МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Новый вольный сказ" - ...про житьё у нас... что давно было... что сейчас всплыло. Маленькая повесть (до 50 тысяч знаков с пробелами, превышение +10%) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 5 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

"Новый вольный сказ" - ...про житьё у нас... что давно было... что сейчас всплыло. Маленькая повесть (до 50 тысяч знаков с пробелами, превышение +10%) Конкурсный сезон 2023 года.

#1 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 27 сентября 2021 - 13:11



Номинация ждёт своих соискателей до 31 января включительно.

Подробно о порядке участия в конкурсе,
здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=5788

Прикрепленные файлы


0

#2 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 25 октября 2022 - 20:06

1

ОСЕННИЙ БЛЮЗ


Она, не замечая прохожих, медленно шла по аллейке. Вечерело. С деревьев спадали листья и ложились ей под ноги. Жёлто-красный резной кленовый листочек парил в воздухе. «Прощальный блюз осени», – подхватив его, подумала женщина. Она любила осень и не любила одиночество. Яна Евгеньевна шла домой, в пустую и холодную квартиру. Прошёл почти год с того трагичного дня, как она потеряла супруга. С тех пор её жизнь разделилась на «до» и «после».
Это случилось в начале зимы. Как всегда, позавтракав, они засобирались на работу. Никита ушёл чуть раньше, так как у него на этот день запланированы три операции. Яна не торопилась. Поликлиника, где она работала врачом-эндокринологом, находилась недалеко от дома. Подкрасив глаза и надев пуховик, тоже отправилась на работу.
В узком коридоре уже столпились больные. Перебивая друг друга, они просили принять их без очереди. Из всего этого разногласья Яна Евгеньевна поняла, что талонов нет, и всем срочно нужно попасть к ней на приём. Бросив на ходу: «Сейчас медсестра разберется», – она вошла в кабинет. Приём длился долго, все требовали к себе особого внимания, засиживались, неожиданно вспомнив ещё о каких-то болячках. Приём приближался к завершению, когда в кабинет вошла регистратор: «Вас просят к телефону. Сказали, что срочно». Яна спустилась на первый этаж в регистратуру и взяла трубку: «Яна Евгеньевна, – услышала знакомый голос Виктора Михайловича – заведующего хирургическим отделением областной больницы, где работал её супруг. – Срочно приезжайте, с Никитой Андреевичем случился приступ. Он в реанимации». Яна, не чувствуя под собой ног, заскочила в кабинет, дала распоряжение медсестре и, вызвав такси, уехала. В реанимацию её не пустили. После безуспешных попыток прорваться, ей сообщили, что Никиты Андреевича здесь нет. Что случилось дальше, она помнит плохо, перед глазами всё плыло, как в тумане. Обрывочные фразы Виктора Михайловича с трудом доходили до её сознания. Она поняла, что у Никиты случился инфаркт, и он, зная об этом, доделал операцию. Сделав последний шов, вышел из операционной и упал, потеряв сознание. Спасти его не удалось, как не старались врачи.
С Никитой они прожили почти двадцать пять лет. Их единственный сын жил в Москве. Она осталась совсем одна в этом холодном и неприглядном городе.
С ним она познакомилась во время учёбы в мединституте. Однажды, когда Яна с подружками после очередной пары переходили в другую аудиторию, то обратила внимание на красивого парня, стоящего у окна и с явным интересом, разглядывающим её. Девушка скорчила ему гримасу и гордо прошла мимо. «Я тебя сразу приметил и решил, что будешь моей», – часто улыбаясь, говорил супруг. А вскоре состоялся новогодний вечер. Никита словно ждал, когда она, смуглая красавица с большими тёмными бусинами-глазами появится в зале. Он пригласил девушку на танец и больше не отпускал её от себя. Яна не принимала его ухаживания всерьёз. Балагур и весельчак, чем-то похожий, на всеми обожаемого Боярского, нравился многим девчонкам. Ей льстило, что Никита из всех – выбрал её одну. Они стали встречаться, часто ходили в кино, гуляли по старому городу, рассматривая его древнюю архитектуру. Однажды Никита познакомил Яну со своим закадычным другом Виталием. Он учился на последнем курсе и собирался стать кардиологом. «Это он меня настропалил в медицинский, – сообщил, как всегда улыбаясь, Никита. – Он так влюбился в профессию и так о ней увлечённо рассказывал, что и я решил идти по его стопам». С тех пор они часто гуляли вместе. Виталий – явная противоположность Никите. Среднего роста, особо ни чем не выделяющийся из толпы, спокойный, уравновешенный и молчаливый. Но в нём чувствовалась некая сила, слегка уловимая мощь, заставляющая трепетать женское сердце. Яна не могла понять нравится он ей или нет, но при виде парня, часто смущалась. Это не осталось не замеченным Никитой. Терять Яну он не хотел, но и расставаться с другом детства тоже не было желания. Девушка видела, что нравится Виталию, но кому отдать предпочтение – не знала. Через год Никита сделал Яне предложение, и вскоре они поженились. Супруг устроился работать в областную больницу, а Яна заканчивала институт. Виталий уже работал кардиологом в стационаре и часто навещал молодожёнов, помогая устраивать их быт. А когда у них родился сын, стал ему крёстным.
Пролетали годы. Яна привыкла к Виталию, считая его чуть ли не членом их семейства. Но однажды он пришёл не один: «Познакомитесь – это Вика. Моя невеста». Яне девушка понравилась: скромная, воспитанная, интеллигентная и чем-то внешне похожая на неё. Такая же темноволосая, с большими карими глазами и даже ростом и фигурой они были схожи. Сыграли свадьбу. Вскоре Вика забеременела. Яна видела, как засветились глаза у Виталия и радовалась вместе с ним. Наконец, их друг обрёл долгожданное счастье. Но мечтам не суждено было сбыться. У Вики случился выкидыш. Больше детей у них не получилось. Через десять лет совместной жизни они расстались, и Вика уехала на родину в Ставропольский край. Перед объездом она пришла попрощаться. «Вика, подумай, может, останешься? Может, не всё ещё потеряно?» – пыталась остановить её Яна. Женщина как-то странно посмотрела на неё, хотела что-то сказать, но передумала. Попрощавшись, она уехала. Больше о ней никто и ничего не слышал. А в четырнадцатом, как начались боевые действия в Донецке и Луганске, уехал Виталий. «Я сейчас там больше нужен», – сказал на прощание. Иногда он звонил Никите и рассказывал об обстрелах, о людях, стойко переносящих лишения. «Береги Яну! Берегите друг друга! Только здесь начинаешь понимать всю ценность человеческой жизни», – часто повторял он в конце разговора. А потом надолго исчез. Никита по медицинским каналам узнал, что Виталий ранен. После смерти супруга связь с ним совсем прервалась. «Где он сейчас? Живой ли?» – подумала Яна, не заметив как подошла к дому.
Она по привычке посмотрела на окна их двушки на четвёртом этаже. Они, словно провал в другой мир, зияли пугающей темнотой. Подул холодный сырой ветер. Женщина поежилась, приподняла воротник. Открыв сумочку, стала судорожно искать ключи.
«Здравствуй, Яна», – за спиной послышался до боли знакомый голос. Она резко обвернулась. Перед ней с букетом алых роз стоял Виталий.
0

#3 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 05 ноября 2022 - 16:54

2

РАЗГОВОР СО СТРАННИКОМ


По пыльной просёлочной дороге ехал, поскрипывая, старенький автобус. Лет за тридцать исколесил он не одну тысячу километров, да и людей перевёз достаточно. И если бы машинам присваивали почётные звания, то этот трудяга по праву получил бы «Ветерана труда».
Вот и в этот раз, сухим жарким днём, вёз меня «ветеран» из маленького городка в родную станицу. Я сидел у окошка и смотрел на небо. Оно было таким чистым и солнечным, что, созерцая его, думалось только о высоком!
Рядом со мной человек лет шестидесяти тоже о чём-то размышлял. Его облик располагал к себе. Лицо было светлым, из-под бровей смотрели на мир удивительно добрые и мудрые глаза! Седая густая борода вкупе с простой, почти истлевшей от времени, одеждой, делали его непохожим на нас, а каким-то сказочным. Словно персонаж из детской сказки, каким-то чудом очутившийся здесь в нашем мире, он поприветствовал меня смиренной и ласковой улыбкой!
Это был знакомец из моего детства. Помню, ехали мы также лет двадцать тому назад дорогой, ведущей к Усть-Медведицкому Спасо-Преображенскому женскому монастырю города Серафимовича. Я, тогда ученик воскресной православной школы, и он – странник Анатолий, ещё в то время, объехавший весь православный мир. Он бывал в Греции на святой горе Афон, в Иерусалиме, посещал разные монастыри и лавры, при этом, не имея за душой ни копейки…
Таких людей всегда называли странниками. Не потому что они странные, а от того что странствуют по белу свету и все пути-дорожки свои направляют к Богу! Вот и тогда ехал он в монастырь, а я угощал его своим нехитрым провиантом: яичком да хлебушком.
– Спаси, Господи! – поблагодарил меня он тогда.
И так случилось, что по промыслу Божьему, вновь удостоился я приобщиться благодати от этой встречи с ним в душном, наполненном людьми автобусе.
Узнал ли он меня? Думаю, что нет. Для него я был обычным попутчиком, ехавшим куда-то по своим делам.
Меня всегда интересовали вопросы духовного порядка. Зная, что он очень мудрый в этом отношении человек, я решил поговорить с ним.
Поздоровавшись, я напомнил ему о нашей первой встрече. Он был удивлен и очень рад. Рядом с ним мне стало тепло и надёжно. В следующее мгновение я спросил его:
– Странник Анатолий, как жить и не гневаться? Бывает, даже и не хочешь, а разозлишься на близкого человека.
Он ответил:
- Так это тренировка нужна. Нужно учиться принимать человека таким, какой он есть. Мало ли, что нам может не нравиться в этом человеке. Вот я, например, скажу, что он злой и нехороший, обидел меня, поэтому я гневаюсь на него. А, может быть, этому человеку я сам чем-нибудь не нравлюсь? Не нужно забывать, что мы сами грешные! Бывает, что человеку нужно встать на колени, чтобы у кого-то попросить прощения. А он говорит: «Не буду я становиться на колени, пусть даже виноват». Человеку этому гордыня его не позволяет преклонить колени, и он начинает злиться. А чтобы не гневаться, нужно смирение. Смирение – это умение, принимать людей такими, какие они есть. Вот был я в интернате для инвалидов. Одна женщина обозвала меня «обезьяной». А я и рад! И не обиделся на нее. На самом деле я хуже этой обезьяны, я многогрешный, ада достоин! Так что, чтобы грех не одолевал, надобна тренировка, но это очень непросто.
– Странник Анатолий, скажите, как относиться к бедам? – задал ему я следующий вопрос.
– С благодарностью! – ответил он. – Вот ты сам говоришь, тебе нравится акафист «Слава Богу за всё». За всё нужно Бога благодарить и за радость, и за горе. Не нужно печалиться, радуйся! Господь посылает нам лишенья для укрепления нашего. Вот Он пошлёт тебе страданье, а ты моли: «Господи, укрепи дух мой!». Господь укрепит, и ты страдание это переживёшь. В другом случае, Господь посылает нам беды за наши грехи. Вот пошлёт Господь беду, а ты подумай, пойми, за какой грех Он тебе её послал. Спроси Его: «Господи открой мне, за какой грех послал мне искупление?». А искупать грехи нужно обязательно своим покаянием… Господь сказал: «Кого люблю, того наказываю». Посему любой беде радуйся и благодари Господа!
– Скажите, а как можно искупить свои грехи, очистив душу от их груза? – спросил я.
– Есть только один путь, – ответил он. – Сначала пойми, что ты согрешил, сделал злое душе своей, отдалил её от Бога. Глубоко раскайся в совершённом грехе в сердце своём! Возненавидь грех всем сердцем твоим и проси Господа в молитвах простить тебя. Следом иди в Церковь на исповедь. В таинстве исповеди батюшка, исповедующий тебя, является только свидетелем твоему покаянию, каешься ты перед Богом. Обо всём скажи и не умолчи о грехе! Батюшка накроет голову твою епитрахилью и скажет: «Я недостойный иерей, властью, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю тебя, чадо, от всех грехов твоих…». И незримо Сам Господь Дух Святой обнимет и освятит душу твою!
Главное, не совершать больше греха, за который раскаялся, и стараться жить по Заповедям Господним! Когда ложишься спать, проси Господа: «Господи, прости мне мои грехи, которые я совершил сегодня словом, делом или помышлением. Очисти душу мою!» И ложись спать. Кто знает, может, ты не проснёшься завтра, умрёшь во сне, а покаяние твоё произошло. Бог услышал его и простит тебе. Так должно поступать каждый день. Вот в Евангелии описывается, как один из распятых на кресте разбойников вместе с Иисусом Христом покаялся, и Господь сказал ему: «Сегодня же будешь со мной в раю». Разбойник, который всю свою жизнь грешил, делал мерзкие дела, – удостоился рая через покаяние!
После я спросил его:
– Странник Анатолий, а что, по-вашему, любовь?
– Любовь должна быть духовной, она превыше плотской. Любовь – это сопереживание. Вот человек говорит тебе, что любит, обнимает и целует тебя. Но любит ли на самом деле? Возможно, и нет! А вот если он сопереживает тебе, заботится, не просит в ответ на свою любовь твоей любви, радуется тебе, а не твоим успехам или красивой внешности – вот это и есть любовь, самая настоящая! Умей сопереживать тем, кто рядом с тобой
– А в монастыре нам, мирянам, можно пожить ради духовного укрепления? – спросил я.
Тут он ласково улыбнулся и ответил:
– Конечно! Как паломник ты имеешь право быть в монастыре три дня. А на послушании быть неделю, две, месяц, да сколько душе угодно! Работай во Славу Божию, молись про себя, а взамен получишь койку, пищу. Будешь в благодати Божьей. В монастыре и душа отдыхает, и тело, и голова. Ни о чём думать не нужно, ни бежать куда-то. Не то, что в миру. Там всё по-иному.
– Скажите, а в монастырях в наше время есть святые? – продолжал я.
– Святые могут быть везде, как в монастыре, так и в миру, в обычной жизни. Человек не совершает дурных дел, живёт на благо людям, подаёт милостыню, молится, кается, соблюдает посты, старается жить по Заповедям Божиим – вот он и приобщается к святости. А можно в монастыре показывать богоугодные дела, а мысли иметь мрачные и не чистые – здесь святости быть не может! Святость – она, как и совесть, каждому дана. Быть святым или нет, от нас зависит! Читал я где-то, что похоронили двух человек – монаха и мирянина. Спустя время, открыли их гробы и онемели от удивления! На монахе были простые одежды, а на мирянине – монашеские. Таким образом Сам Господь указал на степень их святости! И в рай не каждый попадёт, когда Господь призовёт. Узок туда путь! Легче верблюду пройти через игольное ушко, чем человеку туда попасть! Ведь Ангел-Хранитель будет класть на одну чашу весов добрые дела, а бесы – грехи – на другую. Если ты грешен, они заберут твою душу, не дадут ей долететь до рая.
Во время нашей беседы пассажирка, женщина преклонных лет с переднего сиденья, несколько раз оборачивалась, осыпая нас недобрым взглядом. В ответ на это странник Анатолий мило и добродушно улыбался ей, продолжая отвечать на мои вопросы.
– Скажите, вот иногда молишься Господу, а в голове посторонние, нехорошие мысли против твоей воли возникают. Как быть? – спросил я.
– Вот для этого молятся в Храмах Святой Церкви общей соборной молитвой! Господь сказал: «Где двое или трое собраны во Имя Моё, там Я посреди них». Когда человек молится один, ему без навыка молитвы, без молитвенной тренировки сложнее сосредоточить свои мысли ко Господу. А при соборной молитве Бог слышит людей, потому, что молитва эта легче до Бога доходит. Вот поэтому лучше молиться в Церкви. Так, например, молитва святого на крыльях к Богу летит, и Он её слышит, потому, что она во имя человека! А твою молитву во имя себя Бог может и не услышать. Потому как грехи твои нераскаянные – большое препятствие! А в Церкви молятся друг за друга, и Бог слышит. Молись за кого-нибудь и тебя услышит.
– Странник Анатолий, в годы становления коммунизма в России политика разрушения веры почему попущена Богом? – продолжал я.
– В наказание. В наказание за непокаяние, – ответил он.
– Скажите, как относиться к сектантам? – задал я, давно мучивший меня вопрос.
– Без злобы. Проходи мимо. А если остановили, извинись и иди дальше. Они делают своё дело, а ты делай своё. И помни, нет во всём мире человека, делающего только всё плохое, или человека, делающего одно хорошее. Все мы люди грешные. И помни, каяться нужно непрестанно! А Господь, Он всех рассудит!
Мы уже подъезжали к Кумылге, и я задал страннику последний вопрос:
– Скажите, почему век Ноя, Авраама и других ветхозаветных отцов, был дольше века нас, нынешних людей?
– Времяисчисление было иным, может, грешили меньше, – ответил он. Сейчас человек рождается во грехе, несёт на себе грехи своих предков, и живя на земле всё время грешит. Вот и век его меньше. Запомни, каждый твой грех укорачивает твою жизнь, а каждое дело доброе от Господа сочетается долголетием!
Главное осознай себя в жизни, исправляй себя, кайся, молись, старайся жить по Заповедям – тогда и бояться тебе нечего.
Вот так сподобил меня Господь выпить глоток живительной влаги из чаши мудрости, преподнесённой мне рукой странника Анатолия.
В тот миг умер прежний я и родился новый! Открылись мои духовные очи и увидел я душу свою, погрязшую во грехах! Им не было числа! Я задавал себе вопрос за вопросом, пытаясь понять, почему грешу, и какой грех главенствует во мне? Какой грех становится начальником остальным, порождённым им грехам, которые населяют чёрным вороньём душу мою? И увидел я этот грех! Имя ему – Осуждение! Я часто позволяю себе, хоть в мыслях, но осудить другого! То порой соглашусь с осуждающим ближнего своего, человеком. А мне бы помнить слова Христа: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». (Мф 7:1,2). Нет, в моменты осуждения других, не помнил я эти слова…
Страшно мне стало, тут я живо ощутил всю силу и истинность этих святых слов! Дав обет в душе своей: Ни дня больше не проводить без молитвы!
Погруженный в свои мысли я и не заметил, как мы приехали на вокзал.
Выйдя из автобуса, спросил странника Анатолия:
- Вы сюда к кому-то приехали?
- Да. Приехал навестить свою давнюю знакомую Марфу! – радостно ответил он.
Попрощавшись, мы пошли каждый своим путём. Я с сокрушённым сердцем побрёл домой, а он весёлым шагом не спеша скрылся за поворотом.
На этом описанная мной история могла бы закончиться, если бы по счастливой случайности, не увидел я снова странника, который поведал мне, о своих приключениях, случившихся с ним в тот раз. А дело было так.
Подходя к дому Марфы, стало ему тревожно, поселилась в душе его необъяснимая тоска! Как-то сразу, наполнилась она грустью. Странник осенил себя крестным знамением и произнёс: «Господи, буди милостив, ко мне грешному». Пройдя ещё немного, издалека, увидел он дом с заколоченными ставнями.
«Наверное, что-то случилось?», – подумалось ему.
Присев на скамейку возле калитки, странник продолжал размышлять: «Уехала Марфа к детям. Старая, одной-то тяжело! А домик теперь ждёт нового хозяина».
Он уже собрался уходить, как вдруг, услышал радостный лай! Со всех ног бежала к нему собачка.
- Ах, ты мой звоночек! Как я рад тебе, милая! Одна ты осталась Жуленька? Забыла тебя Марфуша? – задавал вопросы, бессловесной собачке, странник. А она, знай себе, крутилась подле него, облизывая ему руки.
- Ну, ничего теперь будет тебе полегче, - сказал ей, растроганный странник.
Так и сидели они вместе, до тех пор, пока их уединение не было нарушено суровой старухой, проходившей мимо:
- Здрасьте были! И чего тут сидим? – спросила она.
- К Марфе приехал, - невозмутимо ответил ей, странник Анатолий.
- Ты смотри! К Марфе он приехал! Нет твоей Марфы, умерла она, - сказала старуха.
- Когда? – растерянно спросил он.
- Да почитай на Троицу, сороковой отпоминали – бросила она уходя.
Странник Анатолий долго сидел молча, потом произнёс:
- Марфуша, прости ты меня грешного! Думал я оставила ты собачку свою, а ты мир этот оставила, - заплакал он. Знать ко времени призвал тебя Господь. Окончены мытарства для душеньки твоей!
«Господи, упокой душу усопшей рабы твоей Марфы, прости ей все прегрешения вольные и не вольные и не лиши её Царствия Небесного», - плача молился странник.
И вспомнилось ему, как позапрошлой осенью у Марфы, поминали они её мужа. Какие пышные ноздреватые и вкусные блины напекла она тогда, и как они ели их с мочёным тёрном.
Чувство голода давало о себе знать, да и время уже было к вечеру. Пора было позаботиться и о ночлеге. Он постучал в двери соседнего дома.
На пороге, появился заспанный мужик:
- Тебе чего надо? Чего тарабанишь? – спросил он.
- Пусти заночевать, добрый человек, - попросился странник.
- Тебя пусти, а ты сопрешь чего! Иди отсюда! – зло проворчал мужик.
В соседних домах странника Анатолия ждал не менее радушный приём. Поняв, что никто его не пустит к себе, странник побрёл незнакомой дорогой к лесу.
По пути увидел он играющих детей. Компания состояла человек из двадцати, разного возраста ребятишек. Кто чем занимался. Одни играли в догонялки, другие стреляли по спичечным коробкам из рогаток. Кто-то катался на велике. А неподалеку от них на дереве сидел подросток лет четырнадцати. Загорелый, крепкого телосложения мальчишка, с озорными слегка раскосыми глазами. Звали его Митькой. Этот Митька был вожаком местных пацанов, не позволявшим никому из них ослушаться себя даже в мелочах!
Он - то первым и заметил идущего мимо странника. Спрыгнув с дерева, весело сказал:
- Эй, пацаны! Глянь, кто идёт! Окружай его! – властно распорядился он.
Толпа, тёмной гогочущей тучей, вмиг окружила странника Анатолия.
- Волосатый, бородатый ты кто? – насмешливо спросил кто-то, из мальчишек.
- Анатолий, – смиренно ответил странник.
- А-на-то-лий, – процедил по слогам Митька.
- Да ты не Анатолий, ты бомжара! – заключил вожак.
- Ты бомж – ничтожный, маленький человечишко. А я Митька! Чувствуешь разницу? - усмехаясь спросил он странника.
Странник смотрел на него и молчал.
- Смотрите пацаны, как он одет! Это что на тебе? – продолжал нагнетать атмосферу, Митька, брезгливо поддев своим пальцем край одеяния странника.
- Рубаха – ответил странник Анатолий.
- Где ты взял свою рубаху? На помойке откопал? – не унимался Митька.
- Люди добрые дали, - отвечал странник.
- Эй! Люди добрые! Ну-ка, проучим бомжа, чтобы не топтал наши дороги! – приказал Митька. И первым выстрелил из рогатки!
Со всех сторон, в странника полетели десятки камней. А он стоял посередине разбушевавшейся толпы, только прикрыв руками лицо. Когда пыл ребят немного поутих и упал последний камень, на странника нельзя было глянуть без содрогания! Камнем ему покалечило голову, а из ранки сочилась кровь! Вид свежей крови ещё больше раззадорил вожака:
- Глянь пацаны, как вспотел наш Анатолий! Прямо кровавый пот выступил, – заржал Митька.
Подойдя к страннику, продолжил:
- Эй, болезный! Ты чё грязный такой?
Странник молчал. Митька, плюнул ему на спину и с усмешкой сказал:
- Так чище будешь! Может и за человека сойдёшь! – издевался он.
- А ну, отойдите от него! Нехристи! – грозным голосом крикнул проходивший мимо, человек.
Разбойничья шайка вмиг разбежалась! На улице вновь воцарилась прежняя тишина.
- Вам бы в больницу, - сочувственно предложил человек.
- Спаси Господи, обойдусь, - ответил ему с улыбкой, странник.
Уже вечерело, когда странник Анатолий добрёл до леса. Было душно. Кровь уже не сочилась, а запеклась алым пятном на виске. В глазах то мутнело, то бежали какие-то мушки. Силы покидали измученного человека!
«Господи, Иисусе Христе сыне Божий, помилуй мя» … - прошептал он, входя в дремучий сосновый бор! Наспех осмотревшись, он приметил неподалёку, старую сосну-великаншу! Она была не то, чтобы очень высокой, нет. Вширь была не обхватишь! А массивные ветви свои опускала, что руки, до самой земли. Странник Анатолий уразумев, что лучшего места для ночлега не найти, подошел к ней с безветренной стороны. С трудом подлез под её ветки, улегшись, как птенец под крылом у птицы.
Он думал подремать, но сна не было. Всё тело ныло и болело. Порой не было сил терпеть! И тут на память ему пришла история. В давние времена жил один старец. Очень больным был он человеком! Но все болезни и лишенья свои переносил мужественно и без ропота. И случилось ему год не болеть. И тут заплакал он, испугавшись, что Господь его оставил! Ведь лучше пострадать за Христа сейчас здесь на земле, чем потом за свои грехи, в вечности! Вспомнив про старца, странник Анатолий воспрянул духом! Боль уже не казалась сверх сил...
- Господь послал мне утешение, недостойному, - сказал он, перекрестившись.
Ночь расстелилась по небу чёрным платком. На который высыпались крупные алмазы звёзд! Странник Анатолий смотрел на ночное небо и на душе у него становилось спокойно и хорошо! На ум пришли строчки из песни, одной полюбившееся поэтессы:
- Звезды небесные, Кто так красиво рассыпал вас,
Что не могу отвести изумленных своих я глаз?
- Нас не рассыпал, но мудро расставил Господь Творец,
Чтоб отражаться в глубинах очей ваших и сердец.

Чтобы не сбиться с путей и дорог вам в глухой ночи;,
Чтоб заменить иногда огнь и свет восковой свечи,
Чтобы рождались вопросы у всех, кто поднимет взор,
Чтоб о небесном, костром развести меж вас разговор…» - тихо допел странник и не заметил, как заснул.
Утро тихонечко перебарывало ночь. Забрезжил рассвет. Сквозь густые ветви сосен проникал неяркий и робкий солнечный свет. На суку соседнего дерева барабанил дятел! Он прилетел сюда подкормиться. Его размерные перестукивания разбудили странника Анатолия.
Помолившись, странник стал искать чем-бы, хоть немного, утолить голод. Осмотревшись по сторонам, он пошёл вглубь леса. Под ногами, в несметном количестве колючим ковром лежали шишки. Подняв пару штук и внимательно рассмотрев, он заметил маленькие семечки. Вынув одно семечко, странник попытался его раскусить, да только это оказалось нелёгким делом. Крепкое, как гранит, оно никак не давалась зубам. Оставив эту затею, он спустился в овраг. Тут сам, Господь щедро одарил его, наведя на полянку со спелой и пахучей ежевикой! Наевшись ягод, впервые за несколько дней он почувствовал прилив сил.
Возблагодарив Господа, за щедрые дары и что не оставил его на голодную погибель, странник Анатолий услышал звуки благовеста! Нездешней теплотой наполнилось его сердце! Как любило оно небесный очищающий голос колоколов!
Это благовествовал Владимир, звонарь станичной церкви, о начале богослужения!
- Значит сегодня воскресение, - радостно произнёс странник Анатолий и поспешил в Церковь.
Выходя из леса, он услышал жуткий собачий лай и человеческие крики! Забыв обо всём, побежал на звук. Поодаль от дороги на заброшенной стройке пара собак, кого-то рвали! Тот, уже еле слышно звал на помощь!
- Так это ж Митька, – сказал про себя странник, подбегая к собакам. Те, не обращая внимания на бегущего к ним человека, продолжали кусать и рвать мальчугана!
На бегу схватив кусок арматуры, странник кинулся отгонять собак. Одна из них умудрилась цапнуть странника за руку. Кусок арматуры сделал своё дело - собаки, продолжая гавкать, ретировали.
Не обращая внимания на боль, странник Анатолий наклонился над мальчиком! Митька лежал в луже крови уже без сознания. На шее, руках и ногах его были укусы.
Взяв паренька на руки и одной рукой зажав рану на шее, странник Анатолий побежал в сторону посёлка. До него было с полкилометра! Мальчишка таял на глазах! Лицо его сделалось неестественно бледным, губы синели.
- Подожди родной, не умирай! - проговорил на бегу, странник Анатолий.
- Спасёт Всемилостивый Господь! Не оставит! – продолжал он.
Митька угасал, как догорающая свечка! Видя это странник, начал читать молитву: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна. Плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися»… - а сам всё бежал и бежал.
Вдруг со свистом притормозила машина.
- Садись быстрей! – поторопил водитель.
Вскоре приехали они в больницу. Благо была она недалеко. Операция шла около часа. После вышел уставший хирург и сообщил:
- Операция прошла успешно. Состояние пациента стабильно тяжёлое. Всё бы ничего, но мальчик потерял много крови. У него первая отрицательная. У нас нет такой группы, а если ее не найти в течение нескольких часов, мальчик умрёт!
Сидевшая рядом на скамье, мать зарыдала! Отца у ребенка не было. Старшие братья стали обегать каждый станичный дом, прося земляков, сдать кровь, чтобы спасти младшего брата.
Длинная вереница людей огромной змейкой потянулась к больнице. Люди искренне желали помочь, но нужной группы крови ни у кого не оказалось.
В коридорах воцарилось отчаяние. Рыдала безутешная мать!
Странник Анатолий зашёл в лабораторию.
- Возьмите мою кровь – предложил он.
Лаборант, пренебрежительно на него посмотрев, сказала:
- Иди отсюда! Еще заразу какую занесёшь!
Мать мальчика услышав это, поняла, что этот человек может быть единственным, кто поможет её ребёнку выжить!
Мигом побежала она к главврачу и всё ему рассказала. Главврач был грамотным мудрым человеком, для которого клятва Гиппократа не пустые слова.
Приказав лаборанту взять кровь на анализ, он не вышел из лаборатории и стал ждать. Результат стоил томительного ожидания! Пробы показали – первую отрицательную.
Незамедлительно началась процедура переливания крови! По её завершении странник, ослабев, задремал. То ли в яви, то ли во сне увидел он молочно-белый туман. Так тепло стало на сердце, как вдруг сквозь этот туман прошёл луч серебряного света! Откуда-то сверху, странник услышал голос, говоривший ему: «Творящий добро, да продлятся дни твои! Ты узришь дела рук Моих через жертву тобой принесённую».
Что-то кольнуло в руку, и он открыл глаза. Это молоденькая медсестра ставила капельницу с глюкозой.
- Как Митька? – тревожно спросил её странник.
- Плохо ему совсем, – грустно ответила она.
- Доктор сказал, что хоть кровь и подошла, но ослаб он сильно. Есть опасения, что недоживет до завтрашнего утра, - продолжила она.
Душа странника наполнилась болью! Жалко было Митьку.
- Он ведь ещё совсем молоденький, а может помереть, - думал он.
Больше не лежалось ему под капельницей. Отключив её от себя и собрав все свои силы, странник Анатолий вышел из палаты в коридор.
На скамье сидела заплаканная мать. Увидев его, она кинулась к нему в ноги:
- Дедушка, помоги! Ведь сынок мой умирает. Нет никакой надежды, - заплакала она.
- Надежда наша Господь! Не плачь дочка, помолись. Он Всемилостивый Врач душ и телес наших! Не оставит нас! – сказал странник.
- Я не умею молиться, - призналась она.
- Это просто. Даже если молитвы не знаешь, молись своими словами ко Господу Иисусу Христу и к Его Пречистой Матери, Владычице нашей Богородице от всего сердца – ответил он.
В глазах женщины затеплился огонёк надежды, а её губы что-то зашептали.
Шатким шагом, странник Анатолий вышел из больницы.
Только к вечеру дошел он до Церкви. Трижды перекрестившись, с поклоном вошёл в Храм. В это время службы не было. Повсюду пахло фимиамом! В притворе, за свечным столиком сидел его знакомый Андрей. Он сторожил в Храме, а по воскресным и праздничным дням, продавал людям свечи и писал записки, – таково было его служение.
- Христос Воскресе, Андрей! – поприветствовал его странник.
- Воистину Воскресе! – ответствовал тот.
Взяв у него свечу, странник Анатолий прошёл в средний храм, где совершается молитва.
На аналое лежала праздничная икона «Живоначальной Троицы».
Странник подошёл к ней и поцеловал её, перекрестившись. На кануне горели свечи. У икон теплились лампадки. С иконостаса глядели на странника лики святых, Богородица и Спаситель.
Подойдя ко святой иконе Божией Матери «Казанская» он зажёг свечу и поставил её на подсвечник.
Упав на колени перед ликом Богородицы, странник Анатолий начал свою молитву:
- «Богородице Дево радуйся…»
Окончив её, со слезами на глазах продолжил:
- «Царица Небесная! Владычице Богородица! Ты сама мать! Ты сама претерпела и пострадала о Сыне Своем и Господе нашем Иисусе Христе! Прошу Тебя, недостойный, умоли Сына Своего простить и помиловать раба божьего Димитрия. Даруй Пречистая и Преблагословенная ему здравие…», - плакал странник.
Так слёзно молился он целую ночь!
Утром в больнице Митька проснулся совершенно здоровым! Все мы узнали об этом чудесном исцелении!
Не помня себя от радости, мать мальчика побежала к церкви, чтобы поблагодарить странника, вымолившего её сына.
Вышедший к ней навстречу, в праздничном облачении, отец Василий произнёс:
- Странника нет. Он ушёл чуть свет, никто не знает куда…
Апостол Иаков сказал: «Вера без дел мертва». И странник Анатолий живое тому доказательство! Его учение подтвердилось его же делами, его непротивлением злу, его безграничной любовью к человеку и жертвой Во Славу Божию!
Прошло уже немало лет со времени тех судьбоносных событий. А импульс к обретению себя в Нём Едином и спасению своей души, заданный странником Анатолием каждому из нас в своей мере, действует и поныне.
И жизнь уже не будет прежней. А как жить? – выбор остаётся за каждым. Можно ведь выпить из родника или напиться из лужи, можно жить Во Славу Божию или бесам на поругание.
Выбор-то есть.

05 мая 2018 г.
ст. Кумылженская

0

#4 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 15 ноября 2022 - 15:30

3

ДЕНЬ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ


Автобиографический рассказ

Завершался 1983 год. Время уже скрупулезно отсчитало половину декабря. Зима выдалась морозной. Хоть и выкладывались котельные до изнеможения, но не во всех коммунальных домах приволжского городка Звенижска люди могли побаловать себя теплом.
Вот и в квартире, где жили Еныковы, было ощутимо прохладно. Федосья Гавриловна, пожилая женщина в глухой толстовке, застегнутой на все пуговицы, с авоськой в руке, зашла в спальню и, подоткнув под себя юбку из вельвета, присела на ближний край деревянной кровати. Новый матрас под ней с хрустом прогнулся, поддавшись тяжести старых костей.
- Ну, в кого ты такая угрюмушка? – вздохнула она безутешно, но на ее ласковый голос ответа не последовало. - Не бойся, милая, это же я - твоя бабушка. Иди ко мне.
Стены небольшой комнаты снова откликнулись молчанием. Девочка чуть больше двух с половиной лет, синеглазая, с густыми кудряшками, в теплой цветастой кофточке, даже не шелохнулась: как замерла на другом конце кровати, так и продолжала сидеть, даже взглядом не поддавшись на тщетные попытки подружиться. Так получилось, что после переезда родителей, места в садике не хватило, и папа вызвал на время свою мать из деревни, чтобы та повозилась с внучкой. Увы, они жили далеко друг от друга, виделись редко.
- Олюшка, смотри какая кукла, - бабушка потянулась за авоськой, вытащив оттуда рыжеволосое чудо. - Тебе нравится?
Девочка пошевельнулась, мельком взглянув на подарок, на ее лице пробежал тенёчек радости, но губы тут же снова сомкнулись плотно.
- Э, да ты молчунья, лишнего слова и клещами не вытянешь. – Женщина тихо засмеялась своей шутке. – А я так хотела с тобой поговорить, рассказать, какой был твой отец в твоем возрасте… Ой, это было давно, но я все помню, хоть и лет прошло немало. Он вырос, изменился, но для меня и сейчас такой же егоза-шалунишка. Зима была…
…Зима 1955 года выдалась лютой. Деревня Большая Караевка утопала в снегу, а морозы трещали безумолчно. По утрам из труб крутым столбом вились клубы сизого дыма. Печи топились и вечерами, чтоб сохранить под крышей тепло на всю ночь. Как бы то ни было, жизнь все-таки продолжалась.
В один из таких дней, 9 января, в семье Еныковых громко заявил о себе младенец. Чтоб по дороге не застудить жену, уже готовую вот-вот разрешиться, глава семьи решил по-своему: пусть, мол, все обойдется дома, заранее предупредил известную в округе повитуху, определил подходящее место в избе. «Дров не жалейте, чтоб жарко было!» – наставлял он сыновей: Леньку - девяти и Витьку - шести лет.
А когда срок настал, и всё прошло благополучно, все были рады и рьяно благодарили Бога. Затем, числа 21-го, поездом в две упряжки, на лошадях покатили в Свято-Никольскую церковь в село Никольское, что было в семи верстах. Батюшка полюбовно окрестил новорожденного, зачислив его в свой приход и пожелав новоиспеченному рабу Божьему Валентину богоугодную судьбу…
- Это был запоздалый ребенок. Честно говоря, мы даже не думали, что в сорок с большим хвостиком, уже почти на исходе сил, так повезет, - словно стараясь не показывать свое смущение внучке, в сердцах промолвила Федосья Гавриловна. - Но мы были счастливы: и я, и дедушка, ходили павой, горделиво оглядываясь на молчаливые усмешки селян.
Внучка, будто вникая, о чем идет речь, скупо улыбнулась уголком рта.
- А-а, гляди-ко, ты, оказывается, все понимаешь, просто прикинулась неведухой. Ну, не упрекай меня, старую, - в свое оправдание высказалась бабушка. – А знаешь, у меня таких тайн-секретов много – полный клад. А что, в каждом человеке такого добра навалом. Вот вырастешь, и у тебя в заначке наберется о-го-го! Жаль, только мне уж не доведется их распутывать с тобой вместе. Что-то сердечишко пошаливает, тяжко порой…
«С мотором, знамо, дела не шуточные», как про сердце любил подшучивать ее супруг. Но разве в жизни мало забот кроме него? Всё что-то делаешь, всё чего-то надо. Пыхтишь, стараешься, вроде уж и сил не хватает, но все равно – надо! То ли было в молодости: тогда ничто не страшило, с трудностями не считались. С семи лет – с косой на лугах, с серпом в поле. Бывало, засыпала прямо на свежескошенном сене, где и находил ее отец, бережно перенося ее под навес, который сам по-хозяйски мастерил на все лето. Папу звали Кавусь (марийское производное от Гаврилы. –Автор), слыл он человеком степенным, справедливым. В деревне с ним считались, соседи приходили за советом.
- Представляешь, Олюшка, он ведь и в колхоз-то записался не сразу, - женщина, прищурившись, посмотрела в окно, обложенное подушечками, и встрепенулась, словно там, в светло-сизых облаках, застывших над улицей, вдруг увидела родного батюшку. - А когда к нам пришли из продотряда, хотели раскулачить, как тогда повелось, во дворе не нашли ничего лишнего: ни зерна вдосталь, ни скотины полный хлев. Помню, лошадка была одна, серая в яблочко. Солдаты хотели увести ее, а отец так вцепился в ее гривы, так вцепился, а головой все кивал в нашу сторону. Видать, хотел убедить, что без лошади семье не выжить. Добрые оказались служивые, с чем пришли – с тем и ушли.
Семья у них на то время на самом деле была большая, насчитывала не много и не мало, но целых шесть душ. Бабушка Мария, уже в годах, считай, ровесник самого Ленина, вся исхудавшая, не снимая темного зипуна, тенью мелькала по дому. Мать с отцом растили троих детей. Федосья была старшей, ее догоняли сестренка Лиза и братик Сёма, по-своему их троих называли Вочи, Лисук и Семон. Родители их любили, души в них не чаяли.
- Да, так и было, внученька, - бабушка шепнула, возвратившись на мгновение из лона нахлынувших воспоминаний. – Немного погодя, папа с мамой стали колхозниками. Отец долго противился, но, видимо, тот случай со Звездочкой, с нашей лошадкой, переломил его. Он поверил, что власть неплохая, что впредь жить будем лучше. По радио, а оно висело на столбе в центре деревни, как раструб от кирзового сапога, так по нему тогда только и говорили об этом, даже в ушах звенело. Мы, хоть и играли, но старались ничего, что вокруг происходило, не пропускать. Дети, наверное, всегда детьми и остаются: хоть, при царе, хоть под советами. Ты еще маленькая, конечно, но вот чуть подрастешь, сама поймешь. Детям ведь тоже не все равно, как живут люди, что творится в мире. Мне все было интересно, любопытная была, мать даже смеялась, говорила: «Ты так вертишь головой, смотри, открутится и слетит с плеч».
Ай, ведь и вправду голова закружилась и чуть не слетела, когда однажды на Масленицу подъехали гости из соседней деревни. Вочи уже было восемнадцать, к лету, на Троицу, стукнут все девятнадцать. И тут – глянула она и утонула в омуте темно-синих глаз озорного парня, ловко оседлавшего гнедого жеребца. Внутри все загорелось, казалось, еще немного и огонь полыхнет наружу. К счастью, Енык Эчук, так звали удалого молодца, в один миг с девушкой был навылет сражен стрелой любви. Стали встречаться, благо между ними дороги было всего на полчаса. Искали и находили поводы, чтобы хотя бы одним глазом увидеть друг друга, услышать ласковые полслова.
- Смотри, сколько звезд на небе, - на одном из таких свиданий как-то промолвил жених. – Светятся, переливаются - кто кого. А вот видишь, самая яркая. Еще в древности люди прозвали ее Полярной. Она всех выручала.
- И как ты это все знаешь, умник ты мой? – шутила девушка.
- А как же, как-никак, в ЦПШ учился, - отзывался Эчук. - Корабли по ней дорогу домой находили, если терялись в море.
- Уж не собираешься ли ты тоже заблудиться, ведь уже совсем темно? Вот пойдешь и заплутаешь в лесочке, как мне потом тебя найти – по звезде? – игриво отодвигалась возлюбленная.
- Нет, не для того я тебя нашел, чтобы терять, - твердым голосом прошептал Эчук, прильнув к мягким губам суженной…
Тут аж вздрогнула Гавриловна, ей почудилось, словно губы на самом деле помнят тот страстный поцелуй.
- Такой свадьбы, поверь, Олюшка, и вправду давно не помнили в округе, - она подвинулась поближе и дотянулась до внучки. Память уносила ее в неоглядное прошлое, и она, словно боясь потеряться, ухватилась за маленькую ручку: мол, лететь - так лететь вместе.
…В ту ночь Вочи совсем не спалось. Всё ворочалась и ворочалась, думала-гадала: на каком коне приедет его суженный, ведь в народе жила молва, мол, какого цвета будет лошадь жениха, такую жизнь и проживет новая семья. Ей очень хотелось, чтобы в главную подводу запрягли белого жеребца. Енык Эчук словно издали почувствовал желание любимой. Его свадебный поезд насчитал семь красочно разукрашенных упряжек да еще отдельно, словно команда охраны, лихо гарцевали 15 всадников.
Пока вся эта кавалькада двигалась в Малоивановку, там изрядно готовились к встрече. Невесту одели в традиционный костюм: платье с вышивкой (тувыр), поверх платья - кафтан черного цвета (шем шовыр), затем завязали пояс (ÿштö) и передник (запон). На одежде звонко бряцал набор серебряных украшений. Голову повязали платком, это означало, что она еще девушка, пока не принадлежащая и не зависящая от своего будущего мужа, и что еще не стала женой.
Вочи уже была в наряде, как кто-то крикнул: «Еду-ут!» Она помнит, как вся вдруг вздрогнула, правда, отчего, уже не знает: то ли от радости, то ли от неизвестности - что будет впереди? Только горящим взором обводила вокруг, словно пытаясь навсегда запомнить родной двор, родные лица. А тут и ворота открыли, и жених показался на белом коне. А белый цвет – цвет добра и радости, цвет счастья…
- Вот так я и перебралась в Большую Караевку, - женщина, словно очнувшись от глубокого сна, отпустила внучку, встряхнула пальцы, будто бы выпуская из себя пар. – Помнишь – большое село, улицы в зелени, прямо в центре три речки вливаются в одну и от крепкой запруды превращаются в одно большое озеро. А недалеко вытекает еще одна речка, которая, как граница, разделяет Большую Караевку на Верхнюю и Нижнюю. А потом, дальше села, несется одна река, приток Пинжанки, которая протекает мимо моей родной деревни Малоивановки. Ты же видела всю эту красоту, прошлым летом, помнишь, приезжали.
- Там еще был мост, вот тако-ой, - девочка старательно развела руки.
- Ну, конечно, конечно, он хоть и старый, но еще служит людям. – Бабушка, обрадовавшись, кивнула головой. – Без моста нельзя. Мост он берега соединяет, а по берегам люди живут. Им хочется быть вместе, поговорить, в праздник – повеселиться, в горе – утешить друг друга.
- Бабуль, а ты почему плачешь? – внучку подменили будто: хоть еще и смотрит искоса, но прежней отрешенности в глазах уже не стало.
- Кто плачет? Где плачет? – Федосья Гавриловна нарочно огляделась, выискивая плаксу. – Что ты, что ты, Олюшка, тут не место для слез. Тут у нас весело. Правда, весело?
- Весело будет вечелом, мама плидет из садика и Теша велнется домой. Пока они в «Звездочке». Вот там, недалеко, за заболом, - девочка ручкой махнула в окно. – А тут, челез стенку, у нас двол. Мы там иглаем. Папа плячется, мы ищем.
- Как, папа с вами еще и играет?
- Нет, он не иглает. Ты не понимаешь, он же не маленький. - Олюшка с недоумением взглянула на бабушку. – Он с нами отдыхает. У него все влемя лабота: пишет, читает, телевизол смотлит. Мы больше с мамой возимся: загадки учим, сказки говолим. Наша мама все знает.
Высказавшись, малышка самодовольно зажмурилась, исподтишка наблюдая за собеседницей. Шустрые зрачки разбежались по глазницам, выискивая что-то необычное. Вот они быстро прошлись по морщинистому лбу, по впалым щекам и по подбородку, на котором, с правой стороны, темнела бородавка с бусинку от маминого ожерелья.
- А это что? – с интересом потянулась внучка.
- Это долгая история, - глубоко вздохнула Гавриловна. – Мы жили неплохо. Семья, как и положено, росла. Мы хотели, чтоб детей было больше. С вами, веселушками, и родителям скучать некогда. Первой у нас родилась Анук, ей сейчас больше полувека. Затем появились Майрук и Тачана, но им Бог дал недолго: больницы не было, а болезни - кишмя кишели. Не смогли мы их уберечь. А вот сынок Коленька смело вынес все тяготы и невзгоды, теперь он уважаемый человек – учитель.
- Это он тебе такую большую точку поставил?
- Что ты, что ты, он тут не причем. Всему виной – война…
Словно воочию женщине представился тот злополучный день, разделивший их жизнь на «до» и «после».
- Вочи, жди меня. Ребятки, помогайте маме, - закинув за плечо вещмешок, Александр Михайлович попрощался с семьей и бодро зашагал к полуторке, поджидавшей новобранцев у сельской сторожки. Ему, здоровому мужику, казалось, что уходит совсем ненадолго, скоро вернется домой. И радио, и газеты только и твердили, что враг будет разбит, победа будет за нами.
Прижавшись к матери, Анук и Колька махали руками, еще не понимая, какие трудности ждут их впереди. Им, детям войны, пришлось пройти через все испытания, выпавшие на долю их поколения. Вочи каждый день пропадала на работе, по наряду бригадира сеяла хлеб, доила коров, убирала урожай, зимой ходила на лесозаготовки, приучившись по-мужицки махать топором. А сама все время думала о муже: как он там, живой ли? Письма с фронта приходили редко, видать, некогда было ему, бойцу Красной Армии, даже начеркать пару строк. Помнится, последняя треуголка пришла уже весной сорок пятого. «Мы уже в Германии. И тут земля такая же: рыхлая, с комьями, только запах другой. Как я скучаю по нашей…», писал Енык Эчук.
В его красивом, каллиграфически четком почерке ловко разбиралась дочка Анук. Сама Вочи в грамоте была не шибко: в Малоивановке школы не было, в Караевку ходить времени не хватало, как-никак в семье старшая была – по хозяйству помогать, и за младшенькими поглядывать нужно было. Так и осталась ежихой-неучихой, как однажды в сердцах обозвала сама себя, уколов иголкой палец, пришивая десятую заплатку на штанах сына, при этом старательно разглядывая каракули в его тетрадке. Хоть и время было лихое, но школы работали. Правда, редко, но все же слышался детский смех: зимой катались на санках, летом играли в мяч. Но чаще над селом застывала тишина. Тяжелая, гнетущая, порой звенящая до одури. И как вздрагивало сердце, когда эту тишину вдребезги разрывали бабьи вопли…
В тот день, уже поздно вечером, Вочи возвращалась с гумна, где завершили очистку последнего зерна нового урожая. В августе быстро темнеет. В небе одна за другой проклевывались звезды. А вот и она, ярче остальных, - Полярная. Отыскав ее, женщина пристально всмотрелась, вспомнив слова мужа.
- Милый, где ты сейчас? Посмотри на небо. Вот она – наша заветная, - Вочи смахнула со лба капельку пота. – Гляди-ко, она еще ярче стала. Значит, ты тоже на нее глядишь. Слава Богу, живой…
На душе стало легче. Она спешно заторопилась домой. Не дойдя до своего переулка, у избы подруги ее насторожили странные звуки: кто-то словно всхлипывал, еле сдерживаясь от истошных рыданий. Ивасяй, это был ее дом, и с работы ушла пораньше, отпросившись у начальства. И вот теперь…
- Представляешь, Олюш, она даже ни слова не сказала мне, что ее вызывали в сельсовет, сообщили о том, что ее муж, Давыдов Иван Андреевич, погиб под Берлином. Хороший мужик был он, все его Ивасем звали. А жену, с чьей -то легкой руки, по его имени кликали Ивасяй… И вот, иду я, уже темно, и тут - ее голос. Я стремглав в ворота и во двор, а там сарай был, для овечек. Смотрю, на охапке соломы тенью мелькает человек. Подбежала, а это она – с веревкой в руках. Ты еще маленькая, тебе и не нужно знать, что она замышляла. Это очень плохо, так нельзя. Но тогда я, еле-еле справившись с отчаявшейся женщиной, оттащила ее подальше от греха. Затем она еще долго обходила меня стороной, но, в конце концов, отошла, и мы снова стали подругами.
- Нет, подлугами могут быть только маленькие! - Малышка звонко перебила бабушку. – Как мы с Велоникой. Она на пелвом этаже живет. У нее еще есть Федя
- Ух, ты молодчина! – Похвалила бабушка. – Это хорошо, что есть друзья. Человеку одному плохо, всегда нужно на кого опереться, кому помочь, с кем посоветоваться. Вот и мы с ней, с Ивасяй, всю жизнь вместе. После войны столько лет прошло, она одна и живет. С сыном, Ондрий его зовут. В детстве ноги застудил, заболел, так всю жизнь на топчане лежит. Папа твой очень хорошо его знает. Мальчиком все к нему бегал. Ондрий-то и рисовал хорошо, и сказки говорить умел. Про зайца у него очень смешно получалось. Как заяц искал, кто самый сильный на свете?
- А лазве заяц не знает, что самая сильная - это моя Теша? - с недоумением спросила Оля. – Она и меня от Луслана защищает.
- А кто такой Луслан? Из сказки что ли? – Бабушка включила в себе «понарошку».
- Не-ет, - со всей серьезностью отвергла внучка бабушкину догадку. – Это мальчик с того двола, ну, челез улицу.
- А-а, вот теперь поняла, - согласившись, Гавриловна продолжила: - А что, он тебя обижает?
- Пусть поплобует, Теша даст ему, так даст…
Девочка взмахнула рукой, словно отбиваясь от противного мальчишки. Затем гордо посмотрела на бабушку, убедившись, что ей все понятно и что она согласна с ней насчет силенок у сестры.
- А еще Глом хотел укусить, Теша меня спасла, - вдобавок вспомнилось ей. – Это собака у дяди Васи, большая такая. Стлашно было, но Теша не испугалась.
- Какая у нас Теша молодчина, - похвалила бабушка. – Сестра такая и должна быть.
И тут ей вспомнился случай из своего детства. Однажды они с Лисук почему-то оказались за деревней. То ли просто гуляли, то ли еще как-то. Была весна, на лугах цветы пестрели. Целый букет нарвали. Уже собирались домой, как вдруг дорогу им преградил огромный лохматый пес. И невдомек девочкам, откуда он взялся и что у него на уме. Вочи шел восьмой годик, Лисук на три годика меньше. А собака страшная, так и смотрит на них, так и зыркает.
- Лисук, не бойся, - превозмогая страх, Вочи прижала сестренку к себе. – Она нам ничего не сделает. Мы пройдем тихо. Она хорошая. Ты ведь хорошая, да, собака? – осмелев, она протянула руку и осторожно погладила густую шерсть.
В ней наступил, видимо, тот момент, когда испуг чудесно перерождается в отчаянную смелость.
– Дай нам пройти. Ну, пожалуйста. Христом-богом прошу. - В мыслях оживлялись бабушкины слова, а самой было очень боязно, тысячу раз посетовала, что родилась не бабочкой.
Понял пес, что эти люди хоть и маленькие, но добрые, что им можно доверять…
- Вот и молодчина наша Теша. Знает, что в любой опасности главное - не бояться, - похвалила бабушка. – И у неба просить, чтобы оно сжалилось и сил дало столько, сколько нужно. Как мы просили тогда, в детстве. Как просили в войну, чтобы дедушка вернулся живым.
И он, наш дедушка, вернулся домой. Хоть и не в орденах и медалях, но жив и здоров. Правда, без глаза левого – остался он на чужой земле. Когда строили переправу через какую-то реку, каких на фронтовом пути сапера перевелось немало, осколком его задело. Да, Екын Эчук всю войну прошел в саперных частях, ведь он и дома искусно владел рубанком и топором. А что наград больших не получил, не беда. Он ведь за тридевять земель ходил не за славой, он Родину защищал, он за Отечество кровь проливал.
Вспомнив мужа, Федосья Гавриловна резко сникла. Уже несколько лет, как он ушел из жизни. Как-то нелепо получилось, поехал в райцентр по делам, по пенсионным. На остановке, при выходе из автобуса, не удержался - упал и сломал ногу. Увезли в больницу. Пока ногу чинили, там и догнали его фронтовые болячки. Их у него оказалось немало, да такие, что и врачи не смогли помочь. Похоронили его на погосте нашего прихода.
- Я и себе там присмотрела место, рядышком, - тихо промолвила «няня».
- Какое место, бабуль? – молодые ушки оказались на стреме.
- Да это я так, про себя, подумала вслух, - отшутилась та.
- Пло себя - это как? - прозвучало настойчиво.
А действительно – как это? Почему так получается, что не все можно говорить громко, чтоб все услыхали. Как это объяснить малышке, которой пока еще трудно разобраться в таких тонкостях: как люди рождаются или что такое судьба? Почему люди умирают и уходят в мир иной? «Да я сама толком-то не все знаю, - словно уколовшись об что-то острое, вздрогнула женщина. – Я вот живу как все, делаю все, что делают люди. Сама знаю, что многого не до конца понимаю. Жаль, учиться не удалось. Ладно, хоть у детей это получилось. В школу ходили, еще куда-то поступали. Честно говоря, мы с отцом и не знали, на кого они учатся, в каком институте. Знали только, что в Йошкар-Олу ездят».
Федосья Гавриловна глубоко вздохнула, пристально взглянула в окно, будто пытаясь разглядеть там следы былых времен. А в небе было до стерильности чисто: ни одного облачка, а тем более тучки заплутавшейся. Все замерло, будто морозищем крепким застудило.
- Даже мысли не за что зацепиться, - сама того не замечая, снова вслух проговорила бабушка.
- А что такое мысли? – внучка не замешкалась с вопросом.
- День, говорю, ясный, - поймав себя в невежестве, сказала она первое, что пришло в голову. Затем, пошевелив мозгами, произнесла витиевато, несколько надуманно: - В такую погоду и думается лучше. А про мысли давай лучше спросим у папы. Он ведь придет скоро. Хорошо?
-Холошо, бабуль, - на удивление легко согласилась внучка.
Сын работал в редакции районной газеты. Он был корреспондентом, часто ездил в командировки, а вечерами допоздна засиживался над заметками для печати. Профессию для себя выбирал сам. Еще в школе учителя заметили в нем творческую жилку, каждый со своей колокольни пытаясь настроить мальчишку на правильный звон. Он еще и рисовал неплохо, оформлял школьную стенгазету, но, как говорится, предпочтение отдал словесности. А когда его стишок впервые поместили в «районке», он весь ушел в поиски звучных рифм и красивых выражений. И, надо признать, это ему удалось: в студенты он уже пришел с завидным количеством рукописей. Приезжая домой на выходные, он и маме читал свои стихи, в которых воспевал край родной, дружбу, любовь и, конечно же, природу.
Тихо. Тихо над рекою,
Гладь воды – янтаря блеск.
Чуть дотронешься рукою,
Звоном отдается плеск.
Пробежится шаловливо
Кудреватая волна.
И в тени вздремнувшей ивы
Затеряется она.
Все в предутренней истоме –
Шелохнуться даже лень.
Но восток уже алеет
В алой шапке набекрень
(Перевод автора).
Федосье Гавриловне помнится, как ее младшенький приезжал на каникулы, и в доме то и дело звучали замысловатые строки, в которых она слышала знакомые слова: «Карай», «Авай» (Мама), «Йоратымаш» (Любовь). Писал он на родном языке, печатался в марийском журнале «Ончыко» (Вперед).
- Я верю, папа твой далеко пойдет, уважают его, знают, - бабушка нежно погладила детскую головку. - Лишь бы с пути не сбился. Очень уж доверчив, всегда на виду, всегда с людьми. Знаешь, он даже есть один не может, рядом обязательно кто-то должен быть.
- Я знаю, - девочка тут как тут подхватила. – И мы с ним вместе чай пьем.
- Это у него с малых лет, - словно остерегаясь сглаза, почти беззвучно прошептала бабушка и снова плавно унеслась на волнах памяти.
…«Аву-уй, шужорым пу-у!» (Маму-уль, дай молочка-а).
В распахнутое окно с улицы просунулась белесая головушка. Вочи тут же подхватила готовую кружечку и, накрыв ее нехилым ломтем свежего каравая, поставила на подоконник. Валюк (Валентина в детстве так звали) все это быстро переместил по месту назначения, тщательно опустошив посуду до последней капли. Любил он молоко, только им и питался. А когда в обед мать усаживала его за стол, он ни за что не брался за ложку, только и делал, что выглядывал на улицу.
- Мам, я не стану есть, - твердил он.
- Почему? Разве ты не устал, ведь с утра только и гоняешь: туда – сюда, туда – сюда…
- Так я ж не один гоняю, - звучало в ответ. – Мы с ребятами играем. Они тоже бегают, они тоже голодны.
- Так их дома накормят.
- Нет, так неинтересно. Я же не вижу, как они кушают.
- Ну, хорошо, давай их позовем…
Валюк только этого и ожидал, стремглав выбегал из-за стола, и уже минут через пять-десять у них в доме – целая толпа мальчишек. Хозяйка усаживает их, словно гостей во время масленицы, и начинает потчевать, чем бог послал. Чалай Аркаш, Печак Колька, Юка Володя, Чимошкан Валирик – детки соседей, кто на год младше, кто на год старше своего. Все здоровые ребятишки, кушать – палец в рот не клади. Про причуды своего любимчика Федосья уже знала, потому и наготовила еды как на праздник…
- Все они остались в колхозе. Кто на тракторе, кто конюхом, кто сварщиком. Только твой папа не с ними, оторвался как лист березовый, унесло его попутным ветром, - бабушка проговорила, словно песенку пропела.
- А ветла тут нету, - внучка с удивлением подняла глазки.
Встретившись взглядами, они еще несколько «буравили» друг друга, словно проверяя себя на выдержку. Чем дольше смотрела Федосья Гавриловна на свою внучку, тем больше находила схожесть в лицах. Тот же разрез глаз, те же крылышки ноздрей, у обеих крутым утесом выделялся высокий лоб. И совсем по-родственному был отшлифован подбородок: сползающие трапецией скулы и тонкая нижняя губа, незаметно выдвинутая вперед, отчего казалось, что она немного прикрывала верхнюю, подчеркивая природную застенчивость.
- Ветер он везде, и бывает разный, - без тени нравоучения молвила бабушка. Она еще хотела добавить, мол, это папе твоему знакомо, он же поэт, а поэты видят ветер не только в природе. У них ветер может шуметь и в голове, и в настроении, и в душе. Где-то что-то изменилось - это уже ветер перемен. Им дай только повод, так они готовы все на свете поставить под паруса. Хорошо ли плохо ли это, не знаю. Но папе твоему нравится – значит, хорошо. А вслух продолжила: - Будем надеяться, что папа попал под хороший ветер и дальше уже его не унесет.
А за окном уже темнело. Зимний вечер короток. В комнате включили свет, от ярких лампочек на обоях шаловливо запрыгали зайчики. Один из них ненароком угодил Оле прямо в глаз, отчего она сильно зажмурилась, а когда все прошло, в дверях раздался отрывистый звонок.
- Мама! Теша! – девочка ловко спрыгнула с кровати и вприпрыжку побежала встречать самых дорогих людей.
Федосья Гавриловна тоже поднялась, с оханьем выпрямляя закоченевшие колени. А когда встала во весь рост, в проеме уже нарисовалась шустрая фигурка старшей внучки Стеши, которую Олюшка пока называет Тешей. За ней высветилась и невестка Зоя, отстоявшая очередную вахту воспитательницы в детском саду.
- А вот и мы! – воскликнула Стеша, сияя раскрасневшимся от холода лицом. – Ну, заждались, наверное. Не скучали? А мы через магазин. Олюшке - вкусные яблоки! А это – тебе, бабушка!
И тут, словно по взмаху волшебной палочки, на столе появился торт – небольшой, круглый, с красными ягодками в середине. По овалу выгнулась яркая надпись – «Семейный».
0

#5 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 ноября 2022 - 15:07

4

НУЖНЫЕ ЛЮДИ


1
Дорога свернула влево, а надо было идти прямо. Анатолий постоял с минуту в нерешительности и шагнул в нужную сторону. Идти было еще далеко. Не рассчитал, думал, что к позднему вечеру доберется. Но, как всегда, нами кто-то располагает…
Солнце на закат шло быстро – все же не июнь, а конец июля. Надо бы-ло миновать мостик через Курейку и еще топать да топать.
Около крайних домов поселка стояла девочка лет пятнадцати. Возле нее вертелись двое мальчишек лет около десяти. Видно было, что прово-жали.
— Ты, Тань, приходи к нам еще. Папа должен вернуться. Привезет разных подарков с севера…
— Приду, честно. Только ведите себя хорошо. Не расстраивайте маму. А то она с вами одна намучилась…
— А я правильно иду? — спросил Анатолий, скорее не для того, чтобы убедиться в точности своего направления, а просто дать языку выгово-риться – бедняга совсем онемел от одиночества… — Мне надо попасть в Боголюбовку, а то вдруг уйду в другую сторону.
Девочка повернулась всем лицом. Анатолий мысленно отметил, что пе-ред ним стоит не подросток, а настоящая девушка лет шестнадцати. Не красавица с журнального листа, но симпатичное, притягивающее к себе женское создание. Анатолию стало даже не ловко. Наверно, она подумала, что великовозрастный кавалер закинул удочку – заполучить легкое зна-комство. Анатолий даже скривил физиономию, чтобы у незнакомки отпало мнение о нем, как о об уличном ухажере…
Но, было видно, что проходящий мимо человек не произвел на девуш-ку никакого впечатления. Только и произнесла:
— Правильно, правильно, — и отвернулась, чтобы закончить разговор с мальчишками.
А он пошел дальше, думая, как рисково отправился в путь. Сел в горо-де на первый попавшийся автобус в эту сторону. Доехал до райцентра, то есть до Мостовой, а тут, выяснилось, что непредвиденно ремонтируют ав-томобильный мост через Курейку. Весь транспорт, оказывается, уходит теперь к другому ближайшему мосту, который находится у черта на ку-личках. Вот и решил Анатолий сократить свой путь – перебраться на дру-гой берег по старому пешеходному мостику, а дальше шлепать пешком – путь около тридцати «кэмэ» надеялся одолеть, как в далекие времена, лег-ко и быстро. Одолевал его не раз: и на велике, и дважды зимой на лыжах. Конечно, знал бы все наперед, то отправился часа на два пораньше. И не было бы лишней заботы…
Возле Курейки заканчивались ограды местных жителей. Минуя их, до-рога уходила к деревянному мостику. Позади послышалось частое дыха-ние запыхавшегося человека. Анатолий остановил шаг и увидел ту самую девушку, что повстречалась на дороге.
— Вы, наверно, не из здешних мест? — произнесла она, чуть не столк-нувшись с Анатолием.
— Вроде, да и, вроде, нет… — неопределенно вымолвил он.
— Тогда с вами все ясно! — заключила незнакомка и пошла рядом с Анатолием. — Вы из тех, кто бывал здесь давно или в детстве. Теперь напрочь позабыли дорогу… Хотя все то же, но и не то. Верно ведь?
Анатолия в душе отметил взрослость слов случайной попутчицы. Будто добрая волшебница в образе сельской простушки оказалась рядом и рас-сказывает правдивый эпизод из его жизни.
— А я живу с дедом у Синего озера. Вы тоже в ту же сторону, если вам в Боголюбовку?

2
Слова девушки встряхнули память. Анатолий вспомнил позабытое озе-ро с необъятной гладью и до изумления необыкновенной синевой. Бывал он когда-то на нем да не один раз. Но сколько лет проскочило с той поры …
— Верно, в те самые места. Там, как теперь говорят, моя малая родина. В смысле, родился, учился. Но потом жизнь понесла по всяким городам и весям.
— Давайте познакомимся. Меня зовут Таней. А вас?
Анатолий назвался. Подумал, что вот так естественно теперь городские девчата не ведут себя с незнакомым мужчиной. Либо, чего-то выжидая, выламываются, либо, наоборот, сторонятся, боясь, как сбежавшего с кор-риды быка. А то, прости господи, бывают и вступающие сразу в двусмыс-ленный диалог, предчувствуя, что очередной мужик такой же, «как все» и у этого в голове только одно и то же: прижать девку в темном уголочке…
Искоса глянул на неожиданную спутницу и представил, что у него са-мого где-то растет примерно такая же по возрасту дочь, может, чуточку постарше... Только теперь где и какая она?
— Время летит… Давно не бывал здесь. А Синее озеро не поголубело?
— С чего б так? Летом около него сотни машин останавливаются. Кто рыбалить приезжает. Кто покупаться захотел. А есть и такие – помыл лю-бимую иномарочку и погнал дальше. Так что наша вода только темнее становится. Дед говорит, что от всего этого современного нашествия сам Водяной сердится…
Прошли с сотню шагов, но Анатолий не мог нащупать тему для разго-вора. Не балаболить же пустое с девчонкой. Таня тоже не подавала голоса. Будто между ними все было уже пересказано. Наконец, испытывающе вглядываясь в лицо Анатолия, произнесла:
— Солнце скоро завалится за гору. А потом наступит темнота. Как вы пойдете через Бабайкин лес? Я бы одна ни в жизнь не согласилась в сере-дине ночи переться по гиблому месту. Даже если б надо было предстать перед самим красным солнышком.
До Анатолия только теперь дошло, насколько он лопухнулся, не учтя все дорожные обстоятельства. Автотранспорта за Курейкой сейчас, конеч-но, почти никакого. Так что «голосовать» на обочине дороги бесполезно. Если в машине полно народу, то ему там не будет места. А, если кто-то один мчится, то, наверняка, не остановится – побоится дорожного охламо-на. И, как ни крути, полночь все одно опутает его в таежной глухомани. Вышагивать по темнотище наугад – тоже не в радость… Про Бабайкин лес он с детства наслышался всяких страхов, но не пацан же он теперь. Не хо-телось выказать малодушие перед навязавшейся малолеткой.
— Как-нибудь проскочу. На худой конец заночую на опушке леса. Долго ли голому подпоясаться…
Таня с удивлением рассмеялась.
— Мой дед тоже иногда говорит точно так. Странно…
— Чего странного? В этих местах многие так должны говорить, если человек вышел из этих краев.
— Дед говорит, что он родом из Зыряновки. Я там, правда, ни разу не была. Да и сам он туда, кажется, давно не наведывался. Хоть и вспоминает часто «вот у нас раньше в Зыряновке, вот у нас раньше…».
Анатолию название села напомнило про его первую любовь Настю. Она жила в той самой Зыряновке. Сколько воды утекло с тех пор, а трепет далеких дней охватил сердце при упоминании знакомого названия…

3
В конце спуска к реке стояли двое парней. Анатолию парочка показа-лась подозрительной. Особенно не понравился тот, что пониже и крепче на вид, быковатый с тяжелым темным взглядом. Второй был повыше и пото-ньше, в больших круглых очках. Была бы возможность, Анатолий обошел эту компашку. Но к переходу через Курейку лежал один путь – ровно возле недружелюбного коллектива.
— Ну, щас че-то будет, — тихо произнесла Таня.
— Ты знаешь их?
— Чего не знать… Колян с Филоном. Колян – который пониже. Ну, щас начнут…
В это время Анатолий и Таня оказались возле крутой парочки. Неожи-данно тот, что был назван Коляном, перегородил дорогу. Выкручивая кренделя кистями рук, он воскликнул, вгрызаясь зрачками в лицо Анато-лия:
— Так она еще и со стариками стала ходить? Ах, Таня, Таня, Танечка… С ней случай был та…
Анатолий никак не ожидал подобной завязки разговора. Он успел уло-вить только запах перегара… И почти не почувствовал удара в переносье. Наверно, на мгновенье отключилось сознание. Но тут же отключка про-шла. Он понял, что падает, словно подкошенный на правую ногу. Но все же сумел выровнять тело, встряхнул головой, как делает это собака, вы-лезшая из воды. И со всей силой ткнул парня, что называется, «под дых».
—Йик, йик! — ухватил себя за живот Колян и ни с места.
Лицо его побледнело до неузнаваемости. Зато другой, определенный в Филоны, вертко подхватив с земли отрезок металлической арматурины, кинулся к Анатолию. Железо скользнуло по его плечу, раскроив рукав рубашки, а заодно пробороздив кожу до самого локтя.
—Ну, падла, держись! — взвизгнул Филон.
Таня отскочила в сторону. Что было сил, крикнула:
— Не смей, гадина!
— Ладно, Танюш! Этого я теперь успокою… — хрипло выдавил Ана-толий.
Филон снова замахнулся. И в этот момент Анатолий сделал неожидан-ный бросок в сторону парня. Филон не успел вывести из-за себя ржавый прут, как Анатолий схватил его руку и с разворотом опустил Филона к своим ногам. Парень уткнулся коленом в землю и скривился от неожидан-ности и боли.
— Ты че! Руку выломишь, пусти! Пусти, говорю!
Колян продолжал в стороне прихлебывать воздух широко открытым ртом.
— Значит, так, хлопчики. Не знаю, что вы хотели от меня. Но свое по-имели. Если еще вздумаете стоять на дороге, то это для вас будет в по-следний раз.
И отпустил руку Филона. Тот с боязнью отошел подальше и застыл, ощерясь – то ли улыбался, то ли всхлипывал от радости. Наконец, заика-ясь проговорил, обращаясь к своему обидчику:
— Ну, че вы так, ребята? И пошутить нельзя?.. Мы ж – люди и вы – люди. Можно и по-хорошему договориться, а не руки ломать…
— Давайте уйдем отсюда, — попросила Анатолия Таня. — Все плечо в крови…
Только теперь Анатолий понял, в какое дерьмо влез из-за своей слу-чайной спутницы. И она, видимо, осознавала, что на ней вся вина от ми-молетной драки.
— Пройдет, Таня. А вы, орлы, больше не стойте у нее на пути. Иначе… Короче, хана!..
Когда шли по настилу мостика, Таня сказала:
— Это все из-за меня. Колян давно не дает мне проходу. Каждый раз, как встретит, говорит, что любит. А вы же должны знать: разве такая лю-бовь бывает…
И словно опомнилась:
— Теперь идем к нам, у нас перевяжете руку. Дед даст свежую рубаху. А то эта вся в крови и в рванине…
— Неудобно с таким видом в чужой огород…
— Ага, поговорите еще у меня… До нас тут меньше двух шагов, то есть километров…
Анатолий понял, что предложение Тани – самый верный выход из сло-жившейся обстановки. С мостика Анатолий увидел, как посрамленные ко-реша понуро брели к урезу воды.
На другой стороне речки каждый переваривал недавнее событие.
— Чего он такой злой, настоящий неадекват? — не выдержал Анато-лий, имея в виду Коляна.
— А… — повела рукой Таня, — прошлым летом помогал деду пере-страивать баню. Недели две жил у нас. Вроде как нормальный человек был, даже через чур обходительный. А потом встретит, начинает приста-вать. Любит, говорит, меня до смерти. Даже стращал, что никому я не до-станусь, все равно стану его… Нахал этот Колян. Да и Филон такой же, у Коляна на поводу, хмырь бестолковый.
— Ты что, с дедом живешь? А родители где?
— Отца нет, погиб при испытании самолета. Мамки тоже нет. С детства живу у деда. Он раньше в этих краях лесником работал. А как старая власть свалилась, лесхоз ликвидировали. Всех, кто при лесхозе числился, разогнали… Дед на пенсию ушел, стал жить в своем доме у озера. Бабуш-ку плохо помню, померла давно. Дед после нее привел в дом другую жен-щину. Мы с ней ужились. Сильно большой любви нет, но и плохого друг дружке никогда не делали. Я в дедовы дела не лезу. Учусь в городе, там прописана на квартире. А летом сюда приезжаю. Так что это и мой дом…

4
Менее чем через полчаса проселочная дорога привела к дощатой огра-де.
— Вот и наш замок! — сказала с некоторой гордостью Таня, открывая калитку.
Рыча, залаяла на цепи овчарка.
— Ну, что ты, дурашка! Свои пришли… — и доверительно Анатолию, — это Пират наш.
Собака успокоилась, улеглась возле своей, сделанной, словно на показ, будки. На крыльце дома появился старик. Сравнительно невысокого ро-ста, в рабочей куртке и холщевых штанах. Седые вразлет волосы и щети-нистая с проседью борода.
Глянул на Анатолия, как на старого знакомого.
— Откуда такие соколики?
Таня ответила за двоих:
— Дядя Толя упал с нашего моста, поранил руку. Надо помочь ему.
Дед хитро скользнул взглядом по лицу внучки. Понял, что дело не мо-стом пахнет.
— Маруся, выйди, помоги человеку… —произнес он, обращаясь в глу-бину дома.
В проеме двери показалась женщина. Было видно, что ее молодость прошла давно, но на лице и в движениях тела чувствовались былые деви-чьи повадки. Она тоже воскликнула:
— Это где ж вас угораздило? — и, не дожидаясь ответа, скрылась в се-нях.
Потом старик заставил Анатолия снять рубашку. Дедова жена взяла гостя в оборот.
— Вам повезло… Упали со скользом. А то бы сильно пострадала пле-чевая кость… Извините за премудрые слова, когда-то успела поработать медсестрой. Три года на «Скорой помощи». Навидалась тогда всякого, начало девяностых, годы лихие…
Когда рука была перевязана и на Анатолии оказался просторная фут-болка, к врачующей компании приблизился хозяин. Подал Анатолию ру-ку.
— Будем знакомы! Григорий Трофимович. А вы чьи будете?
— Зовите попросту: Анатолий. Направлялся в Боголюбовку пешим хо-дом. Да получилась неприятная оплошность…
Таня стояла позади деда и, поводя указательным пальцем, давала Ана-толию знаки: мол, молчок, то есть о том, что произошло – ни-ни-ни!
— Ну да! — то ли согласился дед, то ли взял под сомнение сказанные слова и переменил тему. — Куришь или как?
— Скорее, или как. Раньше баловался. Потом пришло в голову: зачем оно все? Бросил.
— Правильно. Я тоже прошел через это. Всякое зло не употребляю, но рюмашку по случаю еще пропустить могу…
Мария тем временем закончила свои дела в доме, снова появилась на крыльце:
— Че на воздухе попусту стоять? Проходите к столу. Солнышко давно на ужин показывает.
Расположились в обширной кухне. Григорий Трофимович уселся за старшего в самом углу, возле себя усадили гостя. Мария с Таней оказа-лись напротив них.
Хозяин ловким движением пальцев скрутил пробку на водочной бу-тылке.
— Такая, Анатолий, наша мужская доля. Мамка у меня в рот не берет эту заразу, а Танюшка еще молода, чтобы об дерьмо губы мочить. Так что девушки-гражданочки, не обессудьте старого человека! Нынче потчуйтесь клюквенным соком, — и приподнял стопку, налитую по самый край. — Как говорится, за доброе знакомство!
Закусили, помолчали, потом хозяин еще налил по стопочке. Но уже не по полной.
— У меня, Толя, ты уж прости, что назвал по-свойски, закон неписа-ный: эту емкость, — и показал взором на начатую поллитровку, — опо-ражнивать вдвоем ровно за три раза. Большим не располагаю, но и мень-шим не ограничиваюсь. Мамка не даст соврать…
— Ну, че ты, Гриш! Гостенек может подумать про тебя плохо. То ли ты пьянчужка подзаборная, то ли жадина несусветная…
Анатолию тут нравилось все. И располагающая к умиротворению до-машность, и люди, которые были ему рады. Давно не получалось быть в компании, где можно не только говорить, но и просто смотреть и мол-чать…
Хмель вскоре стал пробиваться в голову, мысли потекли более про-сторно и быстро. Когда дошла очередь опорожнить последнюю стопку, Анатолий попытался встать, чтобы сказать ответное слово. Но Григорий Трофимович ущипнул его за рукав:
— Сиди, сиди! Не на пленуме ж ты, не на комсомольском собрании… Хочешь сказать – скажи с места. И тебе, и нам будет приятней…
Нужные слова вдруг повыскакивали из головы. Анатолий обвел при-сутствующих сияющим взглядом:
— Так получилось, что не успел я попасть сегодня в родные места. Не бывал там уже лет семь… Там у меня схоронены родители и почти вся близкая родня… Не удалось сегодня сходить на наше старое кладбище в Боголюбовке. Зато познакомился с вами. Это для меня двойная радость. Хочу выпить за ваше хлебосольное семейство.
— Вот те на! — протянул Григорий Трофимович. Так мы с тобой, брат, почти земляки. Я-то родом с Зыряновки. От вас всего в пяти верстах. Бо-голюбовских ребят я почти всех раньше знал. Кого в лицо, кого по фами-лии. Ты-то из чьих будешь?
— Лоскутов я, у нас полдеревни Лоскутовы…
Григорий Трофимович нервно шевельнул ноздрей.
— Случайно не Павла Николаича сын?
— Он самый! — отрапортовал Анатолий.
Дед немного отстранился от гостя и попытался посмотреть на него вро-де как издалека.
— Смотри-ка как получается! И, верно, лицом на Павлуху смахиваешь, — и замолчал.

5
Анатолий сначала подумал, что чем-то обидел старика. Но потом по-нял, что тот глубоко задумался, с силой что-то припоминает. Наконец, Григорий Трофимович предложил Анатолию пойти «покурить». Присели на большое бревно, отпиленное от пихтовой валежины. Завели обычный мужицкий разговор о ситуации, складывающейся в стране и во всем мире.
— Им, паскудам заокеанским все неймется и неймется… Ну что за па-костливый народ там теперь у власти! Лишь бы загрести поболе под свое брюхо, да поперекрывать все кранты нашей Рассеюшке. Мы-то им сами сто лет не нужны, а вот земельку нашу с недрами в одночасье б проглоти-ли… И не подавились бы… Скоко миллионов полегло в ту войну. Считай, три десятка. Вот, к примеру, твой дед Николай Федорович не вернулся с фронта… У меня отец Трофим Иванович прибыл в сорок четвертом вроде живой, но изрешеченный пулями. От осколка вскоре скончался, так Побе-ду и не увидел. Два дяди, три сродных брата полегли за страну… А им там, зверью пакостливому, все мало и мало.
Григорий Трофимович стер ладошкой со лба испарину. Машинально сорвал тычинку какого-то злака, в задумчивости пожевал его.
— Но наше поколение, Толя, устояло на земле. И фамилии никто в мо-ей родне не опозорил – ни Редьковы, ни Миролюбовы, ни Белобородо-вы… Наша веточка тоже страну от врага уберегла, Толя. Бояркины мы, слышал?
При небольшом шторме в голове, Анатолий замер при упоминании этой фамилии.
— Выходит, что Настя Бояркина ваша дочь?
— А ты что, ее знаешь? — вопросом на вопрос ответил Григорий Тро-фимович.
— Знал. Мы учились в Заборске в параллельных классах. Чудесная де-вушка, даже влюблен был в нее. Потом армия, учеба. Слышал, что вышла Настя замуж и куда-то уехала. А про то, что ее нет, узнал от Тани.
— Вот под старость лет внучка нам дочь заменила, — отстраненно по-яснил Григорий Трофимович.
— Значит, Таня дочь Насти? — еще раз уточнил Анатолий.
— Получается, что так, — и поскорее перевел разговор. — Еще в Мо-стовой младший сын живет. Парень из командировок не вылазит. Вахты у него, понимаешь, барахты. Танюшка к племяшам сегодня наведываться бегала. Я говорю, пусть пацаны сюда на лето перебираются, так сноха – женщина уросливая – «нет, папа, пускай свой дом знают». Они парни го-ловастые, руки, откуда надо, растут – в доме и за хозяйку, и за сторожа. Мать с работы, а на столе тебе ужин готов. С малых пор хозяйскому делу приучены. Не знаю, от кого это у них. И родители какие-то непутевые, и дед далеко, а вот растут же, как люди… Одна радость…
— Это вы напрасно, Григорий Трофимович. С ваших слов, и у сына все в порядке. Просто для вас это другое, более свежее поколение…
— Мда… — С сожалением вздохнул дед. — Может, оно и так.
В светлом проеме сеней показалась фигура Марии.
— Ну, сколько ж вас ждать, алкоголики? Вам, Толя, уже постель со-брана. Да и деду пора ко сну…
— И то правда, — согласился Григорий Трофимович, — пошли, брат, передохнём, день был сильно жаркий, да и градуса лишнего мы в себя до-бавили…

6
Утром Анатолий проснулся от непривычного звука. Это драл глотку хозяйский петух. Звонкий звук и хлопанье крыльев слышалось так отчет-ливо, будто куриная вакханалия происходила за стенкой. Анатолий вышел во двор. Пират дремал, лениво глянул одним глазом и дальше. «Ишь ты! Признал за своего». Вскоре появился хозяин. Григорий Трофимович по-щурился, глядя в сторону поднимающегося солнца:
— Я вчера, Толя, разоткровенничался. Душу, понимаешь, всю вывер-нул наизнанку. С хорошим человеком давно не приходилось беседовать. Нынче народ пошел какой-то до тошноты странный. Контакты у всех по-заржавели, как концы у старой электропроводки…
— Да, время такое.
За завтраком Анатолий заявил, что должен отправится в райцентр и купить себе новую рубашку.
— Я, дед, схожу с дядей Толей. С ним интересно.
— Тебе не надоело шастать туда-сюда? Взяла бы лучше журнал, вздремнула в тенечке…
— Дед, ну что я старуха что ли? Еще бы радио мне к ушам провел, и вся радость…
Григорий Трофимович обескураженно сморщинил лицо.
— Ох, вырастишь вас на свою шею… А потом выслушиваешь всяче-ские домыслы.
— Пускай Таня сходит со мной. К обеду доставлю вашу примадонну в полном здравии и в сияющем виде.
Снова пошли той же дорогой.
— Вы, дядя Толя, где так ловко научились хулиганов отбивать? —неожиданно спросила Таня, когда проходили возле того места, где вчера произошла стычка с Коляном и его корешком.
— Ааа.. — отмахнулся Анатолий, — виноваты горячие точки. А они где они у нас?
И, не дожидаясь ответа Тани, сам же ответил:
— Правильно! В Африке. Помнишь, как у Чуковского сказано «не хо-дите, дети, в Африку гулять». Я по молодости оказался однажды там. А если бы ничего не умел поделать с такими типами вроде Коляна, то оттуда никогда не вернулся…
И замолк, будто затянул на лице прореху замком-молнией… Улыбка с лица Тани тоже сошла мгновенно.
— Еще вопросы будут, гражданин следователь?
— Будут. Точнее, будет один маленький вопрос. Скажите, а почему вы как-то по-особенному и долго смотрели на фотографию мамы, когда дед показывал свой альбом?
Не подозревал Анатолий, что кто-то со стороны мог углядеть его вы-ражение лица. Казалось, что тогда рядом никого и не было. А его в ту ми-нуту охватил ураган воспоминаний о человеке более чем тридцатилетней давности. В красивой и зрелой женщине, что предстала перед ним на фото и в которую он, кажется, готов был влюбиться по-прежнему, Анатолий вдруг узнал прежнюю Настю. Ту, которая жила в нем многие годы.

7
Когда-то он засыпал с мыслью о ней и, просыпаясь, сразу же вспоми-нал ее. Жили они в интернате при школе в районном центре. Правда, учи-лись в разных классах. Встречались мельком, чаще всего на переменах, еще в спортзале или в библиотеке. Иногда ехали домой на одной попутке. Она выходила в Зыряновке, а он ехал дальше. Не раз приглашал танце-вать на школьных вечерах, но никак не мог решиться и сказать ей о своей любви.
На выпускном вечере ребята прикупили втихаря водки. Когда закончи-лась торжественная часть и за праздничным столом дважды подняли бо-калы шампанского за свое будущее, мальчишки успели улизнуть за угол школы. Наскоро раскупорили бутылки. Всем досталось ровно по стака-ну… Сначала Анатолий почувствовал, что его словно кто-то пытается сва-лить с ног. Но потом пришло осознание своего могущества и уверенности. Уже после застолья, Анатолий решительно подошел к девушке.
— Тася, можно с тобой поговорить?
— Говори, Толя. Какой вопрос?
Умная была девчонка Настя. Наперед знала, что хотел сказать ее дав-ний товарищ.
— Или хочешь, чтобы наш разговор никто не услышал? Тогда выйдем на спортплощадку.
Вечер переходил в ночь. Июнь знал свое дело. Как далекий фонарь, площадку охватывал свет луны. Остановились у столба, на котором кре-пилась волейбольная сетка. В Анатолии все дрожало, словно кто-то неви-димый сбивал в нем убойный коктейль.
— Тася… Ты не знаешь…
— Нет, знаю, — перебила она. — Знаю, что ты влюблен в меня…
— Нет, не просто влюблен! Я люблю тебя, Тасечка!
И он обхватил голову девушки. Пальцы впились в пушистые волосы. Он попытался поймать ртом губы Насти. Успел почувствовать неповтори-мый запах ее близкого тела, жаркое дыхание с привкусом только что испе-ченного домашнего хлеба… Но Настя неожиданно увернулась, ловким движением выскользнула из рук Анатолия.
— Толя, не надо этого! Ты прости меня! Но я не люблю тебя…
Он видел ее чистые, высветленные от далекого светила глаза.
— А как же я? Я не могу без тебя жить! Я же…
В нем всколыхнулась глубокая обида и жалость к себе. Он понимал, что может сорваться. Горло заполнял шершавый комок. Анатолий боялся самого страшного: как бы не заплакать от нанесенной ему обиды.
— Толик, пойми меня: я люблю другого. Дала слово выйти за него за-муж.

8
…Таня с удивлением посмотрела на Анатолия. Подумала, что тот не расслышал ее вопроса. Идет сам по себе и никакой реакции… А еще гово-рит, что бывал в жарких точках… Точно, непробиваемый человек… Но он неожиданно остановился, резко повернул голову.
— Я любил твою маму, Таня. Еще, когда мы учились в школе. И, ка-жется, до сих пор люблю. Если бы не ее смерть…
— Какая смерть? — вздрогнула от неожиданности Таня. — С чего вы взяли? Она жива и здорова. Живет в Нижнем Новгороде…
Теперь Анатолий уставился на Таню пораженными глазами.
— Но ты и дед в один голос говорили, что ее больше нет…
— Просто так давно сложилось. Между мамкой и дедом произошел се-рьезный разлад, точнее разрыв. Он заявил, что для него больше нет доче-ри. А я заняла сторону деда… Хотя в прошлом году мамка была у нас. И, наверно, у них с дедом все наладится. По крайней мере я с мамкой теперь постоянно общаюсь по телефону.
Анатолий продолжал стоять в той же позе, когда резко остановился на ходу.
— Ну, и чудеса! — с сияющим взглядом вывела Таня, когда они все-таки пошли дальше.
Долго никто не произносил ни слова. Первым не выдержал Анатолий:
— Она сейчас замужем?
— Нет. Они с папкой прожили почти двадцать лет. Он служил летчиком на севере, потом его направили в Нижний Новгород испытывать самолеты. Там у них родился мой старший брат. Но он в пять лет умер от неизлечи-мой болезни. Наконец, появилась я. И вскоре папка разбился. Дед хотел, чтобы мы перебрались ближе к нему, а мамка была против. Она почему-то не любит Марию. Да и здесь особенно делать ей нечего, она химик-фармацевт… Все-таки дед настоял, чтобы я осталась при нем… Вот так мы и живем с тех пор…
В Мостовой они пробыли недолго. По дороге им встретился магазин. Какой-то местный «супер» или «гипермаркет». В нем Анатолий быстро отыскал нужную покупку.
Солнце начинало одолевать путь к зениту. Снова все пространство за-полнила жара. Когда они вернулись во владения Григория Трофимовича, тот сразу же распорядился:
— Значит, принимаю правильное решение. Ты, Толя, остаешься у нас еще на ночь. А по утречку с новыми силами двинешься по прямому назначе-нию. Сейчас отобедаем. Окрошка у мамки нынче первостепенная. А вечер-ком баньку истоплю. Думаю, что от моего веничка не откажется ни один святой. Я веники вяжу каждый раз перед самым заходом в парилку. В нем тебе и березовая веточка, и дубочек, и вишенка. Очень люблю запах дух-мяный. Поэтому хвойную лапочку вплетаю, смородиновый и малиновый запашок создаю. Ну, и конечно, крапивки с мятой, да парочку стебельков ромашки. Раньше стебелек черемушника клал, но вода после него быстро чернеет. В общем, готовый букет для настоящей дамы… А ты его у меня вечером на полку опробуешь. Жар-пар у меня, Толя, точно по термометру – под все сто градусов. В смысле по Цельсию. А в заключение опрокинем по рюмашке.
— Какой тебе жар, Гриша? Да сто градусов! — всколыхнулась Мария. — Врачи полностью запретили париться! Мало ли чего… Голова посто-янно кружится… Вот Толя – другое дело.
— На то они доктора, профессора и акамедики всякие – чтоб все поза-прещать нашему брату, — отмахнулся Григорий Трофимович и продол-жил, — а до этого, Толя, ты мне кой-чево подсобишь по хозяйству. Один не справлюсь, а девок звать не имею никакого права.
Отказаться от заманчивого предложения не было никаких оснований. Анатолий даже обрадовался такому неожиданному решению деда…
9
Утром Таня настояла, что проводит Анатолия до свертка на главную дорогу. Гравийка пролегала вдоль берега озера. Параллельно ей, словно городской тротуар, шла пешеходная тропа. Было видно, что народ здесь ходил редко – вся поверхность была покрыта густой мелкой травой.
Заговорила Таня.
— Дядя Толя, почему вы так долго молчите? Наверно со мной не инте-ресно? Думаете, что я ничего не знаю и не умею…
Анатолий от души рассмеялся:
— Что ты, Танюша! Я всем доволен. Мне очень понравилось у вас. И ты хорошая девушка. Умная и красивая.
— А вот это напрасно. Я совсем о другом. О возвышенном…
— О чем, о чем? — чуть не расхохотался Анатолий, но сдержался, — Например?
— Я, например, сочиняю стихи. Их у меня уже целых две тетрадки.
— Правда?
— Конечно, правда… Вот о правде и прочитаю вам… Раз такое дело.
Таня отошла в сторону, встала на оказавшийся вблизи бугорок земли, словно на помост, и, вскинув по-детски руку, произнесла в сторону Анато-лия и за ним – всего Синего озера:
Вы, кто не верит, тише!
В сердце мое войдите
Слушать в упрямом стуке
Песню о высшем Боге!
Правду глухой услышит,
Правду слепой увидит,
Правду возьмет безрукий
И пронесет безногий!
Замолкла и добавила:
— А вы лично правду любите, дядя Толя?
Анатолий стоял пораженный и обвороженный. Но ответил честно:
— Не всегда, Танюша! Зато стихи превосходные. Честно, задели меня. Даже не думал, что ты можешь такое…
— Да, ладно вам! Хвалить не за что… Я в жизни еще не сделала ничего существенного… Вы лучше дайте слово зайти к нам на обратном пути.
— Не знаю, не знаю, Танечка. Если подвернется оказия, то скорее всего, уеду домой с ней. Может, к кому-то навяжусь в попутчики. Или проскочу до райцентра, а оттуда вкруговую на автобусе…
— Жалко.
— Ничего страшного. Вся жизнь впереди. Все равно когда-нибудь наведаюсь в ваши края…
— Это ж когда еще будет..., — мечтательно и с некоторым разочарова-нием произнесла Таня. — Я, наверно, после десятого уеду к мамке. А дед уже старый. Только на вид такой – форсистый и бодрится. Мария говорит, что он которую ночь ни капельки не может заснуть. Кости замучили…
10
— Ты права.
И неожиданно, как по дороге в Мостовую, застыл как вкопанный, и произнес:
— А ты адрес мамы знаешь? Можешь мне его дать?
— Честно, не помню. Да и что его помнить… Теперь у всех под рукой мобильники. Нажал кнопку и «здравствуйте, уважаемый товарищ Сидо-ров!».
— Хорошо. А номер ее телефона знаешь или он у тебя с собой?
— Не финтите, дядя Толя. Я же не глупенькая девчонка. Знала, что вы меня спросите об этом. Признайтесь, так? Ведь трафаретная ситуация…
Она уставилась на Анатолия такими глазами, что он содрогнулся. Это был давний взгляд Насти, ее матери…
— Вы бы все равно не запомнили этот ряд цифр. А я вам его дам, — Таня вынула из бокового кармашка сложенный вчетверо листок бумаги и протянула Анатолию. — Можете хоть сей момент позвонить ей. Только у них там ночь, разница во времени четыре часа… А если, еще честнее, то я уже поговорила с мамкой вчера. И рассказала все о вас. Она ответила, что если вам это важно, то можете созвониться с ней…
Анатолию захотелось быстрее уйти отсюда. Подпирало желание по-быть в одиночестве, обдумать, что с ним происходит. И сейчас главное, чтобы эта славная девушка не догадалась по его глазам, что творится у не-го в душе.
— Спасибо, Танечка! Иди домой, а то дед будет ждать твоего возвра-щения!
— Будет, конечно. Это не впервой для него… Так вы не забудьте, о чем мы с вами договорились!
Повернулась и медленно пошла назад. Анатолий снова удивился. Точ-но такой же походкой уходила с волейбольной площадки когда-то Настя Бояркина.
Анатолий стоял и предчувствовал, что жизнь его может скоро круто измениться. И он не только побывает на этом берегу озера. Он обязатель-но встретится с Настей. И, самое главное, что вместо родной дочери, кото-рую он не видел почти двадцать лет, у него может появиться другая дочь. Таня.
0

#6 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 ноября 2022 - 18:27

5

НИКИТКА


Найдёныши

По деревенской улице мимо разрушенных и сожжённых домов шли два мальчика, трёх-четырёх лет. Оба были одеты в ватники, обвязанные порванными платками. Около полуразрушенной избы они остановились, и один из них сказал:
- Андлюшка*, давай зайдём, может что найдём покушать.
- Идем, Мика. Я устал и спать хатю.
Они оглядываясь зашли в дом. У большой печки стоял стол, а на нём зачерствевшая краюха чернушки и маленькое блюдце с солью. Микитка попытался разломать её.
- Я стяс, - сказал он брату и пошёл в сени в надежде найти какой-либо твёрдый предмет, которым можно было разбить на куски зачерствевший старый хлеб. В сенях он нашёл твёрдую железяку и банку с компотом. Видно жильцы, покидая этот дом не смогли забрать с собой всё.
Микитка вернулся к столу, взял кусок чёрствого хлеба и резким ударом разбил сухую чернушку на несколько кусочков.
- Андлюшка, поищи клюшки. Во, кампот насол.
Андрейка соскочил со скамейки и побежал в сени, откуда недавно вышел брат с трофеем. Он пошарил глазами по полкам, залез в кухонный шкаф и закричал радостно:
- Микитка, насол, насол!
Он вернулся в комнату и поставил небольшие жестяные кружки на стол.
Мальчики молча поели, что послала им судьба и полезли на печь. Усталость брала своё. Они быстро уснули.
Их разбудил громкий говор мужчин и женщин. Женский голос говорил:
- Видела, товарищ майор, двух сорванцов, которые залезли сюда.
Я не знаю их и не видела раньше.
- Сержант, осторожно обыщите дом и найдите пацанов. Надо их спасать.
- Есть, - ответил сержант и принялся обследовать все углы.
Искать пришлось недолго.
- Нашёл, товарищ майор. Они на печи спали.
- Выводи наружу. Сейчас «Козлик» подъедет и отвезём их в приют. Там разберутся, что к чему.
_______________________________________
*Андлюшка - Мальчики не выговаривали буквы "ж, р, ч ", как все маленькие дети.
Со временем речь становится понятной.
Когда подъехала машина, которую майор назвал почему-то «Козлик», сержант стоял с двумя пацанами, держа их за руки. Лица у них были мурзатые от грязи, и сажи. Но это не отдалило родства этих бездомных мальчишек.
Из «Козлика» выскочила капитан мед.службы и представилась майору.
- Товарищ майор, разрешите обратиться. Где ваши найдёныши?
- Да вон, около избы с сержантом стоят, сиротинки. Куда вы их отвезёте?
- Отсюда на Новогрудок, а потом в Лиду, как решит командование или кто усыновит из наших демобилизованных. Ну идёмте посмотрим на ваших пацанов, сказала женщина – капитан.
Они подошли к сержанту с найдёнышами. Женщина присела на корточки и стала разглядывать мальчиков.
- Как тебя зовут, - спросила она одного.
- Микитка, не смущаясь ответил стоящий с сержантом пацан.
- А тебя как зовут? – обратилась капитан ко второму мальчику.
- Я Андлюшка, улыбнувшись ответил мальчик.
- А где ваши папа и мама, поинтересовалась она.
- Не знаем, - в один голос ответили Микитка и Андрюшка. – Мы плятались, когда бонба в дом папала. Мы давно одни ходим. Нам тётя, где мы были, сказала идите силатинки. Может примет кто, а я сталая.
У капитана на глазах навернулись слёзы. Она смахнула их и, через силу улыбаясь сказала:
- Вон стоит маленькая машинка. Вы поедете на такой только с красным крестиком.
- На масынке! На масынке! - закричал Андрюшка, но Микитка его одёрнул:
- Не клити. Лаз нада, поедем.
Ждать пришлось недолго. Армейский «козлик» с красным крестом на лобовом стекле шустро подкатил и из него выскочил молодой лейтенант со змейками в петлицах. Он подбежал к офицерам, козырнул и представился:
- Лейтенант Козлов прибыл.
- Козлов на «Козлике» примчался – скаламбурил майор. Вот что, лейтенант Козлов, доверяем вам драгоценный груз – этих мальчишек, которые, когда подрастут, заменят нас с тобой в вооружённых силах. Понял? Вези их в Новогрудскую комендатуру к подполковнику Соснину. Он разберётся что к чему. Да, вот и бумаги ему передашь.
- Есть, разрешите выполнять?
Он подхватил Андрюшку на руки и пошёл к машине. Миколку взял сержант.
«Козлик» рванул с места и покатил по дороге, забитой пехотинцами и техникой. Изредка где-то вдалеке раздавались выстрелы и слышался гул летящих самолётов.
Путь был не близкий, поэтому мальчишки быстро уснули и не чувствовали колдобин, оставшихся от взрывов. Лейтенант прикрыл их шинелью водителя, чтобы не пацанов не продуло в дороге.
Часа через два «Козлик» остановился у Новогрудской комендатуры.
Легко спрыгнув с него, лейтенант взбежал по ступенькам, козырнул часовому, открыл дверь и пропал за закрывающейся дверью.
Через несколько минут он появился.
- Ну что, орёлики, - весело воскликнул лейтенант. Поедем оформляться. Заводи, - обратился он к водителю и назвал улицу и дом.
Теперь уже ехали недолго. Когда подъехали к небольшому крыльцу деревянного дома, возле него уже стояли две женщины и часовой.
Лейтенант спрыгнул с машины и, поздоровавшись женщинами, поприветствовав часового вбежал на крыльцо и пропал внутри дома. Ждать пришлось недолго. Андрюшка и Микитка с любопытством оглядывались вокруг, сидя на заднем сидении «Козлика».
- Вот и приехали, ребятки, весело сказал лейтенант. Здесь вы будете жить, пока не решится дальнейшая ваша судьба. А это будем ваша мама, мама Клава, показал рукой на женщину, которая вышла вместе с лейтенантом.
Из деревянного дома с крыльцом вышла ещё одна женщина – нянечка и повела мальчиков в дом. Их завели в белую комнату, помогли раздеться, снятую одежду сразу же куда-то отнесли. Пришла ещё одна нянечка, которая сказала, что ей зовут тётя Катя. Мальчиков поставили в большие тазы, около которых стояли вёдра с водой. Из одного ведра шёл пар. Тётя Катя сказала, чтобы мальчики стояли спокойно.
- А что в этом ведле? – спросил Андрюшка, указывая на ведро.
- А там очень горячая вода. Не зацепите его.
Мальчиков подстригли налысо, а потом отмыли от грязи, одели в пахнущие хозяйственным мылом одежду и повели в одну из комнат, откуда раздавались детские голоса и смех.
Когда тётя Катя открыла дверь в комнату и вошла с братьями, дети перестали играть и все повернулись к вошедшим.
- Вот дети, я привела к вам ещё ваших братишек. Их зовут Андрюшка и Никитка.
Дети подошли поближе и стали разглядывать вновь пришедших братьев. О они одинаковые, вдруг воскликнул Вовчик – самый, не по годам взрослый мальчик.
- Да, они братишки-близняшки, - ответила на вопрос тётя Катя. –Принимайте их в свои группки и играйте.
Братья очень быстро вжились в семье таких же, как и они сирот. Андрюшка больше водился с девочками, а Микитка завоевал своей смышлёностью авторитет у сверстников.
На следующий день няня привела братьев к маме Клаве.
- Мальчики, расскажите где вы были, где ходили, пока вас не нашли дяди военные? Только по одному, хорошо?
- Мы, - начал Андрейка, иглали за хлевом.
- Где стояла наша калова - вставил слово Микитка.
- Плишли дядьки с атаматами и кидали бонбы и стлеляли. Одна бонба упала в дом, а втолая лядом.
- Палавину амбала лазлушила и он стал галеть. Мы лезали, а потом побезали, кагда дятьки ушли.
- Кагда амбал галел, там сгалела и калова, вставил слово Микитка.
- А где ваши мама с папой? - спросила мама Клава.
- Мама была в хате, а татка на войне, - сказал Микитка.
- А фамилию вы помните свою? - задала вопрос мама Клава.
- Ласимовици - дружно ответили Миколка и Андрейка.
Мама Клава что-то писала в своём журнале. За её улыбчивой внешностью пряталось сострадание за этих сирот.
- Хорошо, что сами не погибли, не успев пожить, - подумала Клавдия Ивановна - заведующая Новогрудским детским приютом- распределителем. Уже скольких мальчишек и девчонок привезли бойцы отдельного подразделения, которые разыскивают и доставляют сюда детей-сирот.
- Государство думает о подрастающем поколении. Им строить будущее после ужасной войны, - думала Клавдия Ивановна.
Когда все записи были готовы, она позвала няню и ребят отвели в общую комнату к остальным ребятам.
Так прошли полгода. Как-то, в один холодный зимний день в комнату, где играли дети зашла Няня Варя. Она позвала к себе братьев и повела их с собой. Они подошли к комнате с красивой дверью. Няня Варя постучалась и вошла с мальчиками. За столом сидел дядя в военной форме с фуражкой. Верх фуражки был синий. Он посмотрел на братьев, потом на бумагу, которая лежала перед ним. Братишки робко стояли, прижимаясь друг к другу. Рядом с военным дядей стояла мама Клава. Она улыбалась:
- Можно? – сказала, что ребята поедут в хороший новый дом в другом городе. Военный кивнул головой.
- Ведите себя там хорошо, не балуйтесь, чтобы вас не наказывали за шалости. Договорились?
Мальчиков одели в тёплые пальтишки, укутали платками и повели к большой машине со стёклами.
- Вот на этом автобусе мы поедем в город Лида, сказал дядя военный. Он хромая шёл, держа мальчиков за руки. Няня Варя принесла к автобусу два небольших узла. Шофер принял их, а затем и самих мальчиков. Военный сел рядом с шофёром, а ребята устроились у окна. Перед ними открывался новый мир, ждали новые открытия и друзья.
Татка приехал…
Автобус после многочасового пути скрипя тормозами остановился около двухэтажного кирпичного дома. Военный дядя помог мальчикам выпрыгнуть из автобуса, взял за ручки, и все пошли к дверям дома. Войдя в дом они по лестнице поднялись на второй этаж и подошли к белой двери с табличкой. Постучав в дверь военный, оставив мальчиков в коридоре, вошёл в кабинет. Он пробыл там совсем недолго. Дверь открылась и вместе с военным вышла полная тётя. Она улыбаясь присела перед мальчиками и спросила:
- Здравствуйте, братишки. А как вас зовут?
- Андлюшка, Микитка! – одновременно закричали мальчики.
- Тише и по одному.
-Я Андлюшка.
- А я - Микитка.
- А сколько вам лет?
- Навелна тли и половина, - показал растопыренные пальчики Микитка.
- А вы знаете, когда вы родились? Было тепло или очень холодно? – спросила полная тётя.
- Был снег, солнышко, говолила баба и лучи текли. Она гавалила, что весна.
- Тётя, а мы здесь будем жить?
- Да ребятишки, вы здесь будете жить, и я буду у вас главная мама. А у меня есть помощницы: воспитательницы и нянечки. Они все добрые. И ребята у нас хорошие, не любят драться. А вы любите драться?
- Нет, мы не умеем, - в один голос опять ответили братья.
- Вот и хорошо, - продолжая улыбаться сказала главная мама. – Сейчас придёт нянечка и вы пойдёте в группу, где познакомитесь с ребятами, которые будут вам братишками и сестрёнками.
Как только Андрейка и Микитка вошли в большую светлую комнату, ребята бросили свои важные дела и подошли к братьям. Знакомство было недолгим, и ребята разбрелись по своим делам и продолжили свои игры. В них включились и Андрюшка с Микиткой.
Прошло несколько месяцев. Дети занимались не только своими делами, но и тем, что показывали и учили их тёти воспитательницы. Ребята готовили игрушки на ёлку к Новому году. В комнатах было тепло. За этим следил дедушка Федот. У него была борода с проседью, тулуп и шапка треух, которая никогда не была завязана.
Он носил поленницы дров, ронял из, что-то бурчал под нос. К нему бросались мальчишки и старались схватить поленницу и принести к печке. Дед Федот несколько раз приносил дрова и каждый раз они падали. Когда печка была наполнена дровами, и он подносил спичку, мальчишки с восторгом глядели на начинающий плясать огонь. Но дед закрывал дверцу и фиксировал её. Няня разгоняла любопытных по углам и занятия, игры продолжались до следующего появления деда.
Перед Новым годом дед Федот занёс в большую комнату большую ёлку. Она была ещё в снегу, который от тепла быстро таял, оставляя на полу большие лужи. Детвора радостно кричала, прыгала. Микитка и Андрейка стояли в стороне. Они не понимали этого радостного состояния. Они никогда не видели новогодней ёлки и ничего не знали о Новом годе.
Прошло ещё несколько дней и в приюте стали говорить о том, что будут стричь мальчиков и проверять волосы у девочек на гниды. Вот и наступил этот день, когда дяди и тёти в белых халатах стали готовить мальчиков и девочек. Для мальчиков принесли старое кресло, на об локотники положили доску, накрыли белым полотенцем. Всех мальчиков построили в ряд - очередь. У девочек происходило тоже самое. У них тётенька в белом халате проверяла волосы, расчёсывала и смазывала какой-то вонючей жидкостью.
У мальчишек были свои заморочки. Все, кто садился на стул при помощи дяди, накрывались белой простынёй. Оставалась только голова. Вот он волосы с головы и стриг. Сначала всё было спокойно. Потом мальчики стали морщиться. Когда очередь стала подходить к братьям Андрюшке и Микитке, мальчики стали кричать и плакать от боли. Воспитательницы как могли успокаивали мальчиков. Подошла очередь до Микитки. Он стоял впереди брата. Ему помогли сесть на доску. Накинули простыню. Дядя прожёг огнём свою ручную машинку для стрижки, подул на неё и стал стричь. С первых проходов Микитке было неприятно чувствовать боль от вырываемых волос. Он терпел. Когда практически стрижка подходила к концу Микитка вдруг вскочил и с размаху влепил дядьке в глаз. Тот взвыл, схватился за ударенное место и стал оседать на пол. Микитка соскочил со стула и ещё раз ударил мастера. Его лицо было искривлено злобой. Мастер от боли и обиды стал что-то кричать. Из бессвязных и незнакомых для детей слов все поняли его слова:
- У, сволочи безродные…
Услышав такое, мальчишки какое-то мгновение стояли как вкопанные.
Вдруг Микитка рванул к этому дядьке и стал снова молотить его своими маленькими, но крепкими ручонками. К нему присоединились другие мальчишки. Воспитательницы пытались оттащить мальчиков, но это было бесполезно. Только дед Федот смог очень быстро охладить мальчишеский пыл. Он принёс ведро воды и вылил в эту кучу-малу. Мокрые ребята быстро разбежались в разные стороны. Мокрому и избитому мастеру помогли подняться, и дед Федот зло бурча велел горе парикмахеру побыстрее убираться. На следующий день приехал другой мастер, который быстро подстриг оставшихся, много шутил и уехал, провожаемый добрыми взглядами и детским махание ручек, которые могут быть и прекрасным оружием для защиты. Прошло пару дней и дети, загруженные подготовкой к Новому году, забыли о происшедшем.
Новый год! Каким он сказочным был тогда! Светлая, тёплая большая комната. Сверкающая ёлка, украшенная самодельными игрушками. Встреча Деда Мороза. Снегурки не было ещё тогда. Праздничный стол. Это был первый радостный праздник для приютских и для Микитки с Андрюшкой.
Прошло пару месяцев, а может быть и три. В приют стали приезжать какие-то тёти с дядями. Они смотрели на ребят, улыбались, привозили всякие вкусности. Потом стало уменьшаться количество детей. Но дети этого не очень замечали. А если кто-то и спрашивал:
- Мама Галя, а где Миша?
- Он поехал в больницу. У него болит животик.
Тем и заканчивались вопросы.
Однажды проснувшись Микитка не увидел на Андрюшкиной кроватке брата. Он заплакал и стал кричать:
- Где Андлюшкаааа? Где Андлюшкаааааа!
На плачь прибежала нянечка и стала успокаивать Микитку:
- У Андрюшки разболелся сильно животик и его отвезли в больничку. Не плачь. Он поправится и приедет.
Пришёл апрель. Свисавшие с крыш сосульки начали таять. Солнышко пригревало. Детей чаше стали выводить на улицу. В небе зазвенели птичьи трели, почки набухли и готовы были вот-вот раскрыться. Дети в одинаковых пальтишках играли, не доставляя хлопот нянечкам и воспитателям. Микитка играл отдельно, но играть совсем не хотелось. Он бросил своё занятие и подошёл к воспитательнице.
- Мама Галя, а когда приедет Андлюшка? – спросил он, глядя в глаза.
- А Андрюшки уже нет, Никитушка.
- Пачему нет? Где он? – вдруг взвился Микитка. Он двумя ручонками схватился за рукав воспитательницы и заревел. Мама Галя освободилась от цепких ручек Микитки, прижала его к себе и сказало тихо, чтобы слышал только он:
- Понимаешь, Никитка, твоего братика больше нет. Он умер. Успокойся. Вы долго голодали, были простужены. Это сказалось на его здоровье, понимаешь. Он сильно заболел, так что ты остался жить за себя и за Андрюшку. Понял. Будь молодцом, успокойся.
Через несколько дней, когда дети обедали, мама Галя вдруг сказала громко:
- Ребята, сегодня у вашего братика Никитки день Рождения. Давайте вместе поздравим его.
Дети повскакали со своих мест и подбежали к столу, за которым сидел Микитка. Его стали обнимать, кое-кто из девочек поцеловали Микитку. Перед полдником мама Галя собрала детей в хоровод, а именинника поставили в центр.
- На Микиткины день Рожденья
Испекли мы каравай.
Вот такой вышины,
Вот такой ширины.
Во такой узины.
Каравай, каравай,
Кого хочешь выбирай…
Игра в каравай продолжалась до того, как накрыли на стол. Полдник был праздничным. На тарелочках лежали печение, конфетки и яблоко сочное, румяное. В кружках было молоко. После полдника детей одели и вывели на улицу. Солнце пригревало. Распускались кусты сирени, на которых сидели птички, выводящие свои трели. Микитка как-то стал забывать об Андрюшке, успокоился, свыкся с мыслью, что братика больше нет.
Подходило к концу лето. На улице было тепло. В один из таких тёплых дней, когда дети были ещё в помещении, к ним в комнату зашла главная мама и тётя с дядей – офицером. Сидевший в сторонке Микитка посмотрел на вошедших, бросил своё занятие и кинулся к военному с криком:
- Мой татка плиехал, татка плиехал. Таточка забели меня с собой!
Офицер подхватил Микитку на руки, крепко прижал к себе и сказал:
- Ну вот, сынок, я тебя нашёл. Заберу, обязательно заберу и мы уедем с тобой. Ты немного потерпи, через недельку мы заберём тебя.
Все ребята гурьбой стояли в стороне и с завистью глядели на Микитку. Подходило к концу лето. На улице было тепло. Для Микиты время тянулось очень долго. Наконец, его нянечка отвела в кабинет главной мамы, где уже сидели знакомый офицер и красивая, но с еле заметной рябой кожей на лице, с чёрными волосами тётя.
- Вот, - сказала главная мама, - это твои мама и папа.
Она не успела договорить. Микитка освободился от руки няни и кинулся в объятия к офицеру с криком:
- Таточка, ты приехал за мной?
- Да, сына, мы приехали за тобой.
Офицер и красивая женщина подошли к столу, подписали какие-то бумаги, взяли за руку Микитку и уже приготовленный маленький чемоданчик и пошли к двери. Он в последний раз оглянулся, увидел улыбающееся лица главной мамы и мамы Веры и подбежал к воспитателям, поцеловал их в щеку и вернулся к новым родителям. У дверей дома, где прожил полтора года Микитка стояла чёрная обтекаемая машина. Папа открыл дверцу, впуская мальчика, подождал, пока сядет новая мама, сел сам и машина тронулась. У Микитки начиналась новая жизнь.
Чёрный автомобиль подъехал к железнодорожному вокзалу. На площади перед вокзалом стояли повозки, машины и такие же автобусы, на котором Микитку и Андрюшки привезли в Лиду.
Папа вытащил чемоданы, попрощался с шофёром с жёлтыми лычками на погонах, козырнул, подхватил чемоданы и пошёл к вокзалу. Они вышли на перрон.
- Ну вот, сына, скоро мы поедем в Вильнюс, где будем жить.
Так Микитка из Белоруссии оказался в Литве, где начиналась новая жизнь. Много было радостей и горестных дней у него, но характер, который сформировался перед приютом и в приюте помог мальчику в дальнейшей жизни, достижении своей цели и жить за себя и за своего братишку Андрюшку, которого он не смог забыть.

Новая жизнь
Как давно мечтал Микитка, чтобы у него нашлись и всегда были тата и матуля. И вот, сидя в офицерском вагоне, который нёс его, Микитку в неизвестные края, он радовался и огорчался. Радость от того, что у него теперь есть татка, но нет братика, о смерти которого сообщила нянечка в приюте. Микитка сидел и жадно глядел в окно. Мимо пролетали леса, порванные войной поля, разрушенные, обгорелые дома из которых торчали только печи или трубы.
Люди возле них копошились, что-то делали. На полустанках состав останавливался и из вагонов выходили или входили новые пассажиры. В вагоне было не то, что тепло, а душно, потому, что многие пассажиры курили и в вагоне стоял сизый туман от табачного дыма. Тата и новая матуля тоже курили, ведь они побывали там, откуда не все возвращаются. Они были на войне.
В купе, где расположились Микитка с родителями, вошёл высокий моряк.со звёздочками на погонах. Микитка уже знал немного о моряках и с жадностью впился в морскую форму. В приюте детям показывали на картинках в книжках военные корабли и фигурки моряков. Моряк поздоровался, убрал свой чемоданчик в нижний рундук* и сел на него. Он обратил внимание, как Микитка разглядывает его.
- Что, юнга, тебя что-то интересует? - обратился к Микитке моряк.
- Вы маляк? я видел маляков только на калтинках в книжках, - ответил он.
- Да, как видишь, моряк, как твой отец, офицер. Кем ты будешь, когда вырастешь?
- Я буду, дядя маляк-офицел, как ты, маляком, - твёрдо заявил Микитка...
Он не договорил. По вагону прошёл проводник в форме с погончиками и громко объявлял:
- Подъезжаем к Молодечно. Кто выходит, приготовьтесь, стоянка не будет долгой. Должен пройти литерный поезд.
* Рундук (морск.) - ящик для вещей в вагонах и на кораблях.
Микитка опять стал смотреть в окно, но тихо себе под нос твердил:
- И я буду маляком. И я буду маляком.
Через несколько минут поезд подошёл к полуразрушенной станции, на которой ещё не сняли вывеску на непонятном языке.
- Это новый голод? А как он называеца? - спросил он, не обращаясь к кому-то лично. А почему так много людёв? А куда они едут? Вон танки. «А почему они не едут?..- Микитка, не задавай так много сразу вопросов», - сказал отец. Это не голод, а город и называется Молодечно. Люди едут по своим делам, как и мы. А танки скоро отправят дальше, где они очень нужны. И ещё, к взрослым людям надо обращаться на «вы», а не на «ты». Запомни это. К нам ты можешь обращаться на «ты», потому, что мы твои родители. Понял, сынок?
Мать сидела молча и не реагировала никак на общение сына и отца.
Через некоторое время поезд тронулся, и Микитка опять стал смотреть в окно, бормоча что-то себе под нос.
В Сморгони долго не стояли и продолжили путь.
- Прошу приготовиться. Следующая станция Вильнюс, - объявил проводник, проходя по вагону.
Через час поезд остановился. Крытый перрон. Двигающиеся в разных направлениях люди, выходящие из вагонов пассажиры, в основном военные разных родов войск. Моряков было меньше. Многие оставались в вагоне, чтобы продолжить свой путь. Моряк - офицер тоже сошёл на перрон. Он протяну свою ладонь Микитке и спросил:
- Ну что, юнга, будешь моряком, не передумал?
- Буду, - твёрдо ответил мальчишка и положил свою ладошку в большую ладонь моряка.
- Вот, чувствую крепкую руку, юнга. Только знай, чтобы стать настоящим моряком надо заниматься физкультурой, спортом, учиться хорошо и тогда ты достигнешь своей цели, и мечта осуществится. Понял, юнга?
- Дядя, а вы на корабль поедете?
- Нет, малыш, здесь моря нет, а я отслужил, отвоевал и еду к начальству. Буду здесь жить и работать. Твои родители видно тоже будут здесь жить, как и ты. Так что, может быть и увидимся. Попутного тебе ветра и семь футов под килем по жизни, юнга. До свидания, честь имею, - улыбнулся и приложил ладонь к козырьку фуражки.
Он попрощался с Никиткиными родителями и пошёл к площади. Отец подозвал носильщика, и они вынесли на привокзальную площадь вещи.
Привокзальная площадь Вильнюса 1948 года представляла собой пространство, которое выглядело весьма непривлекательно. Несколько легковых автомобилей, грузовики-полуторки, трёхтонки, пара «захаров», и «студобеккер» находились с правой стороны привокзальной площади. С левой стороны - пролётки*, возле которых стояли кучеры**. Они выкрикивали, подзывали выходящих пассажиров. К одному из них подошёл отец. На подъезде к площади с левой стороны, да и с правой были развалины домов. мужчины и женщины стояли цепочкой и передавали друг другу кирпичи из этих развалин. Стоящие около грузовиков с открытыми бортами мужчины кидали в кузова кирпичи. Микитка, пока отец договаривался с извозчиками, смотрел на работу людей. У него по щекам текли слёзы.
- Что, сынок, что случилось? Почему ты плачешь? - спросила мать.
- А кто жил здесь их убило? Это бонбы, я знаю.
- Микитка, ты же знаешь, что недавно была война и она закончилась. Скоро папа договорится, и мы поедем домой на повозке, а нас повезёт лошадка. Не плачь, малыш.
Мальчик шмыгнул носом, вытер рукавом глаза. Он увидел, что отец сел в пролётку и она направляется в их сторону через короткое время пролётка подъехала, отец спрыгнул и попросил извозчика
______________________________________
* Пролётка - лёгкий открытый четырехколесный двухместный
экипаж, преимущественно одноконный.
- ** Кучер — человек, управляющий упряжными лошадьми.
помочь уложить чемоданы. Быстро справившись, извозчик сел на облучок*, подождал, когда взрослые и мальчонка усядутся, тронул вожжи.
- Ну, поехали, родимая, крикнул он и лошадь тронулась.
Ехали недолго. Микитка разглядывал улицы, проплывающие мимо дома. Проехали большой сквер, завернули на узкую улицу, подъехали к закрытым воротам в браме**. Отец вышел из пролётки, открыл калитку и вошёл во внутрь. Через некоторое время загремел засов и ворота открылись. Пролётка въехала во двор и остановилась около входа на деревянную лестницу, которая вела на второй этаж. Извозчик помог разгрузить вещи и понёс по лестнице наверх. Вскоре он появился с отцом, который расплатился с извозчиком. Пролётка развернулась и направилась в сторону ворот. Когда она выехала, дворник закрыл ворота. Микитка огляделся. Недалеко стояла небольшая группка детей, приблизительно его и немного старшего возраста, которая с любопытством разглядывала приехавших.
Двор представлял собой ограниченную площадь, уложенную камнем. Недалеко от лестницы, по которой отнесли вещи на верх,
* Облучок - сидение для кучера-извозчика.
ограниченно в пространстве, не то, что в Новогрудском или Лидском приютах.
- Вот и друзья твои будущие стоят и ждут, когда ты с ними подружишься, - сказала мать. Иди к ним и пообщайся, пока мы с папой приготовим праздничный обед в честь твоего приезда. Я тебя позову. Она подтолкнула Миколку в сторону ребят. Микитка подошёл к группе ребят и сразу представился:
- А меня зовут Микитка.
- Я Лёнчик, а я Антанас, меня зовут Витек, а я Пранук...
Ребята протягивали руки для пожатия.
- Ты откуда приехал, спросил Витек.
- Из Лиды, - Микитка не стал рассказывать о приюте.
- А, тогда ты будешь Никитка-Микитка Лидский. Хорошо? У нас есть Никита. Он ушёл с батьками куда-то. «А Микитка и Никита это одно и тоже», - сказал Пранук.
Пранук жил в левом углу двора с мамой и сестрой. Их квартира была полуподвальной. Окна, казалось, стояли на земле. Свет заслоняли брёвна, которые были сложены у правой стены, а за ним был дворовой туалет и котух для мусора. Ребята направились к брёвнам.
- Мы здесь всегда сидим и разговариваем, решаем, что делать днём, где и во что играть, - сказала Лариса, девочка, приблизительно одногодка Микитки.
Ребята полезли по брёвнам наверх. Маленькая девочка Неля пыталась забраться на бревно, но у неё ничего не получалось. Микитка сказал:
- Давай руку, и протянул ей свою.
Усевшись повыше, ребята начали свои разговоры.
- А ты в садик будишь ходить? - спросила Лариса.
А что такое садик? в какой садик? где цветы ластут? - с интересом спросил Микитка. - Да нет, в детский садик? - засмеялась Лара.
- Не знаю. тата ничего не говорил - ответил Микитка.
- А я зиву там, - вдруг вставила своё слово Неля и показала на угол дома, куда подъезжала пролётка. - Наверху, там.
- А я там, наверху, - сказал Антанас и показал на окна, напротив.
- А ты где будешь жить? - спросила Лариса - девочка с пушистыми кучерявыми волосами.
- А я здесь, рядом, в этом углу на втором этаже, сказал Витек и показал на выступ - пристройку к основному дому. Пранук, самый старший из ребят, сказал:
- Ну а я здесь живу. Приходи ко мне. Будем дружить.
Рыжеголовый Антошка тоже сказал:
- А я живу там, - и указал на двери около входа в подвал.
- А там сто в подвале? - спросил Микитка.
- Не сто, а что, - поправил Миколку Лёнчик.
- А там, складики, - чуть не хором ответили ребята. Мы там прячемся, когда играем в жмурки. Ты умеешь играть в жмурки?
- Нет, ответил Микитка и сдержался, чтобы не сказать, что в приюте в жмурки не играли.
- Ничего, Научим. И в ножички - городки, и в «Чижика», и в стеночку, засмеявшись, сказал Лёнчик.
- Никитка, домой, кушать! - услышал голос матери Микитка и поглядел в сторону голоса. Он увидел Мать в окне второго этажа и, ловко спрыгнув с брёвен, побежал в дому. Забежав по деревянной лестнице наверх, он остановился перед огромной двухстворчатой дверью. Попытался открыть, но она была тяжёлой. Микитка начал стучать кулачком в дверь. Она распахнулась и в дверях показался отец. Он подхватил Микитку на руки, прижал его к себе и понёс. Пронеся пару шагов, он поставил сына на пол, взял за руку и повёл к внутренней двери. Половина двери открылась, и они вошли в большую квадратную комнату зеленовато-салатового цвета с орнаментом на стене.
Микитка остановился, огляделся, спрыгнул со ступеньки (уровень пола был ниже, чем пол на кухне, куда он заходил с отцом). Посередине комнаты стоял большой, с резными ногами стол, на котором стояли тарелки, тарелочки, какие-то вычурные салатницы с какой-то едой, горячей картошкой в блюде, стаканчики, графин с розовым напитком, бутылка с этикеткой, рюмочки и хлеб. Много хлеба...
- Идите, мужички, мыть руки и за стол. Быстро! - скомандовала мать.
Отец с Микиткой развернулись и вместе направились к двери. В проёме двери они не смогли пройти. Смеясь, отец уступил дорогу сыну, который пробежал вперёд. Отец подвёл его к крану и открыл. Оттуда потекла холодная вода. Рядом с умывальником, перед окном, стояла большая ванна, а слева от умывальника, пристроился унитаз. Микитка сразу заинтересовался им. В приюте он и ребята пользовались горшками, а здесь такое устройство с трубой и бачком наверху.
- Идём, идём, - сказал отец. - Мама уже волнуется. Всё стынет на столе.
Взявшись за руки, мужички направились в большую комнату.
Рассевшись у стола, отец налил Микитке розовую водичку из графина, а для себя и мамы, открыл бутылку с этикеткой и разлил содержимое по стаканчикам.
- Ну что, дорогие мои, сынок и Аннушка, с приездом, а тебе, Микитка, с «пропиской» в нашей семье.
0

#7 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 ноября 2022 - 20:02

6

МОЯ КАРАКУМСКАЯ НЕВЕСТА


2001 год. Республика Каракалпакистан.

Ну что со мной поделаешь. Люблю я это место на планете Земля. Отдал ему свою юность. Десяток лет назад строил комбинат хлебопродуктов в Тахиаташе[1] и участвовал в реконструкции завода, в столичном Нукусе.
Когда в девяностых работы не стало, пришлось срочно перебраться на самый Дальний Восток, к Тихому океану. Но все эти годы мечтал вернуться сюда. С ветерком промчаться на верблюде, представляя себя древним кочевником – кыпчаком. Вдоволь напиться кумыса и отведать местных блюд: непременного плова, незабываемого лагмана и неповторимой самсы.
Как известна мысль, а, следовательно, и мечта субстанции материальные. Накопил немного деньжат да и махнул сюда, на бывший берег Аральского моря.
Благо, никакой отель мне не нужен. Есть где остановиться. У своего закадычного друга, теперешнего местного олигарха Oмейра, владельца многочисленных отар и прочей сельскохозяйственной живности.
***
− Ен жаксы дос (лучший друг), сколько же мы с тобой не виделись? − Омейр стиснул меня в своих стальных ручищах-клешнях, в зале прилёта Нукусского аэропорта,− говорил, уеду на пару лет, а сам пропал на пару десятков. Вай как нехорошо. А где жена, дети? Почему я их не вижу?
− Нема. Ты же знаешь, я холостяк по жизни. Сейчас на острове живу, а потом закрою на ключ квартиру, да и в койшы (пастухи) подамся. Какая жена такое вытерпеть сможет? − я рассматривал раздавшегося вширь, друга, − ты лучше о своих домочадцах расскажи. Дедом ещё не стал?

Вечер того же дня. Муйнак. Самый дальний от Ташкента город Узбекистана. За дастарханом, ломящимся от множества местных яств.

− Верблюда не дам и не проси. Они у меня все наперечёт. Горбы нагуливают. Сезонной ярмарки дожидаются. Считай, что уже проданы. А коня, ты в нашей пустыне ты за пару часов угробишь, − искренне отнекивался Омейр.
− А как же наша дружба? Неужели своему лучшему досыму[2] откажешь? Я уже не говорю о великом звании гость. «Гость в дом – Бог в дом» и у вас и у нас звучит одинаково.
− Александр! Ты не дал мне договорить. И это плохо. Наберись терпения и тогда снизойдёт к тебе благодать.
Я кивнул, соглашаясь, а хозяин дома продолжил, что ты слышал про джип-сафари?
− Ну, это такая замануха, для туристов, а причём здесь это? Я знаю, в Каракалпакии с туристами пока не очень.
− Ты на своём Сахалине, на японских машинах ездил?
− Конечно. Хокайдо от нас всего лишь через пролив находится. Их праворукие весь остров заполонили. Нашего «Жигуля» теперь днём с огнём не сыщешь.
− Тамаша. (замечательно!) Водительского удостоверения я у тебя спрашивать не стану. Видишь, вон тот «Ниссан Патрол»!? Ключ в зажигании. Бери и гоняй себе по Устюрту сколь душе будет угодно. Но к ужину, будь добр, вернись. Будем жуери гуртик[3] пробовать и выпивать. Ты вино, я кумыс.

Час спустя. Пустыня Аралкум[4]

Я лежал на тёплом писке и смотрел на остов рыболовецкого сейнера.
Надо же, по меркам нашей Земли, совсем недавно, несколько десятков лет назад, здесь был берег Аральского моря. Рыбаки вытаскивали на сушу свой улов. Работали консервные заводы, кипела жизнь…
− Те совсем жизни не жалко? Умереть хочешь? Это быстро? Раз, два и ты уже там, − вернула меня на грешную землю миловидная девушка, облачённая в пёстрый халат — чапан, с нарукавниками — женгсе.
− Не понял? С чего это вдруг? Басмачей вроде бы нигде не видать! − пытался пошутить я, всматриваясь в её серебряные украшения: нагрудные с овальными цветными камнями и массивные браслеты, на обеих запястьях.
Девушка ничего не ответила, она неуловимым движением извлекла из складок своей одежды нож-пичак и молниеносно всадила его в голову большой эфы, притаившейся за кустом саксаула, − их здесь много. Охотятся на кого-нибудь, иногда даже на одиноких мужчин. Я Арухан! Жила на свете когда-то давно царица Ару, вот в честь неё и назвали. А тебя, как зовут?
− Александр, − растерянно промямлил я. На миг представляя, как она, не задумываясь, отправит на тот свет любого, кто только подумает покуситься на её честь.
− Твоя машина? − донёсся до моих ушей звонкий голос Арухан.
− Друга. Дал погонять по пескам. А ты на чём сюда добралась. Я что-то другого автомобиля тут не наблюдаю.
− Покатаешь, расскажу. Никогда на такой огромное не ездила. На танк похода, из книжки. Только без пушки.
Я молчал, не зная что ответить. Вспоминая о суровых местных обычаях подыскивал в уме подходящую фразу для тактичного отказа. Но было поздно.
Арухан уже подбегала к «Патролу» и секунду спустя уже сидела на пассажирском сиденье.
− Э, ты куда, нельзя, совсем, − лепетал я, понимая что девушка добровольно автомобиль не покинет, а силой её вытаскивать чревато, как минимум обильным кровопусканием.
− Таксист, вези меня домой. Плачу щедро, − она засмеялась и её украшения заблестели на вышедшем из облаков солнце.
Опасаясь, даже ненароком, коснуться девушки я завёл мотор и нажал педаль газа.
Сразу же сзади промелькнула тень. Я затормозил.
− Это моя верблюдица Дурыс[5]. Будет идти за нами до кишлака. Ни за что хозяйку свою не бросит. Потому как, любит.
***
Автомобиль преодолевал один бархан за другим. Я же, вцепившись в руль, лихорадочно размышлял, что будет, когда я доставлю эту сумасшедшую в ближайший населённый пункт. Зарежут? Отравят? Или и то и другое одновременно. И, накаркал. Съехав с очередной песчаной возвышенности, я увидел возникших прямо перед капотом трёх человек, восседавших, на огромных дромадерах.[6]
Японские тормоза не подвели. Забуксовав в песке, широкие колёса «Патроля» замерли в полуметре от преграды.
А в это время, моя спутница, не дожидаясь окончательной остановки, открыла дверь внедорожника, выскочила наружу и, выхватив пичак, бросилась на мужчин, громко выкрикивая непонятные мне каракалпакские слова.
Не обращая на неё внимания, мужчины, нехотя, слезли с верблюдов, и начали демонстративно доставать из притороченных сумок обрезы двухстволок.
− Они и со ста метров не промахнутся, а в упор … − пронеслось у меня в голове, − и что я могу сказать в своё оправдание? Вот ведь угораздило.
Самый старший из мужчин, с седой бородой, одним движением ноги, выбил из рук Арухан нож, оттолкнул её в сторону, и направился ко мне.
− Вылэзай! Сначала гаварить будэм.
Я повиновался. И начал искать глазами, монтировку или какой-либо иной металлический предмет, чтобы хоть не за дарам расстаться с жизнью.
− Она крычит, что ты ей муж! Эта правда? Нэ малчи. Тагда хужэ будэт!
Что-либо возразить я не успел.
Девушка метнулась назад, в одно движение вскочила на свою Дурыс и бросилась тараном на мужчин.
Те стрелять не стали, а хохоча отпрянули в стороны, выкрикивая проклятия на каракалпаком.
Оглянувшись на них, неожиданно для меня, улыбнулся и седобородый. В его, выцведших на местном солнце глазах забегали искорки:
− Она есть мая дочь. Они её братья. Понял. Ты тэпэр − жэнис. Арухан забырай. Иди дамой. Калым гатовь. Бальшой. Дэвачка у мэня одна. Сын − много.
− Но я нездешний. С острова. Сахалин. Знаете? − мямлил я. Плохо соображая, − там у нас рыбы много, а денег мало. Разве, что когда путина. Лосось. Икра. Но это ещё не скоро…
− Хватит! − оборвал меня старик, машину мы забыраем. Привезёшь калым, получишь назад. Если нет, она станет твой калым! Всё. Слов больше нэт! Так будет. И свадьбы тоже нет. Ана мусульманка, ты кяфир[7].
− Пойдём отсюда скорее, − неслышно подошедшая Арухан взяла меня за руку.
− Куда? Мы же без машины?…
− К тебе домой. Дурыс двоих вынесет. Знаешь какая она выносливая.
***
Трясясь на крупе верблюда и держа за талию «жену», размышлял о том, что судьба подарила мне лишь несколько лишних часов. Если не пристрелили родственнички Арухан, то прирежет
«друг» Омейр, ибо рассчитаться за его «бибику» я не смогу никогда. И даже если выживу, что скажу своим родителям. Они, если честно, у меня староверы, и эти всё сказано.
− Если надо я крещусь, − непонятным образом прочитав мои мысли, тихо молвила наездница, − верная жена должна быть всегда послушной, и покорной мужу. Безропотно принимать все его взгляды на веру и жизнь.
− Ага. Как же. Безропотно. Я видел, как ты на родню с ножом бросалась. Представляю нашу будущую совместную жизнь. Чуть что не по-твоему… страшно представить!
Услышав это, девушка засмеялась:
− Хочешь расскажу, что старший брат отцу говорил? − и не дождавшись от меня ответа, продолжила, − если русский ей понравился, пусть идёт за него замуж. Всё равно такую сумасшедшую во всех ближайших кишлаках, и даже в Нукусе, никто замуж не возьмёт. А если он калым не заплатит, то это даже хорошо. Внедорожник трёх таких сумасбродных стоит!

Поздняя ночь того дня.


К моему удивлению, Омейр не произнёс ни одного бранного слова. Наоборот, велел своим срочно накрывать мерекелік үстел (праздничный стол). Принялся обнимать и целовать, растерявшуюся, от такого приёма, девушку, приговаривая:
− выбор моего лучшего друга − мой выбор. Ради того, чтобы стать крёстным отцом ваших будущих деток, я вообще готов в христианство перейти.
− А кккак же пппатрол? − почему-то заикаясь, спросил я.
− Бог с ним, с железякой заморской. Будем считать, что это я за своего дос (друга) калым выплатил. И свадьбу вам организую. Правда, не здесь, а в Москве. Вылетаем туда послезавтра. Контракт подписывать буду. Очень крупный. Всем мои барашки требуются. Золотая шерсть у них, как это говорят, вспомнил, − руно.
Там заодно сразу два события и отметим. Молодые! Надеюсь, вы не против?

2022 год. Нукус.

Все хлопоты по переезду нашей семьи в Каракалпакию взяла на себя моя дорогая жёнушка. Заключила договор с фирмой-перевозчиком. С дочкой и сыном упаковали в ящики весь наш скарб. Приобрела билеты в бизнес-класс.
Заявила, что я, как генеральный директор фирмы «Омейр и компания» отныне могу себе это позволить.
***
Как и обычно, в аэропорту нас встречал екінші әке[8] наших близняшек, крупный бизнесмен и держатель контрольного пакета акций − Омейр Наурызович Толдасбаев.
− Сначала едем смотреть ваше новое семейное гнёздышко, − не терпящим возражения тоном, велел олигарх, распахивая дверцы представительского лимузина, − пентхаус с видом на реку, подземный гараж, фитнес-зал в холле…
− Да видела всё это, на сайте! − перебила его Арухан, − ты лучше бумагу покажи, которую обещал. Я всю дорогу терялась в догадках, что это? От тебя ведь чего угодно можно ожидать?
Олигарх усмехнулся в начинающие седеть усы, − у вас ведь дочь уже на выданье.
− Вся в меня. Красавица, отличница, спортсменка, разве что не комсомолка. Сдаст сессию и примчится сюда, вместе с братом, первым же рейсом, − согласилась с другом семьи моя жена.
− То-то и оно, что в тебя. Бери, читай, только вслух. Время пришло. Теперь уже можно.
Супруга дрожащими руками развернула пожелтевший листок:
***
1) Дизельное топливо для «Ниссана» полный бак − …. сумм.[9]
2) Угощение для всех родственников Арухан, в лучшем ресторане Муйнака − …. сумм.
3) Организация комплекса мероприятий по “случайной встрече” Александра с Арухан и её роднёй. + оплата сотрудников охранного агентства, обязанных незаметно следовать за молодыми и решительно предотвратить какой-либо нежелательный конфликт во время
«не заплатированной встречи с родственниками девушки» …. сумм.
4) Стоимость внедорожника “Ниссан-Патрол».… тысяч долларов».

***
− Так когда у вашей кареокой Сарии летние каникулы начнутся? Полагаю, нам всем, пора начинать готовиться, − произнеся эти слова Оймер нажал на клаксон автомобиля и тот радостно издал серию звуков, очень похожих на свадебный марш Мендельсона!

[1] − город в Каракалпакстане (Узбекистан).. Расположен на левом берегу Амударьи.
[2] − другу (казахск.)

0

#8 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 26 ноября 2022 - 22:17

7

ПАМЯТЬ О ПЕРЕЖИТОМ СТРАХЕ


М. Парфёнову — фронтовику и деду.

— А тебе страшно было на войне?
— Приходилось…
— Как?
В тот летний день Женька впервые услышал признание взрослого мужчины — своего деда — о пережитом страхе, который тот испытал на войне. Ему же, двенадцатилетнему, эта отрицательная эмоция была, конечно же, знакома, как и любому ребёнку, и он испытывал не раз это чувство. Но только ведь то был возрастной, специфический страх, возникающий у каждого подростка после просмотров фильмов про вампиров, после кем-то рассказанных, особенно на ночь глядя, жутких историй про домовых или о всяких мистических случаях на кладбищах. Вообще, Женька испытывал различный страх: его пугала, например, темнота, он опасался укусов змей, боялся быть украденным цыганами…
Но в тот день Женька узнал от своего деда про иной страх. Такого его проявления у человека он тогда, в силу своего юного возраста, ещё не ведал и ни от кого никогда не слышал.
Жениному отцу дед приходился дядей, ему — двоюродным дедом. Но мальчишка считал его своим родным, настоящим дедушкой (кровный умер, когда Женьке не исполнилось и трёх лет).
Почти каждое лето родители отправляли парня на две-три недели к деду в станицу, чему мальчик всегда безумно радовался, потому что любил старика: простого, доброго, весёлого, шутливого, мудрого человека, с которым ему было интересно, как с другом. Всю жизнь дед проработал шофёром, и, может быть, поэтому общаться с ним было легко: в своей речи он не употреблял высоких или заумных слов, не имел в лексиконе научных и философских терминов, а был прост в общении и современен. Женька с ним чувствовал себя, как говорится, на равных.
Дед был невысокого роста, смуглый, всегда коротко стриженный; отличался сильной худобой, причиной которой являлась язва желудка, приобретённая в голодном 33 году 20 века и крепко закрепившаяся в последующие, военные годы. Но, будучи тощим, он всё равно обладал необыкновенной физической силой и выносливостью, коей наделены все сельские мужчины вне зависимости от комплекции. И без того впалые щёки проваливались внутрь лица ещё глубже, образуя две глубокие ямки и рельефно выделяя кости черепа в те моменты, когда дед, во время курения, делал затяжки. Густые седые брови козырьками нависали над маленькими, круглыми и впалыми глазами, когда-то синими; но, подёрнутые мутной плёнкой, как глаза недавно пойманной рыбы, теперь они имели бледно-голубой цвет — даже почти белый — и постоянно слезились. Взгляд у деда был прямой, честный, немного насмешливый, с некоей хитрецой, но излучающий доброту и открытость. Настроение его читалось не по глазам, как обычно у всех людей, а по губам и рту. Когда он проявлял недовольство или ругался, верхняя половина его лица оставалась неподвижной, и взгляд не менялся никак, тогда как косо открытый рот, обрамлённый неестественно искривлёнными тонкими губами, своей формой явственно выражал негодование или злость. И тогда из него изливался такой поток бранных слов и выражений, что незнакомому с ним человеку могло стать и жутковато. Жилистый, мускулистый, лёгкий — он всегда был подвижным и бодрым, и никогда ни на кого и ни на что не жаловался, в том числе и на здоровье. Вёл обычный образ жизни. Даже по прошествии нескольких десятков лет Женька не сможет припомнить деда пьяным, хотя отвращения к алкоголю тот никогда не выказывал и, как и все русские, — к тому же будучи казацким потомком, — естественно, употреблял спиртное в разумных количествах во время многочисленных православных праздников да на всевозможных станичных гулянках (если, конечно, эти торжества не совпадали с приступами язвы). Дед, обладая «культурой пития», как он о себе говаривал, просто-напросто, умел пить, не превращаясь в свинью, как большинство мужиков. «Казаки без дыму не хуляют!» — намеренно произнося на украинский манер протяжное «хэ» вместо «гэ» и игриво подмигивая Женьке, он не раз бросал эту фразу в шутку просто так, ни к чему не привязывая, разговаривая, как обычно, с самим собой.
А вот курил он открыто, с удовольствием и постоянно, и никогда не сетовал на пагубную привычку. Это не нравилось бабушке, его жене, которая страдала астмой, но, по-видимому, повлиять на мужа в этом вопросе она оказалась не в силах. Он курил всю свою жизнь, с раннего детства, причём всегда крепкие марки табака: советскую махорку «Крепкая номер 1» и «Астру» или «Приму» — сигареты без фильтра. И то, курил сигареты, если истощались запасы табака. Но табак он предпочитал в особенности. Раз в два-три дня дед садился на кухне за стол и, используя газетную бумагу «Правды», «Труда» или «комсомолки», терпеливо и сосредоточенно, будто ваяя какую поделку, ножницами нарезал стопку ровных прямоугольников, в которые потом, скручивая в трубочку и склеивая края бумаги слюной, заворачивал табак, — получалась самокрутка. Во время перекуров он нередко, с ребячьей задорностью, цитировал слова из весёлой песенки Марка Бернеса, немного перефразируя текст: «Курил я злые табаки в Стамбуле».
Дед пережил и голод 33 года, и блокадный Ленинград, и Великую Отечественную войну, во время которой, будучи шофёром, доставлял на полуторке по ладожской Дороге жизни продовольствие в осаждённый город. Он прожил почти девяносто лет, несмотря на все трудности, выпавшие на его судьбу; несмотря на язвенную болезнь и на то, что он постоянно курил, точно молодой. Он стойко перенёс и смерть супруги, и одного из своих сыновей; и при этом продолжал оставаться оптимистом: всегда улыбался, был общительным, миролюбивым и имел в копилке подходящий анекдот, которым мог подбодрить и поднять настроение каждому человеку. Единственной плохой чертой его характера — даже не чертой, а чёрточкой — можно было назвать жадность, которая иногда проявлялась в отношении продуктов, еды и хлебных крошек, оставленных на столе после приёма пищи. Но грех было за это обижаться на деда — он же «блокадник», чем всё и объяснялось.
Дед любил и жизнь, и жить. Глядя на него, Женька никогда не ассоциировал старость с чем-то печальным, ужасным и смертельно-опасным. В его голове даже не возникало мысли, что дед может когда-нибудь умереть: он всегда выглядел таким здоровым, весёлым и вечным.
Старик редко вспоминал войну и никогда подробно о ней не говорил. Чаще повторял уже знакомые всем эпизоды из своего предвоенного и военного прошлого, незначительно разбавляя сюжеты новыми деталями. Из всех дедовых рассказов внук запомнит немногие. Большинство историй сотрутся в Женькиной памяти, кроме, пожалуй, ладожской эпопеи, которая больше всего впечатляла мальчишку. И ещё про голод, который дед пережил в тридцать третьем. Он не раз вспоминал про то, как «пух от голода». И сколько Женька не пытался представить себе сухощавого деда опухшим, так ему это и не удалось. Мальчишке не понятно было, как можно человеку растолстеть, ничего не кушая несколько дней. Тогда же мальчик впервые узнал о каннибализме: дед несколько раз упоминал, как во время голода — в начале тридцатых, а потом и в блокадном Ленинграде — люди боялись ходить по улицам, опасаясь быть убитыми и съеденными. Женька не совсем верил этому, считая, что старик преувеличивает и пугает его; а ещё потому, что взращённый коммунистической моралью, он слабо верил в то, что советский — да и вообще, русский — человек способен на такое.
Короткие фронтовые истории, чаще всего смешные, он рассказывал весело, хотя для него они, несомненно, являлись самыми страшным моментами в жизни.
Женька, в детстве, какую бы то ни было войну, в том числе и Великую Отечественную, не воспринимал как некое ужасное событие. Он считал прошедшую войну неизбежностью, которую должна была испытать многострадальная Россия. И страна с этим испытанием справилась, благодаря отважным и сильным людям, которые героически выдержали натиск гитлеровской армии, а затем дали ей отпор, вытеснив гадину прочь за пределы родины и уничтожив фашизм в его же логове. Детский ум Женьки воспринимал войну, как данность. В то время у мальчишек в моде была игра «в войнушку». В сознании детей оседали только положительные события, связанные с войной. Молодое поколение воспитывалось на многочисленных военных фильмах и книгах, откуда черпались примеры, достойные подражания, — подвиги солдат. Ребята жаждали быть похожими на отважных героев своей страны. Детей не пугала война, потому что она была уже в прошлом; и все знали результат — Великую Победу. А убеждённость в храбрости и несокрушимости русского народа вселяли в ребят непоколебимую уверенность в том, что «мы всегда победим» и «победа будет за нами». Война — она страшна только случайной смертью от вражеской пули или пленением, за которым последуют болезненные пытки в застенках врага; трусость — удел капиталистов. Так считали воспитанные советским обществом тогдашние дети.
Ветераны по-разному относятся к своему военному прошлому и страшным событиям, свидетелями которых они были. Одни с пафосом рассказывают о войне, поминая только хорошие моменты; другие с неохотой делятся пережитым, пуская слезу и заливая страшные воспоминания водкой; третьи — всегда молчат, никогда ничего не рассказывают о том мрачном периоде, живут, не затрагивая этой темы вообще. Но любой солдат войны никогда не постесняется признаться в том, что война — это страшно. Очень страшно.
Тот день дед открыл Женьке другую сторону человеческого страха.
— А ты видал фрицев? — спросил он деда.
Тот, сидя на корточках в тени виноградного навеса — спасительного шатра от вездесущего кубанского солнца, — занимался ремонтом старого доброго «ижака» голубого цвета — мотоцикла с коляской, в то время верного и незаменимого помощника каждого станичного жителя. Отложив работу, он пересел на низкую деревянную скамеечку, достал металлический портсигар серебристого цвета, о чём-то задумался.
— Пришлось повстречаться, — выдержав паузу, ответил старик, достал из портсигара одну из самокруток и лизнул отклеившийся край бумаги.
— И тебе страшно было, деда? — Мальчик представил фашиста из кинофильма про войну: огромного такого, в каске с рогами, злого, с автоматом наперевес.
Старик закурил, сплюнул прилипший к языку табак и, как-то нехотя, поделился случаем, однажды происшедшим с ним во время войны. Сначала лицо ветерана было серьёзным, но мере повествования его настроение менялось. В конце рассказа он начал улыбаться, хотя и натянуто, и даже подшучивать; а потом, в финале, и вовсе залился смехом.
Женька в первый раз слышал подобное. Эта короткая история осядет в его памяти настолько глубоко, что он будет помнить её всю жизнь, напрочь позабыв про суть всего разговора в целом. И только повзрослев, Евгений чётко поймёт, вспоминая дедов рассказ, насколько это страшно — потерять жизнь. Намного позже к нему придёт и осознание того, что тот случай на войне явился самым ужасным и вместе с тем знаменательным событием в судьбе деда, пережив который, тот уже не так, как прежде, будет бояться войны… да и саму смерть. После испытанного ужаса, дед во сто крат сильнее стал дорожить жизнью, любить её и ценить каждый свой день. Не потому ли он с такой снежной лёгкостью и чистотой смотрел в будущее, не боясь ни болезни, ни старости; не потому ли он умел улыбаться, рассказывая о жизненных невзгодах, и мог смеяться над собой и своими ошибками.
Дед оказался лицом к лицу с фашистским солдатом в полуразрушенном каменном особняке. Взвод, в котором он служил, попал в окружение, и солдаты поодиночке рассредоточились внутри пустых зданий на одной из улиц в предместье Ленинграда. Они прятались от немцев в комнатах, заваленных грудами мусора и камнями от обвалившихся стен и потолочных перекрытий. Где-то там же — на той же улице, в тех же домах — таились и группы фашистских солдат.
Осторожно ступая по скрипучему дощатому полу, стараясь не шуметь и не наступать на осколки шифера и стёкол, дед переходил из одного помещения в другое, подыскивая более безопасное место, откуда будет легче вести наблюдение или просто переждать время до наступления сумерек. Пролезая из одной комнаты в другую через огромную дыру в стене, образовавшуюся вследствие попадания артиллерийского снаряда, он увидел перед собой, буквально в пяти шагах, немецкого солдата, который вдруг неожиданно появился в дверном проёме. Оба воина застыли, как льдины, направив дула автоматов друг другу в грудь. Никто из них не ожидал встретить своего противника именно в эту секунду, а потому не был готов к такому внезапному повороту событий. У обоих не было и секунды на раздумье и принятие решения: обоюдный страх овладел ими, сковал, притупив сознание. Они замерли, боясь шевельнуться. Любое маломальское движение могло быть воспринято каждым из них, как решение выстрелить, и потому два солдата противоположных армий старались угадать намерения друг друга по глазам. Вероятно, в этот момент во взглядах каждого читалось только одно — желание жить. Оба боялись нажать на спусковой крючок, опасаясь быть убитым при одновременном выстреле. А более нелепой и глупой смерти, чем погибнуть на войне так безрассудно и просто, солдату и представить трудно.
Всё длилось не более десяти секунд. Они не позволили дрогнуть ни одной мышце на своём теле, дабы не показать и малейшего намёка на трусость или готовность выстрелить первым. В голове деда хронологической лентой документального фильма пронеслась вся его недолгая жизнь. В эти драматические секунды даже сама война отошла в сторону вместе со всей своей трудностью и жестокостью; прежние страхи перед ней теперь стали такими мелочными и далёкими, что уже не пугали так, как ещё несколько секунд назад. Страх, который обуял деда, теперь был прочий, какой-то другой, незнакомый и до этого им не испытываемый. Когда-то, в тридцать третьем, он претерпевал нечто подобное, но тогда хоть брезжила надежда, прикрывающая собой размытый силуэт смерти, и вокруг был мир. Теперь же, Смерть находилась напротив него в облике фашиста. Дед уже не думал ни о войне, ни о семье, ни о родине, ни об однополчанах, — забылось всё. Он думал только о жизни, о себе.
Рассказывая этот эпизод, старик, как обычно, посмеивался — то ли над собой, то ли над смертью, в глаза которой он тогда заглянул. Казалось, он шутил или пересказывал чужую байку, случай, который произошёл с каким-то другим солдатом, а не с ним. Женька натянуто улыбался, стараясь поддержать деда, хотя, откровенно говоря, ничего смешного в ситуации, в которой тот оказался, не видел. Успокаивало мальчишку то, что развязка повествования будет, по-видимому, положительной, раз дед остался живой после встречи с фашистом и сидит перед ним, рассказывает всё это, причём улыбаясь.
Дед курил, его влажные глаза блестели то ли от едкого вездесущего табачного дыма, то ли от смеха, то ли от волнения. Внук заворожённо слушал, ещё не подозревая, чем закончится история. И был пойман врасплох неожиданной концовкой и… — особенно — признанием деда. Ведь о подобном не каждый-то его сверстник осмелился бы поделиться перед своими друзьями… Да что там! Не каждый солдат признался бы в этом. А тут — взрослый! Да ещё с ним, с ребёнком. Но это же был особенный дед, его дед, который никогда не стыдился своих поступков и умел посмеяться над собой. Число тех людей в мире, с кем дедушка поделился этим случаем, вряд ли превышает количество пальцев рук. И Женька был признателен, что находится в числе этих людей.
— Японский городовой! Я думал — всё! Сейчас фриц опередит меня, выстрелит первый, — и мне кранты! Мы смотрели друг на друга секунд десять, но мне показалось, что прошла вечность. И я, сынок, так испугался, что, признаюсь,… обделался. — Дед рассмеялся. — Да-да, наложил в штаны, представляешь? От страха взял и навалял полные штаны дерьма. Во как испугался!
Напоследок он бросил постоянную свою то ли прибаутку, то ли чью-то реплику из фильма, продолжая смеяться до слёз и кашлять от табачного дыма:
— А ты, босяк, говоришь, мол, в колхо-оз запишусь, в колхоз… Вот как, бывает и такое. Обделался твой дед от страха тогда. Пришлось гимнастёрку в ледяной Неве стирать.
Женька был смущён, поражённый неожиданными подробностями, и не знал, что и ответить, как эмоционально реагировать на такие откровения деда. Какими бы друзьями они с ним не были, дед всё же намного старше его, и смеяться даже как-то неловко было над подобным казусом, происшедшим со стариком. Женьке никогда и в голову не приходило, что человек — к тому же взрослый! — настолько сильно может испугаться. В фильмах подобного не показывали — в кино только тру́сы и предатели могли заплакать от страха, боли или стыда.
На протяжении всей жизни Женька будет частенько вспоминать рассказ дедушки, представлять этот эпизод. Дабы понять, он будет мысленно перемещаться в далёкое прошлое, в тот разрушенный войной особняк под Ленинградом и вставать на место молодого русского солдата — своего деда, — пропуская через себя испытанный им страх. Для чего? Да чтобы кровью, всеми жилами прочувствовать так же, как дед, и постичь: насколько же это страшно — умереть; да ещё для того, чтобы проникнуться и запомнить, зарубить на сердце: нет на свете ничего лучше жизни.

***
Благодаря, вероятно, некой мистической сущности, что сплела вселенскую паутину и невидимыми нитями которой опоясала мир, соединив ими судьбы и мысли людей, человек способен чувствовать и понимать себе подобного на расстоянии, и читать по глазам его намерения.
Они «договорились» — дед и немец прочли в глазах друг друга и страх, и жажду жизни. Противостояние длилось восемь секунд. Как встретились случайно два солдата разных стран, так молча, не опуская дула автоматов, и разошлись, одновременно сделав шаг назад, отступая в спасительную тень полуразрушенных стен здания; туда, откуда вышли, — в будущее.
Два солдата с одинаковой надеждой, но каждый со своим страхом, со своей печатью горя, с личной отметиной: незаживающим рубцом на сердце — однажды пережитом страхом перед Смертью.
Перед глупой смертью…
Какую всегда несёт с собой любая война!
0

#9 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 30 ноября 2022 - 17:32

8

ЁЛКА


Современный семнадцатиэтажный красавец-дом на улице с идеологически выверенным названием – улица Братства народов, оставшемся со времён строительства коммунизма и господства в стране догм и принципов социалистического интернационализма, издалека привлекал внимание. Этот дом в городе считался элитным: он был построен известной в городе проектно-строительной компанией «Стройпрогресс», по индивидуальному креативному проекту, разработанному молодыми прогрессивными архитекторами, не жившими при социализме и поэтому далёкими от принципов проектирования жилых серий, предназначенных для массового жилищного строительства, дома которых похожи один на другой, как братья-близнецы по всей стране от Владивостока до Калининграда. Нет, этот дом имел своё лицо, не похожее ни на какое другое в этом городе: эффектный внешний вид со всех сторон, современные качественные материалы и оборудование от лучших мировых производителей, огромный подземный паркинг, огороженная территория с большой детской площадкой, оснащённой многочисленными аттракционами: качелями, горками, каруселями, домиками, шведскими стенками и прочими спортивными сооружениями для детей… Тенистая аллея со скамеечками под кронами деревьев так и приглашала отдохнуть в тишине – нагруженные транспортом шумные и загазованные городские дороги располагались далеко. Органично завершала всё это великолепие изящная будка охраны на въезде, похожая на башенку старинного замка – никто посторонний не мог просто так попасть на охраняемую территорию, не предъявив пропуска, или не получив разрешения на вход или въезд от хозяев. Просто райский уголок для избранных… Элитка – так по-простому стали называть этот дом жители округи. Одно было плохо: дом этот вырос в историческом центре города и вокруг располагались малоэтажные старые облупленные дома, построенные в незапамятные времена, с низкими потолками, тесными прихожими, крохотными кухнями, старыми, изношенными и постоянно выходящими из строя коммуникациями. И в этих морально устаревших и физически изношенных домах, всем своим видом навевавших тоску беспробудно серого бытия, до сих пор было огромное количество коммуналок – наследие бесславно ушедшего в прошлое социализма, так и не сумевшего окончательно победить суровую действительность коммунального общежития в отдельно взятой стране… Жители этих убогих домов с завистью и – чего греха таить – нескрываемой ненавистью смотрели через прутья ажурного металлического забора на новоявленных богатеев – кто же ещё мог поселиться в таком доме? «Наворовали народного добра, и теперь жируют за счёт трудового народа, приватизаторы», – так думали они, глядя исподлобья на это жилищное великолепие.
- Ну, погодите, буржуи, – иногда кричали они снаружи обитателям, гуляющим внутри, ¬– придёт ваш час, и до вас доберёмся!
А однажды ночью кто-то тонкой стальной проволокой прикрепил к прутьям забора транспарант, написанный крупными заглавными буквами на длинном широком полотнище: «СМЕРТЬ НОВЫМ БУРЖУЯМ! Ленин Сталин» – и не поленились, хулиганы, полагавшие что Ленин со Сталиным из глубины времён поддерживают их борьбу с новоявленными буржуями. Этот транспарант висел некоторое время, раздражая жильцов, а потом его снял дворник. Транспарант передали участковому инспектору милиции, но тот так и не нашёл автора или авторов. Да он особо и не искал. И, наверное, чтобы окончательно досадить новоявленным буржуям, антагонисты по ночам перекидывали через забор разный мусор: пустые бутылки, картонные коробки, тряпки, обломки палок и досок, и даже полиэтиленовые пакеты с бытовым мусором из своих кухонь – своеобразная классовая месть. Чтобы дойти до ограды элитки от ближайшей «хрущёбы» нужно было обязательно пройти мимо огороженной площадки с мусорными контейнерами, в которые обычно выбрасывали мусор жильцы. И кто-то из них целеустремлённо проходил мимо... Дворник-гастарбайтер из бывшей братской социалистической страны в Средней Азии тихо и безропотно всё это убирал по утрам. Правда, после жалобы участковому, капитану милиции Борзенкову, который провёл соответствующую работу среди жителей близлежащих домов, это свинство покуда прекратилось. Надолго ли?
- Мама, а почему они нас так не любят? – спросил маленький смышлёный мальчик свою маму, красивую модную даму, гордо гулявшую с сыном во дворе по чистым дорожкам. Она сначала растерялась и замешкалась с ответом, но потом сказала:
- Ну, Петенька, дело в том, что они живут не в таких красивых и ухоженных домах, как мы и поэтому завидуют.
- А почему они не живут в нашем доме?
- Наш дом единственный в округе, поэтому все сюда попасть не могут. Они живут во всех этих домах вокруг…– она обвела широким жестом окрестности. – Да ты, малыш, сам всё это видел из окна.
- А-а. Наш дом лучше…– сказал мальчик Петя.
- Вот они нам и завидуют, – объяснила мальчику мама.
Дом делил двор на две части – двор перед парадным входом (парадный двор) и двор с тыльной стороны (задний двор). Хотя разделение это было чисто условным, разница между половинками двора была заметной: на заднем дворе не было детской площадки, но зато была значительно большая открытая автомобильная стоянка, трансформаторная будка и мусорные контейнеры для жителей дома. Также здесь находился второй – аварийный или пожарный – въезд, который обычно был закрыт. Убирал и чистил всю территорию дворник Фархад Абдулло – тихий работящий гастарбайтер лет тридцати из среднеазиатской республики *…стан. Почти весь день он возился во дворе, убирая и подметая, вычищая мусорные камеры – помещения на первом этаже, куда стекается мусор из мусоропровода со всех этажей и выталкивая переполненные мусорные контейнеры на площадку, а взамен затаскивая пустые. Первые два этажа дома были нежилыми. Первый этаж был техническим. Здесь находились различные нужные для обеспечения жизнедеятельности дома коммуникации, механизмы и двигатели, вентиляция и распределительные щиты для многочисленного кабельного хозяйства: электроснабжение, слаботочка, связь, телевидение, насосы и принадлежности системы автоматического пожаротушения, управление лифтами. Здесь же находился офис управляющей компании и хозяйственно-технические помещения для обеспечения жизнедеятельности дома. На втором этаже располагались агентство путешествий «Неведомые страны», услугами которого обычно пользовались жители дома; клуб для жильцов дома «Культуртрегер», в котором часто проводились различные культурологические мероприятия для жильцов дома: поэтические вечера, встречи с писателями, артистами, художниками и даже учёными, художественные выставки, лекции и диспуты на темы, связанные с культурой; «Детская развивающая лаборатория «Нежный росток» – жильцы дома придавали большое значение эстетическому развитию детей с раннего возраста и все родители дома обязательно записывали своих детей на занятия в этом недешевом заведении; а также очень дорогой салон красоты «Несравненная». Некоторые недовольные злословили: мол, цены в «Несравненной» не сравнить с обычными «человеческими» ценами в обычных городских салонах. Жилые квартиры находились начиная с третьего и по семнадцатый этажи. На первом этаже также находились входные группы: просторное фойе, отделанное мраморными плитами розового оттенка, здесь в больших деревянных кадках росли пышные экзотические растения, стояли массивные диваны, длинный стол и ряд прочных металлических дизайнерских стульев вдоль стен. Здесь же, сбоку от парадного входа, было помещение консьержки. На стене висела красивая доска объявлений в дизайнерской раме, на которой вывешивались как информация от управляющей компании, так и частные объявления от жильцов. За столом старшая по дому Лукерья Джоновна Аппельгаус проводила время от времени, по мере необходимости, собрания жильцов, когда было необходимо принять решение по какому-либо животрепещущему вопросу, затрагивавшему интересы всех жителей дома. К таким вопросам относились: приобретение и установка на детской площадке новых современных аттракционов и тренажёров для детей, внеочередной ремонт и покраска забора – из-за происков жителей соседних хрущёб он сильно обветшал, поржавел и кое-где был изогнут и даже вовсе был поломан; повышение зарплаты консьержки, собиравшейся уходить, покупка и установка в фойе большого зеркала во весь рост в шикарной бронзовой раме (авторская работа!) – женщины поддерживали эту идею, а мужчины – нет. И другие вопросы повседневной жизни элитного комплекса. А жильцы в доме подобрались непростые. Как сказал местный участковый, капитан Никита Борзенков, сам с женой и двумя детьми уже десять лет проживавший в милицейском общежитии, среди жителей этого дома не найдёшь ни тётю Клаву из швейной мастерской «Мастерица», ни дядю Федю с завода железобетонных изделий «Бетонотип». Сплошь – бизнесмены, чиновники и рафинированная интеллигенция. Почему интеллигенция рафинированная, как сахар, Лукерье Джоновне было непонятно. Очередное собрание жильцов, которое Аппельгаус собиралась проводить, было посвящено очень важной теме: смене управляющей компании, по мнению многих жильцов не справляющейся со своими обязанностями. Работающая сейчас компания «Жилсервис» по мнению большинства жильцов работала откровенно плохо: мусор вывозился нерегулярно, на заявки жителей реагировала неоперативно, слесари работу делали некачественно, хамили и старались урвать денег, а крыша в одном месте рядом с лифтовой шахтой второго подъезда протекала уже два года от самой крыши до подземного паркинга, а «Жилсервис» так и не смог ликвидировать протечку. Иногда, в сильные дожди лифтовую шахту так заливало, что протекала крыша второго пассажирского лифта и на головы тех, кто находился в лифте, капало. Всё это вызывало гнев и возмущение жильцов – они жаловались и скандалили с руководством «Жилсервиса», но толку от этого было мало. Окончательно переполнил чашу терпения случай, произошедший в квартире № 92. Установленный накануне перманентно полупьяным слесарем-сантехником Митричем кран в кухне, на следующий день прорвало, когда жильцов не было дома и несколько этажей залило горячей водой прежде, чем слесарь отключил стояк. После этого скандала решили принять кардинальные меры: заменить эксплуатирующую организацию. Для этого нужно было решение собрания жильцов. Лукерья Джоновна провела большую работу и собрание в назначенный час состоялось. Главное, был кворум, и решение собрания было правомочным – собралось столько народу, что половина не вместилась в фойе и находились возле подъезда во дворе. Собрание ожидаемо приняло решение о расторжении договора с компанией «Жилсервис» и о заключении договора на обслуживание дома с новой компанией – её выбирали из трёх претендентов: «Бытсервис», «Сервис-перспектива», и «Сервислюкс». Наиболее заманчивые условия из всех «сервисов» предложила компания «Сервис-перспектива», вальяжный представительный директор которой Матвей Тарасович Обулевич выступил перед собравшимися и нарисовал довольно радужную картину будущего сотрудничества жителей с эксплуатационниками. Даже как-то не верилось. Кто-то с места сказал скептически:
- Да, перспективы вы рисовать можете – уж точно «Сервис-перспектива». Посмотрим, как будет в реальности…
- Не сомневайтесь, господа жильцы, – звонко и с воодушевлением, заражая своим оптимизмом присутствующих, сказал Матвей Тарасович, – всё будет в точности таким, как я вам рассказал!
- Поживём – увидим…– опять с места сказал тот же голос неисправимого, судя по всему, пессимиста. Это был основной вопрос, и Лукерья Джоновна, сделав несколько объявлений или сообщений, собрание закрыла, и люди стали расходиться. Но Лукерья Джоновна зычным голосом, перекрывая поднявшийся шум, попросила задержаться жильцов следующих квартир: 5, 12, 19, 26, 33, 40, 47, 54, 61, 68, 75, 82, 89, 96 и 103. Ей пришлось несколько раз громко повторить номера, когда, наконец, лишние разошлись, а остались только жильцы нужных квартир. Впрочем, некоторые особо любопытные жильцы других квартир тоже тихонько так остались: интересно всё ж, что им скажет Аппельгаус. Удивительно, но присутствовали жильцы или их представители от всех пятнадцати перечисленных квартир. Было ожидаемо – что кого-то не будет хватать. Обеспечить стопроцентную явку жильцов на собрание почти никогда не удавалось – все живые люди и у всех всегда возникают разные обстоятельства. Иногда эти обстоятельства не позволяли присутствовать на собраниях. В общем, дело житейское.
- Давайте быстрее, – раздался нетерпеливый голос с места, – какой вопрос-то? Некогда…
- Господа жильцы, всем некогда, прошу минуту терпения. Вопрос в следующем. Если вы заметили, все перечисленные квартиры находятся по одному стояку с третьего по семнадцатый этажи, одна над другой.
- А зачем такой выбор?
- Это не случайно, сейчас всё объясню. Балконы ваших квартир, господа хорошие, выходят на задний двор и располагаются точно над голубой елью, растущей на газоне возле входа. И благодаря этому нашей бедной ели сильно достаётся от вас. Что я имею в виду? А вот что. Аппельгаус включила проектор, стоявший на столе, и показала несколько слайдов. На них была запечатлена ель «во всей красе». Дело в том, что жители сбрасывали с балконов всякий ненужный хлам, ленясь выбрасывать в мусоропровод или мусорный контейнер. Голубая ель-красавица, радовавшая взгляд – высокая, стройная, с густой кроной и симметричным, словно выписанным по лекалу силуэтом, отличавшаяся от соседних деревьев какой-то благородной статью – безропотно принимала на себя всё это «богатство». Шершавые иголки обладали особенностью цепко удерживать всё, что сверху падало на них. Слайды запечатлели бедную ель в разные периоды года, но особенно «украшенной» ель была зимой – на Новый год. Как будто к празднику её специально разукрашивали отходами. Летом ей тоже доставалось, даже больше, чем зимой – тепло, окна и балконы открыты, можно легко выбросить в окно что-либо ненужное, повинуясь любому импульсу… И однажды в июле дворник Фархад не выдержал и написал собственноручно объявление, которое прикрепил к Доске объявлений в фойе:


«Уважаймай луды жылыцы!
Не брасайт с болкон мусор на деревоел. Лето нет новый год. Елка украшивай игурушка новый год зима наступайт.
Дворника».


Объявление мало помогло, но вызвало поток насмешек, особенно от молодых и жестоких жителей элитного дома. «Ну, урюк, учудил, – зло смеялись они, –так потренируется, глядишь и писателем станет! Вот деревоел, деревоел и деревосъел!».
- Господа, я уж не знаю, на кого и думать, – сказала Лукерья Джоновна, а ведь всё это делаете вы, но так не должно быть. Недостойно такое поведение для жителей нашего дома…
- А кто у нас в этих квартирах, перечисленных вами, живёт, можете зачитать, Лукерья Джоновна, для знакомства, чтобы все друг друга знали?
- Могу. Пожалуйста… Третий этаж, квартира номер пять – профессор финансово-юридической академии Домбрович Вацлав Вацлавович – здесь присутствует. Вальяжный господин в сером дорогом костюме, сидевший в первом ряду, при этих словах встал и культурно, с достоинством поклонился присутствующим – по манерам – настоящий профессор; квартира номер двенадцать – актриса театра «Современный лицедей» Марина Юшкина, заслуженная артистка России – присутствует. Юшкина помахала всем рукой как со сцены, словно ожидая аплодисментов; квартира номер 19, пятый этаж, – зампред правления банка «Народный кредит» Степан Петрович Юсов – жена банкира, Калерия Юсова присутствует; шестой этаж, квартира номер 26 – известный кинорежиссёр Аверкий Кубышкин, все знают его романтические фильмы: «Любовь без границ» и «Любовная история»…
- Он что, только на любовных фильмах специализируется? – спросил кто-то.
- Нет, у него есть и другие фильмы, например, «Маска и страсть», «Рыцарь и подлец», – ответил женский голос, – я его жена Матильда Кубышкина, – сказала эффектная женщина неопределённого возраста, тонко со вкусом накрашенная – знает, как обращаться с макияжем: она когда-то работала гримёром на известной киностудии.
- Так, мы отклонились от темы, – взяла бразды правления в свои руки Аппельгаус, ¬– квартира номер 33 – известный в нашем городе бизнесмен Аскольд Георгиевич Мондорский… Что-то я его не вижу…
- А кто это?
- Генеральный директор инвестиционной компании «Финансовый оракул». Ну, тот, который на белом «Бентли» ездит…или на белой «Бентли»…не знаю, какого она рода. Эту машину все видели.
- А-а, тот старикан…– сказал кто-то довольно невежливо, – а где он?
- Я от него, – поняла руку совсем молодая девушка на вид лет восемнадцати или девятнадцати.
- Дочка?
- Нет, нет…я…я… жена, – запинаясь сказала девушка и сильно покраснела.
- Жена? – недоверчиво спросила Лукерья Джоновна.
- Гражданская…но мы скоро распишемся…я сейчас у него живу, он мне поручил быть на собрании…я ему всё передам…
- Так, так, – неопределённо промолвила Аппельгаус, побарабанив кончиками пальцев по столу и вспомнив, что пару недель назад она видела с Аскольдом Мондорским совсем другую девушку, но не стала выяснять – не время, и после небольшой заминки продолжила, – квартира номер 40 – академик Пилястровский Трифон Кузьмич, генеральный директор научно-исследовательского института «Анализ и синтез нанотехнологий».
- Я здесь! – подняла руку ухоженная дама в возрасте, в серьгах с крупными розовыми бриллиантами, но с явно излишней косметикой на лице, – я жена…заметьте, законная жена академика Антонина Антоновна Пилястровская, – гордо сказала она, делая ударение на словах «законная жена», поджала подкрашенные губы в тонкую полоску и презрительно посмотрела на молодую якобы гражданскую жену бизнесмена Мондорского. Девушка ещё сильнее покраснела, хотя уж куда сильнее, съёжилась и даже пригнулась от этого взгляда, как от тяжести, словно на её худые плечики положили мешок с картошкой или сахаром.
- Квартира номер 47, девятый этаж – главный редактор нашей газеты «Городской курьер» Эльдар Алексеевич Чибисов.
- Я здесь! – поднял руку человек лет сорока пяти, сидевший в углу за раскидистым фикусом, с небольшими стильными усиками, придававшими ему вид бонвивана, над которыми явно поработал специалист из модного барбершопа,.
- О, Эльдар Алексеевич, я вас за фикусом и не заметила, – с почтением сказала Аппельгаус.
- Замаскировался, – хмыкнул Чибисов. Присутствующие с интересом стали оглядываться и вытягивать шеи, стараясь рассмотреть главного редактора популярной газеты.
- Квартира номер 54 – знаменитый хоккеист Александр Барановский. Играет, правда, в какой-то американской команде…
- Хороший хоккеист! – сказал кто-то из присутствующих мужчин солидно. – В НХЛ играет. В прошлом сезоне кубок Стэнли взял. Кажется, сейчас собирается перейти в команду «Бостон Брюинз».
- Я здесь за него! – подняла руку пожилая женщина, – я его мама… – было видно, что ей приятно слышать добрые слова в адрес сына.
- Хороший у вас сын, молодец, не подводит Россию! ¬– сказал тот же голос.
- Спасибо! ¬– растроганно сказала мама хоккеиста.
- Квартира номер 61, одиннадцатый этаж – писательница-детективщица Зинаида Душкова.
- Это та, что написала «Рука из-за угла»? – спросил звонкий женский голос.
- Да, это я! – поднялась с места сравнительно молодая, не старше сорока лет, эффектная и красиво одетая, но несколько полноватая дама в тёмных очках.
- А я как раз читаю вашу книгу, Зинаида Аркадьевна. Не подпишете? – протянула книгу писательнице молодая девушка, – меня звать Олеся.
Душкова взяла книгу и стала писать что-то прямо на обложке. Все вокруг с интересом следили за процессом написания автографа на книге молодой читательницы.
- Хотите, я прочитаю, что написала? – спросила Душкова, но Аппельгаус её перебила:
- Мы опять отклонились, сами затягиваем время, – с некоторым раздражением сказала Аппельгаус, стараясь перехватить инициативу, – следующая квартира номер 68, двенадцатый этаж – известный адвокат Голдов, Артур Моисеевич.
- Его нет, он сейчас в командировке, на процессе в другом городе, но я его сын, Миша Голдов, – поднял руку молодой человек изящного и благовоспитанного облика, присутствующий на собрании со своей кукольного вида девушкой, с которой они всё время обнимались и незаметно (как они считали) целовались, укрытые раскидистой пальмой и широкой спиной редактора Чибисова.
- Квартира номер 75 – драматург Еремей Львович Апельсинов.
- Я здесь, я здесь, – поднялся с места суетливый человек небольшого роста и в круглых очках, в которые были вставлены сильные линзы. Драматург в явно поношенном мятом костюме был похож на мелкого клерка из захудалой конторы. Наблюдательная Аппельгаус, от которой в доме ничего не могло скрыться, заметила, что, когда писательница Душкова подписывала книгу юной читательнице драматург с явной завистью следил за процессом. «Завидует драматург, завидует, – подумала Лукерья Джоновна, – у него, видимо, никто не берёт автографы-интервью. Вот разница между драматургом и писателем, – заключила она, – как только он сподобился здесь квартиру заиметь?».
- Квартира номер 82 – футболист Андрон Чердаков, нападающий команды «Спорттак»…мужчины его должны знать.
- Мазила, – едко сказал тот же голос, который до этого хвалил хоккеиста Барановского. – Даже одиннадцатиметровый не мог забить в последнем кубковом матче с «Дунамо»…лупит в небо или на чердак…проиграли. И команда его…правильнее называть: «Спорттаксебе»…
- Сам мазила, у него просто сейчас период такой, – желчно возразила эффектная сильно крашеная блондинка – явный перебор с макияжем, – я его жена…Алиса Чердакова.
- Что-то уж период этот слишком затянулся…почти на полжизни.
Уводя собрание от неуместной сейчас полемики (хотя она тоже была невысокого мнения об этом футболисте), Лукерья Джоновна быстро сказала:
- Следующая квартира номер 89, пятнадцатый этаж – руководитель департамента городского хозяйства и жилищно-коммунальных услуг городской администрации Святослав Сергеевич Абросимов.
- Я за него, – жена, – коротко сказала делового вида женщина с красивой причёской и почти без украшений и макияжа.
- Квартира номер 96 – балерина Элеонора Собакина, театр оперы и балета.
- Я за неё, я её мама, – сказала приятная, на вид ещё молодая женщина, лет сорока с небольшим, – Элеонорочка с театром на гастролях в Аргентине.
- Где, где?
- Да, да, в Аргентине, вы не ослышались. Столица Аргентины – Буэнос-Айрес. Это так далеко, даже страшно представить.
Аппельгаус внимательно посмотрела на неё – ходили слухи, что эту квартиру подарил балерине какой-то её поклонник – вот это подарочек! Иной и за всю жизнь не заработает на такую квартиру в таком доме, а тут взяли и подарили. Элеонорочке… Вот ещё – Матильда Кшесинская новоявленная. «Хорош подарочек, это за какие заслуги?» – желчно подумала Лукерья Джоновна, но продолжила:
- И, наконец, квартира-студия на семнадцатом этаже – наш знаменитый художник Матвей Юрьевич Островитянов.
Художник, присутствовавший на собрании, поднялся с места и снисходительно поприветствовал всех, помахав рукой. Художник был известный, его все знали.
- Вот какой у нас контингент жильцов, – подвела итог Аппельгаус, – сплошная интеллигенция, культурные люди. Просто не на кого и подумать… Скажите пожалуйста, почему же тогда наша ель под вашими балконами и окнами приобретает такой некультурный вид? – она опять включила проектор. – И чего только здесь не перебывало за эти годы: бумажки, обёртки, коробочки, тряпки, носки, головные уборы, пузырьки из-под лекарств и даже с лекарствами, ложки, вилки, да-да, и ложки, и вилки, и даже один половник, ленточки-тесёмочки-шнурочки, старые башмаки и домашние тапки сорок пятого размера, нижнее бельё, зубные щётки, детские игрушки, газеты, журналы и книги, окурки и объедки, увядшие букеты, консервные банки и пачки из-под сигарет... Я уж из деликатности не говорю о самых вопиющих экспонатах, которые кто-то регулярно выбрасывает, вы понимаете, о чём я…
- Неужели это всё летит из окон? – спросил кто-то удивлённо. – Вы не преувеличиваете, Лукерья Джоновна?
- Да, да, летит из ваших окон и балконов. А самые удивительные предметы я принесла сюда, Фархад их собирал, чтобы показать вам, а то не поверите… а может, кто-нибудь и своё узнает, – Лукерья Джоновна показала на довольно большую закрытую картонную коробку, стоявшую возле стены рядом со столом. Она открыла коробку – все невольно подались вперёд, силясь разглядеть содержимое. Аппельгаус сделала эффектную, почти театральную паузу, сильно подняв градус напряжения.
- Ну, что там, не томите! – нетерпеливо сказал кто-то в наступившей тишине. И тогда она эффектными движениями, словно фокусник из рукава, стала доставать из таинственной глубины содержимое. Первым на свет из коробки появился какой-то музыкальный инструмент, похожий на чёрную трубочку с клавишами-пипочками.
- Дудка, – сказал кто-то.
- Это кларнет, – пояснила Лукерья Джоновна, – почти новый кларнет, лишь одна пипочка отломилась…
- Так в списке жильцов нет музыканта…ни кларнетиста, ни тебе барабанщика, ни пианиста, – сказал художник Островитянов и вдруг с ужасом вспомнил, что однажды уронил с балкона кисть. «Вот, опозорит! – подумал он, а потом сам себя успокоил, – ну, кисточка это не мольберт…».
- Музыканта нет, но артистка музыкального театра есть, – балерина! – сказал кто-то.
- Несправедливо, – возразила мать балерины Собакиной. – Вот если б это была пачка или пуанты, то тогда можно было обвинить в этом балерину.
- Логично, ¬– согласилась Аппельгаус и достала из коробки две куклы: человек-паук и Барби. – Вот вам, господа, иностранные гости, американцы, но они прилетели не из Америки и не из космоса, а из окна чьей-то вашей квартиры.
- Так это дети выбросили, это простительно, – сказал кто-то миролюбиво.
- Нет, я не согласна с вами. Всё начинается с детства. Если сейчас ребёнок выбрасывает с балкона куклы, то когда вырастет, начнёт выбрасывать…
- Комоды, – сказал кто-то быстро и все засмеялись. Но Лукерья Джоновна шутки не поддержала, укоризненно посмотрев на её автора.
- Понятно, понятно, – быстро согласился «адвокат» детей, – вы правы...
- Прошу всех, у кого есть малолетние дети, провести с ними воспитательные беседы по нашему вопросу, или предмету, называйте как хотите.
Следующим экспонатом «из ларца» стала зимняя ондатровая шапка-ушанка с довольно потёртым мехом.
- Старомодная какая-то – для сильных морозов, сейчас таких и не носят, – сказала актриса Юшкина, – да и климат стал не тот: глобальное потепление всё-таки.
- Поэтому и выбросили: старая, потрёпанная и немодная, – сказала Лукерья Джоновна , – но почему на ёлку надо бросать, непонятно. Воспитанные люди так не поступают…
Следом из коробки были извлечены: немыслимая дамская шляпа ядовито-фиолетового цвета с пером неведомой птицы; изрядно послуживший зонтик с поломанными спицами, старый валенок в галоше, учебник для высшей школы по сопротивлению материалов и все взоры тут же обратились на профессора Домбровича, но он сказал, что преподаёт юриспруденцию, а не сопромат; почти новый махровый халатик розового цвета – женский; новый мужской галстук яркой расцветки; мочалка, по виду новая; бюстгальтер; разношенные дамские тапочки большого размера, а в заключение – медаль с надписью «За заслуги».
- Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет: выкинуть медаль –государственная награда всё же, ¬– сказал редактор Чибисов.
- А бюстгальтер какого размера? – осторожно спросил художник Островитянов, – может натурщица у меня какая потеряла – уронила с балкона.
Все засмеялись.
- По виду – пятый, или даже шестой, – сказала Аппельгаус, внимательно рассматривая вещь. – Ваша…натурщица?
- Ну-у, нет: у меня натурщиц с такими крупными достоинствами точно нет… Это почти рубенсовские формы. А сейчас все натурщицы худосочные, почти анорексичные: 90-60-90 – современные каноны женской красоты отличаются от средневековых. Этот бюстгальтер впору, наверное, для дамы с параметрами 120-90-120, а то, пожалуй, и 150-120…
- Нет, если поискать, то можно найти, – перебил художника профессор Домбрович. Он, видимо, разбирался в вопросе. – Кстати, почему рубенсовские формы? И наши русские художники любили рисовать пышнотелых дам. Вспомните Бориса Кустодиева...
- Да, да, – согласился Островитянов, – его известная «Купчиха за чаем» тоже такой бюст имела…такой комплекции была барышня.
- Похоже, тапки и бюстгальтер принадлежат одной хозяйке, крупная, видать, женщина, – заключил драматург Апельсинов, бывший, как видно, знатоком не только человеческих душ, но и тел, и все опять рассмеялись.
- Нет, у нас в доме такой крупной дамы не наблюдается, – сказала жена режиссёра Кубышкина, ¬– не наш бюстгальтер, из-за забора подбросили…
- Нет, они всякую непотребную дрянь подбрасывают, изношенную и ненужную, а это вполне добротная вещь, да и мочалка тоже вполне новая, – засомневалась Лукерья Джоновна и спросила, – ну, что, господа, никто не признал своего?
- Нет, нет, это не наше, это не мы, – разными голосами загалдело собрание.
- Но ведь кто-то это всё выкинул, и именно с нашего стояка, не могло это всё прилететь со стороны.
- При сильном ветре – могло.
- Что, всё сразу? – спросила Аппельгаус, но вопрос остался без ответа.
Так никто и не признался, что хоть бумажку, хоть окурок, хоть пылинку выбросил со своего балкона.
- Ну, хорощо, – как-то загадочно и многозначительно сказала Аппельгаус, – но может кто-нибудь эту вещицу признает... – и она вновь нагнулась к коробке, достала оттуда небольшую бархатную коробочку, в которые упаковывают ювелирные изделия. Опять наступила тишина. Лукерья Джоновна в полной тишине открыла коробочку и достала оттуда тонкую золотую цепочку с медальоном. Все удивлённо ахнули.
- Ну и ну! ¬– сказал кто-то, ¬– неужто золотая?
- Золотая, – подтвердила Аппельгаус, – есть проба. Но прежде, чем кто-то признает своё, хочу предупредить, что в медальоне есть фотопортретик. Хозяину нужно будет предъявить большое фото этого человека и тогда я отдам цепочку, если это будет тот самый человек…
Раздался гул разочарования.
- А на фото женщина или мужчина, – вкрадчиво и осторожно спросил кто-то, – а, может, ребёнок?
- Владелец знает, кто на фото, – туманно ответила Лукерья Джоновна.
- А что, так в коробочке и выбросили?
- Нет, цепочка висела на ёлке, как новогоднее украшение, сверкала в лучах солнца. Фархад снял и принёс её мне, а я в свою коробочку положила.
- Честный дворник…
- Да, дворник у нас честный.
Но и цепочку с медальоном никто так и не признал своей.
Тут слово взяла задумавшаяся над чем-то писательница Зинаида Душкова.
- Господа, все эти вещи, которые нам сейчас здесь продемонстрировала уважаемая Лукерья Джоновна, по существу, улики и у меня сложился один интересный сюжетик… Представьте себе следующую жизненную ситуацию: в одной из квартир нашего дома эта крупная дама, назовём её…к примеру, Эльза, решила принять ванну, когда была дома одна. Она включила приятную успокаивающую музыку, зажгла специальные свечи, ну, такие, знаете… с благовониями, сбросила халат, сняла этот самый бюстгальтер, оставила тапочки возле ванны, взяла мочалку и залезла в тёплую благоухающую воду, на поверхности которой плавали лепестки роз… Эльза, можно сказать, пребывает в блаженстве, мечтает о чём-то своём, прекрасном, рядом стоит бокал с шампанским… Нирвана… Полная релаксация… А в это время в её квартиру проникает жуткий маньяк, топит жертву в ванне, а все вещи – тапки, халат, бюстгальтер и мочалку выбросил на нашу бедную ёлку!
Все присутствующие с изумлением смотрели на писательницу. Видно буйная фантазия детективщицы разыгралась не на шутку.
Собрание зашумело, драматург Апельсинов иронично сказал:
- Добавьте сюда шляпу с перьями – и будет весь гардероб вашей утопленницы.
- Не весь. А трусы тогда куда делись, – возразил, посмеиваясь в стильные усики, внимательный редактор Чибисов, – или ваша Эльза ходила без трусов?
- Маньяк-фетишист, трусы с собой унёс, красивые трусы были, ажурные, ярко-рубинового цвета… – не растерялась Душкова, она уже словно воочию представляла перед собой картину преступления, – а что, интересный ход, надо его развить…Эльза и фетишист, – вновь задумалась писательница. – Можно даже произведение так и назвать: «Эльза и фетишист».
- Нет, предлагаю другое название для романа: «Смерть в нирване!» – крикнул кто-то дурашливо.
- А лучше: «Бедная Эльза», – тут же возразили ему. Видимо, литературное творчество писательницы Душковой задело за живое собравшихся.
Раздался смех, шум – все заговорили разом, обсуждая версию, предложенную писательницей, и Аппельгаус поспешила закрыть собрание, ещё раз попросив жильцов блюсти чистоту и красоту голубой ели, растущей под балконами. Все весело загалдели, как школьники после урока, и, с грохотом отодвигая стулья, устремились к выходу: у всех дела, всем некогда…
- А зачем убийце все вещи нашей дамы выбрасывать на улицу? – утонул в шуме чей-то резонный вопрос, оставшийся без ответа. Но кто-то, находившийся рядом, насмешливо сказал:
- Да чтобы ёлку нашу украсить…
…Вечером, за ужином, рассказывая мужу о собрании, Лукерья Джоновна удивлялась:
- И ведь никто, понимаешь, Андрей, никто из присутствующих не признался, хотя кто-то из них узнал свои вещи – ведь кто-то из них наверняка что-то да выбросил! Ещё культурными прикидываются, профессора и писатели-драматурги…культуртрегеры. Слово «культуртрегеры» прозвучало, как ругательство.
- Чему ты удивляешься, Луша, человек произошёл от обезьяны и был обезьяной миллионы лет, человеком культурным он возомнил себя две-три, ну, четыре тысячи лет, а это такая мелочь по сравнению с миллионами лет. И когда он считает, что его никто не видит, то становится в душе обезьяной, будь он хоть академиком, хоть трижды профессором… И будет поступать, так же, как этот малоразумный зверь… Слой культуры очень тонкий и стирается от любого трения. Это как тончайшая блестящая позолота: сотри, а под ним – ржавчина или чёрное нутро… Вот тебе и «Homo sapiens»…
Лукерья Джоновна философски сказала:
- Что ж, нам с бедной ёлкой только остаётся надеяться на лучшее…
0

#10 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 30 ноября 2022 - 20:00

9

1941


Это рассказ про жизнь простой украинской деревушки
в годы Великой Отечественной Войны
-1945 гг. Все мы помним свою историю –
кто-то лучше, кто-то хуже.
Я хочу сохранить эту память на века.


1941. Нет в истории нашей страны года страшнее. Четыре цифры вместили в себя безбрежность человеческого горя и страдания. Именно в этот год в глухой украинской деревеньке под Херсоном родилась маленькая девочка. Как же не вовремя она решила прийти в этот мир! Да и не ждали ее. Не нужна она была.
Еще до войны, весной, когда 18-ти летняя Ниночка поняла, что носит под сердцем ребенка, она решила молчать об этом до последнего – родителям мужа категорически не нравилась семнадцатилетняя «рыжая пигалица из никудышней семьи». К слову сказать, семья была настолько бедной, что Ниночкину бабку еще в 1937-м осудили по статье за колоски, да и выслали в неизвестном направлении. Через пару лет репрессировали и вернули то, что от нее осталось - но осадок-то, осадок никуда не делся!
Вся деревня судачила, что близнецов годовалых Близнюки так и не выкормили – померли дети. Осталось в семье четыре ребенка, - два мальчика и две девочки. Они вечно шатались по селу, тощие, голодные, молчаливо-угрюмые. Не чурались никакой работы, молча и без эмоций всем помогали, ничего не просили в ответ. Кто-то подкармливал детей, кто-то давал копеечку, кое-какую одежду и обувь. Ниночка была самой младшей и самой красивой. Несмотря на то что было у нее всего два платья – одно для школы, а другое вообще, несмотря на то, что ходила она босиком, чтобы не снашивать единственные туфли, которые они делили с сестрой – Ниночка была необыкновенно хороша, и на нее засматривались лучшие женихи во всей округе.
Засматривались многие, но больше всех – Федор, учительский сынок, красавец и во всех смыслах перспективный парень. Он приносил Ниночке булочки с вишней и конфеты, дарил цветы – не полевые, все из собственного сада, а на 8 марта принес колечко серебряное – семейную реликвию. Конечно, в тайне от родителей. Но для Ниночки это не имело никакого значения – принес-то он! А что там думают родители – это ее, Ниночку, не волновало. Она смотрела на Федора широко открытыми зеленым глазами с обожанием, свято верила в то, что он – ее суженый. Даже слушать не хотела, что говорили ей родные: дескать, не пара ты ему, бросит он тебя. В такие минуты Ниночка ненавидела свою семью, но только крепче сжимала зубы, чтобы не наговорить лишнего.
Семейка эта со всем выжившим потомством имела еще один грешок, который не забыли деревенские старожилы – глава семьи Игнат был, по общему признанию, кулаком – в 31-м году всей деревней его раскулачивали, отбирали 3 коровы и лошадь, делили поля да огороды. А ведь до того всего было вдоволь у Близнюков, и богатый урожай Игнат собственноручно вез на рынок, собирая деревенскую детвору на свою телегу. Когда пришли раскулачивать, Игнат плакал и просил не убивать его Буренку. Он вообще был чудаком по деревенским меркам – даже кур не резал – не мог себя заставить лишить жизни живое существо. И не матерился, только чертыхался, когда сильно прижмет. Жена все ворчала: «Вот, послал бог мужика – ни черта не могет, только слезы льет! Ты еще рыбу пожалей, она ж, вона, живая!»
Старшая дочка в семье была с увечьем – горбатая Маруся. Родилась девочка здоровой, бойкой, росла смышленой и статной. Но, как говорится… родись счастливой. Года четыре было Марусе, когда переехала ее телега – только под вечер нашли крошечное тельце на дороге – вся деревня работала на покосе, а дети гуртом играли на окраине, но кто и когда задавил Марусю не видели. Игнат повез дочку «в центр», в больницу, да только там велели делать примочки и отпустили с миром. Так и осталась девочка горбатой. Поговаривали еще, что бабка-то у Близнюков была ведьмой. Вот и проклята оказалась семейка, за все ее грехи. На мноооого поколений вперед.
Но Ниночка не хотела об этом думать. Она верила, что рождена для счастья, для любви, и 10 августа 1940 года они с Федором в тайне от всех расписались в Ивановском сельсовете. Проведя первую брачную ночь на сеновале, молодожены на время зависли в раздумье – что делать дальше? Идти к родителям Федора – нарваться на скандал. Ниночку наверняка они выгонят. На тот момент ей было всего 17, а Федору 18 лет, и противостоять старшим он еще не научился. Пойти к родителям Ниночки с признанием – для Федора это означало окончательный разрыв с родителями. Они его никогда бы не простили. Да и Близнюки вряд ли бы обрадовались такому повороту. Проведя еще пару ночей на сеновале, взвесив все «за» и «против», молодожены совместно приняли решение: ничего и никому не говорить (пока что!), продолжать тайные встречи.
Не сказать, что подобное решение отвечало Ниночкиным мечтам – но определенная доля романтизма в нем присутствовала. К тому же, официальную сторону взаимоотношений двух влюбленных никто не отменял – свидетельство о браке было надежно припрятано в рамке за старой иконой с Николаем Чудотворцем, которую бабка убрала в сарай, подальше от любопытных глаз. Там про нее и забыли – ну, главное, что не выбросили и не сожгли. В этом укрытии Ниночка была абсолютно уверена – она точно знала, что никто не тронет старую икону. Даже Маруся.
Следует признать, что от своего увечья, либо по другой какой причине, но была Маруся девушкой суровой, даже жестокой, в особенности по отношению к младшей сестре, часто и с пристрастием ее лупила. Ниночка боялась сестры смертельно, слушалась ее беспрекословно. Свою беременность она пыталась скрыть всеми мыслимыми и немыслимыми способами до последнего, и не зря, потому что когда камуфлировать выпирающих живот стало невозможно, Маруся применила все формы воздействия на сестру – от уговоров («Ти, дурепа, думаєш, що йому потрібна зі своїм виродком?! Та він і так на війну від тебе втік!»), до физического насилия с заливанием в Ниночку настоек из пижмы, полыни и клевера («Ти мені ще дякую скажеш!»). Не помогла даже демонстрация свидетельства о браке – Маруся была абсолютно убеждена в своей правоте. Надо отдать должное будущей мамочке – она боролась изо всех сил за жизнь своего еще не рождённого ребенка. Если бы глава семьи отец Игнат не ушел на фронт, он бы не позволил Марусе так издеваться над сестрой. Но почти все мужчины ушли еще летом, остались женщины, старики да дети.
Ниночка прекрасно знала, что ее суровая сестра кое в чем права. В памяти якорем застряла сцена прощания с любимым на вокзале, когда он уезжал на фронт. «Федя, милый, я чекаю дитину! В нас буде дитина!» Лицо Федора застыло как маска. Он на секунду задумался. Обернулся, ища глазами своих родителей, встретил сверлящий взгляд матери, которая стояла рядом с отцом на почтительном расстоянии «не мешая сыну прощаться с пигалицей». Быстро наклонился к самому уху Ниночки: «Утопи його коли народиться. Дитина ни тоби, ни мени не потрибна. Ще и война эта. Ти зрозуміла мене?! Утопи! Але ж…» Федор не договорил – раздалась команда «по вагонам». Опустошенная, совсем одна со своим горем, Ниночка уходила с вокзала, понимая, что Федор уже не вернется в ее жизнь. Даже если придет с войны живой.
А потом пришли немцы. Они заполонили собой все. Осиротевшие деревеньки молча отдавали ненавистным фашистам еду и питье, урожай и живность, дома и детей, свои жизни… Ниночкины свекор со свекровью в первый же день оккупации оказались на улице – у них был самый большой и богатый дом в центре села, который и заняли немцы. Люди боялись выходить на улицу, прятались в подвалах, сараях. Но это никого не спасало. В дома врывались, обыскивали и забирали все мало-мальски ценное, людей сгоняли на площадь перед сельсоветом и вели «превентивную информационную работу», по итогам которой не всем удавалось выжить и уйти на своих двоих.
Чтобы хоть как-то решить продовольственную проблему, немцы выгоняли всех на полевые работы, а детей и стариков заставляли разбирать урожай. Но это не спасало деревенских жителей – еды катастрофически не хватало для того, чтобы прокормить все население, люди умирали без счету – от голода, невообразимой усталости, опустошения, страха. Неумолимо приближалась зима.
В соседнем от Близнюков доме оккупанты организовали кухню и столовую, согнали туда десяток-другой баб. Повар у немцев был свой, никому из местных они бы не доверили кухню. Требовался труд уборщиц, посудомоек, прачек - в общем, вся грязная работа. Чтобы избежать бунтарства и сопротивления, ежедневно показательно пороли несколько провинившихся и несогласных. Самых красивых забирали и для других целей – на Ниночку тоже засматривались, несмотря на гигантский живот, но пока не трогали.
В здании бывшего сельсовета был госпиталь. В него привозили раненных немцев – преимущественно тех, кому требовалась длительная реабилитация. Единственного фельдшера в поселке расстреляли в первый же день оккупации, поэтому в госпитале были только немецкие врачи, а из местных - женщины-санитарки. К больным их не подпускали. Ниночка в самом начале войны работала санитаркой в Ивановском фельдшерском пункте, поэтому и ее определили в госпиталь вместе с другими женщинами.
Ниночкина смена выпадала чаще всего на утренние и дневные часы. В ее обязанности входила влажная уборка в палатах, коридорах, мытье санузлов, вынос и мытье суден. Иногда ей поручали что-нибудь более существенное: например, вымыть и обработать поверхности столов в процедурной и перевязочной, или сменить белье на койках. Один раз заставили мыть операционную после проведения ампутации нижней конечности, но Ниночку так выворачивало после этого во всех помещениях госпиталя, что подобные задания давать ей перестали.
Время потеряло счет – казалось, шли годы, но прошло всего три недели с того момента, как явились немцы. Настало 7 ноября 1941 года. Всеми любимый советский праздник в этом году был отмечен дополнительными карательными мерами: на площади перед сельсоветом немцы избили до смерти сапожника деда Ивана. Как и другие жители села, Ниночка плакала от ужаса и собственного бессилия, и люто ненавидела фашистов. Когда всех разогнали с площади, дед Иван остался лежать, а она шла в госпиталь на ватных ногах, подгоняемая ненавистным «шнеля» и прикладами, и представляла, как забивает шваброй немецкого доктора – того, что в очёчках. Того самого, который сейчас на смене.
Стиснув зубы и вытерев насухо глаза, Нина открыла двери госпиталя. День выдался на удивление теплый и солнечный. Еще летали полусонные мухи, нарушая санитарные нормы. Солнечные лучи пробивались сквозь занавешенные окна, разрезая помещение на полоски, и, казалось, собирали на себя всю пыль. Ниночка быстро прошла по коридору мимо караульных, стараясь не смотреть по сторонам, протиснулась в сестринскую, закрыла за собой дверь и заперлась на задвижку. От быстрой ходьбы дыхание сбилось, в висках стучало. В стену были вбиты гвозди, на которых висела рабочая одежда и белые фартуки. Ниночка протянула руку, чтобы взять один, сделала шаг, и в этот момент в ней что-то треснуло, сломалось изнутри. Полилось теплым потоком по ногам, по полу. Второй шаг был напрасным – Ниночка только поскользнулась на мокром полу и рухнула в лужу, пытаясь в последний момент ухватиться за фартук, который порвался в ее руках.
При падении Ниночка больно ударилась правым боком и застонала. Превозмогая боль, попыталась дотянуться до дверной щеколды, но ноги скользили по мокрому полу, не давая ей упереться. В коридоре послышались шаги, и Ниночка закричала что-то невнятное – это были не слова, просто крик отчаяния из бессвязных звуков. В следующую секунду дверь с сорванным шпингалетом распахнулась от резкого толчка, сильно стукнув лежащую на полу роженицу по голове. В глазах потемнело…
Дальше шли какие-то обрывки сознания, собрать которые в единую цепь событий не было никаких сил. Кто-то поднял ее на руки и положил на кушетку. Когда с нее снимали одежду, Ниночка плакала и еле слышно шептала «не надо», пытаясь удержать ослабевшими руками платье. Она все время слышала ненавистную немецкую речь – и, что было не менее страшным, говорившие были мужчинами. Боже, какой это был стыд, смешанный с ненавистью! Даже боль не могла его приглушить. Даже понимание того, что что-то пошло не так. Временами Ниночка впадала в забытье, и тогда ей чудилось, что у нее родился сынок, который, как князь Гвидон, сейчас поднатужится, встанет на ножки и разбросает всех ненавистных фрицев по углам. Но изматывающая боль не давала ей забываться надолго.
Кто-то из докторов нажимал ей на живот, и Ниночке казалось, что они хотят убить ребенка. Пульсирующая боль подталкивала ее к действиям, подсказывая что делать, и Ниночка тужилась изо всех сил, но сил было маловато. На живот нажимали все сильнее, а боль переползала все ниже, и за ней – мужские руки, от чего у Ниночки все переворачивалось внутри, и в прямом, и в переносном смысле. Бог знает сколько часов прошло, с тех пор как распахнулась дверь сестринской – за окном стемнело, наступила ночь. У измученной роженицы не осталось сил даже отреагировать на сдавленный детский крик, который наконец зазвучал в палате, неожиданно ставшей родовой. Едва взглянув на крошечное, неестественно выгнутое и измазанное кровью тельце, Ниночка впала в долгожданное забытье…
И потянулись дни, в которых новоиспеченная мама никак не могла найти ни себя, ни своего ребенка. Она даже не знала кто у нее родился – незнакомое слово Mädchen ни о чем ей не говорило, а это было последнее что она услышала, будучи в сознании. Иногда в полузабытьи до нее доносились разговоры санитарок, которые ухаживали за ней, но Ниночка была как тряпичная кукла, не способная без посторонней помощи даже руку поднять, не то что понять смысл сказанного. Ей пытались показывать дочку, которой соорудили крошечную кроватку из картонной коробки, но она ни на что не реагировала.
На третий день санитарка тетя Тоня принесла бульон и поставила перед собой цель влить его в Ниночку во что бы то ни стало.
- Ничего, голуба моя, все образумется. А зараз треба поїсты. Набратися сил, и топать отсель. Ишь ты – разлеглася! Пора и честь знать! Дома, поди, вже с ума сходять – не знають где ты. А ты тута як на курорти отдыхашь! Нууука, открывай глаза-то! Треба поїсты! Так все проспишь – скоро доча встане та домой сама піде! Як тебе здесь вообще залишили – ума не приложу! Этот, очкастый, сам распорядился…
Так Ниночка впервые узнала, что у нее родилась дочка. С усилием глотая горячую соленую жидкость, она жмурилась и пыталась рассмотреть все вокруг. У стены были стопками сложены матрасы, каркасы кроватей стояли друг на друге до потолка, крошечное окошко занавешено простыней. Роль послеродовой палаты выполнял сарай.
Откуда-то снизу, как будто из-под кровати, раздалось кошачье мяуканье. Тетя Тоня поставила чашку с бульоном на пол и подняла что-то крошечное, издающее эти мяукающие звуки.
- Це вона, твоя красавица. Маленька, але ж бачишь скїльки силы – як за жизь-то держится, а?
На руках у тети Тони был белый сверток с абсолютно красным пятном лица и широко раскрытым ртом. Тетя Тоня положила ребенка Ниночке на грудь.
- Ты последи за ней, голуба моя, я щас молока принесу, їсти вона хоче, пора вже кормить-то.
Ниночка почувствовала, как под еле весомым детским тельцем тяжестью наливается грудь. Качнула головой.
- Я… покормлю…
Слова прозвучали как скрип половицы – также тихо и шершаво. Тоня присела на кровать и помогла Ниночке приложить ребенка к груди. Девочка с жадностью ухватилась за источник пищи, и Ниночка поморщилась от боли. Из-под пеленки выглядывала прядь огненно-рыжих волос – Ниночка сморщилась сильнее – папашино наследие…
Через три дня Ниночка вышла из госпитального сарая с крошечным, относительно белым свертком на руках. Пошатываясь она медленно шла по улицам, часто останавливаясь чтобы отдохнуть. Вслед за ней поднимался весьма ощутимый шлейф любопытных взглядов и тихий шепоток, но Ниночке было совсем не до того. Главное – дойти до дома.
- Аааааа, явилася, шлюха курляндска??? Со свїим выродком??? И таперича, значица, мы тоби кормить довжны??? И вот це теж???
Маруся попыталась выхватить у Ниночки сверток, но та присела на корточки и закрыла ребенка собой.
- Шо, в больничке у фрицев помаячила, а теперича к нам??? Ах ты, курва!
- Маруся, залишь її!
Мать вышла из дома на крики, остановилась в дверях.
- Не бачишь, шо плохо ей! Шо ты накинулась как муха на гнилое мясо? Це ж твоя сестра!
- Вона нас позорит, а ты її защищаешь?
- Очнися, убогая! Обернися вокруг! Перед кем позорит? Кого ты в позорщики записала-то, а?..
Ниночка сжимала свой драгоценный сверток все крепче и крепче, пытаясь головой зарыться в пеленку, чтобы ничего этого не слышать. Даже детский плач не мог остановить потоки брани…
И потянулись страшные времена. Хотя, казалось – куда уж страшнее. Еды было все меньше, погода была все холоднее, немцы все злее, война все ощутимее. В селе почти не осталось мужчин, - и стариков, и детей-подростков – всех забирали в лагеря. Но маленькая рыженькая девочка ничего об этом не знала. Она училась переворачиваться на бочок, ползать, вставать, делать первые шаги и произносить первые слова как любой другой ребенок. Она очень быстро поняла, что плакать нельзя, просить ничего тоже – все равно не дадут – в крайнем случае, будут плакать в ответ, да и только. Но у дяди повара, который прятал ее в подвале во время бомбежки, есть хлеб и очень вкусные белые кубики. Как-то он отдал им с мамой ведро старой картошки – такой же сморщенной, как бабулино лицо – и мама приготовила очень вкусные картофельные оладьи. А дядя доктор смастерил для нее тряпичную куклу и подарил конфету в красивой обертке – мама плакала, когда малышка показала ей свои сокровища, но отобрать не посмела. Она сказала, что с конфеты можно снять красивую обертку и съесть то, что внутри, - будет вкусно, но девочке это показалось кощунством.
Ниночка и сама видела, что ее рыжеволосое чудо способно вызвать улыбку на лице у любого, и ненавистные фашисты не были исключением. Непонятно почему, но при имени Люда они морщились – гораздо позже Ниночка узнала, что в немецком языке слово Luder имеет крайне неприглядное значение. Сами собой подобрались производные формы имени – Людана и Мила. Казалось, эта девочка была единственным источником света в поселке – ее звонкий, заливистый смех был настоящим чудом для всех окружающих. Поразительно как часто она смеялась – определенно больше чем все жители и захватчики в округе вместе взятые. И все они непроизвольно тянулись к маленькому солнышку. Она была крошечная, - казалось, едва доставала до колена взрослого человека, - рыжие кудряшки шаром охватили голову, как пушинки на одуванчике – в свои почти три года такая самостоятельная и шустрая!.. И смех – как будто колокольчики звенят.
Но годы шли, и война не отступала. Как мало людей оставалось живых – для маленькой девочки они просто исчезали, стирались из памяти. Вот и прабабушка исчезла, стерлась. Она лежала в кровати - все морщинки бледные, глаза закрыты, и ничего не говорила. Потом ее увезли… и ничего не осталось, даже воспоминания куда-то ушли вслед за ней.
Все ближе гремели взрывы, линия фронта неумолимо приближалась – советская армия освобождала оккупированные территории. И когда дошла очередь до несчастной Шотовки – те немногие ее жители, которые остались в живых, радовались из последних сил.
А маленькая девочка не понимала, что происходит, и куда пропадают люди, которые ее окружают, почему их становится все меньше? Почему мама, бабушка и даже Маруся плачут, и где теперь дядя повар со своими вкусными белыми кубиками? И почему во дворе кухни висит какое-то чучело в его одежде? Мама боле не пускала туда, а со двора никак не разглядеть…
Но вот случилось настоящее чудо – вместе с освободителями пришел домой дедушка – Мила никогда его раньше не видела, но полюбила всем сердцем. Как и он ее. Стоило им только увидеть друг друга – и стало понятно, что это настоящая любовь. С первого взгляда и до последнего вздоха. У Игната была забинтована правая рука после ранения, но крошечную внучку он легко подхватил одной левой.
- А-ну, залишь дитину! Вiд тебе разить як из отхожого мiсца, вши скачуть як блохи на собаци! Усi ласки та прелести тильки пiсля оброботки!
И жена Паша, стараясь спрятать слезы, вышла на крыльцо, держа в руках скалку, которая уже давно перестала выполнять свое прямое назначение. Это действительно был ее Игнат. Он вернулся. Она быстро подошла к нему, обронив скалку, и с силой притянула к себе, не сдержав слезы. Так и стояли они, обнявшись и заливаясь слезами, пока Мила не уткнулась в их колени, вызвав очередной всплеск негодования со стороны Паши.
- Да погоди ж ты! Дай прийти в себе…
- Паша, я на хвилинку… Ще рано мне домой… Ще повоюемо…
- Господи!.. Ну скiльки ще!..
Как много этих «сколько еще» прозвучало за последние годы…
Война доживала свои последние дни, и, как будто понимая это, - зверствовала все неистовее, все беспощаднее. Калечила тела и жизни, разрушала семьи, целые поселки и города. Казалось, сил не хватит, чтобы дожить, дотянуть до победы. И когда она, наконец, пришла, люди плакали. От бессилия, потому что нельзя вернуть все потерянные и искалеченные жизни, от усталости, от невыносимой боли, от безысходности – потому что все вокруг разрушено… как мало места осталось для радости в этих слезах…
Вернулись домой искалеченные, переломанные солдаты, и по крупицам начали восстанавливать свои жизни и дома, которые никогда уже не будут довоенными. Сосед Виктор пришел прямиком к Близнюкам, и рухнул на колени перед Маруськой, а потом надел ей на палец вместо кольца ржавую чеку от гранаты. Все опять плакали, и маленькая Мила опять не понимала почему.
Вернулся домой Игнат – теперь уже насовсем, принес за пазухой крошечного черного котенка с обгоревшими усами – подобрал где-то по пути. Вручил свою находку маленькой внучке, и велел: «ти про нього подбай, доню, він зовсім один».
И началась послевоенная жизнь. Человек – удивительное существо, он может самоизлечиться от множества болезней, может собрать себя буквально из кусочков, и начать строить свои мир заново, шаг за шагом, деталь за деталью. Так и жители Шотовки – уже через пару месяцев жизнь начала возвращаться в, казалось, обреченную деревушку. А через полгода кое-где на улицах повырастали наспех сколоченные домишки вместо сожженных и разрушенных немцами. Мужики работали в поле, бабы живенько суетились по хозяйству – даже ребятишки играли, все чаще слышались их задорные голоса. Рук, конечно, не хватало, а еды – и подавно, только после победы над фашизмом это казалось какой-то ерундой, не стоящей внимания.
Но пришел 1946 год, а вместе с ним – страшный голод. Урожай на полях добила засуха. Невыносимая жара держалась все лето, не давая работать даже тем, у кого были силы. Посевы погорели, оставив людей один на один с приближающейся зимой. Холода нагрянули совершенно неожиданно, осень как будто решила не задерживаться в этот раз – заглянула на недельку всего. Мороз железной хваткой уцепился за дома, прогнав из них последнее тепло. И опять в деревни и города пришла смерть, наступая без разбора на молодых и старых, сильных и слабых, веселых и нелюдимых. Собирая этот страшных урожай, смерть гладила свою паству по головам, и все ощущали ее ледяные прикосновения. Страшно стало жить. Нечего было ждать, не во что верить. И маленькая Мила заболела.
Она лежала в кровати – такая крошечная, бледная, глаза закрыты, и дышала тяжело-тяжело. Жар от ее дыхания расползался угаром по комнате. Игнат, который сидел у кровати уже вторые сутки, закутывал девочку в свою солдатскую шинель и приоткрывал окно, чтобы проветрить комнату. Маруськин жених Виктор, - он был на войне фельдшером, - послушал малышку через длинную деревянную трубочку, и сказал, что у нее пневмония. «Шансів мало, ліків у нас немає, можна сподіватися тільки на диво». И Игнат надеялся. Слезы лились из его глаз ручьями. Он смотрел на крошечное белое лицо своей внучки, и понимал, что ничем не может ей помочь. Только быть рядом и надеяться.
Зашла Маруся, и принесла с собой осеннюю дождливую унылость. Обняла отца… и вдруг зарыдала – беззвучно и безудержно. Черный котенок, который не оставлял свою хозяйку ни на минуту, поднял голову и гневно зашипел. Игнат бережно посадил дочку на край кровати, погладил по голове, а Маруся закрыла лицо руками и содрогалась от беззвучных рыданий, с трудом выговаривая еле слышно: «Вона ж така маленька!.. Як же так, тату?! Наше щастя та світ у віконці…».
Во дворе залаяла собака – это Нина пришла домой со смены – она так и работала санитаркой в фельдшерском пункте. Наспех вытирая зарёванные лица, Маруся и Игнат переминались с ноги на ногу у дверей, не зная, что делать. Нина зашла по-деловому, сунула Маруське бутылку молока: «На ось, це Тоня передала для доньки, согрий, мы її напоим». Подошла к кровати, потрогала крошечный белый лоб тыльной стороной ладони. «Тату, її треба помити, допоможить мені, а потім - тільки не спорь – ти підешь спати, я подежурю».
Игнат почувствовал себя ребенком, - ему так нужен сильный взрослый, который знает, что делать. И этим взрослым была его дочь… Он послушно побрел на кухню за теплой водой и тарой. Шел, и вспоминал, как детьми они загадывали: направо да – налево нет (или наоборот), угадаю – сбудется! И вдруг остановился как вкопанный. Постоял секунду-другую, повернул в сад. У старой вишни стояла лопата. Он быстро выкопал справа и слева от дерева по ямке.
«Паша! Зігрій води, будь ласка, пішли Людану умиємо!» Он как будто боялся возвращаться один. И жена поняла это как никто другой. «У мене вже все готове, ходімо». Игнат взял таз с водой, Паша – ковш, ведро, полотенце. От кухни до двери в хату 20 шагов и 6 ступенек. Они прошли их вместе.
«Доню, ти її не піднімай, одеяло відкинь тільки». Девочка лежала как кукла, только тихо застонала, когда ей приподняли голову. Игнат промокнул потрескавшиеся губы малышки смоченным платком. Потом всучил Паше ведерко с грязной водицей. «Паша, там біля вишні дві ямки, ти вилий воду в одну з них, куда душа лежить».
Жена только покачала головой, взяла ведро, подошла к дереву и вылила воду без раздумий, в ямку справа. Обернулась на сдавленный крик, и увидела совершенно безумные глаза Игната. «Що ти наробила?! Вона ж помре!..»
Была война – девочка выжила. Душила ненависть – девочка выжила. Пришел голод и болезни – девочка выжила. Ямка справа предсказала смерть… девочка выжила. Выросла, всем смертям назло. И стала моей мамой. Но это уже совсем другая история…
0

Поделиться темой:


  • 5 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей