Отправлено 31 октября 2011 - 21:32
№ 3
Семейное дело
Дягиль, полковник в отставке, проснулся и сел на кровати. Сон был скверным, тяжёлым. Какая-то женщина, какая-то катастрофа. Осколки лобовых стёкол двух (или больше?) машин. Девчонка за рулём в машине напротив, закрывшая руками голову. Кровь на асфальте, опознание. Кажется, этот сон ему снился уже не впервые. Полковник провёл рукой по лицу, силясь прогнать наваждение. Надо позавтракать, хлебнуть кофе и выйти на воздух.
Полковник чисто выбрился, оделся и хотел пройти в столовую, но замер в дверях, не доверяя собственным глазам. В его, полковника, любимом кресле у чайного столика нагло сидела девица, принятая помощницей по хозяйству. Девица листала его – его! – газеты, морщила носик, поглядывала на часы.
Полковник стряхнул с себя оцепенение, шагнул в столовую и гаркнул «Кофе!», предвкушая, как взметнётся из кресла бесстыдница, как бросит в жар её смазливую мордашку… ничего подобного не случилось. Нахалка – как её, Шура, что ли? – на него едва взглянула и процедила с ленцой: «Да, пожалуй». И всё!
От неожиданности он снова замер, не дойдя до столика, и втянул носом воздух. Это практически то же, что и хватать воздух ртом, но всё-таки губы не разжимаются и реноме остаётся при вас. Полковник держался и обшаривал комнату взглядом, ища подтверждений догадке: всё это морóк. Он ещё не проснулся. Или как объяснить?..
Но морóк не рассеивался. Девица подняла голову от газеты полковника и с ноткой нетерпения спросила: «Ну, что же вы?». Полковник сделал над собой усилие и ответил на вопрос целой очередью встречных вопросов:
– Александра, почему в ваше рабочее время вы сидите в моём кресле? Почему вы без спроса берёте мои газеты? Наконец, почему вы отдаёте мне распоряжения? – И вздёрнул бровь в знак величайшего недоумения.
В глубине коридора послышались шаги жены полковника, и полковник вздохнул с облегчением (естественно, про себя). Жена полковника вошла в столовую, кивнув супругу и почему-то сказав помощнице «Доброе утро, милая!». Изящно опустилась на софу рядом с Шурой и с интересом взглянула в разворот газеты, лежащей у той на коленях. Затем обе женщины посмотрели на полковника. Полковник понял, что ситуация выходит из-под контроля, и обратился к жене:
– Дорогая, твоя помощница нам не подходит!
Его жена посмотрела на помощницу, перевела взгляд на мужа и тихо, но отчётливо произнесла:
– Простите?
Полковник опешил, незаметно ущипнул себя за руку и ответил жене:
– Посмотри же сама! Она сидит в моём кресле, листает мои газеты и ждёт, чтобы я… подал кофе.
Голос его чуть было не дрогнул на словах «чтобы я…», но полковнику удалось удержать интонацию в рамках. Он вопросительно посмотрел на жену.
Ответила – и не ему, а жене, – невозможная Шура:
– Мама, я тебе говорила. Не надо брать старика на работу.
И без малейшего такта добавила:
– Псих в доме.
У Дягиля, что называется, отвисла челюсть. Он махнул рукой на выдержку, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и прислонился к буфету. Со стороны вполне могло сойти за то, что он это сделал в задумчивости. Да, именно в задумчивости, а вовсе не оттого, что у него вдруг подкосились ноги.
Его жена по какой-то непостижимой причине не осадила нахалку, а мягко сказала ей:
– Милая, человек ведь всё слышит. Не надо так.
«Человек»?! Не «мой муж», не «полковник», в крайнем случае, а «человек»?.. Дягиль снова втянул носом воздух и с горечью осведомился:
– Кто-нибудь скажет мне, что происходит?
Повисло молчание.
На лицах женщин появилась досада: едва заметная у жены, нескрываемая у совершенно зря нанятой, как уже понял Дягиль, Шуры.
Его жена встала, грациозно пересекла столовую и подошла к нему. От неё едва уловимо пахло утренними духами, нежным мылом, свежестью и всем тем, что он так безудержно полюбил за время своего незаслуженного, абсолютно нежданного, но оттого ещё более упоительного счастья. Жена положила руку ему на плечо (сердце полковника, как и при каждом её прикосновении, стукнуло и на секунду остановилось), ласково потрепала рукав и сказала:
– Я провожу вас в вашу комнату. Отдохните сегодня.
Он заглядывал ей в глаза, пытаясь увидеть смешинку, понять, что она пошутила над ним и сейчас, вот сию же минуту, всё вернётся к своему обычному порядку. Нет, ни намёка на смех. Она проводила его в комнату, которую не столь давно – полковник ясно это помнил – он сам выделил Шуре. Там, кроме узкой, почти что армейской кровати, простого комода и небольшого зеркала, висящего над ним, оказались, однако, его личные вещи. Он выдвинул ящик комода – в нём было аккуратно сложено бельё. В соседнем ящике были носки. Всё как всегда – но не в той комнате! Его комнатой была и должна оставаться хозяйская спальня, а не эта каморка между прихожей и кухней.
На полке стояли его любимые книги и фотографический портрет с какой-то женщиной. Портрет был в той рамке, которую он заказал для их с женой свадебной фотографии. Полковник взял фотографию в руки, пригляделся. Нет, с этой женщиной он не знаком. Полковник взглянул на обратную сторону – дата немалой давности, проставленная незнакомой рукой. Чернила выцвели. Что же такое?
Вертя портрет, он ненароком обратил внимание на собственные руки. Кольцо! Его не было. Полковник бросил отчаянный взгляд на комод (чисто), на полку (тоже ничего), посмотрел на пол. Кольца нигде не было. Наконец, он опустил глаза на руку жены. На её прекрасном безымянном пальце тоже не было кольца! Кольца с двумя бриллиантами, которое он подарил ей в день свадьбы, не было. Не поднимая глаз, он спросил:
– Где твоё… хм… ваше обручальное кольцо?
Она взглянула на него с жалостливой теплотой и после секундного колебания ответила:
– Не думаю… но если это имеет значение… я вдова. И не ношу кольца много лет.
Вдова! Притом, что они и женаты всего ничего.
Нет, это следовало прекратить, и немедленно. Полковник расправил опустившиеся было плечи, сурово откашлялся и обратился к жене со всей твёрдостью:
– В чём дело? Почему ты не носишь кольца? Почему говоришь мне, что ты чья-то вдова? Почему Александра зовёт тебя мамой?
Он собирался перевести дыхание и продолжить, но жена, покачав головой, нажала неприметную кнопочку на стене, в комнату вошли двое угрюмых парней в медицинских халатах, и не успел полковник возразить, как его обездвижили и укололи в руку. Он был не слабым человеком и, более того, обученным, но предпринять ничего не сумел. Теряя остатки реальности, он слышал, как жена говорила по телефону: «Нет-нет, мы не можем с ним так поступить. Одинокий, пожилой человек… не опасен… работает у нас давно… дело почти семейное». А потом стало темно, и больше он ничего не услышал.
Когда он проснулся, была тихая ночь. Он накинул халат и хотел выйти из комнаты, но дверь оказалась закрытой. Снаружи. Не веря себе до конца, полковник дёрнул ручку. Так и есть, он заперт.
Полковник поискал глазами телефон – на его месте сиротливо зияла розетка без провода и аппарата. Огляделся в поисках какого-нибудь предмета, который помог бы отжать язык замкá в сторону, но ничего подходящего не обрёл. Повернулся к окну – на окне появилась решётка.
Откуда в его доме решётка?! Попробовал раздвинуть прутья, напряг мышцы – не удалось: сварено было на совесть.
Усилие вызвало приступ головокружения, это заставило полковника сесть на постель. Препарат ещё действовал, веки смыкались. Он закрыл глаза на секунду и снова открыл их. За окном начиналось волшебное утро, он был в своей спальне, рядом мирно спала жена. Та-ак…
Дягиль тихо прокрался на лестницу, спустился на первый этаж, вышел во двор и оглядел окна фасада. Сюда же выходило и окно помощницы. Решётки не было! Полковник подошёл к злосчастному окну и провёл пальцами по карнизу. Ни малейшего следа сварки. Внезапно в окне появилось заспанное лицо. Помощница увидела полковника, и тотчас дом огласил женский визг.
Полковник отшатнулся от окна и устремился в спальню, желая спастись от душераздирающих звуков. Шура обогнала его на лестнице, ворвалась в спальню первой и к моменту его появления выкрикивала его жене ужасные слова. С особым нажимом звучали эпитеты «маньяк» и «извращенец», очень полковнику не понравившиеся.
Его жена сидела на постели с выражением лёгкой брезгливости на прекрасном лице. Он хотел объяснить ей, что получилось недоразумение, но она остановила его взглядом. Потом устало сказала помощнице:
– Успокойся, Шура. Иди к себе, – и злокозненная паникёрша ушла. Жена полковника закрыла руками лицо. Его любимая, спокойная и лучезарная жена… полковник не знал, что ему следует делать, и неуверенно присел на край постели. Жена подняла голову, посмотрела ему в глаза и тихо, но твёрдо сказала:
– Прошу вас, не прикасайтесь ко мне.
Это добило полковника. Подавляя рычание, он схватился за голову и выбежал из супружеской спальни. Оделся, спустился в гараж, завёл машину и погнал в город, в приёмное отделение своего старого товарища, психиатра. «Психиатрическая клиника у нас одна, пациентов мало, вот и посмеёмся с ним», – думал полковник, бодрясь.
Шина лопнула, как только он отъехал от посёлка. Запаски в багажнике не оказалось. Было раннее утро, дорога сияла, умытая лёгким дождём, и ни одной машины, кроме машины полковника, на ней не просматривалось.
Размышляя о небеспристрастности небес, полковник шёл назад, когда рядом тормознул УАЗ неотложной психиатрической помощи, оттуда выскочили мрачные парни в халатах и увлекли полковника в недра УАЗа. Сопротивление, как и давеча, не удалось. Ощущая плечом очередной укол, полковник прошептал: «Невероятно!», а потом его снова заволокла темнота.
Просыпаясь, он ощутил сладкий запах лекарств. Так и есть: у изголовья, на столике, высились некие препараты. Он лежал на Шуриной кровати в комнатке на первом этаже. Рядом с ним находилась сиделка – мощная женщина с неподвижным лицом и вязаньем в неженских руках. На окне вновь сияла решётка. «Невероятно!» – процитировал себя полковник.
Сиделка увидела, что он проснулся, поднесла к его губам микстуру в маленьком мерном стаканчике и приказала:
– Пьём.
Он хотел взять стаканчик, понюхать микстуру и, вероятно, отказаться от неё, но сиделка, легко нажав стальными пальцами на пару чувствительных мест его челюсти, влила микстуру в рот полковнику и мирно сказала:
– Не балуемся.
Полковник почувствовал безнадёжность, но спросил:
– Зачем всё это?
Сиделка смотрела на него, не мигая и, кажется, не слишком-то осмысливая вопрос. Полковник сделал ещё одну попытку:
– Я нормален.
Тут сиделка кивнула – то ли ему, то ли самóй себе, – и открыла коробочку с ваткой, флаконом и маленьким шприцем. Дягиль понял, что надо давать задний ход, и, вложив в голос максимум искренности, попросил:
– Не надо. Я не буду баловаться.
Сиделка посмотрела на него долгим оценивающим взглядом, снова кивнула и стала неторопливо нанизывать петли на спицы. Полковнику сделалось страшно. «Не смотри на коробочку», – думал он, – «дождись ночи. Когда-нибудь она уснёт».
И верно, ближе к следующему утру сиделку сморила дремота. Полковник бесшумно извлёк шприц из коробочки, вонзил иглу в бедро сиделки и надавил на поршень. Она поняла, что он сделал, но вызвать угрюмых парней не успела. Обмякла. Вязанье упало на тонкий ковёр.
Полковник не без труда уложил грузную женщину на кровать, затем выудил у неё из кармана ключи и неслышно отомкнул дверь. Запер снаружи. Взял деньги и обувь, на цыпочках вышел из дома. Машину заводить не стал, пошёл пешком. Выйдя к шоссе, поймал попутку до города.
Опасаясь свидетельств водителя, высадился за пару кварталов от клиники, незаметно проник внутрь через служебный вход, нашёл в регистратуре картотеку, букву «Д».
Полковник извлёк свою карту, открыл её и прочитал: «Больной Дягиль, имя, отчество, возраст… полковник МВД в отставке… впервые обследован по поводу приступа маниакального…» – Дягиль поёжился – «…бреда тогда-то. Болезнь развилась после смерти жены в результате несчастного случая. Принят на работу помощником по хозяйству в семью такую-то, адрес такой-то. В периоды обострений покойную жену не помнит, по фотографии не узнаёт; считает нанимательницу своей супругой, её дочь – горничной… наблюдаются галлюцинации…».
Дальше шла динамика заболевания, длившегося, как прочитал потрясённый полковник, уже несколько лет; перечислялись сделанные за это время назначения; стоял допуск к необременительному, не связанному с нервными потрясениями труду по программе реабилитации.
Полковник вернул свою карту на место, закрыл ящичек картотеки, вышел из помещения регистратуры и, никем не замеченный, покинул клинику. Утром он позвонил своему другу с просьбой принять его. Доктор выслушал, сопоставил услышанное с тем, что и так уже знал, открыл карту полковника и, отметив число, сделал запись: «Состояние ухудшается. Настоятельно рекомендована госпитализация».
В тот же день нанимательница (полковник теперь знал, что она ему не жена) с Шурой помогли ему собрать необходимые вещи, заверили, что, как только ему станет лучше, он сможет вернуться, и отвезли его в клинику. Мать с дочерью сели вперёд, он – на заднем сиденье. До него доносилось нежное благоухание женщины, которая была ему так дорога. Если бы не болезнь… если бы не провалы в памяти…
За окном замелькали деревья аллеи, примыкающей к клинике. Полковник перевёл взгляд на Шуру, на её руки, лежащие на руле. Отчего-то она всегда носила вещи с длинными рукавами. А сегодня надела футболку, руки остались голыми, и полковник увидел на них белые шрамы. Он хотел спросить Шуру: «Откуда у вас эти шрамы, почему их так много?», но машина остановилась. Их уже ждали санитары.
Все вышли из машины, достали саквояж полковника. Уходя с санитарами, он успел обернуться, чтобы увидеть мать Шуры. Она смотрела ему вслед с невесёлой задумчивостью.
Шура была уже в кофте. В девичьей кофточке с длинными рукавами. Шура смотрела себе под ноги.
Доктор, товарищ полковника, стоял у себя в кабинете. Грустно смотрел в окно, во двор клиники.
В голове Дягиля вдруг мелькнула картинка: осколки лобовых стёкол и девушка, закрывшая руками голову… Санитар сказал: «Сюда, пожалуйста!», – полковник шагнул, и дверь клиники тихо закрылась за ним.