Помощь
Объявление конкурса, здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4345
Прикрепленные файлы
-
ФИО - ЗАЯВКА - проза Триумф короткого сюжета.doc (30,5К)
Количество загрузок:: 59
-
4 Страниц
- 1
- 2
- 3
- →
- Последняя »
- Вы не можете создать новую тему
-
Тема закрыта
"Редакторский портфель" - в формате оптимистического рассказа, тематика - вера, надежда, любовь, дух победы созидания (до 20 тысяч знаков с пробелами) Конкурсный сезон 2013 года.
#1
GREEN 
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 16 сентября 2012 - 18:06
Номинация ждёт своих соискателей.
Объявление конкурса, здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4345
Объявление конкурса, здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4345
Цитата
#2
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 11 октября 2012 - 15:33
№ 1 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!
Запчасть
Рассказ успешной женщины
Она была безнадежна. Это мой муж так сказал. Кратко, но выразительно. Помню, я тут же представила ее: неуклюжую, очкастую, в нелепых гольфах на коротких ногах. И при этом жизнерадостная улыбка на один бок.
Рядом с ней я чувствовала себя гибким и опасным зверем: пантерой, или, по крайней мере, кошкой. Дикой, конечно. Наверное, именно за это ощущение я и любила ее больше всего. Стоило мне оказаться рядом с ней, - и я тут же становилась центром притяжения, понятно, что не женского, а мужского внимания. А ей жизнь в который раз предлагала обычно вакантную позицию летописца чужих побед.
Мы были одиноки. То есть, одинока была она, а я до жуткого холодка свободна. Познакомились мы десять лет назад. И чего, и кого только за это время в моей жизни не произошло! Я объездила мир, пережила тысячу и одно романтическое приключение, сделала убедительную карьеру. Не буду из скромности уточнять, какую именно.
Жизнь удивляла и иногда радовала.
Как-то вдруг выросла моя девочка, которую я любила до обморока, как и всякая вполне сумасшедшая мать...
Я видела, что детка моя некрасива, но это ничуть меня не расстраивало. Самое главное: она уже полностью ориентировалась в том особом мире, где не нужно знать законы физики, чтобы создавать вокруг себя электрическое поле под высоким напряжением. И совсем необязательно помнить правила валентности и молекулярной диффузии, чтобы управлять некоторыми химическими реакциями.
За своего котенка я могла быть спокойной. В сочетании с умной головкой ее внешность будет ей прекрасным помощником в будущей жизни. Моей дочери не придется со стороны наблюдать за чужими состоявшимися судьбами. Свои победы она организует сама, и моя помощь ей вряд ли понадобится. Да, забыла: Симону де Бовуар я, на всякий случай, запихнула подальше на верхнюю полку. Нам с ней не по пути.
Но было у меня и еще кое-что. На финишной прямой, когда личная свобода начала перерастать в обыкновенное женское одиночество, я, как в последний вагон уходящего поезда, как в последнюю шлюпку с тонущего Титаника, просто впрыгнула в удачное замужество. Е-е-сть! Да, теперь у меня есть все, чтобы считать, что жизнь удалась.
… И когда мы встречались, я даже стеснялась своих очевидных преимуществ – того, что называется «успехами в работе и счастьем в личной жизни».
А у нее жизнь стекала по каплям изо дня в день, из года в год, собираясь в мелкую стоячую лужицу прожитых лет. И в этом покое было действительно что-то безнадежное.
Тихая работа за копейки в серьезной закрытой организации, тихая, навечно прибранная квартира, где скорбно шуршит тихая мамаша, которая всегда имеет вескую причину чувствовать себя самой несчастной. В этой тишине, нищете и безнадежности она жила и умудрялась сохранять чувство этой самой жизни.
Когда она, попыхивая сигареткой и поблескивая очочками, жизнерадостно улыбалась на один бок и небрежно спрашивала меня, как там мои «делишки», мне хотелось дать ей медаль “За личное мужество”: в ее жизни не менялось ничего.
Ну вот, личный паровоз на всех парах приближался к верстовой отметке с роковой цифрой «сорок», а управляться со своей жизнью она еще так и не научилась. Все, что когда-либо происходило в ее жизни, было задумано и осуществлено ее матерью.
Когда она была маленькой, мать решила, что надо учить языки, и отдала дочь во французскую спецшколу, что была неподалеку от их коммунальной квартиры на Кропоткинской.
Потом мать выплакала на работе отдельную квартиру, и из центра они переехали в Бутырское захолустье, где старый механический завод, парфюмерная фабрика «Свобода» и знаменитая тюрьма врезались Бермудским треугольником в унылые жилые застройки. Мать оставила дочери ее французскую школу. Начались поездки на автобусе и чтение учебников в метро.
Вопрос с выбором института не стоял. Мать уже много лет работала секретарем у самого главного начальника той самой серьезной закрытой организации. Не то что бы начальник так уж дорожил своим бестолковым и не очень грамотным секретарем, но удалить от себя женщину, которая претендовала на абсолютное первенство по несчастьям, просто рука не поднималась. И как можно отказать, когда это крошечное создание, жалобно сложив на отсутствующей груди свои лапки, опять начинает просить, нет, не за себя, а за любимую и единственную дочь.
С университетом помогли не сразу. Сначала год пришлось поучиться на вечерке, потом ее легонько подтолкнули - для придания ускорения - на дневное отделение. Мать могла устроить экономический факультет, хотя сама дочка предпочла бы что-нибудь менее нудное, ну, например, исторический.
После окончания университета работа нарисовалась по той же схеме все в той же маминой организации. Планы на рабочий коллектив мать возлагала большие. Солидные все люди, в основном, мужики при дорогих галстуках и разных там «лонжинах» и «брайтлингах», на собственных автомобилях и с выездами в престижную - не какую-нибудь - заграницу по работе и просто на отдых.
Но мужики продолжали ездить на своих авто и не торопились предлагать подвезти ее дочь. И вообще ничего не торопились ей предлагать. Дочь вместе с матерью возвращалась на маршрутке с работы домой, вместе ужинали. Потом мать смотрела телевизор, а дочь читала у себя в комнате. В одиннадцать укладывались спать.
Надежды на замужество тихо хирели, как ничьи столетники и традесканции на подоконниках серьезной закрытой организации.
Но вот жизнь расправила уныло сдвинутые бровки и сменила кислую гримасу на сочувствующую улыбку. Улыбнулась чуть-чуть, краешком губ. Но и этого было достаточно.
Уезжала в командировку пожилая тетя. Уезжала за границу на несколько лет. Потому что была хорошим специалистом и была уже одинокая. Но - не сложилось. Потому что жизнь улыбнулась не ей, а совсем наоборот. И тете достался неожиданный инсульт и инвалидность, а матери достался шанс отправить свою дочь в загранкомандировку.
И опять надежды. Овдовевший дипломат. Разведенный завхоз в посольстве или где там еще, неважно. Приехавший на практику молодой специалист. Он ведь, в конце концов, мог просто не успеть жениться. Ну, хоть кто-нибудь, черт их дери. А тут ее дочь.
Но традесканции все так же тихо вяли и хирели на подоконниках все два года командировки, и дочь, благополучно отработав в Латинской Америке положенный срок, вернулась в свою тихую квартиру к матери.
Заграница, как и накопленные деньги, быстро превратилась в видение. Как будто и вовсе не было далекой, экзотической страны, где людей тянет на любовь, как будто не было вокруг завхозов и дипломатов. И даже молодых специалистов, приехавших на практику, черт их дери.
Жизнь опять начала вывязывать крючком одинаковые петельки дней, недель и лет, не задерживаясь на пустых, тягучих пропусках выходных и праздников.
Наши разговоры чаще всего были о том, как все сложно: я разрывалась между мужем, ребенком от первого брака и работой.
О том, какой ценой достается мне этот жизненный успех, как давит ответственность на работе и о том, какие все мужики, в сущности, скоты.
Я старалась быть максимально деликатной по отношению к ней и не особенно влезала в ее жизнь. Но она все равно улыбалась, щуря свои глазки, - то ли от дыма "вечной своей папиросы" (так, кажется, Цветаева писала, не помню точно), то ли еще почему.
Как-то я застала ее за сборами в отпуск: на диване были разложены какие-то допотопные лыжные штаны, ковбойки и лифчик чуть ли не московского производственного объединения «Черемушки». И кто меня дернул за язык сказать, что здесь для комплекта не хватает только гитары и бороды: понятно ведь, что либо борода, либо лифчик.
Ну, сложно мне понять, зачем взрослой тетке надо тратить своей отпуск на конно-пеший переход по Алтайским каким-то там горам или плоскогорьям. Собственно, об этом я ее и спросила. Только и всего.
Напрасно я это сделала. Она перестала щуриться и пристально, с ненавистью посмотрела на меня. Потом сказала:
- Я не могу больше придумывать себе чем занять свои выходные. И не могу каждый год придумывать чем заполнить свой отпуск. А также, вообще, всю жизнь. И я не знаю, что мне с ней дальше делать.
- С кем, с жизнью?
- И с ней, и с матерью. Она всегда все решала, она все сама делала. За меня. А где я сама, где все мое? А все мое живет своей отдельной содержательной жизнью в малогабаритной квартире в Чертаново. А меня как бы нет. Ни там, ни здесь. Но никто об этом не знает. И тебе я больше ничего не скажу. Ты все прыгаешь с пестика на пестик («Ого!», – удивилась я), а я-то хорошо знаю, что такое настоящее …
Грубая она все-таки девица. Действительно, бороды ей не хватает.
Хотя мое хорошенькое рыльце действительно было в пуху. И, если уж называть вещи своими именами, пробы на мне ставить негде.
После этого мы долго не виделись. Я по-прежнему на предельных скоростях носилась по городу и всему миру и при этом еще умудрялась не бросать свое увлекательное занятие (как же неприлично она тогда выразилась!), а в ее жизни по-прежнему не менялось ничего.
Но вот однажды весной, в те недолгие дни, когда жизнь воспринимается исключительно через забытые за зиму запахи и неясное томление в теле, она позвонила мне. Панической скороговоркой выпалила, что грядет встреча ее одноклассников, что там будет Он - ну, тот, который в Чертаново. Что ей нужна отличная стрижка, и поэтому отдаться она может лишь в мои непрофессиональные, но умелые руки.
Ах, кто бы знал, как мы обе волновались! В каждой пряди ее слабеньких волос пряталось мое желание сделать ее неотразимой. Мне казалось, что на эту дурацкую встречу одноклассников идем мы вместе и ее поражение станет, несомненно, и моим.
Он действительно был Адам. Родители приехали в Москву из Польши, сына отдали в спецшколу учить французский язык. Все-таки, какие-никакие, а иностранцы. Сын был способным, и на него возлагались большие надежды.
Со второго класса они стали учиться вместе и сидеть за одной партой, пока в шестом он не нашел себе другую соседку.
Представляя свой собственный огромный и такой вкусный кусок жизни - со второго класса и до сегодняшнего дня, - отданный на съедение какому-то пусть даже Адаму, мне становилось не по себе.
А она, как обычно, попыхивала сигареткой, поблескивала очками, улыбалась набок и застенчиво признавалась:
- Просто, я сделана из его ребра. Ну, как Еву сделали из ребра Адама... Понимаешь?
Для меня это звучало даже не упреком. Это был приговор... Потому что я не понимала.
И вообще, на мой взгляд, она была даже не ребро, а просто какая-то запчасть.
...И на этот раз тоже ничего особенного не произошло. Ну, снова встретились бывшие одноклассники у нее дома. Адам облысел, растолстел, с работы ушел, а с женой развелся. Весь вечер он скучал. А она тихо впитывала в себя ощущение законченного совершенства сюжета: вот он, Адам, и вот рядом, в углу на диване, – она. Его ребро.
Она была почти счастлива, к тому же все сказали, что стрижка у нее просто классная.
***
Как-то, вернувшись из очередного прекрасного далека, я вспомнила о ней и позвонила. Я подробно рассказывала о своих впечатлениях, ну, и про пестики – не удержалась - тоже немножко рассказала, а она, как всегда, слушала. Да и что могла она мне сказать?
А когда я уже попрощалась, то услышала ее небрежное:
- Кстати, я тоже хочу кое-что тебе сообщить. Мне есть теперь чем занять свои дни. И даже ночи. У меня родилась девочка. И кто ее отец - моя мать никогда не узнает.
... Он больше никогда не появился и ни разу не увидел свою дочь. Правда, однажды, когда бывшая одноклассница показала ему фотографию веселой, кудрявой девочки - своей крестницы, он с одобрением отозвался:
- Хороший ребенок...
Запчасть
Рассказ успешной женщины
Она была безнадежна. Это мой муж так сказал. Кратко, но выразительно. Помню, я тут же представила ее: неуклюжую, очкастую, в нелепых гольфах на коротких ногах. И при этом жизнерадостная улыбка на один бок.
Рядом с ней я чувствовала себя гибким и опасным зверем: пантерой, или, по крайней мере, кошкой. Дикой, конечно. Наверное, именно за это ощущение я и любила ее больше всего. Стоило мне оказаться рядом с ней, - и я тут же становилась центром притяжения, понятно, что не женского, а мужского внимания. А ей жизнь в который раз предлагала обычно вакантную позицию летописца чужих побед.
Мы были одиноки. То есть, одинока была она, а я до жуткого холодка свободна. Познакомились мы десять лет назад. И чего, и кого только за это время в моей жизни не произошло! Я объездила мир, пережила тысячу и одно романтическое приключение, сделала убедительную карьеру. Не буду из скромности уточнять, какую именно.
Жизнь удивляла и иногда радовала.
Как-то вдруг выросла моя девочка, которую я любила до обморока, как и всякая вполне сумасшедшая мать...
Я видела, что детка моя некрасива, но это ничуть меня не расстраивало. Самое главное: она уже полностью ориентировалась в том особом мире, где не нужно знать законы физики, чтобы создавать вокруг себя электрическое поле под высоким напряжением. И совсем необязательно помнить правила валентности и молекулярной диффузии, чтобы управлять некоторыми химическими реакциями.
За своего котенка я могла быть спокойной. В сочетании с умной головкой ее внешность будет ей прекрасным помощником в будущей жизни. Моей дочери не придется со стороны наблюдать за чужими состоявшимися судьбами. Свои победы она организует сама, и моя помощь ей вряд ли понадобится. Да, забыла: Симону де Бовуар я, на всякий случай, запихнула подальше на верхнюю полку. Нам с ней не по пути.
Но было у меня и еще кое-что. На финишной прямой, когда личная свобода начала перерастать в обыкновенное женское одиночество, я, как в последний вагон уходящего поезда, как в последнюю шлюпку с тонущего Титаника, просто впрыгнула в удачное замужество. Е-е-сть! Да, теперь у меня есть все, чтобы считать, что жизнь удалась.
… И когда мы встречались, я даже стеснялась своих очевидных преимуществ – того, что называется «успехами в работе и счастьем в личной жизни».
А у нее жизнь стекала по каплям изо дня в день, из года в год, собираясь в мелкую стоячую лужицу прожитых лет. И в этом покое было действительно что-то безнадежное.
Тихая работа за копейки в серьезной закрытой организации, тихая, навечно прибранная квартира, где скорбно шуршит тихая мамаша, которая всегда имеет вескую причину чувствовать себя самой несчастной. В этой тишине, нищете и безнадежности она жила и умудрялась сохранять чувство этой самой жизни.
Когда она, попыхивая сигареткой и поблескивая очочками, жизнерадостно улыбалась на один бок и небрежно спрашивала меня, как там мои «делишки», мне хотелось дать ей медаль “За личное мужество”: в ее жизни не менялось ничего.
Ну вот, личный паровоз на всех парах приближался к верстовой отметке с роковой цифрой «сорок», а управляться со своей жизнью она еще так и не научилась. Все, что когда-либо происходило в ее жизни, было задумано и осуществлено ее матерью.
Когда она была маленькой, мать решила, что надо учить языки, и отдала дочь во французскую спецшколу, что была неподалеку от их коммунальной квартиры на Кропоткинской.
Потом мать выплакала на работе отдельную квартиру, и из центра они переехали в Бутырское захолустье, где старый механический завод, парфюмерная фабрика «Свобода» и знаменитая тюрьма врезались Бермудским треугольником в унылые жилые застройки. Мать оставила дочери ее французскую школу. Начались поездки на автобусе и чтение учебников в метро.
Вопрос с выбором института не стоял. Мать уже много лет работала секретарем у самого главного начальника той самой серьезной закрытой организации. Не то что бы начальник так уж дорожил своим бестолковым и не очень грамотным секретарем, но удалить от себя женщину, которая претендовала на абсолютное первенство по несчастьям, просто рука не поднималась. И как можно отказать, когда это крошечное создание, жалобно сложив на отсутствующей груди свои лапки, опять начинает просить, нет, не за себя, а за любимую и единственную дочь.
С университетом помогли не сразу. Сначала год пришлось поучиться на вечерке, потом ее легонько подтолкнули - для придания ускорения - на дневное отделение. Мать могла устроить экономический факультет, хотя сама дочка предпочла бы что-нибудь менее нудное, ну, например, исторический.
После окончания университета работа нарисовалась по той же схеме все в той же маминой организации. Планы на рабочий коллектив мать возлагала большие. Солидные все люди, в основном, мужики при дорогих галстуках и разных там «лонжинах» и «брайтлингах», на собственных автомобилях и с выездами в престижную - не какую-нибудь - заграницу по работе и просто на отдых.
Но мужики продолжали ездить на своих авто и не торопились предлагать подвезти ее дочь. И вообще ничего не торопились ей предлагать. Дочь вместе с матерью возвращалась на маршрутке с работы домой, вместе ужинали. Потом мать смотрела телевизор, а дочь читала у себя в комнате. В одиннадцать укладывались спать.
Надежды на замужество тихо хирели, как ничьи столетники и традесканции на подоконниках серьезной закрытой организации.
Но вот жизнь расправила уныло сдвинутые бровки и сменила кислую гримасу на сочувствующую улыбку. Улыбнулась чуть-чуть, краешком губ. Но и этого было достаточно.
Уезжала в командировку пожилая тетя. Уезжала за границу на несколько лет. Потому что была хорошим специалистом и была уже одинокая. Но - не сложилось. Потому что жизнь улыбнулась не ей, а совсем наоборот. И тете достался неожиданный инсульт и инвалидность, а матери достался шанс отправить свою дочь в загранкомандировку.
И опять надежды. Овдовевший дипломат. Разведенный завхоз в посольстве или где там еще, неважно. Приехавший на практику молодой специалист. Он ведь, в конце концов, мог просто не успеть жениться. Ну, хоть кто-нибудь, черт их дери. А тут ее дочь.
Но традесканции все так же тихо вяли и хирели на подоконниках все два года командировки, и дочь, благополучно отработав в Латинской Америке положенный срок, вернулась в свою тихую квартиру к матери.
Заграница, как и накопленные деньги, быстро превратилась в видение. Как будто и вовсе не было далекой, экзотической страны, где людей тянет на любовь, как будто не было вокруг завхозов и дипломатов. И даже молодых специалистов, приехавших на практику, черт их дери.
Жизнь опять начала вывязывать крючком одинаковые петельки дней, недель и лет, не задерживаясь на пустых, тягучих пропусках выходных и праздников.
Наши разговоры чаще всего были о том, как все сложно: я разрывалась между мужем, ребенком от первого брака и работой.
О том, какой ценой достается мне этот жизненный успех, как давит ответственность на работе и о том, какие все мужики, в сущности, скоты.
Я старалась быть максимально деликатной по отношению к ней и не особенно влезала в ее жизнь. Но она все равно улыбалась, щуря свои глазки, - то ли от дыма "вечной своей папиросы" (так, кажется, Цветаева писала, не помню точно), то ли еще почему.
Как-то я застала ее за сборами в отпуск: на диване были разложены какие-то допотопные лыжные штаны, ковбойки и лифчик чуть ли не московского производственного объединения «Черемушки». И кто меня дернул за язык сказать, что здесь для комплекта не хватает только гитары и бороды: понятно ведь, что либо борода, либо лифчик.
Ну, сложно мне понять, зачем взрослой тетке надо тратить своей отпуск на конно-пеший переход по Алтайским каким-то там горам или плоскогорьям. Собственно, об этом я ее и спросила. Только и всего.
Напрасно я это сделала. Она перестала щуриться и пристально, с ненавистью посмотрела на меня. Потом сказала:
- Я не могу больше придумывать себе чем занять свои выходные. И не могу каждый год придумывать чем заполнить свой отпуск. А также, вообще, всю жизнь. И я не знаю, что мне с ней дальше делать.
- С кем, с жизнью?
- И с ней, и с матерью. Она всегда все решала, она все сама делала. За меня. А где я сама, где все мое? А все мое живет своей отдельной содержательной жизнью в малогабаритной квартире в Чертаново. А меня как бы нет. Ни там, ни здесь. Но никто об этом не знает. И тебе я больше ничего не скажу. Ты все прыгаешь с пестика на пестик («Ого!», – удивилась я), а я-то хорошо знаю, что такое настоящее …
Грубая она все-таки девица. Действительно, бороды ей не хватает.
Хотя мое хорошенькое рыльце действительно было в пуху. И, если уж называть вещи своими именами, пробы на мне ставить негде.
После этого мы долго не виделись. Я по-прежнему на предельных скоростях носилась по городу и всему миру и при этом еще умудрялась не бросать свое увлекательное занятие (как же неприлично она тогда выразилась!), а в ее жизни по-прежнему не менялось ничего.
Но вот однажды весной, в те недолгие дни, когда жизнь воспринимается исключительно через забытые за зиму запахи и неясное томление в теле, она позвонила мне. Панической скороговоркой выпалила, что грядет встреча ее одноклассников, что там будет Он - ну, тот, который в Чертаново. Что ей нужна отличная стрижка, и поэтому отдаться она может лишь в мои непрофессиональные, но умелые руки.
Ах, кто бы знал, как мы обе волновались! В каждой пряди ее слабеньких волос пряталось мое желание сделать ее неотразимой. Мне казалось, что на эту дурацкую встречу одноклассников идем мы вместе и ее поражение станет, несомненно, и моим.
Он действительно был Адам. Родители приехали в Москву из Польши, сына отдали в спецшколу учить французский язык. Все-таки, какие-никакие, а иностранцы. Сын был способным, и на него возлагались большие надежды.
Со второго класса они стали учиться вместе и сидеть за одной партой, пока в шестом он не нашел себе другую соседку.
Представляя свой собственный огромный и такой вкусный кусок жизни - со второго класса и до сегодняшнего дня, - отданный на съедение какому-то пусть даже Адаму, мне становилось не по себе.
А она, как обычно, попыхивала сигареткой, поблескивала очками, улыбалась набок и застенчиво признавалась:
- Просто, я сделана из его ребра. Ну, как Еву сделали из ребра Адама... Понимаешь?
Для меня это звучало даже не упреком. Это был приговор... Потому что я не понимала.
И вообще, на мой взгляд, она была даже не ребро, а просто какая-то запчасть.
...И на этот раз тоже ничего особенного не произошло. Ну, снова встретились бывшие одноклассники у нее дома. Адам облысел, растолстел, с работы ушел, а с женой развелся. Весь вечер он скучал. А она тихо впитывала в себя ощущение законченного совершенства сюжета: вот он, Адам, и вот рядом, в углу на диване, – она. Его ребро.
Она была почти счастлива, к тому же все сказали, что стрижка у нее просто классная.
***
Как-то, вернувшись из очередного прекрасного далека, я вспомнила о ней и позвонила. Я подробно рассказывала о своих впечатлениях, ну, и про пестики – не удержалась - тоже немножко рассказала, а она, как всегда, слушала. Да и что могла она мне сказать?
А когда я уже попрощалась, то услышала ее небрежное:
- Кстати, я тоже хочу кое-что тебе сообщить. Мне есть теперь чем занять свои дни. И даже ночи. У меня родилась девочка. И кто ее отец - моя мать никогда не узнает.
... Он больше никогда не появился и ни разу не увидел свою дочь. Правда, однажды, когда бывшая одноклассница показала ему фотографию веселой, кудрявой девочки - своей крестницы, он с одобрением отозвался:
- Хороший ребенок...
#3
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 28 октября 2012 - 23:00
№ 2 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!
6:0, или все неприятности в свою пользу
Все началось именно в этот вечер. Или закончилось? Скорее всего… Или, все-таки началось? Хотелось бы верить… Без веры нынче не проживешь. А жить хотелось.
Поэтому Тая была решительно настроена считать, что в этот вечер все началось. Судите сами… Или не судите… да не судимы будете. Или…
До самого главного – как же хотелось на это надеяться – свидания в ее жизни оставалось три с половиной часа. Именно в этот судьбоносный момент Тая поняла, что никак не сможет появиться перед Егором с такой прической. Ну, хоть режь! Показаться избраннику с рыжим хвостом посекшихся волос и с искрившимися предательской сединой висками? Ни за какие коврижки!
Она метнулась к заветному сундучку, пересчитала скромные накопления, еще раз взглянула на часы. И решилась: теперь или никогда! Чтобы потом не кусать локти или… а кто его разберет, что кусают в минуты великого отчаяния! Она схватила сумочку, сунула ноги в новенькие босоножки и рванула в модный салон.
- Сделайте с этим хоть что-нибудь! – выдохнула она, усаживаясь в кресло. – Снизойдите, пожалуйста! Вопрос жизни и смерти. На все про все два часа. С малю-юсеньким хвостиком. Время пошло…
Мастер, молодой человек с фиолетовыми баками и салатовым хохолком над полосатой бровью снизошел. Обошел потенциальную жертву слева. Потом справа. Одобрительно кивнул. И засвященнодействовал. Тая для верности закрыла глаза. Тьфу-тьфу-тьфу, только бы не сглазить!
О, она знала, что делает! Да и кто бы не знал с таким-то везением!
***
Тае патологически не везло уже лет двадцать. То ли потеряла она свое везение в бестолковой суете школьного выпускного бала, то ли оставила его на скамейке в предрассветном парке, то ли исчерпала лимит… так или иначе, но с семнадцати до тридцати семи фортуна конкретно уклонялась от своих служебных обязанностей в радиусе ближайших к Тае пятидесяти метров. Ну, может быть, тридцати пяти. Но с бо-о-ольшой натяжкой. Так что в зоне ближайшего поражения никаких позитивов не отмечалось. А все остальное…
Женщина зажмурилась, ощутив на щеке ледяную струйку. Тьфу-тьфу-тьфу… Хоть бы мастер чего не перепутал, иначе – труба дело. Последняя надежда просквозит мимо. И все… С ее-то счастьем, можно считать, что одиночество ей обеспечено лет на сорок вперед. А дальше… Тая содрогнулась при мысли о столь отдаленном будущем. Представила себя… нет, только не это! Уж лучше пройдемся по тихим коридорам одинокой юности…
И прошлась. Не обнаружив ничего нового. Три попытки окольцевать избранников закончились ничем. Если можно считать ничем кубометры пролитых в подушку слез, тысячи распухших от них носов и губ, катастрофические, вызванные очередным несчастьем, ошибки уже профессионального плана. Два десятка смененных рабочих мест. И прочая, и прочая, и прочая…
Вспоминать как-то расхотелось. Зачем лезть в дебри, если ей наконец улыбнулась удача?
Лучше разложить ситуацию по полочкам. И в очередной раз насладиться предвкушением сбывающейся мечты. Итак…
***
С Егором она познакомилась на балу. Такое вот романтическое начало было у ее романа. Правда, приглашенным на бал оказался именно он. А Тая заскочила на огонек случайно. И получила за то по полной программе.
- Я еще раз Вам повторяю, дамочка, - сердился швейцар, - мы сегодня не обслуживаем. У нас мероприятие. Областного масштаба.
- Я тихонько. Вы поймите – у меня день рождения. И я столько лет мечтала заскочить к вам на чашечку кофе. С венским пирожным. Ну, что Вам жалко, что ли?
- Нет, ну вы посмотрите на нее! И ведь не первой свежести девочка, а все туда же…
Скандал грозил развернуться во вселенскую катастрофу. И тут… Похоже, его прислали боги. Или судьба… А может, он всю жизнь искал. Кого? Да ее, конечно! И она… кажется. Она тоже его искала. Или ждала…
О, как он был хорош! Черная смоль волос. Широкие плечи. Белый блейзер, синий шелковый платок, синие глаза среди темных ресниц. Обольстительна улыбка…
«Господи, не дай мне проснуться», - шептали ее губы, растягиваясь в наиглупейшую в истории человечества улыбку. А ей казалось, что ответный маневр получился не менее обольстительным. И вся она уже источала сногсшибательную сексуальность. И слегка перекошенная юбка лишь подчеркивала ее прелести. А стоптанная набойка на правом каблуке была и вовсе незаметна. Да и была ли она стоптана? Кажется, вся Тая - от видавших вид ы сапожек до сломанного на подходе к ресторану ногтя - была сплошным совершенством. И создана именно для него.
Кажется, и он понял. И подошел ближе. И…
В общем, сегодня у них с Егором первое настоящее свидание. Со всеми вытекающими… Егор холост. Успешен (что-то невероятно важное находится в его ведении – то ли консалтинг, то ли консорциум, в общем, у Таи от всех этих перспектив дух захватывало на каждом шагу…). Хорош собой. И главное, влюблен. В кого? О, только не надо задавать глупых вопросов!
***
- Мадам, я сотворил чудо…
«Мадам? – лениво возмутилось подтаявшее от приятных мыслей сознание. – А мог бы остановиться на «мадемуазели»…
Тая медленно открыла глаза, боясь вспугнуть удачу. И едва не выпала из дерматиновых объятий глубокого кресла:
- Что это?
- Это, - зарделся мастер, - инновация в индустрии. Думаю, можно будет получить патент…
- Издеваетесь?! Как теперь с этим жить?
- Если не нравится, можно чуть-чуть подправить. И тогда…
Разъяренной фурией выскочила Тая из салона, на ходу наматывая на голову шарфик. Только бы Егору не пришло на ум после матча отвести ее в ресторан! Только бы…
- Дотерплю до завтра, а там…
Кажется, она пропустила нужный поворот. И долго петляла в лабиринтах старых проходных дворов, кляня и себя и разноцветного мастера, и запутанные подворотни, и летящее на всех парусах время…
***
Словом, на свидание она опоздала минут на семь. Если не на десять. О, в этом мире ни в чем нельзя быть уверенной полностью. Даже в любимом человеке.
Егор встретил ее упреком:
- Жду минут пятнадцать, совесть надо иметь.
Тая почти было опешила – куда подевалась сногсшибательная предупредительность и обаяние. Не успела. Егор потянул на себя съехавший со лба шарфик:
- А это еще что?
- Неудавшееся мелирование, - отмахнулась она, возвращаясь к предыдущему замечанию. – Завтра все исправлю, ерунда ка…
Закончить мысль так и не удалось. Егор взвился заполошенным перепелом:
- Ты за кого меня держишь, девушка? Эксперименты проводить? Пардон, на роль подопытного кролика я не гожусь. Ошибка вышла. Салют!
И исчез за углом магазина. Тая рванулась было за ним. Куда там! Никаких следов. А был ли мальчик? Зато подсвеченные неоном витрины скрупулезно отразили каждую пережженную прядку. А заодно и растекшуюся тушь, предательски выступившие на всеобщее обозрение морщинки и покрасневший от избытка эмоций нос.
***
- В общем, все у тебя хорошо, - резюмировала Клепа, терпеливо выслушав рыдания и жалобы, терзающие трубку.
- Чего ж тут хорошего? Впору забить на эту проклятую жизнь!
- Вот еще! Не дождутся! А знаешь, попробуй прогибать зигзаги судьбы себе на радость. Говорят, помогает. Десять напастей – и ты абсолютно счастлива…
- Легко сказать: прогибай. А как же…
Егор? А вот с него и начни. Ты же футбол терпеть не можешь. Сама говорила… А теперь – матч уже минут тридцать как идет. И результат на лицо – где ты, а где футбол. Один ноль – в твою пользу. Так что, дерзай, подруга! Чуть что – я на проводе, - и Клепа отключилась.
А Тая озадачилась: в рассуждениях подруги проскальзывали рациональные искры. Вот только Егора жалко… До слез… Она промокнула платочком глаза и подняла взгляд чуть выше, чтоб уж наверняка избавиться от ненужной влаги. Верное средство…
И едва не подпрыгнула, наткнувшись на собственное отражение. Силы небесные! Променад по продрогшему от сырости городу усугубил ситуацию до катастрофического состояния. Как жить со всем этим?! Да и стоит ли вообще жить?
Тая ускорила шаг и смешалась с толпой. Та вынесла ее к крохотному стеклянному павильону. Над странно изогнутой крышей красовалась сверкающая огнями надпись «Салон красоты». Чуть ниже многообещающе поблескивало «Мы дарим людям радость».
- Зайти, что ли? Терять-то все равно нечего. Любимый сериал начнется через час с небольшим. Кондитерская (как бороться с катаклизмами без сладкого?) работает до девяти. И я все успеваю…
***
Она вошла в теплую приемную и (была ни была!) повторила просьбу:
- Сделайте с этим что-нибудь! Вопрос жизни и смерти.
Молоденькая девчушка испуганно посмотрела на «инновацию в индустрии»:
- Что с Вами?
- Несчастная любовь…
- А коротко можно?
- Валяйте! – Тая опустилась в кресло: - «Начнем сначала. Как там Клепа сказала: все напасти в свою пользу? Ладно, попробуем…»
Она уснула на третьем упавшем с головы завитке. А проснулась от легкого прикосновения:
- У меня все.
Девушка удивленно улыбалась. А в Таиной голове уже вырисовывались картины. Одна страшней другой. Даже приятный сон канул в лету, так и не оформившись в воспоминания. Тая старалась не поворачиваться в сторону зеркала – на сегодня лимит разочарований был исчерпан. Даже с ее патологической невезучестью.
- Большое спасибо! – она старательно изобразила на лице улыбку. Не хотелось огорчать девчушку. Небось, старалась. А опыта с гулькин нос. За что боролись…
- Зря вы так, - покачала головой девушка. – Вам очень идет. Я даже не ожидала.
«Зато я ожи…» - начала было Тая и встрепенулась, уловив с некоторым запозданием смысл влетевшей в одно ухо фразы. – Думаете, идет?
И краешком глаза скользнула по отражению. И впала в ступор. От ее шикарной (два часа назад) шевелюры остались рожки, да ножки. Впрочем, вполне хватило бы рожек. Или ножек. Остатки былой роскоши топорщились в разные стороны во всей своей красе. Сантиметра полтора – не больше. Никогда в жизни она не позволяла себе подобного обнажения. А тут какая-то пигалица…
И снова мысль осталась не законченной. Потому что затуманенное всевозможными катаклизмами сознание работало в режиме ожидания. И сигналы извне доходили до его обладательницы возмутительно поздно. А зря…
***
Явившийся в зеркале позитив должен был, нет, был просто обязан достучаться до хозяйки секунд десять назад. Столько времени упущено впустую! Десять секунд удовлетворения. Да что там! Удовольствия. Восхищения! Экстаза!
Из зазеркалья на Таю смотрела молоденькая девица с огромными лучистыми глазами. Изящной тоненькой шейкой. Вызывающе высокими скулами. «Одуванчик», венчающий голову подчеркивал внезапно обнаружившиеся достоинства не хуже драгоценной оправы. Да и сам по себе имел право на внимание. Поскольку каштановая основа оригинально сочеталась с рыже-золотистыми кончиками, придавая прическе дополнительную пикантность. Авангард?
А почему бы и нет? Во всяком случае, все это пегое безобразие удивительным образом шло невольной обладательнице. И привлекало внимание – со всех концов зальчика на Таю смотрели люди. Клиенты и мастера. Смотрели по-разному. Но ничего, кроме одобрения, восхищения и интереса не выражали. А это могло значить лишь одно…
- Девушка, Вы настоящая волшебница! – взвизгнула Тая и расцеловала ту в обе щеки.
- Может, маникюр? – донеслось из угла.
Тая вспомнила о сломанном ногте и с космической скоростью произвела инвентаризацию оставшейся в кошельке наличности. В уме! С ней явно творилось что-то невероятное.
- А… давайте наращивание!
***
- Девушка, девушка… Да погодите же Вы!
Оклик она услышала лишь у подъезда собственного дома. Мужчина следовал за ней от самой парикмахерской. Двадцать три минуты! Мама дорогая! Такого не может быть. Ни за что и никогда.
- Вы это мне?
- А кому же? Полчаса взываю…
Мужчина был ничего себе. Конечно, до Егора ему было далеко. Но если оставить того в покое – а пора бы уж оставить – то кандидатура попалась вполне подходящая. Теперь взять бы быка за рога… И Тая – была ни была – решилась:
- Зачем же я Вам понадобилась?
- Имею интересное предложение…
«Если сейчас предложит руку и сердце, я влеплю ему пощечину, - отчаянно запульсировало в мозгу. – Порядочные девушки с первого взгляда замуж не выходят».
В глазах запрыгали радужные зайчики, голова пошла кругом. Не слишком ли она торопится (по поводу столь категорического отказа)? Ведь еще никто и никогда не предлагал Тае руки. И, тем более, сердца. В общем, с отказом она решила повременить. Можно просто отмолчаться – простенько и со вкусом. Итак…
- Я Вас слушаю…
- Не могли бы вы составить мне компанию? – зачастил мужчина, масляно поблескивая глазами. – У нас тут вечеринка намечается. А я без пары. Не мог пройти мимо. Вы такая хорошенькая… соблазнительная… сексуальная…
«Да он меня просто клеит! – восхитилось женское самолюбие. – Вот нахал…»
«Нахал» вышел так себе – скорее комплимент, нежели констатация факта. И разочарования – ведь ни руки, ни сердца Тая так и не дождалась – не наступило. Сплошной восторг. Надо же! Теперь с ней знакомятся на улице. И говорят такие милые пошлости!
***
- Клеп, ты не спишь?
- Уснешь тут с вами! – пробурчала подруга, явно дожевывая что-то впопыхах.
«Опять пончики лопает! – определила Тая. – И это в половину десятого! Только вторая часть серии началась. Успела, значит, сбегать за рекламу. Ох, Клепка, кнута на тебя нет!»
Однако назидания оставила до лучших времен и огорошила приятельницу еще не переваренной до конца новостью:
- Меня пригласили на вечеринку. Мужчина, между прочим…
- О…
Похоже, Клепа проглотила целый пончик. А кто бы не проглотил? Тая судорожно сглотнула – жаль, что в ее холодильнике кроме двух баночек йогурта нет ничего съедобного. А ведь собиралась зайти в кондитерскую…
- Клеп, и что мне со всем этим делать? – всхлипнула она, отрывая первую баночку.
- Как это что? Лететь на всех парусах!
- Ты не поняла. Меня назавтра пригласили. Кажется, с переходом на ночь...
- Ымк… - похоже, следующий пончик постигла та же участь (да когда же они у нее кончатся!). – Завидую. Но я не об этом. Хотя… в общем, руки в ноги и дуй ко мне. Будем прикид выбирать. Чтоб уж наверняка…
- Ты о чем?
- О ночевке…
***
Они перебрали не один десяток Клеопатриных нарядов – та упоительно коллекционировала вечерние туалеты. Пока не остановились на роскошном кашемировом платье для коктейля.
- Блеск! – заявила та, наворачивая на Таину шею третью нитку жемчуга. – Завтра он будет твой.
- Уже сегодня… - протянула Тая, испуганно косясь на собственные, ничем не прикрытые плечи. – Может, лучше что-нибудь с рукавами надеть? Слишком откровенно…
- Как раз к новой прическе. Сногсшибательный тандем, - закатила глазки Клеопатра и тут же вернула их в начальное положение: - А ведь действует!
- Что действует? – Тая с недоверием разглядывала отраженный в темноте окна образ роковой красотки – не прошло ли наваждение?.. – Платье что ли?
- Рецепт! Да оторвись ты от окна! Помнишь, что я тебе вечером говорила. Ну, когда этот идиот тебя бросил? Ну же…
- Насчет неприятностей? А ведь и правда… До сих пор со мной ничего подобного не…
- Вот видишь! Теперь и осталось всего ничего – прийти, показаться и убить наповал.
- Пожалуй, убивать я не стану…
- И то правда! Вполне достаточно ранить. Смертельно. В смысле, на всю жизнь. В самое сердце. Ну, и конечно, в… ну, сама понимаешь куда…
- Извращенка!
- А! Правда глаза колет! Потом спасибо мне скажешь! И про презервативы не забудь! А может, ну их к бесу. Точно, подруга! Куй железо, чтоб не отвертелось. В общем, ты меня понимаешь…
***
- Клеп… - шептала в трубку Тая. – Ты только представь: мы едем на рыбалку. С ночевкой. А я в твоем платье, чулках в сеточку и пятнадцатисантиметровых шпильках… Что делать?
- Блин… - кажется, на этот раз подруга подавилась чем-то более существенным.
Мобильник замолк надолго.
- Ты жива там?
- Да куда ж я денусь! В общем, не дрейфь, красотка! Кроме тебя там никого в кашемировом мини не будет.
- Кто бы сомневался… И что мне со всем этим делать?
Кажется, вопросы начинали повторяться…
- Как что? – откашлялась наконец Клепа. – Пользоваться! Можешь не сомневаться – центр внимания тебе обеспечен. Особенно, мужского. Не то что успех – фурор! Главное, не упусти рыбку…
***
- Ну, и как оно? – в глазах Клеопатры фонтанировало любопытство.
- Нормально, - скромно потупилась Тая.
- И это все, что ты можешь сказать любимой и единственной подруге?!
- Ладно, - вздохнула недавняя страдалица. – Слушай.
Все оказалось не так просто. Да, Владимир слету оценил и прикид, и оттененные им прелести. И не преминул воспользоваться. Пока прочие представители мужского пола приходили в себя и пытались по достоинству оценить снизошедшую на них благодать, пока немногочисленные дамы язвительно улыбались в сторону обнаглевшей соперницы, он успел отвести Таю к озеру и пошел с козырного туза.
- Вы невозможная женщина…
«Похоже на комплимент», - потупила глазки Тая и замерла в ожидании продолжения.
- Вы не оставляете мне шансов. Нет, я не то хотел сказать… И вообще… - он громко выдохнул и заключил женщину в объятия. – Я схожу с ума, волшебница…
Теплый летний вечер уже зажигался в озерной глади дрожащими звездами. Прибрежные ветлы лениво полоскали в воде длинные косы. В сплетении сосновых веток тосковала невидимая птица. Лесные и водные запахи кружили голову. А тут еще такие слова…
И Тая решила, что терять ей нечего. И поплыла по волнам собственного счастья.
«А Клепка говорила, что нужно не меньше десятка напастей… - кучевыми облаками уплывали в даль неспешные мысли, - экая глупость… Никаких напастей, стоит лишь руку протянуть…»
***
Они вернулись к костру за полночь. Огонь почти догорел. Рядом никого не было. В крайней к озеру палатке о чем-то шушукались женщины. Мужчины, очевидно, занялись рыбалкой…
- Пойдем в машину, - шепнул Владимир, - здесь комаров полно.
- Погоди, - сияя переполненными счастьем глазами, ответила Тая, - давай огонь разожжем. Спать пока не хочется. Ты мне о себе расскажешь…
- В общем, рассказывать он не стал. А комары активизировались не на шутку. Это, по моим подсчетам, стало пятой напастью. Зато привлекло дополнительную толику мужского внимания. И женского раздражения. Пока мужики наперебой предлагали мне спреи, мази, собственные куртки, женщины скрипели зубами в своей палатке. А Владимир вторил им снаружи.
Понятно, что ситуация складывалась непростая. И сложилась. Вернее, наоборот. В разгар моего звездного часа из палатки выбралась одна из незадачливых соперниц. Тихонько присела рядом. Я насторожилась: не ровен час, дело дойдет до рукоприкладства.
Не дошло. Девица повозилась, прикурила от огня – ни один из кавалеров, в ажитации суетившийся около меня, не соизволил проявить галантность – и шепнула в мое, раскрасневшееся от комплиментов и прочих знаков пристального мужского внимания, правое ухо: «Будь осторожна, милочка, Володичка женат. Патологически».
- Это как? – шепнула я в ответ, изо всех сил пытаясь ухватиться за уплывающий по волнам острого приступа тоски спасательный круг.
- А так. Несовместимо с жизнью. Похоже, он умрет именно в этом браке. Слишком устраивает его во всех отношениях удобная супруга…
Я покраснела. Потом побледнела. Новоявленные поклонники отнесли это на свой счет. Каждый. И усилили рвение. Лишь один из них, самый молодой и симпатичный отнесся к проблеме без фанатизма. И я решилась…
Проглотив полученную долю обиды, горечи, позора, я пододвинулась к Максу:
- Увезите меня отсюда. Очень вас прошу.
Как ни странно, движения моих губ – а попросить вслух я не осмелилась – были поняты и приняты. Он поднялся без слов. Многозначительно приподнял брови и ушел в темноту.
Через десять минут я уже сидела в салоне новенького «Фольксвагена»…
***
- А дальше что? – Клепа отщипывала от кекса крошки и аккуратно раскладывала по краю блюдца (не съев при этом ни единого кусочка!!!).
- Ничего. Он не женат. Моложе меня всего на пять лет. И пригласил меня поужинать. В восемь. В «Дилижансе».
- Ни себе тра-ля-ля! Да там один вход стоит… - все до единой кексовые крошки были сметены в рот и запиты щедрым глотком капучино. – А ведь тебя, матушка моя, клинит! Налицо сексуальная озабоченность – три мужика за одни сутки. С чего бы это?
Я залилась краской:
- Ничего не клинит. Просто я поверила в твои заморочки. И потом, возраст – вторая критическая черта. Вспомни, Пушкин, Ван Гог, Маяковский… Тальков, кажется, …
- Нагородила огородов! Где ты, а где Пушкин. Насчет Талькова не уверена… И потом, ты женщина… А, ерунда все это, проехали. Думаешь, перспективы у нового романа имеются?
- Сколько угодно! Для полного счастья осталось лишь четыре неприятности. С моим везением, до вечера управлюсь. И на этот раз своего не уступлю! Теперь в моей жизни радостей будет – хоть отбавляй!
6:0, или все неприятности в свою пользу
Все началось именно в этот вечер. Или закончилось? Скорее всего… Или, все-таки началось? Хотелось бы верить… Без веры нынче не проживешь. А жить хотелось.
Поэтому Тая была решительно настроена считать, что в этот вечер все началось. Судите сами… Или не судите… да не судимы будете. Или…
До самого главного – как же хотелось на это надеяться – свидания в ее жизни оставалось три с половиной часа. Именно в этот судьбоносный момент Тая поняла, что никак не сможет появиться перед Егором с такой прической. Ну, хоть режь! Показаться избраннику с рыжим хвостом посекшихся волос и с искрившимися предательской сединой висками? Ни за какие коврижки!
Она метнулась к заветному сундучку, пересчитала скромные накопления, еще раз взглянула на часы. И решилась: теперь или никогда! Чтобы потом не кусать локти или… а кто его разберет, что кусают в минуты великого отчаяния! Она схватила сумочку, сунула ноги в новенькие босоножки и рванула в модный салон.
- Сделайте с этим хоть что-нибудь! – выдохнула она, усаживаясь в кресло. – Снизойдите, пожалуйста! Вопрос жизни и смерти. На все про все два часа. С малю-юсеньким хвостиком. Время пошло…
Мастер, молодой человек с фиолетовыми баками и салатовым хохолком над полосатой бровью снизошел. Обошел потенциальную жертву слева. Потом справа. Одобрительно кивнул. И засвященнодействовал. Тая для верности закрыла глаза. Тьфу-тьфу-тьфу, только бы не сглазить!
О, она знала, что делает! Да и кто бы не знал с таким-то везением!
***
Тае патологически не везло уже лет двадцать. То ли потеряла она свое везение в бестолковой суете школьного выпускного бала, то ли оставила его на скамейке в предрассветном парке, то ли исчерпала лимит… так или иначе, но с семнадцати до тридцати семи фортуна конкретно уклонялась от своих служебных обязанностей в радиусе ближайших к Тае пятидесяти метров. Ну, может быть, тридцати пяти. Но с бо-о-ольшой натяжкой. Так что в зоне ближайшего поражения никаких позитивов не отмечалось. А все остальное…
Женщина зажмурилась, ощутив на щеке ледяную струйку. Тьфу-тьфу-тьфу… Хоть бы мастер чего не перепутал, иначе – труба дело. Последняя надежда просквозит мимо. И все… С ее-то счастьем, можно считать, что одиночество ей обеспечено лет на сорок вперед. А дальше… Тая содрогнулась при мысли о столь отдаленном будущем. Представила себя… нет, только не это! Уж лучше пройдемся по тихим коридорам одинокой юности…
И прошлась. Не обнаружив ничего нового. Три попытки окольцевать избранников закончились ничем. Если можно считать ничем кубометры пролитых в подушку слез, тысячи распухших от них носов и губ, катастрофические, вызванные очередным несчастьем, ошибки уже профессионального плана. Два десятка смененных рабочих мест. И прочая, и прочая, и прочая…
Вспоминать как-то расхотелось. Зачем лезть в дебри, если ей наконец улыбнулась удача?
Лучше разложить ситуацию по полочкам. И в очередной раз насладиться предвкушением сбывающейся мечты. Итак…
***
С Егором она познакомилась на балу. Такое вот романтическое начало было у ее романа. Правда, приглашенным на бал оказался именно он. А Тая заскочила на огонек случайно. И получила за то по полной программе.
- Я еще раз Вам повторяю, дамочка, - сердился швейцар, - мы сегодня не обслуживаем. У нас мероприятие. Областного масштаба.
- Я тихонько. Вы поймите – у меня день рождения. И я столько лет мечтала заскочить к вам на чашечку кофе. С венским пирожным. Ну, что Вам жалко, что ли?
- Нет, ну вы посмотрите на нее! И ведь не первой свежести девочка, а все туда же…
Скандал грозил развернуться во вселенскую катастрофу. И тут… Похоже, его прислали боги. Или судьба… А может, он всю жизнь искал. Кого? Да ее, конечно! И она… кажется. Она тоже его искала. Или ждала…
О, как он был хорош! Черная смоль волос. Широкие плечи. Белый блейзер, синий шелковый платок, синие глаза среди темных ресниц. Обольстительна улыбка…
«Господи, не дай мне проснуться», - шептали ее губы, растягиваясь в наиглупейшую в истории человечества улыбку. А ей казалось, что ответный маневр получился не менее обольстительным. И вся она уже источала сногсшибательную сексуальность. И слегка перекошенная юбка лишь подчеркивала ее прелести. А стоптанная набойка на правом каблуке была и вовсе незаметна. Да и была ли она стоптана? Кажется, вся Тая - от видавших вид ы сапожек до сломанного на подходе к ресторану ногтя - была сплошным совершенством. И создана именно для него.
Кажется, и он понял. И подошел ближе. И…
В общем, сегодня у них с Егором первое настоящее свидание. Со всеми вытекающими… Егор холост. Успешен (что-то невероятно важное находится в его ведении – то ли консалтинг, то ли консорциум, в общем, у Таи от всех этих перспектив дух захватывало на каждом шагу…). Хорош собой. И главное, влюблен. В кого? О, только не надо задавать глупых вопросов!
***
- Мадам, я сотворил чудо…
«Мадам? – лениво возмутилось подтаявшее от приятных мыслей сознание. – А мог бы остановиться на «мадемуазели»…
Тая медленно открыла глаза, боясь вспугнуть удачу. И едва не выпала из дерматиновых объятий глубокого кресла:
- Что это?
- Это, - зарделся мастер, - инновация в индустрии. Думаю, можно будет получить патент…
- Издеваетесь?! Как теперь с этим жить?
- Если не нравится, можно чуть-чуть подправить. И тогда…
Разъяренной фурией выскочила Тая из салона, на ходу наматывая на голову шарфик. Только бы Егору не пришло на ум после матча отвести ее в ресторан! Только бы…
- Дотерплю до завтра, а там…
Кажется, она пропустила нужный поворот. И долго петляла в лабиринтах старых проходных дворов, кляня и себя и разноцветного мастера, и запутанные подворотни, и летящее на всех парусах время…
***
Словом, на свидание она опоздала минут на семь. Если не на десять. О, в этом мире ни в чем нельзя быть уверенной полностью. Даже в любимом человеке.
Егор встретил ее упреком:
- Жду минут пятнадцать, совесть надо иметь.
Тая почти было опешила – куда подевалась сногсшибательная предупредительность и обаяние. Не успела. Егор потянул на себя съехавший со лба шарфик:
- А это еще что?
- Неудавшееся мелирование, - отмахнулась она, возвращаясь к предыдущему замечанию. – Завтра все исправлю, ерунда ка…
Закончить мысль так и не удалось. Егор взвился заполошенным перепелом:
- Ты за кого меня держишь, девушка? Эксперименты проводить? Пардон, на роль подопытного кролика я не гожусь. Ошибка вышла. Салют!
И исчез за углом магазина. Тая рванулась было за ним. Куда там! Никаких следов. А был ли мальчик? Зато подсвеченные неоном витрины скрупулезно отразили каждую пережженную прядку. А заодно и растекшуюся тушь, предательски выступившие на всеобщее обозрение морщинки и покрасневший от избытка эмоций нос.
***
- В общем, все у тебя хорошо, - резюмировала Клепа, терпеливо выслушав рыдания и жалобы, терзающие трубку.
- Чего ж тут хорошего? Впору забить на эту проклятую жизнь!
- Вот еще! Не дождутся! А знаешь, попробуй прогибать зигзаги судьбы себе на радость. Говорят, помогает. Десять напастей – и ты абсолютно счастлива…
- Легко сказать: прогибай. А как же…
Егор? А вот с него и начни. Ты же футбол терпеть не можешь. Сама говорила… А теперь – матч уже минут тридцать как идет. И результат на лицо – где ты, а где футбол. Один ноль – в твою пользу. Так что, дерзай, подруга! Чуть что – я на проводе, - и Клепа отключилась.
А Тая озадачилась: в рассуждениях подруги проскальзывали рациональные искры. Вот только Егора жалко… До слез… Она промокнула платочком глаза и подняла взгляд чуть выше, чтоб уж наверняка избавиться от ненужной влаги. Верное средство…
И едва не подпрыгнула, наткнувшись на собственное отражение. Силы небесные! Променад по продрогшему от сырости городу усугубил ситуацию до катастрофического состояния. Как жить со всем этим?! Да и стоит ли вообще жить?
Тая ускорила шаг и смешалась с толпой. Та вынесла ее к крохотному стеклянному павильону. Над странно изогнутой крышей красовалась сверкающая огнями надпись «Салон красоты». Чуть ниже многообещающе поблескивало «Мы дарим людям радость».
- Зайти, что ли? Терять-то все равно нечего. Любимый сериал начнется через час с небольшим. Кондитерская (как бороться с катаклизмами без сладкого?) работает до девяти. И я все успеваю…
***
Она вошла в теплую приемную и (была ни была!) повторила просьбу:
- Сделайте с этим что-нибудь! Вопрос жизни и смерти.
Молоденькая девчушка испуганно посмотрела на «инновацию в индустрии»:
- Что с Вами?
- Несчастная любовь…
- А коротко можно?
- Валяйте! – Тая опустилась в кресло: - «Начнем сначала. Как там Клепа сказала: все напасти в свою пользу? Ладно, попробуем…»
Она уснула на третьем упавшем с головы завитке. А проснулась от легкого прикосновения:
- У меня все.
Девушка удивленно улыбалась. А в Таиной голове уже вырисовывались картины. Одна страшней другой. Даже приятный сон канул в лету, так и не оформившись в воспоминания. Тая старалась не поворачиваться в сторону зеркала – на сегодня лимит разочарований был исчерпан. Даже с ее патологической невезучестью.
- Большое спасибо! – она старательно изобразила на лице улыбку. Не хотелось огорчать девчушку. Небось, старалась. А опыта с гулькин нос. За что боролись…
- Зря вы так, - покачала головой девушка. – Вам очень идет. Я даже не ожидала.
«Зато я ожи…» - начала было Тая и встрепенулась, уловив с некоторым запозданием смысл влетевшей в одно ухо фразы. – Думаете, идет?
И краешком глаза скользнула по отражению. И впала в ступор. От ее шикарной (два часа назад) шевелюры остались рожки, да ножки. Впрочем, вполне хватило бы рожек. Или ножек. Остатки былой роскоши топорщились в разные стороны во всей своей красе. Сантиметра полтора – не больше. Никогда в жизни она не позволяла себе подобного обнажения. А тут какая-то пигалица…
И снова мысль осталась не законченной. Потому что затуманенное всевозможными катаклизмами сознание работало в режиме ожидания. И сигналы извне доходили до его обладательницы возмутительно поздно. А зря…
***
Явившийся в зеркале позитив должен был, нет, был просто обязан достучаться до хозяйки секунд десять назад. Столько времени упущено впустую! Десять секунд удовлетворения. Да что там! Удовольствия. Восхищения! Экстаза!
Из зазеркалья на Таю смотрела молоденькая девица с огромными лучистыми глазами. Изящной тоненькой шейкой. Вызывающе высокими скулами. «Одуванчик», венчающий голову подчеркивал внезапно обнаружившиеся достоинства не хуже драгоценной оправы. Да и сам по себе имел право на внимание. Поскольку каштановая основа оригинально сочеталась с рыже-золотистыми кончиками, придавая прическе дополнительную пикантность. Авангард?
А почему бы и нет? Во всяком случае, все это пегое безобразие удивительным образом шло невольной обладательнице. И привлекало внимание – со всех концов зальчика на Таю смотрели люди. Клиенты и мастера. Смотрели по-разному. Но ничего, кроме одобрения, восхищения и интереса не выражали. А это могло значить лишь одно…
- Девушка, Вы настоящая волшебница! – взвизгнула Тая и расцеловала ту в обе щеки.
- Может, маникюр? – донеслось из угла.
Тая вспомнила о сломанном ногте и с космической скоростью произвела инвентаризацию оставшейся в кошельке наличности. В уме! С ней явно творилось что-то невероятное.
- А… давайте наращивание!
***
- Девушка, девушка… Да погодите же Вы!
Оклик она услышала лишь у подъезда собственного дома. Мужчина следовал за ней от самой парикмахерской. Двадцать три минуты! Мама дорогая! Такого не может быть. Ни за что и никогда.
- Вы это мне?
- А кому же? Полчаса взываю…
Мужчина был ничего себе. Конечно, до Егора ему было далеко. Но если оставить того в покое – а пора бы уж оставить – то кандидатура попалась вполне подходящая. Теперь взять бы быка за рога… И Тая – была ни была – решилась:
- Зачем же я Вам понадобилась?
- Имею интересное предложение…
«Если сейчас предложит руку и сердце, я влеплю ему пощечину, - отчаянно запульсировало в мозгу. – Порядочные девушки с первого взгляда замуж не выходят».
В глазах запрыгали радужные зайчики, голова пошла кругом. Не слишком ли она торопится (по поводу столь категорического отказа)? Ведь еще никто и никогда не предлагал Тае руки. И, тем более, сердца. В общем, с отказом она решила повременить. Можно просто отмолчаться – простенько и со вкусом. Итак…
- Я Вас слушаю…
- Не могли бы вы составить мне компанию? – зачастил мужчина, масляно поблескивая глазами. – У нас тут вечеринка намечается. А я без пары. Не мог пройти мимо. Вы такая хорошенькая… соблазнительная… сексуальная…
«Да он меня просто клеит! – восхитилось женское самолюбие. – Вот нахал…»
«Нахал» вышел так себе – скорее комплимент, нежели констатация факта. И разочарования – ведь ни руки, ни сердца Тая так и не дождалась – не наступило. Сплошной восторг. Надо же! Теперь с ней знакомятся на улице. И говорят такие милые пошлости!
***
- Клеп, ты не спишь?
- Уснешь тут с вами! – пробурчала подруга, явно дожевывая что-то впопыхах.
«Опять пончики лопает! – определила Тая. – И это в половину десятого! Только вторая часть серии началась. Успела, значит, сбегать за рекламу. Ох, Клепка, кнута на тебя нет!»
Однако назидания оставила до лучших времен и огорошила приятельницу еще не переваренной до конца новостью:
- Меня пригласили на вечеринку. Мужчина, между прочим…
- О…
Похоже, Клепа проглотила целый пончик. А кто бы не проглотил? Тая судорожно сглотнула – жаль, что в ее холодильнике кроме двух баночек йогурта нет ничего съедобного. А ведь собиралась зайти в кондитерскую…
- Клеп, и что мне со всем этим делать? – всхлипнула она, отрывая первую баночку.
- Как это что? Лететь на всех парусах!
- Ты не поняла. Меня назавтра пригласили. Кажется, с переходом на ночь...
- Ымк… - похоже, следующий пончик постигла та же участь (да когда же они у нее кончатся!). – Завидую. Но я не об этом. Хотя… в общем, руки в ноги и дуй ко мне. Будем прикид выбирать. Чтоб уж наверняка…
- Ты о чем?
- О ночевке…
***
Они перебрали не один десяток Клеопатриных нарядов – та упоительно коллекционировала вечерние туалеты. Пока не остановились на роскошном кашемировом платье для коктейля.
- Блеск! – заявила та, наворачивая на Таину шею третью нитку жемчуга. – Завтра он будет твой.
- Уже сегодня… - протянула Тая, испуганно косясь на собственные, ничем не прикрытые плечи. – Может, лучше что-нибудь с рукавами надеть? Слишком откровенно…
- Как раз к новой прическе. Сногсшибательный тандем, - закатила глазки Клеопатра и тут же вернула их в начальное положение: - А ведь действует!
- Что действует? – Тая с недоверием разглядывала отраженный в темноте окна образ роковой красотки – не прошло ли наваждение?.. – Платье что ли?
- Рецепт! Да оторвись ты от окна! Помнишь, что я тебе вечером говорила. Ну, когда этот идиот тебя бросил? Ну же…
- Насчет неприятностей? А ведь и правда… До сих пор со мной ничего подобного не…
- Вот видишь! Теперь и осталось всего ничего – прийти, показаться и убить наповал.
- Пожалуй, убивать я не стану…
- И то правда! Вполне достаточно ранить. Смертельно. В смысле, на всю жизнь. В самое сердце. Ну, и конечно, в… ну, сама понимаешь куда…
- Извращенка!
- А! Правда глаза колет! Потом спасибо мне скажешь! И про презервативы не забудь! А может, ну их к бесу. Точно, подруга! Куй железо, чтоб не отвертелось. В общем, ты меня понимаешь…
***
- Клеп… - шептала в трубку Тая. – Ты только представь: мы едем на рыбалку. С ночевкой. А я в твоем платье, чулках в сеточку и пятнадцатисантиметровых шпильках… Что делать?
- Блин… - кажется, на этот раз подруга подавилась чем-то более существенным.
Мобильник замолк надолго.
- Ты жива там?
- Да куда ж я денусь! В общем, не дрейфь, красотка! Кроме тебя там никого в кашемировом мини не будет.
- Кто бы сомневался… И что мне со всем этим делать?
Кажется, вопросы начинали повторяться…
- Как что? – откашлялась наконец Клепа. – Пользоваться! Можешь не сомневаться – центр внимания тебе обеспечен. Особенно, мужского. Не то что успех – фурор! Главное, не упусти рыбку…
***
- Ну, и как оно? – в глазах Клеопатры фонтанировало любопытство.
- Нормально, - скромно потупилась Тая.
- И это все, что ты можешь сказать любимой и единственной подруге?!
- Ладно, - вздохнула недавняя страдалица. – Слушай.
Все оказалось не так просто. Да, Владимир слету оценил и прикид, и оттененные им прелести. И не преминул воспользоваться. Пока прочие представители мужского пола приходили в себя и пытались по достоинству оценить снизошедшую на них благодать, пока немногочисленные дамы язвительно улыбались в сторону обнаглевшей соперницы, он успел отвести Таю к озеру и пошел с козырного туза.
- Вы невозможная женщина…
«Похоже на комплимент», - потупила глазки Тая и замерла в ожидании продолжения.
- Вы не оставляете мне шансов. Нет, я не то хотел сказать… И вообще… - он громко выдохнул и заключил женщину в объятия. – Я схожу с ума, волшебница…
Теплый летний вечер уже зажигался в озерной глади дрожащими звездами. Прибрежные ветлы лениво полоскали в воде длинные косы. В сплетении сосновых веток тосковала невидимая птица. Лесные и водные запахи кружили голову. А тут еще такие слова…
И Тая решила, что терять ей нечего. И поплыла по волнам собственного счастья.
«А Клепка говорила, что нужно не меньше десятка напастей… - кучевыми облаками уплывали в даль неспешные мысли, - экая глупость… Никаких напастей, стоит лишь руку протянуть…»
***
Они вернулись к костру за полночь. Огонь почти догорел. Рядом никого не было. В крайней к озеру палатке о чем-то шушукались женщины. Мужчины, очевидно, занялись рыбалкой…
- Пойдем в машину, - шепнул Владимир, - здесь комаров полно.
- Погоди, - сияя переполненными счастьем глазами, ответила Тая, - давай огонь разожжем. Спать пока не хочется. Ты мне о себе расскажешь…
- В общем, рассказывать он не стал. А комары активизировались не на шутку. Это, по моим подсчетам, стало пятой напастью. Зато привлекло дополнительную толику мужского внимания. И женского раздражения. Пока мужики наперебой предлагали мне спреи, мази, собственные куртки, женщины скрипели зубами в своей палатке. А Владимир вторил им снаружи.
Понятно, что ситуация складывалась непростая. И сложилась. Вернее, наоборот. В разгар моего звездного часа из палатки выбралась одна из незадачливых соперниц. Тихонько присела рядом. Я насторожилась: не ровен час, дело дойдет до рукоприкладства.
Не дошло. Девица повозилась, прикурила от огня – ни один из кавалеров, в ажитации суетившийся около меня, не соизволил проявить галантность – и шепнула в мое, раскрасневшееся от комплиментов и прочих знаков пристального мужского внимания, правое ухо: «Будь осторожна, милочка, Володичка женат. Патологически».
- Это как? – шепнула я в ответ, изо всех сил пытаясь ухватиться за уплывающий по волнам острого приступа тоски спасательный круг.
- А так. Несовместимо с жизнью. Похоже, он умрет именно в этом браке. Слишком устраивает его во всех отношениях удобная супруга…
Я покраснела. Потом побледнела. Новоявленные поклонники отнесли это на свой счет. Каждый. И усилили рвение. Лишь один из них, самый молодой и симпатичный отнесся к проблеме без фанатизма. И я решилась…
Проглотив полученную долю обиды, горечи, позора, я пододвинулась к Максу:
- Увезите меня отсюда. Очень вас прошу.
Как ни странно, движения моих губ – а попросить вслух я не осмелилась – были поняты и приняты. Он поднялся без слов. Многозначительно приподнял брови и ушел в темноту.
Через десять минут я уже сидела в салоне новенького «Фольксвагена»…
***
- А дальше что? – Клепа отщипывала от кекса крошки и аккуратно раскладывала по краю блюдца (не съев при этом ни единого кусочка!!!).
- Ничего. Он не женат. Моложе меня всего на пять лет. И пригласил меня поужинать. В восемь. В «Дилижансе».
- Ни себе тра-ля-ля! Да там один вход стоит… - все до единой кексовые крошки были сметены в рот и запиты щедрым глотком капучино. – А ведь тебя, матушка моя, клинит! Налицо сексуальная озабоченность – три мужика за одни сутки. С чего бы это?
Я залилась краской:
- Ничего не клинит. Просто я поверила в твои заморочки. И потом, возраст – вторая критическая черта. Вспомни, Пушкин, Ван Гог, Маяковский… Тальков, кажется, …
- Нагородила огородов! Где ты, а где Пушкин. Насчет Талькова не уверена… И потом, ты женщина… А, ерунда все это, проехали. Думаешь, перспективы у нового романа имеются?
- Сколько угодно! Для полного счастья осталось лишь четыре неприятности. С моим везением, до вечера управлюсь. И на этот раз своего не уступлю! Теперь в моей жизни радостей будет – хоть отбавляй!
#4
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 17 ноября 2012 - 14:03
№ 3 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!
По ту сторону зеркала
- Пиши! - безапелляционно заявила мне Ленка и затянулась своей пахучей, ванильной крохотной сигаркой.
- Лена, ты в своем уме? Может, мне сразу начать и скульптуры лепить заодно?
- Скульптуры ваяют, балбес. От твоих смс-ок весь отдел валяется под столом, ты можешь привлечь внимание всей компании своими байками, и держать его прикованным к своей болтовне в течении того времени, которое тебе необходимо, ты... Да что я распинаюсь, дай тебе бумагу и волю - и ты сможешь все!
- Ты что, читала вслух мои смс на работе?!
- Ты, как обычно, заметил и извлек основное из моих советов, - усмехнулась она, резко затушила окурок в пепельнице, и потрепав меня по отрастающей шевелюре, направилась к выходу.
Я люблю Ленку. Нет, не в смысле, как женщину, хотя женщина она - высший класс! Но как подругу или даже, скорее, друга. Мы знакомы с первого класса и знаем друг о друге все. По крайней мере, она меня изучила вдоль и поперек - это точно. И если Ленка говорит "пиши" - то рано или поздно я начну писать. Я обреченно вздохнул, расплатился за кофе и поплелся домой.
Дома, открыв ноутбук и задумчиво жуя бутерброд - мою основную пищу последних двух лет, после того, как от меня ушла жена, уставился в пустой Вордовский лист. Выбрал шрифт, настроил автопереносы, увеличил отступы между строк... Но в голове по-прежнему было пусто. Я усиленно искал сюжет или, хотя бы, первую строку, после которой слова польются свободно и легко, и я буду писать главу за главой, пока передо мной не предстанет мой роман-бестселлер во всей красе. Но в голове, почему-то, вертелась всего одна навязчивая фраза "...дело было в городе №..."
Попробовал заменить ее чем-то более съедобным и современным, но фраза прилипла намертво. Смирившись с таким началом романа, я напечатал фразу-паразита, и на этом дело снова застопорилось. Встав и отряхнув крошки прямо на пол, я принялся бесцельно бродить по квартире, изучая поочередно вешалку, старый, потертый диван, зеркало и свое унылое отражение в нем. Другой бы человек плюнул на глупую, и, к тому же, навязанную затею, и с легкой душой пошел в пивнушку за углом, на еженедельные пятничные посиделки с друзьями. Другой, но не я.
Вместо этого я нахлобучил модную шляпу, забытую позавчера Димычем, нашим признанным щеголем и фатом, взял сигару, привезенную мне с Кубы Серегой, и налил виски в стакан. Льда, как и следовало ожидать, в моем холостяцком холодильнике не обнаружилось, и я решил, что и так сойдет. Закинув ноги на стол, я попивал виски, раскуривая с важным видом сигару, я представлял себя эдаким мэтром нуара, в процессе работы над очередным хитом. Виски, выпитое на давно забытый бутерброд, не заставило себя долго ждать, и я быстро опьянел. Сами собой возникли образы, слова и целые фразы. Я начал писать, быстро, не думая, не исправляя написанное. Слова лились мощным потоком, три часа и двадцать страниц пролетели незаметно. Я протрезвел и чувствовал себя опустошенным и слегка обалдевшим. Вышел на балкон глотнуть воздуха. Вечерело, во дворе стоял привычный детско-женский галдеж, перемежаемый возгласами доминошников. Я потер уставшие глаза, и рука сама собой потянулась к бутылке...
Я писал уже третий месяц. На работе начальник все чаще заглядывал в мои красные от бессонницы глаза и принюхивался к Орбиту, который не мог скрыть перегар. Пятничные попойки проходили без меня. Ленка, которая до этого переступала порог моей берлоги только в случае крайней необходимости, справедливо полагая, что я обязательно предприму очередную попытку ею овладеть, вдруг стала захаживать чуть ли не каждый день. Она заботливо заглядывала мне в глаза, почему-то прикладывая при этом руку ко лбу. Приносила котлеты. Звала погулять. Я торопливо и даже иногда грубовато выпроваживал ее за порог и бросался к своей книге. И к бутылке.
Виски, как и остальные запасы, давно было выпито, а в углу нестройными рядами громоздились пивные, коньячные и водочные бутылки. Мечта купить новую стереосистему и навороченный телевизор давно была отброшена, как пустая и мелкая затея.
Все деньги уходили на выпивку. А все время и вся энергия - на книгу. Раздобыв старую пишущую машинку, я полностью вошел в образ. Клацанье тугих клавиш машинки звучало куда внушительнее, сухого треска электронной клавиатуры... Книга продвигалась быстро... Я никому не рассказывал о ней, даже верному Димычу, боясь ненужных расспросов и любопытства. Я поставлю их перед фактом: выдам каждому на руки экземпляр, пахнущий типографией, с собственноручным автографом. Я улыбнулся, представляя себе их изумленные лица, и ласково провел рукой по титульному листу.
"По ту сторону зеркала" - так я решил назвать свое произведение, свое детище, труд всей своей жизни...
О, что это была за книга!!! Это был взрыв, шок! В том, что я с легкостью найду издательство, готовое напечатать мой труд, я не сомневался ни секунды. Я писал, остервенело и самозабвенно. Я ваял. Первое время я еще пробовал браться за книгу трезвым, но все эти жалкие потуги рано или поздно заканчивались походом в магазин за бутылкой. Смирившись и дав себе твердое обещание бросить пить, как только будет поставлена последняя точка, я ежедневно, после работы, вливал в себя пойло и ждал прихода ее, моей Музы...
У меня не было времени, да и, признаться, желания, убираться в квартире и следить за собой. Постепенно я перестал отдавать себе отчет в том, что я выгляжу весьма недвусмысленно. Некоторые знакомые перестали со мной здороваться... всегда приветливая баба Вера со второго этажа, огорченно качала головой и все порывалась со мной поговорить, но мне было некогда... Я еще взгляну с триумфом в глаза тех, кто сейчас считает меня банальным алкашом, я еще покажу им!!!
Сегодня был день зарплаты! Чуть ли не вприпрыжку добравшись до магазина, я возвращался домой с огромным пакетом разнообразной выпивки и банкой консервов.
Решив сократить путь, я свернул на узкую, заваленную мусором тропинку между гаражей. Не пройдя и двух шагов, я получил сокрушительный удар по голове.
Очнулся я, когда уже на небе вовсю сверкала луна. Лежа в луже собственной крови, не в силах пошевелить даже веками, я с трудом дышал, превозмогая адскую боль в поломанных ребрах. Так я пролежал до утра.
Когда солнце показалось из-за крыши гаража, я собрал всю свою волю, все остатки сил, и заставил встать свое избитое, окровавленное, будто чужое тело. Ни денег, ни покупок в пределах видимости не было. Держась за стену, я кое-как доковылял до своей квартиры и рухнул на кровать. Телефон разрывался, но мне было плевать...
Я не знаю, сколько я так пролежал, потеряв счет времени. Боль была в каждой моей клеточке, каждый сантиметр моего тела ныл, и казалось, я уже никогда не буду прежним. Иногда впадая в тяжелую, мутную дремоту, иногда всплывая на поверхность, где меня ждало мучение, я ощутил резкую боль в затылке, а следом за ней пришла тошнота. Скатившись с кровати, я пополз в туалет...
Полностью пришел в себя я только на третий день. Открыл холодильник и вытащил засохшую сардельку, я через силу, превозмогая дурноту, затолкнул ее в себя. Нашел под столом недопитую бутылку водки и приложился к горлышку. Что бы там ни случилось, а мне надо писать! Осталось каких-то пару страниц... Водка, прихватив с собой мою единственную за три дня пищу, тут же вернулась назад. Я снова и снова пытался влить в себя дурно пахнущую жидкость, дарующую вдохновение, но она всякий раз возвращалась назад, принося невыносимые страдания сломанным ребрам и отбитому желудку. Наконец, сознание смилостивилось и покинуло меня.
Очнулся я уже под вечер... Добрался ползком до стола и попытался перечитать то, на что потратил последние три месяца своей жизни. Слова сливались в бессмысленное месиво, пустой набор букв, некоторые отрывки мне и вовсе не удалось разобрать и понять... Я растерянно озирался, мне не хватало воздуха, мысли сбились в одну кучу и пульсировали, насмешливо отражая всю глупость и несусветность написанного мной.
Я прислушался к своим ощущениям, обвел все вокруг трезвым взглядом... поднялся на трясущихся ногах, сгреб объемистую кипу отпечатанных и перетянутых резинками листов в охапку и вышвырнул из окна. Моя мечта рухнула в цветник, примяв маргаритки, и осталась там лежать, как ненужная, забытая игрушка. А я в этот момент уже набирал Ленкин номер...
Ленка отреагировала оперативно. Она обмыла мои раны, туго перевязала грудную клетку, все обработала антисептиком. Она хмурилась и молчала, хотя я чувствовал, что ей с трудом удается сдержать упреки и вопросы. Когда я посвежевший, чистый, с целой тарелкой легкой овсянки в животе, умиротворенно пытался улыбнуться рассеченной губой под ласковыми Ленкиными ладонями, в памяти всплыло видение одинокой рукописи, валяющейся в пыли под окном....
- Как нет?!! Не может быть! Смотри внимательнее, Лен!
- Возьми и сам посмотри, зачем мне врать?
Я медленно подошел к окну и выглянул. Все еще не веря своим глазам, я пытался себя убедить, что груда бумаги каким-то образом спряталась за чахлым кустиком цветов...
Но было уже ясно: моей книги больше нет.
К начальнику пришлось идти с коньяком и конвертом. Приняли меня хорошо, как будто и не было этих недель отчужденности и моего пьянства. Потянулись рабочие будни. Домой идти не хотелось... Там меня ждала пустота. Я не мог вынести молчаливого упрека покрывающейся пылью машинки... Я чувствовал себя ничтожеством, предавшим мечту, не сумевшим справиться, отступившим, когда до цели оставались считанные шаги. Я снова начал пить. Вначале понемногу, заходя в первый попавшийся бар по дороге с работы. Но с каждым разом доза, необходимая для того, чтобы притупить боль и унижение, становилась все больше... Я засиживался в полюбившемся уютном баре до закрытия, ведя неспешные, философские беседы с барменом. Я постепенно забывал о своей потере, но жизнь уже никогда не станет на прежние рельсы бесшабашности и легкости, я это осознавал и уже почти смирился.
Был теплый, поздний вечер августа, из тех, что так хорошо проводить с любимыми. Я вынырнул из бара в весьма благодушном настроении и с изрядной дозой алкоголя в крови. Тепло и умиротворение разливалось по телу и я, впервые за долгое время, после того злосчастного случая, чувствовал себя почти счастливым. Я шел по бульвару, насвистывая незамысловатую мелодию, и улыбался проходящим мимо девушкам.
Напевая себе под нос засевшую в голове песенку, разглядывал витрины и фасады, заново открывая красоту и самобытность моего города... Внимание привлек огромный, красочный стенд в витрине книжного магазина: "Открытие сезона! Лучшая книга этого столетия! Спешите, тираж ограничен!"
И ниже, огромными буквами "Рэймонд Чэн. "По ту сторону зеркала"...
Я пришел домой и, не разуваясь, прошел к столу... пододвинул к себе пишущую машинку и вставил чистый лист бумаги...
По ту сторону зеркала
- Пиши! - безапелляционно заявила мне Ленка и затянулась своей пахучей, ванильной крохотной сигаркой.
- Лена, ты в своем уме? Может, мне сразу начать и скульптуры лепить заодно?
- Скульптуры ваяют, балбес. От твоих смс-ок весь отдел валяется под столом, ты можешь привлечь внимание всей компании своими байками, и держать его прикованным к своей болтовне в течении того времени, которое тебе необходимо, ты... Да что я распинаюсь, дай тебе бумагу и волю - и ты сможешь все!
- Ты что, читала вслух мои смс на работе?!
- Ты, как обычно, заметил и извлек основное из моих советов, - усмехнулась она, резко затушила окурок в пепельнице, и потрепав меня по отрастающей шевелюре, направилась к выходу.
Я люблю Ленку. Нет, не в смысле, как женщину, хотя женщина она - высший класс! Но как подругу или даже, скорее, друга. Мы знакомы с первого класса и знаем друг о друге все. По крайней мере, она меня изучила вдоль и поперек - это точно. И если Ленка говорит "пиши" - то рано или поздно я начну писать. Я обреченно вздохнул, расплатился за кофе и поплелся домой.
Дома, открыв ноутбук и задумчиво жуя бутерброд - мою основную пищу последних двух лет, после того, как от меня ушла жена, уставился в пустой Вордовский лист. Выбрал шрифт, настроил автопереносы, увеличил отступы между строк... Но в голове по-прежнему было пусто. Я усиленно искал сюжет или, хотя бы, первую строку, после которой слова польются свободно и легко, и я буду писать главу за главой, пока передо мной не предстанет мой роман-бестселлер во всей красе. Но в голове, почему-то, вертелась всего одна навязчивая фраза "...дело было в городе №..."
Попробовал заменить ее чем-то более съедобным и современным, но фраза прилипла намертво. Смирившись с таким началом романа, я напечатал фразу-паразита, и на этом дело снова застопорилось. Встав и отряхнув крошки прямо на пол, я принялся бесцельно бродить по квартире, изучая поочередно вешалку, старый, потертый диван, зеркало и свое унылое отражение в нем. Другой бы человек плюнул на глупую, и, к тому же, навязанную затею, и с легкой душой пошел в пивнушку за углом, на еженедельные пятничные посиделки с друзьями. Другой, но не я.
Вместо этого я нахлобучил модную шляпу, забытую позавчера Димычем, нашим признанным щеголем и фатом, взял сигару, привезенную мне с Кубы Серегой, и налил виски в стакан. Льда, как и следовало ожидать, в моем холостяцком холодильнике не обнаружилось, и я решил, что и так сойдет. Закинув ноги на стол, я попивал виски, раскуривая с важным видом сигару, я представлял себя эдаким мэтром нуара, в процессе работы над очередным хитом. Виски, выпитое на давно забытый бутерброд, не заставило себя долго ждать, и я быстро опьянел. Сами собой возникли образы, слова и целые фразы. Я начал писать, быстро, не думая, не исправляя написанное. Слова лились мощным потоком, три часа и двадцать страниц пролетели незаметно. Я протрезвел и чувствовал себя опустошенным и слегка обалдевшим. Вышел на балкон глотнуть воздуха. Вечерело, во дворе стоял привычный детско-женский галдеж, перемежаемый возгласами доминошников. Я потер уставшие глаза, и рука сама собой потянулась к бутылке...
Я писал уже третий месяц. На работе начальник все чаще заглядывал в мои красные от бессонницы глаза и принюхивался к Орбиту, который не мог скрыть перегар. Пятничные попойки проходили без меня. Ленка, которая до этого переступала порог моей берлоги только в случае крайней необходимости, справедливо полагая, что я обязательно предприму очередную попытку ею овладеть, вдруг стала захаживать чуть ли не каждый день. Она заботливо заглядывала мне в глаза, почему-то прикладывая при этом руку ко лбу. Приносила котлеты. Звала погулять. Я торопливо и даже иногда грубовато выпроваживал ее за порог и бросался к своей книге. И к бутылке.
Виски, как и остальные запасы, давно было выпито, а в углу нестройными рядами громоздились пивные, коньячные и водочные бутылки. Мечта купить новую стереосистему и навороченный телевизор давно была отброшена, как пустая и мелкая затея.
Все деньги уходили на выпивку. А все время и вся энергия - на книгу. Раздобыв старую пишущую машинку, я полностью вошел в образ. Клацанье тугих клавиш машинки звучало куда внушительнее, сухого треска электронной клавиатуры... Книга продвигалась быстро... Я никому не рассказывал о ней, даже верному Димычу, боясь ненужных расспросов и любопытства. Я поставлю их перед фактом: выдам каждому на руки экземпляр, пахнущий типографией, с собственноручным автографом. Я улыбнулся, представляя себе их изумленные лица, и ласково провел рукой по титульному листу.
"По ту сторону зеркала" - так я решил назвать свое произведение, свое детище, труд всей своей жизни...
О, что это была за книга!!! Это был взрыв, шок! В том, что я с легкостью найду издательство, готовое напечатать мой труд, я не сомневался ни секунды. Я писал, остервенело и самозабвенно. Я ваял. Первое время я еще пробовал браться за книгу трезвым, но все эти жалкие потуги рано или поздно заканчивались походом в магазин за бутылкой. Смирившись и дав себе твердое обещание бросить пить, как только будет поставлена последняя точка, я ежедневно, после работы, вливал в себя пойло и ждал прихода ее, моей Музы...
У меня не было времени, да и, признаться, желания, убираться в квартире и следить за собой. Постепенно я перестал отдавать себе отчет в том, что я выгляжу весьма недвусмысленно. Некоторые знакомые перестали со мной здороваться... всегда приветливая баба Вера со второго этажа, огорченно качала головой и все порывалась со мной поговорить, но мне было некогда... Я еще взгляну с триумфом в глаза тех, кто сейчас считает меня банальным алкашом, я еще покажу им!!!
Сегодня был день зарплаты! Чуть ли не вприпрыжку добравшись до магазина, я возвращался домой с огромным пакетом разнообразной выпивки и банкой консервов.
Решив сократить путь, я свернул на узкую, заваленную мусором тропинку между гаражей. Не пройдя и двух шагов, я получил сокрушительный удар по голове.
Очнулся я, когда уже на небе вовсю сверкала луна. Лежа в луже собственной крови, не в силах пошевелить даже веками, я с трудом дышал, превозмогая адскую боль в поломанных ребрах. Так я пролежал до утра.
Когда солнце показалось из-за крыши гаража, я собрал всю свою волю, все остатки сил, и заставил встать свое избитое, окровавленное, будто чужое тело. Ни денег, ни покупок в пределах видимости не было. Держась за стену, я кое-как доковылял до своей квартиры и рухнул на кровать. Телефон разрывался, но мне было плевать...
Я не знаю, сколько я так пролежал, потеряв счет времени. Боль была в каждой моей клеточке, каждый сантиметр моего тела ныл, и казалось, я уже никогда не буду прежним. Иногда впадая в тяжелую, мутную дремоту, иногда всплывая на поверхность, где меня ждало мучение, я ощутил резкую боль в затылке, а следом за ней пришла тошнота. Скатившись с кровати, я пополз в туалет...
Полностью пришел в себя я только на третий день. Открыл холодильник и вытащил засохшую сардельку, я через силу, превозмогая дурноту, затолкнул ее в себя. Нашел под столом недопитую бутылку водки и приложился к горлышку. Что бы там ни случилось, а мне надо писать! Осталось каких-то пару страниц... Водка, прихватив с собой мою единственную за три дня пищу, тут же вернулась назад. Я снова и снова пытался влить в себя дурно пахнущую жидкость, дарующую вдохновение, но она всякий раз возвращалась назад, принося невыносимые страдания сломанным ребрам и отбитому желудку. Наконец, сознание смилостивилось и покинуло меня.
Очнулся я уже под вечер... Добрался ползком до стола и попытался перечитать то, на что потратил последние три месяца своей жизни. Слова сливались в бессмысленное месиво, пустой набор букв, некоторые отрывки мне и вовсе не удалось разобрать и понять... Я растерянно озирался, мне не хватало воздуха, мысли сбились в одну кучу и пульсировали, насмешливо отражая всю глупость и несусветность написанного мной.
Я прислушался к своим ощущениям, обвел все вокруг трезвым взглядом... поднялся на трясущихся ногах, сгреб объемистую кипу отпечатанных и перетянутых резинками листов в охапку и вышвырнул из окна. Моя мечта рухнула в цветник, примяв маргаритки, и осталась там лежать, как ненужная, забытая игрушка. А я в этот момент уже набирал Ленкин номер...
Ленка отреагировала оперативно. Она обмыла мои раны, туго перевязала грудную клетку, все обработала антисептиком. Она хмурилась и молчала, хотя я чувствовал, что ей с трудом удается сдержать упреки и вопросы. Когда я посвежевший, чистый, с целой тарелкой легкой овсянки в животе, умиротворенно пытался улыбнуться рассеченной губой под ласковыми Ленкиными ладонями, в памяти всплыло видение одинокой рукописи, валяющейся в пыли под окном....
- Как нет?!! Не может быть! Смотри внимательнее, Лен!
- Возьми и сам посмотри, зачем мне врать?
Я медленно подошел к окну и выглянул. Все еще не веря своим глазам, я пытался себя убедить, что груда бумаги каким-то образом спряталась за чахлым кустиком цветов...
Но было уже ясно: моей книги больше нет.
К начальнику пришлось идти с коньяком и конвертом. Приняли меня хорошо, как будто и не было этих недель отчужденности и моего пьянства. Потянулись рабочие будни. Домой идти не хотелось... Там меня ждала пустота. Я не мог вынести молчаливого упрека покрывающейся пылью машинки... Я чувствовал себя ничтожеством, предавшим мечту, не сумевшим справиться, отступившим, когда до цели оставались считанные шаги. Я снова начал пить. Вначале понемногу, заходя в первый попавшийся бар по дороге с работы. Но с каждым разом доза, необходимая для того, чтобы притупить боль и унижение, становилась все больше... Я засиживался в полюбившемся уютном баре до закрытия, ведя неспешные, философские беседы с барменом. Я постепенно забывал о своей потере, но жизнь уже никогда не станет на прежние рельсы бесшабашности и легкости, я это осознавал и уже почти смирился.
Был теплый, поздний вечер августа, из тех, что так хорошо проводить с любимыми. Я вынырнул из бара в весьма благодушном настроении и с изрядной дозой алкоголя в крови. Тепло и умиротворение разливалось по телу и я, впервые за долгое время, после того злосчастного случая, чувствовал себя почти счастливым. Я шел по бульвару, насвистывая незамысловатую мелодию, и улыбался проходящим мимо девушкам.
Напевая себе под нос засевшую в голове песенку, разглядывал витрины и фасады, заново открывая красоту и самобытность моего города... Внимание привлек огромный, красочный стенд в витрине книжного магазина: "Открытие сезона! Лучшая книга этого столетия! Спешите, тираж ограничен!"
И ниже, огромными буквами "Рэймонд Чэн. "По ту сторону зеркала"...
Я пришел домой и, не разуваясь, прошел к столу... пододвинул к себе пишущую машинку и вставил чистый лист бумаги...
#5
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 30 ноября 2012 - 19:06
№ 4 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!
ЗАЧЕМ Ленок голой любит ходить по квартире или ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ.
О чем ты сейчас говоришь? Да нет, мне просто приятно с тобой говорить... Я не очень люблю ходить на встречи с одноклассниками, однокашниками по институту, ... это часто превращается в какую-то ярмарку тщеславия, ... кто-то кого-то перебивает, все немного выпили, и начинают говорить громко. Этот задохлик Петухов - без пяти минут доктор. Чудесно. А Карен… как же его фамилия, ... нет, не вспомню, живет в Москве - гордый, судьба в задницу поцеловала, здесь проездом, …ну кто там еще,… а Бессонов, про себя молчит, а сын в олимпийском резерве. Всех переплюнул Козинцев, весь вечер рассказывает, как он ходит по салонам и не может выбрать себе машину. Так и я ходить могу…. Девчонки шепчутся в сторонке. Не все. Старые обиды. Кто с кем дружил.
Ленчик, Ленок сидит одна. Королевна! Себя демонстрирует. Подойти страшно. Как это она умудрилась, … машину времени включила, будто еще моложе, чем была, стала. Говорили привычка у нее была голой ходить по квартире, а может, помогает. Ничего не изменилось. Пацаны… пацаны… теперь уж нет, какие они пацаны. Все хотят сказать, но никто не хочет слушать, а ты сидишь скромно в уголке и думаешь. ... думаешь... думаешь…. какие они были тогда... Ты думаешь, о них и одновременно о себе в то время.
Ты вспоминаешь их, и вспоминаешь себя ЛЮБИМОГО, ... ну а какого? ... Все мы себя любим. Все жалеем себя. Что бы там ни говорили, а весь мир у тебя в голове, если не будет тебя, не будет мира, не будет вообще ничего. Это от личности совсем не зависит, любое животное, курица, да что там - любая козявка эгоцентрична и не настроена на самоуничтожение. Говорят, что человек не должен считать себя центром мира и вселенной. Пусть говорят. Умереть ради того что бы мир после нас стал лучше? Не знаю. Бывает, конечно. Все бывает. Но это просто наверно мне не понять.
Натаха… Натаха… сидишь напротив. Глаза в глаза. Глаза те же. Не поговорили. Где уж тут. Ты для меня та девочка... девочка, которую я наверно немножко любил, боготворил. Ты была просто маленькая девочка с нашего класса. Наверно и любви как таковой не было… влюбленность… открытие первого поцелуя, прикосновение к тому, что нельзя. Страшно нельзя! Но все равно немножко можно. Я тебе все говорю и говорю... О чем? Так мысли почти вслух. Ну, может, и не было любви. Пусть! Зачем бросаться здесь такими громкими словами. Ведь тогда нам казалось по-другому. А может, мы просто теперь все забыли. Но первый поцелуй я уверен, помнит каждый. Каждый и всю жизнь. Такая человеческая память. Мы помним наших первых, с кем первый раз поцеловались, с кем были первый раз близки. Ну и что из того, что потом пути разошлись. А что-то сладкое терпкое и дурманящее как вспомнишь, немножко тревожит душу, и становится теплей. Теплые и нежные чувства, но как в тумане. Там очень далеко. Мы иногда любим старые вещи. Думаем, любим просто так? Ведь они не нужны? Нет! Они вешки памяти. Воспоминания. Воспоминания. Воспоминания. Не сбывшиеся мечты, утраченные возможности.
Я сейчас иногда занимаюсь литературой. То есть, я давно еще писал… до того как женился, в начале 80-х. Потом стал заниматься бизнесом. Дела шли хорошо, помнишь те времена - начало девяностых, когда все зарабатывали и на всём и у всех получалось. Да! Стоило только не лениться. Правда, государство нищало. Так не могло продолжаться долго. Кто-то там, на очень большой высоте возмутился. Топнул ногой. Верхних не тронули, и асфальтовый каток прошелся по нам, мелким торгашам всех мастей и званий. Ну и что, кого волнует, как будешь жить ты, и твоя семья. «Пошел вон!» Неслось со всех сторон. Голодной сворой налетели рэкетиры, солидные администраторы с рыбьими глазами и инструкциями, менты, пожарники, санэпидемстанция, налоговая, суды, приставы… Эта чаша не минула и меня. Я еще долго держался на старых дрожжах. Но сколько веревочке не виться, конец будет. Когда я уходил, думал, отложил. Надеялся на это. Пережду. Кого там. Я зря надеялся. Ну, потом живопись перехлестнула, теперь снова пишу рассказы, ну и продолжаю рисовать. Картины берут, но не так часто как хотелось бы. А пишу просто так, хочется с кем-нибудь поговорить. Кому мы нужны, те же мелкие мураши от литературы, которые брошены на произвол судьбы. Хочешь рассказ в сборник, хочешь книгу… да ради бога… плати…плати… плати…обуют так что мама не горюй и весь тираж сложат у тебя дома. А теперь сиди на этой авторской горе и думай, что сказать жене, которая хотела купить шубу или сыну которому ты не помог с покупкой машины.
Да! Однокласснички уже хорошо набрались, речь стала не связной, глаза слегка помутнели, похвальбы стало меньше, ярмарка тщеславия заканчивается. Одна Ленок, что любит голой ходить по квартире, сидит как стеклянная. Не кантовать - можно разбить. Зачем эта красота, если нет естественности. Если улыбнешься, лишний раз может морщинка появится. Знаю, прекрасно знаю, что почти все лукавят, пускают пыль в глаза. Может и мне что-нибудь им напоследок такое наплести…. как я хорошо живу. И как я очень скоро, ну прямо совсем скоро, стану известным писателем. А что… я ел их треп весь вечер и сильно устал. Почему я так сильно устал. Наверно я устал не сегодня и не сейчас. Кому я нужен в этой стране, кому нужны мы, мелкие никчемные люди, которые не могут постоять за себя, и у которых одна отдушина прийти хорошо накушаться на гулянке и впарить такому же бедолаге как и ты, очередную сказку, что вот я то живу как дай бог каждому …и даже лучше. Люди,… где вы? Ау!
ЗАЧЕМ Ленок голой любит ходить по квартире или ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ.
О чем ты сейчас говоришь? Да нет, мне просто приятно с тобой говорить... Я не очень люблю ходить на встречи с одноклассниками, однокашниками по институту, ... это часто превращается в какую-то ярмарку тщеславия, ... кто-то кого-то перебивает, все немного выпили, и начинают говорить громко. Этот задохлик Петухов - без пяти минут доктор. Чудесно. А Карен… как же его фамилия, ... нет, не вспомню, живет в Москве - гордый, судьба в задницу поцеловала, здесь проездом, …ну кто там еще,… а Бессонов, про себя молчит, а сын в олимпийском резерве. Всех переплюнул Козинцев, весь вечер рассказывает, как он ходит по салонам и не может выбрать себе машину. Так и я ходить могу…. Девчонки шепчутся в сторонке. Не все. Старые обиды. Кто с кем дружил.
Ленчик, Ленок сидит одна. Королевна! Себя демонстрирует. Подойти страшно. Как это она умудрилась, … машину времени включила, будто еще моложе, чем была, стала. Говорили привычка у нее была голой ходить по квартире, а может, помогает. Ничего не изменилось. Пацаны… пацаны… теперь уж нет, какие они пацаны. Все хотят сказать, но никто не хочет слушать, а ты сидишь скромно в уголке и думаешь. ... думаешь... думаешь…. какие они были тогда... Ты думаешь, о них и одновременно о себе в то время.
Ты вспоминаешь их, и вспоминаешь себя ЛЮБИМОГО, ... ну а какого? ... Все мы себя любим. Все жалеем себя. Что бы там ни говорили, а весь мир у тебя в голове, если не будет тебя, не будет мира, не будет вообще ничего. Это от личности совсем не зависит, любое животное, курица, да что там - любая козявка эгоцентрична и не настроена на самоуничтожение. Говорят, что человек не должен считать себя центром мира и вселенной. Пусть говорят. Умереть ради того что бы мир после нас стал лучше? Не знаю. Бывает, конечно. Все бывает. Но это просто наверно мне не понять.
Натаха… Натаха… сидишь напротив. Глаза в глаза. Глаза те же. Не поговорили. Где уж тут. Ты для меня та девочка... девочка, которую я наверно немножко любил, боготворил. Ты была просто маленькая девочка с нашего класса. Наверно и любви как таковой не было… влюбленность… открытие первого поцелуя, прикосновение к тому, что нельзя. Страшно нельзя! Но все равно немножко можно. Я тебе все говорю и говорю... О чем? Так мысли почти вслух. Ну, может, и не было любви. Пусть! Зачем бросаться здесь такими громкими словами. Ведь тогда нам казалось по-другому. А может, мы просто теперь все забыли. Но первый поцелуй я уверен, помнит каждый. Каждый и всю жизнь. Такая человеческая память. Мы помним наших первых, с кем первый раз поцеловались, с кем были первый раз близки. Ну и что из того, что потом пути разошлись. А что-то сладкое терпкое и дурманящее как вспомнишь, немножко тревожит душу, и становится теплей. Теплые и нежные чувства, но как в тумане. Там очень далеко. Мы иногда любим старые вещи. Думаем, любим просто так? Ведь они не нужны? Нет! Они вешки памяти. Воспоминания. Воспоминания. Воспоминания. Не сбывшиеся мечты, утраченные возможности.
Я сейчас иногда занимаюсь литературой. То есть, я давно еще писал… до того как женился, в начале 80-х. Потом стал заниматься бизнесом. Дела шли хорошо, помнишь те времена - начало девяностых, когда все зарабатывали и на всём и у всех получалось. Да! Стоило только не лениться. Правда, государство нищало. Так не могло продолжаться долго. Кто-то там, на очень большой высоте возмутился. Топнул ногой. Верхних не тронули, и асфальтовый каток прошелся по нам, мелким торгашам всех мастей и званий. Ну и что, кого волнует, как будешь жить ты, и твоя семья. «Пошел вон!» Неслось со всех сторон. Голодной сворой налетели рэкетиры, солидные администраторы с рыбьими глазами и инструкциями, менты, пожарники, санэпидемстанция, налоговая, суды, приставы… Эта чаша не минула и меня. Я еще долго держался на старых дрожжах. Но сколько веревочке не виться, конец будет. Когда я уходил, думал, отложил. Надеялся на это. Пережду. Кого там. Я зря надеялся. Ну, потом живопись перехлестнула, теперь снова пишу рассказы, ну и продолжаю рисовать. Картины берут, но не так часто как хотелось бы. А пишу просто так, хочется с кем-нибудь поговорить. Кому мы нужны, те же мелкие мураши от литературы, которые брошены на произвол судьбы. Хочешь рассказ в сборник, хочешь книгу… да ради бога… плати…плати… плати…обуют так что мама не горюй и весь тираж сложат у тебя дома. А теперь сиди на этой авторской горе и думай, что сказать жене, которая хотела купить шубу или сыну которому ты не помог с покупкой машины.
Да! Однокласснички уже хорошо набрались, речь стала не связной, глаза слегка помутнели, похвальбы стало меньше, ярмарка тщеславия заканчивается. Одна Ленок, что любит голой ходить по квартире, сидит как стеклянная. Не кантовать - можно разбить. Зачем эта красота, если нет естественности. Если улыбнешься, лишний раз может морщинка появится. Знаю, прекрасно знаю, что почти все лукавят, пускают пыль в глаза. Может и мне что-нибудь им напоследок такое наплести…. как я хорошо живу. И как я очень скоро, ну прямо совсем скоро, стану известным писателем. А что… я ел их треп весь вечер и сильно устал. Почему я так сильно устал. Наверно я устал не сегодня и не сейчас. Кому я нужен в этой стране, кому нужны мы, мелкие никчемные люди, которые не могут постоять за себя, и у которых одна отдушина прийти хорошо накушаться на гулянке и впарить такому же бедолаге как и ты, очередную сказку, что вот я то живу как дай бог каждому …и даже лучше. Люди,… где вы? Ау!
#6
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 30 ноября 2012 - 20:01
№ 5
Пора новолуния
Вечером она сильно плакала. Злое письмо пришло издалека. Он писал ей: «Исчезни из моей жизни. Учись уважать себя! Я люблю другую. Скоро свадьба. Перестань посылать мне смс!»
И дальше угрозы. И оскорбления. Они были написаны на английском языке, но ранили очень больно.
-Ну, что она такого сделала? Она вычеркнула его из жизни, как только увидела их фотографии о помолвке с Наной.
-Надо же, она Ната, а теперь Нана. Это она подумала вскользь, в первый раз увидев их белоснежно-кружевную фотосессию в одной из социальных сетей, и, прочитав имя избранницы
И вот на Новый год она нечаянно в общей рассылке отправила ему смс. Наверное, выпила много шампанского. Да, она виновата. Но больше она ни разу ничего ему не посылала.
- Откуда столько злости. Откуда эти угрозы? Тем более, после двух лет нежных и ласковых писем. Она была с ним очень откровенна. Делилась и бедами, и радостями. Торопилась каждый вечер домой, чтобы, не смотря на большую разницу во времени, дождаться его звонка.
Поэтому так обидны угрозы и оскорбления. Ведь она ничего ему плохого не сделала. Ничего. Ну почему так?
Она пошла на кухню. Поставила чайник. Задумалась, уставившись в темное окно, в котором отражалась зареванная молодая женщина. Автоматически потянулась за чашкой на полке. И не удержала ее. Она со звоном упала на пол. И разбилась.
Она вздрогнула. Осознанно посмотрела на упавшую чашку. Надо же! Это именно та, которую он купил ей в далеком городе в одной из лавочек с бойким продавцом-арабом. Именно он выбрал для нее эту чашку. Как он тогда сказал ей? Эта чашка красивая как она, яркая как небо в их стране, хрупкая, как любовь..
Да, он прав. Любовь оказалась красивой, но хрупкой. И вот так как эта чашка она неожиданно выскользнула из рук.
Она собирала осколки, рассматривала арабскую вязь и вспоминала слова любви, которые ей говорил любимый. Бехебек - любимая. Айза абуссек. Это, кажется, я скучаю по тебе.
Да, стала уже забывать. Хотя с последней встречи прошел всего лишь год. Она хотела к нему поехать, но тут случилась революция в его стране и ее просто не выпустили.
Да, красивая была чашка. Есть еще и блюдце. Она достала его. Посмотрела на голубую вязь с цитатами из Корана и изо всей силы хлопнула его об пол.
Блюдце удивленно екнуло и разлетелось на мелкие кусочки.
Она села перед ним на корточки. Подняла первый осколок. Прошептала: «Я не люблю тебя»,- и выбросила его в мешок с мусором.
Подняла следующий осколок.
- Я прекрасно без тебя обойдусь! Второй осколок полетел в мусор.
- Ты меня не достоин. Еще один осколок брякнул в темноте мешка.
- Ты не тот, кого я ждала всю жизнь.
- Спасибо за все хорошее. Это уже прошлое
-Тебя больше нет в моей жизни.
С каждым выброшенным осколком ей становилось легче и легче. Подметая остатки фарфора в совок, она уже смеялась. Как здорово, теперь ничего не надо объяснять маме, почему я хочу уехать, теперь нет необходимости изучать Корана, можно спокойно пойти на дискотеку в короткой юбке, и обязательно нужно дописать курсовую работу в университете. Ведь она была лучшей студенткой, а эти восточные сказки совсем сбили ее с толка.
Она включила телевизор. Эвелина Хромченко, первый знаток моды советовала: «Полюбите себя, позвольте быть собой. Выбирайте одежду не потому, как это нравится вашему парню, а ту, что идет именно вам. Не живите чужую жизнь!»
Отличная подсказка. Она пошла к своему платяному шкафу. Широко распахнула дверцы. Вздохнула знакомый запах. Как давно она не обновляла свой гардероб! Думала, скоро уезжать, а там другие наряды.
Достала любимое зеленое платье. Оно так здорово гармонирует с ее темными цвета морской волны глазами. Когда она надевала его в последний раз? Точно. На свадьбе у подружки на втором курсе.
Надела. Расправила мягко спадающие складки. Из зеркала на нее смотрела слегка заплаканная, но очень красивая молодая женщина. Высокая, стройная с тонкой талией и длинной и, как ей показалось, какой-то незащищенной шеей. Конечно, без косметики красота была какой-то приглушенной, непроявленной. Но она осталась довольна собой.
Она примерила деловой костюм с юбкой карандашом. Подняла волосы вверх. И тут же превратилась в деловую женщину, которая знает, чего хочет и куда идет.
Она увлеклась. Крутилась перед зеркалом. Мерила то одно платье, то другое. И радовалась отражению в зеркале все больше и больше.
Ушла печаль. Ушли слезы. На душе было светло и радостно. Она аккуратно сложила вещи в шкаф, оставив деловой костюм на завтра. Выбрала аксессуары. Пошла к компьютеру.
Открыла новую страницу. И начала писать план на новый предстоящий год. Теперь она хозяйка своей жизни. И не будет жить по указке. Даже любимого. Она уже пробовала.
Она писала с вдохновением. Ведь подстраиваясь под любимого, она упустила так много важного. Сейчас она все успеет. Она может. Она очень талантливая.
Пошла на кухню заварить чай. Вдруг захотелось есть. Причем безумно.
В холодильнике было пусто.
Она накинула шубку и отправилась в супермаркет, благо он работал круглосуточно.
Открыв входную дверь многоэтажки, она задохнулась от свежего воздуха. Он был какой-то особенный. Его хотелось укусить, попробовать на вкус, есть.
-Чудеса! – удивилась она.
В супермаркете никого не было. Она бродила по рядам, рассматривала бутылочки с косметикой, коробочки с незнакомыми продуктами, примеривала перчатки и шляпки. Ей было так хорошо!
Почему – то зашла в отдел детских товаров и умилилась от вида крохотных маечек и платьиц. Она трогала розовые рюши на юбочках и представляла, как у нее когда – нибудь тоже будет девочка. Крохотная и славная. И она ей купит именно такое розовое платье с белыми оборочками.
В отделе кулинарии она купила себе самый дорогой салат с креветками, который раньше себе никогда не позволяла, коробку любимых конфет и кусочек совсем уж деликатеса – свежей семги. – Прямо праздник какой-то! – думала она.
- А почему нет? Ведь я действительно начинаю жить заново.
В магазине все еще стояла новогодняя елка. Она подошла к ней и загадала желание. Как в детстве.
- Я хочу, чтобы все, что я только что записала в моем дневнике, осуществилось. Я сделаю все, чтобы оно так и было. Я все смогу! Я тебе обещаю, новогодняя елка.
Собрав пакеты, она зашагала домой.
Было 13 января. Новый год опускался на землю. В этот раз он пришел с огромной белой луной, что внимательно вглядывалась в спящий город. Луна была такой яркой, что женщина, что одиноко шла по дороге, казалось, плыла в ее сиянии.
Окружающий мир был прекрасен. Искрился снег. Отражая луну, светились стены покрашенных домов. Деревья стояли в полной задумчивости. А женщина шла и думала: «Какая ясная у меня впереди дорога. Как здорово иногда получить жизненный урок, чтобы увидеть, что ты заблудилась. Как прекрасно оказаться снова под полной луной, зная, что темнота отступила. Как здорово жить!»
Женщина шла и улыбалась. Просто так.
Дома она удалила его телефон из общего списка знакомых и безжалостно исключила из всех социальных сетей. Потом взяла полупустой мешок с мусором, где тихонько звякали осколки чашки с блюдцем, и понесла его на помойку.
Наступила пора новолуния.
Пора новолуния
Вечером она сильно плакала. Злое письмо пришло издалека. Он писал ей: «Исчезни из моей жизни. Учись уважать себя! Я люблю другую. Скоро свадьба. Перестань посылать мне смс!»
И дальше угрозы. И оскорбления. Они были написаны на английском языке, но ранили очень больно.
-Ну, что она такого сделала? Она вычеркнула его из жизни, как только увидела их фотографии о помолвке с Наной.
-Надо же, она Ната, а теперь Нана. Это она подумала вскользь, в первый раз увидев их белоснежно-кружевную фотосессию в одной из социальных сетей, и, прочитав имя избранницы
И вот на Новый год она нечаянно в общей рассылке отправила ему смс. Наверное, выпила много шампанского. Да, она виновата. Но больше она ни разу ничего ему не посылала.
- Откуда столько злости. Откуда эти угрозы? Тем более, после двух лет нежных и ласковых писем. Она была с ним очень откровенна. Делилась и бедами, и радостями. Торопилась каждый вечер домой, чтобы, не смотря на большую разницу во времени, дождаться его звонка.
Поэтому так обидны угрозы и оскорбления. Ведь она ничего ему плохого не сделала. Ничего. Ну почему так?
Она пошла на кухню. Поставила чайник. Задумалась, уставившись в темное окно, в котором отражалась зареванная молодая женщина. Автоматически потянулась за чашкой на полке. И не удержала ее. Она со звоном упала на пол. И разбилась.
Она вздрогнула. Осознанно посмотрела на упавшую чашку. Надо же! Это именно та, которую он купил ей в далеком городе в одной из лавочек с бойким продавцом-арабом. Именно он выбрал для нее эту чашку. Как он тогда сказал ей? Эта чашка красивая как она, яркая как небо в их стране, хрупкая, как любовь..
Да, он прав. Любовь оказалась красивой, но хрупкой. И вот так как эта чашка она неожиданно выскользнула из рук.
Она собирала осколки, рассматривала арабскую вязь и вспоминала слова любви, которые ей говорил любимый. Бехебек - любимая. Айза абуссек. Это, кажется, я скучаю по тебе.
Да, стала уже забывать. Хотя с последней встречи прошел всего лишь год. Она хотела к нему поехать, но тут случилась революция в его стране и ее просто не выпустили.
Да, красивая была чашка. Есть еще и блюдце. Она достала его. Посмотрела на голубую вязь с цитатами из Корана и изо всей силы хлопнула его об пол.
Блюдце удивленно екнуло и разлетелось на мелкие кусочки.
Она села перед ним на корточки. Подняла первый осколок. Прошептала: «Я не люблю тебя»,- и выбросила его в мешок с мусором.
Подняла следующий осколок.
- Я прекрасно без тебя обойдусь! Второй осколок полетел в мусор.
- Ты меня не достоин. Еще один осколок брякнул в темноте мешка.
- Ты не тот, кого я ждала всю жизнь.
- Спасибо за все хорошее. Это уже прошлое
-Тебя больше нет в моей жизни.
С каждым выброшенным осколком ей становилось легче и легче. Подметая остатки фарфора в совок, она уже смеялась. Как здорово, теперь ничего не надо объяснять маме, почему я хочу уехать, теперь нет необходимости изучать Корана, можно спокойно пойти на дискотеку в короткой юбке, и обязательно нужно дописать курсовую работу в университете. Ведь она была лучшей студенткой, а эти восточные сказки совсем сбили ее с толка.
Она включила телевизор. Эвелина Хромченко, первый знаток моды советовала: «Полюбите себя, позвольте быть собой. Выбирайте одежду не потому, как это нравится вашему парню, а ту, что идет именно вам. Не живите чужую жизнь!»
Отличная подсказка. Она пошла к своему платяному шкафу. Широко распахнула дверцы. Вздохнула знакомый запах. Как давно она не обновляла свой гардероб! Думала, скоро уезжать, а там другие наряды.
Достала любимое зеленое платье. Оно так здорово гармонирует с ее темными цвета морской волны глазами. Когда она надевала его в последний раз? Точно. На свадьбе у подружки на втором курсе.
Надела. Расправила мягко спадающие складки. Из зеркала на нее смотрела слегка заплаканная, но очень красивая молодая женщина. Высокая, стройная с тонкой талией и длинной и, как ей показалось, какой-то незащищенной шеей. Конечно, без косметики красота была какой-то приглушенной, непроявленной. Но она осталась довольна собой.
Она примерила деловой костюм с юбкой карандашом. Подняла волосы вверх. И тут же превратилась в деловую женщину, которая знает, чего хочет и куда идет.
Она увлеклась. Крутилась перед зеркалом. Мерила то одно платье, то другое. И радовалась отражению в зеркале все больше и больше.
Ушла печаль. Ушли слезы. На душе было светло и радостно. Она аккуратно сложила вещи в шкаф, оставив деловой костюм на завтра. Выбрала аксессуары. Пошла к компьютеру.
Открыла новую страницу. И начала писать план на новый предстоящий год. Теперь она хозяйка своей жизни. И не будет жить по указке. Даже любимого. Она уже пробовала.
Она писала с вдохновением. Ведь подстраиваясь под любимого, она упустила так много важного. Сейчас она все успеет. Она может. Она очень талантливая.
Пошла на кухню заварить чай. Вдруг захотелось есть. Причем безумно.
В холодильнике было пусто.
Она накинула шубку и отправилась в супермаркет, благо он работал круглосуточно.
Открыв входную дверь многоэтажки, она задохнулась от свежего воздуха. Он был какой-то особенный. Его хотелось укусить, попробовать на вкус, есть.
-Чудеса! – удивилась она.
В супермаркете никого не было. Она бродила по рядам, рассматривала бутылочки с косметикой, коробочки с незнакомыми продуктами, примеривала перчатки и шляпки. Ей было так хорошо!
Почему – то зашла в отдел детских товаров и умилилась от вида крохотных маечек и платьиц. Она трогала розовые рюши на юбочках и представляла, как у нее когда – нибудь тоже будет девочка. Крохотная и славная. И она ей купит именно такое розовое платье с белыми оборочками.
В отделе кулинарии она купила себе самый дорогой салат с креветками, который раньше себе никогда не позволяла, коробку любимых конфет и кусочек совсем уж деликатеса – свежей семги. – Прямо праздник какой-то! – думала она.
- А почему нет? Ведь я действительно начинаю жить заново.
В магазине все еще стояла новогодняя елка. Она подошла к ней и загадала желание. Как в детстве.
- Я хочу, чтобы все, что я только что записала в моем дневнике, осуществилось. Я сделаю все, чтобы оно так и было. Я все смогу! Я тебе обещаю, новогодняя елка.
Собрав пакеты, она зашагала домой.
Было 13 января. Новый год опускался на землю. В этот раз он пришел с огромной белой луной, что внимательно вглядывалась в спящий город. Луна была такой яркой, что женщина, что одиноко шла по дороге, казалось, плыла в ее сиянии.
Окружающий мир был прекрасен. Искрился снег. Отражая луну, светились стены покрашенных домов. Деревья стояли в полной задумчивости. А женщина шла и думала: «Какая ясная у меня впереди дорога. Как здорово иногда получить жизненный урок, чтобы увидеть, что ты заблудилась. Как прекрасно оказаться снова под полной луной, зная, что темнота отступила. Как здорово жить!»
Женщина шла и улыбалась. Просто так.
Дома она удалила его телефон из общего списка знакомых и безжалостно исключила из всех социальных сетей. Потом взяла полупустой мешок с мусором, где тихонько звякали осколки чашки с блюдцем, и понесла его на помойку.
Наступила пора новолуния.
#7
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 30 ноября 2012 - 22:34
№ 6
Колька и…
Гриша пребывал на седьмом небе, а в душе у него переливались серебряные колокольчики. Ка-ни-ку-лы!!! Но в то же время он был расстроен – ведь придётся надолго расстаться со своим лучшим другом Колькой - его увозили на дачу, как говорил сам Колька, будто в ссылку.
Коля и Гриша знали друг друга ещё с детского сада, где подпольно заталкивали ненавистную манную кашу за батарею, а в наказание на пару стояли в углу. Прошло совсем немного времени со дня их прощания, и вдруг друг позвонил из деревни.
- Гришань, – говорил Колька взволнованным голосом. – Ты не поверишь! У меня появился друг!
Сказать, что обида пробила Гришино сердце навылет, значит, ничего не сказать.
- Срочно приезжай! – кричал Колька. - Ты должен его увидеть! Жду тебя! – выпалил он и отключился.
Последующие мысли Григория в основном носили грубый хирургический характер, а ряд предполагаемых намерений, по видимому, трудно было осуществить на практике.
«Кто ж там такой появился? – метался Гриша. - Неужели он и в самом деле меня предал? – горестно думал он. - После стольких лет самой крепкой дружбы на свете?!»
Обогатив клеточный материал отличным маминым обедом, Гриша быстро собрался и поехал к другу. Чуял он что-то неладное. «А может, Колька «сдвинулся» от разлуки со мной? Всё-таки подростковый возраст…»
Он так волновался, что всю ночь не спал и приехал в деревню первым поездом. Нехорошо было будить друга в такой ранний час. Гриша сел на старый забор и задумался.
Это было утро, когда за километр слышно, если жук чихнёт. Две рыжие лошади паслись на небольшом лужке у дома. Лошади были видны только наполовину – такой был густой и белый туман. Они вынимали головы из тумана и глядели на мальчика. Потом снова ныряли в белую массу. Хруп-хруп, переход несколько шагов, затем снова: хруп-хруп-хруп. Они фыркали, и им было хорошо. От сырости Гриша оглушительно чихнул. Залаял старый овчар у Кольки в доме. Гриша позвонил в дверь.
Если вам нравятся тонкие и аристократичные типы, вы не оцените Кольку. Это был большой и толстый подросток, до краёв полный витамином «Б».
- Гришка! Как хорошо, что ты приехал! – Колян улыбался, как никогда. Только такая мясистая масса оптимизма, как Колька, способна смеяться в столь ранний час. - Сейчас-сейчас… я только оденусь…может, сначала пожуём чего-нибудь? Не хочешь? – Колька носился, наспех натягивая на себя одежду. - Сейчас пойдём… я тебе покажу его…
- Кого покажу? А… ну, да…
- Да тут недалеко… я уже готов… - запыхавшийся Колька стоял одетый, глаза его блестели. – Идём?
- Коль, а может, не надо? – Гришку вдруг осенило: а если этот друг - девчонка!? В узких кругах поговаривали, что некоторых подростков девчонки просто сводят с ума! Так он, наверное, влюбился!» - Гриша смутился. – Коль, я не пойду…
- Да ты просто не понимаешь! - Он досадливо замотал головой и потащил друга на улицу.
Старый овчар, вздыхая, поплёлся за ними. Показалось озеро. «Не хватало ещё, чтобы девчонка была спортсменкой!» - думал Гриша.
- Только ты не шуми и не разговаривай, - прошептал Колька. Потом наставительно погрозил овчарке пальцем, - Сидеть! – собака послушно села.
«Ну, конечно, чтобы не напугать нежное существо!» - Гришке стало обидно за собаку.
- Стой и не двигайся… - приказал мне Колька, а сам пошёл, медленно и тихо ступая по старым доскам мостков к краю воды. Вдруг он тихо, но отчётливо произнес:
- Друг мой! Это я к тебе пришёл!
«Ну, всё, - подумал Гриша, - сдвинулся окончательно!» А Колька не унимался:
- Покажись, не бойся! – и протянул руки.
Никакого конкурента в виде мальчишки не было. И девчонки тоже. Даже в образе спортсменки. А Колька всё протягивал руки в драматическом жесте к чему-то неведомому.
И тут Гриша остолбенел. Из-за камышей маленького озерца показался ослепительно белый лебедь. Он плыл к Кольке медленно-медленно… словно во сне. Туман, нависший над озером, обманывал: казалось, что лебедь плывёт по облакам.
- Ну, здравствуй, друг мой! – лебедь немного помедлил. - Не бойся, это я, - продолжал говорить Колян. – А это – Гришаня. – Колька повернулся ко мне и прошептал: - иди… только медленно.
- Иду… - в тон ему прошептал Гриша и осторожно пошёл по мосткам.
Появление этого лебедя было чудом! И это чудо Грише подарил Колян – толстый лучший друг! И каждый день этого лета Гриша выходил с Колей на берег, чтобы услышать:
- Здравствуй, друг мой! – И увидеть… Это была любовь!..
Колька и…
Гриша пребывал на седьмом небе, а в душе у него переливались серебряные колокольчики. Ка-ни-ку-лы!!! Но в то же время он был расстроен – ведь придётся надолго расстаться со своим лучшим другом Колькой - его увозили на дачу, как говорил сам Колька, будто в ссылку.
Коля и Гриша знали друг друга ещё с детского сада, где подпольно заталкивали ненавистную манную кашу за батарею, а в наказание на пару стояли в углу. Прошло совсем немного времени со дня их прощания, и вдруг друг позвонил из деревни.
- Гришань, – говорил Колька взволнованным голосом. – Ты не поверишь! У меня появился друг!
Сказать, что обида пробила Гришино сердце навылет, значит, ничего не сказать.
- Срочно приезжай! – кричал Колька. - Ты должен его увидеть! Жду тебя! – выпалил он и отключился.
Последующие мысли Григория в основном носили грубый хирургический характер, а ряд предполагаемых намерений, по видимому, трудно было осуществить на практике.
«Кто ж там такой появился? – метался Гриша. - Неужели он и в самом деле меня предал? – горестно думал он. - После стольких лет самой крепкой дружбы на свете?!»
Обогатив клеточный материал отличным маминым обедом, Гриша быстро собрался и поехал к другу. Чуял он что-то неладное. «А может, Колька «сдвинулся» от разлуки со мной? Всё-таки подростковый возраст…»
Он так волновался, что всю ночь не спал и приехал в деревню первым поездом. Нехорошо было будить друга в такой ранний час. Гриша сел на старый забор и задумался.
Это было утро, когда за километр слышно, если жук чихнёт. Две рыжие лошади паслись на небольшом лужке у дома. Лошади были видны только наполовину – такой был густой и белый туман. Они вынимали головы из тумана и глядели на мальчика. Потом снова ныряли в белую массу. Хруп-хруп, переход несколько шагов, затем снова: хруп-хруп-хруп. Они фыркали, и им было хорошо. От сырости Гриша оглушительно чихнул. Залаял старый овчар у Кольки в доме. Гриша позвонил в дверь.
Если вам нравятся тонкие и аристократичные типы, вы не оцените Кольку. Это был большой и толстый подросток, до краёв полный витамином «Б».
- Гришка! Как хорошо, что ты приехал! – Колян улыбался, как никогда. Только такая мясистая масса оптимизма, как Колька, способна смеяться в столь ранний час. - Сейчас-сейчас… я только оденусь…может, сначала пожуём чего-нибудь? Не хочешь? – Колька носился, наспех натягивая на себя одежду. - Сейчас пойдём… я тебе покажу его…
- Кого покажу? А… ну, да…
- Да тут недалеко… я уже готов… - запыхавшийся Колька стоял одетый, глаза его блестели. – Идём?
- Коль, а может, не надо? – Гришку вдруг осенило: а если этот друг - девчонка!? В узких кругах поговаривали, что некоторых подростков девчонки просто сводят с ума! Так он, наверное, влюбился!» - Гриша смутился. – Коль, я не пойду…
- Да ты просто не понимаешь! - Он досадливо замотал головой и потащил друга на улицу.
Старый овчар, вздыхая, поплёлся за ними. Показалось озеро. «Не хватало ещё, чтобы девчонка была спортсменкой!» - думал Гриша.
- Только ты не шуми и не разговаривай, - прошептал Колька. Потом наставительно погрозил овчарке пальцем, - Сидеть! – собака послушно села.
«Ну, конечно, чтобы не напугать нежное существо!» - Гришке стало обидно за собаку.
- Стой и не двигайся… - приказал мне Колька, а сам пошёл, медленно и тихо ступая по старым доскам мостков к краю воды. Вдруг он тихо, но отчётливо произнес:
- Друг мой! Это я к тебе пришёл!
«Ну, всё, - подумал Гриша, - сдвинулся окончательно!» А Колька не унимался:
- Покажись, не бойся! – и протянул руки.
Никакого конкурента в виде мальчишки не было. И девчонки тоже. Даже в образе спортсменки. А Колька всё протягивал руки в драматическом жесте к чему-то неведомому.
И тут Гриша остолбенел. Из-за камышей маленького озерца показался ослепительно белый лебедь. Он плыл к Кольке медленно-медленно… словно во сне. Туман, нависший над озером, обманывал: казалось, что лебедь плывёт по облакам.
- Ну, здравствуй, друг мой! – лебедь немного помедлил. - Не бойся, это я, - продолжал говорить Колян. – А это – Гришаня. – Колька повернулся ко мне и прошептал: - иди… только медленно.
- Иду… - в тон ему прошептал Гриша и осторожно пошёл по мосткам.
Появление этого лебедя было чудом! И это чудо Грише подарил Колян – толстый лучший друг! И каждый день этого лета Гриша выходил с Колей на берег, чтобы услышать:
- Здравствуй, друг мой! – И увидеть… Это была любовь!..
#8
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 07 декабря 2012 - 21:13
№ 7
Пастух и Художник
Осенние дожди до краев наполнили стылой водой канавы и разъезженные колеи дорог. Поздняя трава-отава налилась густой, непривычной для этой поры зеленью. Дом Гусевых – обыкновенная, без затей, деревенская изба, каких стоит по Руси несчетно. Рядом слегка осевший набок и поросший тиной замшелый колодец со скользкой тропкой к нему. В ряду блеклых ракит за огородами пылал объятый осенним пламенем вяз. Он и сейчас там, наверно, стоит. Вот только нет дома хозяина: несколько лет назад закончил он свой нелегкий и удивительный земной путь...
На небольшой станции Мстинский Мост, что в трех часах езды от Санкт-Петербурга, в местном клубе долгое время на стене висело огромное полотно. Сюжет картины всем хорошо знаком еще со школьной скамьи – это была копия работы Ивана Шишкина «Рожь». Кисть копииста, скрупулезно следуя воле великого пейзажиста, выписывала тончайшие детали. Картину эту когда-то подарил местным служителям культуры пастух из соседней деревни Борок. Но относились они к работе художника, надо сказать прямо, без всякого уважение – картина была вывешена в узком коридоре, во время ремонта ее заляпали красками. Правда, сейчас наконец-то эта работа заняла достойное место в районном краеведческом музее г. Малая Вишера. Впрочем, если вы спросите, чья это работа, в ответ вам здесь, скорее всего, пожмут плечами, сделав удивленное лицо.
А ведь он был страшно самокритичен и требователен к себе. Как и всякий настоящий художник.
– А это все, – с горячностью кивал он в сторону картин, плотно облепивших стену пятистенной избы, – халтура, мазня! Забросил я все эти кисти и краски – чувствую что все не то, не то...
После завершения работы над «Рожью» он и вовсе впал в самую настоящую хандру и отчаяние: «Ничего не вышло... Надо писать так, чтобы хотелось войти в картину, раздвинуть рожь руками...».
Таким как он, самоучкам, искусствоведческая критика все норовит прилепить какой-нибудь ярлычок – то самодеятельный художник, то примитивист, но наивный живописец. Но разве талантливого человека можно вписать в какие-то рамки. Хотя они впрямь в чем-то наивны, его работы, – просты и незатейливы, греют теплом и радостным ощущением мира, выдавая чистоту помыслов и светлую незамутненную душу автора.
Когда же и почему он впервые взял в руки кисть? Хотя слово «руки» здесь не очень годится, потому что рук у Владимира Андреевича Гусева не было...
...Детство его прошло на берегу озера Ильмень, в деревне Сергово близ Новгорода. Святое Поозерье – так называли в старину этот пронизанный озерным светом и открытый всему миру край. «Народ здешний – поозеры, – писал этнограф И. В. Кучин в 1904 году, – «...рослый, богатырского сложения. Здесь сохранился еще чистый тип ильменского славянина. Живя около озера, они с малолетства привычно переносят бури, непогоды и другие опасности, сопряженные с плаванием по бурному озеру Ильмень на их утлых вертких судёнышках. Всё это развило в них смекалку, решительность, находчивость и удальство».
Бегала серговская ребятня в полутора верстах от деревни по поросшим чернолесьем развалинам древнего Перекомского монастыря, дважды разорённого врагам нашего Отечества (в 1581 году войсками Стефана Батория, а в 1611–1617 годах – шведами), не ведая, что ждет его еще одно вражеское нашествие.
Кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не война. Уже в августе в Сергово пришли немцы. На велосипедах, на мотоциклах понаехали, захлестнули село телефонными проводами. Нашлись и те, кто встречал их на околице хлебом-солью. Несладка была жизнь под немцем. Всякого повидал в свои пятнадцать лет Володя Гусев: и виселицы, на которых вешали советских людей, и немецкие комендатуры, лютую людскую злобу. Однажды во время артобстрела выскочил он из погреба поглазеть, да видать не во время – осколок разорвавшегося снаряда угодил ему в предплечье. Мать потащила его в немецкий госпиталь, где врач не долго думая, отрезал парню руку.
В 1943 году погнали их вместе с матерью в Курляндию рыть окопы и траншеи. Позже, в 1944 году завезли на хутора в лес. Здесь Гусев сошелся с партизанами и не раз ходил по лезвию ножа. Вскоре пришли наши и он вернулся на родное пепелище – все разорено, родных разбросало по всему белу свету. Побыл он на родной земле и решил вернуться в Латвию, с которой сжился, благо латышским языком к тому времени он владел уже как родным. Устроился работать в колхоз, в начале пас телят, потом стал бригадиром. Владимир Андреевич с неподдельной радостью вспоминал время своей юности на латышской земле: «А жили мы как братья, русский ли, латыш – никакой разницы. Честно скажу, латышей уважаю: замечательный народ, трудолюбивый». То были светлые годы.
Но именно здесь его и настигла его еще одна беда. И как он тогда не углядел – этот вопрос мучил его всю жизнь.
Стояла осень. Молотили хлеба, работали весело с прибаутками. Все ему в тот момент запомнилось до мельчайших подробностей: кто и где стоял, что говорил – эти секунды растянулись в вечность. Да, не углядел – затянуло его единственную руку в грохочущее чрево молотилки. Первое, что пришло в голову, когда очнулся – все, жизнь кончена. Одна рука – это еще куда ни шло, но когда и второй нет... Это все – конец... Врачи, понятное дело, подбадривали: жить можно, все будет хорошо. Но жить было невмоготу. Приходили темные мысли, и он сам позже не понимал, как ему удалось удержаться на краю пропасти. Правда, стал Гусев попивать, и крепко. Перебрался на хутор к хозяйке, у которой работал во время войны. И вот здесь он увидел картины.
– Что это у тебя за мазня на стене, спрашиваю хозяйку, – вспоминал он. – А она говорит: да ты отойди. Отошел – елки-палки, вот это да! Лес! Все точно выписано, аккуратно.
Оказалось, что это работы самой хозяйки хутора. Все в нем взыграло – и я смогу! Ох, и мучений он претерпел, выдумывая приспособления для рисования, сколько карандашей изломал, но какова была радость, когда соседи однажды признали на его рисунке девушку из соседнего хутора, которая очень приглянулась молодому парню.
Но, так или иначе, надо было решать, как жить дальше. В 1957 году надумал он вернуться на Новгородчину. Так судьба привела его в интернат для инвалидов в Боровичах, где он и встретил свою Аннушку. Анна Фёдоровна тоже потеряла обе руки и левую ступню, попав в детстве под поезд.
– Видно, такая уж судьба – так на роду мне написано, – Анна Фёдоровна произносит эти слова ровно и спокойно. И даже, кажется, без особого сожаления. В отличие от мужа, который никак не мог примириться со своей долей. Владимир Андреевич помнит, как он впервые познакомился с Анной Федоровной. Когда приходит любовь, помнят это всегда отчетливо. А она и сказал-то тогда всего: «Мальчики, пойдемте в кино». А вот запало все это в сердце навсегда: и фраза, и интонация, и взгляд. Вскоре они поженились. Тут он и стал подрабатывать: писал копии знаменитых картин «Богатыри» Виктора Васнецова, «Утро в сосновом лесу» Ивана Шишкина, которые в то время оживляли интерьер многих сельских чайных, и продавал их на рынке за какие-то смешные деньги. Это в чем-то роднит его со знаменитым грузинским художником-самоучкой Нико Пиросманишвили, который в буквальном смысле за кусок хлеба в конце XIX века писал на клеенке вывески и картины для тифлисских ресторанчиков.
«Твоя веселость веселит меня. Невразумительность твоя меня смущает. Но все равно, какая ты ни есть, тобой одной я сердце согреваю», – эти поэтические строки, посвященные, как вы, наверное, догадались, Анне Фёдоровне я прочел в дневниках Владимира Андреевича, которые не без некоторых понятных колебаний он мне доверил.
У них родилась дочь, надо было где-то жить дальше. Так объявилась чета Гусевых на Мстинском Мосту, где у Анны Федоровны жили родственники. Владимир Андреевич нанялся пастухом в колхоз «Победа». Это дело – пасти скот – он очень любил и сильно тосковал по своей работе, когда уже вышел на пенсию.
Через некоторое время скопили деньжонок и купили дом в соседней деревне Борок. Хозяйство свое вели как все, без всяких послаблений – и дрова сами заготавливали, и огород обихаживали, и воду носили... Да можно ли обсказать всё, чем приходится заниматься деревенскому жителю. Владимир Андреевич с помощью хитроумных приспособлений освоил все инструменты и даже наловчился телевизоры ремонтировать, которые носили ему деревенские с просьбой: «Володя, направь телевизор».
– Иногда подумаю про себя – невезучий, – размышлял Владимир Андреевич, – а потом раздумаюсь, – нет, какой же я невезучий? Другой здоровый мужик не может сделать того, что я, калека, могу.
Так до конца своей жизни они с Анной Фёдоровной носили воду с колодца, пили-кололи дрова, работали на огороде и все программы социальной поддержки, словно в издевку, обходили их стороной. Потому что просить они не умели и не любили.
Вечерами он садился в свой уголок открывал обыкновенную общую тетрадь и, заполняя ее своими мыслями о прошедшем дне, о жизни, обо всем, что его беспокоило его живую мятущуюся душу художника. Читаешь сейчас записи, сделанные лет двадцать назад, и видишь, что при всей внешней стороне глобальности перемен, произошедших в стране, в обыденной жизни мало изменилось: «разным пройдохам подыгрываем – и все виним кого-то». Простой деревенский мужик Гусев, не закончивший семилетку, уже тогда поставил точный диагноз нашему обществу – равнодушие.
Немало на страницах дневника Гусева говорится о жестокости людей. Анна Фёдоровна рассказывала, как ее дважды среди бела дня обирали в Санкт-Петербурге, пользуясь ее беспомощностью, когда она просила кого-нибудь достать кошелек. Доставали, и вместе с деньгами их след и простывал. Ах, добрейшая Анна Фёдоровна, с каким спокойствием и верой в людскую доброту вы все это говорили!
Может быть, оттого и начал Владимир Андреевич писать свои, пронизанные теплом и светом картины, что находила в них усладу и отдохновение душа, уставшая от тягот жизни и изнывшая от жесткости мира.
«Художником я себя не считаю, – писал Владимир Андреевич после свое первой и единственной выставки, прошедшей в 1989 году, – художнику надо отдавать себя искусству. Просто рисую или нахожу себе другое дело: без работы не могу, чтобы не было в моей жизни пустоты. Пустота опасна, она враг человека. Ведет к гибели или вечным мукам и страданиям. Порой муки и страдания испытывает не сам пустой человек, а люди от его черных дел и зла. И вот в минуты невыносимые и мучительные брался я за кисти или другое дело, которое возвращало меня в мир здоровых людей и успокаивало, грело – можно приносить радость не только себе, но и другим людям».
В душе Гусев до конца жизни он оставался пастухом. Он и сам часто говорил, что больше всего любил пасти скот на деревенских просторах, – там, где он мог свободно войти в желтеющую, волнующуюся под ветрами рожь.
Сколько картин он написал за свою жизнь сказать трудно, но в экспозицию выставки удалось собрать около 30 работ. Их пришлось искать по всем окрестным деревням, потому что одаривал Владимир Андреевич своими работами всех близких и знакомых, всех людей. Всю жизнь он нес свет и добро людям, которые часто платили ему черной неблагодарностью. Сейчас мне иногда кажется, что это были святые люди – Владимир Андреевич и Анна Фёдоровна Гусевы.
Из дневника Владимира Гусева
«Встречаются люди, которые во что бы то ни стало, опровергают свою неправоту. Убеждают нас, что мы не по-хозяйски, неправильно живем, и все дело ведем не так. А когда они сами берутся за дело, то натворят таких безобразий – ужас! Но всегда считают себя правыми».
Из дневника В.А. Гусева.
«Вот иногда человек уедет в город из деревни, устроится на работу, живет там ни шатко, ни валко, а приезжая в отпуск к друзьям или матери в гости, удивленно кричит:
– Как вы здесь можете жить?
...Идет телятница или доярка. Он смеется: «Темнота», – и тоже отворачивается. А, пожалуй, сам куда хуже «темноты деревенской» – мать родную забыл, ту, которая его грудью кормила-поила и, может, без куска хлеба сидит...
Помните, дети, о своих родителях, как родители помнят о вас».
Из дневника В.А. Гусева.
«Люди привыкают ко всему дурному постепенно. Например, к водке. Сначала дети от родителей перенимают кой что, потом на улице у дружков-приятелей. Выросли, работать пошли. Деньги завелись, говорят: «Надо спрыснуть» и т.д. и т.п. Потом, гляди, говорят, был такой хороший мальчик, а вот вырос и водка сгубила. Нет. Сам себя сгубил. Учись жить без водки, тогда будешь человеком, а так – свинья. Где грязи больше, там и ты».
Из дневника В.А. Гусева.
«За всю свою жизнь я никогда так не уставал, как за последние годы (1973–1981). Нелегко было мое детство: голод, холод, унижения, работой души покорение, но это не было так больно и обидно, как сейчас. Тогда это, как цветок, родившийся весной, на какой бы почве он ни рос, он цветет во всей своей красоте на удивленье всем. Его топчут и бьют, и ветры треплют, но он – цветок».
Из дневника В.А. Гусева.
Сколько еще находится людей, которые не верят ни в Бога, ни в черта... хотя толкуют обо всем помаленьку – говорят одно, делают другое и живут на плечах трудового народа. Вот, говорят такие: «Смотрите, как мы живем, квартира роскошная в городе, в деревне – дача, водочку, коньячок пьем, в ресторанах посиживаем».
Виноваты мы сами. Не хотим учиться, достойно вести себя не хотим, ударяемся в пьянство, потеряли рабочий контроль над собой и проходимцами, и сами становимся подлецами, раз идем у них на поводу – даем свободу действий...
Это как раз на руку подлецам. Если товарищ назначен руководить фабрикой, заводом, совхозом, и бывает в чем-то ошибается, одни на это волком взвоют, другие – посмеиваются, третьи – помалкивают, четвертые – подхваливают, пятые – сожалеют, но вникнуть во все стороны производства, в политику – это, боже упаси, – не наше дело. Есть на то начальство – разберутся. Сняли – бог с ним, другого пришлют. Прислали! Этот что-то больно речист, добренький-гладенький, с начальством за ручку, нам всем привет, а сам все дело разваливает и думает про себя: "На мой век хватит...". Выгоняют. Не беда! На другую должностишку переведут. И – переводят. И так идет козел по огородам из одного в другой.
Но когда нам предлагают: берите свое хозяйство в руки – нет, не надо, не умеем, не учены. Сами виноваты, учиться не хотим: разным пройдохам подыгрываем, и все виним кого-то".
Из дневника В.А. Гусева.
Пастух и Художник
«В минуты невыносимые и мучительные брался я за кисти»
Осенние дожди до краев наполнили стылой водой канавы и разъезженные колеи дорог. Поздняя трава-отава налилась густой, непривычной для этой поры зеленью. Дом Гусевых – обыкновенная, без затей, деревенская изба, каких стоит по Руси несчетно. Рядом слегка осевший набок и поросший тиной замшелый колодец со скользкой тропкой к нему. В ряду блеклых ракит за огородами пылал объятый осенним пламенем вяз. Он и сейчас там, наверно, стоит. Вот только нет дома хозяина: несколько лет назад закончил он свой нелегкий и удивительный земной путь...
На небольшой станции Мстинский Мост, что в трех часах езды от Санкт-Петербурга, в местном клубе долгое время на стене висело огромное полотно. Сюжет картины всем хорошо знаком еще со школьной скамьи – это была копия работы Ивана Шишкина «Рожь». Кисть копииста, скрупулезно следуя воле великого пейзажиста, выписывала тончайшие детали. Картину эту когда-то подарил местным служителям культуры пастух из соседней деревни Борок. Но относились они к работе художника, надо сказать прямо, без всякого уважение – картина была вывешена в узком коридоре, во время ремонта ее заляпали красками. Правда, сейчас наконец-то эта работа заняла достойное место в районном краеведческом музее г. Малая Вишера. Впрочем, если вы спросите, чья это работа, в ответ вам здесь, скорее всего, пожмут плечами, сделав удивленное лицо.
А ведь он был страшно самокритичен и требователен к себе. Как и всякий настоящий художник.
– А это все, – с горячностью кивал он в сторону картин, плотно облепивших стену пятистенной избы, – халтура, мазня! Забросил я все эти кисти и краски – чувствую что все не то, не то...
После завершения работы над «Рожью» он и вовсе впал в самую настоящую хандру и отчаяние: «Ничего не вышло... Надо писать так, чтобы хотелось войти в картину, раздвинуть рожь руками...».
Таким как он, самоучкам, искусствоведческая критика все норовит прилепить какой-нибудь ярлычок – то самодеятельный художник, то примитивист, но наивный живописец. Но разве талантливого человека можно вписать в какие-то рамки. Хотя они впрямь в чем-то наивны, его работы, – просты и незатейливы, греют теплом и радостным ощущением мира, выдавая чистоту помыслов и светлую незамутненную душу автора.
Когда же и почему он впервые взял в руки кисть? Хотя слово «руки» здесь не очень годится, потому что рук у Владимира Андреевича Гусева не было...
...Детство его прошло на берегу озера Ильмень, в деревне Сергово близ Новгорода. Святое Поозерье – так называли в старину этот пронизанный озерным светом и открытый всему миру край. «Народ здешний – поозеры, – писал этнограф И. В. Кучин в 1904 году, – «...рослый, богатырского сложения. Здесь сохранился еще чистый тип ильменского славянина. Живя около озера, они с малолетства привычно переносят бури, непогоды и другие опасности, сопряженные с плаванием по бурному озеру Ильмень на их утлых вертких судёнышках. Всё это развило в них смекалку, решительность, находчивость и удальство».
Бегала серговская ребятня в полутора верстах от деревни по поросшим чернолесьем развалинам древнего Перекомского монастыря, дважды разорённого врагам нашего Отечества (в 1581 году войсками Стефана Батория, а в 1611–1617 годах – шведами), не ведая, что ждет его еще одно вражеское нашествие.
Кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не война. Уже в августе в Сергово пришли немцы. На велосипедах, на мотоциклах понаехали, захлестнули село телефонными проводами. Нашлись и те, кто встречал их на околице хлебом-солью. Несладка была жизнь под немцем. Всякого повидал в свои пятнадцать лет Володя Гусев: и виселицы, на которых вешали советских людей, и немецкие комендатуры, лютую людскую злобу. Однажды во время артобстрела выскочил он из погреба поглазеть, да видать не во время – осколок разорвавшегося снаряда угодил ему в предплечье. Мать потащила его в немецкий госпиталь, где врач не долго думая, отрезал парню руку.
В 1943 году погнали их вместе с матерью в Курляндию рыть окопы и траншеи. Позже, в 1944 году завезли на хутора в лес. Здесь Гусев сошелся с партизанами и не раз ходил по лезвию ножа. Вскоре пришли наши и он вернулся на родное пепелище – все разорено, родных разбросало по всему белу свету. Побыл он на родной земле и решил вернуться в Латвию, с которой сжился, благо латышским языком к тому времени он владел уже как родным. Устроился работать в колхоз, в начале пас телят, потом стал бригадиром. Владимир Андреевич с неподдельной радостью вспоминал время своей юности на латышской земле: «А жили мы как братья, русский ли, латыш – никакой разницы. Честно скажу, латышей уважаю: замечательный народ, трудолюбивый». То были светлые годы.
Но именно здесь его и настигла его еще одна беда. И как он тогда не углядел – этот вопрос мучил его всю жизнь.
Стояла осень. Молотили хлеба, работали весело с прибаутками. Все ему в тот момент запомнилось до мельчайших подробностей: кто и где стоял, что говорил – эти секунды растянулись в вечность. Да, не углядел – затянуло его единственную руку в грохочущее чрево молотилки. Первое, что пришло в голову, когда очнулся – все, жизнь кончена. Одна рука – это еще куда ни шло, но когда и второй нет... Это все – конец... Врачи, понятное дело, подбадривали: жить можно, все будет хорошо. Но жить было невмоготу. Приходили темные мысли, и он сам позже не понимал, как ему удалось удержаться на краю пропасти. Правда, стал Гусев попивать, и крепко. Перебрался на хутор к хозяйке, у которой работал во время войны. И вот здесь он увидел картины.
– Что это у тебя за мазня на стене, спрашиваю хозяйку, – вспоминал он. – А она говорит: да ты отойди. Отошел – елки-палки, вот это да! Лес! Все точно выписано, аккуратно.
Оказалось, что это работы самой хозяйки хутора. Все в нем взыграло – и я смогу! Ох, и мучений он претерпел, выдумывая приспособления для рисования, сколько карандашей изломал, но какова была радость, когда соседи однажды признали на его рисунке девушку из соседнего хутора, которая очень приглянулась молодому парню.
Но, так или иначе, надо было решать, как жить дальше. В 1957 году надумал он вернуться на Новгородчину. Так судьба привела его в интернат для инвалидов в Боровичах, где он и встретил свою Аннушку. Анна Фёдоровна тоже потеряла обе руки и левую ступню, попав в детстве под поезд.
– Видно, такая уж судьба – так на роду мне написано, – Анна Фёдоровна произносит эти слова ровно и спокойно. И даже, кажется, без особого сожаления. В отличие от мужа, который никак не мог примириться со своей долей. Владимир Андреевич помнит, как он впервые познакомился с Анной Федоровной. Когда приходит любовь, помнят это всегда отчетливо. А она и сказал-то тогда всего: «Мальчики, пойдемте в кино». А вот запало все это в сердце навсегда: и фраза, и интонация, и взгляд. Вскоре они поженились. Тут он и стал подрабатывать: писал копии знаменитых картин «Богатыри» Виктора Васнецова, «Утро в сосновом лесу» Ивана Шишкина, которые в то время оживляли интерьер многих сельских чайных, и продавал их на рынке за какие-то смешные деньги. Это в чем-то роднит его со знаменитым грузинским художником-самоучкой Нико Пиросманишвили, который в буквальном смысле за кусок хлеба в конце XIX века писал на клеенке вывески и картины для тифлисских ресторанчиков.
«Твоя веселость веселит меня. Невразумительность твоя меня смущает. Но все равно, какая ты ни есть, тобой одной я сердце согреваю», – эти поэтические строки, посвященные, как вы, наверное, догадались, Анне Фёдоровне я прочел в дневниках Владимира Андреевича, которые не без некоторых понятных колебаний он мне доверил.
У них родилась дочь, надо было где-то жить дальше. Так объявилась чета Гусевых на Мстинском Мосту, где у Анны Федоровны жили родственники. Владимир Андреевич нанялся пастухом в колхоз «Победа». Это дело – пасти скот – он очень любил и сильно тосковал по своей работе, когда уже вышел на пенсию.
Через некоторое время скопили деньжонок и купили дом в соседней деревне Борок. Хозяйство свое вели как все, без всяких послаблений – и дрова сами заготавливали, и огород обихаживали, и воду носили... Да можно ли обсказать всё, чем приходится заниматься деревенскому жителю. Владимир Андреевич с помощью хитроумных приспособлений освоил все инструменты и даже наловчился телевизоры ремонтировать, которые носили ему деревенские с просьбой: «Володя, направь телевизор».
– Иногда подумаю про себя – невезучий, – размышлял Владимир Андреевич, – а потом раздумаюсь, – нет, какой же я невезучий? Другой здоровый мужик не может сделать того, что я, калека, могу.
Так до конца своей жизни они с Анной Фёдоровной носили воду с колодца, пили-кололи дрова, работали на огороде и все программы социальной поддержки, словно в издевку, обходили их стороной. Потому что просить они не умели и не любили.
Вечерами он садился в свой уголок открывал обыкновенную общую тетрадь и, заполняя ее своими мыслями о прошедшем дне, о жизни, обо всем, что его беспокоило его живую мятущуюся душу художника. Читаешь сейчас записи, сделанные лет двадцать назад, и видишь, что при всей внешней стороне глобальности перемен, произошедших в стране, в обыденной жизни мало изменилось: «разным пройдохам подыгрываем – и все виним кого-то». Простой деревенский мужик Гусев, не закончивший семилетку, уже тогда поставил точный диагноз нашему обществу – равнодушие.
Немало на страницах дневника Гусева говорится о жестокости людей. Анна Фёдоровна рассказывала, как ее дважды среди бела дня обирали в Санкт-Петербурге, пользуясь ее беспомощностью, когда она просила кого-нибудь достать кошелек. Доставали, и вместе с деньгами их след и простывал. Ах, добрейшая Анна Фёдоровна, с каким спокойствием и верой в людскую доброту вы все это говорили!
Может быть, оттого и начал Владимир Андреевич писать свои, пронизанные теплом и светом картины, что находила в них усладу и отдохновение душа, уставшая от тягот жизни и изнывшая от жесткости мира.
«Художником я себя не считаю, – писал Владимир Андреевич после свое первой и единственной выставки, прошедшей в 1989 году, – художнику надо отдавать себя искусству. Просто рисую или нахожу себе другое дело: без работы не могу, чтобы не было в моей жизни пустоты. Пустота опасна, она враг человека. Ведет к гибели или вечным мукам и страданиям. Порой муки и страдания испытывает не сам пустой человек, а люди от его черных дел и зла. И вот в минуты невыносимые и мучительные брался я за кисти или другое дело, которое возвращало меня в мир здоровых людей и успокаивало, грело – можно приносить радость не только себе, но и другим людям».
В душе Гусев до конца жизни он оставался пастухом. Он и сам часто говорил, что больше всего любил пасти скот на деревенских просторах, – там, где он мог свободно войти в желтеющую, волнующуюся под ветрами рожь.
Сколько картин он написал за свою жизнь сказать трудно, но в экспозицию выставки удалось собрать около 30 работ. Их пришлось искать по всем окрестным деревням, потому что одаривал Владимир Андреевич своими работами всех близких и знакомых, всех людей. Всю жизнь он нес свет и добро людям, которые часто платили ему черной неблагодарностью. Сейчас мне иногда кажется, что это были святые люди – Владимир Андреевич и Анна Фёдоровна Гусевы.
Из дневника Владимира Гусева
«Встречаются люди, которые во что бы то ни стало, опровергают свою неправоту. Убеждают нас, что мы не по-хозяйски, неправильно живем, и все дело ведем не так. А когда они сами берутся за дело, то натворят таких безобразий – ужас! Но всегда считают себя правыми».
Из дневника В.А. Гусева.
«Вот иногда человек уедет в город из деревни, устроится на работу, живет там ни шатко, ни валко, а приезжая в отпуск к друзьям или матери в гости, удивленно кричит:
– Как вы здесь можете жить?
...Идет телятница или доярка. Он смеется: «Темнота», – и тоже отворачивается. А, пожалуй, сам куда хуже «темноты деревенской» – мать родную забыл, ту, которая его грудью кормила-поила и, может, без куска хлеба сидит...
Помните, дети, о своих родителях, как родители помнят о вас».
Из дневника В.А. Гусева.
«Люди привыкают ко всему дурному постепенно. Например, к водке. Сначала дети от родителей перенимают кой что, потом на улице у дружков-приятелей. Выросли, работать пошли. Деньги завелись, говорят: «Надо спрыснуть» и т.д. и т.п. Потом, гляди, говорят, был такой хороший мальчик, а вот вырос и водка сгубила. Нет. Сам себя сгубил. Учись жить без водки, тогда будешь человеком, а так – свинья. Где грязи больше, там и ты».
Из дневника В.А. Гусева.
«За всю свою жизнь я никогда так не уставал, как за последние годы (1973–1981). Нелегко было мое детство: голод, холод, унижения, работой души покорение, но это не было так больно и обидно, как сейчас. Тогда это, как цветок, родившийся весной, на какой бы почве он ни рос, он цветет во всей своей красоте на удивленье всем. Его топчут и бьют, и ветры треплют, но он – цветок».
Из дневника В.А. Гусева.
Сколько еще находится людей, которые не верят ни в Бога, ни в черта... хотя толкуют обо всем помаленьку – говорят одно, делают другое и живут на плечах трудового народа. Вот, говорят такие: «Смотрите, как мы живем, квартира роскошная в городе, в деревне – дача, водочку, коньячок пьем, в ресторанах посиживаем».
Виноваты мы сами. Не хотим учиться, достойно вести себя не хотим, ударяемся в пьянство, потеряли рабочий контроль над собой и проходимцами, и сами становимся подлецами, раз идем у них на поводу – даем свободу действий...
Это как раз на руку подлецам. Если товарищ назначен руководить фабрикой, заводом, совхозом, и бывает в чем-то ошибается, одни на это волком взвоют, другие – посмеиваются, третьи – помалкивают, четвертые – подхваливают, пятые – сожалеют, но вникнуть во все стороны производства, в политику – это, боже упаси, – не наше дело. Есть на то начальство – разберутся. Сняли – бог с ним, другого пришлют. Прислали! Этот что-то больно речист, добренький-гладенький, с начальством за ручку, нам всем привет, а сам все дело разваливает и думает про себя: "На мой век хватит...". Выгоняют. Не беда! На другую должностишку переведут. И – переводят. И так идет козел по огородам из одного в другой.
Но когда нам предлагают: берите свое хозяйство в руки – нет, не надо, не умеем, не учены. Сами виноваты, учиться не хотим: разным пройдохам подыгрываем, и все виним кого-то".
Из дневника В.А. Гусева.
#9
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 10 декабря 2012 - 23:35
№ 8 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!
УРОК ЖЕНСКОЙ НЕЖНОСТИ
– Привет, подруга, – влетая в кабинет, поздоровалась Светка. – А почему в очках? Опять фингал? Ну-ка сними очки. Всё равно выглядишь в них как дура – в помещении, да к тому же зимой.
Подруга покорным движением сняла очки и с тоской посмотрела на Светку.
– У-у-у, да тут фингал на оба глаза. Лучше надень обратно. Бодягу пробовала?
– Не до бодяги было. Тут бы пятый угол найти, чтобы не достал, сволочь.
– Опять твой нажрался, а ты полезла его воспитывать?
– А что же, я должна любоваться его пьяной рожей?
– Дура ты, дура, Машка. Ну, сколько раз тебе говорила: не трогай пьяного мужика. Ну что ты пьяному можешь доказать? Сама же подводишь к скандалу.
– Я подвожу? – возмутилась Мария, – Да если хочешь знать…
В это время вошли Лена и Галина Петровна, коллеги по работе. Это значило, что рабочий день в плановом отделе шахты №53 начался. Поздоровавшись, Галина Петровна заняла своё законное место начальника отдела и сразу поинтересовалась:
– Девки, почему чай до сих пор не поставили? – И без паузы и тени удивления, даже не повернув головы в сторону Марии, продолжила: – Опять твой благоверный руки распускал? – Это был даже не вопрос, а констатация свершившегося факта.
– А ты, Петровна, не злорадствуй, – попыталась возмутиться вместо подруги Светлана.
– Да разве я злорадствую?
– А то, что же? Где твоё сочувствие? Она, между прочим, твоя подчинённая, не первый год вместе. Можно же как-то по-человечески, а то: «Опять твой благоверный руки распускал?». – Она так смешно передразнила начальницу, что все заулыбались.
– Поставь лучше чайник, горе луковое, – миролюбиво сказала Галина Петровна. – А по-человечески я понять не могу, как такая красивая, вполне самостоятельная женщина терпит этого урода. Ну посудите сами: детей нет, молодая, квартира своя – родители кооператив подарили, никакой тебе зависимости. Он пришёл на всё готовое и ещё руки распускает. Да гони ты его в шею!
– Я пробовала, – безнадёжно отозвалась Маша, – только хуже стало. Грозился изуродовать или вообще убить. Вам, Галина Петровна, легко говорить, вас муж никогда не бил и непьющий он. Таких мужей поискать.
– Много ты знаешь. За двадцать два года совместной жизни чего только не было. Такой же дурой была когда-то. Слава Богу, кума научила. Вот ты, когда муж пьяный домой приходит, возмущаешься, на повышенный тон переходишь. Так? Так, конечно. Глупо!
– Вот и я ей говорила, что дура, – не удержалась Светка.
– Ты лучше чай разлей, скоро вода совсем выкипит. Так, пьём чай и за работу.
– Петровна, – разливая чай, заговорила шустрая Светка, – ты там что-то насчёт своей кумы сказала. Раз уж начала, так давай, договаривай. А то, как всегда, заинтригует – и в кусты. Колись, чему тебя кума научила, может, и нам полезно будет знать.
– Ага, щас! Так я вам и рассказала.
– Ну мама Галя, – взмолилась самая младшая из сотрудниц, сероглазая Лена, которую за её огромные серые глаза конторские мужики звали не иначе как Елена Прекрасная, – нам, может быть, это тоже в жизни пригодится. Вы такая опытная, такая умная…
– Молчи уж, подхалимка.
Тут все начали уговаривать Галину Петровну поделиться опытом, и она сдалась.
– Ладно, расскажу, но чтобы из кабинета не вышло ни звука.
Все дружно принялись клясться, что они – могила.
– Ой, знаю я вас! Растреплете по всей конторе. Да бог с вами. – Она неторопливо отпила чай из своей любимой чашки, развернула шоколадную конфету, откусила, снова пригубила чай.
– Да не томи, Петровна, – не выдержала Светка. Только она обращалась к начальнице на «ты», хотя и по отчеству, потому что работали они вместе более десяти лет и разница в возрасте между ними была не такая уж большая.
– Вечно ты, Света, торопишься. Вот и я по молодости была нетерпеливой и поднимала скандал, когда мой Слава приходил под градусом. Заканчивалось всегда плохо, бывало, даже тумаков получала, правда, не таких, как Машка, но всё же. И вот кума меня научила. Ты, говорит, когда придёт добряче пьяным, не скандаль, не ори, а прояви чудеса ласки, нежности и доброты. Встреть с улыбкой, ласковое слово скажи, что он самый лучший, за стол посади, накорми, но, самое главное, налей добавочки ему, да наливай столько, чтобы с копыт свалился. И при этом нужно быть нежной и обходительной. Когда отрубится, дай волю эмоциям – отдубась от всей исстрадавшейся души, только гляди, не искалечь, муж всё же. Когда протрезвеет, не признавайся, мол, сам таким побитым пришёл.
– И ты это сделала? – изумилась Светка. – И что, подействовало?
– После второго урока – как бабка пошептала. С тех пор пить не бросил, но пьяным домой ни разу не пришёл. Всегда себя контролирует.
Этот рассказ начальницы глубоко запал в израненную душу Маши, и она живо представила себе, как отводит эту самую душу, избивая своего мучителя. Даже настроение поднялось и захотелось жить. С нетерпением ждала окончания рабочего дня. По пути домой зашла в гастроном, купила две бутылки хорошей водки, дома надёжно спрятала их и стала, как хищный зверь, ждать удобного случая, когда Акела промахнётся.
И случай вскоре подвернулся. Через несколько дней Серёга ввалился в дом совершенно пьяным.
– Ты пришёл, милый? – просияла Маша очаровательной улыбкой.
Муж даже опешил:
– Ты чего это?
– Разве ты не рад меня видеть? Я же рада, что муж с работы вернулся. Сейчас кормить буду. Я столько всего наготовила. Иди мой руки, дорогой.
– А-а-а, – догадался обескураженный любезностью жены Серёга, – моя воспитательная работа подействовала. Вот что значит кулак забойщика!
Он сжал ладонь в кулак, синий от угольных меток, и поднёс к лицу супруги. Та нежным движением отстранила его руку и ласково произнесла:
– Иди, умойся и за стол. Я накрываю.
Серёга хмыкнул и пошёл в ванную. Долго мыл руки, не переставая хмыкать. Зайдя на кухню, он был поражён ещё больше, увидев на столе, кроме обилия закуски, бутылку «Русской».
– Не понял, у нас что сегодня, праздник?
– Для меня – да. Я решила начать новую жизнь без скандалов и драк. Больше я не буду кричать, ругаться, теперь всё будет по-другому.
– А я разве против? Наливай, Маха! Я только «за». Когда ты – человек, то и я по-людски к тебе. Да грузи по полной, тоже мне посуду нашла, что, в доме уже стаканов нет?
– Я думала, праздничный ужин всё же...
– Думала она… Да ладно, не суетись, сойдут и рюмки. Себе тоже наливай, я же не алкаш – пить в одиночку. Ну, давай, за новую жизнь!
После первой рюмки ужин пошёл как по маслу. Жена щедро наливала мужу одну рюмку за другой, тот пил много, закусывал мало, и водка постепенно делала своё дело. В ходе этой попойки у Серёги часто менялось настроение, переходя от нежности к агрессии, потом принимало слезливый характер, потом снова агрессия вырывалась наружу, и тогда он угрожал «пролетарским кулаком провести воспитательную работу». Жена ласковыми словами успокаивала его, и он обмякал, становился податливым, как пластилин. В конце концов, на половине второй бутылки Серёга отключился. Попытка доползти до дивана была безуспешной.
– Вот теперь, солнышко, ты мой, – выдохнула Маша, почувствовав сильную усталость после застолья, как после тяжёлой физической работы.
Она ещё колебалась. «Может, не надо?» – говорил внутренний голос. Но, посмотрев на свое отражение в зеркале, на свои синие круги под глазами, вскипела и со всей силы пнула ногой в бок бесчувственного тела. Ойкнув от резкой боли в стопе, она чуть было не расплакалась.
– Да что же это такое, бью его, а больно мне. Ему, кабану, хоть бы что. Ну ладно!
С этими словами она вышла в прихожую, натянула зимние сапоги, вернулась с торжествующим видом и, произнеся «теперь ты у меня попляшешь», принялась испытывать на прочность рёбра своего благоверного. Досталось и физиономии. Когда левый глаз затёк, а губы разбухли, жена посчитала, что довольно. Она контролировала себя, помня совет «не калечить». Отойдя на пару шагов, полюбовалась своей работой и осталась довольна.
Дальше нужно было подумать, что делать в выходные, целых два дня. В конце концов, она решила: будь что будет, но держаться нужно до конца.
В понедельник на работе Маша поделилась с коллегами, расписав им в подробностях весь процесс.
– А он поверил, что это не ты его отделала? – не унималась Светка.
– Не поверил, но я стояла на своём: сам таким побитым пришёл.
– И что же теперь будет? – Это спросила перепуганная Ленка. – Раз не поверил, может и прибить вообще.
– Пусть попробует! Я теперь не боюсь. Страх совсем потеряла. Никогда больше бить себя никому не позволю.
– Ну, ты даёшь, Машка. Уважаю! – Светка даже причмокнула языком. – А всё же, дальше-то что?
– Ой, не знаю, девки… Наверное, я переборщила. В воскресенье он собрал чемодан и ушёл к маме. Сказал, что будет разводиться, что не хочет, чтобы я его в следующий раз убила совсем.
Она помолчала, а потом добавила, мысленно заново переживая момент торжества победы над мужем:
– А всё-таки, какое это наслаждение – месть. Это гораздо приятнее, чем секс. Девоньки, это душевный оргазм. Такого наслаждения я никогда раньше не испытывала. Спасибо вам, Галина Петровна, за науку.
– Будет трудно – обращайся, – улыбнулась начальник планового отдела.
Ее коллеги не сдержали обещания «быть могилой», и вскоре эта история стала достоянием всего аппарата управления. А я так вовсе и не клялся молчать, поэтому с вами охотно ею поделился.
УРОК ЖЕНСКОЙ НЕЖНОСТИ
– Привет, подруга, – влетая в кабинет, поздоровалась Светка. – А почему в очках? Опять фингал? Ну-ка сними очки. Всё равно выглядишь в них как дура – в помещении, да к тому же зимой.
Подруга покорным движением сняла очки и с тоской посмотрела на Светку.
– У-у-у, да тут фингал на оба глаза. Лучше надень обратно. Бодягу пробовала?
– Не до бодяги было. Тут бы пятый угол найти, чтобы не достал, сволочь.
– Опять твой нажрался, а ты полезла его воспитывать?
– А что же, я должна любоваться его пьяной рожей?
– Дура ты, дура, Машка. Ну, сколько раз тебе говорила: не трогай пьяного мужика. Ну что ты пьяному можешь доказать? Сама же подводишь к скандалу.
– Я подвожу? – возмутилась Мария, – Да если хочешь знать…
В это время вошли Лена и Галина Петровна, коллеги по работе. Это значило, что рабочий день в плановом отделе шахты №53 начался. Поздоровавшись, Галина Петровна заняла своё законное место начальника отдела и сразу поинтересовалась:
– Девки, почему чай до сих пор не поставили? – И без паузы и тени удивления, даже не повернув головы в сторону Марии, продолжила: – Опять твой благоверный руки распускал? – Это был даже не вопрос, а констатация свершившегося факта.
– А ты, Петровна, не злорадствуй, – попыталась возмутиться вместо подруги Светлана.
– Да разве я злорадствую?
– А то, что же? Где твоё сочувствие? Она, между прочим, твоя подчинённая, не первый год вместе. Можно же как-то по-человечески, а то: «Опять твой благоверный руки распускал?». – Она так смешно передразнила начальницу, что все заулыбались.
– Поставь лучше чайник, горе луковое, – миролюбиво сказала Галина Петровна. – А по-человечески я понять не могу, как такая красивая, вполне самостоятельная женщина терпит этого урода. Ну посудите сами: детей нет, молодая, квартира своя – родители кооператив подарили, никакой тебе зависимости. Он пришёл на всё готовое и ещё руки распускает. Да гони ты его в шею!
– Я пробовала, – безнадёжно отозвалась Маша, – только хуже стало. Грозился изуродовать или вообще убить. Вам, Галина Петровна, легко говорить, вас муж никогда не бил и непьющий он. Таких мужей поискать.
– Много ты знаешь. За двадцать два года совместной жизни чего только не было. Такой же дурой была когда-то. Слава Богу, кума научила. Вот ты, когда муж пьяный домой приходит, возмущаешься, на повышенный тон переходишь. Так? Так, конечно. Глупо!
– Вот и я ей говорила, что дура, – не удержалась Светка.
– Ты лучше чай разлей, скоро вода совсем выкипит. Так, пьём чай и за работу.
– Петровна, – разливая чай, заговорила шустрая Светка, – ты там что-то насчёт своей кумы сказала. Раз уж начала, так давай, договаривай. А то, как всегда, заинтригует – и в кусты. Колись, чему тебя кума научила, может, и нам полезно будет знать.
– Ага, щас! Так я вам и рассказала.
– Ну мама Галя, – взмолилась самая младшая из сотрудниц, сероглазая Лена, которую за её огромные серые глаза конторские мужики звали не иначе как Елена Прекрасная, – нам, может быть, это тоже в жизни пригодится. Вы такая опытная, такая умная…
– Молчи уж, подхалимка.
Тут все начали уговаривать Галину Петровну поделиться опытом, и она сдалась.
– Ладно, расскажу, но чтобы из кабинета не вышло ни звука.
Все дружно принялись клясться, что они – могила.
– Ой, знаю я вас! Растреплете по всей конторе. Да бог с вами. – Она неторопливо отпила чай из своей любимой чашки, развернула шоколадную конфету, откусила, снова пригубила чай.
– Да не томи, Петровна, – не выдержала Светка. Только она обращалась к начальнице на «ты», хотя и по отчеству, потому что работали они вместе более десяти лет и разница в возрасте между ними была не такая уж большая.
– Вечно ты, Света, торопишься. Вот и я по молодости была нетерпеливой и поднимала скандал, когда мой Слава приходил под градусом. Заканчивалось всегда плохо, бывало, даже тумаков получала, правда, не таких, как Машка, но всё же. И вот кума меня научила. Ты, говорит, когда придёт добряче пьяным, не скандаль, не ори, а прояви чудеса ласки, нежности и доброты. Встреть с улыбкой, ласковое слово скажи, что он самый лучший, за стол посади, накорми, но, самое главное, налей добавочки ему, да наливай столько, чтобы с копыт свалился. И при этом нужно быть нежной и обходительной. Когда отрубится, дай волю эмоциям – отдубась от всей исстрадавшейся души, только гляди, не искалечь, муж всё же. Когда протрезвеет, не признавайся, мол, сам таким побитым пришёл.
– И ты это сделала? – изумилась Светка. – И что, подействовало?
– После второго урока – как бабка пошептала. С тех пор пить не бросил, но пьяным домой ни разу не пришёл. Всегда себя контролирует.
Этот рассказ начальницы глубоко запал в израненную душу Маши, и она живо представила себе, как отводит эту самую душу, избивая своего мучителя. Даже настроение поднялось и захотелось жить. С нетерпением ждала окончания рабочего дня. По пути домой зашла в гастроном, купила две бутылки хорошей водки, дома надёжно спрятала их и стала, как хищный зверь, ждать удобного случая, когда Акела промахнётся.
И случай вскоре подвернулся. Через несколько дней Серёга ввалился в дом совершенно пьяным.
– Ты пришёл, милый? – просияла Маша очаровательной улыбкой.
Муж даже опешил:
– Ты чего это?
– Разве ты не рад меня видеть? Я же рада, что муж с работы вернулся. Сейчас кормить буду. Я столько всего наготовила. Иди мой руки, дорогой.
– А-а-а, – догадался обескураженный любезностью жены Серёга, – моя воспитательная работа подействовала. Вот что значит кулак забойщика!
Он сжал ладонь в кулак, синий от угольных меток, и поднёс к лицу супруги. Та нежным движением отстранила его руку и ласково произнесла:
– Иди, умойся и за стол. Я накрываю.
Серёга хмыкнул и пошёл в ванную. Долго мыл руки, не переставая хмыкать. Зайдя на кухню, он был поражён ещё больше, увидев на столе, кроме обилия закуски, бутылку «Русской».
– Не понял, у нас что сегодня, праздник?
– Для меня – да. Я решила начать новую жизнь без скандалов и драк. Больше я не буду кричать, ругаться, теперь всё будет по-другому.
– А я разве против? Наливай, Маха! Я только «за». Когда ты – человек, то и я по-людски к тебе. Да грузи по полной, тоже мне посуду нашла, что, в доме уже стаканов нет?
– Я думала, праздничный ужин всё же...
– Думала она… Да ладно, не суетись, сойдут и рюмки. Себе тоже наливай, я же не алкаш – пить в одиночку. Ну, давай, за новую жизнь!
После первой рюмки ужин пошёл как по маслу. Жена щедро наливала мужу одну рюмку за другой, тот пил много, закусывал мало, и водка постепенно делала своё дело. В ходе этой попойки у Серёги часто менялось настроение, переходя от нежности к агрессии, потом принимало слезливый характер, потом снова агрессия вырывалась наружу, и тогда он угрожал «пролетарским кулаком провести воспитательную работу». Жена ласковыми словами успокаивала его, и он обмякал, становился податливым, как пластилин. В конце концов, на половине второй бутылки Серёга отключился. Попытка доползти до дивана была безуспешной.
– Вот теперь, солнышко, ты мой, – выдохнула Маша, почувствовав сильную усталость после застолья, как после тяжёлой физической работы.
Она ещё колебалась. «Может, не надо?» – говорил внутренний голос. Но, посмотрев на свое отражение в зеркале, на свои синие круги под глазами, вскипела и со всей силы пнула ногой в бок бесчувственного тела. Ойкнув от резкой боли в стопе, она чуть было не расплакалась.
– Да что же это такое, бью его, а больно мне. Ему, кабану, хоть бы что. Ну ладно!
С этими словами она вышла в прихожую, натянула зимние сапоги, вернулась с торжествующим видом и, произнеся «теперь ты у меня попляшешь», принялась испытывать на прочность рёбра своего благоверного. Досталось и физиономии. Когда левый глаз затёк, а губы разбухли, жена посчитала, что довольно. Она контролировала себя, помня совет «не калечить». Отойдя на пару шагов, полюбовалась своей работой и осталась довольна.
Дальше нужно было подумать, что делать в выходные, целых два дня. В конце концов, она решила: будь что будет, но держаться нужно до конца.
В понедельник на работе Маша поделилась с коллегами, расписав им в подробностях весь процесс.
– А он поверил, что это не ты его отделала? – не унималась Светка.
– Не поверил, но я стояла на своём: сам таким побитым пришёл.
– И что же теперь будет? – Это спросила перепуганная Ленка. – Раз не поверил, может и прибить вообще.
– Пусть попробует! Я теперь не боюсь. Страх совсем потеряла. Никогда больше бить себя никому не позволю.
– Ну, ты даёшь, Машка. Уважаю! – Светка даже причмокнула языком. – А всё же, дальше-то что?
– Ой, не знаю, девки… Наверное, я переборщила. В воскресенье он собрал чемодан и ушёл к маме. Сказал, что будет разводиться, что не хочет, чтобы я его в следующий раз убила совсем.
Она помолчала, а потом добавила, мысленно заново переживая момент торжества победы над мужем:
– А всё-таки, какое это наслаждение – месть. Это гораздо приятнее, чем секс. Девоньки, это душевный оргазм. Такого наслаждения я никогда раньше не испытывала. Спасибо вам, Галина Петровна, за науку.
– Будет трудно – обращайся, – улыбнулась начальник планового отдела.
Ее коллеги не сдержали обещания «быть могилой», и вскоре эта история стала достоянием всего аппарата управления. А я так вовсе и не клялся молчать, поэтому с вами охотно ею поделился.
#10
GREEN
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 171
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 16 декабря 2012 - 14:42
№ 9
Любочка
Однажды в сельской восьмилетней школе, в пятом классе, где и учился простой деревенский мальчишка Юрка Кормильцев, появилась новенькая ученица – Люба Седых. Девочка разительно отличалась от своих сверстниц опрятным внешним видом. Аккуратно выглаженная школьная форма сидела на ней столь элегантно, словно девочка родилась в ней. Две черных аккуратно заплетенных косички украшали белые шелковые банты. В больших карих глазах жили тепло и доброта, а когда она улыбалась, на пухленьких щечках появлялись две маленькие очаровательные ямочки, придававшие ей особое обаяние. Смеялась она звонко и заразительно и казалось, что солнечные лучики брызжут из ее детских глаз.
Одноклассники неоднозначно относились к новенькой. Некоторые мальчишки навесили ярлык «белой вороны», другие дразнили ее «чистюлей», что в ребячьей среде считалось оскорбительным словом. Даже у многих девчонок она вызывала чувство зависти и некую неприязнь. А вот Юрке сразу запала в душу и он, кажется, впервые в своей жизни втюрился. В обращении с девочкой он всегда ее называл Любочкой, за что очень часто получал по физиономии от дурашливых и заносчивых пацанов.
В отличие от Юрки, Люба училась только на отлично и вскоре ее фотография красовалась на школьной почетной доске «Отличники нашей школы».
Поскольку Юрка был хроническим троечником и немного замкнутым, а его внешний жалкий вид выказывал неухоженность, Любе он был просто безразличен и его это угнетало.
А тем временем шли годы. Вчерашние сопливые пацаны росли и мужали, обрастая буйными шевелюрами, а лица покрывались декоративным пушком. Девчонки обретали новые, четко выраженные внешние формы. В глазах появилась таинственная поволока, а во взгляде прыгали лукавые чертики.
Люба превращалась в прекрасный утренний цветок. Юрка, глубоко храня свои истинные чувства, все больше и больше прирастал душой к девочке. Он спешил в школу, что бы видеть и слышать ее. Это стало такой же потребностью, как дышать и просто жить.
Когда Юрий закончил семь классов, в их дом пришло горе. От тяжелой болезни умерла мама. Глубоко потрясенный невосполнимой утратой самого дорогого родного человека, несчастный тронулся умом. Овдовевший отец возил блаженного сына к разным врачам и ворожеям, но все усилия целителей были напрасны. Казалось, парень был обречен навсегда остаться инвалидом.
Как известно, мир слухом помнится. Эта ужасная новость стала известна Любе и болью откликнулась в ее добром горячем сердце. Она, уговорив своих родителей, отправилась к больному однокласснику. Подавленный горем, Юркин отец, с трудом сдерживая слезы, поведал девочке историю семейной трагедии и отвел ее к сыну.
Юрка безучастно сидел на полу и тупо смотрел в одну точку. Гостья села радом с ним, взяв за руку, тихо заговорила:
- Юра, ты узнаешь меня? Это я, Люба Седых. Ты звал меня Любочкой и часто дергал за косы, а я всегда лупила тебя учебником. А еще прошлой осенью, когда шел сильный дождь, ты отдал мне свои резиновые сапоги, а сам пошел домой босиком.
Но в Юркиной голове по-прежнему царила темень. А девочка не унималась и до обеда продолжала теплую безответную беседу.
Обедать у Кормильцевых не стала и ушла к своей школьной подружке Лиде живущей по соседству. Вечером уже с подружкой, Люба снова пришла к Юрке. Девчонки, словно сороки, наперебой рассказывали смешные школьные истории, связанные с ним. Смеялись, пели песни и кормили дурачка конфетами. Уже запоздно, простившись с хозяином, ушли.
Среди ночи, внезапно проснувшегося Юрку, охватила странная душевная тревога. Он вскочил с кровати и как заведенный, шныряя по комнате, лихорадочно что-то искал. Разбуженный отец с трудом успокоил сына и уложил спать. Наутро он обо всем поведал местному фельдшеру. Внимательно выслушав Кормильцева старшего, фельдшер прописала больному «Любо-терапию». С согласия своих родителей Люба продолжала опекать Юрку. Она брала его за руку как малого дитя, долго гуляла с ним на улице. То в лес уведет его и, уложив в духмяные травы, читает наизусть Есенина, Пушкина и украинских поэтов. То тащит в пшеничное поле рвать васильки и ромашки. Плела красивые венки и наряжала ими обоих.
Однажды Люба увлекла Юрку на крутой высокий берег местной речки. Шли молча. Вдруг девочка оступилась и, упав в воду, пронзительно и умоляюще закричала:
-Юра, спаси! Я тону!
Острая головная боль ударила ему в виски и затылок. Словно просыпаясь, он услышал очень знакомый девичий голос, все отчетливее узнавал Любино лицо. В ту же секунду, придя в себя, бросился спасать утопающую.
Мокрую, испачканную донным илом и глиной Любу парнишка вынес на руках на сухое место. Счастливая девочка радостно кричала и смеялась:
- Юра! Ты смог! Ты победил и возвратился.
Не совсем еще понимая происходящее, Юрка искал ответ в себе и спрашивал спасенную:
- А где я был, что вернулся? А почему ты кричала? В речке воды всего-то по колено воробью. И вообще, как ты здесь оказалась?
Еще сильнее прижавшись к Юрке, Люба рассказала ему обо всем, что с ним стряслось.
-А прыгнула и кричала я, что бы разбудить твое сознание.
Воспрявший духом и безмерно счастливый отец, как только мог, благодарил девочку и, щедро одарив ее всяческими подарками, на бричке отвез к родителям.
Снова они встретились первого сентября в восьмом классе. Люба пересела за одну парту к Юрке и активно помогала ему в учебе. Эта близость плодотворно стимулировала парня на успех.
Время быстротечно, и вот уже звенит последний звонок.
На выпускном бале все было торжественно и празднично, почти по-взрослому. Им даже разрешили малиновый пунш. Юрка впервые в жизни подарил Любе цветы и стыдливо краснея, чмокнул ее в щечку. Затем они смешно и неумело кружились в вальсе под баян.
Окрыленный счастьем, юноша все же четко осознавал, что этот вечер может быть для них последним и ждал удобного момента, что бы открыться ей в своих чувствах.
Проницательная и чувствительная Любочка без слов прочла все в его влюбленных глазах и незаметно для всех, увела Юрку в маленький школьный скверик, благоухающий божественным ароматом жасмина. Не помня себя, юноша обнял хрупкое тело девушки и уже не смущаясь, смело, глядя в ее бездонные карие глаза, признался в любви. Не сопротивляясь, Люба, словно завороженная, слушала Юрку. Ведь ей еще никто не говорил таких слов. Она обняла его за шею и, не сдерживая волнение, шептала: «Ты мне тоже нравишься». Прижавшись к нему всем телом, горячо поцеловав в губы, убежала в зал.
С первыми лучами солнца все утихло, праздник закончился. Пообещав друг другу писать письма, они расставались на неопределенное время.
Позже из письма Любы Юрка узнал, что она с родителями уехала на новое место жительства в соседний район и поступила в медучилище. Юрка продолжил учебу в городской средней школе. Почти три года теплые письма встречным курсом летели в оба конца.
Однажды семнадцатилетний юноша навестил свою зазнобу и на танцплощадке учинил драку. Этот неразумный поступок оскорбил и обидел Любу. Провожая Юрия, она недвусмысленно заявила, что пока он не образумится, ему у нее делать нечего. Их отношения прервались.
И вот наивная безрассудная юность строевым шагом ступила на твердую почву взрослой жизни.
Юрий успешно окончил военное училище и, кочуя по географии огромной страны, тащил ярмо нелегкой офицерской службы, обзавелся семьей.
В свой очередной отпуск майор Кормильцев прибыл в родное село.
Погостив какое-то время у отца, он отправился в турне, дабы навестить своих многочисленных родственников. У родной сестры в городе ремонтировали летнюю кухню. Засучив рукава, Юрий включился в работу и по неосторожности поранил руку. Рана оказалась серьезной и без квалифицированной медпомощи не обойтись. Раненого отвезли в поликлинику.
В перевязочную вошла тучная, почти необъятная, в стерильной маске на лице, врач. На раненого смотрели добрые карие глаза.
- Как же это вас угораздило? Так угробить себя можно только на пьяную голову.
Кормильцев с первого слова узнал ее голос. Забыв про боль, он вскочил на ноги и здоровой рукой сдернул маску с ее лица.
-Любочка! Любочка Седых, это же ты! Не уж-то не узнаешь? Кормильцев я. Юрка.
Уложив пациента на стол, Люба, зашивая Юркину руку, отвечала:
-Да как же тебя узнать?! За черными усами, словно за кустами спрятался. И вообще, ты очень изменился, стал просто красавцем. А я вот видишь, после Чернобыля располнела, людей спасала, и сама наглоталась невидимой гадости. Чуть было не умерла, да Бог миловал. Долго лечилась, а теперь вот живу на гормонах.
Уже в ее служебном кабинете они за встречу впервые пили спирт, закусывая шоколадкой, и вспоминали свою былую юность, открывали друг другу души, говоря о самом сокровенном. Люба по глупости стала мамой, вышла замуж за нелюбимого человека, который на почве беспробудного пьянства стал инвалидом. У Юрия распалась семья. Казалось, вот он его шанс. Но Люба не могла себе позволить бросить больного мужа. Потом они еще несколько раз встречались вне работы и любили друг друга, но отпуск скоро закончился. Майора звала труба.
Минуло еще четыре года. Подполковник Кормильцев по замене убыл к новому месту службы в Монголию.
Холостяцкая жизнь хоть и вольная, но все же не сахар. Регулярные сухомятные перекусы довели Юрия до ручки. Без сознания, с перитонитом он попадает на операционный стол в гарнизонном госпитале. Отходя от наркоза, он сначала почувствовал шлепки по щекам, а затем услышал чей-то голос.
- Больно-ой! Просыпайтесь, хватит дрыхнуть!
Он с трудом открыл глаза и словно новорожденный, изучая пространство, обнаружил сидящую у изголовья Любу.
- А где я?
- В госпитале.
- А как ты здесь оказалась?
- Я работаю здесь хирургом уже три года и оперировала тебя я.
- Любочка, ты опять спасла меня!
Юрий от счастья чуть не потерял сознания. Она теперь часто наведывалась к Юрию, ухаживала за больным.
Он узнал, что муж у нее умер, и что бы поднять детей на ноги она добилась этого контракта. Юрий быстро шел на поправку. Он строил радужные планы насчет Любочки.
«Ну вот, наконец, нам никто и ничто не мешает. Завтра я ей сделаю предложение». Он с нетерпением ждал утро.
Люба как всегда зашла в больницу, но на ее лице лежала серая тень грусти.
-Юра, я завтра уезжаю в Союз. Закончился контракт и виза ограничена. Я буду писать тебе, и ждать твоего возвращения. Выздоравливай. Я больше не приду.
Никого не стесняясь, они долго стояли обнявшись и молча плакали.
Люба уехала. Кормильцеву оставалось два года до замены. Спустя неделю пришла телеграмма, мол, доехала благополучно, жди письма.
Он ждал месяц, другой, но письма не шли.
На свое письмо Любе он получил ответ из почты «Адресат выбыл». Юрий был в отчаянии. Он долго, но безрезультатно ее искал. А вскоре и Союз развалился, и они оказались навсегда разделены новой границей.
Время залечило душевные раны. Но всегда в трудный час он, оглядываясь на юго-запад, виртуально улетал на свой островок спасения, в маленький школьный скверик, жасминовый рай, к Любочке.
Любочка
Однажды в сельской восьмилетней школе, в пятом классе, где и учился простой деревенский мальчишка Юрка Кормильцев, появилась новенькая ученица – Люба Седых. Девочка разительно отличалась от своих сверстниц опрятным внешним видом. Аккуратно выглаженная школьная форма сидела на ней столь элегантно, словно девочка родилась в ней. Две черных аккуратно заплетенных косички украшали белые шелковые банты. В больших карих глазах жили тепло и доброта, а когда она улыбалась, на пухленьких щечках появлялись две маленькие очаровательные ямочки, придававшие ей особое обаяние. Смеялась она звонко и заразительно и казалось, что солнечные лучики брызжут из ее детских глаз.
Одноклассники неоднозначно относились к новенькой. Некоторые мальчишки навесили ярлык «белой вороны», другие дразнили ее «чистюлей», что в ребячьей среде считалось оскорбительным словом. Даже у многих девчонок она вызывала чувство зависти и некую неприязнь. А вот Юрке сразу запала в душу и он, кажется, впервые в своей жизни втюрился. В обращении с девочкой он всегда ее называл Любочкой, за что очень часто получал по физиономии от дурашливых и заносчивых пацанов.
В отличие от Юрки, Люба училась только на отлично и вскоре ее фотография красовалась на школьной почетной доске «Отличники нашей школы».
Поскольку Юрка был хроническим троечником и немного замкнутым, а его внешний жалкий вид выказывал неухоженность, Любе он был просто безразличен и его это угнетало.
А тем временем шли годы. Вчерашние сопливые пацаны росли и мужали, обрастая буйными шевелюрами, а лица покрывались декоративным пушком. Девчонки обретали новые, четко выраженные внешние формы. В глазах появилась таинственная поволока, а во взгляде прыгали лукавые чертики.
Люба превращалась в прекрасный утренний цветок. Юрка, глубоко храня свои истинные чувства, все больше и больше прирастал душой к девочке. Он спешил в школу, что бы видеть и слышать ее. Это стало такой же потребностью, как дышать и просто жить.
Когда Юрий закончил семь классов, в их дом пришло горе. От тяжелой болезни умерла мама. Глубоко потрясенный невосполнимой утратой самого дорогого родного человека, несчастный тронулся умом. Овдовевший отец возил блаженного сына к разным врачам и ворожеям, но все усилия целителей были напрасны. Казалось, парень был обречен навсегда остаться инвалидом.
Как известно, мир слухом помнится. Эта ужасная новость стала известна Любе и болью откликнулась в ее добром горячем сердце. Она, уговорив своих родителей, отправилась к больному однокласснику. Подавленный горем, Юркин отец, с трудом сдерживая слезы, поведал девочке историю семейной трагедии и отвел ее к сыну.
Юрка безучастно сидел на полу и тупо смотрел в одну точку. Гостья села радом с ним, взяв за руку, тихо заговорила:
- Юра, ты узнаешь меня? Это я, Люба Седых. Ты звал меня Любочкой и часто дергал за косы, а я всегда лупила тебя учебником. А еще прошлой осенью, когда шел сильный дождь, ты отдал мне свои резиновые сапоги, а сам пошел домой босиком.
Но в Юркиной голове по-прежнему царила темень. А девочка не унималась и до обеда продолжала теплую безответную беседу.
Обедать у Кормильцевых не стала и ушла к своей школьной подружке Лиде живущей по соседству. Вечером уже с подружкой, Люба снова пришла к Юрке. Девчонки, словно сороки, наперебой рассказывали смешные школьные истории, связанные с ним. Смеялись, пели песни и кормили дурачка конфетами. Уже запоздно, простившись с хозяином, ушли.
Среди ночи, внезапно проснувшегося Юрку, охватила странная душевная тревога. Он вскочил с кровати и как заведенный, шныряя по комнате, лихорадочно что-то искал. Разбуженный отец с трудом успокоил сына и уложил спать. Наутро он обо всем поведал местному фельдшеру. Внимательно выслушав Кормильцева старшего, фельдшер прописала больному «Любо-терапию». С согласия своих родителей Люба продолжала опекать Юрку. Она брала его за руку как малого дитя, долго гуляла с ним на улице. То в лес уведет его и, уложив в духмяные травы, читает наизусть Есенина, Пушкина и украинских поэтов. То тащит в пшеничное поле рвать васильки и ромашки. Плела красивые венки и наряжала ими обоих.
Однажды Люба увлекла Юрку на крутой высокий берег местной речки. Шли молча. Вдруг девочка оступилась и, упав в воду, пронзительно и умоляюще закричала:
-Юра, спаси! Я тону!
Острая головная боль ударила ему в виски и затылок. Словно просыпаясь, он услышал очень знакомый девичий голос, все отчетливее узнавал Любино лицо. В ту же секунду, придя в себя, бросился спасать утопающую.
Мокрую, испачканную донным илом и глиной Любу парнишка вынес на руках на сухое место. Счастливая девочка радостно кричала и смеялась:
- Юра! Ты смог! Ты победил и возвратился.
Не совсем еще понимая происходящее, Юрка искал ответ в себе и спрашивал спасенную:
- А где я был, что вернулся? А почему ты кричала? В речке воды всего-то по колено воробью. И вообще, как ты здесь оказалась?
Еще сильнее прижавшись к Юрке, Люба рассказала ему обо всем, что с ним стряслось.
-А прыгнула и кричала я, что бы разбудить твое сознание.
Воспрявший духом и безмерно счастливый отец, как только мог, благодарил девочку и, щедро одарив ее всяческими подарками, на бричке отвез к родителям.
Снова они встретились первого сентября в восьмом классе. Люба пересела за одну парту к Юрке и активно помогала ему в учебе. Эта близость плодотворно стимулировала парня на успех.
Время быстротечно, и вот уже звенит последний звонок.
На выпускном бале все было торжественно и празднично, почти по-взрослому. Им даже разрешили малиновый пунш. Юрка впервые в жизни подарил Любе цветы и стыдливо краснея, чмокнул ее в щечку. Затем они смешно и неумело кружились в вальсе под баян.
Окрыленный счастьем, юноша все же четко осознавал, что этот вечер может быть для них последним и ждал удобного момента, что бы открыться ей в своих чувствах.
Проницательная и чувствительная Любочка без слов прочла все в его влюбленных глазах и незаметно для всех, увела Юрку в маленький школьный скверик, благоухающий божественным ароматом жасмина. Не помня себя, юноша обнял хрупкое тело девушки и уже не смущаясь, смело, глядя в ее бездонные карие глаза, признался в любви. Не сопротивляясь, Люба, словно завороженная, слушала Юрку. Ведь ей еще никто не говорил таких слов. Она обняла его за шею и, не сдерживая волнение, шептала: «Ты мне тоже нравишься». Прижавшись к нему всем телом, горячо поцеловав в губы, убежала в зал.
С первыми лучами солнца все утихло, праздник закончился. Пообещав друг другу писать письма, они расставались на неопределенное время.
Позже из письма Любы Юрка узнал, что она с родителями уехала на новое место жительства в соседний район и поступила в медучилище. Юрка продолжил учебу в городской средней школе. Почти три года теплые письма встречным курсом летели в оба конца.
Однажды семнадцатилетний юноша навестил свою зазнобу и на танцплощадке учинил драку. Этот неразумный поступок оскорбил и обидел Любу. Провожая Юрия, она недвусмысленно заявила, что пока он не образумится, ему у нее делать нечего. Их отношения прервались.
И вот наивная безрассудная юность строевым шагом ступила на твердую почву взрослой жизни.
Юрий успешно окончил военное училище и, кочуя по географии огромной страны, тащил ярмо нелегкой офицерской службы, обзавелся семьей.
В свой очередной отпуск майор Кормильцев прибыл в родное село.
Погостив какое-то время у отца, он отправился в турне, дабы навестить своих многочисленных родственников. У родной сестры в городе ремонтировали летнюю кухню. Засучив рукава, Юрий включился в работу и по неосторожности поранил руку. Рана оказалась серьезной и без квалифицированной медпомощи не обойтись. Раненого отвезли в поликлинику.
В перевязочную вошла тучная, почти необъятная, в стерильной маске на лице, врач. На раненого смотрели добрые карие глаза.
- Как же это вас угораздило? Так угробить себя можно только на пьяную голову.
Кормильцев с первого слова узнал ее голос. Забыв про боль, он вскочил на ноги и здоровой рукой сдернул маску с ее лица.
-Любочка! Любочка Седых, это же ты! Не уж-то не узнаешь? Кормильцев я. Юрка.
Уложив пациента на стол, Люба, зашивая Юркину руку, отвечала:
-Да как же тебя узнать?! За черными усами, словно за кустами спрятался. И вообще, ты очень изменился, стал просто красавцем. А я вот видишь, после Чернобыля располнела, людей спасала, и сама наглоталась невидимой гадости. Чуть было не умерла, да Бог миловал. Долго лечилась, а теперь вот живу на гормонах.
Уже в ее служебном кабинете они за встречу впервые пили спирт, закусывая шоколадкой, и вспоминали свою былую юность, открывали друг другу души, говоря о самом сокровенном. Люба по глупости стала мамой, вышла замуж за нелюбимого человека, который на почве беспробудного пьянства стал инвалидом. У Юрия распалась семья. Казалось, вот он его шанс. Но Люба не могла себе позволить бросить больного мужа. Потом они еще несколько раз встречались вне работы и любили друг друга, но отпуск скоро закончился. Майора звала труба.
Минуло еще четыре года. Подполковник Кормильцев по замене убыл к новому месту службы в Монголию.
Холостяцкая жизнь хоть и вольная, но все же не сахар. Регулярные сухомятные перекусы довели Юрия до ручки. Без сознания, с перитонитом он попадает на операционный стол в гарнизонном госпитале. Отходя от наркоза, он сначала почувствовал шлепки по щекам, а затем услышал чей-то голос.
- Больно-ой! Просыпайтесь, хватит дрыхнуть!
Он с трудом открыл глаза и словно новорожденный, изучая пространство, обнаружил сидящую у изголовья Любу.
- А где я?
- В госпитале.
- А как ты здесь оказалась?
- Я работаю здесь хирургом уже три года и оперировала тебя я.
- Любочка, ты опять спасла меня!
Юрий от счастья чуть не потерял сознания. Она теперь часто наведывалась к Юрию, ухаживала за больным.
Он узнал, что муж у нее умер, и что бы поднять детей на ноги она добилась этого контракта. Юрий быстро шел на поправку. Он строил радужные планы насчет Любочки.
«Ну вот, наконец, нам никто и ничто не мешает. Завтра я ей сделаю предложение». Он с нетерпением ждал утро.
Люба как всегда зашла в больницу, но на ее лице лежала серая тень грусти.
-Юра, я завтра уезжаю в Союз. Закончился контракт и виза ограничена. Я буду писать тебе, и ждать твоего возвращения. Выздоравливай. Я больше не приду.
Никого не стесняясь, они долго стояли обнявшись и молча плакали.
Люба уехала. Кормильцеву оставалось два года до замены. Спустя неделю пришла телеграмма, мол, доехала благополучно, жди письма.
Он ждал месяц, другой, но письма не шли.
На свое письмо Любе он получил ответ из почты «Адресат выбыл». Юрий был в отчаянии. Он долго, но безрезультатно ее искал. А вскоре и Союз развалился, и они оказались навсегда разделены новой границей.
Время залечило душевные раны. Но всегда в трудный час он, оглядываясь на юго-запад, виртуально улетал на свой островок спасения, в маленький школьный скверик, жасминовый рай, к Любочке.
Поделиться темой:
-
4 Страниц
- 1
- 2
- 3
- →
- Последняя »
- Вы не можете создать новую тему
-
Тема закрыта