МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Триумф короткого сюжета» - реализм, рассказ о жизни (до 15 тысяч знаков с пробелами) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 8 Страниц +
  • « Первая
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

«Триумф короткого сюжета» - реализм, рассказ о жизни (до 15 тысяч знаков с пробелами) Конкурсный сезон 2017 года.

#31 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 января 2017 - 00:34

30

НОВАЯ ЖИЗНЬ СТАРОЙ ТЁТИ МУСИ

Соседки проводили взглядом пролетевшую мимо подругу и вернулись к разговору:
- Недавно ещё о смерти думала, вместе памятники ездили выбирать, приценивались, торговались. А теперь летает, что молоденькая, хоть замуж выдавай!
– Да кому мы нужны старые промокашки! Просто крыша у Муськи поехала, – осуждающе покачала головой завсегдатайша единственной во дворе скамейки баба Клава. – В этот раз, думаю, что она её потеряет. Насовсем.
– Если уже не потеряла, – пожевала губы её незаменимая напарница баба Стелла. – Сама посуди: то она на Сейшелах пещеры какие-то разглядывает, то в Бухте голубых цыплят на самом Крите закат провожает! Сегодня в Африке кукует, а завтра в Париже. Прям, олигархиня районного масштаба на пенсии!
– Ну, во-первых, упомянутые вами пещеры находятся на Крите, а знаменитая бухта на Сейшелах, а во-вторых, наши районные олигархи с трудом до Испании дотягивают, – возразила правдолюбка и интеллектуалка местного масштаба Ангелина Юрьевна. – Думаю, у нашей приятельницы на почве безделья фантазия разыгралась. Наверняка записалась Муся в библиотеку, берёт там иллюстрированные журналы и наслаждается красивой жизнью.
– А вы поменьше думайте, – уязвлённая высокомерием приятельницы, баба Стелла изобразила губами нечто среднее между мёртвой петлей и спиралью ДНК.
Недавно ей удалили последний зуб, и лишившиеся тыла губы ежеминутно экспериментировали с пространством и формами. Причём, экспериментировали, что называется, в свободном полёте, ориентируясь лишь на настроение хозяйки.
Не успевшие привыкнуть к подобным физиологическим трансформациям соседки в очередной раз хихикнули в сторону, опасаясь гнева импульсивной Стеллы. И продолжили перебирать косточки отщепенки Муси:
– А ведь была человек человеком. И посидеть рядком, и разговор поддержать, и рюмочку выпить могла, – развела руками баба Клава, едва не выронив клубок со спицами. – Интересно, какая муха и за что её укусила? Чтобы за месяц так измениться! Вон, пролетела мимо, только и удосужилась кивнуть. Ни тебе «Как поживаете?», ни новостями поделиться. Прям сглазили подругу!
– Знать бы кто, так я б его… – на этот раз губы бабы Стеллы выписали пару скромненьких крендельков и угомонились, уступив главную роль в глубоком мыслительном процессе более компетентным органам.
Правда, и те не справились. Найти достойную кару коварному соблазнителю приятельницы Муси так и не удалось. Баба Стелла лишь выдохнула разочарованное:
– Эх!
И переключилась на обсуждение вчерашней потасовки на детской площадке. Помимо всеобщего осуждения и ревности, старушек связывали многие другие интересы, события и желания.
Это только кажется, что людям преклонного возраста живётся скучно. На самом деле жизнь пенсионеров наполнена всяческими каверзами и неожиданностями, капризами и фантазиями. Только успевай поворачиваться. И обсуждать со сверстниками. Для остальных-то их волнения и терзания – увы – уже неактуальны. Или ещё неактуальны.
Ну и Бог с ними, дорастут когда-нибудь.
А пока… Пока дал бы Господь сил, здоровья да пару-тройку тех самых сверстников. А лучше сверстниц (особенно таких вот неравнодушных к изменениям в окружающем мире, как Стелла с Клавой да Муся с Ангелиной Юрьевной). Плюс погоду поласковее. Плюс соседей поактивнее.
А больше и не надо ничего. Для полноты мироощущения. Сиди себе на скамейке, впитывай. Давай оценку. А не поленишься – и до прогнозов дело дойдёт.
Примерно так же рассуждала до недавнего времени и подвергшаяся остракизму Муся, Мария Львовна Климович, одинокая пенсионерка семидесяти лет. Задумывалась о смерти, тосковала по прежней активной жизни, по любви и навсегда утраченных возможностях. Пока не заглянула на огонёк к приятельнице Стелле. Той дома не оказалось. А её двенадцатилетний внук пребывал в расстроенных чувствах.
– Ты чего загрустил, Венька? Двоек понахватал, боишься бабуле признаться?
– Обижаете, Мария Львовна, я почти отличник.
– Девушка бросила? – удивилась гостья. – Так вроде бы рано ещё.
– Очень надо! – презрительно хмыкнул Вениамин. – Девушек много, а я один. А насчёт рано… Тут ваши взгляды несколько устарели.
– Ничего удивительного – на днях юбилей справила. На восьмой десяток повернула. Так что, милок, я уже по всем статьям устарела. Но, как видишь, особенно не кручинюсь. Если артроз не злобствует, то позволяю себе радоваться жизни. Хотя выбор опять же невелик…
Подросток взглянул на соседку оценивающе, что-то прикинул в уме и спросил:
– А хотите, я сделаю вас счастливой?
– Ты бы с собой для начала разобрался. Ходишь хмурый, а другим счастье обещаешь. Нелогично как-то выходит, дружок. Лучше давай я тебе помогу с бедами разобраться. Трёх внуков как-никак, а вырастила. Да в школе тридцать с лишним годков оттрубила. Кое-что в ваших детских проблемах понимаю.

Старой и одинокой Мария Львовна считалась условно: и возраст ещё не страшен, и сын жил в сорока минутах езды от её дома, наведывался раза два в неделю. Возил мать в поликлинику. Приносил продукты. Совершал подвиги по хозяйству. Грех жаловаться. Да она и не жаловалась совсем. Порой сама наезжала. Удивляла внуков и невестку домашней выпечкой. Или собственноручно связанными носками-варежками.
Дочь жила в столице. Приезжала на выходные. Раза два в месяц. К себе звала. Мария Львовна соглашалась разве что на кратковременные визиты: в театр сходить да на внуков полюбоваться. Столичная суета быстро надоедала. Да и обузой быть не хотелось:
– Пока на своих ногах хожу, поживу одна. Успеете ещё понянчится, будем надеяться – умирать-то я не собираюсь. А сейчас нам и с Бубликом хорошо живётся.
Она любила свой дом. И своего кота Бублика. И скамейку на кладбище, где одиннадцать лет покоился её супруг. Любила тихий тенистый дворик в старом центре Гродно. Короткие прогулки по парку. Неторопливые беседы с бывшими коллегами. И теперешними приятельницами.
– Вот если бы не болячки да не вынужденное при них заточение, – делилась она с соседками. Можно и в семьдесят чувствовать себя счастливой, какие наши годы! Скучновато, правда, но уж как есть.
Деятельная её натура вынужденное заточение переживала с трудом. Приходилось приспосабливаться, чтобы от скуки не страдать. Вывязывать фантастические узоры на салфетках и безрукавках, подсаживаться на бесконечные сериалы, придумывать новые рецепты пирогов и пирожных, приглашать соседок на чай.
Какая-никакая альтернатива. Хотя Марии Львовне хотелось большего: ярких впечатлений, острых ощущений, удивлений, новых знакомств.
– Эх, не вовремя я родилась, – сетовала она на судьбу в минуты отчаяния, когда все известные способы развлечений и отвлечений были испробованы, а коварный артроз не позволял покинуть квартиру, – скинуть бы лет двадцать, ох, я бы по Европе прокатилась! А то и Азию осилила бы. Вон сколько туров открыто, только и слышишь от знакомых – то в Грецию дети махнули, то в Испанию. И никакого тебе «железного занавеса»…
Предложение Стеллиного внука пришлось как нельзя кстати: дистанционная компьютерная школа, в которой внуки обучали своих бабушек премудростям интернета.
– Главное, никуда ходить не надо! – рекламировал потенциальные услуги Вениамин. – Я к вам прихожу с ноутбуком, а лучше с планшетом. Час времени работаем в спарринге, ещё час на расстоянии. За две недели все научитесь путешествовать по Нету, играть в сетевые игры, принимать и отправлять почту. И это только начало!
– А чего ж своей бабке всю эту красоту не присоветуешь? – не поверила своему счастью Мария Львовна. – И потом, какой там «Нет», если я это чудо еще и в руках ни разу не держала?
– Тогда записываю вас в компьютерные ясли, а уж потом интернет освоим, – настаивал мальчик. – Мне позарез нужно хоть кого-нибудь обучить, а то меня в интернет-клуб не возьмут. И десятку по информатике не поставят. А бабушка… Да ну её! Со своей скамейкой с ума сошла – день и ночь готова на ней сидеть. Раньше хоть блинчики пекла да за Светкой присматривала. А теперь я её дома и не вижу почти. Светку в садик определили, а блинчики мама из супермаркета приносит. Не сравнишь…
– Ладно, блинчики за мной. А бабку ты все-таки попытайся привлечь. Глядишь, две десятки поставят.
– Глухой номер – она компьютера как чёрта боится. Даже пыль вытирать не подходит. Говорит: «Дьявольские козни». А какие там козни, если весь мир сейчас там тусуется! Даже священники проповеди свои читают. Марь Львовна, помогите, будьте моим сетевым партнером!

И она помогла.
Для начала выпросила у сына видавший виды ноутбук. Пригласила специалиста для установки интернета. Венька приходил вечером. Садился на диване, пристраивал свой планшет на коленях. Вполне толково объяснял и показывал. Не стеснялся критиковать и подшучивать над страхами ученицы.
– Не тряситесь вы над ним, теть Мусь (после третьего урока они перешли на неформальное общение, что нравилось обоим партнерам). Не рассыплется. Малышня эти заморочки методом тыка осваивает. И ничего. Разве что мышку разобьют да кнопки из клавиатуры повыковыривают.
– Я и не трясусь, просто волнуюсь…
Ещё бы не волноваться!
Такие возможности! Столько нового, только успевай ахать и охать! Хочешь, новости читай, хочешь – смотри или слушай. Хочешь, вчерашние, позавчерашние. Вениамин говорит, что можно и прошлогодние найти, было бы желание.
Желание было. А времени не хватало. Тут бы с сегодняшним разобраться. Пока изучишь все заставки на «майле» – погоду, спорт, женские новости, пока картинки пересмотришь и фотографии - двух часов как не бывало.
Самым страшным приговором из уст Веньки теперь звучало: «Завтра я не приду, занятия переносятся на послезавтра». Самым приятным комплиментом теперь оказывалось короткое: «Мы продвинулись дальше всех».
На выходные Мария Львовна звала на помощь внуков: хотелось и новыми компетенциями блеснуть, и побыстрее в компьютерных премудростях разобраться.
– Венечке обещали десятку за скорость, – объясняла свои просьбы бабушка Муся, – не хотелось бы мальчишку подводить, он так со мной возится.
Давно окончившие школу внуки относились к бабушкиным увлечениям снисходительно. Но с пониманием. Приезжали. Втолковывали. Исправляли ошибки. Помогали освоиться в сетях. Открыли бабушке странички в «Одноклассниках» и «Фейсбуке». От «ВКонтакте» отговорили:
– Там одни тинейджеры кучкуются, не твой формат.
А ей хотелось. Чтобы сразу и везде: и в «Твиттере», и в «Инстаграме», и в «ВКонтакте»:
– Подумаешь, формат, а если мне интересно? Может, я сама хочу до сути дойти. И осознанно выбрать, где моё, и где не моё. Сравнить и определиться – ну что в том плохого?
Венька встал на сторону внуков:
– Правильно они вам говорят. А хотите хорошо освоить всё, то делайте это постепенно. Что вы в «Одноклассниках» научились делать? Новости перепостить? Аватарки менять и фотки выкладывать? Тоже мне успех! Попробуйте найти знакомых. Запишитесь в друзья к детям или внукам. Станьте участников интересных групп… А потом я вам игры покажу.
Ох, уж эти игры! Мария Львовна уже освоила и полюбила всей душой «сапёра» и «косынку». По вечерам раскладывала компьютерный пасьянс и наслаждалась собственными победами. Никогда прежде никто не вручал ей звания, кубки и медали за удачный расклад карт. А тут и фейерверк запускают, и туш играют, и пишут большими красивыми буквами приятные слова!
Казалось бы, чего лучше?
Но когда она познакомилась с простенькими сетевыми играми, поняла разницу. И зависла. С утра присаживалась за монитор, получала и отправляла подарки огромному количеству новых друзей. Потом выполняла ответственные поручения, набирая очки. Затем приводила в порядок освоенные виртуальные территории. Чуточку огорчалась, получив уведомление об отсутствии энергии.
Засекала время, шла завтракать, кормила Бублика. Потом делала что-то по дому. Присаживалась у телевизора. Звонила детям. Снова смотрела на часы, выжидая положенное для восстановления ресурсов время.
Включала компьютер, и перед её глазами возникал целый мир. Яркий, красивый бесконечно разнообразный. И самое главное – её мир. Если в реальном – увы – ей теперь отводилась роль наблюдателя, то здесь Мария Львовна ощущала себя НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕКОМ. Могла высказывать своё мнение и комментировать мнение других, давать советы и делиться интересной информацией. Могла провоцировать обитателей сети на любые авантюры. Или поучаствовать в массовке. Независимо от состояния здоровья и погоды, времени дня и года, настроения и политической обстановки.
– Да я здесь уже трилогию «Хождение по мукам» за неделю прочла! – сообщала она своему «наставнику». – Скачала себе за пару минут, увеличила. Супер! Сто лет уж ничего кроме газеты не читала, шрифт больно маленький, глаза устают. А тут…
– Да что там книги! – делал бровки «домиком», изображая пренебрежение к достижениям подопечной Вениамин. – Хотите, я вам любой фильм скачаю? Будете смотреть, когда захотите и как захотите – кусками, задом наперёд, ускоренно. Или концерт. Или передачу любимую…
И ведь качал! Теперь Мария Львовна могла наслаждаться полузабытыми мелодиями и исполнителями своей юности. И хоккеем. Тем, непобедимым советским.
А потом она не на шутку увлеклась «Одноклассниками». Это было что-то!
– Даже представить себе не могла… – шептала Мария Львовна, осваиваясь в виртуальном сервисе. – Господи! Дай здоровья создателю этого чуда! На многие лета. И близким его… Такое сотворить… Да как же это вообще додуматься можно было…
На фоне открывающихся друг за другом фантастических возможностей словесное сопровождение бурлящих эмоций звучало тихим неясным шелестом.
Вениамин усмехался, представляя реакцию «ученицы» на виртуальные встречи и сетевые игры. Да она вообще речи лишится. Причём, надолго. Если не навсегда. Зачем кому-то что-то доказывать по эту сторону монитора, когда по ту – ты и царь, и герой, и супермен вселенского масштаба. Разве что не Бог. А может…
Порой его терзали сомнения – выдержит ли бабуля обрушившийся на неё информационный шквал? Отвечай потом. Да и жалко, хороший она человек - не то, что собственная бабка.
Но вожделенная десятка по информатике ориентировала его совесть на перспективный позитив:
– А чего бояться? Ну, освоится баба Муся. Ну, почувствует вкус к контенту. И все дела. С какой стати ей с ума сходить или на давление жаловаться? Я что плохого делаю? Сидела бабуля со своим артрозом одна-одинёхонька. Скучала, стуча спицами. А теперь? Её-то и бабулей грех назвать – глаза горят, походка бодрая, речь внятная и эмоциональная (если постарается, конечно).
Он понимал, почему соседки-сверстницы обижаются на Марию Львовну: она изменилась, поднялась на голову выше их привычных интересов. Да и времени на подружек не осталось - только успевай осваиваться в новых жизненных ситуациях.
– А если не справится, попадёт в зависимость? – эпизодично постукивала в виски бдительная совесть.
– Здоровье не позволит, – парировал эпизодичные выпады внутреннего борца за справедливость Вениамин. – В их возрасте не более двух часов в день за компьютером работать можно. Только следует почаще об этом напоминать Марии Львовне. И контролировать. Внучке её позвоню, пусть помогает.
Кризис миновал к Новому году. Он был ожидаемым: встреча с одноклассниками, пускай и виртуальная, не оставляет равнодушным никого. А после пятидесяти лет разлуки - тем более.
– Это хорошо ещё, что искали мы ваших Маняш и Николок почти месяц. И что через детей и внуков только и нашли, – рассуждал Вениамин, следя за показаниями манометра, – а то бы не миновать гипертонического криза.
– Это хорошо, – вторила ему лежащая в постели Мария Львовна, – что у меня по жизни давлении пониженное. Кто ж знал, что эти перекошенные рожицы меня насквозь прострелят? Николка-то наш первым красавцем в школе значился, а сейчас и поглядеть не на что. Да и Раюшка недалеко ушла. Про Сонюшку я вообще молчу. Один Димка гоголем ходит, а раньше…
Она откинулась на подушку и предалась воспоминаниям: её любимый двенадцатый кабинет… Синие, крашенные маслом стены, деревянные парты с откидными крышками и скользкими, вытертыми сотнями детским поп, скамейками… Перьевые ручки… Чернильницы-невыливайки… Белые банты… Чёрные крылья фартуков… Звон колокольчика за стеной…
Как далеко и как надолго разбросала их судьба! Маняша дослужилась до должности главврача родильного дома (она и в детстве ни дня не могла прожить без затяжной ролевой игры в «дочки-матери»); ботаник Николка – полковник в отставке; хулиган Роберт – батюшкой до сих пор в Подмосковье служит, Раюшка за него замуж вышла, поёт в церковном хоре, на фестивалях призы берёт, двенадцать внуков имеет.
Марии Львовне и за себя не было стыдно – тридцать пять лет в одной школе отработала. Учитель-методист высшей категории. До сих пор от желающих видеть её в роли репетитора отбоя нет (было бы здоровье, а тут хоть бы будущих правнуков до школы довести). Ребята во дворе до сих пор чуть ли не хором здороваются, с родителей, её учеников, пример берут.
А как приятно посмотреть на старые фотографии! Николка отсканировал свой архив и теперь радовал одноклассников, выкладывая по одной в день. Да и сегодняшние фото они рассматривали с удовольствием, оценивали, комментировали, соперничая в остроумии – дети, внуки, домашние традиции и праздники.
– Эх, было бы здоровье, махнуть бы в родной Н*ск! Да повидаться живьём! – пробормотала Мария Львовна, выплывая из мира приятных грёз. – Да куда уж! Старовата я для подобных приключений. Придётся довольствоваться виртуальными встречами. Ну, это я скромничаю, такой вариант мне более чем подходит. Спасибо тебе, Веничка! Ты мне новую жизнь подарил!
– А вы мне десятку за четверть! Ну, я пошёл? Теперь вы и без меня справитесь. Да ещё с таким планшетом!
– Сравнил… – прошептала Мария Львовна, любовно поглаживая свой новенький гаджет. – Он мне жизнь, я ему десятку… И четверти не прошло, а я уже вместо пряжи заказываю себе к празднику такие вот игрушки. Мало того, сама выбираю, какие функции должен выполнять мой интернет-проводник.
Она усмехнулась, припомнив выражения лиц наведавшихся к ней накануне дня пожилых людей внуков. И плавно нажала на дисплей. Пора было выходить на связь с девочками.
– Сегодня я Олюшку в «Дамы и гусары приглашу», а то она у нас нецелованная в тираж вышла, а там… – она слегка покраснела, представив, что бы подумали её лавочные приятельницы, узнав подробности её участия в этой пустой, но позитивной игре. – Там я её с Котэ познакомлю, пускай себе целуются на здоровье и подарками обмениваются. Не будет больше Ольгуня жаловаться на скучные одинокие вечера. Да, и не забыть на новой локации ресурсы выложить – время подходит, пора воздушный замок строить. А потом…
О, планы её теперь мало чем уступали наполеоновским. Вениамин обещал после каникул научить её пользоваться скайпом. Тамара из двадцать третьей квартиры собиралась прийти в понедельник. Постричь по-модному – не появляться же перед глазами своих скайп-собеседников в затрапезном виде.
– А на десерт… – загадочно улыбнулась своей аватарке Мария Львовна, – приглашу девчат на чай. Пора Стеллу с Клавой погружать в виртуальную жизнь. Зима на носу, долго на лавочке не просидишь, а тут им и фазенды с тропическими островами, и принцы с конями, и фотошоп на любой вкус и цвет. Хватит удивлений до самой весны… Ой…
Рядом с колокольчиком «оповещения» высветилась единица. Мария Львовна вздрогнула – до сих пор все эти знаки внимания воспринимались ею с волнением – а как еще можно воспринимать эти мини-чудеса?
– Ну-ка, что тут у нас?
Слегка подрагивающий палец повел мышку в нужном направлении. Лёгкий щелчок. Панель объявлений. Вот оно! «Рауль Мигель Ортега приглашает Вас стать его другом».
– Так уж и Рауль, – закивала головой искушённая «одноклассница», – разве что в кафе вечерок скоротать. Или в театр на премьеру сходить. Если здоровье позволит. Вот так мы ему и напишем…
Она дала согласие на дружбу и взялась писать новоявленному другу сообщение. Следовало поторопиться: до вечерней программы региональных новостей, которую она смотрела исключительно по телевизору с чашкой чая и маковым коржиком в руках, ей предстояло ещё немало дел.
Новая жизнь требовала нового ритма. И ритм этот очень нравился Марии Львовне.
0

#32 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 19 января 2017 - 23:43

31

ВЫБОР


Потрёпанный в боях с наседавшим противником немецкий армейский батальон, а точнее, то, что от него осталось, вошёл в небольшую белорусскую деревушку. Предполагалась небольшая передышка, и немцы намеревались переночевать здесь и с утра отступать дальше, выравнивая, как говорит высшее командование, линию фронта. В деревне этой было всего дворов тридцать; в центре - небольшая церквушка, здание сельской лавки и большой колодец-журавль. Немцы расположились как раз напротив церкви, выставив в разных концах деревни боевую охрану. Жители села - как вымерли, попрятались по своим хатам. Солдаты пошарили по дворам в поисках живности и ничего, кроме трёх куриц, не нашли. Вымотаны вояки были изрядно, и это было заметно. Не тот уже это был немец, что в сорок первом! Не тот! Но-война войной, а полевая кухня уже дымилась.
В крайней с западной стороны деревни хате жила бабка Ганна. Была она одинока как перст. Её муж ещё в первую немецкую войну не вернулся домой. Шум и команды немецких солдат уже прекратились, когда бабка услыхала робкий стук в дверь. Тихонько сползла с печи, прислушалась , стук повторился.
- Кто там? - окликнула.
- Матка, матка! Зольдат, дойче зольдат! - ответил негромкий мальчишеский голос за дверью.
- Немец! - ахнула бабка, разыскала свечной огарок , зажгла, с опаской отодвинула засов.
- Битте, пан офицер, но у меня ничего нет.
Немец вошёл и быстро прикрыл за собой дверь.
- Нихт официр! Я ест дойче зольдат! Гитлер капут! Война капут! Матка, сховай, сховай!
Бабка Ганна опешила. Перед ней стоял молоденький, совсем мальчишка, лет семнадцати. Грязная, потрёпанная форма не делала его старше. Серые глаза смотрели на неё умоляюще. На макушке русых волос торчал мальчишеский вихор.
- Да…- подумала бабка. - Видно, плохи ваши дела, коль детей на войну погнали.
Немец опять затараторил, зачастил, будто школьник, спешивший ответить вызубренный урок:
- Матка, сховай! Война капут, Гитлер капут! Их виль …
Бабка махнула ему рукой, мол, помолчи. Тяжело осела на лавку. Наконец-то до неё дошло , чего хочет от нее этот немецкий малец.
- Проходи, садись сюда, - указала на лавку. - А ты один? - показала на пальцах «один».
Он понял , закивал головой:
- Я! Я!
-Есть хочешь? Ням-ням? Брод!
- Я! Я! - опять закивал солдатик.
Бабка вытащила из шкафчика кусок чёрного хлеба, достала кувшин с квасом из черники.
- На , ешь. Больше ничего нету.
- Данке, данке! - засуетился немец и стал уписывать за обе щеки этот деликатес.
- Тебя как звать-то? Имя?
- Наме? Пауль, Пауль.
- А! Павел, Паша по-нашему. А сколь годков –то тебе?
Немец, давясь хлебом, что-то затараторил, бабка замахала руками: ладно, мол, ешь, всё равно ничего не понимаю.
Старуха была в растерянности. Этот немецкий мальчик не хотел больше воевать, не хотел умирать, идти со своими. Что его ждёт дальше? Пуля или осколок? А батальон утром должен идти дальше, на запад. Вот и надумал, наверное, этот Пауль - Паша… Может, впопыхах не хватятся, а там - будь что будет.
- Пошли! - помахала бабка немцу, когда с едой было покончено.
Привела его в камору.
- А где же твоё ружьё ? Пуф-пуф? - показала она.
- Ферштейн, ферштейн! Дорт! Ихь хабе дас геворфен (Там! Я его выбросил.), - махнул рукой в сторону двери.
-Ладно, Бог с ним, с ружьём. Залазь сюда и сиди тихо. Я тебя зерном и соломой накрою.
Показала немцу на большую, метра в полтора, деревянную бочку, в которой раньше, когда его было много, держала зерно. Солдат перевалился через край, влез в бочку. Ганна принесла из хаты маленькую скамеечку, с которой раньше доила корову. Только теперь доить некого: её ещё те же немцы в сорок первом съели.
- Садись , а то ноги затекут.
Как-то умостила бедолагу, крышкой прикрыла, затыркала щели соломой, а сверху высыпала две корзины зерна.
- Воздуху тебе хватит: вон, щелки сбоку есть. Да и осталось до утра всего ничего.
Пристроила бабка беглеца, а сама села рядышком с бочкой и заплакала.
- И что это делается с людьми?
Уж сколько нашего люда угробили фашисты, а вишь, пожалела немчика!
Исчезновение солдата утром было обнаружено быстро: немецкая педантичность ещё не вся вышла на дорогах-бездорожьях Полесья. Пропавшего стали искать по деревне. Крики, ругань, немецкая гортанная речь. Но или плохо искали, или бабка Ганна хорошо постаралась, но только пропавшего солдата не нашли ни живым, ни мёртвым.
Старший из офицеров приказал согнать всех жителей деревни к церкви. Их набралось человек около семидесяти - старых да малых. Офицер вышел вперёд, чуть сзади другой. «Толмач, переводчик», - поняли сельчане. Офицер начал говорить негромко, глядя перед собой в землю. Толмач перевёл:
- Люди! Мы не есть эс эс! Мы фронтовая часть. Но если через полчаса не будет найден наш солдат, мы будем вынуждены расстрелять пять ваших людей. Понятно? Стоять тут и думать полчаса.
Офицер зашагал прочь. Следом и переводчик. Подбежали четверо солдат - автоматы наизготовку. Народ заголосил: да где ж нам его взять –то? Да мы и в глаза не видели вашего солдата! У нас же одни старики да дети! Кто ж его тронул бы?
Бабка Ганна плакала в месте со всеми. Тихо прочертили слезы дорожки на её морщинистом лице. Потом она вышла вперёд. Подошёл переводчик:
- Что?
Ганна махнула: пошли за мной.
И, обречённо глядя себе под ноги, побрела к своей хате. Немцы двинулись следом, насторожённо рыская дулами автоматов по сторонам. Подошли к бабкиному домику. Молча открыла она дверь, подошла к каморе , молча ткнула пальцем в бочку - тут. Немцы ситуацию оценили быстро и без лишних слов. Живого и невредимого дезертира вытащили из убежища и повели к центру деревни. Подошёл офицер, постоял, посмотрел на солдата, дал какие-то указания и отошёл в сторону.
Двое автоматчиков подбежали к беглому, сорвали с него погоны, развернули лицом в поле и по команде офицера расстреляли. Тут же живо выкопали могилу, похоронили.
Офицер подошёл к бабке Ганне, дотронулся до её трясущегося плеча и сказал:
- Ты есть кароший русский матка!
Повернулся, щёлкнул пальцами - и колонна уже готовых к походу солдат двинулась вон из села.
Так и не поняла старая, за что же её похвалил немец: то ли за то, что выдала беглеца, то ли, наоборот, за то, что хотела спасти от войны перепуганного немецкого мальчика…
0

#33 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 22 января 2017 - 21:18

32

КОЛЬКА


Колька был первым парнем на деревне: красивый, рослый, широкоплечий. Как выйдет в поле работать, так все девчонки вокруг забора собираются – смотрят. Изредка остановится, пот со лба смахнет, а наблюдательницы ему: «Не устал, Коленька? Может, тебе воды принести?» Он голос их тонкий услышит, повернётся к красавицам, улыбнется широко, во весь рот, и отвечает: «Мне, девоньки, пить не хочется! Лучше бумагу и ручку принесите! Рифма рождается!»
У них в деревне, в Клюевке, присказка ходила: «Хилый - умный, сильный – глупый». Но, честности ради, стоит отметить: на Кольке это правило сбой дало. По утрам он в поле за троих работал, а вечерами поздними, когда уже Солнце за горизонт садилось, в беседке стихи читал. И не чьи-то, а свои собственные! Встанет перед людьми, за сердце схватится, и давай им про жизнь крестьянскую рассказывать! То ямбом про жару надоедливую, то хореем про мух назойливых… Паузу сделает. Присмотрится – публике-то нравится! Значит, нужный тон задал! С радости за гармошку схватится, стул пододвинет поближе и поёт до полуночи частушки. Мужики порой сдержаться не могут – сумки на лавочках оставят и пускаются в пляс. Жены их взглядом непонимающим окинут, покричат для приличия немного, а потом сами танцевать начинают, будто бы и не старели вовсе.
– Ты, Колька, молодец! – говорит ему бабушка после выступления. – Поэт настоящий!
– Ну, что вы, Зоя Федоровна! – отмахивается он. – Поэты там, в столице! А я так… Полевой работник!
Кольку в деревне все знали: люди его любили, а детишки стихотворения наизусть заучивали. Сядут иной раз мужики пиво пить да начинают обсуждать всякое: сначала скажут, что бабы в деревне совсем обнаглели, затем про рыбалку и охоту часами болтать могут, а под конец, когда другие темы себя исчерпают, начинают Колькино творчество обсасывать. Разбирают каждое четверостишие подробно, с Есениным сравнивают, с Пушкиным… Головой кивают – признают: талант есть! И вот тут, самый подвыпивший встанет, кружкой по столу стукнет и как гаркнет:
– Колька! Тебе в Москву надо! Гений пропадает!
Он на них посмотрит так по-доброму, так по-детски. Улыбнется, как девкам, в поле и ответит:
– Эх… Скажете тоже! На кого я вас оставлю, родные?
На прощание им рукой помашет, направится домой перед рабочим днём отсыпаться, а в голову мысли тревожные лезут. Что, если шанс свой упускает? Что, если, действительно, стихотворения его ценность имеют?
– Ты, Колька, давай, решайся скорее. – сказал ему глава администрации. – Мы всё, что от нас зависит, сделаем. Главное, чтобы ты к переезду был готов.
Нелегко ему это решение далось. Трудно было дом родной покидать. Пока со всеми прощался, уже и уезжать раздумал. Стоит перед машиной грустный, гармошку расчехлил, играть начинает. Люди слушают, слёзы вытирают. Колька в последний раз украдкой деревню оглядывает. Посмотрит на поле – вспомнит, как с девками стихи писал, повернётся в сторону беседки – мысли хорошие в голове появляются. Много всего здесь происходило. Жалко, поэтов московских сюда не затащишь. Авось, и переезжать никуда бы не пришлось! Заканчивает Колька песню последнюю, мужикам ладони морщинистые пожимает, девчонок в щечки целует. Садится в машину. Поехал. Дорога длинной оказалась. Часов десять заняла, не меньше! Наконец, добрались.
Выходит Колька на улицу, воздух полной грудью вдыхает… Не то. Грязь чувствуется, смог. Что поделать? Столица! Протягивает руку водителю. Тот смотрит на него изумлённо, думает: «Неужели деньги назад просит?». А Колька улыбается. Видно, у них тут в Москве такого не принято! «Ладно, - говорит, - спасибо, что подбросил! До встречи!».
Остановиться столичный гость решил у старого друга Серёги. Он года четыре назад из Клюевки сюда переехал. С тех пор они общались мало, конечно. Только на Новый Год и на день рождения. Колька рукой дрожащей номер его наберёт, гудки слушает, думает: что говорить-то нужно? Просто удачи пожелать как-то не по-товарищески, а расспрашивать про жизнь новую… Да не хочется человека отвлекать! Так и проговорили несколько лет: «С праздником! - С праздником!» А теперь вот, наконец, шанс выпал – общение наладить! Стоит Колька у дверей Серёгиных, стесняется. Наконец стучится. Шаги слышит.
– Кто? – спрашивает голос знакомый.
– Серега! Открывай! Это я, Колька! Друг твой из Клюевки! Приехал погостить у тебя месяцок!
– Во-первых, не Серёга, а Сергей Витальевич. Во-вторых, Николай, о таких вещах заранее предупреждать нужно.
– Ну, я сюрприз хотел сделать.
– Ладно уж. Кам ин, плиз.
Изменился Серега до неузнаваемости. Большим человеком стал! Колька ему даже завидовал слегка. Не каждому дано английский выучить! А тем более, менеджером в офисе работать! Правда, про деревню он, похоже, совсем забыл. Раньше чуть только частушки услышит, сразу в пляс пускался, а теперь поди попробуй гармошку у него на глазах достать. Тут же начнется: «Уберите! Итс воркинг тайм!». Но Колька на него не обижался, наоборот, друга поддерживал. Серёга отчеты составляет, а гость Клюевский на кухне посуду моет. Так и жили они на взаимовыгодных условиях.
Однажды Колька по центру города гулял. Видит, на столбе объявление висит. Яркое, пёстрое. Читает: «27 декабря в 17:00 состоится творческий вечер поэтического общества «Фиолетовая лампа». Приглашаются все желающие». Вот так удача! Это же сегодня! И проходит мероприятие неподалёку! Срочно за гармошкой! Забегает в квартиру. Носится по комнатам. Инструмент найти не может.
– Николай, проходите на кухню! – раздался тихий голос. – Я тут блэк ти заварил…. Дринкать будете?
– Некогда мне, Сергей Витальевич, чаи гонять! Лучше подскажите, куда вы мою гармошку убрали!
Нашлась родная. Её Серёга в шкаф убрал. Но ничего! Ему позволительно. На часах уже 16:30. Нужно спешить. Побежал Колька со всех ног, даже куртку дома оставил. Возвращаться нельзя – опоздает. Мимо людей проносится, как сумасшедший. Заденет слегка кого-нибудь – остановится, извинится. Слава Богу, идти недалеко! А то бы все пропустил! И вот врывается он в клуб поэтический. Все на него глядят изумлённо, так будто бы знаменитость увидели. А Колька, как ни в чем не бывало, улыбается им и спрашивает:
– Тут «Фиолетовая лампа» собирается?
– Ну… Да, – ошарашенно отвечает мужчина. – А вы, собственно, что хотели?
– Я стихи почитать думал! Если можно!
– Понимаете, у нас как бы… Всё спланировано… Не проходной двор.
– Да я много времени не займу! Минут пять от силы!
– Что ж… Ладно. Всё-таки мы открытое общество. Проходите на сцену, молодой человек.
И вот встает Колька перед ними. Смотрит. Совсем недеревенская публика! Все в костюмах сидят, в очках. Важные. Сигареты курят, на часы поглядывают так, будто спешат куда-то. Видно, люди серьёзные. Не привык он таким стихотворения читать. Страшно. Деваться некуда! Пора начинать. Хватается за грудь по привычке и давай им про жизнь крестьянскую рассказывать. Им, с часами швейцарскими, про то, как на свиньях катался, им, с причёсками странными, про девок деревенских. Вдруг, слышит – смеются. Над чем спрашивается? Останавливается. Люди встают. Аплодируют, «Браво!» - кричат.
– Порадовали, порадовали! – Подходит к нему мужчина. – Имя-то Ваше как?
– Колька…
– Колька? Колька! А родом откуда?
– Деревня Клюевка.
– Деревня… Ну надо же! Ты просто находка!
– Спасибо, конечно… Но над чем вы смеялись?
– Колька! Какая разница! У искусства цель какая? Чувства вызывать! Радость – это чувство? Чувство! Считай, с задачей ты на отлично справляешься! Мы тут каждую неделю собираемся! Будем тебя ждать! Давай, приходи к нам с новыми… Творениями!
Люди столичные странные... Он им душу открывает, а они смеются. Может, у них так принято? В конце концов, стихотворения им-то понравились. Не зря же его на следующие вечера позвали! Хотя со временем Колька с их реакцией свыкся. Ему даже понравилось, что его творчество людей радоваться заставляет. У них у всех произведения грустные: то про смерть, то про власть нехорошую… Под такое только в гроб ложиться, ей Богу! То ли дело, когда он на сцену поднимается! Наденет кепку с цветком ярко-красным, гармошку достанет и начинает петь про жизнь крестьянскую… А люди смеются, смеются, смеются…
Однажды Колька решил им новое стихотворение прочитать. Автобиографичное: про то, как он в детстве у соседа яблоки воровал. Публика, как всегда, хохочет, только в этот раз как-то по-особенному. Громко очень и долго. Никак остановиться не могут. И тут гостя клюевского будто бы осенило: смех у них не такой, как у мужиков в деревне. Он какой-то противный, озлобленный, надменный. Смотрит он на их рожи прилизанные и ничего, кроме презрения в них не находит. Они же его и за человека-то не считают. Расселись в креслах, как бояре, и ждут, пока их парень деревенский развеселит. Думают, наверное, что в стране лучше их не сыщешь, что они тут центр планеты. Как бы не так…
– А сейчас мне бы хотелось про государство российское кое-что прочитать!
– Может, не надо, Колька! – Сквозь смех говорит толстоватый мужчина. – Давай ты нам лучше про свиней лишний раз расскажешь.
– Я Вам, товарищ, не Колька! Я Николай Ямковой!
– А что это ты так говоришь со мной?
– А как с вами еще говорить! Сидите здесь, животы развесив, ничего кроме Москвы не видите! Думаете, я тут ерунду говорю? Думаете, так в России никто не живёт, как в стихах моих? Ошибаетесь! Это в ваших «творениях» неправда написана! Рассуждаете о высоком: кто прав, кто нет! На власть пеняете… Тьфу! Разве это народ российский заботит? Человек русский о полях думает, о семье, да о вещах простых… Не верите? Ну, и не надо! А я, знаете, что вам скажу? Москва – она одна такая. А моих Клюевок – тысячи! И что, собственно, тогда Россией называть нужно?
– Николай! Мне кажется, Вам нужно уйти!
– Я-то уйду! Да только Россия от вас со мной уйдёт! А вы с чем останетесь? С вопросами философскими? Эх, буржуи!
Колька с тех пор на творческие вечера не ходил. Да и стихотворения писать бросил. Не его это! Серёга помог работу найти, а через несколько месяцев клюевский гость уже свою собственную квартиру обживал. Между прочим, на курсы английского языка записался. Уже и спикает неплохо!
По деревне скучает. Иной раз достанет гармошку, у окна сядет, и давай частушки про жизнь крестьянскую вспоминать… Соседи ругаются, по батареям стучат, иногда в двери ломятся. Но зато говорят уважительно! Над Колькой теперь москвичи не смеялись. И правильно! Попробуй, подшути над его деревенским прошлым – весь вечер будешь про настоящую Россию слушать…
0

#34 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 24 января 2017 - 13:48

33

НЕПРИНЯТЫЙ БУКЕТ


Первое Сентября. На торжественную линейку собрались все ученики школы. Погода тёплая и солнечная. Ребята стоят на улице с букетами для любимых учителей.
Старшеклассницы стоят отдельно, образовав круг. Рассказывают друг другу, кто и как провёл лето, смеются. Тата тоже среди них. Это её последнее Первое сентября, потому что в этом году она идёт в одиннадцатый класс.
Неожиданно кто-то трогает Тату за плечо. Она оборачивается и видит перед собой симпатичного паренька из десятого класса. Он протягивает ей свой букет.
— Это тебе. Возьми, — говорит он и страшно краснеет.
Все девчата, что стояли рядом с Татой, притихли и округлившимися от удивления глазами внимательно наблюдают за происходящим, переводя взгляды то на неё, то на него.
Тата удивлена не меньше. С чего вдруг ей букет? Она же не учительница, чтобы ей на первое сентября дарили цветы! Да и паренька этого она толком не знает. Видела его на переменках, но никогда не присматривалась, не интересовалась его жизнью.
И вдруг при всех учениках и учителях дарит ей букет. Это что-то невероятное, отчего у Таты замерло сердце и пропал дар речи. Она лишь смотрела на него и его цветы. В голове мелькнула неожиданная мысль, что он просто решил спихнуть ей надоевший ему букет, потому что другие ребята из старших классов пришли без букетов. Это ей не понравилось.
— Не надо. Спасибо, — выдавила она из себя и тоже покраснела до кончиков ушей.
— Возьми, говорю, — в глазах его мелькнули искорки злобы.
Голос задрожал сильнее. Он окинул взглядом ребят, что стояли рядом, и снова посмотрел на Тату, по-прежнему протягивая ей злосчастный букет. Тишина была такая, что Тате, казалось, она слышала не только бешеный стук своего сердца, а и его тоже.
— Не надо, — заикаясь, от волнения, пролепетала девушка и опустила глаза. Подумалось: «Не будь, дурочкой. Возьми букет». Но руки не слушались. Настолько она была поражена происходящим.
Паренёк пребывал в некотором замешательстве. Он не знал, куда деваться от стыда. Разозлившись, бросил букет ей под ноги, резко развернулся и нырнул в толпу, растворившись в ней. Тата ошарашено смотрела на букет, лежащий у её ног, на подруг, которые с отвисшими челюстями стояли рядом и молчали. Только сейчас она поняла, как сильно обидела человека. Сердце её полыхало огнём от осознания случившегося.
«Идиотка, — думала Тата. — Почему не взяла? Что теперь делать? Поднять букет с асфальта или нет?» Девчата вокруг наконец-то продолжили прерванную беседу. И хотя всё произошло на их глазах, о букете никто не говорил ни слова. Подруги делали вид, что ничего не произошло.
Учителя пригласили зайти в школу на линейку. Ученики поднялись на третий этаж. Тата стояла у окна и всё время оборачивалась, смотрела на улицу, на одиноко лежащий на асфальте букет.
Паренёк тоже пришёл на линейку. Стоял чуть в стороне и всеми силами старался не смотреть на неё. Она тоже опускала глаза, боясь пересечься с ним взглядами. Голова кипела от мыслей и горечи. Она понимала, что совершила ужасный поступок и непоправимую ошибку. Надо бы попросить прощение у него, но как к нему подойти, как сказать, что поступила плохо. Она обидела его на глазах у всей школы. Как теперь ходить каждый день на уроки и встречаться с ним на переменах?
Время шло. Так или иначе, они пересекались в школе, но, случайно столкнувшись на переменке, бежали друг от друга, как ошпаренные, боясь встретиться взглядами. Он был обижен и раздавлен горем, а она страдала от того, что никак не могла решиться на просьбу о прощении. Из-за этого порой себя даже ненавидела. Все её мысли были о нём, а у него о ней. Насколько они боялись встречи друг с другом, настолько её и жаждали, потому что каждый из них ждал разрешения этой невыносимо больной ситуации.
Для обоих этот случай запомнился на всю жизнь. Она с тех пор всё время боится кого-то обидеть, а он – быть отвергнутым. Жизни их сложились по-разному, но, вспоминая этот день, горько вздыхают и думают о том, как было бы здорово вернуться в прошлое и всё исправить.
0

#35 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 25 января 2017 - 17:46

34

КОДА


Август в Алупке был тих и задумчив. Уже краснели листья винограда и причудливые их тени отражались на выбеленных жарой и временем стенах домов. Уже лазоревые кипарисы казались более сдержанными, и от них тянуло печальной смолистой прохладой. Воздух становился прозрачным и звенящим, а это верная примета осени, ещё не наступающей, а словно кошка, вкрадчиво и мягко крадущейся. Но так же как кошка, всегда верно и незаметно достигающей своей цели.
МаликА Андреевна медленно перебирала бахрому скатерти. Вся жизнь прошла в этом доме, ещё дедовском, потом родительском. Каждая вещь в нём имела свой запах, цвет и даже звучание. Так, старое кресло издавало короткий печальный звук, будто вздыхало, а дверка рассохшегося шкафа – длинный и резкий, будто школьный звонок.
От отца – русского и матери - татарки ей досталось необычное имя и привлекательная внешность. Имя в переводе с арабского означало «Принцесса», и Малика помнила, как отец, подходя к её детской кроватке, шутливо окликал её: «Принцесса Андреевна, извольте просыпаться». Лицом Малика Андреевна была похожа на артистку Самойлову, ту юную и трепетную Веронику в бессмертных летящих «Журавлях».
Ах, время, время, безжалостное время… Не щадишь ты ни красавицу, ни дурнушку. С одинаковой безжалостностью вычерчиваешь ты скулы, делая их более резкими; с геометрической точностью касаешься щёк, и они провисают, утрачивая юношескую припухлость и очарование. С какой дьявольской фантазией рисуешь ты на полотне человеческого лица узор из морщин и горьких складок, истончаешь губы, гасишь глаза! И вот уже ложится на голову первый снег, выбеливая ряд за рядом, и вот уже молодость остается как напоминание несколькими тёмными волосками на затылке, но вскоре и эти осенние чернотропы укроет зима.
Дом был главной любовью Малики Андреевны. Большой, нескладный, бестолково, но крепко сложенный, он был рассчитан на большую семью, на беспрерывный топот босых детских ножек по тёплым половицам. Часть дома выходила на одичавший грушевый сад. По кривым стволам груш бегали весёлые ящерки, в глубине листвы виднелись мелкие каменные плоды, но, самое главное, сад надежно защищал от солнца и любопытных глаз. Это радовало.
Трогательной и наивной мечте деда Малики о большой семье не суждено было сбыться. Малика Андреевна доживала свой век одна: единственная дочь её, Раиса, или, как называл её муж, – РаисА, вышла замуж и уехала в Ленинград. Семейная жизнь не заладилась, и она осталась одна с маленьким сыном Ленаром на руках. Но к матери не вернулась, осталась в своем далёком холодном городе, где даже глаза у людей напоминают синеватый невский лед. Малика Андреевна была южным человеком, горячее крымское солнце было у ней в крови, и глаза её были похожи на ягоды винограда «Изабелла» - того самого, из которого делают самое колдовское и нежное вино Крыма, и она не понимала, как можно жить без гула Чёрного моря, без запаха кипарисов и солёной гальки.
Раиса приезжала редко и с какой-то неохотой. Она стала совсем северным человеком, и на многоцветье родного города смотрела с легкой снисходительной улыбкой, как смотрит взрослый человек на свою старую детскую игрушку. Несколько тёплых, радужных воспоминаний - и вот уже снова игрушка убрана в дальний угол антресолей. Ленар тоже был совсем не южным мальчиком – степенным, ровным, вдумчивым. Улыбка редко появлялась на его узких губах; он смотрел на Малику Андреевну поверх стекол небольших очков, и почему-то ей становилось не по себе от этого взгляда. Она понуждала себя любить внука, но с горечью понимала, что не чувствует к нему ничего, кроме привычных «должностных» чувств бабушки. Да и он многого не требовал. Чинно ел, чинно говорил «спасибо» и белые его носочки были всегда идеально чисты. Малика Андреевна вспоминала своё детство, загорелые ноги, исцарапанные тамариском и прибрежными колючками, и ей отчего-то становилось тоскливо.
Когда дочь с внуком уезжали, она чувствовала лёгкое облегчение. Привычно чмокала отъезжающих в щеку, впихивала им в руки корзины и свёртки с домашними разносолами, фруктами и прочей снедью, долго махала рукой на перроне, и… Внутренне улыбаясь, возвращалась в свой любимый деревянный дом с прохладными, чисто вымытыми половицами, в милое своё пристанище, пропахшее солью и сухими травами, винным запахом груш-дичков из сада и ещё чем-то неуловимым, от чего вздрагивало и звенело сердце.
К Малике Андреевне редко приходили гости. Обычно это были две или три приятельницы, две золовки, жившие в Евпатории и после смерти брата нечасто, лишь по большим праздникам, наведывавшиеся к его вдове. Да и она не была любительницей кого-то обременять своим присутствием. Ей было хорошо в своём доме, она знала в нём каждую щербинку, каждую смешную отметину на косяке двери, на котором они с мужем отмечали рост Раисы, ежегодно делая новую чёрточку.
Впрочем, сегодня к ней должен наведаться старинный приятель – Георгий Валерьевич, или попросту Жоржик, с которым они вместе учились в школе, сидели за одной партой и который был беззаветно влюблён в неё до сих пор.
Ромео - так звали Жоржика в школе; постаревший Ромео - такое бы прозвище подошло ему сейчас. Иногда Малика Андреевна испытывала лёгкие угрызения совести: ведь, по большому счёту, это из-за неё Жоржик так и не женился, не обзавёлся детьми и даже не имел мало-мальски стоящего романа на стороне. У него в жизни была одна звезда – его Принцесса Малика и ещё большая страсть к музыке. Но и тут судьба насмешливо улыбнулась ему: вместо мужа он стал всего лишь добрым другом любимой женщины, а вместо исполнителя-виртуоза - всего лишь настройщиком роялей. Почти рядом, но всегда почти. Вот и сегодня он придёт, чтобы настроить старинное пианино, принадлежавшее ещё матери Малики, красавице Эсьме, о чьей яркой красоте в Алупке некогда ходили легенды.
Сама Малика играть не умела. Эсьма, обладавшая небольшим, но глубоким контральто и прекрасно владевшая инструментом, иногда в сердцах кричала на Малику, что, мол, за какие такие грехи, Бог послал ей дочь, который на ухо наступил не один, а, очевидно, целая толпа медведей, и при этом долго и с удовольствием топталась на этом ухе! Малика была напрочь лишена музыкального слуха. После смерти Эсьмы чёрную полированную крышку пианино с золочёными шандалами никто не поднимал. Раиса оказалась равнодушной к музыке, но продать или подарить кому-то память о матери у Малики не поднималась рука.
Так и стояло пианино в углу, тускло мерцая потрескавшимся лаком, и молчать бы ему всегда, если бы Малика изредка, будто стесняясь, не просила бы Жоржика зайти и настроить его. Собственно говоря, не так оно и нуждалось в настройке, но Жоржик (нынешний Георгий Валерьевич) так чудесно играл на нём!.. Малика Андреевна усаживалась рядом и обращалась в слух.
Особенно часто звучал вальс Шопена №7 до диез минор. Оба любили эту вещь, и лицо Жоржика, - длинное некрасивое лицо с лошадиными зубами, и впалыми, будто изъеденными астмой, щеками, становилось одухотворённым. Тонкие пальцы его, пальцы пианиста, взлетали над пожелтевшими клавишами и касались их так легко, так бережно, будто ласкали любимую женщину, дотрагивались как до святыни бархатистого шелка её кожи. Лоб его бледнел, глаза были полузакрыты, а жиденькие серые волосы казались в эту минуту роскошной шевелюрой Шопена – вечного романтика в музыке, лунного композитора, испепелённого в тридцать девять лет неистовым солнцем Майорки и огненной любовью Жорж Санд .
Малика Андреевна вздохнула и улыбнулась своим мыслям. На часах было без четверти пять пополудни, и длинные тени уже пролегли на полу слева направо. Звонок в дверь. Жоржик.
- Прости, припозднился, Малика. Работы много. Учебный год начался, все просят настроить инструменты. Здравствуй.
- Что-то редко ты стал меня навещать, - проворчала Малика больше для виду. – Последний раз в мае был.
- Ну, так, то-сё, туда-сюда… Сама знаешь.
- Знаю, - коротко ответила Малика, хотя на самом деле никаких «то-сё» она не знала, а знала, что Жоржик пореже старается бывать у неё, чтобы не бередить душевную рану. Но она не была бы женщиной, если бы не попеняла ему за редкие визиты.- Есть будешь?
- Нет, что ты! Вот от чаю не откажусь. Продрог что-то. Как Раиса, внук? Звонят, пишут?
- Нормально, - пожала плечами Малика. – Живы-здоровы. Привет тебе передавала Раиса.
- Я ещё её маленькой помню, - вздохнул Жоржик. – Весёлая была, всё спрашивала: «Дядя Шошик, ты пофему к нам едко пйиходиф?! Ты када мне мифку подаиф?»
- Да ты ей мишек этих надарил кучу. Вон на антресолях всех размеров и сортов. И пластмассовые, и мохнатые, и белые, и коричневые… Я ей говорила: «Возьми Ленару», а она: «Нет, кто сейчас такими старыми играет? У него лучше есть». Так и лежат.
- Ну, правильно она говорит. Зачем ему старые игрушки? В Ленинграде красивее можно найти. Ладно, пойду работать.
Он откинул крышку пианино, взял несколько звуков и внимательно вслушивался, как звуки растворялись в тишине дома. Потом открыл верхнюю крышку и стал сосредоточенно всматриваться в бесчисленные бархатные и металлические молоточки и струны. Что-то подтягивал, снова пробовал звук, недовольно покачивал головой, опять всматривался внутрь пианино и походил при этом на врача-хирурга, который никак не может решить, как сделать надрез. Малика вышла в кухню.
Прошло ещё немного времени, сумеречный свет стал лиловым, и зажгли электричество. В его свете даже голоса приобрели другой оттенок.
- Ну, кажется, всё, - удовлетворенно хмыкнул Жоржик. Сейчас попробуем.
- Погоди, Жоржик, я всё-таки покормлю тебя, - тихо сказала Малика.
Она принесла из кухни чугунок с горячей картошкой, свежепросоленые огурцы и половину жареной курицы. От огурцов приятно пахло укропным семенем, от картошки валил душистый пар чеснока и лаврового листа, и у Жоржика на минуту сжалось сердце.
- Наливки хочешь рюмочку? Черносмородиновой?
- Что? Да, можно. А ты не сядешь со мной?
- Я уже ела. Я просто посижу рядом, ты ешь.
Она сидела напротив, смотрела, как он ест, как смешно и нелепо двигается кадык на его шее, как медленно краснеют уши и в тысячный раз спрашивала себя, могла ли она полюбить его вот такого: нелепого, трогательного, верного, беззаветно ей преданного? День изо дня делить с ним стол, постель, жизнь; засыпать и просыпаться рядом с ним, родить от него детей, ухаживать за ним, когда он заболеет, провожать его на работу, чинить ему одежду, утешать, когда ему горько? И с тоской понимала, что нет.
«Почему так? – думала она,. – Ну, почему? Ведь никого нет, кто так бы любил меня, ловил каждое моё слово. Дуры мы всё же, женщины! Нам непременно подавай того, кто нас бы покорял силой и словом, и мы - масло в их руках. А тут… Ведь одного моего слова достаточно, одного ласкового прикосновения к волосам - и он был бы счастлив до конца жизни. А я не могу. Почему? Почему?!»
Малика вспомнила своего мужа. Он был красивым и зеленоглазым, улыбчивым, уверенным и сильным. И отчаянным бабником. Малика любила его без памяти. Жили они бурно, после жутких скандалов следовали страстные примирения, но муж любил повторять с самодовольной улыбкой вычитанную где-то фразу: «Тот, кто женится по любви, имеет славные ночи и скверные дни». В пятьдесят лет он умер, сражённый инфарктом. Умер, как птица, тихо, без звука, и на губах его застыла недоуменная улыбка - он и сам не понял, что с ним. Мулла сказал на поминках, что так умирают праведники, и ангелы подхватывают их на свои крылья, перенося в долину, где сходятся все стези. Малика не считала, что муж её был праведником, но после него жизнь показалась ей пресной и лишённой радости.
Жоржик тогда немного воспрял духом. Но и сейчас, спрашивая себя, Малика поняла, что поступила бы точно так же, как тогда, отказав ему. «Бедный, чуткий Жоржик, - думала Малика, - он ведь избавил меня от необходимости что-то объяснять, он просто посмотрел мне в глаза, и сказал, что опаздывает на работу и что зайдёт как-нибудь потом. Господи, ну почему так? Почему ты так устроил, чтобы люди мучились на пустом месте, когда всё можно сделать удобно? Любить того, кто тебя любит, и не любить того, кто тебя не любит? Или так невозможно? Какой у тебя в том расчёт, Господи, чтобы люди мучились и страдали, и как счастье, принимали крохи тепла и ласки?»
- Спасибо, Принцесса Андреевна, - улыбнулся Жоржик – очень вкусно.
- Погоди, чай принесу, - метнулась Малика в кухню, у меня и конфеты есть шоколадные. Сыграй, пожалуйста, как обычно.
- Ты знаешь, я недавно песню слышал по радио, французскую, мне она очень понравилась. Называется «Река нашего детства». Послушай, тебе понравится. А Шопена успею сыграть.
Жоржик уселся за пианино, пробежался по клавишам и запел негромко. Голос у него был маленький, но чистый и приятный. И слова чужого языка он выговаривал тщательно, как ученик, но так трогательно. Малика слушала, с удивлением и вниманием.

Я помню дерево,
Я помню ветер,
Плеск волн
О берег океана.
Я помню город,
Я помню голос,
Блестящие на снегу и морозе
Рождественские огни.

Я помню мечту,
Я помню короля,
Уходящее лето,
Деревянный дом.
Я помню небо,
Я помню воду,
Кружевное платье,
Порванное на спине.

Это не кровь течёт в наших венах,
Это река нашего детства.
Это не смерть его причиняет мне боль,
А то, что я больше не увижу, как мой отец танцует.

Я помню маяк,
Я помню знак,
Вечерний свет,
Безымянную комнату.
Я помню любовь,
Я помню жесты,
Дорогу в фиакре,
Аромат духов на моей куртке.

Я вспоминаю так поздно,
Я помню так мало.
Случайные поезда,
Парочку влюблённых.
Я помню Лондон,
Я помню Рим,
Солнце, которое создает тень,
Печаль, которая создаёт человека…
Мелодия была незатейлива, повторялись одни и те же такты, но тем нежнее и пронзительнее звучали слова на чужом языке, тщательно произносимые нелепым, жилистым человеком. И только руки его с тонкими белыми пальцами, руки виртуоза взлетали над клавишами и рассказывали миру простую и вечную историю о любви и печали, о лепестках памяти, греющих наше сердце, о жизни, уходящей, как песок сквозь пальцы, и о том, что больше никто, никто не придёт назад.

Это не кровь течёт в наших венах,
Это река нашего детства,
Это не смерть его причиняет мне боль,
А то, что я больше не увижу, как мой отец танцует…
Малика плакала, прислонившись к дверному косяку, слёзы бороздили и щёки Жоржика, текли из-под его закрытых глаз. Плакали два взрослых немолодых человека, и слёзы эти были безнадежны и благодатны одновременно. Прошла жизнь, пролетела, миновала, промелькнула, оставив по себе дуновение счастья, мгновенной радости, как пожелтевшие клавиши пианино Эсьмы и запах её духов, зыбких, неверных и вечных. Никогда больше не появится Эсьма в цветастом крепдешиновом платье в проёме двери, никогда больше не услышит Малика глуховатый и милый голос отца, будящий её по утрам: «Принцесса Андреевна, пора вставать!»
Никогда больше зеленоглазый красавец муж не обнимет Малику своими крепкими руками и маленькая Раиса не побежит к ней во всю прыть своих крепеньких ножек. Никогда этого не будет больше. Но есть дом, милый дом, пахнущий травами и солью и есть Жоржик, верный, любящий Жоржик, в чьей памяти она всё ещё нежная и трепетная девчонка, похожая на Веронику из бессмертных летящих «Журавлей».
- Понравилось? – тихо спросил Жоржик. Малика кивнула молча. – Я знал, что тебе понравится.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал он, помолчав. – Поздно уже.
Малика вышла за ним в прихожую. Смотрела, как надевает он куртку, натягивает на голову видавшую виды кепку, берёт в руки потёртую папку. Сейчас она закроет за ним дверь и шаги его погаснут в глубине улицы.
- Жоржик,- тихо окликнула она его. - Я все хотела тебя спросить. Неужели ты так и не смог найти себе кого-нибудь? Я чувствую себя виноватой.
- Зачем, моя милая? – мягко сказал он. – Не надо. Каждый выбирает по себе. Ну, кого я мог бы найти, кроме своей Принцессы, сама подумай?! А я себя несчастным не считаю. Есть ты, есть этот дом, куда я прихожу иногда, пианино, Шопен, и теперь – река нашего детства. – Он внимательно посмотрел на нее. – Ну, я пойду?- Да. До свидания. Заходи, просто так, почаще. Хорошо?
Малика закрыла за ним дверь и долго вслушивалась, пока шаги не погасли в глубине улицы. Потом подошла к пианино; оно всё ещё было открыто и золочёные шандалы тускло поблескивали в полумраке. Малика взяла несколько нот. Они прозвучали нестройно, сиротливо, но вместе с тем чисто, светло и нежно, как только и может звучать то, что на языке музыки называется «кодой», а на языке людей – концом.
0

#36 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 27 января 2017 - 20:44

35

ЧЕСТНЫЙ ОБМЕН


Трое приятелей решили отметить день солидарности трудящихся в холостяцкой квартире одного из них сразу после демонстрации, на которой они закономерно встретились. Это были молодые жизнерадостные люди, которым посчастливилось выжить в страшной войне, закончившейся всего несколько лет назад. Знакомы они были с детства. И, хотя раньше не особенно дружили, но то обстоятельство, что из сверстников до этих счастливых дней дожить удалось немногим, сблизило старых знакомых настолько, что они всегда были рады встрече. И встречу эту считали своим долгом отметить как полагается. А тут ещё такой повод – 1 Мая!
– Значит так, друзья, – сказал хозяин квартиры Сергей Панкратов, местный ветеринар, – закуска с меня, а выпивка – за вами. Справедливо?
– Справедливо, – поглаживая пшеничные усы, согласился Фёдор Степанков, служивший участковым милиционером. – Иди, готовь закусь, а мы с Борькой заглянем в продмаг и подойдём.
Борька Тропинин в знак согласия кивнул головой. Говорить ему было тяжело из-за последствий ранения в шею, после которого сильно пострадали голосовые связки. Поэтому Борис всегда был немногословен. Но сказать, что он сильно комплексовал по этому поводу, было нельзя.
Через полчаса в тесной квартирке ветеринара друзья подняли гранёные стаканы и по традиции посвятили первый тост Сталину. Потом выпили за Победу, потом помянули тех, кто не вернулся. Глядя на обилие мясной закуски, участковый поинтересовался:
– Серёга, колись, откуда такое богатство на столе?
– Гоменюк кабанчика заколол и со мной поделился.
– Это который с посёлка? По Менжинского живёт? – блеснул осведомлённостью милиционер.
– Он самый. Куркуль ещё тот, но мне он многим обязан. Я с него за свои услуги только мясными продуктами беру.
– И правильно делаешь! Такого жлоба раскулачить – благородное дело. Эх, как хорошо под такую закуску водочка идёт! Давайте выпьем за нас. Чтобы мы почаще вот так хорошо сидели и радовались жизни.
Возражений не последовало, и очередная порция спиртного ушла в молодые крепкие организмы. Кровяная колбаса, тушёная картошка с мясом, солёные огурцы и маринованные грибочки позволяли друзьям долго не пьянеть, несмотря на большое количество выпитой водки, которая стремительно таяла.
– Наверное, придётся кому-то из нас бежать за добавкой, – грустно произнёс участковый, разливая по стаканам остатки водки.
– С меня хватит. Это последняя, – сказал своим сиплым голосом Борис.
– Слабак! А ещё разведчик! – упрекнул его Фёдор. – Как тебя в разведку взяли? Ты же в школе был самым хлипким из нас?
– Надо было – и взяли, – Тропинин не любил разговоров на эту тему.
– Да ты не обижайся, Боря. Я же наоборот, с уважением, так сказать. Мне один раз доводилось тащить языка на себе. Так наши комплекции разве можно сравнить?
Он действительно был на голову выше приятеля и гораздо шире в плечах. Тропинин смерил его могучую фигуру изучающим взглядом и с улыбкой ответил:
– В разведке нужны не только сильные люди, но и умные.
Участковый не сразу понял издёвку в свой адрес. Выпив водку и закусив огурцом, он вдруг побагровел и прорычал:
– Ты хочешь сказать, что я дурак?
– Нет, я хочу сказать, что я умный.
– А я кто?
– Ты? Федя Степанков, наш участковый и мой старый приятель.
Зная вспыльчивый характер Фёдора, Сергей поспешил разрядить обстановку.
– Федя, не кипятись! Ты, кажется, хотел выпить? У меня есть в запасе немного спирта. Как ты на это смотришь?
– Давай! – коротко бросил приятель, опускаясь на свой стул.
На столе появился двухсотграммовый пузырёк со спиртом. И вечеринка продолжилась. Правда, пил, практически, один участковый. Друзья поддерживали его чисто символически. Крепкий напиток ещё больше раззадорил Степанкова. Он много шутил, рассказывал разные смешные истории, пытался петь и сетовал на габариты комнаты, не позволяющие ему развернуться в танце. А когда закончился и спирт, он весело крикнул:
– Эх, сейчас за литру водки я бы и жену отдал!
– Ты это серьёзно? – удивился Тропинин.
Фёдор повернулся к Сергею, подмигнул ему лукаво, мол, смотри, что сейчас будет, и сказал:
– Неси, Борька, две бутылки казёнки и забирай мою Клавку. И поторопись, скоро магазин зароется.
– Нет, ты соображаешь, что говоришь?
– Вполне. Тебе моя Клавка нравится?
– Клавдия хорошая женщина, – согласился Борис.
– Ну! Тогда чего ждёшь? Поторопись, пока не передумал.
– Хорошо, ты сам это сказал, – поднимаясь, произнёс Тропинин. – Будет тебе литр казёнки.
Когда он вышел, Степанков громко расхохотался.
– Федька, ты чего? – с некоторым испугом спросил хозяин.
– Да ничего, Серёга, – весело ответил приятель. – Борьке моя Клавка давно нравится. Он всегда робеет при одном её виде.
– А тебе не кажется, что ты сейчас сильно рискуешь?
– Чего? – Фёдор в презрительной усмешке скривил губы. – Жена его на дух не переносит. Знаешь, как Клава его за глаза называет? Сиплым. Ха-ха-ха! Она мне так и говорит: «Опять твой сиплый пришёл. Нашёл с кем дружбу водить!»
– Нехорошо ты поступаешь, Федя. Некрасиво.
– Да ладно тебе, Серёга! Это же шутка. Посидим, выпьем, посмеёмся.
Магазин был совсем рядом, через десять минут Борис вернулся с двумя пол литровыми бутылками водки в руках. Поставив их на стол перед Фёдором, он, тяжело дыша после быстрой ходьбы, спросил:
– Ты это хотел?
– Ну, так… – довольно пробурчал приятель, потянувшись к бутылке.
– Всё по-честному?
– Ну, конечно! Забирай Клавку!
– Тогда я пошёл.
– Да погоди ты! Никуда Клавка не денется. Давай выпьем на посошок.
– Нет, это уже без меня.
– Как хочешь. Но учти, если не уговоришь Клавку, то я тебе за водку ничего не должен!
– Угу, – буркнул Борис и вышел из дома.
Фёдор снова расхохотался, а Сергей осуждающе покачал головой и, вздыхая, сказал:
– Ох, смотри, смотри, досмеёшься.
Пьянка продолжилась. А Тропинин решительно направился к жене участкового. Выпитая водка придавала храбрости и снимала психологические преграды на пути к женщине, которая ему понравилась с того момента, как он увидел её впервые. Он действительно робел в её присутствии и всегда обращался к ней по имени-отчеству. Постучав в дверь и дождавшись, когда женщина её откроет, он, стараясь как можно чётче произносить слова, выпалил:
– Клавдия Варфоломеевна, собирайте вещи и пойдёмте со мной.
– С какого перепугу я должна на ночь глядя с тобой куда-то идти? – строго произнесла женщина.
На этот раз уверенность не покинула Бориса, и он спокойно объяснил:
– Мы с вашим мужем совершили обмен. Он отдал вас мне за две бутылки водки. Теперь вы должны пойти со мной. Забирайте дочку, личные вещи и пойдёмте ко мне. Я вас не обижу. Мы будем хорошо жить. Обещаю.
– Да ты пьян! – поняла женщина. – Иди, проспись!
– Да, я выпил, – кивнул в знак согласия Борис, – но я не пьян. За каждое своё слово готов ответить. Хотите, Клавдия Варфоломеевна поклянусь, чем угодно, что каждое моё слово – правда.
Клавдия долго смотрела на неожиданного визитёра и старалась переварить информацию. Наконец она сказала:
– Не надо глупых клятв. Я тебе верю. Это похоже на моего пьяницу. Пора уже проучить благоверного за его шутки. Я пойду к тебе. Подожди немного, я быстро соберусь.
Борис работал начальником городского узла связи, и ему недалеко от работы выделили отдельную служебную двухкомнатную квартиру со всеми удобствами в двухэтажном доме. В конце сороковых это было большой редкостью для маленького городка. Клавдия, осмотрев с любопытством комнаты, кухню, ванную, туалет, с восторгом заметила:
– Да, знатные хоромы! Ты, Боря, оказывается, завидный жених. У тебя в подчинении столько молодых красивых телефонисток работает, а ты бабу с ребёнком решил взять. Не пожалеешь?
– Не пожалею, – твёрдо сказал Борис. – И Вы, Клавдия Варфоломеевна, никогда не пожалеете.
– А ты всегда собираешься меня по отчеству называть? – женщина с хитрым прищуром заглянула мужчине в глаза, чем сильно его смутила. – Ну-ка назови меня по имени!
– Потом. Может быть, я привыкну…
– Ладно, можешь не стараться, – с каким-то разочарованием Клава махнула рукой. – Завтра шутка закончится. Я отучу этого мерзавца шутить. И всё станет на свои места.
– Кровать у меня одна, – пропуская мимо ушей слова женщины сказал Тропинин, – зато большая. Вам с дочкой тесно не будет. Располагайтесь. Я в другой комнате на стульях посплю.
Проспавшись у приятеля-ветеринара, участковый Степанков утром вернулся домой. Непривычная тишина не на шутку встревожила его.
– Клава! – громко позвал он супругу. – Клава, ты где?
Заглянув в каждую комнату, Фёдор ухватился за мысль, что Клавдия с дочерью в огороде копается и выбежал из дома. Но и на огороде никого не было.
«Неужели и вправду ушла к Борьке? – с тревогой подумал он. – Позлить меня, стерва, хочет. Ну, ладно, сейчас я вам покажу!»
Подойдя к дому соперника, он немного поколебался, потом приблизился к окну и громко позвал:
– Боря! Тропинин! Выгляни сюда!
Борис распахнул окно и, поскольку громко говорить ему не позволяло ранение, он только вопросительно дёрнул головой: чего ты хочешь?
– Клавка у тебя? – на утвердительный кивок приятеля, Фёдор грозно рявкнул:
– Позови!
Но супругу участкового звать не понадобилось. Она легонько отстранила хозяина от окна и, опершись руками о подоконник, с вызовом крикнула:
– А ты чего пришёл-то?
– Пошли домой, Клавдия! Хватит дурить!
– Так дом мой теперь здесь. Ты ведь променял меня на водку. Или соврал Боря?
Немного помявшись, Степанков виновато признался:
– Ну, пошутил я по пьянке. Так вы что, шуток не понимаете?
– И недорого же ты меня оценил, Феденька! – в голосе Клавдии прозвучали боль и обида. – Неужто я не более двух поллитровок стою?
– Да ну, брось ты! Чего по пьянке не бывает? Пошли домой.
– Мне и тут хорошо. По крайней мере, лучше, чем с тобой.
– Последний раз добром прошу: пошли домой!
– А то что? – Клавдия всегда умела за себя постоять. Так просто её не запугаешь.
– Борьке морду набью, а тебя за волосы домой отволоку.
– Иди домой, Феденька, не позорься перед людьми. Если я вчера ещё колебалась, то сейчас окончательно решила расстаться с тобой. Уходи. Разойдёмся по-хорошему, без скандалов.
– Дура! Он же инвалид! Через два дня сама ко мне прибежишь! А может, и Борька от тебя сбежит. Он же не знает, что тебе мужик каждый день нужен.
– Уходи!
– Я уйду, но ты об этом горько пожалеешь! Когда приползёшь, я ещё подумаю, пускать тебя или нет.
Но Клавдия не вернулась, ни через два дня, ни через два года. Она осталась у Тропинина до конца своих дней. Вместе они прожили большую жизнь и ни разу Клавдия, которую Борис так и не привык называть просто по имени, не пожалела о своём выборе.
0

#37 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 28 января 2017 - 18:15

36

ИЗ ЖИЗНИ ПИСАТЕЛЯ


Молодой новоиспечённый писатель был женат. Они оба любили, ценили, жалели и всячески оберегали друг друга, так как искренне считали, что это обязательное условие для супружеской жизни. Но он готов был пойти на всё, что угодно, лишь бы любимая ни в чём не нуждалась. Главным достоинством жены было умение вкусно готовить из сравнительно недорогих продуктов, главным недостатком - бесконечные разговоры на любую тему, а главным хобби - прогулки по магазинам новой одежды и обуви. Даже простое разглядывание этих товаров и их ценников вызывало у неё, как и у многих женщин, живой интерес. Она работала бухгалтером в небольшой организации и прочими особенностями не обладала.
Белоснежной окраски персидский кот с зелёными глазами по кличке Беликов изредка прогуливался по квартире, живо реагируя на доносящиеся из кухни аппетитные запахи. Похоже, что отсутствием аппетита он не страдал, но финансовые проблемы хозяев были ему безразличны. В доме кот считал себя главным или, по крайней мере, одним из хозяев.
Молодой новоиспечённый писатель безуспешно пытался пристроить куда-нибудь свои рукописи. Это только кажется, что лёгок писательский труд: ведь иначе расставленные слова приобретают другой смысл, а иначе расставленные мысли производят совсем другое впечатление. В моменты творческого вдохновения настоящий писатель становится похожим на робота, антенна которого принимает поступающие из космоса радиосигналы, а встроенный принтер быстро распечатывает уже расшифрованный текст. Каким-то образом необходимо заставить читателя проглатывать книгу целиком, подобно змее, заглатывающей свою жертву.
Жена тоже помогала, бегая с ним по издательствам, пуская в ход уловки, известные только женщинам и ими же активно применяемые. Наконец, очутившись лицом к лицу со всеми прелестями жизни впроголодь, он рассказал свою печальную историю одному очень известному писателю, прося у него совета и помощи. Этот радушный человек сразу отложил все свои дела и принялся за чтение одной из отвергнутых рукописей. Закончив это занятие, он сердечно пожал руку молодому человеку и сказал:
- Ваша рукопись, вообще говоря, интересна; зайдите ко мне через пару дней. В назначенное время известный писатель с милой улыбкой, но не говоря ни слова, развернул перед начинающим автором ещё влажный, только что вышедший из печати, номер журнала. Изумление бедного молодого человека было беспредельным, когда он увидел, что в журнале напечатано его собственное творение.
– Как смогу я отблагодарить вас за этот поступок! – произнёс он, и две скупые мужские слезы поползли по его впалым щекам.
Знаменитый писатель был известный Мельников; бедный начинающий литератор, таким способом спасенный от безвестности и голодной смерти, – не менее известный впоследствии Пыльников.
Пусть этот случай убедит нас терпеливо выслушивать всех начинающих, которые нуждаются в помощи. На следующей неделе Пыльников пришёл уже с тремя забракованными рукописями. Знаменитый писатель слегка удивился, так как где-то ранее он читал, что молодой гений нуждается в помощи обычно только один раз. Однако он переделал и эти страницы, срывая по пути лишние сорняки косноязычия и расчищая кусты прилагательных, после чего ему удалось пристроить ещё две рукописи.
Прошло около недели, и опять огорчённый отказами Пыльников явился с новым объёмом работы. Удружив на первый раз молодому коллеге, известный писатель чувствовал глубокое внутреннее удовлетворение, сравнивая себя с прекраснодушными героями в книгах; однако он начал подозревать, что наткнулся на что-то новое по части прекраснодушных поступков. И его энтузиазм слегка поостыл. Иногда известного автора так и подмывало сказать коллеге:
- Человек либо рождается с писательским талантом, либо без него. Талант не продаётся и ему нельзя нигде выучиться. Это истинно Божий промысел.
Все же он не в силах был оттолкнуть молодого автора, пробивающего себе дорогу, тем более что тот льнул к нему с такой наивной простотой.
И вот дело кончилось тем, что молодой начинающий писатель то ли сам, то ли по советам горячо любящей его жены скоро полностью сел на шею знаменитому писателю. Все слабые попытки уже известного писателя отвязаться от этого просителя не приводили ни к чему. Проситель был похож на слепня, вцепившегося в лошадь, и которая никак не может его сбросить. Он должен был регулярно давать советы своему новому другу, часто поощрять его; он должен был пристраивать его рукописи в журналы, перепечатывая каждый раз весь текст заново, чтобы придать вещи приличный вид. Когда, наконец, дебютант стал на ноги, он завоевал себе сногсшибательную славу, описав частную жизнь знаменитого писателя так саркастически и с такими язвительными нюансами, что книга разошлась большим тиражом и пользовалась огромным успехом в стране и за её пределами. И сердце писателя Мельникова не выдержало такого унижения. Перед тем как покинуть этот бренный мир, он сказал:
– Увы, книги обманули меня; они рассказывают не всё. Берегитесь пробивающих себе дорогу писателей, друзья мои. Кому Бог уготовал голодную смерть, того да не спасет самонадеянно человек на свою же собственную погибель…
Его разбудил громкий шум дождя, барабанившего по крыше. Когда он открыл глаза, чёрное ночное небо разрезала пополам белая вспышка молнии. «А из этого сна мог бы получиться неплохой рассказ», - с иронией подумал знаменитый писатель Мельников. Он перевернулся на другой бок и вскоре уснул. Рядом мерно посапывала Лиза, бывшая жена Пыльникова…
0

#38 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 29 января 2017 - 00:28

37

ГИТАРА


Стас ступил на ступень эскалатора, нежно, будто девушку, прижимая к груди гитару. Хотя почему будто? Он действительно любил её, старую, потёртую, с чуть выгнутым грифом, доставшуюся ему от отца. Отец ушёл из жизни три года назад. Быстро и как-то незаметно – вроде был человек и вдруг – не стало.
Стас даже не сразу осознал, что остался совсем один.
Мама умерла давно. И он уже с трудом мог вспомнить её лицо. Только голос. Тихий… Очень тихий. Когда она говорила, всегда нужно было напрягать слух. Но именно это заставляло окружающих слушать её внимательно.
Стас любил свою семью и гордился ею. Они были очень дружны, всегда и всё решали вместе. И, когда умерла мама, они с отцом почувствовали себя осиротевшими.
Отец сразу сильно сдал. Вечерами, возвращаясь с работы, он брал в руки гитару, садился в любимое кресло-качалку и устремлял взгляд в пространство. Он больше не перебирал струн, а лишь, слегка поглаживая гриф, нежно, словно любимую женщину, прижимал её к себе. Иногда он даже шевелил губами, будто разговаривал с кем-то невидимым или же еле слышно напевал. Стасу порой казалось, что он рассказывает маме о том, как прошёл его день… Он и умер в этом же кресле. Умер, будто уснул, склонив седую голову на грудь, не выпуская из рук гитары… Вспомнив об этом, Стас почувствовал, как глаза затуманили непролитые слезы… Рука невольно стиснула гриф гитары, а в голове неожиданно зазвучал... Реквием…
Звук нарастал и спустя минуту уже заполнил собой всё вокруг. А музыка всё лилась. Мелодия была мощной, как принято говорить – всепоглощающей.
Стас невольно посмотрел по сторонам, потому что казалось, что мелодия не только в его голове - она звучит отовсюду, и окружающие тоже слышат её. Но ему это только казалось. Редкие прохожие спешили по своим делам, и каждый был погружен в свою собственную мелодию.
Спустившись в метро, Стас присел на скамью, поджидая последний поезд. Время уже перевалило за полночь, и перрон был пуст. Мелодия, звучащая в его голове, стала понемногу затихать, и он услышал перестук каблучков.
- Ночная бабочка, – почему-то подумал он, представив маленькую и хрупкую девушку с крылышками феи.
Улыбнувшись своим мыслям, он мотнул головой. Какая только чушь не придёт в голову!
Появившаяся из-за колонны девушка была и впрямь невысокой и худенькой, одетой в короткую яркую курточку и узкие драные джинсы, с торчащими из дыр сбитыми коленками. Крылышек за её спиной не наблюдалось. Зато лицо было заплаканным, а глаза густо подведены растёкшейся тушью. Крашенные в малиновый цвет, спутанные волосы девушки опускались ниже плеч, а в носу красовалось металлическое кольцо. Он поморщился. Ему никогда не нравились подобные украшения - ни на парнях, ни, тем более, на девушках.
Заметив его, девушка смутилась. Её растерянный взгляд метнулся по сторонам, и она, прибавив шагу, поцокала в конец платформы. «Испугалась, что ли?» – подумал он и вновь услышал, как в голове зазвучали мощные аккорды реквиема. Но на этот раз ему стало не по себе. Музыка тревожно билась в висках.
И ему вдруг подумалось, что девушка тут неспроста. Неожиданно вспомнилось, что самоубийцы бросаются под поезд именно в конце платформы, когда поезд только-только вылетает из тоннеля… Чертыхнувшись, он поднялся со скамьи и неторопливо, и бесшумно, двинулся в сторону девушки.
Она стояла на краю платформы, напряжённо вглядываясь в темноту тоннеля.
- А ведь точно, дурочка, решила сигануть под поезд! – подумал он, напрягаясь всё сильнее.
От волнения у него даже вспотели ладони. Лихорадочно соображая, как её отговорить от этой безумной затеи, он, опрометчиво кашлянул. Дёрнувшись, как от выстрела, девушка резко обернулась. Её испуганные глаза впились в него, словно Стас был маньяком. Прижавшись спиной к стене, она с ужасом смотрела, как он приближается. Пытаясь успокоить девушку, Стас неловко пошутил:
- Такое чувство, что в руках у меня, как минимум, бензопила…
- Не подходи! - дискантом выкрикнула она и выставила вперед маленькие кулачки, будто готовясь к рукопашному бою.
- Ты чего? – подчёркнуто спокойно спросил он.
Но спокойствие было притворным. На самом деле, он был растерян.
Бросив взгляд на рельсы, девушка снова уставилась на приближающегося мужчину. Её обведённые чёрными кругами туши глаза казались удивительно большими и светлыми.
- Лазурные, как море… – ни к месту подумалось ему.
Из тоннеля донёсся характерный звук приближающего поезда.
- Только бы не прыгнула! – напрягся он, ощущая, как между лопаток заструился холодный пот.
Не отводя взгляда, девушка сделала шаг к краю платформы, потом ещё полшага… Слегка развернув корпус, она, судя по всему, готовилась к броску.
Он понимал, что она уже готова и спустя мгновение, оттолкнувшись от платформы, сорвётся вниз и поезд всей своей многотонной массой разорвёт её маленькое тело, разметав по рельсам, а грохот и скрип тормозов перекроек уже его, Стаса, душераздирающий вопль… И реквием, наконец-то выплеснувшись из взорванной ужасом головы, заполнит собою окружающий мир…
Эта картинка, мелькнув перед глазами, тут же погасла, а в следующее мгновение он, разжав держащие гриф гитары руки, рванулся вперёд, успев схватить её, уже оторвавшуюся в прыжке от заплёванного бетона платформы… Грохот поезда накрыл их обоих, наконец-то оборвав звуки реквиема.
Стас постепенно приходил в себя. Где-то рядом тонко скулил щенок.
- Откуда тут щенок? – подумал он, с трудом открывая глаза.
Он лежал навзничь на грязной платформе, а рядом, зажав ладошкой рот и тихонько скуля, сидела она.
- Живая... - расплылся он в глупой улыбке, и, протянув руку, потрогал её голую коленку.
Она замолчала.
- Живая! – громко сказал он, поднимаясь и, чувствуя, как его грудь распирает необъяснимая нежность, протянул девушке руку.
Она взяла её и неожиданно поцеловала в грязную ладонь.
- Ты чего, дурочка? – смутился он, отдергивая руку, и тут увидел лежащую на рельсах раздавленную колёсами поезда гитару...
- Прости меня, папка! – коротко вздохнул Стас, помогая девушке подняться, и неожиданно подумал о том, что иногда для того, чтобы обрести что-то важное, нужно лишиться чего-то не менее важного.
0

#39 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 29 января 2017 - 19:19

38

МАНЯ И ТОСЯ


Маня была счастлива. Женщина из первого подъезда взяла её к себе жить. Раньше Маня была «помоечной», потому, что жила на помойке у теплотрассы и всякий раз попадалась на глаза Ирине, когда та выносила мусор. Поначалу Ирина просто подкармливала собаку, а приблизив, приручив, уже не смогла бросить. Так они и нашли друг друга: Ирина – Маню, а Маня - Ирину.
Небольшого роста, чёрненькая, гладкошёрстная, с острой мордой и прямыми ушами, она благодарно проскользнула в прихожую, как будто всю жизнь ждала этого.
Теперь она живёт в большой тёплой квартире на восьмом этаже, спит на мягкой безрукавке из синтепона, ест из блестящей миски, а гулять ездит на лифте. Рядом с ней на тюфяке живёт кот Нельсон. Он нисколько не мешает, пускай себе пыхтит. Всё сложилось хорошо и понятно. Бабушка Наталья Борисовна всё время курит, а
Ирина всё время на работе. Они хорошие.
Летом Ирина на машине всех перевозит на дачу. Манину безрукавку и тюфяк Нельсона – тоже.
Вот где раздолье! Нельсон весь день торчит на дальней канаве.
Охотится. Ловит мышей и слабых птенцов. То и дело тащит то одного, то другого, а с полуживой мышкой ещё и позабавится.
Маня, постепенно изучив соседние участки, познакомилась с хозяевами и зарекомендовала себя ненавязчивым их другом. Во время обеда она приходит на запах и терпеливо ждёт угощения. Маня любит дачу, любит Ирину, Наталью Борисовну, Нельсона и своих соседей.
И они любят её. Она встречает вас у ваших ворот, а вы встречаете её. Она всегда на месте, а если её нет – где Маня, почему не встречает?
Ещё до поездки на дачу вы копите косточки, мясцо, свиные хрящики, сладкие жирные кусочки, чтобы угостить собаку прямо здесь, у дороги, на лысом бугре под кухонными окнами, а потом с интересом наблюдать за её трапезой. Бывает, Маня прозевает, продремлет на мягкой безрукавке приезд соседей - тогда уж подключается Наталья Борисовна, окликает свою подружку, а та с восторгом спешит, бежит, радуется, что любят, что не забыли.
Наталья Борисовна не только всё время курит, но и всё время кашеварит. Сидит себе на кухне и всё что-то режет, режет, засыпает в кастрюлю, а потом размешивает, размешивает большой поварёшкой. Иногда она выходит в огород, срезает зелень с грядки и опять что-то крошит и крошит в суп. Так проходят дни.

2
Когда у соседей появилась собачка Тося, миниатюрный кудрявый пуделёк, Маня подружилась с ней сразу, но поняла, что Тосю тоже любят, да ещё как! Может быть даже крепче, чем её. Тосю носят на руках и поют ей песни, держат на коленях в кресле и купают в голубом корытце. Она, было, попыталась оттолкнуть собачку и занять её место, но куда там! Тося не сдалась.
Однажды на наши дачи забрёл незнакомец. Он вызвал смятение в собачьем сообществе. Это был крупный высокий кобель чёрного окраса с острой мордой, прямыми ушами и зелёными глазами. Сильный и активный, он был очень похож на Маню. Он бежал рысцой по нашей территории, оглядываясь, как бы знакомясь с обстановкой. Тут-то его и приостановила наша Маня, как всегда дежурившая на дороге. Пришелец остановился, отвечая на приветствие. Состоялось обьяснение, знакомство. Маня была восхищена великолепным собратом. Их окружили появившиеся вдруг ниоткуда собаки с других участков. Набежало много, но вот что странно: не было ни лая, ни злости, ни оскала зубов. Они все сгрудились на большой куче тёплого сухого песка, повизгивали и скулили. Им было хорошо и комфортно.
Маня металась между стаей и своим домом, как бы хвалясь гостю, что вот он мой дом, он у меня есть, я здесь живу. Раньше у меня его не было, а теперь есть. Вот он мой дом. Гость возвышался над всеми ими, чёрный гигант, но, в отличие от них, он был совершенно свободен и пока ещё силён. И кто знает, о чём он думал, сожалел ли об отсутствии дома или предпочитал оставаться независимым.
Наползал вечер, и стая поредела. Собаки стали расходиться по домам. Гость направился на станцию. Маня, оставив свой пост, уставшая ушла домой. Нашей Тосе едва хватило сил доплестись до дома, уж не до еды было. Сразу спать. Зато поутру кинулась на кучу, в надежде продолжить тусовку. Но там было пусто.
Тося спала в своей тёплой постельке, когда вдруг через открытое окно балкона влетела синичка. Их много у нас на заднем дворе копошится в листве высоких берёз. Это был знак. Той же осенью Тося тяжело заболела. Операция не помогла. Мы похоронили её в кустарнике на любимой красной подушечке.
Год спустя заболела и Маня. Она потускнела, стала тихой и печальной, часто приходила ко мне в гости, бродила по краю канавы, высматривая что-то. А то вдруг исчезала надолго, уходила в лес. Однажды она вернулась, чтобы умереть дома на своей мягкой безрукавке.
0

#40 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 31 января 2017 - 21:44

39

ПОРОК СЕРДЦА


Промозглым ноябрьским днём Пётр Иванович отметил семидесятипятилетний юбилей. Пришли в гости супруги Николай Васильевич и Мария Алексеевна.Они были самыми близкими друзьями Петра Ивановича и, по счастью, его соседями. Скромно посидели за чаем с тортом и пирогами. Пироги напекла Мария Алексеевна ранним утром, чтобы побаловать соседа-юбиляра, уже десять лет как овдовевшего и живущего одиноко. Посидели гости у Петра Ивановича часок, поговорили и разошлись. Проводил их Пётр Иванович до калитки и вернулся домой. Вот и весь юбилей. Да и какой может быть праздник? Возраст немалый, радоваться нечему, достижений особых нет. Да ещё и с глубокой осенью жизни совпала глубокая печальная осень года.
Вечером сидел Пётр Иванович за столом и размышлял. Сколько ему ещё осталось лет этой жизни? И осталось ли? Сердце с каждым днём болит сильнее. Да и зачем она ему, эта жизнь? Прожито немало. С него хватит. И вдруг током ударила мысль: «А с кем же останется его любимый пёс Верный?»
– Нет, Верного бросать негоже. Хороший пёс. И тоже уже стар. Всю собачью жизнь со мной вместе. Как он предан мне! Сколько меня ждал, как радостно встречал, сколько лесных троп с ним исхожено! Нет, нельзя оставлять Верного. Пропадёт он без меня.
- А как же мои птицы перезимуют? – подумал он о своих птицах, которых подкармливал в голодное время, и понял, что умирать сейчас ему никак нельзя. Да и книгу рассказов о животных, которую он печатал на старинной машинке, ещё не закончил. Она, может быть, никому и нужна не будет. А вдруг кому-то пригодится… Всё-таки он, бывший лесник, сорок лет жизни отдавший лесу, так много знал о жизни зверей, их повадках, столько случаев хранил в памяти… Сколько интересного с ним в лесу приключилось! Хочется сохранить свои воспоминания. Тем более, что учителя его как хорошего рассказчика, приглашали иногда в школу поведать детям «лесные истории», которые ребятам очень нравились. Нет, надо погодить умирать. Не все земные дела он завершил.
Наутро до завтрака Пётр Иванович покормил Верного и пошёл угощать птиц – любимых вольных жителей своего леса. У него было заведено: сначала накормить Верного и птиц, а потом садится за стол самому. А иначе кусок в горло не пойдёт.
Кормил птиц Пётр Иванович всегда в одно время. Ходил он не по возрасту легко. Жизнь в тайге не дала ему накопить жира и помогла сохранить молодую походку. Синицы, воробьи, снегири, свиристели, голуби, как всегда, его ждали. Чувство времени у пернатых развито лучше, нежели у человека. Начиналась холодная и голодная птичья долюшка. А кто им, божьим посланникам, поможет, кроме их доброго надёжного друга? Пернатые друзья полетели навстречу своему любимцу, повсюду слышался шум их крыльев. Ветерок от крылышек приятно пробегал по лицу. Утро выдалось погожим, и от солнца счастливые глаза Петра Ивановича стали ясными, как и утреннее небо.
- Сейчас, мои милые, всех угощу! Ишь как проголодались!
И он стал насыпать в кормушки зерно, семечки и хлеб. Птицы с удовольствием принялись за угощение. Некоторые пичуги ели с руки.
- Подождите немного, получу пенсию, сальцем угощу!
Жил Пётр Иванович только на пенсию, большую часть которой он тратил на Верного и птиц. Утреннее общение с птицами наполняло его радостью и делало светлым даже самый пасмурный день. Всех птиц он знал «в лицо» и радовался, когда появлялись новенькие, которые быстро становились «своими». Теплее на душе становилось и от общения с Верным. Верный – это сейчас вся его семья. Больше этой собаки никто на всей земле его так сильно не любит.
За чаем вдруг прихватило сердце. Так сильно оно ещё ни разу не болело. Пётр Иванович положил под язык валидол и долго сидел за столом, держась за больное место. Верный смотрел ему в глаза и тихонько скулил.
- Ничего, брат, перезимуем, - сказал он, почувствовав, что боль немного отпустила.
- Однако, дружок, придётся мне поехать в больницу. Ты уж прости, но ненадолго я тебя вынужден оставить. Маша о тебе позаботится. Не обижайся. Это нужно в первую очередь для тебя.
Верный преданно посмотрел ему в глаза и замолчал, задумавшись, положив голову на лапы.
Пётр Иванович позвонил Николаю Васильевичу, чтобы спросить, не знает ли он, собирается кто их знакомых поехать сегодня в город. До областного центра было сто километров. И только два раза по расписанию ходили туда автобусы. На первый он уже опоздал, а ехать со вторым поздновато. Можно к врачу не попасть. Николай Васильевич сказал:
- Через полчаса едет соседский парень Андрюха. Успевай! Я ему уже позвонил. Подхватит.
Через полтора часа Пётр Иванович был уже у дверей больницы.
- Ну что, Андрей, сколько я тебе должен за доставку?
- Давай, батя, пятьсот рублей. Задолжал я тут…
Пётр Иванович расплатился, поблагодарил Андрея и вошёл в больничные двери.
Перед оконцем регистратуры толпились люди. Отстояв очередь, попросился на приём к кардиологу.
- А вы записаны? – не глядя на него спросила регистратор.
- Нет. Я приехал из посёлка, потому что утром случился сердечный приступ.
- Сейчас сердце болит?
- Немного.
- Первая запись к кардиологу только через две недели. Вас записать?
- Нет. Мне сейчас надо. Ждать две недели для меня слишком долго: могу не дождаться. А мне пока умирать нельзя: у меня собака Верный и птицы.
- У многих маленькие дети, да они ждут! И дети, бывают, ждут своей очереди месяц! А у него собака да куры!
- Птицы, - поправил Пётр Иванович, и любимый пёс. Живые светлые души!– Запишите меня к доктору. Я стар, болен и приехал издалека.
- В вашем возрасте почти все больны! Ладно, платите четыреста рублей и идите вне очереди!
Пётр Иванович попрощался ещё с четырьмя сотнями. Придётся ему сократиться в еде. Но Верный и птицы не должны голодать.
Пётр Иванович прошёл по длинному белому коридору к кабинету врача, у которого сидели больше десяти человек. Он занял очередь и стал дожидаться приёма. В очереди он просидел больше трёх часов. Доктор постоянно куда-то отлучался из кабинета.
- Да, в таких очередях и здоровый человек заболеет. А серьёзно, больные не все смогут дождаться спасительного приёма. А что уж говорить о двух неделях, когда подойдёт запись к врачу!
Наконец, он зашёл в кабинет. За столом с бумагами сидел врач лет сорока. За другим столом за компьютером работала медсестра.
- Здравствуйте, уважаемые доктора!.. - поприветствовал Пётр Иванович людей в белых халатах. Но кардиолог был занят бумагами и не взглянул в его сторону. Медсестра не оторвалась от монитора. И Пётр Иванович сел на стул в ожидании, что на него обратят внимание. Через минуту доктор сказал:
- Рассказывайте, что с вами случилось, - при этом он продолжал писать.
- Да вот мотор совсем выходит из строя. А мне бы ещё хоть год продержаться. Пёс у меня старый. Очень преданный. Верный зовут. Пропадёт без меня. И многие птицы без меня не перезимуют.
Врач сразу отложил бумаги и с интересом взглянул на Петра Ивановича.
- Птицы, говорите… Собачка… А дети и внуки у вас есть?
- Нет, детей нам с Анной Бог не дал… И жены уже десять лет как нет.
- Понятно. А от нас вы что хотите?
Вопрос на некоторое время поставил Петра Ивановича в тупик. Потом он сказал:
- Хочу, чтоб подлечили. Пожить ещё хочу. Положите меня на недельку в больницу. Я и вещи собрал.
- Нет, в больницу не могу. Мест нет. Может, через месяц будут. А пока нет. Раздевайтесь до пояса.
Пётр Иванович разделся. Кардиолог подошёл с фонендоскопом. Послушал.
- Да, мотор поизносился. Похоже на порок сердца. Но нужна кардиограмма. Сейчас сделаю предписание. Аптека рядом.
- Мне сейчас и уехать не на чем. К нам в посёлок ходят только два автобуса в сутки. Последний уже ушёл. Может, всё же найдётся местечко в больнице?
- Я же сказал вам: мест нет! Вот рецепт. Идите в аптеку. И сделайте кардиограмму. А потом вызывайте родственников или поезжайте в свою деревню на такси! И запишитесь ко мне на приём через две недели.
Пётр Иванович сделал кардиограмму, узнал у сидевших в очереди больных телефон такси и вызвал машину. Диспетчер службы сказала, что поездка будет стоить тысячу девятьсот рублей.
- Боже мой! А у меня осталось всего две тысячи!
Пётр Иванович зашёл в аптеку. Подал предписание врача. Оказалось, лекарства были выписаны на три с половиной тысячи. Тогда он попросил дать ему валидол. Ни на одно из прописанных лекарств денег не хватило…
Пошёл сильный снег. Всё вмиг стало белым-бело. Такси ехало по чёрной дороге вдоль голых пустых белых полей. На душе было тягостно. Тягостно от пребывания в поликлинике. Тягостно от общения с кардиологом. «Весь зимний мир похож на больницу, - думал Пётр Иванович, глядя в окно. – Тоскливо-белый и пустой. - И всё же, почему меня не взяли в больницу? Что ж, придётся пока держаться на валидольчике…» И он положил таблетку под язык.
В тяжёлых раздумьях подъехал он к дому. Увидев такси, вышла из дома Мария.
- Петя, ты почему вернулся? Ты же собирался полежать в больнице! Пёс твой сытый. И птицам еды дала.
Пётр Иванович с благодарностью посмотрел на Марию. Сколько раз она ему помогала!
- Спасибо тебе, Марьюшка! Очень ты меня выручила. А в больницу меня не взяли. Сказали, мест нет.
- Эх, врачи! Не лечат сейчас нашего брата. Кому мы нужны? Пользы от нас государству мало. Да ещё и пенсию нам плати! Не горюй, завтра попрошу сына зайти в больницу поговорить насчёт тебя. Может, молодого послушают.
- Ладно, Маша. Очень устал я. Пойду на отдых. Спасибо тебе огромное!
- Иди, Петенька, отдыхай! Завтра забегу к тебе.
- Ладно. Увидимся завтра.
Пётр Иванович шёл по дорожке. Его радостно встретил Верный. Они пошли к дому, как всегда, рядом. На деревьях щебетали птицы. И вдруг острая боль в груди заставила Пётра Ивановича остановиться. Он побелел и стал оседать на снег. И уже не видел, как заметался от отчаянья и заскулил Верный, как спешила к нему, пытаясь бежать, Мария.
0

Поделиться темой:


  • 8 Страниц +
  • « Первая
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

2 человек читают эту тему
0 пользователей, 2 гостей, 0 скрытых пользователей