали строить дороги, широкие и ровные. Были у нас кое-какие связи. Деньги на счету имелись – мы лет десять безвылазно воевали. Дела стремительно пошли в гору. Очень стремительно. Через пять лет уже миллионами ворочали. А дороги измерялись сотнями километров.
Он замолчал. Вновь налил коньяк в стаканы. Выпили. И он продолжил:
- Специфика строительства дорог такова, что они иногда неминуемо проходили через небольшие деревеньки и хутора. Самое простое решение вопроса – договориться с администрацией и построить жителям деревни, стоящей на пути дороги, многоэтажный дом. Вот только жители не всегда хотели покидать родные места.
Этим занимался Арсений. Чаще всего он находил приемлемое решение. В случае спора всегда был на стороне жителей. И нам приходилось менять проект, прибыль уменьшалась. Но Арсений оставался непреклонен. Прибыль его мало интересовала. Он всё делал ради блага людей.
В тот раз наша дорога проходила через деревню, которая, к тому же, была и каким-то историческим памятником. В эти дела я не вникал, ими занимался Арсений. Но тут сообщили, что его мать при смерти. Три месяца он пытался спасти свою маму. Но бесполезно.
А мне пришлось заниматься проблемой этой деревни. Я просто нашёл новый девятиэтажный дом и договорился с администрацией. Это обошлось мне в двадцать миллионов. Обходная дорога обошлась бы в сто.
Ко мне пришли представители их администрации, ещё люди из каких-то органов, чем-то недовольные. Я им в грубой форме объяснил, что в деревне сто пятьдесят дворов, а в новом доме, который я им отдаю, двести шестнадцать квартир.
Когда Арсений вернулся, на месте деревни шли дорожные работы. Он уехал, не сказав, куда, не взяв с собой даже денег. На его счёт продолжали поступать суммы, а я всё надеялся, что он вернётся.

***
Рассказ прервал рокот возвращающегося вездехода. Из него вышел водитель, поздоровался со священником. И разведя руки, обратился к приезжему:
- Вадим Игоревич, пора.
- Сейчас, - он проводил водителя взглядом до машины и, кивнув на сумку, сказал:
- Николай, поставьте ему памятник. Здесь хватит на любой, хоть из золота.
- Не надо, Вадим, - священник даже не посмотрел на деньги. – Пока не надо душу закрывать ни камешком, ни золотом. Она сорок дней по земле ходит. Затем и памятник поставим, и надпись выбьем, чтобы люди века хорошего человека помнили.

***
Вездеход бросало по бездорожью из стороны в сторону. Каждый толчок отдавался болью в голове. Вадим закрыл глаза.
…Боль во всём теле, онемевшие ноги. Окровавленное лицо друга. Но он продолжает идти, сгибаясь под тяжестью…

***
Открыл. В оконце ухабы и канавы, и нет им конца. И дальнейшая жизнь видится такой же, из канав и ухабов.
«Что, что, что делать? Как дальше жить? Зачем всё это богатство, роскошь? Живут же люди в этой глуши. Деньги их мало интересуют. И Арсений был таким. И оставил после себя имя доброе. Умру – никто обо мне не вспомнит. Не оставлю после себя ни доброго имени, ни славы доброй».
Закрыл глаза… Ухабы… Канавы…
И вдруг… Перед глазами возникла дорога, широкая и ровная - от Янска до самого Якутска.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

48

БОЕВАЯ ШЕСТЕРНЯ

У двери стояли звери,
Их убивали, они страдали.
Но оказалось, не звери – люди,
И их погубят за то, что любят…
Недетский стишок


Верь – что любят тебя,
Надейся – что любишь ты,
Люби - даже если не веришь
и не надеешься…
Фэн Чжуй


Раньше это был огромный двадцатиметровый памятник знаменитой пулеметной тачанке, установленный на околице небольшого шахтерского посёлка. После очередного ракетного обстрела взрывом снесло двух лошадей и бойцов вместе с пулемётом и тачанкой. Вот в голове оставшегося вздыбленного стального коня с распоротым боком и была оборудована снайперская позиция.

- Ты, Остап, сегодня с дальномером обживай левый глаз, а я займу правый. Классная лёжка, как сказал бы мой внучек. И тепло, и светло, и пули не кусают, - сказал старик по кличке Соболь, обматывая старой портянкой дуло винтовки.
- Почему «сказал бы», дед? – молодой помощник снайпера изолентой приматывал к дальномеру кусок картона, чтобы не было бликов от линзы.
- От нашего дома осталась только пятиметровая воронка. Таки дела, Остап, - со вздохом выдавил старик. – А мне остаётся теперь только мстить.
- А ты как же спасся? – парень прильнул к окулярам, осматривая окрестности.
- Козы выручили. Были у нас две дойные козочки, вот как раз в ту пору повёл я их на выгон, - дед Соболь аккуратно разложил патроны на второй портянке. – Я, Остап, подремлю чуток, чтоб глаза отдохнули, а ты за зелёнкой приглядывай. Третьего дня туда опять миномётный расчет пробрался. Пять мин успели выпустить, пока я их не убрал. И мне, правда, тогда досталось. Снайпер их прикрывал.
- Это когда Козыря убили?
- Ну, да. Лихой у меня был помощник. Третий он у меня был.
- Везёт тебе, дед.
- Это, паря, не везение. Бог меня охраняет, пока я зарок свой не исполню.
- Что за зарок?
- Поклялся я десятерых положить за каждого своего. Пока вот, видишь, на прикладе только двадцать шесть зарубок.
- Ну, тогда недолго тебе осталось.
- Не каркай. Я еще тебя переживу. Твоя родня, как? Живы?
- А я детдомовский. У меня только Крыська. Это жена моя, Кристина. Рожает сейчас.
- Уже родила? Кого?
- Не знаю. Три дня уже сидим с тобой здесь.
- А куда ты её рожать отправил?
- Да никуда. Здесь она, в нашем роддоме.
- Стоп. Так ты, что, ничего не знаешь?
- А что я должен знать?
- Так ведь тот минометный расчет, что я убрал три дня назад, все пять мин в больницу нашу уложил.
- Когда?
- Да говорю же тебе, три дня назад. Да не трясись ты так. Вот что паря. Я тут пока один управлюсь, а ты беги к своей Кристине, узнай, как там она.

***

Прямо перед первым кормлением миной выбило все стёкла в родильном отделении. Писк новорожденных заглушил вой сирены. Кристина увидела на пороге палаты шатающуюся медсестру в окровавленном халате, которая прижимала к себе обеими руками шесть крохотных свёртков.

- Беги в подвал, - только и успела прохрипеть она, медленно оседая на пол.

Убедившись, что медсестра мертва, Кристина собрала младенцев и спустилась по ступенькам вниз. Не раз уже по тревоге ей приходилось спускаться в подвал и она хорошо помнила, что оборудованные комнаты там слева, а справа служебные помещения.
Пройдя по освещённому коридору, девушка открыла первую же дверь слева и растерянно остановилась посредине помещения. Это была бойлерная, а не знакомая ей комната с лежаками в два яруса.

И в этот момент грохнул взрыв. С потолка посыпалась пыль и осколки лопнувшей лампочки.

Сзади хлопнула закрывшаяся дверь.

Кристина осторожно положила младенцев у стены и наощупь направилась к выходу. Дверь не поддалась ни на один сантиметр. И только тогда Кристина поняла, что грохот в коридоре был от рухнувшего там перекрытия.
Девушка зашаталась на ослабевших ногах и присела, размазывая по щекам хлынувшие слёзы. И тут же, как по команде заплакали все шесть свёртков.
Невольно Кристина вспомнила слова деда, старого фронтовика: «Война войной, внучка, а обед – по расписанию!». Она встала и, держась за стену, побрела к орущим младенцам.

Когда кормила последнего, в голове крутилась только одна мысль: «Когда нас спасут? Остап меня не бросит. Он обязательно меня отыщет».

Девушка уже поняла, что, кроме воды в баке, в бойлерной больше ничего нет. Запасы еды были только в оборудованных комнатах. А чем она будет кормить малышей завтра?

Пока детишки спали, Кристина напряженно прислушивалась к каждому шороху наверху. До самого вечера там стояла полная тишина.
Вскоре её напугал писк и шорох целого полчища крыс, привычно пришедших на водопой. Она до смерти боялась этих хвостатых зверьков, помня, как в детстве в детдоме к ней под одеяло забралась эта мерзкая вонючая тварь. И ещё ей вспомнились рассказы нянечек, которые, чтобы дети не лазили в подвал, пугали их сказками о том, что крысы объедают носы и уши у маленьких детей.
Кристина испуганно ощупала все шесть свёртков и облегчённо вздохнула. Носы у всех малышей были на месте. Она гладила их крохотные личики и всё пыталась определить, какая из трёх девочек её дочка. В темноте это было невозможно, но Кристя твёрдо верила, что один ребёночек точно её с Остапом. Чтобы обезопасить младенцев, она перенесла их на деревянную крышку бака и теперь кормила их, сидя на верхней ступеньке лестнички. По стенкам стального бака крысы точно не залезут.

Где Остап сейчас? За день до родов сказал, что его отправляют на позицию помощником снайпера. Кристина знала, как сильно он любит её и даже думать себе не позволяла, что они расстанутся. Ничто, даже смерть не сможет разлучить их! Так они поклялись друг другу. Неужели он не чувствует, как ей сейчас тяжело?
Первое время её мучил вопрос, как она могла перепутать двери и оказаться в бройлерной? Потом поняла, что просто спустилась в подвал с другого конца здания, и поворачивать ей надо было не налево, а направо. Тогда бы не было у неё никаких проблем ни с питанием, ни с проживанием. Она хорошо помнила полки, забитые консервами и бутылями с водой. Здесь же не было даже полок.
На третий день от острого голода у девушки стала кружиться голова. Молока всем малышам не хватало и их жалобный плач разрывал Кристине душу.
Нужно было срочно раздобыть еду. Но, как и, главное, где? Девушка обшарила в полной темноте все закоулки помещения и еще раз убедилась, что кроме полного бака воды, ничего съестного в бойлерной нет. Она нашла только кусочек душистого туалетного мыла на полочке возле крана. Крепко сжимая его в ладони, Кристина долго размышляла, можно ли его есть? Она помнила, что мыло делают из жира, но вот о съедобности ничего не знала. Решила не рисковать и использовать только для стирки пеленок.
Этот процесс отнимал у неё практически всё время. В подвале, несмотря на жаркое лето, было довольно прохладно, и Кристина боялась, что мокрые малыши могут простудиться и заболеть. Три сменные пеленки она сделала из своего халата, а стирала в ржавом ведре под краном. Воду сливала в крысиную нору, которую нащупала в углу помещения.
Крысам это очень не нравилось и они нахально бегали по помещению, отвратительно повизгивая.
На четвертый день, поняв, что крысы, это единственное её спасение, Кристина начала охоту на этих мерзких тварей. Оказалось, что одного решения их съесть очень мало. Поймать этих юрких зверьков ослабевшая девушка так и не смогла.
Сидя у стены и постоянно обшаривая недовольно попискивающие свертки, Кристина лихорадочно вспоминала все известные ей способы ловли крыс и мышей. В голову ничего не приходило, кроме капканов и отравленных зерен. Ни того, ни другого не было.
Девушка перебрала множество планов заманить хитрых зверьков в мышеловку, которой тоже не было. Решение пришло неожиданно, когда Кристина вылила воду в крысиную нору и выпустила ведро из ослабевших рук. Оно, перевернувшись, больно стукнуло краем по ступне.
Готовая мышеловка, оставалось только найти палочку под край и приманку. Щепку девушка оторвала от плинтуса, а вот с приманкой было туго. За кусочек вкусной еды Кристина сама полезла бы в любую мышеловку.
Но и здесь всё оказалось просто. Ощупывая ведро, девушка порезала палец об острый край. Через минуту она услышала крысиную возню возле ведра, где твари устроили драку за право лизнуть засохшую кровь.
Оторвав полоску от пояска халата, Кристина привязала его к щепке, подставленной под край ведра. Крысоловка готова! Выдавила на пол несколько капель из порезанного пальца и затаилась в углу, напряженно прислушиваясь.
Расчет оказался верным и уже через несколько минут Кристина срезала куском стекла шкуру с задушенной краем ведра крысы. Через час, доедая третью, ещё теплую тварь, девушка жалела только об одном, что нет возможности развести хоть маленький костерок. Весь следующий день прошёл в мечтах о жареных на вертеле крысах.

***

Остап растерянно озирался перед разрушенной до основания больницей. Ни единой живой души. Вокруг зияли черными дырами окон брошенные дома. Возле дымящегося крошева жалобно скулила худая, как велосипед, дворняжка.

- Ищешь кого, парень? – раздался голос позади него.
К нему, опираясь на костыль, брёл седой старец.

- Что молчишь? – дед присел на край бетонной плиты.
- Это, вот, такое дело, дедушка. Жена тут в роддоме была. Рожала.
- Понимаю. Что же ещё ей там делать? Все они рожают. Они рожают, а их убивают. Они снова рожают. Диалектика! Понимаешь?
- Дедушка, а где же все?
- Где? Увезли в Терновку. Подальше от фронта.
- Всех?
- Увезли? Нет. Кто выжил, тех увезли. Остальных похоронили.
- А роддом?
- А что, роддом? Сам видишь. Ровное место. Один фундамент. Там они, - дед поднял костыль к небу.

На кладбище Остап внимательно обследовал все надписи на свежих глиняных холмиках. Фамилии его любимой Кристины не нашёл и вернулся к разрушенной больнице.
Старца с костылем уже не было, только голодная дворняга, урча, копалась в дымящихся развалинах на месте роддома. Когда пёс пробегал мимо, Остапу показалось, что тот держит в пасти ручку младенца.

Он сбегал в сарай ближайшего дома и принёс лом. Подковырнув плиту, где только что копалась собака, Остап похолодел от ужаса. Под обломками лежало раздавленное тело младенца без руки!

Лом выпал из ослабевших рук парня. Ведь это мог быть и его ребенок!

Остап долго сидел на разломанных плитах, размышляя о судьбе Кристины. Несколько раз вскакивал, порываясь идти в соседнюю Терновку, но потом снова садился. Он не понимал, почему здесь не работают спасатели, и никто не разбирает завалы?

И тут его внимание опять привлекла шелудивая дворняжка, которая обнюхивала кучу щебня на месте роддома.
Остап осмотрел куски бетона, поковырял их ломом и внезапно понял, что куча прикрывает вход в подвал. Он приник ухом к бетонной плите перекрытия и долго прислушивался. Полная тишина. Но почему тогда собака не отходит от этого места? Значит, она что-то учуяла?
Кровь прихлынула парню к голове, когда он представил молодых мам, заваленных в подвале роддома. А если среди них и его Кристинка?
Остап схватил лом и начал лихорадочно выворачивать плиты, освобождая лестничный пролёт,
ведущий вниз.

Грохот падающих в коридоре камней Кристина услышала, когда Остап освободил от завала почти весь коридор. Она подняла ржавое ведро и из последних сил стала стучать в дверь.

Остап услышал эти стуки только, когда лом выпал из сбитых в кровь ладоней и он присел отдохнуть. Вот теперь он уже не сомневался, что принял правильное решение. Вскочив, парень обмотал стертые ладони оторванными полами рубашки и ожесточенно стал выворачивать оставшиеся до двери обломки плит.

***

Старый снайпер вздрогнул от шагов внутри укрытия и поднял винтовку.

- Фу, да это ты, Остап? Обзываться надо, ведь могу и пристрелить ненароком.
- Нельзя в меня стрелять, - заулыбался парень.
- Это почему?
- Я теперь многодетный отец! – гордо сказал Остап.
- Неужели твоя Крыська двойню родила?
- Бери выше, дед.
- Неужто - тройню?
- Опять не угадал. Шестеро! Три мальчика и три девочки. Вот. Таки дела, дед. Отвёз я их в Терновку, а сам назад, к тебе. Все, кого Кристина спасла, теперь наши дети.
- Так-то оно так, - задумчиво протянул старик. – А своего ребёночка нашли? Кого она родила?
- Говорила, что девочку, а вот какая из трёх наша, позже разберёмся.
- А что, бирочки на ручках не сохранились?
- Крыська говорит, что они в подвале потерялись, когда она их обтирала и пеленала. Да разберёмся, дед, что ты переживаешь? Я слышал, что сейчас делают генетический анализ. Вот после войны и сделаем.
- А вот этого, Остап, и не надо. Я ведь не зря про своего ребёночка спросил. Как узнаете, который ваш, остальные детишки станут вам чужие. Раз решили всех оставить, что ж, пусть навеки все будут родными. И мальчики тоже. Понял? Твоя Крыська это раньше тебя поняла, когда бирочки роддомовские потеряла.
- Да понял я, дед, понял. Я же потому и вернулся так быстро, как смог. Теперь мне вшестеро больше есть кого защищать.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

49

ТОВАР

Поздним вечером в метрах пяти за поселковой автобусной остановкой при-тормозила подержанная иномарка темного цвета. Задние габаритные огни призыв-но замигали в полумраке.
– Лорка, иди к машине, – подтолкнула в спину четырнадцатилетнюю дев-чонку худощавая женщина средних лет с испитым одутловатым лицом, – не видишь что ли, ждут!
– Не хочу я, мам, – брезгливо сморщилась девочка. – Это ж опять эти при-дурки, что прошлый раз…
– Иди давай и не вякай, – зашипела мамаша, занося над дочерью руку, – а то сейчас быстро волосенки-то повыдеру. Пшла вперед, дрянь, и морду, морду не корчь, улыбайся, шлюха подзаборная.
Девчонка, неумело виляя бедрами, медленно направилась к легковушке. По-равнявшись с передней дверцей, она облокотилась левой рукой о кабину и загляну-ла через приоткрытое ветровое стекло внутрь салона.
– Мы это, красавица, мы, – заготал ей в лицо короткостриженый амбал. – Мамаша здесь?
– На остановке, – кивнула девчонка.
– Тогда зови, разговор у нас до нее.
Лариса, облегченно вздохнув, пошагала обратно.
– Не нужна я им сегодня, – еле сдерживая радость, кинула матери дочка, – они тебя требуют.
– Зачем?
– А я по чем знаю.
Мамаша, вихляя задом, подошла к машине, растягивая свой рот в зовущей улыбке.
– Ты чего, мать, – грянули хохотом в машине, – никак соблазнить нас собра-лась, задницу чуть не вывихнула?
– А что, не нравлюсь? – кокетливо стрельнула опухшими глазками бабенка.
– Нет, не нравишься, стара для нас больно.
– Зато опытна.
– Это нам не интересно, мы и сами не мальчики, – перешел на серьезный тон амбал. – Прыгай назад, дело есть к тебе. Циклоп, открой даме дверцу, – повернулся он к здоровенному слюнявому детине, сидящему на заднем сиденье.
– Вот что, мать, – протянул бабе пачку «Веста» амбал, – начну конкретно. Лорка у тебя девка ништяк, но несвежая уже, а потому у нас к тебе сразу вопрос: посвежее что-нибудь есть?
Пьянчужка, сделав глубокую затяжку, хитро прищурилась.
– Есть то оно, может, оно и есть, да боюсь, не про вашу честь.
– Это почему? – возбужденно заелозили на сидениях трое кобелей, учуяв за-пах «клубнички».
– Думаю, денег у вас нет, чтобы купить такое удовольствие.
– Ну, мать, ты плохо о нас думаешь, – достал из бардачка бутылку водки ам-бал. – Выпьешь?
– Наливай, – вспыхнула глазами бабенка.
Опрокинув в себя целый стакан, она довольно крякнула и затянулась сигаре-той.
– Еще? – налил полстакана короткостриженый.
– Давай, – жадно выхватила у него посуду баба.
Через минуту пьянчужка начала разглагольствовать заплетающимся языком.
– А чегой-то вы Лариску мою обижаете? Несвежая, видите ли. Да ей всего-то четырнадцать. И все при ней. Может, изъян какой нашли? Врете, все у нее в поряд-ке. Или, может, дорого берем за товар, а? Стольник с одного – это дорого? Так и ва-лите, ищите дешевле.
– Мать, не шуми, в порядке твоя Лариска, в порядке, – похлопал пьянчужку по плечу амбал.
– Так чего ж вам тогда надо? – недоуменно уставилась на него бабенка.
– Ну, мать, совсем напилась, – загоготали бугаи. – Девочка нам нужна, де-воч-ка.
– А Лорка моя что, не девочка, что ли?
– Кончай, мать, придурять, все ты понимаешь. Нам натурально девочку надо.
– Сколько дадите?
– А сколько ей лет? – пустил слюну Циклоп.
– Двенадцать.
– Сто баксов.
– Чего?
– Сто долларов, мать.
– И десять бутылок водки, – икнула от радости бабенка.
– Заметано, – ощерился в улыбке амбал. – Где товар?
– Дома. А водка где?
– В багажнике.
– Запасливые, – довольно хохотнула пьянчужка.
– Ну что, едем?
– Счас, только Лорке наставления выдам.
Мамаша, пошатываясь, подошла к остановке.
– Лорка.
– Чего? – напряглась девчонка.
– Я по делу уезжаю, а ты смотри, чтоб без сотни домой и носа не показывала.
– Ну, мам, а если не будет никого?
– Никаких «если», без денег на порог не пущу.
Оставив машину во дворе бабенкиного дома и прихватив с собой водку, бу-гаи вошли в грязный полутемный коридор.
– Идите в кухню, – указала им на дверь пьянчужка, – я сейчас Леночку позо-ву.
Через пару минут мамаша за руку привела к гостям круглую розовощекую девчушку с голубыми любопытными глазами.
– Вот, Леночка, познакомься с хорошими людьми, – подтолкнула дочку к столу мамаша.
– Петя, – придуриваясь, поклонился ей амбал. – А это Саня, – показал он на пускающего слюни Циклопа. – А это Стасик, – кивнул в сторону водилы. – Мать, тащи закуску, выпьем за знакомство.
Бабенка радостно засуетилась возле стола, нарезая хлеб, огурцы и колбасу. Амбал Петя достал три бутылки водки, бутылку «Кагора» и высыпал на стол при-горшню шоколадных конфет.
– А это для Леночки, – плотоядно улыбнулся он девчушке. – Санек, разливай, – подмигнул амбал Циклопу.
Циклоп, сглотнув слюну и дрожа от возбуждения, разлил по стаканам спиртное.
– Это тебе, сладенькая, – протянул «Кагор» Леночке амбал.
С полчаса «хорошие» люди усиленно подливали вино девчушке и, убедив-шись, что ребенок дошел до нужной им кондиции, увели Леночку в комнату.
Около полуночи Лариса осторожно открыла входную дверь и чуть не упала, споткнувшись в темноте обо что-то. С пола раздалось невнятное мычание.
– Нажралась, свинья, – включив свет, брезгливо поморщилась Лариса, глядя на распластавшуюся у порога мать.
Переступив через неподвижное тело, девчонка тихо прошла на кухню. За столом, уронив голову в тарелку с огурцами, сладко посапывал Циклоп, улыбаясь чему-то во сне.
«Что он тут?» – удивилась Лариса, и вдруг сердце у нее неожиданно заколо-ло, а голову обдало жаром.
– Не может быть, – зажав в испуге рот, девчонка бросилась в комнату.
В комнате, развалившись на кровати, храпели еще двое, а между ними, обняв свои худые коленки и отрешенно глядя куда-то в угол, сидела заплаканная Леноч-ка.
– У-у, гады, подонки, – захлебнулась от ярости и боли Лариса.
Подойдя к кровати, она молча наклонилась к сестренке, продела руки ей под коленки и осторожно вынесла из комнаты. Одев Леночку, Лариса вышла с ней во двор.
– Подожди меня, я сейчас, – шепнула она всхлипывающей сестре, усадила ее на скамейку, и вернулась в дом.
Через несколько минут Лариса, открыла багажник иномарки, вытащила от-туда канистру бензина, подперла входную дверь лопатой, облила с четырех сторон стены, чужую машину и чиркнула спичкой.
– Все, – устало вздохнула она, глядя, как голодное пламя стремительно на-кинулось на дом. – Пусть теперь гуляют.