МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Стрела Амура» - рассказ или новелла "О любви" - БЕЗ жаргонизмов и пошлостей (до 20 000 знаков с пробелами) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

«Стрела Амура» - рассказ или новелла "О любви" - БЕЗ жаргонизмов и пошлостей (до 20 000 знаков с пробелами) Конкурсный сезон 2017 года.

#21 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 30 декабря 2016 - 00:30

20

ОБРЕЧЁННАЯ ЛЁГКОСТЬ


Мы познакомились случайно, и эта встреча представляется мне теперь летящей мимо, точно написанной лёгкой акварелью. И, может быть, отчасти потому, что я тогда посчитала, будто знаю его целую вечность. Нас познакомил мой муж, сказал: «Это Атанас, он славный». И я сразу поняла, что славный. Мой муж оставил нас, отправившись по своим делам. Я озиралась по углам полутёмной залы, где гремел безумный бал, и мне было душно и неуютно, точно эти кружащиеся тела в шуршащих нарядах давили на меня всей массой. Атанас взял мою руку и, ничего не поясняя, куда-то повёл.
Проскользнув между танцующими, мы поднялись по изогнутой лестнице. Повеяло пряной свежестью. Мы вышли на широкий балкон; колонны его, покусанные временем, плотно обвивал дикий плющ. Я вдохнула полной грудью, и голова моя закружилась от чистоты этого ночного воздуха, напитанного ароматом цветов. С небес глядели звезды; кудрявые края туч заслоняли моложавый месяц, и весь мир был погружен в серебряное таинство. И настолько волшебной эта ночь показалась мне, что я сразу поняла: такой ночи в моей жизни больше не будет. Так мы простояли, наверное, час, не говоря ни слова, но за это время Атанас вдруг сделался мне необыкновенно близким человеком. Он так же молча взял меня за руку и привёл обратно в душную залу.
Музыка звучала по-прежнему резво, но уже всё больше платьев пестрело на широких софах. Я улыбнулась и схватила его за руку, увлекая в ряды танцующих пар. Мы закружились по огромной зале. Я никогда не чувствовала себя настолько лёгкой, а сердце моё переполнялось искрящейся радостью. Для меня уже не существовало этой залы; мне казалось: я лечу среди облаков и ничего нет, кроме ветра… И касаний этих прохладных рук. Я точно знала, что мы могли бы танцевать всю ночь напролёт. Мы настолько прониклись волнующим чувством лёгкости, что нам и не нужна была музыка, чтобы кружиться так же ритмично и красиво.
Мой муж вернулся. Я улыбнулась на прощание Атанасу и поспешила к нему. Муж, кажется, спросил у него что-то - наверное, поблагодарил за то, что тот развлекал меня весь вечер.
Мне совсем не хотелось уезжать из полузабытого Княжества, небо которого было пронизано сумеречными тайнами…
– Ты едва прикоснулась к еде. Что такое? – обеспокоился мой муж.
– Такая красивая природа…
– Да, здесь есть то, от чего трудно отказаться. Нам скоро уезжать, помнишь?
Молнией сверкнуло в голове: увижу ли я Атанаса хотя бы на прощание? Поймав себя на этой мысли, я испытала странный испуг…

***
Лето шло размеренно, солнце выжигало поля, и лишь в сени деревьев жадные травы хранили алмазную росу до самого полудня. Я старалась разнообразить свой день, насколько это было возможно: прогуливалась верхом по лесу, приглашала к себе гостей, читала и вышивала. Так проходили мои дни, радостные и скучные, долгие и быстрые, а в душе разгоралась надежда на то, что снова побываю в прекрасном Княжестве.
У мужа моего всегда находились важные дела, мы едва виделись. Наступила тёплая осень. Нежная паутина ложилась на налившиеся питательной силой колосья, обвивала утомлённые деревья, точно желая укрыть их от грядущих морозов. Дожди участились, с утра небо покрывала серая старушечья шаль, а после полудня в уже измельчавших лужицах искрилось солнце. Земля продолжала дарить, и казалось, что всё в мире такое же щедрое, как эта нарядная осень. А после незаметно настал ноябрь. Небо низко нависло над землей, солнце показывалось редко.
Всё погружалось в странный сон, и я чувствовала яснее с каждым днём, как ноет у меня сердце, когда я провожаю очередной караван птиц, оглашающий таким грустным криком земли, точно нет нигде им жизни, кроме этого края. А я, наоборот, хотела лететь вместе с ними, оставляя внизу равнины, где блестели глазки озер, бороздить это постаревшее небо, споря с ветрами.
– Если моя любимая жена так желает покинуть родной дом, самое время сказать: собирайся, мы отправляемся в Княжество.
Эта весть изумила меня, как если бы он сказал, что подарит мне журавлиные крылья.

***
Княжество встречало нас гостеприимно. Мы остановились в старинном замке у друга моего мужа. Вскоре муж снова запропастился по делам, а меня оставил на хозяев замка. Меня томило странное ожидание, которое я не могла объяснить. Днём меня развлекал младший сын хозяев. Мы ездили в город, ходили на пиры к знатным особам. Но мне однообразные прогулки и посиделки у соседей скоро наскучили, кроме того, усилилось моё томление. Однажды мы проезжали ярмарку, и я стала упрашивать его побродить по шумным рядам. Он был удивлён, но не смог отказать даме. Кругом царили хаос и веселье, со всех сторон в бока втыкались локти, все наперебой торговались, украшая речь прибаутками, и всё смешивалось в невообразимую мозаику цвета, шума и движения. Вдруг я увидела мужчину в собольей шапке. Я подошла ближе и ахнула:
– Атанас!
– Княгиня!
Я было ринулась к нему, но остановилась и смутилась. Он тоже сдержал какой-то порыв и только продолжал улыбаться. Мы стояли друг против друга и молчали. Мой спутник затерялся в пестрой толпе, а Атанас взял меня за руку и повёл куда-то. С ним ярмарка открылась мне совершенно с других сторон. Я насладилась её весельем, поглядела на настоящие «чудеса» и так смеялась над кукольным спектаклем, что у меня даже слёзы потекли! Мы проталкивались с трудом через толпу, увлечённо работая локтями, но это было вовсе не утомительно, а очень весело. Я чувствовала себя по-детски счастливой, и всё теряло значимость перед этим волшебным чувством лёгкости…
Мы вышли за стены города, в снежную равнину. Я вдруг поняла, насколько этот мир огромен и прекрасен, насколько же огромна и душа. Атанас держал мою руку, и я едва касалась земли. Я совсем не думала о времени, мне было так хорошо с ним, что ничего и не было, кроме нас и связующей нас прекрасной лёгкости.
Мы пошли вдоль тяжёлой ограды; показалась высокая арка. Пройдя под ней, мы оказались на кладбище. Атанас жестом пригласил меня идти вперёд. Пусто, бело и красиво. Я ощущала только ладонь Атанаса в руке, и мне казалось, что я обрела эти долгожданные журавлиные крылья. Мне особенно запомнились два дерева: одно стройное и тонкоствольное, другое – точно искривлённое непосильной мукой, а ветви их жадно переплелись, и казалось, что так они простоят века. Мы бродили по заброшенному кладбищу, дыша чистой красотой оставленного для нас двоих мира. И так легко было моему сердцу, когда разум был не замутнен суетой и сомнениями, когда так просто стало жить, не боясь, не таясь, зная, что однажды покинешь этот мир, и поэтому ещё прекраснее и любимее становилось всё вокруг. Мы остановились у подножия раскрошившегося надгробия, и Атанас протянул мне букетик из мёртвых листьев. Я взяла его и подумала, что он даже лучше, чем живые цветы. Потом мы долго сидели спиной друг к другу и глядели в мудрое небо, приоткрывавшее нам свои тайны. Никогда и ни с кем мне не было так легко бродить, молчать, глядеть в небо!.. Настолько мудрой и лёгкой я не становилась даже наедине с собой, а сейчас весь мир лежал где-то внизу, как опустевшие равнины, как блестящие глазки озёр…
На следующее утро мы, словно сговорившись, встретились в лесу за замком. И вновь чистые, таинственные просторы распахнуло перед нами Княжество. Я наслаждалась прелестью природы, её скупой нежностью, припугнутой холодом. Невероятные и простые истины открывались перед моим ничем не отягчённым, неограниченным взором. И я поняла, как многое теряет человек, отдалённый от нежности, излучаемой этим великим и сложным миром, который с материнской заботой пытается вести нас к доброте. Знаете ли вы, сколько тайн у могучих лесов? Сколько слёз в холодной глади озёр? Сколько жизни в каждой травинке? То, за чем гоняется и тщетно хочет уловить наша мысль, живёт перед нами и оберегает наш тяжёлый путь.
Мы с Атанасом встречались за замком, как по договорённости, и бродили по лесам и снежным равнинам. Надо сказать, мы ни разу не навещали одно и то же место, поэтому я слегка удивилась, когда поняла, что мы опять идём на заброшенное кладбище. Мы направились к полуразрушенному надгробию.
– Скоро я не смогу приходить к Вам, княгиня.
– Почему?
– Надо воевать за свои мечты.
– Война – это ужасно!
– Всё зависит от цели. Пора положить конец междоусобицам и гнёту сотен мелких господ. Сила – в единстве, только вместе мы сможем достичь высот. Я борюсь за будущее, а не за то, чтобы передо мной кланялись, в душе ненавидя.
Я была уверена, что он победит, но душа заныла. Я физически ощутила зависимость от этого человека. Мне стало страшно за себя и за него, он был выше моего понимания.
– Вы будете смотреть в ожидании в окно?
Я улыбнулась и положила ему руку на плечо.
– С какой стороны Вас ждать?
– С северной.
Он уехал в конце января. Туда, где чёрные горы вонзались в небо. Я ждала, невольно поглядывая в окно, ждала беспокойно и торжественно. В ожидании тянулось время. Мой муж по личным причинам решил помочь Атанасу в его борьбе, и мы остались в Княжестве. Я по-прежнему жила в грозном замке и чувствовала себя ужасно одинокой. Зимы и весны менялись, а время тянулось невыносимо долго. Но вот радостный апрель принёс новую жизнь! Едва узнав о победе, я побежала куда глаза глядят, любуясь весной. Голубое, ясное, как взгляд ребёнка, небо смотрело на меня, а я бежала, воздев к нему руки к небу, и кружилась, кружилась, кружилась… Я добежала до старого кладбища и медленно побрела по знакомой тропинке, густо заросшей травой. Тихое и задумчивое, кладбище тоже очнулось и запело тягучую песню, желая рассказать в ней беззаботной весне о грузе, который вечной священной печалью сковал его земли. Надгробие ожило: с его скрошившейся верхушки на меня глядела пташка, клоня головку на бок. Я присела на траву и задумалась. Как дорог мне каждый наш с Атанасом шаг по этому кладбищу!.. Я вздрогнула, почувствовав движение. Атанас опустился рядом со мной.
– Я Вас ждала.
– Я знал, что здесь мы встретимся. Я вернулся из изнурительного похода, и сама весна встречает меня! – помолчав, он добавил:
– Весна – это как сказание о создании мира.
Он взял мою руку, и это прикосновение было по-весеннему свежим. Мы побрели вдоль покосившихся, истрескавшихся надгробий. Я так давно ждала, что пойду куда-то, неважно куда, лишь бы вслед за солнцем.

***
С тех пор мы встречались каждый день. Мне бесконечно полюбилось бродить по лесам и рощам, зная, что не упаду с небес, потому что эта прохладная рука поддерживает меня. Я возвращалась уже в сумерках, радостная, как ребёнок, и ложилась спать в ожидании нового полёта. Однажды муж недовольно спросил, куда я постоянно пропадаю. Я почувствовала себя виноватой и пожурила Атанаса:
– Я с Вами совсем позабыла о земной жизни. У меня, в конце концов, есть муж, и он недоволен моим постоянным отсутствием.
– Вам не обязательно попадать в дурные истории из-за меня. Мы будем встречаться реже.
И мы стали встречаться реже. Я больше времени проводила с мужем, досадливо понимая, что не чувствую с ним той лёгкости, ради которой я шла к Атанасу. И это было странно. Я боготворила мужа и всем была обязана ему. Тогда я часто говорила себе, что очень счастлива: у меня чудесный муж, которого люблю, и замечательный друг, с которым очень хорошо.
Время шло. Небо стало чаще плакать, вспоминая майские зори, ярче выступили звёзды, и быстрее наступал колдовской вечер. Осенью красота ещё ценнее. Она врезается в память своим прощальным торжеством и остается там навсегда, как прикосновение мудрости веков, смутных мечтаний земли и небес. Бездонная, очаровательная красота туманных далей, опустевших пашен и чёрных дорог, прекрасный увядающий мир, прекрасное плачущее небо. Атанас часто пел на закате, и голос его был, как шёпот ветра, как мелодия мира… Он обожал жизнь и чутко чувствовал природу. Порой в его взгляде проскальзывала грусть, которую он отгонял со словами: «Нельзя грустить, жизнь так коротка! Однажды я покину этот мир, и, если не смогу улыбнуться в конце пути, значит, жил зря». Нет, он не смог бы постареть, никогда и ни за что на свете! Столько в нём было красоты и жизнелюбия…

Недолго красовалась осень в этом году. Как чёрная туча, как мёртвый дым, налетела весть: война. Заныло, обливаясь смятением, моё сердце, только начавшее жить…
Перед отъездом Атанас пришел ко мне и, взяв за руку, сказал:
– Вот и новая напасть. Я ждал.
– Но почему? – воскликнула я беспомощно. – Как можно тратить эту короткую жизнь на войны? Неужели не лучше наслаждаться этим миром, учась у него любви и красоте?! Это нечестно и мерзко!
– За счастье нельзя жить, за него надо бороться. Передо мной единственный выбор: жить или быть свободным. Что бы вы пожелали мне?
Я хотела сказать: «Жить!», но губы онемели. Глядя в его глубокие глаза, я едва слышно проговорила: «Будьте вечно свободны!», и сжала его руку.
Холодный, пронизывающий до костей ветер выл, как голодный пёс. Красная луна пожаром застыла за ветвями озябших деревьев…
Атанас выступил на следующее утро. Мой муж тоже собрался в поход. Наконец, я подошла к нему и сказала, что поеду с ним. Забыв свою обычную кротость, я заявила, что всё равно сбегу, если он не возьмёт меня с собой.
– Что же ты будешь там делать? – усмехнулся он.
– Помогать, чем смогу! Буду рядом с тобой. Не хочу больше шить да вязать, когда люди погибают.
– Как хочешь, – глухо согласился он, и я изумилась, потому как совсем не ждала, что добьюсь своего.
Я собиралась тщательно, но скупо. Не знаю, о чем я тогда думала, только понимала, что остаться не могу. Мой муж полагал, что я буду сидеть в лагере и с замиранием сердца ждать его возвращения из боя. Но он плохо знал меня.

***
Долго тянулся тягостный поход. Моя боевая горячность сменилась бесконечной тревогой. Я чувствовала, как изнемогает этот мир, и он давил на меня всеми своими мучениями. Я ни на минуту не отходила от мужа, боясь чего-то, смутно обозначавшегося в моем сознании, и у меня появилась потребность постоянно держать его руку, чувствовать его присутствие. То, что ждало впереди, не занимало меня, я всей душой пыталась прикрепить себя к моментам настоящего. Я смотрела в лица людей, идущих на смерть, пыталась понять, что горит в их глазах, но там лишь отражалось мрачное небо. Сердце моё разрывалось от непонимания, и в одиночестве я по-детски плакала и шептала: «Зачем нужна война? В жизни и так мало счастья!» Дни стали ужасно тягучими, и эта скупость чувств вот-вот должна была разразиться грозой. Напряжённые ночи и рассветы, почти не видя сна, я коротала молча и встречала каждый новый день в страхе.
И гроза разразилась. Настал тот час, когда всё моё мужество вдруг рассеялось, как запах цветов в холодном ветре. Мой муж, храня безразличие на лице, готовился к бою. Он велел мне оставаться в лагере и ждать его. Я промолчала – бесполезно спорить. И всё же я нарушила его приказ.
Никогда не забуду тот день. День крови и смерти, ужаса и борьбы за жизнь. Такой день будет вечно жить в памяти и терзать душу. Страх сковал меня, превратил в статую с застывшей гримасой одичавшей боли. Он не терзал – он убивал наповал, без надежды. Земля дрожала и стонала, трепетали пущенные по ветру знамена, фыркали разгорячённые кони, и пена с их шей падала в обагрённую пыль. Я была, как в огромном бурлящем котле, в котором кипят человеческие тела и души, словно в аду. Не чувствуя себя, я делала лишь то, на что толкало бесконечное желание жить, – пыталась стать невидимкой. Мужество и героизм! Вот оно, моё мужество, моё геройство: дикое, животное желание выжить, выбраться из этого кошмарного вара − такое мощное и крепкое желание, что управляет и телом, и разумом. Небо исчезло, скрывшись за разгорячёнными телами, и ощущалось, как земля пламенеет под ногами… Пронзительная боль в груди повалила меня наземь. Я попробовала встать, но только перевернулась на бок и, теребя истоптанную землю, ощутила напоследок её свежий, живительный запах…

Месяц я провела в монастыре, пока окончательно не поправилась. Мой муж отправился в новую битву, а меня оставил здесь. Он теперь был недостижимо далеко, а я сходила с ума от тревоги и одиночества. Я помогала, как могла, монахиням ухаживать за ранеными. Суровая зима замела сухим снегом равнины, ветер в щелях то глухо выл, то срывался на жалобные стоны. Солнце не показывалось целую вечность.
В один из таких вечеров, пустых, ноющих февральских вечеров, я сидела перед скудным очагом, где, покрытые толстым слоем пепла, пытались продлить свою жизнь мерцающие огоньки. Дверь тихо скрипнула, пустив свистящий холод, и из темноты показалось восковое лицо монахини. Она остановила на мне каменный взгляд и сказала:
– Дурные известия для вас, княгиня: ваш муж погиб.
О, как просто она произнесла это страшное, странное слово! Я не могла поверить, я не понимала её слов. Когда моё сердце, опередив разум, горько сжалось, я оттолкнула монахиню и побежала по коридору. Выскочив на улицу, я обхватила обледеневший ствол дерева и заплакала, содрогаясь от немыслимого холода и рыданий. Вдруг чувства мои иссякли, как и слёзы, мысли застыли на краю сознания огромным клубком, который нельзя распутать. Я почувствовала себя беспомощной и одинокой, брошенной, забытой всеми. Я упала на колени, молча простирая руки к небу. В своей безмолвной молитве я всю себя отдала этому небу, этим звездам. И внезапно мне словно стало легче, я ощутила чей-то взгляд с небес, тёплый и добрый…
Под утро я возвратилась в монастырь, чтобы собрать вещи.

***
Я не участвовала больше в сражениях, а помогала раненым. Война всё шла. В боях гибли тысячи людей. Мне казалось, что мир давно уже должен был захлебнуться кровью… И мне хотелось встать между враждующими сторонами и закричать, велеть им остановиться так сильно, чтобы этот крик отнял мою жизнь! О, если бы этого было достаточно… Что может женщина, одинокая, хрупкая женщина, желающая любить и дарить, против жадной войны? Иногда мне казалось, что это лишь кошмарный сон, и люди не могут так яростно вырезать друг друга в таком дивном мире. Но я просыпалась, а кровь лилась, и я усвоила навсегда, что нет существа страшнее в своей зависти, чем человек.

Атанас упорно шёл к победе, но жизнь несправедлива. Предательство – вот что погубило так много надежд и стремлений. Услышав о том, что он оказался в плену, я решила всеми правдами и неправдами помочь ему. Но путь был долог и опасен, а поиски помощников заняли у меня уйму времени. Я растратила почти всё, что имела, чтобы отыскать сорвиголов, готовых воплотить в жизнь моё желание. И судьба оказалась к нам благосклонна. Я пришла к нему, в эту тёмную башню, где он томился. И тогда мне совсем не было страшно. Я позвала его. Он поднял глаза, и каким прекрасным мне показалось тогда его лицо, изуродованное, измученное лицо…
– Княгиня, – произнес он и замолчал, глядя в мои глаза с бесконечной нежностью. – Ты пришла.
– Пришла за тобой, Атанас, выбирайся отсюда…
– Слишком поздно, княгиня, слишком поздно.
– Что ты такое говоришь?! Ты же никогда не отчаиваешься!
– Верно. Но что от меня осталось? Пожалуйста, пойми, я не сдаюсь, я просто хочу отдохнуть.
Я удивилась.
– Но они ведь убьют тебя.
– Конечно, – согласился он. – Но они не убьют моей любви к миру, к свободе. Я останусь в них. И, кто знает, быть может, однажды я снова спущусь на эту землю, и ты будешь ждать меня. Я всегда любил тебя, княгиня. Хотя это не новость для тебя...
Я шептала его имя, умоляла не бросать меня. Он глядел с такой необъятной любовью, что я могла бы раствориться в ней. А я рыдала, не в силах остановиться; мне чудилось, что мы утонем в этих слезах. Сердце мое разрывалось от невысказанной нежности. Мне хотелось кричать и разнести по всему миру, до каждого сердца свою безумную вселенскую любовь и завещать человечеству лишь её отныне, без кровопролитий и стяжательства, без уродства и подлости, без зависти и зла. Любовь непобедима, ибо она побеждает всё. И снова безбрежная лёгкость ожила во мне и понесла над этим окровавленным миром в безбрежные просторы небес. И я знала, что всё время мира дано только для нас, чтобы чувствовать лёгкость, которая делает нас единством, чтобы любить, отдавая всё своё существо. Как же мелочно и низко все то, что разлучает нас! И мы, обреченные на этот мрак, никогда больше не пройдём вместе по долинам и лесам... Я почувствовала прохладную ладонь в своей руке, и ненависть, злоба, досада унеслись прочь из сердца навсегда. Атанас смотрел на меня с нежностью и теплотой. И тогда я поняла, что он навсегда останется в прекрасном сиянии звезд, в высоте мудрых небес. А его голос будет звучать в щебете птиц, в говоре рек, в шёпоте ветра, будет доноситься с вышины, оттуда, где летят журавли, видящие внизу родные земли. И однажды, быть может, он придёт сюда снова, чтобы жить и любить, и я буду ждать только его. И мы будем вместе…
0

#22 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 03 января 2017 - 22:42

21

ПРО ДЕВОЧКУ ТАНЮ


Из цикла рассказов «Судьбы людские»

Жила-была девочка Таня. Была она на семнадцатом году, хороша собой, и не было ничего удивительного в том, что мальчики вились вокруг неё, как бабочки вокруг ночного фонаря. И закружилась у девочки головка… И влюбилась Таня, да не как-нибудь, а как следует в бойкого голосистого Витю. Так влюбилась, что, как в песне поётся, «…По морозу босиком к милому ходила!» Ну, не совсем, конечно, чтобы босиком, однако ж когда мать, в знак протеста, валенки отняла – не пущу, дескать, больше к Витьке – Таня в ответ: «Всё равно убегу!»
И ведь убежала! В одних туфлях на босу ногу убежала по февральской стуже к своему дролечке! А когда мать её спохватилась, да назад звать стала, наотрез Таня отказалась: «Не вернусь, дескать, никогда, раз ты так!» И осталась у Вити в доме - даром, что ещё и десятилетку не окончила.
И всё бы хорошо: и Витя рад, и его домашние не против, но поняла однажды Таня, что ребёнка под сердцем носит. Сказала об этом милому, а Витя и заюлил. Заелозил Витя, глазки красивые опустил – не рано ли, дескать? Стужей лютой выхолодило душу от этих слов у Тани, без надежды попыталась ещё возразить что-то, но скоро поняла – пустое. Не нужно это Вите. А, стало быть, и она не нужна вместе со своими бедами. Так - слова одни красивые с его стороны да утехи плотские.
И поплелась Таня домой. И упала перед мамкой на колени, да в подол ей слёзы свои горькие. Поплакали вдвоём, попричитали и решились: чтоб деревенского позора избежать, - к бабке-знахарке за помощью. Та всё и сделала. Да удачно это у неё вышло, аккурат на весенние каникулы пришлось – Таня и школу нисколько не пропустила. Да и не прознал никто; Витя хоть тем хорош, что неболтлив оказался.
Окончила Таня десятилетку и – айда из деревни. По принципу «куда глаза глядят». И чем дальше, тем лучше. Набор на учёбу объявили, и она поехала. И всё бы ладно, да опять одна закавыка: Коля-одноклассник уж очень её боготворил. Хороший парень, скромный. Среди всех поклонников он, пожалуй, дальше всех от Тани оказывался, но зато любил, видать, сильнее всех. А как увидел по весне, что Таня к Витьке охладела, как узнал, что уехать собирается, осмелел однажды, подошёл и попросил хоть адрес дать. А у Тани пусто всё в душе той весной было, ничего она не пообещала хорошему парню и адреса не оставила.
И опять бы всё хорошо на новом месте: коллектив хороший попался, подруги хорошие, ребята по большей части уважительные. Всё по-хорошему складывалось, и оттаивать стала Танина душа, забываться стала пережитая беда. Тут бы и к новой жизни возродиться, как вдруг – Витя! Аккурат опять в феврале… Как адрес узнал, как нашёл за тридевять земель – одному Богу ведомо, но нашёл. Приехал, и давай уж сам на коленях перед Таней прощения просить! Видать, понял что-то. Но ничего ему Таня не ответила. Слишком сильно, знать, любила его и верила, а он слишком небережливо по самому-то живому да по тонкому, как кирзовым сапогом протопал. Ничего он от Тани не добился; ни прощения, ни снисхождения, - так и уехал ни с чем.
А вскорости и она домой вернулась. Учёба всего на год была; окончила – и вернулась. И опять Коля. Не лез опять же, как и раньше, но по всему видно было, что люба ему Таня. А та уже ожила; да и пора бы - ведь год прошёл. Раз позволила проводить, другой и вдруг почувствовала, что парень-то и вправду любит! И не голыми словами, не липкими руками, а душой любит, по-настоящему. Только бы ответить тем же, а тут – бац – повестка! Коле в армию пора. Молча принял, как должное; не забегал, не заегозил, выпрашивать ничего не стал, - собрался и пришёл прощаться. Как мужик перед фронтом!
Вот тут-то Таню и проняло: вот как оно быть-то должно! Не спеша да по порядочку, степенно, как в русских сказках. Так проняло, что и сама от себя не ожидая, сказала на прощание:
- Служи спокойно - ждать буду! А там поглядим чего мы стоим.
А надо сказать, не балованая она была, слову своему всегда хозяйка, если сказала – значит, сделает. Дорогого её слова стоили, и Коля это знал. Не пошёл парень в армию, а на крыльях полетел.
А Таню, между тем, на работу в другое село направили. Вакансия там открылась – и направили. Опять люди новые, друзья, подруги, ну и кавалеры, конечно. Таня со всеми ровна, никого не выделяла - Коля-то не на шутку в душу запал. От него письма, от неё письма - и кавалерам никаких обещаний. Потанцевать – пожалуйста, проводить – извольте, если есть охота, поговорить весело – а почему бы и нет? Но дальше - стоп! В душе-то Коля. Скоро все поняли, что девка не пустая, сердце её кем-то занято, и мало-помалу отстали.
Один только не сдавался, всё по пятам ходил. И делал вроде всё по-человечески, не назойливо, даже приятно, но звали его, чёрт возьми, тоже Витей, и одно только это в Тане всё убивало. Даже если б и не Коля. И хоть говорила она ему, что зря он время тратит, хоть и просила не ухаживать за ней, да только Вите-второму всё это непонятно было и лишь сильнее распаляло.
Всё лето так прошло, осени половина – не отступает парень - и всё тут! И главное, что всё по-хорошему делает, вроде бы. Был бы хамом – давно «отбрила» бы, и делу конец. А тут язык не поворачивается «отшить». Но конец всему приходит, и как-то раз, когда парень особенно отчаянно добивался душевного к себе расположения, не выдержала Таня и сказала, что ждёт парня из армии, и никто ей больше сейчас не нужен. Потупился Витя, голову повесил, проговорил что-то невнятное и прочь пошёл. А Тане так гадостно на душе стало, как будто она пакость какую сделала. Хотя, казалось бы, какую пакость? – просто правду сказала. Но видно было, что парню больно, оттого и гадостно, видать, стало. Пришла домой и места себе не найдёт. Спать легла – сон не идёт; насилу под утро заснула.
А с утра, как проснулась, почуяла – случилось что-то. Вроде как переполох в селе какой-то… Вроде как в аварию попал кто-то… Прислушалась – батюшки светы, Витя-то и попал! На «Кировце» он работал, трактористом. Как от Тани-то он ушёл - сперва в магазин за поллитровкой. Заглотил её, как стаканчик водички, - да и на трактор. В соседнюю деревню поехал. А дождя-то… Чего поехал – кто теперь знает, а только по дороге в колее легковушка застряла. Вокруг никого – шофёр за трактором побежал – а внутри трое, оказывается, сидели, от дождя спасались. Ну, а Витя-то почём знал? Да и не думал он ни о чём; гнал что есть мочи свой «Кировец», не разбирая дороги. Легковушку заметил, стал объезжать; да то ли взял круто, то ли дорога раскисшая подвела (а колеи глубокие) - и завалился его «Кировец» на бок при этом повороте - и прямо на легковушку! Так в блин её и смял вместе со всеми, кто там был. Витя-то как вылез из кабины, так и понял всё. За голову руками да бежать. А куда? А всё одно куда, в тот момент никакой мысли не было. Лишь бы не домой… Это-то всё и решило. Наутро, как прознали всё, что случилось, то первым делом к Витькиному дому бросились. Дескать, где он? А там только мать-инвалид, да трое шпанят мал-мала меньше. Отец с матерью под одну ёлку на лесоповале попали; отца-то сразу насмерть, ну а мать, вот, выжила. А тут такое дело… И всё бы ничего, да какая-то не в меру говорливая соседка заявила, что-де Витька после этого умом тронулся. За голову, говорит, схватился и унёсся невесть куда. Это-то и доконало мать. И так-то сердце сдало после похорон мужа, а тут ещё со старшим эдакая беда. Сделалось ей худо от таких известий – так и не откачали. Да и кому откачивать-то? На всю округу одна медичка - и та за восемь вёрст! Поди, достань её да по бездорожью.
А Витя назавтра сам пришёл. Под дождём да по осеннему лесу много не побегаешь: хмель прошёл, желудок опустел – одна дорога домой. За порог ступил, а там уж гроб стоит! И братишки с сестрёнкой во всю голову ревут. Маленькие ещё: старший только в третий класс пошёл, а девочка и вовсе говорить лишь научилась. Потемнело у Вити в глазах, голову как ватой обложило – ничего не слышит. Глаза как сквозь марлю на мир: видеть – видят, да всё в сером. А хоронить-то мать ведь надо…
А тут и Таня. Добрая она душа, да и вину какую-то за собой чуяла – чем помочь, говорит? А чем поможешь: мать не вернёшь, от суда не убережёшь – разве что слёзы младшим вытереть, ну да в доме кой-чего. Таня и взялась. Старательно так взялась, по-хозяйски, Витя и пустил в ход свою последнюю надежду. Оставайся, говорит, за хозяйку, замуж за меня выходи, отсижу – век любить буду. Что тут скажешь, ведь Коля-то не горшок, просто так в сторону не отставишь. Ничего Таня не сказала; головой только покачала - не неволь, дескать - но младшая сестричка Витина всё решила. Притопала на своих босых ножонках (это уж после похорон), головёнку свою вверх задрала, да глазками своими голубыми – не языком, а глазками – у тёти и спросила:
- А ты, мамочка, от нас никуда не уйдёшь?
Звоном в голову Танину глазки эти, путами неразрывными - «мамочка» по рукам и ногам… Как «нет!» скажешь? Глазки-то не мигают! Ждут. Просят… А вина какая-то смутная всё покоя не даёт… Ноги подкосились, осела Таня на лавку и только головёнку детскую рукой погладила, чтоб успокоить. А вечером письмо Коле. И всё, как на духу… Прости, дескать, любимый, не могу иначе. Совесть замучает - с тобой оставаться. Тот и простил. Получил письмо всё в разводах от слёз девичьих - и простил. И счастья семейного пожелал. Любил, знать, сильно… А вечером - в караул, и весь рожок автоматный в себя разрядил! И ведь приспособил же как-то: нет, чтобы одной пулей, так придумал же, чтоб даже если и падать начнёт, то всё равно автомат чтобы строчил. Ну, тот и строчил пока патроны были. Всю грудь в решето…
Ну, а Таня у Вити осталась. Того как-то удачно осудили, можно сказать оправдали. Убытки только присудили возместить за «Кировца» да за машину, а так не тронули. С Таней они зарегистрировались, - всё честь по чести, малышня её сразу стала мамой звать. И всё бы хорошо, да вот незадача: заболел Витя. Желтухой заболел и угодил на 40 дней в больницу. Ну, Таня, само собой передачи и всё такое; выздоравливай, дескать, скорее, трудно без тебя. И Витя в ответ с улыбкой. Так время и прошло. А как к выписке-то стало дело подходить, Таня и прознала, что, оказывается, медичка больничная от Витьки уже ребёнка ждёт. Прикинула Таня: выходит, что как Витька в больницу-то попал, так с медичкой этой сразу и… А Таня-то за его братишками как за своими… Да за домом Витькиным, как за семейным очагом день и ночь!.. И так ей вдруг всё пусто стало… - вот прямо как неживой. Ни злости не возникло, ни обиды, ни облегчения какого-нибудь – ну, ровным счётом ничего. Ни дать, ни взять – живой труп! Собрала она свои вещички, дождалась Витьку из больницы и ушла. И прощаться даже не стала. Просто ушла - и всё. Вот как! Уж потом заявление на развод и всё такое.
Развели их сразу – а чего тянуть-то? Ни детей, слава Богу, ни имущества. Витька, не мёшкая, с медичкой расписался. А Таня и с работы тут же рассчиталась. И домой опять, к своей маме. Да только слёз уж никаких. Не то, что в первый раз. Так, как привидение, вернулась, и на всё расспросы - ничего. Насилу мать узнала, ЧТО стряслось. Узнать-то узнала, да только и помочь-то нечем. Не то, что в прошлый раз. С Витькой первым… И укорять дочь сил нет – такая беда. Это ещё про Колю в то время Таня ничего не знала. Ну, вот не знала - и всё! Его ведь не привозили, а домашние его так замкнулись, что как съездили в часть, так и молчок со всеми. Сколько так Таня прожила, как тень – один Бог знает, а только воротила её однажды к жизни мысль, что может Коля её простит? Ведь полюбила же и любит… Тут-то и узнала про то, что с ним случилось! Вот уж где похороны-то душевные были! Окончательные и бесповоротные. Как теперь жить? Зачем? Чему верить и, главное, кому? Коле бы можно, так нет его! Своими руками погубила! А остальные? А остальные для неё теперь в сплошных «витек» превратились. Ведь с такой-то силой… Да в самое сердце… Как тут выжить после этого?
…А время уж опять на весну. Опять оттаяла природа от мороза, обулась да оделась в зелёный наряд своих лугов да лесов, тепла и ласки запросила. И Танина душа - тоже… Живая ведь, да и весна опять же. Из дому чаще выходить стала, на люди показываться… Боязливо, правда, с опаской, но всё же привыкать к людям-то. Опять кавалеры появились, провожатые нашлись, и только однажды Таня выбрала одного, да пошла с ним по селу – бах, Коля!!! Остолбенела Таня, с лица спала, подумать ещё успела: «Может, с ума сошла?» - а Коля и здоровается! У Тани язык отнялся, слова не вымолвит, только смотрит и понять не может.
- Ведь ты… Ведь ты…, - говорит, а продолжить – сил нет.
- Что - я? - Коля в ответ. – Комиссовали меня. Группу дали – вот, домой вернулся.
Ничего больше Таня не помнила, да и не слышала уж больше ничего; одно в голове – живой! Но как?! Как он выжил? Почему неизвестно ничего было? Всё и открылось теперь-то. Оказывается, хоть он и изрешетил себе грудь, но не всеми же тридцатью пулями. А те, что достались, удачно попали: ни сердца не задели, ни важных сосудов – его врачи и выходили. Силён оказался, крепок. А родителям сообщение пришло, что сын их в госпитале. Те как поехали, да всё узнали – никому ни слова, решили, пока всё не кончится так или иначе. Оттого и не знал ничего никто, потому что похорон-то не было. Коля-то выжил. Как слушок прошёл по селу, что Коля застрелился – никто не знает, да только он много позже прошёл и половиной правды оказался. И вот теперь вся правда открылась: Коля застрелиться хотел, но выжил. Инвалидность получил, и комиссовали его из армии.
Что тут делать? Несколько дней Таня из дома не выходила, ночи не спала, а потом встала и пошла. К Коле. Вызвала его на улицу и прощения попросила.
- Не виню я тебя, - ответил. – Тогда не винил и сейчас не виню. И мила ты мне, как и прежде, да только не будет нам с тобой счастья, Танюха. Пулями его, видать, вышибло.
Помолчали.
- Через смерть я прошёл, Танюша, и вылетело из меня что-то. Вот раньше как будто целый был, а теперь дырявый. Прости меня, но не судьба нам вместе, - добавил.
И в дом пошёл.
И осталась Таня одна: и посреди улицы, и посреди жизни. Вокруг люди, вокруг весна, вокруг тепло, любовь вокруг и жизнь, - а она одна. Такие вот дела…
…Почитают некоторые и скажут: «Во даёт, парень! Это же надо такое сочинить? Ну, фантазёр!»
Не-е-е… Свидетель.
0

#23 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 13 января 2017 - 00:34

22

ХАЙКУ НА ДВОИХ


Лифт, как по заказу, гостеприимно распахнул перед ней свои двери, приглашая в своё маленькое тесное нутро. Лана чуть засомневалась: а не пойти ли пешком? Всего-то десятый этаж… И для здоровья полезней. Она покосилась на носы новых туфель - идеально подходящие к костюму, они оказались катастрофически неудобны. Лана решительно шагнула вперёд и уже нажала кнопку, как в кабину буквально вломился некто в расхристанном пиджаке и свёрнутом на бок галстуке. Двери чмокнули, лифт плавно пошёл вверх.
- Извините, - молодой человек, шумно дыша, привалился к стене и утёр мокрый лоб. – Я очень спешу. У меня самолет…
Лана чуть приподняла уголки губ, мол, чего-там, бывает, мимоходом отметив и твёрдый подбородок, и чувственные губы. Симпатичный парень, хоть и растрёпанный слегка. О чём она думает? Ей надо сосредоточиться. У неё важная встреча, может, даже судьбоносная. Она ещё раз мысленно оглядела себя: костюм деловой, но женственный, умеренный макияж - только, чтобы оттенить серо-голубые глаза под плавно изогнутыми бровями. Она даже линзы на очки сменила для более делового вида. «Всё будет хорошо, главное - не дёргайся» - ещё раз заверила она себя.
И тут погас свет.
- Ой! – от неожиданности Лана даже уперлась руками в стены, но напрасно – лифт уже никуда не ехал.
- Чёрт! – ругнулся он.
Пару секунд они молчали. Потом оба ринулись к панели с кнопками и столкнулись в углу лбами.
- Ай! Ой! - раздалось в кромешной темноте.
Очки шмякнулись об пол, да и у парня тоже что-то упало и грохнуло.
- Простите, извините, - забормотал он, неуклюже возясь под ногами.
- Осторожнее! – крикнула Лана и простонала, услышав, как хрупнуло стекло: - Очки...
- Я телефон потерял, посветите чем-нибудь, - потребовал молодой человек, вместо извинений.
Скудный луч упал на пол, в его свете он нашарил рассыпавшийся на части гаджет и негромко чертыхнулся.
- Нажмите, - она направила свет на панель с кнопками, и он послушно нажал, и ещё раз нажал, и ещё.
- Да нет же! – раздражённо оттолкнула Лана его руку и принялась давить на кнопки в некой последовательности - первый этаж, последний этаж, потом все подряд.
- И что? – воскликнул он со злой иронией. – О! Свершилось чудо!
- Заткнитесь! - на отчаянно давила кнопку вызова диспетчера, что, впрочем, также не помогло.
- Звоните, - устало произнёс молодой человек. – Звоните кому-нибудь. Я опаздываю!
- Связи нет! – Лана отчаянно вертела мобильник, пытаясь поймать сигнал.
- Дайте! – н выхватил телефон, ловко отвёл её руку, метнувшуюся вслед, и повернулся спиной.
Ей осталось только бессильно подпрыгивать сзади, осыпая его ругательствами:
- Да что Вы себе позволяете! Отдайте! Идиот!
- Служба спасения, слушаю Вас… - раздалось из динамика, и слова замерли у неё на губах.
- Мы застряли в лифте. Здесь, в бизнес-центре «Фатум»! Пожалуйста, вытащите нас отсюда! У меня самолёт…
- Они говорят, авария на подстанции. Во всём районе нет электричества. Говорят, ждите, – упавшим голосом сообщил он.
- Полетите на другом самолёте, - пожала она плечами. – Что, он последний?
- Последний, - в слабом свете экрана его глаза подозрительно блеснули.
Он шумно вздохнул и съехал по стене на пол.
Лана вздрогнула – нечасто ей доводилось видеть мужские слезы. Дисплей погас, темнота стала ещё плотней. Что-то поскрипывало и постукивало снаружи, доносился неясный гул голосов – не очень-то оптимистично. Она постояла, переминаясь с ноги на ногу, а потом так же, как он, присела у стены. Н-да-с! Недаром она никогда не доверяла лифтам. И темно, хоть глаз выколи! Рядом возился несчастный страдалец, издавая тяжкие вздохи.
«Так не должно быть, - стучало в его мозгу. Не должно, но вот есть. Он обхватил голову руками и сильно дёрнул за волосы.
- Соберись, давай, сделай, что-нибудь! - приказал он себе и поднялся. Нашарил в темноте двери и со всей силой принялся раздвигать створки.
- Есть что-нибудь острое? – услышала Лана.
- Пилка подойдёт? – она порылась в сумке и протянула пилку в его сторону. Он негромко охнул, наткнувшись на острие.
Ещеё несколько минут бесплодных попыток - и пилка, переломившись, полетела на пол.
- Вы уже вторую вещь мне ломаете, - констатировала она.
- Идите, знаете куда!
- Я бы с удовольствием.
- Не могу, - простонал парень, - не могу раздвинуть. Ну, ещё чуть-чуть…
Лана бросилась к нему и тоже принялась тянуть тугую дверь. Крак! Двери разъехались, и руки их упёрлись в бетонную стену. Они застряли между этажей.
- Нет, - затопал он ногами. - Нет! Нет! Нет!
Лана вжалась в угол, зажав уши руками. Буйное помешательство, не иначе. Псих! Он же уронит лифт, и они разобьются! И деться некуда!
- Перестань! – завопила она. – Перестань!
Грохот прекратился. Съежившись в углу, Лана беззвучно плакала.
- Я Вас напугал? Извините, - раскаялся он. – Вы что, там плачете?
- Нет, я смеюсь, - прошипел она зло. – Сижу тут в лифте, с буйнопомешанным и радуюсь.
- Я не сумасшедший. Просто у меня сегодня очень важный день. Был.
- Вопрос жизни и смерти?
- Напрасно язвите. Может, и так. Вам-то что-то?..
- Ничего. Отстаньте от меня.
- Да сдались Вы мне!
Телефон в кармане задрожал и выдал: «То-ре-а-дор, сме-ле-е-е-е в бой!»
- Тихо! – выкрикнула она, поднося телефон к уху. – Да, дорогой! Нормально. Ага. Я ещё здесь, в приемной. А ты где? Ждёшь? Тебе же на тренировку, а тут, наверное, надолго. Ты иди, ладно? Я сразу позвоню. Целую, пока.
В углу напротив засмеялись.
- Ой, как интересно! Что ж это Вы не сказали, что пропадаете тут вдвоем с буйнопомешанным?
- Заткнитесь, а?
- Что Вы всё: «Заткнитесь, да заткнитесь!» А вроде приличная девушка. Сказали бы тореро своему, может, примчался бы да спас?
Она промолчала. Спас, как пить дать, спас бы. А потом мозги бы выел, что она делала в лифте с мужчиной. Плавали, знаем!
От сидения на корточках ноги затекли и, поколебавшись, она села на пол, а ещё чуть погодя, скинула узкие туфли.
- А авария это надолго? – спросила она, ибо молчание в темноте изрядно действовало на нервы. Тяжкий вздох послужил ответом. - Спасибо, что ответили, - желчно бросила она через минуту.
- Я что Вам, электрик? – буркнул он в ответ.
- А кто?
- Маньяк. Нет, вампир. Сейчас как наброшусь!.. О, уже чувствую - клыки лезут!
Она тоненько ойкнула. Бред! Но всё равно страшно.
- Я темноты боюсь. Не надо меня пугать.
- А то что?
- А вдруг я тоже начну кусаться?
- Что ж, если нас не вытащат до вечера, возможно, придётся друг друга съесть - мрачно отозвался он.
- Шутите? – Лана слегка отодвинулась подальше.
В её воображении замелькали страшные картинки.
- А если это не авария? А вдруг это всемирная катастрофа? Мы вылезем, а кругом - одни зомби. Бр-р-р!
- Это Вы сериалов насмотрелись не иначе?
- Ну да, «Ходячие мертвецы» Или Вы такое не смотрите?
- Обожаю, - признался он. – Шестой сезон видели?
- Конечно! – воскликнула она.
- А я думал, девушки про любовь только смотрят.
«Ну, конечно! Ты еще про обезьяну с гранатой добавь, - подумала она. - Типичный мужской шовинизм».
- Пить хочется, - Лана, облизнула сухие губы. – А сколько без воды можно прожить?
Молодой человек где-то порылся, раздалось бульканье.
- Возьмите. Здесь полбутылки.
- Спасибо! – обрадовалась она. - А у меня шоколадка. Будете?
- Давайте, - с тяжким вздохом он взял протянутую ему плитку.
Они разделили припасы. Зазвонил телефон, призывая тореро смелее идти в бой, и она, наскоро проглотив сладкую слюну, бодрым голосом закричала в трубку: «Да. Ещё здесь. Все хорошо. Авария? Где? Во всём районе? Ужас! А ты где? Ага. Ладно. Позвоню».
- У Вас, что действительно такой ревнивый муж, что вы готовы просидеть тут незнамо сколько, лишь бы не навлечь на себя подозрения?
- А что я могу сделать, если Вы, мужчины, примитивны, как обезьяны? Если в лифте с мужчиной - то сразу криминал. По себе, наверное, судите?
- Я-то здесь причём? Я не ревнив.
- Ага. И если Ваша жена в лифте с мужчиной застрянет, Вы и ухом не поведёте?
- Может, это Вас удивит, но я привык доверять своей девушке. И я не женат. Пока.
- А я не замужем. Пока.
И снова воцарилось молчание. Лана решала сложную задачу – звонить, что опаздывает или всё-таки есть надежда, что скоро всё починят и она успеет? Хорошо, что она, как обычно, пришла намного раньше.
- Меня Кирилл зовут, можно просто Кир, - объявил он ни с того ни с сего.
Лана помедлила с ответом. И не собиралась она с ним знакомиться, но не назвать имя, когда собеседник уже представился… Невежливо как-то.
- Лана.
- Это от Светланы?
- Это просто Лана, - сухо отрезала она.
- Простите, - покаялся он. – Простите. А могу ли я попросить Вас об одолжении? Если Ваш Хосе дозвонился, значит, связь появилась? Мне бы позвонить. Это архиважно. Только… Это за границу. Но я вам всё компенсирую, честное слово!
- Пожалуйста, - она протянула телефон.
- Это я, Кир. С телефона знакомого звоню. Мой сломался. Я, наверное, не успеваю на самолет. Прости. Я не могу тебе сейчас всё объяснить. Причина более чем объективная. Поверь. Ну, можно ведь отложить на день, правда? Гости - ну подождут. Не умрут. Не на Северном же полюсе - на Средиземном море. Я люблю тебя. Не расстраивайся. Тебе нельзя. У тебя же концерт. А я тебе подарок приготовил. Такого ты ещё не видела. Целую. И я тебя. И я. Тоже скучаю. Целую», - Кирилл послушал гудки в пустом эфире, сжимая кулаки. Как это может быть? Гостей полон отель, торт заказан, невеста в истерике, а он в лифте? И ведь правду не скажешь - это уже совсем комично, как в анекдоте. Лучше бы он ногу сломал, ей-богу. Как он мог забыть в офисе кольца? Как? Растяпа!»
- И куда Вы летели? – спросила она, просто, чтобы разбить гнетущую тишину.
- На Крит, - вздохнул он. – На свадьбу.
- На свою? Так, может, это судьба? Знаете, когда что-то не получается…
- Нет, - перебил её Кирилл, - нет, - повторил он тише. – Это и есть моя судьба. Я знаю точно. Наши семьи дружат уже много лет. Она была такая смешная с хвостиками. А потом она выросла, и я понял, что всегда её любил.
- А она сильно ругалась?
- Да что вы! Она совсем не умеет ругаться. Она такая… Совсем не похожа на других девушек. Скромная, нежная. Она на скрипке играет. У неё талант.
- И как Вы с ней вечера проводите? Она на скрипке пилит, а вы зомби на компе расстреливаете?
- А Вы как? Ваш тореро на тренировке, а Вы что делаете?
- А чего вы взъелись-то? У меня-то как раз все в ажуре. И никакой он не тореро. А хоккеист, и очень хороший. Его в сборную пригласили. С ним надежно, как в Форт Ноксе. Ну, ревнивый, да. Но я его всё равно обожаю.
- Любите или обожаете?
- Большая разница!
- Огромная.
- Кто бы говорил. Да что вы, мужчины, в любви, вообще, понимаете?
Сверху заскрипело, и лифт ощутимо качнулся. Они дружно ахнули и замерли. Лифт дёрнулся еще раз.
- Мамочка! – прошептала она, вжимаясь в стенку.
Раскрытые двери лифта дёрнулись.
- Надо закрыть! - воскликнул Кирилл.
Они бросились к дверям и принялись тянуть изо всех сил. Створки сомкнулись, и лифт затрясся, словно припадочный. Лана вцепилась руками в лацканы его пиджака и принялась тоненько завывать. Через минуту всё стихло.
- Извините, - пробормотала она, с трудом отлепляя пальцы от его пиджака. – Я так испугалась!
- Я сам испугался, - раздалось в ответ. – Жутковато, однако.
- Что это было?
- Может, они пытаются его починить? Я надеюсь.
- А вдруг это не они?
- А кто?
- Не знаю.
- Тьфу на Вас! Слушай, а давай на ты. А то у нас тут просто чайная церемония какая-то.
- Давай, - прошептала она.
Её еще трясло. Она вдруг осознала, что под ней пропасть, а висят они на каком-то хиленьком тросике.
– Страшно-то как! Господи, Боже мой!
- Я, вообще-то, агностик, но готов уже и молиться и даже камлать, лишь бы вылезти отсюда.
- Да хоть в бубен стучать! Глупо так - гикнуться в каком-то дурацком лифте, как раз, когда нашла работу мечты.
- Ты здесь работаешь?
- Нет, только устроилась. Вернее, сегодня контракт подписываю. А потом в Японию на два года! Представляешь? И вместо Японии сижу тут…
- Ух, ты! Не был ни разу, но хотел. А ты японский знаешь?
- Как бы да. Японский и английский. Я долго этой работы добивалась! Там такой конкурс был! Глупо как! И зачем я в лифт залезла?
- Не переживай - лифты редко падают. Гораздо реже самолётов.
- Большое утешение. Мне сразу легче стало.
- А твой Хосе? Не против? И, вообще, где хоккей, а где Япония? Что у вас общего?
- Он не Хосе, - машинально поправила она, - его Данила зовут. Мы на одном катке тренировались. Я фигурным катанием занималась, потом из-за зрения врачи запретили. Ты не понимаешь, спорт – это особый мир. Там всё по-другому. Есть цель и нужно её достичь. У него цель – сборная. У меня – Япония. Он понимает.
- Цель, да, - Кирилл, устроился удобнее и вытянул ноги. - Я долго искал, чем хочу заниматься. И с девушками - так же. Встречался со многими, но всегда чего-то не хватало. А к Каринке относился как к другу. Потом она в Италию уехала учиться, и когда мы встретились через год, я её увидел – такая вся воздушная, лёгкая – меня, как током дернуло – вот же она!
Она тихо вздохнула – есть же ещ романтики на свете. Данила, конечно, не романтик, зато у него свои достоинства.
- Верь в лучшие дни!
Деревце сливы верит:
Весной зацветет, - продекламировала она строчки, вдруг всплывшие в уме.
- О! Это же стихи такие японские, хайку, кажется?
- Да. Хайку. Мацуо Басё, средневековый поэт.
- А Мураками ты читала?
- Харуки? Да. Но современные японцы мне не очень нравятся. Хотя вот другой Мураками, который Рю, очень даже, ну и Акутагава, конечно. Он лучший.
- Да, Рю я тоже читал. Но Акутагаву даже сравнить не с чем. Мастер!
- «Ворота Рюноске» как тебе?
- Спрашиваешь! Мне вообще нравится их отношение к жизни. Я сейчас как раз новый проект делаю – загородный дом в восточном стиле. Ну, там всякие беседки, сад камней, пруд с мостиком… Так что пришлось много читать про Японию, про традиции, культуру. Удивительная страна!
- А ты где работаешь?
- В архитектурном бюро. Здесь, в бизнес-центре.
- Я бы хотела посмотреть этот дом. Красиво, наверное.
- Правда? О, я бы тебе показал, жалко телефон сломался.
- Не покажешь. Ты сейчас вылезешь отсюда и пулей полетишь к невесте.
- А ты к Хосе.
«Надо же, Акутагаву он читал, - загрустила она, - как бы мне Данилу заставить прочитать, хотя бы что-нибудь…» «Да, последний заказ – мой лучший проект, ей бы понравилось…» - он вспомнил, что перед Кариной так и не удалось похвастаться – у неё вечно то репетиции, то выступление, да не очень-то она интересовалась.
Лампочка над головой вспыхнула, они зажмурились от яркого света, и посмотрели друг на друга сквозь слезящиеся глаза. Лифт затрясся, дёрнулся и стремительно провалился вниз. Лана пронзительно завизжала. Свет погас, лифт, дернувшись, остановился.
- Мамочки, мамочки, - причитала она, чувствуя, как солоно становится во рту от прикушенного языка.
Кирилл прижал её к себе, и она, словно щенок, спрятала голову у него груди.
- Мы тут умрём, - скулила она, - не хочу, не хочу…
- Нет, всё будет хорошо, всё будет хорошо, - повторял он, обнимая её всё сильнее.
- Я яжык прикусила, - пожаловалась она.
В груди испуганной бабочкой мелко и часто билось сердце.
Он потёрся подбородком о её макушку и неловко поцеловал куда-то в висок. Бабочка в груди замерла на секунду, и рухнула вниз, как давеча лифт. Мягкие настойчивые губы скользнули по щекам, обвели мокрые от слёз глаза. Хлюпнув носом, она потянулась им навстречу … «Тры-ы-ы, тры-ы-ы…» - заверещало в кармане.
- Это какой-то совсем незнакомый номер, - пролепетала она, всё ещё плохо соображая.
Кирилл, мельком глянув на дисплей, одними губами произнес: «Карина».
- Да, - ответил он, шумно вдыхая воздух, пытаясь унять дрожь в голосе. – Всё в порядке. Просто так сложились обстоятельства. Я в такси, стою в пробке на кольцевой. Телефон водителя, да. Мой разбился. Ну, так бывает. Что? Дать трубку водителю? Зачем? Что за подозрительность? Ты раньше такой не была. Ах, вот как? Девочка моя, ну перестань. Я люблю тебя и скоро приеду. Всё отлично. Перезвоню, как доеду до аэропорта, – он нажал отбой и устало побился головой об стенку лифта. Блин! Чёрт! Хоть вой!
Забившись от него подальше в угол, она дрожащими руками расправляла невидимые в темноте складки. Ужас, ужас, ужас! Разве можно вот так доверять мужчинам? С первой встречной в лифте готов на всё. А она? Тоже хороша. Рассопливилась, как курица, уши развесила. Ещё чуть-чуть и… А невеста-то у него прям телепат. Ха-ха!
- Не знаю, что на меня нашло, - выдавил он из себя. - Я раньше никогда…
- Не целовался в лифте с незнакомкой, - закончила она. - Старые песни. Знаем.
- Нет, правда. Да что я перед тобой оправдываюсь? Не видел, чтоб ты сильно возражала.
- Да ты! – она задохнулась от гнева. – Наглый врун и бабник! Ты просто…
Ария Хосе заглушила её гневную тираду.
- Держи, - кинул он ей телефон, - тореро твой копытом бьёт!
«Да. Представь, я в лифте застряла. Сижу тут как… С придурком одним. Пристает? Да Бог с тобой! Света нет. Страшно - жуть! И не понятно ничего. Когда починят, неизвестно. Да не знаю я ничего. В службу спасения звонили, да. Сказали, ждите. Вот ждём».
Молчание повисло меж ними туго натянутой струной – тронь - задрожит, затрепещет, оборвётся. Дзиньк! Она аж вздрогнула, услышав:
- Мёртвый лифт -
Как знак судьбы иной.
Страшно и грустно…
Она чуть улыбнулась - всё равно он не увидит. Пусть не воображает о себе много.
- Тоже мне знаток японского силлабического стиха! А где обязательные элементы природы – всякие бабочки, сакуры, лепестки роз?
- Я как акын – что вижу, то пою. Сижу в лифте - пою про лифт.
- Плачет невеста.
Море гонит волны прочь.
Я сижу в лифте, - вот и не хотела она начинать эту игру, но оно само как-то вылетело.
Из угла донёсся смешок. Лана тоже прыснула. Такой вот лифтовый вариант японской поэзии.
- Тореро повержен,
Бык торжествует победу,
Повар готовит паэлью.
Тут она и вовсе не смогла удержаться от смеха.
Кирилл даже зажмурился от обилия нахлынувших образов, строчки сами всплывали перед глазами – напрасно Карина утверждала, что он не способен к восприятию поэзии.
- Как тебе такое?.. - начал он. – «Эй, вы там? - гулким эхом прокатилось по шахте. – Живы? Включаю рубильник. Сейчас поедем».
- Ну, наконец-то, - пробормотала она, спешно натягивая туфли.
- Время прошло,
Лучшие дни позади,
«Да» он скажет другой, - сочинила она, пока лифт медленно и печально опускался вниз.
***
Мимо них деловито сновал офисный люд, спеша по своим делам. Кирилл оглянулся вокруг, зачем-то он пришёл сюда, и что-то ему было надо? Голова не хотела соображать, в ней всё ещё мелькали неясные образы, крутились слова, складываясь в строчки. Хайку - это заразно?
- Да, неплохое вышло приключение, - он натянуто улыбнулся и посмотрел на часы. Он вполне может ещё успеть на самолет. Если помчится прямо сейчас. Если…
Лана с непроницаемым лицом одергивала слегка помятый костюм и щурила близорукие глаза.
- Да, забавно. Особенно хайку, - кивнула она, упорно избегая его взгляда.
- Никогда раньше не пробовал. Прикольно получилось – такое хайку на двоих. Может мы, как-нибудь продолжим? Я знаю очень приличный японский ресторан…
- Иди уже, - махнула она рукой. – Иди. Невеста заждалась. Скажешь «да» и всё забудешь.
- А ты? Тоже забудешь? – он подошёл совсем близко, так что она разглядела золотые искры в его глазах цвета меда.
- А там и помнить нечего. Нечего. Иди. - на отвернулась, чтобы не видеть, как странно изменилось его лицо и чтобы её собственные дрожащие губы не выдали её с головой. А потом быстро, быстро, почти бегом, понеслась к лестнице.
Десять этажей она одолела одним махом, даже не запыхалась. Разве могут изменить судьбу какие-то полчаса в лифте? Нет, не могут. И хайку, любые, даже такие - на двоих, тоже не могут. Морок и наваждение всё. И всё пройдет. Стоит только сесть в самолёт и услышать: «Пристегните привязные ремни».
***
«На время полета в целях безопасности просьба отключить Ваши мобильные телефоны», - прозвучало в салоне.
Лана достала телефон. Вроде всем позвонила, со всеми попрощалась. На экране телефона маячило непрочитанное сообщение. От кого бы?
«Вишня цветёт.
Японские девушки рады -
Я сказал «нет».
- Вот дурак! - прошептала она, заливаясь краской.
Весь долгий полёт, вплоть до посадки, она улыбалась и даже немного хихикала, кусая губы – она сочиняла хайку для ответа.
0

#24 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 13 января 2017 - 22:55

23

СИЛЬВА


Невыдуманная история

Тигровое – Владивосток

Вечер. Мороз. Ждём электричку на Владивосток. В двух шагах от перрона греемся в доме-срубе – под разные весёлые истории. Их в таёжных местах – что шпал на Транссибе.
– А у нас, – спохватывается Ольга, хозяйка, – в начале девяностых такое на Новый год было! Бокалы только подняли, дверь вот эта распахнулась – и на пороге дама! Мороз под сорок, а она – в ботфортах, цилиндре, лайковых перчатках! В инее вся. «Кто ты, откуда в такую ночь?» – оторопели мы. А она по-русски – еле-еле. Отогрели, накормили, кое-как объяснились. Из Германии, говорит. Добиралась с осени, на чём придётся, одна. Ищет «Александера Полософфа, деревного мастера». А он, Сашка-островитянин, у нас обитал, мебель делал. Но уехал в город, потерялся. Ни адреса, ни телефона...
Свистнула электричка, мы помчались к перрону. Из дома я позвонил Ольге:
– Что же дальше было?
– Обзвонили знакомых, но Сашка как сквозь землю провалился. Сильва уехала во Владивосток, искать там. Не знаю, чем всё кончилось...
Но вскоре Ольга радостно известила:
– Нашёлся! Дала твой телефон. Сам расскажет.
Полозов объявился через день. Я поспешил к нему. Двухэтажный, из лиственничного бруса, чёрный от времени дом у Амурского залива. Ворота открыл пружинистый, лет сорока, долговязый неулыбчивый человек в коричневой кожанке, подал руку:
– Александр. Заходи. Мои хоромы – вон, – кивнул на занятную избушку в углу двора. – В доме – мастерские.
Избушка – храм древесных поделок. Замысловатые реечные узоры, резьба, кружева сплетённых прутьев, брусковые дуги. Под потолок – лесенка с точёными перильцами. По стенам – маски, отшлифованные коренья-вешалки, полки-капы.
– Сделано на скорую руку, – скромничает хозяин.
За изящный дубовый столик с витиеватыми ножками (мотивы Позднего Возрождения) садимся пить чай.
– И кресла были, – винится за старенький диван Полозов. – Но как-то заехали гости, удобно, говорят, сидеть. Я задарил. Сделал новые, но и те отдал. Но что об этом... Тебе ведь про Сильву надо. Ну, слушай. История эта с мебели и началась. В девяносто третьем. Там, у них, в Йене, городке километрах в семидесяти от Лейпцига. Один предприимчивый немец из научно-образовательного центра, Николас Хун, разработал программу, что-то вроде курсов бизнеса для разных энтузиастов. По-немецки она называлась «НАЕН» – «Европейский дом мастеров и мастериц». Меня на эти курсы рекомендовала немецкая журналистка. Она приезжала во Владивосток на экологический форум. Увидела мои работы из кедра, ореха, ясеня. «Тебе бы, – говорит, – в Германию поехать. Обучение бесплатное». Вскоре пришёл вызов от Хуна.
– Один ездил?
– С Приморья – трое. Два парня из Находки ещё. Толстячок-сыровар и дружок его, тот торговать собирался. Хуну мы показали, что умели. Я сделал стол и кресло в стиле барокко, из дуба. Пока возился, приходили дети, рассказывали родителям, те – друзьям. Молва пошла, народ заглядывал. «О! Зер гут! Зер гут!» – улыбались, удивлялись. А Хун как увидел, ахнул: «Да ты, парень, готовый мастер! Тебя должны знать!» И тиснул фото – я с гарнитуром – в рекламный ролик. Для них, оказывается, ручное изготовление мебели – искусство. Прошло ещё два месяца – мы отучились, разъехались...

Jena, Freistaat Thüringen

Утро. Солнце.
Просматривая рекламу мебели, Сильва встрепенулась: «Барокко! Мечта!» Рядом со столиком и креслом – портрет мастера. На молодом лице – «художественная» бородка, чуть грустная, одним углом рта, улыбка. В упор – пытливые глаза. Учился во Владивостоке, Хабаровске. Стажировался в Йене. Живёт в России, в селе Тигровом Приморского края...
Позвонила рекламодателям.
– Да, был такой, но уже уехал, – выслушав девушку, ответил Хун. – Нет, эти шедевры продавать пока не собираемся. Они – в нашей золотой коллекции. Ах, вот как! Вы дипломированный прикладник? Хотите поговорить с Полозовым? К сожалению, ни адреса, ни телефона он не оставил. То, что на ролике – это всё, других сведений нет.
– А найти его как-то можно? – упавшим голосом пролепетала Сильва. – Для меня это очень важно...
– Найти?! В России?! Да Вы знаете, милая, что там творится? Русские друг друга понять не могут, а Вы хотите, чтоб нас на другом конце земли по проводам поняли! У них ни еды, ни света! Полозов рассказывал, что при каких-то керосиновых «летучих мышах» в своей деревне работал. В лесу землянику собирал. Так ведь и связи нормальной нет. Извините, рад бы помочь, но, увы, нечем...
Раз за разом Сильва возвращалась к рекламе. Присматривалась. Интересно, где это – село Тигровое? Заглянула в атлас. Мамочки! – на другой стороне Земли. Примерилась линейкой – восемь тысяч километров напрямую. По железной дороге – тринадцать...
Шли дни. Из головы не выходил ролик. Поняла: покоя не будет, пока не сделает такую же мебель сама. «Познание начинается с ощущений», – вспомнился Леонардо да Винчи. А настоящее мастерство? Надо проникнуться ощущениями мастера! А это возможно, только если чувствуешь рядом его дыхание.
Газеты писали: в России творятся ужасные вещи – убийства, невиданные мошенничества, грабежи на дорогах, вокзалах, в квартирах… Продукты – по талонам. Падают самолёты. Сходят с рельсов поезда. Гремят по ночам автоматные очереди. Исчезают люди...
«Что происходит? – недоумевала Сильва. – В Германии после объединения страны тоже не всё было гладко, но чтоб такое! Прошло больше трёх лет, как снесли Берлинскую стену. Западные и восточные немцы, вчерашние идеологические противники, стали притираться друг к другу, находить общий язык. А в СССР и стены-то не было...»
Сильва стала расспрашивать сограждан, вернувшихся из России. Не опасно ли путешествовать? Не нагоняют ли журналисты пустого страху?
– Прежде всего – осторожность во всём. Мы вернулись без особых приключений, – отвечали.
Русский снился – то за рекламным столом с большой красной розой, то в саду под цветущими яблонями. В туристической компании Сильву ознакомили с «Памяткой путешественнику по России» – подробной инструкцией по безопасности передвижения и проживания...

Владивосток

Вечер. Оттепель.
Полозов налил ещё чаю, закурил.
– Система у них такая: получил диплом – два года на вольных хлебах. Набирайся опыта – художественного, жизненного, коммерческого, какого угодно. Утверждайся в жизни, нащупывай свою нишу. Потом уже определяйся, где жить, устраивайся основательно. Но есть одно умное условие: на постоянную работу осядешь не дальше двухсот километров от того места, где тебя выучили. Так что у Сильвы был вагон времени.
– Она в тебя влюбилась.
– Ну, что ты! Просто серьёзно деревом увлеклась. Хотела научиться резьбе, освоить стили, технику, понять поэзию перевоплощения дерева. Уже не представляла себя без резцов и ножовки. А я в ту пору стихами забредил, похаживал в «Серую Лошадь», поэтическое объединение. Из Германии вернулся – жил уже не один. Лена, кстати, неплохие стихи писала. Потом мы, правда, расстались. Она сейчас в Москве, член Союза писателей. Но Сильва тут ни при чём.
И всё же в глазах Полозова мелькнула грусть, мимолётная, редкая, какая бывает у волевого человека по безвозвратно утерянному счастью.
– Но немка-то твоей жизни не знала?
– Не знала. Но Хун был в курсе, видимо, трёкнул, что я свободен, как птица. Я тогда вольным соколом и был. Понимаешь, она подвижница. Одержимая. Кровь кипит. Увлечение – сердечное. Я тебе скажу: пока есть люди с такими порывами – искусство не умрёт. Оно этим живёт. Природная тяга – его главный толкач. По себе знаю. Ну и вот, рванула она в Россию, искать меня. И ведь ничего не знала, кроме того, что село Тигровое находится где-то возле Японии. Конечно, не представляла, на какую дорогу замахнулась. Понятия не имела ни о Сибири, ни о нашей зиме. Поехала налегке. Ладно, пойдём в мастерскую, глянешь, чему я Сильву учил.

Москва – поезд «Россия» – Байкал – Тигровое

Осень – зима.
Москва отняла несколько дней. Собор Василия Блаженного – величие! Сильва знала, что русские зодчие Барма и Постник возвели его более четырёх столетий назад, видела на фотографиях. Но «живьём» собор ошеломил. Что за архитектура! И что за русский дух, одерживающий великие победы, ознаменованные столь величественными сооружениями!
Но вот она снова в пути.
Мелькают за окном сосновые боры и березняки, поля и холмы, фермы мостов и мутные, как и в Германии, реки – поезд «Россия» мчит к Тихому океану. Сильва ловит себя на мысли: «Необъятная Россия укладывается в те же километры до горизонта, что и Германия. Но только горизонтов здесь не счесть». И в подсознании ютится это слово «необъятная» – с ещё не совсем ясной, но уже прочувствованной перспективой долгого пути.
В коридоре вагона с русско-немецким словарём в руках Сильва любовалась природой, когда проходивший мимо пожилой человек спросил на хорошем немецком:
– Дарф ихь зи шпрэхьэн?
– Яа, яа! – обрадовалась Сильва. – Со мной можно говорить!
Её попутчик – русский немец. В восемнадцатом веке его предки переселились из Германии в Россию. У него и фамилия немецкая, Вебер, а вот имя русское, Иван Васильевич. Живёт в небольшом городке Альметьевске, сразу за Волгой. От Вебера девушка много узнала о России.
От Волги Сильва ехала в купе с весёлой светловолосой женщиной. Мария Ивановна, так её звали, без умолку рассказывала о Сибири. Подружились. А подъезжали к Байкалу – Мария Ивановна пригласила в гости, в своё село Листвянку, там строят красивые дома. Сильва согласилась.
Прогуливаясь по селу, Сильва услышала стук топоров, повеяло ароматом свежеструганного дерева. А от того, что увидела, сердце радостно забилось: строители возводили теремок. Солнечные, без коры, брёвнышки лежали друг на дружке, сцепляясь на углах в замки. Сильва видела в Германии подобные срубы, но саму работу не наблюдала. Залюбовалась.
– Нравится? – весело крикнул широкоскулый кучерявый плотник с карандашом за ухом.
– Я з Германия, немка. Я плохо понимать. – И протянула плотнику словарь. Он нашёл слово, прочитал.
– О, да, да! – заулыбалась Сильва, повторила: – Нра-вить-ся! Можно это дом смотрэть?
– Можно! – Показал ещё слова: «баня», «пар».
– Ба-ня! – повторила Сильва.
Плотник наломал берёзовый веник, похлопал себя по груди, а затем и Сильву – по спине: «Баня! Пар!»
На другой день Сильва пришла на стройку с ножовкой и молотком на поясе, изрядно повеселив плотников. И стала приходить каждый день – смотрела, помогала. Ей дали плотницкий топор, учили рубить пазы и замки. В субботу Мария Ивановна истопила свою баню, и Сильва отведала русский пар.
Мешали дожди, но через месяц баня была готова: сварили из толстого железа печку, соорудили полки, привезли с берега Байкала крупных голышей, провели свет – и опробовали.
– Будем строить ещё одну. Оставайся, поучишься с самого начала, – предложили плотники.
Вторая половина сентября. Осень подобралась к лиственницам, вовсю зазолотив иголки. Они посыпались, выстилая мягкие хвойные ковры. Мария Ивановна готовила то борщ, то плов, то жарила омуль и ласково приговаривала: «Поживи. Научишься разговаривать. Байкал толком ещё не видела. На выходные школьники в поход собираются, можно сходить с ними».
И Сильва осталась. В её душе зародилась мечта: встретиться с Полозовым в Новогоднюю ночь. Это будет лучшая встреча в её жизни!
В ноябре сугробами лёг вокруг домов снег. Декабрь покатил по Байкалу крутые свинцовые волны. Сильва научилась ходить на лыжах. Но скоро Новый год. Билет взяла на двадцать восьмое декабря. От подарка Марии Ивановны, валенок и шубы, отказалась.
Поезд пришёл во Владивосток днём. Сильва разузнала, как добраться до Тигрового. С почтамта на Привокзальной площади позвонила в Йену. И на вечерней электричке уехала в Тигровое.

Владивосток

Вечер. Похолодание.
– На снимках – мизер из моих работ, – достаёт стопку фотографий Полозов. – Фотоаппарат был под рукой не всегда.
Древесные кружева! Не лианами, а рейками плетённая беседка. Узорчатая резьба с местной таёжной символикой – тиграми, женьшенем, виноградом.
Подходим к почти готовому кухонному гарнитуру из ясеня.
– Вот...
– Без гвоздей?!
– Только шарниры на шурупах.
Детали подогнаны друг к другу – стыка не разглядишь. Резные дверцы, ручки. Это не «итальянский» Китай, не серийные изделия – произведения. И дерево – живое.
– Кто твои учителя?
– В основном, сам овладевал. Научиться можно азам, технике. А фантазия, разговор с деревом – этому не учат. И чувство линии, цвета, то, что дерево от тебя ждёт, – в крови должно быть. Но и у мастеров учился. Почувствую в художнике талант – еду к нему. Сильва вот загорелась у меня что-то перенять, через всю Евразию рванула, не считаясь ни с чем. И у меня такое было. Как-то прознал про одного петербургского маэстро, увидел его работы – и поехал.
– Мог же и от ворот поворот дать.
– Тот, для кого искусство – жизнь, смысл, не даст. Он рад ученикам всегда. У мастера набирается по крупицам опыт, свои секреты накапливаются. С определённого момента его умение становится «фирменным», появляется желание его передать, продолжить своё «я» в учениках. Это высокое стремление, по большому счёту – больше патриотическое, чем тщеславное. Меня в Петербурге совершенно бесплатно учили. Для мастера лестно, что выбрали именно его, да ещё с другого края земли.
Вернулись в избушку.
– Из Тигрового я уехал во Владик. Мобильников ещё не было. Где поселился – мало кто знал. От Ольги Сильва отправилась меня искать. В электричке познакомилась с какой-то бабкой. Та жила на Третьей Рабочей, оказалась доброй, взяла Сильву к себе. Через какое-то время прослышал: меня ищет немка, приехала поучиться делать мебель. Я поначалу ушам своим не поверил. Но через несколько дней уже другие люди говорят: «Ищет тебя девица, поделочница». Стал опрашивать друзей, знакомых, кто хоть как-то связан с деревом. Уже знал, что в дороге Сильва подрабатывала. Значит, и здесь будет искать заработок. В одном строительном кооперативе подсказали: крутится какая-то иностранка на Второй Речке, возле «Универсама», торговые бутики помогает ставить. Я туда. А там стройка – до самого автовокзала. Походил, посмотрел, поспрашивал... Уже собрался уходить, но что-то меня дёрнуло задержаться, оглядеться. Смотрю, возле одного киоска вроде как нерусская девчонка – больше жестикулирует, чем говорит. На ремне – ножовка, в руке – молоток. Подхожу: «Сильва?» Обернулась, вскрикнула: «Полоссофф?!» И застыла. Вижу, слёзы наворачиваются на её распахнутые глаза. И сам в столбняке. Повисла на шее. Народ всё побросал, глазеют. Мало-помалу успокоились. Посидели, поговорили. А уже весна вовсю, тепло... Ох, думаю, что ж с тобой делать?..
Полозов помолчал.
– Её романтических надежд я не оправдал. Прожила она здесь несколько месяцев, у той бабушки. Сделали вместе два кухонных гарнитура. Заработала денег на дорогу. И уехала. Я проводил. «Полоссофф, – произнесла грустно, – лебэн зи вол... Прощай...» И заплакала... Такая вот история...
– И всё кончилось?
– Писала несколько раз. Адрес есть, телефон. Можно созвониться. Но сейчас под рукой ничего нет. Надо рыться в баулах.
– А фотография?
– Фотографии нет. Искал как-то, не нашёл...

***
Ночь. Звёзды. Мороз.
Ухожу от Полозова с обидой за него: прошёл мимо своего счастья. То ли не смог его осознать, ухватить душой, то ли устал от жизни…
Не раз весной напоминал ему о телефоне Сильвы. Он отвечал, что всё перевернул, но так и не нашёл свои записи. Потом мобильник его был недоступен, а теперь, похоже, он с
0

#25 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 15 января 2017 - 21:34

24

И ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЛИШНИЙ ВЕС!


Водопад мыслей по поводу несомненных преимуществ лишнего веса обрушился лишь на мою грешную голову. Окружающие услышали лишь лаконичное:
– Спасибо, не знаю, что я без вас делала бы…
И лёгкое сотрясение крошки-«тойоты». Если быть точной, то не особенно лёгкое. И не особенно лаконичное. И вообще, не уверена, что можно назвать окружающими одного- единственного мужчину, предложившего меня подвести по причине доброты душевной и совместного проживания.
Ещё точнее, то проживаем мы не совместно, а рядом – мы с Олегом соседи. Да и добротой душевной мой спаситель не так чтобы отличается. Но не бросать же знакомую женщину в интересном положении да ещё с огромным пакетом в трёхстах метрах от дома.
Словом, лишний вес снова сыграл мне на руку. Если так дальше пойдёт, то жизнь свою я закончу обласканная всеми возможными благодатями по самое «не могу».
Вы угадали: я оптимистка. А что ещё остается одинокой тридцатилетней пышке? Разве что на луну выть. Но не дождётесь! Да и с одиночеством у меня в последнее время натянутые отношения. Если так и дальше пойдёт, то… Впрочем, об этом я уже успела вам сообщить.
Вы хотите узнать, с чего началась эта история? С лишнего веса, можно и не спрашивать!
Но расскажу по порядку.
***
– Хорошо ещё, что нас самих не взвешивают при посадке, – пробормотала я, растерянно оглядываясь по сторонам. – Хотя чего хорошего? Денег на доплату всё равно не хватит, хоть дублёнку с сумкой выбрасывай. Ситуация…
Да что там – стихийное бедствие! Цунами в сто баллов по самой крутой шкале.
Взгляд наткнулся на Ритку. Та волновалась не меньше моего: вчера не удержалась, одолжила мои последние сто баксов и помчалась покупать новый чемодан – двойной набор постельного белья в набитую до отказа сумку не вмещался даже углом.
– Только не вздумай… – конец фразы упорхнул вместе с подругой и её недобрыми намерениями. А зря, потому что вместе с чемоданом Ритка втащила в номер пачку шикарных бамбуковых полотенец. И двадцать долларов сдачи:
– На воду хватит. Не умирать же от жажды.
На воду хватило. А на доплату…
Народ в очереди волновался. До посадки двадцать минут, а в толпе ещё человек надцать.
– Вам помочь? – симпатичный подтянутый мужчина сделал шаг мне навстречу.
– Даже не знаю, что сказать, – пожала я плечами. – Неудобно как-то.
– Да бросьте! Свои люди, сочтёмся. Вы из Минска?
– Из Гродно.
– Ну вот! Соотечественники просто обязаны помогать друг другу. Сколько?
Девушка за стойкой назвала сумму.
– Дорого вам обойдется турецкий шопинг.
– Валь, ты чего возишься? – подала голос из толпы спутница моего спасителя.
Вот кому не грозил лишний вес! Девушка отличалась модельной комплекцией. Шикарная блондинка на высоченных каблуках с миниатюрным кейсиком на колесиках. Такие в курортных магазинчиках не одеваются, им фирменные бутички подавай. Желательно, в центре Парижа.
Я вздохнула: нам эти бутички и в страшном сне не привидятся. Во-первых, не по карману нам Париж. А во-вторых, там и размеров таких не шьют. Ну и ладно, меня и турецкая «шиншиллка» из заморского кролика устроит. И уютная пробковая танкетка. И девяноста три трудом нажитых кило.
– Ой…
– Простите…
– Ерунда. Сам виноват. Какая вы мягонькая…
– Валентин…
– Иду, милая.
А мне что прикажете делать? Дура и дура. Каких поискать. Мало того, что полтинник (с заботой о мающейся в очереди Ритке) у мужика выцыганила. Так ещё и на ногу благодетелю наступить умудрилась. А заодно и придавила своим центнером. А он молодец, умеет держать удар. Надо же: «Какая вы мягонькая!» Как ни крути, а комплимент получила. Приятно.
Весь полёт я провела в анабиозе. Вернее, наоборот. Сердце вальсировало по периметру грудной клетки, в висках постукивали бокалы с шампанским, а перед закрытыми для пущего эффекта глазами кружились разноцветные бабочки. Так и влюбиться немудрено: спаситель мой был благороден и хорош собой. И сидел как раз напротив, что позволяло мне насладиться ощущением близости, счастья и победы. Сногсшибательная смесь!
Только представьте себе: умница, красавец, рыцарь – да, практически, принц! Только коня не хватает. Разве что… Нет, эта белокурая модель на коня никак не тянет. То ли дело я…
«Нет, не надо комплексовать! – несло меня на волнах сердечного вальса. Мужчина нам попался крепкий, мой вес выдержал, не ойкнул. Вернее, только что ойкнул, но ведь выдержал! Да и конь у него наверняка имеется. На родине. И потом чем я рискую? Только что продолжить свое бренное одинокое существование. Нам не привыкать! А рискнуть стоит. Раз уж так все сложилось».
На прощание я воспользовалась неожиданно обретённым оружием: сделала вид, что споткнулась и прижалась к его крепкому загорелому плечу своей пышной бело-розовой (ко всему прочему меня и загар не берет) грудью.
– Простите, я такая неловкая…
Красавица на высоченных шпильках попыталась протиснуться между нами. Без особого энтузиазма: в её глазах я не имела никаких шансов на успех.
– Валик, ну что ты возишься?
– Да чемоданы перепутал, – отозвался принц и улыбнулся мне. – Тут такая сутолока.
Я улыбнулась в ответ и с замиранием сердца зафиксировала продлившийся чуть дольше необходимого контакт. Похоже, Валентину определенно нравятся пышные девушки. Или он предпочитает разнообразие? Поди, разберись в мужских капризах! «И разберусь», - пообещала я себе, записывая его адрес.
И разобралась, наведавшись в град-столицу через неделю. Вернуть долг. А заодно и провести рекогносцировку на местности.
Вариант обещал быть идеальным: длинноногой спутницы моего избранника на месте не оказалось, должно быть, отбыла в Париж. Зато конь стоял у самого подъезда. И какой! В марках я несильна, но значок «мерседеса» от жигулевской ладьи отличить сумею.
В квартиру заходить не стала, торопить события не следовало. Тут длительная осада нужна. По всем фронтам. Сегодня в моем арсенале имелось лишь открытое платье и любимые «Шанель Шанс». Будем брать крепость медленно. Но верно.
От соперницы в самолёте пахло кляйновской «Эфиопией», а в декольте красовались худосочные ключицы. Я же решила идти от противного. Его многообещающее «какая вы мягонькая» на протяжении всей недели бередило мне душу и тело.
Кажется, он оценил. И мою нерешительность, и лёгкость «шанса», и нежность турецкой мануфактуры (Привет вам, парижские бутички!). И всё остальное.
– А давайте я покажу вам город.
– А давайте! – я смело пошла на абордаж немецкого джипа.
Машина выдержала натиск, почти не дрогнув. На всякий случай я отметила, что джипы мне подходят. И расплылась в счастливой долгоиграющей улыбке. Отличаться - так во всём. Насколько я помнила, соперница досталась мне неулыбчивая. А моя улыбка – обаятельная.
Мы побывали в ботаническом саду и на смотровой площадке Национальной библиотеки, в старом центре и где-то ещё. Я куда-то смотрела, что- то слушала, что-то отвечала и в то же время не видела, не слышала и, кажется, не говорила. Потому что кружила в воздухе ярким воздушным змеем. Выверчивала невероятные па, садилась на облака и касалась ладонями макушек старых лип. Рядом фланировало мое ликующее сердце. А душа давно вознеслась к другим мирам и, похоже, не собиралась возвращаться.
Стоило Валентину коснуться моего плеча, заглянуть в глаза, улыбнуться в ответ - и мой полёт начинался заново. Виражи становились круче, ощущения острей…
Потом была встреча в Гродно. И ещё одна в Минске. Короткие диалоги по скайпу. И ещё более короткие СМС. В один прекрасный момент Валентин встретил меня с работы. Усадил в машину. Поднял с заднего сиденья огромный букет мелких рыженьких хризантем.
– Они напоминают мне тебя: такие же яркие и искренние.
«Ничего общего с конкуренткой!» – ликовала душа.
– И вот ещё… На ладони моего избранника лежала коробочка с кольцом.
– Пытаешься подкупить? – от смущения сморозила я несусветную глупость.
– И в мыслях не было. Просто предлагаю руку и сердце.
Я не нашлась, что ответить. Перед глазами замелькали все мои бренные попытки стать счастливой. Эксперименты с одеждой, причёской и макияжем, дюжина диет, две дюжины несостоявшихся романов. Сердце отбивало чечётку, а разум неуклюже собирал сыпавшиеся градом искры в надежде взвесить то, что не подлежало взвешиванию.
Через год родилась Полинка. Между ней и самым главным в моей жизни предложением, как между двумя берегами реки, протекло недельное выяснение отношений с так некстати (или наоборот) вернувшейся из французской столицы соперницей, знакомство с будущей свекровью, визит к моим родителям. Свадьба в живописном загородном поместье. Венчание в древней Коложе. Медовый месяц на даче под Минском. И бесконечное витание в розовых облаках. Как же я была счастлива! И продолжаю быть. Каждую минуту. Каждый миг.
Вот и сейчас. Жду-не дождусь Полинкиного братика (врачи прогнозируют сына). Несусь на крыльях любви домой. Готовить своим родненьким очередную вкусняшку на ужин. Сегодня это будет манный пудинг с черникой для Полинки и голубцы с грибами для Валика. Правда, этим я не ограничилась, а прикупила впрок свининки на отбивные и корзиночку киви для желе. Ну и так, по мелочи. Вот и случился перегруз.
Зато сосед на пути попался. Не заметить даму моей комплекции да ещё с огромным пакетом в руках может лишь слепой. Так что мне крупно повезло. Доставят прямо к подъезду. И до квартиры продукты донесут (деваться-то Олегу всё равно некуда – он живёт этажом выше).
В общем, как ни крути – а лишний вес совсем не повод для комплексов. Тут главное, мои дорогие, верить в себя. И оставаться собой.
Я обернулась к красовавшемуся на стене гипермаркета плакату «Скоро лето – тебе нужна диета!» и показала язык худосочной блондинке с банкой очередного средства для похудения. Лето заканчивалось, и никакие диеты не грозили моему крупногабаритному счастью.
0

#26 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 января 2017 - 20:38

25

БИСКВИТЫ МИССИС ПАФ

Семья Паф ничем не выделялась среди других деревенских семей. Бенджамин был обычным простачком, разводящим коров, свиней и кур. Его решения ограничивались тесными рамками традиций: как поступал его прадед, так поступал и он. Оливия же являлась классическим примером замечательной жены. Искренне любящая своего мужа, она, порой, выдавала минусы его характера за плюсы и с радостью исполняла любой каприз своего избранника.
- Милый Бен! Что случилось? Почему ты такой бледный?
- Не обращай внимания, Оливия, – устало ответил он, присаживаясь в кресло. – Соседские дети опять пробрались в наш двор и открыли загон со свиньями… Ох, и умаялся я загонять их обратно!
- Я давно тебе говорила, - сказала миссис Паф, протирая посуду, - что эту дыру в заборе нужно заделать! Иначе они не прекратят это баловство.
- Что бы я заделывал эту дыру? – воскликнул Бен. – Ее проделали сорванцы Роберта, вот пусть их отец и чинит забор! А ещё раз увижу этих злосчастных близнецов рядом с моими коровами - всё расскажу их матери! Пускай разберётся со своими детьми!
- Не держи на них зла, Бен. – Сказала Оливия нежно-медовым голосом. – Они совсем ещё малыши! И ты в их годы был тем еще проказником!
- Ну, что ты, любовь моя! – засмеялся мистер Паф. – Не нужно врать! Я всегда был прилежным…
- Даже когда катался на лошадях старика Джеффа? И не смотри на меня так, он мне все про тебя рассказал!
- Тебя не проведёшь! – вздохнув, произнес Бен. – Эх, старик Джефф…. Помню, в детстве он не раз отчитывал меня за проступки. Хорошие были времена!
- Кстати говоря, пока ты работал на ферме, я тоже не ленилась! На кухне тебя ждут твои любимые бисквиты от миссис Паф…
- Боже, дорогая! – Бен вскочил с кресла. – Большое спасибо! Я так голоден…
- Не забудь помыть руки…
Миссис Паф готовила восхитительные бисквиты! Из муки и яиц она творила настоящее произведение искусства, способное утолить голод любого, даже самого привередливого, мужчины. Каждый раз, когда в их дом приходили гости, они с восторгом отмечали мастерство Оливии и с упоением надеялись на то, что хозяйка позволит взять им пару бисквитов с собой.
- Господи, Бен! – воскликнул кузнец Ной, придя на обед к семье Паф. – Твоя жена – восхитительный повар! Тебе несказанно повезло, старина!
- Ной, ты весьма преувеличиваешь! – улыбаясь, ответил Бен. – Я уверен, Лаура готовит весьма и весьма прилично…
- Моя супруга способна только на овсянку! – вздохнул Ной. – Послушай, Бен, может, вы поделитесь со мной рецептом? Вдруг и Лаура сумеет состряпать что-нибудь более или менее сносное?
- Боюсь, мой друг, - мистер Паф похлопал его по плечу, - Оливия не согласится на это. Уж слишком она гордится своими бисквитами…
- Эх… Тогда можно мне еще один кусочек?
Разумеется, главным поклонником кулинарного мастерства миссис Паф был её муж. Она с улыбкой проводила время на кухне, размышляя о том, как будет рад Бен, увидев, что на ужин его ждут замечательные бисквиты. Признаться, Оливия не хватала звёзд с небес. Единственное, что она умела делать – готовить вкусные булочки. Казалось бы, в этом нет ничего страшного! Бог создает каждого из нас уникальным для того, чтобы любой человек мог найти своё место в мире. Чья-то лодка причаливает к пристани политики, а чья-то - и к бисквитным берегам… Но Оливию этот факт сильно задевал. Поглядывая на чужих жён, она находила в себе тысячи недостатков, пока в один прекрасный день не пришла к выводу, что Бен любит её только за сладкое тесто…
Однажды, набравшись храбрости, миссис Паф сказала ему:
- Бен, ты не должен есть бисквиты, кроме тех, что готовлю я.
- Но Оливия! – воскликнул он.
- Никаких но. Просто сделай это ради меня. Пожалуйста.
Многие мужчины такие вспыльчивые!.. Большинство из них стукнуло бы кулаком по столу и с криком: «Не указывай мне!» вышли из-за стола, но только не Бенджамин. Он действительно любил эту женщину, и потому, молча кивнув головой, согласился с ней. Мистер Паф перестал заказывать бисквиты в таверне (теперь он ел салат «Цезарь»), а на ежегодном фестивале выпечки не отходил от своей жены ни на шаг!
- Бен! Съешь хоть кусочек этого замечательного бисквита! – уговаривали его друзья.
- Не стоит, парни. Оливия, наверное, уже испекла булочки к ужину.… Думаю, мне хватит того, что приготовила она.
-Как знаешь, старина! Как знаешь…
Семейная жизнь шла своим чередом, но, как это часто бывает, в их отношениях появилась третья сторона: в город приехал французский повар Антуан Бастьен. Фермеры, их дети и жены, бродяги, учителя – все сбежались посмотреть на открытие изысканной европейской пекарни.
- Мое имя Антуан Бастьен, – с небольшим акцентом сказал стройный мужчина, одетый в причудливый фиолетовый фрак. – Знайте, я король пекарей и пекарь королей! Если вы ищите самую вкусную выпечку в мире, то вы пришли по адресу!
- А бисквиты ты печь умеешь? – выкрикнул кто-то из толпы.
- Бисквиты! – пренебрежительно фыркнул француз. – Разумеется, я умею их печь! Яйца, сахар, мука и капелька любви – вот то, из чего я создам шедевр!
Восхищенные словами иностранного пекаря, люди толпой ринулись скупать его изделия. Они с наслаждением ели сладкие булочки и, подсчитывая монеты в своих морщинистых ладонях, шли за ещё одной порцией. Лишь Бен стоял в стороне от них. Глядя на счастливые лица, он с трудом сдерживался от покупки бисквита.
Французский бисквит! Интересно, какой он на вкус? Сочный, как лесные ягоды? Сладкий, как молочные сливки? Тает ли он на языке? А что, если это самое вкусное лакомство во всем мире? В конце-то концов, европейские короли не могут ошибаться… Должно быть, Антуан действительно разбирается в выпечке, раз её так быстро раскупают!
Но что скажет Оливия? Наверняка даже сейчас она стоит на кухне и готовит бисквиты для него, её любимого мужа! То-то миссис Паф разозлится, узнав о том, что он посмотрел на изысканные французские булочки… Стыд и грусть почему-то пронзили сердце уставшего фермера.
- Бен? – раздался голос из дальней комнаты. – Это ты, душка?
- Да, милая… Это я.
- Ты, наверное, голоден. Проходи скорее на кухню! Я испекла твои любимые бисквиты!
Бен угрюмо сел за стол. Налив себе кружку чая, он, пытаясь выбить из головы мысли о новой пекарне, медленно пережевывал выпечку жены.
- Ну, как, дорогой? – сладко спросила Оливия. – Нравится?
- Очень. – Сухо ответил Бен.
- Могу тебя обрадовать, – улыбаясь, произнесла миссис Паф. – Сорванцов Роберта на нашем участке сегодня не было. Наверное, они нашли лучшее место для своих проказ.
- Нет, Оливия. Не нашли. Они были на открытии пекарни Антуана Бастьена.
- Антуан Бастьен? – удивлённо спросила она. – Никогда не слышала это имя… Он не из здешних краев?
- Да, милая, он француз…
- Француз! – перебила его Оливия. – И что же он печёт? – она немного улыбнулась. – Наверное, бисквиты?
- Нет! – замотал головой Бен. – То есть, да! То есть, не только их… Он печёт всё!
Оливия вытерла руки. Повесив полотенце на спинку стула, она, поправив подол платья, села за стол.
- Не хочешь ли ты сказать, мой дорогой Бенджамин, что ты попробовал его бисквиты?
- Нет, Оливия…
- Вот и чудно. – Она сделала глоток воды из кувшина.
- Но, любимая! – воскликнул Бен. – Он же из Франции!
- И что ты хочешь этим сказать?
- Раз он из другой страны, то его бисквиты должны чем-то отличаться! Я хочу попробовать их!
- Ну, так иди, попробуй, – спокойно сказала Оливия.
Не ожидав подобного ответа, Бен встал из-за стола и, накинув плащ на плечи, крикнул:
- Вот и пойду!
- Иди, – тихо прошептала Оливия. – И можешь не возвращаться…
- Но почему? – воскликну он в ответ.
- Ты счёл чужие бисквиты лучше моих. Тебе ещё нужны объяснения?
- Господи, Оливия! – мистер Паф обнял её. – Это всего лишь булочки! Не стоит так нервничать…
- Всего лишь булочки? – она сбросила его руку с плеча. – Это символ нашей любви, Бен! То, что связывает нас, объединяет!
- Ну, что ты такое говоришь! Я же женился на тебе, а не на твоих бисквитах! Я просто хочу попробовать иностранной выпечки! И всё!
- Хорошо, – по её щеке побежала слеза. – Иди.
- Но, дорогая…
-Иди. Пожалуйста…
За долгие годы совместной жизни Бен понял, что, когда Оливия начинала плакать – её лучше не трогать. Начнёшь успокаивать - и она любое твоё слово воспримет в штыки, будто ты вовсе не тот, за кого эта красавица вышла замуж, а её злейший враг.
Опустошённый, словно безжизненная пустыня, он медленно шёл к пекарне изысканного французского модника. Стоило ли говорить Оливии о том, как чудно пахнут эти заграничные булочки? Хотя, если честно, перед этим ароматом трудно устоять. Приятный запах свежей выпечки буквально пропитал небольшой городишко. Поскорее бы попробовать этот чудесный бисквит на вкус…
- Старина Бен! – воскликнул кузнец Ной, держащий за руку свою ненаглядную Лауру. – Какими судьбами? Неужто ты решил зайти к Антуану Бастьену?
- Наверное, он понял, что бисквиты Оливии не сравнятся с шедеврами мастера. – Чуть слышно прошептала Лаура своему супругу.
- Да, – скромно ответил Бен. – Хочу проверить, правда ли он так хорош, как о нём говорят…
- О, дружище! – перебил его Ной. – Он великолепен! Знаешь, я даже рад, что тогда вы не дали нам рецепт! Не стоит портить аппетит деревенской стряпнёй перед обедом у профессионала.
- Это уж точно! – кивнула головой Лаура.
Смеясь, супруги оставили Бена одного. Черт возьми, неужели эти бисквиты действительно так хороши? Он непременно должен это узнать! Мистер Паф решительно открыл дверь пекарни…
- Ещё один посетитель! – воскликнул хозяин заведения Антуан. – Проходите! Присаживайтесь за столик.
Бен аккуратно отодвинул стул и, сняв плащ, взял в руки огромное меню.
- Вы можете заказать всё, что угодно! – начал разговор француз. – Я пеку всё: от багетов до галет, от кексов до пирогов…
- Бисквиты. – спокойно произнес мистер Паф.
- Простите, что?
- Бисквиты. Вы печёте бисквиты?
- Конечно, я пеку бисквиты! – воскликнул Антуан. – Это же просто, как дважды два! Может быть, вам лучше заказать финансье с пралине из пекана? Или изысканный английский пирог «Высохшее озеро»?
- Нет. Я хочу бисквит. И что-нибудь попить.
- Пиво? – разочарованно спросил француз.
- Не стоит. Просто чай.
Дождавшись своего заказа, Бен приступил к трапезе. Блаженно разрезав бисквит на несколько кусочков, он, зажмурившись, проглотил один из них. Впервые мистер Паф испытал столь сильное чувство, а именно… Разочарование. Ни феерии вкуса, ни торжества аппетита не произошло. Тщательно разжевав второй кусок, он ожидал, что французская кухня вот-вот доведёт его вкусовые рецепторы до неизгладимого счастья, но… Опять ничего.
- Месье Антуан! – закричал он на всю пекарню. – Месье Антуан!
- Что у вас произошло? - молниеносно подбежал француз. – Не понравился чай? Ах, простите… В следующий раз сменю поставщика!
- Нет! Дело вовсе не в чае… А в бисквите!
- В бисквите? – его голос вздрогнул. – Что? Что с ним не так?
- Во-первых, - начал Бен, - он чересчур сладкий! Это портит всё впечатление!
Они так долго спорили о качестве французской выпечки, что вокруг них медленно начала собираться толпа. Каждому было интересно посмотреть на то, как обыкновенный фермер ищет изъяны в совершенных булочках пекаря. Разумеется, все думали, что Бен просто привлекает внимание к себе. Жаль, но в наше время многие смотрят лишь на звания и должности…
- Как ты можешь так говорить? – кричали люди. – Он великий французский повар!
- Даже великие могут совершать ошибки! – оправдывался Бен.
- Но только не короли! Между прочим, месье Антуан готовил обеды для многих европейских монархов!
- А разве у королей не может быть дурного вкуса?
- Какая наглость!
- Неслыханная дерзость….
- Прекратить выяснение отношений в моём дворце кулинарии! – истошно завопил Бастьен. Дождавшись тишины, он продолжил. – А вы, уважаемый господин, отныне не допускаетесь в мою пекарню! Будьте добры, покиньте помещение…
Под осуждающий свист Бен ушел из пекарни известного французского повара. Подумать только! Он променял вкуснейшие бисквиты Оливии на жалкое подобие шедевра! Нужно немедленно вернуться домой и извиниться перед ней. Только бы она успокоилась и не выставила его за дверь…
В доме семьи Паф горел свет. Пройдя в гостиную, Бенджамин увидел Оливию, читающую газету в уютном кресле.
- Здравствуй, любимая. – Скромно сказал он.
- Здравствуй, любимый, – несмотря на него, ответила миссис Паф. – Я вижу, выпечка господина Антуана не пришлась тебе по вкусу?
- Нет, дорогая… Она ужасна…
- Что с ней не так? – заинтересованно спросила Оливия.
- Всё, если честно. Слишком сладкая, а порции очень маленькие, – он немного усмехнулся. – Признаться, этот Бастьен берёт больше денег, чем нужно за его стряпню.
- Да? – она изумлённо подняла бровь. – И во сколько бы ты оценил его бисквиты?
- Две монеты. Это максимум.
- Прости за вопрос…. Но сколько, по-твоему, должна стоить моя выпечка?
- О… Она бесценна, если честно!
Оливия вскочила с кресла и крепко обняла мужа. По-детски улыбаясь и смеясь, она произнесла:
- Я знала, что ты вернёшься! Знала!
- По-другому и быть не могло! – он нежно поцеловал её в щеку.
- Пойдём на кухню…. Я испекла твои любимые….
Бен аккуратно приложил палец к её губам.
- На кухне стынут твои бисквиты, но я ни за что не полюбил бы их так сильно, если бы их готовила не ты! Я люблю тебя, моя дорогая Оливия.
- И я тебя, мой милый Бен!
0

#27 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 24 января 2017 - 17:23

26

АНГЕЛ ПРИЛЕТИТ В ПОНЕДЕЛЬНИК

Иван коротко стрижен, высок и поджар. Первую, слегка пожелтевшую, ель кто-то уже воткнул в снег возле подъезда. «Даже мишуру толком не сняли», - подумал дворник. Иван ухватил несчастное деревце за ствол и потащил к мусорным бакам. За ним на снегу оставались едва заметные следы валенок и осыпающейся хвои. Мужчина собрался опустить ёлку в утробу ненасытного железного зверя, как вдруг увидел на нижней еловой ветке игрушку. Оказалось, это самодельный ангел, сделанный из цветной бумаги и картона. Личико его было разрисовано обычными фломастерами. Дворник сорвал игрушку, покачал головой и машинально сунул в карман куртки.
- Завтра Рождество! Совсем забыл…
Под оглушительный звук сирены к подъезду подъехала «скорая».
Иван бросил кидать снег и облокотился на лопату. Медбрат, с чемоданчиком в руках и распахнутом белом халате, небрежно окрикнул:
- Эй, дворник! На каком этаже двадцать первая?
- На седьмом.
Медбрат тут же исчез в подъезде.
Минут через двадцать он вышел, и не один: следом за ним бежала женщина, державшая на руках укутанного в одеяло ребёнка. Она села в машину, дверца захлопнулась и «скорая» выехала со двора. Иван глубоко вздохнул. Он расчистил последнюю дорожку, снятой рукавицей вытер пот со лба и отнёс лопату в подсобку.
Иван давно жил один — скромно и скучно. После развода с женой поселился в «однушке». О новых отношениях и думать не хотел. Дворник повесил куртку, поставил валенки поближе к батарее, выгреб из карманов мелочь: ключи, сорок восемь рублей монетами, кусок бечёвки… А вот и ангел… У игрушки помялись бумажные крылья, голубое платье по краю надорвалось.
- Бедолага!
Иван положил ангела на стол, разгладил его ладонью, задумался.
- Надо уезжать в деревню, к матери… Чего я тут мыкаюсь? Чужой я в этом городе…
В дверь вдруг позвонили. На лестничной площадке стояла та самая молодая женщина из двадцать первой квартиры. Теперь Иван мог разглядеть её получше. Не высокая, миниатюрная. Волосы светлые, голубые глаза.
- Простите, я видела – вы снег чистили…Понимаете, я ключи потеряла. Видимо, выронила в снег. Вы не находили?
- Нет. Но можно поискать…
Вдвоём они обшарили весь двор – ключей не было.
- Что же делать? – женщина выглядела сильно расстроенной.
- Сейчас что-нибудь придумаем…
Иван аккуратно поддел дверь двадцать первой квартиры гвоздодёром. Дверь поддалась.
- Спасибо вам! А меня Катя зовут…Извините, чай не предлагаю. Мне в больницу нужно вернуться.
- Что-то с ребёнком?
- Неожиданный приступ астмы… Не надо было ёлку ставить.
- От ёлки – это вряд ли, - покачал головой Иван.
- Ой, как теперь я квартиру оставлю?
- Если доверяете, могу остаться.
- Правда? Ой, спасибо! Я быстро. Отвезу кое-что ребёнку и вернусь.
Катя выбежала за дверь, на ходу застёгивая пальто.
Иван остался один. Он осторожно заглянул в комнату. Это была детская. На полу стояли машины, деревянный конструктор, самолёт. На журнальном столике аккуратными стопками лежали цветная бумага и картон. Рядом - клей и фломастеры. Шесть таких же самодельных ангелов, похожих на того, что остался в его квартире, хранились на столе. Иван взял того, что был с краю. У игрушки не было лица. Видимо, мальчик не успел нарисовать… Иван заглянул на кухню. На столе – рассыпанное печенье, бокал остывшего чая, обёртки от конфет… Мужчина сел на кухонный стул и прикрыл глаза.
- Ну как вы, не скучали?
Катя сняла сапоги, поставила их к батарее.
- Ванечке уже лучше. Приступ сняли, но сказали, что дней пять надо полежать.
- Ванечка?
- Да, мой Ванечка. Ему пять лет, скоро в школу… Извините, забыла спросить, а вас как зовут?
- Иваном.
- Ой, вот так совпадение!
- А ваш сын, я смотрю, рукодельник?
- Ещё какой! Видели его игрушечных ангелов?
- Извините, подсмотрел…
- Ваня у меня аллергик. Такой сильнейший приступ у него впервые.
- Вам бы к морю надо…
- Надо бы…
- Ну ладно, пойду я… Счастливого Рождества!
- И правда ведь – Рождество! Давайте хотя бы чаю вместе попьём. Я столько неудобств вам причинила.
- А давайте! Я скоро вернусь… У меня и сыр есть, и печенье…
Иван вернулся с продуктами, аккуратно выложил их на стол.
- А это передайте Ванюше…
Иван протянул хозяйке квартиры бумажного ангела.
- Где вы его нашли?
Катино лицо вытянулось от удивления.
- Он был привязан к еловой веточке вашей ёлки.
- Вот оно что… Ванечка так расстроился, когда не нашёл игрушку. Он сделал к Рождеству семь бумажных ангелочков и каждому дал имя. Это первый ангел, его зовут Понедельник!
- Понедельник?
- Ну, да! Потом Вторник… Вот Воскресению личико не успел раскрасить – приступ начался.
- Ну и фантазия у вашего ребёнка!
Катя улыбнулась:
- Вам чаю покрепче или как?
- Покрепче, Катя...
Прошло пять дней.
Катя с Иваном забирали Ванюшу из больницы.
- Ты кто? – спросил мальчик, рассматривая Ивана.
- Я – Иван.
- И я – Иван! – мальчик протянул пухлую ладошку.
Был он светловолос и голубоглаз, как мама.
- А это, Ванюша, твой пропавший Понедельник!
Мужчина достал из кармана ангела.
- Откуда он взялся?
- Он прилетел на Рождество, прямо ко мне в форточку!
- Врёте?
- Вру!.. Твой Понедельник сам меня нашёл…
- Спасибо!
Мальчик благодарно улыбнулся.
…Летом Катя и два Ивана, наконец, поехали к морю. Кажется, это случилось в последний понедельник августа. В Крыму начинался бархатный сезон.
0

#28 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 25 января 2017 - 21:24

27

ЛЮБКА


О тебе я хочу думать. Думаю о тебе.
О тебе не хочу думать. Думаю о тебе.
О других я хочу думать. Думаю о тебе.
Ни о ком не хочу думать. Думаю о тебе.
Л. Озеров

Сумасшествие? Нет. Любовь. Та самая, единственная и неповторимая, яркая и трепетная, о которой мечтают все женщины и на которую всё меньше способны мужчины. Увы, «рыцарство печальных Сирано» всё больше становится уделом женщин. Только, чур, говорю о просто женщинах, которым нужна старинная прелюдия к любви, как к таинству, как к чуду, а не следование доктринам: «Скорей, скорей, скорей! Сама, сама, сама!» и «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, чего зря время терять?!» Нет, я о тех женщинах, о которых четко и точно сказала Цветаева: «Девчонке самой легконогой всё ж дальше сердца не уйти». Как в воду глядела гениальная Марина. У мужчин всё же много страстей: наука, идеи, политика, служба, работа, а в корне всех страстей – честолюбие. А Женщина, опять же повторяю – Она, а не бесполое Оно - вся живёт любовью и для любви. В этом она вся, как послушная бабочка чутко и нервно летит на её свет, танцует в нём, покоряется и зачастую сгорает в нём.
В самом деле, разве красота, богатство, талант или власть покоряют женщину? Ничего подобного! Ничто так не действует магически на неё, ничто так не наполняет её внутренним светом и ощущением собственной женской сути, как страстное напряжённое желание мужчины обладать ею. Она может отфыркиваться от этого, ханжески потуплять глаза, притворно негодовать… Но - все мы дочери Евы! И уже наша кровь отравлена, мы жаждем мужского поклонения и вожделения. Не грубого обладания, разумеется, простите, не гоп-стопом, но постоянной, натянутой нити желания. «Любит тот, кто безумней лобзает», - воскликнул когда-то Надсон и был прав. О-о-о!!! Это наполняет нас силой, уверенностью в собственной неотразимости, постоянной желанности. Отними у женщины это ощущение - и... Разом потухнут глаза. Всё останется на месте, но глаза потухнут. А без огня в глазах даже самое безукоризненное лицо и совершенное тело - всего лишь безжизненная статуя.
Особенно чутки женщины возраста ночной фиалки. Лекции о «бабьем лете» и буйстве гормонов оставим для физиологов. Нет, я о том прекрасном времени, когда все чувства опалены и звенящи. Когда перед сентябрем неизменно есть ослепительный август. Август ночной фиалки или любки, как называют этот цветок в народе. Ни одному цветку не удаётся так пробуждать молодые силы и нежные чувства, как её скромным белым свечечкам.
Я знала такую «любку»! Не было в моем окружении женщины щедрее и ярче неё!

***
Она была близкой подругой моей матери. Та называла её «Эльза – 33 несчастья». Каждый её визит для нас был счастьем и бедой. Меня она осыпала вкуснейшими в мире шоколадными конфетами с миндалем и грецким орехом, тающим во рту мармеладом и замечательными игрушками. Особенно запомнилась кукла, которая открывала рот для пластмассовой каши, но отказывалась от пластмассового же молока! Эту фарфоровую, в розовом платье и сером фартуке куклу Катарину у меня потом украли, и до-о-олго я поминала вора дурным словом!
Маму Эльза заваливала какими-то кофточками и баночками с дорогими консервами. Это было счастье. Вывалив все дары и насладившись нашими ахами, она скульптурно усаживалась на оттоманку и начинала рыдать. Рыдала она долго и с переливами, и это было бедой.
В личной жизни Эльзе не везло. Она всегда боялась одиночества, всегда мечтала о счастье, но эти мечты не торопились воплощаться. С завидной последовательностью её оставили два мужа. Рассказывая о них, она почему-то всегда прибавляла поговорку «первым не наешься, вторым подавишься». Меня это веселило до чрезвычайности. Я так и представляла себе вкуснейшего жирненького первого, чьи мосольчики обсасывались, видимо, с большим удовольствием, и анемичного жилистого второго, застревающего в горле. Почему о первом надо было вспоминать с таким трогательным придыханием, мне до сих пор непонятно. По приглушенным ахам и вздохам и утешениям мамы я догадывалась, что он бил её смертным боем, и «...Ты не представляешь, не представляешь, что он заставляет меня делать!» При этих словах мама отвешивала мне подзатыльник и выдворяла из комнаты, накрепко закрыв дверь. Мне было семь лет, я была ребенком с фантазией, но, слава Богу, мои предположения были безумно далеки от правды.
В конце концов Эльзе улыбнулась удача: муж, жаждущий изощренных утех, нашел себе достойную партнёршу - не упрямицу, не скрытницу, не скромницу, и быстро сделал из семьи ноги. Единственный их с Эльзой ребенок - мальчик, родившийся на четвёртый год брака, умер от менингита в трёхмесячном возрасте. Больше детей не было. Эльза поплакала, вздохнула, опять поплакала и… Ожила.
Второй появился в её жизни внезапно и… Ошеломил. Вообще, этого второго мужа мама называла «тёмной лошадкой». Каким образом и зачем он заглянул в скромное КБ на четвёртом этаже обшарпанного здания, где она работала, покрыто мраком забвения. Но Эльза была сражена! Она летала и рыдала, рыдала и летала! Промежуточного состояния не было. Но именно с этим мужчиной её жилище стало настоящим домом. Эльза оказалась хлебосольной хозяйкой. Никогда не забыть мне вечера, на который приглашены были мы с мамой. Низенький стол, толстые витые свечи, бутылка вина, кекс в виде сердца и блестящая жёлтая черешня в зелёной вазе. И Эльза в красном шёлковом платье. Её горящие глаза. Полуулыбка влажных губ. И маленькие белые руки, которыми она так и норовила дотронуться до своего ненаглядного. Жилистый, маленький, заросший до самой шеи рыжим волосом, он хмурился, покашливал, подливал дамам вина, а мне сок. В конце концов, под песни Джо Дассена вечер стал настолько томным, что мы поспешили ретироваться. Он вызвался проводить нас, но мама, видя в зеркале, как Эльза украдкой обняла его и поцеловала в затылок, улыбнулась и сказала, что дойдём мы сами.
Этот второй оказался крепким орешком. Эльза стала приходить реже, поток подарков иссякал. Кукла Катарина сиротливо пылилась в шкафу - моё десятилетнее сердце жаждало новых даров.
Они стали поступать через восемь месяцев. Первым подношением стал роскошный чёрный виноград в плетёной корзинке. Тугие, сизые, полные жизни гроздья так не вязались с исхудавшей Эльзой, что мама без слов обняла её за плечи и усадила на оттоманку.
- Я несчастна, Оля! – успела сказать Эльза, и тут же поток рыданий, икоты и всхлипов прервал ееё слова.
Из сбивчивого рассказа, запиваемого валерьянкой, следовало, что второй оказался: а) деспотом; б) тираном; с) монстром; д) скупердяем; е) первым, вторым, третьим и четвертым одновременно! Он не разрешал Эльзе работать, контролировал каждую копейку и требовал, чтобы она представляла чеки изо всех магазинов. При этом был страшным грязнулей, увлекался выпивкой и заставлял, чтобы Эльза постоянно ходила или в красном, или в тигровом! «Я не могу, не могу так больше, Оля! Мне кажется, что я это не я, а какой-то окровавленный Шерхан!»
Наконец, Эльза нашла в себе силы и выставила его из дома. Гладко сей акт не прошёл. Деспот и тиран несколько раз ставил ей фингал под глаз, ночевал на половичке перед дверью, и в середине ночи соседи трезвонили Эльзе, чтобы она или забрала своего Мусечку в дом, или отвезла его куда-нибудь. За страстными ссорами следовали такие же страстные примирения, потом опять ссоры. В конце концов, Муся исчез так же бесследно, как появился. Расписаны они не были, так что обошлось без юридических проблем.
- А-а-а-а! – раскачивалась Эльза на оттоманке. – О-о-о! Фар вос! (За что?)
В минуты наибольшего волнения она переходила на идиш. Тёмными волнами этот язык всплывал в её подсознании и протягивал невидимые нити к родным по материнской линии, к полузабытому детству и к бабушкиным песням.
- Эльза!!! – мама звякала чашкой с чаем так, что брызги разлетались по столу. – Возьми себя в руки! Тебе только 40. Какие твои годы?!
Какие твои годы… У большинства из нас на лбу аршинными буквами написано: «Хочу счастья!» и только у некоторых, как исключение, нежностью мерцает фраза: «Хочу дарить счастье!» Эльза не была исключением. Через восемь лет счастье услышало её. Тогда-то я впервые услышала от мамы слово «любка».
Эти восемь лет Эльза прожила кочевницей. Она меняла жилища, как меняют чулки. Продав свою квартиру, она купила новую, начала делать в ней ремонт, не закончила, продала. Купила другую, опять ремонт, пыль, рулоны обоев, штукатурка, вещи, наваленные в углу. За восемь лет она сменила шесть (!!!) квартир. Вечный ремонт, из постоянной мебели только раскладушка да старинная ширма, разрисованная веерами и листьями. Креслами служили мешки с трухой и опилками, стульями - перевёрнутые ящики. Знакомые сначала шутили, потом ворчали, говорили, что у дровосека-бобыля в избушке уюта больше чем у неё, предлагали помощь, деньги, мебель. Бесполезно! Эльза бежала от уюта, как от дикого зверя. Сейчас мне кажется, что она поступала правильно. Как могла. Уют – состояние души и стремление к нему, а у неё не было ни того, ни другого.
И «вдруг, как в сказке, скрипнула дверь».
История их знакомства была покрыта тайной. Версии были различны, но больше озвучивалась одна: на пляже. Эльза была хорошо сложена, с желтовато-белой кожей, гладкими чёрными, словно лакированными, волосами. Не портили её чуть выпирающие зубы и плоские мочки ушей, будто приклеенные к голове. Более всего хороши были глаза: удлинённого разреза и необычного фиалкового цвета. «Такие глаза в мире только у двух женщин, - говорила мама, - у Элизабет Тейлор и у тебя». Сравнение с Элизабет льстило Эльзе, всегда у неё на стене висел портрет актрисы в роли Клеопатры.
Что произошло на пляже, что произошло после пляжа - трудно сказать. Но 48-летнюю потухающую Эльзу закружил, смял, заворожил вихрь страстей. Даже не вихрь - вулкан, огнедышащая лава! Без того худощавая, она ещё больше постройнела, глаза не просто вспыхивали и горели, а светились постоянным внутренним огнём, она пламенела дивной и страшной красотой предувядания.
Олегу было 29. Шатен с узкими зелёными глазами. Актер местного ТЮЗа. Когда вышел из возраста четвёртого дерева и пятой кикиморы в «Аленьком цветочке» и «Царевне-лягушке», стал играть Д'Артаньяна и пирата Джона Сильвера. На момент знакомства с Эльзой эти два персонажа кристаллизовались в нём и выдали миру коктейль чего-то безумно отважного и обаятельно-циничного. Самоуверенного. В общем, того, что безотказно действует на женщину. Семьи у него не было. Жил он в маленькой съёмной квартире на окраине города.
Несколько глубоких взглядов и искренней задушевности, подействовали на Эльзу опьяняюще. Через несколько недель он переехал к ней. Они стали жить вместе.
Эльза была прекрасна. Никогда раньше она не цвела так ослепительно. Глядя на неё, язык не поворачивался подумать и сказать что-то плохое. Хотелось, чтобы это состояние продлилось у неё как можно дольше. Мама осторожно крестила её вслед, когда она, уходя от нас, не сбегала, а слетала по ступенькам. Все сомнения мамы (Он же молодой, прощелыга, он же поиграет с ней и бросит, ещё и в квартире её пропишется…) повисали у неё на языке. У Эльзы были такие струящиеся счастьем глаза, что все слова казались бессмысленными и беспощадными.
Скромница в первом браке, осторожная и деликатная женщина во втором, сейчас она будто навёрстывала за всю свою недолюбленную жизнь. Запалённые кони страсти гнали и гнали её к последнему пределу. Казалось, она нашла то, что невольно искала всегда. Кочевница обрела Дом. Рыдания прекратились. Были только слёзы радости и беспрестанное: «Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы!»
О-о-о, какие сыпались на нас в это время подарки! Шарфы, кофточки, сувениры, духи и конфеты, конфеты, конфеты... Сладкая вуаль счастья. Да, Бог с ними, подарками! Какими лучистыми словами она обволакивала всех окружающих! И не только окружающих! Нежностью своей она не обделяла ни бездомных кошек, ни блохастых собак, ни травинку, ни камень. А уж для единственного любимого Олеженьки сколько выдумывалось ласковых имен! Аленький мой, Аленький, Легонький, Леженька-Неженька, Олегушка, Ольгушевич и даже Оле-Лукойе!
Её ласка била фонтаном! Когда она забегала к нам и с размаху усаживалась на оттоманку, мама уже не говорила ни слова. Молча ставила перед нею чай и слушала. Чай или стыл нетронутым, или же мгновенно отхлебывался кипятком, так что обжигал ей всё небо, но на поток слов это не влияло. Никогда в жизни я не слышала столько восторженных эпитетов. Обнажённое сердце трепетало в каждом из них.
- Ты знаешь, Оля, - шептала она, - знаешь, что он мне подарил?! – она наклонялась над ухом матери и шептала ей что-то.
Мама улыбалась и бормотала: «Дай Бог, дай Бог!» Потом Эльза шептала ещё что-то, мама краснела, опускала глаза и махала на неё рукой. Вообще, этот шепот на ухо и мамино залитое краской лицо повторялись с чёткой периодичностью. При этом глаза у обеих загорались мгновенно.
- Эльза, ну ты любка! Смотри, не сглазь! Не надо так часто об этом рассказывать, - сказала однажды мама.
- Ну, я же только тебе!
- И мне не надо! От греха подальше. Мало ты в жизни мучилась?! Нашла – молчи и потеряла – молчи!
- Да ну тебя, бабка-кликуша! Оленька моя!!! Так хорошо!!!
- Любка ты, любка!
- Ага! И мне это очень нравится! И ему тоже!
- Кто бы сомневался!!!
Эльза с хохотом валилась на оттоманку, а потом начала целовать нас мамой.
- Да пусти ты, сумасшедшая! – отбрыкивалась мама. – Ну точно, совсем сдурела!
Но Эльза уже стояла в дверях, сияла пунцовой помадой, искрилась.
- Всё! Пока-пока! Я убегаю! Скоро Аленький с репетиции придёт. Такая ответственная роль у него. Представляешь, они ставят «Алые паруса». Он играет матроса Летику. Всё, я побежала мужа кормить!
- Летику! – усмехалась мама, закрывая дверь. – Ответственная роль! А чего же Грея ему не дали? Хорошо ещё, что не пятое весло и не восемнадцатый парус играет! А, да ладно, лишь бы она счастлива была.
Мне тогда было 17. Я оканчивала школу, считала себя взрослой и позволила себе спросить:
- А как ты думаешь, это у них надолго?
Реакция моей строгой матери, вырастившей меня без отца, была на удивление растерянной и жалкой:
- Не знаю, Софинька (так ласково называла меня только в раннем детстве). Нет, наверно.
- А что будет тогда? - я от неожиданности присела.
- Боюсь я. Лишь бы всё было бы тихо. Любка она, а это плохо. И жизнь как-то шиворот-навыворот сложилась. Ни ребёнка, ни котёнка, ни мышонка. Бесприютная она.
- Как это: любка?
- А вот так...
И тогда я впервые услышала от мамы о ночной фиалке-любке. О том, что растёт она в чаще леса и ночью заливает поляны одуряющим любовным ароматом. Много говорить мать не любила и сунула мне в руки книгу Пришвина. На отмеченной странице я прочла:
«На мое чутьё, у нашей ночной фиалки порочный запах, особенно под конец, когда исчезнут все признаки весны и начнется лето. Она как будто и сама знает за собой грех и стыдится пахнуть собой при солнечном свете. Но я не раз замечал: когда ночная красавица потеряет первую свежесть, белый цвет её потускнеет, становится желтоватым, то на этих последних днях своей красоты она теряет свой стыд и пахнет даже на солнце. Тогда можно сказать, что весна этого года совсем прошла и такой, как была, никогда не вернется».
- Поняла? – спросила мать, когда я захлопнула книгу. – Она - любка!

***
...Прошло ещё несколько месяцев. Эльза забегала к нам, закидывала подарками, болтала без умолку. Фиалковые глаза струили счастье.
Тот сентябрьский день я помню очень хорошо. Эльза забежала к нам. Руки её были оттянуты кошелками. Она возвращалась с рынка.
- Оля! – крикнула она. – Смотри, какую я рыбу купила! И вам, и нам! Она вывалила на стол в кухне серебристую большую рыбину. - Это жерех. Свежий! Только сейчас привезли. Я взяла две!
- С ума сошла! – мама всплеснула руками. – Зачем? Спасибо! Подожди! – и полезла в кошелек. – Сколько ты отдала за него?
- И не думай! – завопила Эльза. – Не возьму ни за что! Ты что, хочешь меня обидеть?! Вот я сегодня рыбки нажарю, мы с Аленьким поедим, а мне будет приятно, что вы тоже рыбу едите.
- Да ты совсем уже со своим Аленьким! – мама вздохнула и улыбнулась.
- Оля, я ещё ежевику взяла! И груши. Пирог буду печь. Олежка ежевику любит. Я и варенье сварю.
- Хорошо, хорошо! Беги! Осторожно только!
Мама закрыла дверь и посмотрела на стол. Рыбина тускло блестела чешуей, и оскал её был хищным.
…Испекши пирог и нажарив рыбы, Эльза решила прогуляться в сторону театра, чтобы потом вместе с Олегом вернуться домой. Светлыми и ясными были глаза у этого дня. Такие, полные притворной ясности, глаза бывают только у лгунов.
…Эльза идёт быстро, высоко подняв голову и чуть улыбаясь. Ажурная сиреневая кофта свободно течёт от её шеи к плечам, к углублению матовых грудей, переходит в пояс на фиолетовой юбке. Маленькие туфли-лодочки с открытым мыском. Светлые колготки. Фиалковые глаза чуть прикрыты и оттого кажутся бархатными. Она идёт к своему любимому, желанному, чтобы потом прижаться к его локтю и вернуться вместе домой.
Цок-цок-цок… Каблучки стучат!
Коричневая дверь театра. Служебный вход. Охранник знает её, улыбается и пропускает. Лестница на третий этаж. Мужские гримерки. Эльза улыбается и толкает белую дверь с табличкой «Мазурин. Соловьев». Гримерка одна на двух актёров. Дверь не заперта. В гримёрке на столе её Аленький и молоденькая актриса делают «семнадцатый трюк – шпагат орла». Мюзикла Чикаго тогда не было, но эти фигуры были всегда. Эльза осторожно прикрыла дверь. Выдохнула. Тихо пошла вниз. Вначале она ничего не слышала и не видела. Кажется, никого не встретила. Кивнула охраннику и вышла на улицу.
…Такой светлый день. С притворной ясностью, которая отличает глаза лгунов. Смеются маленькие дети. С деревьев нежно падают листья. Один, другой, третий…
В мозгу отчетливо всплывает картина. Стол с отодвинутыми коробочками грима, запрокинутое в зеркало молодое девичье лицо, раскинутые стройные ноги и спина ее Аленького…
Ландыш, ландыш белоснежный,
Розан аленький!
Каждый говорил ей нежно:
«Моя маленькая!»
Что было потом, я помню со слов мамы. Кажется, обошлось без скандалов. Олег не стал отпираться, сказал, что давно любит эту актрису, они думают пожениться, собрал вещи и переехал к ней. Вроде, он в самых искренних выражениях поблагодарил Эльзу за счастье, которым она его дарила. Мама, рассказывая об этом, неизменно отплевывалась и цедила: «Акт-т-тёр!», вкладывая в третью букву всё своё презрение.
Эльза была спокойна, как может быть спокоен человек, у которого сожгли душу. Взгляд её был светел, но мама говорила, что лучше бы ей видеть Эльзу снова рыдающей, смеющейся, болтающей без умолку, и утомляться от этих бешеных смен настроения, но не такой тихой.
Мама и другие знакомые навещали Эльзу по очереди, звали к себе. Она со всеми была ровна, вежлива и даже улыбчива. Но всякий, выходя от неё, давал себе слово не спускать с нее глаз.
- Слишком много воли им дали! – ворчала старая соседка. Без этого непременного атрибута дворовых посиделок, знающего все обо всех, не обошлась и жизнь Эльзы. - Подумаешь, мужик бросил! А чего ты хотела?! Молодой же! На себя в зеркало бы посмотрела! О душе давно надо думать, а она юбки-кофточки напялила, подмазюкалась и идё-о-о-т! Тьфу!
Спорить с ней было бесполезно, но мама после этих слов принципиально с нею не здоровалась, хотя возраст всегда почитала.

***
Эльза умерла внезапно, на переходе. Понесла два баула своих вещей, половина из которых была новыми, в детский дом. Вещи её были яркими, нарядными, она хорошо шила и вязала.
В тот декабрьский день она была одета в чёрную шубку и чёрные же полуботинки. Остановилась, пережидая поток машин. Заметила, что молния на одном ботинке расстегнута. Нагнулась закрыть и уже не поднялась. Оторвался тромб.
Пока вызывали скорую и милицию, её уложили на тротуаре. Нетающие снежинки опускались на белое лицо, на фиалковые прекрасные глаза. Их так и не смогли закрыть, и они медленно тускнели.
Потом её увезла скорая, началось разбирательство, выяснилось, что близких родственников не было, вызвали знакомых, подруг. Из своего КБ она давно ушла, ещё во времена Мусечки, подрабатывала шитьём, вязанием и репетиторством по математике.
На похоронах собралось много народу. Знакомые, соседи, ученики, их родители, клиентки, которым она шила платья. Аленький не пришёл. Возможно, не знал, или намеренно не пришёл.
- Эленька моя! - надрывалась мама. - Эленька-а-а! Подружка моя единственная!..
Ей вторили и другие. Жаль было Эльзу. Любили её…
Похоронили её на старом кладбище рядом с родителями. Соорудили маленький железный крест с табличкой. На табличке имя, отчество и фамилия, две даты. Все как полагается. Снег вскоре укрыл могилу.

***
Весной мы с мамой пошли на кладбище навестить её. Апрельская земля растрескалась, и её покрыли легкие синие цветы. Их были сотни. Головки их качались на ветру, кланяясь Эльзе.
- Вот и синяя птица твоя прилетела, Эленька, - сказала мама и заплакала.
Я вспомнила, что всякий раз Эльза, рассказывая о новой любви, говорила о синей птице счастья. Эту пьесу Метерлинка она очень любила.
- Ты представляешь, Оля, - говорила она с придыханием, я всё же поймала свою синюю птицу! Она со мной!..
Яркое апрельское солнце освещало могилу.
Яркие синие цветы. На них алели принесённые нами гвоздики.
Яркие, яркие, яркие…
Не было в моей жизни женщины щедрее и ярче…
0

#29 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 27 января 2017 - 19:05

28

ВСЕМУ СВОЁ ВРЕМЯ

Это случилось в одном из далёких миров, где правит магия и высокие энергии, где люди пользуются волшебными силами так же просто, как мы - электричеством, где всё так похоже и непохоже на нашу Землю…
В глухой горной деревушке жила маленькая колдунья. Родители её умерли, и никаких родственников у неё не было. Целыми днями бродила она по горам, собирая целебные травы и коренья и лечила ими односельчан и их скот. За это люди платили ей хлебом и одеждой. В её бедной деревушке не было ни электричества, ни радио, ни магазинов.
И вот однажды односельчане взяли её с собой на ярмарку в небольшой городок в долине. Там она продала свои целебные корешки и травы и решила купить себе новые башмаки. Вдруг в витрине магазина она увидела на экране телевизора ЕГО – молодого короля. Любовь поразила её сердце, как нож наёмного убийцы, как молния – мгновенно и неотвратимо… А в зеркальной витрине – её собственное отражение: выцветшее заплатанное платье и рваные башмаки… Слёзы полились из её глаз: ведь короли не замечают нищенок. У них ведь зрение устроено не так, как у простых людей. «Всему своё время, - мурлыкнула ей уличная кошка. – Всему своё время».
А через год маленькая колдунья снова спустилась с гор на осеннюю ярмарку и увидела, как в телевизионных новостях обсуждается предстоящая свадьба короля. Всё верно: короли женятся на принцессах - и никак иначе. В порыве отчаяния она бросилась к реке и хотела утопиться: ведь сердце её было разбито. Только река не приняла её. «Не торопись, - прошептали быстрые волны. - Всему своё время…»
И тогда она решилась на безумный отчаянный поступок: превратилась в белую сову и ночью была уже во дворце, и влетела в раскрытое окно королевской спальни. Там она уколола палец ножом и нарисовала кровью на груди спящего короля три знака и произнесла высшее заклинание – то единственное, что осталось ей в наследство от матери.
Мгновенно она перенеслась вместе с королём на волшебный остров Любви, где не было ни времени, ни голода, ни жажды. И они любили друг друга так сильно и волшебно, как никогда не бывает в обычной жизни. Но волшебство рано или поздно кончается - и они вновь очутились во дворце, где за окнами на мягких кошачьих лапах крался пасмурный рассвет.
Король открыл глаза и увидел рядом самую прекрасную девушку на свете.
- Так это не сон! – воскликнул он. – Я так тебя люблю!
И вдруг он увидел на спинке стула её выцветшее платье, всё в аккуратных заплатах. Лицо его перекосилось от гнева:
- Ты обманула меня! Ты нищенка, а не прекрасная дева! Сейчас же вон отсюда, чтоб духу твоего не было! Уходи быстрее, чтоб тебя никто не увидел, не позорь меня!
Маленькая колдунья могла бы сказать ему, что пошла на обман ради любви, что она не заслужила таких слов… Но она промолчала и даже не заплакала. Посмотрела на него в последний раз, превратилась в белую сову и вылетела в окно. Она потеряла пёрышко, перелетая через дворцовый парк.
Молодой стражник, парень добрый и честный, подобрал его на счастье. И через два года, когда закончилась его служба, это пёрышко долгими и трудными дорогами привело его в горную деревушку…
Прошли годы. Король был уже немолод, жену свою он не любил, и множество женщин были его любовницами, но ни одна из них не была похожа на ту единственную и неповторимую. А ведь он даже не спросил тогда её имя…
И вот однажды король отправился на охоту в самую горную глушь и на узкой горной дороге увидел ту, что запечатлелась в его сердце. Маленькая колдунья улыбалась и, болтая босыми ногами, погоняла прутиком старую лошадку. А сзади в повозке сидели все её дети: от самого маленького до почти взрослого. Неумолимое время пощадило её, только чуть посеребрило виски и прочертило несколько мелких морщинок в уголках глаз.
Король бросился к ней, схватил за руку и, не помня себя от счастья, стал умолять её прямо сейчас отправиться во дворец: «Я любил тебя всю свою жизнь, я искал тебя все эти годы и уже отчаялся найти. Прости меня! Прости! Едем ко мне прямо сейчас, я разведусь с женой, я усыновлю твоих детей, ты будешь моей королевой!» Он хотел даже заплакать, но никак не мог вспомнить, как это делается.
Маленькая колдунья дёрнула поводья, понукая лошадь, и сказала:
- Никуда я с тобой не поеду. Когда-то давно я любила тебя, но это прошло. Всему своё время…
0

#30 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 29 января 2017 - 00:06

29

БЕЛАЯ ПТИЦА СЧАСТЬЯ

- Здравствуйте! – сказала она, входя в кабинет.
Сидящий за столом мужчина оторвал взгляд от монитора.
– Здравствуйте, – ответил он, улыбнувшись одними губами и, предложив ей присаживаться, задал дежурный вопрос:
– Что Вас беспокоит?
Присев на край стула, она неуверенно произнесла:
– У меня проблема...
Повернувшись к ней, он широко улыбнулся:
- Рассказывайте!
Она смотрела на него и молчала. Все мысли, что ещё минуту назад крутились в её голове, куда-то разом подевались. Она смотрела в его глаза, не имея сил отвести глаз.
Эти глаза… Ей даже захотелось пропеть: «Ах, эти... Синие глаза...» Ведь они были именно синими, ярко-синими в обрамлении чёрных ресниц… Её взгляд скользнул по его лицу... Он был смугл и небрит, коротко стриженные тёмные волосы скрывали едва намечавшуюся лысину… «Где-то сорок пять или чуть больше», – решила она, и тут сообразила, что он что-то говорит.
- Что вы сказали? – переспросила она, краснея.
- Я жду, когда Вы расскажете мне о проблеме, с которой пришли…
- Ах, да!.. – она зачем-то открыла сумочку, но, подумав, закрыла и, подняв на него смущенный взгляд, очень тихо произнесла:
- Может, я пойду?
- Нет же! – воскликнул он, недоумевая. – Я хочу знать, что у вас произошло? Вы же пришли ко мне с проблемой. Так расскажите о том, что вас беспокоит…
- Вы, правда, хотите это знать? – так же тихо спросила она.
- А Вы шутница! – неожиданно рассмеялся он, и она заметила на его щеках ямочки.
Это повергло её в ещё большее замешательство.
- Ладно, – сказал он, примирительно, – Вы почему-то стесняетесь меня.
Тогда, может быть, я позову медсестру, и Вы всё расскажете ей?
- Нет! – поспешно произнесла она. – Я всё расскажу. Вам! – она сделала акцент на последнем слове.
- Ну-ну, не волнуйтесь, пожалуйста! Вам нужно успокоиться и собраться с мыслями...
- Пожалуй, Вы правы, – согласилась она.
- Может мне выйти, чтобы вам было проще это сделать? – спросил он, порываясь встать.
- Нет! Сидите! – воскликнула она, озадачив его ещё больше.
Он не понимал, почему эта красивая женщина ведёт себя столь странно. Он даже засомневался: «Может, ей надо не ко мне, а к психиатру?» Но тут же отбросил эту мысль. Сидящая рядом женщина совсем не походила на ненормальную. Она была хорошо одета, русые локоны, тонкие, благородные черты лица с легким налётом косметики, ухоженные руки с ярким маникюром, нервно теребящие замок сумочки, кольцо с бриллиантом… «Хм, а она красивая», – неожиданно подумал он и смутился.
Она смотрела на него так, как смотрит верующий во спасение на Христа. Не выдержав этого взгляда, он отвёл глаза и посмотрел на наручные часы.
- Я Вас задерживаю? – тихо спросила она.
- Нет, – зачем-то солгал он, понимая, что время приёма уже окончено и в коридоре его поджидает следующий пациент.
Она тоже молчала, понимая, что её время, действительно, подошло к концу, а она так ничего ему не сказала, хотя должна была рассказать о проблеме, с которой пришла и о том, что произошло… То есть о том, что происходит с ней здесь, сейчас…
– А, что, собственно, происходит? – вдруг задалась она вопросом.
Он думал о том же. Что, в конце концов, происходит?! Он ничего не понимал. Он смотрел на неё, боясь спугнуть, будто она была и не женщиной вовсе, а случайно залетевшей в его кабинет птицей. Она была не такой, как все те, что были здесь до неё, и (он точно знал) не такой, как те, что будут после. Она была особенной. Нервной. Харизматичной. И безумно красивой.
- Таких женщин не бывает! – он тряхнул головой, будто пытаясь избавиться от наваждения.
- Ну, я пойду? – неуверенно спросила она.
И ему захотелось закричать:
- Нет! – ему хотелось схватить её за плечи, заглянуть в глаза и крепко-крепко прижав к себе, повторяя, как в бреду:
– Нет! Не уходи! Я никому тебя не отдам! Никому! Никогда!
Ему было всё равно, что подумает она. Ему вдруг стало неважным всё, что было важным ещё вчера, ещё полчаса назад... Он хотел одного – чтобы она осталась. Он хотел смотреть на неё, держать за руки, касаться губами волос...
В дверь постучали. Она встрепенулась. Ну, совсем, как птица. Ему даже подумалось, что, будь в кабинете открыто окно, она, взмахнув крыльями, тотчас унеслась бы прочь… К счастью оно было закрыто. За окном холодный октябрьский ветер рвал с деревьев последние листья и мёл их по мокрой брусчатке, а низкое серое небо густо посыпало землю снежной крупой.
Женщина поднялась со стула и неуверенно посмотрела на него.
- Не улетайте! – он протянул руку и робко коснулся её руки.
Улыбнувшись одними губами, она удивлённо подняла брови.
- Вы похожи на птицу, – тихо озвучил он свою мысль.
- А я и так – птица. Белая птица, – чуть запрокинув голову, негромко рассмеялась она.
- Я так и думал, – сказал он, неожиданно успокаиваясь. – Я только хотел спросить: каким ветром вас занесло ко мне? И зачем?
- Северным. – Ответила она, чуть поведя плечами, словно ей стало холодно.
- Значит, Вы боитесь холода, и летели на юг? – включился он в эту странную игру.
- Именно так.
- И?.. – он, не мигая, смотрел в её глаза.
- И... Здесь я встретила ...Тебя… – взглядом ответила она, переходя на «ты».
- А я тебя...
-Ты не рад? – напряглась она, видя, как потух его взгляд.
-Я ждал тебя. Я слишком долго ждал тебя...
Он посмотрел на свои руки, и она увидела на безымянном пальце его правой руки обручальное кольцо.
- Тебя уже окольцевали... – коротко вздохнула она.
- К сожалению, да.
- Жаль...
И тут он встрепенулся, как ещё совсем недавно она.
- Нет! Не жалей, не надо. Всё можно исправить. Всё, кроме смерти...
Их немой диалог прервал стук в дверь.
- Ну, я пойду? – повторила она, поднимаясь.
Он не успел остановить её. Он даже не успел ничего ответить.
В течение нескольких секунд он отрешённо смотрел на то, как она уходила, как «доводчик»плавно и неспешно закрывал за ней дверь. Но, наконец, осознав, что её больше нет, он вскочил и бросился следом.
Больничный коридор был пуст. Стремглав слетев вниз по лестнице, он выбежал на улицу. Улица была пустынна. Ни человека, ни тени. Только снег. Медленно, будто нехотя, кружа, он безмолвно падал на брусчатку, покрывая её толстым пушистым ковром. Снежинки были такими большими, что, казалось, будто это не снег, а белый пух, что случайно обронила пролетавшая над городом стая белых птиц...
Не зная, что предпринять, он вернулся. Полумрак кабинета был слегка разбавлен голубоватым свечением монитора. Кликнув мышкой, он стал пролистывать списки пациентов в надежде отыскать имя женщины, чей тонкий, с цитрусовыми нотками аромат, ещё витал в воздухе.
В дверь снова постучали. Поглощённый поисками, он недовольно бросил:
- Войдите!
Скрипнула, открываясь, дверь.
- Я Вас слушаю! – резко произнёс он, не отрывая взгляда от монитора, но, не услышав ответа, обернулся.
В дверях стояла она. Хрупкая и поникшая. С её волос, на пол капал растаявший снег. Взгляд женщины был удивлённым и слегка вопрошающим, будто она и сама не понимала, зачем вернулась сюда.
- Ты?! – прошептал он, не веря своим глазам, но уже в следующее мгоновение бросился к ней и, подхватив на руки, закружил, на все лады повторяя:
–Ты… Ты?! Ты!!!
Тихо засмеявшись, она обняла его за шею.
Он не знал её имени, не знал, кто она и откуда, не знал, зачем она приходила, зачем ушла и почему вернулась...
Всё это было уже неважно! В его руках была птица – Его Птица Счастья! Именно та, которую он столько лет искал. И не имело никакого значения, что у этой Птицы другой окрас.
Это была его Птица!
Она думала о том же, с той лишь разницей, что не она держала свою Птицу в руках, а совсем наоборот...
0

Поделиться темой:


  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей