Помощь
можно узнать всё здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4118
Прикрепленные файлы
-
ФИО.- проза - Триумф короткого сюжета. Заявка.doc (29,5К)
Количество загрузок:: 46
-
4 Страниц
- 1
- 2
- 3
- →
- Последняя »
- Вы не можете создать новую тему
-
Тема закрыта
"Рояль в кустах" - актуальная современная проза о жизни, острый сюжет, неожиданная развязка - новелла, рассказ (от 15 до 40 тысяч знаков с пробелами) Конкурсный сезон 2012 года.
#1
GREEN 
- Главный администратор
-
- Группа: Главные администраторы
- Сообщений: 18 238
- Регистрация: 02 августа 07
Отправлено 15 сентября 2011 - 21:56
НОМИНАЦИЯ ЖДЁТ СВОИХ СОИСКАТЕЛЕЙ С 01.10. 2011... возможно по 01.03. 2012 - подробней
можно узнать всё здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4118
можно узнать всё здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4118
Цитата#2 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 14 октября 2011 - 01:41
№ 1 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
Царица севера
Когда-то в далеком прошлом при более теплом климате могучие широколиственные леса властвовали на Урале с юга до севера и с запада до востока. В настоящее время можно лишь наблюдать ничтожные остатки былого величия. Один из осколков такого леса с преобладанием липы, клена, ильма и дуба произрастал на левом берегу неширокой реки, бравшей свое начало в предгорьях среднего Урала. Но ее правобережье было занято пихтово-еловым лесом вперемешку с рябиной - песенным деревом и черемухой, зарослями жимолости, шиповника и вереса. На восток к истоку часто встречалась лиственница, а за ней севернее начинался величественный край кедровой сосны, соболя и куницы. Однако по течению реки наблюдалась иная картина: в речной долине в тенистых местах кучно росла черная смородина, а на хорошо освещенных красная. Причем обе теснили ольшаник да ивняк. Еще далее по реке мелколиственный лес переходил в березняк и осинник.
На правом – высоком и обрывистом берегу покоился большущий камень-останец, из недр коего с высоты нескольких метров, поднимая кучу брызг, падал на подберег двумя струями небольшой водопад, а на левом пологом берегу располагалась немаленькая деревня, основанная в кои-то времена русскими беглыми на останках древнего коми-пермяцкого капища.
В приснопамятные годы Советской власти жители ее кормились многочисленными промыслами. Одни сдавали государству живицу на пихтовый бальзам, а пихтовый лапник шел в переработку для получения масла, из которого где-то в Сибири изготавливали ценнейший продукт – синтетическую камфару; охотники в основном добывали для страны белку, соболя, куницу да кидуса , а для себя – боровую дичь, зайца, барсу¬ка и конечно хозяина здешних лесов – медведя; рыбаки приохотились ловить абакшу и хариуса, а пуще их любили тайменя – камского лосося, и выловленного в пуд или около того непременно везли в райцентр на базар, а то и прямо в Пермь на ЦКР – Центральный Колхозный Рынок. Старухи мешками поставляли в аптеки и продавали на ЦКР сушеные плоды боярышника, шиповника, жимолость и чернику, а ведрами – липовый и донниковый мед, маринованные белые грибочки и соленые рыжики. А самые отчаянные из тех кто половчей отправлялись на неделю-две на северо-восток за кедровым орехом, а те, кто оставался до¬ма, из липового луба, вымоченного в воде, получали мочало, из которого после выходили рогожи и кули, из ильма мастерили дуги и полозья для себя и на продажу, а из дуба – крепкую мебель, а для рыбацкого дела плели особые сети с крупной ячеей – оханы. Многие зимой трудились вахтовиками на угольных шахтах или работали в Перми, а кое-кто и весь год кряду.
До тех пор, пока люди в городе и райцентре охочи были до изделий местных жителей, в деревне жили если и не богато, то весьма зажиточно. Мотоциклом, коврами, хрусталем да цветным телевизором по крайности никого было не удивить, но с падением в России Советской власти кипучая деятельность местных жителей приостановилась, а затем и вовсе захирела.
Одни за призрачным счастьем в Пермь, а то и в столицу подались от нежелания «всю жизнь коровам хвосты крутить»; другие в райцентр перебрались, а остальные померли и покоились на местном погосте. Располагался оный за деревней на северной стороне глубокого и длинного оврага, чья южная теплая сторона летом радовала глаз цветущим морем дикой вишни, а сам овраг и забытое деревенское кладбище, заросшее боярышником – ярко-красными огоньками плодов.
С того времени, как деревня опустела, некоторые дома без надлежащего ухода, постепенно стали превращаться в непригодные для жилья постройки, особенно те, что могли удивить вековой и более историей службы людям. Их в первую очередь разбирали на дрова забредавшие в местечко охотники, решившие сделать последнюю остановку в теплом человеческом жилище перед многодневным шатанием по уральской тайге, или рыбаки, прервавшие свой нелегкий промысел, чтобы обсушить как следует одежду, починить снасти или закоптить рыбу; захаживали вдругорядь и беглые ЗК, без особого успеха пытавшиеся укрыться от зорко¬го ока правоохранительных органов. Нередки бывали и горожане-туристы, неприкаянные искатели приключений жаждущие укрытия от непогоды в долгожданном тепле и оглушительной тишины, и сверх ожидаемого получавшие в полной мере несказанное восхищение первозданной красотой этой поразительной частицы Пермского края и исключительной уникальностью этих волшебных мест. Недаром же в древности коми-пермяки поклонялись здесь своим богам.
Вот почему нет ничего удивительного, что однажды некая стройная блондинистая девушка с огромными чуть раскосыми глазами цвета морской волны, волею судьбы однажды оказавшаяся тут, осела здесь раз и навсегда, с первого взгляда очарованная и покоренная сказочной красотой здешних мест.
Неизвестно, откуда она пришла. Интересоваться этим было некому, а дома и деревья – единственные, кому она могла поведать свою тайну, молчат и не обмолвятся об этом никогда и будут строго и надежно хранить услышанное, пока не обратятся в прах. Но имя и фамилия девушки известны: ее звали Лилия Кудреватых...
...Лиля. Лилечка. Сколько любимого и родного в этих звуках! Те¬бя нет больше недели, а я уже не могу без тебя жить. Семь, восемь, девять... ДЕВЯТЬ дней тебя нет! Как же мне быть дальше?! Какой ужас...
...Лиля. Лилечка. Лилия. Он помнил твою обаятельную улыбку и заразительный смех, когда ты рассказывала о том, как в детском до¬ме тебе выбирали имя.
Старшая воспитательница вместе с заведующей детского дома практиковали свою собственную методу под названием «Флористика». Они спрашивали у кого-либо из сотрудников о любимом цветке и по названию оного давали младенцу имя и фамилию, если, разумеется, ребенок был подброшен ненаименнованный. Таким образом, стены этого дома малютки нередко по¬кидали Розы Красновы, Беловы и Желтовы, да Иваны Чаевы, нередки были и Ромы Ромашовы, а также: Снежана Подснежкина, Чина Лугина, Рута Ду¬шистых, Мальва Лесникова, Марго Маргаритова, Любка Двулистнова, Вася Синих и Вероника Лекарева. На этот раз воспитательница с заведующей поинтересовались у новенькой нянечки ее самым любимым на свете цветком, а та возьми да и ляпни: «Саранка!» Хорошо, что у этого цветка оказалось и другое название – Лилия Кудреватая.
Вот почему это прекрасное растение она любила больше всех после красной розы, и это была вторая причина, благодаря которой девушка решила обосноваться здесь, ибо в дубраве, окружавшей деревню, эта лилия как раз и росла.
В первый же день пребывания на новом месте жительства девушка стала обустраивать житьё-бытьё на свой салтык: она наз¬вала речку Лысьвой, то есть «хвойной» рекой из-за хвои, осыпавшейся в воду с правого берега, несмотря на то, что три реки с аналогичным названием в Пермском крае уже имелись; камень-останец, по ее мнению, сильно смахивавший на отдыхающего медведя решила назвать Ошкерэс , а двуструйный водопадик, бьющий из каменного чрева, окрестила «Девичьими слезами». Только вот с названием деревни вышла некоторая заминка. Старого наименования она не знала, а потому долго не могла решить, какое предпочесть: «Лем» из-за обилия черемухи или же «Кушмангорт» по кошмарному количеству дикой редьки вместе с крапивой и другими сорными травами, расползшейся по заброшенным участкам. Так и жила девица одна-одинешенька в деревне с двойным названием Лем-Кушмангорт, с утра до вечера занимаясь тяжким крестьянским трудом.
Три домика у самой реки стали при ней гостевыми. Промысловики пушнины и рыболовы-любители охотно забредали в деревню и, не скупясь, покупали у Лили необходимое им количество дров, грибы-ягоды да дикоросы; или меняли на соль, сахар, спички и керосин. Народ попадался все степенный да совестливый, и никому даже в голову не приходило словом или делом обидеть сироту.
Различные рыболовные снасти, в большом количестве найденные девушкой на захламленых чердаках и в темных чуланах, вдоволь обеспечили ее рыбой, а зелень вроде листьев одуванчика и дикорастущих: чеснока, черемши, редьки и щавеля, грибы да ягоды ежедневно разнообразили рыбное меню. Но более всего Лилю радовало большое количество ревеня, из которого она варила варенье, компоты, кисели, изготавливала соус, сладкую начинку для пирогов, добавляла в борщ вместо мяса и т.д. и т.п. Особенно ей удавалось из ревеня вино. Именно им девушка отпаивала его, нагрев и размешав с медом, когда он, ее нежданный гость, измученный, голодный и больной, проплутавший незнамо где несколько дней, случайно вышел к ее деревне...
Он не знал дня своего рождения. Его подкинули в районный детский дом в ноябре. Он был туго запеленат в белую шерстяную кофточку 42-го раз¬мера со следами красной губной помады и старенькое с полустертым инвентарным номером казенное одеяло. Его назвали в честь святого земли русской благоверного Александра Невского, а фамилию присвоили – Ноябрев.
Ох, и хлебнул он лиха в этом доме! Тот не поймет, кто сам там не жил... В армию по состоянию здоровья его не призвали, и отправился Саша Ноябрев, когда пришло его время, в Пермь, надеясь быстро по¬лучить причитающуюся ему по закону квартирку и зажить как все люди, но... Советская власть еще в прошлом веке приказала долго жить, а нынешняя вовсе не торопилась предоставить сироте жилье, гарантированное законом. Ему бы чиновнику барашка в бумажке дать, да отколе ж взять деньжат на взятку сироте казанской? Описывать его мытарства и хождения по инстанциям – дело неблагодарное, просто скажу: вручили ему дулю вместо квартиры и все шито-крыто. Как быть? Куда деваться? Где голову приклонить? Слава богу, мир не без добрых людей, присоветовали ему на вокзале в область ехать в Кизеловский или какой другой район и занять какой-либо пустующий дом в какой-нибудь заброшенной деревне... Вот и двинулся Саша Ноябрев пехтурой, куда глаза глядят, и вышел в пути из электропоезда наудачу: куда судьба приведет. Несколько дней его по лесам мотало. Питался, сердешный, одними грибками да ягодками, а под конец какой-то гадости облопался с голодухи, отчего кожа его пошла пятнами, голова разламывалась пополам, его мучила сильная тошнота, режущие боли в животе, сильное головокружение и вдобавок ко всему имеющемуся у него почти одновременно начался сильнейший кашель и, пардон, понос.
Вот и все, удрученно думал Саша Ноябрев, вот и смертушка его пришла… Ан нет, обошлось, вывела его судьба по ворге к Лиле...
Он очнулся рано утром и с удивлением обнаружил себя в теплой чистой постели в уютной светлой горнице. В углу из божнички за стеклянной лампадкой с изображением Богородицы с младенцем с частей деревянного складня на него хмуро взирали потемневшие и потрескавшиеся от времени резные лики Николы Можайского и Параскевы Пятницы. На стенах висели кашпо с какими-то вьющимися растениями; несколько старинных часов в деревянных корпусах; цветные панно с изображениями забавных кошечек и собачек; паспарту с репродукциями «Трех богатырей» и «Запорожцев пишущих письмо турецкому султану»; политическая карта мира времен развитого социализма и огромное красное полотнище с серпом и молотом в верхнем углу, на котором были развешены заржавленный чехословацкий артиллерийский тесак времен Гражданской войны и иностранной военной интервенции в России и офицерская драгунская сабля того же времени в сильно обшарпанных ножнах и с обломанной гардой. Среди обилия цветов в стоявших на подоконниках горшках, он узнал только лаврушку, герань и розы...
От созерцания комнаты его отвлек бойкий визг пилы во дворе, через несколько минут сменившийся гулким стуком топора. Каким милым казался Саше этот сравнительно небольшой срубленный из кондовых бревен дом, какими желанными явились для него с детства привычные доносившиеся извне звуки; до чего все-таки хороша жизнь! С этой мыслью он и заснул.
Разбудила его незнакомая милая девушка, вначале заставившая его выпить полную кружку какого-то горьчущего травяного настоя, а уж потом приступившая к расспросам. Ноябреву нечего было скрывать, и он коротко поведал своей симпатичной спасительнице о своем коротком житье-бытье, после чего принялся расспрашивать сам. И Лиля просто без рисовок рассказала о том, как забрела в эту брошенную чудную деревеньку и решила навсегда поселиться здесь, как неимоверно тяжело далось ей обустройство на новом месте, сколько труда она вложила, сколько сил немеряных потратила, чтобы обиходить заросшие сорной травой земли деревушки... Жуть! Страшно вспомнить, какой это был кошмар! А Саша, сосредоточенно внимая Лиле, не переставал искренне дивиться ее громадному трудолюбию и завидному упорству. В этот день Ноябрев твердо решил остаться у замечательной девушки сподручником.
За время немочи юноша залпом одолел дюжину новых книг и к вящему удовольствию открыл для себя хорошего Пермского поэта Михаила Смородинова:
- …Сердце – верилось! – из металла,
а выходит, что из стекла…
Может, жизнь сволочнее стала,
может просто любовь ушла.
Как-то читая пожелтевшую от времени газету от 1921 года, где сообщалось о поездке Всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина по городам Кизеловского угольного бассейна, Александр заметил краем глаза, что хозяйка опрыскивает какой-то жидкостью сушеные травы, прежде чем заварить ему целебный отвар. В ответ на недоумение больного последовало терпеливое объяснение Лили, что жидкость не что иное, как розовая вода – гулоб, используемая таким образом для больных со времен Авиценны как минимум.
Однажды Ноябрев поймал себя на мысли, что донельзя поражен полным отсутствием в этом помещении мух. Более того, он не видел ни липких лент свисающих с потолка, ни тарелок с мухоморами, посыпанных сахарным песком, ни даже элементарных мухобоек... Куда они делись, ведь на улице еще не холодно? Быть может здесь латентная радио¬активная зона?! Но нет, здесь просто не было мух. В ответ на его встревоженные расспросы, Лиля весело рассмеялась и просто указала на неказистое растение, имеющее совсем не поэтическое название – клещевина, стоявшее в горнице на каждом подоконнике и висевшее в кашпо над входной дверью. Оказывается, эти зловредные мухи на дух не переносят ее запаха! Какое полезное растение, да-а, а ларчик открывался просто, – просто, когда знаешь, – когда знаешь, как его открыть.
А еще Ноябрев очень удивился, обратив внимание из окошка на растущий дуб. Он не думал - не гадал, что севернее Перми встречаются дубы, ибо справедливо полагал, что растут они значительно южнее: в Осе, Суксуне...
- Какое чудное здесь место, правда? – вместо ответа спросила его тогда Лиля.
- Здоровское здесь место, твоя правда! – ответил он девушке, дурачась по-пацански.
Ближе к выздоровлению, устав быть лежебокой и сгорая от желания хоть чем-то быть полезным Лиле, он до зеркального блеска начистил ее старинную зеленую медную посуду: кружки, рукомойник, чайник, меденик , самовар да подойник... Местами на посуде сошла полуда, на корпусе бы¬ли видны выбоины, вмятины и царапины, но это ничего, главное, что после чистки все ЗАИГРАЛО! Особенно красив вышел кувшин из чистой красной меди с датой «1896» из города Суксуна. А рядом сверкал не большой желтый самоварник в виде рюмки с клеймами и медалями. На нем теперь свободно читалась такая надпись: «Самоварная фабрика Николая Васильевича Демидова. Существует с 1879 г.» Последнее клеймо с выставки датировалось 1901 годом.
Лиля, углядев с порога сияющую посуду, от радости чуть от ума не отстала, расцеловала больного на радостях и сказала ему: «Ты мой букет роз наверху корзины!» и с тех пор стала ласково называть его – Сашик. Она вынула из старинного резного поставца две фарфоровые кузнецовские чайные пары. И на чашках и на блюдцах изображена была одна и та же сцена: чаепитие кавалера и дамы за пузатым самоваром и, дурачась, поклялась, что будет пить из этого фарфора только с ним и ни с кем более, и Александр, вторя девушке, поклялся в том же.
Хозяйка, не мешкая, затопила самовар на можжевеловых веточках, и они весь вечер напролет при скудном свете керосиновой лампы пили травяные чаи с душицей, мятой, зверобоем, листьями малины и смородины. Но более всего гостю пришелся по вкусу чай из сушеных белых цветков кипряжа с анбаджатом – целебным вареньем из лепестков красных роз, настоянных на меду. Лиля угощала его душистой вишневочкой, и он с удовольствием пил ее, но из-за малой крепости предпочитал прихлебывать с чайком крепкую можжевеловую настойку. Медвяный запах травяного чая вкупе с полусумрачной обстановкой будоражил младую горячую кровь вьюноши Ноябрева.
Пока Александр по просьбе девушки налаживал патефон и обтирал пыль со стопки патефонных пластинок, выбирая записи Лемешева, Виноградова и Бернеса, Лилия взахлеб делилась с ним воспоминаниями о самом красивом городе земли – Самарканде, который издревле нарекли «Руи Замин» – «Лик Земли» и его достопримечательностях; великолепнейшем архитектурном ансамбле Регистан на одноименной площади, о тенистых чайханах «Кок чай», всенародно обожаемом лакомстве «нишалло», о вкуснейших лепешках с черными зернышками мака, о самаркандских дынях – самых сладких в мире; о родном ПТУ №6 (ныне наверное – колледж!) на улице Ленина и двух кинотеатрах рядом, зимнем и летнем: «Самарканд» и «Шарк юлдузи», который подружка называла не иначе как «акула юлдузи» , о лучших ресторанах города «Узбекистан» и «Регистан» с их восхитительной восточной кухней; о вечно полном автобусе №1 и, конечно же, о цветах. Цветы в этом городе были везде: на улицах, парках, бульварах, в садах у местных жителей, на стенах живописных архитектурных ансамблей, и даже облака над Самаркандом казались ей тогда похожими на громадные шикарные кусты роз с изящными густомахровыми цветками. Самарканд просто утопал в розах!
Тогда Александр и узнал самую главную заветную мечту Лилии:
создать свой большой розариум за деревней на месте шутема , для чего она и разводит в доме величественную красную розу, абсолютно морозостойкий сорт – «Kaiserin Des Nordens» .
- Разведешь только красные? – спросил он немного удивленный.
- Только красные! – твердо ответила Лиля.
- Я с удовольствием помогу тебе, и тихой сапой мы вместе превратим этот затишек в цветущий розовый сад, но… почему только красные? Откуда такое фанатичное предпочтение красному? Со времен социализма? Чем лучше других цветов красный цвет? – не унимался Ноябрев.
- Дурачок, – ласково обратилась она к нему, – опять ты ничего не понимаешь. Красные розы лучше других пахнут, у красных роз самый
сильный аромат...
А он, восхищенный столь смелым и дерзким замыслом, предложил назвать ее деревню Розой. Деревня Роза, ну чем не название для такого замечательного места?
Она была покорена! И проникновенно глядя в Сашины глаза, очень нежно и страстно вновь назвала его букетом роз наверху корзины, и ласковый голос Лилии накрыл его с головой будто волной гулоба – розовой воды, а в груди его сладко-сладко защемило сердце, пуще, чем от сладости «нишалло»...
Замела метель дорожки, запорошила,
Кружева развесила вокруг.
Я хожу одна, ну что же тут хорошего,
Если нет тебя со мной, мой друг…
И мне жаль такого дня неповторимого –
Сад в снежинках белых, как в дыму.
Я хожу одна, а без тебя любимого
Красота мне эта ни к чему…
Патефонная пластинка с записью глубокого и проникновенного голоса удивительной русской певицы Клавдии Ивановны Шульженко остановилась.
...Александр утер рукавом свое лицо залитое слезами. Налил пол¬стакана вишневки. Она еще делала... Выпил. Хороша! Вкусна! Одна беда: крепости в ней мало. Тяжело приподнявшись из-за стола, он спустился в погреб и вскоре принес оттуда литровую бутыль с 70% кустарной настойкой боярышника. Смешал ее в кастрюле с двумя литрами вишневки и прямо из кастрюли зачерпнул кружкой, выпил и повторил...
...Наутро после памятного чаепития Ноябрев проснулся бодрым и, учуяв вкуснейший запах стряпни, почти сразу ощутил, как на него напал едун, - засосало под ложечкой. Осознав, что наконец-то он выздоровел, Александр быстро оделся и уселся за стол, чуть отодвинув прислоненную к столу веселку .
Лиля возилась с благородным лавром. Каждый год, начиная с 3-х-летнего возраста лавра, она отрезала листья на ¼ его кроны, после чего он становился более ветвистым и соответственно более красивым, и в этот день пришло время обрезки. Девушка сплела из листьев венок и торжественно водрузила его на голову молодого человека со словами: «Теперь ты лауреат!»
- Почему? – глупо улыбнулся Ноябрев.
- Потому что «увенчанный лавром!» – отвечала Лиля со смехом.
Так и потчевала она Сашика в лавровом венке пирогом, приготовленным в русской печке. Пирог с пылу-с жару с вяленой черемухой удался на славу!
После завтрака Ноябрев пилил вместе с Лилей бревна, колол дрова и таскал из других домов наиболее полезную для хозяйства мебель и особенно долго провозился с тяжеленным окованным железом сундуком. И чего в нем только не хранилось – всякая всячинка: сильно потертый кожаный патронташ, четыре дубаса из набивных тканей окрашенные в синий цвет с узорами прорисованными желтой охрой, старинный псалтырь в кожаном переплете с медными застежками, запчасти от прялки: вертикальный стояк с расписан¬ной гусями - лебедями лопаской и кудель с донцем, красивый берестяной кузовок-мыкальник с изображением птицы Сирин, в котором лежало резное веретено с пряслицем и ненадеванные вачеги ; почетные грамоты с удостоверением «Почетного металлурга» и значок «Почетный металлург»; полдюжины пожелтевших прокламаций «К уральским рабочим и сол¬датам!» и «Варшавянка»; несколько страниц сочинения И.И. Келлера «Сорванец Джо» вырванных из журнала «Юный пролетарий Урала», а также нетронутый молью чулок из шкурок водяной крысы. Добыча этой дичи при Советской власти имела некоторое промысловое значение. Крышка сундука изнутри была оклеена чайными обертками столетней давности и афишей 1927 года сообщавшей о гастролях в Перми замечательной русской певицы Антонины Васильевны Неждановой. Самой интересной находкой с точки зрения Александра являлся патронташ. Однако Лиля таковыми считала дубасы и, развернув их и расстелив на домотканых половичках, стала без устали восхищаться работой безвестных мастериц и незатейливой простотой их орнаментов «ош-лапа» , представлявших собой небольшой полукруг, с трех сторон окруженный маленькими пятнышками имитирующими след медвежьей лапы; узорами в виде птиц, сверху украшенными растительными орнаментами и «солновыми дисками», а по всей длине подолов – изображениями птиц с распахнутыми крыльями... Что характерно, жилье Лиля выбрала благодаря такой же «курице»!
У крыльца стоял оберег, охлупень, – ствол дерева, плавно переходящий в корневище, выгибавшееся кверху почти полукругом. Два сросшихся ответвления корня образовали фигуру, напоминающую голову большущей птицы – то ли гуся, то ли лебедя, а глаза птице заменяли сквозные отверстия в сплетении корней. Этот языческий символ до того понравился девушке, что она, учитывая и другие моменты, предпочла выбрать для жилья именно этот дом.
В обед по настоятельной просьбе Ноябрева Лиля приготовила его излюбленное кушанье – редечные пельмени, хотя правильнее было бы на¬зывать их «пель-нянь» , а на ужин не менее любимые шанежки с картошечкой и пирожки со щавелем…
... Больше месяца я существую... БЕЗ ТЕБЯ. Сегодня ровно сорок дней, как тебя нет... Милая! Родная моя!! Лилечка, если ты еще здесь, если ты слышишь меня, если ты внимаешь мне, знай, что я люблю тебя! Я не могу жить без тебя, Лиля!..
Ноябрев не переставал восхищаться ее хозяйственной хваткой и крестьянской сметкой, девушка обиходила четыре бани: в первой она парилась, мыла и стирала, во второй – коптила рыбу, третья – дожидалась гостей, а четвертая предназначалась для копчения мяса и ждала того счастливого часа, когда хозяйка обзаведется давно чаемой скотиной и домашней птицей.
Той же осенью они высадили вокруг деревни две живые изгороди: внешнюю – из боярышника и внутреннюю – из шиповника. Теперь свободно попасть в деревню можно было лишь со стороны реки. Отныне плантации самых нужных кустарников располагались под самым боком, и пчелкам с пасеки удобно, да и защита как-никак...
- От кого защищаемся, – поинтересовался тогда Саша, – от волков?
- На северо-востоке волков нет! – отрезала Лиля.
- От медведей, что ли?
- Может быть, а вообще – иной человек хуже самого лютого зверя…
В ноябре они наквасили три полных кадки белокочанной капусты и в качестве гнета использовали решетку от старинной нож¬ной швейной машины, древнее чугунное пушечное ядро и подобранную где-то «кобылину» – подвижную наковальню, использовавшуюся ранее для изготовления и ремонта самоваров. И до чего же вкусна получилась капустка, заквашенная с можжевеловыми ягодами! Полезные плоды этого кустарника Лиля использовала для изготовления сиропа и добавляла его в пряники и печенье, кисели и морсы, а древесина можжевельника идеально подходила для копчения.
Все берестяные туески и вся лишняя посуда в доме были заполнены различными отборными сушеными грибами, ягодами и травами, а весь оборыш девушка безжалостно выбрасывала в компостную яму. Иногда ему, ни аза не знавшему в травах, казалось, что Лилия способна использовать с пользой для себя любую траву, любое растение. Как-то на берегу Лысьвы она наказала Ноябреву обобрать с куста лабазника все листья, а сама тем временем выкопала у этого куста клубни. Клубни в тот же день пошли в пищу, а из листьев девушка приготовила черную краску-сажу.
В одном из ящичков дубового комода Лиля бережно хранила несколько интересных камешков найденных ею в до¬лине реки Самосадки. Она много путешествовала с туристической группой по родному краю. Некоторую часть она использовала для приготовления превосходной зеленой краски, не страшащейся ни солнца, ни воды, ни щелочи, ни кислоты очень сочного и густого оттенка . Ей девушка выкрасила наличники, иззеленив и свои руки, а черной краской вывела на зеленом уточек. Сразу стало по-весеннему свежо и радостно.
Саша тогда крепко насел на девушку, все пытал: откуда ей все это известно? Где она училась? Откуда у нее столь специфические знания? Быть может, Лилия – потомственная колдунья?.. А она лишь звонко смеялась в ответ, и выдавать таинственный источник своих знаний отказывалась наотрез, но заметив, что Ноябрев начал дуться не на шутку, она сдалась и рассказала, что больная часть ее знаний – из книг.
Во время первой зимовки в деревне Роза ей было невероятно тяжело одной. И она при первом же счастливом стечении обстоятельств, свела знакомство на районном рынке с одинокой разведенной женщиной Катей, работавшей избачом в местной библиотеке. Зарплата Катерины едва превышала одну тысячу рублей; детские за двух детей давали с большой задержкой, а бывший супруг, пребывая в не столь отдаленных местах, как «хлебающий горюшка полной мерой» сам постоянно требовал от Катьки по¬сильного участия в своей несчастной судьбе. Выделяемых сель¬советом дров не хватало, вот она и таскала в дом для топки библиотечные книги. Благо скопились они многими тысячами, свезенные в свое время из изб-читален со всего района в связи с их закрытием. На одолженной лошадке с дровнями Лиля за 25 верст возила ей по волоку дрова, а вместо них увозила обратно целые кипы библиотечных книг, а с другими жителями обменивала дровишки на самое необходимое: соль, сахар, спички и керосин. Много интересного и полезного перевезла она таким образом из библиотеки за несколько лет. Также много литера¬туры Лиля в брошенных домах подобрала. Да и раньше свободное время предпочитала не с хулиганистой пацанвой в подвалах проводить. Очень Лиля любила с книжкой в руках посидеть. Просто обожала. Любила она помечтать о текущей где-то счастливой, спокойной и беззаботной жизни, окунуться с головой в неведомый волшебный мир романтических грез полный умных, отважных и благородных мужчин и верных, и чистых ослепительно красивых женщин...
И действительно, еще будучи хворым, Александр обратил внимание
на ее громадную по деревенским масштабам библиотеку. Любопытство Ноябрева частично было удовлетворено, но когда он попытался развить свой тактический успех и попробовал поглубже и подробнее копнуть ее прошлое, Лиля внезапно замкнулась и решительно пресекла его настойчивую попытку влезть, куда не следует, горькими фразами:
- Не надо, Сашик. Незачем тебе это знать. Лгать тебе – не могу, а правду говорить – не желаю. Ни к чему она тебе, эта правда. Так покойнее и тебе, и мне. Да и вспоминать, только душеньку бередить. Не хочу говорить об этом, позади – одна боль! Давай, Сашик, жить настоящим и будущим, я верю: впереди – счастье...
В тот вечер в июньскую светлынь Ноябрев, выйдя во двор по надобности, увидел Лилию, сидевшую на большом валуне на берегу Лысьвы, напротив «Девичьих слез», зябко кутавшуюся в старую фуфайку, глядевшую на красивую, одинокую, холодную и далекую луну, и негромко, вполголоса напевавшую «страдания»:
- Я на Низьве уродилась,
На Уролке я жила,
Горе мыкала в сиротстве
И едва не померла...
С ранней весны Ноябрев взялся разрабатывать шутем. Из бревен, досок и оконных рам разобранных домов сооружал мощные капитальные теплицы с двойными стенками и делал многослойный биогрунт под длиннющие рабатки. Но в последнюю декаду мая Лиля, не дав ему закончить крышу второй биотеплицы, каждый день стала брать его с собой для сбора «земляного масла».
В это самое время в ельнике-кисличнике входили в пору грибки, смахивающие на кожаные мешочки, а вместо шляпки имевшие некое подобие блюдца. Если такой гриб-мешочек осторожно взять в руки и слегка надавить на него, он с легкостью менял форму, и при надавливании чуть сильнее оболочка его рвалась, и из мешочка вытекала густая бесцветная жидкость. Она-то и называлась в просторечьи «земляным маслом» и дорого ценилась подагрическими больными, усердно натиравшими ей свои руки и ноги.
Лиля с большим успехом реализовывала «земляное масло» на ЦКР Перми, жаль только, что длилась эта торговля недолго. Но на смену лекарству от больных суставов настало время сбора менее дорогого, но тоже полезного для здоровья «целебного копытца». В сравнении с пресловутым «земляным маслом» денег за него выручалось не в пример мало, но зато его можно было собирать до глубокой осени.
Березняк рос далеко на юго-западе, и они выдвинулись засветло, чтобы к ночи вернуться с добычей. За два часа Саша набрал целый рюкзак чаги, но во время кратковременной передышки Лиля со смехом повыбрасывала почти все его «копытца», оставив только два, и объяснила, что настоящий целебный нарост не имеет снизу трубочки, если он с трубочками, то целебным действием не обладает. Только плотный, темно-бурый, неправильно-бугорчатый гриб без всяких трубочек снизу и называется – чага. А если его разломить, он окажется внутри желтовато-коричневого цвета. Да-а, век живи – век учись, живя вместе с Лилией, Александр уже неоднократно убеждался в правоте этой стародавней житейской мудрости.
Потерпев фиаско при первом сборе «целебного копытца», немного
огорченный Ноябрев по пути домой, малость приотстав от девушки, недалече от деревни Розы, переходя отнорок – ответвление громадного лога, набрел на незнакомый кустарник, своими красно-лиловыми цветками напомнивший ему сирень, срезал несколько веточек и принес их в дом, с улыбкой донжуана вручив их хозяйке. А Лиля немедленно выбросила «букет» в отхожее место с чуть виноватой улыбкой, пояснив слегка обалдевшему кавалеру, что этот ободранный им кустарник за поразительную схожесть с сиренью называют «лесной сиренью», но в действительности это не что иное, как «Волчеягодник» или «Волчье лыко» с чрезвычайно ядовитыми плодами, каковыми скорее всего и отравился Сашик, когда осенью она нашла его, валявшегося в беспамятстве в нескольких десятках шагов от ее дома, у куртины с розами; ядовит, несмотря на приятный запах, вызывающий кстати у несведущего туриста сильную головную боль. Какой изощренно-предательский куст!
Летом спозаранку очень полюбилось им рыбачить в омутах у противоположного стремнистого берега с деревянной лодчонки, а после удачного улова выйти на стрежень, бросить весла, удобно лечь, обнимая друг дружку, с четверть часа плыть по течению до холуя - громадной кучи веток, кустарников и деревьев принесенных рекой на середыш – наносный речной островок перед самым крутым речным изгибом – носоулиной, и лениво жевать мелкую и кислую сливу мирабель, с немым восторгом вглядываясь в такое чистое и бесконечно голубое небо…
В летнюю послеобеденную жарынь когда над головой неспешно проплывали палевые облака, они находили в пихтово-еловом лесу укромный тенистый уголок, стелили на девственно-нетронутый моховой ковер заблаговременно захваченную с собой рогожку, и удобно рас¬положившись Сашик читал Лиле вслух Бунина, Чехова или Куприна, а девушка внимая, плела в это время изящные ножные или ручные браслетики да веночки из похожего листочками на ландыш белого майника и зеленовато-желтой грушанки...
До чего чудесно жили они сам-друг вплоть до той злополучной весны, до той самой мартовской оттепели, когда он с утра отправился на рыбалку, пообещав Лиле вернуться вскоре после полудня. Не выспавшись, он излишне суетился поутру и впопыхах случайно разбил вдребезги одну фарфоровую чайную пару, одну из тех двух, на которых они полтора года назад поклялись пить чай вместе. Лиля вздрогнула при этом всем телом и вся дрожа нежно прижалась к нему с робкой просьбой не покидать сегодня ее, у нее, мол, екнуло сердечко, когда чашка с блюдцем разбились, а это не к добру, а к худу... Он ласково пожурил любимую за веру в приметы и... ушлепал рыбу ловить, находя себя очень забавным в этом огромном овчинном тулупе и великанских валенках с калошами. И ведь щемило у Ноябрева сердце, однако он усилием воли прогнал прочь нехорошие предчувствия, решив, что они появились в связи с резким перепадом температуры, и, отбросив все сомнения, постарался целиком и полностью сосредоточиться на рыбалке, принявшись истово готовить лунки.
Клева очень долго не было, и горе-рыбак решил не возвращаться без добычи, задержавшись на реке до вечера. Он без устали сверлил все новые лунки и коротал время в мечтах о фаршированном хариусе, удивительно вкусном блюде, которое по его глубочайшей убежденности умела готовить только его Лилечка. На дно широкой эмалированной кастрюли она аккуратно выкладывала рыбьи хребты и сверху нарезанную тонкими кружочками моркву с черным и душистым перцем и лавровым листом, обязательно добавляя столовую с горкой ложку высушенной измельченной луковой шелухи; отдельно в корытце тяжелой старинной сечкой с бронзовой рукоятью готовила рыбный фарш с репчатым луком. Вскипятив содержимое кастрюли, бросала в крутой кипяток рыбные фрикадельки, а за 5 минут до готовности высыпала в кастрюлю свежий или сушеный базилик и ягоды клюквы...
Они застали ее врасплох. Два бритых ублюдка, сбежавших из лагеря на территории Свердловской области. Они пили вино, наливки и настойки, жрали квашеную капусту, репу и калегу, соленые огурцы, маринованные томаты... И били, и насиловали ее. Снова пили, снова жрали и снова насиловали… Они упивались своей вседозволенностью, безнаказанностью и беззащитностью жертвы, эти два молодых здоровых дегенерата!
Как Лилии удалось вырваться от них?! Невероятно! Нагая, окровавленная, униженная, но не сломленная, она бежала к нему, Сашику, и не будь Лиля в тяжести, обладай она прежней прытью, ей не состави¬ло бы особенного труда убежать от лютовавших ЗК, но...
Они догнали ее на середине реки у быстрины и почти схватили, когда под¬таявший мартовский лед подломился под тяжестью трех тел, и они махом ушли под воду. Лилин вскрик еще несся над скованной льдом «хвойной» рекой мимо деревни Розы, мимо «Ошкерэса» и «Девичьих слез», а в темной полынье уже не было видно ни несчастной девушки, ни преследовавших ее подонков. Быстредь сделала свое дело...
Ноябрев рыбачил чуть выше по течению ближе к другому берегу. Он постоянно меняя лунки и сверля новые, мечтая о хорошем улове, когда услыхал ее безумные крики, увидел бегущих и опрометью кинулся к ней навстречу, крепко сжимая в руках ставший грозным оружием бур, и напрочь позабыв о рыбалке и о рыболовных снастях, но не успел...
...Милая, любимая моя Лилечка! Сегодня ровно год, как тебя со мной нет. Я не могу жить без тебя, Единственная моя! Я пытался, я взаправду пытался, но... НЕ МОГУ! Да и зачем мне жить, если я не слышу более твоего задорного заразительного смеха, не вижу более твоего нежного, самого родного на свете лица, не целую больше твоих розовых чуть припухлых губ и огромных цвета морской волны чуть раскосых глаз, не ласкаю больше твоих удивительно мягких белокурых волос…
Зачем мне жить, если нет со мной нашего так и не родившегося сынули или дочурки... ЗАЧЕМ?! Для чего? Чтобы вновь и вновь пережи¬вать ту страшную картину в прошлогоднем марте?!..
Ты помнишь тот промозглый осенний день, роднуля моя, когда мы зачали свое дитя? Ты прибыла из Перми, вся дрожащая как цуцик, и с порога заявила, что самая несчастная на свете, что у тебя совершенно отмерзли коленки и как жаль, что никто не согреет их своими теплыми ладонями...
А я подошел к тебе и помог раздеться, а затем усадил на кушетку возле самой печки и заставил тебя выпить глоток крепкой кедровочки с чашкой горячего мятного чая с донниковым медом.
Ты помнишь, как это было, родная моя?..
...Осень и холод – пустое, если моя голова лежит у тебя на коленках, и твои длинные тонкие пальцы ерошат мои мягкие темные волосы; и жар моих горячих губ ты чувствуешь на своих озябших коленях, и теплое, нежное томление восторженно просыпается в твоей душе и не спеша овладевает всем твоим телом, а ты доверчиво, как дитя, запрокидываешь назад голову и в бесконечно волнительном безумии уносишься в вечность вместе со мной...
...ТЫ МОЯ ЦАРИЦА СЕВЕРА! Я НЕ ХОЧУ БЕЗ ТЕБЯ ЖИТЬ!!!
...В тот год случился небывалый урожай еловых шишек, вследствие чего белок развелось видимо-невидимо. Два деревенских мужичка, отправившиеся малость побелковать, решили, как обычно, сделать привал в деревне Розе и увидели висевшего в петле под стрехой горемычного паренька. Далее они сделали все, как положено: вынули покойника из петли, обмыли, уложили в наспех сколоченную домовину, похоронили на берегу и, как издавна повелось на Руси, помянули…
А деревня Роза с тех пор окончательно в упадок пришла и превратилась в селище.
Царица севера
Когда-то в далеком прошлом при более теплом климате могучие широколиственные леса властвовали на Урале с юга до севера и с запада до востока. В настоящее время можно лишь наблюдать ничтожные остатки былого величия. Один из осколков такого леса с преобладанием липы, клена, ильма и дуба произрастал на левом берегу неширокой реки, бравшей свое начало в предгорьях среднего Урала. Но ее правобережье было занято пихтово-еловым лесом вперемешку с рябиной - песенным деревом и черемухой, зарослями жимолости, шиповника и вереса. На восток к истоку часто встречалась лиственница, а за ней севернее начинался величественный край кедровой сосны, соболя и куницы. Однако по течению реки наблюдалась иная картина: в речной долине в тенистых местах кучно росла черная смородина, а на хорошо освещенных красная. Причем обе теснили ольшаник да ивняк. Еще далее по реке мелколиственный лес переходил в березняк и осинник.
На правом – высоком и обрывистом берегу покоился большущий камень-останец, из недр коего с высоты нескольких метров, поднимая кучу брызг, падал на подберег двумя струями небольшой водопад, а на левом пологом берегу располагалась немаленькая деревня, основанная в кои-то времена русскими беглыми на останках древнего коми-пермяцкого капища.
В приснопамятные годы Советской власти жители ее кормились многочисленными промыслами. Одни сдавали государству живицу на пихтовый бальзам, а пихтовый лапник шел в переработку для получения масла, из которого где-то в Сибири изготавливали ценнейший продукт – синтетическую камфару; охотники в основном добывали для страны белку, соболя, куницу да кидуса , а для себя – боровую дичь, зайца, барсу¬ка и конечно хозяина здешних лесов – медведя; рыбаки приохотились ловить абакшу и хариуса, а пуще их любили тайменя – камского лосося, и выловленного в пуд или около того непременно везли в райцентр на базар, а то и прямо в Пермь на ЦКР – Центральный Колхозный Рынок. Старухи мешками поставляли в аптеки и продавали на ЦКР сушеные плоды боярышника, шиповника, жимолость и чернику, а ведрами – липовый и донниковый мед, маринованные белые грибочки и соленые рыжики. А самые отчаянные из тех кто половчей отправлялись на неделю-две на северо-восток за кедровым орехом, а те, кто оставался до¬ма, из липового луба, вымоченного в воде, получали мочало, из которого после выходили рогожи и кули, из ильма мастерили дуги и полозья для себя и на продажу, а из дуба – крепкую мебель, а для рыбацкого дела плели особые сети с крупной ячеей – оханы. Многие зимой трудились вахтовиками на угольных шахтах или работали в Перми, а кое-кто и весь год кряду.
До тех пор, пока люди в городе и райцентре охочи были до изделий местных жителей, в деревне жили если и не богато, то весьма зажиточно. Мотоциклом, коврами, хрусталем да цветным телевизором по крайности никого было не удивить, но с падением в России Советской власти кипучая деятельность местных жителей приостановилась, а затем и вовсе захирела.
Одни за призрачным счастьем в Пермь, а то и в столицу подались от нежелания «всю жизнь коровам хвосты крутить»; другие в райцентр перебрались, а остальные померли и покоились на местном погосте. Располагался оный за деревней на северной стороне глубокого и длинного оврага, чья южная теплая сторона летом радовала глаз цветущим морем дикой вишни, а сам овраг и забытое деревенское кладбище, заросшее боярышником – ярко-красными огоньками плодов.
С того времени, как деревня опустела, некоторые дома без надлежащего ухода, постепенно стали превращаться в непригодные для жилья постройки, особенно те, что могли удивить вековой и более историей службы людям. Их в первую очередь разбирали на дрова забредавшие в местечко охотники, решившие сделать последнюю остановку в теплом человеческом жилище перед многодневным шатанием по уральской тайге, или рыбаки, прервавшие свой нелегкий промысел, чтобы обсушить как следует одежду, починить снасти или закоптить рыбу; захаживали вдругорядь и беглые ЗК, без особого успеха пытавшиеся укрыться от зорко¬го ока правоохранительных органов. Нередки бывали и горожане-туристы, неприкаянные искатели приключений жаждущие укрытия от непогоды в долгожданном тепле и оглушительной тишины, и сверх ожидаемого получавшие в полной мере несказанное восхищение первозданной красотой этой поразительной частицы Пермского края и исключительной уникальностью этих волшебных мест. Недаром же в древности коми-пермяки поклонялись здесь своим богам.
Вот почему нет ничего удивительного, что однажды некая стройная блондинистая девушка с огромными чуть раскосыми глазами цвета морской волны, волею судьбы однажды оказавшаяся тут, осела здесь раз и навсегда, с первого взгляда очарованная и покоренная сказочной красотой здешних мест.
Неизвестно, откуда она пришла. Интересоваться этим было некому, а дома и деревья – единственные, кому она могла поведать свою тайну, молчат и не обмолвятся об этом никогда и будут строго и надежно хранить услышанное, пока не обратятся в прах. Но имя и фамилия девушки известны: ее звали Лилия Кудреватых...
...Лиля. Лилечка. Сколько любимого и родного в этих звуках! Те¬бя нет больше недели, а я уже не могу без тебя жить. Семь, восемь, девять... ДЕВЯТЬ дней тебя нет! Как же мне быть дальше?! Какой ужас...
...Лиля. Лилечка. Лилия. Он помнил твою обаятельную улыбку и заразительный смех, когда ты рассказывала о том, как в детском до¬ме тебе выбирали имя.
Старшая воспитательница вместе с заведующей детского дома практиковали свою собственную методу под названием «Флористика». Они спрашивали у кого-либо из сотрудников о любимом цветке и по названию оного давали младенцу имя и фамилию, если, разумеется, ребенок был подброшен ненаименнованный. Таким образом, стены этого дома малютки нередко по¬кидали Розы Красновы, Беловы и Желтовы, да Иваны Чаевы, нередки были и Ромы Ромашовы, а также: Снежана Подснежкина, Чина Лугина, Рута Ду¬шистых, Мальва Лесникова, Марго Маргаритова, Любка Двулистнова, Вася Синих и Вероника Лекарева. На этот раз воспитательница с заведующей поинтересовались у новенькой нянечки ее самым любимым на свете цветком, а та возьми да и ляпни: «Саранка!» Хорошо, что у этого цветка оказалось и другое название – Лилия Кудреватая.
Вот почему это прекрасное растение она любила больше всех после красной розы, и это была вторая причина, благодаря которой девушка решила обосноваться здесь, ибо в дубраве, окружавшей деревню, эта лилия как раз и росла.
В первый же день пребывания на новом месте жительства девушка стала обустраивать житьё-бытьё на свой салтык: она наз¬вала речку Лысьвой, то есть «хвойной» рекой из-за хвои, осыпавшейся в воду с правого берега, несмотря на то, что три реки с аналогичным названием в Пермском крае уже имелись; камень-останец, по ее мнению, сильно смахивавший на отдыхающего медведя решила назвать Ошкерэс , а двуструйный водопадик, бьющий из каменного чрева, окрестила «Девичьими слезами». Только вот с названием деревни вышла некоторая заминка. Старого наименования она не знала, а потому долго не могла решить, какое предпочесть: «Лем» из-за обилия черемухи или же «Кушмангорт» по кошмарному количеству дикой редьки вместе с крапивой и другими сорными травами, расползшейся по заброшенным участкам. Так и жила девица одна-одинешенька в деревне с двойным названием Лем-Кушмангорт, с утра до вечера занимаясь тяжким крестьянским трудом.
Три домика у самой реки стали при ней гостевыми. Промысловики пушнины и рыболовы-любители охотно забредали в деревню и, не скупясь, покупали у Лили необходимое им количество дров, грибы-ягоды да дикоросы; или меняли на соль, сахар, спички и керосин. Народ попадался все степенный да совестливый, и никому даже в голову не приходило словом или делом обидеть сироту.
Различные рыболовные снасти, в большом количестве найденные девушкой на захламленых чердаках и в темных чуланах, вдоволь обеспечили ее рыбой, а зелень вроде листьев одуванчика и дикорастущих: чеснока, черемши, редьки и щавеля, грибы да ягоды ежедневно разнообразили рыбное меню. Но более всего Лилю радовало большое количество ревеня, из которого она варила варенье, компоты, кисели, изготавливала соус, сладкую начинку для пирогов, добавляла в борщ вместо мяса и т.д. и т.п. Особенно ей удавалось из ревеня вино. Именно им девушка отпаивала его, нагрев и размешав с медом, когда он, ее нежданный гость, измученный, голодный и больной, проплутавший незнамо где несколько дней, случайно вышел к ее деревне...
Он не знал дня своего рождения. Его подкинули в районный детский дом в ноябре. Он был туго запеленат в белую шерстяную кофточку 42-го раз¬мера со следами красной губной помады и старенькое с полустертым инвентарным номером казенное одеяло. Его назвали в честь святого земли русской благоверного Александра Невского, а фамилию присвоили – Ноябрев.
Ох, и хлебнул он лиха в этом доме! Тот не поймет, кто сам там не жил... В армию по состоянию здоровья его не призвали, и отправился Саша Ноябрев, когда пришло его время, в Пермь, надеясь быстро по¬лучить причитающуюся ему по закону квартирку и зажить как все люди, но... Советская власть еще в прошлом веке приказала долго жить, а нынешняя вовсе не торопилась предоставить сироте жилье, гарантированное законом. Ему бы чиновнику барашка в бумажке дать, да отколе ж взять деньжат на взятку сироте казанской? Описывать его мытарства и хождения по инстанциям – дело неблагодарное, просто скажу: вручили ему дулю вместо квартиры и все шито-крыто. Как быть? Куда деваться? Где голову приклонить? Слава богу, мир не без добрых людей, присоветовали ему на вокзале в область ехать в Кизеловский или какой другой район и занять какой-либо пустующий дом в какой-нибудь заброшенной деревне... Вот и двинулся Саша Ноябрев пехтурой, куда глаза глядят, и вышел в пути из электропоезда наудачу: куда судьба приведет. Несколько дней его по лесам мотало. Питался, сердешный, одними грибками да ягодками, а под конец какой-то гадости облопался с голодухи, отчего кожа его пошла пятнами, голова разламывалась пополам, его мучила сильная тошнота, режущие боли в животе, сильное головокружение и вдобавок ко всему имеющемуся у него почти одновременно начался сильнейший кашель и, пардон, понос.
Вот и все, удрученно думал Саша Ноябрев, вот и смертушка его пришла… Ан нет, обошлось, вывела его судьба по ворге к Лиле...
Он очнулся рано утром и с удивлением обнаружил себя в теплой чистой постели в уютной светлой горнице. В углу из божнички за стеклянной лампадкой с изображением Богородицы с младенцем с частей деревянного складня на него хмуро взирали потемневшие и потрескавшиеся от времени резные лики Николы Можайского и Параскевы Пятницы. На стенах висели кашпо с какими-то вьющимися растениями; несколько старинных часов в деревянных корпусах; цветные панно с изображениями забавных кошечек и собачек; паспарту с репродукциями «Трех богатырей» и «Запорожцев пишущих письмо турецкому султану»; политическая карта мира времен развитого социализма и огромное красное полотнище с серпом и молотом в верхнем углу, на котором были развешены заржавленный чехословацкий артиллерийский тесак времен Гражданской войны и иностранной военной интервенции в России и офицерская драгунская сабля того же времени в сильно обшарпанных ножнах и с обломанной гардой. Среди обилия цветов в стоявших на подоконниках горшках, он узнал только лаврушку, герань и розы...
От созерцания комнаты его отвлек бойкий визг пилы во дворе, через несколько минут сменившийся гулким стуком топора. Каким милым казался Саше этот сравнительно небольшой срубленный из кондовых бревен дом, какими желанными явились для него с детства привычные доносившиеся извне звуки; до чего все-таки хороша жизнь! С этой мыслью он и заснул.
Разбудила его незнакомая милая девушка, вначале заставившая его выпить полную кружку какого-то горьчущего травяного настоя, а уж потом приступившая к расспросам. Ноябреву нечего было скрывать, и он коротко поведал своей симпатичной спасительнице о своем коротком житье-бытье, после чего принялся расспрашивать сам. И Лиля просто без рисовок рассказала о том, как забрела в эту брошенную чудную деревеньку и решила навсегда поселиться здесь, как неимоверно тяжело далось ей обустройство на новом месте, сколько труда она вложила, сколько сил немеряных потратила, чтобы обиходить заросшие сорной травой земли деревушки... Жуть! Страшно вспомнить, какой это был кошмар! А Саша, сосредоточенно внимая Лиле, не переставал искренне дивиться ее громадному трудолюбию и завидному упорству. В этот день Ноябрев твердо решил остаться у замечательной девушки сподручником.
За время немочи юноша залпом одолел дюжину новых книг и к вящему удовольствию открыл для себя хорошего Пермского поэта Михаила Смородинова:
- …Сердце – верилось! – из металла,
а выходит, что из стекла…
Может, жизнь сволочнее стала,
может просто любовь ушла.
Как-то читая пожелтевшую от времени газету от 1921 года, где сообщалось о поездке Всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина по городам Кизеловского угольного бассейна, Александр заметил краем глаза, что хозяйка опрыскивает какой-то жидкостью сушеные травы, прежде чем заварить ему целебный отвар. В ответ на недоумение больного последовало терпеливое объяснение Лили, что жидкость не что иное, как розовая вода – гулоб, используемая таким образом для больных со времен Авиценны как минимум.
Однажды Ноябрев поймал себя на мысли, что донельзя поражен полным отсутствием в этом помещении мух. Более того, он не видел ни липких лент свисающих с потолка, ни тарелок с мухоморами, посыпанных сахарным песком, ни даже элементарных мухобоек... Куда они делись, ведь на улице еще не холодно? Быть может здесь латентная радио¬активная зона?! Но нет, здесь просто не было мух. В ответ на его встревоженные расспросы, Лиля весело рассмеялась и просто указала на неказистое растение, имеющее совсем не поэтическое название – клещевина, стоявшее в горнице на каждом подоконнике и висевшее в кашпо над входной дверью. Оказывается, эти зловредные мухи на дух не переносят ее запаха! Какое полезное растение, да-а, а ларчик открывался просто, – просто, когда знаешь, – когда знаешь, как его открыть.
А еще Ноябрев очень удивился, обратив внимание из окошка на растущий дуб. Он не думал - не гадал, что севернее Перми встречаются дубы, ибо справедливо полагал, что растут они значительно южнее: в Осе, Суксуне...
- Какое чудное здесь место, правда? – вместо ответа спросила его тогда Лиля.
- Здоровское здесь место, твоя правда! – ответил он девушке, дурачась по-пацански.
Ближе к выздоровлению, устав быть лежебокой и сгорая от желания хоть чем-то быть полезным Лиле, он до зеркального блеска начистил ее старинную зеленую медную посуду: кружки, рукомойник, чайник, меденик , самовар да подойник... Местами на посуде сошла полуда, на корпусе бы¬ли видны выбоины, вмятины и царапины, но это ничего, главное, что после чистки все ЗАИГРАЛО! Особенно красив вышел кувшин из чистой красной меди с датой «1896» из города Суксуна. А рядом сверкал не большой желтый самоварник в виде рюмки с клеймами и медалями. На нем теперь свободно читалась такая надпись: «Самоварная фабрика Николая Васильевича Демидова. Существует с 1879 г.» Последнее клеймо с выставки датировалось 1901 годом.
Лиля, углядев с порога сияющую посуду, от радости чуть от ума не отстала, расцеловала больного на радостях и сказала ему: «Ты мой букет роз наверху корзины!» и с тех пор стала ласково называть его – Сашик. Она вынула из старинного резного поставца две фарфоровые кузнецовские чайные пары. И на чашках и на блюдцах изображена была одна и та же сцена: чаепитие кавалера и дамы за пузатым самоваром и, дурачась, поклялась, что будет пить из этого фарфора только с ним и ни с кем более, и Александр, вторя девушке, поклялся в том же.
Хозяйка, не мешкая, затопила самовар на можжевеловых веточках, и они весь вечер напролет при скудном свете керосиновой лампы пили травяные чаи с душицей, мятой, зверобоем, листьями малины и смородины. Но более всего гостю пришелся по вкусу чай из сушеных белых цветков кипряжа с анбаджатом – целебным вареньем из лепестков красных роз, настоянных на меду. Лиля угощала его душистой вишневочкой, и он с удовольствием пил ее, но из-за малой крепости предпочитал прихлебывать с чайком крепкую можжевеловую настойку. Медвяный запах травяного чая вкупе с полусумрачной обстановкой будоражил младую горячую кровь вьюноши Ноябрева.
Пока Александр по просьбе девушки налаживал патефон и обтирал пыль со стопки патефонных пластинок, выбирая записи Лемешева, Виноградова и Бернеса, Лилия взахлеб делилась с ним воспоминаниями о самом красивом городе земли – Самарканде, который издревле нарекли «Руи Замин» – «Лик Земли» и его достопримечательностях; великолепнейшем архитектурном ансамбле Регистан на одноименной площади, о тенистых чайханах «Кок чай», всенародно обожаемом лакомстве «нишалло», о вкуснейших лепешках с черными зернышками мака, о самаркандских дынях – самых сладких в мире; о родном ПТУ №6 (ныне наверное – колледж!) на улице Ленина и двух кинотеатрах рядом, зимнем и летнем: «Самарканд» и «Шарк юлдузи», который подружка называла не иначе как «акула юлдузи» , о лучших ресторанах города «Узбекистан» и «Регистан» с их восхитительной восточной кухней; о вечно полном автобусе №1 и, конечно же, о цветах. Цветы в этом городе были везде: на улицах, парках, бульварах, в садах у местных жителей, на стенах живописных архитектурных ансамблей, и даже облака над Самаркандом казались ей тогда похожими на громадные шикарные кусты роз с изящными густомахровыми цветками. Самарканд просто утопал в розах!
Тогда Александр и узнал самую главную заветную мечту Лилии:
создать свой большой розариум за деревней на месте шутема , для чего она и разводит в доме величественную красную розу, абсолютно морозостойкий сорт – «Kaiserin Des Nordens» .
- Разведешь только красные? – спросил он немного удивленный.
- Только красные! – твердо ответила Лиля.
- Я с удовольствием помогу тебе, и тихой сапой мы вместе превратим этот затишек в цветущий розовый сад, но… почему только красные? Откуда такое фанатичное предпочтение красному? Со времен социализма? Чем лучше других цветов красный цвет? – не унимался Ноябрев.
- Дурачок, – ласково обратилась она к нему, – опять ты ничего не понимаешь. Красные розы лучше других пахнут, у красных роз самый
сильный аромат...
А он, восхищенный столь смелым и дерзким замыслом, предложил назвать ее деревню Розой. Деревня Роза, ну чем не название для такого замечательного места?
Она была покорена! И проникновенно глядя в Сашины глаза, очень нежно и страстно вновь назвала его букетом роз наверху корзины, и ласковый голос Лилии накрыл его с головой будто волной гулоба – розовой воды, а в груди его сладко-сладко защемило сердце, пуще, чем от сладости «нишалло»...
Замела метель дорожки, запорошила,
Кружева развесила вокруг.
Я хожу одна, ну что же тут хорошего,
Если нет тебя со мной, мой друг…
И мне жаль такого дня неповторимого –
Сад в снежинках белых, как в дыму.
Я хожу одна, а без тебя любимого
Красота мне эта ни к чему…
Патефонная пластинка с записью глубокого и проникновенного голоса удивительной русской певицы Клавдии Ивановны Шульженко остановилась.
...Александр утер рукавом свое лицо залитое слезами. Налил пол¬стакана вишневки. Она еще делала... Выпил. Хороша! Вкусна! Одна беда: крепости в ней мало. Тяжело приподнявшись из-за стола, он спустился в погреб и вскоре принес оттуда литровую бутыль с 70% кустарной настойкой боярышника. Смешал ее в кастрюле с двумя литрами вишневки и прямо из кастрюли зачерпнул кружкой, выпил и повторил...
...Наутро после памятного чаепития Ноябрев проснулся бодрым и, учуяв вкуснейший запах стряпни, почти сразу ощутил, как на него напал едун, - засосало под ложечкой. Осознав, что наконец-то он выздоровел, Александр быстро оделся и уселся за стол, чуть отодвинув прислоненную к столу веселку .
Лиля возилась с благородным лавром. Каждый год, начиная с 3-х-летнего возраста лавра, она отрезала листья на ¼ его кроны, после чего он становился более ветвистым и соответственно более красивым, и в этот день пришло время обрезки. Девушка сплела из листьев венок и торжественно водрузила его на голову молодого человека со словами: «Теперь ты лауреат!»
- Почему? – глупо улыбнулся Ноябрев.
- Потому что «увенчанный лавром!» – отвечала Лиля со смехом.
Так и потчевала она Сашика в лавровом венке пирогом, приготовленным в русской печке. Пирог с пылу-с жару с вяленой черемухой удался на славу!
После завтрака Ноябрев пилил вместе с Лилей бревна, колол дрова и таскал из других домов наиболее полезную для хозяйства мебель и особенно долго провозился с тяжеленным окованным железом сундуком. И чего в нем только не хранилось – всякая всячинка: сильно потертый кожаный патронташ, четыре дубаса из набивных тканей окрашенные в синий цвет с узорами прорисованными желтой охрой, старинный псалтырь в кожаном переплете с медными застежками, запчасти от прялки: вертикальный стояк с расписан¬ной гусями - лебедями лопаской и кудель с донцем, красивый берестяной кузовок-мыкальник с изображением птицы Сирин, в котором лежало резное веретено с пряслицем и ненадеванные вачеги ; почетные грамоты с удостоверением «Почетного металлурга» и значок «Почетный металлург»; полдюжины пожелтевших прокламаций «К уральским рабочим и сол¬датам!» и «Варшавянка»; несколько страниц сочинения И.И. Келлера «Сорванец Джо» вырванных из журнала «Юный пролетарий Урала», а также нетронутый молью чулок из шкурок водяной крысы. Добыча этой дичи при Советской власти имела некоторое промысловое значение. Крышка сундука изнутри была оклеена чайными обертками столетней давности и афишей 1927 года сообщавшей о гастролях в Перми замечательной русской певицы Антонины Васильевны Неждановой. Самой интересной находкой с точки зрения Александра являлся патронташ. Однако Лиля таковыми считала дубасы и, развернув их и расстелив на домотканых половичках, стала без устали восхищаться работой безвестных мастериц и незатейливой простотой их орнаментов «ош-лапа» , представлявших собой небольшой полукруг, с трех сторон окруженный маленькими пятнышками имитирующими след медвежьей лапы; узорами в виде птиц, сверху украшенными растительными орнаментами и «солновыми дисками», а по всей длине подолов – изображениями птиц с распахнутыми крыльями... Что характерно, жилье Лиля выбрала благодаря такой же «курице»!
У крыльца стоял оберег, охлупень, – ствол дерева, плавно переходящий в корневище, выгибавшееся кверху почти полукругом. Два сросшихся ответвления корня образовали фигуру, напоминающую голову большущей птицы – то ли гуся, то ли лебедя, а глаза птице заменяли сквозные отверстия в сплетении корней. Этот языческий символ до того понравился девушке, что она, учитывая и другие моменты, предпочла выбрать для жилья именно этот дом.
В обед по настоятельной просьбе Ноябрева Лиля приготовила его излюбленное кушанье – редечные пельмени, хотя правильнее было бы на¬зывать их «пель-нянь» , а на ужин не менее любимые шанежки с картошечкой и пирожки со щавелем…
... Больше месяца я существую... БЕЗ ТЕБЯ. Сегодня ровно сорок дней, как тебя нет... Милая! Родная моя!! Лилечка, если ты еще здесь, если ты слышишь меня, если ты внимаешь мне, знай, что я люблю тебя! Я не могу жить без тебя, Лиля!..
Ноябрев не переставал восхищаться ее хозяйственной хваткой и крестьянской сметкой, девушка обиходила четыре бани: в первой она парилась, мыла и стирала, во второй – коптила рыбу, третья – дожидалась гостей, а четвертая предназначалась для копчения мяса и ждала того счастливого часа, когда хозяйка обзаведется давно чаемой скотиной и домашней птицей.
Той же осенью они высадили вокруг деревни две живые изгороди: внешнюю – из боярышника и внутреннюю – из шиповника. Теперь свободно попасть в деревню можно было лишь со стороны реки. Отныне плантации самых нужных кустарников располагались под самым боком, и пчелкам с пасеки удобно, да и защита как-никак...
- От кого защищаемся, – поинтересовался тогда Саша, – от волков?
- На северо-востоке волков нет! – отрезала Лиля.
- От медведей, что ли?
- Может быть, а вообще – иной человек хуже самого лютого зверя…
В ноябре они наквасили три полных кадки белокочанной капусты и в качестве гнета использовали решетку от старинной нож¬ной швейной машины, древнее чугунное пушечное ядро и подобранную где-то «кобылину» – подвижную наковальню, использовавшуюся ранее для изготовления и ремонта самоваров. И до чего же вкусна получилась капустка, заквашенная с можжевеловыми ягодами! Полезные плоды этого кустарника Лиля использовала для изготовления сиропа и добавляла его в пряники и печенье, кисели и морсы, а древесина можжевельника идеально подходила для копчения.
Все берестяные туески и вся лишняя посуда в доме были заполнены различными отборными сушеными грибами, ягодами и травами, а весь оборыш девушка безжалостно выбрасывала в компостную яму. Иногда ему, ни аза не знавшему в травах, казалось, что Лилия способна использовать с пользой для себя любую траву, любое растение. Как-то на берегу Лысьвы она наказала Ноябреву обобрать с куста лабазника все листья, а сама тем временем выкопала у этого куста клубни. Клубни в тот же день пошли в пищу, а из листьев девушка приготовила черную краску-сажу.
В одном из ящичков дубового комода Лиля бережно хранила несколько интересных камешков найденных ею в до¬лине реки Самосадки. Она много путешествовала с туристической группой по родному краю. Некоторую часть она использовала для приготовления превосходной зеленой краски, не страшащейся ни солнца, ни воды, ни щелочи, ни кислоты очень сочного и густого оттенка . Ей девушка выкрасила наличники, иззеленив и свои руки, а черной краской вывела на зеленом уточек. Сразу стало по-весеннему свежо и радостно.
Саша тогда крепко насел на девушку, все пытал: откуда ей все это известно? Где она училась? Откуда у нее столь специфические знания? Быть может, Лилия – потомственная колдунья?.. А она лишь звонко смеялась в ответ, и выдавать таинственный источник своих знаний отказывалась наотрез, но заметив, что Ноябрев начал дуться не на шутку, она сдалась и рассказала, что больная часть ее знаний – из книг.
Во время первой зимовки в деревне Роза ей было невероятно тяжело одной. И она при первом же счастливом стечении обстоятельств, свела знакомство на районном рынке с одинокой разведенной женщиной Катей, работавшей избачом в местной библиотеке. Зарплата Катерины едва превышала одну тысячу рублей; детские за двух детей давали с большой задержкой, а бывший супруг, пребывая в не столь отдаленных местах, как «хлебающий горюшка полной мерой» сам постоянно требовал от Катьки по¬сильного участия в своей несчастной судьбе. Выделяемых сель¬советом дров не хватало, вот она и таскала в дом для топки библиотечные книги. Благо скопились они многими тысячами, свезенные в свое время из изб-читален со всего района в связи с их закрытием. На одолженной лошадке с дровнями Лиля за 25 верст возила ей по волоку дрова, а вместо них увозила обратно целые кипы библиотечных книг, а с другими жителями обменивала дровишки на самое необходимое: соль, сахар, спички и керосин. Много интересного и полезного перевезла она таким образом из библиотеки за несколько лет. Также много литера¬туры Лиля в брошенных домах подобрала. Да и раньше свободное время предпочитала не с хулиганистой пацанвой в подвалах проводить. Очень Лиля любила с книжкой в руках посидеть. Просто обожала. Любила она помечтать о текущей где-то счастливой, спокойной и беззаботной жизни, окунуться с головой в неведомый волшебный мир романтических грез полный умных, отважных и благородных мужчин и верных, и чистых ослепительно красивых женщин...
И действительно, еще будучи хворым, Александр обратил внимание
на ее громадную по деревенским масштабам библиотеку. Любопытство Ноябрева частично было удовлетворено, но когда он попытался развить свой тактический успех и попробовал поглубже и подробнее копнуть ее прошлое, Лиля внезапно замкнулась и решительно пресекла его настойчивую попытку влезть, куда не следует, горькими фразами:
- Не надо, Сашик. Незачем тебе это знать. Лгать тебе – не могу, а правду говорить – не желаю. Ни к чему она тебе, эта правда. Так покойнее и тебе, и мне. Да и вспоминать, только душеньку бередить. Не хочу говорить об этом, позади – одна боль! Давай, Сашик, жить настоящим и будущим, я верю: впереди – счастье...
В тот вечер в июньскую светлынь Ноябрев, выйдя во двор по надобности, увидел Лилию, сидевшую на большом валуне на берегу Лысьвы, напротив «Девичьих слез», зябко кутавшуюся в старую фуфайку, глядевшую на красивую, одинокую, холодную и далекую луну, и негромко, вполголоса напевавшую «страдания»:
- Я на Низьве уродилась,
На Уролке я жила,
Горе мыкала в сиротстве
И едва не померла...
С ранней весны Ноябрев взялся разрабатывать шутем. Из бревен, досок и оконных рам разобранных домов сооружал мощные капитальные теплицы с двойными стенками и делал многослойный биогрунт под длиннющие рабатки. Но в последнюю декаду мая Лиля, не дав ему закончить крышу второй биотеплицы, каждый день стала брать его с собой для сбора «земляного масла».
В это самое время в ельнике-кисличнике входили в пору грибки, смахивающие на кожаные мешочки, а вместо шляпки имевшие некое подобие блюдца. Если такой гриб-мешочек осторожно взять в руки и слегка надавить на него, он с легкостью менял форму, и при надавливании чуть сильнее оболочка его рвалась, и из мешочка вытекала густая бесцветная жидкость. Она-то и называлась в просторечьи «земляным маслом» и дорого ценилась подагрическими больными, усердно натиравшими ей свои руки и ноги.
Лиля с большим успехом реализовывала «земляное масло» на ЦКР Перми, жаль только, что длилась эта торговля недолго. Но на смену лекарству от больных суставов настало время сбора менее дорогого, но тоже полезного для здоровья «целебного копытца». В сравнении с пресловутым «земляным маслом» денег за него выручалось не в пример мало, но зато его можно было собирать до глубокой осени.
Березняк рос далеко на юго-западе, и они выдвинулись засветло, чтобы к ночи вернуться с добычей. За два часа Саша набрал целый рюкзак чаги, но во время кратковременной передышки Лиля со смехом повыбрасывала почти все его «копытца», оставив только два, и объяснила, что настоящий целебный нарост не имеет снизу трубочки, если он с трубочками, то целебным действием не обладает. Только плотный, темно-бурый, неправильно-бугорчатый гриб без всяких трубочек снизу и называется – чага. А если его разломить, он окажется внутри желтовато-коричневого цвета. Да-а, век живи – век учись, живя вместе с Лилией, Александр уже неоднократно убеждался в правоте этой стародавней житейской мудрости.
Потерпев фиаско при первом сборе «целебного копытца», немного
огорченный Ноябрев по пути домой, малость приотстав от девушки, недалече от деревни Розы, переходя отнорок – ответвление громадного лога, набрел на незнакомый кустарник, своими красно-лиловыми цветками напомнивший ему сирень, срезал несколько веточек и принес их в дом, с улыбкой донжуана вручив их хозяйке. А Лиля немедленно выбросила «букет» в отхожее место с чуть виноватой улыбкой, пояснив слегка обалдевшему кавалеру, что этот ободранный им кустарник за поразительную схожесть с сиренью называют «лесной сиренью», но в действительности это не что иное, как «Волчеягодник» или «Волчье лыко» с чрезвычайно ядовитыми плодами, каковыми скорее всего и отравился Сашик, когда осенью она нашла его, валявшегося в беспамятстве в нескольких десятках шагов от ее дома, у куртины с розами; ядовит, несмотря на приятный запах, вызывающий кстати у несведущего туриста сильную головную боль. Какой изощренно-предательский куст!
Летом спозаранку очень полюбилось им рыбачить в омутах у противоположного стремнистого берега с деревянной лодчонки, а после удачного улова выйти на стрежень, бросить весла, удобно лечь, обнимая друг дружку, с четверть часа плыть по течению до холуя - громадной кучи веток, кустарников и деревьев принесенных рекой на середыш – наносный речной островок перед самым крутым речным изгибом – носоулиной, и лениво жевать мелкую и кислую сливу мирабель, с немым восторгом вглядываясь в такое чистое и бесконечно голубое небо…
В летнюю послеобеденную жарынь когда над головой неспешно проплывали палевые облака, они находили в пихтово-еловом лесу укромный тенистый уголок, стелили на девственно-нетронутый моховой ковер заблаговременно захваченную с собой рогожку, и удобно рас¬положившись Сашик читал Лиле вслух Бунина, Чехова или Куприна, а девушка внимая, плела в это время изящные ножные или ручные браслетики да веночки из похожего листочками на ландыш белого майника и зеленовато-желтой грушанки...
До чего чудесно жили они сам-друг вплоть до той злополучной весны, до той самой мартовской оттепели, когда он с утра отправился на рыбалку, пообещав Лиле вернуться вскоре после полудня. Не выспавшись, он излишне суетился поутру и впопыхах случайно разбил вдребезги одну фарфоровую чайную пару, одну из тех двух, на которых они полтора года назад поклялись пить чай вместе. Лиля вздрогнула при этом всем телом и вся дрожа нежно прижалась к нему с робкой просьбой не покидать сегодня ее, у нее, мол, екнуло сердечко, когда чашка с блюдцем разбились, а это не к добру, а к худу... Он ласково пожурил любимую за веру в приметы и... ушлепал рыбу ловить, находя себя очень забавным в этом огромном овчинном тулупе и великанских валенках с калошами. И ведь щемило у Ноябрева сердце, однако он усилием воли прогнал прочь нехорошие предчувствия, решив, что они появились в связи с резким перепадом температуры, и, отбросив все сомнения, постарался целиком и полностью сосредоточиться на рыбалке, принявшись истово готовить лунки.
Клева очень долго не было, и горе-рыбак решил не возвращаться без добычи, задержавшись на реке до вечера. Он без устали сверлил все новые лунки и коротал время в мечтах о фаршированном хариусе, удивительно вкусном блюде, которое по его глубочайшей убежденности умела готовить только его Лилечка. На дно широкой эмалированной кастрюли она аккуратно выкладывала рыбьи хребты и сверху нарезанную тонкими кружочками моркву с черным и душистым перцем и лавровым листом, обязательно добавляя столовую с горкой ложку высушенной измельченной луковой шелухи; отдельно в корытце тяжелой старинной сечкой с бронзовой рукоятью готовила рыбный фарш с репчатым луком. Вскипятив содержимое кастрюли, бросала в крутой кипяток рыбные фрикадельки, а за 5 минут до готовности высыпала в кастрюлю свежий или сушеный базилик и ягоды клюквы...
Они застали ее врасплох. Два бритых ублюдка, сбежавших из лагеря на территории Свердловской области. Они пили вино, наливки и настойки, жрали квашеную капусту, репу и калегу, соленые огурцы, маринованные томаты... И били, и насиловали ее. Снова пили, снова жрали и снова насиловали… Они упивались своей вседозволенностью, безнаказанностью и беззащитностью жертвы, эти два молодых здоровых дегенерата!
Как Лилии удалось вырваться от них?! Невероятно! Нагая, окровавленная, униженная, но не сломленная, она бежала к нему, Сашику, и не будь Лиля в тяжести, обладай она прежней прытью, ей не состави¬ло бы особенного труда убежать от лютовавших ЗК, но...
Они догнали ее на середине реки у быстрины и почти схватили, когда под¬таявший мартовский лед подломился под тяжестью трех тел, и они махом ушли под воду. Лилин вскрик еще несся над скованной льдом «хвойной» рекой мимо деревни Розы, мимо «Ошкерэса» и «Девичьих слез», а в темной полынье уже не было видно ни несчастной девушки, ни преследовавших ее подонков. Быстредь сделала свое дело...
Ноябрев рыбачил чуть выше по течению ближе к другому берегу. Он постоянно меняя лунки и сверля новые, мечтая о хорошем улове, когда услыхал ее безумные крики, увидел бегущих и опрометью кинулся к ней навстречу, крепко сжимая в руках ставший грозным оружием бур, и напрочь позабыв о рыбалке и о рыболовных снастях, но не успел...
...Милая, любимая моя Лилечка! Сегодня ровно год, как тебя со мной нет. Я не могу жить без тебя, Единственная моя! Я пытался, я взаправду пытался, но... НЕ МОГУ! Да и зачем мне жить, если я не слышу более твоего задорного заразительного смеха, не вижу более твоего нежного, самого родного на свете лица, не целую больше твоих розовых чуть припухлых губ и огромных цвета морской волны чуть раскосых глаз, не ласкаю больше твоих удивительно мягких белокурых волос…
Зачем мне жить, если нет со мной нашего так и не родившегося сынули или дочурки... ЗАЧЕМ?! Для чего? Чтобы вновь и вновь пережи¬вать ту страшную картину в прошлогоднем марте?!..
Ты помнишь тот промозглый осенний день, роднуля моя, когда мы зачали свое дитя? Ты прибыла из Перми, вся дрожащая как цуцик, и с порога заявила, что самая несчастная на свете, что у тебя совершенно отмерзли коленки и как жаль, что никто не согреет их своими теплыми ладонями...
А я подошел к тебе и помог раздеться, а затем усадил на кушетку возле самой печки и заставил тебя выпить глоток крепкой кедровочки с чашкой горячего мятного чая с донниковым медом.
Ты помнишь, как это было, родная моя?..
...Осень и холод – пустое, если моя голова лежит у тебя на коленках, и твои длинные тонкие пальцы ерошат мои мягкие темные волосы; и жар моих горячих губ ты чувствуешь на своих озябших коленях, и теплое, нежное томление восторженно просыпается в твоей душе и не спеша овладевает всем твоим телом, а ты доверчиво, как дитя, запрокидываешь назад голову и в бесконечно волнительном безумии уносишься в вечность вместе со мной...
...ТЫ МОЯ ЦАРИЦА СЕВЕРА! Я НЕ ХОЧУ БЕЗ ТЕБЯ ЖИТЬ!!!
...В тот год случился небывалый урожай еловых шишек, вследствие чего белок развелось видимо-невидимо. Два деревенских мужичка, отправившиеся малость побелковать, решили, как обычно, сделать привал в деревне Розе и увидели висевшего в петле под стрехой горемычного паренька. Далее они сделали все, как положено: вынули покойника из петли, обмыли, уложили в наспех сколоченную домовину, похоронили на берегу и, как издавна повелось на Руси, помянули…
А деревня Роза с тех пор окончательно в упадок пришла и превратилась в селище.
#3 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 03 ноября 2011 - 20:25
№ 2
Голубые васильки
— Го-о-ол! — эхом прокатилось по двору.
Удар был таким неожиданным, что вратарь Петька даже прыгнуть не успел к левой штанге. Прозевал! Обидно!
Мяч полетел к огромной клумбе. Рядом с цветником на лавочке одиноко сидел мальчик в чёрных очках. Мяч последний раз подпрыгнул и замер почти у самых ног парнишки.
Петька уныло побрёл за мячом, стягивая на ходу вратарские перчатки. Досадно! Вели два тайма, счёт сравнялся в конце и так глупо проиграть! На последней минуте! Из-за него! С такими мыслями, не дойдя нескольких шагов до лавочки, Петька буркнул:
— Эй, пацан! Буцни мяч!
Сидящий на лавочке не шелохнулся. Петька опешил и возмутился:
— Ты что, глухой, пацан? Я тебе говорю!
— Я? — уточнил мальчик.
— Ну, не Пушкин же? — зло отпарировал Петька.
— Нет, я не глухой! — всё так же спокойно ответил мальчик, продолжая сидеть.
Петька и так был не в духе, а тут ещё этот тихоня издевается. «Наверное, видел, как я позорно мяч пропустил…» — подумал горе-футболист и потребовал:
— Буцни мяч, говорю! Ты что, к лавке приклеился? Встать не можешь?
— Могу! — ответил мальчик и встал.
— Ну-у! — зашипел на него Петька. — Теперь мяч перед собой не видишь?
— Не вижу!
Петька начал терять самообладание. Он и сам давно мог бы сделать несколько шагов и взять мяч, но стоял на месте уже из принципа. Петя был крепышом и любому во дворе мог накостылять хорошенько.
— Не вижу! — еле слышно повторил мальчик.
— Так разуй глаза!
— Как это?
— Как это! Как это! — передразнил незадачливый вратарь. — Очки сними!
Мальчик послушно снял очки. Его голубые глаза были широко раскрыты. Но он не смотрел на Петьку, а куда-то выше Петькиной головы и совсем не щурился от слепящего солнца. Футболист, вращая перчатки, как пропеллер, подошёл к лавочке. Мальчик надел очки, сел и тихо произнёс:
— Я слепой.
Петькина злость мгновенно улетучилась. Он растерялся. Поднял мяч и сел рядом с мальчишкой.
— Как слепой? Что, совсем-совсем слепой? — промямлил вратарь.
— А можно быть слепым наполовину?
Петьке стало стыдно за свой глупый вопрос. Он что-то невнятно пробормотал себе под нос, а потом спросил:
— А как тебя зовут?
— Василий. Вася.
— А меня — Петька.
Петька схватил руку мальчика и пожал её. Он не знал, как вести себя и что говорить дальше.
— А этот футбольный мяч — мой собственный. Только вчера подарили. Посмо… — осёкся он на полуслове, — потрогай.
— Мяч круглый. Я знаю. Когда я был маленьким, у меня был красный мяч. Я помню. А потом я заболел и потерял зрение. А твой мяч красный?
— Голубой! Ты что не… — чуть опять не ляпнул глупость Петька и, спохватившись, закрыл ладонью рот.
— А я забыл, какой это цвет, — вздохнул Вася, — красный помню, а голубой забыл.
К лавке подбежали остальные футболисты.
— Петька, ты чего тут расселся? — спросил Витька. — Мы же на речку собирались.
— Этот хлюпик каждый день тут со своей бабулькой загорает, — проинформировал Генка, — и с нами в футбол никогда не играет, как девчонка. Не умеет! Размазня!
— Он не не умеет, а не может! — защитил Васю Петька.
— Вот я и говорю, что он — валенок сибирский! — расхрабрился Генка, видя молчаливую реакцию незнакомого мальчика.
— Не смей обзывать моего друга! Он — слепой! — пояснил Петька и показал Генке кулак.
— Ты чё-ё-ё? Взаправду слепой? — не поверил Юрка и стал корчить рожи.
Генка крутил нехитрые комбинации из трёх пальцев и махал ими перед Васей, а Андрей и Витька хохотали. Петька вскочил и начал раздавать тумаки направо и налево. Вася заволновался, он не понимал, что происходит.
— Эй, петухи! А, ну-ка, прекратите! Сейчас всем вам уши надеру! — пригрозила драчунам Васина бабушка, подходя к лавке.
Мальчишки бросились врассыпную. Один Петька не сбежал. Он обнял Василия за плечи и заверил:
— Не бойся, друг! Я тебя в обиду не дам.
— Василёк, пойдём домой, — ласково позвала бабушка, — обедать пора.
— Бабушка, бабушка! Разреши ещё хоть чуть-чуть погулять! — взмолился внук. — Я только что с другом познакомился.
Петьке было даже приятно, что этот слепой, беззащитный мальчик назвал его другом при бабушке. Он несколько смутился, его щеки вдруг стали красными.
— Ну, раз друг, тогда приглашай друга к нам на обед, — предложила с улыбкой бабушка.
В своей квартире Вася чувствовал себя гораздо уверенней, чем во дворе. Это была его территория. Здесь всё было знакомо. Мальчик безошибочно нашёл дверь в детскую и без чьей-либо помощи подошёл к полке с игрушками.
— Петя, иди сюда! — позвал он друга, руками нашёл на привычном месте медвежонка. — Потрогай моего любимого мишку. Он такой добрый и мягкий!
— Ага, мягкий! — согласился Петя и взял с полки самолёт. — Ух, ты! Какой классный у тебя голубой самолёт!
— Самолёт голубой? И он тоже? А какой он, этот голубой цвет? Расскажи.
— Ну… Какой, какой! Как ты! — выпалил Петька. — Вернее, как твои глаза. Тебя же не зря бабушка Васильком называет, как цветок.
— А васильки красивые?
— Ага! Голубые-голубые!
— Больше всего на свете я хотел бы увидеть эти цветы! — мечтательно произнёс Василёк и быстро затараторил, — Доктор говорит, что я всё-всё увижу… обязательно… только после операции.
— Операция? — испугался Петька. — А, а, а когда она будет, эта операция?
— Не скоро. Доктор сказал, что это стоит дорого. Нужно много денег. Мама и папа уже собирают…
Петька решил сменить печальную тему. Он подошёл к пианино. Откинул крышку.
— А я в музыкальной школе учусь, — похвастался Петя, — во втором классе, а в обычной школе в четвёртый перешёл. Я мечтаю стать известным пианистом… или композитором. Учительница по музыке говорит, что у меня, определённо, талант есть. Хочешь, я тебе сыграю?
И Петя пропиликал несложный этюд, который помнил наизусть.
— Ну, как? Понравилось?
Василёк подошёл к пианино. Ласково поводил руками по клавишам. Петя освободил место за инструментом. Василёк сел. Его пальцы забегали по клавиатуре. Вася сыграл тот же этюд, но без запинок, плавно и нежно. У Петьки отвисла челюсть.
— Вот это да! Но как ты можешь? Ты же не видишь нот! И клавиши тоже. Кто тебя научил?
— Моя мама. Она играет. Я слушаю, а потом стараюсь повторить. На слух. Левой рукой поначалу очень трудно было.
— Здорово! — восхищался другом Петька.
Потом бабушка пригласила мальчишек к столу. Петька за секунду проглотил тарелку супа, а Василька бабушка кормила из ложечки.
После обеда Петька сбегал домой и притащил целую кипу своих любимых книжек. Он читал Васильку сказки до самого вечера, пока не пришли с работы Васины родители. Петька вспомнил, что и ему пора домой.
Родители уже были дома. Мама, конечно, поинтересовалась, где Петьку черти носили. Папин взгляд вообще не предвещал ничего хорошего.
— Та-а-ак! — многозначительно протянул отец. — И как это понимать, сын? Нас посетили инопланетяне?
Это было вступление в духе папы. Петька моргал глазами и не мог понять, к чему клонит отец.
— Инопланетянам велосипеды нужнее? Почему копилка разбита в дребезги? Где деньги?
И Петька рассказал родителям о том, как познакомился с мальчиком из соседнего подъезда, и об операции, так необходимой Васильку.
— Я подумал, что обойдусь без велосипеда… — заключил Петька.
Сын ожидал упрёков. Два года уже копил. И даже от мороженого отказывался в пользу копилки. Но папа не стал ругать Петьку. Подошёл, пожал руку и серьёзно сказал:
— Это — поступок, сын! Ты поступил правильно. Без велосипеда можно обойтись, а без зрения — нет… Только иногда с родителями советуйся, ладно?
С осени Петька уже реже встречался с Васильком. Только по воскресеньям. После школы — музыкалка, потом домашку надо делать и гаммы учить… Так незаметно промчался учебный год.
Снова наступило лето. Вася теперь не сидел с бабушкой на лавочке. Целыми днями мальчишки гуляли вместе. Петя стал Васиными глазами. Василёк знал уже всех ребят во дворе… по голосам. Никто не смел обидеть мальчика в чёрных очках — рядом был друг!
В дождливый день друзья сидели дома у Василька. Им нравилось музицировать в четыре руки. Это было весело! Новые мелодии рождались сами.
Как-то раз Василёк вышел из детской. Дверь осталась открытой. Петька совершенно случайно услышал разговор Васиных родителей. Вскоре предстояла операция, но денег не хватало. Нужна была ещё довольно приличная сумма. Вечером Петька рассказал об этом своим родным. Приближался юбилейный день рождения Пети. Десять лет! Круглая дата. И родители обещали подарить компьютер.
— Папа и мама! Я, конечно, очень хотел комп, но… понимаете, без компьютера можно прожить, а без зрения…
Он не договорил. Предательские слёзы выдали его волнение. Петька боялся, что родители его не поймут, откажут.
Мальчуган летел, как на крыльях, к другу. Как он мог сомневаться в своих родителях? Карман оттопыривался, и он придерживал его рукой.
Операция прошла успешно! Василёк видел! Ещё совсем плохо, но видел! Пока только свет и контуры предметов. Процесс лечения будет поэтапным и долгим, как сказал доктор. Но теперь появилась надежда!
Петька еле дождался выписки Василька из Центра с трудным названием «Оф-таль-моло-гический». Он с раннего утра гарцевал на крыльце больницы. Вышел Василёк, опираясь на папину руку. Вторую руку мальчик держал над бровями, как козырёк, и щурился от утреннего солнца.
Петька подбежал к другу.
— На вот! Это тебе! Твои именные цветы.
И Петька смущённо сунул Васильку букет.
— Так вот они какие? Васильки… Голубые.
— Ага! Как твои глаза.
С того дня друзья не расставались ни на минуту. Петька только ночевать домой прибегал. В начале августа предстояла разлука. Мама взяла путёвки на горную турбазу. Мальчишки думали, что расстаются на пару недель, а оказалось…
Беда в горах приходит нежданно. Камнепад — явление не редкое…
Погибших хоронили в закрытых гробах. Людей на похороны пришло много. Никто не обратил внимания на мальчика, стоящего у гроба друга. Он тоже никого не видел вокруг. Мешали слёзы. Василёк беззвучно шептал:
— Господи! Я согласен снова быть слепым, только верни мне друга!
Время летит быстро. Сорок отрывных календарей потеряли свои листочки…
На кладбище только беззаботные воробьи нарушали тишину. Две старушки, проходя по аллее, остановились передохнуть в тени берёзы.
— Во, смотри-ка, опять здесь этот седой мужчина. Каждый год приходит. Кажется, уходить собрался уже. Пойдём, глянем, кто там у него?
Старушки подошли к могилке. С фотографии на памятнике на них смотрел улыбающийся мальчишка. У подножия в вазочке стоял букет свежих голубых цветов.
— Гляди, рулончик на лавочке забыл!
Старушки развернули плакат. Крупные буквы они смогли прочесть и без очков:
КОНЦЕРТ
ПАМЯТИ ДРУГА ПЕТРА СТРЕЛЬЦОВА
КОМПОЗИТОР — ВАСИЛИЙ АНТОНОВИЧ ГАЛЬЧИНСКИЙ
ПАРТИЯ ФОРТЕПИАНО — ПЁТР ВАСИЛЬЕВИЧ ГАЛЬЧИНСКИЙ.
Голубые васильки
— Го-о-ол! — эхом прокатилось по двору.
Удар был таким неожиданным, что вратарь Петька даже прыгнуть не успел к левой штанге. Прозевал! Обидно!
Мяч полетел к огромной клумбе. Рядом с цветником на лавочке одиноко сидел мальчик в чёрных очках. Мяч последний раз подпрыгнул и замер почти у самых ног парнишки.
Петька уныло побрёл за мячом, стягивая на ходу вратарские перчатки. Досадно! Вели два тайма, счёт сравнялся в конце и так глупо проиграть! На последней минуте! Из-за него! С такими мыслями, не дойдя нескольких шагов до лавочки, Петька буркнул:
— Эй, пацан! Буцни мяч!
Сидящий на лавочке не шелохнулся. Петька опешил и возмутился:
— Ты что, глухой, пацан? Я тебе говорю!
— Я? — уточнил мальчик.
— Ну, не Пушкин же? — зло отпарировал Петька.
— Нет, я не глухой! — всё так же спокойно ответил мальчик, продолжая сидеть.
Петька и так был не в духе, а тут ещё этот тихоня издевается. «Наверное, видел, как я позорно мяч пропустил…» — подумал горе-футболист и потребовал:
— Буцни мяч, говорю! Ты что, к лавке приклеился? Встать не можешь?
— Могу! — ответил мальчик и встал.
— Ну-у! — зашипел на него Петька. — Теперь мяч перед собой не видишь?
— Не вижу!
Петька начал терять самообладание. Он и сам давно мог бы сделать несколько шагов и взять мяч, но стоял на месте уже из принципа. Петя был крепышом и любому во дворе мог накостылять хорошенько.
— Не вижу! — еле слышно повторил мальчик.
— Так разуй глаза!
— Как это?
— Как это! Как это! — передразнил незадачливый вратарь. — Очки сними!
Мальчик послушно снял очки. Его голубые глаза были широко раскрыты. Но он не смотрел на Петьку, а куда-то выше Петькиной головы и совсем не щурился от слепящего солнца. Футболист, вращая перчатки, как пропеллер, подошёл к лавочке. Мальчик надел очки, сел и тихо произнёс:
— Я слепой.
Петькина злость мгновенно улетучилась. Он растерялся. Поднял мяч и сел рядом с мальчишкой.
— Как слепой? Что, совсем-совсем слепой? — промямлил вратарь.
— А можно быть слепым наполовину?
Петьке стало стыдно за свой глупый вопрос. Он что-то невнятно пробормотал себе под нос, а потом спросил:
— А как тебя зовут?
— Василий. Вася.
— А меня — Петька.
Петька схватил руку мальчика и пожал её. Он не знал, как вести себя и что говорить дальше.
— А этот футбольный мяч — мой собственный. Только вчера подарили. Посмо… — осёкся он на полуслове, — потрогай.
— Мяч круглый. Я знаю. Когда я был маленьким, у меня был красный мяч. Я помню. А потом я заболел и потерял зрение. А твой мяч красный?
— Голубой! Ты что не… — чуть опять не ляпнул глупость Петька и, спохватившись, закрыл ладонью рот.
— А я забыл, какой это цвет, — вздохнул Вася, — красный помню, а голубой забыл.
К лавке подбежали остальные футболисты.
— Петька, ты чего тут расселся? — спросил Витька. — Мы же на речку собирались.
— Этот хлюпик каждый день тут со своей бабулькой загорает, — проинформировал Генка, — и с нами в футбол никогда не играет, как девчонка. Не умеет! Размазня!
— Он не не умеет, а не может! — защитил Васю Петька.
— Вот я и говорю, что он — валенок сибирский! — расхрабрился Генка, видя молчаливую реакцию незнакомого мальчика.
— Не смей обзывать моего друга! Он — слепой! — пояснил Петька и показал Генке кулак.
— Ты чё-ё-ё? Взаправду слепой? — не поверил Юрка и стал корчить рожи.
Генка крутил нехитрые комбинации из трёх пальцев и махал ими перед Васей, а Андрей и Витька хохотали. Петька вскочил и начал раздавать тумаки направо и налево. Вася заволновался, он не понимал, что происходит.
— Эй, петухи! А, ну-ка, прекратите! Сейчас всем вам уши надеру! — пригрозила драчунам Васина бабушка, подходя к лавке.
Мальчишки бросились врассыпную. Один Петька не сбежал. Он обнял Василия за плечи и заверил:
— Не бойся, друг! Я тебя в обиду не дам.
— Василёк, пойдём домой, — ласково позвала бабушка, — обедать пора.
— Бабушка, бабушка! Разреши ещё хоть чуть-чуть погулять! — взмолился внук. — Я только что с другом познакомился.
Петьке было даже приятно, что этот слепой, беззащитный мальчик назвал его другом при бабушке. Он несколько смутился, его щеки вдруг стали красными.
— Ну, раз друг, тогда приглашай друга к нам на обед, — предложила с улыбкой бабушка.
В своей квартире Вася чувствовал себя гораздо уверенней, чем во дворе. Это была его территория. Здесь всё было знакомо. Мальчик безошибочно нашёл дверь в детскую и без чьей-либо помощи подошёл к полке с игрушками.
— Петя, иди сюда! — позвал он друга, руками нашёл на привычном месте медвежонка. — Потрогай моего любимого мишку. Он такой добрый и мягкий!
— Ага, мягкий! — согласился Петя и взял с полки самолёт. — Ух, ты! Какой классный у тебя голубой самолёт!
— Самолёт голубой? И он тоже? А какой он, этот голубой цвет? Расскажи.
— Ну… Какой, какой! Как ты! — выпалил Петька. — Вернее, как твои глаза. Тебя же не зря бабушка Васильком называет, как цветок.
— А васильки красивые?
— Ага! Голубые-голубые!
— Больше всего на свете я хотел бы увидеть эти цветы! — мечтательно произнёс Василёк и быстро затараторил, — Доктор говорит, что я всё-всё увижу… обязательно… только после операции.
— Операция? — испугался Петька. — А, а, а когда она будет, эта операция?
— Не скоро. Доктор сказал, что это стоит дорого. Нужно много денег. Мама и папа уже собирают…
Петька решил сменить печальную тему. Он подошёл к пианино. Откинул крышку.
— А я в музыкальной школе учусь, — похвастался Петя, — во втором классе, а в обычной школе в четвёртый перешёл. Я мечтаю стать известным пианистом… или композитором. Учительница по музыке говорит, что у меня, определённо, талант есть. Хочешь, я тебе сыграю?
И Петя пропиликал несложный этюд, который помнил наизусть.
— Ну, как? Понравилось?
Василёк подошёл к пианино. Ласково поводил руками по клавишам. Петя освободил место за инструментом. Василёк сел. Его пальцы забегали по клавиатуре. Вася сыграл тот же этюд, но без запинок, плавно и нежно. У Петьки отвисла челюсть.
— Вот это да! Но как ты можешь? Ты же не видишь нот! И клавиши тоже. Кто тебя научил?
— Моя мама. Она играет. Я слушаю, а потом стараюсь повторить. На слух. Левой рукой поначалу очень трудно было.
— Здорово! — восхищался другом Петька.
Потом бабушка пригласила мальчишек к столу. Петька за секунду проглотил тарелку супа, а Василька бабушка кормила из ложечки.
После обеда Петька сбегал домой и притащил целую кипу своих любимых книжек. Он читал Васильку сказки до самого вечера, пока не пришли с работы Васины родители. Петька вспомнил, что и ему пора домой.
Родители уже были дома. Мама, конечно, поинтересовалась, где Петьку черти носили. Папин взгляд вообще не предвещал ничего хорошего.
— Та-а-ак! — многозначительно протянул отец. — И как это понимать, сын? Нас посетили инопланетяне?
Это было вступление в духе папы. Петька моргал глазами и не мог понять, к чему клонит отец.
— Инопланетянам велосипеды нужнее? Почему копилка разбита в дребезги? Где деньги?
И Петька рассказал родителям о том, как познакомился с мальчиком из соседнего подъезда, и об операции, так необходимой Васильку.
— Я подумал, что обойдусь без велосипеда… — заключил Петька.
Сын ожидал упрёков. Два года уже копил. И даже от мороженого отказывался в пользу копилки. Но папа не стал ругать Петьку. Подошёл, пожал руку и серьёзно сказал:
— Это — поступок, сын! Ты поступил правильно. Без велосипеда можно обойтись, а без зрения — нет… Только иногда с родителями советуйся, ладно?
С осени Петька уже реже встречался с Васильком. Только по воскресеньям. После школы — музыкалка, потом домашку надо делать и гаммы учить… Так незаметно промчался учебный год.
Снова наступило лето. Вася теперь не сидел с бабушкой на лавочке. Целыми днями мальчишки гуляли вместе. Петя стал Васиными глазами. Василёк знал уже всех ребят во дворе… по голосам. Никто не смел обидеть мальчика в чёрных очках — рядом был друг!
В дождливый день друзья сидели дома у Василька. Им нравилось музицировать в четыре руки. Это было весело! Новые мелодии рождались сами.
Как-то раз Василёк вышел из детской. Дверь осталась открытой. Петька совершенно случайно услышал разговор Васиных родителей. Вскоре предстояла операция, но денег не хватало. Нужна была ещё довольно приличная сумма. Вечером Петька рассказал об этом своим родным. Приближался юбилейный день рождения Пети. Десять лет! Круглая дата. И родители обещали подарить компьютер.
— Папа и мама! Я, конечно, очень хотел комп, но… понимаете, без компьютера можно прожить, а без зрения…
Он не договорил. Предательские слёзы выдали его волнение. Петька боялся, что родители его не поймут, откажут.
Мальчуган летел, как на крыльях, к другу. Как он мог сомневаться в своих родителях? Карман оттопыривался, и он придерживал его рукой.
Операция прошла успешно! Василёк видел! Ещё совсем плохо, но видел! Пока только свет и контуры предметов. Процесс лечения будет поэтапным и долгим, как сказал доктор. Но теперь появилась надежда!
Петька еле дождался выписки Василька из Центра с трудным названием «Оф-таль-моло-гический». Он с раннего утра гарцевал на крыльце больницы. Вышел Василёк, опираясь на папину руку. Вторую руку мальчик держал над бровями, как козырёк, и щурился от утреннего солнца.
Петька подбежал к другу.
— На вот! Это тебе! Твои именные цветы.
И Петька смущённо сунул Васильку букет.
— Так вот они какие? Васильки… Голубые.
— Ага! Как твои глаза.
С того дня друзья не расставались ни на минуту. Петька только ночевать домой прибегал. В начале августа предстояла разлука. Мама взяла путёвки на горную турбазу. Мальчишки думали, что расстаются на пару недель, а оказалось…
Беда в горах приходит нежданно. Камнепад — явление не редкое…
Погибших хоронили в закрытых гробах. Людей на похороны пришло много. Никто не обратил внимания на мальчика, стоящего у гроба друга. Он тоже никого не видел вокруг. Мешали слёзы. Василёк беззвучно шептал:
— Господи! Я согласен снова быть слепым, только верни мне друга!
Время летит быстро. Сорок отрывных календарей потеряли свои листочки…
На кладбище только беззаботные воробьи нарушали тишину. Две старушки, проходя по аллее, остановились передохнуть в тени берёзы.
— Во, смотри-ка, опять здесь этот седой мужчина. Каждый год приходит. Кажется, уходить собрался уже. Пойдём, глянем, кто там у него?
Старушки подошли к могилке. С фотографии на памятнике на них смотрел улыбающийся мальчишка. У подножия в вазочке стоял букет свежих голубых цветов.
— Гляди, рулончик на лавочке забыл!
Старушки развернули плакат. Крупные буквы они смогли прочесть и без очков:
КОНЦЕРТ
ПАМЯТИ ДРУГА ПЕТРА СТРЕЛЬЦОВА
КОМПОЗИТОР — ВАСИЛИЙ АНТОНОВИЧ ГАЛЬЧИНСКИЙ
ПАРТИЯ ФОРТЕПИАНО — ПЁТР ВАСИЛЬЕВИЧ ГАЛЬЧИНСКИЙ.
#4 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 03 ноября 2011 - 20:53
№ 3 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
Если б не дождь…
В апрельский дождливый вечер за кухонным столом в квартире хирурга Виктора Жильцова сидело четверо: сам хозяин – тридцатилетний, плотный, рыжеволосый, его жена Ирина – красивая, полноватая, неулыбчивая, в модных очках, их сын Костик – четырехлетний голубоглазый непоседа и Антон – юноша лет 20 - 23, практикант университета – круглолицый, розовощёкий, в очках. Над взрослыми нависло молчание. Они были серьёзны, как будто озадачены тяжёлым, неразрешимым делом и каждому тотчас предстояло высказаться определённо и веско. Лишь сынишка крутился, елозил, шалил, как и подобает детям, свободным от детсадовского порядка.
Виктор торопливо разливал вино по бокалам, как будто стремился покончить с этим проходным, неважным и приступить к чему-то главному. Стекло глухо звякало, твёрдое лицо с ухоженной бородкой было в красных пятнах, он недобро покусывал угол нижней губы, метал жесткий взгляд от жены к гостю и обратно, словно бы ждал с их стороны какого-то общего действия, готовый выказать немедленную и полную агрессию. Наконец, резко чиркнув ножками стула о пол, отчего Ирина вздрогнула, а студент отшатнулся к спинке, Виктор занял своё место.
– Ну, за знакомство, бр-р-р!.. – он передёрнул торсом. – Да и согреться надо, – договорил он и, не чокаясь, быстро влил в себя красную жидкость.
Ирина не сводила глаз с мужа, вернее, с его рук, привыкших мять, резать, сшивать, долбить, с живыми, но твёрдыми, как у робота, пальцами.
«Когда же, когда же…– думала она. – Он проявит себя и сделает то, что задумал». Больно кольнуло сердце, точно она вспомнила нечто ценное, но ушедшее. И стало жаль себя. Опять, как в минуты хандры, всплыла так и не сбывшаяся мечта – карьера пианистки. Слеза нависла на изогнутой реснице, длинные пальцы потеплели, как перед важной игрой, Ирина готова была кинуться к инструменту. Ах, как давно с ней этого не случалось!..
– Значит, говоришь, практикант?.. – низким голосом спросил Виктор.
– Да… – едва слышно ответил Антон.
– А что потом?
– Диплом.
– Ясно…– Он выщелкнул сигарету из пачки, но не зажёг, а лишь помял её пальцами. – В школу ты, конечно, не пойдёшь. Зачем тебе, вот как Ирина Петровна, тратить нервы с непослушными детьми, воспитывать, учить.
– У меня другое призвание…Буду переводчиком: работа в посольстве или консульстве.
– А-а … Ну, давай – давай…– Виктор, точно раздумывая, поднес белый сигаретный цилиндрик ко рту.
На некоторое время замолчали. Ирина опасливо и нервно следила за волосатыми руками мужа. Полчаса назад Виктор догнал их с Антоном, шедших плечом к плечу под зонтом. Подумалось, что он тотчас бросится всей злой тушей на парня в бежевом пижонистом плаще, безжалостно и холодно собьёт с ног. Однако вышло странно наоборот – муж глухо спросил: кто это? И получив объяснение: мол, у Антона обнаружился зонт, и он любезно согласился проводить, поразил тем, что под предлогом обсушиться и переждать непогоду, почти силой затащил их в дом.
Вспомнились необычные – то жалкие, то злые – глаза Виктора тем поздним вечером двухнедельной давности. Он был сильно выпивши, чего раньше не случалось, и вновь заговорил о её задержках с работы, о воскресных отлучках, о долгих с паузами телефонных беседах, требуя признаться, есть кто у неё. Но чем настойчивее и горячее был муж, тем яснее виделась слабость крепкого человека, тем злораднее про себя смеялась над его нелепым видом, тем сильнее противилась напору. Она насмешливо ответила, что подозрения глупы и унизительны, что всё э т о не более чем игра воображения. Сузив глаза, у самого его рыжего носа она описала небрежной кистью круг, будто нарочно дразня, и маняще, даже как-то вульгарно изогнулась. Виктор перехватил руку и дёрнул так, что упала на колени. И последняя толика сомнения в том, права или нет, принимая ухаживания Антона, исчезла, как в детстве страх перед молнией и громом, едва стихала гроза. С того вечера Ирина спала в комнате сына и запретила встречать её.
– Антон помогает во внеклассной работе…– вымолвила она. – Это входит в обязанности практиканта…– С напряжением продолжила, не зная, поверил или нет муж, что студент случайный провожатый, а Виктор отложил вилку.
– Я сейчас, – проговорил он, и встал из-за стола.
И отправился в спальню, и принялся отжиматься от пола так яростно, будто жаждал подобным способом излить из себя недобрую энергию. Одна мысль владела им – как далеко зашло увлечение Ирины этим молокосом-очкариком.
Да он не поддастся спешке, суете, горячке, точно юнец, а рассчитается с противником по-мужски, позже и весомо, точно всадит нокаутирующий удар.
– Теперь за здоровье всех близких…– проговорил Виктор, возвратившись и наполнив бокалы. – Врачи всегда пьют за здоровье других – меньше работы…
И, по-прежнему, не глядя по сторонам, выпил и налёг на еду. Гость же – розовощёкий и мрачный – почти не касался закусок. Ему было плохо, как в детстве, когда дразнили мясокомбинатом, жирняком, скотобазой и лупили, не опасаясь получить сдачи. То, что он влюбился, стало ясно после учительской вечеринки. Было весело, жарко, вино ударило в голову, Ирина Петровна пригласила на белый танец, она так близко несла полную грудь, так маняще касалось его щёк душистыми волосами, так призывно смеялась, запрокидывая дивную головку, что он боялся потерять сознание. Антон был одурманен запахом её тела и «Каберне», а после вечера проводил Ирину Петровну домой. И они стали встречаться, уезжая на окраину, к лесу. После таких свиданий долго не мог уснуть, оттого, что им увлечена женщина старше по возрасту и опытнее. Вскоре стало ясно – близится желанный и пугающий миг. Вчера на диване в музыкантской они почти сделали последний к этому сладкому мигу шаг…
Антон протёр очки обычным движением, платком снял капли пота со лба, с верхней пухлой губы, с шеи. А рыжий ухватил лапой бутылку, разлил остаток по бокалам, и снова прямо и холодно глянул на него через поле стола.
– Третий тост в нашем доме, за любовь и ветер в голове… Правда, Ириша?.. – низким голосом проговорил Виктор и, по-прежнему, не чокаясь ни с кем, выпил. И продолжил. – Студенчество – чудное время: турпоходы, самодеятельность, поездки с шефскими концертами, свидания, поцелуи на лестничных клетках, ночные гуляния… Расходились под утро: Риша, то есть Ирина Петровна, к себе, а я – она звала меня Тюшей – к себе. В общем, романтика!..
Нервозность Жильцова испарилась, мозг работал спокойно и чётко: зигзаг судьбы, факт биографии как межой разделил ту, до ссоры, и эту, теперешнюю жизнь. Случившееся высветилось перед ним, будто на рентгеновском снимке. Причина его несчастья сидела напротив в образе грузного розовощёкого с пухлыми губами, в сильных очках, увальня. Если б не дождь сегодня, он не нарушил бы запрет и не поспешил с зонтом встречать Иру. Сказав тост, Виктор легонько коснулся шеи жены у самой ключицы. Этот жест был ею любим, как тайный знак близости и желания. Ирина не отстранилась, но зарделась. «Что это я?.. Неужели он смирился или месть всего-то откладывается?» И она чуть было не потянула руку в ответном движении. Антон покраснел, потупил взор. А Виктор легко встал, размял рыжие пальцы, вышел и через минуту вернулся с картами, подрагивая выпуклыми коленями и напевая что-то себе под нос.
– У нас обряд, молодой человек, – за ужином играем во что-нибудь. Не будем отступать, начнём с карт, в подкидного, – сказал он громко.
Они сыграли три кона, и во всех парень остался в дураках. Костик заливисто рассмеялся, а Ирина выдавила скупую улыбку. Она старалась подыграть Антону, но напрасно – Виктор умно вёл партии. Затем сыграли в «Балду», в слова, в города. И снова Антон оказывался последним. Виктор поглаживал бородку, глаза его смеялись. Последовали шашки: Антон с Ириной против Виктора и Костика. И мужчины одолели легко.
– Не огорчайся, – успокоил Виктор Антона. – Ты видишь позицию на ход-два вперёд, увы, как дилетант, а я на три-четыре. Вот и вся разница. К тридцати годам и ты будешь играть также. А может в шахматишки?..
– Я не очень…– ответил Антон глухо.
– Ясно… А давай на руках потягаемся, только, чур, я левой. Извини у меня правая рабочая, а завтра операция – не могу. Ириш, скомандуй.
Ирина свела брови, закусила красную губу. Виктор был левшой, и в больнице даже ходила поговорка: как операция у Жильцова – да всё в ажуре – одной левой. А значит у парня, как у плети против обуха, шансов нет. Виктор чуть поддался, затем без труда, с насмешкой в серых глазах, уложил белую руку парня на стол.
– Ладно, идём в зал. Фотки покажу, – сказал Виктор, вставая.
Поднимаясь, Антон как-то развязно положил свою пухлую руку на кисть Ирины. Она быстро убрала её, а Виктор сделал вид, что не заметил. Студент, покачиваясь, тронулся за ним. Виктор достал альбом, Костик примостился рядом, сунув голову под его руку – он так любил,
– Это у нас хобби. Всегда снимаемся, где бы ни были, а позже вспоминаем где и когда. Интересно. Ириш, присядь рядом с практикантом. А ты чем увлекаешься: спорт, музыка, коллекционирование?.. – Антон ответил что немного рисует, очень любит читать, нажимает на языки, а спорт и музыка его не волнуют. – Напрасно шахматишки не уважаешь. Интеллект развивает, правда, если есть что развивать…– Он усмехнулся. – Чему вас только в вузах учат. Скучно, вижу, живёшь. Впрочем, как говорят, по-моему, немцы, каждому своё – едэм дас… дас… А, чёрт!..
– Едэм дас зайн! – сказал, прокашлявшись, Антон.
– Вот-вот… дас зайн…
Ирина поднялась с места. Костик прилип к ней, что-то выпрашивая, она негрубо отмахивалась и продолжала следить за мужем. Смущал его миролюбивый тон, она старалась уловить подвох, да Виктор, по всему, был искренен. «Значит, месть откладывается»,– решила она.
Виктор продолжал листать альбом и рассказывать. А Ирина вдруг почуяла запах цветущей сирени, когда весной у реки сидели с Виктором на берегу и целовались… Она прикрыла глаза. Часто они смотрели фотографии, вспоминали, смеялись и, как в студенчестве, жарили картошку на сале, пили сухое вино и говорили, говорили. И день свадьбы отмечали также, и любили друг друга страстно, как в первые дни замужества…
– Ирина на репетиции с консерваторским оркестром. А ты, юноша, играешь на чём-нибудь: на гитаре, её студенты любят, или на фоно? – Парень отрицательно мотнул головой. – Да, у тебя же призвание – языки. Жаль, а то мы бы сейчас такой джаз забацали. – Он снял гитару со стены.– Ириш, твой любимый…
Виктор начал петь романс « Отцвели уж давно…» привычно неторопливо и с чувством, а дальше – нежнее и тише, почти шепотом. Голос его дрожал, но был мягок и красив.
– Обычно мы поём вместе, – сказал Виктор, закончив куплет. – У Ирины Петровны чудный тембр. Надеюсь, слышал?
Антон вяло кивнул. А Ирина погрустнела. Знакомая мелодия ещё звучала в ней, блестящие струны, будто бы ещё дрожали и звали петь. И по-другому вдруг увиделась жизнь. И пусть не стала большим музыкантом, как мечтала, зато с ней, как её сердце, душа – музыка, школа и дом – милое гнёздышко, и Костик, и… Всегда при словах «Но любовь всё живёт» целовала мужа, но сейчас между ними сидел этот рыхлый, будто старик, парень и тупо глядел в пол. Ирина обвела взглядом зал с красивой мебелью, отсела в угол дивана, и нежная волна прилилась к сердцу…
– Стоп!– громко сказал Виктор.– У нас же заначка имеется – ноль пять бальзама!.. Ириш, неси-ка рюмки.
– Может достаточно? – несмело возразила она.
Да Виктор уже выудил из бара круглое тельце с узким горлышком. Мужчины выпили, она едва пригубила. Виктор налил по второй. Антон механически повторял действия старшего, лицо его густо залилось краской, нижняя губа отвисал, глаза смотрелись тупо-мутными.
– Не раскисай, студент…Я играю вальс, а ты пригласи даму…
– Я…я вальс не…не умею…
– Да…– протянул Виктор. – Совсем худо… Тогда остаётся пить.
Антон откинулся на диван, осоловев, чмокал мокрыми губами, утирался часто платком, шумно вбирая в себя воздух. Ирина нахмурилась – она терпеть не могла пьяных.
– Думаю, вам хватит… – недовольно проговорила она.
– Нет, позволь не согласится, мужики должны решать. Правда, студент?
– Да…Да… Ир…Ирина Петр…овна…Мы – сами…– И он , махнув рукой, случайно и грубо задел её локоть. Ирина молча развернулась и ушла.
Выпили без закуски ещё, после Антон, поднеся к носу часы, вяло проговорил, что должен идти, ибо дома заволнуются. Студент с полминуты не мог выпихнуть себя из низкого ложа, Виктор помог резко, Антон уронил очки, Ирина подняла их, насадила на потный нос гостя, поджала губы.
Антон прислонился к стене косо и безвольно.
– Он не дойдёт, Виктор…
– Дойдёт.
– Нет – нет, я не пьян…Ира…Ирин…на Петровна… – пролепетал гость.
– Кто бы сомневался. Всё в ажуре – диагноз что надо!.. Выруливай, пацан.
– Обещай, что не тронешь его, – промолвила Ирина.
Жильцов молча кивнул в ответ. А на улице Виктор едва толкнул очкарика с порожка и тот, не удержав равновесия, плюхнулся в лужу; подмывало ударить под дых, но сдержался, закурил спокойно, как будто за тем и вышел. Наконец Антон поднялся, его качало, плащ был безнадежно испорчен.
– Держись бордюра, студент, – сказал он, не приближаясь. – Если… если, конечно, отыщешь…
Вытирая платком руки, Антон медленно тронулся прочь. Виктор, не провожая его взглядом, отбросил щелчком окурок. С удовольствием потянулся всем телом, словно завершил долгую и удачную операцию. Вечер был тёплым, высыпали звёзды. И жизнь не могла быть иной, а лишь прекрасной вечностью, и весна стояла на пороге, точно почтальон с радостной вестью, и впереди, как ясное утро после ненастья, новая жизнь…
Ира на кухне мыла посуду, Костик запросился в постель. Виктор крепко обнял мальчика, вдохнул родной запах его тельца и зажмурился, чтобы не пустить слезу. Сын шепнул, что очень любит его, и Виктор сказал, что тоже очень любит его и всегда будет любить. Но едва коснулся головкой подушки, Костик уснул. Виктор запер дверь и лёг. Мысли в голове роились, разные предположения как вести и что делать, то выстраивались в ряд, будто на тетрадной линейке, то прыгали, налезая друг на дружку. Душа просила успокоения и смиренности. Пришла на ум молитва: « Господи, дай мне силу, чтобы смириться с тем, что не могу изменить. Господи, дай мужество, чтобы бороться с тем, что я должен изменить. Господи, дай мудрость, чтобы суметь отличить одно от другого!..» И тут подошла Ирина.
– Ты спишь, Вить?.. – Она давно не звала его так. – Зачем, зачем ты сделал это?.. – Ирина щёлкнула ручкой, однако дверь не поддалась. – Открой, Витя…Ты должен меня понять и…
Виктор не отзывался. «И простить…Она хотела сказать: понять и простить, – решил он. – Что же ещё?.. – Есть вопросы, но нет ответов.»
Прошлым летом в командировке, после банкета он очутился в номере коллеги из Иркутска – красивой блондинки с яркими, чувственными губами и жадно обнимал, целовал её, шептал в розовое ушко нежности, и на рассвете сбежал. А дома, поймал себя на мысли: делает что-то не так. Чудилось, что рядом не Ирина, не её руки, шея, губы, запах, а та яркая блондинка. С неделю он мучился, клял себя за предательство, был нежен с Ириной и сообразил, что жена, верно, догадалась об измене, да не подала вида. А вскоре та женщина забылась, и жизнь потекла как обычно…
«Понять и простить…» – несколько раз повторил он про себя.
Ирина вдруг тихонько заиграла свой любимый романс. И он представил, как едва клонится вперёд в такт мелодии, как чувственно сводит длинные ресницы, как легко дышит её грудь, как шепчут слова такие родные и нежные губы… Музыка стихла, он понял, Ирина вернулась.
– Пойдём спать, Тюша…– шепотом позвала она.
Жильцов помедлил и откинул одеяло…
Если б не дождь…
В апрельский дождливый вечер за кухонным столом в квартире хирурга Виктора Жильцова сидело четверо: сам хозяин – тридцатилетний, плотный, рыжеволосый, его жена Ирина – красивая, полноватая, неулыбчивая, в модных очках, их сын Костик – четырехлетний голубоглазый непоседа и Антон – юноша лет 20 - 23, практикант университета – круглолицый, розовощёкий, в очках. Над взрослыми нависло молчание. Они были серьёзны, как будто озадачены тяжёлым, неразрешимым делом и каждому тотчас предстояло высказаться определённо и веско. Лишь сынишка крутился, елозил, шалил, как и подобает детям, свободным от детсадовского порядка.
Виктор торопливо разливал вино по бокалам, как будто стремился покончить с этим проходным, неважным и приступить к чему-то главному. Стекло глухо звякало, твёрдое лицо с ухоженной бородкой было в красных пятнах, он недобро покусывал угол нижней губы, метал жесткий взгляд от жены к гостю и обратно, словно бы ждал с их стороны какого-то общего действия, готовый выказать немедленную и полную агрессию. Наконец, резко чиркнув ножками стула о пол, отчего Ирина вздрогнула, а студент отшатнулся к спинке, Виктор занял своё место.
– Ну, за знакомство, бр-р-р!.. – он передёрнул торсом. – Да и согреться надо, – договорил он и, не чокаясь, быстро влил в себя красную жидкость.
Ирина не сводила глаз с мужа, вернее, с его рук, привыкших мять, резать, сшивать, долбить, с живыми, но твёрдыми, как у робота, пальцами.
«Когда же, когда же…– думала она. – Он проявит себя и сделает то, что задумал». Больно кольнуло сердце, точно она вспомнила нечто ценное, но ушедшее. И стало жаль себя. Опять, как в минуты хандры, всплыла так и не сбывшаяся мечта – карьера пианистки. Слеза нависла на изогнутой реснице, длинные пальцы потеплели, как перед важной игрой, Ирина готова была кинуться к инструменту. Ах, как давно с ней этого не случалось!..
– Значит, говоришь, практикант?.. – низким голосом спросил Виктор.
– Да… – едва слышно ответил Антон.
– А что потом?
– Диплом.
– Ясно…– Он выщелкнул сигарету из пачки, но не зажёг, а лишь помял её пальцами. – В школу ты, конечно, не пойдёшь. Зачем тебе, вот как Ирина Петровна, тратить нервы с непослушными детьми, воспитывать, учить.
– У меня другое призвание…Буду переводчиком: работа в посольстве или консульстве.
– А-а … Ну, давай – давай…– Виктор, точно раздумывая, поднес белый сигаретный цилиндрик ко рту.
На некоторое время замолчали. Ирина опасливо и нервно следила за волосатыми руками мужа. Полчаса назад Виктор догнал их с Антоном, шедших плечом к плечу под зонтом. Подумалось, что он тотчас бросится всей злой тушей на парня в бежевом пижонистом плаще, безжалостно и холодно собьёт с ног. Однако вышло странно наоборот – муж глухо спросил: кто это? И получив объяснение: мол, у Антона обнаружился зонт, и он любезно согласился проводить, поразил тем, что под предлогом обсушиться и переждать непогоду, почти силой затащил их в дом.
Вспомнились необычные – то жалкие, то злые – глаза Виктора тем поздним вечером двухнедельной давности. Он был сильно выпивши, чего раньше не случалось, и вновь заговорил о её задержках с работы, о воскресных отлучках, о долгих с паузами телефонных беседах, требуя признаться, есть кто у неё. Но чем настойчивее и горячее был муж, тем яснее виделась слабость крепкого человека, тем злораднее про себя смеялась над его нелепым видом, тем сильнее противилась напору. Она насмешливо ответила, что подозрения глупы и унизительны, что всё э т о не более чем игра воображения. Сузив глаза, у самого его рыжего носа она описала небрежной кистью круг, будто нарочно дразня, и маняще, даже как-то вульгарно изогнулась. Виктор перехватил руку и дёрнул так, что упала на колени. И последняя толика сомнения в том, права или нет, принимая ухаживания Антона, исчезла, как в детстве страх перед молнией и громом, едва стихала гроза. С того вечера Ирина спала в комнате сына и запретила встречать её.
– Антон помогает во внеклассной работе…– вымолвила она. – Это входит в обязанности практиканта…– С напряжением продолжила, не зная, поверил или нет муж, что студент случайный провожатый, а Виктор отложил вилку.
– Я сейчас, – проговорил он, и встал из-за стола.
И отправился в спальню, и принялся отжиматься от пола так яростно, будто жаждал подобным способом излить из себя недобрую энергию. Одна мысль владела им – как далеко зашло увлечение Ирины этим молокосом-очкариком.
Да он не поддастся спешке, суете, горячке, точно юнец, а рассчитается с противником по-мужски, позже и весомо, точно всадит нокаутирующий удар.
– Теперь за здоровье всех близких…– проговорил Виктор, возвратившись и наполнив бокалы. – Врачи всегда пьют за здоровье других – меньше работы…
И, по-прежнему, не глядя по сторонам, выпил и налёг на еду. Гость же – розовощёкий и мрачный – почти не касался закусок. Ему было плохо, как в детстве, когда дразнили мясокомбинатом, жирняком, скотобазой и лупили, не опасаясь получить сдачи. То, что он влюбился, стало ясно после учительской вечеринки. Было весело, жарко, вино ударило в голову, Ирина Петровна пригласила на белый танец, она так близко несла полную грудь, так маняще касалось его щёк душистыми волосами, так призывно смеялась, запрокидывая дивную головку, что он боялся потерять сознание. Антон был одурманен запахом её тела и «Каберне», а после вечера проводил Ирину Петровну домой. И они стали встречаться, уезжая на окраину, к лесу. После таких свиданий долго не мог уснуть, оттого, что им увлечена женщина старше по возрасту и опытнее. Вскоре стало ясно – близится желанный и пугающий миг. Вчера на диване в музыкантской они почти сделали последний к этому сладкому мигу шаг…
Антон протёр очки обычным движением, платком снял капли пота со лба, с верхней пухлой губы, с шеи. А рыжий ухватил лапой бутылку, разлил остаток по бокалам, и снова прямо и холодно глянул на него через поле стола.
– Третий тост в нашем доме, за любовь и ветер в голове… Правда, Ириша?.. – низким голосом проговорил Виктор и, по-прежнему, не чокаясь ни с кем, выпил. И продолжил. – Студенчество – чудное время: турпоходы, самодеятельность, поездки с шефскими концертами, свидания, поцелуи на лестничных клетках, ночные гуляния… Расходились под утро: Риша, то есть Ирина Петровна, к себе, а я – она звала меня Тюшей – к себе. В общем, романтика!..
Нервозность Жильцова испарилась, мозг работал спокойно и чётко: зигзаг судьбы, факт биографии как межой разделил ту, до ссоры, и эту, теперешнюю жизнь. Случившееся высветилось перед ним, будто на рентгеновском снимке. Причина его несчастья сидела напротив в образе грузного розовощёкого с пухлыми губами, в сильных очках, увальня. Если б не дождь сегодня, он не нарушил бы запрет и не поспешил с зонтом встречать Иру. Сказав тост, Виктор легонько коснулся шеи жены у самой ключицы. Этот жест был ею любим, как тайный знак близости и желания. Ирина не отстранилась, но зарделась. «Что это я?.. Неужели он смирился или месть всего-то откладывается?» И она чуть было не потянула руку в ответном движении. Антон покраснел, потупил взор. А Виктор легко встал, размял рыжие пальцы, вышел и через минуту вернулся с картами, подрагивая выпуклыми коленями и напевая что-то себе под нос.
– У нас обряд, молодой человек, – за ужином играем во что-нибудь. Не будем отступать, начнём с карт, в подкидного, – сказал он громко.
Они сыграли три кона, и во всех парень остался в дураках. Костик заливисто рассмеялся, а Ирина выдавила скупую улыбку. Она старалась подыграть Антону, но напрасно – Виктор умно вёл партии. Затем сыграли в «Балду», в слова, в города. И снова Антон оказывался последним. Виктор поглаживал бородку, глаза его смеялись. Последовали шашки: Антон с Ириной против Виктора и Костика. И мужчины одолели легко.
– Не огорчайся, – успокоил Виктор Антона. – Ты видишь позицию на ход-два вперёд, увы, как дилетант, а я на три-четыре. Вот и вся разница. К тридцати годам и ты будешь играть также. А может в шахматишки?..
– Я не очень…– ответил Антон глухо.
– Ясно… А давай на руках потягаемся, только, чур, я левой. Извини у меня правая рабочая, а завтра операция – не могу. Ириш, скомандуй.
Ирина свела брови, закусила красную губу. Виктор был левшой, и в больнице даже ходила поговорка: как операция у Жильцова – да всё в ажуре – одной левой. А значит у парня, как у плети против обуха, шансов нет. Виктор чуть поддался, затем без труда, с насмешкой в серых глазах, уложил белую руку парня на стол.
– Ладно, идём в зал. Фотки покажу, – сказал Виктор, вставая.
Поднимаясь, Антон как-то развязно положил свою пухлую руку на кисть Ирины. Она быстро убрала её, а Виктор сделал вид, что не заметил. Студент, покачиваясь, тронулся за ним. Виктор достал альбом, Костик примостился рядом, сунув голову под его руку – он так любил,
– Это у нас хобби. Всегда снимаемся, где бы ни были, а позже вспоминаем где и когда. Интересно. Ириш, присядь рядом с практикантом. А ты чем увлекаешься: спорт, музыка, коллекционирование?.. – Антон ответил что немного рисует, очень любит читать, нажимает на языки, а спорт и музыка его не волнуют. – Напрасно шахматишки не уважаешь. Интеллект развивает, правда, если есть что развивать…– Он усмехнулся. – Чему вас только в вузах учат. Скучно, вижу, живёшь. Впрочем, как говорят, по-моему, немцы, каждому своё – едэм дас… дас… А, чёрт!..
– Едэм дас зайн! – сказал, прокашлявшись, Антон.
– Вот-вот… дас зайн…
Ирина поднялась с места. Костик прилип к ней, что-то выпрашивая, она негрубо отмахивалась и продолжала следить за мужем. Смущал его миролюбивый тон, она старалась уловить подвох, да Виктор, по всему, был искренен. «Значит, месть откладывается»,– решила она.
Виктор продолжал листать альбом и рассказывать. А Ирина вдруг почуяла запах цветущей сирени, когда весной у реки сидели с Виктором на берегу и целовались… Она прикрыла глаза. Часто они смотрели фотографии, вспоминали, смеялись и, как в студенчестве, жарили картошку на сале, пили сухое вино и говорили, говорили. И день свадьбы отмечали также, и любили друг друга страстно, как в первые дни замужества…
– Ирина на репетиции с консерваторским оркестром. А ты, юноша, играешь на чём-нибудь: на гитаре, её студенты любят, или на фоно? – Парень отрицательно мотнул головой. – Да, у тебя же призвание – языки. Жаль, а то мы бы сейчас такой джаз забацали. – Он снял гитару со стены.– Ириш, твой любимый…
Виктор начал петь романс « Отцвели уж давно…» привычно неторопливо и с чувством, а дальше – нежнее и тише, почти шепотом. Голос его дрожал, но был мягок и красив.
– Обычно мы поём вместе, – сказал Виктор, закончив куплет. – У Ирины Петровны чудный тембр. Надеюсь, слышал?
Антон вяло кивнул. А Ирина погрустнела. Знакомая мелодия ещё звучала в ней, блестящие струны, будто бы ещё дрожали и звали петь. И по-другому вдруг увиделась жизнь. И пусть не стала большим музыкантом, как мечтала, зато с ней, как её сердце, душа – музыка, школа и дом – милое гнёздышко, и Костик, и… Всегда при словах «Но любовь всё живёт» целовала мужа, но сейчас между ними сидел этот рыхлый, будто старик, парень и тупо глядел в пол. Ирина обвела взглядом зал с красивой мебелью, отсела в угол дивана, и нежная волна прилилась к сердцу…
– Стоп!– громко сказал Виктор.– У нас же заначка имеется – ноль пять бальзама!.. Ириш, неси-ка рюмки.
– Может достаточно? – несмело возразила она.
Да Виктор уже выудил из бара круглое тельце с узким горлышком. Мужчины выпили, она едва пригубила. Виктор налил по второй. Антон механически повторял действия старшего, лицо его густо залилось краской, нижняя губа отвисал, глаза смотрелись тупо-мутными.
– Не раскисай, студент…Я играю вальс, а ты пригласи даму…
– Я…я вальс не…не умею…
– Да…– протянул Виктор. – Совсем худо… Тогда остаётся пить.
Антон откинулся на диван, осоловев, чмокал мокрыми губами, утирался часто платком, шумно вбирая в себя воздух. Ирина нахмурилась – она терпеть не могла пьяных.
– Думаю, вам хватит… – недовольно проговорила она.
– Нет, позволь не согласится, мужики должны решать. Правда, студент?
– Да…Да… Ир…Ирина Петр…овна…Мы – сами…– И он , махнув рукой, случайно и грубо задел её локоть. Ирина молча развернулась и ушла.
Выпили без закуски ещё, после Антон, поднеся к носу часы, вяло проговорил, что должен идти, ибо дома заволнуются. Студент с полминуты не мог выпихнуть себя из низкого ложа, Виктор помог резко, Антон уронил очки, Ирина подняла их, насадила на потный нос гостя, поджала губы.
Антон прислонился к стене косо и безвольно.
– Он не дойдёт, Виктор…
– Дойдёт.
– Нет – нет, я не пьян…Ира…Ирин…на Петровна… – пролепетал гость.
– Кто бы сомневался. Всё в ажуре – диагноз что надо!.. Выруливай, пацан.
– Обещай, что не тронешь его, – промолвила Ирина.
Жильцов молча кивнул в ответ. А на улице Виктор едва толкнул очкарика с порожка и тот, не удержав равновесия, плюхнулся в лужу; подмывало ударить под дых, но сдержался, закурил спокойно, как будто за тем и вышел. Наконец Антон поднялся, его качало, плащ был безнадежно испорчен.
– Держись бордюра, студент, – сказал он, не приближаясь. – Если… если, конечно, отыщешь…
Вытирая платком руки, Антон медленно тронулся прочь. Виктор, не провожая его взглядом, отбросил щелчком окурок. С удовольствием потянулся всем телом, словно завершил долгую и удачную операцию. Вечер был тёплым, высыпали звёзды. И жизнь не могла быть иной, а лишь прекрасной вечностью, и весна стояла на пороге, точно почтальон с радостной вестью, и впереди, как ясное утро после ненастья, новая жизнь…
Ира на кухне мыла посуду, Костик запросился в постель. Виктор крепко обнял мальчика, вдохнул родной запах его тельца и зажмурился, чтобы не пустить слезу. Сын шепнул, что очень любит его, и Виктор сказал, что тоже очень любит его и всегда будет любить. Но едва коснулся головкой подушки, Костик уснул. Виктор запер дверь и лёг. Мысли в голове роились, разные предположения как вести и что делать, то выстраивались в ряд, будто на тетрадной линейке, то прыгали, налезая друг на дружку. Душа просила успокоения и смиренности. Пришла на ум молитва: « Господи, дай мне силу, чтобы смириться с тем, что не могу изменить. Господи, дай мужество, чтобы бороться с тем, что я должен изменить. Господи, дай мудрость, чтобы суметь отличить одно от другого!..» И тут подошла Ирина.
– Ты спишь, Вить?.. – Она давно не звала его так. – Зачем, зачем ты сделал это?.. – Ирина щёлкнула ручкой, однако дверь не поддалась. – Открой, Витя…Ты должен меня понять и…
Виктор не отзывался. «И простить…Она хотела сказать: понять и простить, – решил он. – Что же ещё?.. – Есть вопросы, но нет ответов.»
Прошлым летом в командировке, после банкета он очутился в номере коллеги из Иркутска – красивой блондинки с яркими, чувственными губами и жадно обнимал, целовал её, шептал в розовое ушко нежности, и на рассвете сбежал. А дома, поймал себя на мысли: делает что-то не так. Чудилось, что рядом не Ирина, не её руки, шея, губы, запах, а та яркая блондинка. С неделю он мучился, клял себя за предательство, был нежен с Ириной и сообразил, что жена, верно, догадалась об измене, да не подала вида. А вскоре та женщина забылась, и жизнь потекла как обычно…
«Понять и простить…» – несколько раз повторил он про себя.
Ирина вдруг тихонько заиграла свой любимый романс. И он представил, как едва клонится вперёд в такт мелодии, как чувственно сводит длинные ресницы, как легко дышит её грудь, как шепчут слова такие родные и нежные губы… Музыка стихла, он понял, Ирина вернулась.
– Пойдём спать, Тюша…– шепотом позвала она.
Жильцов помедлил и откинул одеяло…
#5 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 03 ноября 2011 - 21:34
№ 4 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
Измены милый аромат
Туфли на тоненькой шпильке – ее радость (сиреневый велюр радовал глаз каждую секунду – любимый цвет, любимый оттенок и потрясающая форма), гордость (мэйд ин Франция, как не гордиться!) и боль (одиннадцать сантиметров в ее-то возрасте! – мама не горюй!) наконец были сброшены. Ноги, смертельно уставшие в утреннем марафоне, почувствовали свободу, а заодно приятную прохладу плитки. И в предвкушении отдыха понесли хозяйку в кухню.
- Тише, еще тише! – шептала Эля, прикрывая за собой дверь. – Он не должен знать, что я дома, иначе никакого сюрприза не получится.
А сюрприз должен был состояться! В такой день! И без сюрприза… Нет, нельзя было все испортить. Тем более что до апофеоза оставалось всего ничего. Три с половиной минуты. Ну, максимум, пять.
Эля принялась выкладывать из пакета ингридиенты своего юбилейного сюрприза. Нет, не юбилейного, свадебного. Сегодня у них с Оськой серебряная свадьба! Двадцать пять лет вместе. В мире и согласии! Четверть века! Как ни крути – событие мирового масштаба.
Можно было бы, конечно, отметить это дело с размахом. Прокатиться, в ответ на Оськин новогодний сюрприз (Поездка в Париж на рождество – это было что-то! Они прокутили почти все деньги. И, кроме сиреневых лодочек и мелких сувенирчиков детям, привезли домой лишь до отказа забитый фотографиями цифровик.), в какой-нибудь Лондон или Венецию. Но до отпуска оставалось целых три месяца. Да и финансы поют романсы – свадьба младшенькой дочери до сих пор аукается. Но это в радость – пускай себе аукается, лишь бы жили счастливо!
И Эля, взвесив все плюсы и минусы более весомых сюрпризов, наступила на горло собственной песне и решилась на приятную малость.
На малость было потрачено все утро. Но овчинка стоила выделки!
Женщина украдкой взглянула в зеркальную поверхность стоящего на столе подноса: «Хороша! Никто и сорока не даст! А с новой прической особенно!» Лукавством не пахло: она действительно себе нравилась. И давно мечтала разделаться с кудряшками. Хотелось чего-то нового, смелого, кардинального, весеннего, наконец!
Мастер, молодой, смущенный напором солидной дамы, паренек, с ее выбором долго не соглашался:
- Такие шикарные волосы! И цвет, и фактура – да о таких мечтает половина женщин на планете. А Вы – под корень! Как же можно! Думаете, рука поднимется?
- На то Вы и мастер, чтобы поднялась. Дерзайте, молодой человек! Мне и правда, очень надо!
- Режь, Марек! Не сомневайся! – пробасила работавшая рядом полногрудая блондинка Элиных лет. – Раз сказала женщина: надо, значит, ей действительно надо. И не бойся. Все будет о’ кей. Мы, женщины, пятой точкой чувствуем, что именно нам нужно. И ошибаемся при этом крайне редко. Чутье, понимаешь…
Эле не слишком понравился намек на ни в чем неповинную пятую точку, но в остальном блондинка была права, и она благодарно кивнула в ответ. И с замиранием сердца уткнулась взглядом в зеркало в ожидании чуда: «Или пан, или пропал. Но ведь хочется, хочется, хочется…»
Мальчишка крутился вокруг странной клиентки как белка в колесе. Приседал. Нависал над ней всем своим субтильным тельцем. Выворачивался, чуть ли не наизнанку. Чирикал ножницами. Брался за машинку. Что-то подрезал, прореживал, подбривал. Отходил в сторону. Оценивал. Присматривался. Вздыхал. Разводил руками. Пожимал плечами. Смахивал со лба капельки пота. И брался за очередную прядку.
Эля уже и не рада была, что остановила свой выбор на молодом парикмахере: «Нужно было сесть к опытному мастеру. И чего это меня на экспериментах заклинило. Сейчас соорудит нечто… а потом все лето придется в косынке ходить. Ох, грехи мои тяжкие, - она обреченно вздохнула и перевела стрелки на более приемлемый вариант. – А, если не удастся прическа, куплю себе хорошенькую шляпку!»
На этом и успокоилась. Более-менее. И занялась планированием дальнейших действий. Сюрприз лишь начинался новой прической. А продолжался…
- Нет, мадам, этот цвет вам не идет, - категорически заявил продавец. – Розовый цвет столь ярких оттенков – привилегия молоденьких девочек. А Вы, прошу прощения, из этой категории вышли несколько лет назад. Может быть, подобрать Вам что-нибудь пастельное?
«К черту пастельное! – Эля с раздражением смотрела на глянцевую лысину продавца. – И какой идиот поставил этого нытика в отдел женской одежды! Так он мне все настроение испортит!»
Портить настроение было никак нельзя, а потому Эля предприняла ряд экстренных мер по минимизации неугодного вмешательства. Для начала послала мужчину куда подальше (в смысле расстояния - на склад за платьем той самой спасительно пастельной окраски), потом задернула шторку в примерочной кабинке и залюбовалась собственным отражением.
Новая, вернее, хорошо забытая старая прическа удивительно шла ей. Кто бы мог подумать! В молодости это была всего лишь досадная ошибка куда-то торопящейся парикмахерши. А сейчас… Сейчас эта ультра короткая стрижка сбросила с Элиного лица лет пятнадцать. Выгодно подчеркнула утонченный овал. Удлинила шею, выделила высокие скулы. Откуда ни возьмись, появился новый стиль. И шарм. В общем, новый облик продолжал радовать. И поднимал настроение с одного взгляда.
- А теперь примерим платьишко, пока эта чертова перечница не вернулась.
Ну что, что мог понимать в женских капризах этот нахал с блестящей лысиной! Ровным счетом – ни-че-го!
Эле нужно было именно это платье! И именно в оглушительно розовом цвете!
Не объяснять же всем встречным-поперечным, что для любимого мужа она решилась повернуть время вспять! Ровно на двадцать пять лет назад.
В прекрасный апрельский день они встретились на ялтинской набережной в открытом кафе. И влюбились в друг друга с первого взгляда. И на всю жизнь.
Для воссоздания основополагающего в их романе эпизода необходимо было всего-ничего: дурацкая короткая стрижка, взъерошенная особым образом (Эля до сих пор краснела, рассматривая единственное фото, запечатлевшее тот волнительный момент). Не менее дурацкое (когда-то оно считалось почти роскошным) розовое платье. Вьетнамки, отдаленно повторяющие цвет незабываемого шедевра зарубежной легкой промышленности. Розово-шоколадные шарики мороженного с консервированными фруктами в стеклянных креманках и шампанское с сиренью.
К полудню все составляющие сюрприза были успешно найдены и доставлены по месту назначения. Не хватало лишь главной свидетельницы их встречи – Кристинки.
Подруга три недели назад отбыла в Крым с собственным мужем. Отмечать приятное событие из жизни собственной семьи. Мужем был Вадим. Старый знакомый. Встреченный двадцать шесть лет назад, в том же месте и в тот же час. Юморист-любитель, затеявший тогда сыр-бор с веткой сирени (о том, что инициатива принадлежала-таки самой Эле, старались не упоминать). Первый и единственный законный супруг самой близкой подруги.
- Ну и пускай отдыхают! – решила для себя Эля. – Когда вернутся, сходим в ресторан. Отметим без проблем сразу два юбилея. Или как это называется…
Особенно грузиться по поводу формулировок в такой день не хотелось, и Эля решила оставить все как есть. И занялась претворением своих фантазий в жизнь. Итак, прическа, платье, вьетнамки, шампанское и мороженое имели место быть. Оставалась сирень. Никак нельзя было без сирени. Ведь с нее-то как раз все и началось.
Ветка любимой Элей синей сирени лежала на самом краю стола. Эля то и дело подносила ее к лицу, наслаждаясь нежной горечью цветочного аромата. Отпивала из фужера теплое шампанское (в те далекие годы со всем были проблемы, даже с нужной температурой шампанского), заедала подтаявшим мороженным и снова вдыхала милый сердцу запах. А потом сирень незаметно исчезла со столика.
Девушка недоуменно оглянулась: за соседним столиком сидела компания парней. Юноши не в меру развеселились. И Эля поняла это по-своему:
- Глупая шутка!
Один из парней широко улыбнулся в ответ:
- Это Вы нам? А что? Оригинальный способ познакомиться! Ценю!
«Каков нахал!» – подумалось Эле, недоумение мгновенно сменилось раздражением: - А кому же еще? До знакомства у нас дело не дойдет, можете не волноваться. А цветок отдайте!
- Розу? Лилию? Или гвоздику? Все цветы мира к Вашим ногам, синьорита! Айн момент! Эй, гарсон, коня к подъезду!
Народ в кафе заметно оживился. Эля растерялась.
Кристинка тут же пришла на помощь подруге:
- А мне показалось, что за столиком сидели мужчины… Прошу прощения, мальчики, мы слегка ошиблись. Будем считать инцидент исчерпанным… С детей какой спрос…
Улыбчивый юморист поперхнулся мороженным и закашлялся.
А Эля опустила глаза и обнаружила под столиком «яблоко раздора»: злополучная ветка преспокойно лежала у самых ног. Через секунду лицо уже соперничало по яркости румянца с новым платьем. Вечер был окончательно и бесповоротно испорчен. И тут…
- Вы позволите? – слегка хрипловатый голос раздался совсем рядом.
Эля подняла глаза. И покраснела еще больше. Рядом стоял молоденький паренек-официант с огромным букетом сирени.
- Это вам… - сквозь загар пробивалась явная краснота.
Да уж! Розанов на площадке стало чересчур много!
- Зачем? У меня ведь есть… - Эля нагнулась и подняла с земли свою ветку.
Паренек покраснел еще больше:
- Я думал…
Яркие синие глаза. Впалые щеки. Тонко очерченные губы. Черный ежик непокорных волос. И лет двадцать за спиной. Экая малость! А сердце Эли затрепетало и полетело навстречу пронзительно синему взгляду. Отправилось в затяжной полет.
До сих пор летит…
Эля вздохнула: и пускай себе! Пусть летит еще лет тридцать. Или хотя бы двадцать пять. До золотой свадьбы. А хорошо бы целую вечность… Но только вместе!
Что там еще было? В тот счастливый день в конце апреля?
Много чего. Такого разного. Неожиданного. Важного.
Паренек оказался студентом столичного вуза, подрабатывающего на каникулах в приморском кафе. И их с Кристинкой земляком. Иосифом. С легкой Кристинкиной руки ставшим в тот день Оськой. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. Да и обжаловать никто ничего не собирался. Не до того было. Совсем не до того.
Оська принес девушкам еще по порции мороженого. А потом приготовил свой фирменный коктейль (с позиции возраста Эля понимала, то был просто удачный экспромт, а когда-то совпадение казалось ей знаком свыше) – треть бокала теплого шампанского, два кубика льда, добытые исключительно превышением служебного положения, и пригоршня сиреневых соцветий.
- Ты что! – заволновалась тогда бдительная Кристинка. – Это же ядовитое растение!
- А вы не трогайте цветов, только шампанское пейте. Небольшими глотками. Почувствуйте разницу. Вкусно?
Еще бы не вкусно! Когда рядом шепчет море. Дует прохладный ветерок. И шампанское наконец охладилось до нужной кондиции. И сирень благоухает во всю ивановскую. И синие глаза посверкивают в свете загорающихся фонарей. И тебе все лишь двадцать. И впереди еще две недели каникул. И…
Эля не удержалась, зачерпнула пальцем из креманки шоколадное лакомство. Блаженство! Странно, кажется, пахнет морем. Тем самым…
Вот чего ей не хватало для полного счастья! Моря! И сирени. Ну, с сиренью она более-менее разобралась – купила на рынке три веточки искусственной. Инсценировка предполагает какую-никакую стилизацию. И букет в вазе вполне походит на настоящий. Можно даже в бокалы с шампанским бросить несколько цветков для пущего эффекта. А море… море она оставит до отпуска. Должен же Оська внести хоть какой-нибудь вклад в знаменательную дату. Никаких Турций и Черногорий! В этом году только Крым. И обязательно Ялта! Медовый месяц четверть века спустя. С ума сойти!
Эля вновь посягнула на композицию в креманке – на этот раз палец коснулся розового шарика. Клубника! Как тогда…
В тот раз Эля съела три клубничных шарика добавки. Оська принес бы больше, но пора было и честь знать. К концу вечера девушка была влюблена окончательно и бесповоротно. Очарована. Околдована. И готова на любые подвиги.
Кристинка отошла на далекий задний план, напропалую кокетничая с тем самым балагуром юмористом, породившим ситуацию. Пускай кокетничает на здоровье, лишь бы не мешала!
Оська забыл про служебные обязанности, уселся за столик и услаждал слух избранницы неуклюжими комплиментами и глупыми анекдотами. Когда запас и того и другого наконец закончился, парень перешел на стихи. И тут Эля не выдержала:
- Как можно читать такие вещи в публичном месте! Это все равно что…
Подходящее и не слишком обидное сравнение никак не приходило на ум. Девушка уткнулась лицом в сиреневый букет и прикрыла глаза. Любимый запах казался удивительно тонким, манящим куда-то, волнующим. До слез. До дрожи. До…
- Тогда пойдемте на набережную. Я там еще почитаю…
И был вечер. И была ночь. И было утро. Две пары бродили по берегу моря часов двенадцать. Двое – Эля с Оськой – большую часть прогулки молчали, заметно поотстав от Кристинки с Вадимом. Держались за руки, вдыхали аромат завядшей сирени, любовались меняющимся на глазах морем. И сочувствовали приятелям, то и дело ссорившимся по пустякам.
Им не нужны были слова. И не нужны были взгляды. Достаточно было ощущений. Холодный песок под ногами. Шелест волн. Запах моря, смешанный с острым ароматом увядающих цветов. Тепло руки идущего рядом человека. И блаженное томление в груди. Что еще нужно для счастья?
Через две недели они вернулись в родной город вместе. И тут же пошли в ЗАГС. Подавать заявление.
- На двадцать пятое октября, - деловито объявила принявшая их сотрудница.
- Как октября? Нам сейчас надо!
- А испытательный срок?
Женщина долго и подробно излагала причины отсрочки, приводила леденящие душу примеры. А Эля боролась с грозящими выйти из-под контроля эмоциями. Да и Оська явно растерялся:
- Мы не хотим в октябре. Хотим в мае.
- Те, кто брачуются в мае, всю жизнь маются, - предостерегла дама.
- А мы согласны. Лишь бы вместе.
Но свадьбу пришлось перенести на год. Чтобы исполнить заветное желание. Был чудесный день начала мая. Буйно цвели яблони в саду у ЗАГСА. Пахло яблоневым цветом и капельку морем (так казалось невесте, или хотело казаться). Элины волосы отросли до привычной длины и теперь буйно кудрявились под белоснежным муаром фаты. Не хватало лишь сирени. И Оська совершил невозможное – всеми правдами и неправдами выбил два дня отпуска, тайком от невесты слетал в Крым и в самый ответственный момент преподнес невесте охапку любимых цветов.
И на всех свадебных фотографиях Эля держала в руках букет пушистых веток.
Мороженое было разложено по креманкам на залитые сиропом кусочки персиков и половинки клубники. Шоколадная посыпка веснушками устроилась на розовых и бежевых шариках. Все как тогда, до самого последнего штриха.
- Остальное – в морозилку. До вечера. И шампанское туда же!
Эля метнулась в ванную. Долой надоевшие беж и зелень! Где тут наше розовое роскошество?
Она надела платье, покрутилась у зеркала. Черт-те что и сбоку бантик! И как такое люди носят? Да и сама когда-то…
- Ничего! Выдержим! Ситуация обязывает.
Она взъерошила волосы. Коснулась губ помадой. Тронула щеки пуховкой. То, что надо! И пусть только не вспомнит! Пусть только попробует удивиться! Или не удивиться…
Женщина взяла креманки в обе руки и на цыпочках пошла по коридору. Сюрприз начинался…
В гостиной Оськи не оказалось.
- Дрыхнет, небось, - хмыкнула Эля себе под нос, - любитель придавить подушку. А ведь обещал заняться уборкой. Вот, значит, как! Стоит жене выйти…
У Оськи сегодня выходной. А Эля по субботам обычно работала. Но по такому случаю в ход пошел прибереженный с зимы отгул. Гулять, так гулять! Два дня вместе. И две ночи…
Она услышала голоса за шаг до двери. И замерла с занесенной для следующего шага ногой. И дурашливо выставленными вперед креманками. Удивилась. Прислушалась. Окаменела…
Из спальни раздавались два голоса. Мужской и женский. Говорили тихо. И нежно… Нежно?! Эля прислонилась к стене, прислушалась. Слов не разобрать. Зато интонации!
Ноги приросли к полу. Во рту пересохло. По спине потекли ручейки пота. Оська. С женщиной!!! В ее спальне!!!! Среди бела дня… В такой день…
Сил на эмоции не осталось. Как и на выводы. А чего тут выводить? И так все ясно… Как в том анекдоте про мужа, вернувшегося из командировки…
Вот, значит, как… Так просто… И так глупо… А еще пусто… Обидно… Душно… Больно… Перед глазами кружились в солнечных лучах пылинки. Обидно до слез, ведь вчера вечером все протерла и пропылесосила. Обидно, говоришь? Нашла с чем сравнивать! В голове царил хаос. Дыхание срывалось. Сердце, кажется, перестало стучать совсем. Виски сдавливало ледяным стальным обручем. Пахло чем-то до умопомрачения знакомым. Таким милым. Таким родным…
«Откуда я знаю, как пахнет измена? – пробиваясь сквозь обрывки глупостей и умностей, пульсировала в сознании странная мысль. – Он не изменял никогда. Или изменял? Запах-то до дрожи знакомый. И такой приятный…
Значит, изменил. Пришла пора… И что? Что теперь делать? – Слезы текли по щекам бесконечными горькими потоками. Попадали в рот. Жгли кожу. Но внутреннее жжение было гораздо острее. В душе разгорался настоящий пожар. – Что же делать? Убить мужа? Себя? Опозорить соперницу? Устроить скандал? Тихо уйти насовсем? Убежать на край света? Исцарапать их подлые физиономии? Или размазать по ним мороженое? Господи, подскажи, что нужно сделать в таком случае!»
Мысли скакали в мозгу корявыми обрывками. Боролись за существование. Исчезали и проявлялись вновь. Противоречили сами себе. Расплывались в туманном сознании. И лишь одна из них стучала в висках назойливым тамтамом: «Не мог. Не мог. Не мог!» В хороводе чувств и мыслей было все, что угодно. Кроме одного. Там не было веры. И не могло быть. Никакие силы мира не могли заставить Элю поверить в измену мужа. Даже явные факты.
- Чего стоишь, балда? Достоишься! Действовать надо, действовать!
И Эля начала действовать - с яростью перевернула содержимое «сюрприза» в горшок с фикусом. Вот так! Надавила посильнее, погрузив стеклянные конусы в землю по самые ножки. Вот так! Провела рукой по лицу, размазывая слезы, косметику и убойную смесь земли с мороженым. Злость и полыхающий пожар выдувало из души холодным северным ветром. На смену урагану чувств пришло желание действовать. Возможность посмотреть на ситуацию со стороны. Взять инициативу в свои руки.
Эля заторопилась. Для начала примерилась к своему новому статусу. Как это называется? Рогоносец? Нет, это про мужчину. Соломенная вдова? Нет не то… Но как же?
Ничего подходящего не приходило на ум. Жажда деятельности заполонила собой все сознание. Притупила боль. Унесла в неведомые дали пустые намерения. Уступила место леденящему душу страху. Страху потерять самое дорогое в жизни. Оську. Измена? Подумаешь! Да хоть сто раз! Главное, чтоб остался рядом. Живой и здоровый. А остальное… остальное можно и пережить.
Теперь Эля точно знала, что никого не станет убивать. И позорить тоже не станет. И на скандал не пойдет. Она будет бороться за свое счастье! До конца! И никому не позволит…
Женщина метнулась в ванную. Уродина! Как такой не изменить? Сама виновата! Хотя… Ведь совсем недавно… или давно… Эля взглянула на часы – прошло пять минут. А будто десять лет жизни пронеслось… Да… время в кризисных ситуациях не поддается измерению… Итак, пять минут назад она выглядела потрясающе. Даже это идиотское розовое платье не могло испортить впечатления. А теперь…
Эля открыла кран, выдавила из флакона каплю мыла и принялась тщательно смывать с лица остатки своего горя. Затем вытерлась жестким полотенцем. И наложила макияж заново.
- Глаза красноваты, а в целом очень даже ничего получилось! Ну что, начнем все сначала? С учетом гостей. Вернее, гостьи…
Она вернулась на кухню. Достала чистые креманки. На этот раз три. Мороженое. Фрукты. Фужеры. И принялась сервировать вторую серию «сюрприза» на серебряном подносе. Гулять, так гулять!
- Ну что? – Эля с удовлетворением осмотрела получившийся натюрморт. – Неплохо получилось! Да, еще добавим букетик. Сирень!
Так вот чем пахло там, в коридоре! Сиренью! Самой настоящей! Крымской! Ее любимой! Неужели измена может так пахнуть? Впрочем… чего только не бывает в жизни. И все-таки жаль… Теперь она не сможет наслаждаться своим любимым ароматом. Никогда… Сирень будет напоминать об измене любимого. Пожалуй, стоит сменить вкусы. Интересно, а это возможно?
- Ладно, не горит, потом разберусь, - Эля взяла поднос, глубоко вздохнула и пошла в спальню. – Дай мне силы, Господи! Не оставь в тяжкую минуту, – и преувеличенно громко, чтобы побороть нерешительность в душе и дрожь в голосе, протянула: - Ну что, милые мои, не ждали? А у меня сюрприз!
Она ожидала увидеть все, что угодно, кроме… На кровати сидела… Кристинка. Лучшая подруга! В Элином любимом халате. Вот значит, как… Эля вздохнула глубоко-глубоко, напомнила себе о благих намерениях. И отыскала взглядом мужа. Оська сидел на пуфике возле туалетного столика. В спортивном костюме и нелепых домашних тапочках-тиграх (ее подарок на день влюбленных). Странное сочетание. Особенно в данной ситуации. Даже изменить как следует не умеет!
- Ой, Элька, что это с тобой?
«А ведь это называется коварством, - отметила про себя Эля, проглатывая горькую пилюлю из рук, то бишь уст – но какая разница, подруги (давней, верной и единственной!), - или…?»
На этот раз она оборвала фразу не по привычке. Ситуация складывалась как-то иначе. Нестандартно. Да что там! Она складывалась абсолютно нелогично! Эля удивилась. Растерялась. Начала анализировать все заново.
У ног Кристинки лежал Вадим. Вид у него был…
«Боже! Они убили его! Убили ради собственной низменной страсти! А сейчас… О боже! Кажется, теперь моя очередь!»
Пролетело долгих три года. В ее измерении. А на земле прошла лишь секунда. Руки Эли даже не устали держать поднос под нарочито прямым углом. И улыбка не успела сойти с ее губ. И…
- Девочка моя, - Оська материализовался у подноса, заслонив собой первую жертву, - дай я помогу. Что тут у нас?
- Нет… - Эля попятилась к двери, прижимая поднос к груди. – Н-нне надо. Я сама! Сама!!!
«Труп» зашевелился и открыл глаза:
- Поздравляем, - захрипел он в агонии (явно, в агонии, но пока жив!), - Криська, тащи подарок!
А где-то рядом притворно восторженно шептал Оська:
- Эля, какая ты сегодня! Как тогда, помнишь? Совсем как тогда!
И плыл куда-то в сторону поднос с сюрпризом. И открывалась со скрипом балконная дверь. И перед глазами расплывались все оттенки фиолетового. И милый сердцу в прошлой жизни аромат заволакивал сознание…
«Только бы не грохнуться в обморок! – выныривало из бурлящих волн не на шутку взволнованного океана сознания. – Только бы устоять. И разобраться в этой галиматье!»
Но – увы – Эля уже плыла по течению. Невидимые сильные руки увлекли ее в это плаванье вопреки воле. Миг – и она лежит рядом с Вадимом.
«Это конец…»
- Не клади близко, еще заразится!
«Странный конец…»
- Эль, с тобой все в порядке?
«Надо же, какая у меня заботливая подруга!»
- Давай-ка садись! Я подушку приподниму… Вот так… Ты что, перегрелась? На солнце градусов тридцать. А без привычки… Вон, мой-то не выдержал весенних заморочек – еще в самолете затемпературил. Едва до вас добрались! Хотели как лучше… Сирень на базаре скупили всю до последней веточки. Даже бутылку с морской водой привезли. А тут…
- Да уж, - откуда-то издалека послышался родной баритон, - теперь и не поймешь, то ли свадьба, то ли эпидемия. Может, перенесем все на более позднее время?
Кусочки пазла моментально сложилась в нужную картину. Эле не пришлось прилагать никаких усилий. Обморок кончился, так и не начавшись. Силы готовящегося к смерти организма восстановились и забили многочисленными жизнеутверждающими гейзерами. Она подхватилась, поправила (в смысле, взъерошила до умопомрачения) прическу, засияла глазами:
- Никаких отмен! Зря я что ли, неделю готовилась? Итак…
Сюрприз удался. Даже Вадим добрался до плетеного кресла на балконе и выпил бокал шампанского. От мороженого не отказался никто.
- Надо же! Все как в тот вечер! – замирал от удовольствия Оська. – Даже сирень в бокалах! Мой фирменный коктейль! И море…
Эля загадочно улыбалась. В ее бокале тоже плавало несколько сиреневых бутонов. Самых настоящих. Игра стоила свеч! Она как-нибудь потерпит до конца вечера. А там… Там все это сиреневое роскошество полетит прямо в мусоропровод! И чтоб никогда больше…
Она поймала восхищенный взгляд мужа, тряхнула короткими прядками: «А может, цветы ни в чем не виноваты? Ведь не было никакой измены. Не было! Да и не могло быть! Он мой. Только мой! Сейчас. Завтра. И во веки веков. Аминь!»
Взгляд пробежался по счастливым лицам самых близких людей. Кристинка. Вадик. Оська. Оська. Оська!!! По креманкам с остатками мороженого. По глянцевым обложкам путевок – Оськиного подарка (Ялта, знакомый пансионат – что может быть лучше?). По поникшим веточкам любимых цветов. Нет! Она не станет выбрасывать сирень. Она постарается понять. И простить. И забыть весь этот бред с изменой.
Эля закрыла глаза и вдохнула знакомую горечь. Без волнения. Без боли. Без глупых приложений. И дурацких иллюзий. Цветы пахли счастьем. Морем. И немножко клубникой. Никакой измены в бередящих душу ароматах не значилось. Пора было почувствовать себя счастливой.
Измены милый аромат
Туфли на тоненькой шпильке – ее радость (сиреневый велюр радовал глаз каждую секунду – любимый цвет, любимый оттенок и потрясающая форма), гордость (мэйд ин Франция, как не гордиться!) и боль (одиннадцать сантиметров в ее-то возрасте! – мама не горюй!) наконец были сброшены. Ноги, смертельно уставшие в утреннем марафоне, почувствовали свободу, а заодно приятную прохладу плитки. И в предвкушении отдыха понесли хозяйку в кухню.
- Тише, еще тише! – шептала Эля, прикрывая за собой дверь. – Он не должен знать, что я дома, иначе никакого сюрприза не получится.
А сюрприз должен был состояться! В такой день! И без сюрприза… Нет, нельзя было все испортить. Тем более что до апофеоза оставалось всего ничего. Три с половиной минуты. Ну, максимум, пять.
Эля принялась выкладывать из пакета ингридиенты своего юбилейного сюрприза. Нет, не юбилейного, свадебного. Сегодня у них с Оськой серебряная свадьба! Двадцать пять лет вместе. В мире и согласии! Четверть века! Как ни крути – событие мирового масштаба.
Можно было бы, конечно, отметить это дело с размахом. Прокатиться, в ответ на Оськин новогодний сюрприз (Поездка в Париж на рождество – это было что-то! Они прокутили почти все деньги. И, кроме сиреневых лодочек и мелких сувенирчиков детям, привезли домой лишь до отказа забитый фотографиями цифровик.), в какой-нибудь Лондон или Венецию. Но до отпуска оставалось целых три месяца. Да и финансы поют романсы – свадьба младшенькой дочери до сих пор аукается. Но это в радость – пускай себе аукается, лишь бы жили счастливо!
И Эля, взвесив все плюсы и минусы более весомых сюрпризов, наступила на горло собственной песне и решилась на приятную малость.
На малость было потрачено все утро. Но овчинка стоила выделки!
Женщина украдкой взглянула в зеркальную поверхность стоящего на столе подноса: «Хороша! Никто и сорока не даст! А с новой прической особенно!» Лукавством не пахло: она действительно себе нравилась. И давно мечтала разделаться с кудряшками. Хотелось чего-то нового, смелого, кардинального, весеннего, наконец!
Мастер, молодой, смущенный напором солидной дамы, паренек, с ее выбором долго не соглашался:
- Такие шикарные волосы! И цвет, и фактура – да о таких мечтает половина женщин на планете. А Вы – под корень! Как же можно! Думаете, рука поднимется?
- На то Вы и мастер, чтобы поднялась. Дерзайте, молодой человек! Мне и правда, очень надо!
- Режь, Марек! Не сомневайся! – пробасила работавшая рядом полногрудая блондинка Элиных лет. – Раз сказала женщина: надо, значит, ей действительно надо. И не бойся. Все будет о’ кей. Мы, женщины, пятой точкой чувствуем, что именно нам нужно. И ошибаемся при этом крайне редко. Чутье, понимаешь…
Эле не слишком понравился намек на ни в чем неповинную пятую точку, но в остальном блондинка была права, и она благодарно кивнула в ответ. И с замиранием сердца уткнулась взглядом в зеркало в ожидании чуда: «Или пан, или пропал. Но ведь хочется, хочется, хочется…»
Мальчишка крутился вокруг странной клиентки как белка в колесе. Приседал. Нависал над ней всем своим субтильным тельцем. Выворачивался, чуть ли не наизнанку. Чирикал ножницами. Брался за машинку. Что-то подрезал, прореживал, подбривал. Отходил в сторону. Оценивал. Присматривался. Вздыхал. Разводил руками. Пожимал плечами. Смахивал со лба капельки пота. И брался за очередную прядку.
Эля уже и не рада была, что остановила свой выбор на молодом парикмахере: «Нужно было сесть к опытному мастеру. И чего это меня на экспериментах заклинило. Сейчас соорудит нечто… а потом все лето придется в косынке ходить. Ох, грехи мои тяжкие, - она обреченно вздохнула и перевела стрелки на более приемлемый вариант. – А, если не удастся прическа, куплю себе хорошенькую шляпку!»
На этом и успокоилась. Более-менее. И занялась планированием дальнейших действий. Сюрприз лишь начинался новой прической. А продолжался…
- Нет, мадам, этот цвет вам не идет, - категорически заявил продавец. – Розовый цвет столь ярких оттенков – привилегия молоденьких девочек. А Вы, прошу прощения, из этой категории вышли несколько лет назад. Может быть, подобрать Вам что-нибудь пастельное?
«К черту пастельное! – Эля с раздражением смотрела на глянцевую лысину продавца. – И какой идиот поставил этого нытика в отдел женской одежды! Так он мне все настроение испортит!»
Портить настроение было никак нельзя, а потому Эля предприняла ряд экстренных мер по минимизации неугодного вмешательства. Для начала послала мужчину куда подальше (в смысле расстояния - на склад за платьем той самой спасительно пастельной окраски), потом задернула шторку в примерочной кабинке и залюбовалась собственным отражением.
Новая, вернее, хорошо забытая старая прическа удивительно шла ей. Кто бы мог подумать! В молодости это была всего лишь досадная ошибка куда-то торопящейся парикмахерши. А сейчас… Сейчас эта ультра короткая стрижка сбросила с Элиного лица лет пятнадцать. Выгодно подчеркнула утонченный овал. Удлинила шею, выделила высокие скулы. Откуда ни возьмись, появился новый стиль. И шарм. В общем, новый облик продолжал радовать. И поднимал настроение с одного взгляда.
- А теперь примерим платьишко, пока эта чертова перечница не вернулась.
Ну что, что мог понимать в женских капризах этот нахал с блестящей лысиной! Ровным счетом – ни-че-го!
Эле нужно было именно это платье! И именно в оглушительно розовом цвете!
Не объяснять же всем встречным-поперечным, что для любимого мужа она решилась повернуть время вспять! Ровно на двадцать пять лет назад.
В прекрасный апрельский день они встретились на ялтинской набережной в открытом кафе. И влюбились в друг друга с первого взгляда. И на всю жизнь.
Для воссоздания основополагающего в их романе эпизода необходимо было всего-ничего: дурацкая короткая стрижка, взъерошенная особым образом (Эля до сих пор краснела, рассматривая единственное фото, запечатлевшее тот волнительный момент). Не менее дурацкое (когда-то оно считалось почти роскошным) розовое платье. Вьетнамки, отдаленно повторяющие цвет незабываемого шедевра зарубежной легкой промышленности. Розово-шоколадные шарики мороженного с консервированными фруктами в стеклянных креманках и шампанское с сиренью.
К полудню все составляющие сюрприза были успешно найдены и доставлены по месту назначения. Не хватало лишь главной свидетельницы их встречи – Кристинки.
Подруга три недели назад отбыла в Крым с собственным мужем. Отмечать приятное событие из жизни собственной семьи. Мужем был Вадим. Старый знакомый. Встреченный двадцать шесть лет назад, в том же месте и в тот же час. Юморист-любитель, затеявший тогда сыр-бор с веткой сирени (о том, что инициатива принадлежала-таки самой Эле, старались не упоминать). Первый и единственный законный супруг самой близкой подруги.
- Ну и пускай отдыхают! – решила для себя Эля. – Когда вернутся, сходим в ресторан. Отметим без проблем сразу два юбилея. Или как это называется…
Особенно грузиться по поводу формулировок в такой день не хотелось, и Эля решила оставить все как есть. И занялась претворением своих фантазий в жизнь. Итак, прическа, платье, вьетнамки, шампанское и мороженое имели место быть. Оставалась сирень. Никак нельзя было без сирени. Ведь с нее-то как раз все и началось.
Ветка любимой Элей синей сирени лежала на самом краю стола. Эля то и дело подносила ее к лицу, наслаждаясь нежной горечью цветочного аромата. Отпивала из фужера теплое шампанское (в те далекие годы со всем были проблемы, даже с нужной температурой шампанского), заедала подтаявшим мороженным и снова вдыхала милый сердцу запах. А потом сирень незаметно исчезла со столика.
Девушка недоуменно оглянулась: за соседним столиком сидела компания парней. Юноши не в меру развеселились. И Эля поняла это по-своему:
- Глупая шутка!
Один из парней широко улыбнулся в ответ:
- Это Вы нам? А что? Оригинальный способ познакомиться! Ценю!
«Каков нахал!» – подумалось Эле, недоумение мгновенно сменилось раздражением: - А кому же еще? До знакомства у нас дело не дойдет, можете не волноваться. А цветок отдайте!
- Розу? Лилию? Или гвоздику? Все цветы мира к Вашим ногам, синьорита! Айн момент! Эй, гарсон, коня к подъезду!
Народ в кафе заметно оживился. Эля растерялась.
Кристинка тут же пришла на помощь подруге:
- А мне показалось, что за столиком сидели мужчины… Прошу прощения, мальчики, мы слегка ошиблись. Будем считать инцидент исчерпанным… С детей какой спрос…
Улыбчивый юморист поперхнулся мороженным и закашлялся.
А Эля опустила глаза и обнаружила под столиком «яблоко раздора»: злополучная ветка преспокойно лежала у самых ног. Через секунду лицо уже соперничало по яркости румянца с новым платьем. Вечер был окончательно и бесповоротно испорчен. И тут…
- Вы позволите? – слегка хрипловатый голос раздался совсем рядом.
Эля подняла глаза. И покраснела еще больше. Рядом стоял молоденький паренек-официант с огромным букетом сирени.
- Это вам… - сквозь загар пробивалась явная краснота.
Да уж! Розанов на площадке стало чересчур много!
- Зачем? У меня ведь есть… - Эля нагнулась и подняла с земли свою ветку.
Паренек покраснел еще больше:
- Я думал…
Яркие синие глаза. Впалые щеки. Тонко очерченные губы. Черный ежик непокорных волос. И лет двадцать за спиной. Экая малость! А сердце Эли затрепетало и полетело навстречу пронзительно синему взгляду. Отправилось в затяжной полет.
До сих пор летит…
Эля вздохнула: и пускай себе! Пусть летит еще лет тридцать. Или хотя бы двадцать пять. До золотой свадьбы. А хорошо бы целую вечность… Но только вместе!
Что там еще было? В тот счастливый день в конце апреля?
Много чего. Такого разного. Неожиданного. Важного.
Паренек оказался студентом столичного вуза, подрабатывающего на каникулах в приморском кафе. И их с Кристинкой земляком. Иосифом. С легкой Кристинкиной руки ставшим в тот день Оськой. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. Да и обжаловать никто ничего не собирался. Не до того было. Совсем не до того.
Оська принес девушкам еще по порции мороженого. А потом приготовил свой фирменный коктейль (с позиции возраста Эля понимала, то был просто удачный экспромт, а когда-то совпадение казалось ей знаком свыше) – треть бокала теплого шампанского, два кубика льда, добытые исключительно превышением служебного положения, и пригоршня сиреневых соцветий.
- Ты что! – заволновалась тогда бдительная Кристинка. – Это же ядовитое растение!
- А вы не трогайте цветов, только шампанское пейте. Небольшими глотками. Почувствуйте разницу. Вкусно?
Еще бы не вкусно! Когда рядом шепчет море. Дует прохладный ветерок. И шампанское наконец охладилось до нужной кондиции. И сирень благоухает во всю ивановскую. И синие глаза посверкивают в свете загорающихся фонарей. И тебе все лишь двадцать. И впереди еще две недели каникул. И…
Эля не удержалась, зачерпнула пальцем из креманки шоколадное лакомство. Блаженство! Странно, кажется, пахнет морем. Тем самым…
Вот чего ей не хватало для полного счастья! Моря! И сирени. Ну, с сиренью она более-менее разобралась – купила на рынке три веточки искусственной. Инсценировка предполагает какую-никакую стилизацию. И букет в вазе вполне походит на настоящий. Можно даже в бокалы с шампанским бросить несколько цветков для пущего эффекта. А море… море она оставит до отпуска. Должен же Оська внести хоть какой-нибудь вклад в знаменательную дату. Никаких Турций и Черногорий! В этом году только Крым. И обязательно Ялта! Медовый месяц четверть века спустя. С ума сойти!
Эля вновь посягнула на композицию в креманке – на этот раз палец коснулся розового шарика. Клубника! Как тогда…
В тот раз Эля съела три клубничных шарика добавки. Оська принес бы больше, но пора было и честь знать. К концу вечера девушка была влюблена окончательно и бесповоротно. Очарована. Околдована. И готова на любые подвиги.
Кристинка отошла на далекий задний план, напропалую кокетничая с тем самым балагуром юмористом, породившим ситуацию. Пускай кокетничает на здоровье, лишь бы не мешала!
Оська забыл про служебные обязанности, уселся за столик и услаждал слух избранницы неуклюжими комплиментами и глупыми анекдотами. Когда запас и того и другого наконец закончился, парень перешел на стихи. И тут Эля не выдержала:
- Как можно читать такие вещи в публичном месте! Это все равно что…
Подходящее и не слишком обидное сравнение никак не приходило на ум. Девушка уткнулась лицом в сиреневый букет и прикрыла глаза. Любимый запах казался удивительно тонким, манящим куда-то, волнующим. До слез. До дрожи. До…
- Тогда пойдемте на набережную. Я там еще почитаю…
И был вечер. И была ночь. И было утро. Две пары бродили по берегу моря часов двенадцать. Двое – Эля с Оськой – большую часть прогулки молчали, заметно поотстав от Кристинки с Вадимом. Держались за руки, вдыхали аромат завядшей сирени, любовались меняющимся на глазах морем. И сочувствовали приятелям, то и дело ссорившимся по пустякам.
Им не нужны были слова. И не нужны были взгляды. Достаточно было ощущений. Холодный песок под ногами. Шелест волн. Запах моря, смешанный с острым ароматом увядающих цветов. Тепло руки идущего рядом человека. И блаженное томление в груди. Что еще нужно для счастья?
Через две недели они вернулись в родной город вместе. И тут же пошли в ЗАГС. Подавать заявление.
- На двадцать пятое октября, - деловито объявила принявшая их сотрудница.
- Как октября? Нам сейчас надо!
- А испытательный срок?
Женщина долго и подробно излагала причины отсрочки, приводила леденящие душу примеры. А Эля боролась с грозящими выйти из-под контроля эмоциями. Да и Оська явно растерялся:
- Мы не хотим в октябре. Хотим в мае.
- Те, кто брачуются в мае, всю жизнь маются, - предостерегла дама.
- А мы согласны. Лишь бы вместе.
Но свадьбу пришлось перенести на год. Чтобы исполнить заветное желание. Был чудесный день начала мая. Буйно цвели яблони в саду у ЗАГСА. Пахло яблоневым цветом и капельку морем (так казалось невесте, или хотело казаться). Элины волосы отросли до привычной длины и теперь буйно кудрявились под белоснежным муаром фаты. Не хватало лишь сирени. И Оська совершил невозможное – всеми правдами и неправдами выбил два дня отпуска, тайком от невесты слетал в Крым и в самый ответственный момент преподнес невесте охапку любимых цветов.
И на всех свадебных фотографиях Эля держала в руках букет пушистых веток.
Мороженое было разложено по креманкам на залитые сиропом кусочки персиков и половинки клубники. Шоколадная посыпка веснушками устроилась на розовых и бежевых шариках. Все как тогда, до самого последнего штриха.
- Остальное – в морозилку. До вечера. И шампанское туда же!
Эля метнулась в ванную. Долой надоевшие беж и зелень! Где тут наше розовое роскошество?
Она надела платье, покрутилась у зеркала. Черт-те что и сбоку бантик! И как такое люди носят? Да и сама когда-то…
- Ничего! Выдержим! Ситуация обязывает.
Она взъерошила волосы. Коснулась губ помадой. Тронула щеки пуховкой. То, что надо! И пусть только не вспомнит! Пусть только попробует удивиться! Или не удивиться…
Женщина взяла креманки в обе руки и на цыпочках пошла по коридору. Сюрприз начинался…
В гостиной Оськи не оказалось.
- Дрыхнет, небось, - хмыкнула Эля себе под нос, - любитель придавить подушку. А ведь обещал заняться уборкой. Вот, значит, как! Стоит жене выйти…
У Оськи сегодня выходной. А Эля по субботам обычно работала. Но по такому случаю в ход пошел прибереженный с зимы отгул. Гулять, так гулять! Два дня вместе. И две ночи…
Она услышала голоса за шаг до двери. И замерла с занесенной для следующего шага ногой. И дурашливо выставленными вперед креманками. Удивилась. Прислушалась. Окаменела…
Из спальни раздавались два голоса. Мужской и женский. Говорили тихо. И нежно… Нежно?! Эля прислонилась к стене, прислушалась. Слов не разобрать. Зато интонации!
Ноги приросли к полу. Во рту пересохло. По спине потекли ручейки пота. Оська. С женщиной!!! В ее спальне!!!! Среди бела дня… В такой день…
Сил на эмоции не осталось. Как и на выводы. А чего тут выводить? И так все ясно… Как в том анекдоте про мужа, вернувшегося из командировки…
Вот, значит, как… Так просто… И так глупо… А еще пусто… Обидно… Душно… Больно… Перед глазами кружились в солнечных лучах пылинки. Обидно до слез, ведь вчера вечером все протерла и пропылесосила. Обидно, говоришь? Нашла с чем сравнивать! В голове царил хаос. Дыхание срывалось. Сердце, кажется, перестало стучать совсем. Виски сдавливало ледяным стальным обручем. Пахло чем-то до умопомрачения знакомым. Таким милым. Таким родным…
«Откуда я знаю, как пахнет измена? – пробиваясь сквозь обрывки глупостей и умностей, пульсировала в сознании странная мысль. – Он не изменял никогда. Или изменял? Запах-то до дрожи знакомый. И такой приятный…
Значит, изменил. Пришла пора… И что? Что теперь делать? – Слезы текли по щекам бесконечными горькими потоками. Попадали в рот. Жгли кожу. Но внутреннее жжение было гораздо острее. В душе разгорался настоящий пожар. – Что же делать? Убить мужа? Себя? Опозорить соперницу? Устроить скандал? Тихо уйти насовсем? Убежать на край света? Исцарапать их подлые физиономии? Или размазать по ним мороженое? Господи, подскажи, что нужно сделать в таком случае!»
Мысли скакали в мозгу корявыми обрывками. Боролись за существование. Исчезали и проявлялись вновь. Противоречили сами себе. Расплывались в туманном сознании. И лишь одна из них стучала в висках назойливым тамтамом: «Не мог. Не мог. Не мог!» В хороводе чувств и мыслей было все, что угодно. Кроме одного. Там не было веры. И не могло быть. Никакие силы мира не могли заставить Элю поверить в измену мужа. Даже явные факты.
- Чего стоишь, балда? Достоишься! Действовать надо, действовать!
И Эля начала действовать - с яростью перевернула содержимое «сюрприза» в горшок с фикусом. Вот так! Надавила посильнее, погрузив стеклянные конусы в землю по самые ножки. Вот так! Провела рукой по лицу, размазывая слезы, косметику и убойную смесь земли с мороженым. Злость и полыхающий пожар выдувало из души холодным северным ветром. На смену урагану чувств пришло желание действовать. Возможность посмотреть на ситуацию со стороны. Взять инициативу в свои руки.
Эля заторопилась. Для начала примерилась к своему новому статусу. Как это называется? Рогоносец? Нет, это про мужчину. Соломенная вдова? Нет не то… Но как же?
Ничего подходящего не приходило на ум. Жажда деятельности заполонила собой все сознание. Притупила боль. Унесла в неведомые дали пустые намерения. Уступила место леденящему душу страху. Страху потерять самое дорогое в жизни. Оську. Измена? Подумаешь! Да хоть сто раз! Главное, чтоб остался рядом. Живой и здоровый. А остальное… остальное можно и пережить.
Теперь Эля точно знала, что никого не станет убивать. И позорить тоже не станет. И на скандал не пойдет. Она будет бороться за свое счастье! До конца! И никому не позволит…
Женщина метнулась в ванную. Уродина! Как такой не изменить? Сама виновата! Хотя… Ведь совсем недавно… или давно… Эля взглянула на часы – прошло пять минут. А будто десять лет жизни пронеслось… Да… время в кризисных ситуациях не поддается измерению… Итак, пять минут назад она выглядела потрясающе. Даже это идиотское розовое платье не могло испортить впечатления. А теперь…
Эля открыла кран, выдавила из флакона каплю мыла и принялась тщательно смывать с лица остатки своего горя. Затем вытерлась жестким полотенцем. И наложила макияж заново.
- Глаза красноваты, а в целом очень даже ничего получилось! Ну что, начнем все сначала? С учетом гостей. Вернее, гостьи…
Она вернулась на кухню. Достала чистые креманки. На этот раз три. Мороженое. Фрукты. Фужеры. И принялась сервировать вторую серию «сюрприза» на серебряном подносе. Гулять, так гулять!
- Ну что? – Эля с удовлетворением осмотрела получившийся натюрморт. – Неплохо получилось! Да, еще добавим букетик. Сирень!
Так вот чем пахло там, в коридоре! Сиренью! Самой настоящей! Крымской! Ее любимой! Неужели измена может так пахнуть? Впрочем… чего только не бывает в жизни. И все-таки жаль… Теперь она не сможет наслаждаться своим любимым ароматом. Никогда… Сирень будет напоминать об измене любимого. Пожалуй, стоит сменить вкусы. Интересно, а это возможно?
- Ладно, не горит, потом разберусь, - Эля взяла поднос, глубоко вздохнула и пошла в спальню. – Дай мне силы, Господи! Не оставь в тяжкую минуту, – и преувеличенно громко, чтобы побороть нерешительность в душе и дрожь в голосе, протянула: - Ну что, милые мои, не ждали? А у меня сюрприз!
Она ожидала увидеть все, что угодно, кроме… На кровати сидела… Кристинка. Лучшая подруга! В Элином любимом халате. Вот значит, как… Эля вздохнула глубоко-глубоко, напомнила себе о благих намерениях. И отыскала взглядом мужа. Оська сидел на пуфике возле туалетного столика. В спортивном костюме и нелепых домашних тапочках-тиграх (ее подарок на день влюбленных). Странное сочетание. Особенно в данной ситуации. Даже изменить как следует не умеет!
- Ой, Элька, что это с тобой?
«А ведь это называется коварством, - отметила про себя Эля, проглатывая горькую пилюлю из рук, то бишь уст – но какая разница, подруги (давней, верной и единственной!), - или…?»
На этот раз она оборвала фразу не по привычке. Ситуация складывалась как-то иначе. Нестандартно. Да что там! Она складывалась абсолютно нелогично! Эля удивилась. Растерялась. Начала анализировать все заново.
У ног Кристинки лежал Вадим. Вид у него был…
«Боже! Они убили его! Убили ради собственной низменной страсти! А сейчас… О боже! Кажется, теперь моя очередь!»
Пролетело долгих три года. В ее измерении. А на земле прошла лишь секунда. Руки Эли даже не устали держать поднос под нарочито прямым углом. И улыбка не успела сойти с ее губ. И…
- Девочка моя, - Оська материализовался у подноса, заслонив собой первую жертву, - дай я помогу. Что тут у нас?
- Нет… - Эля попятилась к двери, прижимая поднос к груди. – Н-нне надо. Я сама! Сама!!!
«Труп» зашевелился и открыл глаза:
- Поздравляем, - захрипел он в агонии (явно, в агонии, но пока жив!), - Криська, тащи подарок!
А где-то рядом притворно восторженно шептал Оська:
- Эля, какая ты сегодня! Как тогда, помнишь? Совсем как тогда!
И плыл куда-то в сторону поднос с сюрпризом. И открывалась со скрипом балконная дверь. И перед глазами расплывались все оттенки фиолетового. И милый сердцу в прошлой жизни аромат заволакивал сознание…
«Только бы не грохнуться в обморок! – выныривало из бурлящих волн не на шутку взволнованного океана сознания. – Только бы устоять. И разобраться в этой галиматье!»
Но – увы – Эля уже плыла по течению. Невидимые сильные руки увлекли ее в это плаванье вопреки воле. Миг – и она лежит рядом с Вадимом.
«Это конец…»
- Не клади близко, еще заразится!
«Странный конец…»
- Эль, с тобой все в порядке?
«Надо же, какая у меня заботливая подруга!»
- Давай-ка садись! Я подушку приподниму… Вот так… Ты что, перегрелась? На солнце градусов тридцать. А без привычки… Вон, мой-то не выдержал весенних заморочек – еще в самолете затемпературил. Едва до вас добрались! Хотели как лучше… Сирень на базаре скупили всю до последней веточки. Даже бутылку с морской водой привезли. А тут…
- Да уж, - откуда-то издалека послышался родной баритон, - теперь и не поймешь, то ли свадьба, то ли эпидемия. Может, перенесем все на более позднее время?
Кусочки пазла моментально сложилась в нужную картину. Эле не пришлось прилагать никаких усилий. Обморок кончился, так и не начавшись. Силы готовящегося к смерти организма восстановились и забили многочисленными жизнеутверждающими гейзерами. Она подхватилась, поправила (в смысле, взъерошила до умопомрачения) прическу, засияла глазами:
- Никаких отмен! Зря я что ли, неделю готовилась? Итак…
Сюрприз удался. Даже Вадим добрался до плетеного кресла на балконе и выпил бокал шампанского. От мороженого не отказался никто.
- Надо же! Все как в тот вечер! – замирал от удовольствия Оська. – Даже сирень в бокалах! Мой фирменный коктейль! И море…
Эля загадочно улыбалась. В ее бокале тоже плавало несколько сиреневых бутонов. Самых настоящих. Игра стоила свеч! Она как-нибудь потерпит до конца вечера. А там… Там все это сиреневое роскошество полетит прямо в мусоропровод! И чтоб никогда больше…
Она поймала восхищенный взгляд мужа, тряхнула короткими прядками: «А может, цветы ни в чем не виноваты? Ведь не было никакой измены. Не было! Да и не могло быть! Он мой. Только мой! Сейчас. Завтра. И во веки веков. Аминь!»
Взгляд пробежался по счастливым лицам самых близких людей. Кристинка. Вадик. Оська. Оська. Оська!!! По креманкам с остатками мороженого. По глянцевым обложкам путевок – Оськиного подарка (Ялта, знакомый пансионат – что может быть лучше?). По поникшим веточкам любимых цветов. Нет! Она не станет выбрасывать сирень. Она постарается понять. И простить. И забыть весь этот бред с изменой.
Эля закрыла глаза и вдохнула знакомую горечь. Без волнения. Без боли. Без глупых приложений. И дурацких иллюзий. Цветы пахли счастьем. Морем. И немножко клубникой. Никакой измены в бередящих душу ароматах не значилось. Пора было почувствовать себя счастливой.
#6 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 21 декабря 2011 - 23:00
№ 5 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
Одиннадцатая заповедь
Старая кляча каурой масти понуро плелась по узкой лесной тропинке. Её всадник дремал в седле, изредка поднимая голову, чтобы оглядеться вокруг. Он был одет в стальные рыцарские доспехи, а его лицо и голова надёжно сокрыты под тяжёлым шлемом с опущенным забралом. Некогда пунцовый плащ всадника, ниспадавший с его плеч на тощий лошадиный круп, весь был дыряв и грязен, копьё – символ силы, как и тяжёлый щит, были давно выброшены им, как излишняя обуза, а доспехи изъедены ржой, которая, словно чёрная плесень, покрывала некогда блестящий металл. Только рукоять болтавшегося в ножнах меча мерцала отполированным серебром. Было видно, что не единожды ложилась на неё ладонь хозяина.
Человек, дремавший в седле, начинал свой путь от отчего порога, как обычный «лэнселот», то есть странствующий рыцарь, но в своих тщеславных юношеских мечтах он грезил себя «ролэндом», героем, прославившим свою землю. Правда за долгие годы странствий он получил только жалкое прозвище бродячего рыцаря Освальда, то есть бесславного выходца из восточных лесов. За весь многолетний нелёгкий путь Освальду не посчастливилось совершить ни одного героического подвига, или, хотя бы, какого-либо запоминающегося поступка: драконы к этому времени уже были полностью истреблены его более удачливыми странствующими коллегами, великаны существенно измельчали, растворившись в общей массе, принцесс больше никто не воровал, разбойники с больших дорог и лесных вертепов перебрались в каменные замки и города, а истребление иных тварей, будь то огромные вепри, вытаптывавшие поля и огороды герцогов и ландграфов, или бешеные единороги (так в эту пору называли северных носорогов, тоже находившихся на грани исчезновения), было воспрещено указами и конвенциями правителей тех или иных королевств, через которые лежал путь рыцаря. Да, что говорить про подвиги, если и с обычным запоминающимся поступком были, мягко говоря, затруднения. Даже ветряные мельницы, с которыми, в крайнем случае, можно было сразиться, для вполне экстравагантного поступка, и те давно обветшали и пришли в негодность, а им на смену появились изрыгающие смрад и огонь, паровые мукомольни, которых Освальд, честно признаться, побаивался больше чем огнедышащих драконов (от последних-то хоть ясно было чего ожидать).
Конечно же, в пути он частенько хватался за рукоять своего верного меча, заслышав призывы о помощи, и мчался туда, где срочно требовались его сила и доблесть. Но каждый раз ему приходилось разочарованно отпускать рукоять, так и не оголив лезвия. Помогать чинить отвалившееся колесо крестьянской телеги, пусть и на безлюдной лесной дороге, пусть и в надвигавшихся сумерках, или разнимать дерущийся у придорожной корчмы пьяный сброд, пусть и все на одного, пусть и с ножами, было делом далеко не рыцарским и могло лишь, как ему казалось, навредить его будущему имиджу. В такие моменты Освальд опускал забрало и, презрительно глядя сквозь смотровые щели в нём, бряцая начищенными латами, гордо проезжал мимо, не реагируя на мольбы о помощи.
Годы шли, доспехи теряли первоначальный блеск, покрывались ржавчиной, рыцарь с лошадью старели, а подвиг всё никак не подворачивался.
С годами Освальд стал сентиментальнее и уже не раз ловил себя на мысли, что готов помочь даже черни, пусть то будет оступившаяся в канаву уличная девка или упавшая в овраг овца у какого-либо юного пастушка. Но о помощи его уже никто не просил. Когда он в очередной раз появлялся в деревне, или кому-то встречался в пути, все замолкали, провожая настороженным взглядом «ржавого рыцаря» с закрытым забралом. Даже пьяные кабацкие дебоширы останавливали выяснение отношений, пока тощий круп его рыцарского коня не скрывался в другом конце селения.
За годы странствий Освальд так и не обзавёлся семьёй. Ни одну девушку, встреченную им на своём пути, в приветливо (на первых порах, естественно) открытых дверях домов благородных маркизов или баронов, он не смог назвать своей дамой сердца: у одной слишком пухлые «неаристократические» губы, у другой – смуглая «неблагородная» кожа, у третьей – большой «крестьянский» бюст. Уязвлённые его спесивой дотошностью девушки, что поделать, ну никак не походили на тот образ, который он рисовал в своих вполне прагматичных фантазиях.
Освальд продолжал свой путь в одиночестве, и по прошествии стольких лет тоже уже не раз подумывал плюнуть на свои рыцарские «идеалы», и назвать дамой сердца, уже какую-нибудь даму из пусть нищего дворянского рода, или, чего себе врать, даже и не дворянку, пусть прачку, но чтобы хоть кто-то рядом.
И здесь рыцаря ожидало красивое рыцарское слово «фиаско», то есть поражение. Никто из дам ему больше приветливо не улыбался, да и крестьянки брезгливо отворачивались, только заприметив его ржавое суровое забрало.
Дело в том, что забрало шлема, заржавело в опущенном состоянии, поэтому даже при всём желании Освальд уже не мог открыть своё, пускай обильно покрытое паутиной морщин, но ещё довольно красивое, даже для рыцаря, лицо. А снимать шлем он не хотел, покамест ещё верный отдельным статьям рыцарского кодекса чести, запрещавшим появляться на публике «простоволосым», то есть с непокрытой головой.
Зато время скитаний щедро наделило его другими рыцарскими «знаками отличия», пусть не такими явственными, но, тем не менее: из-за долгого сидения в седле у него развился радикулит и геморрой, из-за, в основном, сухой пищи его мучили боли в желудке, а извечная неласковая спутница погода, наградила его хроническим насморком. И хоть кажется всё это довольно забавным приобретением для рыцаря, Освальду с такими спутниками, поверьте, было не до смеха.
Так он и продолжал свой путь: одинокий, больной, бесславный и «ржавый» во всех смыслах этого слова.
Даже его верный рыцарский конь, превратившийся со временем в старую лошадь, а затем в беззубую клячу, которой по всем лошадиным срокам полагалось отойти в мир иной, и давно уже в тайне мечтавший издохнуть от такой жизни, но всё ещё, словно проклятый, продолжавший тащить на своём хребте бряцавшую ношу, в очередной раз, заслышав голос хозяина, пытавшегося поговорить хоть с ним, недовольно всхрапывал и мотал головой, давая понять Освальду, что слушать его не намерен.
Поэтому рыцарь дремал, а старая кляча каурой масти, погружённая в свои далеко не радужные мысли, понуро плелась по узкой лесной тропинке…
– Помогите! Помогите человеку плохо! – внезапные женские крики о помощи как рукой сняли послеобеденную дремоту Освальда. – Помогите хоть кто-нибудь!
Крики раздавались из чащи. Его конь, услышав тревожные голоса из глубины леса, запрядал ушами и оглянулся на хозяина с немым вопросом в глазах.
– Вперёд мой верный Росэфал! – протяжно произнёс Освальд, ещё не веря своему счастью: кто-то позвал его на помощь.
Услышав воинственный голос хозяина, Росэфал развернулся и, продираясь через заросли, потрусил на крики.
Вскоре лес расступился, и перед взором рыцаря открылась залитая солнцем поляна. Освальд пересёк небольшой ручей и выехал на поляну. На другом её краю он увидел прекрасную юную деву в белом пышном платье с кружевами, державшую на преклонённых коленях голову измождённого старца. И девушка, и старец показались ему знакомыми. Возможно какой-нибудь граф с дочерью, из тех, у кого он искал свою даму сердца.
– Сюда! На помощь! – перебила его мысли девушка, замахав рукой, но только Освальд направил коня в их сторону, как за его спиной раздалось лошадиное ржанье, и испуганный возглас красавицы. – О-о боже, он вернулся! Бегите благородный рыцарь!
Освальд, и не помышляя о позорной ретираде, развернул своего коня навстречу пока невидимому врагу и увидел в том месте, откуда он только что выехал, чёрного рыцаря на гнедом коне. В отличие от его собственных почерневших от времени лат, доспехи врага были из чёрной стали, отливали вороньим крылом в бликах солнца, а лицо было сокрыто, как и лицо Освальда за опущенным забралом, чёрного шлема с чёрными же страусинными перьями на макушке. В правой руке рыцарь держал длинное копьё, а на его щите, одетом на левую руку, красовался герб, на котором была изображена корона, водружённая на голый человеческий череп.
– Это он нас загубил! Он вернулся, чтобы добить нас! – крикнула девушка и, разрыдавшись, прильнула к груди старца.
О таком везении Освальд не мог и мечтать. Вот что значит, дождался своего часа.
– Не быть сему! – произнёс он, впервые за все годы странствий, оголив свой меч для благого дела. С лезвия лёгкой пылью слетела ржавая труха, но Освальда это нисколько не расстроило и не остановило. Разве заржавевший меч препятствие для настоящего подвига настоящего героя.
Увидев его недружелюбное движение, чёрный рыцарь опустил копьё и вонзил шпоры в своего скакуна. Конь взвился на дыбы и помчал всадника навстречу Освальду.
«Эх, где ты, моё верное копьё? – успел подумать Освальд, замахиваясь на приближавшегося противника мечом, – ну и щит…» – выбитый из седла, припомнил он, падая на землю, ещё об одном рыцарском атрибуте.
Его разум покрыла чёрная траурная пелена.
Сознание возвращалось медленно, но верно.
Сначала Освальд почувствовал рядом тихое сопение, а затем прикосновение влажного платка к его давно небритой щеке.
«Неужели та самая девушка!» – яркой вспышкой мелькнуло в его тяжёлой и без шлема голове.
Освальд открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на склонившейся над ним фигуре, и ему это удалось. Увы! Его неожиданная радость сменилась горьким разочарованием. Этим размытым образом оказался его верный старый Росэфал.
Лошадь, склонившись над выпавшим из седла хозяином, своим шершавым языком пыталась привести Освальда в чувство.
Рыцарь отогнал заботливую скотину и оперевшись на локти осмотрелся вокруг. Прекрасная дева, старец и чёрный рыцарь исчезли, словно их и не было здесь. Тогда он взглянул на свою грудь и, не обнаружив на кирасе даже вмятины, понял – всё происшедшее ему попросту пригрезилось.
– Ничего не пригрезилось! – услышал он за спиной и в изумлении оглянулся назад.
За ручьём на камне сидел юноша, одетый в опрятный, расшитый золотом камзол с накинутым на плечи, белым словно снег, развивающимся плащом.
Освальд мог поклясться, что минуту назад там никого не было.
– Ты видел то, что видит каждый человек, перед тем как встретится со своей смертью, – произнёс юноша и совсем обыденно пожал плечами, мол, всего-то ничего.
Освальд, дотянулся до слетевшего во время падения шлема, и, подтянув ближе, пересел с сырой земли на него.
– Я так понимаю, ты и есть моя смерть? – бесстрашно спросил Освальд, и кивнул на белоснежный плащ. – А это уготованный мне саван?
– Нет, ты не угадал, – усмехнулся юноша. – Я, наверное, можно так сказать, предвестник смерти.
Освальд ничего не сказал.
Не дождавшись вопроса, юноша сам пролил свет на происходящее с рыцарем:
– Я, всего-навсего твоя совесть, а дева, старец и рыцарь это твои Любовь, Надежда, ну и Вера…
– Позвольте…
– Это я попросил их подыграть тебе перед смертью, чтобы ты особо не расстраивался, за бестолково растраченные годы, – договорил юноша.
«Как это банально, – подумал Освальд, вспоминая глупый спектакль, разыгранный необычным трио, – банально, глупо и обидно».
Он хотел было возмутиться бессовестным поступком своей (извиняюсь за тавтологию) совести, но передумал и лишь спросил.
– И что всё это должно было означать?
Юноша задумался.
– Не знаю, – признался он после недолгого раздумья. – Они сами так решили.
– Кто?
– Как кто, Вера, Надежда и Любовь.
– Но я так ничего и не понял.
– Вот в чём твоя беда, – произнёс юноша. – Ты прожил долгую жизнь, а так ничего и не понял. А всё ведь ясно и просто.
– Что ясно? Что просто?
– А то, что «Любовь» – эта милая девушка, тот самый нарисованный идеал твоих фантазий, и этот идеал в глубокой скорби, из-за твой душевной слепоты, а немощный старик, это твоя «Надежда» стать «ролэндом», человеком, прославившим делами себя и свою землю. Твоя надежда уже одряхлела, она почти угасла. И если ты глянешь на своё отражение в воде, то поймешь, почему этот старец, как и дева-идеал, показались тебе знакомыми.
Освальд молчал, переваривая слова сказанные, если этот юнец не врал, его же совестью.
– Только не говори что этот чёрный рыцарь моя «Вера», – наконец произнёс Освальд, надеясь, что здесь точно какая-то ошибка.
– Здесь ты прав. Это не твоя «Вера», это вера людей в тебя. С годами их «Вера» превратилась в чёрную ненависть. Этот рыцарь и есть то, что стало с их «Верой». Тебя побаиваются, тебя презирают и ненавидят.
Рыцарь вздрогнул от этих слов словно от пощёчины. Он ведь мечтал совсем о другой «славе».
– Но почему, ведь я им ничего плохого не сделал? – спросил он, нервно подёргивая плечами.
– Но ты не сделал и ничего того, за что тебя можно было уважать и любить людям, – ответила его совесть в белом плаще. – Порой бездействие и безразличие, порождает большую ненависть, чем самое гнусное преступление.
– Но почему?!!
– За преступление всегда приходит расплата. Если вора или убийцу не найдут и не повешают, то он будет всю жизнь скрываться от людей, бояться каждого шороха за спиной, вести такой образ жизни, которому не позавидуют и шакалы, и в конце-концов его же совесть сожжёт его сердце и разум, – слова юноши, словно гвозди вбивались в сердце Освальда. – А безразличие, как таковое, преступлением не считается. Всадника благородных кровей, оставившего в ночи, на дороге усталого путника-простолюдина, возможно на растерзание зверю, хотя до ближайшего постоялого двора каких-то десять миль, – иронично ухмыльнулся юноша, – такого всадника не станет карать даже самый справедливый король. А что людская молва, так пусть себе шепчутся за спиной, от этого жизни не лишаются. Вот только совесть…
– Знаю, знаю, – поднял Освальд руку в стальной перчатке. – Только совесть сожжёт и его сердце и разум.
– Ну, не совсем… Здесь я могу только подсказать, но есть ещё Высший суд и судить тебя будут не продажные судьи, из числа людей… Там уже решат гореть тебе или нет.
– Но, похоже, что ты уже начал сжигать мой разум: эти видения, помутнение сознания.
– Да нет же, всё совсем не так! – юноша поспешил разъяснить, в чём собственно дело. – Ты действительно задремал и твой конь тоже, вот вы и сбились с проторённой дороги, заехали в чащу, где ты и был выбит веткой из седла. Твои преклонные лета и подвигли меня на мысль о скорой кончине. Сверзнуться с лошади головой о камень, такой удар не каждый смог бы перенести, даже из молодых и здоровых рыцарей. Вот ты и увидел, что увидел.
– Этот глупый спектакль?
– Да, пусть будет глупый, – согласился юноша. – Но обычно в такие роковые моменты человеку показывают какие-нибудь запоминающиеся моменты из его жизни, чтобы сделать ему приятное. Оттого и говорят, что перед смертью вся жизнь перед глазами пролетает, хотя на самом деле всего несколько отрывков. У тебя же в жизни не было ничего запоминающегося, поэтому они и придумали этот сюжет. По нему ты должен был одолеть своего чёрного рыцаря и найдя, наконец, даму сердца, со спокойной душой (извиняюсь за ещё одну тавтологию) отдать богу душу на рассмотрение.
– И почему этого не случилось? – спросил Освальд, вспоминая почти настоящий удар копьём в грудь. – Опять я что-то не так сделал?
Юноша усмехнулся, услышав лёгкую иронию в словах рыцаря. Возможно, он не ошибался в нём, и ещё не всё потеряно.
– Ты будешь смеяться, – тоже иронизируя, ответил юноша. – Но сегодня просто не твой день. Смерть по видимому предоставила тебе ещё один шанс.
– Как мило с её стороны, продлить моё ничтожное существование, – криво усмехнулся старый Освальд.
– Отнюдь, – ответила его совесть. – Тебе просто даётся редкий шанс выполнить одиннадцатую заповедь, если не хочешь гореть в аду, за свои былые «подвиги» безразличия.
Рыцарь с сомнением посмотрел на юношу. Возможно его удар головой о камень (спасибо ржавому шлему, смягчившему удар) как-то отразился и на ожившей, то ли на самом деле, то ли в его сознании, совести.
– Если я не ошибаюсь, их всего десять! – сказал Освальд, насмешливо поглядывая на собеседника.
– Ты ошибаешься! – уверенно кивнул в ответ юноша. – Их одиннадцать, и если первые десять гласят о том чего нельзя вытворять, то в одиннадцатой указано, то, что надо совершить. Так называемый «минимум миниморум».
Освальд от нового знания немного растерялся, не зная верить в это или нет.
– Так что, быть или не быть? – спросил юноша.
– Искупления желаю, – вздохнул Освальд, в неуверенности опустив глаза.
– Так вот у тебя есть ровно год, благородный рыцарь, – уже без тени иронии произнёс юноша. – Ровно год, чтобы выполнить эту заповедь.
– И тогда я смогу стать «ролэндом»? – с замиранием сердца спросил рыцарь.
– Не факт, хотя кто знает? – пожал плечами юноша. – Ты просто не думай об этом. Делай то, что тебе подскажет сердце, потому что разум, сам видишь, – показал он на себя, – немного дал сбой.
Его Совесть, согласитесь, имела превосходное чувство юмора.
– Хорошо, я согласен, – окончательно приняв решение, сказал Освальд. – Скажи мне эту заповедь, и я исполню её, что бы мне этого не стоило.
Юноша прищурился.
– Э-э нет, это не ко мне. Тебе придётся самому познать её. Ты почувствуешь, когда, вернее «если», если будешь готов к ней. Ты готов отправиться в путь?
– А чем я всю жизнь, по-твоему, занимаюсь? – проворчал Освальд, поднимаясь и беря коня под уздцы. – В этот раз всё будет по-другому.
– Согласен, всё по-другому, – хитро улыбнулся юноша. – Перво-наперво ты оставишь здесь свой меч и доспехи.
– Но как тогда я смогу вершить благие дела? – возмутился Освальд, выпятив нижнюю губу.
– Опять за старое? – притворно нахмурил брови юноша.
Спесь с лица Освальда мигом слетела.
– Ну ладно, ладно, – недовольно проворчал рыцарь, снял ножны с пояса и бросил меч на землю рядом со шлемом. – Доволен?
– Ещё нет, – ответил юноша. – Шлем и ножны утопи в ручье, а меч вонзи в камень.
– Издеваешься?
– Делай, как я сказал.
Освальд выбросил шлем и ножны в ручей, и, повертев меч в руках, обратился к своему собеседнику:
– Он ведь ржавый, такой и в дерево…
– В камень, – перебил его юноша беспрекословным тоном.
– В камень, так в камень. Жаль сломаем только…
С этими словами Освальд, поднявший меч обоими руками над головой, с размаху ударил им в камень и… вонзил его в гранит, словно в перезревшую тыкву.
– Чудеса! – удивился он, и перевёл взгляд на улыбавшегося юношу.
– Ведь можешь, когда захочешь! – подмигнул ему юноша.
– Что дальше? – настроился рыцарь на очередное чудо.
– А всё! – огорошил его юноша. – Это меч будет ждать здесь очередного героя, а ты сможешь налегке отправиться в путь.
– Куда?
– Неважно. Только от коня тебе тоже придётся избавиться.
– Избавиться от Росэфала?! – заиграл желваками рыцарь. – Как? Он же мой… он мой… мой единственный друг. Я не смогу его прирезать.
– Зачем же резать, – всполошился юноша. – Достаточно отпустить его на волю. Это, как ты догадался непростая поляна. Пусть он здесь попасётся на закате дней, попьёт воду из этого животворящего ручья.
– Пусть будет так, – согласился с предложением Освальд, он обнял коня за шею, – Ты был верным боевым товарищем, пришло время и для отдыха, – сняв с Росэфала седло и перемётную суму, он пустил коня пастись на луг. Ничего не подозревающий Росэфал начал мирно пощипывать сочную травку, удаляясь к другому краю поляны.
– Теперь можно идти? – обратился Освальд к юноше, бросая полные грусти взгляды на лошадь.
Тот показал глазами на его латы.
– Так и пойдёшь в ржавых доспехах?
– Доспехи я не сниму, – твёрдо сказал рыцарь. – Это не обсуждается.
– Бросай их в ручей, – в тон ему произнёс юноша. – Их не многие рады будут увидеть вновь. Но надо будет накинуть что-нибудь сверху.
Освальд не стал пререкаться, снял латы и забросил их в ручей, затем порылся в сумке и, выудив более менее исправное дорожное платье, которое он практически и не одевал, облачился в него.
– И плащ одевать не надо, – посоветовал ему юноша.
Вняв совету, старый Освальд отпихнул плащ ногой в сторону и, взглянув в последний раз на Росэфала, пошёл через ручей вброд.
– И помни, – крикнул ему вслед юноша-совесть. – Больше ты меня не увидишь и не услышишь, но всё равно будь начеку, прислушивайся к своей совести. Исполни одиннадцатую заповедь!
– Уж постараюсь! – крикнул Освальд и развернулся, чтобы помахать юноше на прощание, но на том месте уже никого не было.
Рыцарь махнул рукой и пошёл дальше.
Вскоре он вышел на проторенную дорогу и побрёл новой стезёй старого пути.
Совсем немного прошёл Освальд, как ему повстречались нищенствующие бродяги: слепой старик с повязкой на глазах и тощий мальчишка, оба в грязных лохмотьях, сидели в тени придорожного дерева.
Презрительно взглянув на жалких попрошаек, рыцарь попытался пройти мимо, но в этот раз у него не было шлема с опущенным забралом, за которым он мог спрятать своё лицо, и, встретившись взглядом с пронзительными мальчишечьими глазами, полными отчаяния и недетской тоски, остановился. Преодолев непонятное чувство, то ли отвращения, то ли смущения, он приблизился к отдыхавшим путникам и, не зная, что спросить, как начать разговор, просто смотрел на мальца. И чем больше он смотрел, тем сильнее у него начинало свербеть в груди. Эти люди ничего не просили, ни на что не жаловались, а внутри у Освальда сердце рвалось на куски.
Никогда прежде он не испытывал подобного чувства.
Не зная, почему рыцарь вдруг вынул из сумы кусок хлеба и молча протянул его мальчику. Тот также молча взял хлеб и, разделив его пополам, сунул половину в руки слепцу. Старик жадно припал к еде. Съев свой кусок, он поинтересовался у мальчика, откуда взялся хлеб. Тот посмотрел на Освальда, но рыцарь, подмигнув ему, только приложил палец к губам. Мальчишка ответил, что это остатки от старых запасов и старец, удовлетворённый ответом, вновь задремал.
Вдруг за поворотом раздалось тревожное ржание, и послышался резвый цокот конских копыт.
Освальд оглянулся посмотреть, кто к ним скачет, и увидел коня каурой масти, отдалённо похожего на его Росэфала, только молодого и полного сил. Когда конь поравнялся с рыцарем и остановился, призывно качая шелковистой гривой, Освальд, опешив от удивления, признал в нём своего верного друга. Росэфал стал, таким же, как и много лет назад, резвым и сильным скакуном. Рыцарь подошёл и, потрепав вернувшегося к нему друга по холке, подумал грешным делом, уже вернуться на заветную поляну, испить воды из родника…
Слепой старик, разбуженный весёлым конским ржаньем, поднялся и, поклонившись, как он полагал, знатной особе, заторопился, призывая мальчишку продолжить путь.
– Обожди слепец, – властно произнёс Освальд, отчего старец, ухватившийся за плечо мальчишки, испуганно задрожал. Увидев это, рыцарь сконфуженно поморщился. – Извини, не хотел тебя напугать. Тут такое дело…
Освальд замолк, не решаясь озвучить то, что пришло ему на ум. Ему же советовали слушать не ум, а сердце, которое сейчас молчало, но он всё-таки решил иначе.
– Мой конь знает заветный родник, – сказал Освальд. – Садись на него, он отвезёт вас к нему. Попробуй омыть в его водах свои глаза. Ничего не обещаю, но, чем чёрт не шутит.
Не веря услышанному, старец поблагодарил за милость и попытался ускользнуть от невидимого «благодетеля», но Освальд был настойчив. Он сгрёб слепца в охапку и с трудом водрузил его на ничего не понимающую лошадь. В глазах Росэфала читались непонимание и испуг.
– Так надо Росэфал, – прошептал рыцарь коню на ухо. – Ему ты сейчас нужней.
Скакун всхрапнул и лизнул своего хозяина в щёку.
– Только скажи мне слепец, слышал ли ты что-нибудь про одиннадцатую заповедь? – обратился Освальд к старцу.
– Нет, ничего не слышал, ничего не знаю, – испуганно пролепетал слепой.
– Что же, поезжайте! – сказал рыцарь и хлопнул коня по крупу.
Мальчишка взял коня под уздцы и пошёл рядом с ним по дороге. Только сейчас Освальд заметил, что малыш сильно припадает на левую ногу. И вновь при виде хромоногого мальчугана у Освальда сильно засвербело в груди.
– Постойте! – крикнул он, догнал остановившихся путников и, подхватив мальчугана, усадил того перед слепцом. – Мой Росэфал выдержит и двоих, а ты – шепнул он мальчугану, – не поленись, искупайся в том ручье.
– Спасибо вам добрый господин! Я сделаю, как вы сказали, – учтиво поклонился мальчишка, великолепно сидевший на лошади. – Позвольте узнать ваше имя сэр?
Его тон и слова удивили Освальда: они принадлежали не мальцу-бродяжке, но благородному мужу.
– Я бродячий рыцарь Освальд. А тебя как звать?
– Артур, – ответил мальчик и впервые за их встречу улыбнулся, обнажив белые здоровые зубы.
– Приятно познакомиться сэр, – шутливо поклонился Освальд и хлопнул Росэфала по крупу. – Прощай Артур.
– До свидания!
Рыцарь проводил взглядом своего коня с его новыми хозяевами и побрёл своей дорогой.
Он понял, что надо делать.
В надежде исполнить одиннадцатую заповедь Освальд обошёл все королевства и земли, в которых он уже до этого неоднократно бывал. Теперь он не стремился совершать подвиги и геройские поступки, а довольствовался малым. Несмотря на преклонные годы, рыцарь отныне не гнушался никакой работой, если была на то нужда. За кусок хлеба он помогал одним, за доброе слово другим, но никогда не требовал определённой платы. Если достаток позволял его кормили, если не позволял, его просто благодарили. Иной раз его сердце начинало стучать набатом, сигналя о необходимости помочь тому или иному человеку, или даже животному, как было однажды с упавшим в колодец щенком, которого Освальд удачно выловил длинной жердью. Иной раз его разум настоятельно требовал, хотя сердце и молчало, прийти кому-нибудь, на подмогу. И эти «требования» не оставались безответными. После подобных передряг Освальд прислушивался к своей совести, но она помалкивала, и он удовлетворённо понимал, что на правильном пути.
Молва о странном бродяге, интересующемся неслыханной никем одиннадцатой заповедью, летела впереди него, играя, порой с ним, неожиданные шутки. В одном селении Освальда встречали будто пророка-паломника, в другом жалели словно юродивого, а в третьем избегали как прокажённого.
Освальд не обращал на это особого внимания. Не били ну и ладно. Отведённый ему срок подходил к концу, а он ещё и не знал, исполнил он заповедь или нет, и тем более не ведал, о чём она вообще гласит.
Поэтому он не задерживался на одном месте подолгу, предпочитая искать тайну одиннадцатой заповеди в пути.
До окончания срока оставалось всего несколько дней, и Освальд, остановившись на постой в одном большом селении, чувствовал себя скверно. Все его болячки заслуженные в предыдущих скитаниях в полную силу дали о себе знать. Тяжёлая простуда свалила его с ног, да ещё боли в желудке и пояснице не давали никакой возможности продолжить путь. Освальд чах на глазах.
Но в этот раз он был не одинок. Румяная пухлощекая кухарка, у которой он уже однажды останавливался в своей новой ипостаси, забросив все дела, хлопотала над ним, не отходя ни на минуту.
Её искренняя забота радовала Освальда. Огорчало только то, что он так и не узнал тайну одиннадцатой заповеди, и он уже почти смирился с этим.
А времени уже почти не осталось.
– Колдуна поймали! Колдуна поймали! – раздалось одним ранним утром с улицы.
Обессиленный Освальд с трудом приподнялся на кровати и выглянул в окно.
Мимо постоялого двора с шумом и проклятиями двигалась людская масса в сторону церкви. Кого они вели видно не было, но было ясно, что попавшему в переделку бедняге грозила скорая и ужасная смерть. Святая инквизиция не тратила много времени как на суд, так и на приведение зачастую единственного приговора, в исполнение.
Мысленно пожалев бедолагу, Освальд в изнеможении откинулся на подушку. Вошедшая со двора кухарка принесла более полные новости. Оказалось, что помимо старца-колдуна торговавшего из под полы магической водой дарящей здоровье, с ним был схвачен и его совсем юный ученик, которому тоже грозила смерть.
Услышав эту весть, Освальд почувствовал, как забилось сердце в его немощной груди. Упоминание о мальчике придало ему сил. Собрав оставшиеся силы, старый рыцарь с трудом встал с ложа и одел латанное-перелатанное, почти превратившееся в лохмотья за год скитания, платье. Причитавшая подле кухарка, как ни старалась отговорить его от задуманного, как ни уговаривала вернуться в постель, ничего не добилась. Освальд даже запретил сопровождать его к площади, на которой в скором времени должна была состояться казнь.
Превозмогая боль во всём теле, он отправился туда, куда стекались охочие до страшных зрелищ, жители селения.
Когда Освальд добрался до площади перед церковью, на паперти уже стоял недовольный ранним подъёмом аббат, а внизу, преклонив перед ним колени, стояли старик и мальчишка. Несколько воинов в чёрных плащах сдерживали напиравший народ, а один из них держал под уздцы коня пегой масти.
Освальд протиснулся почти к самой середине человеческого гудящего моря, откуда было слышно, что говорил пойманный «колдун».
– Клянусь святым распятием, это всё мальчишка! – испуганно оглядываясь по сторонам пронзительно кричал старик. – После того как он искупался, этот источник стал магическим. Я обмыл в нём свои глаза и прозрел. А это исчадие ада, этот искуситель, – старик ткнул пальцем в своего юного спутника, – надоумил меня продавать дьявольскую воду людям. Это всё он!
Аббат недовольно поморщился: противный старик и юнец с острым взглядом, судя по этому признанию, действительно являлись приспешниками сатаны.
– Виновны! – провозгласил аббат.
Толпа радостно загудела, а особо ретивые жители побежали за дровами и хворостом. Единственным наказанием для ведьм и колдунов было сожжение на костре.
Аббат развернулся, собираясь, пока идут приготовления к казни, отзавтракать, как раздался голос из толпы.
– Стойте! Стойте преподобный отец! – из толпы в круг вышел Освальд.
Аббат с сопровождающими развернулся, дабы посмотреть, кто так бесцеремонно отвлекал его от важных приготовлений.
– Меня зовут Освальд! – представился рыцарь и поклонился, превозмогая боль в пояснице.
– Я слышал о тебе, – ответил аббат. – Что ты хотел сказать?
Толпа с интересом ждала новых фактов из уст блаженного странника Освальда, свидетельствующих о виновности колдуна и его ученика.
– Я хочу сказать, что они не виновны! – произнёс Освальд.
Толпа, окружавшая его, ахнула и отшатнулась прочь. Заступившись за «слуг дьявола», он практически подписал себе смертный приговор.
Аббат не торопился делать поспешные выводы.
– Чем ты докажешь путник?
Освальд сделал несколько шагов вперёд, но его остановили воины.
– Это я показал им заветный родник. И он был чудодейственным, ещё до того как в нём искупался мальчишка. Старик просто солгал, выгораживая себя этой грязной ложью.
Аббат с неподдельным интересом оглядел Освальда.
– Ты так смело ведёшь себя перед судом Святой инквизиции. Не боишься ли ты присоединиться к этим приспешникам сатаны?
Освальд еле заметно улыбнулся, что не укрылось от глаз аббата.
– Долгие годы я странствовал по свету в поисках подвигов. Начав свой путь от отчего порога, как обычный «лэнселот», то есть странствующий рыцарь, в своих тщеславных юношеских мечтах я грезил себя «ролэндом», героем, прославившим свою землю. Правда за долгие годы странствий справедливо заслужил лишь жалкое прозвище бродячего рыцаря Освальда, то есть бесславного выходца из восточных лесов. И однажды мне было видение, где моя совесть указала мне оставить все рыцарские атрибуты, и простолюдином отправиться в путь, чтобы выполнить одиннадцатую заповедь.
– Одиннадцатую заповедь?! – впервые с начала разговора недобро нахмурился аббат. – Их всего десять!
– Мне сказали, что это не совсем так, – развёл руками Освальд и продолжил. – Так получилось, что отправляясь в путь, я перешёл тот заветный родник по колено, и с тех пор мои ноги, несмотря на возраст, никогда не уставали. Только позже я понял это. А, встретив в пути этих калек, я отдал им своего коня, который отвёз их к источнику, где, как я теперь вижу, излечились и они.
Аббат в задумчивости поднял глаза к небу.
– Мало того, что ты берёшь на себя их вину, – после недолгого раздумья произнёс святой отец. – В твоих речах, звучит явная ересь, подрывающая церковные догмы.
– Еретик! Еретик! – зашептала испуганная толпа, отодвигаясь от Освальда ещё дальше.
– Но твоих слов недостаточно, – сказал аббат, сурово глядя на Освальда, который от боли в груди еле держался на ногах. – Есть ли кто-нибудь ещё, кто сможет доказать их невиновность!
– Он сказал правду! – бывший слепец со стенаниями пополз на коленях к паперти. – Святой отец, всё что сказал этот человек истинная правда, я солгал, оговорив своего поводыря.
Аббат дёрнул бровью, и воины отволокли старца назад, подальше от церкви.
– Ты лживый старик, – с неприязнью произнёс аббат «слепцу». – Твои уста грязны, и нет тебе веры, – аббат перенёс свой взор на молчавшего доселе мальчишку. – А ты что скажешь?
Мальчуган посмотрел на аббата и ничего не произнёс.
– Артур скажи им правду, скажи, что это я поведал вам про тот родник! – крикнул Освальд.
– Я впервые вижу этого благородного человека, – наконец ответил Артур, отведя глаза от своего давнего благодетеля. – Он пытается оклеветать себя, чтобы спасти нас, очень жаль, что это всего лишь его выдумка. Вы сами слышали, этот старик потерял рассудок, коли бормочет ещё и о какой-то одиннадцатой заповеди. Отпустите блаженного восвояси, пусть ищет свою заповедь.
От его не по детски мудрых речей, всем вокруг стало не по себе.
Даже аббат по-новому посмотрел на создавшуюся ситуацию.
– Мне жаль, но твоё заступничество не имеет под собой истинной опоры, – произнёс аббат, поражённый таким самопожертвованием. – Твой поступок благороден Освальд, но они должны понести наказание…
– Стойте! – перебил его рыцарь. – Я докажу вам что не лгу. Мой конь должен помнить меня! – Освальд повернулся к пегому скакуну, – Росэфал! Росэфал! – протянул он руки к лошади. – Помнишь ли ты меня старый друг?!
Скакун, спокойно стоявший рядом с державшим его воином услышав своё позабытое имя, встал на дыбы, и варвав уздечку из рук воина, подбежал к Освальду.
– Узнал, старый товарищ, – нежно обнял лошадиную морду Освальд. – Вспомнил чертяка!
– Вот видите, это он ведьмак, он показал нам заколдованный родник! – завизжал старик, вновь подползая к паперти, но один из воинов огрел его плетью и, схватив за плечо, отбросил на место.
Старик заскулил и съежился от страха.
Толпа, на глазах которой происходили эти события, взволнованно зашумела. В этот раз аббат, склонив голову, долго стоял в задумчивости, не зная какое принять решение.
Потеряв последние силы, Освальд медленно осел на землю, рядом с копытами Росэфала.
– Провозглашаю! – наконец поднял руку аббат, призывая к тишине, и, дождавшись, когда все смолкнут, произнёс. – Блаженного Освальда-заступника, сказавшего правду во спасение других, отпустить восвояси. Старца, оговорившего своего спутника, ослепить вновь, так как прозрел он впустую, его душа осталась слепа, и лишить грязного языка, чтобы не клеветал более. Юного же Артура, солгавшего Святой инквизиции на допросе… – аббат сделал паузу и все напряглись в ожидании вердикта, – но, солгавшего из благородных целей… С мальчишки взять слово, что он никому не откроет тайну нахождения заколдованного источника, его слова хватит, и отпустить на все четыре стороны.
Толпа радостно выдохнула. Таким вердиктом все остались довольны: слепец, потерявший остатки своего разума от уготованной ему участи, был не в счёт.
Освальд заплакал от счастья и упал навзничь.
Артур подполз к нему и положил его голову себе на колени.
Освальд открыл глаза.
– Я вновь рад видеть тебя, сэр Артур, – превозмогая боль в груди, улыбнулся Освальд.
– Я тоже рад видеть вас, сэр Освальд, – улыбнулся сквозь слёзы мальчишка. – Вы второй раз спасаете мою никчемную жизнь.
– Кто знает, что за муж сокрыт в этом хрупком теле? – философски заметил Освальд, оглядев щуплого мальчугана, и закашлялся.
– Ты видел там, у ручья камень, в котором воткнут ржавый меч? – спросил Освальд, когда кашель отпустил его.
– Нет, – ответил Артур.
– Нет? Как? Он был…
– Я видел у ручья гранитный валун с мечом, чей клинок отливает белым серебром. Тот восхитительный меч, во истину, достоин короля.
– Хорошо… он твой… – прошептал Освальд, теряя силы. – На дне… ручья…
Освальд замолк, боль в груди становилась невыносимой.
– На дне ручья что-то блестело, – прошептал Артур на ухо Освальду. – Что-то очень похожее на золотые рыцарские латы.
– И они тоже… – промолвил Освальд и уронил голову.
Его немолодое сердце, долгое время бившееся невыносимо сильно, не выдержало и остановилось.
Юный Артур склонился над старым рыцарем и заплакал.
И никто не догадывался, что это были последние слёзы будущего короля.
ЭПИЛОГ
Когда боль в груди утихла, и Освальд, почувствовав необычайную лёгкость, поднялся посреди быстро опустевшей площади, он увидел как над его бренными останками плакал юный Артур, а рядом с ним стоял, понуро опустив голову, его верный Росэфал.
«Кажется, теперь я умер на самом деле, – почти без огорчения подумал рыцарь, разглядывая осунувшееся лицо, покинутого им тела. – И в этот раз без спектаклей, и без встречающих»
– Почему же «без»? – вышел из-за лошади улыбающийся юноша в белом плаще. Тот самый! – И на счёт спектакля ты тоже не прав: последний акт, разыгранный тобой, получился довольно ярким и запоминающимся.
Освальд тоже улыбнулся словам юноши.
– Рад тебя видеть! – поприветствовал он свою совесть, или, по крайней мере, того, кто ей представился. – Ну, что скажешь?
– Ты был на высоте.
– Я хотел услышать иное, исполнил ли я одиннадцатую заповедь?
– А сам как думаешь?
– Ты просто скажи, да или нет, – Освальд начинал сердиться на собеседника
– Допустим «да», – лукаво улыбнулся юноша. Пройдя сквозь Артура, он остановился рядом с сердитым Освальдом. – Ладно тебе сердиться, я же сказал, что ты был на высоте.
– Значит одиннадцатая заповедь, гласит «жертвуй жизнью ради защиты и спасения невинного»?
– Нет, с чего ты взял? Может и не так. И вообще, если ты её и выполнил, то не сейчас.
– Как так? А когда тогда?
– Может в самом начале?
Освальд задумался, припоминая, что он такого совершил в начале пути.
Первые лучи, поднявшегося из-за леса солнца, осветили стены церкви и легли на каменную мостовую площади.
– Что же нам пора, – дружелюбно кивнул Освальду юноша. – Пошли, по дороге вспомнишь.
Юноша не спеша побрёл по лучу на рассвет.
– А-а, понял, я всё понял! – обрадовался Освальд и, догнав юношу, напомнил другой пример. – Это когда я отдал калеке своего коня, для благого дела.
– Уже теплее, но ещё чуть пораньше, – продолжая подниматься по лучу, ответил юноша.
Рыцарь пошёл следом, роясь в своих воспоминаниях.
– Когда вогнал меч в камень? Нет. Отказался от доспехов? Нет, глупости. Что же ещё? – размышлял вслух Освальд, семеня за своим проводником. – Может, кусок хлеба? Не может быть!
– А почему бы и нет, – оглянулся через плечо юноша. – Вполне возможно, что заповедь так и звучит: «сверши, пускай малое, добро, не для благодарности и восторженных похвал публики, а для себя, успокоения своей совести, и не афишируй его». Ты, наверное, и сам не понял, зачем палец к губам тогда приложил. Это было от сердца.
– Странно звучит твоя «заповедь», – поравнявшись с юношей, недоверчиво посмотрел на него Освальд. – Слишком длинно и непонятно.
– А ещё она гласит: «Не прелюбопытствуй».
– Мне кажется, ты просто морочишь мне голову.
– Твоя голова осталась там, внизу. Теперь ты свободен от всей этой обузы, пари душа.
– Если я ещё в начале пути исполнил заповедь, зачем ещё год мучился? – растерянно произнёс Освальд. – И зачем вообще всё это было затеяно? – и тут его осенило, – Или я избранный?!
– Скажешь тоже, – хмыкнул юноша. – Ты просто подвернулся удачно, а избранный, извини, кое-кто другой.
– Сдаётся мне и не совесть ты никакой, или никакая… Я уже запутался.
– Ты всё это время верил, что я твоя совесть?! Вот умора! – захохотал юноша.
– А кто же ты на самом деле? Как тебя звать?
Спутник Освальда продолжал безудержно смеяться.
– Может такой заповеди и не существует? Ты всё выдумал? – не унимался Освальд. – И вообще, куда мы идём?
Его юный собеседник продолжал хохотать ещё громче.
Освальд, оглянувшись, заметил, что белый плащ, развивавшийся за спиной юноши, давно превратился в два больших белоснежных крыла, и тоже рассмеялся.
Теперь он точно знал, что одиннадцатая заповедь существовала, и, пусть он не знал о чём гласит заповедь, но её исполнил.
Такие как его спутник, не врали.
Ну, если только самую малость…
Одиннадцатая заповедь
Старая кляча каурой масти понуро плелась по узкой лесной тропинке. Её всадник дремал в седле, изредка поднимая голову, чтобы оглядеться вокруг. Он был одет в стальные рыцарские доспехи, а его лицо и голова надёжно сокрыты под тяжёлым шлемом с опущенным забралом. Некогда пунцовый плащ всадника, ниспадавший с его плеч на тощий лошадиный круп, весь был дыряв и грязен, копьё – символ силы, как и тяжёлый щит, были давно выброшены им, как излишняя обуза, а доспехи изъедены ржой, которая, словно чёрная плесень, покрывала некогда блестящий металл. Только рукоять болтавшегося в ножнах меча мерцала отполированным серебром. Было видно, что не единожды ложилась на неё ладонь хозяина.
Человек, дремавший в седле, начинал свой путь от отчего порога, как обычный «лэнселот», то есть странствующий рыцарь, но в своих тщеславных юношеских мечтах он грезил себя «ролэндом», героем, прославившим свою землю. Правда за долгие годы странствий он получил только жалкое прозвище бродячего рыцаря Освальда, то есть бесславного выходца из восточных лесов. За весь многолетний нелёгкий путь Освальду не посчастливилось совершить ни одного героического подвига, или, хотя бы, какого-либо запоминающегося поступка: драконы к этому времени уже были полностью истреблены его более удачливыми странствующими коллегами, великаны существенно измельчали, растворившись в общей массе, принцесс больше никто не воровал, разбойники с больших дорог и лесных вертепов перебрались в каменные замки и города, а истребление иных тварей, будь то огромные вепри, вытаптывавшие поля и огороды герцогов и ландграфов, или бешеные единороги (так в эту пору называли северных носорогов, тоже находившихся на грани исчезновения), было воспрещено указами и конвенциями правителей тех или иных королевств, через которые лежал путь рыцаря. Да, что говорить про подвиги, если и с обычным запоминающимся поступком были, мягко говоря, затруднения. Даже ветряные мельницы, с которыми, в крайнем случае, можно было сразиться, для вполне экстравагантного поступка, и те давно обветшали и пришли в негодность, а им на смену появились изрыгающие смрад и огонь, паровые мукомольни, которых Освальд, честно признаться, побаивался больше чем огнедышащих драконов (от последних-то хоть ясно было чего ожидать).
Конечно же, в пути он частенько хватался за рукоять своего верного меча, заслышав призывы о помощи, и мчался туда, где срочно требовались его сила и доблесть. Но каждый раз ему приходилось разочарованно отпускать рукоять, так и не оголив лезвия. Помогать чинить отвалившееся колесо крестьянской телеги, пусть и на безлюдной лесной дороге, пусть и в надвигавшихся сумерках, или разнимать дерущийся у придорожной корчмы пьяный сброд, пусть и все на одного, пусть и с ножами, было делом далеко не рыцарским и могло лишь, как ему казалось, навредить его будущему имиджу. В такие моменты Освальд опускал забрало и, презрительно глядя сквозь смотровые щели в нём, бряцая начищенными латами, гордо проезжал мимо, не реагируя на мольбы о помощи.
Годы шли, доспехи теряли первоначальный блеск, покрывались ржавчиной, рыцарь с лошадью старели, а подвиг всё никак не подворачивался.
С годами Освальд стал сентиментальнее и уже не раз ловил себя на мысли, что готов помочь даже черни, пусть то будет оступившаяся в канаву уличная девка или упавшая в овраг овца у какого-либо юного пастушка. Но о помощи его уже никто не просил. Когда он в очередной раз появлялся в деревне, или кому-то встречался в пути, все замолкали, провожая настороженным взглядом «ржавого рыцаря» с закрытым забралом. Даже пьяные кабацкие дебоширы останавливали выяснение отношений, пока тощий круп его рыцарского коня не скрывался в другом конце селения.
За годы странствий Освальд так и не обзавёлся семьёй. Ни одну девушку, встреченную им на своём пути, в приветливо (на первых порах, естественно) открытых дверях домов благородных маркизов или баронов, он не смог назвать своей дамой сердца: у одной слишком пухлые «неаристократические» губы, у другой – смуглая «неблагородная» кожа, у третьей – большой «крестьянский» бюст. Уязвлённые его спесивой дотошностью девушки, что поделать, ну никак не походили на тот образ, который он рисовал в своих вполне прагматичных фантазиях.
Освальд продолжал свой путь в одиночестве, и по прошествии стольких лет тоже уже не раз подумывал плюнуть на свои рыцарские «идеалы», и назвать дамой сердца, уже какую-нибудь даму из пусть нищего дворянского рода, или, чего себе врать, даже и не дворянку, пусть прачку, но чтобы хоть кто-то рядом.
И здесь рыцаря ожидало красивое рыцарское слово «фиаско», то есть поражение. Никто из дам ему больше приветливо не улыбался, да и крестьянки брезгливо отворачивались, только заприметив его ржавое суровое забрало.
Дело в том, что забрало шлема, заржавело в опущенном состоянии, поэтому даже при всём желании Освальд уже не мог открыть своё, пускай обильно покрытое паутиной морщин, но ещё довольно красивое, даже для рыцаря, лицо. А снимать шлем он не хотел, покамест ещё верный отдельным статьям рыцарского кодекса чести, запрещавшим появляться на публике «простоволосым», то есть с непокрытой головой.
Зато время скитаний щедро наделило его другими рыцарскими «знаками отличия», пусть не такими явственными, но, тем не менее: из-за долгого сидения в седле у него развился радикулит и геморрой, из-за, в основном, сухой пищи его мучили боли в желудке, а извечная неласковая спутница погода, наградила его хроническим насморком. И хоть кажется всё это довольно забавным приобретением для рыцаря, Освальду с такими спутниками, поверьте, было не до смеха.
Так он и продолжал свой путь: одинокий, больной, бесславный и «ржавый» во всех смыслах этого слова.
Даже его верный рыцарский конь, превратившийся со временем в старую лошадь, а затем в беззубую клячу, которой по всем лошадиным срокам полагалось отойти в мир иной, и давно уже в тайне мечтавший издохнуть от такой жизни, но всё ещё, словно проклятый, продолжавший тащить на своём хребте бряцавшую ношу, в очередной раз, заслышав голос хозяина, пытавшегося поговорить хоть с ним, недовольно всхрапывал и мотал головой, давая понять Освальду, что слушать его не намерен.
Поэтому рыцарь дремал, а старая кляча каурой масти, погружённая в свои далеко не радужные мысли, понуро плелась по узкой лесной тропинке…
– Помогите! Помогите человеку плохо! – внезапные женские крики о помощи как рукой сняли послеобеденную дремоту Освальда. – Помогите хоть кто-нибудь!
Крики раздавались из чащи. Его конь, услышав тревожные голоса из глубины леса, запрядал ушами и оглянулся на хозяина с немым вопросом в глазах.
– Вперёд мой верный Росэфал! – протяжно произнёс Освальд, ещё не веря своему счастью: кто-то позвал его на помощь.
Услышав воинственный голос хозяина, Росэфал развернулся и, продираясь через заросли, потрусил на крики.
Вскоре лес расступился, и перед взором рыцаря открылась залитая солнцем поляна. Освальд пересёк небольшой ручей и выехал на поляну. На другом её краю он увидел прекрасную юную деву в белом пышном платье с кружевами, державшую на преклонённых коленях голову измождённого старца. И девушка, и старец показались ему знакомыми. Возможно какой-нибудь граф с дочерью, из тех, у кого он искал свою даму сердца.
– Сюда! На помощь! – перебила его мысли девушка, замахав рукой, но только Освальд направил коня в их сторону, как за его спиной раздалось лошадиное ржанье, и испуганный возглас красавицы. – О-о боже, он вернулся! Бегите благородный рыцарь!
Освальд, и не помышляя о позорной ретираде, развернул своего коня навстречу пока невидимому врагу и увидел в том месте, откуда он только что выехал, чёрного рыцаря на гнедом коне. В отличие от его собственных почерневших от времени лат, доспехи врага были из чёрной стали, отливали вороньим крылом в бликах солнца, а лицо было сокрыто, как и лицо Освальда за опущенным забралом, чёрного шлема с чёрными же страусинными перьями на макушке. В правой руке рыцарь держал длинное копьё, а на его щите, одетом на левую руку, красовался герб, на котором была изображена корона, водружённая на голый человеческий череп.
– Это он нас загубил! Он вернулся, чтобы добить нас! – крикнула девушка и, разрыдавшись, прильнула к груди старца.
О таком везении Освальд не мог и мечтать. Вот что значит, дождался своего часа.
– Не быть сему! – произнёс он, впервые за все годы странствий, оголив свой меч для благого дела. С лезвия лёгкой пылью слетела ржавая труха, но Освальда это нисколько не расстроило и не остановило. Разве заржавевший меч препятствие для настоящего подвига настоящего героя.
Увидев его недружелюбное движение, чёрный рыцарь опустил копьё и вонзил шпоры в своего скакуна. Конь взвился на дыбы и помчал всадника навстречу Освальду.
«Эх, где ты, моё верное копьё? – успел подумать Освальд, замахиваясь на приближавшегося противника мечом, – ну и щит…» – выбитый из седла, припомнил он, падая на землю, ещё об одном рыцарском атрибуте.
Его разум покрыла чёрная траурная пелена.
Сознание возвращалось медленно, но верно.
Сначала Освальд почувствовал рядом тихое сопение, а затем прикосновение влажного платка к его давно небритой щеке.
«Неужели та самая девушка!» – яркой вспышкой мелькнуло в его тяжёлой и без шлема голове.
Освальд открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на склонившейся над ним фигуре, и ему это удалось. Увы! Его неожиданная радость сменилась горьким разочарованием. Этим размытым образом оказался его верный старый Росэфал.
Лошадь, склонившись над выпавшим из седла хозяином, своим шершавым языком пыталась привести Освальда в чувство.
Рыцарь отогнал заботливую скотину и оперевшись на локти осмотрелся вокруг. Прекрасная дева, старец и чёрный рыцарь исчезли, словно их и не было здесь. Тогда он взглянул на свою грудь и, не обнаружив на кирасе даже вмятины, понял – всё происшедшее ему попросту пригрезилось.
– Ничего не пригрезилось! – услышал он за спиной и в изумлении оглянулся назад.
За ручьём на камне сидел юноша, одетый в опрятный, расшитый золотом камзол с накинутым на плечи, белым словно снег, развивающимся плащом.
Освальд мог поклясться, что минуту назад там никого не было.
– Ты видел то, что видит каждый человек, перед тем как встретится со своей смертью, – произнёс юноша и совсем обыденно пожал плечами, мол, всего-то ничего.
Освальд, дотянулся до слетевшего во время падения шлема, и, подтянув ближе, пересел с сырой земли на него.
– Я так понимаю, ты и есть моя смерть? – бесстрашно спросил Освальд, и кивнул на белоснежный плащ. – А это уготованный мне саван?
– Нет, ты не угадал, – усмехнулся юноша. – Я, наверное, можно так сказать, предвестник смерти.
Освальд ничего не сказал.
Не дождавшись вопроса, юноша сам пролил свет на происходящее с рыцарем:
– Я, всего-навсего твоя совесть, а дева, старец и рыцарь это твои Любовь, Надежда, ну и Вера…
– Позвольте…
– Это я попросил их подыграть тебе перед смертью, чтобы ты особо не расстраивался, за бестолково растраченные годы, – договорил юноша.
«Как это банально, – подумал Освальд, вспоминая глупый спектакль, разыгранный необычным трио, – банально, глупо и обидно».
Он хотел было возмутиться бессовестным поступком своей (извиняюсь за тавтологию) совести, но передумал и лишь спросил.
– И что всё это должно было означать?
Юноша задумался.
– Не знаю, – признался он после недолгого раздумья. – Они сами так решили.
– Кто?
– Как кто, Вера, Надежда и Любовь.
– Но я так ничего и не понял.
– Вот в чём твоя беда, – произнёс юноша. – Ты прожил долгую жизнь, а так ничего и не понял. А всё ведь ясно и просто.
– Что ясно? Что просто?
– А то, что «Любовь» – эта милая девушка, тот самый нарисованный идеал твоих фантазий, и этот идеал в глубокой скорби, из-за твой душевной слепоты, а немощный старик, это твоя «Надежда» стать «ролэндом», человеком, прославившим делами себя и свою землю. Твоя надежда уже одряхлела, она почти угасла. И если ты глянешь на своё отражение в воде, то поймешь, почему этот старец, как и дева-идеал, показались тебе знакомыми.
Освальд молчал, переваривая слова сказанные, если этот юнец не врал, его же совестью.
– Только не говори что этот чёрный рыцарь моя «Вера», – наконец произнёс Освальд, надеясь, что здесь точно какая-то ошибка.
– Здесь ты прав. Это не твоя «Вера», это вера людей в тебя. С годами их «Вера» превратилась в чёрную ненависть. Этот рыцарь и есть то, что стало с их «Верой». Тебя побаиваются, тебя презирают и ненавидят.
Рыцарь вздрогнул от этих слов словно от пощёчины. Он ведь мечтал совсем о другой «славе».
– Но почему, ведь я им ничего плохого не сделал? – спросил он, нервно подёргивая плечами.
– Но ты не сделал и ничего того, за что тебя можно было уважать и любить людям, – ответила его совесть в белом плаще. – Порой бездействие и безразличие, порождает большую ненависть, чем самое гнусное преступление.
– Но почему?!!
– За преступление всегда приходит расплата. Если вора или убийцу не найдут и не повешают, то он будет всю жизнь скрываться от людей, бояться каждого шороха за спиной, вести такой образ жизни, которому не позавидуют и шакалы, и в конце-концов его же совесть сожжёт его сердце и разум, – слова юноши, словно гвозди вбивались в сердце Освальда. – А безразличие, как таковое, преступлением не считается. Всадника благородных кровей, оставившего в ночи, на дороге усталого путника-простолюдина, возможно на растерзание зверю, хотя до ближайшего постоялого двора каких-то десять миль, – иронично ухмыльнулся юноша, – такого всадника не станет карать даже самый справедливый король. А что людская молва, так пусть себе шепчутся за спиной, от этого жизни не лишаются. Вот только совесть…
– Знаю, знаю, – поднял Освальд руку в стальной перчатке. – Только совесть сожжёт и его сердце и разум.
– Ну, не совсем… Здесь я могу только подсказать, но есть ещё Высший суд и судить тебя будут не продажные судьи, из числа людей… Там уже решат гореть тебе или нет.
– Но, похоже, что ты уже начал сжигать мой разум: эти видения, помутнение сознания.
– Да нет же, всё совсем не так! – юноша поспешил разъяснить, в чём собственно дело. – Ты действительно задремал и твой конь тоже, вот вы и сбились с проторённой дороги, заехали в чащу, где ты и был выбит веткой из седла. Твои преклонные лета и подвигли меня на мысль о скорой кончине. Сверзнуться с лошади головой о камень, такой удар не каждый смог бы перенести, даже из молодых и здоровых рыцарей. Вот ты и увидел, что увидел.
– Этот глупый спектакль?
– Да, пусть будет глупый, – согласился юноша. – Но обычно в такие роковые моменты человеку показывают какие-нибудь запоминающиеся моменты из его жизни, чтобы сделать ему приятное. Оттого и говорят, что перед смертью вся жизнь перед глазами пролетает, хотя на самом деле всего несколько отрывков. У тебя же в жизни не было ничего запоминающегося, поэтому они и придумали этот сюжет. По нему ты должен был одолеть своего чёрного рыцаря и найдя, наконец, даму сердца, со спокойной душой (извиняюсь за ещё одну тавтологию) отдать богу душу на рассмотрение.
– И почему этого не случилось? – спросил Освальд, вспоминая почти настоящий удар копьём в грудь. – Опять я что-то не так сделал?
Юноша усмехнулся, услышав лёгкую иронию в словах рыцаря. Возможно, он не ошибался в нём, и ещё не всё потеряно.
– Ты будешь смеяться, – тоже иронизируя, ответил юноша. – Но сегодня просто не твой день. Смерть по видимому предоставила тебе ещё один шанс.
– Как мило с её стороны, продлить моё ничтожное существование, – криво усмехнулся старый Освальд.
– Отнюдь, – ответила его совесть. – Тебе просто даётся редкий шанс выполнить одиннадцатую заповедь, если не хочешь гореть в аду, за свои былые «подвиги» безразличия.
Рыцарь с сомнением посмотрел на юношу. Возможно его удар головой о камень (спасибо ржавому шлему, смягчившему удар) как-то отразился и на ожившей, то ли на самом деле, то ли в его сознании, совести.
– Если я не ошибаюсь, их всего десять! – сказал Освальд, насмешливо поглядывая на собеседника.
– Ты ошибаешься! – уверенно кивнул в ответ юноша. – Их одиннадцать, и если первые десять гласят о том чего нельзя вытворять, то в одиннадцатой указано, то, что надо совершить. Так называемый «минимум миниморум».
Освальд от нового знания немного растерялся, не зная верить в это или нет.
– Так что, быть или не быть? – спросил юноша.
– Искупления желаю, – вздохнул Освальд, в неуверенности опустив глаза.
– Так вот у тебя есть ровно год, благородный рыцарь, – уже без тени иронии произнёс юноша. – Ровно год, чтобы выполнить эту заповедь.
– И тогда я смогу стать «ролэндом»? – с замиранием сердца спросил рыцарь.
– Не факт, хотя кто знает? – пожал плечами юноша. – Ты просто не думай об этом. Делай то, что тебе подскажет сердце, потому что разум, сам видишь, – показал он на себя, – немного дал сбой.
Его Совесть, согласитесь, имела превосходное чувство юмора.
– Хорошо, я согласен, – окончательно приняв решение, сказал Освальд. – Скажи мне эту заповедь, и я исполню её, что бы мне этого не стоило.
Юноша прищурился.
– Э-э нет, это не ко мне. Тебе придётся самому познать её. Ты почувствуешь, когда, вернее «если», если будешь готов к ней. Ты готов отправиться в путь?
– А чем я всю жизнь, по-твоему, занимаюсь? – проворчал Освальд, поднимаясь и беря коня под уздцы. – В этот раз всё будет по-другому.
– Согласен, всё по-другому, – хитро улыбнулся юноша. – Перво-наперво ты оставишь здесь свой меч и доспехи.
– Но как тогда я смогу вершить благие дела? – возмутился Освальд, выпятив нижнюю губу.
– Опять за старое? – притворно нахмурил брови юноша.
Спесь с лица Освальда мигом слетела.
– Ну ладно, ладно, – недовольно проворчал рыцарь, снял ножны с пояса и бросил меч на землю рядом со шлемом. – Доволен?
– Ещё нет, – ответил юноша. – Шлем и ножны утопи в ручье, а меч вонзи в камень.
– Издеваешься?
– Делай, как я сказал.
Освальд выбросил шлем и ножны в ручей, и, повертев меч в руках, обратился к своему собеседнику:
– Он ведь ржавый, такой и в дерево…
– В камень, – перебил его юноша беспрекословным тоном.
– В камень, так в камень. Жаль сломаем только…
С этими словами Освальд, поднявший меч обоими руками над головой, с размаху ударил им в камень и… вонзил его в гранит, словно в перезревшую тыкву.
– Чудеса! – удивился он, и перевёл взгляд на улыбавшегося юношу.
– Ведь можешь, когда захочешь! – подмигнул ему юноша.
– Что дальше? – настроился рыцарь на очередное чудо.
– А всё! – огорошил его юноша. – Это меч будет ждать здесь очередного героя, а ты сможешь налегке отправиться в путь.
– Куда?
– Неважно. Только от коня тебе тоже придётся избавиться.
– Избавиться от Росэфала?! – заиграл желваками рыцарь. – Как? Он же мой… он мой… мой единственный друг. Я не смогу его прирезать.
– Зачем же резать, – всполошился юноша. – Достаточно отпустить его на волю. Это, как ты догадался непростая поляна. Пусть он здесь попасётся на закате дней, попьёт воду из этого животворящего ручья.
– Пусть будет так, – согласился с предложением Освальд, он обнял коня за шею, – Ты был верным боевым товарищем, пришло время и для отдыха, – сняв с Росэфала седло и перемётную суму, он пустил коня пастись на луг. Ничего не подозревающий Росэфал начал мирно пощипывать сочную травку, удаляясь к другому краю поляны.
– Теперь можно идти? – обратился Освальд к юноше, бросая полные грусти взгляды на лошадь.
Тот показал глазами на его латы.
– Так и пойдёшь в ржавых доспехах?
– Доспехи я не сниму, – твёрдо сказал рыцарь. – Это не обсуждается.
– Бросай их в ручей, – в тон ему произнёс юноша. – Их не многие рады будут увидеть вновь. Но надо будет накинуть что-нибудь сверху.
Освальд не стал пререкаться, снял латы и забросил их в ручей, затем порылся в сумке и, выудив более менее исправное дорожное платье, которое он практически и не одевал, облачился в него.
– И плащ одевать не надо, – посоветовал ему юноша.
Вняв совету, старый Освальд отпихнул плащ ногой в сторону и, взглянув в последний раз на Росэфала, пошёл через ручей вброд.
– И помни, – крикнул ему вслед юноша-совесть. – Больше ты меня не увидишь и не услышишь, но всё равно будь начеку, прислушивайся к своей совести. Исполни одиннадцатую заповедь!
– Уж постараюсь! – крикнул Освальд и развернулся, чтобы помахать юноше на прощание, но на том месте уже никого не было.
Рыцарь махнул рукой и пошёл дальше.
Вскоре он вышел на проторенную дорогу и побрёл новой стезёй старого пути.
Совсем немного прошёл Освальд, как ему повстречались нищенствующие бродяги: слепой старик с повязкой на глазах и тощий мальчишка, оба в грязных лохмотьях, сидели в тени придорожного дерева.
Презрительно взглянув на жалких попрошаек, рыцарь попытался пройти мимо, но в этот раз у него не было шлема с опущенным забралом, за которым он мог спрятать своё лицо, и, встретившись взглядом с пронзительными мальчишечьими глазами, полными отчаяния и недетской тоски, остановился. Преодолев непонятное чувство, то ли отвращения, то ли смущения, он приблизился к отдыхавшим путникам и, не зная, что спросить, как начать разговор, просто смотрел на мальца. И чем больше он смотрел, тем сильнее у него начинало свербеть в груди. Эти люди ничего не просили, ни на что не жаловались, а внутри у Освальда сердце рвалось на куски.
Никогда прежде он не испытывал подобного чувства.
Не зная, почему рыцарь вдруг вынул из сумы кусок хлеба и молча протянул его мальчику. Тот также молча взял хлеб и, разделив его пополам, сунул половину в руки слепцу. Старик жадно припал к еде. Съев свой кусок, он поинтересовался у мальчика, откуда взялся хлеб. Тот посмотрел на Освальда, но рыцарь, подмигнув ему, только приложил палец к губам. Мальчишка ответил, что это остатки от старых запасов и старец, удовлетворённый ответом, вновь задремал.
Вдруг за поворотом раздалось тревожное ржание, и послышался резвый цокот конских копыт.
Освальд оглянулся посмотреть, кто к ним скачет, и увидел коня каурой масти, отдалённо похожего на его Росэфала, только молодого и полного сил. Когда конь поравнялся с рыцарем и остановился, призывно качая шелковистой гривой, Освальд, опешив от удивления, признал в нём своего верного друга. Росэфал стал, таким же, как и много лет назад, резвым и сильным скакуном. Рыцарь подошёл и, потрепав вернувшегося к нему друга по холке, подумал грешным делом, уже вернуться на заветную поляну, испить воды из родника…
Слепой старик, разбуженный весёлым конским ржаньем, поднялся и, поклонившись, как он полагал, знатной особе, заторопился, призывая мальчишку продолжить путь.
– Обожди слепец, – властно произнёс Освальд, отчего старец, ухватившийся за плечо мальчишки, испуганно задрожал. Увидев это, рыцарь сконфуженно поморщился. – Извини, не хотел тебя напугать. Тут такое дело…
Освальд замолк, не решаясь озвучить то, что пришло ему на ум. Ему же советовали слушать не ум, а сердце, которое сейчас молчало, но он всё-таки решил иначе.
– Мой конь знает заветный родник, – сказал Освальд. – Садись на него, он отвезёт вас к нему. Попробуй омыть в его водах свои глаза. Ничего не обещаю, но, чем чёрт не шутит.
Не веря услышанному, старец поблагодарил за милость и попытался ускользнуть от невидимого «благодетеля», но Освальд был настойчив. Он сгрёб слепца в охапку и с трудом водрузил его на ничего не понимающую лошадь. В глазах Росэфала читались непонимание и испуг.
– Так надо Росэфал, – прошептал рыцарь коню на ухо. – Ему ты сейчас нужней.
Скакун всхрапнул и лизнул своего хозяина в щёку.
– Только скажи мне слепец, слышал ли ты что-нибудь про одиннадцатую заповедь? – обратился Освальд к старцу.
– Нет, ничего не слышал, ничего не знаю, – испуганно пролепетал слепой.
– Что же, поезжайте! – сказал рыцарь и хлопнул коня по крупу.
Мальчишка взял коня под уздцы и пошёл рядом с ним по дороге. Только сейчас Освальд заметил, что малыш сильно припадает на левую ногу. И вновь при виде хромоногого мальчугана у Освальда сильно засвербело в груди.
– Постойте! – крикнул он, догнал остановившихся путников и, подхватив мальчугана, усадил того перед слепцом. – Мой Росэфал выдержит и двоих, а ты – шепнул он мальчугану, – не поленись, искупайся в том ручье.
– Спасибо вам добрый господин! Я сделаю, как вы сказали, – учтиво поклонился мальчишка, великолепно сидевший на лошади. – Позвольте узнать ваше имя сэр?
Его тон и слова удивили Освальда: они принадлежали не мальцу-бродяжке, но благородному мужу.
– Я бродячий рыцарь Освальд. А тебя как звать?
– Артур, – ответил мальчик и впервые за их встречу улыбнулся, обнажив белые здоровые зубы.
– Приятно познакомиться сэр, – шутливо поклонился Освальд и хлопнул Росэфала по крупу. – Прощай Артур.
– До свидания!
Рыцарь проводил взглядом своего коня с его новыми хозяевами и побрёл своей дорогой.
Он понял, что надо делать.
В надежде исполнить одиннадцатую заповедь Освальд обошёл все королевства и земли, в которых он уже до этого неоднократно бывал. Теперь он не стремился совершать подвиги и геройские поступки, а довольствовался малым. Несмотря на преклонные годы, рыцарь отныне не гнушался никакой работой, если была на то нужда. За кусок хлеба он помогал одним, за доброе слово другим, но никогда не требовал определённой платы. Если достаток позволял его кормили, если не позволял, его просто благодарили. Иной раз его сердце начинало стучать набатом, сигналя о необходимости помочь тому или иному человеку, или даже животному, как было однажды с упавшим в колодец щенком, которого Освальд удачно выловил длинной жердью. Иной раз его разум настоятельно требовал, хотя сердце и молчало, прийти кому-нибудь, на подмогу. И эти «требования» не оставались безответными. После подобных передряг Освальд прислушивался к своей совести, но она помалкивала, и он удовлетворённо понимал, что на правильном пути.
Молва о странном бродяге, интересующемся неслыханной никем одиннадцатой заповедью, летела впереди него, играя, порой с ним, неожиданные шутки. В одном селении Освальда встречали будто пророка-паломника, в другом жалели словно юродивого, а в третьем избегали как прокажённого.
Освальд не обращал на это особого внимания. Не били ну и ладно. Отведённый ему срок подходил к концу, а он ещё и не знал, исполнил он заповедь или нет, и тем более не ведал, о чём она вообще гласит.
Поэтому он не задерживался на одном месте подолгу, предпочитая искать тайну одиннадцатой заповеди в пути.
До окончания срока оставалось всего несколько дней, и Освальд, остановившись на постой в одном большом селении, чувствовал себя скверно. Все его болячки заслуженные в предыдущих скитаниях в полную силу дали о себе знать. Тяжёлая простуда свалила его с ног, да ещё боли в желудке и пояснице не давали никакой возможности продолжить путь. Освальд чах на глазах.
Но в этот раз он был не одинок. Румяная пухлощекая кухарка, у которой он уже однажды останавливался в своей новой ипостаси, забросив все дела, хлопотала над ним, не отходя ни на минуту.
Её искренняя забота радовала Освальда. Огорчало только то, что он так и не узнал тайну одиннадцатой заповеди, и он уже почти смирился с этим.
А времени уже почти не осталось.
– Колдуна поймали! Колдуна поймали! – раздалось одним ранним утром с улицы.
Обессиленный Освальд с трудом приподнялся на кровати и выглянул в окно.
Мимо постоялого двора с шумом и проклятиями двигалась людская масса в сторону церкви. Кого они вели видно не было, но было ясно, что попавшему в переделку бедняге грозила скорая и ужасная смерть. Святая инквизиция не тратила много времени как на суд, так и на приведение зачастую единственного приговора, в исполнение.
Мысленно пожалев бедолагу, Освальд в изнеможении откинулся на подушку. Вошедшая со двора кухарка принесла более полные новости. Оказалось, что помимо старца-колдуна торговавшего из под полы магической водой дарящей здоровье, с ним был схвачен и его совсем юный ученик, которому тоже грозила смерть.
Услышав эту весть, Освальд почувствовал, как забилось сердце в его немощной груди. Упоминание о мальчике придало ему сил. Собрав оставшиеся силы, старый рыцарь с трудом встал с ложа и одел латанное-перелатанное, почти превратившееся в лохмотья за год скитания, платье. Причитавшая подле кухарка, как ни старалась отговорить его от задуманного, как ни уговаривала вернуться в постель, ничего не добилась. Освальд даже запретил сопровождать его к площади, на которой в скором времени должна была состояться казнь.
Превозмогая боль во всём теле, он отправился туда, куда стекались охочие до страшных зрелищ, жители селения.
Когда Освальд добрался до площади перед церковью, на паперти уже стоял недовольный ранним подъёмом аббат, а внизу, преклонив перед ним колени, стояли старик и мальчишка. Несколько воинов в чёрных плащах сдерживали напиравший народ, а один из них держал под уздцы коня пегой масти.
Освальд протиснулся почти к самой середине человеческого гудящего моря, откуда было слышно, что говорил пойманный «колдун».
– Клянусь святым распятием, это всё мальчишка! – испуганно оглядываясь по сторонам пронзительно кричал старик. – После того как он искупался, этот источник стал магическим. Я обмыл в нём свои глаза и прозрел. А это исчадие ада, этот искуситель, – старик ткнул пальцем в своего юного спутника, – надоумил меня продавать дьявольскую воду людям. Это всё он!
Аббат недовольно поморщился: противный старик и юнец с острым взглядом, судя по этому признанию, действительно являлись приспешниками сатаны.
– Виновны! – провозгласил аббат.
Толпа радостно загудела, а особо ретивые жители побежали за дровами и хворостом. Единственным наказанием для ведьм и колдунов было сожжение на костре.
Аббат развернулся, собираясь, пока идут приготовления к казни, отзавтракать, как раздался голос из толпы.
– Стойте! Стойте преподобный отец! – из толпы в круг вышел Освальд.
Аббат с сопровождающими развернулся, дабы посмотреть, кто так бесцеремонно отвлекал его от важных приготовлений.
– Меня зовут Освальд! – представился рыцарь и поклонился, превозмогая боль в пояснице.
– Я слышал о тебе, – ответил аббат. – Что ты хотел сказать?
Толпа с интересом ждала новых фактов из уст блаженного странника Освальда, свидетельствующих о виновности колдуна и его ученика.
– Я хочу сказать, что они не виновны! – произнёс Освальд.
Толпа, окружавшая его, ахнула и отшатнулась прочь. Заступившись за «слуг дьявола», он практически подписал себе смертный приговор.
Аббат не торопился делать поспешные выводы.
– Чем ты докажешь путник?
Освальд сделал несколько шагов вперёд, но его остановили воины.
– Это я показал им заветный родник. И он был чудодейственным, ещё до того как в нём искупался мальчишка. Старик просто солгал, выгораживая себя этой грязной ложью.
Аббат с неподдельным интересом оглядел Освальда.
– Ты так смело ведёшь себя перед судом Святой инквизиции. Не боишься ли ты присоединиться к этим приспешникам сатаны?
Освальд еле заметно улыбнулся, что не укрылось от глаз аббата.
– Долгие годы я странствовал по свету в поисках подвигов. Начав свой путь от отчего порога, как обычный «лэнселот», то есть странствующий рыцарь, в своих тщеславных юношеских мечтах я грезил себя «ролэндом», героем, прославившим свою землю. Правда за долгие годы странствий справедливо заслужил лишь жалкое прозвище бродячего рыцаря Освальда, то есть бесславного выходца из восточных лесов. И однажды мне было видение, где моя совесть указала мне оставить все рыцарские атрибуты, и простолюдином отправиться в путь, чтобы выполнить одиннадцатую заповедь.
– Одиннадцатую заповедь?! – впервые с начала разговора недобро нахмурился аббат. – Их всего десять!
– Мне сказали, что это не совсем так, – развёл руками Освальд и продолжил. – Так получилось, что отправляясь в путь, я перешёл тот заветный родник по колено, и с тех пор мои ноги, несмотря на возраст, никогда не уставали. Только позже я понял это. А, встретив в пути этих калек, я отдал им своего коня, который отвёз их к источнику, где, как я теперь вижу, излечились и они.
Аббат в задумчивости поднял глаза к небу.
– Мало того, что ты берёшь на себя их вину, – после недолгого раздумья произнёс святой отец. – В твоих речах, звучит явная ересь, подрывающая церковные догмы.
– Еретик! Еретик! – зашептала испуганная толпа, отодвигаясь от Освальда ещё дальше.
– Но твоих слов недостаточно, – сказал аббат, сурово глядя на Освальда, который от боли в груди еле держался на ногах. – Есть ли кто-нибудь ещё, кто сможет доказать их невиновность!
– Он сказал правду! – бывший слепец со стенаниями пополз на коленях к паперти. – Святой отец, всё что сказал этот человек истинная правда, я солгал, оговорив своего поводыря.
Аббат дёрнул бровью, и воины отволокли старца назад, подальше от церкви.
– Ты лживый старик, – с неприязнью произнёс аббат «слепцу». – Твои уста грязны, и нет тебе веры, – аббат перенёс свой взор на молчавшего доселе мальчишку. – А ты что скажешь?
Мальчуган посмотрел на аббата и ничего не произнёс.
– Артур скажи им правду, скажи, что это я поведал вам про тот родник! – крикнул Освальд.
– Я впервые вижу этого благородного человека, – наконец ответил Артур, отведя глаза от своего давнего благодетеля. – Он пытается оклеветать себя, чтобы спасти нас, очень жаль, что это всего лишь его выдумка. Вы сами слышали, этот старик потерял рассудок, коли бормочет ещё и о какой-то одиннадцатой заповеди. Отпустите блаженного восвояси, пусть ищет свою заповедь.
От его не по детски мудрых речей, всем вокруг стало не по себе.
Даже аббат по-новому посмотрел на создавшуюся ситуацию.
– Мне жаль, но твоё заступничество не имеет под собой истинной опоры, – произнёс аббат, поражённый таким самопожертвованием. – Твой поступок благороден Освальд, но они должны понести наказание…
– Стойте! – перебил его рыцарь. – Я докажу вам что не лгу. Мой конь должен помнить меня! – Освальд повернулся к пегому скакуну, – Росэфал! Росэфал! – протянул он руки к лошади. – Помнишь ли ты меня старый друг?!
Скакун, спокойно стоявший рядом с державшим его воином услышав своё позабытое имя, встал на дыбы, и варвав уздечку из рук воина, подбежал к Освальду.
– Узнал, старый товарищ, – нежно обнял лошадиную морду Освальд. – Вспомнил чертяка!
– Вот видите, это он ведьмак, он показал нам заколдованный родник! – завизжал старик, вновь подползая к паперти, но один из воинов огрел его плетью и, схватив за плечо, отбросил на место.
Старик заскулил и съежился от страха.
Толпа, на глазах которой происходили эти события, взволнованно зашумела. В этот раз аббат, склонив голову, долго стоял в задумчивости, не зная какое принять решение.
Потеряв последние силы, Освальд медленно осел на землю, рядом с копытами Росэфала.
– Провозглашаю! – наконец поднял руку аббат, призывая к тишине, и, дождавшись, когда все смолкнут, произнёс. – Блаженного Освальда-заступника, сказавшего правду во спасение других, отпустить восвояси. Старца, оговорившего своего спутника, ослепить вновь, так как прозрел он впустую, его душа осталась слепа, и лишить грязного языка, чтобы не клеветал более. Юного же Артура, солгавшего Святой инквизиции на допросе… – аббат сделал паузу и все напряглись в ожидании вердикта, – но, солгавшего из благородных целей… С мальчишки взять слово, что он никому не откроет тайну нахождения заколдованного источника, его слова хватит, и отпустить на все четыре стороны.
Толпа радостно выдохнула. Таким вердиктом все остались довольны: слепец, потерявший остатки своего разума от уготованной ему участи, был не в счёт.
Освальд заплакал от счастья и упал навзничь.
Артур подполз к нему и положил его голову себе на колени.
Освальд открыл глаза.
– Я вновь рад видеть тебя, сэр Артур, – превозмогая боль в груди, улыбнулся Освальд.
– Я тоже рад видеть вас, сэр Освальд, – улыбнулся сквозь слёзы мальчишка. – Вы второй раз спасаете мою никчемную жизнь.
– Кто знает, что за муж сокрыт в этом хрупком теле? – философски заметил Освальд, оглядев щуплого мальчугана, и закашлялся.
– Ты видел там, у ручья камень, в котором воткнут ржавый меч? – спросил Освальд, когда кашель отпустил его.
– Нет, – ответил Артур.
– Нет? Как? Он был…
– Я видел у ручья гранитный валун с мечом, чей клинок отливает белым серебром. Тот восхитительный меч, во истину, достоин короля.
– Хорошо… он твой… – прошептал Освальд, теряя силы. – На дне… ручья…
Освальд замолк, боль в груди становилась невыносимой.
– На дне ручья что-то блестело, – прошептал Артур на ухо Освальду. – Что-то очень похожее на золотые рыцарские латы.
– И они тоже… – промолвил Освальд и уронил голову.
Его немолодое сердце, долгое время бившееся невыносимо сильно, не выдержало и остановилось.
Юный Артур склонился над старым рыцарем и заплакал.
И никто не догадывался, что это были последние слёзы будущего короля.
ЭПИЛОГ
Когда боль в груди утихла, и Освальд, почувствовав необычайную лёгкость, поднялся посреди быстро опустевшей площади, он увидел как над его бренными останками плакал юный Артур, а рядом с ним стоял, понуро опустив голову, его верный Росэфал.
«Кажется, теперь я умер на самом деле, – почти без огорчения подумал рыцарь, разглядывая осунувшееся лицо, покинутого им тела. – И в этот раз без спектаклей, и без встречающих»
– Почему же «без»? – вышел из-за лошади улыбающийся юноша в белом плаще. Тот самый! – И на счёт спектакля ты тоже не прав: последний акт, разыгранный тобой, получился довольно ярким и запоминающимся.
Освальд тоже улыбнулся словам юноши.
– Рад тебя видеть! – поприветствовал он свою совесть, или, по крайней мере, того, кто ей представился. – Ну, что скажешь?
– Ты был на высоте.
– Я хотел услышать иное, исполнил ли я одиннадцатую заповедь?
– А сам как думаешь?
– Ты просто скажи, да или нет, – Освальд начинал сердиться на собеседника
– Допустим «да», – лукаво улыбнулся юноша. Пройдя сквозь Артура, он остановился рядом с сердитым Освальдом. – Ладно тебе сердиться, я же сказал, что ты был на высоте.
– Значит одиннадцатая заповедь, гласит «жертвуй жизнью ради защиты и спасения невинного»?
– Нет, с чего ты взял? Может и не так. И вообще, если ты её и выполнил, то не сейчас.
– Как так? А когда тогда?
– Может в самом начале?
Освальд задумался, припоминая, что он такого совершил в начале пути.
Первые лучи, поднявшегося из-за леса солнца, осветили стены церкви и легли на каменную мостовую площади.
– Что же нам пора, – дружелюбно кивнул Освальду юноша. – Пошли, по дороге вспомнишь.
Юноша не спеша побрёл по лучу на рассвет.
– А-а, понял, я всё понял! – обрадовался Освальд и, догнав юношу, напомнил другой пример. – Это когда я отдал калеке своего коня, для благого дела.
– Уже теплее, но ещё чуть пораньше, – продолжая подниматься по лучу, ответил юноша.
Рыцарь пошёл следом, роясь в своих воспоминаниях.
– Когда вогнал меч в камень? Нет. Отказался от доспехов? Нет, глупости. Что же ещё? – размышлял вслух Освальд, семеня за своим проводником. – Может, кусок хлеба? Не может быть!
– А почему бы и нет, – оглянулся через плечо юноша. – Вполне возможно, что заповедь так и звучит: «сверши, пускай малое, добро, не для благодарности и восторженных похвал публики, а для себя, успокоения своей совести, и не афишируй его». Ты, наверное, и сам не понял, зачем палец к губам тогда приложил. Это было от сердца.
– Странно звучит твоя «заповедь», – поравнявшись с юношей, недоверчиво посмотрел на него Освальд. – Слишком длинно и непонятно.
– А ещё она гласит: «Не прелюбопытствуй».
– Мне кажется, ты просто морочишь мне голову.
– Твоя голова осталась там, внизу. Теперь ты свободен от всей этой обузы, пари душа.
– Если я ещё в начале пути исполнил заповедь, зачем ещё год мучился? – растерянно произнёс Освальд. – И зачем вообще всё это было затеяно? – и тут его осенило, – Или я избранный?!
– Скажешь тоже, – хмыкнул юноша. – Ты просто подвернулся удачно, а избранный, извини, кое-кто другой.
– Сдаётся мне и не совесть ты никакой, или никакая… Я уже запутался.
– Ты всё это время верил, что я твоя совесть?! Вот умора! – захохотал юноша.
– А кто же ты на самом деле? Как тебя звать?
Спутник Освальда продолжал безудержно смеяться.
– Может такой заповеди и не существует? Ты всё выдумал? – не унимался Освальд. – И вообще, куда мы идём?
Его юный собеседник продолжал хохотать ещё громче.
Освальд, оглянувшись, заметил, что белый плащ, развивавшийся за спиной юноши, давно превратился в два больших белоснежных крыла, и тоже рассмеялся.
Теперь он точно знал, что одиннадцатая заповедь существовала, и, пусть он не знал о чём гласит заповедь, но её исполнил.
Такие как его спутник, не врали.
Ну, если только самую малость…
#7 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 05 января 2012 - 14:13
№ 6 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
Against a Blank Wall
Стертые распухшие ступни ныли. Как всегда последние метры казались непомерной дистанцией. Лифт не работал. Он отдыхал на каждом лестничном пролете, привычно злясь на себя за то, что опять нарушил собственное обещание – пошел бродить по ночному городу, наперед зная, что завтра повторится то же самое…
Последние шесть лет превратились в бардак. Ни логики, ни последовательности – рваные толчки, бессмысленное ожидание и постоянное бездействие, за которое он уже устал презирать себя. Вечная нехватка денег и лень родили странные хобби и пристрастия – он собирал воспоминания и ощущения. Просто наблюдал за жизнью, от неумения пользоваться ей…
Ключ не поворачивался в замке. Стараясь не поддаваться нараставшему нетерпению, он уперся лбом в дверь, надеясь, что механизм все же даст слабину. Не хотелось звонить – будить домашних, и совсем не было желания дожидаться утра на улице. Мелкие неразрешимые, казалось, на первый взгляд дилеммы преследовали его ежедневно, усложняя жизнь. Слишком много времени уходило на обдумывание и принятие простых, по сути, решений. Подолгу приходилось балансировать на еле заметной грани, укрепляясь лишь в нерешительности и прочих "не", так и не находя выхода из элементарных ситуаций…
Он отошел к перилам и с неприязнью посмотрел на закрытую дверь, перевел взгляд на рассвет, сереющий за немытыми окнами, и улыбнулся: образы и ассоциации всегда получались чересчур личными. Часто накладывались не на воспоминания, а на производные от них, так что изначальной причины тех или иных картин, запахов, преломления теней отыскать было попросту невозможно. Он и не делился ими ни с кем, зная, что его образы будут непонятны никому, кроме него самого, сомневаясь к тому же, что сумеет правильно выразить то, что и сам улавливал где-то на уровне безмолвного знания. Кто бы, например, сравнил свет одинокого фонаря с ночными дорогами Новой Англии или мимолетный жест прохожего с блестящими глазами той девушки, с которой он встретился ночью и расстался на рассвете, так и не договорившись о следующей встрече?
Места и даты смешивались. Подчас критерий связующий их полностью отсутствовал. Оставалась только память. Или просто память о памяти…
Он вспомнил первые недели после войны, когда голова болела постоянно и приходилось не выползать из запоя по нескольку суток кряду, сбивая боль самым дешевым портвейном, единственным достоинством которого было его количество, а потом часами висеть на раковине с пальцами достающими до глотки, пытаясь опорожнить давно пустой желудок…
Вспомнил, как гулял по вечернему городу с девушкой, радуясь тишине и пустоте улиц, тому, что жив и дышит этим пыльным и таким родным воздухом, тому, что даже рубашка липла к телу от духоты и пота, а она не поняла и принялась рассказывать о своих, далеких от него проблемах, и тогда он засмеялся, а она вдруг обиделась, думая, что над ней и молчала до самого дома…
Полдня, что он провел в лесу, валяясь на траве, слушая шум ветра, наслаждаясь одиночеством и значимостью всего, на что раньше не обращал внимания…
Серые дождливые дни, когда часами он наблюдал за постепенно меняющимся пейзажем за окном, прислонившись лбом к холодному стеклу, чувствуя кожей струи дождя, стекающие по гладкой поверхности. Как чередовал книги и дождь, наполняясь спокойствием, уже тогда зная, что второго такого момента может просто не быть…
Вспомнил лицо, или, точнее, глаза Егорова – глаза побитой, больной собаки. Лицо, плечи, грудь были замотаны бинтами: три пули в теле и оторванный осколком нос. Чуть ли не впервые осознал, что никогда не сможет понять настоящей боли даже близкого человека, понял вдруг, что на войне нет компромиссов и чтобы выжить самому надо убивать не думая, оставив все сомнения на потом, когда проще будет договориться с собственной совестью…
Мелкие предательства, на которые тоже был способен и которые никогда не называл их настоящими именами, умея оправдаться перед собой в чем угодно, так, что со временем и сам начинал верить в невозможность что-либо переменить тогда, когда совершал их. Веря даже в то, что и сейчас не смог бы поступить иначе…
Как однажды не хотелось просыпаться, потому что впереди ждала ночь и духи, и никто не мог сказать наверное, что вернется живым. Треск горящих домов, бьющий по нервам и страх, облизывающий кости, замирающий напряженной истомой где-то в паху. Липкий пот, пропитывающий насквозь бушлаты и бронежилеты. Вымершие улицы, пугающие вдвойне, оттого, что не слышно было даже лая собак… И веселое равнодушие, когда организм, наконец, устав тащить груз страха, сбросил его как ненужный балласт и стало наплевать вернешься назад или нет…
Внутри тоскливо защемило, как всегда, когда наваливались отчаяние и понимание, что того времени уже не вернешь. Оторвался с неохотой от перил и посмотрел на заплеванную лестницу, освещенную мутным светом наступающего утра. Представил вдруг, как открывается чья-нибудь дверь. Хмурый, неуютный взгляд, полный заспанного удивления и свое немое чувство вины и неудобства. И не успев еще представить, уже начал оправдываться перед собой и злиться, в очередной раз выдувая из мухи слона…
Ужасно хотелось принять холодный душ, смыть запахи и давление ночного города, залезть под прохладную простыню и заснуть…
Он развернулся и, стараясь не ступать на старые мозоли, осторожно пошел вниз по лестнице.
Отчего-то всегда вспоминались последние лет пять-шесть. Где-то именно там прошла граница между детством и нынешней жизнью. Армия, пожалуй. Хотя тогда это не воспринималось так тоскливо, да и самого ощущения, что что-либо меняется кроме декораций, никогда не возникало. Впрочем, случись невозможное и представься такая возможность, он и теперь не променял бы то время ни на что другое.
И сейчас, глядя на лестницу в предрассветных сумерках, и даже не задумываясь, он твердо знал, что смутное, готовое родиться воспоминание пришло как раз из того промежутка времени. Утро, лестница, разбросанные по ступенькам окурки, он, с трудом спускающийся навстречу спящему городу. Ощущение было скомканным и в то же время очень ярким, словно когда-то давно он также шел вниз по лестнице, испытывая те же чувства, с тем же невнятным беспокойством, угадывая еще в полутьме размытые тени под ногами. Все словно бы повторялось с точностью до мельчайших оттенков…
Подобные воспоминания приходили не раз, тревожащие или успокаивающие. Бывало, он даже пробовал задумываться над этими параллельными рядами, удивляясь четкости и достоверности каждого из них.
Сколько он ходил по этой лестнице? Стирающиеся, под мрамор, каменные ступени, грязные, редко просыхающие лужи в углах, спертый запах туалета… Тысячи, десятки тысяч раз?
Но каждый раз он возвращался, словно это было залогом того, что придется уйти снова…
Вспомнил вдруг, как однажды за ним пришли ночью. Суетливые люди в штатском. Слезы матери, вечное, тупое равнодушие отца. И он, уставший от долгого сопротивления, молча пошел с ними, отвлеченно думая, что ничего не изменилось. То же, что и тридцать, шестьдесят лет назад – те же нетрезвые лица, выбирающие ночь себе в союзники. И на улице шел снег, в полной тишине, огромными белыми хлопьями. И, пожалуй, впервые он не почувствовал уюта и объема темноты. Винный перегар в разболтанном "газике" и утро, не принесшее облегчения… Занесенная рука военного комиссара и свои злые и насмешливые глаза. Рука нерешительно опустилась, и он откровенно усмехнулся, пообещав себе, что когда-нибудь найдет того полковника и сломает эту руку… Но когда вернулся, воспоминание вызвало лишь улыбку – слишком многое пришлось пережить, чтобы тратить силы на такие мелочи…
Вспомнился скверик в центре города, большие ярко-желтые даже в темноте листья каштанов, мягко падающие на землю в полном безмолвии. Не было ни ветерка, и он смотрел на листья, один в пустом городе, пытаясь отпечатать где-то внутри эти мгновения, уже тогда чувствуя, что скоро что-то изменится. И затем встал, пересилив себя, и ушел, так и не повернувшись, боясь испортить впечатление. И позже не раз возвращался к тем минутам, когда, казалось, ни на что уже не оставалось сил, и сам был как натянутый нерв…
Огромная армейская палатка, ноги, вязнущие в слякоти по щиколотки. Шел дождь и, как всегда им досталась самая грязная работа – грузить трупы. Вонь от разбросанных вокруг, окровавленных бинтов, запах сырости и вкус тушенки, которую они ели здесь же, укрывшись от дождя. Сидели на пустых носилках, в разводах от пропитавшей их крови, жевали куски мяса с хлебом, запивая дорогим трофейным коньяком и хохотали над своими же похабными шутками…
Помногу часов он просиживал на своей "старой, доброй, облезлой кухне", с какой-то даже нежностью называя ее так про себя, с кружкой чая или кофе, давно остывшей и забытой на столе, вглядывался в знакомую вязь плитки, покрывавшей стены, думая о своем. Всегда хотелось быть сильным и независимым. Что он в общем-то и получил, променяв привязанности на свободу и одиночество. Впрочем и об этом он не жалел нисколько – прожив четверть века он до сих пор не знал чего хотел от жизни, но по крайней мере успел увидеть и понять то, чего не хотел от нее. Его мир был жестким и циничным, где не было места слабости. Чтобы выжить в нем, каждую минуту надо было следить за собой и не делать того, чего можно было избежать. Все это было у него. Все, кроме воли и работоспособности. Как раз того, что придавало смысл всему в его понимании.
Наверно, он был не готов к нынешней жизни. Всего лишь шесть лет выжали его до отказа, и он отдал им все силы, не умея правильно распределить их. И теперь подолгу просиживал на кухне, с застывшим взглядом, вспоминая и уже подбивая итоги. Единственное, что оставалось, и чему он был искренне рад…
Одни воспоминания спонтанно накладывались на другие без видимой связи между собой и уходили так же неожиданно, уступая дорогу следующим…
Вспомнил жену и своего умершего ребенка, которого так и не увидел ни разу за три недели. Не успевшего, по сути, родиться. Не видевшего еще ни солнца, ни леса, не ощутившего запаха ветра и вкуса дождя. Теплый комок его плоти, оставшийся в серых стенах больницы под холодным светом ярких электрических ламп… Вспомнил, как плакал несколько часов, закрывшись в пустой ванной, не переставая удивляться, как поначалу не хотел этого ребенка и как сейчас готов был отдать все, что угодно, чтобы тот был жив…
Вспомнил, как не имея больше ни сил, ни работы опускался почти на самое дно… Ходил по ночам и собирал пустые бутылки. Стесняясь и ненавидя себя за неумение жить, заглядывал в урны и мусорные баки…
Как однажды в то немногое, что у него, казалось, еще оставалось – ночь – грубо попытались вмешаться. Их было двое, и они были пьяны, а он был один. Но они не знали о его прошлом и его усталости… Одному он сломал несколько ребер, другому проломил череп и забрал все деньги, что у них были. И потом еще долго пытался успокоиться, уговаривая себя забыть опять накатившую память о войне, заливая дрожь в разбитых пальцах второсортной водкой…
Жизнь наваливалась перепадами от плохого к хорошему, но с каждым разом груз ее становился все тяжелее. Уходили время и желания, пропадали или погибали друзья и даже книги, в которых раньше были ответы на многие вопросы, теряли свое значение. Оставалось место только для пустоты и памяти…
Вспомнился блок-пост в Ханкале, серая пелена дождя и сырые стены землянок… Залпы "града", выбивающие почву из-под ног… Землистые, небритые лица с красными от хронического недосыпания глазами… Труп духа в сотне метров от землянки, чуть присыпанный землей, до которого так и не дошли руки откопать, чтобы пройтись по карманам… Черные сны, перемешанные с реальностью и реальность похожая на дурной, липкий сон… Спирт, разведенный водой, в обмен на не учитываемые никем ящики с патронами и гранатами, которые те, что уезжали отсюда в прежнюю, мирную жизнь, брали с собой… И опять дождь, водка и сырость…
Как в бессонные ночи вспоминал погибших друзей и отчаянно, по-звериному, выл в подушку, а в голове одинокая и бесконечная стояла строчка из песни Цоя: "…И дрожала рука у того, кто остался жив…"
Почти каждый вечер темнота вытягивала из дома постоянством своей неопределенности. Если хватало сил и было не лень, он одевался и выходил на улицу. Не зная куда идти, мысленно выбирал отдаленный ориентир и, уже не думая ни о цели, ни о расстоянии, шел в нужную сторону.
Мысли были разрозненными и непрочными, легко перескакивали от одного к другому, следуя обычно за взглядом, запахами и ассоциациями.
…Было обидно за свою жизнь, дни и годы напряжения неизвестно чего ради. Он знал, что не сможет изменить ни этих людей, ни эту страну. Он мог измениться сам и попытаться, по крайней мере, изменить жизнь тех, кто был ему близок…
Хотя, иногда надоедало разыгрывать комедию перед собой, и он начинал называть все своими именами. Просто разумный эгоизм. Но и чтобы измениться самому не хватало сил. Впрочем, и мысль об эфемерных близких была не более, чем костью остаткам совести, которые, как ни странно, все еще посещали его. С каждой новой потерей слабли и без того уже призрачные связи с окружающими – живые требовали обязательств и участия, нередко гораздо больше, чем он мог дать…
Почти тоже было и с женщинами. Как только он начинал чувствовать, что смутное, теплое ощущение привязанности давало корни, сразу же пытался избавиться от него. Просто уходил и не возвращался. Долгие объяснения пугали, к тому же он не был уверен, что будет правильно понят. Хотя, пожалуй, и это был самообман. Он не признавался себе, но и здесь все было намного проще – естественное желание здорового эгоиста уйти раньше, чем бросят его самого, чтобы не чувствовать ревности и отчаяния. С совестью можно было договориться, с чувствами приходилось бороться. Причем, потери были всегда – уязвленная гордость умела ставить подножки…
Подумалось вдруг, что всегда нравилось бродить по вечернему городу, рассматривать женские лица, морщиться от яркой косметики и дешевых духов и в то же время радоваться постоянству этих красок и запахов, нисколько не задумываясь над мелочностью подобных парадоксов. Темнота скрадывала очертания, потертые лица и фигуры разжигали игру воображения, фонари добавляли глазам блеск и, казалось, все еще впереди, все только начинается, и не было тех лет переполненных смертями, тоской и одиночеством…
Лифт, как всегда не работал. Он отдыхал между этажами, тоскливо рассматривая темные силуэты строений напротив. Город все также манил, отнимая время и силы и будоража воображение. И он привычно злился на себя за то, что опять нарушил собственное обещание – пошел бродить по ночному городу, наперед зная, что завтра повторится то же самое…
Against a Blank Wall
Стертые распухшие ступни ныли. Как всегда последние метры казались непомерной дистанцией. Лифт не работал. Он отдыхал на каждом лестничном пролете, привычно злясь на себя за то, что опять нарушил собственное обещание – пошел бродить по ночному городу, наперед зная, что завтра повторится то же самое…
Последние шесть лет превратились в бардак. Ни логики, ни последовательности – рваные толчки, бессмысленное ожидание и постоянное бездействие, за которое он уже устал презирать себя. Вечная нехватка денег и лень родили странные хобби и пристрастия – он собирал воспоминания и ощущения. Просто наблюдал за жизнью, от неумения пользоваться ей…
Ключ не поворачивался в замке. Стараясь не поддаваться нараставшему нетерпению, он уперся лбом в дверь, надеясь, что механизм все же даст слабину. Не хотелось звонить – будить домашних, и совсем не было желания дожидаться утра на улице. Мелкие неразрешимые, казалось, на первый взгляд дилеммы преследовали его ежедневно, усложняя жизнь. Слишком много времени уходило на обдумывание и принятие простых, по сути, решений. Подолгу приходилось балансировать на еле заметной грани, укрепляясь лишь в нерешительности и прочих "не", так и не находя выхода из элементарных ситуаций…
Он отошел к перилам и с неприязнью посмотрел на закрытую дверь, перевел взгляд на рассвет, сереющий за немытыми окнами, и улыбнулся: образы и ассоциации всегда получались чересчур личными. Часто накладывались не на воспоминания, а на производные от них, так что изначальной причины тех или иных картин, запахов, преломления теней отыскать было попросту невозможно. Он и не делился ими ни с кем, зная, что его образы будут непонятны никому, кроме него самого, сомневаясь к тому же, что сумеет правильно выразить то, что и сам улавливал где-то на уровне безмолвного знания. Кто бы, например, сравнил свет одинокого фонаря с ночными дорогами Новой Англии или мимолетный жест прохожего с блестящими глазами той девушки, с которой он встретился ночью и расстался на рассвете, так и не договорившись о следующей встрече?
Места и даты смешивались. Подчас критерий связующий их полностью отсутствовал. Оставалась только память. Или просто память о памяти…
Он вспомнил первые недели после войны, когда голова болела постоянно и приходилось не выползать из запоя по нескольку суток кряду, сбивая боль самым дешевым портвейном, единственным достоинством которого было его количество, а потом часами висеть на раковине с пальцами достающими до глотки, пытаясь опорожнить давно пустой желудок…
Вспомнил, как гулял по вечернему городу с девушкой, радуясь тишине и пустоте улиц, тому, что жив и дышит этим пыльным и таким родным воздухом, тому, что даже рубашка липла к телу от духоты и пота, а она не поняла и принялась рассказывать о своих, далеких от него проблемах, и тогда он засмеялся, а она вдруг обиделась, думая, что над ней и молчала до самого дома…
Полдня, что он провел в лесу, валяясь на траве, слушая шум ветра, наслаждаясь одиночеством и значимостью всего, на что раньше не обращал внимания…
Серые дождливые дни, когда часами он наблюдал за постепенно меняющимся пейзажем за окном, прислонившись лбом к холодному стеклу, чувствуя кожей струи дождя, стекающие по гладкой поверхности. Как чередовал книги и дождь, наполняясь спокойствием, уже тогда зная, что второго такого момента может просто не быть…
Вспомнил лицо, или, точнее, глаза Егорова – глаза побитой, больной собаки. Лицо, плечи, грудь были замотаны бинтами: три пули в теле и оторванный осколком нос. Чуть ли не впервые осознал, что никогда не сможет понять настоящей боли даже близкого человека, понял вдруг, что на войне нет компромиссов и чтобы выжить самому надо убивать не думая, оставив все сомнения на потом, когда проще будет договориться с собственной совестью…
Мелкие предательства, на которые тоже был способен и которые никогда не называл их настоящими именами, умея оправдаться перед собой в чем угодно, так, что со временем и сам начинал верить в невозможность что-либо переменить тогда, когда совершал их. Веря даже в то, что и сейчас не смог бы поступить иначе…
Как однажды не хотелось просыпаться, потому что впереди ждала ночь и духи, и никто не мог сказать наверное, что вернется живым. Треск горящих домов, бьющий по нервам и страх, облизывающий кости, замирающий напряженной истомой где-то в паху. Липкий пот, пропитывающий насквозь бушлаты и бронежилеты. Вымершие улицы, пугающие вдвойне, оттого, что не слышно было даже лая собак… И веселое равнодушие, когда организм, наконец, устав тащить груз страха, сбросил его как ненужный балласт и стало наплевать вернешься назад или нет…
Внутри тоскливо защемило, как всегда, когда наваливались отчаяние и понимание, что того времени уже не вернешь. Оторвался с неохотой от перил и посмотрел на заплеванную лестницу, освещенную мутным светом наступающего утра. Представил вдруг, как открывается чья-нибудь дверь. Хмурый, неуютный взгляд, полный заспанного удивления и свое немое чувство вины и неудобства. И не успев еще представить, уже начал оправдываться перед собой и злиться, в очередной раз выдувая из мухи слона…
Ужасно хотелось принять холодный душ, смыть запахи и давление ночного города, залезть под прохладную простыню и заснуть…
Он развернулся и, стараясь не ступать на старые мозоли, осторожно пошел вниз по лестнице.
Отчего-то всегда вспоминались последние лет пять-шесть. Где-то именно там прошла граница между детством и нынешней жизнью. Армия, пожалуй. Хотя тогда это не воспринималось так тоскливо, да и самого ощущения, что что-либо меняется кроме декораций, никогда не возникало. Впрочем, случись невозможное и представься такая возможность, он и теперь не променял бы то время ни на что другое.
И сейчас, глядя на лестницу в предрассветных сумерках, и даже не задумываясь, он твердо знал, что смутное, готовое родиться воспоминание пришло как раз из того промежутка времени. Утро, лестница, разбросанные по ступенькам окурки, он, с трудом спускающийся навстречу спящему городу. Ощущение было скомканным и в то же время очень ярким, словно когда-то давно он также шел вниз по лестнице, испытывая те же чувства, с тем же невнятным беспокойством, угадывая еще в полутьме размытые тени под ногами. Все словно бы повторялось с точностью до мельчайших оттенков…
Подобные воспоминания приходили не раз, тревожащие или успокаивающие. Бывало, он даже пробовал задумываться над этими параллельными рядами, удивляясь четкости и достоверности каждого из них.
Сколько он ходил по этой лестнице? Стирающиеся, под мрамор, каменные ступени, грязные, редко просыхающие лужи в углах, спертый запах туалета… Тысячи, десятки тысяч раз?
Но каждый раз он возвращался, словно это было залогом того, что придется уйти снова…
Вспомнил вдруг, как однажды за ним пришли ночью. Суетливые люди в штатском. Слезы матери, вечное, тупое равнодушие отца. И он, уставший от долгого сопротивления, молча пошел с ними, отвлеченно думая, что ничего не изменилось. То же, что и тридцать, шестьдесят лет назад – те же нетрезвые лица, выбирающие ночь себе в союзники. И на улице шел снег, в полной тишине, огромными белыми хлопьями. И, пожалуй, впервые он не почувствовал уюта и объема темноты. Винный перегар в разболтанном "газике" и утро, не принесшее облегчения… Занесенная рука военного комиссара и свои злые и насмешливые глаза. Рука нерешительно опустилась, и он откровенно усмехнулся, пообещав себе, что когда-нибудь найдет того полковника и сломает эту руку… Но когда вернулся, воспоминание вызвало лишь улыбку – слишком многое пришлось пережить, чтобы тратить силы на такие мелочи…
Вспомнился скверик в центре города, большие ярко-желтые даже в темноте листья каштанов, мягко падающие на землю в полном безмолвии. Не было ни ветерка, и он смотрел на листья, один в пустом городе, пытаясь отпечатать где-то внутри эти мгновения, уже тогда чувствуя, что скоро что-то изменится. И затем встал, пересилив себя, и ушел, так и не повернувшись, боясь испортить впечатление. И позже не раз возвращался к тем минутам, когда, казалось, ни на что уже не оставалось сил, и сам был как натянутый нерв…
Огромная армейская палатка, ноги, вязнущие в слякоти по щиколотки. Шел дождь и, как всегда им досталась самая грязная работа – грузить трупы. Вонь от разбросанных вокруг, окровавленных бинтов, запах сырости и вкус тушенки, которую они ели здесь же, укрывшись от дождя. Сидели на пустых носилках, в разводах от пропитавшей их крови, жевали куски мяса с хлебом, запивая дорогим трофейным коньяком и хохотали над своими же похабными шутками…
Помногу часов он просиживал на своей "старой, доброй, облезлой кухне", с какой-то даже нежностью называя ее так про себя, с кружкой чая или кофе, давно остывшей и забытой на столе, вглядывался в знакомую вязь плитки, покрывавшей стены, думая о своем. Всегда хотелось быть сильным и независимым. Что он в общем-то и получил, променяв привязанности на свободу и одиночество. Впрочем и об этом он не жалел нисколько – прожив четверть века он до сих пор не знал чего хотел от жизни, но по крайней мере успел увидеть и понять то, чего не хотел от нее. Его мир был жестким и циничным, где не было места слабости. Чтобы выжить в нем, каждую минуту надо было следить за собой и не делать того, чего можно было избежать. Все это было у него. Все, кроме воли и работоспособности. Как раз того, что придавало смысл всему в его понимании.
Наверно, он был не готов к нынешней жизни. Всего лишь шесть лет выжали его до отказа, и он отдал им все силы, не умея правильно распределить их. И теперь подолгу просиживал на кухне, с застывшим взглядом, вспоминая и уже подбивая итоги. Единственное, что оставалось, и чему он был искренне рад…
Одни воспоминания спонтанно накладывались на другие без видимой связи между собой и уходили так же неожиданно, уступая дорогу следующим…
Вспомнил жену и своего умершего ребенка, которого так и не увидел ни разу за три недели. Не успевшего, по сути, родиться. Не видевшего еще ни солнца, ни леса, не ощутившего запаха ветра и вкуса дождя. Теплый комок его плоти, оставшийся в серых стенах больницы под холодным светом ярких электрических ламп… Вспомнил, как плакал несколько часов, закрывшись в пустой ванной, не переставая удивляться, как поначалу не хотел этого ребенка и как сейчас готов был отдать все, что угодно, чтобы тот был жив…
Вспомнил, как не имея больше ни сил, ни работы опускался почти на самое дно… Ходил по ночам и собирал пустые бутылки. Стесняясь и ненавидя себя за неумение жить, заглядывал в урны и мусорные баки…
Как однажды в то немногое, что у него, казалось, еще оставалось – ночь – грубо попытались вмешаться. Их было двое, и они были пьяны, а он был один. Но они не знали о его прошлом и его усталости… Одному он сломал несколько ребер, другому проломил череп и забрал все деньги, что у них были. И потом еще долго пытался успокоиться, уговаривая себя забыть опять накатившую память о войне, заливая дрожь в разбитых пальцах второсортной водкой…
Жизнь наваливалась перепадами от плохого к хорошему, но с каждым разом груз ее становился все тяжелее. Уходили время и желания, пропадали или погибали друзья и даже книги, в которых раньше были ответы на многие вопросы, теряли свое значение. Оставалось место только для пустоты и памяти…
Вспомнился блок-пост в Ханкале, серая пелена дождя и сырые стены землянок… Залпы "града", выбивающие почву из-под ног… Землистые, небритые лица с красными от хронического недосыпания глазами… Труп духа в сотне метров от землянки, чуть присыпанный землей, до которого так и не дошли руки откопать, чтобы пройтись по карманам… Черные сны, перемешанные с реальностью и реальность похожая на дурной, липкий сон… Спирт, разведенный водой, в обмен на не учитываемые никем ящики с патронами и гранатами, которые те, что уезжали отсюда в прежнюю, мирную жизнь, брали с собой… И опять дождь, водка и сырость…
Как в бессонные ночи вспоминал погибших друзей и отчаянно, по-звериному, выл в подушку, а в голове одинокая и бесконечная стояла строчка из песни Цоя: "…И дрожала рука у того, кто остался жив…"
Почти каждый вечер темнота вытягивала из дома постоянством своей неопределенности. Если хватало сил и было не лень, он одевался и выходил на улицу. Не зная куда идти, мысленно выбирал отдаленный ориентир и, уже не думая ни о цели, ни о расстоянии, шел в нужную сторону.
Мысли были разрозненными и непрочными, легко перескакивали от одного к другому, следуя обычно за взглядом, запахами и ассоциациями.
…Было обидно за свою жизнь, дни и годы напряжения неизвестно чего ради. Он знал, что не сможет изменить ни этих людей, ни эту страну. Он мог измениться сам и попытаться, по крайней мере, изменить жизнь тех, кто был ему близок…
Хотя, иногда надоедало разыгрывать комедию перед собой, и он начинал называть все своими именами. Просто разумный эгоизм. Но и чтобы измениться самому не хватало сил. Впрочем, и мысль об эфемерных близких была не более, чем костью остаткам совести, которые, как ни странно, все еще посещали его. С каждой новой потерей слабли и без того уже призрачные связи с окружающими – живые требовали обязательств и участия, нередко гораздо больше, чем он мог дать…
Почти тоже было и с женщинами. Как только он начинал чувствовать, что смутное, теплое ощущение привязанности давало корни, сразу же пытался избавиться от него. Просто уходил и не возвращался. Долгие объяснения пугали, к тому же он не был уверен, что будет правильно понят. Хотя, пожалуй, и это был самообман. Он не признавался себе, но и здесь все было намного проще – естественное желание здорового эгоиста уйти раньше, чем бросят его самого, чтобы не чувствовать ревности и отчаяния. С совестью можно было договориться, с чувствами приходилось бороться. Причем, потери были всегда – уязвленная гордость умела ставить подножки…
Подумалось вдруг, что всегда нравилось бродить по вечернему городу, рассматривать женские лица, морщиться от яркой косметики и дешевых духов и в то же время радоваться постоянству этих красок и запахов, нисколько не задумываясь над мелочностью подобных парадоксов. Темнота скрадывала очертания, потертые лица и фигуры разжигали игру воображения, фонари добавляли глазам блеск и, казалось, все еще впереди, все только начинается, и не было тех лет переполненных смертями, тоской и одиночеством…
Лифт, как всегда не работал. Он отдыхал между этажами, тоскливо рассматривая темные силуэты строений напротив. Город все также манил, отнимая время и силы и будоража воображение. И он привычно злился на себя за то, что опять нарушил собственное обещание – пошел бродить по ночному городу, наперед зная, что завтра повторится то же самое…
#8 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 05 января 2012 - 14:48
№ 7 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
ПОТОМ СКАЖУ
Второй год живет Стас у деда Семена и бабки Кати, родителей его матери, скончавшейся два года назад . Остался Стас с отцом и только стал привыкать так жить,
как отец женился. Высокая ростом, красивая женщина и..злая. Виктория Владимировна.
С ней пришел жить её сын, Володька, одногодок Стаса. С Володькой Стас подружился а
Викторию возненавидел. За что? За многое. Не помоет за собой посуду Володька – Виктория не заметит, не помоет Стас- отчитает, обзовет лентяем , грязнулей и добавит всегда: « Весь в отца!». Пошлет Володьку в магазин за хлебом, а тот и мороженое для себя купит, а она ему: «Не простудись, золотко !» а за Стасом все до копейки подсчитает и обязательно недосчитается. И это ее постоянное:» Весь в отца!» ..За отца Стас ее и возненавидел.
На семнадцатилетие отец подарил Стасу фотоаппарат. Маленький, плоский, со вспышкой. А у Володьки фотоаппарат уже был . Ему подарил сожитель Виктории, Толик. Щелкнул Стас деда с бабой и отложил фотоаппарат – готовился к вступительным экзаменам в Университет. Виктория узнав о подарке сказала с насмешкой: «Нащелкает чего попало, фотолюбитель!» Видел Стас Володькины фотографии. Застолья, где в центре Виктория, Толик там тоже главный – мордатый, смуглый до черноты, парень. Ещё Виктория в разных позах с подругами. В общем , то же «что попало», но это же её «золотко» фотографировал !
К отцу Стас приходил редко и всегда в те дни, когда Виктория была на работе. Когда узнал , что отец лег в больницу на обследование, ходить перестал.
* * *
Специально этот разговор Стас не подслушивал. Просто перегородка между его комнатой и горницей, большой комнатой в доме деда была из гипсокартона. Диванчик с которого
дидуси смотрят телепрограммы вплотную к стене. Сидя они всегда тихо, иногда лишь обсудят цены в магазинах и на рынке, о прибавках к пенсии вспомнят, о подорожании электричества…Это все для Стаса как фон, не более , а тут речь шла о другом.
- Петр опять в больницу лег, прихватил его Чернобыль.
Как всегда новости принесла баба Катя.
- Ну и шо? Подлечат его и ладно…
Дед Семен был оптимист, врачам не верил и лечился народными средствами, составлял растирки и настойки на самогоне,какой ему поставлял специалист по этому делу кум Спиридон.
- Подлечат-то подлечат, вот стерва опять за старое взялась…
Бабка что-то узнала о Виктории, которую она по другому и не называла.
- Кто это тебе натрепался? – дед не спешил согласиться да и не хотел отрываться от экрана .
- Да ты, старый, только послушай ! Это твоего дружка покойного, царство ему небесное, Степанова вдова сказала. Да ты ее знаешь! Варька…
Баба Катя понизила голос, но Стас уже приник ухом к известной ему передающей точке, электрической розетке .
Варька своими глазами видела, как Виктория прямо с работы села в зеленого «Жигуля» врача ихней поликлиники. Очкастый такой и путем не побритый.
- Это счас модно. –дед хихикнул,- молодой, значит.
- Ну да! Она молодыми дюже интересуется…
Бабка замолчала а музыка стала громче – дед опять переключил свое внимание на очередное телешоу.
Обида за отца кольнула Стаса. Он не пойдет в больницу, не станет пересказывать отцу то что одна бабка другой наговорила. Тут нужны факты..факты. Фотоаппарат может предоставить факты. Не « что попало» будет фотографировать Стас
Стас достал фотоаппарат из стола, нашел инструкцию , и углубился в чтение. Узнал , что можно отключить вспышку, чтобы не демаскироваться. Ночью –может быть и ночью будут съемки! –наоборот фотовспышка верный помощник.
На счетчике кадров цифра « 3», кадров еще много. Аппарат будет в кармане. Стас представил, как он скрытно фиксирует поступки ненавистной Виктории изобличающие её в измене.
Стас положил аппарат в стол и стал смотреть в окошко на дворик засаженный абрикосовыми деревьями , любуясь игрой света пронизывающего листву. Оставшиеся на ветвях переспелые плоды светились как фонарики .
Стасу нравилось жить здесь, в старом доме окружкнном фруктовыми деревьями, с комнатами прохладными летом в самую жару и теплыми зимой. Это будет его дом потому что он единственный наследник. Младший брат умершей матери погиб в Афганистане не успел завести семью. О нем осталась память в виде нескольких школьных фотографий и одной оттуда, из той непонятной чужой войны. Стоит его дядя с двумя друзьями, обнимающими его за плечи как в танце «сертаки». « Вот этот парень из Москвы, а дугой, узкоглазый, из Сибири»-говорила бабка Катя показывая ему снимки. «Похож ты, Стасик, на Дениса…»
То что у отца осталась просторная трехкомнатная квартира Стаса не волновало и он был согласен из нее выписаться и прописаться к деду.
Как-то, когда он был в гостях у отца, Виктория накрыла праздничный стол объяснив это именинами главы семьи, была необыкновенно ласкова и и поддакивала рассуждениям отца по поводу прописки у деда.
_ Ты понимаешь, -говорил отец, - случись что , -наследовать дом для тебе будет большая волокита, а тут получишь наследство сразу…
- Да, да Стасик, -Виктория щурила серые глаза изображая расположение к Стасу, -бюрократия наша замучает…
Она подкладывала сладости в тарелку Стаса, пододвигала вазы с фруктами. – Ты, Стасик, приходи с паспортом когда я или папа будем дома, сходим и все оформим.
Отец захмелев слушая Викторию, согласно кивал головой.
* * *
Услышав от Стаса подробности разговора о прописке бабка Катя всплеснула руками:
- Это стервы затея! Видит , что Петр не долго протянет, хочет избавиться от тебя и всю квартиру оттяпать !Отцу твоему по его болезни пить нельзя, а она ему, небось, водку все подливала. Вот, помяни мое слово, опять он попадет в больницу.
- Ты, Стас , скажи отцу своему, что я прописывать тебя не буду. Я тебя в завещание написал как наследника. В той квартире свою долю не упускай, пригодится.
Стукнув кулаком по столу дед помолчал.
- А лучше , если бы Петр развелся с этой, прости господи….
- Стас и не думал перечить деду. Долго в ту квартиру не ходил. Отец действительно лег на обследование . Права оказалась бабка Катя.
* * *
Виктория поняла, что мальчишка не будет выписываться и что это его настроила бабка Катя, разрушив её планы.
Третий год жизни с Петром был уже невыносим для Виктории. Три года тому назад, когда невзрачный, не старый еще мужчина стал настойчиво добиваться ее внимания, она сначала отшучивалась улыбаясь как и всем больным , приходящим в регистратуру, а потом познакомившись с его судьбой – а заодно и с его медицинской книжкой , сделала для себя некий вывод. К тому же, врач-онколог, близкий ее знакомый то ли ошибочно, то ли специально, чтобы отпугнуть Викторию от соперника, сказал, что жить этому чахлику не более года осталось и тем самым подтолкнул Викторию к «плану-перехвату». Виктория согласилась сходить с Петром в кино , потом посидела с ним в кафе, потом побывала у него дома. Когда увидела ухоженную квартиру, добротную мебель, решила бесповоротно – будет Петр её. Стала законной женой и владелицей квартиры, если бы не это отродье, Стас.
Один год Виктория еще терпела постоянное нытье Петра, беспомощное барахтанье с ним в постели, после чего у нее сутки болела голова, мышиную мордочку пасынка, везде сующего свой нос. Обманул ее онколог или сам обманулся. Петр повеселел , поздоровел даже. Не входило это в стратегические планы Вики. Она уже не стала скрывать своего истинного отношения к мужчине, которого не любила, всем своим поведением подчеркивала свое пренебрежение и Петр начал пить.
Появилась у нее формальная причина обвинять Петра, унижать и оскорблять. Петр лег в больницу и Виктория была уверена , что это начало его конца. Почти открыто она стала встречаться с Никитой Петровичем, молодым врачом-травматологом.
* * *
Потрепанный «Жигуль» зеленого цвета стоял в ряду нескольких машин неподалеку от задних дверей поликлиники. Он смотрелся бедным родственником на фоне иномарок. Стас занял позицию на скамье у двери. Он был уверен что Виктория его не узнает из-за своей близорукости, а врач его не знает. Фотоаппарат как игрушку Стас перебрасывал с руки на руку иногда прицеливаясь в заходящих в двери. Он так увлекся этой игрой , что пропустил момент выхода с бородатым узколицым человеком в очках. Виктория что-то увлеченно говорила бородатому, а он кивал в ответ. Она держала его за руку, улыбаясь заглядывала ему в лицо. Стас не маскируясь щелкнул посадку Виктории в машину – бородатый открыл перед ней дверцу. Машина поехала в противоположную от квартиры отца сторону, к центру. Может быть там квартира бородатого?
Дома Стас вертелся около бабы Кати , надеясь что она начнет разговор с дедом про «стерву» и назовет адрес бородатого. Баба Катя была увлечена закаткой помидоров в банки и только посапывала .
На пленке фотоаппарата было всего три вполне невинных кадра, что было недостаточно для предъявления Виктории обвинения в супружеской измене.
Стас готовился к экзаменам но еще раз пощелкал кадры у дверей поликлиники , такие же не впечатляющие, как и в первый раз. «Жигуль» поехал к центру.
Стас зашел во двор своего дом, в котором давно нет жил и сел на скамью детской площадки. В песочнице возились дети , бабушки молодые мамы бдительно следили за малышней. Стас держал в поле зрения двери своего подъезда .
- Чего здесь сидишь, не заходишь? – Здорово! -Вовка с мячом в руках подошел сзади.
- У вас же дома никого нет?
- Да. Мамаша появится - Вовка глянул на наручные часы, -через час, не раньше.
Я тогда пойду. – Стас искал оправдание своему приходу. –Хотел с Викторией Владимировной поговорить .
- Заходи тогда. Диск интересный прокрутим пока, пока матери нет.
- Пойду я…А кто ее на зеленых «Жигулях» возит?
--Зеленых? Не видел…
- Я случайно…Возле поликлиники…- Стасу было неудобно перед Вовкой, но тому было все равно.
- Я ее дела не знаю…Ладно. Пока, если спешишь…
Стас пожал руку сводному брату. Вовка не врет,это не в его стиле. Хороший он парень, не в свою маму.
Отойдя от дома Стас достал фотоаппарат из кармана и посмотрел на счетчик. Еще целых шесть кадров осталось. Подумав, Стас пошел в фотоателье.
- Что вам? – глядя куда то в сторону небрежно спросила приемщица, молодая, модно одетая женщина.
- Мне вот это. – Стас стеснялся смотреть на глубокий вырез кофточки приемщицы.
-Что – это? Проявить, распечатать?
- Да, да…Распечатать.
Заполняя бланк заказа приемщица заученно вела опрос: « Размер ? Так. Матовое, глянцевое? Все равно, тогда глянц. Фамилия?»
Стас назвал фамилию. Женщина глянула на Стаса, хотела что-то сказать…
- Сегодня выполнить ваш заказ не успеем – конец рабочего дня. Завтра , часам к двум, пожалуйста, - и вручила Стасу корешок квитанции.
Стас не заметил ни ее взгляда, ни смены тональности. Завтра после двух у него в руках будет «вещдок», можно будет тогда показать отцу. Пусть знает и решает…
* * *
Звонок телефона отвлек Викторию от чтения очередной книжки Дарьи Донской. Романчики этой дамы подтверждали собственное мнение Виктории о том, что женщины умнее этих олухов, самцов и ими можно всегда манипулировать в своих интересах.
Виктория глянула на часы – скоро десять. В это время обычно звонил из больницы Петр, нудно рассказывал о лечебных процедурах, клялся в своей любви и преданности. Пусть его там лечат, пока не залечат. Процесс его болезни необратим и ждать конца не долго.
- Слушаю.
Виктория ожидала глуховатый голос Петра, но звонила Юля, подруга-соперница, более молодая и удачливая красотка местного разлива.
- Викуля, привет! Я тебе с работы звоню…
--Юлечка , как я рада тебя слышать! Как жизнь?
- Почти нормально. У тебя как? – в обычном вопросе подруги угадывался подтекст.
- Тоже почти нормально. Жаловаться не буду. Как твой Коля?
- Коля весь в делах. Прикупил еще один киоск..А как Петя?
- Петя сейчас в больнице. Но поправляется. – Виктория свои планы подруге не раскрывала.
- Значит ты, Викуля, холостякуешь? Такое время терять нельзя!
- Ну что ты, Юлька! У меня ребенок взрослый, заботы…
- Не скромничай! Против фактов не попрёшь…
« Какие это факты ? Почему эти факты интересуют её? «
- Факты, факты! – щебетала Юля. – Они у меня в руке прямо. Ты послушай! Вчера перед закрытием заходит к нам невзрачный такой заморыш , парнишка , отдает пленку в проявку и печать. Фамилию свою назвал – я ахнула. Твоего Пети фамилия. Поняла?
- Ну и что? Петр своему дохлику фотоаппарат недавно подарил, к дню рождения . Нащелкал наверно что попало…
- Не « что попало»! Я сегодня попросила мастера нашего срочно обработать и представляешь? – Юлия сделала паузу, - на пленке один снимок старухи со стариком , на остальных ты, Викочка, и не одна , а с бородачом каким-то, и все у зеленой тачки . Ты и стоишь с ним , за руку держишь , улыбаешься. И в машину садишься. Вот тебе и факты. Фотофакты.
- Да ты что! Этот гаденыш , значит, хочет меня подставить!...Понимаешь Юлька, Петр ругается со мной, пьет, но мне верит, никаких подозрений , а тут…Пацан его к разводу толкает, факт..Бабка, жаба старая настраивает мальчишку. Что же делать?
- Викуль, по старой дружбе помогу. С тебя, конечно , поляна в приличном кафе. Фотографии парень не получит.
- Юлька! Поляну в любом ресторане..Я тебя…
- Ладно, ладно! Все будет тип-топ! Целую…
Ну вот, настроение у Виктории испорчено. Никита, как нарочно, дежурит до утра и расслабиться не удастся. Но Юлька молодец! Ах гаденыш!
* * *
Стас перелистывал свой любимый детектив , заснул поздно. Сон был сумбурный , с отцом, с Викторией…Рано проснувшись Стас не находил себе места. Бабка заметила его метания.
- Стасик, ты потерял что-то? Не потерял?
- Нет бабуля. Все в норме…
- И вчера вечером до поздна жог. Читал что ли?
- Читал, читал…
- Счас куда идешь?
- Поеду в Университет , проверю себя в списках.
- Ну езжай, раз надо.
В Университете Стас потолкался в вестибюле где на щитах были вывешены списки. Списка вчерашнего еще не было. Стас постоял в очереди в буфете где утоляла жажду толпа взволнованных мальчишек и девчонок, уже не школьников, но еще и не студентов. Нос сносом он столкнулся с Вовкой, круглая морда которого выражала великую радость.
- Я трояк получил. Трудовой! В шпору даже не заглядывал. А ты как? - Четверка у меня по физике.
- Поехали ко мне, Вовка запнулся на этом слове, - то есть к нам. Я позвонил мамаше, она торт обещала…И вообще…
- Нет, не поеду. Ты лучше скажи как там..Из больницы какие вести ?
- Там , вроде, лучше. Батя каждый день звонит.
« Батя…Какой это по счету у него…Хотя Вовка-то не причем»
- Если что изменится там или отца выпишут, найди меня, ладно? Запиши мою группу.
* * *
Списки все не приносили. Стас был уверен, чтоменьше четверки за диктант не получит и решил идти в фотоателье. Он шел пешком неспеша, рассматривая витрины многочисленных магазинчиков и киосков, поглядывая на часы . Стрелки на его часах еле ползли.
Город в конце августа был заполнен приезжими мужчинами с красными от жары рожами и женщинами с облезшими шкурами на обнаженных плечах и спинах. Афишные тумбы и ограждения улиц были сплошь завешены плакатами гастролеров шоубизнеса. Разглядывая эту мешанину Стас отвлекся и глянув вновь на часы увидел что уже начало третьего. Он ускорился а перед дверью фотоателье остановился, перевел дыхание и пригладил рукой волосы.
Передав корешок квитанции приемщице он замер в ожидании. Приемщица медленно, чуть ли не по складам прочитав фамилию изобразила скорбь на искусно подкрашенном лице.
- Вы знаете, молодой человек, у нас случилось «ЧП» , перегрелся проявитель и, как результат, у трех клиентов пленки испорчены, в том числе и ваша…
- Как…наша? –Стас потерял дар речи.
- Минуточку. Я вам сейчас покажу –приемщица исчезла за перегородкой и тотчас вернулась с полупрозрачными лентами пленок. – Вот, смотрите что осталось.
Стас молчал, сраженный наповал. Его ожидания эта крашеная кукла подрезала на корню. Он почти не понимал , что она ему говорила дальше.
- Это наша вина. Производство, знаете , не бывает без брака. Мы вам компенсируем. У вас пленка «Кодак голд» была? На тридцать шесть кадров ? Мы вам даем новую пленку и квитанцию на бесплатную проявку и печать. Сделаем без очереди…
Стас побрел к остановке . Идти пешком ему не хватало сил. Он и не подозревал, что в квартире отца уже звонил телефон и Виктория Владимировна улыбалась получив отчет подруги.
* * *
Недосып прошлой ночи и стресс из-за утери фотофактов сделали свое дело – отказавшись от ужина Стас завалился в кровать и мгновенно заснул. Утром он проснулся свежим, с ясной головой. Пропажа снимков не казалась ему уже трагедией. Надо ему «копать» как говорят менты в фильмах, глубже . Время пока еще есть, отец в больнице.
И надо сдать последний экзамен.
С утра до обеда он сидел, готовясь к математике. После обеда, зарядив фотоаппарат опять сторожил Викторию у поликлинике. В этот раз зеленая машина не подъезжала, а Виктория ушла домой пешком.
За ужином баба Катя завела разговор о Виктории. Вездесущая вдова Варька известила бабу Катю о том, что зеленый «Жигуль» стоит во дворе у старой пятиэтажки в район е рынка.
- Делать твоей Варьке нечего…- буркнул дед вроде бы и не заинтересованный ходом
следствия.
Стас в разговор старых не встревал , но заметил что дед доволен сообщением бабы Кати .
Математику он сдаст, ему и трояка хватит до проходного балла.
* * *
В школе Стас не любил историю из-за тупого заучивания дат – войн, революций , царствований…Математика нравилась логикой. Причинно – следственной связью.
Стас лихо разделался с длиннющим алгебраическим примером, осилил задачу по геометрии с тригонометрией и чуть не сбился в простой арифметике со многими скобками, но нашел ошибку и исправил вовремя – сдал. За оценку был уверен – не менее четырех баллов.
Пирожок и бутылка «Спрайт» подкрепили силы Стаса и он пошел на поиск зеленого «Жигуля» . Он обошел дворы вокруг рынка – машины такой не было.
Чтобы развеяться Стас пошел на рыбалку . Вечером перед сном почитал любимый детективный роман и уснул , думая о способах добычи фотофактов.
С утра в пятницу Стас приехал в Университет. Первокурсников факультета собрали в лекционном зале . Вовка уже был там и забронировал Стасу рядом с собой .
- Батю из больницы выписали и он дома. – первым делом сообщил тот Стасу. – Приходи завтра к двум. Мать устраивает праздник по случаю выхода отца из больницы и нашего поступления в Универ. Обязательно приходи!
Стас пообещал не раздумывая. Он соскучился по отцу, по-прежнему любил его детской любовью.
- Конечно приду! –
* * *
На звонок в такую знакомую дверь открыл Вовка.
-Молодец! Точно во время. – и пожал Стасу руку.
По коридору встречать Стаса шел уже отец.Он показался Стасу похудевшим и уменьшимся ростом. Отец улыбался несмелой , жалкой улыбкой. Обнимая его Стас почувствовал насколько тот стал костлявее, словно потерял мышцы и жалость кольнула ему сердце.
- Здравствуй сынок! – отец щекой прижался к щеке Стаса. – Поздравляю тебя с поступлением!
- Спасибо папа! – Стас словно ощутил вкус этого простого родного слова.
- Проходи, проходи! – Отец подталкивал Стаса к двери в гостиную где уже стояла празднично одетая, накрашенная Виктория. Она сделала встречное движение руками, словно желая обнять Стаса, но встретив его взгляд тут же опустила их. Сложив губы сердечком, пропела:
- Поздравляю Стасик тебя от всей души!- и отошла к накрытому столу.
Стас сел возле отца, Вовка рядом с матерью. Повисла тягостная минута тишины.
Вовка зыркнув по лицам сидящих, нашелся первым, встал с рюмкой в руке:
- Ну, выпьем за здоровье нашего бати! Долгих лет тебе, Семенович!
Петр нерешительно взял наполненную рюмку, глянул на Викторию. Потом, махнув левой рукой, выпил до дна.
Вовка зажевав долькой помидора , кивнул Стасу:
- Не потребляешь?
- В семье не без урода. – жестко пошутил Стас.
Отец глянул на Стаса с испугом, потом на Викторию, которая скривила губы в презрительной улыбке. Вовка хохотнул и вновь наполнил рюмки. Он явно продвинулся в общении . Выпивка для него стала явно не в новость.
- Предки! – обращаясь к отчиму и матери Вовка поднял рюмку. – Давайте встречный тост в честь нас со Стасом. Я прав?
- Золотко мое! Конечно ты прав! Тост за нашу молодежь, за наше будущее! За вас, мальчики! – Виктория потянулась и поцеловала Вовку.
Стас заметил что вторую рюмку отец выпил уже не раздумывая. Он порозовел и повеселел. Значит у него все пойдет по тому же кругу, приближая развязку. Виктория быстро глянув Стаса отвела взгляд. Ненависть к этой женщине захлестнула Стаса. Сделав вид что он закашлялся, закрыв рот платком. Стас вышел из-за стола и прошел в ванную. Здесь висело новое зеркало а на резной полочке выстроились флаконы, баночки с мазями, бутылки со спреями, какие-то приспособления – все , что телеящик рекомендует для похудения, омоложения, умягчения и украшения, целый арсенал оружия для охоты на мужчин. Не для отца же!
Спустив воду из баска и смочив волосы Стас вновь сел за стол.
- Все в порядке? – отец уже с трудом ворочал языком. – Может выпьешь все же? Для аппетиту…
- Не буду я. –сказал Стас вполголоса.
Виктория общалась с Вовкой. Оба подпитые, мать и сын, нашли общую тему для беседы.
- Я пойду, папа…Не дожидаясь ответа Стас встал из-за стола .
- Стасик, ты куда ? Торт еще будет..Чай или кофе? – Виктория тоже встала. – Ты не обиделся? Извини, если что.
- Нет. Не обиделся. Просто пойду…
Вовка смотрел на Стаса понимающе не вступая в разговор. Провожая Стаса до двери проговорил:
- Зря ты, Стас…
- Нет. Не зря. –Стас пожал Вовке руку. Пока. До встречи в Универе .
* * *
- Ну все! Спасибо ма! - Утерев крошки торта с губ Вовка вышел из-за стола. Пойду, погоняю в баскет.
- Вова! Ты же пьяный! Разве можно физически нагружаться! -запричитала Виктория . Нельзя! Иди лучше приляг…
- Мать, ты что? Разве я пьяный? Это так, для разогрева. Вот после игры в «Лаванде» мы отметим с ребятами!
- Вова! Я за тебя боюсь.Вон посмотри на…нашего Петра Семеновича…
- Все, все мама…Если задержусь , не волнуйся, я с командой. Не глянув даже на обмякшего в кресле отчима Вовка вышел в свою комнату переодеваться.
« Бог мой! Что с мальчиком делать? Скорей бы уж рядом с ним был настоящий мужчина, а не этот дохляк…»
Виктория зашла в спальню, набрала номер телефона.
- Никита! Привет дорогой! Хочу к тебе…Ну ..у! У меня же праздник, сын поступил в Университет. Студент! Отметили дома, но хочу с тобой этот праздник отметить , по-настоящему! Значит я к семи буду…Ну, вредина ! Вовка к друзьям ушел, а больной наш наклюкался на радостях . Уложу, уложу его аккуратно в постельку…Жди!
Виктория зашла в гостиную. С отвращением посмотрела на дремлющего в кресле Петра махнув рукой на неприбранный стол пошла в ванную. « В постельку , Никита, я бы тебя уложила сейчас, а этот и в кресле перебьется…»
* * *
В группе Стаса восемь ребят и семь девочек. Парень с соседней улицы на Стаса не обратил никакого внимания, зато коренастый, невысокий паренек после первой пары подошел к нему.
- Слушай! Мы с тобой где-то пересекались. – парнишка немного картавил .
- Это было давно наверно…Может в садике ?
- Скорее в школе, в первом классе…- парень смешно выговори «в первом». – Потом родичи переехали в другой район и меня перевели в другую школу.
« Вот здорово, что в группе есть такой парень!Девчонки не в счет.»Девочки были высокого роста и Стаса игнорировали. Первым к ним он подходить не собирался.
Парень подходил Стасу еще потому, что как и Стас не курил.Разговорились. Выяснилось, что оба любят рыбачить.
- У меня бабка живет в Новой Ялте . Хата рядом с морем. Поехали со мной там порыбачить?
- А бабка как? – засомневался Стас вспомнив бабу Катю.
- Бабка нормальная. Там сарайчик есть. В нем снасти, лодка отцова резиновая. Лежанка есть, можно до утра перекантоваться.
- Магазин там есть? Продуктовый…
- Там и магазин и рынок есть, но бабка нас накормит и напоит.
- В субботу едем?
- Поехали в пятницу, с вечера чтобы пораньше утром выплыть….
« Поеду. Фотоаппарат заряжу. На море пофотографирую , на пляже и в лодке…»
В пятницу, сразу после занятий Стас, предупредив бабу Катю, встретился с Федором на пригородной автостанции.
* * *
Петру Семеновичу врачи предписали домашний режим и он то слонялся по комнатам, то дремал в кресле. На третий день домашнего заточения, когда Виктории не было
дома, он пересмотрел домашние фотографии .
Фотографии, мгновения жизни, мгновения счастья…Вот он с Лорой, выпускницей медицинского училища. Вот она со Стасиком в коляске. Стасик со скибкой арбуза. Палатка на берегу моря…Толстая пачка цветных черно-белых открыток.
Целый час наверно смотрел , возвращался к особо памятным . Сложил в стопку, перетянул резиновым жгутом, спрятал в нижний ящик стола. Это прошлое. А настоящее вот оно – Вовка пришел из Университета. Рослый, сильный, добрый парень. Стас тоже добрый, но росточком не вышел. А силенка есть, жилистый парень. Ушел жить к деду с бабкой. Из-за Виктории , конечно. Стас ушел, а он ни уйти, ни прогнать ее не может. После смерти Лоры от тоски , от мужского одиночества, с надеждой, что будет семья, будет любовь, женился. Ни того, ни другого нет. И не будет.
Была жива Лора ходили всей семьей к теще. Почти каждое воскресенье. Тещу и тестя Петр любил, как родных мать и отца. Знали старики о его болезни полученной от проклятого саркофага Чернобыля, помогали ему с Лорой обустроить квартиру, приобрести мебель…Давно он не был у стариков. Обязательно пойдет в эту субботу, тем более что Виктория на три дня едет к подруге отдыхающей в Новой Ялте.
***
- Молодец Федор что с дружком приехал! –бабушка Федьки, чем-то похожая на бабу Катю, -расплылась в улыбке. – Как звать тебя, парень?
- Станислав. –В общем, Стас меня зовут.
- Так-то лучше! Меня бабой Верой зови. Как вы сдружились-то ?
- Бабуль, Стас тоже поступил в Университет, в одной группе со мной, поняла?
- Поняла, не дура…Картошки счас вам на сале пожарю , посмотрю какие вы работники… На Федор ключи от сарая. Идите, располагайтесь, умывайтесь и за стол. «Баба Вера покрепче бабы Кати будет. А дед где?»
Ну, как моя бабуля?Командир! А дед Федор ,- меня в его честь назвали , -фронтовик был, раненный, инвалид. Пять лет как умер. В хату войди, посмотри на фото. Матрос был, десантник. Орденов тройка, а медалей куча!...Я тоже моряком буду подучусь в Универе и переведусь в Одессу или Ростов. Или через военкомать пойду
в военно-морское училище.
Они сидели за дощатым столом под высоким ореховым деревом. Картошка с кусками обжаренного сала, помидоры дольками, политые подсолнечным маслом, ломти серого хлеба – подходящая еда для семнадцатилетних парней.
- А это вам запить, -баба Вера поставила на стол литровую банку банку. –Квас это. Пиво я не пью вам не советую. Квас – это то, что надо !
В соседнем дворе , за щелястым заборчиком не переставая звучала музыка. Мелодичная, танцевальная ретро слышался женский смех.
- Соседи у вас веселые, - заметил Стас.
- Приезжие. Дамочка из города сняла летнюю пристройку, а вчера к ней приехала пара, дама видная с мужем или хахалем, тоже городские. Пусть ! Лишь бы драк не было…
Голос женщины показался Стасу знакомым.
* * *
- Ой, спасибо Юльке что надоумила к ней сюда приехать….И, конечно, с тобой!
- Да, здесь не плохо. Молодец Юля ! – Никита в одних шортах не выглядел Аполлоном, телосложение его смахивало на «теловычитание» как над собой подсмеивался Михаил Светлов, автор «Гренады».
- Никита! Ты не очень хвали Юльку, она и без того к тебе присматривается.
Викуля! Не опускайся до ревности! Мы же современные люди!
- А я несовременная, я ревную! - Виктрия залезла в гамак к Никите. – Ух ты! Мой
Бородатенький, мой усатенький! Завтра возьмешь лодку , -тут один дед сдает в прокат, -покатаешь меня?
- завтра в лодке, сегодня в сетке…
- Ника, ты что! Юлька выйдет…Ну, не надо!
- Пусть выйдет..Это же не секс, эротика…
- Никита! Ты меня заводишь! Я с ума сойду! Не надо! Потом!...
Баба Вера собрав посуду ушла в хату, Федор пошел в сарай, а Стас узнав голос Виктории перешагивая через колкие пыльные кусты смородины, пролез до забора. В широкие щели между планками он разглядел копошащихся в гамаке. Стас был зол и спокоен. Достав фотоаппарат, ждал когда в переплетении конечностей покажется знакомое, ненавистное лицо. Вот оно, хохочущее , оскаленное…Снимок, еще снимок…Он наверное прощелкал бы всю пленку.
- Эй, парень! Ты где? В хату иди…
Это голос бабы Веры , а за забором другое:
- Ника, Там кто-то ходит! Все, пошли в душ. Я от твоей эротики вся мокрая…
Осторожно сквозь кусты, через грядки Стас вышел к хате.
- Пошли Стас, посмотришь бабкины фотки, -позвал подошедший Федор.
- Иду! – радость удачи переполняла Стаса и Федор это заметил. - Ты что там у забора нашел? Клад бабкин? – Федор смеялся.
- Не клад, а склад, дядя Федор! –Стас тоже рассмеялся.
* * * - Эй , рыбалки! - баба Вера стучала в дощатую стену сарая. – Вставайте! Бычок
давно не спит…
- Стас с вечера долго не засыпавший от волнения съемок, с трудом разлепил глаза.
- Стас!Сейчас самый клёв! - Федор распахнув двери сарая уже выносил мешок с лодкой, удочки, садок.
- Стас вышел из сарая, потянулся. Небо уже светлело, но солнце еще не вышло
из-за лесопосадки.
- Стас, просыпайся!
- Я вам перекусить поставила, -улыбаясь баба Вера смотрела на суету рыбаков.
- С вечера надо было все приготовить, а не в телевизор пялиться.
- Мы потом, баба Вера, поедим,- отмахнулся Федор.
- Я те дам « потом»! Марш за стол!...
- Стас проверил фотоаппарат. На счетчике стояло число двадцать. Хорошо вчера нащелкал!
Он сунул фотоаппарат в свою сумку, надел рубаху и бейсболку.
- Садок тебе под левую руку, конец якорного шнура вяжи на кормовую банку.
Заносим лодку! – командовал Федор.
Пляж был пустынен а в море уже стояли две «резинки».
- Видишь, Стас, как рыбачки машут дергалками? Ничего! Я знаю место поближе к берегу. Ракушняк и водоросль. Там бычка навалом!
Федор по каким-то приметам выставил лодку на добычливое место, бросил якорь.
До берега было недалеко, но глубина оказалась приличной, метра четыре. Из-за высокого берега выглянуло и быстро стало подниматься солнце. Потянул легкий ветерок. Стас сделала заброс – и сразу поклевка. Бычок ! Лодку поставленную на один якорь помаленьку разворачивало кормой к ветру.
Мимо их лодки промчалась на полном ходу моторка.
- Местные духарятся. – заметил Федор.
Стас глянул на берег. На пляже уже появились первые отдыхающие. Весельная лодка с двумя людьми отошла от берега. Волна от моторки мягко качнула и побежала к берегу.
На кормовой банке весельной.
Подмотав лесу своей «дергалки» Стас лодки в красном купальнике восседала Виктория, мужчина на веслах сидел спиной к Стасу достал из сумки фотоаппарат.
- Ты что, бычков будешь снимать? – усмехнулся Федор.
- Не совсем так, - буркнул Стас, наводя фотоаппарат на лодку с Викторией , какая была от них метрах в пяти. Щелк, щелк….Есть еще два снимка!
= Нужны тебе эти дачники?- не переставая одного за другим бросать в садок бычков спросил Федор.
- Так надо. Зачем – потом скажу… Стас ждал, когда лодка с парочкой разворачиваясь пройдет бортом и следил за нею в видоискатель фотоаппарата.
Моторная лодка уже летела обратно, с ревом прошла совсем рядом. Волна подбросила «резинку». Федор успел уцепиться за банку, а Стас взмахнув руками выпустил фотоаппарат. Ударившись об упругий борт лодки фотоаппарат скользнул в воду.
Чудом не вывалившийся из лодки Стас еще секунду видел как постепенно тускнея серебристое пятно уходит в глубину.
- Вот паразиты! Чуть не перевернули нас…А ты что делаешь? – крикнул Федор увидев как Стас сбросил бейсболку и стаскивает с себя рубаху.
- Фотоаппарат…Уронил я…
Спустившись с носа лодки Стас перевернувшись в воде нырнул.
Федор остался сидеть в лодке вглядываясь в уже покрытое рябью море.
Стас вынырнул, шумно выдохнул, сделав вдох снова ушел под воду. «Долго он там,
слишком долго!» - подумал Федор. Найти эту коробочку среди водорослей и ракушняка не просто, скорее невозможно. Плюнул бы Стас на ту «мыльницу». Упрямый пацан!
Стас вынырнул в стороне от лодки, отфыркнулся и скрылся под водой. «Долго, долго…Сил не хватит…»- заволновался Федор.
Стас вынырнул далеко от лодки и нырнул вновь…Секунд пять прошло а Стас все не показывался. « Нырнуть вслед, найти Стаса, поднять в лодку?» -пронеслось в голове Федора. Да разве в замутненной волнением воде увидишь его? Прямо в рубахе Федор кинулся в воду, размашисто загребая поплыл к берегу. Скорее к спасателям, будка которых высится совсем неподалеку…
- Шо тебе надо? – молодой парень лениво взглянул на мокрого, тяжело дышащего Федора.
- Утонул! Парень…
- Где?
- Вон лодка…на якоре. Нырял…не вынырнул…
* * * Стас лежал на лавке рядом со столом в горнице накрытый с головой простынею. Баба Вера с черной косынкой на голове хлопотала на кухне. Федор , сплававший за лодкой и убравший в сарай снасти, сидел за столом под орешником, бесцельно перекатывая в пальцах крошку хлеба. Он смотрел на лежащий перед ним фотоаппарат. За забором, как и вчера, слышалась музыка и веселые голоса дачников.
Федор думал о том, что могло связывать Стаса с женщиной и мужчиной в лодке, каких тот старался сфотографировать. «Потом скажу…». Ничего Стас уже никому не скажет.
Приезжала «скорая». Врач зафиксировал факт смерти и «скорая» уехала. Милиция тоже недолго выясняла обстоятельства. Сняли показания Федора, опросили бабу Веру и уехали, увозя короткий протокол. Баба Вера и Федор ждали спецмашину из городского морга .
* * *
- Может сходим в пансионат на танцы? – Юля сидела напротив Никиты и обращалась явно к нему.
- Что тут, в этой деревне, за танцы? – выпятив презрительно губы Виктория следила за реакцией Никиты.
- Не скажи! - Юля поигрывала глазами. – Из местных есть интересные парни. Городских тоже много…
- А что это за суета у наших соседей? Милиция приезжала…- проговорил Никита. - Утонул ,вроде, кто-то. – Сказала Виктория. – Из лодки вывалился.
- Поддал с утра, наверно. Тонут здесь часто. По пьяни…-добавила Юля.
Томная танцевальная музыка соответствовала грустной теме разговора. Все трое примолкли. Никита налив в бокалы вина, заключил:
- Надо, конечно, девочки , как говорили древние ,мэмэнто мори, но мы выпьем за жизнь. Жизнь продолжается!
ПОТОМ СКАЖУ
Второй год живет Стас у деда Семена и бабки Кати, родителей его матери, скончавшейся два года назад . Остался Стас с отцом и только стал привыкать так жить,
как отец женился. Высокая ростом, красивая женщина и..злая. Виктория Владимировна.
С ней пришел жить её сын, Володька, одногодок Стаса. С Володькой Стас подружился а
Викторию возненавидел. За что? За многое. Не помоет за собой посуду Володька – Виктория не заметит, не помоет Стас- отчитает, обзовет лентяем , грязнулей и добавит всегда: « Весь в отца!». Пошлет Володьку в магазин за хлебом, а тот и мороженое для себя купит, а она ему: «Не простудись, золотко !» а за Стасом все до копейки подсчитает и обязательно недосчитается. И это ее постоянное:» Весь в отца!» ..За отца Стас ее и возненавидел.
На семнадцатилетие отец подарил Стасу фотоаппарат. Маленький, плоский, со вспышкой. А у Володьки фотоаппарат уже был . Ему подарил сожитель Виктории, Толик. Щелкнул Стас деда с бабой и отложил фотоаппарат – готовился к вступительным экзаменам в Университет. Виктория узнав о подарке сказала с насмешкой: «Нащелкает чего попало, фотолюбитель!» Видел Стас Володькины фотографии. Застолья, где в центре Виктория, Толик там тоже главный – мордатый, смуглый до черноты, парень. Ещё Виктория в разных позах с подругами. В общем , то же «что попало», но это же её «золотко» фотографировал !
К отцу Стас приходил редко и всегда в те дни, когда Виктория была на работе. Когда узнал , что отец лег в больницу на обследование, ходить перестал.
* * *
Специально этот разговор Стас не подслушивал. Просто перегородка между его комнатой и горницей, большой комнатой в доме деда была из гипсокартона. Диванчик с которого
дидуси смотрят телепрограммы вплотную к стене. Сидя они всегда тихо, иногда лишь обсудят цены в магазинах и на рынке, о прибавках к пенсии вспомнят, о подорожании электричества…Это все для Стаса как фон, не более , а тут речь шла о другом.
- Петр опять в больницу лег, прихватил его Чернобыль.
Как всегда новости принесла баба Катя.
- Ну и шо? Подлечат его и ладно…
Дед Семен был оптимист, врачам не верил и лечился народными средствами, составлял растирки и настойки на самогоне,какой ему поставлял специалист по этому делу кум Спиридон.
- Подлечат-то подлечат, вот стерва опять за старое взялась…
Бабка что-то узнала о Виктории, которую она по другому и не называла.
- Кто это тебе натрепался? – дед не спешил согласиться да и не хотел отрываться от экрана .
- Да ты, старый, только послушай ! Это твоего дружка покойного, царство ему небесное, Степанова вдова сказала. Да ты ее знаешь! Варька…
Баба Катя понизила голос, но Стас уже приник ухом к известной ему передающей точке, электрической розетке .
Варька своими глазами видела, как Виктория прямо с работы села в зеленого «Жигуля» врача ихней поликлиники. Очкастый такой и путем не побритый.
- Это счас модно. –дед хихикнул,- молодой, значит.
- Ну да! Она молодыми дюже интересуется…
Бабка замолчала а музыка стала громче – дед опять переключил свое внимание на очередное телешоу.
Обида за отца кольнула Стаса. Он не пойдет в больницу, не станет пересказывать отцу то что одна бабка другой наговорила. Тут нужны факты..факты. Фотоаппарат может предоставить факты. Не « что попало» будет фотографировать Стас
Стас достал фотоаппарат из стола, нашел инструкцию , и углубился в чтение. Узнал , что можно отключить вспышку, чтобы не демаскироваться. Ночью –может быть и ночью будут съемки! –наоборот фотовспышка верный помощник.
На счетчике кадров цифра « 3», кадров еще много. Аппарат будет в кармане. Стас представил, как он скрытно фиксирует поступки ненавистной Виктории изобличающие её в измене.
Стас положил аппарат в стол и стал смотреть в окошко на дворик засаженный абрикосовыми деревьями , любуясь игрой света пронизывающего листву. Оставшиеся на ветвях переспелые плоды светились как фонарики .
Стасу нравилось жить здесь, в старом доме окружкнном фруктовыми деревьями, с комнатами прохладными летом в самую жару и теплыми зимой. Это будет его дом потому что он единственный наследник. Младший брат умершей матери погиб в Афганистане не успел завести семью. О нем осталась память в виде нескольких школьных фотографий и одной оттуда, из той непонятной чужой войны. Стоит его дядя с двумя друзьями, обнимающими его за плечи как в танце «сертаки». « Вот этот парень из Москвы, а дугой, узкоглазый, из Сибири»-говорила бабка Катя показывая ему снимки. «Похож ты, Стасик, на Дениса…»
То что у отца осталась просторная трехкомнатная квартира Стаса не волновало и он был согласен из нее выписаться и прописаться к деду.
Как-то, когда он был в гостях у отца, Виктория накрыла праздничный стол объяснив это именинами главы семьи, была необыкновенно ласкова и и поддакивала рассуждениям отца по поводу прописки у деда.
_ Ты понимаешь, -говорил отец, - случись что , -наследовать дом для тебе будет большая волокита, а тут получишь наследство сразу…
- Да, да Стасик, -Виктория щурила серые глаза изображая расположение к Стасу, -бюрократия наша замучает…
Она подкладывала сладости в тарелку Стаса, пододвигала вазы с фруктами. – Ты, Стасик, приходи с паспортом когда я или папа будем дома, сходим и все оформим.
Отец захмелев слушая Викторию, согласно кивал головой.
* * *
Услышав от Стаса подробности разговора о прописке бабка Катя всплеснула руками:
- Это стервы затея! Видит , что Петр не долго протянет, хочет избавиться от тебя и всю квартиру оттяпать !Отцу твоему по его болезни пить нельзя, а она ему, небось, водку все подливала. Вот, помяни мое слово, опять он попадет в больницу.
- Ты, Стас , скажи отцу своему, что я прописывать тебя не буду. Я тебя в завещание написал как наследника. В той квартире свою долю не упускай, пригодится.
Стукнув кулаком по столу дед помолчал.
- А лучше , если бы Петр развелся с этой, прости господи….
- Стас и не думал перечить деду. Долго в ту квартиру не ходил. Отец действительно лег на обследование . Права оказалась бабка Катя.
* * *
Виктория поняла, что мальчишка не будет выписываться и что это его настроила бабка Катя, разрушив её планы.
Третий год жизни с Петром был уже невыносим для Виктории. Три года тому назад, когда невзрачный, не старый еще мужчина стал настойчиво добиваться ее внимания, она сначала отшучивалась улыбаясь как и всем больным , приходящим в регистратуру, а потом познакомившись с его судьбой – а заодно и с его медицинской книжкой , сделала для себя некий вывод. К тому же, врач-онколог, близкий ее знакомый то ли ошибочно, то ли специально, чтобы отпугнуть Викторию от соперника, сказал, что жить этому чахлику не более года осталось и тем самым подтолкнул Викторию к «плану-перехвату». Виктория согласилась сходить с Петром в кино , потом посидела с ним в кафе, потом побывала у него дома. Когда увидела ухоженную квартиру, добротную мебель, решила бесповоротно – будет Петр её. Стала законной женой и владелицей квартиры, если бы не это отродье, Стас.
Один год Виктория еще терпела постоянное нытье Петра, беспомощное барахтанье с ним в постели, после чего у нее сутки болела голова, мышиную мордочку пасынка, везде сующего свой нос. Обманул ее онколог или сам обманулся. Петр повеселел , поздоровел даже. Не входило это в стратегические планы Вики. Она уже не стала скрывать своего истинного отношения к мужчине, которого не любила, всем своим поведением подчеркивала свое пренебрежение и Петр начал пить.
Появилась у нее формальная причина обвинять Петра, унижать и оскорблять. Петр лег в больницу и Виктория была уверена , что это начало его конца. Почти открыто она стала встречаться с Никитой Петровичем, молодым врачом-травматологом.
* * *
Потрепанный «Жигуль» зеленого цвета стоял в ряду нескольких машин неподалеку от задних дверей поликлиники. Он смотрелся бедным родственником на фоне иномарок. Стас занял позицию на скамье у двери. Он был уверен что Виктория его не узнает из-за своей близорукости, а врач его не знает. Фотоаппарат как игрушку Стас перебрасывал с руки на руку иногда прицеливаясь в заходящих в двери. Он так увлекся этой игрой , что пропустил момент выхода с бородатым узколицым человеком в очках. Виктория что-то увлеченно говорила бородатому, а он кивал в ответ. Она держала его за руку, улыбаясь заглядывала ему в лицо. Стас не маскируясь щелкнул посадку Виктории в машину – бородатый открыл перед ней дверцу. Машина поехала в противоположную от квартиры отца сторону, к центру. Может быть там квартира бородатого?
Дома Стас вертелся около бабы Кати , надеясь что она начнет разговор с дедом про «стерву» и назовет адрес бородатого. Баба Катя была увлечена закаткой помидоров в банки и только посапывала .
На пленке фотоаппарата было всего три вполне невинных кадра, что было недостаточно для предъявления Виктории обвинения в супружеской измене.
Стас готовился к экзаменам но еще раз пощелкал кадры у дверей поликлиники , такие же не впечатляющие, как и в первый раз. «Жигуль» поехал к центру.
Стас зашел во двор своего дом, в котором давно нет жил и сел на скамью детской площадки. В песочнице возились дети , бабушки молодые мамы бдительно следили за малышней. Стас держал в поле зрения двери своего подъезда .
- Чего здесь сидишь, не заходишь? – Здорово! -Вовка с мячом в руках подошел сзади.
- У вас же дома никого нет?
- Да. Мамаша появится - Вовка глянул на наручные часы, -через час, не раньше.
Я тогда пойду. – Стас искал оправдание своему приходу. –Хотел с Викторией Владимировной поговорить .
- Заходи тогда. Диск интересный прокрутим пока, пока матери нет.
- Пойду я…А кто ее на зеленых «Жигулях» возит?
--Зеленых? Не видел…
- Я случайно…Возле поликлиники…- Стасу было неудобно перед Вовкой, но тому было все равно.
- Я ее дела не знаю…Ладно. Пока, если спешишь…
Стас пожал руку сводному брату. Вовка не врет,это не в его стиле. Хороший он парень, не в свою маму.
Отойдя от дома Стас достал фотоаппарат из кармана и посмотрел на счетчик. Еще целых шесть кадров осталось. Подумав, Стас пошел в фотоателье.
- Что вам? – глядя куда то в сторону небрежно спросила приемщица, молодая, модно одетая женщина.
- Мне вот это. – Стас стеснялся смотреть на глубокий вырез кофточки приемщицы.
-Что – это? Проявить, распечатать?
- Да, да…Распечатать.
Заполняя бланк заказа приемщица заученно вела опрос: « Размер ? Так. Матовое, глянцевое? Все равно, тогда глянц. Фамилия?»
Стас назвал фамилию. Женщина глянула на Стаса, хотела что-то сказать…
- Сегодня выполнить ваш заказ не успеем – конец рабочего дня. Завтра , часам к двум, пожалуйста, - и вручила Стасу корешок квитанции.
Стас не заметил ни ее взгляда, ни смены тональности. Завтра после двух у него в руках будет «вещдок», можно будет тогда показать отцу. Пусть знает и решает…
* * *
Звонок телефона отвлек Викторию от чтения очередной книжки Дарьи Донской. Романчики этой дамы подтверждали собственное мнение Виктории о том, что женщины умнее этих олухов, самцов и ими можно всегда манипулировать в своих интересах.
Виктория глянула на часы – скоро десять. В это время обычно звонил из больницы Петр, нудно рассказывал о лечебных процедурах, клялся в своей любви и преданности. Пусть его там лечат, пока не залечат. Процесс его болезни необратим и ждать конца не долго.
- Слушаю.
Виктория ожидала глуховатый голос Петра, но звонила Юля, подруга-соперница, более молодая и удачливая красотка местного разлива.
- Викуля, привет! Я тебе с работы звоню…
--Юлечка , как я рада тебя слышать! Как жизнь?
- Почти нормально. У тебя как? – в обычном вопросе подруги угадывался подтекст.
- Тоже почти нормально. Жаловаться не буду. Как твой Коля?
- Коля весь в делах. Прикупил еще один киоск..А как Петя?
- Петя сейчас в больнице. Но поправляется. – Виктория свои планы подруге не раскрывала.
- Значит ты, Викуля, холостякуешь? Такое время терять нельзя!
- Ну что ты, Юлька! У меня ребенок взрослый, заботы…
- Не скромничай! Против фактов не попрёшь…
« Какие это факты ? Почему эти факты интересуют её? «
- Факты, факты! – щебетала Юля. – Они у меня в руке прямо. Ты послушай! Вчера перед закрытием заходит к нам невзрачный такой заморыш , парнишка , отдает пленку в проявку и печать. Фамилию свою назвал – я ахнула. Твоего Пети фамилия. Поняла?
- Ну и что? Петр своему дохлику фотоаппарат недавно подарил, к дню рождения . Нащелкал наверно что попало…
- Не « что попало»! Я сегодня попросила мастера нашего срочно обработать и представляешь? – Юлия сделала паузу, - на пленке один снимок старухи со стариком , на остальных ты, Викочка, и не одна , а с бородачом каким-то, и все у зеленой тачки . Ты и стоишь с ним , за руку держишь , улыбаешься. И в машину садишься. Вот тебе и факты. Фотофакты.
- Да ты что! Этот гаденыш , значит, хочет меня подставить!...Понимаешь Юлька, Петр ругается со мной, пьет, но мне верит, никаких подозрений , а тут…Пацан его к разводу толкает, факт..Бабка, жаба старая настраивает мальчишку. Что же делать?
- Викуль, по старой дружбе помогу. С тебя, конечно , поляна в приличном кафе. Фотографии парень не получит.
- Юлька! Поляну в любом ресторане..Я тебя…
- Ладно, ладно! Все будет тип-топ! Целую…
Ну вот, настроение у Виктории испорчено. Никита, как нарочно, дежурит до утра и расслабиться не удастся. Но Юлька молодец! Ах гаденыш!
* * *
Стас перелистывал свой любимый детектив , заснул поздно. Сон был сумбурный , с отцом, с Викторией…Рано проснувшись Стас не находил себе места. Бабка заметила его метания.
- Стасик, ты потерял что-то? Не потерял?
- Нет бабуля. Все в норме…
- И вчера вечером до поздна жог. Читал что ли?
- Читал, читал…
- Счас куда идешь?
- Поеду в Университет , проверю себя в списках.
- Ну езжай, раз надо.
В Университете Стас потолкался в вестибюле где на щитах были вывешены списки. Списка вчерашнего еще не было. Стас постоял в очереди в буфете где утоляла жажду толпа взволнованных мальчишек и девчонок, уже не школьников, но еще и не студентов. Нос сносом он столкнулся с Вовкой, круглая морда которого выражала великую радость.
- Я трояк получил. Трудовой! В шпору даже не заглядывал. А ты как? - Четверка у меня по физике.
- Поехали ко мне, Вовка запнулся на этом слове, - то есть к нам. Я позвонил мамаше, она торт обещала…И вообще…
- Нет, не поеду. Ты лучше скажи как там..Из больницы какие вести ?
- Там , вроде, лучше. Батя каждый день звонит.
« Батя…Какой это по счету у него…Хотя Вовка-то не причем»
- Если что изменится там или отца выпишут, найди меня, ладно? Запиши мою группу.
* * *
Списки все не приносили. Стас был уверен, чтоменьше четверки за диктант не получит и решил идти в фотоателье. Он шел пешком неспеша, рассматривая витрины многочисленных магазинчиков и киосков, поглядывая на часы . Стрелки на его часах еле ползли.
Город в конце августа был заполнен приезжими мужчинами с красными от жары рожами и женщинами с облезшими шкурами на обнаженных плечах и спинах. Афишные тумбы и ограждения улиц были сплошь завешены плакатами гастролеров шоубизнеса. Разглядывая эту мешанину Стас отвлекся и глянув вновь на часы увидел что уже начало третьего. Он ускорился а перед дверью фотоателье остановился, перевел дыхание и пригладил рукой волосы.
Передав корешок квитанции приемщице он замер в ожидании. Приемщица медленно, чуть ли не по складам прочитав фамилию изобразила скорбь на искусно подкрашенном лице.
- Вы знаете, молодой человек, у нас случилось «ЧП» , перегрелся проявитель и, как результат, у трех клиентов пленки испорчены, в том числе и ваша…
- Как…наша? –Стас потерял дар речи.
- Минуточку. Я вам сейчас покажу –приемщица исчезла за перегородкой и тотчас вернулась с полупрозрачными лентами пленок. – Вот, смотрите что осталось.
Стас молчал, сраженный наповал. Его ожидания эта крашеная кукла подрезала на корню. Он почти не понимал , что она ему говорила дальше.
- Это наша вина. Производство, знаете , не бывает без брака. Мы вам компенсируем. У вас пленка «Кодак голд» была? На тридцать шесть кадров ? Мы вам даем новую пленку и квитанцию на бесплатную проявку и печать. Сделаем без очереди…
Стас побрел к остановке . Идти пешком ему не хватало сил. Он и не подозревал, что в квартире отца уже звонил телефон и Виктория Владимировна улыбалась получив отчет подруги.
* * *
Недосып прошлой ночи и стресс из-за утери фотофактов сделали свое дело – отказавшись от ужина Стас завалился в кровать и мгновенно заснул. Утром он проснулся свежим, с ясной головой. Пропажа снимков не казалась ему уже трагедией. Надо ему «копать» как говорят менты в фильмах, глубже . Время пока еще есть, отец в больнице.
И надо сдать последний экзамен.
С утра до обеда он сидел, готовясь к математике. После обеда, зарядив фотоаппарат опять сторожил Викторию у поликлинике. В этот раз зеленая машина не подъезжала, а Виктория ушла домой пешком.
За ужином баба Катя завела разговор о Виктории. Вездесущая вдова Варька известила бабу Катю о том, что зеленый «Жигуль» стоит во дворе у старой пятиэтажки в район е рынка.
- Делать твоей Варьке нечего…- буркнул дед вроде бы и не заинтересованный ходом
следствия.
Стас в разговор старых не встревал , но заметил что дед доволен сообщением бабы Кати .
Математику он сдаст, ему и трояка хватит до проходного балла.
* * *
В школе Стас не любил историю из-за тупого заучивания дат – войн, революций , царствований…Математика нравилась логикой. Причинно – следственной связью.
Стас лихо разделался с длиннющим алгебраическим примером, осилил задачу по геометрии с тригонометрией и чуть не сбился в простой арифметике со многими скобками, но нашел ошибку и исправил вовремя – сдал. За оценку был уверен – не менее четырех баллов.
Пирожок и бутылка «Спрайт» подкрепили силы Стаса и он пошел на поиск зеленого «Жигуля» . Он обошел дворы вокруг рынка – машины такой не было.
Чтобы развеяться Стас пошел на рыбалку . Вечером перед сном почитал любимый детективный роман и уснул , думая о способах добычи фотофактов.
С утра в пятницу Стас приехал в Университет. Первокурсников факультета собрали в лекционном зале . Вовка уже был там и забронировал Стасу рядом с собой .
- Батю из больницы выписали и он дома. – первым делом сообщил тот Стасу. – Приходи завтра к двум. Мать устраивает праздник по случаю выхода отца из больницы и нашего поступления в Универ. Обязательно приходи!
Стас пообещал не раздумывая. Он соскучился по отцу, по-прежнему любил его детской любовью.
- Конечно приду! –
* * *
На звонок в такую знакомую дверь открыл Вовка.
-Молодец! Точно во время. – и пожал Стасу руку.
По коридору встречать Стаса шел уже отец.Он показался Стасу похудевшим и уменьшимся ростом. Отец улыбался несмелой , жалкой улыбкой. Обнимая его Стас почувствовал насколько тот стал костлявее, словно потерял мышцы и жалость кольнула ему сердце.
- Здравствуй сынок! – отец щекой прижался к щеке Стаса. – Поздравляю тебя с поступлением!
- Спасибо папа! – Стас словно ощутил вкус этого простого родного слова.
- Проходи, проходи! – Отец подталкивал Стаса к двери в гостиную где уже стояла празднично одетая, накрашенная Виктория. Она сделала встречное движение руками, словно желая обнять Стаса, но встретив его взгляд тут же опустила их. Сложив губы сердечком, пропела:
- Поздравляю Стасик тебя от всей души!- и отошла к накрытому столу.
Стас сел возле отца, Вовка рядом с матерью. Повисла тягостная минута тишины.
Вовка зыркнув по лицам сидящих, нашелся первым, встал с рюмкой в руке:
- Ну, выпьем за здоровье нашего бати! Долгих лет тебе, Семенович!
Петр нерешительно взял наполненную рюмку, глянул на Викторию. Потом, махнув левой рукой, выпил до дна.
Вовка зажевав долькой помидора , кивнул Стасу:
- Не потребляешь?
- В семье не без урода. – жестко пошутил Стас.
Отец глянул на Стаса с испугом, потом на Викторию, которая скривила губы в презрительной улыбке. Вовка хохотнул и вновь наполнил рюмки. Он явно продвинулся в общении . Выпивка для него стала явно не в новость.
- Предки! – обращаясь к отчиму и матери Вовка поднял рюмку. – Давайте встречный тост в честь нас со Стасом. Я прав?
- Золотко мое! Конечно ты прав! Тост за нашу молодежь, за наше будущее! За вас, мальчики! – Виктория потянулась и поцеловала Вовку.
Стас заметил что вторую рюмку отец выпил уже не раздумывая. Он порозовел и повеселел. Значит у него все пойдет по тому же кругу, приближая развязку. Виктория быстро глянув Стаса отвела взгляд. Ненависть к этой женщине захлестнула Стаса. Сделав вид что он закашлялся, закрыв рот платком. Стас вышел из-за стола и прошел в ванную. Здесь висело новое зеркало а на резной полочке выстроились флаконы, баночки с мазями, бутылки со спреями, какие-то приспособления – все , что телеящик рекомендует для похудения, омоложения, умягчения и украшения, целый арсенал оружия для охоты на мужчин. Не для отца же!
Спустив воду из баска и смочив волосы Стас вновь сел за стол.
- Все в порядке? – отец уже с трудом ворочал языком. – Может выпьешь все же? Для аппетиту…
- Не буду я. –сказал Стас вполголоса.
Виктория общалась с Вовкой. Оба подпитые, мать и сын, нашли общую тему для беседы.
- Я пойду, папа…Не дожидаясь ответа Стас встал из-за стола .
- Стасик, ты куда ? Торт еще будет..Чай или кофе? – Виктория тоже встала. – Ты не обиделся? Извини, если что.
- Нет. Не обиделся. Просто пойду…
Вовка смотрел на Стаса понимающе не вступая в разговор. Провожая Стаса до двери проговорил:
- Зря ты, Стас…
- Нет. Не зря. –Стас пожал Вовке руку. Пока. До встречи в Универе .
* * *
- Ну все! Спасибо ма! - Утерев крошки торта с губ Вовка вышел из-за стола. Пойду, погоняю в баскет.
- Вова! Ты же пьяный! Разве можно физически нагружаться! -запричитала Виктория . Нельзя! Иди лучше приляг…
- Мать, ты что? Разве я пьяный? Это так, для разогрева. Вот после игры в «Лаванде» мы отметим с ребятами!
- Вова! Я за тебя боюсь.Вон посмотри на…нашего Петра Семеновича…
- Все, все мама…Если задержусь , не волнуйся, я с командой. Не глянув даже на обмякшего в кресле отчима Вовка вышел в свою комнату переодеваться.
« Бог мой! Что с мальчиком делать? Скорей бы уж рядом с ним был настоящий мужчина, а не этот дохляк…»
Виктория зашла в спальню, набрала номер телефона.
- Никита! Привет дорогой! Хочу к тебе…Ну ..у! У меня же праздник, сын поступил в Университет. Студент! Отметили дома, но хочу с тобой этот праздник отметить , по-настоящему! Значит я к семи буду…Ну, вредина ! Вовка к друзьям ушел, а больной наш наклюкался на радостях . Уложу, уложу его аккуратно в постельку…Жди!
Виктория зашла в гостиную. С отвращением посмотрела на дремлющего в кресле Петра махнув рукой на неприбранный стол пошла в ванную. « В постельку , Никита, я бы тебя уложила сейчас, а этот и в кресле перебьется…»
* * *
В группе Стаса восемь ребят и семь девочек. Парень с соседней улицы на Стаса не обратил никакого внимания, зато коренастый, невысокий паренек после первой пары подошел к нему.
- Слушай! Мы с тобой где-то пересекались. – парнишка немного картавил .
- Это было давно наверно…Может в садике ?
- Скорее в школе, в первом классе…- парень смешно выговори «в первом». – Потом родичи переехали в другой район и меня перевели в другую школу.
« Вот здорово, что в группе есть такой парень!Девчонки не в счет.»Девочки были высокого роста и Стаса игнорировали. Первым к ним он подходить не собирался.
Парень подходил Стасу еще потому, что как и Стас не курил.Разговорились. Выяснилось, что оба любят рыбачить.
- У меня бабка живет в Новой Ялте . Хата рядом с морем. Поехали со мной там порыбачить?
- А бабка как? – засомневался Стас вспомнив бабу Катю.
- Бабка нормальная. Там сарайчик есть. В нем снасти, лодка отцова резиновая. Лежанка есть, можно до утра перекантоваться.
- Магазин там есть? Продуктовый…
- Там и магазин и рынок есть, но бабка нас накормит и напоит.
- В субботу едем?
- Поехали в пятницу, с вечера чтобы пораньше утром выплыть….
« Поеду. Фотоаппарат заряжу. На море пофотографирую , на пляже и в лодке…»
В пятницу, сразу после занятий Стас, предупредив бабу Катю, встретился с Федором на пригородной автостанции.
* * *
Петру Семеновичу врачи предписали домашний режим и он то слонялся по комнатам, то дремал в кресле. На третий день домашнего заточения, когда Виктории не было
дома, он пересмотрел домашние фотографии .
Фотографии, мгновения жизни, мгновения счастья…Вот он с Лорой, выпускницей медицинского училища. Вот она со Стасиком в коляске. Стасик со скибкой арбуза. Палатка на берегу моря…Толстая пачка цветных черно-белых открыток.
Целый час наверно смотрел , возвращался к особо памятным . Сложил в стопку, перетянул резиновым жгутом, спрятал в нижний ящик стола. Это прошлое. А настоящее вот оно – Вовка пришел из Университета. Рослый, сильный, добрый парень. Стас тоже добрый, но росточком не вышел. А силенка есть, жилистый парень. Ушел жить к деду с бабкой. Из-за Виктории , конечно. Стас ушел, а он ни уйти, ни прогнать ее не может. После смерти Лоры от тоски , от мужского одиночества, с надеждой, что будет семья, будет любовь, женился. Ни того, ни другого нет. И не будет.
Была жива Лора ходили всей семьей к теще. Почти каждое воскресенье. Тещу и тестя Петр любил, как родных мать и отца. Знали старики о его болезни полученной от проклятого саркофага Чернобыля, помогали ему с Лорой обустроить квартиру, приобрести мебель…Давно он не был у стариков. Обязательно пойдет в эту субботу, тем более что Виктория на три дня едет к подруге отдыхающей в Новой Ялте.
***
- Молодец Федор что с дружком приехал! –бабушка Федьки, чем-то похожая на бабу Катю, -расплылась в улыбке. – Как звать тебя, парень?
- Станислав. –В общем, Стас меня зовут.
- Так-то лучше! Меня бабой Верой зови. Как вы сдружились-то ?
- Бабуль, Стас тоже поступил в Университет, в одной группе со мной, поняла?
- Поняла, не дура…Картошки счас вам на сале пожарю , посмотрю какие вы работники… На Федор ключи от сарая. Идите, располагайтесь, умывайтесь и за стол. «Баба Вера покрепче бабы Кати будет. А дед где?»
Ну, как моя бабуля?Командир! А дед Федор ,- меня в его честь назвали , -фронтовик был, раненный, инвалид. Пять лет как умер. В хату войди, посмотри на фото. Матрос был, десантник. Орденов тройка, а медалей куча!...Я тоже моряком буду подучусь в Универе и переведусь в Одессу или Ростов. Или через военкомать пойду
в военно-морское училище.
Они сидели за дощатым столом под высоким ореховым деревом. Картошка с кусками обжаренного сала, помидоры дольками, политые подсолнечным маслом, ломти серого хлеба – подходящая еда для семнадцатилетних парней.
- А это вам запить, -баба Вера поставила на стол литровую банку банку. –Квас это. Пиво я не пью вам не советую. Квас – это то, что надо !
В соседнем дворе , за щелястым заборчиком не переставая звучала музыка. Мелодичная, танцевальная ретро слышался женский смех.
- Соседи у вас веселые, - заметил Стас.
- Приезжие. Дамочка из города сняла летнюю пристройку, а вчера к ней приехала пара, дама видная с мужем или хахалем, тоже городские. Пусть ! Лишь бы драк не было…
Голос женщины показался Стасу знакомым.
* * *
- Ой, спасибо Юльке что надоумила к ней сюда приехать….И, конечно, с тобой!
- Да, здесь не плохо. Молодец Юля ! – Никита в одних шортах не выглядел Аполлоном, телосложение его смахивало на «теловычитание» как над собой подсмеивался Михаил Светлов, автор «Гренады».
- Никита! Ты не очень хвали Юльку, она и без того к тебе присматривается.
Викуля! Не опускайся до ревности! Мы же современные люди!
- А я несовременная, я ревную! - Виктрия залезла в гамак к Никите. – Ух ты! Мой
Бородатенький, мой усатенький! Завтра возьмешь лодку , -тут один дед сдает в прокат, -покатаешь меня?
- завтра в лодке, сегодня в сетке…
- Ника, ты что! Юлька выйдет…Ну, не надо!
- Пусть выйдет..Это же не секс, эротика…
- Никита! Ты меня заводишь! Я с ума сойду! Не надо! Потом!...
Баба Вера собрав посуду ушла в хату, Федор пошел в сарай, а Стас узнав голос Виктории перешагивая через колкие пыльные кусты смородины, пролез до забора. В широкие щели между планками он разглядел копошащихся в гамаке. Стас был зол и спокоен. Достав фотоаппарат, ждал когда в переплетении конечностей покажется знакомое, ненавистное лицо. Вот оно, хохочущее , оскаленное…Снимок, еще снимок…Он наверное прощелкал бы всю пленку.
- Эй, парень! Ты где? В хату иди…
Это голос бабы Веры , а за забором другое:
- Ника, Там кто-то ходит! Все, пошли в душ. Я от твоей эротики вся мокрая…
Осторожно сквозь кусты, через грядки Стас вышел к хате.
- Пошли Стас, посмотришь бабкины фотки, -позвал подошедший Федор.
- Иду! – радость удачи переполняла Стаса и Федор это заметил. - Ты что там у забора нашел? Клад бабкин? – Федор смеялся.
- Не клад, а склад, дядя Федор! –Стас тоже рассмеялся.
* * * - Эй , рыбалки! - баба Вера стучала в дощатую стену сарая. – Вставайте! Бычок
давно не спит…
- Стас с вечера долго не засыпавший от волнения съемок, с трудом разлепил глаза.
- Стас!Сейчас самый клёв! - Федор распахнув двери сарая уже выносил мешок с лодкой, удочки, садок.
- Стас вышел из сарая, потянулся. Небо уже светлело, но солнце еще не вышло
из-за лесопосадки.
- Стас, просыпайся!
- Я вам перекусить поставила, -улыбаясь баба Вера смотрела на суету рыбаков.
- С вечера надо было все приготовить, а не в телевизор пялиться.
- Мы потом, баба Вера, поедим,- отмахнулся Федор.
- Я те дам « потом»! Марш за стол!...
- Стас проверил фотоаппарат. На счетчике стояло число двадцать. Хорошо вчера нащелкал!
Он сунул фотоаппарат в свою сумку, надел рубаху и бейсболку.
- Садок тебе под левую руку, конец якорного шнура вяжи на кормовую банку.
Заносим лодку! – командовал Федор.
Пляж был пустынен а в море уже стояли две «резинки».
- Видишь, Стас, как рыбачки машут дергалками? Ничего! Я знаю место поближе к берегу. Ракушняк и водоросль. Там бычка навалом!
Федор по каким-то приметам выставил лодку на добычливое место, бросил якорь.
До берега было недалеко, но глубина оказалась приличной, метра четыре. Из-за высокого берега выглянуло и быстро стало подниматься солнце. Потянул легкий ветерок. Стас сделала заброс – и сразу поклевка. Бычок ! Лодку поставленную на один якорь помаленьку разворачивало кормой к ветру.
Мимо их лодки промчалась на полном ходу моторка.
- Местные духарятся. – заметил Федор.
Стас глянул на берег. На пляже уже появились первые отдыхающие. Весельная лодка с двумя людьми отошла от берега. Волна от моторки мягко качнула и побежала к берегу.
На кормовой банке весельной.
Подмотав лесу своей «дергалки» Стас лодки в красном купальнике восседала Виктория, мужчина на веслах сидел спиной к Стасу достал из сумки фотоаппарат.
- Ты что, бычков будешь снимать? – усмехнулся Федор.
- Не совсем так, - буркнул Стас, наводя фотоаппарат на лодку с Викторией , какая была от них метрах в пяти. Щелк, щелк….Есть еще два снимка!
= Нужны тебе эти дачники?- не переставая одного за другим бросать в садок бычков спросил Федор.
- Так надо. Зачем – потом скажу… Стас ждал, когда лодка с парочкой разворачиваясь пройдет бортом и следил за нею в видоискатель фотоаппарата.
Моторная лодка уже летела обратно, с ревом прошла совсем рядом. Волна подбросила «резинку». Федор успел уцепиться за банку, а Стас взмахнув руками выпустил фотоаппарат. Ударившись об упругий борт лодки фотоаппарат скользнул в воду.
Чудом не вывалившийся из лодки Стас еще секунду видел как постепенно тускнея серебристое пятно уходит в глубину.
- Вот паразиты! Чуть не перевернули нас…А ты что делаешь? – крикнул Федор увидев как Стас сбросил бейсболку и стаскивает с себя рубаху.
- Фотоаппарат…Уронил я…
Спустившись с носа лодки Стас перевернувшись в воде нырнул.
Федор остался сидеть в лодке вглядываясь в уже покрытое рябью море.
Стас вынырнул, шумно выдохнул, сделав вдох снова ушел под воду. «Долго он там,
слишком долго!» - подумал Федор. Найти эту коробочку среди водорослей и ракушняка не просто, скорее невозможно. Плюнул бы Стас на ту «мыльницу». Упрямый пацан!
Стас вынырнул в стороне от лодки, отфыркнулся и скрылся под водой. «Долго, долго…Сил не хватит…»- заволновался Федор.
Стас вынырнул далеко от лодки и нырнул вновь…Секунд пять прошло а Стас все не показывался. « Нырнуть вслед, найти Стаса, поднять в лодку?» -пронеслось в голове Федора. Да разве в замутненной волнением воде увидишь его? Прямо в рубахе Федор кинулся в воду, размашисто загребая поплыл к берегу. Скорее к спасателям, будка которых высится совсем неподалеку…
- Шо тебе надо? – молодой парень лениво взглянул на мокрого, тяжело дышащего Федора.
- Утонул! Парень…
- Где?
- Вон лодка…на якоре. Нырял…не вынырнул…
* * * Стас лежал на лавке рядом со столом в горнице накрытый с головой простынею. Баба Вера с черной косынкой на голове хлопотала на кухне. Федор , сплававший за лодкой и убравший в сарай снасти, сидел за столом под орешником, бесцельно перекатывая в пальцах крошку хлеба. Он смотрел на лежащий перед ним фотоаппарат. За забором, как и вчера, слышалась музыка и веселые голоса дачников.
Федор думал о том, что могло связывать Стаса с женщиной и мужчиной в лодке, каких тот старался сфотографировать. «Потом скажу…». Ничего Стас уже никому не скажет.
Приезжала «скорая». Врач зафиксировал факт смерти и «скорая» уехала. Милиция тоже недолго выясняла обстоятельства. Сняли показания Федора, опросили бабу Веру и уехали, увозя короткий протокол. Баба Вера и Федор ждали спецмашину из городского морга .
* * *
- Может сходим в пансионат на танцы? – Юля сидела напротив Никиты и обращалась явно к нему.
- Что тут, в этой деревне, за танцы? – выпятив презрительно губы Виктория следила за реакцией Никиты.
- Не скажи! - Юля поигрывала глазами. – Из местных есть интересные парни. Городских тоже много…
- А что это за суета у наших соседей? Милиция приезжала…- проговорил Никита. - Утонул ,вроде, кто-то. – Сказала Виктория. – Из лодки вывалился.
- Поддал с утра, наверно. Тонут здесь часто. По пьяни…-добавила Юля.
Томная танцевальная музыка соответствовала грустной теме разговора. Все трое примолкли. Никита налив в бокалы вина, заключил:
- Надо, конечно, девочки , как говорили древние ,мэмэнто мори, но мы выпьем за жизнь. Жизнь продолжается!
#9 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 05 января 2012 - 15:06
№ 8 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
Происшествие
А как же всё это завязывалось, начиналось – ну, конечно, Джонни письма мне отправлял, горемыка – типа, вот такие дела – решил приехать, побродить по Городу – вылезай из Трущобы своей – да, всё нормалёк – там фильмы запиши и приезжай – без проблем, как водится - и вот, Джонни приехал – а я его, помнится, еще прождал минут 20 между вагонами метро – там еще на лавке сидел со мной какой-то пацан – я присматривался к нему «А вдруг это Джонни?» - но нет, конечно – Джонни приехал попозже – а если смотреть на постоянно проходящие мимо поезда долго, то можно чокнуться – надеюсь, вы в курсе – значит, Джонни приехал такой – и я его спросил в самом начале – «Ты что – нибудь взял с собой?» (имея в виду выпить-отпраздновать встречу – у самого банка «Эфеса» болталась в пакете) – а он «Да-да» и показывает мне диски с фильмами, видео-фрагментами своими и музыкой «вот привез тебе» - ну, а я же имел в виду совсем другое – говорю «Может, возьмешь себе какого-нибудь пойла?» - «Нет, нет, не хочу» – и мы пытаемся выйти наверх – подальше от вагонов метро – но сворачиваем сначала не туда – и выходим к обычным жилым домам – а нам нужно к Ситцевскому парку – ну, типа, к воротам – но это ничего – так как мы просто опять чуть спускаемся в переход подземный – и опять наверх – а тут вот немного пройти – и ворота, и по тропинке, через еще несколько поворотов, и всяких там асфальтовых дорожек – и, считай, уже парк начинается – да, мы уже в парке…
***
Как я познакомился с Джонни?
Был ли это реальный человек или он просто пригрезился мне (или сам себе) - этот вопрос я не перестану задавать своему нелепому воплощению.
Так или иначе, впервые я увидел-услышал Джонни в городском клубе "Благосклонная Мудрость" - темноватое помещение, звучит какая-то приятная мелодия - может, нью-эйдж, я подумал, ну, неважно, и с небольшой сцены некий паренек вещает очередную ахинею о тягостной современности, что типа искусство погибло и всякое-всякое другое - а тут значит выходит другой шкет, худощавый, страдальческое лицо с выпученными глазами, руки тонкие, я подумал, щас клоунада начнется, а этот чувак сказал вдруг, что намерен взбудоражить посетителей своими вопросами об одной актрисе, и некоторые из шизиков загудели, а шкет давай городить со сцены про фильмы "Лунатизм" и "Мост в Терабитию" - причем, говорил он о их светлом посыле в нашем темном мире, что вроде как фантазия развивается, что людям нужно объединиться ради строительства нового мира, ну, некоторые идеи он высказывал тихо и скромно, я даже решил, что он шутит - потом он показывает обычный лист бумаги, на нем что-то начеркано, и он такой: "Кому интересно, здесь вопросы, которые меня беспокоят как фаната юного кинематографа" и ушел со сцены - я решил подойти к нему, за стойкой мы пересеклись, говорю: "Я - Майк, интересно было бы с тобой подискутировать", а он: "Джонни, рад знакомству" - и начали мы тарабанить о кино и не только о нем, и, короче, проговорили мы с ним до поздней ночи, потом он куда-то исчез, я долго искал его и даже расспрашивал случайных людей в клубе - я бы не остался в "Благосклонной мудрости" ни дня, если бы мои прежние друзья не бросили меня на растерзание одиночеству - Брайан уехал в Запределье - парочку раз писал мне - "Я в Далласе, чувак, или в Праге, один хрен - везде подают неплохие бифштексы с кровью" - Джон Полуглухой куда-то еще переехал - может быть, в психушку - хотя Джонни впоследствии утверждал, что Полуглухой придурок рассуждал об Аристотеле на веселом поезде, мчавшимся в Норвегию - он пил мартини из пивной кружки, размахивал зажженным "Кэмэлом" (надеюсь, не пачкой) и хлопал изредка грязными ладонями по своим кожаным – итак, Джонни обязался заходить в клуб почаще - и действительно, парочку раз он выкрикивал со сцены невнятные монологи про тайны чердака из своих снов, про самураев и самые полезные овощи, но однажды он перестал приходить... помнится, что в день, когда Джонни навсегда покинул чертог "Благосклонной Мудрости" один сдвинутый новичок поведал мне о своей родной планете, откуда он, как сам утверждал, прилетел, и куда ему очень бы хотелось вернуться.
***
Я не могу сказать вам название этой планеты, так как меня подвергнут анафеме верующие люди. Пусть она называется просто Планета. Ее месторасположение - любая звезда на ночном небе. Скоро стемнеет, тогда выгляните в окошко, выберете любимую звезду и скажите: «Вот отсюда прилетел старина Чарли». У нас на планете (жители привыкли не писать ее название с большой буквы) очень много народа. Если честно, только стоит выйти из дома (а там у каждого - частный дом) как тут же к тебе кто-то подбегает и начинает рассказывать о своих сумасшедших идеях. Как это не прозвучит странно, на моей планете нет ни одного человека, который бы не занимался творчеством. А физический труд запрещен... уж не знаю, откуда берется еда, но каждое утро холодильник заполнен её (откуда берется электричество - тоже никто не знает). На нашей планете много тайн. Мне никогда не задают вопросов о ней, поэтому если вы что-нибудь захотите спросить - то спрашивайте. Я пообщался там со многими личностями, но в - основном любил поболтать с двумя: Куртом и Ричардом. Они не любят своих фамилий, но если вам станет интересно, я их сообщу. Так вот, Курт все время играет на гитаре, а Ричард ловит рыбу (ему часто попадается форель), причем рыбачит он не для продажи, а для удовольствия. Оба они учили меня своему мастерству. Правда, ребята они очень сердитые, поэтому уроки у нас заканчивались рано. Но мы никогда не дрались. Так как все являемся убежденными пацифистами. А, да, Ричард еще учил меня варить арбузный сахар и сочинять рассказы. Он говорил: "Когда прилетишь на землю - станешь писателем". На самом деле, писателем я быть не хотел. Они мне и на планете надоели. Про кого хотите услышать? Я расскажу! Правда, возможно, на планете я его не встречал (она у нас очень большая). Я поэтому сюда и прилетел, чтобы побыть немного (скажем, одну земную жизнь) с обычными людьми и послушать их обычные истории. Но когда выяснилось, что обычных людей здесь очень много, то для «равновесия» пришлось становиться творческим человеком. Вы не подумайте, что у нас на планете все жители – бездельники. Никакой лени и желания «иметь все сразу» там нет. Там все ходят в рванье, и практически не едят (я, наверное, один кто до этого додумался). И все очень суетятся, потому что боятся, что кто-нибудь раньше их реализует идею, которые они придумали. Так что все работают как волы, только интеллектуальные, и очень много пьют в клубах. Поэтому здесь на Земле я и являюсь постоянным клиентом Клуба Благосклонной Мудрости (сокращенно - КБМ), где можно только курить и цедить легкое пиво. Правда, кое-кто утверждает, что здесь подпольно продают канадское виски, но это пусть они сами вам расскажут. Кроме того, у нас на планете запрещена игра в карты. А тут в КБМ можно легко перекинуться с ребятами картишками. А еще у нас все в черно-белом цвете, и люди сами додумывают цвета. Здесь над этим голову ломать не надо. Как вы уже заметили, я не очень люблю упоминать цветовые гаммы в своей речи. Вообще, различий между моей планетой и Землей существует много. У нас, например, нет чайников. На столе всегда стоит кружка с горячим чаем или кофе. Но его никто не пьет (кроме меня). Обычно пьют в клубах, но там я был всего пару раз. У нас любят поиграть в футбол, где поле иногда растягивается на километр, а ворота могут оказаться в любом месте. Кто-то сказал мне, что этой игре научил людей дедушка Кэрролл. Но его я не видел, он жил где-то далеко от моего района. Там люди - помладше. Помнится, я один раз встретил Хита Леджера. Он сидел на черно-белом лугу, смотрел на черно-белую воду, но из уст его вылетали красочные слова. Они разукрашивали природу вокруг. Он сыпал фразами вроде "Я - бездомный полуночник в стране долгожданного восхода нежных лисиц", "Будем веселы, пока мы - молоды душой, спрятанной в нелепых очертаниях фигуры Шалтая-Болтая", "Кто-нибудь, дайте мне снотворное, чтобы избавиться от бодрствования в океане безбрежного спокойствия" и "Где мои жена и дочь?". Последняя фраза (точнее, вопрос, оставшийся без ответа) была явно не в тему, но своей простотой и детской наивностью она затмила все вышеперечисленные. Он остался на этой планете, где ждут так много людей. И он надеялся, что кто-нибудь прилетит к нему, и не будет спрашивать "Why so... ну, и т. д. Обычно, когда попадаешь в другое место, принято забирать что-нибудь в качестве сувенира с собой на память. Если мне предложили взять с Земли какую-нибудь вещь, то я бы чайник взял, наверное. Надо же чего-нибудь самому начать делать, хоть воду кипятить! Еще бы взял лопату, надо научиться выкапывать ямы для старых книг и сломанных DVD. Я бы вообще многих людей туда бы перетащил, но боюсь, что космический корабль придет за мной одним. А так никаких вещей с Земли не нужно, сами не знаем, куда что девать. Еще хочу сказать, что с кислородом на Земле полегче, но с запахами фигово - много что ли их слишком? Боюсь, что когда вернусь домой, все начнут меня обнюхивать и разорвут одежду (а, может, и меня) на клочки. Вообще, люди на моей планете добрые, но нервные. Здесь таких мало. Мне интересно многое на Земле. Поскольку я нахожусь здесь тоже в довольно забавном месте с кодовым названием КБМ, то буду придерживаться устоев этого заведения. У нас в КБМ редко обсуждают фразы типа "Ты - это ты. А они - твои родители" или "Я не притворяюсь, что делаю домашнюю работу. Я притворяюсь, что ненавижу свою жизнь". То есть, вообще не обсуждают. Вообще, как-то к спорным и забавным фразам немного равнодушны. У нас бы на планете эту фразу бы день и ночь мусолили бы. Обглодали бы как кость. Все бы смыслы разобрали, контекст и прочее. А потом бы все равно продолжили - так как многие знакомы с принципом "От абстрактного - к конкретному". Ну, типа, слово "родители" возьмут и давай конкретизировать! Аж диву даешься, до чего доходят. Кстати, числительные и цвета нам не помешали бы... хотя кто его знает? Вот у нас компьютеры стоят, а сколько 2 на 2 будет - никто не может вспомнить. А может, они знают ответ, но скрывают? В-общем, вернусь туда - проверю. А пока что меня всегда можно найти в Клубе Благосклонной Мудрости. Обычно я спокойно сижу за карточным столиком № 5. Сбоку от меня, на стене, висит телевизор, по которому транслируют бейсбольный матч памяти Рокки Колловитто. У меня темно-русые волосы, и в моих зубах - сигарета Winston Classic. Очков не ношу, белого грима и шрамов на лице тоже не наблюдается. Если чего случилось, обращайтесь кому не лень! А то я ненавижу играть в одиночестве!
***
Джонни плетется сзади меня, мы недавно прошли пруд и углубляемся в Ситцевский парк - немного прохладно, скоро вечер, сумерки не-по-майерски, народу немного, плетутся одинокие пастухи своих гребанных мечтаний, водопроводчики, дровосеки желаний, деревья, вроде березы и осины, типа, буддистская растительность, неспеша тянутся к небесам, и мы плетемся, я как будто видел Джонни массу раз-мгновений, а ведь, в основном, он написал мне несколько писем и еще звонил иногда "Я приеду, дружище, на оранжевом слоне с Вуди Алленом" - и вот мы сидим на одной из многострадальных скамеек в Ситцевском парке – я курю, как и сейчас в другом пространстве и времени – Винстон – красная полоска на пачке – крепкий, зараза – но мне нравится ощущать эту крепость – я еще с Джонни спорил, пытался дискуссировать о былом и насущном (ну скажем, как можно передать природу не через человеческое восприятие, ну, то есть, как будто камень – это человек, но одновременно и не человек – что он видит?) – но опять же больше мы говорили о кино и музыке – хотя Джонни все время перескакивал с предмета на предмет (как и в его сценарии – задумке – где через человеческий глаз и мозг проходят скопом различные видения, не связанные (кто знает?) между собой – всё красочно и неоднозначно, да и не требуют интерпретации, вдобавок) – редко позволял довести мою мысль до конца – да и свою тоже – хотя он меня приятно поразил своей возможностью говорить, впрочем, он сначала немного раздражал меня своей манерой говорить юморные вещи, например, "У этого человека колеса с ногами перепутаны" серьезным тоном, как будто Декларацию Прав Городского Человека зачитывает, изначально он был заточен ножом грусти - сам он назвался Жителем Королевства Хрупкой Меланхолии - он воссоздал его в своей поэзии о "хранителях предрассветной тайны" и осторожно блуждал по его просторам, вырывая клоки волос с непокрытой головы, вспоминая о своих постоянных потерях, о непонимании родных, друзей, об отстранении от мира - "Эфес" поджимает, я иду в кусты отлить, стою, выливаю из себя накопленное пивко, пялюсь в ствол дерева, как в дуло пистолета, ожидая мгновенного выстрела, а грандиозные кроны продолжают свой пляс, листья ведут нескончаемый разговор о неземных радостях и бедах, я наблюдал подобное, когда однажды в Трущобе ждал битый час автобуса на трухлявой остановке, и мои волосы развевались, желая рассказать листьям о последних трущобных новостях, но тихие выкрики моих волос потонули в водопаде древесных слов – Джонни же полностью разорвал отношения с Ким, своей единственной любовью, забыл прошлую жизнь и теперь заявил о себе как новоявленный "бергманец-годарец-джармушец" - как угодно – херня, небожительство, смыслочехарда – «Доволен статусом?» - «Мать твою, не обманывай хищников!» - все равноценно и таланты равноценны, пусть и различаются в своих проявлениях – все-таки различные образы – но однажды забвение спадет – и эти актрисы станут восприниматься в целостности – но ведь до ощущения целостности нужно еще дойти – а это сложно, и встревает бабуля – «Ты свет научишься выключать?» - там всё сливается – для расшифровки задач в каждом из разделов таксономии используются наиболее типичные глаголы - мою голову сразу посещают мысли о нелинейности – прежние мысли, которые я должен был оставить в барах и кафешках, которые не посетил – оставить от греха и благодати подальше – но эта реальность не отпускает и не дает продохнуть - идем по Проспекту, мимо мчатся разноцветные машины с баронами, князьями и их внуками-внучками, Джонни трезвонит во всеуслышание - "Повсюду бесплатно убивают младенцев" - вопли доносятся из окон напротив, что за странный кошмар приснился сегодня тебе, он достает последнюю мелочь из карманов, я говорю "Неплохо было бы, если тут в ряд бизнесмены стояли на коленях и просили о помощи, а какой-нибудь нищий спокойно бы гулял между ними", зачем-то Джонни вспоминает про Сайлент-Хилл, я сроду не увлекался компьютерными играми, а вот он мне полчаса компостирует мозги про секреты прохождения и атмосферу, и насколько грандиозен маршрут, в своем духе напоминает, что по соседней дороге недавно прошел табун диких лошадей во главе с Джеймсом Дином на "мустанге" – откуда-то появился Варин, разыскивая что-то на тропическом асфальте - «В космосе тебя ожидает немало опасностей» - «Ага, попробуй нарушить герметизацию, и твои мозги закипят» - «Несколько сотен килограмм упадут на каждый квадратный сантиметр твоего гребанного тела» - «А куда дальше? К Венере?» - «Даже в скафандре тебе трудновато будет там разыскать инопланетных забулдыг» - «Да-да, радиация избавит от лишних костей, кровяных веществ и седых волос» - «Познай искомую мутацию» - «Если Ваш парашют раскрылся на огромной высоте, то Вы можете заказывать любую музыкальную паузу» - бродим и бродим по асфальтовым джунглям, Джонни бросается в воспоминания - «Как-то раз я был на любимых Прудах, и там я лег на спину, наблюдал за снегом, ощущение полета снежинки, устанавливал снеговика на проезжей части, охотился на тараканистых докладчиков», я чувствую, что он уже подустал, и Джонни сам говорит «Надо ехать к знакомым обратно, а то, как в прошлый раз опоздаю на метро» - Варина не было – старая присказка к новой витрине.
- Быть в Городе - попытка ввести себя в существование, но возникает опасность уйти во тьму, в обитель туманных жителей и расплывчатых теней.
- Все распадается и склеивается в мгновение ока.
- Хоть бы что-либо осталось нетронутым, мимо плывут силуэты и, судя по всему, им на все наплевать - я их не виню, у нас всех есть попытки, задачи, намерения, но нет явной деятельности.
- Но ведь есть происходящее!
Наяву - странный псевдо-философский диалог с Джонни, он в своей неизменной дешевой футболке забалагурил о червяках, которые свисают с близлежащих пальм, вроде бы через пару дней ему уезжать из Города, и никто не знает, когда нам удаться поговорить вновь, а он все распаляется, хотя сидит смирно, глаза в кучу, как будто через него идут эти идеи вроде заклинаний, любой бы сказал "Да ты ни хрена не соображаешь", а я сижу, да еще и подыгрываю Джонни на тромбоне фантазии, типа, дьявольский шут - некто из неизвестных странников проезжает на велосипеде, и Джонни тихонько обвиняет его в краже реальности: "Посмотри на велосипедиста - он украл не только свой транспорт, он украл свою жизнь. Я бы за ним побежал, но что-то останавливает" - а из чащи доносится шепот неврожденных созданий, и падают зеленые листья, Джонни замирает на миг и продолжает, как всегда меняя тему: "В-общем, живет такой дантист, я его знаю, нет, не живет, я забываю дистанцировать себя от живущего в современности, меня это мало касается, намного больше меня привлекают трубы с малиновым вареньем, идущие из кабинета этого дантиста, там и мумии есть, а к ним трубочки поменьше, с оранжевой жидкостью, по вкусу напоминающую персиковый сок, мумии ищут доктора Калигари, обстановка кабинета какая-то клубничная, повсюду сувениры из Кубы" - и я подхватываю "И вот мумии видят дантиста - он рот свой никчемный разевает, а там целый космос, ага" - и Джонни закручивает дальше нить анти-рассудка "И его секретарша, Ким Новак, отправляется в бесконечный полет на дальнюю звезду, которая со временем превращается в пуговицу на шинели маленького солдата" - а уже через нелинейный момент Джонни стоит со мной на красно-фиолетово-бело-серо-пурпурно-алмазной площади и наблюдает за парадом солдат, меланхоличный Сингер твердит под нос «Это – Город упадка цивилизации» - «Что ты бурчишь?» - «Зачем я приехал на этот шабаш? Я очутился в тюрьме для всех нуждающихся в духовной пище. О, мои нервы!» - уже расстаемся на неопределенный срок, казалось, что он здесь пробудет до окончания карнавала, но Джонни уезжает, не зная, где находится данное сегодня, правда, как Кафка, жалуется про себя на окружающее, переносит на себе чужую болезнь, тут не Манхэттен, но даже в Берлине, если бы он существовал в указанной реальности, Джонни бы ворчал бы про тяготы человечества, хохотал бы над собственными шутками, над пороками чудовищ в разноцветных кепках, а потом про свои заботы завел бы речь «Ох, тяжко мне уезжать, скоро мне опять будет плохо, я засыпаю с трудом, закапываю себя в землю, я пытаюсь бережно относиться к природе, но современный мир хлещет меня по языку и забивает гвозди в мой воспаленный мозг» - мы спускаемся в метро, неподалеку застыл человек, наблюдая за прыжками Ван Луня - он уезжает далеко, обещает отправить пару писем - возможно, я встречу его уже скоро - он планирует сделать небольшой андеграундный фильм - «Будем неторопливо снимать лесопилки и трассы, подобно Джону Джосту» – «А теперь можно послушать и почитать что-нибудь нормальное?» - «Хватит меня пичкать этой романтической дребеденью!» - «Ну, спятил ты – с кем не бывает?» - «Конечно, нашел себе чокнутых друзей и уже считает себя преуспевающим творцом!» - «Ты посмотри на свои грязные ботинки, дурень!» - изрядно помятые голоса - и вдруг – рядом Карла, щебечет о рискованном мероприятии по сбриванию бровей – «Где-то тут кроется подвох - другими словами, пластиковая бутылка закинута далеко в воду» - «Что это? Травматин? Да как Вы посмели?» - «Я передам привет Хартли, конечно, проверьте SMS-оповещение»- «Mr. Chips снова с Вами» - «Мы в перчатках ходим в любую погоду, а как ты думал?» - «Самостоятельный выстрел в район спинного мозга» - «Утонули – закопали» - «Если собрались похулиганить, то так и скажите. У Вас в запасе около 5 миллиардов лет, прежде чем туалет столкнется с ледяными отходами. Конечно, там скрыта внеземная форма жизни – внимательнее изучите подповерхностный океан» - «Скрыто ли очевидное? К чему лишние вопросы, спрячься в апграунде» – из-за угла доносятся имаксовые байки:
- Тысяча световых веков – и вы уже на границе. Группа ГМГ-84 готовится штурмовать Глизе 581.
– Видите ли, рано или поздно фонарь дождется финального танца.
Здрасти-пожалуйста.
Мы знали, что история еще не окончена – она будет продолжаться в надежде, что кто-то с ней ознакомится и примет как должное – не как мусор, а как эскиз, становящийся картиной в любой момент взора - да, история еще будет продолжена - это, в большей мере, предупреждение себе самому, чем другим: - Нам всем не хватает типичного квеста, чтобы ты шел по цепочке событий, через одних людей знакомился с другими. - И клубок бы реальности потихоньку разматывался, и комнаты бытия демонстрировали бы тебе свои новые грани. - Получите свою зарплату в установленный срок.
- Как ни стыдно – Вас же запрограммировали для захвата указанной Вселенной. - Внесюжетные делишки, внесюжетные – водишь за нос – переходите к главному развороту немедленно – межгород оплачен континентальной конторой – завтра сообщим информацию касательно премиальных стандартов. Какие-то события, конечно, не слишком драматичные, но такие, которые бросают нас по странным и непредсказуемым маршрутам, слова, которые нам незнакомы, небеса, в которых мы еще не летали, бассейны, в которых не плавали, костры, которые не зажигали.
***
Настало время для чтения писем радиослушателей – сегодняшнее письмо у нас будет анонимным, автор предпочел остаться неизвестным – но, вероятно, он слушает сейчас нас где-нибудь на просторах Вселенной, поэтому я приступаю к рассказу от первого лица.
Я очутился недавно в неком замызганном баре – гардеробщиком здесь работал небрежно одетый негр, какой-то Чарли Паркер без саксофона, но зато бармен и официантки были обходительны и элегантны. Я попросил, чтобы за мой столик никого не подсаживали, и тихонько потягивал «Оболонь», как вдруг напротив меня присела симпатичная девушка. Я тотчас позабыл про свое недавнее пожелание, и когда официантка решила пересадить гостью, я жестом успокоил ее. Я назвал гостью по имени, и она скромно улыбнулась как во многих интервью. Актриса была одета в фирменную светлую рубаху и потертые джинсы – пожалуй, ей не хватало черно-белых кед, и ее можно было принять за сестру или дочь Курта Кобейна. Я спросил, позволит она мне угостить ее – она согласилась, выбрав кофе «Американо». Я заказал себе еще бокал «Оболони» и закурил свой любимый «Винстон Классик». Девушка оказалась чрезвычайно разговорчива, мы болтали о том, как удивительно много положительных отзывов появилось после ее крошечной роли в Новолунии (я даже предложил ей шутя сделать заявку в книгу «Всемирные кино-рекорды»), мы обсуждали Пена Шонна, особенно она восхищалась его талантом в фильме «Я-Сэм». Пока мы разговаривали, в баре играл альбом The Beatles «Revolver». Я бы хотел много в чем ей признаться, но поскольку гостья обмолвилась о недавнем свидании с актером театра на Бродвее, я решил промолчать и продолжил спокойно наблюдать за ее улыбкой. Скоро девушка встала из-за столика и сказала, что ей нужно идти на день рождения мамы своей школьной подруги. Кроме того, ей еще нужно зайти куда-нибудь – купить цветов. Я предложил составить компанию в поисках цветочного магазина. Буквально в двух кварталах мы отыскали милый магазинчик под названием «AlphaNoire». Продавщицей оказалась симпатичная девушка – лет чуть за 20-ть – с прекрасными черными волосами и изумрудными глазами. Мы попросили ее помочь нам составить своеобразное цветочное ассорти – я уже забыл, из чего конкретно состоял букет. Продавщица была чем-то озабочена, все время что-то бормотала под нос. Я спросил у нее, в чем дело, и она ответила, что недавно получила массу писем от незнакомого человека, где тот очень подробно описывает свои духовные переживания. И вот она все никак не в силах написать ему ответ. Она боится, что этот незнакомец посчитает ее глупой и недалекой – она ведь очень немного еще знает о жизни и о себе. Я уверил ее, что ей просто нужно оставаться самой собой, и что все будет отлично. Ведь никто не вправе стыдить другого человека за то, что он мало повидал в своей жизни. Главное – это какая у человека душа, и готов ли он к новым событиям и знаниям. Она обещала мне, что обязательно напишет своему молодому человеку, когда закончиться рабочий день.
Мы же с актрисой вышли из магазина, попрощались – она сказала, что будет иногда посещать тот чудесный бар и ожидать новых бесед, - я пожелал ей всяческих успехов и отправился по темным улицам города. Но перед прогулкой я еще раз взглянул на вывеску магазина и заметил чуть заметный листок сакуры на одной из букв. Подул ветерок, листок упал на мостовую, и я проснулся.
***
Мировое правительство докладывает в спешном порядке – «Провести магическую операцию, сделать частью действия самое сокровенное в душе, оставить в покое общие измерения, ощутить столкновение идей на пустынной дороге, обрести реальность – Небытие, поедающее Ничто – Ничто, закусывающее Пустотой» - два чая, милочка, и просьба не беспокоить старого капрала по ночным пустякам.
Сидим у колыбели космонавтики – детская коляска «Вояжер-Пи» практически достигла светилопаузы - дыхание сирени согревает мои нервы, выпиваем по бутылочке воскресного зелья, нечто весеннее кроется в воздухе - Юджин травит байку – «Вчера я ходил на железнодорожный вокзал – ждал экспресса до Лос-Анджелеса. К сожалению, на перрон прибыла лишь еще одна порция темноты. Впрочем, когда я уже собрался уходить домой, по рельсам с дикой скоростью пронесся поезд с желтой трубой и с надписями на стенах «Осло – навсегда!», кроме того, из одного окна высовывался некий Джон-Полуглухой и безумным голосом вопил слова песни Игги Попа «I Want More» - «Вероятно, витамин «B» сделал свое дело» - и за сотни миль, кореш - полным ходом идет переоценка ценностей - мутанты, растворенные в пене, блуждали по кирпичным покрытиям рядом с хранилищем мертвой воды, невидимый диапазон, эй, Майк, иди за нами - через футбольное поле, к звездам - скоро я приду, подождите рассвета. - На улице дождливо, ни весна, ни осень – я с силой вылавливаю у нее какие-то отдельные слова – рыбачье агентство поголовно ушло в отпуск – «Майк, я бы поспала где-нибудь в уединенном месте под пение жаворонков» - «Так что мешает? Бессонница?» - «Разве ты сможешь угадать?» - «Попробую, хотя ты умело ставишь гостей в тупик» - «Не очень мне это нужно – ставить кого-то в тупик» - наверное, интуитивно я уловил ее движение к выходу – можно долго обламываться, а потом что-то внезапно почувствовать, я же и не просил мисс Лиз рассказывать про себя на полную катушку в полночь – все ждал претендентов на ее руку и сердце – их должно было быть около тысячи – все впряжены в дьявольскую повозку, и из пастей капает горючая смола – мисс Лиз бросает через плечо реплику как сломанный цветок - «Смотри, не переусердствуй с мыслями и подсчетами» - очень добродушное замечание, я хотел ей ответить в похожем ракурсе, но на улице завыли сирены, и я подумал, что служба охраны нелинейного распорядка пришли по мою душу – все равно не смог ей ответить, сердце бы раскололось.
***
- Да неужели мы продолжаем эволюционировать?
Вопрос, заданный Службой Страхования, остался без ответа – система всевозможных подсчетов вызвала на суд местных неандертальцев – «Юджин, если ты придешь пораньше – сообщи в ближайшие средства массовой информации» - «Обязательно и сразу же» - плательщикам налогов ничего не остается, кроме ожидания документального эскиза на тему развода – собрались за главный пояс астероидов, привезите чего-нибудь заморское – «На аукцион выставлены носики Бертлмана» - вычисляй посредством одного эксперимента среднеквадратичное отклонение – чтобы добраться на работу, вам придется воспевать кухонные комбайны и приобрести дешевую моторку - «Тут кроется загвоздка – от чего же представитель нашего вида обтесал обычный камень?» - жрецы, посланники, сорняки, капуста, дань моде, иероглифические мистерии – крестовый мельник – поместим его в угол картины, подобно божественному механизму – «Для чего же потребовался пророк Моисей?» - «Для культурного образа существования» - довольно частый оборот в имеющемся манускрипте – «Цензоры Святого Желудка не смогут рассмотреть компромат на Королеву Бесконечной Рассылки» - пошла загрузка, сервер открыт, рейтинги проставляются точно в срок - внутри каждой конторы может возникнуть десинхронизация между подразделениями, функциями, иерархическими уровнями, региональными отделениями – преобладает значение фронтальных несоответствий – перевооружение состоится с минуты на минуту – «Позовите Вашего менеджера по сбыту новинок прошлого тысячелетия» - «Скажите им, что я ушел в заслуженный отпуск – проматывать презренные бумажки на острове Нокиа» - «Кстати, отличные портативные видеокамеры – сколько Вы затратили чужих усилий на инновационный прорыв?» - «Нами двигает сплошной энтузиазм» - и, безусловно, мы летим дополнительным классом – пристегните ремни осложнений – не превращайтесь в карликовых осьминогов – определите вероятность благоприятных атмосферных осадков – товарищи, не забудьте, что следующая остановка - Саванный Бал - «Ларри, мне жаль, что у тебя ничего с твоей девушкой не получилось» - «Ничего, тетя, зато я теперь еду в Голливуд» - «Пусть все будет хорошо» - «Я уж постараюсь» - дружно просматриваем короткометражки Герцога Каспанского – «Очередная заметка о новых лингвах» - итак, планета Икс сталкивается с Землей через несколько суток – «Ваши требования?» - она попросит компанию метеоритов расступиться – с удовольствием поделюсь космологическим мусором – по теории, черная дыра пролетит совсем незаметно и засосет все ваши лицензионные аудио-носители – «О, как интересно» - нет другого мира, этот стал наилучшим – грехи останутся в прорехах - Министерство Странных Забот сообщает в сегодняшнем буклете, что продавщица из цветочного магазина влюбилась в оклейщика стекол из семьи с японскими корнями – «Ее сестре быстро наскучат брачные игры земных обитателей» - спасибо, что сломал машину времени и счел любую историю субъективной – мы обязательно произойдем на листе туалетной бумаги, невзирая на предварительную идею – «Влюбись. В глупую. В современную. Глупо. Современно. Просто влюбись» - «Не разговаривай сам с собой - это никогда не поздно начать» - «Почтальон в отпуске, а его служивые голуби не могут летать с крупным грузом. Не ругай их, лучше покорми джазовыми семенами вдоволь, и они сыграют тебе что-нибудь из нестареющего репертуара Чарли Паркера» - сосны еле-еле шевелили кронами - наверное, полагали, что я совсем спятил - но они были неправы - и это прошло - сейчас среда, я сижу в общажной комнатушке за компьютером соседа - который смотался домой - и такой обычный денек - никуда не хочется идти - наш автобус проносится по длинным полям - рядом сидит джентльмен в нелепой шляпе, он говорит, что людей можно лишь забавлять, либо кормить, либо шокировать – «Иногда приятней увидеть что-то более стандартное - сделанное с долей лиризма и без особой элитарности. Объяснение - в подсознании» - «Путешествие из пустыни к водопаду не может быть легким и быстрым» - именно так.
***
Потом уже – спустя столетия – я вспомню вас всех за чашкой вселенского чая – и начнется – звонки, поздравления, судебные и бракоразводные процессы – «Ну, разумеется, я была его третьей женой, а не любовницей» - побегут писклявые правнучки – «А где моя стиральная машина?» - и у меня полно друзей – одного окружили полицейские, а он не растерялся – «Ну, свиньи, в сторону отхлынули быстренько – я приобрел титул профессора академии» - 21 октябрятого тысячелетнего срока без выписки – я вспомню вас – ежедневно съезжающих с катушек - «Как Вам подать устрицы? Живыми или немного поджаренными?» - «Тайна из тайных тайников» - «В кокосовом соусе, если можно» - Варин прилетит в багажном отсеке с Урана, разукрашенный кометовыми штрих-кодами – «Там уже соцлагерь вовсю процветает – меня посадили в баобабовое креслице, наградили почетной дымовой шашкой» - Брауни с братьями Каурисмяки обсуждает нищих посудомойщиков – «Их невеста скрывается за пачками заморского табака» - «Неправда, коллега – ваша коллекция обязана пополниться новейшим восточно-европейским фольклором» - «Не советуйте мне забытые наветы» - в детстве чья-то жизнь была очень тяжёлой – нет, не моя – я вспоминаю лужайки, добрых псов, прекрасных кудесниц, шариковые ручки и разбитый телефон – малиновые велогонщики стараются успеть на ужин к болотным людям - «Куда же спрятаться, а?» - «Знаешь или не знаешь?» - в пиццерии культурологи проповедуют пораженческое учение – «Когда прибежит охрана, будет достаточно рано» - и я сижу за соседним тэйблом – курю прежние сигареты и отхлебываю дряхлеющий кофеек – морщин не заметно, но вскоре табурет развалится – на тротуар, ага – Ронни подоспел – «Загадка-отгадка» - «Значит, чертишь круг - эмблемату заклятую» - «Точка не делится на частички» - «Неужели ты ни во что не врубился?» - посочувствуйте тамошним симпатизантам – «Присылайте партизанов прямиком в Мудрую Благосклонность» - «Вы можете себе позволить принести стакан воды с Марса?» - развенчай пищевую цепочку солипсизма – объявляется Карла, которую мы ожидаем как новогоднюю афишу, поедая чистые мысли – она поправляет кимоно и рыщет по кустарникам в надежде найти обрывки желаний пустынных нимф – вепри тщеславия разбираются с попугаями – «Испуг, дорогуша, обычный испуг управляет небоскребным томлением» - отбирай наибольшие никчемности и отплясывай бесхитростную гармонию – я вспоминаю мисс Лиз в черной курточке, ноги сложены в карточный домик, орава стеклянных вассалов, ледяная орда куриных мозгов – «Мне, пожалуйста, фруктовую газировку на ваш выбор» - я бы мог обнять тебя на кухне, но ты предпочла кастрюли, кофемолку, бородавчитового герцога фаст-фуда, кроссовочного дармоеда – «Я сама всё решила, придурок – ты же не думал, что нам суждено собирать праздничный гербарий?» - она всё решила заранее - я не гожусь на роль советника при дворе безмятежного фараона – «Как Вы строили пирамиды и жили в таком грохоте каменных плит?» - «Подручному невдомек» - в деренковском зеркале отражаются рыболовные снасти – в память пролезают излишние подробности, они оттеняют полнокровных мудрецов – Чет Бейкер наигрывает стерео-псалмы – сложи ладони лодочкой и обстругай днище – «Ругаешься с работодателями, которые запрещают тебе во время труда мечтать о розовых кукушках и желтых лягушках?» – «Безусловно, эта пьеса мне представляется надуманной и анти-бытийственной» - «Стиль не украшает мерзопакостную панораму» - я вспоминаю то, что выползало наверх и мнило себя прорывом в искусстве – я вспоминаю ваши предпочтения, банальные доводы, нигилистические утверждения, трухлявые суждения - «Для чего запечатлены в черно-белом свете палисадники?» - электрические апельсины, ситуационные вакансии, авторы и производители, депеши и скандалы – разве я участвовал во всем, что происходило со мной?
Зеленые листья вокруг автобуса, мрачные машины едут другую сторону, одинокие мамаши отвели детей в школу и шмыгают с белоснежными пакетами на работу, промышленная зона, дымятся трубы - на выезде отсюда не встретишь улыбающихся парочек, как по вечерам, в центре, взявшись за руки, смотрят по сторонам, она и он, слитые в этом мгновении – сидя в автобусной могиле, рядом никого, люди рассеяны по кондиционерному моргу - крошки хлеба на газоне – и видишь в окне – очередная утренняя красавица стоит на остановке и ждет очередного сюрприза, который всегда выбирает другой маршрут – незасеянные поля, солнце, далекие леса, низкие облака, пока еще редкие на небосклоне – меня приветствуют высоковольтные вышки, разукрашенные во все цвета радуги, и снова облака, я готов каждому из них признаться в безграничной симпатии – на соседнем ряду сидит очкарик, читает некое бульварное чтиво или про захват мира атомно-злыми гениями, надо смотреть в окно – наружу, в небеса – в спрятанное королевство - едешь под куполами его белоснежных храмов и забываешь про пиломатериалы и газ-пропан, бензоколонки и прочую местную старину – и сколько этих королевств здесь недалеко от дороги, под каждым деревом, достаточно улечься под молодые ветви - и всё почувствуешь – но мы проносимся мимо, я проношусь с певучим ветром по направлению к Городу – на обочинах виднеются таблички с указанием мест, куда я никогда не поеду – впрочем, дорога петляет, от пыли к грязи, на солнце сорняки высыхают, зеленые заборы вокруг асфальтового полотна, кто-то на переднем сидении читает газету, надеется на приятный вечер, а завтра утром – будильник, работа, квартира – а пока лишь прямоугольный салон без надежд на лишний отдых, колеса с сединой, радостные травинки, две стрелки на синей табличке сталкиваются, чья-то нога в новом сапоге болтается в такт тряске автобуса, убирай свои вечерние журналы и спи дальше в движении - если это называется поездкой в Рай, то моя остановка – поближе.
P. S. Может, ты все-таки дотянешься до телефонной трубки, девочка, и вспомнишь мой номер?
Происшествие
А как же всё это завязывалось, начиналось – ну, конечно, Джонни письма мне отправлял, горемыка – типа, вот такие дела – решил приехать, побродить по Городу – вылезай из Трущобы своей – да, всё нормалёк – там фильмы запиши и приезжай – без проблем, как водится - и вот, Джонни приехал – а я его, помнится, еще прождал минут 20 между вагонами метро – там еще на лавке сидел со мной какой-то пацан – я присматривался к нему «А вдруг это Джонни?» - но нет, конечно – Джонни приехал попозже – а если смотреть на постоянно проходящие мимо поезда долго, то можно чокнуться – надеюсь, вы в курсе – значит, Джонни приехал такой – и я его спросил в самом начале – «Ты что – нибудь взял с собой?» (имея в виду выпить-отпраздновать встречу – у самого банка «Эфеса» болталась в пакете) – а он «Да-да» и показывает мне диски с фильмами, видео-фрагментами своими и музыкой «вот привез тебе» - ну, а я же имел в виду совсем другое – говорю «Может, возьмешь себе какого-нибудь пойла?» - «Нет, нет, не хочу» – и мы пытаемся выйти наверх – подальше от вагонов метро – но сворачиваем сначала не туда – и выходим к обычным жилым домам – а нам нужно к Ситцевскому парку – ну, типа, к воротам – но это ничего – так как мы просто опять чуть спускаемся в переход подземный – и опять наверх – а тут вот немного пройти – и ворота, и по тропинке, через еще несколько поворотов, и всяких там асфальтовых дорожек – и, считай, уже парк начинается – да, мы уже в парке…
***
Как я познакомился с Джонни?
Был ли это реальный человек или он просто пригрезился мне (или сам себе) - этот вопрос я не перестану задавать своему нелепому воплощению.
Так или иначе, впервые я увидел-услышал Джонни в городском клубе "Благосклонная Мудрость" - темноватое помещение, звучит какая-то приятная мелодия - может, нью-эйдж, я подумал, ну, неважно, и с небольшой сцены некий паренек вещает очередную ахинею о тягостной современности, что типа искусство погибло и всякое-всякое другое - а тут значит выходит другой шкет, худощавый, страдальческое лицо с выпученными глазами, руки тонкие, я подумал, щас клоунада начнется, а этот чувак сказал вдруг, что намерен взбудоражить посетителей своими вопросами об одной актрисе, и некоторые из шизиков загудели, а шкет давай городить со сцены про фильмы "Лунатизм" и "Мост в Терабитию" - причем, говорил он о их светлом посыле в нашем темном мире, что вроде как фантазия развивается, что людям нужно объединиться ради строительства нового мира, ну, некоторые идеи он высказывал тихо и скромно, я даже решил, что он шутит - потом он показывает обычный лист бумаги, на нем что-то начеркано, и он такой: "Кому интересно, здесь вопросы, которые меня беспокоят как фаната юного кинематографа" и ушел со сцены - я решил подойти к нему, за стойкой мы пересеклись, говорю: "Я - Майк, интересно было бы с тобой подискутировать", а он: "Джонни, рад знакомству" - и начали мы тарабанить о кино и не только о нем, и, короче, проговорили мы с ним до поздней ночи, потом он куда-то исчез, я долго искал его и даже расспрашивал случайных людей в клубе - я бы не остался в "Благосклонной мудрости" ни дня, если бы мои прежние друзья не бросили меня на растерзание одиночеству - Брайан уехал в Запределье - парочку раз писал мне - "Я в Далласе, чувак, или в Праге, один хрен - везде подают неплохие бифштексы с кровью" - Джон Полуглухой куда-то еще переехал - может быть, в психушку - хотя Джонни впоследствии утверждал, что Полуглухой придурок рассуждал об Аристотеле на веселом поезде, мчавшимся в Норвегию - он пил мартини из пивной кружки, размахивал зажженным "Кэмэлом" (надеюсь, не пачкой) и хлопал изредка грязными ладонями по своим кожаным – итак, Джонни обязался заходить в клуб почаще - и действительно, парочку раз он выкрикивал со сцены невнятные монологи про тайны чердака из своих снов, про самураев и самые полезные овощи, но однажды он перестал приходить... помнится, что в день, когда Джонни навсегда покинул чертог "Благосклонной Мудрости" один сдвинутый новичок поведал мне о своей родной планете, откуда он, как сам утверждал, прилетел, и куда ему очень бы хотелось вернуться.
***
Я не могу сказать вам название этой планеты, так как меня подвергнут анафеме верующие люди. Пусть она называется просто Планета. Ее месторасположение - любая звезда на ночном небе. Скоро стемнеет, тогда выгляните в окошко, выберете любимую звезду и скажите: «Вот отсюда прилетел старина Чарли». У нас на планете (жители привыкли не писать ее название с большой буквы) очень много народа. Если честно, только стоит выйти из дома (а там у каждого - частный дом) как тут же к тебе кто-то подбегает и начинает рассказывать о своих сумасшедших идеях. Как это не прозвучит странно, на моей планете нет ни одного человека, который бы не занимался творчеством. А физический труд запрещен... уж не знаю, откуда берется еда, но каждое утро холодильник заполнен её (откуда берется электричество - тоже никто не знает). На нашей планете много тайн. Мне никогда не задают вопросов о ней, поэтому если вы что-нибудь захотите спросить - то спрашивайте. Я пообщался там со многими личностями, но в - основном любил поболтать с двумя: Куртом и Ричардом. Они не любят своих фамилий, но если вам станет интересно, я их сообщу. Так вот, Курт все время играет на гитаре, а Ричард ловит рыбу (ему часто попадается форель), причем рыбачит он не для продажи, а для удовольствия. Оба они учили меня своему мастерству. Правда, ребята они очень сердитые, поэтому уроки у нас заканчивались рано. Но мы никогда не дрались. Так как все являемся убежденными пацифистами. А, да, Ричард еще учил меня варить арбузный сахар и сочинять рассказы. Он говорил: "Когда прилетишь на землю - станешь писателем". На самом деле, писателем я быть не хотел. Они мне и на планете надоели. Про кого хотите услышать? Я расскажу! Правда, возможно, на планете я его не встречал (она у нас очень большая). Я поэтому сюда и прилетел, чтобы побыть немного (скажем, одну земную жизнь) с обычными людьми и послушать их обычные истории. Но когда выяснилось, что обычных людей здесь очень много, то для «равновесия» пришлось становиться творческим человеком. Вы не подумайте, что у нас на планете все жители – бездельники. Никакой лени и желания «иметь все сразу» там нет. Там все ходят в рванье, и практически не едят (я, наверное, один кто до этого додумался). И все очень суетятся, потому что боятся, что кто-нибудь раньше их реализует идею, которые они придумали. Так что все работают как волы, только интеллектуальные, и очень много пьют в клубах. Поэтому здесь на Земле я и являюсь постоянным клиентом Клуба Благосклонной Мудрости (сокращенно - КБМ), где можно только курить и цедить легкое пиво. Правда, кое-кто утверждает, что здесь подпольно продают канадское виски, но это пусть они сами вам расскажут. Кроме того, у нас на планете запрещена игра в карты. А тут в КБМ можно легко перекинуться с ребятами картишками. А еще у нас все в черно-белом цвете, и люди сами додумывают цвета. Здесь над этим голову ломать не надо. Как вы уже заметили, я не очень люблю упоминать цветовые гаммы в своей речи. Вообще, различий между моей планетой и Землей существует много. У нас, например, нет чайников. На столе всегда стоит кружка с горячим чаем или кофе. Но его никто не пьет (кроме меня). Обычно пьют в клубах, но там я был всего пару раз. У нас любят поиграть в футбол, где поле иногда растягивается на километр, а ворота могут оказаться в любом месте. Кто-то сказал мне, что этой игре научил людей дедушка Кэрролл. Но его я не видел, он жил где-то далеко от моего района. Там люди - помладше. Помнится, я один раз встретил Хита Леджера. Он сидел на черно-белом лугу, смотрел на черно-белую воду, но из уст его вылетали красочные слова. Они разукрашивали природу вокруг. Он сыпал фразами вроде "Я - бездомный полуночник в стране долгожданного восхода нежных лисиц", "Будем веселы, пока мы - молоды душой, спрятанной в нелепых очертаниях фигуры Шалтая-Болтая", "Кто-нибудь, дайте мне снотворное, чтобы избавиться от бодрствования в океане безбрежного спокойствия" и "Где мои жена и дочь?". Последняя фраза (точнее, вопрос, оставшийся без ответа) была явно не в тему, но своей простотой и детской наивностью она затмила все вышеперечисленные. Он остался на этой планете, где ждут так много людей. И он надеялся, что кто-нибудь прилетит к нему, и не будет спрашивать "Why so... ну, и т. д. Обычно, когда попадаешь в другое место, принято забирать что-нибудь в качестве сувенира с собой на память. Если мне предложили взять с Земли какую-нибудь вещь, то я бы чайник взял, наверное. Надо же чего-нибудь самому начать делать, хоть воду кипятить! Еще бы взял лопату, надо научиться выкапывать ямы для старых книг и сломанных DVD. Я бы вообще многих людей туда бы перетащил, но боюсь, что космический корабль придет за мной одним. А так никаких вещей с Земли не нужно, сами не знаем, куда что девать. Еще хочу сказать, что с кислородом на Земле полегче, но с запахами фигово - много что ли их слишком? Боюсь, что когда вернусь домой, все начнут меня обнюхивать и разорвут одежду (а, может, и меня) на клочки. Вообще, люди на моей планете добрые, но нервные. Здесь таких мало. Мне интересно многое на Земле. Поскольку я нахожусь здесь тоже в довольно забавном месте с кодовым названием КБМ, то буду придерживаться устоев этого заведения. У нас в КБМ редко обсуждают фразы типа "Ты - это ты. А они - твои родители" или "Я не притворяюсь, что делаю домашнюю работу. Я притворяюсь, что ненавижу свою жизнь". То есть, вообще не обсуждают. Вообще, как-то к спорным и забавным фразам немного равнодушны. У нас бы на планете эту фразу бы день и ночь мусолили бы. Обглодали бы как кость. Все бы смыслы разобрали, контекст и прочее. А потом бы все равно продолжили - так как многие знакомы с принципом "От абстрактного - к конкретному". Ну, типа, слово "родители" возьмут и давай конкретизировать! Аж диву даешься, до чего доходят. Кстати, числительные и цвета нам не помешали бы... хотя кто его знает? Вот у нас компьютеры стоят, а сколько 2 на 2 будет - никто не может вспомнить. А может, они знают ответ, но скрывают? В-общем, вернусь туда - проверю. А пока что меня всегда можно найти в Клубе Благосклонной Мудрости. Обычно я спокойно сижу за карточным столиком № 5. Сбоку от меня, на стене, висит телевизор, по которому транслируют бейсбольный матч памяти Рокки Колловитто. У меня темно-русые волосы, и в моих зубах - сигарета Winston Classic. Очков не ношу, белого грима и шрамов на лице тоже не наблюдается. Если чего случилось, обращайтесь кому не лень! А то я ненавижу играть в одиночестве!
***
Джонни плетется сзади меня, мы недавно прошли пруд и углубляемся в Ситцевский парк - немного прохладно, скоро вечер, сумерки не-по-майерски, народу немного, плетутся одинокие пастухи своих гребанных мечтаний, водопроводчики, дровосеки желаний, деревья, вроде березы и осины, типа, буддистская растительность, неспеша тянутся к небесам, и мы плетемся, я как будто видел Джонни массу раз-мгновений, а ведь, в основном, он написал мне несколько писем и еще звонил иногда "Я приеду, дружище, на оранжевом слоне с Вуди Алленом" - и вот мы сидим на одной из многострадальных скамеек в Ситцевском парке – я курю, как и сейчас в другом пространстве и времени – Винстон – красная полоска на пачке – крепкий, зараза – но мне нравится ощущать эту крепость – я еще с Джонни спорил, пытался дискуссировать о былом и насущном (ну скажем, как можно передать природу не через человеческое восприятие, ну, то есть, как будто камень – это человек, но одновременно и не человек – что он видит?) – но опять же больше мы говорили о кино и музыке – хотя Джонни все время перескакивал с предмета на предмет (как и в его сценарии – задумке – где через человеческий глаз и мозг проходят скопом различные видения, не связанные (кто знает?) между собой – всё красочно и неоднозначно, да и не требуют интерпретации, вдобавок) – редко позволял довести мою мысль до конца – да и свою тоже – хотя он меня приятно поразил своей возможностью говорить, впрочем, он сначала немного раздражал меня своей манерой говорить юморные вещи, например, "У этого человека колеса с ногами перепутаны" серьезным тоном, как будто Декларацию Прав Городского Человека зачитывает, изначально он был заточен ножом грусти - сам он назвался Жителем Королевства Хрупкой Меланхолии - он воссоздал его в своей поэзии о "хранителях предрассветной тайны" и осторожно блуждал по его просторам, вырывая клоки волос с непокрытой головы, вспоминая о своих постоянных потерях, о непонимании родных, друзей, об отстранении от мира - "Эфес" поджимает, я иду в кусты отлить, стою, выливаю из себя накопленное пивко, пялюсь в ствол дерева, как в дуло пистолета, ожидая мгновенного выстрела, а грандиозные кроны продолжают свой пляс, листья ведут нескончаемый разговор о неземных радостях и бедах, я наблюдал подобное, когда однажды в Трущобе ждал битый час автобуса на трухлявой остановке, и мои волосы развевались, желая рассказать листьям о последних трущобных новостях, но тихие выкрики моих волос потонули в водопаде древесных слов – Джонни же полностью разорвал отношения с Ким, своей единственной любовью, забыл прошлую жизнь и теперь заявил о себе как новоявленный "бергманец-годарец-джармушец" - как угодно – херня, небожительство, смыслочехарда – «Доволен статусом?» - «Мать твою, не обманывай хищников!» - все равноценно и таланты равноценны, пусть и различаются в своих проявлениях – все-таки различные образы – но однажды забвение спадет – и эти актрисы станут восприниматься в целостности – но ведь до ощущения целостности нужно еще дойти – а это сложно, и встревает бабуля – «Ты свет научишься выключать?» - там всё сливается – для расшифровки задач в каждом из разделов таксономии используются наиболее типичные глаголы - мою голову сразу посещают мысли о нелинейности – прежние мысли, которые я должен был оставить в барах и кафешках, которые не посетил – оставить от греха и благодати подальше – но эта реальность не отпускает и не дает продохнуть - идем по Проспекту, мимо мчатся разноцветные машины с баронами, князьями и их внуками-внучками, Джонни трезвонит во всеуслышание - "Повсюду бесплатно убивают младенцев" - вопли доносятся из окон напротив, что за странный кошмар приснился сегодня тебе, он достает последнюю мелочь из карманов, я говорю "Неплохо было бы, если тут в ряд бизнесмены стояли на коленях и просили о помощи, а какой-нибудь нищий спокойно бы гулял между ними", зачем-то Джонни вспоминает про Сайлент-Хилл, я сроду не увлекался компьютерными играми, а вот он мне полчаса компостирует мозги про секреты прохождения и атмосферу, и насколько грандиозен маршрут, в своем духе напоминает, что по соседней дороге недавно прошел табун диких лошадей во главе с Джеймсом Дином на "мустанге" – откуда-то появился Варин, разыскивая что-то на тропическом асфальте - «В космосе тебя ожидает немало опасностей» - «Ага, попробуй нарушить герметизацию, и твои мозги закипят» - «Несколько сотен килограмм упадут на каждый квадратный сантиметр твоего гребанного тела» - «А куда дальше? К Венере?» - «Даже в скафандре тебе трудновато будет там разыскать инопланетных забулдыг» - «Да-да, радиация избавит от лишних костей, кровяных веществ и седых волос» - «Познай искомую мутацию» - «Если Ваш парашют раскрылся на огромной высоте, то Вы можете заказывать любую музыкальную паузу» - бродим и бродим по асфальтовым джунглям, Джонни бросается в воспоминания - «Как-то раз я был на любимых Прудах, и там я лег на спину, наблюдал за снегом, ощущение полета снежинки, устанавливал снеговика на проезжей части, охотился на тараканистых докладчиков», я чувствую, что он уже подустал, и Джонни сам говорит «Надо ехать к знакомым обратно, а то, как в прошлый раз опоздаю на метро» - Варина не было – старая присказка к новой витрине.
- Быть в Городе - попытка ввести себя в существование, но возникает опасность уйти во тьму, в обитель туманных жителей и расплывчатых теней.
- Все распадается и склеивается в мгновение ока.
- Хоть бы что-либо осталось нетронутым, мимо плывут силуэты и, судя по всему, им на все наплевать - я их не виню, у нас всех есть попытки, задачи, намерения, но нет явной деятельности.
- Но ведь есть происходящее!
Наяву - странный псевдо-философский диалог с Джонни, он в своей неизменной дешевой футболке забалагурил о червяках, которые свисают с близлежащих пальм, вроде бы через пару дней ему уезжать из Города, и никто не знает, когда нам удаться поговорить вновь, а он все распаляется, хотя сидит смирно, глаза в кучу, как будто через него идут эти идеи вроде заклинаний, любой бы сказал "Да ты ни хрена не соображаешь", а я сижу, да еще и подыгрываю Джонни на тромбоне фантазии, типа, дьявольский шут - некто из неизвестных странников проезжает на велосипеде, и Джонни тихонько обвиняет его в краже реальности: "Посмотри на велосипедиста - он украл не только свой транспорт, он украл свою жизнь. Я бы за ним побежал, но что-то останавливает" - а из чащи доносится шепот неврожденных созданий, и падают зеленые листья, Джонни замирает на миг и продолжает, как всегда меняя тему: "В-общем, живет такой дантист, я его знаю, нет, не живет, я забываю дистанцировать себя от живущего в современности, меня это мало касается, намного больше меня привлекают трубы с малиновым вареньем, идущие из кабинета этого дантиста, там и мумии есть, а к ним трубочки поменьше, с оранжевой жидкостью, по вкусу напоминающую персиковый сок, мумии ищут доктора Калигари, обстановка кабинета какая-то клубничная, повсюду сувениры из Кубы" - и я подхватываю "И вот мумии видят дантиста - он рот свой никчемный разевает, а там целый космос, ага" - и Джонни закручивает дальше нить анти-рассудка "И его секретарша, Ким Новак, отправляется в бесконечный полет на дальнюю звезду, которая со временем превращается в пуговицу на шинели маленького солдата" - а уже через нелинейный момент Джонни стоит со мной на красно-фиолетово-бело-серо-пурпурно-алмазной площади и наблюдает за парадом солдат, меланхоличный Сингер твердит под нос «Это – Город упадка цивилизации» - «Что ты бурчишь?» - «Зачем я приехал на этот шабаш? Я очутился в тюрьме для всех нуждающихся в духовной пище. О, мои нервы!» - уже расстаемся на неопределенный срок, казалось, что он здесь пробудет до окончания карнавала, но Джонни уезжает, не зная, где находится данное сегодня, правда, как Кафка, жалуется про себя на окружающее, переносит на себе чужую болезнь, тут не Манхэттен, но даже в Берлине, если бы он существовал в указанной реальности, Джонни бы ворчал бы про тяготы человечества, хохотал бы над собственными шутками, над пороками чудовищ в разноцветных кепках, а потом про свои заботы завел бы речь «Ох, тяжко мне уезжать, скоро мне опять будет плохо, я засыпаю с трудом, закапываю себя в землю, я пытаюсь бережно относиться к природе, но современный мир хлещет меня по языку и забивает гвозди в мой воспаленный мозг» - мы спускаемся в метро, неподалеку застыл человек, наблюдая за прыжками Ван Луня - он уезжает далеко, обещает отправить пару писем - возможно, я встречу его уже скоро - он планирует сделать небольшой андеграундный фильм - «Будем неторопливо снимать лесопилки и трассы, подобно Джону Джосту» – «А теперь можно послушать и почитать что-нибудь нормальное?» - «Хватит меня пичкать этой романтической дребеденью!» - «Ну, спятил ты – с кем не бывает?» - «Конечно, нашел себе чокнутых друзей и уже считает себя преуспевающим творцом!» - «Ты посмотри на свои грязные ботинки, дурень!» - изрядно помятые голоса - и вдруг – рядом Карла, щебечет о рискованном мероприятии по сбриванию бровей – «Где-то тут кроется подвох - другими словами, пластиковая бутылка закинута далеко в воду» - «Что это? Травматин? Да как Вы посмели?» - «Я передам привет Хартли, конечно, проверьте SMS-оповещение»- «Mr. Chips снова с Вами» - «Мы в перчатках ходим в любую погоду, а как ты думал?» - «Самостоятельный выстрел в район спинного мозга» - «Утонули – закопали» - «Если собрались похулиганить, то так и скажите. У Вас в запасе около 5 миллиардов лет, прежде чем туалет столкнется с ледяными отходами. Конечно, там скрыта внеземная форма жизни – внимательнее изучите подповерхностный океан» - «Скрыто ли очевидное? К чему лишние вопросы, спрячься в апграунде» – из-за угла доносятся имаксовые байки:
- Тысяча световых веков – и вы уже на границе. Группа ГМГ-84 готовится штурмовать Глизе 581.
– Видите ли, рано или поздно фонарь дождется финального танца.
Здрасти-пожалуйста.
Мы знали, что история еще не окончена – она будет продолжаться в надежде, что кто-то с ней ознакомится и примет как должное – не как мусор, а как эскиз, становящийся картиной в любой момент взора - да, история еще будет продолжена - это, в большей мере, предупреждение себе самому, чем другим: - Нам всем не хватает типичного квеста, чтобы ты шел по цепочке событий, через одних людей знакомился с другими. - И клубок бы реальности потихоньку разматывался, и комнаты бытия демонстрировали бы тебе свои новые грани. - Получите свою зарплату в установленный срок.
- Как ни стыдно – Вас же запрограммировали для захвата указанной Вселенной. - Внесюжетные делишки, внесюжетные – водишь за нос – переходите к главному развороту немедленно – межгород оплачен континентальной конторой – завтра сообщим информацию касательно премиальных стандартов. Какие-то события, конечно, не слишком драматичные, но такие, которые бросают нас по странным и непредсказуемым маршрутам, слова, которые нам незнакомы, небеса, в которых мы еще не летали, бассейны, в которых не плавали, костры, которые не зажигали.
***
Настало время для чтения писем радиослушателей – сегодняшнее письмо у нас будет анонимным, автор предпочел остаться неизвестным – но, вероятно, он слушает сейчас нас где-нибудь на просторах Вселенной, поэтому я приступаю к рассказу от первого лица.
Я очутился недавно в неком замызганном баре – гардеробщиком здесь работал небрежно одетый негр, какой-то Чарли Паркер без саксофона, но зато бармен и официантки были обходительны и элегантны. Я попросил, чтобы за мой столик никого не подсаживали, и тихонько потягивал «Оболонь», как вдруг напротив меня присела симпатичная девушка. Я тотчас позабыл про свое недавнее пожелание, и когда официантка решила пересадить гостью, я жестом успокоил ее. Я назвал гостью по имени, и она скромно улыбнулась как во многих интервью. Актриса была одета в фирменную светлую рубаху и потертые джинсы – пожалуй, ей не хватало черно-белых кед, и ее можно было принять за сестру или дочь Курта Кобейна. Я спросил, позволит она мне угостить ее – она согласилась, выбрав кофе «Американо». Я заказал себе еще бокал «Оболони» и закурил свой любимый «Винстон Классик». Девушка оказалась чрезвычайно разговорчива, мы болтали о том, как удивительно много положительных отзывов появилось после ее крошечной роли в Новолунии (я даже предложил ей шутя сделать заявку в книгу «Всемирные кино-рекорды»), мы обсуждали Пена Шонна, особенно она восхищалась его талантом в фильме «Я-Сэм». Пока мы разговаривали, в баре играл альбом The Beatles «Revolver». Я бы хотел много в чем ей признаться, но поскольку гостья обмолвилась о недавнем свидании с актером театра на Бродвее, я решил промолчать и продолжил спокойно наблюдать за ее улыбкой. Скоро девушка встала из-за столика и сказала, что ей нужно идти на день рождения мамы своей школьной подруги. Кроме того, ей еще нужно зайти куда-нибудь – купить цветов. Я предложил составить компанию в поисках цветочного магазина. Буквально в двух кварталах мы отыскали милый магазинчик под названием «AlphaNoire». Продавщицей оказалась симпатичная девушка – лет чуть за 20-ть – с прекрасными черными волосами и изумрудными глазами. Мы попросили ее помочь нам составить своеобразное цветочное ассорти – я уже забыл, из чего конкретно состоял букет. Продавщица была чем-то озабочена, все время что-то бормотала под нос. Я спросил у нее, в чем дело, и она ответила, что недавно получила массу писем от незнакомого человека, где тот очень подробно описывает свои духовные переживания. И вот она все никак не в силах написать ему ответ. Она боится, что этот незнакомец посчитает ее глупой и недалекой – она ведь очень немного еще знает о жизни и о себе. Я уверил ее, что ей просто нужно оставаться самой собой, и что все будет отлично. Ведь никто не вправе стыдить другого человека за то, что он мало повидал в своей жизни. Главное – это какая у человека душа, и готов ли он к новым событиям и знаниям. Она обещала мне, что обязательно напишет своему молодому человеку, когда закончиться рабочий день.
Мы же с актрисой вышли из магазина, попрощались – она сказала, что будет иногда посещать тот чудесный бар и ожидать новых бесед, - я пожелал ей всяческих успехов и отправился по темным улицам города. Но перед прогулкой я еще раз взглянул на вывеску магазина и заметил чуть заметный листок сакуры на одной из букв. Подул ветерок, листок упал на мостовую, и я проснулся.
***
Мировое правительство докладывает в спешном порядке – «Провести магическую операцию, сделать частью действия самое сокровенное в душе, оставить в покое общие измерения, ощутить столкновение идей на пустынной дороге, обрести реальность – Небытие, поедающее Ничто – Ничто, закусывающее Пустотой» - два чая, милочка, и просьба не беспокоить старого капрала по ночным пустякам.
Сидим у колыбели космонавтики – детская коляска «Вояжер-Пи» практически достигла светилопаузы - дыхание сирени согревает мои нервы, выпиваем по бутылочке воскресного зелья, нечто весеннее кроется в воздухе - Юджин травит байку – «Вчера я ходил на железнодорожный вокзал – ждал экспресса до Лос-Анджелеса. К сожалению, на перрон прибыла лишь еще одна порция темноты. Впрочем, когда я уже собрался уходить домой, по рельсам с дикой скоростью пронесся поезд с желтой трубой и с надписями на стенах «Осло – навсегда!», кроме того, из одного окна высовывался некий Джон-Полуглухой и безумным голосом вопил слова песни Игги Попа «I Want More» - «Вероятно, витамин «B» сделал свое дело» - и за сотни миль, кореш - полным ходом идет переоценка ценностей - мутанты, растворенные в пене, блуждали по кирпичным покрытиям рядом с хранилищем мертвой воды, невидимый диапазон, эй, Майк, иди за нами - через футбольное поле, к звездам - скоро я приду, подождите рассвета. - На улице дождливо, ни весна, ни осень – я с силой вылавливаю у нее какие-то отдельные слова – рыбачье агентство поголовно ушло в отпуск – «Майк, я бы поспала где-нибудь в уединенном месте под пение жаворонков» - «Так что мешает? Бессонница?» - «Разве ты сможешь угадать?» - «Попробую, хотя ты умело ставишь гостей в тупик» - «Не очень мне это нужно – ставить кого-то в тупик» - наверное, интуитивно я уловил ее движение к выходу – можно долго обламываться, а потом что-то внезапно почувствовать, я же и не просил мисс Лиз рассказывать про себя на полную катушку в полночь – все ждал претендентов на ее руку и сердце – их должно было быть около тысячи – все впряжены в дьявольскую повозку, и из пастей капает горючая смола – мисс Лиз бросает через плечо реплику как сломанный цветок - «Смотри, не переусердствуй с мыслями и подсчетами» - очень добродушное замечание, я хотел ей ответить в похожем ракурсе, но на улице завыли сирены, и я подумал, что служба охраны нелинейного распорядка пришли по мою душу – все равно не смог ей ответить, сердце бы раскололось.
***
- Да неужели мы продолжаем эволюционировать?
Вопрос, заданный Службой Страхования, остался без ответа – система всевозможных подсчетов вызвала на суд местных неандертальцев – «Юджин, если ты придешь пораньше – сообщи в ближайшие средства массовой информации» - «Обязательно и сразу же» - плательщикам налогов ничего не остается, кроме ожидания документального эскиза на тему развода – собрались за главный пояс астероидов, привезите чего-нибудь заморское – «На аукцион выставлены носики Бертлмана» - вычисляй посредством одного эксперимента среднеквадратичное отклонение – чтобы добраться на работу, вам придется воспевать кухонные комбайны и приобрести дешевую моторку - «Тут кроется загвоздка – от чего же представитель нашего вида обтесал обычный камень?» - жрецы, посланники, сорняки, капуста, дань моде, иероглифические мистерии – крестовый мельник – поместим его в угол картины, подобно божественному механизму – «Для чего же потребовался пророк Моисей?» - «Для культурного образа существования» - довольно частый оборот в имеющемся манускрипте – «Цензоры Святого Желудка не смогут рассмотреть компромат на Королеву Бесконечной Рассылки» - пошла загрузка, сервер открыт, рейтинги проставляются точно в срок - внутри каждой конторы может возникнуть десинхронизация между подразделениями, функциями, иерархическими уровнями, региональными отделениями – преобладает значение фронтальных несоответствий – перевооружение состоится с минуты на минуту – «Позовите Вашего менеджера по сбыту новинок прошлого тысячелетия» - «Скажите им, что я ушел в заслуженный отпуск – проматывать презренные бумажки на острове Нокиа» - «Кстати, отличные портативные видеокамеры – сколько Вы затратили чужих усилий на инновационный прорыв?» - «Нами двигает сплошной энтузиазм» - и, безусловно, мы летим дополнительным классом – пристегните ремни осложнений – не превращайтесь в карликовых осьминогов – определите вероятность благоприятных атмосферных осадков – товарищи, не забудьте, что следующая остановка - Саванный Бал - «Ларри, мне жаль, что у тебя ничего с твоей девушкой не получилось» - «Ничего, тетя, зато я теперь еду в Голливуд» - «Пусть все будет хорошо» - «Я уж постараюсь» - дружно просматриваем короткометражки Герцога Каспанского – «Очередная заметка о новых лингвах» - итак, планета Икс сталкивается с Землей через несколько суток – «Ваши требования?» - она попросит компанию метеоритов расступиться – с удовольствием поделюсь космологическим мусором – по теории, черная дыра пролетит совсем незаметно и засосет все ваши лицензионные аудио-носители – «О, как интересно» - нет другого мира, этот стал наилучшим – грехи останутся в прорехах - Министерство Странных Забот сообщает в сегодняшнем буклете, что продавщица из цветочного магазина влюбилась в оклейщика стекол из семьи с японскими корнями – «Ее сестре быстро наскучат брачные игры земных обитателей» - спасибо, что сломал машину времени и счел любую историю субъективной – мы обязательно произойдем на листе туалетной бумаги, невзирая на предварительную идею – «Влюбись. В глупую. В современную. Глупо. Современно. Просто влюбись» - «Не разговаривай сам с собой - это никогда не поздно начать» - «Почтальон в отпуске, а его служивые голуби не могут летать с крупным грузом. Не ругай их, лучше покорми джазовыми семенами вдоволь, и они сыграют тебе что-нибудь из нестареющего репертуара Чарли Паркера» - сосны еле-еле шевелили кронами - наверное, полагали, что я совсем спятил - но они были неправы - и это прошло - сейчас среда, я сижу в общажной комнатушке за компьютером соседа - который смотался домой - и такой обычный денек - никуда не хочется идти - наш автобус проносится по длинным полям - рядом сидит джентльмен в нелепой шляпе, он говорит, что людей можно лишь забавлять, либо кормить, либо шокировать – «Иногда приятней увидеть что-то более стандартное - сделанное с долей лиризма и без особой элитарности. Объяснение - в подсознании» - «Путешествие из пустыни к водопаду не может быть легким и быстрым» - именно так.
***
Потом уже – спустя столетия – я вспомню вас всех за чашкой вселенского чая – и начнется – звонки, поздравления, судебные и бракоразводные процессы – «Ну, разумеется, я была его третьей женой, а не любовницей» - побегут писклявые правнучки – «А где моя стиральная машина?» - и у меня полно друзей – одного окружили полицейские, а он не растерялся – «Ну, свиньи, в сторону отхлынули быстренько – я приобрел титул профессора академии» - 21 октябрятого тысячелетнего срока без выписки – я вспомню вас – ежедневно съезжающих с катушек - «Как Вам подать устрицы? Живыми или немного поджаренными?» - «Тайна из тайных тайников» - «В кокосовом соусе, если можно» - Варин прилетит в багажном отсеке с Урана, разукрашенный кометовыми штрих-кодами – «Там уже соцлагерь вовсю процветает – меня посадили в баобабовое креслице, наградили почетной дымовой шашкой» - Брауни с братьями Каурисмяки обсуждает нищих посудомойщиков – «Их невеста скрывается за пачками заморского табака» - «Неправда, коллега – ваша коллекция обязана пополниться новейшим восточно-европейским фольклором» - «Не советуйте мне забытые наветы» - в детстве чья-то жизнь была очень тяжёлой – нет, не моя – я вспоминаю лужайки, добрых псов, прекрасных кудесниц, шариковые ручки и разбитый телефон – малиновые велогонщики стараются успеть на ужин к болотным людям - «Куда же спрятаться, а?» - «Знаешь или не знаешь?» - в пиццерии культурологи проповедуют пораженческое учение – «Когда прибежит охрана, будет достаточно рано» - и я сижу за соседним тэйблом – курю прежние сигареты и отхлебываю дряхлеющий кофеек – морщин не заметно, но вскоре табурет развалится – на тротуар, ага – Ронни подоспел – «Загадка-отгадка» - «Значит, чертишь круг - эмблемату заклятую» - «Точка не делится на частички» - «Неужели ты ни во что не врубился?» - посочувствуйте тамошним симпатизантам – «Присылайте партизанов прямиком в Мудрую Благосклонность» - «Вы можете себе позволить принести стакан воды с Марса?» - развенчай пищевую цепочку солипсизма – объявляется Карла, которую мы ожидаем как новогоднюю афишу, поедая чистые мысли – она поправляет кимоно и рыщет по кустарникам в надежде найти обрывки желаний пустынных нимф – вепри тщеславия разбираются с попугаями – «Испуг, дорогуша, обычный испуг управляет небоскребным томлением» - отбирай наибольшие никчемности и отплясывай бесхитростную гармонию – я вспоминаю мисс Лиз в черной курточке, ноги сложены в карточный домик, орава стеклянных вассалов, ледяная орда куриных мозгов – «Мне, пожалуйста, фруктовую газировку на ваш выбор» - я бы мог обнять тебя на кухне, но ты предпочла кастрюли, кофемолку, бородавчитового герцога фаст-фуда, кроссовочного дармоеда – «Я сама всё решила, придурок – ты же не думал, что нам суждено собирать праздничный гербарий?» - она всё решила заранее - я не гожусь на роль советника при дворе безмятежного фараона – «Как Вы строили пирамиды и жили в таком грохоте каменных плит?» - «Подручному невдомек» - в деренковском зеркале отражаются рыболовные снасти – в память пролезают излишние подробности, они оттеняют полнокровных мудрецов – Чет Бейкер наигрывает стерео-псалмы – сложи ладони лодочкой и обстругай днище – «Ругаешься с работодателями, которые запрещают тебе во время труда мечтать о розовых кукушках и желтых лягушках?» – «Безусловно, эта пьеса мне представляется надуманной и анти-бытийственной» - «Стиль не украшает мерзопакостную панораму» - я вспоминаю то, что выползало наверх и мнило себя прорывом в искусстве – я вспоминаю ваши предпочтения, банальные доводы, нигилистические утверждения, трухлявые суждения - «Для чего запечатлены в черно-белом свете палисадники?» - электрические апельсины, ситуационные вакансии, авторы и производители, депеши и скандалы – разве я участвовал во всем, что происходило со мной?
Зеленые листья вокруг автобуса, мрачные машины едут другую сторону, одинокие мамаши отвели детей в школу и шмыгают с белоснежными пакетами на работу, промышленная зона, дымятся трубы - на выезде отсюда не встретишь улыбающихся парочек, как по вечерам, в центре, взявшись за руки, смотрят по сторонам, она и он, слитые в этом мгновении – сидя в автобусной могиле, рядом никого, люди рассеяны по кондиционерному моргу - крошки хлеба на газоне – и видишь в окне – очередная утренняя красавица стоит на остановке и ждет очередного сюрприза, который всегда выбирает другой маршрут – незасеянные поля, солнце, далекие леса, низкие облака, пока еще редкие на небосклоне – меня приветствуют высоковольтные вышки, разукрашенные во все цвета радуги, и снова облака, я готов каждому из них признаться в безграничной симпатии – на соседнем ряду сидит очкарик, читает некое бульварное чтиво или про захват мира атомно-злыми гениями, надо смотреть в окно – наружу, в небеса – в спрятанное королевство - едешь под куполами его белоснежных храмов и забываешь про пиломатериалы и газ-пропан, бензоколонки и прочую местную старину – и сколько этих королевств здесь недалеко от дороги, под каждым деревом, достаточно улечься под молодые ветви - и всё почувствуешь – но мы проносимся мимо, я проношусь с певучим ветром по направлению к Городу – на обочинах виднеются таблички с указанием мест, куда я никогда не поеду – впрочем, дорога петляет, от пыли к грязи, на солнце сорняки высыхают, зеленые заборы вокруг асфальтового полотна, кто-то на переднем сидении читает газету, надеется на приятный вечер, а завтра утром – будильник, работа, квартира – а пока лишь прямоугольный салон без надежд на лишний отдых, колеса с сединой, радостные травинки, две стрелки на синей табличке сталкиваются, чья-то нога в новом сапоге болтается в такт тряске автобуса, убирай свои вечерние журналы и спи дальше в движении - если это называется поездкой в Рай, то моя остановка – поближе.
P. S. Может, ты все-таки дотянешься до телефонной трубки, девочка, и вспомнишь мой номер?
#10 Гость_Анилинский_*
- Группа: Гости
Отправлено 05 января 2012 - 15:43
№ 9 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ !
Цена чупа-чупс
Вчера у Кати завершился учебный год. Девочка, к приятному удивлению матери Ольги Юргенц, закончила третий класс не просто хорошо, а с похвальной грамотой за отличную учебу. Достижение дочери было весомо и неожиданно по той причине, что сама Ольга Юргенц ничем не помогала ей в течение года и никак не контролировала учебу дочери, никогда не ходила на родительские собрания и общалась с учителями только тогда, когда они сами приходили к ним домой. Катенька была гордостью Ольги и отрадой жизни, как часто говорила сама Ольга, так как больше в ее бытии ничего светлого и радостного не просматривалось. И виноват в этом был, конечно же, подлец-муж, который бросил ее несколько лет назад одну с дочерью и уехал с какой-то лахудрой в Тюмень. Этот подонок пару лет пытался всякими путями отобрать Катю у нее, Ольги, а ее даже лишить родительских прав, но ничего у него не вышло. Справедливость восторжествовала, и Катенька осталась с ней – родной матерью. Правда, родственники, знакомые и соседи, видно купленные и подговоренные мужем, приняли его сторону, ругали и осуждали ее. Но… плевать, дочь – у нее, родной и любящей матери, а это самое главное. И начхать ей, Ольге Юргенц, на их возмущения, интрижки и заговоры против нее. Ольга себя и Катю в обиду не даст: все-таки женщина образованная и неглупая – в институте до замужества училась.
В честь школьных успехов Кати Ольга вчера устроила дома настоящий пир: купила в магазине куриные субпродукты, вермишель, маргарин вместо масла, три бутылки "Таласа", раскошелилась и на полкило карамели для дочери, все-таки Катенька заслужила. Приготовила отличное блюдо, посидела что надо. Гостей не было, Ольга Юргенц последние пару лет привыкла дома гулять в одиночку и особо не нуждалась в приятелях за столом. Разве что кто со своей бутылочкой зайдет.
Отметила Ольга окончание учебного года чудесно. Правда, все деньги, которые она вчера заняла у соседей Рафиковых, ушли на празденство, но стоило ли их считать, когда дочка у нее такая молодчина. Рафиковы поначалу не хотели давать денег, говорили, что и так много уже задолжала, но, глядя на Катю своими жалостливыми глазами, согласились.
Вчера Ольга пировала, а сегодня лежала в кровати с больной головой и неприятным кислым запахом во рту, вспоминала события прошедшего дня. День и начало вечера она еще как-то помнила, а вот что было позже совсем плохо.
У стола на старом кособоком стуле сидела в малиновом платье с оборками Катенька. Она увлеченно что-то рисовала на листах старой тетради, чуть высунув язычок, иногда облизывая пухленькие губки. Рисование так увлекало ее, что она не обратила внимания, что мама проснулась и открыла глаза. Золотистые волнистые волосы пушистыми прядями спадали на плечи и грудь девочки, затемняя нежную, бархатистую кожу щек. На редкость красивые волосы Кати были также предметом гордости Ольги Юргенц. Ни у кого из девочек катиного класса, а также детей их двора не было таких шикарных волос. Это признавали и сами дети, и их родители, часто восхищенно называя Катю за ее прическу то Барби, то Мальвиной. "Вырастет, девчонка будет – пальчики оближешь. Держитесь, пацаны! – восторженные нотки прозвучали в мыслях Ольги по поводу дочери. – Фотомоделью или еще кем-то из этой области будет. Короче, за валюту будет работать". Ольга с наслаждением подумала, как хорошо ей будет житься, когда наступят эти дни.
Но это дело будущего, а вот наступившая реальность требовала немедленных действий. Ольга Юргенц знала, что спасти ее от головных болей, плохого самочувствия и неважного настроения после такого праздника может только стаканчик, а лучше два, вина или водки. Кажется, вчера что-то оставалось.
- Катя, - позвала она дочь из-под одеяла.
Девочка подняла глаза от бумаг.
- Там за столом бутылки стоят. Посмотри, солнышко, нет ли в них вина?
Катя заглянула в указанное место:
- Нет, мамочка.
- Как, нет? А ну принеси их сюда!
Дочь принесла бутылки матери на кровать.
- Действительно, пусты, - неприятно озадачилась женщина, заглянув в каждую из посудин.
Ей стало грустно: надо было обязательно опохмелиться, а денег не было. И, главное, занять было не у кого. У всех, у кого можно было занять, Ольга Юргенц уже заняла, и не один раз. Больше не дадут – проси не проси. Может быть, продать что-нибудь? Ольга окинула тоскливым взглядом маленькую однокомнатную квартирку, бедно обставленную и никакими достойными продажи предметами не украшенную. Все, что можно было продать – было продано. Даже портфель Кати в конце учебного года, который девочке прошлой осенью с большой помпезностью и чванством подарила советница главы области по культуре Зинаида Покерова. Губернатор перед началом прошедшего учебного года бросил клич чиновникам областной администрации: каждый должен помочь одному ребенку из малоимущей семьи полностью экипироваться в школу. Чиновники сначала без особого энтузиазма взялись за это дело, но когда их "подвиги" стали освещать средства массовой информации, они с удовольствием позировали перед фотообъективами и видеокамерами в обнимку со смущенными нескромностью дядей и тетей детьми, демонстрируя всей области купленные для детей бедняков китайские портфели, пеналы, линейки, фломастеры и пачки пластилина. Ольга Юргенц, презрительно скривив губы, вспомнила эту холодную, худую, молодую советницу губернатора Покерову, заявившуюся со своим портфелем к Кате в окружении журналистов трех местных телекомпаний и пяти газет. Столько было шума и визга вокруг этого портфеля. "Вон, семья Наумовых! – подумала Ольга. – Уже много лет помогают детям детдома, а никто о них слова доброго в печати не скажет. А тут какая-то показушница с тугим кошельком раскошелилась раз в жизни на портфель для чужого ребенка, и то из-под губернаторской палки, так на всю область растрезвонили! Позорники".
Конечно, Ольга Юргенц страстно ненавидела всяких там Покеровых, так как у них было много денег, а у нее их не было. Да и откуда их взять, если у Юргенц не было постоянного места работы. С постоянного места ее без зазрения совести увольняли, даже зная, что она мать-одиночка. Увольняли из школы, увольняли с рынка, где она продавала хозяйские овощи и фрукты, увольняли с городских общественных работ. Увольняли просто из-за того, что она часто болела после различных праздников и не могла выйти на работу. "Ну я виновата что ли, что в нашей жизни столько праздников! – возмущалась Ольга. – Вот через несколько дней будет Международный день защиты детей. Как я могу за своего единственного, любимого ребенка не выпить?!"
Из-за того, что Ольге Юренц недобрые руководители не давали заработать, ей приходилось что только не придумывать, чтобы достать денег. Позарез они нужны были и сегодня.
Неожиданная фраза дочери прервала тяжкие мысли женщины о деньгах:
- Мам, а я кушать хочу.
"Ну вот еще", - недовольно подумала Ольга. Но вслух помягче спросила:
- А у нас суп остался?
- Нет.
- А хлеб?
- Хлеб есть.
- Ну, пожуй, доченька, пока хлебца. А там что-нибудь придумаем, - вяло проговорила Ольга.
"Надо сходить к Башариным, - решила она, - добрые люди, помогут чем-нибудь". Ольга поднялась с кровати, не заправив ее пошла на кухню. Там Катя жевала сухой хлеб и запивала его просто кипяченой водой, так как чайная заварка кончилась. Перед Катей на столе лежала раскрытая книжка с яркими картинками. "Может книжку продать?" - пришло в голову Ольге. Но тут же она отказалась от этой затеи: книжка была библиотечная. "Хотя…", - остановилась в раздумье она. "А, ладно", - махнула рукой и пошла умываться и одеваться.
Через полчаса Ольга Юренц с пакетом в руке неторопливо шла по городской улице к знакомым, которые, как ей казалось, могли ее выручить. Временами она заглядывала в траву и под кусты у тротуара: не валяется ли где-либо пригодная для сдачи в ларек стеклотары бутылка. Возле магазина "Колос" у столба стояла пустая бутылка из-под пива. Оглянувшись и убедившись, что никто на нее не смотрит, Ольга подошла к бутылке и положила ее в пакет. Как бывшей учительнице и интеллигентке ей было крайне неприятно, чтобы кто-нибудь это увидел.
На столбе, под которым стояла бутылка, был прилеплен большой светло-оранжевый лист бумаги с объявлением салона красоты "Глория" о покупке волос. Ольга Юргенц из любопытства решила его прочесть. Объявление гласило, что только один день, 28 мая, салон "Глория" с 10.00 до 16.00 будет принимать волосы у населения длиной не менее 40 сантиметров по цене до 1000 рублей за килограмм.
- До 1000 рублей за килограмм, - повторила вслух Ольга, - не дурно! Только где их взять?!
Ольга повернулась и пошла дальше по улице. "У меня волосы жидкие и короткие, - подумала она, - кому они нужны, да и принимают только один день: 28 мая… Ба-а, - вспомнила она, - так это же сегодня!" Женщина печально вздохнула: у нее не было подходящих волос. Но тут ее осенило, и она резко остановилась. Катенька! У нее великолепные волосы! "Но, - Ольга стала мучиться в раздумье, - со своими пышными золотистыми волосами Катенька такая красивая, ею все так восхищаются, и сама дочь счастлива, глядя на себя в зеркало, и мальчикам она нравится. Нет, нельзя этого делать!"
Ольга зашагала дальше к Башариным. "А как же тогда жить? – снова остановилась она через двадцать метров. – Волосы сохранить, и с голоду помереть что ли?!... Волосы имеют свойство отрастать снова. И если сейчас дочку подстричь, то к первому сентября у нее опять будет прекрасная прическа. Не так ли? – сама себя убеждала женщина. - Совершенно так!" Ольге стало абсолютно ясно, что подстричь Катю и сдать ее волосы в салон за деньги – это лучший выход из положения, в котором ее семья оказалась сейчас. Она повернула назад, снова перечитала объявление, запомнила адрес салона и торопливо зашагала домой.
Когда Ольга вошла к себе в квартиру, Катя продолжала что-то рисовать, уже лежа на диване. "Как бы ей это сказать, - угрюмо подумала женщина, - чтобы ребенка сильно не травмировать?" Она подошла к дочери, заглянула в ее рисунки и виновато погладила девочку по голове.
- Что это за дядя возле машины у тебя нарисован? – спросила Катю мать.
Катя с улыбкой подняла на маму свои светлые глазки и сказала:
- Это папа. Он приехал на машине, чтобы взять меня в гости в Тюмень.
Ольга Юргенц помрачнела, убрала руку с волос дочери и раздраженно, со злобой и обидой в голосе сказала:
- Да, этот негодяй на машинах ездит, а тут его дочь – в обносках ходит, с голоду помирает! Он нас просто бросил, и за что ты его только любишь?!
Девочка расстроенно съежилась, сжала пальцы рук вместе, на лице ее проступили страдальческие черточки. Ее мать знала, что никто из родных, включая и мужа, не отказывались помогать Кате, нередко приносили и привозили девочке одежду и продукты. Но только не деньги, так как деньги, попав к Ольге Юргенц, всегда уходили не по назначению. Но не смотря на это, она люто ненавидела папу Кати и ее родственников. Вот и сейчас гнев переполнил ее, когда она увидела рисунок ребенка. Это и вдохновило Ольгу Юргенц осуществить свой план.
- Вставай, - сказала она дочери, - пойдем на кухню.
- Зачем?
- Я тебя подстригу.
Девочка была изумлена таким решением и воскликнула:
- Но, мама, я не хочу подстригаться!
- Пошли-пошли, - взяла ее за руку родительница, подняла с дивана и повела на кухню, - знаешь, сейчас в Европе и Америке очень в моде короткие прически, под мальчиков.
- Но, мама, я не хочу! – все больше удивлялась странному решению матери девочка, ведь у нее были такие чудесные волосы, каких не было ни у кого вокруг.
На кухне Ольга Юргенц посадила дочь на табурет, взяла в руки расческу и ножницы. Девочка была подавлена неожиданными и решительными действиями матери, ничего не понимала, глаза ее испуганно бегали.
- А, погоди, - вспомнила Ольга, - там говорилось: длиной не менее 40 сантиметров.
Она сходила в комнату, принесла линейку. Волосы оказались короче, чем надо: от кончиков до корней было около 35 сантиметров. "Ну ничего, при-имут!" – уверенно подумала женщина, но тут же тяжело вздохнула: резать очень коротко придется.
- Мама, я не хочу стричься, - снова раздался жалобный голос Кати.
- Доченька, - начала уговаривать ее мать, - в салоне "Глория" покупают хорошие волосы, мы продадим их и у нас будут деньги на продукты. Ты же хочешь кушать, не правда ли? А до школы еще далеко: целых три месяца с хвостиком. Они у тебя еще сто раз отрастут и будут еще лучше. Когда волосы стригут, они становятся гуще и красивее.
Катя уронила голову на грудь и заплакала, как-то тоненько и безнадежно. Глядя на дочь, разволновалась и Ольга. Она взяла в руки ножницы, пальцы ее дрожали.
- Ма-ма! – опять горестно протянула девочка и всхлипнула.
- Ну что ты, ну что ты, - как можно ласковее продолжила женщина, - ну все же люди стригутся. И ничего плохого в этом нет. Они у тебя растут быстро. Не успеешь оглянуться и…
Ольга ухватила большую золотистую прядь и почти у самой кожи чикнула ее ножницами, дрожащими пальцами положила волосы на стол.
Девочка больше ничего не говорила, а только беспрерывно плакала, опустив голову и закрыв глаза.
Ольга Юргенц, прерывисто дыша от возбуждения и тяжелого чувства за свой поступок, торопливо резала прядь за прядью волосы дочери. Скоро на голове девочки торчали только короткие, в сантиметр-два, грубо стриженные остатки волос.
- Все. Все, Катенька, - нервными движениями мать собрала катины волосы в целлофановый мешочек, - спасибо, что выручила маму. И не переживай: вырастут у тебя волосы, еще красивее будут.
Катя не поднималась с табурета, а также сидела на нем словно с ощипанной головой, уронив ее на грудь и закрыв глаза, из которых беспрерывно текли слезы.
Глядя на горе дочери, Ольга тоже искренне всхлипнула и вытерла рукавом кофточки глаза. Но быстро взяла себя в руки. Время шло, и надо было успеть сдать волосы в "Глорию".
Через полчаса Ольга Юргенц сидела в салоне у приемщицы волос – молодой блондинки в симпатичном, приталенном рабочем халате нежноголубого цвета. Приемщица была немногословной, с волевым изгибом губ и строгими темными глазами. Она без лишних слов взяла у Ольги мешочек, вынула волосы из него и положила на весы. Стрелка весов остановилась на отметке 80 грамм.
- Это будет 80 рублей, - сказала приемщица. Ольга удовлетворенно махнула головой.
- Но, погодите, - вдруг сдвинула брови блондинка, - ваши волосы, похоже, короче необходимого. – И она взяла в руки линейку. Ольга прикусила губу.
- Да, - сказала работница салона, измерив длину волос, - не хватает шести сантиметров. Это много. Мы такие не принимаем.
И она стала складывать волосы обратно в мешочек.
- Ка-ак! – потрясенная услышанным воскликнула Ольга. – Как – не принимаете!
Она хотела возмущенно крикнуть: "Я искромсала всю голову дочери ножницами, чтобы принести эти волосы в салон. И как вы смеете, негодяи, их не принимать!" Но ей стало стыдно и горько, и она залилась слезами.
- Женщина, что с вами? – поднялась с места блондинка. – Вам плохо?
- Мне… мне…, - всхлипывала Ольга, - и моей дочери кушать нечего, муж нас бросил, я так рассчитывала, что продам вам эти волосы…
- Ну, прямо не знаю, что с вами делать, - вздохнула, смягчившись, работница салона, - хозяйки сейчас нет, она будет только завтра, а то бы я с ней переговорила. Хотя хозяйка строго относится к мелочам, и вполне могла бы не взять ваши волосы.
- Девушка, дорогая, - ныла с мокрым от слез лицом Ольга, - ну, возьмите, пожалуйста, бог наградит вас за доброту.
Приемщица опять вздохнула, подумала с минуту и сказала:
- Ну ладно, дам вам сорок рублей на свой страх и риск. Если хозяйка не примет, пролечу я с вашими волосами.
- Ой, девушка, спасибо огромное, - затараторила Ольга, посветлев лицом, принимая деньги от приемщицы, - если бы вы знали, как вы нас выручили, если бы вы знали! Можно сказать, от голодной смерти спасли. Спасибо, огромное спасибо…
Так без умолку осыпая приемщицу благодарственными словами, она побыстрей выскочила на улицу, чтобы той не пришло в голову забрать деньги назад.
В магазине Ольга купила бутылку водки. Оставалось еще два рубля. Ольга заскользила глазами по прилавку: что бы еще взять? "Во-о, - увидела она чупа-чупсы – леденцы на палочках по два рубля. – Куплю чупа-чупс Катьке, это же все-таки деньги за ее волосы. Как ей не купить. Порадую дочку. Пусть полакомится".
С бутылкой водки в пакете и чупа-чупсом в руке довольная Ольга Юргенц направилась домой по обсаженной кленом, карагачем и кустарником тенистой аллее.
Ближе к дому на аллее был густо заросший акацией и сиренью закуток, где обычно собирались местные пьяницы и распивали всеми правдами и неправдами добытое спиртное. Вот и сегодня несколько человек скучающе курило на корточках в этом самом закутке. Видимо, выпить в этот день им пока не перепало.
Ольга проходила мимо, и ее окликнули. Она остановилась. В закутке были знакомые: Васька Лыхин – плотный, лысоватый мужик лет сорока, с отвислым пузом, на которые были натянуты синие спортивные штаны, Юрка по прозвищу Клоп – тощий, обросший, с испитым, дурным лицом. И был еще какой-то тип с наглой физиономией, одетый достаточно чисто и опрятно.
Юрка подошел к Ольге.
- Слушай, сестренка, дай мелочи на барматушку, а, - сказал Юрка то, что говорил всегда и каждому последние несколько лет на этой улице.
- Нет у меня денег, ты же знаешь, - недовольным голосом отрезала женщина.
- Оленька, прелесть, - подошел и Васька, бултыхая своим большим животом, - ну дай на барматушку, а. Завтра прямо с утра мы тебе отдадим.
- Да отвяжитесь вы, нету у меня ни копья, - хотела идти Ольга, но Юрка остановил ее, ухватившись за пакет. Пакет приоткрылся, и Васька с Юркой увидели в нем бутылку водки.
- Вот это сюрприз! – хором радостно завопили мужики, - Оленька, будь ласковой, угости!
- Еще чего, - попыталась уйти женщина, - мне самой надо, гости дома ждут.
Но Юрка не отпускал пакет. Подошел и незнакомый тип. Его нахальное лицо с длинным носом тут же хищно вытянулось при упоминании о выпивке. Пока Ольга бранилась с Васькой и Юркой, незнакомец сунул руку в пакет, вынул бутылку и пошел с ней в закуток.
- Ты чего это?! – побежала за ним Ольга, огорошенная такой наглостью. – Отдай, это моя!
- Пошла ты, - только и сказал незнакомец, презрительно сплюнув ей в ноги, - купишь себе еще.
- Да ты чего?! – опешила женщина. – У тебя совесть есть? Я милицию вызову!
- Вызови-вызови, - надменно усмехнулся тип, откручивая пробку на бутылке. Рядом, посмеиваясь, стояли Васька с Юркой.
- Отдай, гад! – кинулась к наглецу Ольга. – А то я тебе глаза выцарапаю!
- Как же, выцарапаешь, - спокойно сказал тот, и расчетливо ударил ее кулаком в подбородок.
Женщина упала, в голове ее потемнело, во рту появился привкус крови. Шатаясь, поднялась она, с ненавистью глядя на незнакомца, который уже наливал водку в пластмассовый стаканчик.
- Ну что? – бесстрастно и холодно сказал он. – Тебе, красотка, еще заехать? Али как?
- Подонок! Дрянь! Чтоб ты сдох, выпив эту бутылку! – разрыдалась Ольга Юргенц, развернулась и пошла в сторону дома, сжимая в потной ладони Катин чупа-чупс.
Цена чупа-чупс
Вчера у Кати завершился учебный год. Девочка, к приятному удивлению матери Ольги Юргенц, закончила третий класс не просто хорошо, а с похвальной грамотой за отличную учебу. Достижение дочери было весомо и неожиданно по той причине, что сама Ольга Юргенц ничем не помогала ей в течение года и никак не контролировала учебу дочери, никогда не ходила на родительские собрания и общалась с учителями только тогда, когда они сами приходили к ним домой. Катенька была гордостью Ольги и отрадой жизни, как часто говорила сама Ольга, так как больше в ее бытии ничего светлого и радостного не просматривалось. И виноват в этом был, конечно же, подлец-муж, который бросил ее несколько лет назад одну с дочерью и уехал с какой-то лахудрой в Тюмень. Этот подонок пару лет пытался всякими путями отобрать Катю у нее, Ольги, а ее даже лишить родительских прав, но ничего у него не вышло. Справедливость восторжествовала, и Катенька осталась с ней – родной матерью. Правда, родственники, знакомые и соседи, видно купленные и подговоренные мужем, приняли его сторону, ругали и осуждали ее. Но… плевать, дочь – у нее, родной и любящей матери, а это самое главное. И начхать ей, Ольге Юргенц, на их возмущения, интрижки и заговоры против нее. Ольга себя и Катю в обиду не даст: все-таки женщина образованная и неглупая – в институте до замужества училась.
В честь школьных успехов Кати Ольга вчера устроила дома настоящий пир: купила в магазине куриные субпродукты, вермишель, маргарин вместо масла, три бутылки "Таласа", раскошелилась и на полкило карамели для дочери, все-таки Катенька заслужила. Приготовила отличное блюдо, посидела что надо. Гостей не было, Ольга Юргенц последние пару лет привыкла дома гулять в одиночку и особо не нуждалась в приятелях за столом. Разве что кто со своей бутылочкой зайдет.
Отметила Ольга окончание учебного года чудесно. Правда, все деньги, которые она вчера заняла у соседей Рафиковых, ушли на празденство, но стоило ли их считать, когда дочка у нее такая молодчина. Рафиковы поначалу не хотели давать денег, говорили, что и так много уже задолжала, но, глядя на Катю своими жалостливыми глазами, согласились.
Вчера Ольга пировала, а сегодня лежала в кровати с больной головой и неприятным кислым запахом во рту, вспоминала события прошедшего дня. День и начало вечера она еще как-то помнила, а вот что было позже совсем плохо.
У стола на старом кособоком стуле сидела в малиновом платье с оборками Катенька. Она увлеченно что-то рисовала на листах старой тетради, чуть высунув язычок, иногда облизывая пухленькие губки. Рисование так увлекало ее, что она не обратила внимания, что мама проснулась и открыла глаза. Золотистые волнистые волосы пушистыми прядями спадали на плечи и грудь девочки, затемняя нежную, бархатистую кожу щек. На редкость красивые волосы Кати были также предметом гордости Ольги Юргенц. Ни у кого из девочек катиного класса, а также детей их двора не было таких шикарных волос. Это признавали и сами дети, и их родители, часто восхищенно называя Катю за ее прическу то Барби, то Мальвиной. "Вырастет, девчонка будет – пальчики оближешь. Держитесь, пацаны! – восторженные нотки прозвучали в мыслях Ольги по поводу дочери. – Фотомоделью или еще кем-то из этой области будет. Короче, за валюту будет работать". Ольга с наслаждением подумала, как хорошо ей будет житься, когда наступят эти дни.
Но это дело будущего, а вот наступившая реальность требовала немедленных действий. Ольга Юргенц знала, что спасти ее от головных болей, плохого самочувствия и неважного настроения после такого праздника может только стаканчик, а лучше два, вина или водки. Кажется, вчера что-то оставалось.
- Катя, - позвала она дочь из-под одеяла.
Девочка подняла глаза от бумаг.
- Там за столом бутылки стоят. Посмотри, солнышко, нет ли в них вина?
Катя заглянула в указанное место:
- Нет, мамочка.
- Как, нет? А ну принеси их сюда!
Дочь принесла бутылки матери на кровать.
- Действительно, пусты, - неприятно озадачилась женщина, заглянув в каждую из посудин.
Ей стало грустно: надо было обязательно опохмелиться, а денег не было. И, главное, занять было не у кого. У всех, у кого можно было занять, Ольга Юргенц уже заняла, и не один раз. Больше не дадут – проси не проси. Может быть, продать что-нибудь? Ольга окинула тоскливым взглядом маленькую однокомнатную квартирку, бедно обставленную и никакими достойными продажи предметами не украшенную. Все, что можно было продать – было продано. Даже портфель Кати в конце учебного года, который девочке прошлой осенью с большой помпезностью и чванством подарила советница главы области по культуре Зинаида Покерова. Губернатор перед началом прошедшего учебного года бросил клич чиновникам областной администрации: каждый должен помочь одному ребенку из малоимущей семьи полностью экипироваться в школу. Чиновники сначала без особого энтузиазма взялись за это дело, но когда их "подвиги" стали освещать средства массовой информации, они с удовольствием позировали перед фотообъективами и видеокамерами в обнимку со смущенными нескромностью дядей и тетей детьми, демонстрируя всей области купленные для детей бедняков китайские портфели, пеналы, линейки, фломастеры и пачки пластилина. Ольга Юргенц, презрительно скривив губы, вспомнила эту холодную, худую, молодую советницу губернатора Покерову, заявившуюся со своим портфелем к Кате в окружении журналистов трех местных телекомпаний и пяти газет. Столько было шума и визга вокруг этого портфеля. "Вон, семья Наумовых! – подумала Ольга. – Уже много лет помогают детям детдома, а никто о них слова доброго в печати не скажет. А тут какая-то показушница с тугим кошельком раскошелилась раз в жизни на портфель для чужого ребенка, и то из-под губернаторской палки, так на всю область растрезвонили! Позорники".
Конечно, Ольга Юргенц страстно ненавидела всяких там Покеровых, так как у них было много денег, а у нее их не было. Да и откуда их взять, если у Юргенц не было постоянного места работы. С постоянного места ее без зазрения совести увольняли, даже зная, что она мать-одиночка. Увольняли из школы, увольняли с рынка, где она продавала хозяйские овощи и фрукты, увольняли с городских общественных работ. Увольняли просто из-за того, что она часто болела после различных праздников и не могла выйти на работу. "Ну я виновата что ли, что в нашей жизни столько праздников! – возмущалась Ольга. – Вот через несколько дней будет Международный день защиты детей. Как я могу за своего единственного, любимого ребенка не выпить?!"
Из-за того, что Ольге Юренц недобрые руководители не давали заработать, ей приходилось что только не придумывать, чтобы достать денег. Позарез они нужны были и сегодня.
Неожиданная фраза дочери прервала тяжкие мысли женщины о деньгах:
- Мам, а я кушать хочу.
"Ну вот еще", - недовольно подумала Ольга. Но вслух помягче спросила:
- А у нас суп остался?
- Нет.
- А хлеб?
- Хлеб есть.
- Ну, пожуй, доченька, пока хлебца. А там что-нибудь придумаем, - вяло проговорила Ольга.
"Надо сходить к Башариным, - решила она, - добрые люди, помогут чем-нибудь". Ольга поднялась с кровати, не заправив ее пошла на кухню. Там Катя жевала сухой хлеб и запивала его просто кипяченой водой, так как чайная заварка кончилась. Перед Катей на столе лежала раскрытая книжка с яркими картинками. "Может книжку продать?" - пришло в голову Ольге. Но тут же она отказалась от этой затеи: книжка была библиотечная. "Хотя…", - остановилась в раздумье она. "А, ладно", - махнула рукой и пошла умываться и одеваться.
Через полчаса Ольга Юренц с пакетом в руке неторопливо шла по городской улице к знакомым, которые, как ей казалось, могли ее выручить. Временами она заглядывала в траву и под кусты у тротуара: не валяется ли где-либо пригодная для сдачи в ларек стеклотары бутылка. Возле магазина "Колос" у столба стояла пустая бутылка из-под пива. Оглянувшись и убедившись, что никто на нее не смотрит, Ольга подошла к бутылке и положила ее в пакет. Как бывшей учительнице и интеллигентке ей было крайне неприятно, чтобы кто-нибудь это увидел.
На столбе, под которым стояла бутылка, был прилеплен большой светло-оранжевый лист бумаги с объявлением салона красоты "Глория" о покупке волос. Ольга Юргенц из любопытства решила его прочесть. Объявление гласило, что только один день, 28 мая, салон "Глория" с 10.00 до 16.00 будет принимать волосы у населения длиной не менее 40 сантиметров по цене до 1000 рублей за килограмм.
- До 1000 рублей за килограмм, - повторила вслух Ольга, - не дурно! Только где их взять?!
Ольга повернулась и пошла дальше по улице. "У меня волосы жидкие и короткие, - подумала она, - кому они нужны, да и принимают только один день: 28 мая… Ба-а, - вспомнила она, - так это же сегодня!" Женщина печально вздохнула: у нее не было подходящих волос. Но тут ее осенило, и она резко остановилась. Катенька! У нее великолепные волосы! "Но, - Ольга стала мучиться в раздумье, - со своими пышными золотистыми волосами Катенька такая красивая, ею все так восхищаются, и сама дочь счастлива, глядя на себя в зеркало, и мальчикам она нравится. Нет, нельзя этого делать!"
Ольга зашагала дальше к Башариным. "А как же тогда жить? – снова остановилась она через двадцать метров. – Волосы сохранить, и с голоду помереть что ли?!... Волосы имеют свойство отрастать снова. И если сейчас дочку подстричь, то к первому сентября у нее опять будет прекрасная прическа. Не так ли? – сама себя убеждала женщина. - Совершенно так!" Ольге стало абсолютно ясно, что подстричь Катю и сдать ее волосы в салон за деньги – это лучший выход из положения, в котором ее семья оказалась сейчас. Она повернула назад, снова перечитала объявление, запомнила адрес салона и торопливо зашагала домой.
Когда Ольга вошла к себе в квартиру, Катя продолжала что-то рисовать, уже лежа на диване. "Как бы ей это сказать, - угрюмо подумала женщина, - чтобы ребенка сильно не травмировать?" Она подошла к дочери, заглянула в ее рисунки и виновато погладила девочку по голове.
- Что это за дядя возле машины у тебя нарисован? – спросила Катю мать.
Катя с улыбкой подняла на маму свои светлые глазки и сказала:
- Это папа. Он приехал на машине, чтобы взять меня в гости в Тюмень.
Ольга Юргенц помрачнела, убрала руку с волос дочери и раздраженно, со злобой и обидой в голосе сказала:
- Да, этот негодяй на машинах ездит, а тут его дочь – в обносках ходит, с голоду помирает! Он нас просто бросил, и за что ты его только любишь?!
Девочка расстроенно съежилась, сжала пальцы рук вместе, на лице ее проступили страдальческие черточки. Ее мать знала, что никто из родных, включая и мужа, не отказывались помогать Кате, нередко приносили и привозили девочке одежду и продукты. Но только не деньги, так как деньги, попав к Ольге Юргенц, всегда уходили не по назначению. Но не смотря на это, она люто ненавидела папу Кати и ее родственников. Вот и сейчас гнев переполнил ее, когда она увидела рисунок ребенка. Это и вдохновило Ольгу Юргенц осуществить свой план.
- Вставай, - сказала она дочери, - пойдем на кухню.
- Зачем?
- Я тебя подстригу.
Девочка была изумлена таким решением и воскликнула:
- Но, мама, я не хочу подстригаться!
- Пошли-пошли, - взяла ее за руку родительница, подняла с дивана и повела на кухню, - знаешь, сейчас в Европе и Америке очень в моде короткие прически, под мальчиков.
- Но, мама, я не хочу! – все больше удивлялась странному решению матери девочка, ведь у нее были такие чудесные волосы, каких не было ни у кого вокруг.
На кухне Ольга Юргенц посадила дочь на табурет, взяла в руки расческу и ножницы. Девочка была подавлена неожиданными и решительными действиями матери, ничего не понимала, глаза ее испуганно бегали.
- А, погоди, - вспомнила Ольга, - там говорилось: длиной не менее 40 сантиметров.
Она сходила в комнату, принесла линейку. Волосы оказались короче, чем надо: от кончиков до корней было около 35 сантиметров. "Ну ничего, при-имут!" – уверенно подумала женщина, но тут же тяжело вздохнула: резать очень коротко придется.
- Мама, я не хочу стричься, - снова раздался жалобный голос Кати.
- Доченька, - начала уговаривать ее мать, - в салоне "Глория" покупают хорошие волосы, мы продадим их и у нас будут деньги на продукты. Ты же хочешь кушать, не правда ли? А до школы еще далеко: целых три месяца с хвостиком. Они у тебя еще сто раз отрастут и будут еще лучше. Когда волосы стригут, они становятся гуще и красивее.
Катя уронила голову на грудь и заплакала, как-то тоненько и безнадежно. Глядя на дочь, разволновалась и Ольга. Она взяла в руки ножницы, пальцы ее дрожали.
- Ма-ма! – опять горестно протянула девочка и всхлипнула.
- Ну что ты, ну что ты, - как можно ласковее продолжила женщина, - ну все же люди стригутся. И ничего плохого в этом нет. Они у тебя растут быстро. Не успеешь оглянуться и…
Ольга ухватила большую золотистую прядь и почти у самой кожи чикнула ее ножницами, дрожащими пальцами положила волосы на стол.
Девочка больше ничего не говорила, а только беспрерывно плакала, опустив голову и закрыв глаза.
Ольга Юргенц, прерывисто дыша от возбуждения и тяжелого чувства за свой поступок, торопливо резала прядь за прядью волосы дочери. Скоро на голове девочки торчали только короткие, в сантиметр-два, грубо стриженные остатки волос.
- Все. Все, Катенька, - нервными движениями мать собрала катины волосы в целлофановый мешочек, - спасибо, что выручила маму. И не переживай: вырастут у тебя волосы, еще красивее будут.
Катя не поднималась с табурета, а также сидела на нем словно с ощипанной головой, уронив ее на грудь и закрыв глаза, из которых беспрерывно текли слезы.
Глядя на горе дочери, Ольга тоже искренне всхлипнула и вытерла рукавом кофточки глаза. Но быстро взяла себя в руки. Время шло, и надо было успеть сдать волосы в "Глорию".
Через полчаса Ольга Юргенц сидела в салоне у приемщицы волос – молодой блондинки в симпатичном, приталенном рабочем халате нежноголубого цвета. Приемщица была немногословной, с волевым изгибом губ и строгими темными глазами. Она без лишних слов взяла у Ольги мешочек, вынула волосы из него и положила на весы. Стрелка весов остановилась на отметке 80 грамм.
- Это будет 80 рублей, - сказала приемщица. Ольга удовлетворенно махнула головой.
- Но, погодите, - вдруг сдвинула брови блондинка, - ваши волосы, похоже, короче необходимого. – И она взяла в руки линейку. Ольга прикусила губу.
- Да, - сказала работница салона, измерив длину волос, - не хватает шести сантиметров. Это много. Мы такие не принимаем.
И она стала складывать волосы обратно в мешочек.
- Ка-ак! – потрясенная услышанным воскликнула Ольга. – Как – не принимаете!
Она хотела возмущенно крикнуть: "Я искромсала всю голову дочери ножницами, чтобы принести эти волосы в салон. И как вы смеете, негодяи, их не принимать!" Но ей стало стыдно и горько, и она залилась слезами.
- Женщина, что с вами? – поднялась с места блондинка. – Вам плохо?
- Мне… мне…, - всхлипывала Ольга, - и моей дочери кушать нечего, муж нас бросил, я так рассчитывала, что продам вам эти волосы…
- Ну, прямо не знаю, что с вами делать, - вздохнула, смягчившись, работница салона, - хозяйки сейчас нет, она будет только завтра, а то бы я с ней переговорила. Хотя хозяйка строго относится к мелочам, и вполне могла бы не взять ваши волосы.
- Девушка, дорогая, - ныла с мокрым от слез лицом Ольга, - ну, возьмите, пожалуйста, бог наградит вас за доброту.
Приемщица опять вздохнула, подумала с минуту и сказала:
- Ну ладно, дам вам сорок рублей на свой страх и риск. Если хозяйка не примет, пролечу я с вашими волосами.
- Ой, девушка, спасибо огромное, - затараторила Ольга, посветлев лицом, принимая деньги от приемщицы, - если бы вы знали, как вы нас выручили, если бы вы знали! Можно сказать, от голодной смерти спасли. Спасибо, огромное спасибо…
Так без умолку осыпая приемщицу благодарственными словами, она побыстрей выскочила на улицу, чтобы той не пришло в голову забрать деньги назад.
В магазине Ольга купила бутылку водки. Оставалось еще два рубля. Ольга заскользила глазами по прилавку: что бы еще взять? "Во-о, - увидела она чупа-чупсы – леденцы на палочках по два рубля. – Куплю чупа-чупс Катьке, это же все-таки деньги за ее волосы. Как ей не купить. Порадую дочку. Пусть полакомится".
С бутылкой водки в пакете и чупа-чупсом в руке довольная Ольга Юргенц направилась домой по обсаженной кленом, карагачем и кустарником тенистой аллее.
Ближе к дому на аллее был густо заросший акацией и сиренью закуток, где обычно собирались местные пьяницы и распивали всеми правдами и неправдами добытое спиртное. Вот и сегодня несколько человек скучающе курило на корточках в этом самом закутке. Видимо, выпить в этот день им пока не перепало.
Ольга проходила мимо, и ее окликнули. Она остановилась. В закутке были знакомые: Васька Лыхин – плотный, лысоватый мужик лет сорока, с отвислым пузом, на которые были натянуты синие спортивные штаны, Юрка по прозвищу Клоп – тощий, обросший, с испитым, дурным лицом. И был еще какой-то тип с наглой физиономией, одетый достаточно чисто и опрятно.
Юрка подошел к Ольге.
- Слушай, сестренка, дай мелочи на барматушку, а, - сказал Юрка то, что говорил всегда и каждому последние несколько лет на этой улице.
- Нет у меня денег, ты же знаешь, - недовольным голосом отрезала женщина.
- Оленька, прелесть, - подошел и Васька, бултыхая своим большим животом, - ну дай на барматушку, а. Завтра прямо с утра мы тебе отдадим.
- Да отвяжитесь вы, нету у меня ни копья, - хотела идти Ольга, но Юрка остановил ее, ухватившись за пакет. Пакет приоткрылся, и Васька с Юркой увидели в нем бутылку водки.
- Вот это сюрприз! – хором радостно завопили мужики, - Оленька, будь ласковой, угости!
- Еще чего, - попыталась уйти женщина, - мне самой надо, гости дома ждут.
Но Юрка не отпускал пакет. Подошел и незнакомый тип. Его нахальное лицо с длинным носом тут же хищно вытянулось при упоминании о выпивке. Пока Ольга бранилась с Васькой и Юркой, незнакомец сунул руку в пакет, вынул бутылку и пошел с ней в закуток.
- Ты чего это?! – побежала за ним Ольга, огорошенная такой наглостью. – Отдай, это моя!
- Пошла ты, - только и сказал незнакомец, презрительно сплюнув ей в ноги, - купишь себе еще.
- Да ты чего?! – опешила женщина. – У тебя совесть есть? Я милицию вызову!
- Вызови-вызови, - надменно усмехнулся тип, откручивая пробку на бутылке. Рядом, посмеиваясь, стояли Васька с Юркой.
- Отдай, гад! – кинулась к наглецу Ольга. – А то я тебе глаза выцарапаю!
- Как же, выцарапаешь, - спокойно сказал тот, и расчетливо ударил ее кулаком в подбородок.
Женщина упала, в голове ее потемнело, во рту появился привкус крови. Шатаясь, поднялась она, с ненавистью глядя на незнакомца, который уже наливал водку в пластмассовый стаканчик.
- Ну что? – бесстрастно и холодно сказал он. – Тебе, красотка, еще заехать? Али как?
- Подонок! Дрянь! Чтоб ты сдох, выпив эту бутылку! – разрыдалась Ольга Юргенц, развернулась и пошла в сторону дома, сжимая в потной ладони Катин чупа-чупс.
Поделиться темой:
-
4 Страниц
- 1
- 2
- 3
- →
- Последняя »
- Вы не можете создать новую тему
-
Тема закрыта