[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

30

НЕВОЛЬНЫЙ БИЗНЕС

Событие, которое я хочу описать, случилось летом 1964 года, а точнее в конце июля. Оно связано с первым моим опытом заработка денег, с бизнесом, как говорят сейчас. Лето было теплое, и год выдался грибным. Мать предложила мне поехать на пару недель к бабушке в деревню, и была удивлена тому, что я безропотно согласился. Деревня называлась Сологубовка и от городка, где мы жили, находилась всего в двадцати пяти километрах.
Я перешел в одиннадцатый класс и был как раз в том нигилистическом возрасте, когда отношения с родителями обостряются до предела. У меня появилась масса дел, которые представлялись значительно важнее дел семейных, и просьбы родителей часто встречали сопротивление с моей стороны. В этом случае мать, конечно, не знала, что у меня созрел важный план, связанный с деревней. По нему мне нужно было заработать на продаже грибов не менее ста рублей, а лучшие грибные места находились как раз рядом с деревней. Задача была непростой, ведь это приличные деньги, равные тогда средней месячной зарплате работающего человека, но я совсем не сомневался, что решу ее. Да и бабушку свою я любил и ездил к ней с особой охотой, совсем не связанной с прелестью жизни в деревне, хотя и это имело место быть, а именно с ней. Меня привлекало то, что в ней просматривался какой-то загадочный мир, существовавший задолго до меня.
Бабушка моя была маленькой, худенькой, одежда на ней всегда была сильно поношенная, но чистая и аккуратно надетая, непременные атрибуты – платочек на голове и передник. Излучала она какое-то спокойствие и умиротворение, которого в реальной жизни не было. Сейчас, много лет спустя, я понимаю, что меня почему-то завораживало соприкосновение с прошлым через ежедневное ритуальное чаепитие из старинного самовара на углях с обязательным присутствием подружки за столом и неспешным разговором о бытие и, иногда, о чудесах. Тогда мне их разговоры казались слишком бытовыми и наивными. Вот только сейчас я так не думаю. А еще, укладываясь спать, я каждый раз, как мне кажется, встречался с вечностью, через бабушкин иконостас, занимающий полстены, с постоянно горящей лампадкой, и ее благоговейным стоянием перед ним с лестовкой* в руках. Засыпал я всегда быстро под молитву бабушки и ее чуть слышное бормотание «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи поми ….».
Как же бедно и скудно жили мы в то время. Финансовых накоплений почти никто не имел, и жили от зарплаты до зарплаты, моя семья исключением не была. Правда, мой отец, который был большим для меня авторитетом, время от времени говорил о своем довольстве жизнью, объясняя тем, что мы жили лучше его родителей. Это меня успокаивало.
Незаметно для близких я превратился в юношу, начал заглядываться на девушек и страстно захотел ходить на танцы во Дворец культуры, но в той подростковой рвани, которую я тогда носил, это было невозможно. Я мечтал о костюме и приличной обуви, хотя бы туфлях чешской фирмы «Цебо». В начале лета специально съездил в Ленинград в гости к тете, чтобы походить по магазинам и прицениться. Оказалось, что как раз сто рублей помогли бы мне решить эту задачу. Конечно, до этого была попытка добыть нужную сумму у родителей, но они о моем желании прилично одеться и слушать не захотели. Ответ родителей был коротким и простым: «Заработаешь – одевайся, как хочешь».
Вот я и решил заработать. Приехав в деревню, первым делом уговорил своего давнего приятеля Шурку, белобрысого деревенского увальня годом младше меня, живущего в соседнем доме, составить мне компанию по торговле грибами. Набрать-то грибов проблем не было, но вот чтобы выгодно их продать, необходимо было ехать в Ленинград на Невский рынок, а это почти три часа дороги в один конец с двумя пересадками: автобус-электричка-трамвай. Чтобы нормально заработать, нужно было везти не менее как по две корзины каждому. Мы выработали такой план, с вечера набираем по корзине в лесу за речкой, а с рассветом набираем еще по одной в месте, которое я открыл только в прошлом году, и его еще никто не знал. Место это - на склоне холма, который тянется вдоль деревни. Леса на нем нет, а всего лишь мелкий осинничек, который издалека кажется обычным кустарником. В этом году на нем особенно много маленьких подосиновиков. Утренним семичасовым автобусом мы уже едем на вокзал.
Первые две наши поездки прошли без происшествий. На рынке я чувствовал себя как-то неловко и, стараясь продать грибы быстрее, кучки делал чуть больше, чем у конкурентов, которых на рынке было предостаточно. Мои две корзины уходили за час-полтора, может еще и потому, что сверху я клал молодые подосиновики, и выглядело это очень аппетитно. Шура немного жадничал, и мне приходилось его ждать, а иногда помогать.
Бабушка наказывала купить докторскую колбаску или конфеты-подушечки. От себя я каждый раз покупал бублики с маком, уж очень они были вкусными с топленым молоком. Все это я там же, у рынка, в магазинчиках и приобретал. Двухчасовым автобусом мы с Шуркой обычно уже возвращались. Бабушка меня всегда хвалила, а заработанные деньги аккуратно складывала в Красном углу, за иконкой Богородицы. В третью поездку случился небольшой инцидент, в общем-то, ерундовый, но почему-то болезненно мной воспринятый. Как всегда прошли через СЭС, заплатили за места. Только разложил на столе грибы по кучкам, как почувствовал на себе взгляд. Поднял голову - метрах в пяти от меня стоял пожилой интеллигентный мужчина в очках и как-то очень строго, не отрываясь, смотрел на меня. Потом быстро подошел и, размахивая пальцем правой руки буквально перед моим носом, громко произнес: «Это упущение ваших родителей!» Развернулся и пошел прочь.
Торговал я в этот раз совсем без настроения и в деревню возвращался без обычного энтузиазма. Приехав, первым делом пересчитал все заработанные деньги, их оказалось 74 рубля. Чтобы догнать до ста, необходимо было организовать еще одну поездку, а мне так почему-то этого не хотелось. Настроения не было даже идти на рыбалку, куда звал меня Шурка. После обеда я просто посидел с ним во дворе, поговорили, а потом пошел в дом и в спальне начал читать журналы. Вдруг слышу голос матери, она, должно быть, приехала вечерним автобусом. Понятно, расспрашивает бабушку обо мне. Я прислушался. Та старается, хвалит, рассказывает, как я помогал пилить и колоть дрова, носил из колодца воду и тут проговаривается, очевидно, желая представить меня в самом лучшем свете:
- Ты знаешь, Маша, заработал хорошие деньги!
Мать удивленно:
- Как? Где?
- В Питер ездит, грибы продает.
Я отложил журнал, насторожился, предполагая, что вот сейчас все кончится для меня плохо. Слышу голос матери:
- Грибов-то в этом году много, разве можно на них хорошо заработать. И сколько?
- Я знаю? Но пачка толстая.
- Не верю, мама, покажи?
Возникла пауза, и я, поняв, что бабушка сейчас отдаст мои деньги матери, встал и быстро зашел в гостиную. Мать стояла спиной ко мне и считала деньги, а бабушка, увидев меня, отвела глаза в сторону и стала поправлять скатерть на столе. Посчитав, со словами семьдесят четыре, мать начала деловито укладывать их в свою сумочку. Я невольно удивленно воскликнул:
- Это мои деньги! Зачем ты их забираешь?
Мать резко повернулась ко мне. В ее взгляде и позе была непонятная мне агрессия.
- Я тебя родила, кормлю и пою. Твоих денег здесь нет, ты сплошь мне должен и никогда не расплатишься.
Бабушка, всплеснула руками:
- Маша, что ж ты творишь?!
- А ты, мать, не вмешивайся. Я правильно говорю.
Свою мать я знал уже хорошо, поэтому не стал канючить, а просто пошел во двор, а потом к Шурке. Ему-то я вывалил все, разрядив свои эмоции. Деревня мне была уже не нужна, и на следующий день я уехал домой.
Удивительно, что моя проблема с костюмом и туфлями разрешилась буквально через два месяца. За лето я вырос на целых восемь сантиметров, и мне естественно надо было менять гардероб, а еще двоюродная сестра в конце октября выходила замуж и пригласила меня на свою свадьбу в Ленинград. Мать не могла допустить, чтобы я плохо выглядел в глазах ее родни, и вынуждена была прилично одеть меня.
В дальнейшем я понял очень важную вещь. В жизни безотказно работает закон, что если очень чего-то хочешь, то, приложив максимум возможных усилий, это что-то получишь обязательно.
В этом случае все завершилось удачно, но неприятное послевкусие от торговли в душе осталось. Видно бизнес противен моему природному естеству и мне казалось, что заниматься им мне никогда в жизни уже не доведется, но это только казалось. Пришли такие времена, что еще дважды совсем не по своей воле мне пришлось торговать.
Когда жизнь ставит вопрос о выживании семьи, мужчина пойдет почти на все, даже на противную ему работу. Так было и у меня с последующими двумя невольными занятия торговлей, ведь я уже имел небольшой опыт, и заранее чувствовал дискомфорт, вот только деваться было некуда. В начале 90-х годов, когда рубль обесценивался со страшной скоростью, часть предприятий расплачивалась за работу натуральным продуктом. Петрозаводский рыбоконсервный комбинат оплатил свой долг перед нашей организацией консервами, которыми нам выплатили зарплату, пришлось их продавать. Кстати, это оказалось несложно из-за пустых магазинов, хозяин товара договаривался с каким-то производством и привозил его прямо туда. Так поступил и я.
В этот же, страшный для страны и людей, период жизни, длившийся больше десятилетия, я как-то на целых полгода остался совсем без работы и вынужден был снова торговать. Этот случай оказался серьезным испытанием. Самым неприятным был совсем не процесс, хотя и он для меня малосимпатичен, а человеческая среда, в которой пришлось это время существовать, она, со своей монетарной и вещественной главной ценностью, была чуждая мне. Да и я в ней был чужой и непонятный, торговцы это чувствовали и несколько раз обували меня как лопушка. Финансовые потери переживал на удивление легко, должно быть потому, что трепетного отношения к деньгам у меня никогда не было.
Оглядываясь назад, с удивлением вижу что, не имея страсти к этой деятельности, и, не желая как-то в ней разбираться, я достойно вышел из всех ситуаций, ведь многие торговцы, находящиеся в поле моего зрения, прогорали полностью. Как-то продал целую машину украинского вина, не понимая того, что залез в зону компетенции винной мафии. Опытные торговцы смотрели на меня как на ненормального, и крутили при этом пальцем у виска. Не сомневаюсь в том, что кто-то свыше мне помогал, зная, что я это делаю не для обогащения, а просто хочу выжить. Слава Богу, что те времена прошли, как и все проходит в этой жизни. Вот только в памяти они время от времени зачем-то проявляются.

*Лестовка – четки для молитвы.

[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

31

ПОГРЕБ

Туристический автобус остановился в посёлке со странным названием Архипо-Осиповка. Из дверей высыпала пёстрая толпа отдыхающих.
- Вроде в Геленджик направлялись, - проворчала полная дама в шортах. – А заехали в какую-то дыру.
- На побережье Чёрного моря дыр не бывает, - вышедший за ней парень сладко потянулся и, оглянувшись, добавил. – Где ещё такую природу увидишь? Море, горы.
- А это что такое? - дама показала на огромный ажурный крест, возвышающийся на берегу.
- Туда мы и направимся, - громким голосом объявил экскурсовод.
- Сергей Иванович, а что мы там делать будем? – красивая молодая девушка, судя по улыбке, думала о чём-то другом.
- Узнаете, всё узнаете.

К кресту вела асфальтированная дорожка, упирающаяся в каменные ступени. Забравшись по ним, отдыхающие увидели … Конечно же, море. Они стояли на крутом валу и любовались искрящимися на солнце волнами.
- И долго мы здесь стоять будем, - проворчала всё та же дама. – Что здесь интересного? Кругом какие-то развалины.
- «Семьдесят седьмого пехотного Тенгинского Его Императорского Высочества Великого Князя Алексея Александровича полка рядовому Архипу Осипову, погибшему во славу русского оружия двадцать второго марта тысяча восемьсот сорокового года в укрепление Михайловском, на месте которого сооружен сей памятник», - прочитал один из мужчин надпись на кресте.
Все повернули головы к экскурсоводу.
- Обязательно расскажу, просто не могу не рассказать, - он загадочно оглядел группу. – Кто служил в армии, знает, что героев навечно оставляют в списке части.
- Но ведь это…, - молодой парень показал на памятник, - тысяча восемьсот сороковой год?
- Вот именно! С подвига Архипа Осипова и пошла эта традиция.
Пожилой экскурсовод задумался. Нет, он знал об этом подвиге всё, но каждый раз, рассказывая эту историю, пожилой человек вновь и вновь переживал эпизод из далёкого прошлого нашей Родины. Он знал каждый камень в этой крепости. Как вели себя герой повествования, и где находился тот самый погреб.

- Ваше высокоблагородие, обоз прибыл, - доложил, забежавший подпоручик Бубнов.
- Что привезли? – комендант крепости штабс-капитан Николай Константинович Лико встал из-за стола и направился к выходу.
- В основном порох. Очень много.
- Порох – есть, а пушек – нет, - криво усмехнулся штабс-капитан.
- Привезут и пушки, Николай Константинович.
- Привезут, привезут, - проворчал комендант. – Горцы форт Лазарева взяли совсем без сопротивления, по причине, что не достроен был. Как и у нас. И укрепление Вельяминовское захватили.
Штабс-капитан в сопровождении своего адъютанта корнета Рощина и подпоручика взобрался на вал. Оглядел прибывший обоз.
- Подпоручик, немедленно приступите к разгрузке. Если кто во время работы вздумает закурить, расстреляю. Погреб после разгрузки закрыть на замок. Ключ лично мне передадите. Выполняйте! – начальник крепости повернулся к адъютанту и приказал. - Прапорщика Горюнова ко мне!

- Ваше высокоблагородие, прибыл по вашему приказанию, - раздался через минуту за спиной голос другого офицера.
- Прапорщик, слушай меня! У нас в гарнизоне много больных, нет пушек и мы не в состоянии держать круговую оборону…
- Ваше высокоблагородие, да мы…, - перебил командира прапорщик.
- Помолчи Горюнов! Надо нашу крепость разделить рвом на две части. Тогда с вала можно будет обстреливать тыльную сторону главной ограды. Сразу после разгрузки начинай работы. За неделю должен управиться. Пригласи ко мне начальника обоза.
Разговор с начальником обоза настроения не добавил. Пушки начнут поступать не ранее, чем через месяц. По одной. Так и за год его форт в неприступную крепость не превратится.

Словно на пороховой бочке провел гарнизон следующие две недели, в прямом и в переносном смысле. Полный погреб пороха, но нет пушек. И неизвестность, постоянное ожидание удара. Крепость, хоть и считалась небольшой, но размером была с деревню, и неизвестно, откуда будет нанесен удар. Но, когда-то они нападут – это неизбежно.
И вот началось:
- Николай Константинович, Захид прибыл, - шепнул на ухо зашедший офицер.
- Немедленно ко мне!
Захид был черкесом, но в кровной мести со своим знатным сородичем Джебраилом погибла вся его родня, и остался один путь, перейти на сторону русских. Он должен отомстить Джебраилу.
- Заходи Захид, - начальник крепости усадил черкеса за стол, словно дорогого гостя. – Раздели со мной обед.
Не терпелось узнать, какие вести принёс лазутчик, но гостеприимство, прежде всего. Сохраняя спокойствие, дождался окончания трапезы, и лишь затем кивнул головой.
- Командир, они собираются напасть на тебя, - стал сообщать сведения лазутчик, от которых мороз пробирал по коже. – Их несколько тысяч. Вы все будите убиты, они не пощадят никого.

Собрал Николай Константинович всех офицеров объявил им об угрожающей опасности, напомнил о присяге Царю и Отечеству и данном обещании генералу Раевскому: не сдаваться. Все понимали, в живых горцы их не оставят, но каждый был готов драться до последней капли крови.
Отпустив офицеров, штабс-капитан приказал своему адъютанту:
- Пригласи ко мне Архипа Осипова!
Молодой корнет удивлённо вскинул глаза. Архип Осипов нижний чин, рядовой, и вдруг: «Пригласи!» Удивление длилось лишь секунду, и юноша бросился исполнять приказ.

Долго беседовал Николай Константинович наедине с простым рядовым Архипом Осиповым. Когда тот вышел, Лико приказал адъютанту собрать всех защитников крепости, кроме дозорных.

Собрались, и в их глазах была решимость. Они постоянно видели своего доблестного командира проводящим бессонные ночи на валах и были готовы вместе с ним умереть за Веру, Царя и Отечество.
- Солдаты, у нас нет другого выхода, из угрожающего нам положения, как встретиться в бою с врагами, и принять честную смерть с оружием в руках, - голос его звучал твёрдо и решительно.
Когда командир замолчал, вперёд вышел иеромонах отец Паисий, делящий с солдатами, все тяготы воинской жизни. Сейчас, устремив свой ясный взгляд к небу, он стал читать молитву на подвиг ратный простым доступным языком:

Владыке Побед, Предводителю Воинов
Клятву даю защищать свою Родину,
Землю беречь от врагов и несчастий,
Мир защищать от зловредных напастей.

Великий Бог-Отец, прими в свою Рать.
Клянусь Твою Волю в себе воплощать.
Достойно и честно на битву идти,
Нет нежити места в пределах Земли.

В сражении доблестно Жизнь защищать.
Врага без пощады уничтожать.
А если в той битве суровой паду,
Прошу, Бог-Отец, прими Душу мою.

Чтоб вновь воплотившись в пределах Земли,
Под знаменем Бога в сраженье идти.
Пусть мечется мразь, не видать ей пощады.
Возмездия гром лучше всякой услады.

Победа – награда за храбрость и смелость.
Быть Воином Бога – Великое Дело.

Просветлели взоры солдат, стали готовиться к подвигу ратному. А если придётся, то встретить по-христиански и смерть: исповедались, причастились, оделись в чистое белье, почистили мундиры.

Началось всё рано утром. К начальнику караула Харитону Комлеву забежал часовой:
- Господин фельдфебель, горцы!
- Доложи их высокоблагородию штабс-капитану.
Через минуту Комлев был на валу. Дружно раздались выстрелы. Трудно не попасть из ружья в многочисленную плохо организованную толпу. Почти после каждого выстрела, кто-то из нападавших падал, но горцы упорно продвигались вперед. К валу подбегали новые и новые защитники, сразу вступавшие в бой, и лишь когда всё пространство перед стеной покрылось мёртвыми телами, горцы отступили.
Передышка длилась недолго и вот уже следующая волна озверевших мятежников бросилась на штурм с сабли наголо. Вновь выстрелы, поражающие неприятеля. Черкесы упрямо шли на штурм и вдруг ружейные выстрелы стихли.
Тут перед горцами, словно из-под земли, появились русские с примкнутыми штыками во главе с поручиком Краусгольдом. Он был кузеном штабс-капитана Лико, и обоим братьям страх не был ведом. И враг отступил.
Но вот третья атака. Стоявший на валу Николай Константинович понял всё. Мало того, что численность атакующих измерялась тысячами, но позади была конница. Нет, для штурма конные были бесполезны. Они для того, что бы преследовать и рубить всех, кто повернет вспять. Одолев своей многочисленностью защитников гарнизон, горцы оттеснили их с трех сторон к завалам.

Лико дрался, и когда черкесская сабля рассекла грудь, и когда пуля пробила плечо, командир не мог показать свою слабость перед своими подчиненными. Упал лишь, когда вторая пуля раздробила ногу. Понял, что пришёл его смертный час. А озверевшие мятежники продолжают заливать форт русской кровью.
- Корнет, позови Архипа Осипова, он возле погреба, - грудь под окровавленным мундиром порывисто вздымалась.
- Николай Константинович…
- Сынок, приведи Осипова!
Прибежавший солдат наклонился над умирающим командиром.
- Архип, - прошептал тот. – Ты должен это сделать.
- Я сделаю, клянусь вам! – твердо произнёс рядовой Осипов и, повернувшись к друзьям, добавил. - Пора, братцы! Кто останется жив — помните моё дело. И пусть хоть крест поставят на моей могилке, небольшой деревянный.
- Иди, родной, иди! – улыбнулся ему вослед командир.

Солдат подбежал к иеромонаху, встал на колени:
- Благослови, батюшка, на подвиг ратный!
А времени совсем не оставалось, враги кругом. Осенил отец Паисий крестным знаменем солдата и протянул свой крест. Поцеловал его Архип и бросился к погребу, схватив по дороге горящий факел.
Кругом бочки с порохом, в два ряда стоящие. Прошёл солдат в самую средину погреба и ударил саблей по одной из них, посыпался порох струйкой, образовывая на полу кучку.
«Словно в детстве на речке, - подставив под струю ладошку, вспомнил Архип то далёкое время. – Возьмёшь в пригоршню теплый песок и сыплешь себе на ноги. Небо ясное и солнышко светит, жаворонок поёт, а перед тобой речка тихая, медленная. И папа с мамой живы».
Раздались удары в двери, гортанная брань горцев.
- Вон он! - злобно крикнул один из них.
- В сражении доблестно жизнь защищать. Врага без пощады уничтожать, - с улыбкой на лице читал Архип молитву. - А если в той битве суровой паду, прошу, Бог-Отец, прими Душу мою.
- Неверный, ты издеваешься, - раздался грозный окрик. – Сейчас пожалеешь, что на свет родился.
С перекошенными от злобы лицами, мятежники бросились к солдату и… застыли в ужасе. Они увидели сыплющийся из верхней бочки порох и летящий к пороху зажженный факел.

Военный министр Александр Иванович Чернышев зашел в кабинет императора.
- Разрешите, ваше величество?
- Заходи! – кивнул Николай Павлович.
- Генерал Раевский представил подлинные показания о гибели защитников крепости Михайловское.
Император взял папку, скользнул взглядом по первой странице. Удивленно покачал головой и стал с большим вниманием читать. Военный министр терпеливо ждал. Прочитав, Николай Павлович ещё долго сидел, задумавшись, затем приказал:
- Представьте Николая Константиновича Лико и рядового Осипова к наградам. Кроме того, родственники защитников Михайловского укрепления должны пожизненно получать пенсии, хорошие пенсии, - увидев, что министр, что-то хочет спросить, спросил сам. - Вам ясно Александр Иванович?
- Ваше величество, у рядового Осипова нет семьи, сирота.
Император вновь задумался, по его суровому лицу невозможно определить, о чём он размышляет, затем, словно продолжая думать, произнёс:
- Не должно так быть, чтобы человек, совершивший столь великий подвиг, был забыт. Имя рядового Осипова должно навсегда остаться в памяти потомков. Вам понятно? Это приказ. О выполнении доложить!

Приказ номер семьдесят девять военного министра Александра Ивановича Чернышева:
«Обрекая себя на столь славную смерть, он просил только товарищей помнить его дело, если кто-либо из них останется в живых. Это желание Осипова исполнилось. Государь Император почтил заслуги доблестных защитников Михайловского укрепления в оставленных ими семействах. Для увековечения же памяти о достохвальном подвиге рядового Архипа Осипова, который семейства не имел, Его Императорское Величество высочайше повелеть соизволил сохранить навсегда имя его в списках первой гренадерской роты Тенгинского пехотного полка, считая его первым рядовым, и на всех перекличках при спросе этого имени первому за ним рядовому отвечать: «Погиб во славу русского оружия в Михайловском укреплении»».

- На месте взорванного укрепления стоит этот крест. Он появился в тысяча восемьсот семьдесят шестом году по инициативе Главнокомандующего великого князя Михаила Николаевича, который повелел поставить его таких размеров и на таком месте, чтобы был виден с судов, проходящих у берега. А в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году станица по просьбе жителей была переименована в Архипо-Осиповскую.
Экскурсовод замолчал. Долго молчали и отдыхающие. Перед глазами у всех стоял рядовой Осипов с горящим факелом, кругом бочки с порохом. И каждый представлял себя на его месте.

[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

32

ПОДАРОК

С приближением Наташиного пятидесятилетнего юбилея сын стал настойчиво звать родителей приехать к нему в дальний гарнизон, в котором они ещё ни разу не были. Написав заявление директору школы, чтобы в каникулярное время классного руководителя отпустили на неделю в отпуск за свой счёт, женщина стала собираться в дорогу. Но ехать пришлось одной: муж не смог. Он работал главным архитектором, а в ближайшие дни была сдача важного проекта.
Почти сутки ушли на дорогу: поезд… самолёт… военный ГАЗик… Но усталость улетучилась от радости при встрече с сыном. Потрясающая красота сибирской природы, захватывающие дух просторы, тайга и чистый воздух поразили женщину.
– У меня для тебя сюрприз. Вернее, два, – сказал сын, когда они вошли в квартиру.
– Какие такие сюрпризы?
Наташа посмотрела на него с удивлением.
– Если расскажу, что ж это за сюрпризы будут? – улыбнулся Андрей и неожиданно подхватил мать на руки и закружил по комнате. Наташа засмущалась от неожиданности и запричитала:
– Отпусти… отпусти… Сынуля, ведь тяжело… Надорвёшься…
– Да ты что, мама! Ты у меня совсем лёгкая, как пушинка.
И действительно: Наташа сохранила и фигуру, и стройность, как в молодости. А сравнение с пушинкой сразу всколыхнуло память и вернуло в детство: перед взрослым молодым мужчиной стояла маленькая девочка.
…Минуты общения с отцом были редки. Поэтому Наташа очень скучала по нему и в те дни, когда он всё-таки был дома, ходила за отцом по пятам, ловя любой момент, чтобы побыть рядом. Отец был очень начитанным, грамотным человеком (сколько интересных книжек он всегда покупал для дочки!) и педантичным во всём, начиная от выглаженной формы и гражданской одежды и заканчивая порядком в сарае, где каждый болтик и каждая гаечка лежали в коробочках в определённом месте. Многие сослуживцы, соседи и друзья ценили это качество, которое помогало лётчику и в военном деле. А какими интересными и удивительными были рассказы отца о красоте нашей Земли, увиденной с высоты, об ощущении свободы в небе и о полётах в разное время суток!
…Наташка летала во сне. Как это было здорово! Тело становилось невесомым, словно пушинка, и поднималось вверх, где было много света и тепла. Удивительно, но почему-то ощущение полёта ей было знакомо. Откуда – она не знала, но испытывала изумительное блаженство. А вот когда просыпалась, это чувство уходило. Казалось, будто что-то тяжёлое придавливало к кровати. Хотя иногда, катаясь на больших качелях-лодочках в городском парке, девчушка испытывала нечто похожее: вверх – вдох, вниз – выдох и лёгкость… Вдох… Выдох… А с зажмуренными глазами, крепко держась за железные поручни, ощущала, как ветерок то треплет, то гладит волосы и солнечные лучи ласкают нежную детскую кожу. Вот и появлялось снова знакомое ощущение парения. Может, она и в самом деле в прошлой жизни ангелом была, как говорила бабушка? Да ещё и добавляла, что наши души по ночам покидают бренное тело и гуляют по Вселенной. Чудно́!
Наташке не хватало родительской заботы и общения: мама посменно работала на трикотажной фабрике и, когда была дома, постоянно хлопотала на кухне или занималась уборкой квартиры, а отец, военный лётчик, то отдыхал «до или после» полётов, то был на службе. Поэтому девочка часто была предоставлена сама себе. Все эмоции – переживания с радостями, восхищения с разочарованиями – перемешивались, сливались и растворялись в её внутреннем, закрытом для других мире. Но иногда в жизни Наташки случались и праздничные дни. Они не были связаны с календарными датами, например, Международным женским днём или Днём Великого Октября. Нет, это были дни, когда у Наташки поднималась температура и от боли раскалывалась голова. Почти все знакомые ребята то ангину подхватывали, то обычную простуду, а у неё всегда была одна и та же странная болезнь – воспаление среднего уха. Вот в этот момент и появлялось время для общения с родными.
– А где это среднее ухо? – допытывалась она то у доктора, то у мамы. – Вот посмотрите, у меня их только два – левое и правое, – и дотрагивалась руками до ушей.
Сложно было объяснить ребёнку, что среднее ухо находится внутри, потому там и стучат «маленькие молоточки», требуя срочно принять меры.
– А какие они, эти молоточки? – переспрашивала через боль Наташка у мамы, которая брала больничный, чтобы как следует пролечить дочку.
– Маленькие-маленькие, как лапки у стрекозы, – улыбаясь, отвечала мама и специальной синей лампой прогревала дочке уши либо ставила спиртовой компресс. Заботливо и нежно поглаживая малышку, рассказывала что-то интересное. Но они так и не могли по-настоящему насладиться общением: после прогревания боль понемногу отступала, и в завязанном на голове шерстяном платочке Наташка наконец-то засыпала. Подрастая, девочка чаще помогала маме на кухне, поэтому и доверительных разговоров становилось уже больше.
Когда Наташе было девять лет, отца направили в длительную командировку для испытания самолётов новой серии в условиях Севера. Через два месяца на пороге их квартиры появились командир полка с замполитом со страшным известием о его гибели. Наташа не приняла эту новость: папа в её мыслях был живой, где-то жил далеко и всё так же продолжал летать. А позже появилась навязчивая мысль: «Вот вырасту и обязательно буду летать».
– Да что ж ты себе надумала! – сокрушалась бабушка, которая стала чаще приезжать из далёкого южного городка. – Да и девочек в военное училище не принимают.
– А я в кино видела, как летали женщины. Их ещё «ночными ведьмами» называли, – пыталась доказать внучка.
– Так это в войну было, а сейчас мирное время. Вон, лучше хорошо занимайся в музыкальной школе – учительницей будешь.
Наташа не спорила с бабушкой. Зачем? Она лучше потом всем докажет, что должна была заменить отца, пойти по его стопам. Вот поэтому непроизвольно прислушивалась к звукам взлетающих с аэродрома МИГов. Девчонке нравилось наблюдать за их кульбитами в воздухе (в военном городке аэродром находился рядом).
Ночные Наташкины «полёты» продолжались, но почему-то после смерти отца изменились по содержанию. Постоянно стал сниться один и тот же сон в разных интерпретациях: она выходит на балкон их квартиры на пятом этаже, берётся за перила – и в этот момент под ногами вдруг начинает разрушаться плита. Сердце учащённо бьётся, и Наташка, несмотря на лёгкость в теле, с кусками бетона падает вниз, боясь упасть на землю... В какой-то момент девчонка просыпалась. Тревожными были те ощущения, а взрослые говорили: «Это ты растёшь».
«Мечты, мечты! Где ваши взлёты душевных бурь, сердечных мук, идей космических полёты, волшебной флейты сладкий звук?» Реальность заставила забыть о профессии лётчика. В выпускном классе пришлось определяться, куда поступать. После окончания педагогического института Наташа по распределению уехала преподавать язык и литературу в соседнюю область, где познакомилась с будущим отцом своих детей. Молодой человек чем-то напоминал папу и по характеру был покладистым и добродушным. С головой окунувшись в семейную жизнь и работу, которая отнимала много времени на подготовку к урокам и проверку тетрадей, женщина уже совсем редко вспоминала детские фантазии, да и те странные сны больше не снились. Но в поле, на берегу реки или моря сила, красота, необъятность простора и высоты влекли к себе всегда: она ощущала себя частичкой божественной природы. Иногда, вечерами, Наташа тихонько выходила из квартиры и долго смотрела на звёздное небо: оно было так притягательно! А порой, увидев телесюжеты об армейской жизни и репортажи с военных парадов, представляла себя за штурвалом самолёта.
Дочки-близнецы выросли и выпорхнули из родительского гнезда, а сын Андрей пошёл по стопам деда. При встречах или по телефону Наташа, кроме обычных бытовых вопросов, очень подробно расспрашивала его об ощущениях при взлётах-посадках, о самом полёте и пыталась сравнить с ездой в машине на скорости (водила она неплохо уже около двадцати лет). Тот, смеясь, соглашался, что какое-то подобие свободы и драйва, конечно же присутствует. Наташа радовалась, что хоть её родная кровинушка ощущает эту энергию, страсть и понимает маму, которая однажды поделилась с ним своими детскими иллюзиями…
Однажды она посмотрела фильм «Мне бы в небо». Один из героев размышлял о буднях большинства людей, живущих по стереотипам, когда вечерами, придя с работы, они интересуются у домочадцев, как прошёл их день, а ночью идут спать. А в это время на небе «зажгутся бесчисленные звёзды. Но одна звезда засияет намного ярче остальных. Там будет пролетать заветная мечта». После этих слов что-то необъяснимое нахлынуло горячей волной и женщина расплакалась. Спустя месяц в новостях прозвучала информация о принятом Министерством обороны решении о поступлении в военное училище девушек. В груди сжался какой-то комок, и появилось чувство разочарования. «Ну почему раньше нельзя было? Почему?.. Уже поздно что-то менять. Получается, я предала свою мечту…»
Голос сына вернул из воспоминаний в реальность.
– Всё, я побежал. Ты располагайся, мамочка, и отдыхай. До вечера.
Андрей поцеловал мать и ушёл. Наташа прилегла на диван, но сна не было: многочисленные впечатления и не давали никак расслабиться. Полежав час, она встала и решила разобрать чемодан. Достала из шкафа плечики, повесила на них платья и убрала на место. Осмотревшись вокруг, вздохнула, отметив про себя, что в однокомнатной холостяцкой квартире не хватает женской руки. Потом отнесла коробку с вкусными гостинцами на кухню и занялась ужином. Ей хотелось побаловать своё дитя чем-нибудь домашним. Наташа не заметила, как пролетело время. Звонок в дверь оторвал её от плиты. На пороге стояли сын и незнакомая худенькая голубоглазая девушка.
– Мам! Познакомься. Это Вероника, моя будущая жена. Неделю назад мы подали заявление в ЗАГС.
Вот это был сюрприз! Улыбнувшись, женщина представилась:
– Наталья Владимировна. Проходите, Вероника. Я почти приготовила ужин. Осталось немного. И если вы мне поможете, то справимся мигом. Вот и посидим вместе, отпразднуем такое важное событие.
Да… Умеет сын удивлять. Ну хоть бы намекнул, а то ведь она без подарков для такого случая!
– Сын! Ну почему…
– Так я же знаю, что ты начнёшь суетиться, переживать… А зачем?! Жаль, что отца не отпустили. Но ничего: мы скоро в гости приедем, познакомимся. Да, любимая?
Вероника кивнула головой. Наташа любовалась парой и радовалась, глядя на них. Скоро сыну будет тридцать, давно пора о семье подумать.
После ужина они ещё пообщались часа полтора, и, проводив Веронику домой, сын предупредил маму, что завтра она должна быть готова ещё к одному сюрпризу.
– Я уже начинаю волноваться, чем ты хочешь очередным удивить, –сказала Наташа. – Это, надеюсь, тоже приятной новостью будет?
– Уверен, что должно понравиться. А теперь – спать.
…Позавтракали быстро. Надев под куртку спортивный костюм (об этом попросил сын) и вязаный беретик на голову, Наташа следом за Андреем вышла из дома. Солнце только-только поднялось, освещая изумрудную тайгу, которую украшали, как вышитой тесьмой, полосы лиственных деревьев в красно-жёлтых платьях. Розовые перистые облака нарядили небосвод. «Боже, какая чудесная картина осеннего утра!» – мысленно отметила женщина.
Прохладный воздух наполнял лёгкие свежестью, идти было легко. Метров через восемьсот они остановились около проходной, где на посту стоял солдат. Отдав честь, он пропустил их дальше. Ещё метров через двести мать с сыном оказались на аэродроме, где в ряд расположились современные МиГи. Детские впечатления снова всплыли в памяти, и, разволновавшись, Наташа даже остановилась, просто не смогла дальше идти.
– Андрюша, ты на таких летаешь?
– Да, мама, на одном из них. Но сейчас нам надо немного дальше. Пойдём.
За небольшими строениями стоял ангар, из которого виднелся небольшой одномоторный двухместный самолётик. Около него суетился невысокий седовласый мужчина.
– Познакомься, мама. Это Сергей Иванович, потрясающий человек! Самый лучший штурман нашей страны…
– Ну… Андрей... ты меня совсем уж расписал… – смущённо перебил мужчина.
– Нет, это правда. Представь, мам, что Сергея Ивановича списали по здоровью после Афгана, а он не может жить без неба. – Наташа с любопытством смотрела на бывшего штурмана. – Вот он и организовал школу юного лётчика у нас в части и обучает молодёжь. Таких влюблённых в небо – единицы. Поверь!
– Да ладно. Ты бы лучше сказал, как звать эту молодую и красивую женщину, – спросил Сергей Иванович.
– Ой, извините, не представил: Наталья Владимировна, моя мама. Вот теперь и второй сюрприз для тебя, – посмотрев на мать с хитринкой в глазах, сказал сын. – Немного теории – и через день ты полетишь на этом самолёте.
Наташа испугано глянула на сына:
– Я?! На самолёте?! Ты шутишь? Это невозможно!
– Мам! Если это невозможно – это обязательно нужно сделать.
Это была любимая цитата сына ещё с подросткового возраста. Только так он добивался любой цели.
– Я не знаю… Не могу… Боюсь…
– А как же твоя мечта? Неужели откажешься, когда она вот, рядом?
Мужчины смотрели на неё в ожидании ответа. Что творилось в душе у Наташи, передать было сложно: самые разные чувства (от удивления до страха) взрывались в груди, перемешивались, и ей казалось, что ещё немного и она упадёт обморок. Учащённо билось сердце. Терзали сомнения, но то – давнее! – желание настойчиво убеждало действовать. И Наташа – неожиданно для себя! – согласилась…
Как же прав был Пауло Коэльо: «Никогда не отказывайся от своей мечты»!

[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

33

ТОПОТ

И на голой черной вербе
Луч холодный не дрожит.
Блещет небо, догорая,
Как волшебная земля,
Как потерянного рая
Недоступные поля.
Д.Мережковский

Все говорили (сначала шепотом, а затем- бойчее, вслух), что после болезни Сенин стал другим. Не особо изменившись внешне – тот же густой ежик подстриженных волос, те же полупрозрачные в проголубь глаза, вислый нос и впалые щеки – внутренне он словно повернулся в три четверти. Так бывает, когда человек стоит на пороге и, чуть-чуть развернувшись в сторону двери, собирается уходить. Но что-то задерживает его: необходимость ли последнего жеста, слова ли…»Ну, я пошел», - и уже занесена нога через порог, но шаг еще не сделан, и так и застывает на мгновение в задумчивости,-«что-то еще сказать хотел, да забыл». И вот в этом невысказанном слове, не сделанном жесте, и пребывал Сенин душевно. Надо сказать, угнетало это его серьезно. Только кажется, что недуги заканчиваются на нас и дальше никуда не распространяются. Отнюдь! Плоть только тюрьма для недуга, он наполняет ее, разъедает ржавчиной, и вот уже стены тюрьмы становятся хрупкими, тебе уже велико или мало собственное тело, словно одежда не по размеру. Недуг вырывается наружу, торжествуя, отравляет все вокруг. Отношения с людьми, окружающим миром, привычки, порой даже принципы - все трещит по швам, отражаясь в жестоком оскале болезни.
Сенин и сам не заметил, как его стали раздражать здоровые, энергичные люди – ритм его собственной жизни безнадежно отставал от их - бодрого, заведенного как музыкальная шкатулка на одну мелодию «Кто хочет, тот добьется, кто весел – тот смеется, кто ищет, тот всегда найдет! Та-та-та-там!!!!». Боже мой, он не хотел ничего добиваться, да и чего еще добиваться ему, профессору романской филологии, заведующему кафедрой в университете, написавшему уйму научных трудов и выпестовавшему не один десяток специалистов. Почет, регалии, слава, крепкая семья, надежный тыл, или, как там говорили в недавнем прошлом – ячейка общества – все вроде есть, ничем не обделен.
Он просто хотел жить: вдыхать как счастье осенний воздух, пропитанный запахом отцветающих дубков и квашеной капусты; видеть, как сосед Ларионыч настаивает в гараже свою знаменитую облепиховку – крепчайшую светло-желтую водку с терпким ароматом ягод; слушать, как шелестят в оконное стекло опавшие листья клена – видно им тоже было холодно, и они деликатно постукивали в окно покрасневшими пальцами; наблюдать изо дня в день как степенно и даже величаво природа готовилась к зиме. Бледнее становились краски неба и воды в реке, мрачнее одежды прохожих на улицах – независимо от пола сплошь черные, серые, синие куртки, иногда разбавленные яркими пятнами шарфов. Зато отдыхал глаз на роскоши осенних рынков – от обилия сочных красных, оранжевых, желтых, темно-зеленых, коричневых красок становилось тепло на душе.
Семья Сенина состояла из семи человек – он сам, жена, дочь, сын, невестка и две внучки. Если быть точным – то восемь. Еще кот Барон - серьезный зверюга в семь килограммов веса и не признающий за хозяина никого, кроме Сенина. Порой ему казалось, что Барон – единственный, способный даже не понять, а предчувствовать его. Предчувствие больше и пронзительнее, чем понимание, и просто чувство. Сенин только начинал ощущать беспокойное состояние – предвестник холодной боли в сердце и коленях, как Барон, словно ниоткуда, возникал на мягких лапах, щурил умные зеленоватые глаза и осторожно вспрыгивал на колени. Потом прижимался лобастой головой к левой стороне груди и начинал тихо тарахтеть. Боль не отступала – ей надо было довершить свой виток, но становилась глуше. Сенин клал под язык таблетку и, усмехаясь, шептал про себя давно любимые строки:
Любовник пламенный и тот, кому был ведом
Лишь зов познания, украсить любят дом
Под осень дней, большим и ласковым котом,
И зябким как они, и тоже домоседом.1
Семья – какое странное слово… Семь я – семь раз отраженный я. «Я» - растворенный в близких и родных людях Полная гармония. Бред… Возможно ли это? В доме должно быть уютно и радостно. Дом должен манить к себе, а Сенину все чаще хотелось убежать, прихватив с собой лишь Барона. Но бежать было некуда, вожделенная свобода заключалась для него на девяти с половиной квадратных метров – кабинете в стометровой квартире и иллюстрации к детской книжке. Эта книжка была одной из немногих, оставшихся у Сенина с детства, и чудом пощаженная его внучками. Он любил иногда рассматривать картинку, где был изображен беззаботно шагающий по дороге мальчик с котомкой за плечами. Детям нужны четкие, яркие краски, поэтому мальчик на картинке все так же шагал по зеленой дороге в бесконечную синюю даль, и сердце Сенина рвалось в тоске и некоторой зависти. Он был маленьким, затем молодым, зрелым, здоровым, стал пожилым, больным, покореженным жизнью, а мальчик по-прежнему свободен и весел, и солнце по-прежнему озаряет его дорогу.
До болезни Сенин не видел семью. Она существовала, он был рад ей, как гаранту чего-то незыблемого, правильного и цельного – в жизни все должно идти своим чередом и иметь крепкие основы. Семья и была основой, словно воздух, который необходим, но о котором вспоминаешь лишь, когда ощущаешь его нехватку.
И сейчас, вынужденный по болезни больше находиться дома, он с удивлением обнаружил, что семья научилась жить без него. Нет, безусловно, за него тревожились, волновались, но, как только отступила угроза жизни, и напряжение спало, то все вернулись к обыденной жизни. И в ней, ему Сенину, не было места, словно и не он был хозяином этих 100 метров в элитном доме с видом на набережную и небольшой, но уютной дачи, заросшей диким жасмином.
День его начинался… разнокалиберным топотом. Сквозь сон (спать ему теперь надо было много, что тоже вызывало досаду. Нелегко, будучи деятельным и энергичным человеком, резко сбавлять обороты) он слышал, как вначале мимо кабинета, где он спал, пробегала жена. Трак-так-так-так-так! Трук-тук-тук-тук-тук-тук! И топот ее был похож на бег постаревшей Золушки, при условии, если Золушка до конца дней своих так и осталась бы на кухне. Жена всегда была чем-то взволнована, продольная складка не исчезала с ее лба, ей всегда было некогда, она всегда была занята: приготовлением обедов (чем замысловатее, тем лучше), насморками внучек, сердечными делами дочери, разработкой краткого курса домоводства для нерадивой невестки («Ну, ничего не умеет, откуда только руки растут!»), посадкой цветов на даче, посещением салонов красоты, магазинов. И все это делалось с тем же серьезным выражением лица. Сенин дорого бы отдал, чтобы выяснить, какие такие глобальные проблемы и мировая скорбь терзают его благоверную, что даже улыбку, простую шутку она считает чем-то крамольным и легкомысленным.
«Улыбайтесь, господа, улыбайтесь. Серьезное лицо – это еще не признак ума», - как-то провозгласил за общим столом Сенин известную фразу из известного фильма и тут же осекся. На него устремились два недоумевающих голубых глаза постаревшей Золушки. Не глаза, а глубокие маленькие колодцы, - они мгновенно наполнились влагой. «Бог мой, а постарела-то как! – вздохнул Сенин про себя. – И салоны не помогают.» Ему стало жаль жену. Спокойная старость – это, пожалуй, все, на что она может рассчитывать. Не стоит требовать от нее многого. Сенин усмехался, вспоминая, как однажды, во время кризиса болезни, он спросил ее, не страшно ли ей будет, если он умрет? Спросил просто так, больше в шутку, чтобы отвлечь ее и отвлечься самому, и вздрогнул как от толчка: «Да, Бог даст, не умрешь», - буднично ответила жена, и опять продолжила разговор о повышении цен, об учебе дочери, о работе сына, о нерадивости невестки. Его поразило тогда - жене и впрямь, будто безразлично – умрет он или нет. Или она просто не допускала этой мысли? В ее сознании, где все было наделено важным, мрачным смыслом и даже улыбка казалась чем-то крамольным, она все же ни на секунду не вычеркивала его из живых, и за это Сенин был ей благодарен.
«До-дак-до-дак, до-дак-дак-дак» - солидно простучали тапочки сына. Он первым выходил из своей супружеской спальни, на работу надо было идти рано. Сенин улыбнулся любяще. Хороший парень, умница, два института окончил, трудяга, а самое главное – правильный. С таким надежно. И собой не дурен, и в обществе умеет себя держать, не скучный, а друзья его до сих пор молодоженом зовут. Влюблен до сих пор в Ирину, жену свою, и это после девяти лет брака. При этом не особо и подкаблучник. Словом, не муж, а подарок к 8-му марта, недаром теща на него надышаться не может, а вот жена…
Сенин почувствовал легкий, но пока приятный холодок в сердце, перевернулся на другой бок. Барон, спавший в ногах, вскинулся:
- Хорошо все. Спи, - пробормотал мужчина. – Кот с полминуты изучал его пытливым взглядом, потом опустил мохнатые веки.
Сын был жаден до учебы. Он учился всегда: если не читал, то что-то мастерил, выжигал, выпиливал, сажал, растил, ухаживал за зверями и птицами, играл на пианино. В 11 лет расплакался, когда мать не разрешила ему взять с собою на курорт "Илиаду" и "Одиссею". Огромный, иллюстрированный том весил примерно с четверть пуда и занял бы половину чемодана. Сенин с трудом отговорил его от этой затеи, пообещав, что подробно перескажет ему сюжеты гомеровских поэм. Тогда он впервые почувствовал в сыне неуемную страсть к моменту – если что владело им в какую-то секунду, то он должен был достигнуть своей цели во что бы то ни стало. Затем страсть могла угаснуть, но сын оставался благодарен своему увлечению. Этим Сенин гордился в сыне, и этого же страшился. Он мог увлечься пустыми приманками, достигнуть желаемого, но из внутреннего благородства не оставить его потом. Чувствовала в нем эту черту и мать, и нередко слезливо жаловалась мужу, прося воздействовать на сына. Но Сенин, распознав в том редкостное благородство и упорство, угадал и запредельную ранимость души, и молил судьбу, чтобы была благосклонной к сыну. Сенин не был набожен, но сын, первенец, был его слабостью, его затаенной тревогой – и он просил высшие силы сохранить его от слишком больших потрясений и переживаний.
«Цкурт-цкурт-цкурт»- простукали каблучки невестки Ирины. Сенин внутренне подобрался и тут же одернул самого себя: «Вольно, товарищ ефрейтор! (из армии он возвратился в чине ефрейтора) - вы не на плацу, а в собственной постели! А это не сапоги генерала, а туфли вашей невестки!» И все же перед Ириной он испытывал странное сложное чувство – уважения, смешанного со страхом. Впервые этот страх он почувствовал, увидев глаза своей будущей невестки, а тогда еще девушки сына. Они были необычного желтого цвета, то есть настолько светло-карие, что на свету казались совершенно желтыми, тигриными. Ирина была прекрасно воспитана, безукоризненно и скромно одета, правда, Сенин догадывался, что эта нарочитая скромность стоит больших денег – отец девушки занимал какой-то крупный пост, знала несколько языков. Кроме того, она была стройна, красива, от ее облика веяло какой-то особой чистотой, но в то же время и холодом. Сенин даже сейчас поежился под теплым одеялом. Ирина напоминал ему ведущую некогда популярной телепередачи «Слабое звено», при взгляде на которую хотелось вытянуться во фрунт и крикнуть «Ахтунг, ахтунг!».
Ирина никогда не выходила из комнаты неприбранной. Даже утренние халаты ладно и ловко облегали ее фигурку, а тапочки вообще были отдельной песней! Невестка не позволяла себе никаких мохнатых огромных кроликов и собачек на ногах, ни разношенных удобных резиновых тапок. Нет, у нее была настоящая домашняя обувь – изящные бархатные сабо на небольшом каблучке – малиновые, черные и синие. Она чередовала их по дням недели и считала, что женщина не имеет права появляться на людях без каблуков, потому что они держат фигуру и осанку в тонусе и не позволяют расслабиться. Жена Сенина внимала этим речам с легкой долей зависти, дочь – с безразличием, а сын… Впрочем, Сенин понимал, почему сын так очарован женой – в ней - на каблуках, или без - угадывался стальной внутренний стержень, огромная направляющая сила, которой невозможно было не подчиняться.
Однажды Сенин проснулся ночью, вышел в коридор и замер. Он впервые не узнал Ирину. Она стояла перед большим зеркалом, как всегда в аккуратном халате и синих сабо (интересно, как умудрилась пройти бесшумно?) и мазала лицо кремом. И богатые волосы ее, обычно забранные в прическу, или привольно лежавшие на плечах, сейчас были спрятаны под косынку. Голова оттого казалась странно маленькой на длинной красивой шее. Ирина услышала шум, повернулась, и Сенин на мгновение перехватил взгляд немигающих желтых глаз.
«Змея», - успел подумать Сенин, и в тот же миг картинка распалась. Ирина моргнула, улыбнулась, спросила, не хочет ли он чего-нибудь, и, получив отрицательный ответ, ушла в спальню. Сенин так и не заснул в ту ночь, пытаясь разгадать тайну под названием «Ирина», тайну неведомой души, живущей с ним под одной крышей, и, чем больше думал над ней, тем больше убеждался в ее непостижимости.
«Швох-шварк, швох-шварк- шво-о-х-х!» – длинно, словно лыжный след прошумели тапки дочери. Сенин усмехнулся. Вот уж кто действительно не заморачивался ни о чем! Как есть встала, как есть пошла. И плевать ей на то, как она выглядит – нацепит, что удобнее и вперед! Дочь была отличницей на факультете журналистики, спортсменкой, и даже красавицей – длинные баскетбольные ноги, золотистые волосы и голубые глаза. Правда, всем этим богатством пользоваться не умела, шагала, словно гвозди вколачивала, волосы – в небрежном пучке, на обветренном лице ни капли косметики. Она словно бравировала своей неженственностью. Сенин все понимал – минимализм, стиль юнисекс, но, все же сердце тяготело к ухоженным женщинам, в нежных платьях, с браслетками на приятно округлых запястьях и милой кокетливостью во взоре.
Дочери было интересно многое: теннисные корты, выставки, театры, походы, плавательные бассейны, концерты. Чтобы понять ее, Сенину самому надо было шагнуть хотя бы на три десятилетия назад, стать молодым, сильным, пружинистым, ощущать тело не противным мешком костей, а сгустком горячей энергии. И печальная радость охватывала его при воспоминаниях о собственной молодости – яркой, безудержной. Да, прошла, но ведь была же… Но, как же, черт возьми, быстро прошла, пролетела, промелькнула… И, любуясь исподволь полумальчишеской грацией дочери, испытывал горькую сладость – о, не лети так быстро, жизнь, повремени еще немного!
«Чы-ы-ыс, бырч, чы-ы-ы-с, бырч-бырч!»- проскакали тапки внучек – старшей восьмилетней Таты и младшей четырехлетней Яны. Солидное «чы-ы-ыс» - это Татка, «бырч- бырч» - подскоки Яны. Глядя на них, Сенин думал, что взрослыми они станут только лет через пятнадцать, но в старшей- ах, как уже угадывался строгий холод и воля матери, а в младшей- эх… Одна сплошная улыбка, свет и сердечко нараспашку – вылитый сын! Во время болезни Сенина, они прибегали, ластились «Деда, деда!». Их с трудом выдворяли из кабинета. Сейчас и они привыкли к его постоянному присутствию в доме, порой пробегали мимо него, поглощенные сиюминутными очень важными своими делами. Девчонки, девчонки, что с вами будет, какими вы будете? Изменитесь ли, обломает ли жизнь вас, или – чем черт не шутит! – может, вы перевернете мир? Кто знает…
«Шш-ш-ш» - еле слышно прошелестело что-то.
-Что, Барон? Встаем?
- Мугу! - утвердительно муркнул кот. За окном разгоралось утро.
«Так все же кто? Кто из семьи (Барон не в счет), из людей? – Сенин в тысячный раз задавал себе этот вопрос. Кто из семьи, оказался близок ему настолько, что вытащил его буквально с того света? Не уходом, не любовью, а манящей душевной близостью? Она словно мост, по которому можно вытянуть человека из преддверия смерти. Ибо человек уходит, когда ощущает свою ненужность. Так кто же? Жена, сын, дочка, невестка, внучки? И оценивая всё, с холодной ясностью понимал, что невестка. Она, как ни странно, была больше всех ближе ему душевно. Холод, созерцательность, воля, как натянутая струна, - не твои ли это качества, товарищ ефрейтор?! Видимо, Ирина тоже чувствовала родство душ – именно она дольше всех задерживалась около его кровати, с поразительным терпением исполняла капризы больного. Ловкими, едва заметными, приятно холодившими движениями касаясь лица, брила его, умывала, читала вслух. От услуг сиделок Сенин категорически отказывался, проявляя несвойственный ему эгоизм. Ирине одной удавалось кормить его – еда в первые месяцы была предписана диетическая, противная. Сенин с трудом сдерживался, чтобы не вырвать, жена плакала от отчаяния, сын и дочь уговаривали без толку, и только невестка методично, спокойно, сдержанно преодолевала эту задачу.
Что-то особенное, древнее, скифское проступало в ней, когда она читала ему книги. Четче обрисовывались сухие острые скулы, спина была натянута как тетива лука, из притемья глазниц вырывался желтый тигриный взгляд.
«Воин,- думал Сенин, невольно любуясь ею. – Ей бы на коне скакать, побеждать тигриной отвагой или змеиным коварством, но властвовать. Недаром, сын будто заколдован - с такой и ворожбы не надо – сама колдовство, богиня!». Только невестке с ее внутренним «Ахтунг!» дано было вызволить его из душевной неопрятности. В нее почти всегда попадает человек, уставший от борьбы с физическим недугом. Но, слава Богу, есть Ирина, змеиноглазая тигрица. С такой не расслабишься: огреет как хлыстом беззвучным «Ахтунг!», одернет и вновь поставит в строй. «Годен к службе, товарищ ефрейтор! Жизнь ждет Вас!»
«Трак-так-так-так-так!» - шаги жены замерли около кабинета, и она тихонько поскреблась в дверь.
- Одиннадцатый час уже. Все уже разбежались – кто на работу, кто в школу, сад. Вставай, завтракать пора, лекарства принимать.
Сенин вышел из кабинета. Впереди него важно выступал Барон.
- Он опять спал у тебя, - вздохнула жена. – На грудь может перебраться, придавит, потом будешь жаловаться, что сердце не отпускает.
- Пусть спит, - коротко ответил Сенин, - он не мешает.
Жена хотела что-то прибавить, но махнула рукой и пошла на кухню, включила телевизор к началу любимого сериала. С экрана бодро грянули про бродягу, который тащился по диким степям Забайкалья. Заканчивался концерт какого-то народного хора, и звучала последняя песня.
- Мешает? - услужливо спросила жена, едва только он появился на пороге. Умывшийся, розовый после холодной воды, с каплями воды на висках, Сенин чувствовал себя бодрее. – Если мешает, я сделаю тише, сейчас все равно закончится.
- Да, ничего,- Сенин вспомнил, что коробка с лекарствами осталась в кабинете, сейчас вернусь.
Вслед ему пронеслось:
Идти дальше нет уже мочи,
Пред ним расстилался Байкал
- Ну, слава Богу, кончился концерт, - обрадовалась жена. – Сейчас сериал.
- Я в кабинет лучше пойду, - сказал Сенин. - Не буду мешать.
- Что ты, что ты?- машинально пробормотала жена. Взгляд ее был прикован к начальным титрам на экране.
Сенин подхватил маленький поднос с завтраком, усмехнулся чему-то и прошел в кабинет. Утро уже горело вовсю, и в окно рвалось бездонное как Байкал, холодное синее небо. Начинался новый день.

[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

34

СОКОЛ

Об этом коне лопатинцы вспоминают до сих пор. Много лет прошло, а в каком-нибудь разговоре нет-нет, да промелькнёт:
- А помнишь, вот Сокол…
Собеседник горестно вздохнёт:
- Помню….
Раньше в районе часто проводились конные соревнования. Со всех сёл свозили в Лопатино беговых лошадей. И это был настоящий праздник! Перед скачками толпы детишек собирались вокруг участников, чтобы посмотреть, как наездники лелеяли своих питомцев: чистили щётками, чесали короткоостриженные гривы и осматривали подковы на копытах, коротко цокая языками и недовольно посматривая на любопытных.
Ответственное дело – скачки! Это ведь не бега какие-то. Здесь всё от коня зависит, и только потом от наездника. Старались по-возможности защитить животину от посторонних глаз, чтоб, не дай бог, пакость какую не сотворили!
Вот и в этот раз бурлило и рокотало Лопатино от наехавших гостей. Ипподрома, как такового не было, а было просто огромное поле, специально отведённое под соревнования. За десяток лет набили конские копыта твёрдую дорожку, над которой во время скачек поднималась такая пыль, что не только зрителей, но и солнце было трудно разглядеть. Только к этому все привыкли и не обращали на неудобства никакого внимания.
- Лютый где?! – спросил лопатинский директор у растерянного конюха.
- Дык, Василь Иваныч, не будет его….
- Как это не будет?! – свирепо глянул тот на конюха Феоктистова.
- Никак не можно, Василь Иваныч, - пытался вставить слово ветеринар Лопахин, - ногу поранил на выгоне. Так уж получилось….
- Почему узнаю об этом только сейчас?! – директор вдруг выдохнул и безнадёжно махнул рукой, - То есть хотите сказать, что мы участвовать не будем?
- Некому, получается,- мотнул головой Феоктистов.
- А это кто? – заметил Василий Иванович приближающуюся повозку, на которой сидел паренёк лет шестнадцати.
- Так это Сокол. Он тут у нас по хозяйственной части: то сено, то навоз, а в основном молоко по фермам. Вы у нас человек новый, можете и не знать, - ветеринар поддержал конюха, - Кроме Лютого скаковых лошадей нет.
Но совхозный директор уже воспрянул духом:
- А это что, не конь? – показал он пальцем на Сокола.
- Так он не….
Но Василий Иванович уже не слушал никого.
- Сможешь, парень? – бросился он к седоку, как только телега остановилась рядом, - Зовут как?
- Сокол.
- Да не коня, а тебя! – засуетился директор.
- Федька.
Зрители топтались в ожидании на кромке поля. Нещадно палило солнце. Неспешные разговоры сливались со стрекотом кузнечиков, но в воздухе витало самое главное – состояние праздника! Ради этого уже который год в последнее июньское воскресенье люди откладывали все свои дела и ехали сюда, в Лопатино, чтобы ещё раз увидеть одно из самых зрелищных состязаний – лошадиные скачки. В каждом селе местные наездники считались почти героями, и всякий считал за честь иметь в друзьях или знакомых такого человека.
- Бегут! – крикнул кто-то, и сразу смолкли разговоры, сотни глаз устремились туда, откуда в единый гул сливались топот копыт и крики верховых. Пыль стеной приближалась от горизонта. И вот прямо из неё вперёд вырвалась сначала конская голова, потом половина туловища.
- Лешак чешет! – довольно произнёс конопатый мужик, - Из нашенских… - потом он вдруг напрягся и удивлённо посмотрел на окружающих.
Впереди летел гнедой конь. Наездник, молоденький, с взъерошенными пыльными волосами, прижимался к телу скакуна и лишь изредка оглядывался назад. Это было единое целое – конь и человек! Никому из зрителей ещё не доводилось видеть что-нибудь подобное.
Вот, наконец, гнедой вырвался из пыльного облака и летел уже впереди него. Вот он на два крупа впереди, вот на три! А конь, словно почувствовал свободу. В расширенных иссиня-чёрных глазах метались молнии. Застоявшиеся лошадиные мышцы выдавали такую мощь, что, казалось, это была не скачка, это был полёт, на который способен один из тысячи, один из сотен тысяч, скакунов.
- О-па! – завопил кто-то от удивления.
И понёсся над нестройными рядами свист. Теперь свистели все, подбадривая лидера, топали ногами и хлопали друг друга по плечам. И не было уже «ваших» и «наших», а был всеобщий любимец - гнедой жеребец с сероватой звёздочкой на лбу.
- Такого коня и под навоз! – кричал лопатинский директор на конюха и ветеринара. Те виновато опускали глаза и молчали.
- Уж, я вас! – негодовал Василий Иванович.
И на следующий год Соколу не было равных. Теперь за ним был особый уход. Федьку Евграфова прикрепили к скакуну, и он подолгу пропадал в конюшне. Слава Сокола вышла за пределы района и прошла по области. Многие задавали вопрос: как такой феномен не был замечен раньше?
К очередным скачкам готовились все. Зрители так же толпились на поле, и мужики, отмахиваясь от назойливых насекомых, делали ставки, по местным меркам вполне достойные. Все ждали очередного чуда, и когда вдали возникло пыльное облако, все смотрели только туда, переминаясь с ноги на ногу и нервно сжимая кулаки.
Вот показалось несколько скакунов. Они мчались во весь опор, только… среди них не было Сокола.
- А где? - спросил, было, кто-то, и полетел этот вопрос по нестройным рядам. Зрители удивлённо посматривали друг на друга и снова устремляли свой взгляд на поле. Мимо проносились всадники, мелькали крупы вороных, серых, рыжих…. Вот только Сокола не было видно.
- Что-то не того, Василь Иваныч, - сказал ветеринар директору перед скачками.
- То есть? – директор напрягся.
- Да Вы сами посмотрите, - Лопахин указал головой на Сокола, возле которого суетился Федька. Конь стоял неуверенно, пытался удержать равновесие, вот только почему-то предательски подгибались ноги.
- Что-о-о?! – в ужасе вскрикнул Василий Иванович.
Сокол вдруг замер, а потом медленно опустился на землю.
- Соколёнок, ты что это! – бегал вокруг него Федька, пытаясь поднять своего друга, - Ты что, родной!
Конь завалился на бок, глянул на Федьку своими огромными чёрными глазами. Последняя слеза прокатилась по лошадиной морде и упала в иссохшую землю. И, может, послышалось Соколу, как где-то гремят на дорожке конские копыта, потому что вдруг напряглись соскучившиеся по бегу мышцы. Он попытался поднять голову, а потом замер, умиротворенно закрыв глаза.
- Отравили, сволочи, травой отравили!!!

Об этом коне вспоминают до сих пор.
- А вот был Сокол, - нет-нет, да промелькнёт где-нибудь в разговоре среди лопатинцев

[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Адрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

35

СТАРАЯ СКАЗКА НА ДОБРУЮ ПЕРСПЕКТИВУ

Три журналистки перед мониторами по заданию редакции пряли статью о культурном досуге. Но то ли жара мешала, то ли устали они, но идей никаких не приходило. Одна была карьеристка, другая – модница и третья – патриотка.
Заработались они до позднего вечера, так что даже пришла к ним бабка, только не сватья, а уборщица. И решили они, ввиду отсутствия идей, проконсультироваться с человеком из народа. И спросили, что бабка в свободное время делает.
– Телевизор смотрю, как нормальный человек, – ответила бабка, неодобрительно покосилась на работающих гражданок, помялась и изрекла: – это вот нынче вы уставитесь в экраны эти ваши и пялитесь, как… как…
И тут модница радостно подскочила, с грохотом стукнувшись о выдвинутую клавиатуру.
Перепугались поначалу коллеги и уборщица, и поглядели на нее, как на неадекватную.
– Есть такая игра, – вспомнила она, – в ассоциации!
– Ассоциации – это когда жулье объединяется? – недобро уточнила уборщица.
Журналистки заговорили все разом, наперебой убеждая ее, что вовсе не обязательно.
– Вот и давайте! – загорелась карьеристка. – Возьмем любой текст, и на его примере научим народ, как старину улучшить с позитивом.
– Давайте сначала определимся, какие ассоциации сейчас на ум приходят, – предложила патриотка. – Так и проще.
Она сняла с полки свой томик Пушкина, а бабуля нацепила очки и уселась поудобнее. Журналистки тоже заняли свои места и приготовились к эксперименту.
– «Дуб зеленый», – прочитала бабуля.
– Карагач, – быстро выдала патриотка, благо за окном росли только карагачи.
Модница скуксилась, рассуждая:
– Не, дуб – это типа тупой. И не масштабно – один дуб. Надо целую рощу, – она покосилась на третью и предложила, – березок!
– «Златая цепь»!
– Оставим. И так сойдет! – объявила карьеристка. – Даже сейчас она актуально используется с целью облагораживания облика новых русских.
– «Кот ученый»?
– Много таких развелось. Троллингом в нэте занимаются, – фыркнула патриотка.
– Ты давай про «песнь и сказку»! – указала ей бабка.
– А. Нынче сказки для взрослых по телевизору не про Марианну и Хуана Антонио, а про то, как Катя не поладила с Петей, – сказала патриотка.
Бабку такое рассуждение удовлетворило.
– «Леший», – прочла она и кивнула карьеристке.
– Инспектор по экологической обстановке, – отчеканила та.
– «Русалка на ветвях»?
– Чувиха в ластах! А че, стильно! – обрадовалась модница.
– А в переводе со школьного сленга русалкой называют учительницу русского языка и литературы, – добавила от себя патриотка.
– Не нарушай очередь! – прикрикнула на нее бабка. – «Неведомые дорожки». – Она вздохнула. – Какие теперь неведомые дорожки! Везде гаишников понаставили. И пеньки зачем-то грибные убирают, грибов не соберешь, цивилизация, мать ее…
– Ну, раз вы так хорошо за меня ответили, я пропускаю ход, – надулась патриотка.– Дальше.
– «Следы невиданных зверей».
Модница просияла.
– Это же про вампиров! Миленько, а?
Ее коллеги обменялись хмурыми взглядами.
– Я даже представлять не хочу, какие там следы, – поморщилась карьеристка и кивком предложила бабуле продолжать.
– «Избушка на курьих ножках».
– Офис, – не задумавшись, выдала карьеристка. – Кстати, бывают такие офисы, которые ноги делают.
– «Офис»! – передразнила патриотка. – А по-русски?
– Филькина контора! – отмахнулась карьеристка.
Патриотка хотела возразить, что «контора» – тоже не совсем то, но бабка так одобрительно хмыкнула, что спорить расхотелось.
– «Окна и двери», – подумав, озвучила бабка.
– Евроремонт, – пропела модница.
– В филькиной конторе, – вполголоса заметила патриотка.
– Слушай, ты чего такая ядовитая? – возмутилась модница. – И ход твой.
– «Ступа» – прочитала бабка.
– Телега, ковер-самолет, – начала перечислять патриотка, – … аэромобиль! – вдруг выпалила она, явно передразнивая модницу.
– Хто? – уточнила бабка.
– Летающая фигня, – пояснила патриотка и кивнула на следующую по очереди карьеристку.
– «Баба Яга».
– Баба Яга – это ЕГЭ! – выпалила карьеристка, и все трое, не сдержавшись, прыснули. – А что, первая ступенька в карьерной лестнице. Как многие считают, косая!
– Че вы все критикуете? – напустила на себя строгий вид модница.
– «Царь Кощей над златом» – прочла для нее бабка.
– Стоп, «злато» мое! – злорадно указала патриотка.
– «Царь Кощей»? Хороший мужик! – ответила модница, надув губы.
– «Злато» – нефть! – не менее хмуро объявила патриотка. – Стратегический запас, который ныне повсеместно разбазаривают, зла не хватает!..
– Стоп! Мы пишем про культурный досуг, а не экономическое обозрение! – остановила ее карьеристка.
– Экономическое оборзение? – хмыкнула бабка. – А у меня тут «русский дух» и «Русью пахнет»…
– Вот только не надо! Давайте оставим, где чем пахнет! – вскинулась модница. – А то точно политика получится!
– Тема скользкая, – согласилась карьеристка.
– Тем более, сейчас везде пахнут французские духи-самопал, – заметила патриотка. – В троллейбусах не продохнуть!
– «Царевна», – прочла бабка, поправив очки.
– «Победительница конкурса красоты! – выпалили карьеристка и модница.
– «Серый волк ей верно служит».
– Охранник, – процедила патриотка. – А Вы пропустили где «колдун несет богатыря»!
– Колдун – маг и экстрасенс, – растерялась было, но тут же подбоченилась бабка, – а богатырь – культурист!
– А по-русски? – прицепилась патриотка.
– Оставь свой пуризм! – фыркнула на нее модница. – Все так разговаривают, а ты привязалась!
– Дальше «Королевич», – примирительно вмешалась бабка, которой все еще было неловко за свою оплошность.
– Сын олигарха, – незамедлительно ответила модница.
– «Грозный царь», – заторопилась бабка.
– Чингисхан! – выпалила патриотка. – А современно – председатель правления Газпрома!
– «Тридцать витязей»!
– ОМОН!
– «Ясные воды».
– Это оставить без изменений, – распорядилась карьеристка. – Хлорировать, как теперь считают, вредно.
– «Дядька их морской», – отчеканила бабка, глянула на часы и решительно закрыла книгу.
– Так, – задумалась модница, на которую вдруг пала ответственная задача закончить эксперимент. – Морской дядька – это начальник ТЭЦ и всяких «Горводоканалов». А если по Фрейду…
– Не смущай бабушку, бесстыжая! – фыркнула на нее патриотка.
– Тем более, я сейчас вам прочитаю, что получилось из нашего языкознания и эрудиции, – карьеристка кивнула на свой монитор.
Как оказалось, она все время не только записывала ассоциации, но еще и по ходу дела складывала их в строчки. И вот что у нее получилось:
«У Лукоморья березовая роща
Сплошь в золотых цепях от новых русских.
И днем, и ночью блатной котяра
Троллингом в нэте занимается.
Идет направо – про Хуана Антонио,
Идет налево – про Катю с Петей,
А рядом бродит экологический инспектор,
Сгоняет с ветвей стильную чувиху в ластах.
На цивилизованных дорожках с гаишниками
Следы вампиров тут и там,
И филькины конторы
Блещут евроремонтом.
Там летающая фигня
Летает сама собой.
Хороший мужик над нефтью чахнет,
И французскими духами пахнет…».
– Хватит! – отрезала патриотка. – И это называется эрудированное языкознание!
– А теперь давайте на хорошую перспективу, как собирались! – напомнила карьеристка.
– Без меня, девочки! У меня сериал скоро, – заторопилась уборщица.
И, попрощавшись с бабкой, задумались сестры по перу над картиной оптимистичного будущего.

[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

36

ЧЁРНЫЕ ДЫРЫ

Объяснительная, доставленная в тот день на мой рабочий стол, ничем не отличалась от других – глупая и наглая. Мол, бабушка по простоте душевной тайком положила в карман семь тысяч долларов, а я не проверил и попался на таможне. И теперь, товарища Матвеева, то есть, меня, начальника таможенного поста, просят поверить в искренность пишущего и вернуть деньги. Вернуть или не вернуть – суть моей работы. В течение часа, а то и меньше, пока не закончилась посадка в самолет, я должен был разобраться в деле и понять – обманывают меня или говорят правду, и вынести справедливое решение. Иногда возвращаю. Но не сегодня же… От сегодняшнего объяснения веяло таким дремучим отсутствием воображения, что я невольно поморщился. Мне предстояло решить: конфисковать валюту, задержать её до возвращения владельца из-за границы или вернуть, если я поверю в доброту бабушки и рассеянность внука. Поскольку в работе таможни ничто не ценится выше эффективности и результативности, то я не сомневался в своей твёрдости: наступит конфискация. Именно такой твёрдости ожидало от меня начальство, когда выдвигало на должность.
В гражданине, который после несмелого стука в дверь вошел в кабинет, против ожидаемого яркого национального калейдоскопа жестов, слов и искрометных взглядов, я увидел смущение и растерянность. Невысокий, худощавый, интеллигентного вида. То есть, аккуратно постриженные волосы, белая сорочка, невзрачный галстук, слегка примятые брюки и ясный открытый взгляд. В моём кабинете за годы его существования настолько всё пропахло обманом и хитростью, что этот скромный облик заблудшего интеллигента, пока не произвел на меня должного впечатления. Бывали моменты, когда использовав все аргументы, здесь выкрикивали имена генералов и министров, которые непременно вмешаются в ситуацию и лишат меня должности и звания, если я сам не вынесу верного решения. Мне совали в нос заверенные телеграммы, извещающие о смерти мамы, папы, брата, сестры, лучшего друга и т. д., и требовали на этом основании возврата задержанных денег, необходимых на похороны. Бывали истерики и, казалось, линолеум на полу подгнил изнутри от пролитых на него слез.
Попавшийся на этот раз гражданин Армении, робко сел на крайнем от меня стуле у двери и вежливо поинтересовался:
– У меня задержали валюту, я хотел бы узнать, что с ней будет?
– Вас волнует её судьба? Пожалуйста: от нас она попадет в банк, оттуда в государственный бюджет, и затем пойдёт на пенсии и детские пособия. Так что, за судьбу своей бывшей валюты вы можете быть спокойны. А если в вашей семье есть пенсионеры или дети, то вы должны от этого испытывать полное удовлетворение.
Он задумался, опустив голову, и долго сидел в таком положении, а я, не видя пока причины выпроводить его, тоже в ожидании молчал. Поскольку молчание затянулось, я вынужден был спросить:
– У вас есть какие-либо дополнения к вашему искреннему объяснению?
Он поднял голову, взглянул на меня, и вдруг, словно все три цифры кодового замка в этот момент совпали, и он открылся – его взгляд, беспомощно опущенные руки, задрожавшая нижняя губа, полностью соответствовали его молчанию – он явно не ожидал такого исхода, и это явно не он писал объяснительную.
– Вы извините, – тихо заговорил он, – я в жизни ничего не нарушал, я работаю в научно-исследовательском институте, и кроме науки, ничем не увлекаюсь. Произошло недоразумение.
Лишь для того, чтобы уточнить свои впечатления о незнакомце, а заодно и проверить полученную информацию, я поинтересовался, чем он занимается. Оказалось – астрофизика. Я невольно размягчился и моя твердость начала сдавать позиции: память мгновенно перекинула меня на много лет назад, в собственное детство, я увидел картинки над кроватью: туманность Андромеды, Магеллановы Облака... Конечно же, это было не увлечение астрофизикой, а простое очарование бездной в тысячи световых лет, навеянное романами Ивана Ефремова и Станислава Лема, но именно изначальное очарование звёздами ли, формулами или живой клеткой, впоследствии приводят к делу всей жизни. К сожалению, не у меня.
Чтобы не оказаться в плену ассоциаций прошлого, а заодно и проверить полученную информацию, я спросил профессора:
– А что, «чёрные дыры» поглотят Вселенную?
Я угадал: посетитель встрепенулся, словно дождался многообещающего поворота в беседе, и даже привстал.
– «Черные дыры»…, – пробормотал он растерянно, – я кое-что знаю об этом…
Открыв рот, забыв на время о деньгах, наказании и прощении, и вообще – о службе, я слушал его рассказ и начинал понимать: этот не врёт, не использует мёе детское очарование звёздами в своих целях – он просто впервые оказался в такой ситуации и совершенно не может защищаться.
– Всё! – с трудом остановил я его. – Спасибо. Я не сомневаюсь, что вы настоящий профессор. Не понимаю другого…, – я брезгливо приподнял письменное объяснение.
Он вдруг встал, прошёл мимо меня к окну, как будто собираясь показать на небе то, о чем сейчас рассказывал, но, подойдя, внимательно поискал что-то глазами на площади перед аэровокзалом.
– Посмотрите, пожалуйста, на ту группу людей, – почти шёпотом попросил он.
Я стал рядом с ним и оглядел хорошо знакомую мне площадь. Отсюда я всегда с любопытством наблюдал за теми, кто собирался в тот или иной день слетать за границу. Заметив знакомых, приглашал их на чашку кофе с сигаретой и неназойливо узнавал скрытые городские новости, или решал свои мелкие проблемы. И сейчас людей было много, но я сразу уловил взглядом ту группу, на которую указывал профессор. Это были явно не его коллеги: небритые, хмурые, они курили и недобро посматривали на здание аэровокзала.
– Мы прилетели из одного города. Это их деньги, – пояснил профессор, – они передали мне, думая, что мой интеллигентный вид обманет ваших сотрудников.
– Значит, я должен их наказать?
– Наверное, так, - согласился он.
– А как их накажешь, если не конфискуешь валюту? Погрозить пальчиком? Сообщить родителям об их плохом поведении?
– Накажете и меня. Если они не получат деньги, то грозили меня убить.
Это прозвучало слишком обыденно, как если бы он сказал: «Они обещали за это щелкнуть меня по носу», и я не был готов принять его заявление всёрьез.
– Может меня? – предположил я. Вы-то, при чём?
Профессор внимательно посмотрел мне в глаза в поисках понимания.
– Видите ли, это как в «чёрных дырах» – там искривление пространства, а здесь искривление здравого смысла – они считают, что если деньги не вернут, значит, я недостаточно вас просил об этом.
– Или были недостаточно интеллигентны?
Всё было ясно, и одновременно, как будто запуталось и стало еще сложнее. Ну, какое мне дело до взаимоотношений граждан другой республики? До их искривленного смысла? Может у них и мораль совсем другая. Как в тех же «чёрных дырах» - элементарные частицы те же, а вещество другое. Но неожиданно, как облако, наплыло осознание, что от моего решения возможно зависит жизнь человека. Такого ещё не было в моей небогатой практике. В это не верилось до конца, глядя на толпы людей внизу, движение машин, слушая гул двигателей с летного поля.
– До свидания, – сказал он, и пошёл от окна к двери.
Площадь моего кабинета составляла восемнадцать квадратных метров. Шесть на три. Шесть метров можно пройти за три секунды. То есть, ещё три секунды я мог ощущать себя полновластным хозяином судьбы человека, который по всем социальным, а может и моральным меркам, был выше меня. Он едва заметно замешкался у двери: нам обоим одновременно показалось, что я вот-вот скажу: «Подождите!» Но когда этого не произошло, опять же одновременно у обоих возникла в голове пустота. Только по разным поводам: у него – от безысходности ситуации и самых дурных предчувствий, у меня – от непонимания, почему именно так я поступил? Я посмотрел в окно. Не убьют же они его прямо на площади? Может, в туалете? Хотя нет, какие глупости лезут в голову. Они убьют его после возвращения на родину, а поскольку я не интересуюсь событиями в далекой Армении, то никогда и не узнаю об этом.
Прошло достаточно и даже более времени на то, чтобы пройти лестницу, коридор и выйти на площадь. Но он не выходил из здания. Небритые всё также хмуро поглядывали на окна аэровокзала. Я медленно обошел зал ожидания, где также традиционно кучковались пассажиры, только атмосфера здесь была несколько иной – сказывалось приближение к формальностям, после которых они уже могли считать себя за границей. Его не было и в зале.
И я опять, и опять прочесывал зал, приветствуя и улыбаясь знакомым, но не останавливался, делая вид, что не болтаюсь от нечего делать, а иду по делам, удивляясь, куда можно спрятаться в помещении, которое я знал, как свои пять пальцев.
Я увидел его у красочного стенда, рекламирующего авиакомпанию: земной шар, на нём стремительные линии-трассы, соединяющие континенты и города, и всё это на фоне звёздного неба. По-профессорски заложив руки за спину, он неподвижно смотрел на стенд. Решает, как ему изменить маршрут и в какой точке спрятаться, успокоено подумал я и стал рядом. Он заметил меня, опять обратил глаза к стенду и сказал:
– Видите, вон там, в углу: там как бы две системы – звёздная и планетарная. Но, судя по видимым размерам, траектория планетарной системы не может быть такой.
Я тупо смотрел поверх земного шара, прикидывая движение звёздной системы по тому опыту, какой даёт, например, автомеханику опыт наблюдения за вращением колеса, и заметил:
– А вдруг там рядом «чёрная дыра»? Пойдемте, я верну вам деньги.
В кабинете молча, даже как-то суховато, мы завершили формальности, и он слегка поклонился:
– Благодарю за милосердие.
Подзабытое, религиозное слово напомнило мне давний эпизод. Тогда, волей случая, ко мне, ещё малоопытному инспектору, поднесло священнослужителя со скромным багажом. Он ничего не прятал, не юлил, смотрел открытыми чистыми голубыми глазами, но попался сразу: в его скромном багаже я обнаружил священную книгу в старинном переплёте, да ещё иностранного издательства, которое числилось у нас, как заведомо враждебное. Повторяя интонации моего наставника, я твёрдо сказал: «Запрещено!» Священник, вроде не понимая, как это предмет его профессиональной деятельности может быть запрещён, попытался мягко убедить меня в обратном. Но я преодолел неназойливую магию его мягких манер, открытых голубых глаз, и повторил своё решение. Тогда священник с той же завораживающей улыбкой спросил вполголоса: «А знаете, почему вас не любят?» Я пожал плечами, потому что это было и ежу понятно, но священник решил быть доказательным и, полистав книгу, указал на нужное место. Следуя чистому любопытству, я наклонился и прочитал: «Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Ибо, если вы будете любить вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?»
Выходило, что мытари делали все наоборот: любили любящих их, не любили и не благословляли проклинающих их, то есть, по всему, поступали плохо. Но я сам был такой же. Да и все вокруг меня. В чём здесь «плохость»? Может в этом кроется разгадка известной шутки: «Почему таможенники любят самих себя? Потому что их никто не любит». Поэтому они любят любящих их, в том числе и самих себя.
Я непонимающе взглянул на священника, но тот не собирался ничего объяснять, лишь сказал: «Это написал апостол Матфей. Он был таможенником в городе Капернаум». И, собирая свой оскудевший багаж, добавил: «Книгу дарю…»
– Милосердие, любовь — у нас? – я потёр лоб, сомневаясь, что надо продолжать не нужный на первый взгляд разговор, но меня уже понесло. – Чтобы соблюсти христианскую заповедь о всепрощающей любви, я должен, по идее, сейчас выйти к толпе желающих улететь за границу, и которые заведомо, мягко говоря, меня недолюбливают, и признаться им в любви. И они должны мне ответить взаимностью, поскольку после этого должно произойти неслыханное облегчение предстоящих им процедур. Но как только это произойдёт, конструкция нарушится – какой же это подвиг любить их, если они уже любят меня? Значит, необходимо, чтобы они продолжали меня ненавидеть, а я в это время продолжал бы их любить. Когда такое возможно? Милиционер, который любит преступника в то время, как тот его ненавидит, таможенник, который любит контрабандиста в то время, как тот его ненавидит, чиновник, любящий просителя, который… Ну, и тому подобное. То есть, я хочу сказать, что мир трещит по швам, когда начинаешь излишне задумываться.
– Он трещит по швам и у нас, – тихо заметил профессор. – Когда, например, сгорает сверхновая за два миллиона лет до того, как ей это предсказано теорией. И потом… Мне надо идти, – он взглянул на часы.
Посидев несколько минут в одиночестве и оценив себя как спасителя человеческой жизни, несколько опустошённый и озадаченный ненужным разговором с незнакомым человеком, я решил спуститься в зал и понаблюдать за поведением подозрительной группы – ведь теперь валюта должна была перейти к ним.
Они уже были в общей массе, всё также держась кучно, однако профессора среди них не было. На всякий случай я предупредил своих подчинённых, чтобы они уделили особое внимание беспокойным пассажирам. Видимо, они так переусердствовали, что небритые гости зашумели и потребовали к стойке начальство. Я подошёл.
– Мы бедные виноградари, – заволновались они все вместе, – а нас, похоже, принимают за злостных контрабандистов! У нас нет ничего лишнего. Разберитесь, пожалуйста, товарищ начальник.
– А где ваш профессор? – поинтересовался я.
– Какой профессор? Мы все вот здесь стоим, и если нужен профессор, то вот он – лучший в своей профессии, можно сказать, профессор по выращиванию винограда – Армен Арутюнян.
Один из небритых развел руками и смущённо улыбнулся.
Что-то начало доходить до меня. Я взял паспорт одного из виноградарей. Город прописки не совпадал с городом, указанным в протоколе задержания профессора-астрофизика. Я сразу понял, что произошло, и где можно его найти в данную минуту: в зале внутренних рейсов, покупающим обратный билет домой – вряд ли он в один и тот же день будет рисковать своими валютными запасами, и скорее всего, вернётся домой, чтобы отсидеться и продумать следующую вылазку. Но нужно ли мне искать с ним встречу? Мир треснул по швам еще раз. Всё! «Черные дыры» или работа. Философия или борьба с контрабандистами. Что-нибудь одно и прямо сейчас.
И всё сразу встало на свои места. Слава Богу.

[Наталья Владимировна]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

37

ЦВЕТЫ У МОРЯ

Мама очень занята. У неё всегда полно дел.
– Нет, дорогуша, я сейчас не могу. Видишь, я разговариваю с тётей Алей.
Другой раз:
– Нет, дорогуша, я занята. Видишь, я разговариваю по телефону.
Или:
– Нет, дорогуша, я очень устала и хочу посмотреть телевизор. Давай завтра.
А когда у мамы нет дел, она зовёт гостей или сама идёт в гости. Милена втайне на это надеется, чтобы иметь возможность поиграть с подружками. Больше всего Милене нравится, когда рядом тётя Аля – мамина старшая сестра. Странным образом их тянет друг к другу так, словно это Алина родная дочь и это дитя по какой-то нелепой ошибке родилось не у той матери. Хотя обе от этого, по правде говоря, особо не страдают и словно расцветают, встретившись снова. Аля ведь уже взрослая женщина и понимает, что если у неё нет своих детей, то пусть ребёнок сестры будет и ей родным. Она смотрит на Милену, и её глаза наполнены до самых краёв любовью, а та отвечает ей безусловным доверием, на которое способны, наверное, только дети. Даже собственную мать она не пускает так далеко в свой хрупкий детский мирок. Валентина это чувствует, но она тоже взрослая женщина и понимает, что лучше пусть родная сестра дарит ребёнку ту любовь, на которую она, вероятно, сама не способна.
Так уж сложилось. Но и Аля и Валентина в душе прекрасно понимают, что глупую ошибку сделали некогда они обе. Равно как и мужчина, выбравший из них двоих не ту женщину. Каждому своё наказание. Слишком тесно сплелись душевные корни сестёр, чтобы травить друг друга былой ревностью. Этого всего не знает Милена, но непостижимым детским чутьём чувствует горьковатый привкус их отношений. Между ними уже давно сложилась негласная традиция не касаться этой темы. Ни разу Милена не спросила, кто её отец, откуда он и куда подевался. Любовь Али поглощает её всю без остатка, не оставляя места для других. Но в присутствии Валентины она сдерживается, чтобы не дать той почувствовать себя невнимательной матерью. Тем не менее, именно такой чувствует себя Валентина и пытается компенсировать мнимое невнимание к ребёнку разного рода замечаниями.
– Милена, не сиди так долго на солнце! – зовёт она.
Милена привыкла воспринимать мамины замечания как должное. Всё равно она ведь её любит – по-своему.
– Милена, ты не слышала? – раздаётся опять через некоторое время. – Сядь, пожалуйста, под зонт!
Девочка, собрав в горсть морские камешки, бежит к находящей волне, чтобы их прополоскать. Валентина удерживается от очередного замечания, считая, видимо, что это будет перебором. Ведь признаться по чести, Милена никогда не давала ей особого повода упрекнуть себя в непослушании. Золотой ребёнок – говорили многие. Промыв камни, дочь бежит в тень и садится там. Иногда она позволяет себе выбежать ненадолго на солнцепёк, после чего с очередной горстью гальки возвращается под зонт.
Через некоторое время:
– Милена, пойдём с нами, мы уходим!
Вздохнув, та начинает не спеша складывать свои камешки в тряпочную сумочку, зная по опыту, что у мамы обычно между словом и делом проходит некоторое время. И вот вскорости:
– Милена, идём!
Девочка встаёт и идёт к лежанкам неподалёку. Там она отдаёт свою сумочку Але в руки и жадно допивает оставленный здесь стакан лимонада. Мама при этом опять делает замечание, что Милена слишком забывчивая, ведь лимонад теперь выдохся и стал тёплым. На самом деле ей лимонад именно таким и нравится, когда оттуда выйдет весь газ, и он станет слаще. Но девочка не считает нужным оправдываться, потому что мама опять пропустит её слова мимо ушей. Хотя, признаться по чести, мама никогда не выбрасывала и не отбирала её вещей, даже если иногда и грозила этим. Золотая мама – сказали бы многие дети.
Аля принимает сумочку как нечто ценное, доверенное только ей – Валентина при этом едва заметно усмехается, думая: «Ещё не хватало, чтобы я таскала эти побрякушки...» Это одно из маминых правил: хочешь брать с собой игрушки – неси сама.
Уходя с пляжа, Милена оглядывается, взглядом прощаясь с морем. Она впервые у моря. Именно – моря, когда ты понимаешь собственным умом, что это не вода, заключённая в берега – как река или озеро, пусть даже большое – а что вся земля заключена в мягкие объятия водных океанов. И какой большой не представлялась бы суша, океаны на самом деле превосходили любое воображение.
Милену утешает то, что они опять вернутся к морю вечером. Несмотря на хорошую погоду, отдыхающих на пляже немного. Летний сезон прошёл, к тому же сказывается отдалённость цепочки пляжей от основных туристических направлений. Чтобы добраться сюда, нужно было проехать сотню километров от ближайшего аэропорта через извилистые серпантины горных массивов. Дорога очень утомительная, и Валентина подалась в такое путешествие по предложению знакомой семьи только потому, что после очередного любовного провала чуждалась слишком людных мест и хотела провести спокойный отпуск только для себя. Так она говорила себе. Но зная свою неусидчивую натуру и боясь на третий день захандрить от скуки в тихом месте, решила перестраховаться и уговорила Алю поехать вместе с ней. Вдвоём будет веселее скучать, решила она. Хотя Але такой отпуск был как раз по душе. Ей не нужно было внимания мужчин и суеты больших городов, и она сполна наслаждалась природной тишиной и постоянным присутствием Милены.

***

Он появился на второй день. Петя сошёлся с Миленой естественно и просто, как это часто бывает у детей. Они часами бегали по пляжу и копались в песке, не обращая внимания на окружающий мир. За Петей по пятам постоянно ходила бабушка, приставленная родителями, которым было не до сына во время отпуска. Пока Петя играл с Миленой, она держалась в стороне, боясь нарушать детскую идиллию. С Валентиной и Алей она тоже не стремилась знакомиться ближе, здороваясь при встрече кивком головы и смущённым бормотаньем «Здрастите...» А тем, очевидно, тоже не хотелось общаться со старушкой, посвятившей свою жизнь прислуживанию избалованному внуку. Она буквально душила его своей опекой. Всё, что ему нужно было делать – это говорить «хочу» или «не хочу».
Вероятно, это звучит смешно, но с Миленой Петя впервые почувствовал себя мужчиной, который должен сам решать за себя и заботиться о женщине. Хотя разве правильно определять понятия «мужчина» и «женщина» лишь возрастом или неким поступком, когда на самом деле это не статус, который надо как-то заслужить, а осознание своей роли в жизни другого человека?
Никто не вмешивался в их игры, и они впервые наслаждались тем, что были предоставлены сами себе. Когда приходило время расставаться, они делили между собой свои сокровища и договаривались продолжить игру завтра – не задумываясь о том, будет ли завтра принадлежать им обоим. Казалось, будто сама природа сплела вокруг них невидимый кокон, чтобы защитить от преждевременного разрушения этот крохотный островок, нетронутый вмешательством взрослых. Как они все вообще могли так равнодушно ходить по дарам, которое море щедро высыпало им под ноги, и тривиально называть это камнями? А сколько всего ещё должно быть под водой! Они уже решили, что обязательно станут мореплавателями и водолазами, чтобы найти самый дорогой клад. И пещеру на острове, где они будут всё хранить и жить вместе. А море им ласково нашептывало, что оно их уже давно ждёт и по-дружески поделится с ними. По секрету, конечно.

***
Морская тишь бывает коварно обманчивой. Шторм разразился неожиданно среди белого дня. Не встретив Милену ни утром, ни после полудня, Петя почувствовал неладное. Не слушая каких-то глупых увещеваний своей бабушки, он направился к отелю неподалёку, который описывала Милена. Узнав там, что искомые гости съехали на рассвете, он не поверил и прослонялся у моря до вечера, всё уверяя себя, что эта сказочная история не могла закончиться вот так досадно. Вечером он не выдержал и закричал на бабушку, чтобы она наконец замолчала, заодно заявив, что не желает её больше видеть, и заперся в комнате. Перебирая разноцветные камешки в руке и вспоминая, когда и в каком месте они их нашли, он утирал скупые – от того и горькие – мужские слёзы. Она ведь не могла уехать так просто, сегодня, когда для них двоих всё интересное только началось!
А Милена так просто и не уехала. Её подняли ни свет ни заря, полусонной одели и, ничего не сказав, увезли. Позже, когда автомобиль уже мчался по позолоченной рассветными лучами дороге, Милена поняла из слов, которыми перебрасывались между собой взрослые, стыдливого молчания матери и глаз Али, полных печали, что её безвозвратно похитили из любимой детской сказки. Она не стала вопреки ожиданиям тихонечко плакать или хуже того – безудержно реветь и неистово кричать. Нет, в этот момент она поняла, что со взрослыми нужно играть по-взрослому. Пусть это будет её поражением, но она не покажет им своей боли, ведь в конечном счёте её опять выставят посмешищем за глупую детскую истерику.
Милена прикусила губу, всеми силами сдерживая невольные слёзы. Тут она заметила свою сумочку, которую ей протягивала Аля. Милена взяла её и прижала к себе, чувствуя пальцами камешки. Подняв глаза, она встретилась с Алиными. Та молча смотрела на неё, и Милена поняла, что она знает, как это бывает, когда бессердечно отбирают самое дорогое. Недаром говорят, что глаза – зеркало души: они способны не только видеть, но и выразить всё то, на что не способны слова.
– Спасибо, – беззвучно прошептала девочка и прильнула к ней.
Аля сочувственно обняла её рукой и вздохнула, а сама отвернулась к окну, сделав вид, что смотрит в него, и украдкой утёрла выступившие слёзы. Воистину лучшая демонстрация внутренней силы – выразить искреннюю благодарность тогда, когда тебе нестерпимо больно и обидно, когда хочется гневно кричать и яростно бить кулаками. Она переживала вместе с Миленой её первый горький жизненный опыт того, когда тебя лишают истинного счастья – и возможно навсегда – едва дав понять его на вкус. Хотя может оно в этом раннем возрасте и к лучшему – ведь детские раны заживают и забываются быстрее. Взрослые намного болезненнее переносят этот удар судьбы, и им куда труднее забыть свои обиды. Только дети могут утешить себя надуманной историей про похищение пиратами и волнительной надеждой на освобождение. Взрослым же всегда остаётся вместе с душевной болью нагая правда, которую стыдливо прикрывают лоскутами лжи и недомолвок.


***
В этот день две детские души незаметно для других повзрослели. Они уже не будут смотреть на свои любимые игрушки прежними глазами, и игры не будут их увлекать так же, как и до этого. В кругу плюшевых зверюшек и пластмассовых героев, одушевлённых лишь в детском воображении, будет зиять пустующее место второй живой души, которую уже не заменишь безвольными куклами. Возможно, повзрослев, они когда-нибудь найдут припрятанные в детстве сокровища моря в мешочке и, вспомнив всё пережитое, пойдут на поиски друг друга. Море подождёт, ведь для него это будет лишь одним мгновением.
Наша жизнь – такая же, как и настоящее море, только в нём плещется не вода, а наши чувства и переживания. Оно бывает тихим и умиротворённым, оно манит к своим берегам, местами пологими, местами со скалистыми обрывами. Мы смотрим на гладь, но немногим из нас дозволено познать тайны глубин. И только дети ещё способны принимать за сокровища те мечты, переживания и знания, которые за столько лет забвения в пучинах жизни превратились в наших собственных глазах в блеклую гальку. Дети и есть наши мореплаватели, мечтательные и беззаботные. Они хотят находить таинственные острова, забытые когда-то нами самими, но оставлять на них не флажки первооткрывателей и покорителей, а цветы у моря, заботливо рассаженные в мокрый песок. Им невдомёк, что любое море порой теряет терпение, выходит из берегов; что неумолимая стихия может в одночасье смести всё, что казалось вечным и нерушимым – и вырвать проросшие у берега цветы. Уныние и пустота – это всё, что останется после этого от праздника в детской душе.
Но винить в этом мы будем не море, а разгулявшиеся над ним ветра.

[GREEN]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Адрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

38

Неразрывная связь


Прозвенел первый звонок, приглашая зрителей на второе действие спектакля. Валентина Андреевна, билетёр, держа несколько программок, наблюдала за театралами: одни поспешно направлялись в партер и по лестнице вверх, другие продолжали неторопливо расхаживать, скользя взглядами по стенам, всматриваясь в портреты артистов и беседуя.

Из потока зрителей отделилась женщина, и Валентине Андреевне показалось, что она двигалась к ней, глядя на программки: «Хочет купить…» Зрительница, подойдя, широко улыбалась:

— Здравствуйте! Рада вас видеть!

Подобные выражения Валентина Андреевна часто слышала от завсегдатаев театра, но эту зрительницу не припоминала:

— Добрый вечер! — произнесла она сдержанно и вместе с тем приветливо, чуть кивая, как обычно отвечала зрителям. Приготовилась её обслужить: слегка приподняла программки, вытянула вперёд сумку-кошелёк на тонком ремешке через плечо. Но женщина объяснила:

— Программку мне не надо, спасибо. Я из интернета скачала.

«Хочет расспросить о театре, спектакле…» — промелькнуло в голове Валентины Андреевны. Но незнакомка, добродушно расплываясь в улыбке, живо продолжила:

— Я видена вас на Фейсбуке! Можно к вам в друзья напроситься?

— Видели меня? — удивилась Валентина Андреевна: «как она смогла во всемирной паутине интернета её заметить? Зачем она ей?» — Ко мне в друзья? Вы, наверное, обознались…

— Нет-нет, я не ошиблась. На фото вы с такой же красивой причёсочкой, как и сейчас, только волосы там светлее. Я прошлый раз палантин в зале забыла, а вы мне его вернули. Помните?

— Не-е-т, — за годы работы в театре Валентина Андреевна возвращала зрителям много забытых вещей и не хранила их в памяти.

Незнакомка пристально посмотрела бейджик на её жилете:

— Да, фамилия, имя-отчество совпадают! — радовалась она.

Валентина Андреевна уставилась на неё, недоумевая. Перед ней стояла женщина невысокого роста, лет на двадцать моложе неё, темноволосая с неприхотливой стрижкой до плеч, в неброском светлом платье без украшений, никого и ни о чём не напоминающая… «Зачем ей захотелось подружиться со мной на Фейсбуке? Может, надеется вовлечь в какую-нибудь финансовую пирамиду? Или уговорить на бесплатные медицинские услуги, где навязывают кредит?»

— Я не поняла, кто вы. И зачем вам?.. Да я и на Фейсбук редко захожу…

— Пусть редко, хоть иногда…— не унималась незнакомка. А потом вдруг протараторила, будто опомнилась. — Ой, простите! Я вас увидела и так обрадовалась, что не с того начала, завела разговор в другое русло. Я Оксана. Я земляков в интернете искала, и всплыло ваше фото. Вы из Донецкой области. Мы же из одного посёлка… — Её широко раскрытые лучистые серые глаза выражали искреннюю радость.

Такого поворота разговора Валентина Андреевна никак не ожидала:

— Да-а-а… но я смолоду оттуда уехала. Осела в Москве после института, обросла семьей, внуками, а теперь на пенсии, в театре… — Ошеломлённая, она смотрела на Оксану круглыми глазами, приподняв брови, и вдруг осознала, что рядом с ней землячка!

— Так бы сразу сказала, кто ты! Каким ветром?

— Степным, горячим, — выпрямилась Оксана. — Мы с мамой дом закрыли и сбежали от обстрелов... В Москве сняли маленькую двушку на четверых... Работаем на рынке с утра до ночи. Иногда только удаётся вырваться на отдых. И тогда, если повезёт купить дешёвый билет, иду в театр...

Валентина Андреевна вдохнула полной грудью, словно горячий степной ветер наполнил её, всколыхнул, раскачал сердце... И полетели вопросы-ответы! Кто?.. Где?.. А вы?.. А ты?.. Помните?..

…Помню… Я в этой школе на соревнованиях в баскетбол играла… И мой отец тоже на той шахте работал… А мама на заводе… Знаю-знаю её… Я там была…

И было в голосе Оксаны что-то родное, своё: звуки, интонация… И веяло от неё особым запахом, смешанным с запахом чабреца и белой акации. И будто тот самый ветер, который принёс Оксану, поднял Валентину Андреевну и понёс по дорожкам детства и юности. Над знакомыми лентами рек, конусами шахт, прямоугольными крышами хат, заводов с высокими цилиндрами труб, выпускающими дым. Над зелёными лентами лесопосадок, разделившими жёлтые поля подсолнухов и пшеницы... Вот они, школьники, с тяпками в руках, пропалывают уходящие в небо кукурузные ряды. А вот с друзьями слезли с шелковиц и возвращаются домой с предательскими фиолетовыми пятнами шелковичного сока на языках и майках. А вот к 8 Марта собирают на проталинах для мам и учительниц подснежники…И всюду солнечно и радостно…

Валентина Андреевна благодарно смотрела на Оксану и хотелось бесконечно наслаждаться тем тёплым дуновением, которое она принесла с собой…

— А вы давно там были? — с лица Оксаны слетела улыбка.

— Ещё до войны... — Валентина Андреевна помрачнела. — Слежу за новостями по телевизору и, спасибо интернету, общаюсь с родственниками, друзьями… Тяжело видеть и знать, что там происходит — сердце разрывается… насмотрюсь — ночами уснуть не могу: слышится грохот выстрелов, взрывов… И не могу не смотреть, не интересоваться — незримая пуповина соединяет с родными местами… и, наверно, она никогда не разорвётся, до самой смерти. Через неё идёт радость и боль вырастившей нас земли... Как вы там выживали?

— Как все… — выдохнула Оксана. — Снаряды летят — форточки раскрываются, стёкла дребезжат… От стрельбы в погребах прятались… А кто не уберегся… уже нет в живых… Мы — на украинской территории, у самой границы, разделившей область пополам, значит, от любой стороны можно по башке получить… Когда не стреляли, тоже лишний раз не показывались на улицу — боялись: «защитники» шастали, танки проезжали…

И наступили минуты молчания, словно обе женщины одновременно решили соблюсти ритуал тишины в память о трагических событиях на малой родине…

В фойе приглушили свет, прозвенел звонок. Мимо них пробежали опаздывающие зрители. Валентина Андреевна тяжело вздохнула:

— Иди, смотри спектакль, Оксана.

Ещё какое-то время они не расходились. Глянули друг другу в глаза: у обеих радость смешалась с печалью. Женщины обнялись.

— Оксана, я не сказала тебе, не спросила… — торопливо говорила Валентина Андреевна. — Может, тебе что-то нужно? Может помочь чем?.. Ты говори... И приходи ко мне. Обязательно приходи, и на Фейсбук тоже…

Оксана стеснительно двинула плечами и тихо ответила, уходя:

— Ничего не надо. Спасибо.

Валентина Андреевна неподвижно провожала её долгим взглядом, пока она поднималась по лестнице.

Случайно встретить земляка в большом городе вдали от родных мест — всё равно, что найти иголку в стогу сена. Многие знакомые Валентины Андреевны в разные годы приезжали в Москву в основном не на экскурсии, а чтобы найти заработок и поскорее вернуться с ним к семье. В ритме будней повидаться с ними не всегда получалось — каждый спешил по своей дорожке. А тут нежданно Оксана сама нашла её!

Валентину Андреевну всегда тянуло на родину, и пока родители были живы, она каждый год ездила к ним и встречалась с одноклассниками, учителями, соседями. Хочется и сейчас туда — пройтись знакомыми тропами, как раньше, обняться с родственниками и друзьями. На могилках родителей и мужа она уже четыре года не была. Раньше двоюродная сестра могилки убирала, а теперь на кладбище никто пройти не может — возле него военная техника стоит и стреляет... Как сейчас ехать в родные края? Опасения большие — можно попасть под обстрел. И дорога туда стала труднопроходимой. Отрезана железная дорога, по ней прекращено движение поездов. Земляки, кто моложе, как-то автобусами добираются, хоть и долго, а ей, пенсионерке с больным позвоночником, всю ночь ехать сидя — тяжело, не по силам…

Валентина Андреевна переходила на другую сторону фойе и ей виделись под ногами изрезанный на кусочки гусеницами танков асфальт, на знакомых улицах — дома с разрушенными крышами и пустыми глазницами... печальные и умоляющие о мире лица дорогих ей людей… Это нестерпимо больно видеть… «Сволочи… убивают, разрушают…» — сердце Валентины Андреевны сжалось, она с трудом сдерживала дыхание... К глазам мощной, напористой волной подкатились слёзы и хлынули, словно внутри лопнул огромный наполненный влагой шар, собиравший слёзы каждый день, всякий раз после услышанных жутких новостей…

Заметив, что она плачет, подошла коллега по работе Наталья Петровна:

— Что-то случилось?

— Землячку встретила, — Валентина Андреевна, достав из кармана жилета салфетку, промокала, промокала под глазами новые струйки. Рядом останавливались другие билетёры, вопросительно кивали Наталье Петровне, что, мол, с ней…

— Она землячку встретила.

— Странно, встретила знакомую и плачет… радоваться надо… — высказался кто-то. Билетёры, не услышав разъяснений, переглянулись, немного постояли и отошли.

К концу спектакля Валентина Андреевна, уже несколько успокоившись, стояла в центральном фойе. Наталья Петровна всё это время пыталась понять причину её слёз и, догадавшись, сочувственно говорила:

— Я поняла, вы же оттуда…Что же они там не успокоятся, всё стреляют и стреляют?! Жаль невинных людей…

Валентина Андреевна молча кивнула в ответ.

После спектакля зрители со всех сторон шумным потоком хлынули на выход. Валентина Андреевна не видела Оксану, но чувствовала сердцем, что где-то среди них находится родной человек…

[GREEN]

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Адрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


39


Осеннее рандеву
Анна Сергеевна извелась просто: что-то надо с этим делать. Позвонила подруге поделиться своей бедой, долго в себе она держать боль не могла, хотелось выговориться.

- Лен, встретиться бы, – еле сдерживаясь, сказала она в трубку.

- Проблемы? Значит, по коктейлю и пицце, – резюмировала Елена, сразу же озвучив место и время.

Потягивая коктейль, подруга спросила:

- Что случилось-то?

- Милый, похоже, загулял. Не знаю, что делать? Приходит поздно, якобы по работе, а глаза отводит. Врёт, я ж его за столько лет изучила. В мобильник его заглянуть, что ли?

- Меньше знаешь, лучше спишь. Ань, вот скажи, зачем тебе его уличать? Или ты развестись хочешь?

- Не, ты что? Только не это. Мы столько вместе прошли: ты же знаешь, по углам скитались, иногда впроголодь жили, я даже второго ребенка себе позволить не могла. А теперь, когда все наладилось, значит, кому-то его отдать? Да и люблю я этого козла безрогого. Как сын женился и уехал, так и началось.

- Хм! Кризис среднего возраста. Стареющий мужчина хочет доказать в первую очередь себе, что он ещё ого-го. Тут главное – самой не толкнуть его в чужие объятия. Терпи, Ань, делай вид, что ничего не замечаешь. Будь с ним поласковей, что-нибудь вкусненькое приготовь. Нагуляется, поймет, что лучше родной гавани ничего нет.

- Легко сказать. Да он дома и не ест сейчас. Так и хочется вцепиться и высказать всё, что о нём думаю.

- Ань, вот этого не надо.

- Так внутри печёт же, Ленка. Того и гляди скандал закачу.

- Знаешь что? Говорят же, если кто-то не отдаёт супружеский долг, другой начинает искать кредиты на стороне. Вот ты и измени ему сама. У тебя возникнет чувство вины, и будет не так больно. Только осторожно, чтобы он ничего не узнал. Он ведь у тебя ревнивый. Они все собственники – им можно, а тебе ни-ни.

- Ха! С кем изменять-то? Тайных воздыхателей у меня нет. Друзей юности муженёк всех разогнал. На сайт знакомств податься, что ли?

- Не, Ань, светиться не надо, вдруг твой там ходит. Да ещё и нарваться на афериста какого можно. Что, у тебя на работе мужиков нет?

- Ты забыла, где я работаю? Откуда в школе мужики? У нас их всего три… нет, четыре штуки – директор, физрук, военрук и завхоз.

- И что, выбрать не из кого?

- Из директора песок сыплется, ему за семьдесят. Физрук, наоборот, мальчишка после института. Военрук действует на меня как удав на кролика – я как его увижу, хочется исполнить команду «кругом». Остаётся только Яцкин, завхоз. Хотя он совсем не в моем вкусе.

- Неужели хуже обезьяны?

- Да нет. Просто зуб у него золотой, плешь на голове и брюшко торчит. И женат он.

- Тебе что, детей с ним делать? А что женат, так даже и лучше. Как говорится, обручальное кольцо на пальце – знак качества. Так и решим: берём Яцкина.

- Лен, каким образом? Я к нему за тряпками и мелом хожу – других точек соприкосновения у нас нет.

- А ты фильм вспомни «Обаятельная и привлекательная». Возьми два билета в театр, скажи, что лишний. Потом на дачу пригласи.

- Скажешь тоже. Ладно, я подумаю.

Вечером забежал домой сияющий муж, переоделся в джинсовый костюм («Молодая, значит», - подумала Анна Сергеевна), махнул ей рукой и уже в дверях промямлил: «Извини, дорогая, бельгийцы приехали. Я тебе говорил. Вернусь поздно». Вернулся он рано. Утром. И тогда Анна Сергеевна решилась.

С двумя билетами в местный драматический театр она зашла в каптёрку к Яцкину, якобы за мелом.

- Анна Сергевна, недавно же мел брали. Не напасёшься на вас, - проворчал Яцкин.

- Пётр Петрович, а вы любите театр?

На лице Яцкина отобразились потуги вспомнить, что же это за зверь такой, и нужно ли его любить. Вопрос так и повис в воздухе. Анна Сергеевна тихо сунула билеты в карман.

На следующий день женщина решила повторить попытку. Она не могла прямым текстом предложить Яцкину поехать на дачу и придумала ход конём.



Яцкин сидел в своей каптёрке и решал, что сделать сначала: починить стул в пятом «а» или повесить полку в учительской, когда снова заглянула русичка.

- Мел не дам, - сходу пробурчал завхоз, - едите вы его, что ли?

- Я не за мелом, - робко произнесла Анна Сергевна и покраснела. - У меня к вам, Пётр Петрович, просьба личного характера, – Яцкин почесал затылок. – В общем, осень такая замечательная, грибы пошли. Вы любите грибы?

- Ну, солёненькие, маринованные уважаю. Закуска знатная.

- Вот и здорово. Хочу в лес по грибы съездить, а одной боязно. Давайте так – вы со мной в лес, а я вам грибочков маринованных.

- Это за охранника, что ли? – Яцкин вновь почесал затылок, задумался. Жена, с тех пор, как родила её дочь от первого брака, дневала и ночевала там, тетёшкаясь с внуком. Яцкин чувствовал себя заброшенным. В выходные она опять будет умиляться этим маленьким сморщенным орущим существом. Почему бы не прогуляться в лес с русичкой? Свежим воздухом подышать, ведь полезно для здоровья. Может, она чего вкусненького сготовит на перекус. А дома придётся вновь давиться магазинными пельменями. – Ладно, согласен.

- Замечательно. Тогда завтра в шесть тридцать у пригородных касс Южного вокзала. Билеты я возьму.

- Анна Сергевна, побойтесь Бога, выходной же, а вы в такую рань.

- Следующая электричка только в десять.

- Это ещё куда ни шло. Значит, в девять сорок пять у касс. Замётано.



После холодного ливневого лета сентябрь стоял на удивление жарким, а в лесу было прохладно, дышалось легко. Кое-где уже проглядывали золотинки берёзовых листиков лёгким намёком давая понять, - скоро картина изменится, и изумруд лета сменится буйством осенних красок. Анна Сергеевна очень любила лес, особенно вот такой – лиственный, с редкими соснами и елями. Они вышли за остановку до дачи и брели по опушке в сторону посёлка. Грибов было много.

- Пётр Петрович, а что ж вы корзину не взяли? Куда грибы складывать будете?

- Да я в грибах не разбираюсь, я ж с вами за охранника. Да и что я с теми грибами делать буду? Давайте вашу корзину понесу.

Так и шли. Анна Сергеевна срезала ядрёные подосиновики, крепкие боровички, рыжие лисички, молоденькие подберёзовики, а Яцкин подставлял корзину и мысленно видел эти грибочки зажаренными с лучком и картошечкой. Очень есть хотелось.

Тучка показалась на горизонте неожиданно.

- Анна Сергевна, не пора ли возвращаться, а то того и гляди дождь ливанёт.

- Пётр Петрович, тут недалеко у меня дача. Предлагаю зайти, перекусить. Если дождь пойдёт, переждём, камин растопим.

Яцкин оживился. Корзина была уже полной, и они к посёлку шли по лесной тропинке.

- Вы любите поэзию? – с надеждой спросила Анна Сергеевна. - Вот послушайте.

Бродяга-осень неустанно
Напоминает о себе
Упавшим на асфальт каштаном
И грустной мыслью о судьбе.
Она тоски у нас попросит
Сквозь монотонные дожди,
И что у жизни тоже осень,
Листочек жёлтый подтвердит.
Но солнце с неба говорит:
"Ты зря задумалась об этом,
С лица хмурчинку убери,
Ведь это только бабье лето".


Яцкин молчал. В животе урчало, и его мысли были очень далеки от поэзии.

- Пётр Петрович, вам понравилось? Это я сама написала, – не унималась русичка.

- Я в стихах не разбираюсь.

- А что вы любите? – женщина пыталась найти хоть какие-то точки соприкосновения.

- Футбол и пиво, – с готовностью ответил Яцкин.

Анна Сергеевна вздохнула и подумала: «В грибах не разбирается, в стихах тоже. В театр не ходит. Книг, наверное, не читает. О чём с ним говорить-то? Как раз футбол и пиво – совсем не моё. Где была моя голова, когда я придумала это рандеву?»



На даче Яцкин значительно повеселел, увидев, как русичка из рюкзачка достала хлеб, сало и варёную картошку, а из погреба – баночки с огурчиками, капустой, кабачковой икрой, потом сходила в кладовку и принесла оттуда большую круглобокую бутыль с розовой жидкостью.

- Это малиновое вино. Будете, Пётр Петрович? – он смог лишь кивнуть. За окном закапал дождь. – Вот, возьмите спички, камин разожгите, пожалуйста.

Яцкин чуть слюной не захлебнулся. Можно бы и без камина, конечно, но ладно уж.

Тут же откуда-то волшебным образом появились тарелки, вилки-ножи, стопки, а содержимое банок перекочевало в миски и манило пряными запахами. Камин уютно потрескивал, Яцкин уже начал пристраиваться к столу, когда на улице заурчал мотор автомобиля. Анна Сергеевна побледнела, точно та самая поганка, о ядовитости которой она Яцкину все уши прожужжала:

- Ой! Пётр Петрович, кажется, муж приехал. Он ревнивый, жуть! Как бы чего не вышло. В драку ведь полезет, – и она быстро протянула Яцкину его куртку. Сапоги он и не снимал. – Там у нас ещё есть дверь, огородом пройдите, калитка на засове, собака привязана. По дороге прямо выйдете к электричке, – тараторила Анна Сергеевна, а сама быстро убирала второй комплект посуды.

Яцкин послушно, хотя и без особой охоты, надел куртку и покинул дом: побитым быть не хотелось. Перед взором всё стояли мисочки с разносолами и пузатая бутылка с малиновым вином. «Принесла же нелёгкая мужа этого, - раздражённо думал Яцкин, идя в сторону станции и глотая слюну. – Чего ревновать? Неужели можно предположить, что у меня к русичке какой-то мужской интерес? Смешно даже. Меня эти шалости давно не волнуют. Вот и брала бы своего ревнивца в охранники… Надо по дороге хоть пивка купить». Дома его ждали магазинные пельмени в холодильнике и пустая квартира.



Муж зашёл в дом, увидел накрытый стол, спросил:

- В честь чего праздник, Ань?

- Да вот, грибы пошли. Решила это дело отметить, – Анна Сергеевна махнула в сторону полной корзины.

- А давай вместе отметим? Винца выпьем. Доставай второй бокал.

- Тебе ж за руль. Какое винцо?

- А мы на даче останемся ночевать. С бельгийцами договор подписали, так что я пока свободен.

Анна Сергеевна подошла к мужу, прижалась к нему и почувствовала ответный порыв.

«Расстались, значит? – чертёнком запрыгали весёлые мысли. - А вдруг и правда, бельгийцы? И я всё себе нафантазировала? Хорошо, что хоть глупостей наделать не успела. Как только теперь в глаза Яцкину смотреть буду? Да ну его. Могу к нему вообще не заходить, мела у меня пока хватит. А там, глядишь, он о нашем неудавшемся осеннем рандеву и подзабудет».

Супруги сели за стол, подняли бокалы. За окном моросил нудный дождь – осень вступала в свои права, а в камине весело потрескивали дрова, и сердце Анны Сергеевны переполнялось счастьем: козлик, так и оставшийся безрогим, вернулся домой.