[GREEN]

№ 10

ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ

Три паренька по переулку
Играя будто бы в футбол,
Туда-сюда гоняли булку
И забивали ею гол.
/С. Михалков/

То, что пронесшийся над Ленинградской областью ураган, разрушительную силу которого ученые сравнивают со взрывом 100-мегатонной бомбы, не тронул ни одного дерева возле храмов, многие объясняют намоленностью. Мол, в этих местах с утра до вечера читают молитвы, вот Всевышний и заступился. Там же, где отвернулись от веры, сотворилось такое, что не приснится и в страшном сне. Раньше было спокойнее. Люди и молитвы знали, и образа в домах держали и лампадки теплили, поэтому такого ужаса не случалось.

Большинство с этим мнением согласно, но священник из Валаамского монастыря считает, что одним из самых наших больших грехов – неуважительное отношение к хлебу.

Каюсь! Сам я как-то об этом забыл. Привык, что ли? Мол, хлеб же всегда рядом, да и как-то там особо мы от него не отворачивались. А напомнили, и стало стыдно за такую привычку.

Почти все мы православного роду-племени. Пусть не мы, но наши бабушки и прабабушки просыпались и засыпали с молитвой, в которой упоминали хлеб. В Библии хлеб не что иное, как тело Христово, уважение к нему испокон веков жило в нашей крови. Слово «хлеб» упоминается в Библии больше пятисот раз, а в главной нашей молитве: «Отче наш» мы, прежде всего, просим «Хлеб наш насущный даждь нам днесь!». Он и дает, а мы?..

Во время урагана недалеко от нашего дома опрокинуло бак с мусором, Пакеты, бумажки, даже картофельные очистки куда-то унесло, а вот две целехоньких буханки хлеба так на виду и остались. Одна даже в полиэтиленовом пакетике. Наверное, у кого-то сорвалось застолье, – хлеб за ненадобностью в мусор и отправили. Себя упокоили тем, что достанется на корм птичкам. На самом деле, на свалке его просто закопают бульдозером, и хлеб сгниет там вместе с бумажками, тряпками и прочим хламом.

…Я родился очень давно. Помню, бой за наше село, фашистов, которые ходили по хатам и требовали «курка» и «яйка», помню самолеты, которые бомбили железнодорожную станцию. И еще я помню запах сгоревшего хлеба. Пшеничные поля, в которых прятались раненные бойцы, фашисты поджигали специальными факелами и они горели вместе с людьми. Потом был голод, от которого умерло много детей. Умерла и моя младшая сестренка Аллочка. От истощения. Перед смертью она просила хлеба, но его не было.

Появился он в нашей хате только через три года после войны. Был этот хлеб на две трети из лебеды, крапивы или лопухов. Все равно для нас ничего вкуснее не было.

Наконец, пришел из госпиталя папа, стал работать на станции и приносить домой настоящий хлеб.

…Когда голод, все время хочется есть. Особенно утром. Девочкам хорошо, они почти все время плакали. Даже не плакали, а тихонько скулили. Но все равно, когда плачешь, есть хочется не так сильно.

Мама говорила, что голод легче терпеть лежа. Мы и лежали. Когда холодно и почти нечего обуть, не очень побегаешь.

К концу дня к нам заходили ребята тетки Ольги, и мы отправлялись встречать хлеб. Вечером приходил пригородный поезд, на котором приезжали с работы папа и соседка тетка Ольга. Каждый раз папа привозил полбуханки хлеба, а тетка Ольга почти целую. Потому что у нее была специальная карточка.

Мы встречали их у переезда, и по очереди несли хлеб. Отщипнуть хотя бы крошку, никто и не подумал бы. Делили и ели хлеб только дома, но все равно нести хлеб было вкусно. Еще по пути к переезду мы договаривались, кому нести хлеб до мостков, кому до огородов, а кому уже до самой хаты.

Прямиком через огороды гораздо ближе, но там не пройти. Приходилось делать круг. Лишь у тетки Ольгиного Васьки были настоящие немецкие ботинки с заклепками и сыромятными шнурками. В них не страшна любая грязь. Мы в самодельных чунях из автомобильных камер ходили огородами только, когда подмораживало. Но это уже после Нового года, а до него еще нужно было дожить. К тому же девочки быстро уставали, и их приходилось ожидать. Не удивительно, что Васька к переезду добирался первым и потом нас дразнил.

Однажды добрались до переезда, а Васьки нет. Решили, что надоело нас ждать, и ушел в гости к бабе Гане, хотя в тот день Васька переживал больше всех, как бы не опоздать к поезду. Почему его не искали с вечера, – не знаю. Утром пошли на огороды, а он лежит мертвый. Лицо и руки в грязи, ботинки застряли в землю до самых заклепок.

Мама говорила, что Васька, когда вытаскивал застрявшие ботинки, порвал у себя внутри какую-то жилу…

Только не нужно думать, что хлеб в сегодняшнем изобилии появился внезапно. Как свет от электрической лампочки. Включили и везде светло. После войны, мы не ели его вволю еще очень долго. Да не только хлеба. Ведь из пшеницы, которую перемалывают в муку, чтобы испечь хлеб, готовят кашу, суп-кандер, всякие пирожки и вареники. Даже, чтобы получить яичко, нужно накормить курицу зерном.

Не хватало хлеба, не видели на столе и всего остального. Мы мальчишки были до такой степени голодные да худые, что уже и не росли. Сегодня украинские власти заверяют, что подобный голодомор был только на Украине. Брешут, мои земляки, еще и как брешут! Вот, что пишет моя знакомая Нина Разукова, детство которой прошло в Белоруссии:

«Мне было восемь лет, когда начались перебои с хлебом, это примерно 1963 год. Только потом в старших классах нам говорили о Хрущевской "царице полей" - кукурузе... Мы жили на окраине города Калинковичи, снимали половину старой «засыпушки». Это была одна комната, большую часть которой занимала огромная русская печка с полатями, на которых мы с сестрой и спали. Недалеко от нашего дома был дощатый киосочек, где продавали хлеб. За хлебом приходилось отстаивать многочасовые очереди! Мама будила нас затемно, чтобы шли занимать очередь. Сама с отцом уходила на работу, а дома оставалась бабушка. Мы шли к лавке полусонные, а там, прислонясь к стене, частенько засыпали стоя или сидя. В руки давали только по буханке хлеба. Был он черный-черный, и в нем ярко-желтые крупинки кукурузы... Но нам он казался таким вкусным! А домой нужно было принести целым, не обгрызенным! Вот это было самым трудным... Очень хотелось откусить хоть кусочек»...

Милая моя, девочка Нина! Как же тебе славно было! Вам еще можно было стоять в очереди! А у нас с братом Эдиком полная хата сестер, но их папа с мамой за хлебом не пускали. Боялись. После того, как в очереди за хлебом задушили девочку из Красного поселка, даже думать об этом запретили. А сколько там умерло взрослых! В магазин набивалось так много, что трещали прилавки. Умершему не давали упасть. Так к прилавку и двигался. Ему взвешивают хлеб, требуют деньги, а он стоит с остекленевшими глазами и ни гу-гу. Мы с братом всегда присматривались, все ли перед нами выживут? Однажды, когда до весов осталось всего ничего, обнаружилось, что умерла какая-то бабушка. Хлеб давать прекратили, вызвали милицию, пока выносили мертвую бабушку, очередь сломалась, и мы вернулись домой с пустыми руками

Некоторые здоровые и наглые мужики приспособились добираться до прилавка по головам, другие пролезали под ногами.

Мы с Эдиком всегда занимали две очереди. Одну возле центрального магазина, вторую у пекарни. Между магазинами добрый километр, вот и носились туда-сюда, словно заведенные. Однажды зимой дул холодный ветер, мы прятались от него за пекарней и увидели, как тетенька вынесла из пекарни и закапала в сугроб буханку хлеба. Почему мы не схватили эту буханку и не унесли сразу, уже не помню. Может, боялись, что заметят в окно. Подкрались, перепрятали в другое место и до самой ночи сидели на вокзале. Когда совсем стемнело, достали буханку и побежали домой…

Уже не все и помнят, что в те времена гостинцем считались не шоколадка или какая-нибудь заморская жвачка, а кусок самого обыкновенного хлеба. Даже в Рождественских колядках, которые дети распевали под окнами, звучало:

Коляд-коляд-колядница
Подавайте паляницу,
Не дадите хлеба,
Уведем деда,
Не дадите пирога,
Мы корову за рога,
А не дашь лепешку,
Выставим окошко!

…Но мы-то просили-колядовали у сельчан хлеба всего один вечер в году, а вот нищие только этим и жили. К землянке, в которой мы прожили всю войну, был пристроен маленький сарайчик, в котором жила коза Капка. Когда немцы стали отбирать себе на прокорм всю живность, мама вместе с дедом Сначуком зарезали Капку на мясо, а сарайчик вычистили, побелили, и получилась замечательная комната. Конечно, без печки, да и козий запашок остался, но это не важно. Мы там мастерили рогатки, резались в карты, рассказывали друг другу всякие истории.

Когда захолодало, в Капкином сарайчике стали ночевать нищие. Их в голодные годы хватало. Здесь и самим есть нечего, а они ходят от двора к двору и просят «Подайте ради Христа!». Женщин мама привечала не очень: «Бог подаст! У самой голодных детей полная хата» и до свиданья! Зато со стариками делилась последней крошкой. Зазовет в хату, нальет горячего супа, в котором крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой, и расспрашивает, где были, что видели? Если поздно, отправляла в сарайчик спать. Там набитые сеном матрац и подушка, какое-нибудь старое пальто. Чтобы совсем уж не холодно, ставила в сарайчике ведро кипятка. И погреются люди, и лицо сполоснут.

Нищие за это маму любили, случалось, оставляли рядом с постелью немного собранных кусков. Почему-то считалось, утром отправляться христарадничать нужно только с пустой сумкой. Конечно, оставляли куски не так и часто, но мы с сестрами, лишь только нищий заворачивал к нашей землянке, подглядывали, топорщится ли его сумка? Потом, понятно, если оставят нам два-три кусочка, хвастались, кто первым заметил, что «у деда этого хлеба некуда девать».

Из рассказанных нищими историй сильнее всего запомнилось о Свято-Софиевском храме. Когда побеждали немцы, наши командиры решили этот храм взорвать. Привезли сто ящиков взрывчатки, подключили провода, но подкрался немецкий офицер и все провода перерезал. Через два года, когда стали побеждать уже наши, хотели взорвать гитлеровцы. Теперь все перерезали советские бойцы. Немцы разозлились и послали на храм самолет с самыми большими бомбами.

И все бы у них получалось нормально. Ночь, зениток не видно, а купола Свято-Софиевского храма светятся даже в темноте, но оттуда ни возьмись наш ястребок и давай строчить, У фашистского самолета пять летчиков, большая пушка, шесть пулеметов, а у нашего летчика всего один пулемет. Все равно к храму не подпускает. Так неподалеку и упали. Оба! Может, ястребок специально врезался в бомбовоз, может, просто столкнулись в темноте, - сказать трудно. Немец ударился о землю и взорвался, а наш только раскололся пополам. Ни горючего у него, ни патронов. Чему взрываться? Лежит наш летчик, словно живой и даже немного улыбается.

Люди, конечно, говорят, что ястребок врезался нарочно. Патроны кончились, вот и пошел на таран…

Еще запомнился случай с пшеницей. Один дядька из Волновахи перед тем, как уйти на фронт, выкопал прямо в хате яму и засыпал пшеницей. Мол, война протянется не один день, в семье целая куча детей, будет из чего испечь лепешку или хотя бы сварить кашу. Детям об утайке, конечно, ни слова. Наша мама, когда копала под кроватью яму, тоже не очень распространялась. У моих сестер, что на уме, то и на языке. Через пять минут будет знать все село.

Так вот, в той семье отец ушел воевать, мать погибла при первой же бомбежке, детей забрала бабушка. Почти три года в оставленной хате стояли то немцы, то румыны, то мадьяры. Мадьяры так вообще вместе с конями. Под конец войны, когда уже вот-вот придет отец, дети вернулись в свою хату. Есть, конечно, нечего. Вся надежда на дикий щавель да лебеду. И вдруг прямо среди хаты взошла пшеница. Да густо! Копнули, а там ее полная яма! Целая целехонькая. Только сверху и проросла. Три года молчала, а, лишь хозяева в хату, сразу выглянула.

Интереснее всего, в этой же комнате мадьяры закапывали столбы для коновязи, но пшеницу не обнаружили, а стоило возвратиться хозяевам, выглянула сама.

Ну, и как испеченный из такой пшеницы хлеб не любить? Как ему не радоваься?

Не зря же, в те годы к попавшему в руки куску хлеба относились очень бережно, не давали пропасть и крошке. Если случалось уронить на пол, тут же поднимали, целовали и просили, словно у живого существа, прощения. Сегодня подобное отношение к хлебу можно наблюдать только в храмах. Там под кусочек просвирки, которая хоть и освящена, но, по сути дела, является тем же хлебом, прихожане подставляют обе ладони и съедают с великим благоговением. Священник, разрезающий эти просвирки, подбирает самые маленькие крошки. И все с молитвой, все со святым крестом.

Точно так к хлебу относились и наши предки. В беседе со священником Отцом Фотием мы вспомнили, что в наших семьях маленькие дети хлеб называли «папа». Хлеб выговорить им трудно, а «папа» само просится на губы! Тогда хлеб к обеду резал только отец и делал это, прижимая каравай к сердцу. Хлеб к сердцу, и ребенка к сердцу! Нормально. А сегодня хлеб режут на столе, и едва ли не половина детей растет без отцов. Потом удивляемся, почему дети играют хлебом в футбол? Не по-божески это, отсюда и беды. Если не одумаемся, одним ураганом не обойдется.

Вот и вся история. Выкатившиеся из мусорного бачка буханки я захватил домой. Ту, что в пакете, разрезал на сухари, а вторую мы с моим другом Леонидом Савуковым раскрошили, залили молоком и отнесли за гаражи. Там бездомная собака вывела щенков, вот и угостили. По пути я рассказал, что в школе, где я работал учителем, был ответственным за ежегодный утренник «Хлеб – всему голова». За этим очень следили. Можно пропустить «День именинников», любой конкурс, но только не это. Вся знали, кто будет на утреннике «Урожаем», «Караваем» или «Булочкой». Родители гордились этим и помогали готовить костюмы. Искони заложенное уважение к хлебу сидело в народе крепко, еще крепче – не так давние голодные годы.

Савуков работает с детьми, сразу загорелся идеей организовать подобный утренник в своем интернате и попросил меня помочь. Я согласился. Только, как дойти до тех мальчишек, которые играли булкой в футбол, не имею представления. Ведь составители школьных учебников скорее с восторгом напишут, как нынешние уголовники склеивают хлебом «коня», чтобы передать записку-«маляву» соседям по камере, чем об исконном уважении хлеба нашим народом.

[GREEN]

№ 11

Путешествие листочка




Тихий летний день. Ярко светит солнышко, каждым своим лучиком,

отражаясь в каплях прошедшего дождя. В небе появилась радуга.

Ты идёшь по лесу, глубоко вдыхая аромат свежей зелени, облитой дождём, радуясь каждому цветку, каждой травинке, каждой бабочке, вспорхнувшей над твоей головой. Вдруг , ты услышал пение какой-то птицы, остановился и прислушался. Как здорово! Но ты не услышал тихого стона зелёного листочка, лежащего под твоей ногой. А ведь он застонал от боли, причинённой тобой. Каждый цветочек на лесной опушке, каждый листочек -они ведь живые. Давай вернёмся в лес и проследим за жизнью этого маленького зеленого создания, лежащего под твоей ногой.

Тёплым майским днём этот листочек впервые увидел солнечный свет и, радуясь этому событию, стал стремительно разворачиваться, доставляя удовольствие своей красотой и свежестью, каждому кто его видел. Он знакомился с окружающим его миром, впервые умывался капельками дождя, впервые наслаждался пением птиц, впервые радовался лёгкому прикосновению ветерка, играющего с ним… Радовался жизни. Его окружало несчётное количество таких же красивых, как он листьев, им было хорошо вместе.

Но однажды на небе появились чёрные, хмурые тучи, подул сильный, холодный ветер, обрывая с веток дерева листья. Некоторые из них сразу падали на землю, не выдерживая ударов крупных капель дождя, а некоторые, среди которых и оказался наш листочек, ветер поднимал высоко в небо, швыряя из стороны в сторону. Он, то бросал листочек на ветки каких-то незнакомых деревьев, то снова поднимал ввысь, унося всё дальше и дальше от родного дома. Как было страшно и больно этому листику.

Вдруг ветер утих, листочек упал на землю, и на него обрушилось множество дождевых капель. Дождь лил до тех пор, пока вокруг листика не образовалась огромная лужа. Наконец все стихло. Сквозь густые ветви деревьев стали пробиваться первые лучи солнца, а наш путешественник лежал в холодной луже, находящейся в тени деревьев. Ему было холодно и сыро , и очень хотелось погреться под лучами тёплого солнышка.

Неожиданно рядом с листочком оказалась сорока, она вытащила его из лужи, взлетела высоко в небо, унося листочек всё дальше и дальше от этой холодной водной ямки. И так листок оказался в гнезде той самой говорливой птицы. Её пристанище находилось на самой верхушке дерева, там было тепло и сухо. Листик радовался, что он снова может греться под тёплыми лучами солнца , и что из жилища сороки сможет наблюдать за лесной жизнью. Но ветер на этом не успокоился, он снова решил поиграть с несчастным листочком, этот злодей внезапно выхватил его из гнезда и бросил вниз. Листочек медленно опускался на землю, планируя между ветками деревьев, и упал на лесную тропинку, по которой идёшь сейчас ты.

Так давайте будем прислушиваться к окружающему нас миру. Ведь природа –это живая душа, которая так же может плакать, радоваться, дышать, расти, чувствовать добро, зло, боль, как и всё живое на нашей планете Земля. Давайте беречь природу!

[GREEN]

№ 12

* * *

И много с тех пор времени прошло.
Недели, месяцы, века.
На месте смерти дерево взошло,
Чьи слезы собрала в себе река.
Давным – давно в одном из алтайских селений, жила-была тетка Марья. И был у нее сын Иван , красивый да пригожий, статный да видный. Настала пора жениться ему. Долго невесту не пришлось выбирать, уж больно любил Иван Ивушку, дочь Демьяна косого. Так и заслали к ним сватов, вскоре и свадебку справили .И стали молодые жить у Марьи. Невестку свекровь невзлюбила, но всем видом своим не показывала этого до тех пор, пока Ивана не забрали в солдаты. Уходя, сын наказывал матери беречь свою жену. Но не тут-то было. Всю свою ненависть и злобу Марья стала вымещать на бедной девушке , держа ее в черном теле . С утра до ночи Ива работала по дому и в поле, а в свободную минутку спешила к речке, протекавшей неподалеку . Только ей она рассказывала свои беды и несчастья, только с ней она была чиста и откровенна . Речка, молча, уносила ее боль и обиду далеко-далеко, а взамен дарила девушке терпение и спокойствие.

Так проходил час за часом, день за днем , и вот однажды Марья совсем залютовала, приказав Ивушке за считанные часы убрать жито с нивы. Ранним утром разбудил ее величественный петух, который гордо сидел на ограде и восхищённо разглядывал окружающие его зелёные березки, растущие близко друг к другу, и поля, находящиеся далеко за домами, но тем не менее позволявшие видеть, как колосья пшеницы тянутся к солнцу, тем самым разрешая себя щекотать и делать ещё более золотыми. Ничего больше не оставалось бедной Иве, как взять серп и идти в поле. Солнце безжалостно палило, девушка работала, не разгибая спины, деревенея от усталости, обиды и непосильной ноши, постепенно превращаясь в печальное деревцо, одиноко растущее на прекрасном, вкусно пахнущем, цветочном лугу. Прошли годы, вернулся домой Иван. На пороге его встретила одна мать, сказав, что Ивушка оказалась неверной, не захотев ждать его. Долго Иван ходил сам не свой, но успокоение находил в поле под необычайно красивым деревом. Оно завораживало его своей красотой. Его ветви склонялись вниз, словно тяжёлые косы, ствол напоминал стройный девичий стан. Нежные зелёные листочки трепетали при дуновении летнего ветерка и сверкали капельками росы в лучах теплого солнышка. Иван часами сидел под ветвями этого дерева, вспоминая свою любимую. Мать видела страдания своего сына, и однажды попросила его срубить это дерево. Иван огорчился, но взял топор и пошел на поле. Один раз занес топор над деревом – ракита наклонилась. Другой раз занес топор над деревом - ива взмолилась:

-Иван, не руби меня. Это же я, твоя Ивушка. От непосильной ноши и от горя я стала деревом. А ты, когда будешь другую жену брать, то не забудь сказать, какая у тебя мать.

Иван обомлел , горькие слезы полились у него из глаз. Он обнял свою Ивушку за стройный стан и понял, что ничего уже не исправить. Не захотел больше расставаться со своей любимой Иван и растаял слезами, превратившись в ручей. С тех пор стали они неразлучны, ручеёк нежно и тихо плескался вокруг ивы, а ива лишь только изредка плакала о потерянных годах счастья. Каждую весну ива зацветала мягкими шариками, а в начале лета сбрасывала с себя пушистый снег, который щекотал в носу. Каждую осень листва ее становилась золотой, а каждую зиму она засыпала, убаюканная журчанием её любимого ручья. Под ее ветвями можно было прятаться от дождя в ненастную погоду, ее крона давала тень в жару, а деревенские ребятишки часто сидели на ее ветвях, болтая ногами над ручьём. А вечером, под луной, возле ивы встречались влюбленные, слушая, как поют птички. Жители деревни очень полюбили это дерево, и в знак большой любви назвали его Ивой, а за Ивановы слезы – плакучей ивой.

Легенда открыла нам Ивы секрет,Узнали мы тайну тысячи лет...Тайну о дереве, слезах его,Тайну о том, что забыто давно...

[GREEN]

№ 13

Караси

Я часто вспоминаю свое голодное послевоенное детство: как много в нем было хорошего и доброго. Вот одна история. На лето нас с Вовкой, двоюродным братом, сопливым парнем на полгода старше меня, отправляли к тете Ане в деревню: молока попить, подышать свежим воздухом, позагорать и накупаться в озере. Деревня Аргуново, родовое гнездо наших предков, стояла на берегу круглого, как блюдечко, озера с названием Карасиха. Почему Карасиха, никто не знал. Карасей там отродясь не водилось, хотя озеро было рыбным, ловились и лещ, и щука, и особенно огромные темно-серые с ярко-красными плавниками горбатые окуни, а также серебристая плотва. Была еще какая-то плавающая поверху рыбешка, вроде уклеи и серяков.

Мы с Вовкой каждый день ходили на озеро рыбачить. Рыбалка, как известно, дело захватывающее, но быстро надоедает, если нет клева. Тогда мы сматывали лески на длинные деревянные удилища из березы и начинали озорничать: били удилищами по воде, поднимая тучи брызг, дурачились, бегая в догонялки друг за другом, потом устав, купались в теплой, как заварной чай, воде. Вода в озере была чистейшая, профильтрованная через мхи и торфяные залежи. Когда хотелось, мы ее пили, нисколько не боясь заболеть. Местные тоже пользовались водой из озера, и даже не заводили колодцев.

Озеро было глубоким с темным дном, и мы всегда побаивались, если приходилось, заплывать подальше от берега: страшно. Старый рыбак дед Мацацир говорил, что озеро бездонное, и сообщается через подземные реки с другим, большим озером Игорьем, потому, мол, Карасиха всегда рыбная, сколько ни лови, а рыба всегда есть, она туда с Игорья заходит.

Вот однажды возвращаясь после неудачной рыбалки к себе в деревню, мы пошли не по нахоженной дороге, а напрямки, через болотовину с небольшой речушкой, с тем расчетом, чтоб через задворки попасть прямо к дому тети Ани. Засучив штаны выше колен чтобы не намочиться, мы стали переходить речушку по лавинам, брошенным деревенским мужиками. Лавины были скользкими, и Вовка, шедший впереди, поскользнулся и упал в воду. Воды в ручейке оказалось мало, чуть выше колен. Вовка очухался, встал на дно, и кричит:

- Дай руку-то, что стоишь?

Я хотел было помочь Вовке, но свалился сам. Попытки выбраться на лавины ничем не кончились, они были такие скользкие, что мы снова падали. Наконец, Вовка как старший, принял решение:

- Идем вдоль лавин, все равно намокли, чего уж…

И мы медленно побрели по тинистой воде к берегу.

На удивление дно было плотным и каменистым, ноги почти не вязли. И тут Вовка за что-то зацепился и снова рухнул в воду, прямо в зеленую и густую тину. Очумело глядя, он вынырнул, держа в руке какую-то веревку. Ни слова не говоря, Вовка стал ее тащить. Весь напрягся, но она не поддавалась, видно к ней было привязано что-то тяжелое.

- Да помогай, что стоишь, как истукан?! - закричал Вовка мне.

Я подскочил и мы, взявшись вдвоем, стали тащить веревку, перебирая ее в руках.

- Клад, наверное, – сделал предположение я.

- Дурак ты, какой клад в воде? – засопел сморкаясь Вовка.

И тут показался край плетенной корзинки.

- Верши!!! – заорал Вовка. - Мацацир втихаря рыбачит… Я такие на огороде у него видел, сушил. Сейчас проверим, что там.

- Не нужно Вовка, попадет, не наше… - запротестовал было я.

- Да не дрейфь, мы чуть-чуть возьмем. Никто и не узнает, - вошел в раж Вовка.

Что мне оставалось? Я согласился. Верши были полностью забиты рыбой: золотистыми карасями. Таких больших и жирных карасей я еще не видел никогда. Выбрав с десяток рыбин, что покрупней, Вовка сложил их в майку, завязанную узлом и дал мне:

- На, неси и не вздумай болтать, а то… - и он показал свой большущий кулак.

Я был из семьи, где не принято было ругаться и спорить, поэтому молча взял добычу. Мы вышли из воды на берег, выжали штаны и рубахи и пошли к дому.

- Тетке скажем, что наловили старым бредешком, что дядя Боря дал. Понял? – спросил Вовка.

Я кивнул головой.

Тетя Аня всплеснула руками, увидев нас мокрыми и грязными.

- Где же вас носило, что такие чумазые?

Вовка важно поставил узел с рыбой на стол.

- Наловили, вот, бредешком. Пока тетка нас переодевала, потом чистила рыбу и жарила карасиков в сметане на огромной чугунной сковороде, мы с Вовкой молчали, не глядя друг на друга. Но когда тетя Аня посадила нас за стол, да поставила сковородку с карасиками, с отварной картошкой да черным душистым хлебом, испеченным еще рано утром в русской печи, мы заговорили, хвастаясь друг перед другом, кто больше наловил рыбы. Тетушка смотрела на нас счастливыми глазами и чему-то загадочно улыбалась.

- Тут приходил дед Мацацир, увидел, что я карасиков чищу, спросил, где взяла рыбу. Я и отвечаю: мол ребята, племянники мои, наловили… А он улыбнулся и говорит: «Ловкие у тебя ребята, наловить карасей непросто, но если потрудиться, то можно». И ушел, больше ничего не сказав, - закончила разговор тетка Аня.

Вовка надулся, стал сморкаться в рукав, а потом убежал из-за стола. Я весь покраснел до корней волос и сидел ни жив, ни мертв. Еда застряла у меня где-то в горле.

- Ты чего? - спросила тетка и погладила меня по голове. - Ошибаются все, но Бог любит тех, кто прощает и просит прощения. Понял?

Я кивнул.

Вечером, проходя мимо дома деда Мацацира и с трудом передвигая одеревеневшие от страха ноги, мы остановились около окна, где сидел седой рыбак и чинил какие-то снасти.

- Вы чего?

Мы стояли, не зная, что сказать.

- Значит ты сын Василия? - он показал на меня. - Весь вылитый в батьку. Ну а ты, стало быть, Сашкин? В мать свою вышел. Чего стали то? Говорите, зачем пришли, а то мне недосуг, сети починить надо, - и он снова стал перебирать что-то в руках.

- Дедушка, ты нас прости, мы больше не будем… - хором начали мы.

- Ладно, ладно. Бог простит, а я уже простил.

Он вздохнул и отвернулся, вытирая кулаком вдруг заслезившиеся глаза.

[GREEN]

№ 14

Синекрылая курица Маня

Подслушивать нехорошо, но зато очень интересно. Особенно, когда соседка тетя Лена приходит. Она в детском саду работает и про своих спиногрызиков рассказывает маме. " Ты, послушай, Рита! Мои девки, что выдали сегодня! Мордашки карандашами накрасили, тряпки какие- то на себя нацепили . По группе ходят и попами виляют! Я их спрашиваю- вы во что играете? А они мне хором отвечают - в бордель! Хоть плачь, хоть смейся!" Вот это точно. А ведь все хотят, чтобы я детским врачом стала, ну и как я таких продвинутых лечить буду. Хотя пока я вырасту, детишки может назад задвинутся в детство. У меня две двойки сегодня, может мама проболтает с тетей Леной и про уроки не спросит. Кота Пушича кормить надо, скучает он без Маньки и даже Манькин подарок его совсем не радует.

Манька это курица. Её моя мама прошлой зимой из под колёс своего троллейбуса вытащила. Папа курицу в десятилитровый бак для засолки капусты поселил и сказал, что после жутких условий птицефабрики, ей нынешняя жизнь раем кажется. Насчет райских условий не знаю, потому что Маня болела долго. Зерно не клевала и умерла бы от голода, если бы не счастливый случай. Наш кот Пушич - привереда страшный. Это папа его избаловал, носится по всему городу - коту рыбу ищет. И специальный корм. " Индоркэт" называется. Для домашних котов. Папа пакет с кормом рядом с Манькиной "квартирой" оставил и забыл про него. Как курица до него добралась ночью, это никому неизвестно. Только она всё съела и пошла на поправку.

Просто расцвела наша Манька с этого корма для домашних кошек. И мы заметили, что перья на крыльях у неё необыкновенного синего цвета. Курица с Пушей подружилась, на балкон стала ходить гулять, по квартире бегать. А ещё говорят: куры дуры. Только не наша. Наша очень умная была, не для курицы, а вообще. Из школы меня всегда встречала, хотя я в разное время прихожу. Стоило мне на нашу улицу свернуть, Манька к дверям квартиры подходила.

Чудеса начались весной. Сначала Манька яйцо снесла золотое, потому что я ей эту сказку прочитала. - Решила курицу развивать, чтобы она ещё умнее стала . Хотя - куда умнее -то? Маня мысли читать умела. Я в шутку подумала: "Хочу яйцо золотое!" А курица и снесла его. Тяжеленное. Я его на антресолях спрятала от родителей. Потом появился телевизор. Точнее курица яйцо снесла, самое обычное, как в сказке. А ночью из него телевизор вылупился, я не спала и всё своими глазами видела. Яйцо выросло, побольше, чем у страуса стало, и появился из него телевизор, о котором наша мама мечтала. Огромный, с плоским экраном. 50 каналов принимает качественно без всякой антенны. И училась я в прошлом году только на "четыре" и "пять." И на уроки совсем не опаздывала. Жаль, что улетела она от нас.

Папа нам про нашу Маню всё разъяснил. Курица его, как самого умного, выбрала. Не курица она вовсе, а если и курица, то самая одинокая курица во Вселенной. Заблудилась она, планету свою ищет. Перед отлётом подарки всем подарила. Мне- яйцо золотое, маме - телевизор, папе - газонокосилку сразу на дачу доставила. Кота тоже не забыла. Миску ему подарила волшебную. Пушич мордой в миску ткнет и там сразу еда появляется. По виду похожа на манную кашу, а по вкусу - гораздо лучше! Когда родителей дома не было, я попробовала. Вкуснотища. Папа сказал, что это манна небесная. Хотя манна небесная это, по-моему, что-то другое. Ну, хоть бы нашла Маня свою планету когда-нибудь! Папа сказал, что если Маня до своих Миров доберётся, то она нам знак подаст. Отправит нас в сказочную страну отдыхать.

Хорошо всем семейством на пляже в Гоа отдыхать! Наша Маня домой добралась! Ура!

[GREEN]

№ 15

Три сказанья огневые.


Вот молоком чаши глиняные наполним, отопьём, а как тело укрепится белёсою сладой, песнь из уст пойдёт, в унисон распустим голоса. Расплетём косу памяти куплетами, накладками звуковыми разольёмся, певать-величать коня огневого будем, звать крылатку начнём.

У каждой души человеческой он есть – помощник он. Конь осанистый, грудь шаром мышцастым покрыта, спина выгнута, прямо, горно ставлена. Грива ржаво-алая, шёрстка червлёная под масть гривную, под цвет красного хвоста. Ретивый конь, крылья огненные не выдумка. Рождается конь, как человек родится, днём третьим после, но далеко от дитяти, чтоб не обжечь и чтоб как вырастет ребёнок, взрослым станет – искать коня пошёл, из дома вышел, родных оставил – силу обрёл в разлуке, тогда коня и приручит. А как приручит, так конь хозяина подхватит и быстро-быстро по дороге жизненной понесёт – человек тогда телеса свои с душой и духом соединит – Воином и Творцом станет. Жизнь свою образно творить будет, согласно Образам Высшим, законам славным Космическим; драться со злом сумеет, победит его. Над земным да бренным поднимется, воодушевится Вышним. Но далеко конь живёт, не просто достать, не просто услышать, чувствовать его надо. А чувствует сердце живое. Стучать оно должно чётко, пробивать звук жизни сердечной уверенно, надо рьяным быть ему также: кричать далеко, петь мелодично, молчаливо смиряться, болеть и желать сильно, иначе дряхлое оно, тряпошное, воздух насыщенный не вдохнет, пустой воздух не выдохнет. Луч белый не войдёт в вяленую рыбку - человек ему нужен. Сном-дрёмой не объятый, не ленный – небо мятежных любит; дышать ветром способных, грудь широко, вольно жизнью наполнять желающих.

Вот бывает ночью, проснёшься и не спишь, долго так не спишь – нет тебе сна, и всё думаешь: «Кто я?», - и сердце словно тянет куда-то, не бессонница это – конь виноватик зовёт, кличет, мается, копытом землю бьет. Вот и нет тебе сна – ворочаешься с боку на бок, с ребра на ребро перекладываешься, заснуть не можешь. Да встанешь, бывает ночью, ломоть хлеба отломишь, в рот сунешь, а нет аппетиту и сна нету. И ходишь взад-вперёд комнатой – нет сна – конь искры огневые чинит, на крае света копытом чиркает, летят горячие вспышки, ветром подхватываются, жар разносится - душно, томно хозяину, бессонно. А люди тогда говорят о страдальце: «Подменили человека. Чужой стал, всё неймется ему, нет жизни. Всё тужит о чём-то». Эх, не понимают они, человек не виноват, цельным становится, ищет себя истинного и, дай Бог, найдёт. Коня крылатого разыщет, оседлает, цельным тогда станет. Ведь как загонишь коня, в гриву вцепишься – твой он, собственный. Лети на нём куда хочешь, не страшно, не боязно, смелость да удаль с внешним спокойствием на лице. Миров любых касайся! Твори, что душа пожелает. Только все скажут: «Снова подменили. Помолодел, светится, сияет, удача к нему ластится». Только удача теперь одна – Единство, цельность мира внутреннего с внешним. Конь оседлан, крылья его в небе. Хозяин его светел, душой и сердцем чист - мосток между мирами выстроен. Земной путь под картой Небесной открыт.

Вот так-то, молоко сладко пейте, да в унисон подпевайте, подбадривайте друг друга куплетами. Меня понимайте. Кто другого слышит, тот смысл в себе содержит, тот не пустая земля - солёная.

Вот корж добро соленный, из печи достанем, по крошке отломим, по локоть поделимся, второй сказ протянем – не устанем славить, голосами поддерживать. Силу обретём, она в памяти родовой - Правь славящих человеков, потомков Бога видящих.

А три сказанья знать-помнить будешь – себя истинного найдёшь, душой успокоишься. Талант, Богом данный, на службу Богу, Богом поставленный, в себе откроешь – зерно, в тебе спящее разбудишь, взрастишь и размножишь. Хлеб испечёшь, себя и людей накормишь, а сытый хлебом из печи Огненной никогда не умрёт, потому как нет в нём, чему тлеть и стариться – чист он полностью, бездумность вышла, а осознанность - так это жизнь вечная.

Лучше всех о вечности птица жаровая знает. На плече Вечного сидит, зёрна отбирает – кому какое дать, да сколько их отсыпать считает. Птица-огонь, душа пламенная в ней, перьями золотыми украшенная. Глаза цветов разных: правый – рубиновый, левый – цвета сине-сапфирного. Клюв в тончайшие сосуды пройдёт – изящный. Хохолок поталевый, алмазными росинками украшенный, ночью сверкает, днём горит, так ярко и красиво, что люди думают, звезда в небе красном, да нет же, то птица жаровая летит глубоко, в лоне неба высокого, искрится. Крыльями машет плавно, словно плывёт, огонь людям несёт, вдохновение солнечное, ново-денное. А хвост у души птичьей, огненной, длинный-предлинный, весь цветками алыми вит, тонкой божественной работой делан, переливами цвета изогнут. Женщины наши за ней красоту повторяют – платки узорами выбивают, гладкой нитью расшивают, носят, разворачивают, на плечах широко, роскошно выкладывают, друг другом любуются – блистать жаром-красотой хотят – птица жаркая пример им роскоши истинной, вдохновитель на сияние.

Живёт там, куда конь крылатый поднимается, по утрам шлейф её виден в окнах, над полями-озёрами, горизонтом. Виден тому, кто рано встаёт, солнца дожидается – заря она. Глазом рубиновым на людей взирает, преодолевших семь глупостей житейских ищет. Кто лишнего не ест, долго не спит, за наживой не гонится, кто счастьем делится, лени не потакает, зависти да злой памяти не имеет, любовь-сострадание проявляет, тот жар-птицу и тронет. Зерно Истины от нее получит, в руке сожмёт, согреет, а как проснётся оно, лелеять его надо, трудиться, ухаживать за ним – растить.

Вторым же глазом, иссиня тёмным, птица злых людей видит, облетает их, бисерное зерно никогда не даст, потому как руки у них дырявые, глаза боком глядят, а сердце чёрное-пречёрное иль нет его вовсе. Зачем ей к таким лететь, птица она мудрая, зёрна крепко держит, просто так не обронит, не даст.

Молоко допили, корж горячий размяли – сытыми стали. Крылатых огневиков вспомнили, призвали. Пора свечи зажигать, дух третий огненный вспоминать. Образ мудрый творить, дары его благодарно принимать. Где живёт он, расскажу, как выглядит, вспомню, шёпотом у свечи путь к нему открою. Нитью красной вышивать запястья, вороты да подолы будем - к нему в оберегах пойдём.

Живёт дух тот высоко-высоко, далеко-далеко. В горах, на вершинах острых да хладных, неба достающих. Ходит тихо-претихо. Поступь важная, лапа сильная, когти – лезвия. Зверь крылат неожиданно – размах горизонт достаёт, а перо так плотно уложено, что словно зеркало, даже солнце, отражаясь, белым-белое предстаёт.

Грива зверя – дуга яркая, сфера семицветник, на ледяном ветру развивается, вспыхивает, лоснится.

Зверь миротворец, но рыкать как начнёт, так горы трясутся, земля раздвигается, камень трещит, снега лавинами бурлят. Чрез ноздри его пластами небо ходит – грозы ворочаются, облака борются, молнии родятся – так горячо сопит. Сильней в мире зверя нет!

Величие истинное в сердце его – Огонь белый!

Стережёт он храм древний, богами построенный, в котором чаши две на нитях тонких подвешены – вода-живица да вода-слеза в них лежит, как ей отмеряно, каплями, точно в мир проливается: кому слёзы, кому радость несёт, кому доброе, кому другое. Человек каждый испить должен ковш свой сполна, вот только чем наполнить судьбу – сам выбирает: что подумать, как поступить, какое чувство излучать – выбор свободный, высоко парить или низко пасть, захотеть ли после падения подняться. Но непременно каждый из своей чаши отпивает, потому, как каждый из воды сотворен, водой до края наполнен, водой значит управляемый. Не жить без воды ни младому, ни старому. Лев белый вот и следит, чем чаши наполняются, кому капля-слеза, кому капля-радость – справедливостью невидимой мировой ведает.

Тайна над храмом тем – в нём чаша третья есть, не вода в ней, свет в жидком состоянии материализованный. Лекарство это верное для людей утомлённых, отчаявшихся, оступившихся, кому подняться предстоит, но сил мало, кто на краю стоит и может в пропасть сорваться.

Просить о помощи надо льва белого крылатого, звать из последних сил, а главное верить в него крепко. Кликать и кликать, пока не отзовётся, звать и звать, пока громовой рёв не раздастся, ждать, пока не явится, искать, пока не отыщется, а как предстанет в виде шара белого, не пугаться. Просить его надо, просить неистово, сердце сильно распахивать, чтобы Света белого дал, просить, чтобы сердце оживил, чтобы усталость, серость, дряхлость из души вынул, скуку липкую отогнал.


Вот три сказанья огневых для вас, для памяти, для ободрения.

Любите друг друга, мир храните, мир добром восполняйте, выбор свободный бесстрашно делайте. Да не потухнет свеча белая в сердце каждого.

Любовь и Гармония да откроют врата в Бесконечность мира Белого Светлого Высшего.

[GREEN]

№ 16


Город Летун и его жители
Сказка первая


Больше всего Маруська любила летать. Тихонько так подниматься в воздух, чтобы никто не увидел, потом раз — и взмывать вверх стрелой, и уже там, в вышине парить, и кружить, и смеяться, то стремительно поднимаясь до самых звезд, то солдатиком вниз, чтобы дух захватывало, то с головой в облако — мокрое и душное, зато пахнущее морем. Вы думаете. Маруська была птицей? В том-то и дело, что нет! Маруська была собакой. Пестренькой дворняжкой небольшого роста с очень длинными лохматыми ушами, похожими. — ну, вы догадались — на крылья! Правда летала Маруська без помощи ушей, — как-то у нее это получалось само собой, стоило ей сказать себе. «Ну, все, полетели!» — и она уже оказывалась в воздухе.

Собачья Маруськина жизнь по совести говоря, протекала совсем неплохо. И кое-кто даже позавидовал бы ей. Каждое воскресенье Маруську выводили погулять в парк, привязав ей на шею колокольчик, по звону которого Маруську можно будет найти. если она вдруг потеряется. По вечерам ей разрешали сидеть на диване и смотреть телевизор. Но Маруська украдкой отводила глаза от экрана и косилась на звезды за окном. Потому что больше всего Маруська любила летать.

Однажды ясным летним днем Маруська загляделась на симпатичное облако, плывущее прямо у нее над головой. Облако было одновременно белое и разноцветное, оно переливалось, и все время меняло свои очертания. Гриб вытягивался и превращался в крокодила. Крокодил толстел, расправлял чешуйчатые складочки, и становился диваном. А у дивана вырастал небольшой хвостик аккуратным колечком, удлинялись ножки, и он оказывался поход на саму Маруську… Так вот, Маруська загляделась на облако и когда оно стало удаляться от Маруськи, она непроизвольно поднялась в воздух, и поплыла за ним следом. Собственно, это и был первый Маруськин полет.

Что тут началось! Все разом закричали. загомонили, замахали руками! Один толстый мальчик стал подпрыгивать,. и было непонятно,. то ли он хочет поймать Маруську за ее длинные уши и стащить на землю. то ли полететь за ней следом. В общем, Маруська шлепнулась вниз (попробуйте-ка летать, когда все показывают на вас пальцами, как будто вы делаете что-то странное или не очень хорошее.) Шмякнувшись, Маруська отползла за пенек, который оказался там очень кстати, залезла в ямку возле корней, затаилась. и стала ждать, когда шум утихнет. Ждать пришлось довольно долго. Даже поздним вечером возле Маруськиного укрытия еще можно было услышать: «А вы знаете, . эта собачка!…»

Глубокой ночью голодная замерзшая Маруська приползла домой. Еще неделю она не решалась выйти на улицу. К несчастью. Марусины уши делали ее приметной в любой толпе. Она пробовала поджимать их — вместе и по отдельности, приподнимать — словно Маруся за что-то голосует ушами, — но ничего не помогало. Марусю узнавали, за ее хвостом шептались, ее ласково спрашивали — когда в полет? Или кричали насмешливо — а вот собака. ушатая-крылатая! Маруся совсем пала духом. Но время шло. И про Маруськин полет начали забывать. Тогда-то Маруся и дала себе твердое собачье слово — летать только украдкой!

А как ей хотелось летать в компании! И водить небесные хороводы! И валяться в густых душных облаках! И строить из других облаков — легких и прозрачных — еле различимые замки, которые дрожали в воздухе и исчезали от сильного дуновения ветра. Еще Маруська любила слушать музыку облаков. Каждое облако, должна вам заметить, звучит по-разному. Темные сопровождаются грозным рокочущим маршем. Серые — звуками фортепиано. Длинные плети белых облаков — скрипкой. А маленькие прозрачные облачка — ксилофоном. Вы же понимаете Марусю? Слушать музыку облаков в одиночку — грустно и даже обидно, правда?

Этот день Маруська запомнила навсегда. Еще только оторвавшись от земли, она поняла — что-то сегодня идет по-другому. Маруська повернула голову вправо, — и увидела кругленькую пятнистую собачку, которая тяжело отдуваясь и перебирая лапами. летела рядом! Собачка испуганно посмотрела на Маруську и спросила: «А ты давно так летаешь?» «Давно», — хотела сказать Маруся, но собачка вдруг перестала перебирать лапами и стала медленно сползать по воздуху вниз, а потом все скорее и скорее!..

Маруська ринулась следом и в последний момент успела протянуть собачке одно из своих длинных и красивых ушей. Собачка отдышалась, снова засеменила по воздуху, и Маруся поняла, что собачка снова пытается лететь.

«Ты не бойся, — сказала Маруся. — И не старайся! Просто думай, как там, наверху, все здорово — и легко взлетишь!» Собачка покивала круглой головой и улыбнулась.

«А я давно подглядываю за тобой из-за кустов. — призналась она. И вдруг сегодня мне так нестерпимо захотелось попробовать тебя догнать, что я … оттолкнулась от земли!… ну а дальше ты видела. Эх, жаль, что у меня не получается летать.»

«Посмотри вниз.» — просто сказала Маруся Собачка ахнула. Далекая земля была окутана синеватым туманным сиянием. Огни городов погасли. Темнота казалась мягкой и уютной. как синее одеяло на диване куда Маруське разрешали запрыгивать по вечерам, когда она смотрела телевизор. — ну . вы помните. Только здесь вместо телевизора были звезды. луна. пролетающие облака и музыка. Собачка церемонно представилась Тамилочкой и подала лапку, как всякая хорошо воспитанная собачка (правда, при этом она немножко соскользнула вниз и Марусе пришлось ее догонять. чтобы познакомиться как полагается). Они летали без устали до того, как начало светать.

«А знаешь. — сказала Тамилочка. — очень много собачек хотели бы в небо, как ты. Но они стесняются попросить тебя об этом.»

«Пусть приходят завтра, — решительно заявила Маруська. — Будем учиться!»

Через неделю в городе появились объявления: «Обучаю полетам всех собачек! Совершенно бесплатно. Приходите по вечерам на полянку около моего дома к двум кустам слева. И подпись: Ушастая Маруся»

С тех пор каждый вечер возле кустов выстраивалась длинная очередь. И каждую ночь жители города могли наблюдать на небе хоровода летающих собак! Они даже город свой переименовали, и теперь он называется — Пес-Летун. А потом просто — Летун. Ведь вслед за собачками в этом городе выучились летать кошки, милиционеры, учителя, . продавцы, железнодорожники, и даже мэр. И все, кто приезжает в Летун, стараются попасть в Марусину школу, и тоже полетать, хоть немного. Потому что дома у них полеты пока не получаются.

[GREEN]

№ 17

ВОЗДУШНЫЙ ШАРИК


Васька, маленький толстенький розовощекий первоклассник, осторож­но открыл дверь своей квартиры, сбросил обувь и на цыпочках прошел в детскую. Там он быстро достал из своего портфеля альбом и спрятал его под одеяло, затем снял с себя школьную одежду, облачился в до­машнее и, тихо всхлипнув, упал на кровать, зарывшись лицом в подуш­ку.
– Васенька, ты уже дома? – раздался из коридора мамин голос.
Васька, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться в, закусил до боли в челюсти уголок подушки.
– Вася, ты чего молчишь? – на лице мамы улыбка сменилась выраже­нием тревоги. – Тебе плохо, ты заболел?
Васька больше не мог сдерживаться и громко расплакался, размазы­вая слезы по щекам.
– Да что с тобой, Васенька, что случилось? – мама присела к сыну на
кровать и нежно погладила его по голове. – В школе что-нибудь?
Васька заголосил еще сильнее, вздрагивая всем телом.
– Значит, в школе, – нахмурилась мама. – Успокойся, сынок, успокой­ся и рассказывай. Поверь мне, Васенька, я тебя в обиду никому не дам.
– Мама, почему они все так смеялись надо мной, что я совсем ничего
не умею? – всхлипывал Васька. – А я умею, только у меня не совсем
получается. Ну и что же, у Генки тоже не получается, и у Аньки, и у дру­гих тоже, а над ними не смеются, только надо мной. Обзываются, что я толстый, неуклюжий и что думаю только о булках с колбасой, – жаловал­ся мальчуган. – А я и не думаю совсем ни о каких булках с колбасой, я вообще колбасу не люблю. Ты ведь знаешь, мама?
– Знаю, знаю, Васенька, – стала успокаивать сынишку мама.
– А сегодня на рисовании Зинаида Петровна поставила мне двойку
за рисунок, – вновь громко расплакался Васька.
– Ну не плачь, сына, не плачь, – крепко прижала его к себе мама. – Я тоже, когда училась в школе, двойки иногда получала, а потом их исправляла,
и ты исправишь. За что тебе двойку-то поставили?
– За воздушный шарик.
– За шарик?! – удивилась мама. – И что там у тебя не получилось, покажи-ка.
– А ты смеяться не будешь? – недоверчиво глянул на маму сын.
– Нет, конечно.
– И ругать не станешь? – смахнув последние слезы, полез под одеяло
Васька.
– Конечно, не стану, – твердо покачала головой мама, – наоборот, мы
с тобой вместе исправим ошибки, и завтра ты отнесешь рисунок учи­тельнице.
Васька протянул маме альбом для рисования и, насупившись, замол­чал, исподтишка поглядывая на маму в ожидании ее реакции. Мама пролистала рисунки и остановилась на последнем. Еле сдерживая смех и не поднимая глаз на сына, она, стараясь придать своему голосу се­рьезность, произнесла:
– Ну и что тут такого?
– Как что? – удивился её непонятливости Васька и, подражая
менторскому тону Зинаиды Петровны, снисходительно принялся настав­лять маму: – А это что, не видишь разве: нитка как бревно, на весь лист,
а сам шарик малюсенький!
На альбомном листе было изображено нечто: кривая черная палка шириной в сантиметр, расположившаяся по диагонали от одного угла листа до другого, а у самого конца палки прилепился маленький голу­бой шарик радиусом в полсантиметра.
– Ну, вообще-то вижу, что нитка чуть толстовата, ну так нитки-то раз­ные бывают, – не согласилась мама, решив разыграть возмущение.
– Нет, мама, Зинаида Петровна сказала, что это не нитка, а целый
канат, – твердо возразил Васька.
– А чего ж тогда у тебя канат вместо нитки получился? – хитро поин­тересовалась мама.
– Ты понимаешь, – серьезно принялся рассуждать Васька, – Зинаида
Петровна на доске мелом нарисовала образец шарика и сказала, чтобы шарики были похожи на этот. Но ведь доска-то большая, мамочка,
а листик в альбоме маленький. Я начал рисовать ниточку, весь урок про­трудился, а на сам шарик места уже не хватило.
Мама неожиданно прыснула, и Васька тут же с недоверием уставил­ся на нее:
– Ты тоже смеешься?
– Нет, что ты! – возразила мама. – И не думаю даже. А Зинаида Пет­ровна все-таки не права. Просто она не увидела в твоем рисунке того, что шарик поднялся высоко-высоко в небо и стал почти невидим.
– Мамочка, – бросился ей на шею засиявший от счастья мальчиш­ка, – какая ты у меня умница, ведь все так и есть на самом деле! Как же ты догадалась?
– Ну как, – крепко прижав к себе сына, засмеялась мама, – обыкно­венно, ты же мой сын.
Радостный Васька, соскочив с кровати и выхватив у мамы альбом, громко закричал:
– Мама, не надо мне помогать делать работу над ошибками, я сам!
Я теперь знаю, что шарик должен быть поближе к земле, и поэтому нач­ну рисовать его, а потом уже и ниточку.
Мама, светясь любовью, поцеловала Ваську в щеку и вышла из дет­ской.

[GREEN]

№ 18

МЕЛЬНИЧНЫЕ ЖЕРНОВА
Сказка

В одной сказочной стране, которая находится не так уж далеко от вашей, жил-был старый и мудрый волшебник. На своем веку повидал он много и хорошего, и худого, поэтому кое-что понимал в жизни. К тому же нрава он был предоброго, и люди со всех краев тянулись к нему за помощью. У кого-то заболели родственники, у кого-то корова не отелилась или у нее молоко пропало…

Забот у людей всегда хватало. Суетился волшебник, как мог; времени, чтобы отдохнуть и просто поразмыслить, не оставалось. А тут еще прокатилась по земле редкая болезнь, которая косила народ, не жалея. Плач стоял по селам и городам, горе людей угнетало. И снова шли они к волшебнику, моля его о помощи.
- Увы, увы, я не такой уж всесильный, как вы думаете, - разводил руками старик, видя, как убивается мать над умирающим на ее руках младенцем. – Эту болезнь наслала на вас могущественная Кара, и я не в силах бороться против ее чар.

А люди верили в чудо и не хотели уходить без него. Вокруг холма, в котором жил волшебник, горели теперь ночами сотни огней: отчаявшиеся и страдальцы собирались вокруг костров и делились между собой своими печалями. Вместе им становилось немного легче.

Выходя на порог своего жилища, старик сокрушался, что молодость его давно минула: прежде, бывало, он мог целые дни напролет корпеть над какой-нибудь загадкой, и у него хватало сил, чтобы не спать и не есть, пока цель не будет достигнута. Теперь, совершив два-три чуда, ему приходилось ложиться на топчан и ждать, когда восстановится дыхание, и перестанет колотиться сердце. А люди тем временем умирали, и ежедневно десятки новых могил копали на соседнем с его холмом кладбище.
- Я ничем не могу помочь им. К сожалению, старым мозгам не удается тягаться с капризами юной ведьмы. Кара похожа на молодую козочку, которая резвится на лужайке и совсем не задумывается над тем, во что выливаются ее шалости для людей. А я не в силах уже поправлять те травы, которые он успела помять…

И все-таки он не мог бездействовать. Однажды под утро пришла ему в голову странная мысль, что, если он не может исправить чужое зло, то способен хотя бы уменьшить людские страдания по своему, по волшебному. Он на целую ночь закрылся в доме и никого к себе не пускал.

Те, кто собрались возле костра, с надеждою в сердце ждали, что он им скажет, когда появится снова.

Усталый и осунувшийся предстал чародей перед толпой рано утром и громко объявил, чтобы слышали все:
- Люди! Вы знаете: я делал то, что умел, и на что у меня хватало сил. Но вас слишком много, а я становлюсь стар. Поэтому большинство не скоро получили бы помощь. И я создал волшебные жернова. Вот они! – Он показал на воздвигнутую за ночь мельницу. – Каждый из вас может пойти туда и высказать им свое горе. Это горе перемелется, а полученную муку следует рассыпать по ветру. Те, кто страдает особенно сильно, пусть пойдут первыми, и жернова помогу им справиться с бедою. К несчастью, они не вернут вам ни умерших детей, ни сгоревший кров, ни полегшие хлеба. Но все эти беды покажутся не такими уж страшными…

И люди двинулись к мельнице. Они шли угрюмые, потому что изнутри каждого либо подтачивало гнетущее чувство утраты, либо изводил тяжелый неизлечимый недуг. И полились слезы, которых хватило бы, чтобы раскрутить жернова настоящей мельницы!

Каждый старался облегчить ноющее сердце, чтобы не болело оно невыносимой болью, выплеснуть страдания, чтобы не туманила глаза пелена тоски. Заскрипели жернова натужно, завращались изо всех своих волшебных сил – и пошла работа.

Один только Бог знает, сколько услышали в тот день неутомимые камни. Перемолоть такое количество горя и не стереться в порошок - под силу не каждому. У жерновов это получилось. Тоска улетучивалась словно по мановению волшебной палочки – только сумей высказать то, что накипело на душе. Человек становился будто заново рожденным: хорошие воспоминания согревали его сердце, а плохие уже не тревожили. Думать о своих горестях и неприятностях ох как не хотелось!

И настали для людей другие времена. Нет, не убавилось на земле бедствий и зла. Они точно так же бродили по дорогам и искали, за кого бы зацепиться, чтобы испортить жизнь. Но относились теперь к ним люди без всякой боязни: ведь в любой момент, если совсем не скосила тебя с ног смерть-лиходейка, можно пойти к жерновам и поведать им о своих болячках. А уж если смерть добралась – тут и горевать не приходится.

Мало кто посещал с тех пор скромное жилище волшебника. Старик про себя радовался, что сумел так ловко помочь сразу всем. Хлопот у него поубавилось, и даже нашлось время, чтобы вечерами посидеть на крыльце дома и понаблюдать издалека, как частые путники сворачивали с большой дороги, ведущей в город, и направлялись к мельнице.
- Значит, много еще вокруг напастей, - рассуждал волшебник, покуривая трубку. – Кара как будто успокоилась, но появился злобный великан Кугуар. Он тоже обижает людей. Приходит к мельнице все больше искалеченных и потерявших кров…

Но и сам старик не терял времени даром. Задумал он огородить народ от таких незваных гостей. Волшебством отгонял от полей стаи саранчи, успокаивал взбесившихся животных, а под конец сумел даже прогнать самого Кугуара. Великан почувствовал, что у людей появился сильный защитник, и поспешил убраться туда, откуда пришел.

Жизнь постепенно налаживалась.
Вот тут в самый раз и прекратиться бы людскому потому, текущему к волшебным жерновам. Но этого не случилось.

Долгими вечерами сидел волшебник у подножия своего холма и гадал, почему так происходит. Волшебная книга подсказала ему, что вроде бы уже нет особого повода у людей изливать безотказным камням свои печали: эти печали настолько пустячны, что человек и сам может справиться с ними. А горевать, что, к примеру, любимая кошка сломала лапку, даже порою полезно: сердце не забывает, что такое чужая боль. Но люди шли, и их обиды и неприятности как будто совсем не казались им детскими.

И понят тогда волшебник, что немного перестарался, пытаясь с помощью волшебства оградить людей от всего плохого. Человек быстро привыкает к легкой жизни, а разговор с жерновами как раз и способствовал этому.

Вначале старик останавливал тех, кто приходил на мельницу, и пытался объяснить им, что пользоваться чудом нужно экономно, иначе его сила может иссякнуть. Но люди рассуждали так: это для кого-то другого она иссякнет, а я сегодня еще успею получить свое. И сливали на камни грязь житейских обид, стараясь сделать жизнь веселой и приятной. Камни терпели, только временами, в часы затишья, когда посетителей уже не было, они кряхтели, словно старики, и вздыхали втихомолку.

Но однажды случилось такое, отчего и жернова возмутились.

Появился как-то раз на мельнице человек, у которого было семеро детей. Жил он с женой и ребятами в бедном домике не берегу озера и ловил рыбу. Дело это не очень-то выгодное, и потому семья его постоянно недоедала. И пришла рыбаку в голову мысль продать кого-нибудь из ребят в богатый княжеский замок на услужение: и ртов останется меньше, и деньги заведутся. Сказано – сделано. Появились у него монеты, и рыбак совсем перестал выходить по утрам на ловлю. Целыми днями сидел на завалинке и, прищурившись, посматривал на остальных малышей, копошащихся во дворе. Они могли бы принести ему немалый доход… Вот только на душе было как-то неспокойно. Совесть, что ли, проснулась, будь она неладна?..

Тогда и пошел рыбак на мельницу. Выложил всю правду жерновам, разбросал муку по белому свету – и стало ему легко, будто не совершал он ничего плохого. А тут и деньги кончились. Продал тогда он второго малыша, вновь явился на мельницу, сбросил печаль – и так ему это понравилось делать, что стал он здесь частым гостем. Только вот беда: младшую, самую некрасивую его девочку, никто не хотел покупать. И когда деньги подошли к концу, пытался рыбак сбавить цену, отдавал почти задаром: ведь голод не тетка, а самому добывать пищу ему уже не хотелось. Но, как назло, не нашлось покупателей: товар уж больно оказался невзрачен. А девочке минуло всего два года, она постоянно просила есть и плакала: рядом ни братьев, ни сестер, некому было с ней играть.

Накормить ее рыбак не мог: самому впору с голоду траву жевать. И тогда решил он попросту отвезти девочку на озеро и там ее утопить. А чтобы жена не могла ему помешать, сделал это ночью. Девочка даже не проснулась, когда ушла под воду. И сразу же отправился рыбак на мельницу. Думал: успокоюсь, а потом видно будет, как жить дальше.

Жернова выслушали его вздохи очень терпеливо, но, когда завел он речь о бедном утонувшем ребенке – затрещали, зазвенели, будто колокола – и лопнули, а вместе с ним рассыпалась и вся постройка…

Поутру вышел волшебник на крыльцо – в том месте, где когда-то стояла мельница, все заросло полынью и лебедой. На пустыре даже коровы не хотели пастись: уж больно много там было колючек.

И понял тогда волшебник (ему даже не пришлось искать подсказки у волшебной Книги), что ни старость, ни мудрость не оберегли его от ужасной ошибки, исправить которую помогло совершенно другое чудо. И кто был виноват в этом промахе – он ли, неблагодарные и недальновидные ли люди, трудно судить сразу. Вот ту, пожалуй, и стоило бы обратиться к Книге. Жаль, что она имеется только у настоящих волшебников, и мы с вами прочитать ее не сможем…

[GREEN]

№ 19

ПОЧЕМУ ТЫ ПЛАЧЕШЬ?

Папе дракон не понравился.
- Не, ну он старый какой-то...
- Тише, - мама посмотрела на папу, точь-в-точь как смотрела на нас, когда ей казалось, что мы слишком шумно играем.
- Не расстраивай детей, - добавила она шёпотом.
Смешно. Как нас теперь можно расстроить? Мы пришли на представление с драконом. Самым настоящим! И будь он хоть самым старым драконом на свете – мы были счастливы просто потому, что его видели.
Тем временем толстый дядька у клетки взял в руки микрофон:
- Дамы и господа! Я рад приветствовать вас на моём зажигательном шоу – шоу дядюшки Эрла! Сегодня я познакомлю вас с самой кровожадной тварью во вселенной – огнедышащим драконом!
Мама возмутилась:
- Как можно такое говорить? Да ещё при детях...
Видимо, не одна она так подумала. По рядам прокатился возмущённый шёпот. Но толстый Эрл кажется ничего не замечал. Взяв микрофон левой рукой, правой он ухватился за длинную палку с огромным ржавым гвоздём на конце.
- Сейчас... Сейчас я докажу вам это!
- Закройте глаза, дети. Не стоит на это смотреть.
Я не знаю, закрыл ли кто-нибудь глаза. Мне было не до того. Я смотрел как толстый Эрл попытался уколоть дракона, держа палку правой рукой, но не смог. Она была слишком длинная и потому тяжёлая. Тогда он отбросил микрофон в сторону и, ухватившись за своё орудие обеими руками, словно старинный рыцарь с копьём наперевес, ринулся к клетке.

Люди вокруг вскакивали со своих мест и что-то кричали. Я не помню что. Помню только испуганный взгляд дракона и его рёв, когда огромный гвоздь воткнулся ему в ногу. И тогда я вдруг понял, что гвоздь был вовсе не ржавый. Толстый Эрл просто не считал нужным отмывать его от драконьей крови...

Мы покидали импровизированную арену в спешке.
- Не плачь, не надо плакать, малыш, - это мама старается меня утешить.
- Я сегодня же свяжусь с комитетом по защите прав животных. Эти истязания должны прекратиться!
Спасибо тебе, мама. Спасибо, папа. Вы у меня самые лучшие. Ведь у вас нет палки с гвоздём...


Нас трое братьев. И так получилось, что я был самым маленьким и оттого, наверное, впечатлительным. Почти всю обратную дорогу я проревел, вполуха слушая о чём говорят мои братья с родителями.
Старший брат возмущался:
- Да его самого надо посадить в клетку!
- Да! А мы бы тыкали его гвоздиком, - подхватил средний.
Мама покачала головой.
- Нельзя так говорить, дети. Ведь он человек, такой же как мы. Мы просто должны помочь дракону. Надо передать его в хорошие руки.
- Мам, - средний брат дёрнул маму за рукав. – А у нас хорошие руки? Давайте его нам отдадим!
Мама улыбнулась и вопросительно посмотрела на папу.
- Но ведь он дракон, к тому же огнедышащий. Нам негде его держать, это раз. И что если он подпалит наш дом? Тогда нам тоже будет негде жить.
- Это «два», - подвёл неутешительный итог старшенький.
- Вообще-то, мы могли бы держать его в сарае... Но это неважно. Я другого понять не могу – как к толстому Эрлу попал этот редчайший экземпляр?
Я насторожился. Мама произнесла незнакомое слово, а я очень люблю знакомиться с незнакомыми словами. Я так много их знаю, что наверное мог бы написать целую диссертацию, хотя и не знаю, что это такое.
Папа нахмурился. Он всегда хмурится, когда чего-то не знает. Наверное, он тоже в первый раз слышал такое слово – «экземпляр».
- Говорят, - задумчиво произнёс он, – что толстый Эрл раньше был миллионером и жил в Америке. Но несколько лет назад он вложил все свои деньги в какой-то проект института морфогенетики и прогорел. Вот с тех пор он и путешествует по свету со своим драконом – пытается вновь разбогатеть, устраивая свои чудовищные представления.
- Так может быть, генетики именно тем и занимались, что пытались воссоздать такое легендарное существо как дракон?
- Вероятно, так и было. Вот только не «воссоздать», а создать, поскольку огнедышащих драконов в природе никогда не было.
Мама чему-то улыбнулась и взяла папу под руку.
- Люблю тебя, милый.
Мы повисли на маме.
- А нас! А нас ты любишь?
- Очень. Я очень-очень вас всех люблю, - мама обняла нас крепко-крепко и шепнула мне на ушко: - А дракону мы обязательно поможем. Вот увидишь…


Едва войдя в дом, папа направился в свой кабинет. Мама решила испечь сладкий пирог, чтобы нас немного утешить, а мы вышли на веранду. Нам нужен был план. Мне всего три года и я ещё не знаю, что это такое – план, но старшему из нас целых пять лет. Он такой взрослый, что скоро даже пойдёт в школу. И он придумал отличный план! Мы должны сегодня лечь в кроватки пораньше, чтобы усыпить бдительность родителей. А когда они заснут, мы потихоньку встанем и пойдём освобождать дракона. Вот и всё! Просто, как всё гениальное...

План был окончательно утверждён прежде чем поспел пирог.
- Дети, идите кушать!
Мы собранно и без лишних разговоров расселись за столом. За что и удостоились подозрительного взгляда от мамы. Хорошо, что она ничего не спросила, а то я наверняка бы раскололся, как сказал старший. А мне совсем не хотелось раскалываться, мне хотелось ещё пойти в школу.
- Безобразие! – папа в расстроенных чувствах вышел из кабинета.
- Что случилось, милый?
- Ты не поверишь, дорогая! Но на этого дракона не распространяется закон о защите прав животных.
- Вот как?
- Они говорят, что новый закон ещё только находится в разработке. И до его принятия может пройти целый месяц.
- Боюсь, этот дракон не может ждать.
- Знаю. И самое неприятное, что комитет по защите прав животных тоже это знает, но ничего не может с этим поделать – закона-то нет!
- Как же быть? – мама растерянно посмотрела на папу.
Мы с братьями переглянулись и с удвоенной энергией принялись поедать свои кусочки пирога. Надо было скорее лечь в постель. Спасение дракона зависит только от нас…


- Эй... Просыпайся, - кто-то тряс меня за плечо.
- Чего тебе? – я отвернулся к стене.
- Ты что, забыл? – старший брат стянул с меня одеяло. – А кто будет спасать дракона?
Дракона? Это подействовало. Я протёр слипавшиеся от сна глаза и сел. В окошко светила луна и было всё хорошо видно. Старший был уже одет, а средний только натягивал на себя шорты, значит у меня был шанс. Я стал одеваться быстро как только мог. Но всё равно не успел сделать это раньше среднего брата. К тому же я вдруг понял, что хочу пить.
- Пить хочу, - заныл я.
- Ччч... - Старший погрозил мне пальцем. – На колонке воды наберёшь хоть целое ведро.
- Ой, а можно я дракону конфетку возьму? – придумал средний.
- Возьми... Всё. Пойдёмте уже, а то мы так ничего не успеем.
Когда мы вылезли из дома через окно, в руках у меня было маленькое ведёрко – пить-то хочется.


Это было довольно страшно – гулять ночью по улице. Мы шли держась за руки и всё равно оглядывались по сторонам. Того, что нам будет так страшно план не предусматривал. Оставалось надеяться, что во всём остальном он был безупречен.

В отличии от меня старший помнил дорогу. Мы всего один раз свернули не туда. Но потом всё-таки вышли на площадку с аттракционом дядюшки Эрла. Отдирая от себя колючки репейника, мы подошли к огромной железной клетке. Сейчас она казалась гораздо больше. Палки с гвоздём на конце нигде не было видно. Это вселило в меня тревогу.
- А если толстый Эрл сейчас выскочит на нас с этой палкой?
- Ччч... если ты будешь так шуметь, то он точно выскочит, - старший брат испуганно огляделся. – Выскочит, и превратит нас всех в «экземпляров».
На глазах у нас с средним показались слёзы:
- Не хотим в «экземпляров»... – захныкали мы.
- Да тише вы... Никто не превратит нас, если вы будете вести себя тихо.
Мы немного успокоились. Но всё равно было чуточку страшно.
Я посмотрел на клетку и вдруг понял, что дракон уже не спит, а смотрит на нас своими огромными глазами. Почему-то я вспомнил маму.
- Вы почему не спите? Дети должны по ночам спать.
Мне показалось, что это сказал дракон.
- Уважаемый дракон, мы пришли сюда, потому что хотим вам помочь.
Хорошо всё-таки иметь старшего брата, который может выразить твои мысли яснее чем ты сам.
- Помочь? – дракон удивился. – Но как вы, такие маленькие можете помочь мне – такому большому?
- Мы выпустим тебя.
Дракон тяжело вздохнул:
- Эта клетка заперта на огромный замок, который не сломать даже мне. А как вы собирались это сделать?
Мы переглянулись. Об этом в плане ничего не было.
- А что же нам делать?
- Спасибо, вам, дети, но вы не можете мне помочь. Возвращайтесь домой, пока старый Эрл не проснулся.
Дракон шмыгнул носом. Потом ещё раз. И ещё. Он будто к чему-то принюхивался.
- Постойте, - в волнении прошептал он. – Мне кажется или у вас в ведёрке и впрямь вода?
Да, у меня в ведёрочке было немного воды.
- Вода, - сказал я. – Ты хочешь пить?
- Пить? Хочу ли я... Да я мечтал об этом весь прошедший год! Для нас, драконов, вода, это источник жизни. Ооо... Будь у меня хотя бы несколько вёдер воды – и меня не удержать никакими замками!
- Это правда.
Мы испуганно оглянулись. Такой знакомый голос, но... Что здесь делает папа в такой час? А папа тем временем поставил вёдра с водой, которые принёс, на землю и куда-то ушёл. Объяснила всё мама. Она взяла одно ведро и просунула его сквозь прутья решётки – они были хотя и толстыми, но довольно редкими.
- Угощайтесь, дорогой дракон.
Посмотрев на то, как он захлёбываясь пьёт воду, мама присела рядом с нами и грустно спросила:
- Мальчики, ну скажите, разве можно было уходить из дома без спросу, да ещё тёмной ночью, когда все люди должны спать в своих кроватках?
- Но мама, ночь совсем не тёмная!
- Ччч... - зашипели на меня братья.
- Мамочка, мы хотели помочь дракону, - сказал старший
- Мы так за вас волновались, мальчики! А что было бы с вами, если бы вы потерялись? Или...
- Или если бы толстый Эрл вас поймал, посадил в клетку и увёз куда-нибудь в дальние страны? – добавил папа, принеся ещё два ведра воды.
Мы поникли. За всех сказал старший, он лучше всех это умеет.
- Мы так больше не будем. Мы очень вас любим...
Мама обняла нас всех, после чего хитро улыбнулась и погрозила нам пальцем:
- Смотрите, я на вас надеюсь.
И мы поняли, что она больше не сердится. Всё-таки, у меня замечательные родители! Хотя и любят приврать иногда. Ну скажите, разве можно мальчиков посадить в клетку? Ерунда какая. Да никто бы не пришёл на нас смотреть – мальчиков кругом и так хватает. А вот идея с дальними странами мне очень понравилась...
- Ну вот, - папа поставил последнее ведро в клетку и подошёл к нам. – Сейчас дракон наберётся сил и сломает замок.
Средний брат не утерпел:
- Папа, а откуда вы с мамой узнали, что дракону нужна вода?
- Из интернета. Мы полночи там просидели, искали ответы.
А вот это было интересно. Меня это по-настоящему заинтересовало:
- Папа! А разве интернет на все-все вопросы знает ответ?
- А это как спрашивать будешь, сынок.
Я попробовал:
- А зачем дракону нужна вода?
Папу хлебом не корми, дай только ответить на какой-нибудь умный вопрос. Кажется, этот вопрос был умным. Я стал собой гордиться.
- Как это ни странно, но вода очень нужна огнедышащим драконам. У них есть особые органы по переработке воды. Они расщепляют воду на водород и кислород. Водород в дальнейшем хранится в специальном расширительном пузыре – наподобие плавательного пузыря у рыб – благодаря чему драконы могут терять в весе и летать. А огнём они дышат благодаря смешению этих двух газов…
- Милый, мне кажется для лекции сейчас не самое подходящее время.
Мама была права. Дракон закончил пить воду. Точнее, вода закончилась. На всякий случай, мы отошли подальше и стали ждать что будет. Сначала дракон просто сидел и прислушивался к своим ощущениям. Но вот он поднялся и глубоко вздохнул. Потом ещё раз. Складки на его боках расправились и он вдруг показался мне совсем не старым. Затем дракон резко выдохнул, словно бы выплёвывая воздух. Затем ещё раз вдохнул и тут... Он выдыхал воздух, а в метре от его пасти воздух вдруг превращался в струю ревущего голубого пламени.
Дракон направил огненную реку на замок своей клетки. Мы затаили дыхание. Очень быстро замок стал тёмно-багровым, затем алым и... Ничего не произошло. Папа подошёл ближе.
- Мне кажется или замок и клетка сделаны из тугоплавкого металла?
Дракон весь в расстроенных чувствах сидел посреди клетки.
- Похоже, этот Эрл всё предвидел... Мне никогда отсюда не выбраться.
На глазах дракона навернулись слёзы. Почему-то это очень удивило папу. Слёзы дракона скатывались по его щекам, оставляя дымный след и падали на огнеупорный пол. Папа схватил маму за руку.
- Ты видишь? Ты это видишь? Он что... плачет?
- Но милый... разве рептилии умеют плакать?
- Невероятно...
Мы смотрели на плачущего дракона и не понимали, что происходит. А дракон уже чуть ли не рыдал, слёзы лились в два ручья. Лужа под ним становилась всё больше. Но это была какая-то неправильная лужа. Она пенилась и пузырилась, а дым, который валил от неё, был таким едким, что папа оттащил нас с мамой на другую сторону клетки. Нам плакать хотелось, а он почему-то был в восторге и только что не танцевал. Ну как понять этих взрослых?
Дракон всхлипнул последний раз и посмотрел по сторонам. Он обнаружил нас не на месте и немного удивился.
- А почему вы...
И тут он вдруг провалился. Папа всё-таки пустился в пляс.
Клетка стояла на огромной кольцевой подпорке метра полтора высотой – наверное, чтобы дети не совали в клетку свои любопытные носы. И сейчас дракон провалился сквозь растаявшее дно своей клетки прямо до самой земли!
Папа ликовал.
- Гениально! Хотел бы я знать, это неизбежный результат модернизации организма или продукт сознательной работы?
- Что случилось? – растерялся дракон.
- Мне кажется, что вы свободны, - пояснила мама.
Удивлению дракона не было предела.
- Свободен? Но как?!
- Всё очень просто. Дело в ваших слезах, дорогой дракон. У обычных животных это просто солёная водичка, но у вас... Не знаю, что именно это за кислота, но она за несколько минут растворила стены, а точнее пол вашей темницы. Вам осталось только перевернуть клетку на бок и вы свободны!
Дракон не сразу поверил. Он так долго этого ждал... Он был очень силён и всё же ему стоило немалого труда опрокинуть набок эту железную конструкцию, бывшую ему тюрьмой все последние месяцы. А уж грохоту было...


Мы вспомнили о толстом Эрле только когда он появился. Старик еле стоял на ногах – наверное, он был болен. В руках у него была палка.
- Ах вот значит как! – зарычал он. – Решили украсть у меня дракона? Не выйдет! В вашей стране тоже есть закон и по закону этот дракон принадлежит мне. Убирайтесь прочь, безмозглые дураки!
Эрл взмахнул своей палкой, но не устоял на месте и рухнул на бок. Через секунду он захрапел.
- Шоу должно продолжаться... – грустно подвёл итог папа.
- Что нам делать, милый? Ведь формально он прав.
Мы посмотрели на папу. У нас что, отнимут дракона?
- Ну... Если подходить к этому формально, то мы всего лишь дали животному напиться.
- Это раз, - сказал я.
- Освободился из клетки дракон сам, без посторонней помощи...
- Это два, - сказал средний.
Папа задумался.
- Ну же, милый!
- Ну... С точки зрения закона дракон не является животным, так? А раз так, то на него не распространяются и законы о защите прав животных... И именно на этом зациклены все защитники животных. Но! – Папа многозначительно поднял палец.
- Что?! – не выдержали мы.
- Это может означать лишь одно: на нашего дракона не распространяются вообще никакие законы. Юридически он просто не существует!
- Как же так, - дракон казался растерянным. – Ведь вот он я...
- И что это нам даёт, милый?
- Это нам даёт свободу! Ведь до тех пор, пока не будет принят закон о вашем юридическом статусе, дорогой дракон, вы не можете являться чьей-либо собственностью! Вы – свободны...
Нашей радости не было предела. Какой же папа всё-таки молодец!
- Кстати, - заметил папа. – Если хотите, то можете какое-то время пожить у нас в сарае. До тех пор, пока всё окончательно не прояснится. Как вы, уважаемый дракон?
- Я всеми лапами «за»!


Когда мы сели в папину машину и поехали домой, дракон парил в небе, следуя на нами словно воздушный змей на верёвочке. Иногда он выдыхал реки голубого огня, чтобы позабавить нас. Это было очень красиво! На разговоры родителей я почти не обращал внимания.
- Милый, а ведь ты был против того, чтобы приютить дракона...
- Видишь ли, мне он показался достаточно разумным. Поэтому я изменил своё мнение. Хотя, ты знаешь, я вроде бы нигде не встречал подобной оценки умственных способностей рептилий. Больше скажу, я и подумать не мог, что он... он...
- Что случилось?
Я посмотрел на папу. Он выглядел очень удивлённым.
- А как он с нами говорил? Он даже пасть не открывал! Не говоря уж о том, что устройство его гортани не предполагает членораздельную речь.
- Уверена, всё имеет логичное объяснение, милый. Завтра мы всё выясним и вместе посмеёмся над твоими подозрениями.
- Очень на это надеюсь. Ты знаешь, я не верю в чудеса...


Весь следующий день папа ходил мрачнее тучи. Наверное, он так и не нашёл логичного объяснения. Какими всё-таки взрослые могут быть занудами. Казалось бы – вот он, дракон. Живи и радуйся. Но нет, им надо всё обязательно разложить по полочкам и написать на бумажках как это всё называется. А иначе они страшно огорчатся.

Мне стало жаль папу. Ну нельзя же так себя изводить! Я долго его искал, а нашёл у сарая. Папа сидел на пеньке у ворот и задумчиво смотрел на раздавленное ведро, которое было похоже теперь на лепёшку.
- Он это ненарочно, - сказал я примирительно.
Папа ничего не ответил, только вздохнул тяжело. А я вдруг испугался, что папа сейчас заплачет. Нет, правда! Он никогда этого не делал, но вдруг это было какое-то особенное ведёрко?
- Папа, ты не будешь плакать? – спросил я.
Папа как-то странно посмотрел на меня, как будто только сейчас заметил. И я понял, что вот сейчас он точно заплачет. Надо было что-то делать.
- А у меня яблоко есть, - предложил я. – Хочешь?