[GREEN]

Номинация ждёт своих соискателей.

Желаем Всем УДАЧИ!

[GREEN]

№ 1

Тени шепчут…

Ещё полчаса назад этого грача здесь не было. А сейчас он лежал на снегу кверху лапками, неподвижный, неестественно вытянув левое крыло. Рядом суетились двое его собратьев. Время от времени то один, то другой приближался к мёртвой птице и принимался выдирать остатки внутренностей из её – уже развороченного клювами – брюха. С минуту Андрей созерцал эту картину, не обращая внимания на крикливую скороговорку Аллы за своей спиной. Потом отвернулся от окна. Поднёс к губам банку с пивом и сделал неторопливый глоток. После чего быстрыми шагами пересёк комнату:
- Заткнулась бы ты, а? - выдохнул, опускаясь на диван. - Тоже мне, криминал: задержался на работе.
- Посмотрите на него: он всего лишь задержался на работе! - Алла взвилась, как ужаленная. - Два часа болтался неизвестно где, а теперь прикидывается невинным ягненочком! Таскается по дружкам, по бабам, в гараже со своими алкашами делает вид, что ремонтирует машину до полуночи – и это у него называется: «задержа-а-ался»! Говорила мне мама: «С этим человеком ты хлебнешь горя». А я, дура, не послушала её, не вышла замуж за Володьку, – а он теперь председатель правления акционерного общества, и жена у него вся в бриллиантах!
Но Андрей не слушал супругу. Он знал: возражать бесполезно. Поэтому давно научился отключаться во время её многочасовых необузданных монологов. Подумать только, когда-то он любил эту женщину… Но постепенно любовь рассосалась в повседневной тягомотной бытовухе, и на смену ей пришла привычка... А затем – Андрей и сам не заметил, как они перешагнули черту, за которой их совместная жизнь превратилась в сущий ад. Алла стала злой, раздражительной; всё ей было не по нраву: и зарабатывал он недостаточно, и по дому помогал мало, а главное, относился к ней не так, как ей хотелось.
«Ты меня не любишь», - повторять эту фразу она не уставала по десять раз на дню.
Поначалу он пытался вникнуть в смысл её претензий. Однако единственным результатом нескончаемого выяснения отношений являлось то, что он приходил на работу после бессонных ночей – измочаленный, ни на что не годный. Выбор получался простой: либо плюнуть на всё, либо свихнуться окончательно. И он, как большинство нормальных мужиков, махнул рукой на эти женские штучки. С тех пор, стоило Алле завести свою вечернюю шарманку - он укладывался в постель, отворачивался к стене и отключался.
Разводиться с ней надо было, разводиться, но теперь поздно, не получится.
- Ты меня не слушаешь, сердито подёргала его за рубашку Алла. - Нет, вы посмотрите: я перед ним распинаюсь, как девочка, а ему и дела нет. Поломал всю мою жизнь, и теперь сидит, усмехается, чурбан бесчувственный!
- Ну конечно, - Андрей наизусть помнил возможные варианты развития подобных сцен, - теперь можешь сказать, что тебе такая жизнь надоела - и бежать вешаться.
- Издеваешься, - прошептала она. - А я ведь, в самом деле, могу...
- Ну-ну, - Андрей отхлебнул пива. - Семь футов тебе под килем.
- Не веришь? Нет, скажи: ты мне не веришь, да?
- Отстань, Алла, - отмахнулся он. - Надоели мне все твои безбашенные игры.
- Хорошо же, сейчас ты убедишься!
С этими словами она метнулась прочь из комнаты и загрохотала ящиками в кладовке. «За верёвкой отправилась», - подумал Андрей, заранее зная, что произойдёт дальше. Алла появится на горизонте с верёвкой и будет всеми своими действиями выказывать полную решимость осуществить задуманное. А он, как в набившей оскомину пьесе, сыграет роль перепуганного насмерть супруга, уговаривая её не делать этого. Наконец, она снизойдёт к его мольбам и отложит намеченное мероприятие до следующего раза. Сука.
По-хорошему, наверное, следовало бы показать Аллу психиатру. Пусть бы попила таблеток каких-нибудь успокоительных... Только об этом бесполезно даже заикаться, она ни за что не согласится.
А он ведь не каменный. С недавних пор ему стала мерещиться разная чертовщина. Стоило разгореться очередному скандалу, как воздух вокруг словно сгущался, а по углам комнаты начинали клубиться смутные тени. У Андрея рябило в глазах, он ощущал лёгкое головокружение, и – сквозь толчки пульса в висках, сквозь пугающие шелесты и всхлипы - тени нашёптывали ему: «Она тебе не нужна… Избавься от неё… Избавься от неё… Избавься от неё…»
При таком раскладе как бы самому не загреметь в психушку!
…В последние годы его жена здорово сдала, располнела. Это ещё больше распаляло её и без того неуёмную ревность: малейшая задержка Андрея на работе была чревата скандалом, любой мимолётный взгляд на мелькнувшие за стеклами автомобиля стройные ножки мгновенно выливался в обострение вялотекущей семейной драмы...
Придирки Аллы довели его до того, что около года назад он твёрдо решил завести себе любовницу. Чтобы хоть не обидно было... И лишь тогда понял, сколько лет потерял безвозвратно. Он начисто разучился ухаживать за женщинами.
Сам того не желая, Андрей почти убедил себя в том, что у него уже ни с кем, кроме жены, ничего никогда не получится. Однако тут в его жизни появилась Юля.
Юлька. Новая секретарша шефа.
Вечерами, когда все расходились по домам, они вдвоём на часок-другой запирались в начальственном кабинете, где стоял роскошный кожаный диван...
О, этот благословенный диван стал его тихой гаванью, долгожданным прибежищем, дарившим отдохновение от всех семейных неурядиц! Едва дождавшись, когда щёлкнет ключ в замке, нетерпеливая подруга обвивала шею Андрея тонкими, как у девочки-подростка, но удивительно сильными руками и осыпала его лицо поцелуями… С лёгким шорохом скользила на пол одежда – его и её, вся вперемешку - и Юлька, сгорая от желания, увлекала Андрея на ложе их украдчивой офисной страсти, пахнувшее кожей и каким-то едва уловимым парфюмом, и радостной тайной, и бесконечным, бесконечным, бесконечным блаженством!
С той поры Андрею стал нипочём выпендрёж Аллы. Зато сама она внушала всё большее омерзение. До такой степени, что едва хватало сил переносить её присутствие.
Юле недавно исполнилось двадцать восемь. Андрею стукнуло сорок шесть. Неслабая разница в возрасте. Но они любили друг друга. Только – как ни крути, а на одном голом чувстве далеко не уедешь, никакого будущего им не светило. Он часто мучительно размышлял об этом и не находил выхода. Юля с мужем жила у свекрови. Андрей в свое время - еще при «совке» - приторговывал книгами, монетами, иконами, а это было уголовно наказуемо, поэтому он, купив квартиру, оформил её на тёщу (на случай «залёта» и конфискации). Точно так же поступил и при покупке «Мерседеса». И сам себя загнал в ловушку: надумай он развестись – им с Юлей даже жить будет негде. А у Юльки ещё и дочь...
Он, вздрогнув, очнулся от невесёлых мыслей.
Алла уже стояла на табуретке. И, перекособочив жалобно позвякивавшую люстру, прилаживала на крюк верёвку с петлёй на конце.
- Дура, - сказал он, стараясь придать своему голосу равнодушный он. И, поднявшись с дивана, приблизился к жене.
- Ах, дура? Ну и ладно! Вот теперь поищешь себе кого-нибудь поумнее. Освободишься от меня – и поищешь! Вспомнишь ещё обо мне, когда увидишь, что никому ты не нужен. Тоже мне, сокровище!
- Ладно, на сегодня хватит. Прекращай разыгрывать представление и слезай с табуретки, - он устало подумал о том, что этим не обойдётся, что ему придётся потратить кучу аргументов и надавать уйму обещаний, прежде чем Алла согласится сделать вид, будто оттаяла, и сойдёт с табуретки... Какое же она все-таки дерьмо. Ведь жизнь - не сцена. Он живой человек, и нервы у него не железные.
- Я тебя ненавижу, ненавижу! - рыдая, она накинула петлю себе на шею.
Ему на ум пришло, что это единственное чувство, которое сегодня у них взаимно. Ненависть. Сколько же лет ещё терпеть эту пытку, эти фокусы глупой самовлюблённой истерички?
А воздух вокруг – как это случалось уже не раз - сгущался, словно с каждой секундой всё более пропитывался смертельной желчью. По углам комнаты заклубились бесформенные тени… И Андрей - сквозь прилив головокружения и удары пульса в висках – услышал их шёпот: «Она тебе не нужна… Избавься от неё… Избавься от неё… Избавься от неё…»
А затем - будто лампочка зажглась в мозгу: в самом деле, на кой чёрт ему сдалась эта лахудра?
Зачем он её отговаривает?
И тогда. Страшась испугаться своей мысли. Боясь передумать. Он торопливо наклонился. И выдернул у неё из-под ног табуретку.
Алла бесконечно долго хрипела и, ломая ногти, цеплялась за верёвку.
О, теперь-то Андрей видел, как не хотелось его жене умирать!
Целую вечность билась она в конвульсиях.
Андрей не то слышал, не то читал где-то, насколько ужасен вид повешенного человека. Но всё равно не ожидал того, что предстало его взору. Язык у неё вывалился. Губы посинели. Глаза выкатились из орбит. По ногам стекали струйки мочи... Он с трудом сдержал позыв рвоты.
Выйдя из оцепенения, Андрей сбегал на кухню – взял тряпку и стёр отпечатки своих пальцев с ножек табуретки. Потом в коридоре надел пальто. Вернулся к холодильнику, вынул оттуда две банки пива и рассовал их по карманам. После чего помедлил несколько секунд, соображая: не забыл ли чего, - и решительным шагом направился к двери.
Алиби. Это будет легко. Сегодня, возвращаясь с работы, он заглянул в гараж. Там мужики пили пиво. Он посидел с ними немного, а потом смотался по-тихому. Полчаса миновало с тех пор, не больше – его отсутствие можно объяснить просто: все члены компании периодически отлучались, чтобы «отлить». А за временем никто там следить и не подумает - наверняка мужики уже набрались по самое не могу...
Часа через два он вернётся домой, да не один - кого-нибудь из друганов прихватит, предлог найти нетрудно. На пару и обнаружат труп «самоубийцы».
А завтра он позвонит Юле…

***

Эту историю – где-то между первой и второй бутылками паршивого греческого недоконьяка «Арго» - рассказал мне сосед по купе скорого «Москва – Сочи», когда я возвращался из командировки. Большинство людей испытывают потребность хотя бы раз в жизни вывернуть душу наизнанку - пусть перед случайным попутчиком, даже, наверное, лучше, если перед случайным. Объектом многих излияний мне довелось побывать, и я хорошо усвоил: в жизни порой случается такое, что – как ни старайся - нарочно не придумаешь... Я счёл за благо воздержаться от высказывания каких-либо суждений по поводу поступка моего дорожного знакомца. Единственное, о чём спросил у него:
- Ну и что потом с Юлей - вы поженились?
- Само собой. Нашему браку уже без малого шесть лет. В материальном плане всё нормально: мы подраскрутились, построили двухэтажный дом, купили новую бээмвэшку… - он говорил это, и в его голосе внезапно зазвучали нотки сомнения. - Только вот есть одна закавыка…
- Закавыка? В каком смысле?
- Да всё в том же самом… Понимаешь, в последние годы с Юлей получается история, как две капли воды похожая на ту, что была у меня с Аллой. Она на каждом шагу треплет мне нервы. Скандал за скандалом – и всё на пустом месте. И даже… - он запнулся.
- Что?
- Даже... Обещает, зараза, отравиться… А главное – тени: они снова появляются… И шепчут…
Он поднял на меня взгляд. И в его тёмных зрачках – до сих пор не знаю, почудилось мне или нет - зажглась ледяная безумная искорка.
Зажглась и погасла.

[GREEN]

№ 2

Беседа с Богом

Однажды Петр, молодой мужчина, шел домой быстрой походкой по привычной для него дороге. Была ясная солнечная погода. Местами виднелась зеленая трава, а деревья уже не были такими обнаженными, какими мы привыкли их видеть за долгую холодную зиму. От вчерашнего дождика не осталось ни следа. Небо в тот день было необычайно красивым, лучезарно голубым. Но Петр всей этой красоты никогда не замечал. Ему важно было только, чтобы, выйдя на улицу, не пошел внезапно дождь, испортив его модный деловой костюм, чтобы снегом не замело за ночь его дорогую иномарку, стоящую под окном дома. Петр, спеша по каким-то своим делам, никогда не останавливался, чтобы полюбоваться на красивый распустившийся цветок, на «улыбающееся» солнце, на кристально чистые капельки росы, на зимнюю сказку. Он всегда куда-то спешил, боясь, что не успеет начать задуманное, завершить начатое, прожить жизнь достойно.
В тот день взгляд Бога упал на него... Петр неосознанно поднял голову. Его ухоженные прямые волосы взлохматились и побелели. Они долго смотрели друг другу в глаза. Петр за всю свою недолгую жизнь ни разу не обращался за помощью к Господу Богу, не жаловался на жизнь Ему, не знал ни одну молитву. Он был человеком нового поколения… новой эры. И в этом мире не было место для веры… в Бога. Это поколение воспитано так, что человек считается центром вселенной, хозяином своей судьбы, а его мысль материальна и всемогуща. Это поколение «роботов», запрограммированных только на улучшение собственных жизненных условий. У них есть вера…но эта вера только в себя…
Небо вдруг стало хмурым, деревья «нервно зашептались», солнце «сморщилось». И вдруг раздался величественный голос: «Петр, слушай внимательно меня. У тебя есть один вопрос, который ты мне можешь задать, одно желание, одна просьба, которую я выполню для тебя. Но каждое произнесенное тобой пустое слово будет считаться использованным шансом. Подумай и начинай!».
В этот момент у Петра в душе накопилось много вопросов к Нему: «Ты Господь? Почему именно я? Сколько мне жить еще на белом свете? Каков смысл моей жизни? Почему моя жена плачет по ночам, пока я сплю? Ради чего я вкалываю ежедневно на работе? Чтобы отдохнуть, накопив деньги? А отдыхать ради того, чтобы работать, набравшись новых сил?», много просьб и советов: «Где найти себя в этой пучине? Как не погрузиться в бездну бытия? Как обойти «духовно слепому» огромный овраг?». После недолгого молчания Господь произнес: «Я тебя слушаю. Твой единственный вопрос». «Кто я?» - тихо спросил Петр. Господь улыбнулся и ответил: «Ты, Петр, как и все люди на Земле, - мое творение. Я создал человека, леса, океаны, животных, я создал природу. Люди – часть величественной природы. Но, подарив вам разум, я сделал ошибку. Благодаря этому человечество отделилось от природы. Более того, оно начало уничтожать ее, а значит, и себя… Я слушаю твое желание».
«Дай мне то, чем я могу помочь человечеству» - неуверенно сказал наш герой. Бог вновь улыбнулся и сказал: «Теперь у тебя для этого все есть – твоя вера. Обретя веру в Господа Бога, ты обретешь мир и гармонию в душе. Тем самым пока люди верят, будущее у человечества есть. Твоя просьба». «Я хочу в конце своего жизненного пути, умирая, вспомнить этот день» - сказал Петр. Бог улыбнулся и ничего не ответил.
Уже стемнело. «Какая длинная дорога домой сегодня, - думал наш герой, -и какая необычайно красивая луна и какие яркие звезды на темном небе».

[GREEN]

№ 3

Злыдень

Эти зловредные, но с виду довольно добродушные существа, пользующиеся доверием и добротой людей, обманом поселяются в вашем доме. И чем же они благодарят вас за сочувствие к ним? Об этом я и хочу рассказать историю, события которой произошли очень давно. Хотя и в наше время часто случаются подобные происшествия.
В одном селе, где-то в средней полосе России, жили мужик с бабой да детей мал-мала меньше. Не сказать, что уж бедно так жили, но и богатыми их не назовешь. Мужик, хотя целыми днями и работал не покладая рук, чтобы прокормить семью, но еле сводил концы с концами. Так бы и прожили они свою жизнь серо и буднично, если бы не случай, перевернувший всю их жизнь.
Как-то вечером, когда семья собиралась ужинать, к ним в хату постучала незнакомая старуха. "Добрые люди, - стала просить она, - пустите старую женщину на ночлег".
В то время еще люди были сердобольные да жалостливые, вот и пустили ее. Покормили, напоили и спать уложили в светлой горнице.
Наутро эта женщина и говорит: "Спасибо вам, добрые люди. Вижу, и сами небогаты, а не прогнали меня, накормили, напоили и спать уложили. Сделайте для меня еще одно доброе дело, и видит Бог, вам вернется это сторицей". И попросила она у семьи этой младшенького сына: "Я женщина старая, будет он мне подмогой, а у вас лишний рот поубавится". Как услышала ее слова баба, давай старуху гнать со двора. Мужик, грешным делом, даже собаку хотел спустить на нее. Ушла постоялица, а на прощание взглянула недобрым глазом и пообещала: "Злыдня на вас напущу, еще не раз обо мне вспомните", - и заковыляла прочь, опираясь на кривую клюку.
Прошло некоторое время, и среди будничной жизни вся эта история со старухой стала забываться, но однажды...
Поехал как-то хозяин в лес за хворостом, сидит себе на подводе да посвистывает. Лошаденка хоть и старенькая, но еще довольно выносливая, везет его потихоньку, и ездок чуть не задремал, как вдруг услышал чей-то плач.
Смотрит, а на пеньке мужичок сидит, нестриженый, грязный, одежда драная еле на мужичке держится, а сам росточком с горшок. Остановил мужик подводу и спрашивает у незнакомца:
- Пошто плачешь так горько, мужичок? Может, я тебе чем по-могу?
- Как же мне не плакать, - отвечает незнакомец, - нет у меня ни кола, ни двора, во рту маковой росинки не держал вот уже несколько дней.
- Как же зовут тебя? - спрашивает мужик.
- А зовут меня Злыднем, - отвечает безвестный мужичок.
Подивился хозяин странному имени незнакомца, пожалел его и говорит:
- Не печалься, добрый человек, поехали ко мне, накормлю я тебя, в баньке отмоешься да белье чистое тебе дам. Поживешь немного, чай, не объешь.
Обрадовался Злыдень, его-то отовсюду гнали, а тут сами в дом зовут. Погрузил мужик в подводу сухих веток и со Злыднем отправился домой.
Баба, конечно, недовольна, незнамо кого привез в дом, самим есть нечего, но смирилась; и стал Злыдень проживать у них в семье. Помыли его в баньке, дали чистое белье, накормили. Другой бы по гроб благодарен был. Злыдень же сидит целыми днями на печи да есть просит. С тех пор, что бы мужик ни делал, все из рук валится, все наперекосяк, собака и та со двора сбежала. Выгнать Злыдня вроде и неудобно, сами же пригласили. Думали, помощь от него будет, а вышло наоборот - обузой стал. В доме с каждым днем все хуже и хуже, хозяйство дохнуть начало, лошадь захромала, дети стали болеть. Мужик уже и не знает, что делать.
Как-то он забрел в лес, сел на пенек и думу свою горькую ду-мает, как жить дальше. Тут откуда ни возьмись, та бабка, что грозилась на мужика Злыдня напустить. Появилась перед ним и спрашивает:
- Что, мужик, плохо тебе?
- Да уж хуже некуда, - отвечает. - Посоветуй, что делать, добрая женщина? Виноват я перед тобой, что прогнал, но и дитя родного кто отдаст чужому человеку, не щенок же он.
- Ладно, - махнула рукой старуха. - Зла на тебя не держу, помогу избавиться от Злыдня, но и ты должен выполнить мое желание. Отдашь мне сына на три года. Окажется смышленым - вернется домой, а будет глупым - тут не обессудь.
Делать нечего, согласился мужик. Тогда его бабка и учит:
- Придешь домой, возьми полено да гони Злыдня, приговари-вая: "Пошел вон со двора, нынче не твоя пора", - будет он плакать и проситься, смотри, не жалей его. Как прогонишь Злыдня, станешь жить, как и прежде, а мальчонку чтоб через три дня привез на это место, - сказала старуха и исчезла.
Вздохнул мужик и побрел домой, а у самого словно камень на сердце лежит: как жене рассказать о договоре с ведьмой?
Дома он сделал все так, как научила его старуха. Злыдень рыдал и умолял, просил оставить его, но после троекратного повторения заклятья пропал, больше никто его не видел. Уже на второй день после его исчезновения у мужика хозяйство стало налаживаться, да только мысль о договоре с ведьмой не давала ему покоя. Поделился с женой - та в слезы. Шутка разве, любимого дитя отдать неведомо куда? А меньшому к тому времени шел уже седьмой год. Шустрый малец рос, да сообразительный не по годам. Узнал он, о чем родители печалятся, и говорит им: "Не печалься, матушка, не печалься, батюшка, отвезите меня к той старухе. Узнаю, что ей надо, и постараюсь перехитрить ее".
Собрали мужик с бабой мальцу харчей, посадили на подводу, и мужик отвез сына на то место, где встретился со старухой. Оставил его на пеньке дожидаться и отправился домой; а у самого сердце болит: увидит ли еще когда его? И поклялся он, что больше никогда не впустит в дом чужого человека.
Только уехал мужик, как появилась старуха. Подозвала она к себе малого и говорит:
- Будешь ты три года злыднем у меня служить. Отправляю я тебя к родителям, но они тебя не узнают, потому что ты станешь страшным и безобразным. Если в течение трех лет признают они в тебе своего сына, заклятье исчезнет, а если нет, то навсегда останешься злыднем. Если же расскажешь родителям о нашем разговоре или откроешься им, то останешься навсегда в этом облике.
Она взмахнула своей кривой клюкой, и превратился мальчик в безобразное существо - не то человек, не то лягушонок. Заплакал он горькими слезами и пошел домой; больше-то ему и идти некуда было.
Приехал мужик домой: баба плачет, дети перепуганные по углам забились. Хоть и тяжело на душе, а жить-то надо. Вот и стали они жить по-прежнему, надеясь на возвращение сына; только баба иногда тайком слезу вытрет и попросит Бога перед иконой, чтобы ничего плохого с сыночком не случилось.
Больше недели мальчонка бродил около дома, боялся подойти к отцу-матери. За это время одежда его вся изорвалась да перепачкалась. Еда, что клали ему в дорогу, кончилась, и решил он наконец: "Будь, что будет. Может, пожалеют да не выгонят отец с матушкой, может, сердце им подскажет, что я сыночек их родненький".
Ближе к вечеру услышал мужик, как во дворе собака скулит.
- Слышишь, мать, - сказал он, - кажется, собака вернулась, пойду-ка я ее впущу, - и он вышел из дома.
Рядом с калиткой стояло странное существо: не то человек, не то животное, и ласкало собаку, а та, радостно подпрыгивая, старалась лизнуть его в лицо. Ничего подобного мужик не видел в своей жизни, он даже перекрестился на всякий случай. Наконец, опомнившись, он стал гнать чудище.
- Мне одного Злыдня хватило на всю жизнь, а тут ты еще, убирайся по-хорошему.
А существо не уходит, плачет, просит не прогонять его:
- Мне много не надо, корочку хлеба да кружку воды, а пере-спать я смогу и в конуре с собакой.
На шум вышла и баба. Увидела она непрошеного гостя, и что-то сердце ее защемило, пожалела, уж больно жалостный вид у него был.
- Пусть живет, - говорит мужику. - А если что, всегда выгнать успеешь. Видишь, как собака к нему ластится. Собака тоже чувствует, хороший человек или плохой, ну а то, что вид у него такой, так он же в этом не виноват.
- Ладно, - махнул рукой мужик, - но если что случится, пеняй на себя, сама решила.
Так и остался малец жить у родного отца и любимой матушки; да только в дом его не пускают, спит в конуре с собакой, прозви-ще дали братья и сестры, Злыднем прозвали. Малой покорно переносит все их насмешки и злые шутки. Целыми днями чистит навоз в свининце, с хозяйством управляется, а в благодарность - только смешки. Одна мать поджаливает несчастного ребенка и, чтоб никто не видел, старается ему подать что-нибудь вкуснень-кое.
Вскоре родился у бабы еще один ребенок: дочка-красавица, глаз не оторвать. Родители не нарадуются, вздохнуть на нее боятся. Превращенного же брата, прозванного Злыднем, и на шаг не подпускают к младенцу, боятся, что сглазит ребенка. А тот полюбил сестренку и постоянно искал случая понянчить ее.
Так прошло более двух лет, и мальчик перестал уже надеяться принять прежний облик. "Что бы такого сделать, чтобы они признали во мне своего сына, и я смог снова стать самим собой?" - думал ночами несчастный ребенок, обливаясь слезами.
Как-то в жаркий день пошли дети купаться на речку и взяли с собой меньшую сестру, которой к тому времени шел уже третий год. Оставив ее на берегу, дети весело плескались в воде и, заигравшись, забыли о ней. В то же время у бабы что-то заныло под сердцем, кинулась она, - а ни детей, ни младшей дочки, и, полная дурных предчувствий, бросилась бежать к реке.
Девочке же надоело одной ходить по бережку, - как же так, ее братья и сестры купаются в воде, а ее бросили. И, чтоб привлечь их внимание, она подошла поближе к обрыву, но не удержалась и сорвалась в воду.
В этот момент прибежала мать. Она видела, как ее дочь упала в воду, и заголосила не своим голосом. В тот же миг из кустов вынырнула тень и бросилась с обрыва в речку. Через мгновение из воды вынырнул Злыдень, державший на руках девочку. Он нежно поднес ребенка к матери. Та схватила дочку и радостно прижала к груди. Злыдень стоял рядом, опустив голову, с его одежды стекала вода, и он имел такой жалостный вид, что женщина невольно обняла его свободной рукой и прошептала:
- Дорогое мое дитя, сыночек мой, как я могу отблагодарить тебя?
Не успела она произнести до конца всех слов, как чары исчез-ли, и перед ней оказался ее пропавший сын. Здесь уж радость матери не передать словами. Стыдно было отцу, братьям, сестрам, что обращались с ним плохо. Но это вскоре забылось, и зажили они счастливо, хоть и небогато.

[GREEN]

№ 4

Дракон.

Дракон, злой, нетерпеливый, жадно нюхал воздух сопатым носом. Кончик лилового гребня на шипастой башке нервно подрагивал, длинный хвост месил густую траву из стороны в сторону. Иван лежал, затаившись, приникнув к земле, и радовался, что сейчас как раз время цветения болиголова. А когда болиголов зацветает, то даже дракон ничего не учует, хоть и насторожилась проклятая тварь в трех шагах от него.
Проклятая тварь, видимо и впрямь не чуяла человека. Еще раз пригнувшись, дракон внимательно повел вокруг круглым, налитым кровью глазом, и, взревев диким ревом, распластал огромные перепончатые крылья, побежал, припадая на одну лапу, тяжело ухая, а затем медленно поднялся в воздух, и вскоре скрылся за краем ближайших холмов.
Иван перевел дух. Полежал еще какое-то время, приходя в себя. Никого. Поднялся и побрел в ту сторону, куда только что улетело чудовище. Солнце клонилось к западу, жара отпускала, скорее всего, зверюга отправилась в гнездо. Драконы, как куры, рано ложатся, поздно встают. Во всяком случае, никто еще не замечал, чтоб они летали ночами. То ли холодно им без солнышка, то ли в темноте не видят. Кто их разберет? Да оно и к лучшему. Иван дважды сегодня прятался от дракона, устал, замаялся бегать, в грязи извалялся. Нужно и самому о ночлеге, да об отдыхе подумать.
Эх, и за что ему такие страдания?! Если бы не Марфута… Никакими батогами его бы на это дело не выгнали. А так… Иван вздохнул и махнул рукой.
Драконы в их краях водились давно. Сколько Иван себя помнил, столько и водились. Да и отец, и дед всегда о драконах рассказывали. Кто когда чего натворил, сколько скота пожрал, сколько пашни загубил. Они ведь пакостливые. И неповоротливые, не столько едят, сколько портят.
Обычно всей деревней на них и ходили. Один раз даже живого изловили. Правда, тот в неволе долго не протянул, издох спустя пару дней. А потом как-то перестали облавы устраивать. Как ни облава, так кого-нибудь из охотников не досчитаешься! Что за беда! То ли твари эти человечиной не брезговали, то ли сами охотники в трясине тонули. Впрочем, и драконы потом попритихли, редко-редко какой пролетит, овцу с выпаса утащит. Угомонились.
Иван увидел удобную полянку у подножия холма. Хорошее место для ночлега. Где-то рядом слышался шум ручейка. Он остановился и принялся устраиваться на ночь.
Эх! А молодежь, наверное, в деревне на гульбище утянулась. Отдохнуть, покрасоваться после рабочего дня. Иван вспомнил как последний раз, осмелев, приобнял Марфуту в толпе девчат. Вот визгу-то было! А уж колотила она его маленькими кулачками! Славная девка! Полная, румяная. Жаром так и пышет от нее. Иван и не заметил как из соседской девчушки – заморыша такая девка выросла. Жаль вот не только он разглядел. Ухарь какой-то заезжий тоже глазастый оказался. Как он там назвался? Ныцарь? Мыцарь? Слово- то чудное, и не упомнишь. Приехал на дракона охотиться, а сам вокруг Марфуты ужом увивался. Так ведь и уговорил, уехала она с ним. Все бросила. Мать, отца, деревню. Эх, дура…
«Но, ничего, - решил Иван,- найду, дурь-то выбью, хорошая хозяйка еще получится. А раз дракон летает, значит и мыцарь этот заезжий где-то здесь. Главное, гнездо найти. Там его подкараулю».
Устроившись поудобнее, Иван уснул. И снилась ему всю ночь какая-то гадость. То лихая развеселая свадьба Марфуты и этого мыцаря, на которой он, Иван, почему-то сидел под столом вместе с драконом и тот лукаво подмигивал ему круглым глазом. То дед Иванов долго и нудно рассказывал ему о том, что, охотясь на дракона, нужно всегда смотреть кого ловишь – самца или самку. А отличать их легко, по гребню, причем, чем гребень больше, тем самец старше. А самок вроде как трогать и вовсе нельзя – примета плохая. А еще хуже, если на гнездо с яйцами набредешь. Тут уж точно нужно бежать сломя голову, потому как это самое скверное, что только может приключиться с человеком. И тут же, как назло снились ему эти самые яйца. И крошечные дракончики, которые повылупившись, окружили его как цыплята наседку со всех сторон и пытаются опалить своим жгучим дыханием, но ничего у них не выходит.
Проснулся Иван в холодном поту.
« Не к добру такие сны снятся, ну да ладно – справлюсь. Не я ли самый меткий стрелок во всей деревне?»
Правда, лук Иван вчера потерял, когда от дракона прятался. Очень уж неожиданно тот появился, ни прицелится не успел, ни стрелу вынуть.
«Но ничего! Лук согну, стрелу вырежу, - думал Иван,- а если мыцаря этого найду, то и меч добуду. С мечом я любого дракона одолею!»
Пошарив в котомке, Иван нашел только один засохший сухарик. Крякнул с досады, но делать нечего, придется дальше идти на голодный желудок. Может по дороге перепелка подвернется или еще кто.
Иван вспомнил, как дома мать причитала, собирая его в путь. Он был в семье младшим, считался немного с придурью, и за это матушкой был горячо любим и жалеем.
- Что ты его собираешь как на ярмарку?- вспылил тогда отец, глядя на огромный мешок, доверху набитый всякой снедью.- Что же он не мужик что ли? Раз на дракона пойти решился, добудет и пропитание!
И вместо большого, вкусно пахнущего пирогами, мешка вручил Ивану маленькую котомку. Эх! Как бы сейчас ему этот мешочек пригодился!
Солнышко ласково припекало, ветерок подталкивал в спину, Иван шагал, сбивая ногами тугие коробочки отцветших трав. Где же его искать, тварь проклятую? Несколько раз он принимался пристально всматриваться в безоблачное небо, но не только дракона, даже птиц не было видно вокруг.
- Ау! – вдруг услышал Иван слабый голос из ближайшего редколесья.
До этого он трусливо бродил на опушке, не решаясь войти в лесок, а тут ломанулся в дубраву как кабан-секач. Очень уж голос был на Марфутин похож.
- Ау! – взревел он не хуже дракона.
- Ау! Люди!- ну точно Марфута!
Иван наподдал и вскоре вылетел к огромному дубу возле которого сидела заплаканная девушка.
- Иванушка!- взревела белугой Марфута и бросилась ему на шею.
Иван, подбоченился и грозно сдвинул брови.
- Ну, что, дура! Слезы льешь! Мать, отца бросила бесстыдница! Как ты теперь людям в глаза смотреть будешь!
Марфута всхлипнула и заревела еще пуще. Иван задумался – хватит или еще поругать? Решил что хватит.
- Ладно, не реви,- Погладил он Марфуту по голове.- Где этот мыцарь-то? Хоть отлупить его как следует, душу отвести.
- Не знаю… - сквозь слезы выдавила девушка.- Как третьего дня ушел дракона искать, так и нет его. Я ждала, ждала. Оголодала совсем. Выйти не могу, дороги не знаю. Думала гибель, а тут ты! Иванушка!
Марфута подняла мокрые глаза и так посмотрела на Ивана, что у того екнуло сердце. Ох, и девка! Огонь! Правда, накормить ее было нечем, и он виновато развел руками.
- Пойдем. Выбираться надо. Бог с ним, с этим хватом. Авось дракон сожрал. Нам еще до деревни топать.
Они потихоньку пошли к опушке. Благо, за Иваном осталась чуть ли не просека, и выбраться из леса не составило большого труда.
На опушке стоял дракон. Тот же самый, вчерашний. Злобно смотрел на людей и в нетерпении подрывал землю передней лапой. Время от времени чудовище всхрапывало и пускало из ноздрей колечки черного дыма.
- Ой! – Марфута спряталась Ивану за спину.
Иван посмотрел на зверя и затосковал. Меча нет, лука нет. Не с голыми же руками на него нападать. Дракон словно тоже понимал, что человек беззащитен, стоял, и словно бы улыбался.
«А! Была - не была!»- подумал Иван и, вскинув кулаки, заорав диким криком, побежал прямо к зверю.
И тут же кубарем покатился по земле, обо что-то споткнувшись. Дракон, не ожидавший такой наглости, тоже взревел и бросился вперед.
Эх, погибать! Иван в отчаянии шарил рукой по земле. Хоть бы камень какой-нибудь! И вдруг наткнулся на что-то холодное, узкое, длинное. Меч! Он споткнулся об меч! Мыцаря этого, заезжего! Схватил за рукоять обеими руками и, зажмурив глаза, выставил его вперед, перед самой громадой несущегося на него дракона.
Жуткой силы удар отбросил его назад, меч по самые занемевшие пальцы вошел во что-то мягкое, липкое, горячее. Ужасно завоняло и стало тихо.
Иван осторожно открыл глаза. Дракон, распоротый от шеи до хвоста, лежал в двух шагах. Черная кровь толчками вытекала из раны. Глупые круглые глаза уже поддергивались белесой пеленой.
Выдохнул и с опаской приблизился к зверю. Даже мертвый он был страшен и грозен, и вселял в душу Ивана сумбур и трепет.
Дракон! Самая загадочная тварь из всех живущих. Вон как сияет гребень на солнце! А лапы какие! Валун в лепешку раздавят! А огонь! Откуда в живом теле огонь берется?!
Как завороженный смотрел он на чудище. На яркую чешую, мягкие кожистые крылья, длинный, заостренный на кончике хвост.
- Иван! – дико закричала где-то позади Марфута.
Иван обернулся и потянул воздух сопатым носом. Рядом удивительно вкусно пахло едой. Он вспомнил, что с утра ничего не ел…

[GREEN]

№ 5

Машенька и Медведь

Пошла Машенька в лес за ягодой для самогонки да с пьяных глаз заблудилась. Забрела на какую-то полянку, смотрит – избушка стоит. А в избушке той Медведь живет – местный мафиозник.
- Попалась, Машенька! – Медведь-мафиозник говорит. – Теперь будешь у меня по хозяйству шустрить.
- Шалишь, дядя, - Машенька отвечает. – Я тут тебе так нахозяйничаю – вся избушка по кирпичику развалится. Давай лучше крутое дельце провернем – моих деда с бабкой на выкуп накроем. Эти шкуродеры пять штук баксов на меде наспекулировали, вот мы их пополам и поделим.
Понравилась Медведю идея пять штук баксами пополам делить, согласился он идти к деду с бабкой выкуп требовать.
- Только чтобы они от неожиданности галоши раньше времени не отбросили, гостинчик какой-нибудь им для начала передай, - Машенька его наставляет. – Рекомендую короб со спиртными напитками, под этим делом им легче с бабками расстаться будет.
Одобрил Медведь эту идею, заполнил короб спиртными напитками. А Машенька дальше ему инструкции выдает.
- И смотри, сам к гостинцам не прикладывайся, - говорит. – А я на всякий случай на самую высокую сосну залезу и оттуда ситуацию контролировать буду.
Согласился Медведь, а Машенька ночью потихоньку залезла в короб со спиртными напитками и прямо там спать пристроилась. Проснулся утром Медведь – нет Машеньки. Ну, думает, уже на сосну полезла. Взгромоздил короб себе на загривок и попер к деду с бабкой.
Прет так Медведь по лесу, а Машенька в коробе со спиртными напитками прямо из горлышка опохмеляется. Но ухо востро держит. Только Медведь на пенек присесть хочет, так Машенька тут как тут.
- Высоко сижу, далеко гляжу, - кричит. – Не садись на пенек, не открывай бутылек!
Так Медведь на трезвую голову короб к точке назначения и приволок. Бухнул его на землю перед дедом с бабкой, а из короба – здрасьте вам! – развеселая Машенька вылазит.
Увидели ее дед с бабкой и аж затряслись от огорчения.
- Ты зачем, косолапый дурень, эту стерву нам обратно приволок! – орут. – На, получи за это по башке!
И так Медведя бревном приголубили, что тот дух испустил. Шкуру его продали за свободно конвертируемую валюту, а из самого пельмени наделали.

[GREEN]

№ 6

Иператорская уха
/сказка/

На нашем Лембозере водяник испокон веку жил. Хозяином. Полноправным хозяином.
Видом Бурчало был страшного, – на две головы выше самого здорового мужика, ручища длинные, ниже колен, ладони с перепонками. На нем рубаха из рядна, пузо висит, сзади из-под рубахи хвост по траве волочится - гладкий, как у налима. Борода и усы зеленые, в них тина озерная запуталась. Глаза круглые, на выкате, ровно у лягухи, а голова лысая, шишком.
Как-то летом выбрался Бурчало на тихий берег. Присел он на коряжину, костяным гребнем тину и водоросли от усов и бороды счесывал, - вдруг затренькал невдалеке колокольчик.
Вылетела на берег двуколка со становым приставом Ипполитовым. Слева и справа от двуколки два урядника верхами, вроде нынешних участковых, Семен Ермилов, да Петр Кузя.
Бурчало растаял в воздухе, только гребень под коряжиной лежит.
Ипполитов с двуколки соскочил:
- Смотрите мне! Сам губернатор обещался почтить пикник своим посещением! Чтоб улов на славу был! Тройную императорскую уху! С палией! – у станового пристава сабля по голенищам стучит. - Что бы сом был на три пуда! А то я… Я таких чертей на вас напущу!
Кузя наклонился к начальнику, попросил шепотком: -
- Ш-ш-ш! Ваше Благородие! Тиш-ша! Водяник в наш-шем Лембозере, Бурчало, ш-шибко нравный. Не любит он, кода громко бают. И ругаются. Все от него: и улов, и рыба! Он токо Акима Бурчалова слухаеть.
- Кто таков? – взвился становой пристав.
- По пачпорту Акимка, мельник местной. Петров сын, Кикин. – пояснил Ермилов.
- Бурчало!? Кто таков? Беспаспортный? Бродяга? Вор? – аж подпрыгнул на месте Ипполитов.
- Ш-ш-ш! Ваш-ше Благородие! Ну - не любит Он, кода ругаются. Водяник он. Порядок на Лембозере блюдет. - Кузя все шепотком старался говорить.
- Три тысячи чертей! Двадцатый век на носу, а мои полицейские в леших верят?
- Осмелюсь доложить: Бурчало не Леш-шой, а чистый Водяник. – поддержал своего приятеля урядник Ермилов.
- С Лешим он друголетошный год разругался. Кода ему в карты Федосьено болото проиграл.
Становой пристав портсигар серебряный вынул, папироску прикурил, да как ткнет урядника Кузю папироской в нос! Чуть усы ему не подпалил:
- Так!!! Ты!!! Рысью за мельником! В шенкеля! – и к Ермилову на одном каблуке повернулся: - А ты за мужиками! В деревню! Подводы сюда, палатки, припасы! Все!!! Быстро!
Повскакивали урядники нА-конь, погнали приказы исполнять.
Подошел Ипполитов к бурчаловой коряжине, увидел гребень, а гребень размером с детские грабельки. Обозлился, истоптал гребень каблуками:
- Иди-оты! О!

Стали подъезжать коляски с припасами и телеги с пилеными досками. Работники собрались. Поставили шатры рассадистые, столы и лавки на козлах сколотили, две купальни полотняные для дам и господ соорудили на самом берегу.
Мужики пригнали лодки, приготовили сети, мережи, - повсюду суета, шум, стук топоров.
И повсюду мелькала фигурка Ипполитова. Он махал руками, указывал, грозил кому-то кулачком. Только один его визгливый голос раздавался на берегу, - словно крику в становом было на пятерых человек!
А по-над озером луна уж встала: бледно-желтая, круглая и большая – с тележное колесо. Белая ночь незаметно слизнула остатки летнего вечера. Озерная гладь мир раздвоила: две луны, два неба друг на друга смотрелись, и лес островерхий на дальнем берегу раздвоился. Божья благодать на Лембозеро сошла! – только начальственный голосок всю гармонию царапал настырно…
Бурчало из-за тресты следил за суетой на берегу. Сам водяник по ноздри в воде сидел, только пузыри изредка подпуская.
Вернулся урядник Кузя, а за ним на телеге трясся Аким. В тот же миг к ним Ипполитов подлетел, заговорил быстро-быстро, нагайкой взмахнул.
Мельник с телеги слез, шапку степенно снял, пережидая вспышку начальственной активности, - мелкий ростом Ипполитов был едва по грудь матерому Акиму, и потому, наверное, все подскакивал на одном месте, чтоб побольше пространства собой заиметь...
Отпрыгался становой, - и Акима Петрович указал: где надо сети ставить, где мережи расправлять, и откуда следует невод заводить.
Ипполитов к рыбакам ринулся, приказы насыпал и, наконец, в деревню направился. Отсыпаться.
Акима Петрович побрел к берегу, поднял гребень, присел на коряжину, самокрутку скрутил, и только хотел кресалом щелкнуть, как из влажного воздуха воплотился рядом с ним Бурчало.
- Народ-то не пугай! – попросил соседа мельник.
- Не видят они меня. Не волнуйся. Угости и меня табачком!
- Кури, Бурчалушко! – улыбнулся Аким Бурчалов и кисет ему подал.
- Нет уж, сам и скрути. Знаешь же, что неловко мне, пальцы-то с перепонками.
Мельник принес из телеги штоф да пару стаканов граненых. Выпили по первому.
- Надо будет тебе новый гребень смастрачить, - сказал Аким Бурчалов. – Ты шибко-то не серчай на плюгавенького. Его должность така: на всех ором орать.
- Экий он юркий! Ну, ровно - головастик! Только хвостика не отрастил. Ну, я ему хвост-то вытяну!
- Не серчай, Бурчалушко. Прошу тебя: не серчай. И подпихни ты им сома из запасов своих. Не ровен час, заставят меня плотину срыть. Ведь без плану мельница строена. Мою плотину сроют, и тебя без омута оставят…
- Лады… Наливай ишо, что там осталось. Не пришел ишо плюгавому его час. Топить не буду. Но…
… со стороны могло показаться, что тронувшийся разумом мельник с воздухом чокается и сам с собою беседу ведет.
… … …

День для торжества выдался, как по заказу: легкий ветерок мошкару и гнус от палаток отогнал. Столы были накрыты, под салфетками угадывались закуски и ведерки со льдом под «Шампанское».
Стали съезжаться гости: и в колясках рессорных, и на таратайках, и верхами. Появились дамы в кринолинах – пестрые и воздушные, как бабочки. Господа чиновники и господа офицеры вальяжно друг с другом раскланивались, господские детишки сразу же запустили в небо воздушного змея.
Прибыл губернатор: статный седой красавец в золотых эполетах, - как на картинке! Становой пристав двумя руками взмахнул – дирижируя встречу, - и слева, из патефонного раструба - «Боже царя храни!...» - захрипело. А справа, с приплясом, - «К нам приехал, к нам приехал!...» - цыгане вышли цветастые.
Урядники Семен Ермилов да Петр Кузя на флагштоке Российский флаг вздернули. Чиновники в единый миг все разом засверкали на солнце лысинами, а офицеры во фрунт вытянулись, честь государственному символу отдали. Все – как положено!
Мужики стали вытягивать корзины с семгой, окунями и палией. Общество налюбовалось уловом из сетей и мереж. Дам и господ сменили около корзин повара и кухонные мальчишки.
«Купаться! Купаться, господа!» - веселые возгласы. Дамы и господа по купальням разделились…
Становой пристав последним в мужскую купальню зашел, разоблачился до полосатых трико, плеснул на себя водой, - тут из камышей выплыла молодая крестьянка с золотыми волосами. Смутилась при виде господина пристава, улыбнулась загадочно, хихикнула испуганно. Ипполитов нырнул за ней, пытаясь ухватить, - волна от купальни дальними кругами разбежалась…
Наплескавшись, дамы и господа выбирались на берег, долго звенел смех из-за полотняных стен купален.
- А где же сом, господа? Обещанный? На три пуда? – громко вопросил губернатор.
- Сейчас-сейчас, Ваше Сиятельство! Сейчас!
Вывели мужики невод на всю загубину, вытянули на берег тугую мотню с рыбой и тиной, выпростали сома усатого под пять пудов весом.
Толпа завздыхала на разные лады: - «Чудо!» - «Истинное чудо!» - «Словно кит!» - «Императорская уха будет!» - «Истинно!»
Сом ошалел от страха, глаза закатил, даже хвостом не шевельнуть не может… Сома на серебряном блюде водрузили посреди стола, - сразу же бутылкам с наливками, настойками и водкой от Смирнова стало тесно. Защелкали тут пробки от шампанского, зазвенели бокалы и рюмки.
Молодой чиновник руки к небу возвел: -
- Этот сом войдет в анналы! О нем в «Губернских ведомостях» надо поэму написать! Стихами Гаврилы Романовича Державина!
Губернатор радостным взором общество окинул:
- А где же наш становой пристав? Где же Ипполитов, господа? Его слава, ему и потрошить!
Пехотный штабс-капитан усы подкрутил:
- А я вот слышал, Ваше Сиятельство, что перед ухой сома надо обязательно высечь. Хорошенько высечь!
- Зачем?
- Какое варварство!
- Странный обычай?!
- - Положено… По уставу Императорской ухи положено. От порки сом огорчится, а от огорчения у него печень увеличится! В Императорской ухе главное: печень сомовья!
Урядники Семен Ермилов да Петр Кузя вежливо подступили с пучками прутьев:
- Пожалуйте! Ваше Сиятельство! Свеженькие! Их Благородие приказал приготовить на такой случай…
Пикник на взлете!
Цыганский хор заходится в «Барыне»!
Господа пьют шампанское и наливочки, дамы щебечут и веселятся, губернатор произнес здравицу благородному обществу, и все гости по очереди подбегали с прутьями к сому, и секли его от души. Даже сам губернатор к такой забаве генеральскую руку приложил, - взмахнул вицею, как саблей! – и рубанул по сому с оттяжкою!
Особенно довольны мальчишки! – как же! Случай такой редкий! Не тебя за шалости по попке наказывают, а ты сам сома сечешь! Надо же! Так ему! Так ему! Голохвостому!
Сом извивался и дико пучил глаза.
К серебряному блюду с сомом уже подобрался шеф-повар с узким ножом в руке. Кончиком ножа он прочертил на желтом брюхе косую линию над печенью, - намереваясь следующим движением вскрыть пузо и вынуть печень…
Вдруг! - пушечный выстрел, фейерверк и конфетти взлетели в воздух, - дым цветной растаял, конфетти ветерок унес, – а на блюде посреди стола оказался голый становой пристав! Со свежей царапиной на животе, и с красными полосами на спине и ниже, - следы усердия всего благородного общества по увеличению его печени…
Его купальное трико было разорвано в клочья на ягодицах. Жалкие лоскуточки даже срама не прикрывали…
Завизжали дамы, из-за стола повыскакивали. Губернатор бокал красного вина на свой белый мундир, на ордена и звезды опрокинул! Офицеры и чиновники, – кто поперхнулся, кто гогочет, кто свою супругу успокаивает. Шеф-повар содрал с себя белый колпак, на корточки возле стола присел, - нож из его рук выпал. Хватает повар, хватает ножик в траве, а все схватить не может, - пальцы трясутся!
Губернатор, с кроваво-красным пятном «бордо» на белом мундире, возвысился над столом, над голым приставом:
- Ипполитов?! Вы – негодяй! Как вы посмели! Что за казарменные шутки!?
- Да я, Ваше Сиятельство, сам в полном недоумении…
Губернатор встал из-за стола, к своей рессорной коляске направился.
- Ваше Сиятельство!.. Ваше Сиятельство… - глотая воздух, взмолился Ипполитов.
… … …

Пикник оказался окончательно испорченным. Какая там «Императорская уха» с сомовьей печенью!?
До неё ли?!
Ведь офицера чуть живьем не съели!
Добро бы, как сие издавна принято между коллегами по государственной службе: интригами, докладными записками и доносами чиновника «съесть», - а тут ведь в натуре живого станового едва не выпотрошили и чуть не сварили!
Скандал! А если до столичного начальства слух дойдет?
Сердитые и голодные гости рассаживались по коляскам и таратайкам, не глядя друг на друга, и разъезжались по разные стороны.
Долго сидел на серебряном блюде Ипполитов. Становой пучил глаза, мотал головой и все никак не мог прийти в полное сознание… Вероятно, от огорчения у него все-таки сильно увеличилась печень.
- Вот, Ваше Благородие. Прикройтесь, – подал начальнику свою шинель урядник Семен Ермилов. - Прохладно на озере будет. Еще и простынете вдобавок…
- Нравный наш Бурчало Акимов… Очен-но нравный! – удрученно вздохнул урядник Петр Кузя, - Ну, не любит Он, кода громко бают и ругаются… Очень не любит. Чуть что не по нем, так такое отмочит! Диву даешься…

А в это время на Лембозере неяркое солнце уже клонилось к закату, и, невдалеке от кромки берега, торчал из воды странный гладкий камень – шишком, - и почему-то всплывали из-под него пузыри…

[GREEN]

№ 7

Солдат и Мышка
(в основе сказки – реальные события)

Не бойся козней времени бегущего,
Не вечны наши беды в круге сущего…
/Омар Хайям/

В лугах щедрыми узорами пестрели летние цветы, над полями журчали целебными сердцу трелями жаворонки, когда закончилась Война Двух Долин.
Солдату Оскару повезло – он остался жив. Прошел всю войну, от начала и до конца, все пятнадцать лет. Ходил в атаки, нападал и побеждал, бывало – отступал и, убегая, получал стрелы в спину. Многих товарищей своих оплакал, хороня, многих врагов убил, по-звериному огрызаясь, получил много ран, но ни одна не стала для него смертельной и не принесла увечья. Так ему повезло.
И вот когда закончилась война, получил солдат Оскар медаль «За храбрость», медаль «За верность», медаль «За победу», замшевый кошель с сотней золотых, коня в полной сбруе, пожизненное право выпивать бесплатно первую кружку пива в любом трактире и, радостный, поехал домой. Наконец-то домой.
До родного села Плетни оставалось всего верст десять, когда услышал солдат Оскар в кустах придорожного, дикого крыжовника детские всхлипы.
Пусть не раз приходилось ему убивать, забыв милосердие и жалость, но сердце его не очерствело. Даже, наоборот, при звуках тихого плача проснулось в нем что-то давно забытое, захотелось ему позаботиться о ком-нибудь кроме себя.
Спешился Оскар, закинул на седло свои меч, лук и колчан со стрелами, чтобы не напугать того, кто плакал, и раздвинул колючие ветви крыжовника.
С испуганным писком кинулась бежать от него девчушка лет пяти, в порванной рубашонке, вся чумазая, растрепанная. Только детские ножки не всегда ловки и быстры: споткнулась кроха, упала и заревела еще громче, от страха и от боли – сильно поцарапалась, падая.
- Ах ты, беда какая, - запричитал Оскар, протягивая к ней руки, поднимая ее, - не бойся: я не ем мышей.
- Мышей? – всхлипывая, спросила девочка.
- Мышей, - кивнул Оскар, улыбаясь, - таких, как ты, мышей. Ты ведь мышь?
- Нет! Я не мышь! Я Агни! – размазывая слезы по грязным щекам, ответила малышка.
- Агни – отличное имя для мышки, - продолжал улыбаться Оскар.
И девочка улыбнулась ему в ответ.
Солдат был счастлив – он не разучился разговаривать с детьми…
На войну Оскар уходил в двадцать пять лет, не успев обзавестись семьей. Была у него девушка в невестах. Дочь кузнеца, светловолосая красавица Марина. Но она его не дождалась – вышла замуж за молодого бондаря в соседнюю деревню. И не то, чтобы ждать ей надоело. Просто на третьем году войны пришло в Плетни казенное письмо из армии, о том, что погиб солдат Оскар, сын крестьянский, в битве у реки Глыбки. Поздно выяснилось, что ошибочны такие вести. Так вот пошутила судьба над Оскаром.
Недолго горевал солдат – война такого не выносит. Поддашься какой-нибудь тоске-печали, замутит она разум и глаза, и гибель сможет незаметно подкрасться и ударить в спину. Оскар не хотел умирать – Оскар хотел жить. Потому смахнул он слезы с глаз, выгнал печаль из сердца, сжал крепче лук свой, и в первом же бою после письма Марины о ее замужестве не сделал ни одного промаха – все стрелы в цель послал, забрав жизни у двух с лишним десятков вражьих солдат.
Таков был Оскар. Как всякий крестьянин – твердо стоял на земле и одинаково спокойно принимал как милость, так и немилость неба.
Вот и посчитал Оскар, найдя в кустах крыжовника Мышку Агни, что была ему сперва немилость – когда потерял он Марину и мечты свои о счастливой послевоенной жизни; а теперь, стало быть, милость ему дана – крошка-девочка, пусть и чумазая, но глазастая и трогательно лопоухая. И ей он поможет, чем сможет.
- Где твои папа и мама? – спросил солдат.
- Нету, - и дитя вновь заплакало. – Мама и папа – в могилке. Я у тети жила. Мы с ней в лес пошли, и я потерялась. А в лесу страашно!
- Ах ты, беда какая, - вновь ахнул Оскар. – Пойдем, поищем твою тетю. Не думаю, что далеко от родных мест ты уйти успела. Помнишь дом, где тетя живет?
- Помню! Помню! – улыбаясь сквозь слезы, закивала Агни. – Там флюгер-кораблик! И забор красивый – красный. А на воротах ромашки нарисованы.
Рассмеялся солдат, услыхав, какой веселый домик у тетушки Агни.
- Так поспешим. Волнуется, поди, тетя твоя, ищет тебя, - взял девочку на руки, сел в седло и тронул коня дальше по дороге.
Кончился вскорости лес, появилось поле широкое, золотистое, а у его края – небольшая деревенька с веселыми красными заборами. Над одним из домов увидал Оскар флюгер-кораблик расписной, а подъехав ближе – ромашки огромные на высоких воротах.
- Тётя! Тётя! – радостно закричала Агни, прыгая на руках у солдата.
Вышла из ворот невысокая толстая женщина с лицом пухлым и румяным, в домотканом крестьянском платье, переднике и чепце. Она вытирала руки белым вышитым полотенцем и не очень-то дружелюбно посматривала на солдата и девочку.
- Чего вам? – спросила у Оскара, повесив полотенце на забор.
- Вот вам потеря ваша, - кивнул солдат на Агни.
- Ничего мы не теряли, - ответила хозяйка.
- Кроха говорит, что вы ей тетя…
- Эта кроха – приблуда бродяжная! – почти закричала женщина. – Откуда взялась – не знаю. Уж который день возится в пыли у забора и говорит всем, что я ей тетка, и в дом просится. А никакая я ей не тетка и кормить всякую бродягу не собираюсь!
- А зачем ее в лес водили? – сдвинул брови солдат.
- А что с ней еще делать? Пусть уж так – пусть лес ее забирает…
- Тётя! Тётя! – в голос заревела Агни. – Ты моя тётя!
Ничего больше не сказал солдат Оскар. Прижал крепче девочку к груди, чтоб успокоилась, и поехал себе дальше, не оглядываясь. Даже в местном трактирчике ради дармовой кружки пива останавливаться не стал.
Вечером, на привале, у костра под старым одиноким дубом, что рос в поле, Оскар накормил девочку кашей с салом, и спросил, заворачивая сытую и сонную малышку в свой плащ:
- Хочешь быть моей дочкой?
Агни посмотрела на него, улыбаясь, протянула ручки, обняла солдата за шею и шепнула:
- Хочу…
Так и сталось.
Вернулся в родные Плетни Оскар не один, а с Мышкой Агни. И объявил, что это – его дочка. Все односельчанам хитро рассказал: женился, мол, во время войны в чужой земле на чужестранке, да умерла она, а ему дочку оставила. Легко в это люди поверили. Так же легко, как когда-то в то, что погиб Оскар в битве у Глыбки. А как по-другому-то? На войне всякое бывает…
Оскар был одним из пяти парней, которых село выставило в королевскую армию от своих дворов (кстати, один и вернулся с той войны – четверо других погибли), и пока он воевал, за его домом, садом и огородом односельчане присматривали по очереди. Поэтому вернулся солдат в родную усадебку и увидел, что все вполне годно для проживания, лишь по мелочи требуются кое-какие переделки. «Так оно и к лучшему, - подумал Оскар. – Сразу и работа мне есть».
Радовала его обычная крестьянская работа, радовали заботы о названой дочке. Стал он пашню пахать, купил кур, пару коз – стало в доме вдоволь яиц, молока и творога целебного, для ребенка полезного. Обкопал солдат и подрезал яблони и груши в саду – обещали они осенью хороший урожай. Посадил тонкую, молодую вишенку – дочке на радость. Огород разбил побольше, чтоб не только кормиться с него свежим, а и запасы на зиму делать. На охоту ходил, рыбу ловил, мастерить из дерева всякие вещи да игрушки стал – научился этому в солдатстве. Охотно менялись с ним и односельчане, и люди приезжие. За резные ложки и миски и прочую утварь кухонную кто мед, кто хлеб, кто сало давал, за домики с птицами поющими, лошадки-качалки – и бараньего бока не жалели.
Стала круглеть, расти Мышка Агни, быстро и весело. Всегда накормлена, напоена, просто, но хорошо одета, обута, волосы ее светлые солдат в косы заплетать научился. Да ненадолго – скоро девчушка сама эдаким искусством овладела.
Хорошей росла Агни – доброй, внимательной и старательной. Как только сила в ручках появилась, начала Оскару помогать: со стола прибирать, посуду мыть, в огороде вредную траву дергать, пол мести, козу пасти, курам зерно сыпать.
Жили они вдвоем – горя-печали не знали.
Все бы так и катилось себе: солнышком да над облачком, леса темного не задевая. Только появилась раз в их селе на ярмарке та самая тетка, что Агни в лесу сгубить хотела. Увидела она возле лавки леденцовой солдата, узнала его и племянницу свою отказную, и тут же полуправду-полуложь первым встречным бабам рассказала.
- Ишь, выкормил-таки бродяжку, - хмыкнула, мимо Оскара и Агни проходя. – А на какую такую потребу?
Вот оно слово-то какое – вроде и нечаянное, а на поверку – злое.
Стали в родном селе косо смотреть на Оскара. А как же? Сам он, как с войны пришел, так и не женился, а Мышке Агни уже пятнадцатый годок пошел, и собой она вышла хороша – светловолоса, кареглаза, лицом румяна и мила, станом гибкая и тонкая. Да и наврал он с самого начала, что малышка – дочь его.
- Решил, стало быть, солдат себе жену вырастить. Придется, видать, молодому яблочку да в гнилой рот отправляться, — судили-рядили по вечерам на завалинках в Плетнях.
К Мышке Агни тоже взгляды поменялись. Подружки перестали с ней разговаривать, в игры, хороводы принимать, хихикали, шушукались, завидев девушку, парни молодые с кривыми ухмылками посматривали, молодухи и бабы постарше даже не здоровались и старались вообще не замечать.
Больше не приходили гости и покупатели в дом Оскара. Даже приезжие теперь не скрипели калиткой, не тревожили их сторожевой собаки – при въезде в село находились добрые люди, что спешили рассказать всякое-разное о солдате и его приемной дочке. И только Оскар да сама Агни знали, что нет в этих пересудах ни зернышка правды.
Чужими стали солдат и Мышка в Плетнях.
А беда компанию любит: она одна не ходит, она подруг с собою водит.
Стал болеть Оскар – растревожились старые раны, которые на войне получил. То ли от возраста, то ли от навалившихся огорчений да переживаний. Тяжело ему было теперь в поле и в саду работать. Все чаще сидел он дома, пил целебные настои, вырезал посуду причудливую, только никто уже не шел ни смотреть на нее, ни покупать. Так, день за днем, становилась жизнь в их доме все горше и горше. Деньги, что за службу военную были Оскаром получены, давно растратились, накопленное за десять лет – тоже по чуть-чуть расходилось, и приходилось теперь жить лишь с огорода, сада да своей живности – козы и кур.
- Уйти бы нам с тобой куда-нибудь, Мышка, — сказал как-то Оскар, наблюдая, как хлопочет Агни у очага – суп овощной варит. – Замуж хочу тебя выдать, только после всех разговоров-пересудов в нашем селе это трудно. В новые места надо, туда, где никто нас не знает. Там бы и жених тебе сыскался, и жизнь спокойная…
- Не хочу я замуж, - нахмурилась девушка. – Кто за тобой тогда ухаживать будет?
- Разве это правильно – юной девушке рядом со старой развалиной век коротать? Мое время прошедшее, у тебя впереди – жизнь целая…
Хмурилась Мышка, на людей озлоблялась. Ее тонкие каштановые брови уже не были детскими и наивно приподнятыми – стали они строгими, на стрелы похожими, часто к переносью сходились. Особенно тогда, когда приходилось ей по улице к колодцу идти и выдерживать взгляды встречных односельчан...
- Никуда мы не уедем, - твердо говорила Агни. – Если уедем, то утвердим всех этих сплетников в их правоте.
- Но воевать со всем миром – тоже глупо, - возражал Оскар.
- Село Плетни – не весь мир, - отвечала девушка.
- Тогда дай мне слово, упрямая Мышка, - улыбнулся солдат. – Когда останешься одна в этом доме, то соберешь все, что осталось, и уедешь из деревни. Боюсь я, что одной тебе тут жить спокойно не дадут...
В который раз уже нахмурилась Агни, но согласилась, пусть и с тяжестью на сердце. Милы ей были эти места – просторный и уютный дом, старый диковатый сад, щедрое, золотистое поле и круглое озерцо с тонкими ивами на берегах, за плетнем заднего двора. Оно отражало в себе небо и всегда ласково принимало в свои тихие воды Мышку: летом любила девушка там купаться...
Время бежало своим чередом.
Оскару становилось хуже. Подтачивала его какая-то хворь: разболелись ноги, ныла, не переставая, спина, руки стали непослушными – дрожали, будто у совсем дряхлого старика.
Теперь все хозяйство держалось на Агни: сад, огород, живность. Редко-редко покидала она усадьбу – лишь за водой к колодцу бегала. Подхватит коромысло и два ведра и бегом босиком по улочке к каменному зеву водосбора. Обратно бы тоже бежала, да только с тяжелыми, полными ведрами шибко не побегаешь.
Подкараулили ее однажды у колодца два деревенских парня-бездельника. Сперва хихикали, потом дразнить начали, а потом, видя, что никакого внимания Агни на их колкости не обращает, начали ей юбку взметывать. Хохотали и сыпали при этом прибаутками грубыми:
- Старому корчу можно, а нам – и подавно!
Разозлилась Агни, схватила свое коромысло и начала охаживать грубиянов.
Проезжали мимо два человека, на хороших конях, одетые богато, при мечах дворянских и со щитами, медвежьими ликами украшенными, - знатные господа ехали. Тот, что младше был, повернул коня к дерущимся и громким криком отогнал парней от Агни.
- Вот же смелость – девицу задирать! – пристыдил он бездельников. – Лбам вашим здоровенным есть дело под стать – дрова рубить. А ну прочь пошли! – и махнул на них хлыстом плетеным.
Повернулся затем к раскрасневшейся и растрепанной Агни и улыбнулся: очень уж вид боевой у нее был.
- Какие девицы храбрые в здешних местах, - рассмеялся, на коромысло ее глядя. – Иди ко мне на седло – подвезу до дома.
- Сама дойду! – заявила Агни, убирая прядь волос со взмокшего лба, и сверкнула в юношу темными глазами.
Спешился он тогда и взялся за ее ведра:
- Позволь, хоть помогу тебе.
И тут Мышка улыбнулась в ответ – еще никто, кроме Оскара, не предлагал ей помощь: ни с ведрами, ни с чем еще. Поэтому она согласно протянула ему коромысло:
- Ладно, неси.
- Маркус! Ты куда это? – окликнул парня его спутник.
- Девушку провожу, - усмехаясь, ответил Маркус и легко поднял ведра.
Они пошли в сторону ее дома.
- Как тебя зовут, вояка? – повел разговор юноша.
Агни назвалась.
- А я Маркус. Впрочем, отец меня уже представил… Какие парни в вашей деревне нехорошие – еще нигде не видел, чтоб таких красавиц так обижали. Но ты – молодец, боевая.
Девушка покраснела на похвалу, но и нахмурилась.
- Не переживай. Это они из-за того, что ты им не улыбаешься, - заметил огорчение на лице Агни Маркус. – Вот и задирают тебя – хотят, чтоб ты их заметила. Глупо, но по-другому, видать, не сообразят.
- Не поэтому, - буркнула Мышка. – Ты что же, про нас ничего не слыхал? Просто не любят нас в Плетнях – меня и отца моего, солдата Оскара…
- Оскара? – вдруг приблизился к ним отец Маркуса. – Твой отец – солдат Оскар? А ну, едем быстрее – хочу его увидеть…
Оказался он капитаном того полка, в котором служил Оскар. Все войну рядом были, случалось спину друг другу прикрывать.
Сразу узнали друг друга соратники, кинулись обниматься, целоваться, потом сели за дубовый стол в горнице Оскара, чтоб выпить по чарке кленовой настойки и вспомнить военную молодость.
- Эх, а ведь сколько лет прошло, - говорил капитан солдату, по плечу его хлопая. – Эвон, на войну уходил – сына-младенца оставил. Вернулся – он уже шалопай лопоухий, в синяках да ссадинах из-за драк бесконечных. А теперь и вовсе – взрослый медведь вырос. С турнира мы едем – там Маркус мой блистал в поединках, силу и ловкость свою показывал. Король его отметил, капитанство обещал – скоро-скоро меня заменит Маркус… А ты-то как? Смотрю: дочь у тебя славная, да только матушка ее не вижу?
Вздохнул Оскар, да и рассказал боевому товарищу о своих несчастиях. Так оно часто бывает: держишь в себе боль, держишь, хоронишь ее от других, а потом – раз – и старому, доброму приятелю, с которым не один пуд соли съел, возьмешь и поведаешь. Потому что знаешь – тут тебя добрый совет или просто участие встретят.
- Так, значит, - нахмурил седые брови капитан. – Знаю я, как воевать с врагами в броне да с мечами, а вот с бабьими сплетнями не знаю, как управляться… Ты посмотри, как дети наши спелись, - и, посветлев лицом, кивнул в окно. – Вот, похоже, и решение всем бедам.
Во дворе, на скамеечке под зеленеющей вишней сидели Мышка Агни и юный Маркус, о чем-то разговаривали, улыбаясь друг другу, и держались за руки. Так, словно давно знали друг друга…
На следующий день, рано утром, уехали из села солдат Оскар и Мышка Агни. Навсегда уехали – открылся перед ними новый мир. Странно – тогда он открылся, когда, казалось, нет больше в нем радости и счастья.
На околице остановил юный рыцарь Маркус своего коня, спрыгнул вниз и подошел к указателю, на котором было процарапано название села. Вытянув из ножен кинжал, он старательно добавил к надписи еще одну букву и задорно улыбнулся прекрасной кареглазой невесте, что ждала его в седле.
Так пропало село Плетни – появилась деревня Сплетни. Как его жители ни старались, а накрепко прилепилось к ним новое название…

[GREEN]

№ 8

Кратковременная потеря рассудка

Мы понимаем это трепетное, робкое обожание женщины, в которое не входит ни одно дерзкое желание, но это не платонизм: это первый момент свежей, девственной любви, это не отсутствие страсти, а страсть, которая еще боится сказать самое себя. С этого начинается любовь, но остановиться на этом так же смешно и глупо, как захотеть остаться на всю жизнь ребенком и ездить верхом на палочке.

/В.Г. Белинский/

В тот день Город впервые заметил, что в его пределы не торопясь и будто выжидая чего-то, вошла грустная красавица Осень. Она уже не в первый раз наведывалась сюда, она была почти ровесницей старику Городу (разве что чуть-чуть помладше) и потому ощущала себя здесь полновластной хозяйкой.
Нежданная гостья молча оглядела свое пристанище и, как всегда оставшись недовольной увиденным, высказала решение навести порядок по своему усмотрению, превращая все вокруг в огромную грязно-серую лужу. Город, так и не привыкший за множество лет к несвоевременным визитам своей давней знакомой, делал отчаянные попытки показать себя гостеприимным хозяином и произносил многочисленные панегирики, адресованные унылой визитерше. Осень нехотя отвечала на них легкой улыбкой последнего тепла да прохладными вздохами со стороны северо-запада, оставлявшими все меньше зеленого цвета на улицах...
Город, слегка озябший в промозглой атмосфере осеннего настроения, не без грусти наблюдал, как из-под серой стали рваных и теперь уже повседневных штор небосклона неумело пытался выкарабкаться мутный и потому едва различимый желтый диск, который все почему-то называли величественным словом Солнце и который еще вчера своими спицами накалял воздух до благоприятного числового выражения на термометрах.
Смеркалось.
Небо вообразило себя лейкой гигантских размеров и не скупясь посылало на Город холодные потоки колкой воды. На улицах, превратившихся по капризу Осени в некое подобие водоемов, не было видно ни души. Вернее, почти ни души...
В противовес всем спрятавшимся в светлых теплых коробках квартир, Он размеренно шел по неосвещенной дороге, глубоко засунув руки в карманы плаща и обмотав шею белым вязаным шарфом. Ему было приятно остаться с Городом наедине, вести с ним безмолвный разговор, и ничто не могло помешать их замечательному тандему, даже занудный приятель Осени дождь... Он любил дождь. За что? Он бы и сам, пожалуй, не смог ответить, но все-таки любил, любил по-настоящему; и дождь отвечал Ему взаимностью, не слишком сильно хлеща по лицу водой и оставляя в меру сухим Его плащ. Он был поэтом и в силу этого Ему казалось, что дождь - это слезы душ, попавших в рай и тоскующих там по прежней жизни. Нужно признаться, дождю очень нравилось такое определение.
Раскисшая дорога хватала Его за ноги, затрудняя движение, но Он все-таки шел, невинно улыбаясь чему-то и не обращая внимания на злодеяния погоды. Дорога сердилась и нервно чавкала, плевалась комочками грязи, оставлявшими следы на Его изрядно потертых джинсах... Быть может, Он так и проходил бы всю ночь, разговаривая с Городом и подставляя лицо серебряным струям, если бы что-то незначительное, но настойчивое не заставило Его замереть около старенького крыльца, над которым красовалась вывеска с замысловатыми буквами: Кафе «Нежный Звук Грома».
Совершенно неожиданно Он почувствовал, что Его одежда насквозь промокла, да и сам Он успел немного замерзнуть: ладони стали прохладными и приходилось звучно и резко вдыхать воздух, дабы не дать появившемуся насморку окончательно обнаружить себя. «Наверное, неплохо зайти в это кафе хотя бы на полчаса, слегка обсохнуть и погреться», - где-то в глубине замаячила свежая мысль. Он оглянулся и провел своим беглым взглядом по окрестностям; остановил взор, ни на чем-то, а просто остановил, словно просил прощения у Города и дождя за небольшое предательство; резко повернулся к двери и сделал три шага по ступеням крыльца...
Дверь легко подалась вперед, ударила по колокольчику, который тут же разлил свой мелодичный звон по всему кафе... Раньше, несколько десятилетий назад, такие колокольчики можно было увидеть повсеместно; закрепленные над дверью они всегда безошибочно оповещали хозяев различных мастерских, булочных, парикмахерских да и мало ли чего еще, о приходе посетителей. На улицах Города часто слышались непродолжительные, но чудесные песенки этих крохотных звоночков, нередко перекликавшиеся друг с другом. От этого становилось как-то спокойно на душе. Но вскоре колокольчики были забыты людьми. Теперь практически нигде не раздается их радостный звон, двери превратились в безмолвные перегородки; пожалуй, жизнь от этого утратила какую-то непередаваемую прелесть.
...мелодичный звон по всему кафе прошелся волной, заполнив собой все свободное пространство, ударился о стену, оттолкнулся от нее и вернулся обратно. Время остановилось, вместе со всеми вслушиваясь в этот ласкающий слух говор.
Застыв в изумлении, Он так и держался за ручку полуоткрытой двери.
Никогда прежде Он не слышал ничего подобного и потому Ему захотелось вновь насладиться ни с чем не сравнимым звуком. Он закрыл дверь точь-в-точь как до своего прихода и в очередной раз легким движением открыл ее. Все повторилось...
Он вошел внутрь и Его сразу со всех сторон охватило бархатистое тепло и еле уловимый запах горящих дров. В кафе царил полумрак, на стенах, потолке, столиках вели бешенную пляску отсветы огня, вьющегося в небольшом камине у дальней стены. Этот полумрак в сочетании с ярко-красными шторами на окнах, с белоснежными скатертями и тихой ненавязчивой музыкой, доносившейся неизвестно откуда, создавали необычайный уют, какой редко встретишь в других подобных заведениях.
О да, « Нежный Звук Грома» не был похож на остальные, даже весьма неплохие кафе, в которых постоянно витает сизый табачный дым, в которых всегда неимоверное количество посетителей, большей частью желающих просто-напросто набить свое брюхо; здесь никогда не было крошек на столах или пятен на скатертях, а люди, зашедшие сюда даже волей случая, оставались надолго.
Он привычным движением расстегнул свой плащ, стащил с шеи шарф, скомкав его в руках, сделал несколько несмелых шагов, оглядываясь вокруг, остановился возле камина и некоторое время не мог отвести свой взгляд от темпераментного танца рыжего огня...
- Добрый вечер... Вы, надо полагать, у меня впервые, - к Нему незаметно подошел хозяин кафе, пожилой мужчина с грустными глазами и приятным голосом. - Да уж, что ни говори, а человек может бесконечно долго смотреть на огонь, воду и труд другого человека. Не вы первый, не вы и ,надеюсь, последний; все, кто приходят сюда, смотрят на этот огонь, радуются, остаются довольными. А для меня, поверьте, нет лучшей награды.
- Ваш огонь действительно великолепен, - произнес Он хрипловатым от долгого молчания голосом, - и кафе просто замечательное.
- Великодушно благодарю. - хозяин «Нежного Звука Грома» слегка кивнул головой. - Не желаете ли чего-нибудь заказать? Сразу же хочу предупредить вас, что здесь вы можете заказать все, что угодно; я выполню любой заказ.
- Да... да, пожалуйста, если можно...
- У меня можно заказать все, что вам будет угодно, - еще раз, перебив Его, сказал хозяин.
- Омлет с ветчиной, к нему немного зеленого горошка и чашку кофе. - почувствовав прилив голода и практически не думая Он сделал заказ.
- Замечательно. Через десять минут все будет готово. Вы пока можете занять столик, выбирайте любой, какой вам заблагорассудится, сегодня мало посетителей, погода забрала у меня всю клиентуру, но, как говориться, нельзя все время выбивать десять из десяти... - с этими словами хозяин заведения отправился выполнять заказ, но, на полдороги спохватившись, вернулся к Нему. - Вы, как видно, слегка замерзли... Могу вам предложить взамен кофе отличный подогретый эль.
- Идет.
Несколько мгновений спустя Он шумно отодвинул стул и, немного поправив плащ, уселся за стол; шарф, который все это время так и оставался смятым в Его руках, был небрежно брошен прямо на скатерть. Он еще раз осмотрелся вокруг, и только теперь заметил, что, как сказал хозяин, в кафе действительно почти не было посетителей, лишь неподалеку от Него, в наименее освещенном углу сидела счастливая и молодая пара, держась за руки и тихонько о чем-то разговаривая.
Он провел пятерней по своим густым черным волосам (с которых на стол спадали слезы дождя) , надеясь, что восстановил их надлежащий вид. Захотелось взглянуть в окно. Город по-прежнему оставался во власти дождя. Дождь, слегка наклонясь, посмотрел в одно из окон кафе, встретился с Ним глазами, радостно застучал в прозрачную твердь стекла, приглашая Его выйти на улицу. Почему-то вспомнилось детство, однажды собравшее вещички и ушедшее в неизвестном направлении...
Вот Он, еще совсем ребенок, отодвинул плотную штору и устремил свой взгляд туда, где идет дождь. Ему нравится сидеть дома, в тепле, при желтом свете не очень яркой настольной лампы и слушать, как крупные капли шелестят по намокшему асфальту, как с крыш шумно стекают потоки воды. Еще не сделаны уроки, но Ему нет до них никакого дела. Разве можно удержаться, когда вокруг такое?! Восторженный взор стремится туда, где идет дождь, туда, туда!.. Хочется выбежать на улицу, вихрем пронестись по лужам; ненадолго, всего на минутку, а потом быстро домой, чтобы еще сильнее ощутить радость от того, что есть дом, тепло, желтый свет настольной лампы, шторы... и дождь за окном. Но Ему нельзя выходить во двор, Он простужен и вынужден не покидать своей комнаты. А как хочется, как хочется!
Начинается гроза, самая настоящая осенняя гроза... Первая вспышка молнии завораживает Его, и Он, счастливый, с широко раскрытыми глазами, неумело дергает шпингалет, пытается открыть окно, вздрагивает, испуганный глупыш, от гулкого, раскатистого грома, всматривается в потемневшую вату туч, боясь пропустить очередную вспышку ломаной стрелы. Окно - открыто, шторы резко взлетают к верху, трепещут на ветру; небо вновь озаряется светом, раздается похожий на пушечный выстрел звук, но он уже не так пугающ. Руки тянутся к небу, не боясь ничего, Его детские руки. Он едва не выпадает из оконного проема, на лице оставляет следы дождь. Кто-то входит в комнату и закрывает окно - это пришла мама. Она не ругает Его, а просто вместе с ним выглядывает сквозь стекло на улицу, улыбается. Ему делается от этого еще радостнее, Он обвивает шею мамы своими тоненькими руками и взахлеб нашептывает ей на ухо свое первое, только что придуманное детское стихотворение...
Давно Он не вспоминал детство с таким трепетом и восторгом...А дождь все звал Его выйти и составить ему компанию, манил к себе плавными движениями ветвей дерев, еще сохранивших свою летнюю красоту, но знавших, что вскоре их ждет превращение в унылые и безжизненные метлы, торчащие из земли. До самой весны. Дождь заглядывал в глаза, ожидая ответа.
- Прости, дружище, но я не могу, мне нужно отдохнуть, к тому же я не желаю простудиться. - чуть заметно прошевелил Он губами, пытаясь не обидеть своего любимца.
- Вы что-то сказали? - Голос хозяина кафе, неслышно подошедшего к Нему, хотя и был спокоен и тих, все-таки заставил Его подпрыгнуть от неожиданности.
- Н-нет, н-нет, ничего...я просто... я сам с собой разговаривал, - заикаясь и краснея от непонятно откуда взявшегося смущения, пролепетал Он.
- Простите, я, кажется, напугал вас, - хозяин явно не ждал подобной реакции, - поверьте, у меня и в мыслях не было... Вот, пожалуйста, ваш заказ: омлет с ветчиной и зеленым горошком и подогретый эль.
- Спасибо,,, даже не заметил, как время пролетело, - понемногу приходя в себя, добродушно проговорил Он.
- Не вы первый, не вы первый. Не буду более вас беспокоить, хорошего времяпрепровождения.
- Еще раз спасибо.
Приступа аппетита хватило ровно на половину порции, несмотря на то, что омлет был по-настоящему отменным. Тарелка отодвинулась на край на середину стола, где стояла ваза с тремя свежими гвоздиками, а также минимум столовых приправ, необходимых всякому мало-мальски уважающему себя кафе. Он взял в руку кружку и начал неспешно набирать в рот, слегка морщась от этого, и с усилием проталкивать в горло еще горячий эль. Немногие знают, как трудно пить горячий эль. Нужно признаться, это очень тяжелый напиток, он обжигает язык и горло, хочется кашлять, и эль, кроме того, практически сразу бьет в голову...
Он с трудом проглатывал эль. Несильно, но чувствительно закружилась голова и по всему телу мелкой зыбью растеклось блаженное тепло. Им, обвивая прочной паутиной, овладевала лень. Не хотелось абсолютно ничего, лишь сидеть и мучить себя элем. Он поймал за хвост, скрутил и засунул за пазуху чувство, при котором не существует ни малейшего дискомфорта и кажется, продлись этот миг на всю жизнь - не было бы большего счастья... Но эль был гораздо короче жизни и вскоре покинул кружку. С некоторой жалостью заглянув на самое ее дно, Он усмехнулся и оглянулся на молодую пару. Они так мило смотрелись, что казалось - это самая влюбленная пара, самая искренняя и чистая на всей Земле. « Счастливчики»,- не без зависти подумал Он, и чтобы как-то занять себя, начал ковырять вилкой оставшийся омлет.
Раздался звон колокольчика. Он пропустил его мимо ушей и продолжал пронзать омлет зубьями вилки.
Она вошла в кафе, зябко кутаясь в укороченное пальто, с трудом и не с первого раза закрыла свой пестрый зонтик, слегка встряхнула его от воды. Она шла красивой и плавной походкой, какой к человеку подкрадывается сон, какой ночь прогуливается по усталому Городу. Создавалось впечатление, что Она даже не касалась прохладного мрамора пола, а летела над ним, как фея или как ангелок. И только легкое постукивание Ее тоненьких каблучков, похожее на неспешную барабанную увертюру апрельской капели, дотрагивающейся до еще замерзшей, совсем не весенней земли, разбивало мысль о Ее волшебном происхождении. Хотя, никто не мог с полной уверенностью заявить, что Она не имеет ничего общего с каким-нибудь чудом. А может быть просто очень хотелось, чтобы чудо, пусть слегка, разбавило черно-белую реальность и серую скуку Осени.
Хозяин «Нежного Звука Грома», вежливый и учтивый, подошел к Ней, по всей видимости предлагая заказать что угодно по личному усмотрению. Она отвечала, искренне улыбаясь. Хозяин кафе вскоре удалился, а Она все той же завораживающей походкой прошла мимо камина и остановилась около столика, соседствующего со столиком, за которым сидел Он.
Она сняла черную фетровую шляпу, встряхнув головой, чтобы расправить свои каштановые локоны, ловко выскользнула из пальто, и, аккуратно «переломив» пополам, опустила на спинку стула, тихонько села.
Он не сразу заметил Ее появление, возможно это было побочным эффектом употребления эля. Но вот, Он поднял голову и встретился с Ней глазами. Он больше не ковыряет омлет, вилка отброшена в сторону... Она ласково и мило улыбнулась Ему, хотя, возможно, это только померещилось. Он не мог отвести от Нее глаз, будто Его взгляд защелкнулся карабином, который не хотел открываться, да и не было никакого желания открывать его. Она чуть заметно покраснела и опустила ресницы.
«Господи! - Его сердце бешено стучало, билось о грудь, словно птица, попавшая в силок, пытаясь найти выход. - Никогда прежде со мной не происходило подобных умопомешательств. Неужели эта чудесная девушка произвела на меня такое невообразимое впечатление. Боже мой! Боже мой!.. Она такая.., такая необыкновенная, неземная, прелестная, милая, восхитительная...» И стая маленьких крылатых эпитетов понеслась у Него в голове; они сбивали друг дружку с ног, падали, снова вскакивали и опять бежали сломя голову, задорно смеялись.
Хозяин принес Ей чашечку кофе на превосходном блюдечке. Она поблагодарила его кивком и мягким взглядом карих глаз из-под роскошных ресниц. Она хотела что-то сказать вслед уходящему хозяину, но передумала, осторожно взяла чашечку обеими руками и сделала глоток, закрыв глаза от удовольствия.
Он смотрел на Нее, не в силах оторвать свой взор, и не было в этом никакого дерзкого желания, никакой безудержной похоти, взгляд этот не был раздевающим, вихрем срывающим всю одежду, он даже не был похож на тот взгляд, каким большинство мужчин смотрит вдогонку прошедшей в противоположном направлении приглянувшейся ему симпатичной девушке. Было что-то доброе, нежное и по-отечески заботливое в этом взгляде.
Она делала глоточки из чашечки, всякий раз щурясь от наслаждения, без показного притворства, естественно и искренне. В этом виделась какая-то детская чистота, и даже выражение ее лица было светлым и милым, совсем как у ребенка: слегка надутые губки, доверчивые, вселюбящие глаза - одним словом - прелесть.
Наконец Она допила кофе и посмотрела на него, поймала ласку и нежность в Его глазах. Уже давно на Нее так никто не смотрел, Она уже привыкла ощущать на себе колкие и неприятные взгляды (даже, порой, безразличные) прохожих, словно у Нее не было души, словно Она - вещь... Он не такой, как все, Он не такой.
Все это Он прочел в Ее глазах. И Ему стало до боли обидно, что мир, безжалостный и примитивный, разучился замечать прекрасное и носить его на руках, боясь потерять. Он читал Ее глаза как книгу, ловя каждое слово и опасаясь пропустить главное. Ее глаза говорили, что Ей очень одиноко и тоскливо; и что Он нужен Ей; Она хочет быть любимой и желанной, с нетерпением ждет счастья. В самом уголке левого глаза Он явно видел слово «ЛЮБОВЬ», и эта ЛЮБОВЬ тянула Его магнитом. Сердце вот-вот вырвется наружу и взлетит вверх, к самому небу; и душа запоет на все кафе свою песню.
Но первый момент ЛЮБВИ испугал Его, как пугает новорожденного первый глоток воздуха. Нет в том ничего страшного, а он все равно боится ощущения безызвестности, чего-то неопробованного. Он ни за что не осмелится подойти к Ней. Боязнь обжечься о внезапную ЛЮБОВЬ сильнее. «А может это вовсе и не Любовь, - подумалось Ему. - Да, конечно не ЛЮБОВЬ, а просто... Я даже могу и вовсе не смотреть на Нее». Сделав над собой усилие, необычайно большое усилие, Он отвернулся к окну.
Город, уставший от проделок Осени, подмигивал Ему желтыми глазницами окон. Осень была довольна своей непростой работой, и после тяжелого дня готовила себе постель из опавших листьев. Ветер без устали гонялся за обрюзгшими облаками, кидался на деревья, ернически сдирая с них листву, ударялся о дома, приостанавливался, потирая ушибленное место и заново начинал свою круговерть. Изрядно заскучавший дождь еще раз пригласил Его составить компанию и, получив очередной отказ, пожал плечами и отправился в какой-то чужой, далекий и глупый город, таща за собой на веревочке грозные тучи и совсем еще молодые облачка. Стих шелест дождевых струй, лишь по водосточным трубам катилась, перемешавшись с многолетней ржавчиной, вода.
Ему почему-то было неинтересно смотреть за окно, и Он поймал себя на желании еще на мгновение, хотя бы одним глазком взглянуть на Нее. Он повернулся и их взгляды тотчас пересеклись. От неожиданности сердце забилось еще сильнее, и Он улыбнулся Ей. Казалось, Амур всадил в Его сердце добрую дюжину стрел, и что сердце может не вытерпеть столь настойчивой атаки.
«Боже мой, наверное у меня сейчас совершенно дурацкий вид. Что за мальчишество? Нужно держать себя в руках».- попытался он подавить всплеск эмоций. Но именно в этот момент раздался щелчок, и полилась музыка, чудесная медленная музыка. Это была бессмертная композиция неотразимого Луи Армстронга «What A Wonderful World». Ему захотелось танцевать, музыка, идеально подходящая для медленного танца не позволяла сидеть на месте, подталкивала к Ней. Он хочет пригласить Ее на танец и видно, что Она только и ждет этого, умоляюще заглядывает в глаза. Усилие, одно лишь усилие, переступить через себя, наплевать на весь окружающий мир, сделать несколько шагов и взять Ее за руку!
Он поднялся из-за стола, замер на одно-два мгновения, схватил рукой шарф, судорожно сунул его в правый карман и... вышел на улицу...
Дождь уже был далеко, лишь мокрый асфальт да редкие облака, отставшие от огромного обоза влажных туч, напоминали о его недавнем присутствии. Он стоял на крыльце «Нежного Звука Грома» и глубоко вдыхал посвежевший воздух, постепенно приходя в себя. «Наверное это и есть ЛЮБОВЬ с первого взгляда, - подумалось Ему, - Великолепное чувство. Обязательно об этом напишу стихотворение». Он сошел с крыльца и размеренной поступью отправился топтать промокшую и неосвещенную дорогу.
Что-то тихонько позвякивало в левом внутреннем кармане Его пиджака. Он остановился, залез в карман рукой и извлек оттуда неисчислимое множество осколков. Это было Его разбитое сердце. Из-за небрежного отношения оно рассыпалось на мелкие кусочки. Он потряс и в руке, думая, что с ними сделать и вслушиваясь в их побрякивание; и, вдруг, подбросил их вверх, в самое небо. На потемневшем куполе небосклона появились первые звезды.
В тот день Город впервые заметил, что в его пределы, не торопясь и будто выжидая чего-то, вошла грустная красавица Осень. Она уже не в первый раз наведывалась сюда, она была почти ровесницей старику Городу ( разве что чуть-чуть помладше) и потому ощущала себя здесь полновластной хозяйкой.

[GREEN]

№ 9

Мавка

Бабка Смородина, в праздничной вышитой сорочке по случаю праздника, наливала мне медовуху и приговаривала:
- В лес на реку сам не ходи. На реке в такую ночь Мавки шутят. Любят парней щекотать, а потом и утопить. Леля пошутить может. На Купала открываются Небесные врата, и все воспевания легко летят в вирий к Богам…
Я, улыбаясь, благодарил старушку и за отменную медовуху и за советы. Вокруг водили хороводы, пели песни и славили всех богов. Костер полыхал, как диковинный живой цветок. Он дышал: то вспыхивая, то затихая. Искры от него, как огненные мошки взлетали в темное небо. Народ сжигал соломенные чучела, радуясь приходящему лету. Пары стали прыгать через костер. В это богами забытое село на Волыни я приехал с братом и его женой, потому и ушел один с кружкой медовухи на край поляны. Пил и любовался языческим праздником.
Мавка сидела на ветке ивы, над самой рекой, отражаясь в ней со звездами. Она смеялась и, болтая ножками в воде, обрызгивала меня. Я смотрел на нее, не отрываясь. И поймал себя на том, что у меня отвисла нижняя челюсть, то есть тот еще добрый молодец. Девица была абсолютно голой. Длинные зеленоватые волосы, спутавшись с ветками ивы, доставали до воды. У меня, наверное, был глупый вид. Сходил, как говориться, к реке звезды посчитать. Стою теперь со спущенными шортами перед красивой девкой. Эх! От реки потянуло прохладой. Ветерок принес с собой сладковатый аромат майского разнотравья и запах Купальского костра. Вдруг Мавка оказалась у меня за спиной. Тут понял я, что щекотки боюсь. Хохочу, как чокнутый и ничего сделать не могу.
Наконец-то извернулся, схватил за плечи и заглянул ей в глаза. Зеленые! Умереть бы в таких глазах!
- Ты откуда такая? – Я наконец-то отмер и заговорил.
А она хохочет. Потом запела:
- Выходила я к реке – косы в ней мочила,
В руки веретено брала и богам молилась.
Реченька-водиченька, отнеси веретено к Доле в горницу,
Пусть вспомнит меня девицу,
Как будет судьбу выплетать,
Возлюбленного на двор мой зазывать.
Поет и кругом меня ходит. Я поймал ее за руку. А она вот уже на траву села, венок плетет и опять поет:
- Пусть миленький меня любит,
Нежно пусть голубит.
Я венок ему сплела –
Долю девица нашла.
Заберу тебя к себе, мой миленький.
Дам любви своей не нарадуешься…
Одела мне венок на голову и поцеловала. Сплелись мы, как цветы в мавкином венке. Сминая телами траву, встречали Зарю. И когда ночной туман стал рассеиваться, мы лежали на мятой траве, глядя в небо, на котором по одной угасали звезды. Нежные пальцы Мавки, слегка меня касаясь, плавно двигались вдоль тела. Мелкая дрожь искрилась, бежала, догоняя ее пальцы, все это эхом раздавалось в моей голове, мысли разбегались, и я таял, как сладкая вата. Я есть и меня нет. Частички меня разлетелись по всему миру: к звездам, в густую траву и на дно реки.
Я лежал, глядя на звезды. Мавка трепала мне волосы и тихо говорила:
- Ты зачем на Лысую гору пришел? Зачем хороводы у Капища бросил?
- К тебе шел. Тебя искал.
- А знаешь ли ты, что пара, которая берется за руки и перепрыгивает через священный купальский костер, считается обрученной…
- Мавка, пошли к костру! Пошли со мной! Я тебя уже не отпущу. – Я шептал ей в лицо. В зеленых мавкиных глазах горел костер ярче, чем у Капища.
- Нельзя мне полюбить человека, - шептала Мавка. – Ой, пропаду я! Ой, пропаду!
Она закрывала лицо руками и слезы текли сквозь пальцы.
- Люби меня, Мавка, люби! – шептал я ей, целуя ее мокрые от слез пальцы.
- Травы, сорванные в эту ночь, имеют непостижимо большую колдовскую силу. В купальскую ночь Дажбог зажигает Свети-свет и счастливая та пара, которая увидит ее. Но зажигается тот цветок не столько в мире явном, сколько в душе человека, что назначение свое нашла, твердо на путь стала и к цели идет, не оборачиваясь. Если один путь на двух найдем, душами соединимся.
- Мы найдем Свети-цвет и загадаем вместе быть! Никакие боги не посмеют! Слышишь?!
Она кивала мне, улыбаясь. Зеленые глаза ее от слез стали, как стекло в воде.
Я подхватил ее на руки и бегом бежал к Капищу. Костер уже затухал. Дальше по реке слышны были песни, смех и плеск воды. Я держал мою Мавку на руках и прыгнул с нею через костер.
- Милая! Мы найдем твой цветок! Найдем!
Мавка обнимала меня за шею своими холодными руками и тихо вторила мне:
- Найдем, мой хороший. Конечно, найдем.
Я искал цветок, неся мою Мавку на руках. Ее тонкие руки все слабее обнимали меня. Бежал по лесу, иногда заглядывая любимой в глаза. Купальский огонь, который полыхал в них, стал угасать.
Я валился с ног, когда передо мной полыхнул кровавый огонь. В голове одна мысль: «Я нашел тебя – цветок папоротника».
Очнулся я ранним утром. Солнце уже поднялось, но тепло его только пробивалось сквозь густую листву. Я крепко прижимал к себе венок из цветов и несколько ивовых прутиков.
Таким героем, с венком в руках, я и пришел на двор к бабке Смородине. Мой рассказ о девушке всех развеселил. Хохотали надо мной.
- Может, ты выпил лишнего? Или медовуха хороша была, а не девка? – смеялся брат.
Хозяйка только качала головой, подавая нам на стол вареники, и приговаривала:
- Ох, и закрутила тебя Мавка!
Потом все позабыли об этой истории, а я уже третий год, как ищу мою Мавку. Каждый год на Купала я снова приезжаю к Капищу. Я иду к воде искать девушку с зелеными волосами.