МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Рояль в кустах" - новелла, острый сюжет, неожиданная развязка, юмор приветствуется (до 30 тысяч знаков с пробелами, максимум + 10%) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 7 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

"Рояль в кустах" - новелла, острый сюжет, неожиданная развязка, юмор приветствуется (до 30 тысяч знаков с пробелами, максимум + 10%) Конкурсный сезон 2021 года.

#1 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 19 сентября 2020 - 20:39

Номинация ждёт своих соискателей с 1 октября до 20 января включительно.

Подробно о порядке участия в конкурсе,
адрес приёмной комиссии - в объявлении конкурсаздесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=5508

Прикрепленные файлы


0

#2 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 19 октября 2020 - 11:58

1

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА СНОВ


Катя часто видела вещие сны. Приснилось однажды целое море цветущих пионов необыкновенного алого цвета. На следующий день в доме появился букет цветов. Правда, букет подарили не Кате, а её старшей сестре Маше, и не пионы это были, а хризантемы, но разве можно требовать от сна, чтобы он сбывался в мельчайших подробностях?
Школьная подружка Настя, увлекающаяся психологией, тоже верила в то, что сны у Кати вещие. Субботним вечером в любимом кафе Настя делилась подробностями очередного неудавшегося романа, герой которого оказался не принцем на белом коне, а жмотом и занудой. Катя успокаивала подругу – обидно, конечно, но хоть будет что вспомнить. А неё, у Кати, и этого не было. И надежд никаких – в школе, где она учительствует, коллектив исключительно женский, сайты знакомств Катя на дух не переносит, в местах, где проводит отпуск и выходные, на одного потенциального жениха – сто одиноких женщин.
Большим достоинством Насти было желание помочь ближнему. Вот и сейчас она моментально забыла о своих проблемах и переключилась на Катины:
- А я знаю, что тебе надо делать! Тебе сны вещие снятся?
- Снятся.
- Замечательно! Осталось сделать самое главное – научиться управлять сновидениями.
- Как?
- А так: сейчас тебе что-то снится, а потом сбывается. Причем сбывается вовсе не то, что тебе надо. Ну, вот ты мне на прошлой неделе рассказывала, что тебе приснилась маленькая девочка, а на следующий день ты узнала, что у вашей математички родилась двойня.
- Ну да, только у неё два мальчика родились.
- Неважно. Я, конечно, рада за твою коллегу, но ты-то от этого ничего не получила. Значит, тебе нужно научиться программировать себя на правильный сон. Сначала определяем цель. Тебе нужен муж? Нужен! С вечера, перед сном, задаешь точную программу. Думаешь непрерывно о том, какой именно тебе нужен муж. Смотришь свой сон, он должен тебе подсказать, что делать, где искать мужчину с заданными параметрами. Потом действуешь согласно полученным во сне инструкциям. И наслаждаешься результатом.
- Я не уверена, что получится.
- Все получится, если верить в успех! – бодро произнесла Настя и еще час грузила подругу лекцией по психологии.
Вечером Катя начала настраиваться на правильный вещий сон. Но, как она не старалась, толку было мало. В голову то лезли банальности, то вообще вспоминалась любимая поговорка трижды разведенной соседки – «лучший муж – это слепоглухонемой капитан дальнего плавания». В результате всю ночь она плыла на огромном белоснежном лайнере по ослепительно синему морю между сказочно красивых островов. А рядом на палубе стоял капитан…
- Приснился тебе нужный сон? – прервал Катин завтрак звонок подруги. Пришлось ей все рассказывать – и про дурацкого капитана, и про красивый, но бесполезный сон.
- Ничего, Насть, не получилось. Ни подсказок, ни инструкций.
- Как это? А море? Капитан там или не капитан, это неважно, но море, приснившееся в середине февраля – это подсказка!
- Какая подсказка, Настя? Что мне, на море сейчас ехать, что ли?
- А почему бы и … Ах, да, у тебя же середина четверти, паспорта заграничного нет, с деньгами туго… Но не надо все воспринимать буквально! Море – это может означать любую воду, понимаешь, любую! Сегодня вечером ты пойдешь в бассейн! И там встретишь Его!
Вечером Катя уныло плыла по почти пустой дорожке бассейна. Парочка веселых молодоженов. Три старушки. Мама с мальчиком дошкольного возраста. Никакими капитанами тут и не пахло.
- Девушка, вы так элегантно плывете! – Катя вздрогнула от неожиданности, оглянулась и… Ловеласу было хорошо за семьдесят, его заплывшие жиром глазки омерзительно поблескивали, а во рту не хватало половины зубов.
Разъяренной фурией, даже не прикрыв плохо просушенные волосы капюшоном, Катя вылетела на улицу. Она ненавидела себя, Настю с её психологией, вещие сны и капитанов… Бам! Удивительно ли, что в таком состоянии Катя поскользнулась на обледеневших ступенях бассейна?
Катя любила рассказывать дочке про свои вещие сны. Особенно про тот, с капитаном. «И неважно, - говорила Катя дочке, - что наш папа не капитан, а травматолог. Главное, я научилась управлять сновидениями и поэтому мы встретились!»
0

#3 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 08 ноября 2020 - 21:36

2

ЧИКАНЫ


Хутор, в котором я родился и провёл своё детство, стоял глубоко в степи, обочь больших дорог. Когда-то в нём проживало более тысячи душ народа. "На воскресных службах в церкви негде было стоять", — рассказывала бабушка. Потом расказачиванье, раскулачиванье… Храм приспособили под свинарник, и Господь навсегда забыл об этом месте.
Сейчас хутор уже исчез. Осталась от него лишь гряда кредяных бугорков, петляющая вдоль Терновой балки, заросшее бурьяном кладбище, да ещё присказка, живущая в моём сердце:
Куркин — славный хуторок,
Чёрт по балке разволок.
…Присказка, и картинки моего детства…
Каждый краёк в хуторе имел свое прозвище: Кобели, Матрёновка, Бугаевка… Наш куток звали Чиканами. Это прозвище прилипло к нам из-за двух старух Чиканих, проживающих по соседству с нами, в крохотном флигельке, подаренном им колхозом.
Мы жили в большом, но уже покосившемся от времени курене. В семье нас было трое: я, моя мать и бабушка Дуня. Отца я не помню, он утонул пьяным в колхозном ставке, когда я был ещё слишком мал, чтобы помнить.
Напротив нас — усадьба деда Орла. Орёл жил один. Ещё в коллективизацию его со всею семьёй ссылали в Сибирь. Там от болезней погибли жена и все пять его дочерей. С Орлом я крепко дружил. Когда-то он научил меня вязать к леске крючки и в зиму ставить на зайца петли. Бывало, пристраивает петлю на тропе и приговаривает:
— Гляди, покуда живой… Вот так! Понял… чем дед бабку донял?
— Понял…
— То-то ж…
Правда, нрава Орёл был крутого, и, если что было не по нём, он меня лихо налаживал, и я, обиженный, уходил. Но уже на следующий день он весело щурился из-за своего плетня:
— Санько, табаку хочешь?
— Не хочу…
— Что так?
— Баба лупить будет…
— Вот беда с твоей бабкой… Кабы не она — щас бы и закрутили… Ладно, будя тебе сопеть, пошли зайца снимать.
И я, забыв про обиды, тут же бежал к нему.
Справа от нас в обшарпанной, немазаной хатёнке жили сёстры Чиканихи. Старшая Шурка и младшая Лидка. Обеим уж под восемьдесят. Бабушка Дуня рассказывала, что до революции были Чикановы из беднейшей семьи. Отец — пропойца, мать — потаскуха, ни кола ни двора… Росли девки полуголые, злые, часто дрались между собой в кровь. Над ними смеялся весь хутор. Потом — революция. Глядь — они в комитете бедноты первые активистки. Постриглись, красные косынки повязали, преобразились: смотрят сурово, с вызовом. В то время их вся округа боялась — не до смеху стало. Кто когда плохо глянул, не то слово сказал — всё вспомнилось. Они решали: кого выселять, кого миловать. Сами, с шайкой уполномоченных, и кулачили, сами чужое добро делили.
Шло время. Минула пора рушить, нужно было что-то строить, а на это у сестёр тяму не было, — породочка, она верх при любой власти берёт, и скоро те, кто был поразбитней и хватче, оттёрли их на третий план. Но и по сей день, вспоминая их былые заслуги, Чиканих на всех собраниях неизменно сажали в президиум. Там, от гордости и чувства своей значимости, они преображались и походили на античные скульптуры.
Замужем Чиканихи никогда не были, детей не имели, жили одни, в нищете и грязи. По-прежнему не ладили между собой и бились чуть ли ни насмерть. Верх брала Шурка, но с годами она стала сдавать, и одно время её здорово колотила Лидка. Потом Лидка занемогла, и Шурка вновь брала верх.
Ни одного дерева в Чикановом дворе не было. Когда-то под их окном рос куст дикой смородины, но и его Шурка вырубила.
— Зачем же ты смородину погубила? — говорила ей бабушка Дуня. — Хоть ягоду б когда съела, а так…
— Там, что ни ночь — сидит кто-то, караулит… — голос у Шурки дребезжащий, тягучий.
— Да на что вы сдались кому?
— Сдались… Кажен вечер гляжу — сидит…
Одно время подрабатывали Чиканихи тем, что пасли хозяйское стадо. Харчи им собирали раздельно, платили порознь, но и без того сёстры находили повод, чтобы изодрать друг друга в кровь. Что они не могли поделить — одному Богу известно, только дня не пройдёт — обязательно передерутся, поделят стадо — и в разные стороны. Видят хуторяне: стадо идёт, выскакивают встречать, а это лишь половина стада — Шурка пригнала, другую половину ещё часа два выглядывают, — пока Лидка пригонит.
Но со временем силы их угасали, и приработок этот отпал.
Огород сёстры не сажали, ни кур, ни другой какой живности не держали, — жили на скудную пенсию да на то, что из жалости кто-либо подаст. Давали всегда врозь: отдельно для Шурки и для Лидки отдельно. Не дай Бог, не деля дашь — обязательно передерутся, при этом верх возьмет Шурка и всё присвоит себе.
Бывало, Шурка пробегит по хутору, разживётся чем-либо и тащит два добрых вьюка. Унести одновременно их не может, оставит один, а другой несёт настолько, чтоб первый с глаз не пропал, потом этот ставит, — за первым вертается. Так по очереди и перетаскивает.
— Что, ведьма, не сдохла ещё, побираешься? — окликал её Орёл.
— Ты вперёд подохнешь… — хрипела в ответ Шурка.
— Дуй, дуй… Вон другой оклунок упёрли уже…
Чиканиха не отзывается, но на всякий случай всё же оглядывается на своё добришко.
— Орёл, ну что ты к ним цепляешься всё? — ругала его бабушка Дуня. — Сколько лет прошло, чего вспоминать… Их уж наказало обеих — убогие…
Мне часто доводилось ходить к Чиканихам. Печёт мать пышки, — кликнет меня.
— Отнеси, Сашка, а то подохнут с голоду.
Несу каждой в отдельной посуде. Стучать — не достучишься. Не скоро за дверью проскрипит Шуркин голос:
— Кто-о?
Представляюсь.
— Чего тебе?
— Мамка пышки прислала…
Долго гремят засовы, потом приоткроется дверь.
— Эта голубенькая чашка - тебе, а с цветочками - Лидке… — распределяю я, как учила мать.
Чашки исчезают за дверью, снова гремят засовы, и затем, вместо благодарности:
— Иди… Плошки посля занесу…
В этой их закрытости была какая-то тайна, разжигавшая моё любопытство, и я через щелочку в занавеске тихонько подглядывал в их хату. Ничего особенного — грязный, наверное, годами неметёный пол, в центре, осевший на подгнившую ножку, заваленный немытой посудой, картофельными очистками и крохтями стол, табурет, лавка, у небелёной печки сундук, на котором спит Шурка, да заваленная лохмотьями кровать Лидки в дальнем углу. Там, где обычно висят по домам иконы, почерневший от копоти и паутины, весёлый портрет Ильича.
— Это главный их чёрт, — объяснял мне Орёл, когда я делился с ним своими наблюдениями. — У них такой порядок заведён: прежде, как на беду ходить — Ему молятся.
Изумленный таким разговором, я тут же принёсся домой.
— А Орёл говорит, что Ленин вовсе не Ленин — чёрт, — задыхаясь, выпалил я бабушке Дуне.
— Что ты, что ты… — испуганно озиралась та. — Забудь, что он тебе приплетал. Он, Орёл, с ума выжил, вот и мелет что попадя. Забудь про такое…
И потом уж сама себе:
— Лечили его, лечили — не пособилось — всё тот…
Зимой в домике Чиканих был лютый холод. Бабушка Дуня уверяла, что у них холодней, чем на улице. "Топют одним бурьянком, а дрова незнамо зачем берегут, — говорила она. — Их, дров тех, уж столько скопилось, что половина погнила, а они всё — бурьянком…"
В большие холода Лидка приходила к нам греться. Тихо, чуть ни в шёпот, жаловалась на Шурку:
— Кричит на меня, ногами топочет: "Ты мне не родная, — маменька тебя нагуляла…" А я гляну, гляну карточки — точная папенька. Ну прямь точная, токо што усов нет. И чего она брешет такое?
— Ты не слухай её — мало ли чего она несёт. Знай себе своё и не спорь, а то ишо она тебя лупить станет, — научала Лидку бабушка Дуня.
Следом за Чиканихами жили Васюки: пьяница дядька Сашка и его рыжая тощая жена Мотюня. Это уже край хутора.
Слева от нас чистый, весь в цветах, дворик бабы Аксюты. В чисто вымытых окнах — белые занавески, наличники выкрашены в голубенький цвет, оттого, всегда выбеленный её домишко походил на новую игрушку.
Аксюта — ровесница бабы Дуни, и они дружат. Когда-то Аксюта была монашкой, жила в девичьем монастыре в Старочеркасской станице, но потом монастырь, как "рассадник мракобесия", разорили. Она вернулась домой, но образа жизни не изменила — так и осталась монашкой, даже одежда её была на манер монашеской: чёрное до пят платье, чёрная, прикрывающая лоб, косынка.
За Аксютой, если выглянуть из нашего проулка, можно было видеть лишь дом деда Проявы, — остальные терялись за поворотом.
Частенько Орёл посылал меня:
— Санько, ну-ка, выбеги, глянь: чи не идёт у Проявы дым из трубы?
— А чего ж ему идти — лето.
— Глянь…
Гляну — и правда дым. Значит, Орлу к Прояве пора.
— Баба, отчего Проява печь в лето топит? — спрашивал я бабушку Дуню.
— С чего ты придумал, кто ж её в эту пору топить станет?.. И без того дыхать нечем.
— Топит — дым вон валит.
— А-а, дым… Это у Проявы часто такое. Соберутся у него Устиновы да Минаи, Черенок прихромает, Орёл… полчане все. В карты бьются, побаски рассказывают да курят в печку — вот он и дым. — говорит бабушка Дуня и тут же удивляется сама себе: — Это ж скоко нужно скурить, чтоб дыму-то стоко?..
Вслед за Орлом тайком пробираюсь к Прояве. В дом не вхожу; затаюсь на открытой веранде, которую по старинке Орёл называет рундуком. Слушаю.
- …Мне те часы сам Великий Князь Михаил преподнёс на смотре… И случилась с ими беда – грюкнул я их где-то в походе, и стали они трошки вперёд забегать… - угадываю я голос Проявы. – Прибыли мы в Варшаву – рекомендуют мне одного часовщика, мол золотой мастер – любой ход подладит… Ну раз такое дело – к нему. А тот варшавский жид оказался такая шельма… Возьми да и обдури меня. Золотую оправу снял, да взамен ей из красного пятака и сварганил схожую. Я ж подмену углядел – давай уличать его в злодействе. «Что ж ты, иудина душа, казака обираешь? Вертай прежнюю одёжу на место!» А тот хитренько себе улыбается и вроде недопонимает, о чём речь. Ну как никакая беседа с ним не ладится, решил я выручать свой урон. Сгрёб в чувал его будильники, все, что под руку попались, взвалил на коня, еду тихонько к своим, с досады аж зубами лязгаю… А энтот негодяй, замест того, чтоб усрамиться своей подлости, в полицию полетел… Вот слышу – цокотят следом. Я, конечно, мог постегать их на месте, но не стал, какая ни есть – власть. Но и сдаваться нельзя. Где это видано, чтоб казак ляхам отдавался?! Стал уходить. А будильники грюкотят… Достаю один. Как дам перед ними!.. Тот как заделенчит, пружины во все стороны выпучились - кони на дыбки… Дальше ухожу. Только меня достают, я следующий им под ноги… И так, пока до своих добрался – всё выкидал. Один вот только и остался, и досе тикает…
- Орёл, расскажи, как ты мадмазелей воспитывал, - просит Трифан.
- А-а-а… - морщась, машет рукой Орёл, но скоро сдаётся. – Был такой случай… - задумчиво покряхтывая, признаётся он. – Дело в Питере было, прямь в канун заварушки…
Я уже знаю, что «заварушка» по Орлу, это Великая Октябрьская…
- Вбегает наш есаул, - продолжает Орёл. – Лица на нём нет, перепужанный до смерти. «Тут, говорит, братцы такое дело – бабы голые порт осадили. Люди в смущении по пароходам сидят, выйти наружу стыдятся. Надо какся деликатно спровадить гражданочек тех, чтоб народ не конфузился…» - «А чего им надобно, мадмазелям тем?» - спрашиваем его. – «Да может статься так, что и не мадмазели они вовсе… - отвечает загадками есаул. – Лязби какиесь…» - «Это как?» - «Это, братцы, они с мужиками жить не хотят.» - «Так зачем же тогда заголяться? Вон, Аксюта наша тожеть не дюже мужиков хочет, так её и силком не разденешь…» - «Вот и пойми их…» Ладно, выехали на место. Стоят барышни на причале, всё своё добро напоказ выставили, красным плакатиком машут. Даёшь, мол, в свободной России свободную от предрассудков любовь. Есаул и шепчет мне: «Ты, Орёл, самый обходительный среди нас, к тому ж, кавалер трёх Георгиев – не сдрейфишь. Побеседуй как-либо с ими, пусть чешут отсель.» Подъезжаю я к им, и как можно ласковей и деликатней завожу разговор. Тут, мол, не баня, барышни, обувайтесь и топайте куда-нибудь, не смущайте моего жеребца. Нет, не уходят. Я тогда по-другому. Решил присрамить их. Сегодня, говорю, день такой… Успение Пресвятой Богородицы. В церквах колокола бьют, а вы с такими делами… Тут одна – самая жопастая, как подскочит ко мне и говорит…
Озираясь, Орёл переходит на шёпот, и я уж не слышу, что ему сказала «жопастая».
- Да ну, так прямь и сказала?!. – сокрушается Проява.
-Так и сказала… - кивает Орёл, и крестится на Святой угол, что в обыденной жизни случалось с ним не так часто.
- Ну и?.. – торопит Проява.
- Рассердился, да на том и прекратил их митинг…
- Что ж ты им такого сказал?
- А чего им расскажешь… Потянул одну да другую плетюганом, так с их дерьмо и пошло рулём…
- Обосрались, что ль?!
- А ты как думал! – с уважением взглянув на Орлову руку, отвечал за него Трифан.
Аксюта часто гостила у нас, иногда из жалости ходила кормить Чиканих.
— Куда правишься, Ксюта? — окликал ее дед Орёл.
— Да вот девок проведаю, молочка отнесу… — отвечает та, словно оправдывается.
— Им с под бешеной коровки молочка надо…
— Шура совсем плохая, наведаюсь… — голос Аксюты робок и тих.
— Нездоровится ведьме…? Ступа, видать, ночью не заводилась… — ворчит Орёл, но Аксюта уже прошла, и разговор обрывается.
Доглядывал Аксюту её племянник Паша, незаметный, тихий, как девочка, парень. Паше уже под сорок, а он всё ещё не женат. Когда мне было лет пять, рыбалить меня отпускали только с условием, если со мной пойдёт Орёл или Паша. У Орла вечно случались неотложные дела, а Паша был добрым и мягким, какие б дела его не держали, стоило мне поканючить над ним — уступал.
Однажды, едва мы закинули удочки, я выдернул килограммового линя и тут же скомандовал:
— Пашка — домой!
Паша, на ходу сматывая удочки, едва поспевал за мной, а я, заходя в каждый двор, обошёл весь краёк, даже к Прояве умудрился завернуть, хоть и было не по пути.
— Глядите, что я поймал!.. Во-о!!! А Пашка — ничего!.. — докладывал я.
Все "ахали", восхваляли меня, Мотюня даже обещалась сообщить в газету, и только один Орёл умудрялся обидеть. Едва я открыл рот, чтоб поделиться своим успехом — тот уж щурится:
— У Пашки отнял?
Я настолько оскорбился, что даже не стал оправдываться пред ним, молча хлопнул калиткой, ушёл к себе.
Орла так и не согнули годы — ходил прямой. "Как штык", — говорили в хуторе. На худом лице его большие, выбеленные сединой усы, левый глаз постоянно прищурен — результат давнишней контузии, и оттого кажется, что он всё время усмехается, даже когда не в себе — похоже - весел.
— Орёл, ты дюже старый? — спрашивал я.
— Хо. Не новый, — отвечал Орёл.
— А чего ж ты не гнёшься тогда? Баба Дуня тожеть не дюже новая — вон как скрючилась…
— Я, Санько, николаевскую палку проглотил в своё время, — отвечал старик.
Ошалевшими глазами смотрю на Орла: как он мог проглотить эту "николаевскую палку", и где она там у него размещается?
Несмотря на свои годы, Орёл всё ещё трудился в колхозе. В осень и зиму, когда утихали полевые работы, вязал мётлы, плёл корзины; летом работал водовозом. Работа сезонная, нетрудная, но поспевать надо. Ещё затемно запрягал он старого, как сам колхоз, мерина Потапа и ехал с бочкой на водокачку, оттуда развозил воду по степным бригадам.
— Орёл, бери Сашку с собой, — просила бабушка Дуня. — А то ему заняться нечем — чертуется с угла в угол, путается в ногах. Там хоть дорогой займёшь его.
Должно быть, Орлу бывало скучно в пути, потому, если меня удавалось поднять — брал с удовольствием.
— Что, Санька, едем трудодни зароблять? — щурился он.
— Едем, — сонно кивал я.
Но скоро свежий воздух прогонял дремоту, и я донимал Орла бесконечными вопросами.
— Орёл, а зачем ты один живешь? — спрашивал я.
— Чего ж один, а Потап?..
— Потап — лошадь, с ним не поразговариваешь.
— Хо, — ещё и как поразговариваешь. Он все слова понимает.
Иной раз такое мне понарассказывает…
— Ну пусть расскажет. Пусть!..
— Он на людях стыдится. Как одни — его не переслухаешь.
— Брешешь ты всё, Орёл, — заподозрив обман, обижаюсь я.
— Хо, не веришь? Дело твоё… Таких, как Потап, не сыскать. Я им даже не правлю, куда надо — туда и идёт…
Смотрю на Орла — правда не правит; Потап сам, где надо, поворачивает, где надо, останавливается.
— Зачем ты тогда здесь? Потап и без тебя управляется.
— Хо, то верно, я ни к чему - так, абы ему веселей было.
— А Потап твой?
— Чей же ещё? Мой.
— А ты его купил? — текут бесконечные вопросы.
— Ну а то не лупил… Лупил. Думаешь, отчего он умный такой… — весело щурится Орёл.
— Купил?! — кричу я.
— Говорю же — лупил, как его не лупить. Его если не лупить — сам на тебе ездить станет — до того умный… — продолжает насмехаться старик и тут же переключается на Потапа:
— Ну, халява, шибче пошёл, а то до ночи с тобой, умником, не управимся…
Некоторое время едем молча. Обидевшись, я смотрю, как попыхивает пылью, убегающая под колёсами земля, как ложатся под ветер ковыли на краю балки, как, вереща, кружат в вышине кобчики, как падают в блестящие на солнце колосья ячменя жаворонки, и как качаются на высоких соцветиях душицы шмели.
"Правду бабушка говорит: "язва - Орёл", — думаю я.
Но скоро я начинаю скучать и забываю обиду.
— Орёл, отчего б тебе Аксюту не засватать? — опять докучаю старику.
— Хо, может Шурку Чиканову? — встрепенувшись, щурится тот. — Шурка мне ближе подходит по характеру.
— Шурка непутёвая, ты её не любишь — Аксюту сватай.
— Хо, Аксюту… Мне её и через усадьбу хватает… Я какся ей говорю: "Ты Ксюта, в Бога веруешь, я тожеть верую, и крестюсь, и молитвы по ночам шепчу, а всё не в прок". — "А какой прок тебе нужен?" — "Никакой благодати — одни страдания да печаль". — "Благодать на Небесах ждёт, а здесь терпи, страдай и молись — всё тебе там зачтётся". Во какое завернула, а ты говоришь: сватай её. Этак с ней до самых "небес" благодати не дождёшься. Я ей тогда и сказал: "Я, Ксюта, здесь стоко перетерпел — пятерым мученикам хватит, но если ещё и Там мне страдать доведётся — отыщу, и такое тебе задам за напрасное терпенье…"
— Не отыщешь, — говорю я Орлу. — Вы там по разным местам будете. Аксюта святая, — она в рай попадёт.
— Да-а… то так… С Чиканами дорога мне… — соглашается тот.
— Орёл, а зачем ты на Чиканих такой злой? — меняется наш разговор.
— Они ж ведьмы! Ты разве не знал? — без всякого прищура отвечает тот.
— Это как?.. — изумлённо шепчу я.
— Ночами на мётлах летают, — просто объясняет Орёл.
— У них же всего одна метёлка, я видел, и та разломатая.
— По очереди гоняют — метёлку и затрепали… Думаешь, чего они меж собой бьются — метёлку не поделят.
— Ты б новую им связал.
— Хо, новую… И так спасу нет, — пусть старую добивают.
Такие разговоры у нас случались чуть ли ни каждый день. Если какой-то из моих дурацких вопросов был Орлу не по душе, он мог его и не расслышать, а то и вовсе сменить разговор; нахмурится да как рыкнет:
— Ну, что ты судомишься?.. Шило там у тебя в жопе? Не ёрзай! Разве ж мать настачится на тебя одёжки — штаны до дыр проелозил…
Я обижался и на какое-то время умолкал.
К вечеру у Васюков собирался весь краёк: сходились встречать коров. У Мотюниного двора большая куча брёвен. Когда-то их привёз Сашка, затевал колоть на пластины, чтоб потом ставить сажок для свиней, но до этого дело так и не дошло. Лежат брёвна который уж год — мхом поросли. На них и собирается наш народ. Рассядутся поудобней — последние новости сочиняют. Наилучший мастер этого жанра — сама Мотюня. Она знала не только то, что уже случилось, но и всё, что непременно должно произойти.
— Ой, бабоньки, что вам сейчас расскажу!.. — начинала она каждый свой выход.
Сашка являлся поздно, когда основные новости были уже свёрстаны и обсуждены. По обыкновению, он был навеселе, а иной раз Орлу приходилось запрягать Потапа, чтобы доставить Сашку домой. Только появится на бугре — все уж гадают: дойдёт — не дойдёт.
— Что-то шибко его кидает, может, идти запрягать? — говорил Орёл.
— Погодь, глянем, как дальше посунется, может, ещё и дотянет… — оживала публика.
А сама Мотюня, зажмурившись, запевала:
Вот кто-то с горочки спустился,
То верно милый мой идёт.
На нём рубаха с петухами
Одета задом наперёд.
Сашка тяжело ухался на брёвна, переводил дух.
— Вот так, грохнется, как полено, и ни один чёрт его не берёт, — жалуется Мотюня. — Какой хороший человек уже б убился давно, а этому — хоть бы што. Сашка в долгу не оставался, пытаясь неуклюжими руками обнять Мотюню, запевал:
Приди ко мне, хорошая, приди ко мне, любезная,
На весь куток известная, как хлорофос, полезная.
— Шёл бы ты, «полезный», ночевать, — говорит Мотюня и тут же продолжает, как уже о ком-то постороннем: — Он за что ни возьмётся — нет толку, не хозяин — прорва, а руки из жопы растут.
— Как это нет толку? — шевелится на брёвнах Сашка. — Двух сынов, дочку какую сделал, и нет толку?..
— Да ты разве участник там, я, может, без тебя их поделала, тебя и близко при этом не было.
— Это ж какое ангельское терпение нужно иметь, чтоб сносить эту чёрту?.. — сам себе удивляется Сашка. — Вот вырвусь на недельку-другую к какой-нибудь вдовушке, хочь чуть отдохну от тебя…
— Куда-куда вырвешься? — всплескивала руками Мотюня. — Хоть при людях не грозись, а то я скажу, какой из тебя вырывальщик до вдовушек…
— Та я чего и говорю: отдохнуть…
Аксюта на брёвнышки не приходила. Вместо неё встречал коров Паша. В разговорах он никогда не участвовал, от кем-то оброненного крепкого слова краснел и держался всегда в стороне. Мотюня задалась целью женить его, подыскивала в других хуторах «подходящих» девчат. Паша послушно ездил на смотрины, но там как-то всё не склеивалось: то девчата его не хотели, то сам он бежал от них. Наконец, нашла ему Мотюня в соседнем районе разведёнку с двумя детьми. «Славная бабочка, из себя справная, самостоятельная — не абы что, а хозяйка – так золотая», — нахваливала она. Поехал Паша, познакомился, да на диво всем, сразу же и засватал. Теперь весь наш краёк ждал свадьбы.
— Когда ж перевозить будешь? — торопили Пашу.
— Ныне нельзя, — отвечал Паша. — Петров пост. Вот на Петры и Павлы разговеемся — тогда…
— Пока годить будешь, она себе нового кавалера сыщет, — щурился Орёл.
— Не сыщет, — отвечала за Пашу Мотюня. — Там уже сладил всё.
— Ну а ты, Павло, хочь примерял-то?
— Как это?.. — терялся Паша.
— Вот те раз, жаниться надумал, а как примерять — не знаешь. А можеть, она неподходящая тебе.
— До свадьбы нельзя о таком и думать, — отвечала опять Мотюня.
— Ну, это что кота в мешке брать.
— Глупости… — робко возражал Паша.
— Глупость — на авось уповать, — не унимался Орёл. — Тапочки хреновые покупаешь, какие месяц носить, и то примеряешь, чтоб не тёрли, не давили или не болтались… а тут такое дело: на всю жизнь - и без примерки…
Паша краснел и молча уходил с брёвнышек.
— Орёл, ну что ты встреваешь?! — ругала его Мотюня. — У парня только слаживаться стало, а ты с этим…
— Да без «этого» разве ж сладится?.. — отвечал Орёл.
Умерли Чиканихи зимой, в тот год, когда я пошёл в школу. Первой заподозрила неладное Аксюта. Она приносила сёстрам есть, но так и не смогла достучаться. Выломали дверь и нашли их окоченевшими в холодной комнате. Хуторские старухи пошли хлопотать над телами покойниц и, когда открыли сундук, чтобы найти чистую одежду, ахнули. Сундук чуть ни доверху был наполнен всяческой драгоценной утварью: серебряные кресты, ложки, чашки, подсвечники, золотые кольца, серьги, цепочки… лежали в нём вперемешку. Чистой одежды так и не нашли, пришлось принести свою.
Решено было послать в сельсовет Пашу, чтобы он заявил о случившемся властям. Против этого был один Сашка:
— Мы их всем кутком кормили — давно уж этот сундук отработали, — говорил он. — Не надо никуда заявлять. Его если в дело пустить — до конца дней поминать можно. Отпоём как-либо и без властей…
— Господь с тобой, Сашка, — испуганно шептала Аксюта. — От этого и так сколько горя… Бедные-несчастные девоньки, это ж надо так наказать себя… Не приведи, Господь, никому… Всё тлен и прах, тлен и прах… — причитала она.
Прослышав о случившемся, потянулся к Чикановой хатке весь хутор. Один Орёл не пришёл. Щуря свой левый глаз, он весело окликал проходящих:
— Ну что, не прикопали ещё?
— Куда торопиться — дня не прошло, — отвечали ему.
— Во как, а смердят, что неделешные.
— Что ты, Орёл, грех так злобиться на покойных, — укоряла его бабушка Дуня. — Сам скоро там будешь…
— А я и не собираюсь здесь засиживаться, — мне туда поспешать надо, — отвечал Орёл.
— Это ж что за срочность такая?
— Хо. Погляжу, как сучек этих черти на сковородках разогревать будут.
Пока Паша ходил за властями, часть сундука всё-таки растащили. Даже бабушка Дуня тайком принесла серебряный именной портсигар, на котором красивым витиеватым почерком было выгравировано: «Казаку 10-го полка Орлову Ивану Савельевичу, за боевые заслуги. Август 1916».
— Отнесём окаянному — его память, — сказала она.
Вечером мы отнесли портсигар Орлу.
— Хо! — весело сказал он. Подержал портсигар на вытянутой руке, словно прикидывая его вес, и вернул нам.
— В яму им киньте, пускай прочхаются там…
Пришлось бабушке Дуне портсигар отнести обратно.
На следующий день Сашка большой деревянной лопатой разгреб на кладбище снег и разметил место на одну широкую яму.
— Им надо б врозь копать, — робко заметила Аксюта.
— Ничего, поладят как-либо, чай не чужие… — не скоро ответил Сашка, которому лень было копать две отдельные ямы.
А на девятый день после Чиканих неожиданно помер Орёл. Когда мы вошли к нему, он, со скрещёнными на груди руками, неподвижно лежал на деревянной кровати. Рот его был приоткрыт, а левый глаз, по обыкновению, прищурен, и от этого мне казалось, что в губах его по-прежнему шевелится знакомая всем усмешка.
В правом углу, в золотистом свете лампадки, необычно, словно в пасхальный вечер, сияли украшенные бессмертниками иконы. Мне даже почудилось, что архистратиг Михаил улыбнулся мне.
— Надо ж, как негаданно помер, — говорили одни.
— Год високосный на исходе — вот на стариков и мор, — шептались другие.
И один только я знал: помер Орёл специально.
Когда Орла хоронили, я не утерпел и тихонько сказал матери:
— Вот теперь задаст он им… Кто ему там помешает…
Мать больно стиснула мою руку, но ничего не сказала.

Вот и всё, что осталось в памяти от моего детства, — эти картинки да присказка, придуманная неведомо кем:
Куркин, славный хуторок,
Чёрт по балке разволок.
0

#4 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 09 ноября 2020 - 16:16

3

КО ГДА УХОДЯТ ПОЕЗДА

- Дорогая, вставай! Кофе уже готов…
Квартирка наполнилась запахом прожаренных зерен. Влада сладко потянулась и перевернулась на другой бок – лицом к окну со стеклами в пол. Солнце приветливо заливало комнату. А ведь всего-то, несколько часов назад, глубокой ночью - на ветру качались фонари. Дождь умывал город, чтобы тот, с рассветом, заискрился лучами солнца. Чтобы в зеркальных стеклах современных домов очищалось небо, и по-летнему пахло озоном.
Девушка ощутила легкий поцелуй в щеку. Таким поцелуем могут одарять друг друга только супруги – он невесомый и частый, но он, именно он способен выразить всю любовь и нежность, невзирая на бытовые моменты семейной жизни. На самом деле, быт заедает только тогда, когда выходной – перестает быть совместным ритуалом. Когда человека трудно видеть каждый день. Когда за малоприятной завесой ссор утрачивается дорогое – то, ради чего создавалась семья.
Влада открыла глаза и без тапочек, шлепая босиком по прохладном полу, отправилась на кухню. Растения на подоконнике жадно тянулись к утреннему солнышку – раскрывали нежные, влажные лепестки, похожие на губы, круглыми листьями-ладошками прижимались к стеклу, желая вобрать в себя больше солнца.
Рыжий кот подремывал среди цветов – вот жизнь! Дремать, есть и радоваться. Людям бы так.
На столе уже ждала медная турка. От нее поднимался призрачный пар, разливая по комнате аромат зерен и корицы. Рядом скромно пристроилась фарфоровая кружка, а из тостера на тумбочке аппетитно выглядывала корочка поджаристого хлеба.
-У тебя сегодня есть планы, дорогая? – раздался из ванной, сквозь хлесткий шум воды, голос мужа.
-Да, Тёма. Сегодня – день памяти близкого человека… Нужно съездить на кладбище, - она наклонила турку над чашкой, разливая по белоснежному дну коричневое солнце. –Дорогой… твой кофе… как всегда безупречен!
Влада смаковала кофе, попивая бодрящий южный напиток мелкими глоточками. Она наслаждалась обволакивающим послевкусием и, зачарованная маленьким утренним волшебством, даже не решилась перевернуть холодильник в поисках мятной шоколадки.
-А я по работе… ненадолго… - тише сказал муж. Вода в ванной стихла.
Пока Влада мыла посуду, муж обхватил ее за тонкую талию. Его крепкие руки скользили по легкой ткани ночной сорочки. Влада прижалась к нему всем телом, забыв о посуде. Вода барабанила по чашкам, а она наслаждалась горячим дыханием и теплом родного тела.
-Скоро вернусь – заскучать не успеешь, - Артём чмокнул жену в макушку.
Приятный жар сменился не менее приятной прохладной – из открытого окна струился свежий ветерок. Белые матовые занавески колыхались, словно паруса. Влада вспомнила, как они с мужем встречали на яхте золотистый рассвет и занимались сёрфингом до позднего вечера. В нос ударил соленый аромат океана, стопы ощутили горячий песок. Остатки аромата кофе с дурианом добавили колорит воздушным и сладким, как мечта, воспоминаниям.
Справившись с посудой, Влада отправилась в гардеробную. Глаза разбегались от количества одежды. Она занимала пространство от пола до потолка. В самом низу – мужская и женская обувь, начиная от лакированных туфель с кожаными ботинками и заканчивая замученными в походах кроссовками. В серединке – красовались выглаженные блузки и рубашки. Казалось, от них до сих пор жарко пахнет утюгом и веет чистотой. А на самом верху – бугрились летние пляжные шляпы с широкими полями, смешные вязаные шапочки, строгие фуражки, невесомые платки и кашемировые шарфы.
Влада достала себе маленькое черное платье, а мужу – любимую ходовую рубашку небесного цвета и бутылочного тона брюки. Рубашка и штаны остались лежать на мягком пуфе, а Влада снова отправилась в спальню – к туалетному столику.
Она красилась, словно на свидание, подчеркивая монгольские скулы и оттеняя серый цвет глаз. Губы так и остались персиковыми – Влада не любила кричащих тонов, предпочитая естественность.
Легкое платье прикрыло колени, а стоечка, как у водолазки – горло. После дождя, утром прохладно – Влада вернулась в гардеробную за черным палантином. На нем блестели неброские стразы – как звезды на ночном, чистом небе. Рубашки со штанами на пуфе уже не оказалось.
Чтобы не мешать ее ежегодному ритуалу, Артем вышел тихо – дверь уютной квартирки скрипнула едва слышно.
Взяв с собой небольшую сумочку, Влада бросила быстрый взгляд в зеркало, рядом с которым крепилась деревянная коробочка для ключей в форме домика. На дверце блестела покрытая лаком надпись: Дом семьи Гриценко.
Выбрав нужную связку ключей, Влада отправилась следом за мужем, чуть цокая каблуками.
Автобус порадовал пустотой в выходной день, а полчаса до станции пронеслись быстро, со свежим утренним ветром. Пестрые микрорайоны таяли, уступая место природе. Влада вышла на конечной, и в нос сразу ударил запах просмоленных рельс. По склонам дороги, среди камушков, смело пробивалась мелкая зеленая поросль.
Влада терпеливо ждала электричку. Который год, она приезжала сюда раньше – смотреть, как уходят поезда, словно люди из жизни. Послушать, как поют птицы и призывно стрекочут кузнечики – в городе такого разнообразия нет, звук машин все заглушает.
Двери электрички распахнулись с металлическим лязгом. Влада осторожно поднялась по решетчатым ступенькам, зашла в старенький вагон, пахнущий кофе, печеньем и рассадой. Он оказался полупустым. Запоздалые бабушки обнимали пакеты с помидорной рассадой, будто внучат. Молодежь закинула на верхние полки пузатые рюкзаки. Ребята сели друг напротив друга, открыли термосы с кофе и упаковки сладостей.
Влада приземлилась на свободное сидение у окна. Против движения – ну и ладно. Сама жизнь словно утаскивает спиной в неизвестность, а Влада все в освещенное солнцем прошлое смотрит. Там цветут лиловые люпины и тают последние дождевые тучи.
Поезд остановился. Время, проведенное в собственных мыслях, бежит быстрее. Влада поднялась не сразу, словно продлевая умиротворение. Эти несколько секунд длились для нее дольше, чем вся поездка.
Быстрее всех засуетились бабушки, которые стояли у дверей уже заранее. За ними – построились ребята с рюкзаками. Влада вышла последней, спустилась с полустанка, и отправилась по узкой тропинке прямиком к кладбищу.

Дорога разделяла надвое огромное поле. Трава переливалась на ветру, как морские волны. Покачивались яркие люпины. В голове рождались самые разные мелодии – то усиленные во много крат звуки природы, то чарующие нотки пианино. Вдалеке чернели готические ворота, поросшие вьюнками. Тут же, всеми звуками заискрился католический орган.
Раз в году, Влада собирала букет из живых цветов. По дороге, она стыдливо срывала люпины – больно ведь трогать живую красоту, отрывать ее от лона природы. «Только раз в году… обещаю… больше не буду…» - по-детски оправдывалась она перед цветами.
Подойдя к воротам кладбища, она бережно соединила их тонкой, как волос, серебристой нитью. Сердце застучало сильнее в предвкушении встречи… без слез.
Их уже два года как нет – иссякли, высохли.

По светлым мраморным плитам деловито сновали мураши. Влада пробиралась к нужной оградке, всегда ухоженной и светлой. У надгробия росли две тонкие березки. Через переплетения ветвей нагревало камень солнце. Здесь пахло травой и березовым соком, а не привычной кладбищенской сыростью.
Влада бережно положила люпины у слегка выцветшей фотографии, затем, достала из сумочки письмо. Имя адресата совпадало с витиеватыми, готическими буквами инициалов на мраморном надгробии.
Под сенью берез, покоился Артем Гриценко.
Ее муж.
0

#5 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 15 ноября 2020 - 20:21

4

КАБЛУЧКИ ИЛИ ГОЛУБОЙ КАРЬЕР


Новелла

Снежинск июль 2011

***
В
это лето зачастил что-то наш сын в лес на природу. Причём не один, а со своей новой девушкой Светой, с которой познакомился по весне в мае в каком-то кафе. Уезжал он в пятницу и возвращался вечером в воскресенье, страшно уставший, но, по всей видимости, довольный.
Естественно, что в саду он нам не помогал, а это было плохо, так как без его помощи в саду мы уже сделать многого не могли по причине лет. Например, полоть тяпкой траву. Маме нашей это было не под силу, это ведь мужская работа, а мне со своим радикулитом и подавно связываться с тяпкой было ни к чему. Так что сад наш постепенно зарастал травой, и мы ничего не могли сделать. Там, где сорняки росли в мягкой земле, мама их повыдергивала, а вот под яблонями да в малине, где земля тверда как сталь, трава так и росла. Мы много раз просили сынишку помочь нам, но он в ответ бормотал что-то нечленообразное, дескать, некогда мне, потому что меня ждут Света и друзья в лесу.
Мы хотели было с мамой устроить сыну взбучку, но потом решили, что может быть Света – это надолго, а потому пусть ездят в лес и набираются там сил на зиму.
Но однажды, в одну прекрасную пятницу, то ли сынишку нашего совесть заела, то ли этот балдёж на природе поднадоел (бывает такое), но сын нам сказал:
-Сегодня у меня в плане Светы и природы – перекур, так что в эту субботу я везу вас всех в сад, и там вам буду помогать и делать все то, что вы меня попросите.
Мы, конечно, с мамой сыну были благодарны, знать непропащий он, раз про нас подумал. И с утра в субботу поехали все в наш сад, чтобы переделать там все дела и чтобы сынишка в следующую пятницу смог опять поехать со Светой куда-нибудь без всякого угрызения совести.
По дороге в сад сынишка долго нам рассказывал, как хорошо в лесу на природе да с шашлычками, да с барбекю, да со Светой. Но самое интересное, что куда именно ездил сынишка на природу, он нам почему-то не говорил. Мы с мамой думали, что на озеро Ташкуль, но это озеро теперь стало платным, и ездить туда каждые выходные было просто накладно. Так что сынишка ездил со своей Светой и друзьями куда-то в другое место, а вот куда - мы не знали, ведь замечательных мест в природе на Урале полным-полно.
Поэтому было вполне естественно, что мы с мамой его спросили:
-А куда же ты, Серёжа, всё ездишь? Нам ничего не говоришь, а нам интересно, потому что мы бы тоже хотели как-нибудь поехать на природу да с шашлычками, да с барбекю, да и с твоей Светой. В конце концов, ты нас должен с ней познакомить, потому что кто ведь знает, но может быть она и нашей родственницей скоро будет. Так что расскажи, куда же вы все ездите.
И самое удивительное, что сынишка тут упрямиться не стал и всё-всё нам рассказал.
А оказывается ездил он совершенно недалеко, в Вишневогорск, на так называемый Голубой карьер. Когда-то там добывали руду, неважно какую, но потом руда кончилась, и постепенно этот карьер наполнился родниковой водой и превратился в небольшое озерцо.
-Там даже рыбка водится, - сказал ещё наш сынишка, намекая на то, что нашей маме с удочкой там постоять будет замечательно.
-А для тебя, папа, там места очень вдохновительные, так что можно писать стихи и рассказы, – добавил также сын.
Сами понимаете, уважаемые читатель, что после такого рассказа нам с мамой тоже очень захотелось на этот самый Голубой карьер, тем более, что он недалеко и денег там за отдых платить не надо (слава Богу, не до всего ещё на Урале дотянулась рука коммерции). Тем более, что сын не против свозить нас на этот Голубой карьер.


***
Н

ас с мамой сразу же заинтересовал вопрос, когда же мы поедем. На этот вопрос сынишка задумался и ответил нам так:
-Давайте съездим в обычный рабочий день вечером. В субботу и в воскресенье вы работаете в своём саду, может быть там даже и я вам помогу, а в обычный день вечером и съездим. Давайте в среду.
Нам с мамой было всё равно, в среду так в среду, приготовиться мы успеем, а насчёт субботы и воскресенья сынишка тут даже где-то и прав. Сад есть сад, и он своё требует.
-Вы приготовьте все, что вам надо, - заметил ещё сынишка, - оденьтесь поприличней, а то можете моей Свете и не понравиться.
Что нам нужно приготовить – это мы знали (маме удочку с червями, а мне блокнотик с ручкой для вдохновения), а вот как насчёт поприличней - это заявление сына поставило нас в некоторый тупик. Лично я считал так, что раз мы едим в лес, то надо одеть мои старые, драные джинсы, штормовку, тоже видавшую виды и тоже драную, ну и на голову – бейсболку, весьма сомнительного цвета. Когда-то это бейсболка имела вполне нормальный цвет – зелёненький, но теперь эта зелень пропала и она стала слегка коричневого цвета от грязи. А тут получалось, что надо одевать чуть ли не фрак да с бабочкой. Маме было проще: у неё в одежде всегда порядок, чистота и аккуратность, поэтому что одеть - она поняла сразу. А я вот некоторое время мучился этой проблемой, но, в конце концов, плюнул на это и решил всё же одеться по-походному, то есть джинсы, штормовку и бейсболку неопределённого цвета. Так мне было в походах удобней, а что касается Светы, то пусть она принимает меня, как я есть.
В среду с утра я съездил в сад, накопал червей для маминой рыбалки, потом купил Свете шоколадку (вроде как подарок от меня), а дома проверил удочку, чтобы у мамы нашей проблем с отдыхом не было. Затем я приготовил перекус (я считаю, что в походе без перекуса нельзя) и стал ждать вечера, когда с работы должна прийти наша мама. А она работать кончает примерно на полчаса раньше, чем сын, так время приготовиться к походу, то есть одеться поприличней, у неё есть.
Где-то в половине шестого вечера позвонил сын и сказал, что отъезд намечен через час, в половине седьмого, так как Свете тоже надо было приготовиться к поездке.
-Ох, уж эти женщины, - подумал я, - в лес ведь едем, не на приём к английской королеве, так что особо наряжаться не стоит. Хотя, конечно, встречают по одежде.
Я стал маяться от безделья, слоняясь по квартире и не находя особого занятия. Мама наша, как только пришла с работы, сразу начала рыться в своих нарядах, очевидно, что её тоже мучил вопрос, что же надеть?
Так в ожидании прошло примерно полчаса. И тут наша мама буквально сошла с ума. Она стала бегать по квартире от зеркала до шкафа, примеряя то ту, то другую одежду.
-Ну, чего ты мучаешься, - заметил я, - в лес ведь едем, на природу.
-Но ведь надо показаться девушке сына в лучшем виде, как просил Серёжа, да ещё марафет на лице навести, - отвечала мне наша мама.
Я сначала пытался что-то посоветовать своей дорогой, но потом плюнул, дескать, пусть сама разбирается, и стал сам одеваться. На это у меня ушло пять минут.
Однако, когда меня в моём походном одеянии увидела жена, то я думал, что с ней кондрашка случится.
-Да ты что, - спросила она меня, - в этом ехать собираешься?
-Ага, - ответил я, - это моё походное одеяние, как ты сама знаешь.
-Нет, так не пойдёт. Джинсы ещё ладно, но вот свою штормовку и особенно бейсболку снимай и одевай чего-нибудь поприличней!
-Да у меня для похода и приличней ничего нет, - ответил я.
-Одевай спортивный костюм, а на голову лучше ничего не одевай, поскольку другой бейсболки у тебя нет.
Я спорить с женой не стал, снял с себя всё своё походное и оделся в спортивный костюм, яркий и очень дорогой. Хотя, конечно, ехать в таком костюме куда-то в лес, мне было жаль.
А жена моя продолжала всё бегать от шифоньера до зеркала, примеряя то одно, то другое. В конце концов, мне эта беготня надоела и я сказал:
-А ты чего мучаешься? Одевай тоже свой костюм спортивный фирмы «Адидас» и езжай в нём. И дёшево и сердито. А на голову тоже можешь ничего не одевать.
-Да? – как-то неуверенно ответила жена и спросила. - А в этом костюме я буду выглядеть прилично?
-Вполне, - сказал я.
-Хорошо, - согласилась жена и на этом беготня от зеркала до шифоньера закончилась.
Тут я подумал, что можно звонить сынишке и говорить, что мы готовы, но оказался не прав, так как нашей маме, оказывается, надо было навести марафет на лице, то есть подвести тушью глазки и «измазать» себя помадой. Зачем это делать раз в лес, мне было тоже непонятно, но наша мама сказала, что я ничего не понимаю в смысле «поприличней», а поэтому, дескать, не мешай мне. Я не стал мешать, и лишь только подхихикивал в душе над женой.
Кончилось всё это тем, что сын не выдержал ожидания от нас звонка и позвонил к нам сам, безапелляционно заявив, что они готовы и сейчас выезжают до нас.
-Давай, кончай, - сказал я жене, - ты можешь, а я тебя знаю, марафет на лице до утра наводить!
Жена на это ответила что-то нечленообразное, и я понял, что ей надо ещё всего-то пару минут.
И действительно, через пару минут наша мама оторвалась от зеркала, повернулась ко мне и спросила:
-Ну, как, поприличней?
Я ответил, что «да» (что уж что, а марафет наша мама на лице умеет наводить и становиться от этого очень симпатичной и привлекательной). Прихватив все пожитки необходимые в походе, мы выкатились из квартиры на улицу. А сынишка там уже нас ждал, причём не один, а как мы и договаривались, со своей Светой.

***
К
огда мы спускались вниз по лестничным пролётам, я вдруг обратил внимание, что на ногах моей половинки надеты туфельки с каблучками. Каблучки, правда, были не очень высокими, но всё-таки это были каблучки, и мне вдруг стало не совсем ясно, как это моя жена будет на каблучках передвигаться по лесу. Сам я одел обычные кроссовки и для меня проблемы передвижения в лесу просто не было.
-Хотя, кто его знает, - ещё подумал я, - может быть там хорошая дорога ведёт до этого Голубого карьера. Но с другой стороны раз карьер, значит – камни, и каблучки тут совершенно не подходят.
Опять же пока мы спускались, я сказал об этом жене, но получил всё тот же ответ, что надо девушке Серёже понравиться, а без каблучков тут никак.
-Ну, раз никак, - опять подумал я, - значит никак.
На этом решать проблему жены я кончил, потому что посчитал, чтобы Света сама была нам симпатична, а уж как мы ей, это дело второстепенное.
Итак, сынишка со своей девушкой ждал нас в машине и при виде нас стал по традиции ворчать, что вот вас всегда ждать надо, всё вы чего-то копаетесь, а нам же некогда, так как надо засветло приехать обратно. Лично я это пропустил мимо ушей, тоже уже по традиции, и стал смотреть на Свету. С первого взгляда девушка мне приглянулась. Весёлое лицо, приятная улыбка и искриночки в глазах. Похоже, эти искриночки понравились и моей половинке, нашей маме, потому что она приятно улыбнулась на приветствие Светы, и это был хороший признак того, что женщины найдут между собой понимание.
Мы сели в машину, причём Света освободила моё любимое место рядом с водителем, то есть с сыном, и пересела назад к нашей маме, где у женщин сразу завязался разговор, причём как я понял, непринуждённый.
Когда Света освобождала мне место, то я обратил внимание на её ноги, потому что мне было интересно, какая обувь на них надета.
-Раз уж жена на каблучках, - решил я, - то Свете просто положено быть тоже на каблучках!
Так оно и оказалось. Причём, каблучки были молодёжными, то есть со «шпильками», как их в народе называют. Тут мне опять стало непонятно, как наши женщины будут передвигаться по лесу да по карьеру, где одни корни да камни. Но у Светы тоже, наверное, было желание быть на «высоте», а поэтому на каблучках.
-Ладно, - второй раз решил я, - приедем на место, там посмотрим что к чему.
А сынишка наш между тем завёл машину, и мы поехали. Вообще-то в Вишневогорск можно попасть из нашего города двумя путями. Длинным - вокруг озёр Сунгуля, Силача, Киретов, и коротким - как-то между озёрами. Короткого пути я не знал, так как никогда по нему не ездил, зато знал этот пуст Серёжа, поэтому он так и сказал:
-Мы поедем коротким путём, так будет быстрее.
Про этот короткий путь я только знал, что дорога там больно плохая.
-Ты, папа, отстал от жизни, - сказал мне сын на мой вопрос о дороге, - там, по этому короткому пути, давно проложен асфальт, который и идёт почти до самого Голубого карьера. Там только метров семьдесят надо пройти или проехать по лесной дороге.
-Наверно лучше проехать, - подумал я, помянуя каблучки наших дам. Но вслух я ничего не сказал, так как никогда не был на Голубом карьере и, следовательно, решил полностью положиться на сынишку.
Короткий путь до Вишневогорска, а, следовательно, и до карьера оказался действительно и асфальтированным и коротким. Единственным его недостатком было то, что количество дорог, пересекаемых нами, было просто огромным, и как сын ориентировался, по какой дороге ехать и где сворачивать направо или налево, разобрать было трудно. Сначала я следил за поворотами и даже пытался отложить их у себя в голове, но потом на это занятие я плюнул. В конце концов, сегодня нас везёт сын, а не я, так что пусть и разбирается сам.
Ехали мы минут тридцать, причём через живописнейшие места. Озёра, лес, впереди Вишнёвые горы - всё это поднимало настроение и создавало хороший настрой души. Погода была прекрасной, нежаркой и нехолодной, как раз для путешествий. Кроме того, наши женщины нашли общий язык и что-то там ворковали на заднем сидении, что тоже способствовало хорошему настрою.
-Походить бы здесь с корзиночкой да грибов поискать, - подумал я. – Если что, надо будет с сыном поговорить на эту тему.
Кстати сказать, к сыну с разговорами я не лез, он вёл машину, а дорога была сложной, и мешать мне ему не хотелось.
Наконец сын сам сказал:
-Сейчас асфальт кончится, начнётся лесная дорога, метров так семьдесят. А потом метров пятьдесят надо будет пройтись пешком.
Тут я опять подумал про каблучки наших дам: что возможно кое-кому не пришлось бы передвигаться по лесу босиком. Этой мысли я усмехнулся, но как потом выяснилось зря, потому что не учёл, что женщины всегда остаются женщинами в любых ситуациях.
Мы подъехали к дороге, которая вела в лес, и сынишка мой слегка притормозил. По лесной дороге мы действительно проехали метров семьдесят - сто, а потом сын остановил машину и сказал:
-Всё, дальше пешком. Тут недалеко!


***
А
идти было действительно недалеко. Метров пятьдесят, не больше. Но эти пятьдесят метров мы шли минут пятнадцать. Всё-таки каблучки есть каблучки, и это следовало учитывать. Поначалу наши женщины попробовали шагать лихо, как по асфальту, но через десяток метров они поняли бесперспективность этого занятия и пошли осторожно, стараясь на корни деревьев и камни не наступать. Но это было невозможно, и я всё боялся, что, не дай бог, они подвихнут себе ноги. Но до места, то есть до небольшой полянки, мы добрались всё же без потерь.
А здесь было действительно просто замечательным. Небольшое озерцо на месте бывшего карьера, кругом скалы и лес, приятный и не очень густой. В этом лесу не было бурелома, который я так не люблю, а поэтому по лесу можно было спокойно гулять и наслаждаться отдыхом. На другой стороне карьера был спуск, и туда даже можно было заехать на машине, поэтому я спросил у сынишки:
-Серёжа, а почему мы не поехали вот туда, на ту сторону озерца?
-Там очень нехорошее дно, - ответил сын. – А здесь можно прыгать со скалы, так как здесь глубоко и до дна не достаёшь. Кстати, я сейчас вам это продемонстрирую.
-А вода нехолодная? – сразу заволновалась моя супруга.
-Конечно, холодная, - ответила за сына Света, - тут на дне озера холодные ключи бьют, и карьер к тому же глубокий, так что вода не очень на солнышке прогревается.
-Так может тогда не стоит и купаться? – опять заволновалась моя половинка.
-А это бесполезно его отговаривать, - за сына ответила Света, - я уже пробовала и неоднократно.
Серёжа между тем разделся, разбежался и с высокого камня прыгнул в воду. По брызгам, которые он поднял и которые долетели до нас, я сразу понял, что вода действительно холодная, градусов шестнадцать, не больше. Но с сыном всё было ясно, так как ему надо было просто покрасоваться перед своей девушкой. Ох, уж мне эта молодость.
А между тем сынишка вынырнул из воды и быстренько по крутому берегу поднялся к нам.
-Ну, как? – поинтересовался я у него.
-Бодряще, - ответил он, - но просто так нырнуть и вынырнуть можно.
Света тут сразу заволновалась, достала из своей сумки полотенце и стала вытирать им Серёжу. Было видно, что сыну это приятно, а я подумал, что Света, похоже, неплохая девчонка и дружба с ней моему сыну в радость. От этого у меня поднялось настроение, значит не зря мы сюда приехали. А Сережа, согретый Светиными стараниями, вдруг сказал:
-Говорят, что здесь в центре карьера есть затопленный бульдозер, и кто до него донырнёт, тому в судьбе будет удача.
-Да, - сказал я, - а ты пробовал донырнуть?
-Пробовал, - ответил сын, - но там глубоко, метров тридцать, да и вода там очень холодная. Боюсь, что без акваланга и гидрокостюма – это мёртвое дело. Кстати, мама, ты можешь расправлять удочки, здесь рыбка водится.
-Ой, - на это ответила наша мама, - а удочки мы в машине оставили.
Я сразу понял намёк, что мне надо за ними сходить, поскольку на каблучках это займёт целую уйму времени. Идти мне было до машины не очень охота, так как здесь мне было хорошо и без удочек, но что не сделаешь ради любви. Пришлось идти. Пока я ходил туда-сюда, Серёжа развёл небольшой костерочек. А без костра поход – это не поход, так что можно было просто посидеть и попеть песни, и «уничтожить» наш перекус. Но песни попеть было мне некогда, так как надо было приготовить удочки для моей половинки. Это делать приходилось всегда мне, просто наша мама всегда умудрялась запутаться в леске, если ей доверяли это дело. Я приготовил удочки, насадил на крючок червя, поплевал на него, как водится, и сказал своей жене:
-Всё готово, можешь ловить!
Однако ловить рыбу, стоя на каблучках, дело муторное, тем более среди камней и корней.
-Я сейчас сниму босоножки, - сказала моя жена, - а ты, мой милый, снимешь свои кроссовки и дашь их мне. Пусть они мне сильно велики, но зато удобно ходить.
Так что из-за стремления женщин понравиться друг другу, я остался ещё и босиком, а кто пробовал как это в лесу босиком, даже если просто стоишь или сидишь, тот меня поймёт. Так что я сел около костерка и стал просто смотреть на окружающий мир.
И тут прозвучала сокровенная фраза моей жены:
-Андрюш, я рыбку поймала.
Я понял, что теперь мне надо снять эту рыбку с крючка, ведь жена моя пачкать руки в рыбе не хотела. Сделал я это без особого удовольствия, раз босиком, но всё-таки сделал. Что не сделаешь ради женщин!
Мы сидели (я, Серёжа и Света) около костерка, а мама на камушке с удочкой в руках. Лишь иногда мне приходилось вставать, чтобы снять очередную уклейку с крючка, что вылавливала из недр Голубого карьера моя половинка.
Так прошло полтора часа. Мы отдохнули, перекус был съеден, причём с удовольствием, познакомились с Голубым карьером, со Светой, и настало время отправляться домой. И тут, у нас начались приключения, хотя, что это за поход без приключений!

***

Обратно до машины эти несчастные пятьдесят метров мы шли минут семнадцать (каблучки).
-Ты в дорогах-то не запутаешься? – спросил я сына.
-Нет, - твёрдо ответил Серёжа, - уж чего-чего, а я не запутаюсь. Будьте спокойны.
И мы поехали. В результате этой езды мы оказались в каком-то болоте. Дорога просто обрывалась и начиналась самая настоящая трясина.
-Не знаю как ты, - ехидно сказал я сыну, - но по моим понятиям мы, кажется, сбились с пути.
-М-да, - произнёс мой сын и добавил одно слово, - похоже!
-Надо вылезти и осмотреть местность, - сказал я.
Мы с сыном вылезли из машины. Хотя машина и стояла ещё на дороге, но под ногами была грязь, причём весьма и весьма значительная. Мы с сыном осторожно подошли к краю болота и осмотрелись.
-Мальчики, - послышалось из машины, - мы тоже хотим осмотреться.
Женщины как всегда посчитали, что без них никак, и стали вылезать из машины. Но кругом была грязь, и каблучки наших милых дам тут же застряли в ней. Особенно у Светы, которая была на шпильках. Каблучки застряли, Света дёрнула ногой. В результате этого правая туфелька соскочила с ноги, и Света осталась босиком на одну ногу. Некоторое время она так и стояла на одной ноге, как цапля, но потом произнесла:
-Серёжа, я застряла!
-Так вытащи из грязи босоножку и одень её на ногу, - ответил сын.
-Не могу, если я встану на обе ноги, то одну из них испачкаю. Помоги мне, вытащи из грязи туфельку.
-Сейчас, - как-то хмуро произнёс мой сын и пошёл спасать свою девушку.
Свету он, конечно, спас, но велел при этом женщинам тихо сидеть в машине и никуда не лезть.
-Мы тут сами разберёмся, что и как, - заметил мой сынишка.
А разбираться было, в общем-то, не в чем. Просто сын сбился с пути, что не мудрено при таком количестве дорог, как здесь. Я ему ни в чём помочь не мог, так как сам не знал, куда мы заехали.
-Надо обратно вернуться к Голубому карьеру и снова поехать по дороге, что я знаю, - сказал сын.
Это было правильное и единственно верное решение, но вся беда заключалось в том, что сын теперь сам не знал, по какой дороге вновь вернуться к Голубому карьеру. Но надо было куда-то ехать из этого гиблого места, где усердно квакали лягушки.
Мы с сыном залезли в машину, всё там ногами перепачкали, на что сынишка мой сказал многозначительно своё любимое «М-да!».
Сын дал задний ход, машина выбралась из грязи, и мы вновь покатили по асфальтированной дороге. Серёжа опять лихо крутил руль то вправо, то влево, и в результате этого минут через двадцать мы оказались в самом центре Вишневогорска.
-М-да, - опять заметил сын, - хотя это и лучше, чем болото, но всё же не то, что нам надо. Самое главное, что я не знаю, как от Вишневогорска доехать до карьера. Из нашего города знаю, а вот из Вишневогорска - нет. Но до карьера нам надо добраться обязательно, потому что всё-таки там в дорогах я маленько ориентируюсь.
Он тронул машину, но тут наша мама неожиданно сказала:
-Стойте!
Сынишка удивился и резко остановился да так, что нас всех тряхнуло, и мы с ним хором спросили нашу маму, причём тревожно, так как мамино «стойте» нас испугало:
-Что случилось?
Но ничего страшного не случилось.
-Вот, - сказала мама, указывая рукой куда-то влево.
Мы повернули голову и увидели магазин с надписью «Кондитерский».
-Ну и что? – поинтересовались мы.
-А то, что в Вишневогорске хорошая кондитерская фабрика и мы сейчас что-нибудь вкусненькое и купим. Света, у тебя есть деньги? А то я могу дать взаймы.
Деньги у Светы были, хотя они в лесу и не нужны, по крайней мере, с мужской позиции.
-Если у тебя есть деньги, - продолжила наша мама, обращаясь к Свете, - то пошли в магазин и вкусненького чего-нибудь и купим. Думаю, что против вкусных конфет ты возражать не будешь.
Света, конечно, не возражала, а мы с Серёжей и тем более.
-Только вы там на своих каблучках где-нибудь опять не застряньте, - заметил я.
Но застревать тут особо было негде, так как кругом был асфальт, поэтому весело о чём-то щебеча, наши женщины убежали в магазин.
-Зря мы их отпустили, - заметил сын, - это ведь надолго.
-Не думаю, - ответил я, - это тебе не магазин моды, где можно торчать сутками, так и ничего не купив в результате. Это ведь всего навсего «Кондитерский».
Я оказался прав, и наши женщины буквально через пятнадцать минут вернулись, держа в руках пакетики и какие-то коробочки в руках.
-Как улов? – поинтересовался я.
-Отличный, - ответила Света.
-И пряники, и пирожные, и конфеты. Всё как полагается, - добавила наша мама. – Так что вечер у нас будет с чаем и вкуснятинами.
-Это, конечно, замечательно, - сказал Серёжа, - но меня волнует вопрос: куда нам ехать дальше? Как добраться из Вишневогорска до Голубого карьера я не знаю.
Не знали всего этого и мы.
-Тогда есть такое предложение, - сказал я, - поехали домой по длинной дороге, вокруг озёр. Эту дорогу я знаю, так как по-молодости несколько раз и ходил и ездил по ней.
-Да, похоже, ничего другого не остаётся, хотя это часа полтора езды, - согласился сын.
-Ну, что ж ты, Серёжа, - тут заметила Света, - мы с тобой уже столько раз ездили по нашей короткой дороге, и ты ни разу не сбился с пути. А тут, здрасти, приехали.
-Это всё папа с мамой, - ответил весело Серёжа, - при них все мои мозги думают неправильно. Наверное, они своими флюидами так действуют на меня.
-Ну, вот действительно, здрасти, - сказала наша мама, - оказывается, во всём виноваты мы.
-Ну, конечно, вы, - опять весело сказал Серёжа, - по-другому тут ничего я сказать не могу.
-Ладно, сказатель, - отреагировал я, - поехали по длинной дороге, я тебе подскажу, как ехать. Кстати, бензина у тебя хватит?
-Да бензина-то хватит, время только жалко!
-Жалко, конечно, - сказала мама, - так я опять не посмотрю свою любимую серию по телевизору «Любовь в Антарктиде на тающей льдине»!
-Да, это действительно жалко, - саркастически заметил я.
Но делать было нечего, надо было ехать по длинному пути. Вот мы и поехали. Я говорил сыну где, куда повернуть, а он опять же лихо крутил рулём.
Однако, вот удача, далеко нам ехать не пришлось. Неожиданно Серёжа сказал:
-Я, кажется, начинаю ориентироваться в дорогах. Ещё чуть-чуть проедем, а дальше я знаю, как попасть на Голубой карьер.
Тут сын ещё уверенней стал крутить рулём и действительно через пять минут мы выехали к нашему любимому Голубому карьеру.
-Сейчас едем домой по короткой дороге, - сказал сын.
-Только не зарули куда-нибудь в болото, - заметила Света, - а то я опять без туфельки останусь.
Но на сей раз сынишка не ошибся, и вскоре мы точно поняли, что едем по правильному пути и скоро будем дома. Так оно и оказалось.

Заключение:

Несмотря на отнекивания Светы, что ей надо в душ вымыть ноги и свои туфельки на каблуках, которые она запачкала в болоте, мы с женой затащили ребят к нам домой.
Света вымылась и даже полностью сходила в душ, а после чего мы весь вечер пили чай с вишневогорскими конфетами и пирожными и вели разговоры на разные темы.
Самое главное, что я понял: и моя жена и Света понравились друг другу, а это было важно. Света, чего греха таить, тоже мне приглянулась, и я уже стал мечтать о том, что буду гулять на свадьбе сына. Впрочем, поживём увидим, ведь в этом деле спешка не нужна.
Мы во всех подробностях вспоминали Голубой карьер, хихикали над Серёжей, который умудрился завезти нас в болото. А я про себя хихикал над каблучками, которые по моим понятиям никак не состыковывались с Голубым карьером.
А мама наша между делом сказала сыну:
-Теперь ты нас должен свозить за грибами, куда-нибудь за Григорьевку.
Сынишка был, в общем-то, непротив. Непротив была и Света, а я всё же не вытерпел и намекнул нашим дамам, что хоть за грибами и хорошо, но только, пожалуйста, без каблучков.
-Конечно, конечно, - ответили наши дамы, - каблучки и грибы вещи несовместимые.
Кроме того женщины друг другу понравились, а потому и одеваться будут попроще. Так что мы договорились, что в следующую субботу едем за грибами.
После этого молодые ушли гулять, и гуляли они где-то до четырёх утра. По крайней мере, сын домой вернулся в четыре. Ладно, дело-то молодое, пусть себе гуляют.
На этом нашу историю про Голубой карьер и женские каблучки я заканчиваю, потому что всё рассказал и добавить мне больше нечего. Мне даже немножко грустно, что история эта закончилась. Но всё когда-нибудь кончается, так уж мир устроен.
Ну, а что касается моего сына и Светы, так примерно через полгода после этой поездки была свадьба. Видно не зря сын возил нас всех на Голубой карьер, чтобы мы все друг с другом познакомились.

17.07.2011 9:27:07

0

#6 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 ноября 2020 - 22:07

5

ИСКУШЕНИЕ


Зовут меня Мастер Жэка. Иногда – по-булгаковски – просто Мастер, иногда – просто Жэка. Именно так – через «э». Забавно получается – как у Ильфа и Петрова в «Золотом телёнке» – вроде печатная машинка с «турецким акцентом»: буква «е» заедала, вместо неё «э» печатали... Тут, правда, никакой сакральной тайны или вынужденной опечатки нет. Лет сто уже работаю я в местном ЖЭКе. Не помню, какая должность в трудовой значится: делаю всё от сантехники до электрики. Если в контору звонят жильцы, так и говорят – нам Мастер нужен. Это я, значит. Прихожу, разбираюсь… Хвалиться не люблю, но меня все уважают. По иронии судьбы, живу в доме, который обслуживаю. Здесь вообще боготворят… Здороваются за километр. Как в стародавние времена чуть ли не кланяются при встрече. Понятное дело. То труба потечёт, то канализация забьётся.
Помните сказку: «Иван-Царевич, не стреляй в меня, я тебе пригожусь…». Вот и мне лучше настроение не портить, не конфликтовать, не ругаться. К бабке не ходи – пригожусь. Я и сам всегда на чеку: инструменты все при мне в чемоданчике и ни капли на работе…
Чего греха таить, особенно стараюсь, если не через контору вызывают. Но по любому никогда не халтурю. Даю гарантию на работу. Я на своём участке каждый угол домов, каждую квартиру знаю. Помню, где что чинил-латал. На пенсию начальство не отпускает, представляете?
Не хвалюсь. Просто сначала нужно про себя рассказать, чтобы понятнее было.
Вы, наверное, удивляетесь, что я с литературы начал. По мне и не скажешь, что «пристрастен»… А это всё Ева Карловна виновата. Из-за неё весь сыр бор и загорелся. Из-за неё я читать начал и, ну, это самое тоже…
Ева Карловна – она волшебная. Раз в тысячу лет такие рождаются. Когда я её впервые увидел, ей лет 70 что ли было… Но, верите, – взглянешь – глаз не оторвать. Фарфоровая старушечка. Ручки маленькие, лицо беленькое, щечки чуть подрумянены. Глаза – точно кто-то бусинки нарисовал чёрной тушью: живые, ясные, неугомонные, молодые… В шляпках всё ходила. Не знаю, где брала. Может, с незапамятных времён хранились, может, это новая мода. Но чудесно просто – будто в 19 век перенёсся, и все тебе там рады, и у тебя душа радуется.
Правильно, гармонично, красиво. Удивительно! А как волшебно от неё пахло, будто от феи! Слов нет передать. Это не духи, это душа чудесный аромат источала. Мудростью, нежностью мироточила.
Ева Карловна была очень умная, начитанная, интеллигентная. Но будто несамостоятельная какая-то. Терялась всё, смущалась – это в 70-то лет… Для неё, прожившей почти всю жизнь в гордом одиночестве, любой бытовой вопрос был катастрофой вселенского масштаба. Оттого и в людях так нуждалась. Хотя, по правде сказать, не очень их любила. Я бы её даже и общительной не назвал.
Сильная-сильная, но хрупкая-хрупкая. Гордая-гордая, а, глядишь, перед каким-нибудь дурачком расшаркивается. Сто лет в обед, а будто первый день на свете живёт. Какого-нибудь Блока цитирует часами – в аптеке объясниться слов не хватает. Сплошные противоречия…
А ведь она и войну пережила. Но об этом особо не распространялась. Про учеников своих бесчисленных – пожалуйста. А про войну, эвакуацию, потерю семьи – никогда.
Я не сказал… Она учительницей литературы всю жизнь проработала. Поэтому и я в начале… блеснул. Не специально, честно. Привила, увлекла, насоветовала столько всего прочитать. А ей только попробуй не подчиниться. Вздохнёт многозначительно, головой покачает – чувствуешь себя предателем Родины, блудным сыном и учеником, не выучившим урок, одновременно.
Так-то Ева где-то на тридцать лет старше. Но это в молодости заметно. После пятидесяти пресловутая тридцатка означает только, что список болезней и немощей длиннее. Ума уже точно не прибавляется… И как-то знаете, ждать уже нечего.
Я перед Евой Карловной всегда робел… Приду к ней лампочку ввинтить – уже сам дед-дед. Ни одного чёрного волоса не осталось, да и не чёрных маловато… Щетина, ручищи замызганные. Перегаром попахивает иногда после выходных (издержки профессии). Сапожищи грязные. Комбинезон ношен-переношен. Короче, в обычной униформе приду – и неловко становится. Слон в посудной лавке, бомж в дворянском собрании. Извините, что не во фраке… Она не замечает ничего, что могло бы её уютную квартирку оскорбить огромностью, непромытостью и грубостью. Только иногда головой покачает… С таких людей всё чужое зло – как с гуся вода. К ним ничего не пристаёт. Не потому, что «чистенькие», а потому, что совестливые, настоящие, естественные, гармоничные.
Ева Карловна одна жила. Была у нее, правда, какая-то двоюродная крестница по материнской линии с отцовской стороны… Семьдесят седьмая вода на киселе. Племянницей называлась для простоты. О ней многие доброжелательные сердобольные соседи шибко плохо и завистливо думали – немолодой девице квартира должна была отойти…
Понимаете, Ева Карловна была очень своеобразным человеком. Это даже в её особой хитрости проявлялось. Уж не знаю, по привычке играла ли она так, или остаться одна, правда, боялась, но людей к себе виртуозно приближала – на нужное ей расстояние. Так, словно, конкретный человек – один-единственный друг её сердца. Остальных и в природе не существует. Поэтому квартира всё же многим спать не давала: «Так нас Ева Карловна любит, а мы её так ублажаем. Вдруг?..».
«Есть многое на свете, друг Горацио…».
Пару лет назад… Точнее, даже с десяток… Мне почтальонка наша, Зинка, сверкая глазами, свои восторженные ожидания пересказала. Ведь мы в ЖЭКе тоже типа врачей или случайных попутчиков. Нам всё можно рассказывать и ничего за это не будет.
Зинка верещала, что есть у Евы Карловны настоящее сокровище – фамильная драгоценность – кулончик. Он передаётся на протяжении двухсот лет от матери к дочери как семейная реликвия. Ни революции, ни кризисы традицию не нарушили. Сберегли вещицу. Прятали, голодали, страдали, выгадывали, выжидали, изворачивались, а сберегли… Передать ее теперь, выходит, некому… И Ева Карловна после смерти сокровище Зиночке обещала завещать. Ведь та ей как дочь: пенсию приносит, по два часа сидит, все сплетни передаёт…
Да уж, бабуся почтальонку посадила на крючок. Ведь Зинке даже не деньги, ей тайна нужна, загадка, древнее семейное придание или даже проклятье на худой конец! Склад характера такой: детектив вперемешку с триллером... Она лучше любого писателя придумает, чем остросюжетный роман закончить.
Дурная баба рот разинула, когда Ева кулон показала. Так он и остался открытым.
Зинка стала ждать…
Спустя какое-то время песню на тот же мотив я от Галки услышал. Эта краля в собесе работает и за Евой Карловной присматривает – повнимательнее, чем за остальными подопечными по причине неплохой доплаты. По целым дням торчит. Магазин-уборка-стирка на ней.
Делал я Галине отопление в свободное от основной работы время. Она мне историю поведала – Франсуаза Саган стоит в стороне и нервно курит.
Оказывается, был у Евы в молодости ухажёр – лётчик. Понятно, любовь до гроба, пожениться хотели… Она ещё совсем девочка, юна, свежа, прекрасна, как розовый бутон. Он – настоящий мужчина, офицер, порода, красавец. А тут война, мобилизация. Офицерчика сразу призвали. Вечером перед первым боевым вылетом он Еве предложение сделал, а вместо кольца кулончик – семейную реликвию – подарил.
Девушка сразу не ответила. Не то из гордости, не то счастье помешало говорить. Но в мечтах воспарила выше лётчика – на седьмое небо.
«Вернёшься, я тебе скажу»…
Лётчик не вернулся.
Она так ничего и не сказала.
Кулончик остался.
Ева всю жизнь жалеет, что не призналась в тот, последний миг, как любит, как ценит, что жить без него не может. Зато с той поры женщина поняла, что значит вовремя сказанное слово. И связало, если можно так выразится, со словами всю жизнь… Стала учителем литературы. Учила, что значит молчать, что значит говорить, что значит думать…
Ева и Галка проплакали часа два. Потом Карловна обещала этой дурёхе кулончик подарить. Галка ещё пару вечеров проплакала. История милой старушки всю душу перевернула. Галя одна сына растит. Какая в её жизни любовь была – никакая, дурная, обманутая, никчемная, зряшная… А у Евы вроде была, вроде и не была… Не порадуешься, не погрустишь, не позавидуешь… Короче, проревелась Галина и тоже стала ждать.
Но всех переплюнула Матильда из 47-й квартиры. Она с Евой Карловной по-соседски задруживала: соли одолжить, погоду обсудить, лекарства нужные достать. Эта особа за сорок – авантюристка та ещё, но не буйная, добродушная. Всё больше мечтает, куда поедет, что сделает. У неё на все случаи жизни уже есть заготовки, как поступить: если миллионер влюбится, если в лотерею кругосветное путешествие выиграет, если карту сокровищ найдёт и так далее… Маниловщина…
Ей кулончик тоже был обещан за доброту и внимание. На сей раз оказалось, что Ева Карловна в эвакуации в каком-то селе ютилась – в старой полуразрушенной помещичьей усадьбе, переоборудованной в нечто вроде общежития. В одну из ночей приснился ей сон.
Стоит на пороге женщина, вся в белом (по всему видно, барыня из бывших), и говорит: «Много голов здесь было приклонено, многие ночлег и приют получили. Только я у себя дома никак успокоиться не могу… Не знаю, что с моей дочкой милой стало. Ни на том, ни на этом свете не могу встретить. Ты на неё похожа. И так мне по сердцу пришлась, что хочу тебя одарить, моя милая. Выйди за город – где раньше кирпичный завод был. Там огромный дуб стоит. В дубе дупло, в дупле найдёшь от меня подарок… Храни его до самой смерти. Счастья он тебе принести не может, счастье в руках человеческих, но от зла всякого оградит…».
Как только Ева Карловна закончила говорить, Матильда начала мечтать и ждать, конечно же.
Я с Карловной много времени проводил, помогал от чистого сердца. Она, как только увидит во дворе, сразу приглашает: «Евгений, Евгений, пойдёмте чай пить». (Ей меня, вероятно, представили, как Мастера ЖЭКа, вот она и подумала, что я Евгений).
Сядем за стол, Ева Карловна рассказывает обо всём на свете, смеётся. Кокетничает даже – как-то особо, по-доброму. Не пошло, не комично, не банально… Ощущение – будто мы чеховские герои – молодые, глупые, влюблённые, робкие – примостились где-нибудь под клёном и перешёптываемся о своём, пока маменька беспокоиться не начнёт.
Сердечно, нереально, сладко, степенно, приятно до дрожи. Ева Карловна мне много о книгах рассказала. Большая у неё библиотека дома была, а в голове – ещё больше всего. Начнёт говорить – всю бы жизнь слушал. Чай в чашках стынет, да кому он нужен. Другая влага живительным потоком льётся – прямо в сердце и ум.
Короче, покорила она меня, околдовала. Всё в ней – гармония, всё – диво, всё в ней особое было, прежде всего, чувство юмора. Молодая, озорная, острая, но совсем не злая.
Однажды Ева Карловна между делом мне кулон показала.
Сокровище оказалось забавным яблочком, украшенным мелкими красными камушками. Солнце играло на нём так, что бочок яблочка смотрелось зрелым и аппетитным. Хотелось укусить. Венчал фруктик кокетливый листочек, усыпанный зелёными брызгами. Аккуратная милая штуковина.
Я сразу всё понял, но вида не подал, что о «неразменном» обещанном-переобещанном подарке знаю. Удивился старушке, посмеялся про себя. Ей, чтобы все свои обещания сдержать, урожай яблок нужен был посолиднее…
Годы шли, моя Шахерезада скромно, тихо, мирно и неотвратимо угасала. Яблочко хранило свою свежесть. Желающих его заполучить становилось всё больше…
Когда Ева Карловна слегла, я всех у её квартиры видел: и Зинку, и Галку, и Матильду, и многих других… Лазили, глазищами жадными сверкали… Ждали…
Такое ощущение было, что впереди финишная лента замаячила, что вдалеке послышался первый гудок ещё не видимого поезда, что пахнуло уже холодом, но дождь пока не пролился.
И так мне обидно стало, что смерти Евиной ждут… Смерти ждут!
Решил взять кулончик. И взял, чтобы ни мыслями, ни делами не приближали они конец… Глупо. Пошёл на преступление зачем-то. Но мне оно тогда благородным поступком казалось, последней данью… Мы ж с Евой Карловной всё шутили, думали, как пышно её столетие отметим… А вокруг все смерти ждали.
Даже не мог предположить, что Евина племянница приедет и первым делом легендарную драгоценность искать начнёт. А она позавчера – с корабля сразу на бал… Боялась, что под траурный шумок кто-то кулончик вытащит. Ева вчера умерла утром, днём племянница дом обшарила, вечером полицию вызвала. Можете себе представить… Ах, ну да, кому я говорю…
Вы меня, товарищ лейтенант, хоть вяжите, хоть убейте потом, но дайте с Евой попрощаться, кулончик незаметно в гроб положить, а потом уже судите, разбирайтесь, в тюрьму ведите. Я сам решил всё рассказать, чтобы позора этого не было, смеха. Ну, не скандалом на похоронах наша Ева Карловна должна запомниться. И разочаровать она никого не может… Должна эта штучка с Евой Карловной остаться… Я же не для себя взял…
Сегодня Ева – легенда, загадка… Завтра будут говорить: сумасшедшая старуха.
– Впервые в жизни слышу такие показания. По вам, уважаемый, не тюрьма, а большая литература плачет, – полушутя ответил не очень серьёзный молодой лейтенант. – У вас, интеллектуалов, это, кажется, фарс называется? Давайте сюда кулон.
Лейтенант повертел в руке кулон. Яблочко с зелёным листиком уютно устроилось в его ладошке, словно ожидая, что будет дальше. Он зачем-то повернул драгоценность. На обратной стороне значилось: «2 р. 50 коп».
– Это как? – удивились погоны.
Мастер Жэка ожидал вопроса. Рассказ продолжил, хотя уже с неохотой.
– Мне, когда Ева Карловна кулон показывала, тоже его историю поведала. Говорит, лет сорок ей было. Шла однажды из школы домой, настроение чудесное. Вдруг видит, в витрине магазина этот кулончик поблёскивает… Взяла и купила. Просто так: «Я же Ева, мне нужно своё запретное-заветное яблоко…» Чем-то из продуктов, правда, тогда пришлось пожертвовать, но это ерунда.
– Как же антиквариат, золото, гранаты, изумруды, бриллианты? – спросил лейтенант.
– Стекло… – ответил Мастер. – А наши клуши, что они понимают. Им расскажи красивую сказку, уши развесят… Эти «2 р. 50 коп.» я, если честно, и сам не разглядел бы. Когда с таким большим человеком, как Ева разговариваешь, нет дела до мелочей.
– Ладно… Берите ваш кулон. Поступайте, как знаете. С племянницей я разберусь. Придумаю что-нибудь. Правда, показатели раскрываемости, вы мне подпортите… Знаете, что, Жэка, у меня на даче крыша дырявая словно решето, а руки не доходят…
– Намёк понял!
– Отлично, сказочник… Вот здесь ФИО, подпись поставьте и можете быть свободны.
Мастер большой мозолистой рукой вывел внизу листа: «Кулаков Адам Георгиевич» и поставил красивую завитушку.
0

#7 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 21 ноября 2020 - 18:36

6

ЛЬВИЦА


Она уставилась на меня своими глазами-изумрудами, будто оценивая противницу. Мол, интересно, кто кого. Хотя по идее предполагалось, что она всего лишь милый подарок. Дорогой. Спина в черных бриллиантах, хвост из белого золота. Словом, настоящий зверь, только на цепочке, хозяйкой которой была я. Захочу – надену, захочу – оставлю скучать на комоде. Львице явно не нравилось, если ей предпочитали скромную безделушку. Однако рычать она не могла. Фыркала изредка. Или мне только казалось?
Даритель кулона сходил по мне с ума. И называл не иначе, как «моя королева». Надо ли говорить о том, что для женщины неподдельное восхищение сродни эмоциональному экстазу. Добавьте к этому свободу и деньги, и почти ничего не останется от громкого слова «любовь». В этом «почти ничего» и заключалась та самая малость, которой мне не хватало. Я отчаянно не любила своего обожателя, убаюкивая совесть такими понятиями как «привязанность», «благодарность» и в каком-то смысле «преданность». Он был приятным собеседником, я получала от него настоящее ментальное удовольствие и искренне радовалась возможности поговорить обо всем на свете. Наверно, не было такого вопроса, в котором он не разбирался. Жонглировал возможностями своего интеллекта, то и дело доставая из рукава новую мысль. Я была очарована его умом, безграничными возможностями. И только.

Впрочем, первые несколько месяцев нашего знакомства казалось, ему было этого достаточно. На интимных встречах он не настаивал, но и не обнадеживал, что убежденный гомосексуалист. Ах, как же мне этого хотелось – покровитель с деньгами, который от природы любит мужчин. Ха! От этого захватывало дух и становилось душно. Я хотела верить в эту иллюзию и купаться в собственном невежестве.
Как-то он обмолвился о том, что едет в Венецию. Предложил, может, махнем вместе?
- Как мы будем там жить, Виктор? – невинно спросила я.
- Как подобает жить мужчине и женщине, которые приехали гулять по улочкам, кататься на гондоле, завтракать в кафе, – все еще уклончиво ответил он.
- Понимаешь, я еще не готова. Ммм… всё слишком быстро.
- Королева моя, к этому не надо готовиться, всё придет само собой. Просто случится. Это надо принимать как данность.
- А как же любовь? – смеясь, выдохнула я вопрос ему в лицо.
- Ах, это! Есть более сильные чувства, например, эмоциональная привязанность. Скажи, разве тебе плохо со мной, Лили? Ты чем-то недовольна, в чем-то нуждаешься? И, наконец, может, тебе со мной неинтересно?
- Интересно. В том-то и дело. Ну, если тебе этого достаточно, я, пожалуй, соглашусь. Пусть всё идет само собой.
- Мудрое решение, королева.
Вы, наверно, уже догадались, что наши отношения напоминали скорее ухаживания царских времен, нежели современные образчики «быстрых амуров». И это чертовски мне нравилось. Как кофе с корицей.
В результате той поездки у меня и появилась львица. «Венецианская дева» – так я называла ее про себя. Виктор (с ударением на последнем слоге) был очень ласков и мил, мы никуда не торопились и наслаждались жизнью. Казалось, мы поселились на гондоле и готовы были часами кататься по узким «улочкам», не смущаясь европейской цены, подиктованной человеком с шестом в руке. А вечером в гостинице, при мерцающих свечах, я, не стесняясь, отдавалась ему в благодарность за роскошную жизнь. И стонала от удовольствия, потому что было хорошо. О, да! Я прекрасно понимала продажных женщин. Жалкие тени, которым приказано следовать за хозяином. Только в отличие от них, меня никто не заставлял, это не было моей работой. Мне нравился Виктор и, на удивление, не был противен физически. Это было весьма любопытно, поскольку женщине всегда тяжело найти «свой» запах. Мы нравились друг другу. Не знаю, любил ли он меня в том смысле слова, который вкладывают в него идеалисты, но нам было душевно тепло, физически комфортно, и это было здорово. Во всяком случае, пока.
Между тем, с львицей у нас установились страстные отношения. Она хотела, чтобы я непременно украшала ей откровенные вырезы на груди всякий раз, когда уходила из дому. Иногда казалось, что это Виктор приказал ей быть «на страже» и перегрызать шею любому, кто осмелится подойти настолько близко, чтобы услышать мои духи. Это немного беспокоило меня, но чаще забавляло.

Когда женщина разрешает мужчине потрогать ее сердце и хотя бы раз позволяет довести себя до оргазма, для него это звучит как гимн продолжения отношений. Но для меня, увы, это означало лишь «мне было так хорошо с вами, amore mio». Виктор же привык жить по своим принципам, и не намерен был терпеть мои вечные приступы «горячо-холодно, хочу-не хочу». Однако, несмотря на то, что игра в неприступность ему была неприятна, предложения руки и сердца не поступало. Так мы втроем (включая львицу) стояли на пороге светлого будущего, которое наступило очень скоро.
Однажды я просто влюбилась. И, к несчастью для меня, это был не Виктор. Моя постоянная спутница на шее заметила изменения и неистово рвалась с цепи, чтобы одним укусом исправить ситуацию. Однако поводок все еще был у меня в руках.
Женщины – дуры. Почти все. Кода нас любят, мы отвергаем, когда нас отвергают, мы любим.

Подруга Наталья случайно познакомила меня с интересным молодым человеком, чтобы развлечься и усмирить мои угрызения совести по отношению к Виктору. «Развейся, - сказала она. Отвлекись». И я отвлеклась – взяла и глупо влюбилась. Мой новый кавалер с простым именем Сергей (хотя я предпочитала Серж) даже не помышлял о том, чтобы называть меня хотя бы принцессой. Приклеил пошлую «зайку», страстно и порой наиграно целовал в губы, старательно игнорируя красоту рук. Часто я сравнивала их с Виктором и не находила ответа на вопрос, зачем мне нужен Серж. Но, видимо, в нем была та самая малость, та самая нотка – любовь. Полунищий художник с вечным упреком во взгляде о несправедливости жизни «им все, а мне ничего», талантливый, но не предприимчивый. «Я сам должен себе тарелочку с голубой каемочкой нарисовать, – часто повторял он». Но в душе надеялся, что однажды придет богатый дядя в голубом вертолете, заметит и даст много денег за его работы. Я его не разубеждала, и поддерживала как могла. В этом, говорят, и есть мудрость женщины.
Моя львица то и дела норовила схватить Сержа за кадык, а при случае - вырвать. Виктор становился все мрачнее и каждый раз с трудом сдерживал эмоции при виде моих довольных улыбок и злых глаз львицы, которая таким образом докладывала хозяину о развитии событий. Ревность? Так, кажется, это называется. Глупость, смешанная со звериной злобой. Я забавлялась и пыталась избавиться от расспросов Виктора, а он настойчиво намазывал свои желания на бутерброд и жадно поглощал, запивая моими терзаниями. А на десерт мы по-прежнему занимались любовью. При свечах. И в порыве страсти он шептал: «Ты моя, ты только моя королева!» Я же была далеко – мысленно ласкала Сержа и ругала себя за предательство по отношению к обоим. Но была безумно благодарна Виктору за королевский прием и любовь без остатка.

Серж ничего не замечал. Он был увлечен своими работами. Искусство, творчество, мастерская. А взамен ему доставалось мое угнетенное женское самолюбие. И за каждую ночь, поведенную им в студии, я мстила ему ночами, подаренными Виктору.

Так продолжалось недолго. Я устала. Мне надоело лгать, подменять понятия, цепляться за ускользающее счастье. Я решилась. Сделала выбор.

- Серж, а если мы не будем вместе, что ты станешь делать?
- Как это? – спросил он, не отрываясь от этюда.
- Ну, если я уйду от тебя навсегда?
- Не говори ерунды, Лиля. Нам хорошо вместе. Скоро я организую выставку, продам работы и поедем в Венецию. Я всегда об этом мечтал.
- Господи! Что ты несешь? Если бы я ушла от тебя к другому мужчине?
- Ты серьезно? Я бы тебя не стал держать. Зачем, если ты любишь другого?
- Понятно. Ладно, мне надо бежать. Встретимся вечером.
Когда я вышла из мастерской, щеки пылали, я обзывала Сержа последними словами. Вот если бы он сказал мне - никому тебя не отдам, да я за тебя. А тут его почти равнодушное «поступай, как знаешь» … только подстегнуло меня.
Я поехала к Виктору. Бросив перчатки на комод, подошла к нему, села на колени. И, привычно взяв его лицо в ладони, сказала, что наши пути расходятся. Да, да, нам было здорово, но я люблю не его. Виктор побледнел и с достоинством произнес:
- Королева моя, неужели есть кто-то, кто будет заботиться о тебе лучше, чем я? Любить, развлекать, возносить на пьедестал, наконец?
- Нет. Мне кажется, нет.
- Так в чем проблема?
- В том, что я не люблю тебя.
- Ты опять за своё. Это не главное. Главное, что мы проживем интересную вкусную жизнь, наполненную романтикой, красотой, путешествиями. Подумай еще раз.
- Я уже все решила. Прости. Мне больно это говорить, но мы должны расстаться. И спасибо, большое спасибо тебе за всё.
Не в силах сдержать слез, я выскочила из дома и поехала в ближайшее кафе, чтобы успокоиться и привести чувства в порядок. Сделать генеральную уборку. Но мысли спутались и сгустились. Я уставилась на львицу, погладила по гриве и шепнула избитое: «Что же делать?» Но она только огрызнулась и выскользнула из рук. Заносчивый, гордый зверь.
Казалось, Виктор отступил. Сдался и отдал меня без боя. Ни звонка, ни строчки, ни цветов. Было обидно. Хотелось борьбы. Чтобы до моей королевской башни допрыгнули на резвом коне. Но, видимо, доскакалась я. Потому что охладела к Сержу, потому что перестала понимать, что мне надо, потому что отчаянно хотела увидеть Виктора. Но признать поражение было невозможно. К тому же, я не до конца была уверена, нужен ли мне Виктор, надо ли нам быть вместе. Но смотреть на творческие муки Сержа, которые вытесняли любовные, мне не хотелось. Не каждый может жить с художником, носиться с его бредовыми идеями и питаться картинами вместо красной икры. По крайней мере, это было не про меня. Но и возвращение к Виктору кололо в сердце упреком. Чтобы успокоить свою душу я купила билеты и первым рейсом улетела в Венецию. Хотелось сказать прошлому «до свидания» и, катаясь на vaporetto, придумать интересное будущее, расставить запятые и многоточия.
Львицу я намерено оставила дома.

Венеция встретила меня ласково, обнажая все прелести беззаботной жизни. Вот здесь я найду покой и разберусь со своей любовью. Показалось, что знакомые места снова сводят меня с Виктором, зовут к нему. Бросив чемоданы в номере и, приняв душ, я переоделась в льняной сарафан и вышла из гостиницы. Солнце тут же село мне на плечи, и мы начали прогулку с площади Сан Марко. Это было приятно – заходить в магазинчики, лавочки, глазеть на витрины, кормить птиц, смотреть на воду. Не думать, не планировать, не загадывать! Платки по десять евро, фоторамки по пять, магниты по два, как же это все мило и просто. Я довольно долго бродила среди этих «сокровищ» пока не проголодалась. Ближайшее кафе находилось на противоположной стороне от того места, где я очутилась. Уже глотая слюнки, направилась к нему, но тут в поле зрения попал ювелирный магазин, в котором Виктор покупал мне львицу. Я решила зайти на минутку и высказать почтение хозяину, который любезно нас обслуживал, поил кофе и звал в гости всякий раз, когда мы будем в Венеции. Уже взялась за ручку и, изобразив на лице радостную улыбку, хотела войти, но вдруг увидела Виктора. Он стоял ко мне спиной и был увлечен драгоценностями, которые ему предлагал хозяин. Они оба были поглощены беседой и не замечали меня, в отличие от спутницы Виктора. Вместо того, чтобы выбирать себе бриллиант, она рассеянно смотрела по сторонам, как будто ей было все равно, что он ей подарит. Может, так оно и было. Ведь по моим подсчетам их отношениям не должно быть больше трех месяцев. Хотя… Возможно они знали друг друга всю жизнь и, наконец, воссоединились. Не знаю, сколько так простояла, пока не поняла, как глупо выгляжу. Спутница Виктора уже целовала его и с благодарностью надевала львицу, мою львицу(!) себе на шею. Я спешно развернулась и кинулась в кафе, надеясь, что Виктор все-таки не заметил меня. Немедленно заказала виски и выпила, не разбирая вкуса и крепости.
К счастью, Виктор и его новая королева прошли мимо кафе, мило беседуя и явно обсуждая только что совершенную покупку. Боже, как это могло случиться со мной, с нами? Веселая Венеция навсегда умерла. От былых воспоминаний счастливых дней не осталось и следа. Горечь, смешанная с разочарованием захлестнула меня, закружила в танце помимо воли, а затем, не поклонившись, усадила на место. «Вот и всё, - подумала я. – Ничего не надо решать. Все и так стало ясно. Нет пути назад. Виктор забыл свою королеву». По щекам текли слезы. Было ужасно обидно и в то же время стыдно. Так мне, дуре, и надо. Внезапно новая мысль поглотила меня: «А что, если они остановились в той же гостинице, что и я»? Виктор запросто мог следовать сложившейся традиции. От этого бросило в дрожь. Немедленно расплатившись по счету, я взяла такси и поехала в отель. Портье недоуменно поглядывал на растрепанную донну, которая еще сегодня утром неторопливо и любезно беседовала с ним, а сейчас ворвалась, словно фурия и требовала немедленно доложить, проживает ли в гостинице господин Живье Виктор. Явно не зная, какой ответ меня удовлетворит, он осторожно произнес:
- No, senorita. No.

Я облегченно вздохнула. Можно выпить стакан минеральной воды в номере, выспаться, а потом все обдумать. Стоп, что «всё»? Всё и так понятно. Неясно только, почему Виктор подарил ей такую же львицу. Это обстоятельство приводило в бешенство. К нему примешивались ревность, уязвленное самолюбие и желание отомстить. Отомстить кому? Ей, ему? Мысли замелькали одна за другой и не давали продохнуть, опомниться. Я поднялась к себе в номер, выпила двойную дозу аспирина, закрыла шторы и легла в кровать. В противную, никем не согретую постель. Постель одиночки. Без свечей и страсти. Со страхом в душе и болью в сердце. Сон не шел. Наконец, я прорвалась за грань реальности. Но то, что увидела, не принесло никакого облегчения, наоборот - напугало еще больше.

…Она бежала за мной. Бежала с одной целью – перегрызть глотку и растерзать на куски. Голодная, злая хищница пыталась победить в неравном забеге. У меня не было сил спасти себя, не было ни малейшего шанса выжить. Она быстрее и проворнее меня. Она сильная. Всемогущая. Королева!

Проснулась от собственного крика. За окном была ночь. Намеренно включила большой свет, налила стакан воды и выпила. Затем ополоснула лицо и окончательно проснулась. Набрала номер ресепшн и поинтересовалась у сонного портье, работает ли какой-нибудь бар в отеле. Услышав спасительное «si», накинула кофту поверх легкого платья и стала спускаться вниз. Оставаться в тишине было страшно - она душила. Музыка в баре, возможно болтовня посетителей смогут отвлечь меня. Надо было продержаться в Венеции еще неделю, потому что ключи от своей квартиры я отдала подруге Наталье, которая будет устраивать пробный брак во время моего отсутствия. Что ж, пусть ей повезет больше.
В баре было на удивление оживленно. Полупьяные мужчины и женщины непринужденно общались, то и дело выкрикивая названия коктейлей бармену. Казалось, он с удовольствием выполнял свою работу. Я заказала обычный чай, чем очень удивила человека, который привык смешивать напитки, веселящие людей. Это был безвкусный чай. Чёрный, как мои мысли. Когда я в очередной раз подняла глаза от чашки, мне показалось, что бармен что-то кинул мне в чай. Но он лишь улыбнулся и отвернулся, чтобы приготовить веселье другому посетителю. Затем я увидела напротив зеленое свечение. Тряхнула головой, и видение исчезло. Все-таки, два аспирина, дневной алкоголь и взвинченные нервы давали о себе знать. «Возьми себя в руки - сказала себе. Это не конец жизни». Покажется же такое. «Прочь! – крикнула я неизвестно кому». Расплатилась и вышла.
Вы не пробовали стать алкоголичкой за неделю? Это оказалось намного проще, чем фунт изюма. Я безумно боялась встретиться с Виктором в Венеции и поэтому почти безвылазно сидела в баре отеля, обжигая нутро крепкими напитками. Это было наваждение, дурное предчувствие неизбежности, признак поражения. Когда достигала максимума, мне снова мерещилось свечение – два зеленых глаза львицы. Каждый вечер, с трудом добравшись до кровати, отчаянно рыдала. Любила ли я его или скучала по роскошной жизни и преклонению? Продажная ли я женщина или львица? «Скорее, первое, - подумала я», набирая московский номер Виктора, заранее зная, что хозяина нет дома. Однако трубку снял сам Виктор. И долго аллекал мне в уши. Под конец спросил с надеждой: «Королева моя, это ты, это ведь ты?» Я бросила трубку. Со злостью, с удивлением, с ужасом. Слова застыли на губах. Как я могла ошибиться, как? Тут же набрала свой домашний номер, но он молчал, подруги не было, а значит, рассказать некому, поделиться не с кем. Что делать, что? И вдруг услышала рык, грозный, предвещающий беду. Обернулась и увидела ее на кровати. Она лежала рядом и сверкала безумными глазами. Кулон, который я оставила дома - моя львица, она пришла за мной, нашла. Выследила.

На душе не было ничего, кроме сладкого желания обладать ею и навсегда остаться во власти иллюзий, во владениях Виктора, задохнуться от роскоши при мерцании вечных огней.
Утром Лили нашли в номере гостиницы. Предположительно она умерла от разрыва аорты. Следов борьбы не было. Орудие убийства не нашли, равно как и убийцу. Ее шею обвивала маленькая львица с потухшими глазами-изумрудами.

Выписка из материалов дела:
Подозреваемый Виктор Живье находился дома, в Москве во время путешествия в Венецию убитой Лилии Мализ и занимался повседневными делами. Его алиби могут подтвердить родственники, коллеги и домработница. Загранпаспорт свидетельствует о том же.
Солнечным сентябрьским утром того же года Виктор Живье отдал свое сердце подруге покойной - Наталье. Новоиспеченная жена, прожив с ним два года, неожиданно овдовела. Виктор Живье исчез в горах при загадочных обстоятельствах и отныне считался без вести пропавшим. Наталья получила в наследство фабрику мужа и всё его состояние.

… Мужчина, переодетый в костюм Виктора со своей спутницей скрылись за первым же поворотом венецианской улочки, и, сняв парики, грим и надоевшую тесную обувь, наконец, отправились обедать. Кажется, его звали Серж. Сегодня вечером он получит обещанную сумму, и совсем немного поделится с барменом за щедрую дозу кетамина в напитках Лили. И, о, Боже, наконец, станет богатым, пусть и не знаменитым. Ему не надо больше думать о натюрмортах и этюдах. Он будет писать картину собственной жизни, которая только начинается.
0

#8 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 ноября 2020 - 12:39

7

ФЛЕШМОБ. И ГРУСТНО И СМЕШНО


Я встретил её на пешеходном переходе. Она лежала, раскрашенная в бело-серые полосы. Пришлось случайно наступить ей на плечо, а она, подскочив, набросилась на меня. Потом, в ближайших кустах, на газоне, я помогал ей стереть с себя краску и одеться.

- Как вы могли? Вы всё испортили! - девушка резкими движениями руки водила по лицу и телу влажными салфетками.
- Но вы же голая! - я не понимал, почему эта малолетняя сумасшедшая обвиняет меня в попытке не дать ей покончить с собой.
- И что? Если я голая, надо по мне ногами топтаться?
- Но вы же незаметная! Зачем окрасились в цвета пешеходного перехода?
- Зачем, зачем! Акция такая! Надо так! Понятно, дядя? - она вырвала из моих рук свои джинсы и стала натягивать на себя.


Внезапно, я почувствовал боль в области сердца и прижимая руку к груди, присел на траву.
- Что ещё? - спросила недовольно девица.
- Сердце что-то колет. Напугала ты меня.
- Слушай, дядя. Я, конечно, медик, но не аптека. Хочешь, скорую вызову?
- Не надо скорую. Я сейчас немножко посижу. Отпустить должно.
- Ну ладно, - снисходительно сказала девица, - посижу с тобой. А то ещё окочуришься.


Она присела рядом и в тот же момент у неё зазвонил телефон.
- Чё? - выдавила она из себя приветствие невидимому абоненту. - Нет. Акция провалилась!


Выслушав кого-то на другом конце телефонного моста, она предпочла объясниться.
- Да козёл какой-то..., - вспомнив обо мне, она исправилась, - мужик, короче, меня с перехода вытащил. А я откуда знаю? Говорит, что испугался, - она отключила телефон.
- Козёл, полагаю, это - я? - сердце начало отпускать.
- Не обижайся, дядь. Ты нам акцию сорвал. Теперь придётся опять на переход ложиться.
- Да для чего? Объясни!

- Акция у нас. Флешмоб такой. Мы вычисляем авто хамов и выскакиваем перед их машинами на переходе. Пугаем!
- С ума сойти. Это же какой дебил до этого додумался? - я был в недоумении.
- Почему дебил? Ничего он не дебил. Сашка, знаешь, какой умный! - девушка приставила указательный палец к своему виску.
- Ты дура что ли? А если они тебя машиной переедут, не заметив? Собьют и будут правы!
- Если собьют, Сашка им устроит! - она решительно сжала кулак.
- Тебя-то уже не будет. Ты, соображаешь? - я попытался донести до неё главную мысль. Похоже, только сейчас, до неё стало что-то доходить.
- А на кой она мне, такая жизнь? - и сказанная ею фраза и тон, которым это было сделано, “зацепили” меня. Чёрт. Вот вляпался. Ей ведь лет семнадцать...

После таких слов я не мог с ней расстаться. В следующие пол часа я шёл за ней, потом бежал, наконец протиснулся в вагон поезда метро.
- Дядь. Я сейчас выйду. Если ты последуешь за мной, я буду орать, что ты меня хочешь изнасиловать, - предупредила меня спасённая мной особа.
- Но, ты же не думаешь, что я...?
- Что тебе надо? - теперь серьёзное лицо выглядело лет на двадцать пять.
- Поговорить, - с надеждой сказал я.
- А ты мне кто? Отец? Родной или святой?
- Какой святой?

- Святой отец. Святой, понимаешь? Я не желаю исповедоваться! У меня всё нормально.
- Как тебя зовут?
- Верка.
- Вера. Какое хорошее имя... Значит так, Вера. Сейчас мы выйдем из метро, и ты со мной поговоришь. А иначе, - я достал своё удостоверение и показал ей красные корочки.

- Мент что ли?
- Нет. Но задержать могу и жизнь весёлую дня на три, обеспечу, не сомневайся.
- Хорошо, - девушка опустила глаза, - ко мне нельзя, давай к тебе.
- Я же сказал, что хочу просто поговорить.


Мы вышли из метро и расположились в ближайшей кофейне. Я поставил перед Верой стаканчик с кофе, в надежде, что он сработает ключиком к разговору.
- Рассказывай, - сказал я, дождавшись, когда она сделает первый глоток.
- Что рассказывать?
- Рассказывай, почему тебе не нравится твоя жизнь.
- Зачем вам это? Вы же не священник!
- Я психолог.
- Правда?

- Да, правда. Я военный психолог.
- А чё, такие бывают?
- Бывают. В армии тоже нужны люди, с которыми можно поговорить о своих проблемах. Особенно, когда человек находится в экстремальных условиях.
- На войне что ли?
- И на войне тоже.
- А ты был на войне?
- Был. В Сирии.

- В Сирии? Правда?
- Да. Зачем мне врать?
- И как там?
- Да, вообщем-то ничего интересного. Много крови и пота.
- А, сама Сирия? Как тебе сама страна?

- Да я особо так и не видел ничего. Много разрушений, пыль, жара... Я был только в районах, где идут бои. И давай, всё же, поговорим о тебе.
- А мы и начали говорить обо мне. Сирия - моя историческая родина.
- Родина? Как это? Ты не похожа на сирийскую девушку, - удивился я.
- Мой дед, сириец. Отец, наполовину сириец. Я и родилась в пригороде Дамаска. Так что, можно сказать, что я сирийка, хотя, конечно, русская я.


Она сделала большой глоток и посмотрела в окно. Я почувствовал, что только сейчас она «остановилась» и с ней можно поговорить.
- Интересно. Когда, ты ведёшь себя как взрослая, ты обращаешься ко мне на "вы", а когда хочешь напасть, переходишь на "ты". Тебе, семнадцать?
- Восемнадцать. Когда мне было шесть лет, отца убили, и мы с мамой переехали в Москву. Точнее, это я переехала, а мама просто вернулась. Значит, с Сирией тебя ничего больше не связывает?
- Ну почему же. Я, надеюсь, дед живой. Он должен быть в Сирии.
- Чем занимаешься?
- Учусь... Буду хирургической медсестрой.
- Живешь с матерью?
- Нет. Я сама по себе.

- У тебя есть парень?
- Ты же сказал, что не станешь со мной...
- Не стану. Спрашиваю, чтобы понять, что тебя в этой жизни не устраивает.
- Тебе хочется покопаться в чужой душе?
- Нет. "Хочется", это не то слово. Я должен тебе помочь. Я, как бы тебе это объяснить, чувствую, что необходим тебе. Пока, не знаю зачем, но точно необходим.

- Поняла. У тебя проснулись отцовские чувства. Наверное, по городам, где бывал, не один десяток детей без папки оставил?
- Не говори глупости. Есть у меня и дочь и сын. Всё с ними нормально. Давай решать твою проблему.
- Ну давай. Проблема первая. Ты меня вытащил с пешеходного перехода, значит я не получу сегодня свой гонорар. Стало быть, осталась без обеда.
- Я понял. Что тебе взять? - я достал кошелёк.


- Я с матерью плохо контачу, - после второй ложки горячего супа, Вера сменила тон с "боевого" на повествовательный. - Отца я помню плохо. Он уже воевал тогда, дома бывал редко. Деда я помню хорошо. Он сам учил русский язык и со мной, много занимался. Мать же всегда ко мне холодна была. Думаю, что не смогла смериться с утратой мужа и гибелью моего брата.
- У тебя был брат?
- Семь месяцев ему было, когда его зацепил осколок бомбы. Мать "прокляла" свою сирийскую жизнь, пыталась найти счастье в России. Оборвала все контакты с дедом, три раза пыталась выйти замуж. Когда мне исполнилось шестнадцать, я переехала в общежитие училища.

И ещё... Парня у меня нет.
- А что это за организация, в которой ты работаешь? - я пододвинул к ней и свою тарелочку с пирожным.
- Это не работа. Это душевный порыв. Мы — группа единомышленников. Боремся с несправедливостью доступными средствами.
- А на кого работаете?
- Так ни на кого. Координатор у нас есть, Сашка. Он всем и руководит.
- Деньги он раздаёт?
- Ну да. Ему люди сердобольные, за нашу деятельность, деньги переводят, а он распределяет.

- И часто у вас такие флешмобы?
- Часто. Много несправедливости кругом.
- А можно я, с тобой похожу, на ваши мероприятия?
- Подработать хочешь? Это можно. Нам люди всегда нужны.
- Посмотреть хочу, как это у вас происходит.
- Не бойся. У нас парни на пешеходный переход не ложатся, только девушки.
- Ты меня успокоила, - я улыбнулся.


Мы обменялись номерами телефонов, и я "отпустил" Веру, отправившись по своим делам.


Через день мы встретились. Она просила прийти меня в "классном прикиде".
- Что будем делать? - поинтересовался я.
- Значит так. Ты - "папик". Будешь имитировать покупку тачки своей малышке.
- Кому?
- Мне, - Вера взяла меня под руку, - Идём раскручивать одного барыгу, - и потащила меня в метро.

- Я хочу подробностей, - обратился я к Вере, как только мы вошли в вагон, - и пожалуйста, не держи меня под руку. Я не очень рад роли твоего "папика".
- Хотел помочь? Привыкай, - Вера и не думала убирать свою руку. - Короче, есть один барыга. У него не то скупка какая-то, не то ломбард официальный. Дурит народ налево и направо. Мы вторую неделю цену на продаваемую им тачку сбиваем, для хорошего человека.
- Как это?
- К нему, от нас, постоянно кто-то приходит и смотрит на его машину. И все ценой не довольны. Он за лимон шестьсот отдавал сначала. Сегодня уже лимон триста пятьдесят. А хороший человек готов взять за лимон двести пятьдесят. Разницу понимаешь?

- Понимаю. Считать я умею. Но, где здесь борьба с несправедливостью?
- Он, знаешь сколько процентов на скупленное накручивает?
- Без понятия!
- Вот! А умные люди понимают.
- Это кто? Сашка что ли?
- А хоть бы и Сашка. Он хотя бы как-то борется с несправедливостью. А вот ты, борешься с ней, хоть как-нибудь?

- Я? Думаю, что борюсь.
- Каким же образом?
- Я вот думаю, не справедливо, что такая молодая девушка, занимается такой ерундой и делает всё, чтобы быть недовольной своей жизнью.
- Пошли, психолог. Нам выходить, - она потянула меня к выходу из вагона.

Причин придраться, к идеально выглядящей Ауди А6, семнадцатого года, я не нашёл. Да и не похож был продавец на какого-то барыгу. Обычный бизнесмен средней руки. Очень хорошо поговорили. А вот Вера... Я зря сомневался в её актёрских способностях.

Увидев машину, она обрадовалась и стала виснуть на моей шее. Я даже получил пару поцелуев в щёку.
- Ты самый любимый! Я тебе так благодарна, - играла она роль. - За сколько отдадите? - этот вопрос был уже к хозяину машины.
- Миллион триста пятьдесят хочу. Больше не скину, ребята. Она реально дороже стоит. Просто сейчас "рынок внизу", а деньги нужны. Берите, хорошая тачка. Любые проверки.


Вера принялась стрелять в меня глазами. По её, ранее мне изложенному плану, я должен был приступить к сбиванию цены. Но я реально не знал, за что можно просить её снизить и поэтому просто сделал грустный вид.
- Дорогой. У тебя нет таких денег для своей кисы? - опять повисла на мне Вера.
- Нет. Таких денег у меня нет.
- Хорошо. Сколько вы бы отдали за неё? - вдруг пошёл в отступление хозяин машины.
- Миллион двести пятьдесят. Это, максимум! - ответил я.
- Грабёж! - махнул на нас рукой автовладелец и не прощаясь развернулся и направился в офисное здание. Ауди тут же встала на сигнализацию.
- Концерт окончен, - Вера слезла с моей шеи. - Ты хорошо поработал. В какой-то момент я подумала, что ты вообще не вспомнишь про свою роль.
- Чувствую себя обманщиком.
- Мы сделали хорошее дело! Пошли.


Перед расставанием у метро, я снова её хорошенько покормил. За те тридцать минут, что она уплетала обед, я успел выяснить, что мечта её жизни, наладить контакт с дедом, в Сирии. И чтобы там кончилась война. Только тогда, она полюбит эту жизнь.


"Закончить войну в Сирии я, конечно, не способен. А вот попробовать найти её деда, я могу. Сейчас очень многие возвращаются к мирной жизни. Может быть он есть в каких-либо списках переселенцев? Надо будет позвонить своим контактам в Сирии. Может чего подскажут," - рассуждал я на следующее утро.
- Алло, Вера! -я решил ей позвонить. - Как зовут твоего деда и где он жил, помнишь?
- Я не могу говорить, я на занятиях, - услышал я её шёпот. Через две минуты от неё пришло смс-сообщение: "Каюм Самани. Ему около 60-ти. Дамаск. Ты мне будешь нужен сегодня в 19.00. Ресторан "Весна". Приходи заранее, объясню".


Каюм Самани... Имя её деда показалось мне знакомым. Я, конечно, мог ошибаться, но человек с таким именем когда-то работал переводчиком у нашей военной полиции в Сирии.

Я написал пару сообщений своим знакомым в Сирии и очень быстро получил ответ, что такой человек действительно был переводчиком ещё полгода назад. Мне обещали попробовать узнать его судьбу.


Без пятнадцати семь, я был у ресторана. Веру я узнал не сразу. Если говорить точнее, вообще не узнал. Ко мне подошла изящная девушка в красивом, вечернем платье с ярким макияжем на лице. От неё исходил запах дорогого аромата.
- Со зрением у тебя как? - обратилась ко мне девушка.


Я был несколько поражён её внешним видом и поэтому задал глупый вопрос, который мог бы обидеть любую женщину, но только не Веру:
- У тебя есть вечернее платье?
- Сашка дал.
- Поносить?
- Сказал, что на совсем. Как тебе?
- Тебе очень идёт. И, вообще, ты сегодня какая-то...
- Какая?
- Взрослая что ли... и шикарная.
- Ясное дело. У такого "папика" как ты, должна быть шикарная женщина. Пошли, наш столик уже ждёт нас.


Я пытался сделать широкий жест и посоветовал Вере несколько действительно дорогих и необычных закусок.
- Так, дорогой, - шепнула мне Вера, - перестань слюну выделять. Заказывай что угодно, платить всё равно не придётся.
- Почему?
- Всё сам увидишь. Пока вот, держи, - Вера протянула мне тысячу рублей.
- Что это?
- Твой гонорар за барыгу-автомобилиста.
- Он что, продал машину за миллион двести пятьдесят?

- А то! Куда ему деваться-то? После нас Сашка организовал несколько звонков на его трубу. Все звонившие возмущались по поводу высоко цены, а сегодня утром, к нему заявился покупатель и выложил на капот миллион двести пятьдесят наличными. Барыга был повержен.
- Надо думать, что купивший машину был вашим человеком?
- Конечно. Сашка говорит, что очень хороший человек. Аж пятьдесят тысяч гонорара выплатил.

Я посмотрел на тысячу в своих руках. "Интересно, сколько было задействовано комбинаций и какую сумму получил Сашка?" - задал я сам себе вопрос.


Видимо, вопрос, отобразился на моём лице, и Вера принялась разъяснять.
- Накладные расходы большие. Вот, платье мне и другим, опять же. Духи дорогие, - Вера сделала жест рукой, показывающий на всех сидящих в ресторане.
- Это что? Всё ваши люди? Зачем они тут? - масштабы Сашкиной работы меня поразили.
- Сейчас всё увидишь. Сколько уже времени?
- Семь пятнадцать.

Вера достала смартфон и включила видеозапись. В тот же момент в зале, где-то за столиком у окна, раздался женский крик. Потом, за другим столиком тоже. Вера встала и принялась снимать происходящее на видео.

Такого кошмара я ещё никогда не видел. Дамы визжали уже за всеми столиками. Мужчины громко ругались в связи с наличием в их тарелках насекомых и ещё каких-то личинок. Девушку в таком же, как у Веры платье, только другого цвета, начало рвать прямо на белоснежную скатерть.


Тут же в зале появилось человек пять официантов, выбежал повар с растрёпанной шевелюрой и человек, назвавшийся управляющим. Усмирить публику не удалось. Дамы продолжали истерить, мужчины взяли повара и управляющего "за грудки".

Ужас продолжался минут двадцать. Наконец, всех присутствующих в ресторане попросили выйти, принеся им извинения. Люди, возмущаясь, выходили парами на улицу. Мы вышли последними.
- Ну, расскажи мне, в чём я сегодня участвовал? С какой несправедливостью боролся? - спросил я Веру по дороге к автобусной остановке.
- Хозяин харчевни, это помещение "отжал" у хороших людей. Они ему, раз в месяц устраивают шоковые акции, наподобие этой. Да ты посмотри на "Ютубе", там полно всяких видео. До утра я, и наше с тобой загружу.
- Но ведь это месть! Какая же тут борьба с несправедливостью?
- Сегодня месть, а завтра они закроют ресторан и съедут. Хорошие люди тут пирожковую откроют.

- Понятно. Что-то вроде этого я и ожидал. Слушай, Вера, - я взял её за обе руки, - ты сегодня в вечернем платье и выглядишь шикарно.
- "Папик", ты что? Ты же вроде как говорил...
- Я просто хочу, чтобы ты поехала домой на такси.
- С тобой?
- Нет, не со мной. Почему тебе всё время кажется, что я имею в отношении тебя какие-то виды?
- А это не так?
- Нет.
- А жаль, - задумчиво произнесла Вера.


Я почувствовал, как у меня, непроизвольно, открылся рот.
- Не дрейфь, "папик". Я пошутила, - улыбнулась Вера. - За такси спасибо. Вон, как раз, тачка свободная стоит.

Я вернул Вере переданный мне гонорар от Сашки. - Хватит?
- Ещё и на телефон рублей двести останется.
- Да, кстати, Вера. Я пока ничего не обещаю. Короче я, связался с друзьями в Сирии. Они обещали помочь найти твоего деда.
- Правда? - девушка снова стала грустной и задумчивой.
- Правда. Зачем мне врать?
- Ты хороший психолог, "папик", - она встала на носочки и поцеловала меня в щёку, - я позвоню!


Через несколько секунд, такси увезло её в наступающую ночь, а я, пошёл в сторону метро. Ехать предстояло далеко. А это было хорошей возможностью подумать о жизни. Мой отпуск, положенный после ранения, подходил к концу и я, находясь на перепутье жизненных интересов, должен был принять решение. Остаться в Москве и перевезти сюда семью, в квартиру родителей или продолжить службу во Владивостоке, где моей семье очень нравилось.


Она позвонила через два дня.
- Сегодня в пятнадцать! Можешь? - сходу обрушилась на меня Вера.
- Я свободен. А что придётся делать?
- Будем снижать арендную плату одному человеку.
- Надо понимать, хорошему.
- С плохими мы дел не имеем.
- Где?
- Старокалужское шоссе двадцать семь.
- Где это?
- Метро Калужская. Найдёшь или тебя у входа в метро подождать?
- Лучше у выхода, - пошутил я.


С погодой сегодня не повезло. А я, как назло, ещё и зонт не взял. Не было зонта и у Веры, что меня нисколько не удивило.
- Будем сбивать аренду за первый год. Барыги выставили сто пятьдесят за метр склада. Наша цена не больше восьмидесяти. Запомнил?


Я кивнул.
- Впрочем, я сама всё сделаю, ты только стой рядом.
- Для охраны?
- Для важности. Ты — мой босс, у тебя бизнес связан с доставкой, а я, твой референт.
- Как скажешь. Не кажется ли тебе странным, что бизнесмен со своим референтом, топали к складам от метро пешком и при этом все вымокли?


Вера встала, как вкопанная. По её и моему лицу катились капли дождя.
- А ты ещё и умный! - улыбнулась она. - Пойдём быстрее.


Она привела меня на заправку, в кафе.
- Вон тот дом, через дорогу, - показала она рукой. Нас сюда вчера Сашка привозил.
- Значит барыгам скажем, что машина на заправке, на мойке, точнее. Сейчас обсохнем и пойдём. Возьми мне кофе. И вот твоя зарплата за ресторан, - Вера протянула мне тысячу рублей.


Через пол часа я с удовольствием наблюдал, как мой референт "сбивал" цену на аренду склада. Это было мини-представление. Чего она только не вытворяла. И крохоборами их называла, и к совести призывала, и наконец угрожала, что я, босс, просто задушу её за такие тарифы. Я молча кивал головой, задушу, конечно.


Перед расставанием, я пригласил её в кафе. Мы долго вспоминали разыгранный спектакль и смеялись от души.
- Ты знаешь, мне кажется, что я начинаю понимать, почему ты занимаешься этим.
- Правда?

Я утвердительно кивнул. - Только пообещай мне, пожалуйста, больше никогда не ложиться под машину на дороге.
- Обещаю. Я и сама пожалела, что согласилась. Краска с волос и груди долго не смывалась. А Сашка сказал, что она пищевая...
- И не раздевайся на улицах.
- Не красивая? - она хитро улыбнулась.
- Красивая. Поэтому и не раздевайся. Тем более, что в тебе течёт арабская кровь. А у арабов это не принято.
- Хорошо, "папик", обещаю.


В этот момент у меня просигналил телефон, и я прочитал ей пришедшее сообщение.

" Каюм Самани. 58 лет. Переводчик в нашем военном госпитале. Ему позвонить нельзя, но я могу передать твой номер. Передать?"
- Это мой друг, Станислав. Он командир отряда военной полиции. Они постоянно контактируют с местными жителями. Ему можно верить. Думаю, это твой дед.


Вера плакала. Тихо и как-то по-детски. В этот момент ей нельзя было дать и пятнадцати лет.
- Эй, Вера! Что это такое? Радоваться надо. Что это у меня за референт сопливый? - я протянул ей несколько салфеток.


Она стала улыбаться и при этом не переставала плакать.
- Мне передать ему мой телефонный номер?
- Мой. Мой номер, - она смогла остановить поток слёз.
- А если это не он?
- Он. Не может быть другого переводчика на русский, с именем моего деда. Да и возраст подходящий. Это он, я чувствую.


"Пусть позвонит Внучке, в Москву. +7-925-............." - набрал я сообщение.
- Спасибо тебе. Ты — классный! Настоящий психолог. Я, честно говоря, сначала подумала, что ты на меня "запал."
- "Запал", в некотором смысле. А то стал бы я за тобой бегать, - мы опять смеялись вместе. - Возможно, я уеду до конца месяца. На службу.
- Далеко?
- Далеко.
- На войну?
- Нет. К семье, к океану.

- Здорово. Хорошо, когда есть семья, - Вера мечтательно смотрела в окно кафешки. - Значит ты больше не будешь помогать мне в акциях справедливости?
- Ну, почему же. Пока я в Москве, я совсем не прочь. Пойдём, я провожу тебя до метро.


Когда через пару дней, я увидел на экране вызов от Веры, внутренне приготовился к новому флешмобу. Признаться, мне хотелось принять участие в "борьбе с несправедливостью."
- Он позвонил, - опять, не поздоровавшись, выпалила Вера.
- Твой дед?
- Да. Он позвонил. Я разговаривала с ним больше часа, представляешь? Оказывается, я ещё помню арабский язык. А он по-русски говорит почти без акцента.
- Он работает в госпитале?
- Да. Помогает нашим врачам общаться с местным населением.
- Значит, "наши врачи" для тебя всё же — русские?
- Конечно. Во мне только четверть арабской крови, ты же знаешь.
- О чём договорились?
- Я пообещала, что приеду к нему.
- Интересно, как ты это сделаешь?
- Сделаю. У меня есть знакомый военный психолог, который мне поможет. Обязательно поможет.


Неимоверных усилий мне стоило добиться включения Веры в команду на борт в Сирию. Пришлось оформить её, как медицинскую сестру. Что-то вроде стажировки. Она улетела и мне совсем стало грустно одному, в московской квартире родителей. Так что я купил билет и улетел домой на три дня раньше прежних планов.


Прошла неделя, потом вторая. Номер телефона Веры был всё время отключен. Я стал испытывать беспокойство за неё. Начал опять "тормошить" знакомых, которые могли прояснить ситуацию. И вот, как-то среди ночи, меня разбудил звонок.
- Это я, - снова не здороваясь, произнесла Вера.
- Как ты?
- Всё хорошо, спасибо.
- Ты нашла деда?
- Да, мы вместе.
- Когда ты вернёшься?
- Не скоро.
- Почему?
- Я поняла, почему мне не нравилась моя жизнь. Мне нужно, чтобы в Сирии закончилась война.

- Что ты будешь делать? Ты бросишь учёбу?
- Я операционная сестра. Тут очень много работы. А доучусь, позднее, когда мир наступит.
- Ты счастлива? - я пытался найти ответ в интонации её речи.
- Да. Спасибо тебе, - в её голосе были нотки уверенности.
- Я рад за тебя.
- "Папик".
- Да.

- Я ведь даже не знаю, как тебя зовут.
- Иван. Иван Андреевич Назаров.
- Ваня... Классно! Можно я буду тебе звонить?
- Если ты этого не сделаешь, я стану переживать.
- Обещаю. Хоть раз в месяц, обещаю. Пока.
0

#9 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 ноября 2020 - 15:57

8

БЕЗ БУМАЖКИ


Скоро. Небесная канцелярия.

-Как, закрывают?!
-Да вот так. – Варахиил Джудович, сохраняя на ангельском лике благостную невозмутимость, прикурил сигарету, предварительно запалив кончиком пальца подвернувшийся пергаментный свиток.
«Четырнадцатый век. Указание о рождении Эдуарда III и о начале столетней войны.», мгновенно определил дух-прислужник и, схватившись за несуществующее сердце, лопнул.
- Ещё один.
Пергамент был небрежно потушен об пол, а Варахиил Джудович, соря пеплом на бесценные повороты истории и судеб, прокручивал в голове утренний разговор с начальством, грустно думая, что в первый момент сам был недалёк от судьбы несчастного духа…
- Как, закрывают?!
Громче всех возмущались Михаил и Гавриил Саваофовичи. Ну, оно и понятно, они тут старожилы, с самого начала работают.
-ВОТ ТАК. – плечи, похожие на горы, слегка приподнялись. Наверное. Облака мешали разглядеть. – КОЛИЧЕСТВО ЗЕМНЫХ БУМАГ ПРЕВЫСИЛО КРИТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ВЕРЫ И ЗДРАВОГО СМЫСЛА. ТАКИМ ОБРАЗОМ, ОБЪЯВЛЯЮ НЕБЕСНУЮ КАНЦЕЛЯРИЮ ЗАКРЫТОЙ, ПУСТЬ ЗЕМНАЯ САМА СПРАВЛЯЕТСЯ.
- Но там же люди всё делают! Ошибок же будет!
- А ЭТО УЖЕ, РАФАИЛ ИАКОВИЧ, НЕ ВАШИ ПРОБЛЕМЫ. РАСПОРЯЖЕНИ НАЧАЛЬСТВА НЕ ОБСУЖДАЮТСЯ. – Он Самосвоевич погрозил пальцем, вызвав небольшой цунами у берегов Филиппин, и исчез.
Тягостное напряжение слегка развеял Захариил Авраамович.
- Ну что… Отпуск значит? Кто чем займётся?

ПГТ «Всёоднольск».
62 года назад.


- Ну что, уже можно забрать?
Маргарита Фёдоровна и Вениамин Витальевич Морковкины украдкой посматривали через стеклянную перегородку в помещение, выделенное для тех… Ну, для тех. Украдкой потому, что упоминать тех считалось не очень хорошим тоном. С другой стороны, второй день же пошёл…
- Не положено!
- Я же вам сказала, в ЗАГСЕ принтер сломался! Вчера техник сертификат забыл! Ну ничего, звонили уже, всё сделали, везут!
-Не положено, говорю же, гражданка! – дородная медсестра обрызгала мутное стекло консъержской каморки кислой слюной, чтобы перекричать детский гвалт и демонстративно уставилась в сканворд.
Когда запыхавшийся дедушка протянул Морковкиным долгожданную бумажку, Маргарита Фёдоровна сразу метнулась обратно к окошку и протянула медсестре слегка вздрагивающий бланк.
- Вот, возьмите…
Пол часа ушло на проверку водяных знаков и печатей. Под конец у Маргариты Фёдоровны задёргался левый глаз.
- Не подходит!
- Что? Почему?! – Маргарита Фёдоровна чуть не плакала от отчаяния. Вениамин Витальевич уже только и мог, что меланхолично смотреть в стену.
- Данные впишите, вот почему.
Пол часа искали ручку. У Маргариты Фёдоровны задёргался правый глаз. Не тратя время на обсуждения, она вписала первое, которое вспомнилось.
- Вот!
Пол часа проверялись водяные знаки и печати. Глаза Маргариты Фёдоровны танцевали тверк по очереди.
- Всё в порядке. Поздравляю. У вас же двухдневный?
- Д-да.
Чертыхаясь в полголоса, медсестра вылезла из-за перегородки, сняла с двери тяжёлый амбарный замок и исчезла в наполненном писком помещении. Через десять минут, когда глаза Маргариты Фёдоровны мерялись судорогами, она явилась обратно и всучила впавшему в глубокую меланхолию Вениамину Витальевичу маленький свёрток. Маргарита Фёдоровна сразу побежала к нему, обнажая грудь, но, отогнув одеяльце, замерла.
- А..?
- Ну что вам ещё?! – медсестра, уже предвкушавшая сканворд, сердито обернулась.
- Волосы же…
- Что «волосы»?
- Т… Тёмные же…
- Гражданка, у вас в свидетельстве что написано?
Маргарита Фёдоровна, сквозь пошедшие на второй заход веки, уставилась на дёрганые строчки:
- Морковкин Фёдор Вениаминович…
- Двухдневный. Получите, распишитесь!

Понедельник. Ночь

Это было не самое приятное пробуждение в жизни Фёдора Вениаминовича. Густой дым навязчиво тыкал в лёгкие, а густое пламя – в пятки в толстых шерстяных носках. Спасти хоть что-нибудь уже не представлялось возможным. Чудо, что Фёдор Вениаминович сам выбрался. Так он и стоял на улице, пока пожарные боролись с огнём. Стоял, радовался спасению и ужасался сгоревшим деньгам и документам.

Вторник. День

Врач был молодым и румяным. Фонтанируя жизнерадостностью, он, обняв Фёдора Вениаминовича за плечи, обратился к нему несколько покровительственно, хотя и дружелюбно.
- Ну, голубчик, что болит?
Фёдор Вениаминович, которого передёрнуло от фамильярности молодого человека, неуверенно приложил сухую ладошку к шерстяному свитеру в районе рёбер.
- Да вот, уважаемый, дышать больно. Пожар у меня случился ночью, гарью надышался…
Не дав ему закончить, врач, в приступе буйной любви к ближнему, подскочил на месте и практически бросил Фёдора Вениаминовича на стул. Стул скрипнул. Фёдор Вениаминович тоже.
- Ох, беда! Ну да не переживайте, голубчик, мы вас быстренько починим. – Перепорхнув в стоящее за столом, жалобно скрипнувшее что-то нецензурное, кресло, молодой человек жадно схватил ручку и дрожащими от нетерпения пальцами подтянул к себе журнал.
- Ну, давайте талон, я вас запишу, и начнём.
- Мммм, - Фёдор Вениаминович, который просочился в кабинет сквозь очередь повторяя: «Погорелец. Погорелец я.», виновато поджал губы и прошептал. – Нету талона.
- Давайте, голубчик, давайте уже талон. – молодой человек не услышал, а ручка в его ладони дрожала всё нетерпеливее, призывая побыстрее покончить с формальностями и перейти к делу. – Что вы тянете? Со здоровьем, знаете ли, не шутят, здоровье всего важнее…
- Нету талона… - закупоривая фонтан заботы влажной тряпкой виноватости, повторил Фёдор Вениаминович.
Ручка нервически дёрнулась, оставив в графе «Имя» загадочную загогулину.
- Так. Значит вы не по записи. Давайте карту тогда.
- И карты нету.
- Ох. – молодой человек забегал глазами по столу, будто в поисках подсказки, упёрся взглядом в загогулину и некоторое время созерцал её с видом глубокой задумчивости. Потом медленно оторвал от неё посвинцовевшие глаза. – Как, нету?
- Понимаете, у меня же сгорело всё. А без паспорта и полиса карту не дают и на приём не записывают. Но я всю жизнь в этой поликлинике обслуживаюсь. Мне бы таблеточек просто каких, а там я всё принесу, когда документы восстановят… - Фёдор Вениаминович говорил всё тише, комкая в руках бумажку с печатью и надписью «Морковкин Фёдор Вениаминович. Погорелец.», которую в регистратуре завернули, несмотря на печать, «не по нашему ведомству» мол.
- Ничем не могу вам помочь, гражданин. У нас порядок определённый. А без порядка никак нельзя. Восстановите документы и приходите. Или платно. А, да, и позовите следующего, кто там есть.

***
- Так. – от отца Фёдор Вениаминович унаследовал меланхолические спокойствие и рассудительность. (Кто-то правда рассказывал, что в молодости его отец был балагур и весельчак, но ФВ не слишком им доверял. Сам он не видел отца даже просто улыбающимся.). Денег у него не было, банк их со счёта без документов не выдаст, значит нужны документы. – Копии документов есть у нотариуса и у дочки. Дочка в городе живёт. Далеко. Пойду к нотариусу.
И пошёл. И увидел табличку: «Часы приёма граждан с 09:00 до 11:00».
Время было обеденное, идти было некуда, так что Фёдор Вениаминович сел на околодомовую скамеечку и сидел. До утра.

Среда. Утро

- Фёдор Вениаминович.
Вышеупомянутый с трудом разлепил опухшие веки.
- Фёдор Вениаминович. – сухие и колкие, как хлебные крошки, слова продолжали втыкаться Фёдору Вениаминовичу в макушку, окончательно прогнав сонливость. Морковкин огляделся более осмысленно. Перед ним стояла немолодая женщина, всей наружностью своей напоминающая дорогую перьевую ручку. Невысокая, ухоженная и какая-то угловато-острая. Не самое приятное зрелище, однако Фёдор Вениаминович, вопреки визуальным предпочтениям, очень обрадовался, ведь Инга Марковна была его нотариусом.
- … - невнятно просипел Фёдор Вениаминович, напрягая иссохшее горло.
- Хорошо, идёмте. На 9.15 у меня окно.
Под надсадный скрип суставов Фёдор Вениаминович кое-как поднялся и поковылял за Ингой Марковной, шагавшей циркулем.
До 9.15ти Фёдор Вениаминович посидел в приёмной, посетил уборную, где от души приложился к крану, выпив почти всю разовую норму потребления и, как смог, привёл себя в порядок.
В 9.15, задумчиво потирая седую щетину, старик поскрёбся в заветную дверь.
- Входите.
Фёдор Вениаминович просочился в сверкающий чистотой кабинет и нерешительно замер, стесняясь к чему-либо прикоснуться, ведь одежда его, после всех скитаний, имела вид крайне непрезентабельный и грязный.
- По какому делу, Фёдор Вениаминович? Давайте кратко.
Фёдор Вениаминович, которому так и не предложили сесть, запинаясь поведал историю своих злоключений и, пошатываясь, протянул Инге Марковне удостоверение погорельца в робкой попытке защититься от требовательных, колючих глаз. Своими глазами, в противоположность, покрасневшими и жалобными, он украдкой поглядывал на вазочку с карамельками, стоявшую с краю массивного письменного стола. Робко потянувшаяся к карамелькам, вопреки желанию владельца, рука была остановлена сухой дробью:
- Ничем не могу вам помочь, гражданин. Без удостоверения личности я не имею права выдать вам копии документов.
- Н-но… - подбородок Фёдора Вениаминовича воинственно задрожал. – Инга Марковна, мы же с вами столько лет….
- Не имеет значения! – глаза-стержни уже уткнулись в лежащие на столе бумаги, даровав Фёдору Вениаминовичу некоторое облегчение, но отняв остатки надежды. – Есть установленные государством процедуры, а наши личностные взаимоотношения тут никакой роли не играют. Надо изучать основы бюрократического оборота, Фёдор Вениаминович. Вам, как взрослому человеку, стыдно не знать! Сперва вы, с удостоверением погорельца, должны явиться в паспортный стол, там вам выдадут документ взамен утраченного, с ним получите у меня копии остальных документов. Понятно?
Фёдор Вениаминович кивнул, продолжая ласкать взглядом вазочку с карамельками.
- Отлично, тогда идите.
И Фёдор Вениаминович пошёл.

Среда. День

В паспортном столе было людно, но ослабевший от голода Фёдор Вениаминович только порадовался. В толпе было проще незаметно на кого-нибудь опереться и дать отдых ногам. Пару раз Фёдора Вениаминовича грубо оттолкнули, а какая-то пожилая женщина стукнула его хозяйственной сумкой и обозвала «бомжем», что вызвало в Фёдоре Вениаминовиче слабенькую бурю интеллигентского негодования. Но всё же, за пару часов в очереди, ему удалось немного отдохнуть.
Вот подошел его черёд, и Фёдор Вениаминович устремился к вожделенной, обитой бордовым дермантином, двери. Войдя, он облегчённо опустился на колченогий стул и, под воркование оголодавшей брюшины, протянул сидящей напротив блондинке потрепавшееся удостоверение. Девушка, хлопая небесной синевы глазами, запричитала и, сочувственно поглядывая на сидящего перед ней потрёпанного старика, стала копаться в компьютере.
- Ой, да как же это вас так-то? Наверное не объяснили ничего толком даже, куда идти? Ну ничего, Фёдор Вениаминович, ничего, сейчас мы вам быстренько всё оформим. Вы же 20.. года? Да? Хорошо. Хорошо.
Фёдор Вениаминович блаженно улыбался и размышлял, позабыв даже про голод, убаюканный успокаивающим журчанием девичьего голоса. «Нет, всё-таки работает система государственная. Работает! Сейчас паспорт получу, и к Инге Марковне… Нет! Сначала в банк, сниму денежек а потом в кафе!» От этих мыслей желудок заурчал ещё сильнее, но Фёдор Вениаминович, находясь в предвкушении, находил теперь в этом даже какую-то приятность.
- …вич. Фёдор Вениаминович!
- А? Что?! – Фёдор Вениаминович подскочил на стуле, и видение жареной картошки сменилось на знакомую уже блондику.
- Фотографию давайте.
- Что? Какую..? – Фёдор Вениаминович почувствовал, как жареная картошка, уже такая близкая, уплывает в недостижимую даль. Желудок злорадно пнул его изнутри.
- Ну, фото. На паспорт.
- А я… А у меня нет…
- Фёдор Вениаминович, ну как не стыдно! Взрослый человек! Висит же на стенде объявление, что нужно иметь при себе при замене паспорта. Там и размеры указаны! Сходите сейчас, за углом ларёк, и стоит всего…
Дальнейшее Фёдор Вениаминович помнил смутно. Он тряс сухоньким кулачком, громко что-то сипел, рвал бумагу. В конце концов появился молодой человек в форме охранника и, вежливо отворачивая лицо от брызг слюны, вынес его на улицу. И запер дверь.
В фото-ларьке Фёдору Вениаминовичу в грубой форме указали, что фото делается и печатается по прайсу. И, в грубой же форме, выставили на улицу.

Пятница. Вечер.

- Игорь. Игорёк!
Игорь Сусликов испуганно уставился на оборванца, вцепившегося ему в рукав. Покрасневшее, со шмыгающим носом лицо, заросшее пегой щетиной, было смутно знакомым. Хотя Игорь не помнил, чтобы среди его знакомых были старые бездомные со свисающим из уголка рта картофельным очистком. Однако Игорь, вследствие воспитания или природной робости, был человеком предельно вежливым.
-Да? Чем могу вам помочь, уважаемый? – стараясь незаметно освободить рукав уз грязных пальцев, поинтересовался он.
- Игорёк! Не узнал? Это ж я, Морковкин! Мы же с тобой в НИИ столько лет… Столько лет. – старик расплакался и, прерываясь на всхлипы и шмыганье носом, поведал пугающую историю о потере всех (ВСЕХ!) документов в пожаре. Он долго и со вкусом ругал государственные предприятия, чем заставил Игоря нервически оглядываться. А в конце, отчаянно стесняясь, попросил немного денег в долг:
- Мне только фото сделать. На паспорт… У меня вот и бумага есть…
Окончательно смутившись, старик ткнул Игорю в лицо замызганным бланком, на котором смутно угадывалась печать. Края бланка были будто обгрызены.
Игорь пребывал в крайне расстроенных чувствах. Вроде этот бомж и похож на Фёдора Вениаминовича. А всё-таки как может быть, чтобы вдруг человек, да без единой бумаги? Не бывает такого.
- Ээээ, Фёдор, мээ, Вениаминович… А точно никакого документика-то у вас нет? Сами же понимаете, выручить, эээ, знакомого человека оно, конечно, эээ, хорошо. Но человек, о же, мэээ, по документу присутствовать должен. Да и….
Фёдор Вениаминович, отпустив рукав своего бывшего лаборанта, устало опустился на тротуар, где сидел последние пару дней, пытаясь выпросить денег на вожделенное фото. Сусликов некоторое время задумчиво на него смотрел, а потом, пожав плечами, отправился дальше. Про этот случай он быстро забыл. Ведь документального подтверждения произошедшему никакого не было.

Суббота. Вечер.

Фёдора Вениаминовича запихивали в дурно пахнущий автозак на привокзальной площади, где он попытался стянуть пирожок из стоящего тут же ларька. Морковкин особо не сопротивлялся, надеясь, что в участке уж, как минимум, будет тепло, а может даже и покормят. Что ж, в отделении, куда его привезли, действительно было тепло, однако, за невозможностью установления личности, уже всерьёз борющегося Фёдора Вениаминовича снова закинули в автозак, увезли и положили там, где взяли. Там Фёдор Вениаминович и лежал. Пока не умер.

Воскресение. День.

Перед вокзалом, у попахивающей кучи тряпья, в которой с трудом угадывались очертания человеческого тела, горько плакала толстенькая, невысокая женщина, сквозь слёзы пытающаяся что-то доказать санитару скорой помощи.
- Это отец мой! Мне позвонили вчера только, что пожар! Говорят, долго не могли сличить по базе, его ли я дочь. Я и приехала, найти его не могла, пошла в НИИ, где он работал, там лаборант мне сказал тут посмотреееееть! – и окончательно захлебнулась рыданиями.
Санитар, двухметровый детина, проявив некоторую тактичность, несколько раз ткнул ревущую женщину пальцем в плечо и, убедившись, что внимание привлечено, сквозь сигаретный дым поинтересовался:
- Оно-то всё, кнечно, хорошо. А документы на потерпевшего у вас есть?
- Да. Я всё привезлаааа….
Не обращая внимания на возобновившийся вой, санитар взял копию паспорта и, сличая, стал так и эдак вертеть голову мертвеца, прикрывая рукой разросшуюся бороду, пока наконец не заключил, что покойный, с большой долей вероятности, и есть Морковкин Фёдор Вениаминович.
- Мммм, ну чего там. Помощь оказывать поздно, теперь только в морг везти.
Женщина несколько раз глубоко вздохнула, успокаиваясь и загоняя слёзы поглубже.
- Ну что ж. Поедемте.
- А эта… Свидетельство о смерти у вас при себе?


Эпилог

Из отпусков все, как водится, возвращались повеселевшие и отдохнувшие. Тут и там раздавались бодрые голоса, наперебой делившиеся впечатлениями:
- Я на концерте арфистов побывал! Ребята, это нечто…
- А мы с шефом летали. Умеет отдыхать старик, я вам скажу…
- А мы с девочками…
- Да это что, вот…
Среди всего этого жизнерадостного гама почти никто не заметил, как в зал, попыхивая очередной, подожжённой от бесценного поворота чьей-то жизни, сигаретой, в зал несмело, бочком, протиснулся Варахиил Джудович. Какое-то время он стоял и оглядывал коллег, которые теперь бодро обсуждали, чем Контора будет заниматься дальше. Наконец, когда сигарета почти догорела, его заметил Захариил Авраамович. Сияющий золотой бородой толстячок бодро подкатился к Варахиилу Джудовичу и от души пожал его вялую руку.
- Джудыч! Старина, припозднился ты. Давай рассказывай, где был, что видел? Я вот… - и, не дав Варахиилу Джудовичу вставить и слова, Захариил Авраамович принялся расписывать ему красоты системы Ро Аргуса, на одной из планет которой как раз недавно зародилась жизнь.
– Зуб, зуб даю, шеф нас всех сейчас туда переведёт! – толстяк вдохновенно воздел руки. – А что? Там всё только начинается. До письменности там ещё миллионы лет никто не дойдёт. Работай и работай! Так а ты-то чего? – наконец вспомнив о собеседнике, Захариил Авраамович снова схватил его за руку. – Где был-то, чего тайну делаешь? Выглядишь как-то не очень, глаза вон краснючие все! Это от сигарет твоих всё, говорю тебе, бросай, Джудыч, бросай это гиблое дело! Так что?
- Что? – Варахиил Джудович, будто очнувшись, с лёгким удивлением посмотрел на собеседника.
- Был, говорю, где?
- А. – Варахиил Джудович снова задумчиво уставился в горние выси. – Я? На реинкарнацию сходил.
- Да ну! – Захариил Авраамович всплеснул пышными телесами от удивления. – Вот чудак-человек! А она вообще ещё работает что-ли? Кажется, давно никто и не ходил, что-то там с техникой безопасности было не то… А ты значит..?! Ну, смельчак, смельчак, восхищён! И как там?
- Как, как… - прикуривая очередную сигарету и пряча за ней покрасневшие глаза, Варахиил Джудович тягостно вздохнул. – Дурдом, Заша. Форменный дурдом.

0

#10 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 26 ноября 2020 - 22:24

9

ЧЕЛОВЕК ЗА ОКНОМ


Новелла


Первый раз за все лето я смог вырваться из когтистых лап повседневной рутины, к себе, в деревню. В дом своего детства, где каждое лето отдыхал с бабушкой, вплоть до конца августа. Погода радовала во всю ласковым, пушистым ветерком, и воздух становился все более пряным и чистым, чем ближе наша бежевая "Хонда" приближалась к деревне. Я чувствовал себя свободным и счастливым человеком, который за один миг научился парить над землей, словно только и ждал чьего-то молчаливого разрешения на освобождение от земной тверди.
Я смотрел на убегающую назад дорогу и время от времени поглядывал на сидящего рядом сына. Он изрядно притомился от нашего путешествия и, повернувшись ко мне лицом, уже с полчаса как крепко спал. Приоткрытые
губы его и щеки забавно надувались при выдохе, и в этот момент сын напоминал мне беззаботно уснувшего медвежонка. Моего "медвежонка" звали Никита. На днях ему исполнилось семь лет. Светло - русый, зеленоглазый крепыш, всегда подвижный и жадный до знаний, спал беззаботно и так легко. Эта беззаботность и легкость, приходили к сыну не так часто, как хотелось бы. Впрочем, как и мне.
Особенно в ночные часы, сон у него был беспокойный. Дома, я по многу раз подходил к кровати Никиты, держал его за руку, разговаривал с ним о всякой всячине, пытаясь успокоить. И, вглядываясь в меня своими большими доверчивыми глазенками, мой сынуля делал попытки улыбнуться и вновь засыпал, удерживая мою руку своими худыми, хрупкими пальчиками. После железнодорожного переезда машина свернула на проселочную, извилистую и ухабистую дорогу. Осторожно выруливая среди бесчисленных, зияющих колдобин, я оглядывался по сторонам, и память вновь переносила меня в детство. Здесь, по этой самой ухабистой дороге, летом пыльной, а осенью, после хлестких, тяжелых дождей почти непроходимой, мы с деревенскими мальчишками гоняли на мотоциклах. А сколько было падений, синяков, переломов! Один раз, когда на большой скорости, "Минск" моего товарища Сергея врезался в ухаб, и нас двоих, как тряпичных кукол выбросило с сидений, меня, перепуганного до смерти, чуть не накрыл летящий сверху тот самый мотоцикл.
Помогла реакция, да и сила свыше, которая довольно часто выручала меня, уводя от многих жизненных столкновений. Проехав еще пару
километров, автомобиль въехал в деревню. С каждым годом здесь что-нибудь постоянно менялось. Многие бревенчатые дома уже превратились в современные коттеджи в несколько этажей, с железными или кирпичными заборами. Дух деревенский покидал эти края, постепенно уступая место вездесущему, суетливому городу. Миновав главную деревенскую дорогу с разномастным порядком жилья, я остановил машину возле самого леса, где степенные, задумчивые сосны, со строгим упреком наблюдали за приехавшими чужаками.
Сразу же проснулся Никита. Он потянулся, взглянул на меня, часто заморгал глазами, и вытянул ноги.
— Приехали... Вот и наш домик!— звонким голосом нарушил тишину сын, открывая дверцу автомобиля и подбегая к синей калитке.
За калиткой, среди нескольких елей и небольшого плодового сада из яблонь и смородины, на нас приветливо смотрел своими очами - окнами, дом из красного кирпича. Никита подергал калитку, пытаясь открыть ее, но увидев замок на задвижке, вспомнил, что ее всегда открываю я. Сын посторонился с легким вздохом досады.
Дом впустил нас в себя, заботливо обдав своих хозяев прелым запахом застоявшегося воздуха. Такого родного до слез запаха, впитавшегося в душу и память мою с самого раннего возраста. Сын тоже впитывал этот запах. Неосознанно. Для него сейчас было важнее другое; Детское постижение мира через игры, рисование, купание в лесной реке. Ну и конечно, через этот до쬬.
С его ворчливо - скрипучими половицами, "белой" дровяной печью, которая скромно, и в тоже время важно обосновалась в правом углу комнаты. Мы напились воды из высокого, глиняного кувшина. Никита уселся на свою кровать
возле печки. Осмотрелся по сторонам, изучая подзабытую за долгое отсутствие обстановку.
Обстановка оставалась прежней: старенький полированный шифоньер, диван, письменный стол с трюмо и велюровое кресло. Над нашим с женой диваном, висела большая картина с изображением поляны, через которую
желтой лентой, змеилась узкая дорожка, ведущая вдаль. Где в дали, рядом с голубой рекой, возвышалась белостенная церковь с пятью куполами. Я всегда подолгу смотрел на этот завораживающий пейзаж, и хотелось пройтись по той самой змеистой дорожке, до церкви, до реки, и раствориться в этом художественном умиротворении.
— Пообедай, потом пройдемся до речки, только давай сначала переоденемся,— обратился я к Никите.
— Не, я есть не хочу... А на речку хочу!— обрадовался он.
Вскоре мы, переодетые, превратившись из городских в деревенских, топали к реке, которая была совсем рядом, окруженная молодым березняком. Я держал Никиту за руку, а он размахивал моей рукой и шел вприпрыжку, напевая одному ему понятную мелодию. Через пару минут сын замолчал, о чем-то задумался, высвободил свою руку и шел уже самостоятельно, погруженный в свои мысли.
Ветки ельника то и дело тормошили его русые волосы и хватали за лицо, но он отворачивался, жмурил глаза, и шел вперед. Вскоре вышли к реке, на небольшой песчаный пятачок. Никита подошел к самой воде, присел и опустив в нее руки, начал водить ими из стороны в сторону.
— Пап, какая теплая... В прошлый раз была как лед, —сообщил сын и обернулся ко мне.
—Тогда давай искупаемся, — предложил я.
—Искупаемся, да!
Мы разделись и, оставшись в плавках, быстро вошли в мутновато зеленую воду. Первым, дойдя
до глубины, поплыл Никита, огласив округу пронзительным «У-у-у». Следом за сыном поплыл я, неотрывно следя за ним. Доплыв до середины реки, я сказал, что достаточно, поворачиваем назад. Прохладные, подводные течения приятно охлаждали тело. Еще немного поныряв, мы вышли на берег сохнуть. Присели на поваленное дерево. Сын тяжело дышал, устав от купания, мелкие бусинки воды сбегали с него проворными, прозрачными жучками.
— Плохо, что мама не смогла поехать; было бы весело, почти шепотом произнес Никита.
Я обнял его, прижал к себе.
— У нее так много работы. Она приедет; конечно, приедет; чуть позже.
Никита кивнул головой, соглашаясь с моими словами, но как-то неуверенно и робко.
— Идем домой, — попросил он, принявшись уже надевать джинсы и рубаху, — мне что-то холодно.
—Пойдем. Ты в порядке? — с тревогой спросил я, потрогав его лоб.
— В порядке, просто хочу домой,¬— ответил сын и с грустью посмотрел на речку.
Я тоже стал одеваться, уже привыкнув к резким перепадам настроения Никиты.
Всю обратную дорогу он не отпускал мою руку, снова что-то напевая себе под нос.
По пути мы потревожили какую-то большую черную птицу, наверное, глухаря, который тяжело, но грациозно и нехотя сорвался с ветки сосны, и выпрямив коричневые крылья улетел, показав нам свой веерный хвост.
Дома, мы с огромным наслаждением пообедали пожаренной мною картошкой с колбасой.
Просто сидели на просторной кухне, за большим столом и, глядя в окно, без разговоров ели. Стрелка настенных часов монотонно отщелкивала секунды, но ход времени здесь, в деревенском доме, терял свое неустанное движение, и сама жизнь деревенская, словно та лесная река, текла размеренно и плавно. «Было бы весело», — вспомнил я слова сына о матери и подумал, что и правда, будь здесь Ирина, завертелись бы невидимые шестеренки, приводя в движение все в доме. И от этой деятельной, доброй и светлой энергии мамы, Никита всегда расцветал, щеки его румянились, в глазах искрилась жизнь и, глядя на счастливого сына, дышалось легко и свободно. Ночь опять выдалась беспокойной. Около трех часов я проснулся от прерывистых стонов сына. Он лежал, скинув с себя одеяло и крутил головой из стороны в сторону, находясь даже не во сне, а в каком-то бредовом забытьи. Я присел к нему на кровать, обхватив его голову ладонями.
— Никитка, проснись.… Проснись, родной.… Все хорошо, я здесь!
Сын вздрогнул всем телом, с испугом и облегчением подняв на меня заплаканные глаза.
— Я не мог проснуться, — виновато, с надрывом сказал он приподнимаясь на локоть, — а там какие-то страшенные коридоры и я заблудился.
— Все закончилось, ты со мной, в нашем доме, — успокоил я.
Поставив сыну градусник, я накапал ему успокоительных капель. Постепенно Никита пришел в себя, дыхание его выровнялось, а взгляд приобрел осмысленность и живость.
Повышенной температуры не обнаружилось.
— Поспи, представь, что мы плывем на лодке, по спокойной лесной реке. С нами мама. Я сижу на веслах, а она, обнимает тебя и рассказывает смешные истории. Да ты же помнишь, как два года назад все это было? Мама от смеха чуть нас всех в реку не опрокинула! Ты помнишь?
— Да помню.… Как забыть! — весело ответил сын. — А потом, рядом с берегом, ты уронил в воду свой смартфон и…
Никита резко осекся. Губы его плотно сжались, точно всплывшее воспоминание кольнуло чем-то больно и неожиданно.
— И что? — удивленно улыбаясь, спросил я. — Что же потом? Продолжай…
Сын, присев на краешек кровати, положил руки себе на колени и медленно поднял на меня свои изумрудные, смешанные с чернотою ночи глаза. Потом, так же медленно опустил.
— И мне показалось, что ты хотел меня ударить, папа.
— Ударить.… За что? Ну, малыш, я бы никогда не причинил тебе никаких страданий, — говорил я изумленный, присаживаясь рядом на кровать.
— Ты так плохо, со злом посмотрел на меня, когда твой телефон упал, как будто я виноват… я, — дрожащим голоском выпалил Никита.
— Не говори так.… Это совсем не так!
Мне стало вдруг не по себе от несправедливого обвинения сына. «Как он, совсем ребенок, мог что-то запомнить из моего взгляда; что показалось ему, крохе, два года назад?» — с тяжелым сердцем думал я, пытаясь воссоздать полную картину такого далекого, но такого памятного дня.
— Тебе нужно поспать. Ложись. Ни о чем не думай и просто закрой глаза.
Я уложил сына, накрыл его одеялом и еще долго смотрел на его вздрагивающие веки, и высокий лоб, прикрытый сбившимися русыми волосами. Дождавшись, когда Никита уснет, я осторожно поднялся с его кровати, и на носочках, тихонечко дошел до своего дивана. Ночь уже рассеивалась, уверенно впитывая в себя рассветные краски.
Все утро я занимался покосом травы. Ревел бензиновый триммер, пласты зелени налетали друг на друга и бесцеремонно бросались мне в лицо. Никитка бегал с граблями и сгребал все за мной в небольшие кучки, с азартом и усердием. Небольшая гадюка, чудом не попала под леску косилки, приведя в восторг сына. Он бегал рядом с ней, смеялся и норовил поймать ее за хвост, но та уже успела исчезнуть за забором.
— Не гоняйся за змеями, тяпнет же, — со строгим укором сказал я.
— Не тяпнет, я шустрей! — отговорился сын, вышагивая как солдат с граблями на плече.
— Она ядовитая…Ужалит и все…
— Что все? — переспросил Никита, прекрасно понимая, что я имею ввиду.
— Помрешь и все. Могу не довезти тебя до больницы.
Никита на мгновение задумался, опустил грабли с плеча на землю и посмотрел с опаской на то место, под забором, куда юркнула гадюка.
— Пап, а вот кобра, она ядовитее этой?
— Намного сын, очень ядовитая… Но здесь они не водятся.
— Не буду больше их ловить, — решил Никита. — Пойду, позвоню маме!
Он прислонил грабли к забору и подтянув шорты понесся в дом. Докосив отмеренный мной участок, я вскоре тоже вошел в сени, положив обтертую от травы косилку. Умывшись из большого, серебристого рукомойника, вытерся махровым полотенцем, и взглянул на себя в зеркало. Мое осунувшееся, бледное лицо, выглядело помятым. Я совершенно не чувствовал себя хоть сколько ни будь отдохнувшим. А завтра предстояло выходить на работу. Начиналась новая трудовая неделя, все с той же беготней за клиентами и заключениями договоров, поиском детского психолога сыну— в последние пару месяцев его состояние здорово меня беспокоило. Осенью, Никита уже должен начать ходить в школу. Документы для поступления были приняты, оставалось только прикупить кое-что из учебных принадлежностей. Сын с радостным волнением ожидал первые осенние дни. Часто с мамой или со мной устраивал игры в «школу», где из «ученика» мог с легкостью перевоплотиться в «учителя». Он заставлял нас с Ириной лепить зверей и человечков из пластилина, рисовать дома и леса, прописывать цифры и буквы в тетрадь, при этом имел совершенно серьезный вид, и за каждый предмет выставлял нам отметки. Я застал сына в комнате. Он сидел в кресле и смотрел мультик по телевизору. В его правой руке был зажат серебристый смартфон. Никита повернулся ко мне, через секунду снова отвернулся и не громко, будто самому себе, но отчетливо и выразительно произнес:
— А она не ответила; Я долго—долго ждал; Ну может же она совсем немножко поговорить со мной…
Бросив телефон на кровать, сын откинулся на спинку кресла и с нарастающим раздражением и обидой сжал кулачки. Лоб его очертили серые линии морщинок, на мгновение, превратив семилетнего мальчугана, в обветшалого, ворчливого деда. Я смотрел на Никиту, стоя в центре комнаты и думал, с отцовской тихой ревностью думал о том, как все же сын привязан был к матери. Как неотделимы они душой и сердцем друг от друга. Как искренно их стремление быть всегда рядом, жить и дышать на одной волне. Волне любви, нежности и семейного счастья. Да так и должно было быть и никак по другому…

Уже после обеда, Никита, сидевший в зале и рисовавший рыцарей в своем альбоме, первый заметил этого человека за окном. Тот стоял за нашим забором, поблизости с калиткой и не сводил глаз с дома. Это был мужчина среднего роста, в серой футболке, несколько потрепанного вида. Он как-то неуверенно вел себя, переминаясь с ноги на ногу, то делая шаг вперед, как бы намереваясь пройти к дому, то отступая на несколько шагов назад. Издалека могло показаться, что он пьян.
— Пойду, поговорю с ним. Может быть, кто из соседей, — сказал я сыну и машинально сгреб с трюмо ключи от машины.
Подходя к калитке и пристальнее вглядываясь в незнакомца, меня все больше одолевало колючее, непонятное чувство тревоги. Заметив мое появление, он отвел взгляд в сторону и заложил руки за спину.
— Вы что-то хотели? — спросил я.
Лицо мужчины было мне незнакомо. Прищуриваясь от солнца, он вплотную подошел к забору, не сводя с меня глаз. Его округлое, небритое лицо, пронизывающий жадный взгляд, вызывали во мне брезгливое чувство, и хотелось просто отогнать этого типа подальше.
— Я извиняюсь, — неуверенно начал он, — как я понял, ты Максим?
— Верно, Максим… А мы знакомы? — ответил я, все еще ничего не понимая.
— Мы не знакомы лично, но Ирина не могла не упомянуть обо мне… Я Денис. Я хочу увидеть своего сына.
После слов «своего сына», я почти явно ощутил, как тело мое, обескровленное жуткой, необъяснимой силой, подбросило вверх, и подержав мгновение припечатало к земле. Мне стало холодно. В памяти, начали проноситься страницы нашей жизни, моей и Ирины.
Вот она и я через неделю после нашего знакомства. Мы смотрим альбом с фотографиями. Ее детство — Ира, окружена заботой, любовью родителей. Школьные фотографии — мудрые учителя, ученики с портфелями. Позже — студенческие годы. Повзрослевшая, расцветшая и статная девушка в окружении сокурсников. Далее— снимки с экскурсий по Праге, пляжей Турции. Еще несколько страниц вперед. Ирина и ее первая любовь. Приятный, хорошо одетый молодой человек, с надменным видом и приторной улыбкой обнимает ее. Стоп. Приторная улыбка, жадный взгляд…
Да, жена рассказывала о нем, о своем бывшем, но как-то вскользь, стараясь как можно быстрее перелистнуть этот печальный эпизод из своей жизни. Я знал лишь о его пристрастии к картам, кутежам, к воровству драгоценностей из дома, и о том, что этот субъект бросил Иришу с грудным ребенком. После этого— кромешная тьма. И сейчас, этот человек, стоит в метре от меня, и смеет называть Никиту — сыном.
— Ах, вот оно что.… Захотел увидеть значит, — с растяжкой, негромко произнес я открывая калитку.
Выйдя к незваному гостю и оказавшись с ним лицом к лицу, измерив его тяжелым взглядом, печальная улыбка тронула мои губы. «Принесло же тебя на нашу голову, черт мордатый…— подумалось мне. — Что же теперь с тобой делать? На что ты рассчитываешь?». Денис то и дело вытягивал шею, пытаясь заглянуть за мое плечо, но я пресекал эти попытки, немного приподнимаясь на носках и закрывая ему весь обзор.
— Ира тоже здесь…Она здесь? — он с какой-то испуганной надеждой смотрел на меня, —Да…Столько времени прошло. Но пойми, так много накопилось за все эти годы…Разреши мне их увидеть; совсем не на долго; сказать несколько слов.
— Времени и правда прошло не мало. Какого лешего ты притащился сейчас? Вот сейчас, в этот день, в это лето, как черт из табакерки?
Я смотрел на новоявленного отца Никиты и брезгливость моя, перерастала в безразличную жалость к нему. Лишь тревожные колокольчики, неутомимой гурьбой разноголосых звуков, разливались в моей тяжелой голове. Я опасался, что Никитка мог в любую секунду выбежать из дома и встретиться с Денисом, что допустить было совершенно невозможно.
— Притащился…Согласен. Первый и последний раз. Просто увидеть их, услышать их голос, —продолжал уговаривать он, заглядывая мне в глаза.
— Все. Хватит испытывать мое терпение. Сядем в машину, — раздраженно ответил я, почти подталкивая Дениса в сторону своего авто.
В салоне, сидя на передних сидениях, мы какое-то время были поглощены тишиной. Казалось, что к любым жизненным перипетиям, сваливающимся безжалостным, коварным пластом на голову, я был готов. Но жизнь, последнее время щедро раздавала мне одно потрясение за другим. И нужно было выдержать этот натиск судьбы, не рухнуть ей в ноги, не распластаться перед ее занесенным, не знающим сытости мечом.
— Тебя преследует запоздалое угрызение совести? — спросил я Дениса, и тишина в ту же секунду рассыпалась на мелкие осколки. — Очень запоздалое угрызение, приятель; Кто ты такой? Никто. Давно уже никто. В законном браке даже не был. Никита знает одного отца и этот отец— я .
— Вы ничего ему не рассказали? — спросил Денис, стараясь не выказывать ни удивления, ни обиды.
— Ничего. Ни слова. Зря появился здесь.… Да и что ты ему можешь сейчас сказать? Ну, что?
— Не знаю…Вернее знаю; Я часто представлял нашу встречу с сыном, разговаривал с ним обо всем; О спорте, рыбалке.…Спрашивал про маму, которую часто видел во сне, держащую в руках ее любимые, желто – кремовые гладиолусы… Она конечно презирает меня и не захочет видеть. Есть за что; Но за все эти годы, я понял, что Никита и Ира— самые главные люди в моей жизни.
— Ирина уже никогда не увидит тебя, — с надрывом в голосе ответил я. — Она умерла. Весной, прошлого года. Онкология. Так, что…
Взгляд Дениса, окаменевший и потерянный, застыл на лобовом стекле. Он развернулся всем корпусом в мою сторону, и в его зеленых глазах я узнал глаза сына.
— Умерла.… Как же так? Не верю.… Не хочу верить!
— Мы с Никитой тоже в это не верим, — задумчиво произнес я, крепко обхватив рулевое колесо. — Для нас, Ира всегда рядом, всегда в настоящем времени.
— Да, конечно— всегда рядом, — согласился Денис. — Как навестить ее… Прошу, скажи.
Я потянулся к бардачку, вынул небольшой, квадратный лист бумаги с авторучкой, и принялся чертить план расположения могилки.
— Это все, что могу сделать. Думаю, Ирочка не осудила бы меня, — сказал я, протягивая ему листок. —Успенское кладбище. Найдешь…
Денис с минуту всматривался в отмеченные линии и стрелочки, потом аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман джинсов. Лицо его стало бледно-серым; он закрыл глаза, опустил голову и сжал кулаки так, что хрустнули суставы пальцев.
— Подброшу тебя до переезда, — решительно произнес я, доставая ключ зажигания. — Будь там, возле мини маркета. У меня лишь одно условие…

Пришло время возвращаться. Никита навесил замок на калитку, несколько раз повернул ключ и положив его в мою ладонь, деловито сказал:
— Я закрыл, папа.
— Ну, тогда по коням.
Мы прошли к автомобилю и, оба, как по команде подняли головы, остановив взгляды свои на соснах-исполинах, с которых начинался лес. В них уже не было строгого упрека, с каким, как мне казалось, эти деревья встречали нас. Лишь задумчивое, покорное смирение своей природе, чувствовалось в этой трогательной мощи, в хвойной красоте. В детстве, приезжая сюда, в эту сосновую деревенскую сказку, мне нравилось давать имена деревьям. «А почему бы нам, с сынишкой, не посадить здесь березку и не дать ей имя?¬¬— подумал я. — Пусть Никита сам его придумает. Он недолго будет его подыскивать».
Пока мы выезжали из деревни, лавировали среди вездесущих, но таких памятных колдобин, я оставался невозмутимо-спокойным. На некоторое время, столь неожиданная встреча с Денисом, существование которого за много лет уже стерлось из памяти, перестала беспокоить. Но волнение, вновь стало одолевать и заполнять всего меня, лишь только вдали показались домик дежурного по переезду и шлагбаум. Миновав железную дорогу, я притормозил рядом с магазином, имевшим красочное название «Радуга». Никита, уже успев задремать, почувствовал внезапную остановку, открыл глаза, и вопросительно посмотрел на меня. Потом покрутил головой в разные стороны, осматриваясь, и остановив на секунду свой взгляд на магазине, несколько раз дернул меня за рукав.
— Папа, вон там.… Гляди.… Тот же дядька, который приходил сегодня.
— Да, я вижу, — отозвался я, наблюдая за стоявшим у магазинного окна Денисом. — Добеги до него. Скажи, что дрова нам в этом году не понадобятся. Этот дядька предлагал нам дров.…Беги же, он ждет ответа.
— Ага, я быстро…
Никита ловко выбрался из салона авто и зашагал по направлению к магазинчику. Я видел, как сын поравнялся со своим родным отцом. Видел, как застыли эти две фигурки на мгновение, словно картинка из кинофильма, внезапно поставленная на паузу. Денис, что-то протянул Никите, растерянно улыбаясь. Тот кивнул головой, развернулся, чтобы уйти, но на какой-то миг снова оглянулся. Это был всего лишь миг, какая-то доля секунды, но я, сидя в машине и наблюдая эту встречу, готов был разорваться на тысячу частей от напряжения. «Нет, Денис не посмеет нарушить наш договор; Конечно нет; Всего лишь увидеть сына, только и всего. Папаша трусоват…»,— пронеслось у меня в голове. И, уже в отъезжающей машине, оставляя за собой все еще застывший силуэт нашего нежданного гостя, я пытливо и больно взглянул на сына. Тот сидел, вытянув ноги, такой же как прежде, мой медвежонок, с интересом рассматривая пачку фломастеров.
—Подарок? — спросил я.
—Подарок. Красивые… А за что это он мне? — сам себя спросил сын, удивленно подернув плечами. — Странный… А потом еще «Прости» мне сказал.
Я посмотрел в зеркало. Маркет с Денисом уже успели затеряться позади. Успели исчезнуть, раствориться во времени и пространстве, стертые каким-то невидимым, невесомым ластиком. Оставались только набор фломастеров и, не успевшее остыть чувство страха и волнения за сына. Моего сына. Мы возвращались, чтобы продолжать наши уроки жить заново, уроки, так коварно заданные самым строгим и беспристрастным учителем — жизнью.
Этот человек, который так внезапно, из ниоткуда, возник на нашем горизонте, больше не появлялся. Никогда. Лишь один единственный раз, в самом начале осени, когда я как всегда навестил могилку Ирины, перед глазами моими, правее от гробницы, предстала высокая ваза из желтого стекла. В ней, в своем грациозном, печально-праздничном изяществе, с чуть склоненными вершинками цветков к черноте гранита, стояли четыре желто-кремовых гладиолуса.
0

Поделиться темой:


  • 7 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей