[GREEN]

№ 10 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!

Дрель Варфоломея

Всё в этом мире недолговечно. Жизнь подобна росинке, а сами мы – что мухи-подёнки: разлука с милым – страдание, соединение с немилым – страдание; болезнь есть страдание, смерть есть страдание.
Это я не просто так говорю пустое. Cели мы с Алексеем Алексеичем (учёным именитым) в автобус да и поехали восвояси, беседуя о науке. Только того не учли, что час-пик и народу много; а если точнее, то даже и вздохнуть совершенно невозможно было, ибо грудь не всколыхнулась бы от вздоха в пространстве (пространства не имелось потому что). И вот открыла я рот, чтобы вдохновенно обратиться к Алексею Алексеевичу, но успела вымолвить только:
- А…
В сей секунд автобус резко дёрнулся, и некий дюжий дяденька средних лет, могуче качнувшись, запихал мне в рот что-то острое и длинное – то ли грабли, то ли швабру. Поди разбери. Друг же его закричал:
- Барышня!! Осторожно! Это же сверхмощная дрель на аккумуляторе! Варфоломей, смотри не включи ненароком!
Я ничего не могла сказать, а могла лишь хрипеть и вращать глазами, подобно верлиоке. И тогда Варфоломей взмолился с каким-то истерическим подвывом:
- Граждане, ну расступитесь же вы! Я пытаюсь вытащить дрель, но не могу сдвинуться!
- Ишь чего захотел! – недовольно заворчала кондуктор. – Мало ли кому тут неудобно? Мне и то не протолкнуться! Кстати, голубушка, вы передали плату за проезд?
- Какая плата, у нее же дрель во рту! – вступился друг, вместе с которым Варфоломей вёз сверхмощную на аккумуляторе эту самую дрель.
- Так хватит баловаться; пусть вытащит и заплатит, – не сдавалась кондуктор. Алексей Алексеич взирал на меня с ужасом, и по лицу его я поняла, что уже фактически перешла границу миров. Если бы рот мой был свободен, я могла бы зачитать свои любимые строки:

Пусть цветы благоухают –
Им недолго жить.
В нашем мире кто, скажи,
Вечным может быть?

Это меня несколько утешало. Но мои лирические рассуждения прервал голос Варфоломея. Не будучи в силах помочь мне делом, он пытался вступиться хотя бы словом:
- Да я как раз и пытаюсь вытащить дрель, потому и говорю – пусть расступятся!
- Так, пропустите меня, я сейчас посмотрю, что там у вас, – вмешалась кондуктор и стала протискиваться к нам, рванулась было – но ни на миллиметр не сдвинулась.
- Вы собираетесь платить или нет? – взревела кондуктор. Вообще-то проезд уже был оплачен, но доказать это я никак не могла, потому что затруднительно было доставать билет, имея во рту сверхмощную дрель на аккумуляторе. Поэтому я произнесла только:
- Эаааааа…..
- Что?! – разъярилась кондуктор. – Вы еще и выкаблучиваетесь? Интересное дело! Ишь цаца какая… ездили бы тогда на такси или машину водить научились! Да, кстати, – обратилась она к Варфоломею, – а оплатили ли вы провоз крупногабаритного инвентаря?
К слову сказать, Варфоломей с другом везли не только сверхмощную дрель, но и еще что-то.
- Да я только сейчас хотел оплатить, – оправдывался Варфоломей, – но видите, никак не могу. Ай, граждане, не толкайтесь, пожалуйста! Девушка, у вас все зубы пока целы?
- Да пусть стоят там и не крякают! Замолчите, наконец! – рассердился какой-то мужчина в кепке а-ля Киров. – Сколько можно слышать эту ругань! Конец рабочего дня, всем нелегко. Едет с дрелью в зубах? Сама виновата – это ж как надо было пасть разинуть, чтобы дрель туда влезла? Тоже мне, выискалась королевишна! Гламур, мать его ети! Ничего, потерпит; мы и не такое терпели в наши годы.
- Ну пусть его, девушка, – виновато пробормотал Варфоломей (если бы пространство позволяло, он бы вздохнул). – Поедем так… Потерпите еще пять остановочек.
Алексею Алексеичу надоело глядеть безучастно на такое унижение; одним отчаянным движением он поднял меня в воздух – таким образом я освободилась от дрели. Варфоломей поспешно передвинул инструмент на те самые несколько спасительных сантиметров.
Вот что чувствовал Страшила, когда девочка Элли из Канзаса сняла его с шеста, – печально подумала я.
- Это что ж такое! – хором ухнули все, кто стоял рядом и оказался потревоженным движением Алексея Алексеича. – Не могли вы, что ли, постоять спокойно? Все едут тихо-мирно, а вам всё неймётся. Почему вокруг вас должны все суетиться?
- В самом деле, милочка, вы толкнули меня локтем! – обиженно заметила бабушка возле меня. – Нужно прежде всего о людях думать. Какие же эгоисты эта молодёжь!

[GREEN]

№ 11

Сердобольный Гофман

/ Рассказы из цикла «Про Петра»/



Друзья и знакомые студента Михаила Гофмана точно знали только одно — от него можно ожидать что угодно. Гофман считал, что бритая голова придает мужчине дерзости и этакой сдержанной агрессии, а борода — солидности, и при этом пропускал мимо ушей все замечания о том, что вместе эти два атрибута сочетаются не слишком удачно. Его рыжеватая борода густо обрамляла заостренный подбородок, при этом голова была выбрита так коротко, что казалось, будто она усеяна семенами мака.

Лекции закончились. После обеда студенты собирались к техническому корпусу, где проходили семинары. По дороге Петр догнал Гофмана.

— Слушай, у меня тут беда приключилась… — начал Петр.

— Что это там? — Гофман резко остановился.

Возле высокого железного забора, который огораживал территорию академии, недалеко от ворот, стояла детская коляска. Ее колеса покрывал толстый слой грязи.

— Господи, кто-то бросил ребенка! — Гофман сошел с дороги, ведущей к техническому корпусу, и побежал к коляске.

Внутри, укрытый шерстяным одеяльцем, мирно дремал розовощекий карапуз.

— С ума сойти, куда в таких случаях звонят? — заволновался Гофман.

— Да успокойся! Видишь через дорогу «Копеечка», туда с колясками не пускают. Вот нерадивые мамаши и оставляют детей тут. Им кажется, что лучше оставить коляску за забором академии, чем бросить ее у входа в магазин. Я уже замечал такое пару раз.

— Не может быть! Что ж это за мать такая? — возмущался Гофман.

— Да уж, боюсь, что хорошая мама становится дефицитным товаром. Если хочешь посмотреть в глаза женщине, для которой жажда шопинга выше материнских инстинктов, можешь остаться. Уверен, она скоро придет. Но лучше пойдем, до пары осталось пять минут!

Но тот его, похоже, совсем не слушал. Гофман улыбнулся и вытащил ребенка из коляски.

— Ты что делаешь? — воскликнул Петр.

— Вдруг мать так и не вернется, или его украдет кто? Мы не можем его вот так бросить.

— И куда ты его потащишь?

— В деканат. Пусть они сообщат куда следует! На территории академии ребенка бросили.

— Да никто его не бросал…

Однако пытаться что-то объяснить Гофману, было бесполезно. Петр представил лицо декана, когда к нему в кабинет ввалиться лысый бородач с ребенком на руках. И решил, что от Гофмана лучше держаться подальше.

— Я, пожалуй, тут постою, вдруг мамаша все-таки появится.

Не прошло и несколько минут, как в ворота вошла полненькая женщина, с круглым лицом и живым взглядом. В руках она несла большой пакет с продуктами.

— Забежала за хлебом, а такую очередь пришлось отстоять, — пробормотала мамаша себе под нос, направляясь к коляске.

Увидев, что ребенка нет, она громко вскрикнула и принялась метаться вдоль забора.

— Вашего сына унес Гофман, — спокойно объяснил ей Петр. — Он сейчас направляется в деканат, ну… или уже там.

— Что? Где мой мальчик? — завопила женщина, выкатив глаза и схватив Петра за грудки.

— Э-э, уберите руки! Я вам уже объяснил. Один студент решил, что вы бросили ребенка, и понес его в деканат. Он находится в том большом здании, на первом этаже, в правом крыле! — Петр указал на главный корпус.

Женщина отпустила его и бросилась бежать.

— Гофман лысый и с бородой, его ни с кем не спутать, — крикнул ей вслед Петр, затем чуть тише добавил: — И можете не благодарить.

Женщина скрылась за поворотом. А Петр представил, как через пару лет, когда малыш подрастет, мама будет пугать его, что, если он будет плохо себя вести, то придет злой Гофман и унесет.

На следующий день Гофман пришел в академию с расцарапанным лицом и припухшим глазом. На все расспросы студентов он отмахивался или бормотал что-то невразумительное. Зато декан каждый раз широко улыбался, когда вспоминал недавний инцидент.

[GREEN]

№ 12 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!



Жаль!..


С детства ненавижу рыбу. Мама пыталась втолкнуть её в меня в любом виде. Она никогда не упускала случая сказать о фосфоре, которым эта рыба богата, и, что от этого питательного для мозга вещества образуется «ума палата», а также в нелицеприятной форме выразить удивление, что я до сих пор на воле, а не в каком-нибудь психиатрическом заведении. Мама всегда считала, что, я уверенно шёл по дороге, ведущей к полному идиотизму, и с каждым днём прохожу путь на несколько шагов больше обычного.

К маме я всегда относился с таким же преклонением, какое может испытывать крайне робкая лягушка к длинноногому аисту. Я сдался, и шайка последователей Гиппократа взялась за меня основательно, прописав мне рыбу во всех её видах. Хотя у меня было очень мало разума, как мне внушили, но тот, который был, страдал…

А теперь Жорж живёт у меня в ванне. Он - рыба, карп. Его рыбья судьба встретилась и переплелась с моей подростковой судьбой совершенно случайно. Но разве в литературе мало примеров того, во что превращаются эти простые и случайные встречи.

Ну, кто ж не помнит - молодые люди, он и она, ничегошеньки друг о друге не знали, встретились в гостях, его звали Ромео, её - Джульетта. Другая парочка - Тристан и Изольда - отдыхала вместе у моря. Анна и Командор... ах, правда, там и с самого начала было не всё так просто... Главное, что все примеры из классики. Особенность же истории с Жоржем заключается лишь в том, что он - карп.

Мама купила его в канун какого-то праздника, намереваясь прикончить - это называлось «усыпить», а потом зажарить и съесть. Но Жорж был, так сказать, совсем не сонный, не вялый, а очень даже бодрый и живой карп, и при таком состоянии его здоровья процесс усыпления и приготовления проходил бы непросто. Наш сосед-мясник, выполняющий в таких случая роль палача, отбыл в отпуск к дочери в деревню. Заменить его в нашем доме, сплошь заселённом высокогуманными личностями, никто не смог. Тут я взбунтовался! Я начал тихо, потом – громче, потом перешел на крик, требуя, чтобы живую рыбу не пытали, не мучили, а немедленно положили в ванную. И имя его – Жорж! Я даже ногами топал! Тогда мама пошла в ресторан и заказала такого же карпа, но уже зажаренного, конечно, а Жорж... поселился в ванне. Это случилось семь лет тому назад.

Я всегда мечтал, чтобы у меня в квартире обитало какое-нибудь живое существо. Но какое именно? Собака? К сожалению, у нас не те условия, - ведь то, что нравится человеку, не всегда подходит собаке. И наоборот.

Я пытался найти выход и приручил двух мышей, хотя мне казалось, что их намного больше, если учесть, какой шум они производили по ночам. Судьба у них оказалась печальной. Однажды, возвращаясь вечером домой, я наткнулся у подъезда нашего дома на полузамёрзшего котёнка. Я принёс его к себе, он отогрелся, подрос и сожрал всех моих мышек, одну за другой. Вместе с мышами это маленькое чудовище сожрало и моё чувство к нему, которое могло стать сильным и стойким. Я отдал котёнка соседу-мяснику, а тот отвёз его в деревню дочери, которую одолевали мыши. Но в деревне кот предпочёл хозяйским мышам хозяйское сало. Сало было очень вкусным, поэтому он совершенно бесстрастно глядел на мышей, которые, даже находясь с котом рядом, не вели себя тихо, как мыши. Разгневанная дочь мясника натравила на кота пса.

Кот был выслежен и задушен. Мне было очень жалко кота! А ведь мог жить да жить! Странно: безвременная его кончина была отчасти из-за того, что он жрал мышей, тогда как ему не надо было их жрать, а отчасти из-за того, что не жрал, когда это нужно было делать.

Впрочем, вернёмся к Жоржу. Само провидение сохранило ему жизнь. А потом мама согласилась и вовсе не превращать его в кулинарное блюдо. Более того, - я и мама к нему привязались. Так начался Великий конфликт.

Жорж был ко мне совершенно равнодушен. Он никоим образом не реагировал на моё появление в ванной. Я для него не существовал. Я стоял, склонившись над ванной, а он, не обращая на меня ни малейшего внимания, продолжал плавать в ней, беззвучно шевеля плавниками. Согласитесь, что этого слишком мало для любящего сердца.

Я понимал, что только терпение может мне помочь. Говорят, карпы живут до ста лет, значит, время у меня ещё есть, думал я. Правда, не знаю, сколько протяну я сам и сколько уже лет Жоржу, но выглядел он сравнительно молодо. Ему нельзя было дать и сорока с хвостиком.

Я сажусь на корточки возле ванны и тихо говорю:

- Жорж, это я!

И больше ничего. Ведь этим и так всё сказано.

- Жорж, это я! Я к тебе пришёл, Жорж!

Я поднимаюсь и наклоняюсь к воде, чтоб он меня увидел. Ну, хоть одним глазком! Он, конечно, видит. Но каждый раз, когда я протягиваю к нему руку, он с явным отвращением быстро отплывает в другой конец ванны.

Семь лет со всем спокойствием и со всей выдержкой и нежностью, на которые способен, я повторяю этот жест: протягиваю к нему руку. Меня не покидает надежда, что вот именно сейчас, в эту минуту он подплывёт и ткнётся в мою ладонь мокрой, холодной, милой мордочкой.

- Жорж, это я!

А он продолжает плавать в ванне так же равнодушно, как плавал в первый день своего вселения. И я знаю, что даже мой самый безумный, самый антисоциальный поступок не выведет его из состояния проклятого рыбьего равновесия. Он равнодушен ко мне, будто я - вещь.

Но вечером, когда за стеной кто-то ожесточённо пилит на скрипке, разучивая - который год! - всё того же «Сурка» Бетховена и спотыкаясь все эти годы на одном и том же месте, а за окном летят с неба мокрые хлопья мерзкого ленинградского снега, мною овладевают мечты. Однажды я склонюсь над ванной и шепну, как обычно:

- Жорж, это я!

И вдруг Жорж высунет из воды голову и скажет... Нет, он же всё-таки рыба. Он пролает. Нет, не пролает, а просвистит. Нет, не то что бы просвистит, а тихонечко так свистнет. А потом, когда я уеду на каникулы, - он загрустит. А мои домашние будут говорить:

- Ты даже представить себе не можешь, как он по тебе скучал. Не пил, не ел - просто ужас! В следующий раз возьми его с собой в отпуск. В конце концов, ему и миски хватит. Главное, чтобы ты был рядом.

Но всё это, конечно, только пустые мечты. На самом деле мне ничего от него не надо, пусть только, увидев меня, моргнёт глазом. Один разок - и всё! Да, друзья мои, - только моргнёт. Это ведь так понятно!

[GREEN]

№ 13


ПАМЯТНИК, КОТОРОГО НЕТ

Сколько в мире замечательных и забавных памятников! При всей иронии и комизме они несут глубокий, практически сакральный смысл. Чего только стоят памятники водопроводчику или Чижику-Пыжику! Я уже молчу про бесчисленное множество скульптур, посвященных братьям нашим меньшим или литературным персонажам вроде Остапа Бендера и Кисы…В бронзе увековечены коза, собачки, лягушки...

Я предлагаю поставить еще один, который прекраснейшая половина человечества заслужила, перенеся за тысячелетия в своих сумочках миллиарды тонн сахара, сыра, хлеба… Я просто требую поставить памятник женщине с сумкой!

Всмотритесь внимательно в дам, идущих по улицам городов, деревень и поселков городского типа. Даже совсем юные особы тащат в своих тонюсеньких ручонках пакеты и какие-нибудь в значках и в фенечках замысловатые сумчонки. Про зрелых дам я уже молчу.

Сумка – продолжение женщины, без нее, она как президент без «красной кнопки», как Египет без пирамид, как Украина без российского газа.

Тех, кто ворует дамские сумочки или выхватывает их из рук ротозеек, надо наказывать так, как если бы они оторвали женщине руку или ногу (в принципе это так и есть). Сумка – это главная часть тела женщины, и некоторые мужчины это понимают.

Вот вчера, выскочила на улицу без сумочки, проводить подругу до остановки, а сзади подошел дядька, приобнял и так сочувственно говорит.

- Бедная ты моя, бедная…

Я и не сразу поняла, о чем он. Чего это разжалелся? Я ведь вся такая разодетая, накрашенная, духами улитая…

А дядька продолжает – Вот у подруги твоей есть пакет, и все женщины с сумками идут, а у тебя ничего нет, бедная ты моя…

Дядька не шутил. Я посмотрела на себя со стороны его глазами и поняла, что, выпав из стройных рядов женщин с сумками, я не просто белая ворона, а какая-то лиловая с синими пятнышками… И какая муха меня укусила, когда вместо того, чтобы взять хотя бы пакет, рассовала совсем по-мужски по карманам «деньги, семечки, ключи» и выскочила в мир и в добрые люди. Ведь меня даже индефицировать теперь нельзя, нельзя определить ни семейный, ни социальный статус.

Да-да, если в некоторых, засидевшихся в первобытном строе племенах, статус женщины определяют по татуировкам, украшениям, прическам и по прочим первобытным заморочкам, то в цивилизованном обществе эта функция отведена – сумочке.

Я думаю каждый, хотя бы раз был свидетелем такого диалога.

- Девушка, с Вами можно познакомиться?

- Вы что не видите, я замужем!

- Так на Вас нет обручального кольца!

- А Вы, что не видите, с какой сумкой я иду?

И незадачливый ухажер, окидывая взглядом хрупкую фигурку с необъятной сумкой в руках, понимает, что дама права.

Мужчины настолько привыкают к сумкам в женских руках, что спокойно идут рядом с женами или подругами, которые, как бурлаки, на полусогнутых ногах тащат тяжелющие сумищи.

А сегодня со мной приключилась еще более забавная история. После работы я зашла в супермаркет, и уже на выходе, отстояв долгую очередь у кассы и обвешавшись пакетами с покупками, вспомнила, что забыла купить сок. Возвращаться не хотелось, поэтому по дороге домой зашла в маленький магазинчик. За прилавком, как гора Джомолунгма, возвышалась дородная продавщица. По другую сторону баррикады, опершись о прилавок, стоял пьяный, и судя по одежке, не раз падавший в грязь, мужичонка.

Я стала рассматривать полки с продуктами, ища глазами сок. Внимание дядьки привлекла красивая роза в моей левой руке. Он не обратил внимания на перевешанные через правое плечо две сумки и пару пакетов в правой же руке, из которых, как из-под плаща мушкетера шпага, выглядывали бутылки вина и салями.

Мужчина, как и полагается за тысячелетия эволюции, реагировал только на непривычный в руках женщины предмет, то есть на розу.

- Сколько отдала за цветок?

Он не спросил, сколько стоит вино, торт, просвечивающийся сквозь пакет, фрукты…

- Роза? Не знаю, мне ее подарили.

Продавщица стала кричать дядьке, чтобы он уходил, а не приставал к покупателям и не пачкал своей грязной одеждой прилавок.

А он, переваривая мою фразу, внимательно, с прищуром, осматривал меня с головы до ног. Потом, не обращая внимания, но вопли Джомолунгмы сказал.

- Ты красивая. Тебе могут подарить цветы. Я бы тоже подарил, если бы деньги были.

Затем, обернувшись, к продавщице сказал

- Что орешь? Это я сверху грязный, а душа у меня почище некоторых будет.

Джомолунгма протянула мне двухлитровый пакет сока. Я, запутавшись в сумках, взяв розу под мышку, нашла кошелек и расплатилась.

Дядька провожал меня восхищенным взглядом, он не замечал тянущие меня к земле сумки, суммарный вес которых увеличился на два килограмма, он не замечал на моем лице решительности, свойственной штангистам перед поднятием рекордного веса…он видел только даму с розой.

Я знаю, как должен выглядеть самый главный памятник женщине! В бронзе должна быть отлита женская фигура с огромной сумкой в одной руке и с розой – в другой!

[GREEN]

№ 14

КОД ГАРРИНЧИ

Авдеич, он же Гарринча, получил в юности прозвище великого бразильского футболиста вполне заслуженно. Ну, во-первых, он так же от рождения имел одну ногу короче другой, а во-вторых, ему не было равных на футбольном поле посёлка. Надо ли говорить, что в шестидесятые вся страна была помешана на футболе, а уж детвора рабочих посёлков подавно? Тренер местного «Авангарда» буквально охотился за одарённым подростком. Но Гарринча местного пошиба был насколько талантлив, настолько и ленив. Ходить регулярно на тренировки было для него непосильной задачей, и он дальше родного шахтёрского посёлка бывал крайне редко. Футбольное детство осталось в далёком прошлом, мало кто уже помнил, за что Авдеич получил почётное прозвище, да и не многие уже помнят о самом великом бразильце, но Гарринча закрепилось за ним прочно и навсегда.

Семейная жизнь у него не сложилась, проживал он одиноко в родительском доме, некогда очень добротном, но после смерти родителей и по причине несусветной лени хозяина, пришедшим в занехаенное, как у нас говорят, состояние. Жил Авдеич на очень скромную пенсию, которой ввиду таких же скромных потребностей ему вполне хватало. К тому же держал он небольшое хозяйство: десяток куриц, петуха, кота, козу и козла.

Вот о козле стоит поговорить особо. Все животные имели свободный доступ в дом Авдеича, но козёл по кличке Стёпа, имел собственную кровать, и спал только в доме. Да и хозяином, пожалуй, в доме был больше козёл, чем этот хромой старик. Когда козёл заходил в дом все животные, включая козу и кота, выбегали во двор. А при Авдеиче, в отсутствии козла, куры могли позволить себе снестись прямо на подушку хозяина, что немало того не огорчало. Он радостно брал яйцо и ковылял на кухню, где тут же разбивал его на сковородку. Стёпе нравилось, когда Авдеич сидел на крыльце и курил. Он стоял рядом, с наслаждением вдыхал табачный дым и с нетерпением ждал, когда старик бросит окурок. Тогда он тушил его копытом, а потом жадно съедал. Была ещё у них страсть на двоих – любопытство. Стоило услышать, как кто-то идёт по улице, тут уж кто раньше, подбегал к забору, в котором на уровне головы была выломана доска – следствие хулиганских действий местных подростков. Это был не просто дефект в некогда солидном деревянном заборе, это был наблюдательный пункт и пункт связи с внешним миром. За него всегда шла непримиримая борьба с переменным успехом между человеком и животным.

Когда побеждал человек, он всегда здоровался с прохожим и затрагивал тех на мимолётный разговор. Выглядело это приблизительно так.

– Здорово, Васёк!
– О! Привет, Гарринча! Как поживаешь?
– Живём, со Стёпкой хлеб жуём. А ты с Работы?
– Откуда ж ещё?
– А может с танцев? Ха, ха, ха!- ему казалось, что он удачно сострил.
– Да уж, натанцевался сегодня в забое.


Для Авдеича эти краткие разговоры были единственным развлечением в его однообразной скучной жизни.

Теперь хочу рассказать о другом персонаже рассказа, жизнь которого кардинально изменил этот одинокий старик.

Что греха таить, шахтёры – народ пьющий, впрочем, как и весь советский народ. О пьянстве шахтёров ходят легенды, но поверьте, это только легенды, не более того. Хотя эти легенды шахтёрам очень нравятся и даже льстят их самолюбию. Исходя из этого, Петруха Брехунов был во всех смыслах личностью легендарной в нашем посёлке. Если бы не его трудолюбие, то с работы его уже давно выгнали бы с треском и неоднократно за систематические пьянки. Каждый раз, когда решалась его судьба на профкоме, за него горой становилась бригада, напоминая активу шахты о трудовых заслугах Петра Константиновича. Редко какой день на шахте обходился без пресловутого «бутылька». Кто-то уходил, в отпуск, кто-то - на пенсию, родилась дочь – выставляй бутыль, за сына полагается два. А было ещё много праздников: дни ВМФ, ВДВ, пограничника, и святой для шахтёра день взятия Бастилии. Так вот ни один «бутылёк» Петруха не пропускал. Возвращаясь домой, он обожал горланить песни, поскольку в этот момент ему казалось, что Козловский и Соловьяненко ему в подмётки не годятся. Его не смущало даже то, что ни одной песни от начала до конца он не знал, мог начать с «Розпрягайтэ хлопци конэй», плавно перейти на «Ой, цветёт калина» и закончить «Спят курганы тёмные». По мере приближения к дому, его так «развозило», что последний отрезок дистанции он чаще всего преодолевал, перебирая четырьмя конечностями. Но даже тогда он продолжал напевать уже слабеющим голосом.

Завидя его в таком виде, привыкшие ко всему соседи, кричали его жене:

– Валька, встречай своего. Вот оно, горе Донбасса твоё идёт.
–Уже не идёт – ползёт! – обязательно кто-нибудь язвил.

Жена встречала кормильца не очень ласково, но и не агрессивно, помогая ему войти в дом и завалиться в кровать. Валентина иногда сетовала на мужа:

– Не пил бы – золотым человеком был бы.
– Валюха, - обещал он, – брошу, скоро брошу… Ну, гадом буду, Валюха, брошу. А и подумать, как тут не пить, когда все пьют её проклятую.

Он мог долго обещать, клясться, потом от жалости к жене, детям и себе расплакаться, и, утешаемый женой, мирно уснуть. А утром, как обычно, уходил на работу, и опять приходил в стельку пьяным.

И вот кульминация рассказа. Гарринча по своему обыкновению сидел в трусах на крыльце, курил перед сном последнюю сигарету, козёл Стёпка наслаждался дымом и терпеливо ждал свой окурок, как вдруг вдалеке послышалось «Вышел в степь донецкую парень молодой»! Это по своему обыкновению надрывался Петруха. Авдеич и Стёпа кинулись к наблюдательному пункту. Кому ж не хочется пообщаться перед сном, тем более, что день в этом отношении выдался совершенно не щедрым. Завязалась извечная борьба за «место под солнцем» человека и козла. На этот раз победил козёл, гордо выставив рогатую голову в проём.

– Стёпка пусти по-хорошему,- взмолился старик, пытаясь оттеснить наглое животное всем своим тщедушным телом. Но тот был явно сильнее, и уступать не собирался. – Ну, ладно, попросишь у меня сигаретку, – перешёл на угрозы Авдеич, – и спать будешь на улице, козлище.

Ничего не оставалось, как наблюдать за происходящим на улице через щель в заборе. К этому моменту Петруха был уже совсем рядом, который находился в стадии между двумя и четырьмя конечностями, то падая на обе руки, то подымаясь, но автопилот не подводил и он продолжал двигаться в нужном направлении к родному дому.

– Здорово, Петруха! – Весело крикнул сквозь щель Гарринча.

Петруха на полуслове оборвал песню и, не поднимая тяжёлой головы, произнёс:

– Ну, я – Петруха, а ты кто?
– Хрен в пальто, – сострил Авдеич. – Опять нажрался, бродяга?
– Ну, так у Витька сын родился. Мы пару бутылей откушали. Потом у Серёги Козлова добавили. Чё там с тех двух бутылей взять.
– Всё тебе мало? – перешёл на строгий тон старик. – Каждый день напиваешься до чёртиков. Куда тебе оно только лезет?

Петруха после очередной попытки стать твёрдо на ноги, присел, прислонившись к забору.

– Ты прямо как наш парторг. Тому тоже – хлебом не корми, водкой не пои, дай только Петра Константина…новича повоспитовать.
– Гореть тебе в аду, алкоголик несчастный.

При этих словах взгляд Петрухи упал на козлиные копыта, которые просматривались при тусклом освещении фонаря в промежуток между землёй и нижней частью забора. Мороз продрал всё его тело. Он несмело поднял голову вверх и, увидав козлиную морду, приобретавшую зловещие очертания на фоне полной луны. Состояние шока и дикий страх охватили всё существо горького пьяницы.

– Бросай пить, говорю тебе, пока не поздно!

Последние слова Авдеича вывели из оцепенения бедного Петруху и с дикими криками «чёрт, чёрт!» он, подброшенный невидимой пружиной, вскочил на ноги и помчался, не переставая орать по слабоосвещенным улицам к родимой хате. Чем ближе родной дом, тем меньше хмеля оставалось в перепуганной голове. А когда перелетел порог, то был уже трезв, как стекло.

Первое, что он прокричал жене, было: « Где икона, Валюха?», чем поверг её в неописуемое изумление. Она, видя его состояние, поняла, что расспросы бесполезны, молча, достала из шкафа, завёрнутую в рушник икону, которой их когда-то благословляли её родители, развернув, подала. Петруха, с иконой в руках рухнул на колени стал осыпать лик Божьей Матери поцелуями, креститься и шептать :

– Господи, помилуй, спаси и сохрани от нечистого. Укрепи дух мой, дай мне силы бросить проклятую водку. Не отдавай меня этому козлорогому…

Жена долго стояла и смотрела с удивлением и скорбью на мужа и только выдохнула:

– Всё, видать допился до чёртиков!

После он ей рассказал, как повстречался с самим Сатаной и как еле унёс от него ноги. Вот так дед Гарринча, сам того не подозревая, закодировал самого отъявленного пьяницу нашего посёлка, который теперь исправно ходит в церковь и уже несколько лет никто не видел его в пьяном виде.

Теперь не только жена, но и соседи говорят, провожая Петруху взглядом:

– Золото – не человек.

[GREEN]

№ 15 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!


О ДОБРОМ СЕРЖАНТЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

Нет, верить надо. Без веры, Толян, жить нельзя.

Я вот тебе случай с Колькой расскажу. Да как он живет? Как можно жить, если с тобой в квартире обитают четыре ведьмы и леший? Что значит, откуда взялись? На одной женился, троих родил. Одну хотел замуж выдать, но жених хитрован оказался: на квартире жить не захотел, вернулся с женой в Колькину трехкомнатную, Кольке на шею. А если бы ты видел, сколько этот лешак за раз съедает – Кольке закусь на неделю была бы.

Что значит, зачем на ведьме женился? Знаешь, Толян, если тебе с Любашей повезло, то не надо на других бочку катить. Ты что думаешь, за килограммами макияжа легко ведьму разглядеть? Ты вспомни Хому Брута: ходит старушка, ходит панночка, а что это – ведьма, он понял, когда уже поздно стало. Они же очень умело маскируются. Особенно до свадьбы.

Ну, ты же помнишь, Колька, - он физкультурный окончил, детские футбольные команды тренировал, первенство области с ними брал. Но, сам понимаешь, ведьмам его кубки и грамоты до… Да, у ведьм это место тоже есть. А получал Колька в своей спортшколе десять долларов в месяц. Ты знаешь, Толян, даже нечистая сила на такие деньги выжить не может.

И пошел Николай в котельную уголек бросать. И стал получать в десять раз больше. Ты вдумайся, Толян, что у нас сейчас за страна: тебя уважают в десять раз больше, если ты превращаешь уголь в тепло, чем, если ты превращаешь охломонов в людей. А если ты исхитрился и способствуешь преобразованию нефти или газа в какой-нибудь овощ, например, в «капусту», то тебе вообще отваливают жуткие деньжищи.

Точно, отвлекся. Возвращаемся к Николаю. Как ты знаешь, Толян, сейчас в стране самые дешевые две вещи: водка и человеческая жизнь. И водка по плошести стоит на первом месте потому только, что, хотя жизнь и мерзопакостная, но водяра еще хуже, по-моему, андроповский «коленвал» и то приятнее был.

Так вот, хоть огненная вода и стоит всего ничего, посмотрел бы ты, как Колькины ведьмы набрасываются на него, когда он, намахавшись за сутки лопатой в кочегарке, придет домой, приняв какую-нибудь сотку.

Вой стоит, ну, как на Лысой горе. И объел он их, и разорил, и жизнь специально хочет себе сократить, лишь бы бросить их одних с голоду помирать.

И вот в тот раз, о котором я тебе рассказываю, тоже так было. Как завыли его бабы, закрутили шабаш, леший тоже тут подсуетился со своими кулачищами «бедных женщин от старого козла оборонять»: вот уже какими способами мужики сегодня себе обед зарабатывают!

И Колька не выдержал, выскочил из квартиры, хлопнув дверью. Ну, как жить, если из собственной квартиры выкидывают? Хоть иди опять в кочегарку, в углу в тепле кемарь.

Шел Колька, курил в сердцах, и все вспоминал жизнь свою, как начинался его хоровод со старой, тогда, впрочем, еще молодой, ведьмой.

А ведь была же у него в институте Аллочка Кузнецова, которую он звал «Кузнечиком», и всё у них было, и было хорошо.

И вдруг Николаю так приспичило увидеть своего «Кузнечика», аж закартило. Потому что, если и Аллочка тоже, в конце концов, ведьмой оказалась, то тогда всё: получается, что он всю жизнь не по той тропинке шел, да и вообще в другую сторону.

И он прыгает в автобус и катит из своей новостройки через четыре холма в центр. Ну, наш же город, как Рим, на семи холмах стоит. Колька разок «Кузнечика» домой провожал, смутно помнил, где она живет. Ты знаешь этот район: до первой мировой это были доходные дома, а сейчас они доходяги. Облупленные, обшарпанные, покосившиеся, трещинами побитые и до ужаса похожие один на другого.

Колька сунулся в один такой: никто про его «Кузнечика» не слыхал. Он отошел в сторону полквартала: вот вроде дом похожий. И там облом. В общем, так он рыскал безрезультатно по округе, в конце с одним мужиком разговорился, но тот тоже ничего не мог вспомнить ни о какой гражданке Кузнецовой.

А Колька вдруг как опомнился. На дворе уже ночь, ветерочек разгулялся, у Кольки зуб на зуб перестал попадать, а тут еще он сунул руку в карман, а там ни копейки. Нет, как раз копейки были, но, оказалось, даже на автобус не хватит. А идти пешком через четыре холма… Только к утру притопаешь, если не околеешь.

О чем думал, о чем думал! Может, думал, что Аллочка даст на обратный проезд. А, может, мечтал вообще назад не возвращаться, если «Кузнечик» его не ведьмой, а женщиной окажется. Славной и одинокой, его ждущей.

Ну, ты знаешь, как нас иногда мечты разбирают. Это всё влияние советского кинематографа. Там ведь как: героя уже на расстрел ведут, а тут в последний момент из-за бугра красные на конях, и ты спасен. Ну, всё равно как лесорубы, что всегда очень вовремя появляются и волку брюхо вспарывают. А оттуда бабушка и Красная Шапочка живёхонькие, без всяких следов желудочного сока. Это Иосиф Виссарионович нам так веру прививал. Потому что без веры, Толян, жить нельзя.

И стал Колька к мужику на ночлег проситься. Представь, Толян, такое при Советской власти. Мужик не только бы пустил, но еще и просидел бы с Колькой на кухне всю ночь за бутылочкой. А теперь, при демократах, накось выкуси!

Мужик говорит: не пущу, сдается, мол, что ты, Николай то есть, сексуальный маньяк. Зачем «Кузнечика» ищешь? Ноги ей повыдергивать?

Это потому, Толян, что люди уже не верят. А без веры, Толян, жить нельзя.

Понял Николай, что жизнь его продолжает обкладывать, плюнул и полез на первый свой холм по направлению к дому. И когда уже половину холма одолел, увидел светящуюся вывеску: «Ленинский медвытрезвитель». Ну, ладно: «Медвытрезвитель Ленинского района».

И понял он, что это его последний шанс. Он и вошел. Там тепло, и полный комплект обслуги: фельшерюга с мордой со столовский поднос, два амбала-санитара в белых халатах и полицейский.

Колька стал свою историю рассказывать и канючить: мол, пустите переночевать, он где-нибудь в уголке на их знаменитых зеленых дерматиновых топчанчиках, всё равно, мол, клиентов мало, он не стеснит.

Фельшерюга кричит: «Ты что, мужик, пьяный?» Ха, если бы пьяный, Колька бы тогда на законных основаниях, хрен с ним с деньгами, а тут хмель уже давным-давно улетучился.

Амбалы стали его на улицу выпихивать, а Колька упирается, ноет всё, на жалость бьет и мужскую солидарность против ведьм.

И тут молоденький полицейский не выдержал. Сунул он руку в карман, вытащил полную горсть мелочи и высыпал Кольке в ладонь со словами: «Уй… ё… Уматывай, дядя, достал уже, дай спокойно ночь отработать». И тихонько так Николая под зад за дверь.

А ведь мог бы и не тихонько, и не под зад, а по Колькиной плеши, и был бы прав: шляются тут всякие энтомологи бездомные, от которых никакой прибыли, кузнечиков, они, видите ли, ищут! И правильно правительство ученым ни хрена не платит: они муху цеце изучают, а народ тараканов вывести не может.

Через пять минут Колька уже был на Садовой, еще через пять сидел в теплом салоне «маршрутки» и размышлял о происшедшем.

Вот сколько у нас в стране полицейских? Миллиона полтора? А по значимости у нас полицейский на пятом месте. Ну, после Рабиновича, Штирлица, Василия Ивановича и чукчи.

Валят на них, конечно, всё: и рвачи они, и тупые. Но вот нашелся ведь среди них один нормальный, что Кольку спас, пусть не от лютой смерти, но всё же спас.

Так что, Толян, надо верить. Без веры, Толян, жить нельзя. Так что давай, выпьем, чтоб нам веру не потерять, что в нашей огромной стране есть еще и второй…

[GREEN]

№ 16

Потехе час

В конце марта 1973 года в отдельный инженерный батальон, где проходил военную службу и ваш покорный слуга, прибыли призванные из запаса два офицера. Меж собой мы их звали «пиджаками». Служили они обычно два года и увольнялись снова в запас. Лейтенанта Иванникова – медика назначили батальонным врачом, а Абдулаева на должность замкомроты по технической части. Врач в части знаковая фигура и мы с ним обходились деликатно, да и виделись редко. Жил он прямо в санчасти в отдельной комнате, мы в щитовом бараке-общежитии. А вот сыну туркменского народа Абдулаеву Бяшиму, по нашему Боре, досталось. Боря являл собой здоровенного детину в два метра ростом при собственном весе 120 килограмм и имел выражение лица наивного ребенка и очень доброе сердце. По причине своего гигантизма, он и не получил военную форму на базе и прибыл в часть в гражданской одежде. Но все же, как говорится, с миру по нитке. Мы Борю кое-как принарядили. Петька Площенко схожей статью с «малышом» отдал ему полевую форму и бушлат, сапоги 47 размера и шапку-ушанку 62 размера выдали со склада по-солдатски.

А уже через неделю нач. вещ. привез из центра полный комплект новенькой формы для Бориса. Происходило это все первого апреля, но поскольку день выдался трудным и было не до шуток, о них просто забыли. Вечером после службы Борис решил обмыть свою новую форму и выклянчил у врача литр спирта. Состряпали нехитрую закуску, сидим, пируем. В разгар кутежа, когда всем было уже очень хорошо и градусно, лейтенант Площенко вдруг громко изрек:
- Боря, а тебе вещевку недодали.
Боря вопросительно сначала посмотрел на Петра, а затем на всех нас.
-Как недодали? Я получил, вроде бы, все!
-Да нет же, - продолжал Петька, - тебе не выдали теплый ремень и бурки.

Еле сдерживая эмоции, мы подтвердили данный факт. Раздосадованный лейтенант Абдулаев выпил залпом сто грамм разведенного спирта и отправился спать.

Следующим утром, до построения и развода личного состава, Борис кинулся искать нач. веща, да так и не нашел. Тогда он обратился к комбату с рапортом о восстановлении справедливости. Подполковник Смирнов, поведавший всякого за долгие годы службы, внимательно и, почему-то долго, изучал рапорт. Он, видимо от внутреннего напряжения, покраснел лицом, запыхтел, словно с ним случился приступ удушья. Но все же, обладая хорошим иммунитетом на юмор, он совладал с собой, что бы не лопнуть от смеха.

- Видишь-ли, лейтенант, какая штука. В армии, как и везде, есть свои правила и традиции, которые нельзя нарушать. Понимаешь?
- Понимаю.
- Так вот знай на будущее, что теплые ремни, бурки и мохеровые шарфы выдаются только первого апреля, а сегодня уже второе число. Приходи через год, может и повезет тебе.

Борис вдруг осознал, в какое дурацкое положение он попал. Надули сволочи! А я хотел нач. вещу бока намять.

Жизнь тем временем продолжалось и, вскоре, получив новое назначение, я сменил место службы. Но, как позже оказалось, наивные чудаки и там водились.

Солдат к дембелю готовится загодя. Он искусно оформляет фотоальбом, запасается всяческими значками воинской доблести, мастерит красивые шевроны и аксельбанты для мундира. Но не мене важным атрибутом дембеля был портфель, поскольку воинская часть дислоцировалась в двадцати километрах от города, то в увольнение бойцов просто не пускали, как говорится, от греха подальше.

Однажды вечером, 31 марта, когда офицеры уже садились в служебный автобус, дабы следовать домой, ко мне подошли солдаты и попросили купить те самые портфели. Деньги отдали сразу.

Тем же вечером я в гарнизонном универмаге купил 18 портфелей.

На следующее утро везу товар народу. По пути следования в автобус сел пропагандист капитан Недородько, который сразу же обратил внимание на мою поклажу.

- А зачем тебе столько портфелей? - обратился он ко мне.
- Да вот вчера директива пришла из округа с требованием закупить и обеспечить всех офицеров портфелями, да бы они авоськами и разными сумками не портили свой внешний вид.
Все пассажиры наигранно поддержали меня.
- Тебя же вчера не было в части, поэтому и не знаешь.
Все мне в унисон:
- Да, да!
Пропагандист, удовлетворенно улыбаясь, заключил:
- Очень хорошо, давно бы так. А то несет бутылку в авоське и все думают, что ты алкаш. А почему они разные по цвету? - не унимался капитан в своем любопытстве.
Кто-то выдал, что, мол, черный - старшим офицерам, а коричневые - всем остальным.

Минут через десять после прибытия в штаб врывается в мой кабинет Недородько и умоляюще стал клянчить портфель.

- Давай скорей я распишусь в ведомости и выдай мне вон тот с желтым замком!

Вынув из папки какую-то выплатную ведомость, я уведомил капитана об отсутствии его фамилии в списке. Огорченный офицер рванул к замполиту, а тот перевел стрелки на командира части. К тому времени уже весь штаб был заражен первоапрельским смеховирусом. И все, тайно наблюдая за происходящим, ждали развязки.

Командир части, полковник Бутурлин, обладая неимоверно тонким чувством юмора, адекватно среагировал на первоапрельские смехопотрясения. Он терпеливо выслушал пропагандиста и, обещая разобраться и наказать виновных, вполне серьезно добавил:

- Ты сейчас езжай на базу, зайдешь к полковнику Башкирову, он распорядится, и ты получишь свой портфель. Я позвоню, иди.

Недородько не стал искать транспорт, напрямик через пустырь устремился на базу. Три километра он легко и быстро пробежал, и что бы сократить время и расстояние, не пошел на КПП, а юркнул в заборную щель. На охраняемом объекте сработала тревожная сигнализация, это капитан застрял в колючей путанке. Его под конвоем доставили в штаб. Полковник Башкиров уже был готов продолжать розыгрыш. Он сразу же на армейском русском языке отчитал «нарушителя», затем спросил:
- Ты зачем на базу пришел?
Подавленный гневом начальника, Недородько промямлил заикаясь:
- Так я… это…, ну…за по….портфелем пришел.
Вдруг где-то совсем близко раздался рокот летящего вертолета. На столе начальника базы зазвенел телефон. Чей-то почти знакомый голос сообщал:
- К вам летит окружная комиссия с инспекцией!
Полковник, забыв о капитане, ломанулся в дверь и рявкнул в три горла:
- Комиссия едет, всем быть начеку! - и понесся к вертолетной площадке.
А тем временем высоко летящий вертолет уверенно шел своим курсом. И через некоторое время исчез из поля зрения.
Башкиров возвращался в штаб, где еще его ждал капитан, и как-то странно вел себя. Он смеялся и при этом матерился, восклицая:
- Ну ладно, ты еще молодой и наивный, а я же старый и битый так легко лопухнулся, а ты говоришь, портфель, портфель. Разыграли нас, дурачок. Первое апреля сегодня. День дурака. Ущучил!?

[GREEN]

№ 17

ДОСТОВЕРНАЯ ДЕТАЛЬ

Рассказ напечатали через неделю.
С нежностью осматривала страницу. В виньетках шрифтов и в парах типографского запаха текст получил окончательную огранку. Рассказ был о коварном преступлении. Сюжет я закрутила лихо. Вся история была вымышленная, с придуманными персонажами.
Захлопнула журнал и сладко потянулась. Не сходить ли на бульвар? Осенний денек звал на улицу.
Телефонная трубка завизжала, как младенец в роддоме.
— Алло? — пропела я, радуясь жизни.
— Ну как ты могла? Как ты только могла так меня опозорить?
— Золотце, ты о чем? Поконкретнее, пожалуйста.
Звонила моя хорошая приятельница. Голос ее был словно надкушен.
— Как это о чем? О твоем рассказе.
— А что в нем не так? — пыталась я сохранить равновесие, как фигурист, увидевший на льду препятствие.
— Сумочка. Это же моя сумочка! Розовая, с косичкой.
Я вспомнила эту яркую деталь гардероба у сообщницы главного героя.
— Таких сумочек по городу сотни. Почему ты решила, что речь идет именно о твоей?
— Если бы только это?! А в сочетании с шарфом? Рассвет над Кипром. Уф!
— Шарф твой. Но героиня-то другая! Ты не находишь?
— Еще бы! Я же не такая стерва! Но кто знает? Люди замечают внешнее. Сотри ее немедленно!
— Как? Что ты такое говоришь? Не сходи с ума! Рассказ уже напечатали.
— Как хочешь, так и стирай. Это твои проблемы.
Приятельница швырнула трубку. Литавры еще звучали в душе, но уже как-то иначе.
Я чертила пальцем на листе бумаги завитушку. Осенний денек еще манил из дома.


На следующее утро в вестибюле редакции, куда я отправилась получать гонорар, я столкнулась с писателем Заворотниковым.
— Михал Саныч! Какими судьбами?! Вы давно вернулись?
И неуютно присела на краешек стула, предчувствуя худшее.
— Да вот уже с недельку. Хотел позвонить, да все бегаем, бегаем. Журнальчик увидел у Синеева. Дай, думаю, гляну, что пишем, что печатаем. И прочел! На одном дыхании прочел. Правдиво, очень правдиво пишем. Вот только зачем же так? Не виноват я в той истории, совсем не виноват. Не из корысти, не из жадности — по недоразумению! А вы! Так, не щадя… Жестоко ведь так со мной!
— Ради бога, Михал Саныч, о чем вы? Где вы себя там увидели?! Это совсем другая история. О другом человеке. Вообще вымышленном. Это же художественный прием. Для конфликта, для интереса. Вы же понимаете…
— А маленький, тучный, с проплешинами? И еще это — на кулаке татуировка.
— Ну и что? Татуировок — куда не плюнь! С проплешинами тоже поголовно.
— Нехорошо, дорогая Елена, нехорошо так с людьми поступать. Обидно. В общем, так: этот рассказ вы должны изъять.
— Откуда?
— Из жизни.
— Из жизни поздно, — выдохнула я обреченно. — Подписной тираж пять тысяч. И все уже ушло к читателям.
— Нехорошо, — резюмировал он и нырнул в приоткрытый кабинет.
Я вяло поплелась на улицу. Моя радость испарилась.
У арки дома мне встретилась соседка с верхнего этажа. По моему совету она как раз подписалась на этот толстый литжурнал. Я вспомнила это, когда увидела, что она, всегда такая приветливая и улыбчивая, сейчас холодно кивнула и прошла мимо. На поводке она тащила черную собачонку.
Собачку у преступника в злополучном рассказе я списала с этой таксы. Точь-в-точь. Хотя кто их, такс-то, различит? Все они — как под копирку. Правда, не всех зовут Филями.
Филя вдруг дернулся и остервенело облаял соседа с третьего этажа. Бородавка на носу мужчины потешно запрыгала.
«Бородавка на его носу потешно запрыгала, и Митяй сгреб украденное барахлишко со стола», — отчетливо отпечаталась в уме фраза из будущего рассказа.
И я виновато скосила глаза на еще ничего не подозревающего соседа.

[GREEN]

№ 18

ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО

Вы можете переспросить меня – а что именно будет хорошо? Всё, отвечу я, всё в стране будет хорошо. Даже погода, если никуда из дома не выходить. Если выходить, то конечно – ураган, цунами, ледяной дождь, смерч, смог, МЧС и другие ужасы, так что лучше дома сидеть, пока бытовой газ всё не разрушил. Поэтому сидеть лучше на лестничной площадке первого этажа с паспортом, страховым свидетельством и возле несущей стены. А так всё будет хорошо. Хотя иногда кажется, что ничего хорошего, кроме погоды, уже не будет. Но с другой стороны – а что плохого? Да, ситуация нестабильная, а обстановка накалённая. Да, некоторые страны нас не любят, а некоторые недолюбливают. Да, выборы прошли, а осадок остался. Но какие люди в этом осадке! Перечислять не буду, их фамилии в фельетонах нельзя упоминать, можно вечером не дома оказаться. Жаль только, что денег нет, но это уже личное. Зато дети есть. Милые, непоседливые, в кудряшках, бегают, шалят, орут, бьют стёкла, матерятся и поют рекламу. И всё в моём подъезде. Так что радует пока только погода. Не знаю, как на улице, а в подъезде, спасибо коммунальщикам, сухо, чисто и тепло. Могло быть, конечно, и почище, но у них, у коммунальщиков, свои понятия о чистоте. Кто был в Таджикузбекистане, тот поймёт. А вне подъезда что творится? Полицейские лютуют, продавцы обманывают, автомобилисты давят, общепит травит, доктора калечат… Нет, лучше здесь, в подъезде, всё переждать. Холодно станет, можно пальто надеть, если есть, и идти куда-нибудь. На второй этаж, например, подняться и полюбоваться на Москву. Видны, правда, только какие-то «Плазы» и «Меги» с «Рио», но, говорят, около Кремля скоро парк появится. Это ж как надо власть довести, что б она вместо строительства торгового центра деревья сажать начала! Это всё эти, недовольные с Болотной площади. Захочет теперь москвич-пенсионер, проживающий в пентхаусе на Китай-городе, купить жене сумочку «Louis Vuitton» - куда ему идти? В ГУМ не пройдёшь, там то на коньках катаются, то концерты какие-то, ЦУМ для приезжих, а вместо нового магазина деревьев понасажали. Лишь бы эти деревья там прижились, пока мэр не одумался. Хотя у нас в стране кто парк заложил, тот его и пилит потом…

А в остальном всё хорошо будет. Москва расширяется, скоро в Смоленск на метро ездить можно будет, за 28 рублей. А там и Брянск недалеко, и Воронеж. А если московские чиновники в новые территории не уместятся, то… «Осторожно, двери закрываются, следующая станция город Конотоп». Наш братский подарок братскому народу. Хотя чиновники на метро не ездят. Да и на месте мэра я б для них северные направления готовил, вплоть до Воркуты. Пусть привыкают. Президент же недавно спрашивал про посадки. Деревья посадили, теперь можно и чиновников. Но и на Рублёвку их переселить тоже идея неплохая. Во-первых, переселять никого не надо, они и так все на Рублёвке. Во-вторых, там, на отшибе, они никого раздражать не будут своими мигалками, крякалками и сытыми рожами. Да и вообще - слуги должны от народа отдельно жить. В идеале, конечно, народ – в России, а его слуги – в различных местах Республики Коми, но это уж совсем из светлого будущего.

А пока уже хорошо и ещё лучше будет. Может, милые матерящиеся дети со своими кудряшками из подъезда наконец в школу уйдут. Сколько там для них бесплатных кружков и секций министр образования пооткрывал! Он и ЕГЭ придумал, что б коррупцию из школ изгнать, и платные занятия, и факультативы какие-то, тоже платные. Нет денег, например, на английский язык - иди бесплатно учись крестиком вышивать, в жизни пригодится. А если ты гений по физике, но денег тоже нет – туда же иди. Зато никакой коррупции. Правда, непонятно, откуда столько золотых медалистов с гор в МГУ обнаружилось. А сами они объяснить не могут, у них с русским языком плохо. С деньгами, правда, хорошо.

И ещё насчёт коррупции – полностью её уничтожить можно только переименованием, это уже другой министр доказал, внутренних дел. Уже бывший, к счастью. Милицию переименовали – коррупция исчезла, он сам сказал. То есть с него взяток полицейские не берут. Осталось судебную систему переименовать, прокуратуру, здравоохранение, налоговую, пожарных, таможню, строительный сектор, военкоматы, санэпидемстанцию, ЖКХ, экологов, паспортные столы… Или всё-таки дешевле взять и целиком страну переименовать? Может, тогда вместе с коррупцией и всё остальное плохое исчезнет? Воровство, хамство, пьянство, чиновники и шаурма?

И сразу станет хорошо.

Потому что хуже уже некуда.

А если страну переименовать в Рио-де-Жанейро, то и погода наладится. Можно будет из подъезда выйти. Правда, неизвестно, что с таким названием с коррупцией будет, но с футболом всё будет хорошо…

[GREEN]

№ 19

Сакральный массаж
Пассакалья

Andante non troppo

- А-а-а-а-а!!! Изверг! Ирод! И «дыбу» еще разок… А-а-а-а! Инквизитор! Душегуб! И «железный крюк»… А-а-а-а…

Уникальному массажисту по имени Бек – гориллоподобному существу с обаянием террориста - я дал кличку «Великий инквизитор». Я искал его всю сознательную жизнь, с тех пор как музыкальное образование отравило мне детство и искалечило спину ежедневным аккордеонизмом. Нашел случайно, когда от меня в очередной раз отказалась «скорая». Плексит! Это как насморк, он тоже проходит через неделю. Эту неделю ты тоже не дышишь. От боли. Слава святой инквизиции!- Бек к тому моменту уже понял, что массировать дряблые прелести политбюро Узбекистана менее выгодно, чем мять московский целлюлит, и приехал в столицу. За два счастливых месяца знакомства с Великим инквизитором каждому приему массажа я придумал специальное название: «вилка еретика», «нюрнбергская дева», «колесование», «испанский сапожок», «кресло допроса». Первая встреча запомнилась гораздо ярче, чем моя первая влюбленность,- я пережил второе рождение. Бек говорил по-русски на уровне первой сигнальной системы, но как он общался с моим телом! Великий инквизитор с первого раза безошибочно нажал на все мои мышечные узлы и болевые точки, пальцем-сарделькой начертил «линии боли», ведущие от причин к симптомам и обратно. Дальше я испугался: Бек посмотрел на меня так, как смотрят на «воинов-интернационалистов», которые приезжают в южные республики «принуждать к миру» бывших соотечественников. Это позже он объяснил, что врагом его был не я, а мой плексит. Каждый прием Бек сопровождал воинственным выкриком «Ассссс»! Я отвечал ему сначала истошными криками, потом вялыми стонами. До сих пор не понимаю, каким образом я тогда выжил. Но выжил! На радостях я придумал ему слоган, перефразировав великую русскую уголовную «мантру»: «Бек боли не видать»!

- Спасибо вам, Бек! Вытащили с того света!

- Сиз - билан - куриш - канимдан - хурсанд - ман. – Я воспроизвожу его речь, как услышал. Неоднократно пытался ее понять, но тщетно. Общий смысл угадывался: «Обращайтесь».

И я обращался! Иногда, когда острой боли не было, мы с Беком «изгоняли дьявола» авансом, чтобы даже не думал приближаться. Такие сеансы я называл «индульгенция», а Великий инквизитор выбирал для них относительно щадящий режим массажа. «Массаж-индульгенция» давал возможность общаться, насколько позволял языковой барьер. Из этого общения и родился словарь терминов, соответствующий пыткам средневековья.

ххх


- Ассалому алейкум, еретик!- приветствовал меня Бек.
- Салом, Великий инквизитор!
- Индульгенция?
- Сегодня дыба…
Не успев начать массаж, Бек извинился, извлек из кармана мобильный телефон, выпискивавший заунывную мелодию его родины:
- Жена...

Дальше был филологический праздник! Государства, в которые технический прогресс пришел одновременно с советской властью, не были готовы к этому на лингвистическом уровне. Для обозначения любви, плова и социального неравенства слова уже были придуманы, а для электроприборов, механизмов и прочих достижений научно-технической революции пришлось одалживать у русских. Судя по тексту, Великий инквизитор и его супруга делали в квартире ремонт:
- А-утиз-кирк, лампочки. Ха-албата -икки, телефон. Джуда-баши, стеклопакеты - келишдик… В отличие от «офисного русского», полного американизмов, который звучит пошловато и ущербно, речь Бека, полная «русизмов», была смешной и трогательной. Он говорил о гнездышке, которое они с женой вили в чужой стране.

А еще в этот день Бек произнес первую связную фразу на русском: «Обращайся, приводи друзей».

Я знал, какого «друга» мне хочется отдать на растерзание Беку. Уже полгода я мучился с очень духовным персонажем, которого спонсоры приложили к деньгам на документальный фильм в качестве консультанта. Я окрестил его «человеком бессмысленных словосочетаний». Владлен Изяславович был членом «общественной палаты», чиновником «министерства культуры», координатором движения «духовное возрождение», а тема его диссертации формулировалась вообще вне комментариев: «сакральные предпосылки духовного возрождения». В изречении Бека «Сиз - билан - куриш - канимдан - хурсанд - ман» я находил гораздо больше смысла. Для комплекта не хватало должности «психоаналитика аквариумных рыбок». Владлена Изяславовича - это бесполое и безнравственное существо - хотелось подвергнуть всем известным пыткам, включая бековский массаж.


- Понимаете, коллега!
Эта фраза каждый раз вызывала у меня судороги и необходимость посетить Бека.


- Понимаете, коллега! Наш фильм…
Это сакрально-духовное членистоногое почему-то обзывало фильм «нашим».
- Наш фильм – это «Послание»! Нет! Это сакральная предпосылка к духовному возрождению родины!
Статья 105, часть вторая УК РФ. Убийство при отягчающих обстоятельствах. Интересно, сколько мне дадут?


Каждую фразу закадрового текста, каждый кадр видеоряда мне приходилось трактовать для него с точки зрения сакральных смыслов и прослеживать, как они отразятся на ментальном фоне нации. Владлен Изяславович занимался этим далеко не из соображений заботы о духовном возрождении. Хитрый сакральщик договорился со спонсорами о ежемесячной зарплате из бюджета фильма, так что каждый день его «работы» отражался не только на качестве картины, но и на моем кармане. Послать его «в сакрал» я не мог, так как он являлся родственником главного спонсора.

Владлен Изяславович исхитрился превратить словоблудие о духовности в продукт вполне материальный. С завидной регулярностью на телеэкране он и еще несколько не менее духовных граждан, впадая в оплаченный экстаз, рассуждали о судьбах русской интеллигенции. В результате они получали гранты, заседали в палатах, издавались и назначались консультантами на документальные фильмы за более чем приличное вознаграждение. Когда власти было необходимо отвлечь народ от своего очередного «косяка» и она (власть) вспоминала о духовности, сразу вставал вопрос: «И кто это у нас тут самый духовненький»? А вот они!


- Понимаете, коллега! Мы взываем к прекрасному, которое дремлет вековым сном! Наша священная миссия пробудить его! Я вижу для этого все предпосылки.
И тут же, без паузы:
- Я уже несколько дней сесть не могу, спина болит. Соли.


Интересно, как сближает людей общая боль. На мгновение Владлен Изяславович показался мне не таким омерзительным. Я ему искренне посочувствовал. Кто хоть однажды познал боль в спине, меня поймет. Однако это не помешало мне отправить его к Беку. Это была месть, не оставляющая угрызений совести: я выручал человека, что бы он при этом ни испытывал.
- Владлен Изяславович! Я как раз приехал к вам от уникального массажиста! Он меня реанимировал!


ххх


- Вы не представляете! Я чувствую себя возрожденным! Я принял муку, ваш Бек очень жесток, но я испытал катарсис! Теперь мне открылась жизнь без страданий плоти! Я договорился с Беком на два раза в неделю.
Вот сформулировал, гадина!
- Я многое понял! Наш зритель должен пережить то, что вынес я! Мы должны низвергнуть его в самую пучину страданий, довести до отчаяния… и возродить!
Владлен Изяславович «извергался» минут сорок. Я кивал и записывал этот бред на диктофон, добавляя его к коллекции предыдущих «потоков сознания». У меня назревала идея сделать по его словоблудию первые духовные комиксы


ххх

- Ассссссс!
Бек закончил очередную пытку. Мы не виделись довольно долго, так что в этот раз на мне был отработан весь репертуар святой инквизиции.
- Рахмат (спасибо), Великий инквизитор. Телефон Бека, своим звонком напоминавший невысморкавшийся кларнет, запищал очередную песнь узбекских степей. Я одевался и краем уха слушал разговор. Узбекские тексты Бека были разбавлены странно-знакомыми словами:
- Сиз – айтгандек - булсин, духовность?


А вот это уже был перебор! Я прощал Владлену Изяславовичу многое: «сакральные посиделки» в телевизоре, издевательство над моим фильмом, но надругательство над юной неокрепшей душой – увольте! В этот же день я составил подборку диктофонных записей с высокодуховным бредом, чтобы объяснить спонсору, почему работа над фильмом стоит и куда уходят его деньги. Встречу мне назначили на следующий день.

Главный спонсор – абсолютно нормальный бездуховный мужчина - сначала перепроверил смету, потом график работы над фильмом и только потом услышал речи своего родственника – консультанта. Из текстов Владлена Изяславовича спонсор вывел логическое заключение:
- Дальше вы работаете без консультанта.

ххх

Владлен Изяславович несколько дней названивал, предавал анафеме мой автоответчик и требовал деньги за неотработанный им месяц.

Фильм был сдан вовремя. Без консультанта работалось с удовольствием. Полгода спустя, на фестивальном показе мне снова скрутило спину, и я вспомнил, что все это время не был на массаже.


ххх

Над дверью кабинета Бека сияла бронзовая табличка «Сакральный массаж». Чуть ниже висел прейскурант: цены взлетели в несколько раз. Если бы не адская боль, ни за что бы не вошел.
Я обнаружил Бека, сидящим за столом, с книгой Владлена Изяславовича в руках.

- Бек, спасай!- простонал я и начал раздеваться, настолько быстро, насколько позволяла боль. Бек подошел ко мне, заглянул в глаза:
- Ваше тело страдает. Но это только видимость. Корень боли в муках духовных.
- Бек, какая духовность, это плексит!
- Только осознав природу страдания, мы вместе сможем ее одолеть!
- Бек! Мне нужен массаж, а не проповедь!
- Сакральный смысл массажа в единении души и плоти.


Матом, мольбами и тройной оплатой я добился массажа. Бек вяло водил своими руками-кувалдами по моему телу, бубня о чем-то сакральном. Мне так не хватало его «Сиз - билан - куриш - канимдан - хурсанд - ман». Фирменной «инквизиторской» боли я не почувствовал, как не почувствовал и облегчения.


Ищу массажиста. Сакральный массаж не предлагать.