[GREEN]

2019 - 2021
Все лауреаты
и дипломанты:

В 2019 году


Золотым лауреатом стал:

Растворцев Андрей, 1958 г.р./г. Чебоксары, Россия/. Ссылки на издания и публикации:


19

(с) Андрей Растворцев

ВОРОНА

1.
Не понравилась Никитину эта ворона. Сразу не понравилась. Что ей тут, в лесной глуши делать? Лес здесь мелкий, плотный, стволы и кроны переплелись меж собой так, что не то, что летать – пройти трудно. А эта ворона здесь, словно хозяйка.
Взъерошенная, неопрятного чёрно-серого окраса, стояла она посередь лесной дороги и, склонив голову на бок, внимательно поглядывала на Сергея. Приближения его не испугалась, подпустила почти в упор. И только тогда, когда показалось, что её уже можно достать рукой, не спеша, чуть припадая на левую лапу, хрипло покаркивая, поскакала через колею к ближайшим деревьям. Протолкнувшись между тонкими плотно стоящими стволами ольхи и орешника, спряталась за большим стволом замшелой осины. Лишь крупный широко открытый клюв да чёрная бусинка немигающего глаза, выглядывавшие из-за ствола, выдавали её присутствие…
«Тьфу, нечисть! Только настроение испоганила!»
Чем и как ворона испоганила ему настроение, Никитин, спроси его сейчас, ответь не смог бы. Просто ощущение какой-то смутной тревоги и близкой опасности ворохнулось в душе. Отойдя подальше от неприятного места, на повороте дороги Сергей оглянулся.
Там, где недавно разгуливала ворона, стоял кабан…
Секач. Центнера на три точно. Матёрый. Один его грязно-жёлтый клык обломан наполовину, второй загнут почти в кольцо. Зверь, вздыбив шерсть на холке и прижав к голове острые уши, маленькими мутными глазками буравил Сергея.
«Вот и поохотился…» - Никитин прекрасно понимал, что секач его сейчас порвёт в клочья, и ружьё не спасёт – в нём патроны дробью заряжены. Хотя, такую массу спрессованных мышц и жакан не остановит, стрелять в грудь этому кабану бесполезно – там громадной крепости калган наслоён – бронеплита настоящая…
Позади кабана из леса вышла старуха. В неопрятном чёрно-сером одеянии со всклоченными седыми волосами. Подойдя спокойно к секачу, старуха положила руку ему на спину. Вздыбленная шерсть на загривке кабана тут же опала, уши приподнялись. Захрюкав, как молодой полосатик, кабан вытянутым своим пятаком стал рыхлить усыпанную прелой листвой лесную дорогу.
Старуха легонько стукнула ладонью по крупу кабана – секач мгновенно взъярился, глаза его налились кровью и он, пригнув голову к земле, с места набирая скорость, кинулся на Никитина!
Старуха подняла глаза. Сергея словно кто-то молотом ударил в грудь. Он не удержался, его откачнуло в сторону. Хрустнула под ногой толстая ветка, Никитин поскользнулся. Упасть ему не дал ствол старой осины за спиной…
Кабан, обдавая его запахом болотной тины и брызгами слюны из пасти, проскочил мимо.
Сергей выдохнул, и медленно сполз по стволу осины на землю – кабаны, промахнувшись, атаку не повторяют…
Дорога была пуста. Лес стоял тих и опрятен. Шуршала, опадая, листва да невесомый ветерок курчавил в прохладно-синем небе лёгкие белые облачка. Осень – отдохновение души…

2.
День нарождался ясным. Утренняя прохлада сходила на нет и тонким сыроватым туманом расползалась по низинам. Идти в ту сторону, в которую пробежал кабан, Сергею не хотелось – мало ли, кто знает, что у этой груды мяса в голове? - бережёного Бог бережёт, и он повернул обратно, на кордон. Раз уж охота не задалась, так хоть с Петром Егоровичем за жизнь наговориться, а то и успели-то вечером в гостевом домике только парой-тройкой фраз перекинуться да чайком на травах побаловаться…
Усадьба лесника на поляне у озера, в обрамлении жёлтых клёнов и красных рябин казалась игрушечной. Надворные постройки, гостевые домики и конюшня были покрыты толстым слоем павших листьев, и только двускатная крыша жилого пятистенка с мансардой гордо отливала серебром некрашеного железа.
Высокий жилистый, с жёсткой седой щепоткой усов, лесничий Пётр Егорович Корытов рубил дрова. Колуном с приваренной вместо деревянного топорища металлической трубой с одного удара «распахивал» сучковатые чурки.
Углядев Никитина, Корытов отставил колун в сторону. Улыбнулся.
- Смотрю, быстро ты, Сергей Николаевич, отстрелялся. Что, все тетерева на юг улетели?
- Улетели, Пётр Егорович, улетели… Не принял лес меня. Не простой у вас лес, с чудинкою…
- Это как это с чудинкою? Вроде лес как лес – деревья, трава, живность какая никакая – чего тут чудного? Случилось чего?
- Кабан с вороной да старуха неадекватная чучело из меня хотели сделать и как трофей у себя на болотах вывесить…
- Ворона, говоришь…?
- Ворона…
- Серая?
Сергей Николаевич кивнул.
- Ну, что ж, ворону знаю. Есть такая. А вот кабан да бабка – это морок.
- Морок?!
- Ну, мираж. Не было их. Морок это. Катька развлекается. Внучка моя. У бабки своей, ну жены моей, научилась. Всю жизнь округ неё крутится, всё шу-шу-шу да шу-шу-шу, ну как же – любимая внученька! Дошушукались…
- И что, вы так вот спокойно говорите об этом? А если, не дай Бог, кто с больным сердцем под её расклад попадёт или там ещё что…?
- Ну, больные с ружьями по нашим лесам не шарахаются. Раз заявились – значит, здоровые. Водку они тут, на охоте, все горазды лопать. Здоровье позволяет. А со зверем матёрым лоб в лоб столкнуться – хворые, значит?
А то, что спокоен, так чего яриться-то? – ну не любит внучка охотников – на дух их не переносит, жалко ей живность лесную, вот и отваживает вашего брата от леса. Как умеет, так и отваживает. А что? – очень думаю полезно некоторым себя в роли дичи почувствовать – мозги на место быстро вправляются. Кое-кто после таких встреч и ружьё больше в руки не берёт. Да и пить бросает…
Хотя, что говорить – не нравятся мне эти внучкины забавы, тут ты прав, а и ругать лишний раз язык не поворачивается. По бабкиной-то родове все особи женского полу такие. Сам поначалу пугался. Пообвыкся с годами и не встреваю…
Да и не всех охотников внучка до мокрых штанов доводит – всё больше навороченных да наглых. Таких я и сам не терплю. Какие с них охотники? – убийцы – подведи такому под пьяные зенки животину – он и стрельнёт. Вот и вся охота. А гонору-то, гонору! Так, что, думаю, таким стрелкам почувствовать себя мишенью в охоте полезно…
- Про морок я понял, а ворона…?
- А что ворона? Ворона подруга Катькина. Они с малых лет вместе. Птенцом к нам попала. Они как нитка с иголкой, куда Катька туда и ворона. А когда Катерина в город уезжает, ворона никого к себе не подпускает, сидит нахохлившись целыми днями, не ест ничего...
- А..
- Ты меня, Сергей Николаевич, не пытай. Сам многого не понимаю. Вон Катерина идёт, ты её и расспроси, может, чего и расскажет…

3.
От дальней опушки к лесничеству шла невысокая девушка. В зелёной когда-то, а теперь выбеленной временем штормовке, в брюках, заправленных в резиновые сапожки, и с взъерошенной серой вороной на плече.
- Пётр Егорович, - Никитин чуть замялся – Пётр Николаевич, а родители её, ну Катина мать, отец…?
- Мать, говоришь…? Мать есть, что ей сделается… Только сложно у нас всё с её матерью… Тут, Сергей Николаевич, такое дело, дети, вырастая, бывает предъявляют родителям счета. И зачастую родителям трудно оправдаться. Вот и дочь моя Светлана, будущая мама Катерины, ещё подростком, выставила мне такой счёт, который я до сих пор оплатить не могу…
- Да, уж, эта детская безапелляционность и бескомпромиссность…
- И это, наверное, тоже, но первопричина всё же во мне – Светланка моя всю жизнь в интернатах росла и это при живых-то родителях? – вот этого она мне простить и не может. Я думал, это лучше, если она и жить, и учиться в городе будет, что ей тут, в лесу-то? Одна да одна… Я тогда охотоведом работал – из тайги не вылезал – что зимой, что летом. Так, что она иногда только меня, да что говорить, и бабку, мать свою, видела. Ну, а в интернате там друзья, учителя – всё жизнь. Здесь-то чему она обучилась бы…? А она считала, да и до сих считает, что избавились мы от неё, чтобы жить нам не мешала. Так, что с мамкой Катерины отношения у нас не ахти, чего только я не делал… Бывает она здесь изредка, и то из-за Катерины. Так-то вот…
- А Катя…?
- Катя? Катя умница. На ветеринара учится. Отличница. На красный диплом идёт. В охотхозяйстве нашем мечтает работать. Мы с матерью только рады. Всех здешних егерей, всех охотоведов, наших лучших охотников в округе знает. Всё свободное время здесь проводит. Вот сейчас Николай Иванович Ершов подъедет, наш старший егерь, охотников подвезёт, поглядишь – Катерина от него ни на шаг не отойдёт. Он для неё – о! – авторитет!
Подошедшая Катя и Пётр Егорович обнялись.
- Здравствуй, солнышко, здравствуй! Что ж ты приехала и не объявилась перед дедом? А вот хорошего человека в лесу испугать успела. Познакомься – это Сергей Николаевич, писатель, охотник, давний мой знакомец. Нашёл-таки время, в гости заехал, а ты его – из леса гнать! Ай, не хорошо…
Катя и Никитин переглянулись и церемонно, с лёгкой улыбкой раскланялись. Подыграли Петру Егоровичу.
- А вот и охотничков Николай везёт, - Пётр Егорович кивнул головой в сторону дороги.
Три автомобиля, зелёный УАЗ с надписью «Сосновоборское охотхозяйство» и два чёрных внедорожники, не доезжая до усадьбы метров двести, остановились на гравийной площадке. По всему видно самодельной автостоянке. Захлопали дверцы, зазвучали громкий смех, возгласы – охотники с шутками выбирались из душных кабин на свежий воздух.
Ворона, сидевшая на Катином плече, сначала внимательно следила за этой шумной суетой, потом, резко оттолкнувшись лапами от плеча, полетела к машинам.
Подлетев, стала кружить над прибывшими, словно что выглядывая или выискивая. Охотники, занятые разгрузкой амуниции не обращали на неё никакого внимания…
И вдруг раздался выстрел. Прицельный. По кружащей птице. У вороны подломились крылья, и она бесформенным комом рухнула с неба в траву…
- За-а-че-ем?!
Катя вырвалась из дедовых рук и кинулась к ограде. Потом вдруг резко остановилась, на секунду-другую застыла неподвижно, а потом вскинула руки к небу.
- Катенька! Внученька, не надо! – но Пётр Егорович опоздал…
В лесу поднялся невообразимый вороний грай, с каждого дерева поднимались в небо чёрные вОроны и серые вороны. Через минуту они уже сбились в огромную клокочущую галдящую покрывающую полнеба стаю. Сделав пару кругов над лесом, стая ринулась на охотников…
Охотники кинулись к машинам – кто успел забился в кабины, остальные пытались спастись под днищами машин. Никто даже и не подумал отстреливаться – против такой стаи это было бесполезно.
Из леса на опушку выскочил секач. За ним второй, третий, четвёртый…
- Катя, остановись! Не надо! Им и так уже хватит… - Пётр Егорович обнял внучку и прижал её к себе, - Не нужно этого, остановись, убери их, не приведи Господь, покалечится кто… Остановись, солнышко…
Лопнуло лобовое стекло в одной машине, в другой и… шум и грай стал стихать. Сначала исчезли в лесу птицы, затем развернулись и ушли в чащу кабаны…
Никитин отёр холодный пот со лба. Такого страха он ещё в жизни не испытывал. И ведь понимал, даже наверняка знал, что это мираж, морок, но разум всё равно принимал происходящее за чистую монету, а сердце разрывалось от непереносимого ужаса.
Охотники по одному, осторожно, оглядываясь и пригибаясь, выбирались из своих убежищ, слышались невнятные возгласы, нервический смех…
Только сейчас, слегка отойдя от пережитого страха, глядя на ошарашенных произошедшим и растерянных до невозможности людей, Сергей припомнил – не все охотники поддались панике. Как минимум один, коренастый, без головного убора седой мужик у первой машины, никуда не бегал и ни от кого не прятался. Во время нападения птиц он спокойно стоял у капота зелёного УАЗа.
Теперь же этот седой подошёл к высокому молодому парню только что вылезшему из-под днища внедорожника, и, коротким резким ударом, сбил того с ног. Потом, что-то зло и раздражённо сказав, плюнул лежащему под ноги.
Сергей узнал высокого – это он стрелял по вороне…
Седой поднял с земли расстрелянную птицу и напрямки, через поляну с пожухшей травой, пошёл к ограде лесничества.
- Здоров, Пётр Егорович!
- Здравствуй, Коля…
- Вишь, как оно всё… Думал людей к тебе везу, а… - седой не договорив, махнул рукой и, обернувшись к Кате, протянул ей тельце вороны.
- Прости, Катерина… Не углядел. И подумать не мог…
Катя, прижав любимицу к груди, молча пошла куда-то за гостевые домики. Никто её не удерживал...
- Ты, Николай, увози отсюда гостей-то от греха – не будет сегодня охоты, и завтра не будет, да и вообще этим стрелкам здесь охоты никогда не будет. Ты уж не обижайся…
- Да какие уж обиды, Егорыч... – Ершов, не попрощавшись, пошёл к машинам.
Охотники встретили его шумом и галдежом, видимо, не все желали прекращения так и не начавшейся охоты, но вскоре угомонились, и машины, посигналив напоследок, скрылись за ближним поворотом…
Пётр Егорович обернулся к Никитину:
- Вот и всё, Сергей Николаевич… закончилось Катеринино детство…
- Из-за вороны…?!
- Когда теряют друзей – взрослеют быстро… И нет разницы, кто этот друг: птица, собака, человек ли… Пойдём, по рюмашке примем, сегодня нужно…
Какое-то необъяснимое тревожное чувство заставило Сергея оборотиться к лесу – на опушке, рядом с местом, где расстреляли ворону, стояли двое: седая, в неопрятном серо-чёрном одеянии, старуха и кабан-секач…
Они ждали…

[GREEN]

Серебряным лауреатом стала:

Попова Татьяна, 1961 г.р./г. Москва, Россия/.
Ссылки на издания и публикации:



2

(с) Татьяна Попова

СДАЁТСЯ СТУДИЯ В ДОМЕ С ИСТОРИЕЙ

Для Арсения главными критериями при выборе съемной квартиры были цена и расстояние до рабочего офиса. Мечтательнице Соне хотелось в первом общем жилище совместить уют и романтику. А еще ей нравился сам процесс осмотра потенциального семейного гнезда, знакомство с риэлторами или хозяевами, во взглядах которых, чаще всего нейтрально-равнодушных, ей чудилось восхищение и робкая зависть к их с Арсением великой любви. Соня не придиралась к мелочам, но дотошность и обстоятельность Арсения восхищали её, доказывая его мудрость и практичность.
Квартира-студия на втором этаже старинного особняка в центре города сразу понравилась молодоженам. Просторное помещение с окнами во двор, зеленый и тихий. Высокие потолки. Ремонт – наисвежайший, они - первые жильцы после расселения коммуналок и полной реконструкции здания. Соседи, по словам риэлтора, спокойные. Даже крошечный совмещенный санузел не смущал, особенно с учетом демократичной арендной платы.
А еще Соне очень понравились слова объявления об аренде: «Сдаётся студия в доме с историей». Историю им с удовольствием поведал риэлтор. Дом построен до революции, в самом начале двадцатого века, по заказу губернатора. Нет-нет, губернатор тут не жил, помещения на третьем и первом этажах сдавались в аренду, а огромную квартиру, занимавшую весь второй этаж, чиновник подарил своей возлюбленной, балерине.
- Ничего себе! – обрадовалась Соня. – Мы будем жить в квартире почти что Матильды Кшесинской!
- Губернского масштаба, - усмехнулся Арсений.
Через две недели молодожены въехали в студию. Медовый месяц и свадебное путешествие в Венецию (мечта Сониного детства) остались позади, но идиллия не спешила уступать место скуке семейной жизни. Возможно, тридцатилетний Арсений, серьезный и флегматичный, не отказался бы время от времени немного поскучать. Но вырвавшаяся из родительского гнезда на волю двадцатилетняя Соня наполняла каждую свободную минуту вылазками в кино и на рок-концерты, встречами с друзьями, поездками за город на велосипедах, походами в бассейн и спортзал.
Хозяйством юная супруга занималась вдохновенно, то есть только тогда, когда вдохновение заставляло её готовить по сложным рецептам из интернета экзотические блюда из труднодоступных ингредиентов или выискивать в магазинах предметы интерьера в стиле стимпанк. При отсутствии вдохновения молодожёны питались готовыми продуктами из ближайшего супермаркета, ужинали в кафе и довольствовались самой приблизительной уборкой.
Первая ссора случилась через три недели после новоселья. Утром опаздывающая в институт Соня никак не могла отыскать свой мобильник, схватила айфон Арсения, чтобы позвонить самой себе, и совершенно того не желая, увидела в Вотсапе переписку. Совершенно невинную переписку, с живущей нынче в далеком Чикаго институтской подругой, матерью трех очаровательных малышей. Арсений поздравлял одногруппницу с пятилетием старшей дочери. Но при этом называл её зайцем! Зайцем! То есть почти что зайкой, как звал Соню!
Когда закончивший утреннее бритье ничего не подозревающий Арсений вышел из ванной комнаты, жена обрушила на него лавину слёз и упрёков. Робкие попытки оправдаться (девичья фамилия у подруги Зайцева, отсюда и заяц, и дружат они двенадцать лет, именно дружат, никаких романов и в помине не было и нет) утонули в водопаде Сониных эмоций. Между тем Арсений уже опаздывал на работу, чего никогда себе не позволял. Пробормотав что-то типа «поговорим вечером, когда успокоишься», он ушел, еще больше разозлив Соню. Она схватила большое плюшевое сердце, подаренное Арсением к трехмесячному юбилею со дня свадьбы, и запустила им в дверь.
Но даже плюшевое сердце сегодня не слушалось Соню. Оно почему-то полетело не в дверь, а значительно выше и повисло почти под потолком, зацепившись за металлическую дверцу размером с книгу. Соня, раньше не обращавшая внимания на дверцу, увидела, как сердце, повисев секунду-другую, упало на пол, а дверца слегка приоткрылась. Но тут Соню накрыла новая волна слёз и она упала на кровать, уткнувшись носом в подушку.
- Бедное дитя, как она страдает, - услышала вдруг Соня высокий мелодичный голос.
- С жиру она бесится, а не страдает, - заявил другой голос, низкий и немного скрипучий.
Изумленная Соня перестала плакать. Открыла мутные от слез глаза и тут же снова закрыла. Нет, этого не может быть! После того, как Арсений хлопнул дверью, она больше не открывалась, это точно! Как же в студию попали две странные женщины?
- Клавдия, ваша жестокость меня уже не удивляет. Но хотя бы попытайтесь вспомнить молодость. Первую любовь…
- Это Гришку, что ли? И на кой мне его вспоминать? Это я тогда, деревенской дурочкой, клюнула на пиджак и гитару. Пятнадцать лет мне едва сравнялось, в город впервые попала, да сразу в барский дом. Глаза только успевала растопыривать на городские чудеса. Вот и влюбилась в выпивоху и гуляку.
Соня слегка приоткрыла глаза и сквозь опущенные ресницы постаралась оценить обстановку. Наверное, это сон. Или она сошла с ума от горя. Непрошеные гостьи удобно устроились за столом в кухонной зоне. Маленькая сухонькая старушка с идеально прямой спиной и завитыми кудельками редких белоснежных волос в светло-сиреневом платье и толстая бабка в трех серых платках: один – на голове, другой – на плечах, третий повязан вокруг поясницы поверх юбки с аляповатым цветочным узором.
- Ах, причем тут ваш Гришка. У меня сердце разрывается, когда я вижу страдания юной души. Мужчина никогда не ценит тех, кто отдает ему свою молодость, свою душу. Как, как он мог предать такую любовь! Я еще на прошлой неделе заподозрила неладное, когда он принес розы, забыв, что малышка их не любит. А позавчера этот тиран отказался от ужина. Влюбленное дитя полдня готовила, а он сказал, что не голоден! И вот теперь – измена…
- Нет! – забыв о конспирации, Соня вскочила с кровати. – Что за чушь вы тут несёте! Какая измена! Она – просто друг, Зайцева! И ей уже тридцать, и она толстая! Арсений меня любит! А ужин есть не стал, потому что я стейки неправильно пожарила, они вообще не жевались. Арсений сказал, что не голоден, чтобы не обижать меня! А розы… На самом деле они мне нравятся, я просто…Просто хотела быть оригинальной.
- Я ж и говорю, с жиру бесится, - бабка в платках ехидно улыбнулась.
- А вы вообще кто? Как вы сюда попали? – перешла в наступление Соня.
- Ах, простите нас, мы не представились, - смутилась старушка в сиреневом, - меня зовут Калерия Илларионовна, а моя визави – Клавдия Осиповна. Сюда мы попали через отдушину.
Калерия Илларионовна указала изящной ручкой в старческой гречке на приоткрытую дверцу под потолком. Соня отказывалась верить и ушам, и глазам, и собственному рассудку:
- Вы хотите сказать, что вы…
- Да, моя милая, мы – призраки. Или привидения, как вам больше нравится.
- Вас что, убили в этом доме? – Соне стало немного страшно.
- Еще чего не хватало, - передернула плечами Клавдия Осиповна, - сами преставились, в положенный срок.
- Кому представились? – не поняла Соня.
- Клавдия Осиповна хочет сказать, что мы умерли своей смертью, в глубокой старости, - пояснила Калерия Илларионовна, - хотя я предпочла бы смерть более раннюю, когда мою кончину оплакивали бы, а в последний путь провожали бы любящие люди.
- Любящие люди – это ты про своего полюбовника-генерала, что ли? – поинтересовалась Клавдия Осиповна.
- Ах, вы всегда все стремитесь опошлить, - Калерия Илларионовна обидчиво-скорбно поджала губы.
- Так вы – та самая балерина? - догадалась Соня. – Лю..то есть возлюбленная губернатора?
- Петр Васильевич был не губернатором, а предводителем дворянства, - поправила Калерия Илларионовна, явно польщенная тем, что Соня её узнала.
- А в интернете написано, что вы эмигрировали после революции и блистали на сценах Европы.
- Как же, блистала она, - подала голос Клавдия Осиповна.
- Нет, милая дитя, это неправда, - подчеркнуто не обращая внимания на шпильку, покачала головой Калерия Илларионовна, - в 1917-м мне было сорок лет с лишком. Я уже давно не танцевала. Пётр Васильевич скончался за три года до революции. Все, что осталось мне – эта квартира, небольшие сбережения и воспоминания.
- Ах, бедная-несчастная! – возмутилась Клавдия. – Только квартира ей и осталась с воспоминаниями в придачу! А я?
- Клавдия Осиповна много лет служила у меня кухаркой, - пояснила Калерия Илларионовна, - а после смерти Петра Васильевича, несмотря на свой непростой характер, стала моим ангелом-хранителем.
- Ангелом стала, - проворчала Клавдия, стараясь скрыть удовольствие, - дурой была, дурой и осталась. Сначала одну паразитку обслуживала, а потом целую квартиру паразитов на себя взвалила.
- Клавдия Осиповна помогла мне сдавать комнаты внаем. С обедами. Что-то типа пансиона для студентов и мелких бессемейных чиновников. Я себе оставила две комнатки, пять сдавала, а Клавдия Осиповна вот тут, на кухне проживала.
- На кухне? – удивилась Саша. – Тут кухня была?
Тут зазвонил мобильник. Оказывается, он упал под кровать и притаился за свалившимся туда же несколько раньше свитером Арсения. Звонила Катя, узнать, почему Соня не пришла на занятия. Пока Соня врала подруге про внезапно вспыхнувшую головную боль, Клавдия Осиповна, скептически осматривала кухонную зону.
- Ну и угваздала же ты тут все, распустёха, - изрекла она, дождавшись окончания телефонного разговора.
- Девочка живёт духовной жизнью, учится, ей не до кухонных горшков, - заступилась Калерия Илларионовна.
- Ага, как и тебе, - Клавдия Осиповна явно села на своего любимого конька, - ты ж до старости тряпку в руках держать не научилась. Даже чай себе вскипятить не могла. Если б не я, с голоду бы померла!
Призраки перебрасывались словами, явно говоренными миллион раз, но Соня их уже не слушала. На неё накатила тоска, переходящая в ужас. Они поссорились! Арсений ушел, а она осталась одна! Какая же она дура! Ревнивая дура, устроившая скандал из-за пустяка! А вдруг он не вернется? Не простит ей глупого подозрения и истерики? Вдруг он найдет другую, мудрую, тихую, неревнивую? И вдруг у неё будут более длинные ноги и нос не такой курносый, как у Сони?
Бесконечный, как призрачное бытие, спор прервался Сониным горестным всхлипом:
- Что я наделала? Он не вернётся…
- Вернётся, конечно, вернётся, - невесомая ручка сметнула с Сониного лба прядь волос, - и вы встретите его улыбкой и окутаете любовью.
- Лучше пусть нормальной жратвой его встретит, - Соня почувствовала, как пальцы с загрубевшей кожей смахнули с щеки слезинки.
- Соглашусь с вами, Клавдия Осиповна, вкусная еда – прекрасное начало для любовного свидания.
- Может, заказать на дом суши? - робко спросила Соня, проглотив последнее рыдание.
- Чего заказать? – в голосе Клавдии слышалось подозрение.
- Суши. Ну, рис такой с рыбой сырой, с морепродуктами.
- Во-во, засушят мужиков, заморят продуктами, а потом удивляются, что их бросили, - Клавдия, взметнув платками, взмыла над Соней и неуклюжей птицей облетела кухонную зону, просочившись через стенки шкафов и холодильника. Проведя ревизию, она уселась за столом и скомандовала:
- Иди в магазин. Купишь картошку, капусту, лук, помидоры, чеснок, свёклу. Масло растительное не забудь. Если достанешь мясо, возьми говядины с косточкой. Если говядину не выкинут, возьми свинину. Будем борщ варить.
Соня не совсем поняла про «достанешь» и «выкинут»:
- Я лучше в сетевом магазине все закажу, они быстро доставят. Только я не умею борщ готовить. Я пробовала по рецепту из интернета, такая гадость получилась.
- Не боись, я за свою жизнь этих борщей столько наварила, что океан можно заполнить, - успокоила Клавдия, - на второе картошку поджарим, так что бери её побольше.
- А на десерт я предлагаю бланманже, - наконец удалось вставить слово Калерии.
- Лучше бы пирог испечь, да, боюсь, этакими ручонками она тесто не вымесит как следует. Ладно, пусть будет бланманже, - милостиво согласилась Клавдия.
Процесс приготовления примирительного ужина растянулся надолго, но оказался на удивление увлекательным. Под грубоватым руководством Клавдии Соня вполне справилась и с борщом, и с картошкой, и даже с диковинным бланманже. Калерия Илларионовна в процесс не вмешивалась, зато развлекала Соню рассказами о спектаклях, где танцевала первые партии, о поездках с Петром Васильевичем в Париж и Вену. О более поздних тяжелых временах она предпочитала не вспоминать.
Зато Клавдия Осиповна с удовольствием рассказывала о послереволюционной жизни, когда квартиру национализировали и превратили в коммуналку. Калерии оставили одну комнату, в другую из кухни переселили саму Клавдию. В оставшиеся пять въехали «пролетарии». Каких только историй не услышала Соня! И про кражу мяса из щей, и про разбитного слесаря Гришку, успевавшего за ночь посетить двух разведенок-соседок. И про войну, выкосившую из квартиры всех мужиков. Про шумные скандалы и не менее бурные примирения. Про ссоры из-за очереди мыть туалет и про то, как всей квартирой сдавали кровь для попавшего под машину младшего сына не вернувшегося с войны Гришки.
Вечером Арсений пришел с цветами. Колокольчиками, огромными, фиолетовыми. Он робко открыл дверь и замер. В студии пахло борщом и жареной картошкой. На столе красовалось белоснежное бланманже. Соня в своем любимом летнем платье кинулась к мужу на шею и прошептала на ухо что-то неразборчиво-нежное.
В студии в доме с историей и привидениями молодожены прожили полтора года. Соня закончила институт, вышла на работу. За окном сияло летнее солнце, но любимое платье Соня не надевала. Теперь она носила другую одежду, специальную, для будущих мам.
- Ну что ж, похоже, мы ничего не забыли, - Арсений еще раз оглядел студию, - ты готова?
- Подожди меня внизу, пожалуйста, - попросила Соня.
Арсений не слишком удивился. Беременные часто впадают в сентиментальность, наверное, Соне хочется попрощаться с их первым общим домом. Арсению тоже было немного грустно, но их ждет собственная (спасибо ипотеке!) квартира и новая жизнь, в которой скоро появится новый, самый важный человек.
Когда дверь за Арсением закрылась, Соня тихо спросила:
- Вы тут?
- Тут, а где же еще, - проворчала Клавдия Осиповна, материализуясь на своем любимом месте за столом.
- Не грусти, милая, - Калерия Илларионовна уже стояла рядом и гладила Соню по волосам легкими, похожими на ветерок прикосновениями.
- Мне будет не хватать вас, - Соня чуть не плакала, - я так привыкла! Как жаль, что вы не можете поехать со мной.
- Хватит тут сырость разводить, - прикрикнула Клавдия, незаметно проведя по глаза, - скоро тебе некогда будет о нас, старухах, скучать. Игрушка появится, вон, живот уж на нос лезет.
- Не плачь, Соня! Я тебе подарок на память приготовила. Позови Арсения, пусть возьмет стремянку внизу у консьержа. Подарок там, - сухонькая ручка взметнулась в балетном жесте, показывая на все еще приоткрытую дверцу под потолком.
- Почему тебе пришло в голову напоследок заставить меня обшаривать темные углы! - ворчал Арсений, засовывая руку в пыльную темноту за дверцей. – Ой! Тут и правда что-то есть!
Соня ехала на переднем сидении такси в новую жизнь, сжимая кулачки. В левой руке она держала серебряный медальон с портретом хрупкой большеглазой девушки с вьющимися волосами. В правой – медное, позеленевшее от времени колечко с красным камушком.

[GREEN]

Лауреатом конкурса стал:

Доброхотов Леонид, 1963 г.р./г. Москва, Россия/.
Ссылки на издания и публикации:


27

(с) Леонид Доброхотов

ГЛУБИНА И ВЫСОТА
Философская сказка

Жил-был крот. Добрый был малый, отзывчивый, как говорится, последнюю рубаху отдаст нуждающемуся. Женился он, разумеется, на кротчихе. Хорошая была жена, тоже добрая, сердобольная, нежная. Пошли у них детишки, кротчата, такие же слепенькие по своей природе, как и их родители. И вот однажды почувствовали они у себя в прихожей какое-то тепло – то был беспомощный птенец, неведомым образом угодивший в широкую лунку подземных зверьков. Обнюхали его кроты.
- Говорила, что не надо так широко копать, - посетовала жена. – Что теперь делать с чужим детёнышем?
- Выкормим как-нибудь, - пробурчал муж и вытянул из грунта небольшого земляного червяка.
Птенец встрепенулся и схватил кривым клювом пищу.
- Вот видишь, - обрадовался крот, - всё понимает! Инстинкт, ё-моё!
Так они и стали жить вместе: крот, кротчиха, пять кротчат и остроклювый птенец, который, надо заметить, рос не по дням, а по часам. Через некоторое время пасынок уже не помещался в лабиринтах приёмных родителей. Он вылез на поверхность земли, но старался держаться норки, из которой ему поставляли питательную снедь: жирных червей для силы, роста и ума, а так же сладкие коренья на десерт для пронырливости и остроумия.
Семейство кротов не жалело сил на прокорм мощного наследника, даже маленьких кротчат привлекали к труду для пропитания их наречённого брата.
- Авось, он когда-нибудь спасёт нас от самого филина, - размышлял отчим, который частенько любил пофилософствовать.
- Не нравится мне всё это, - парировала жена. – Ты послушай, о чём он говорит с нашими родными детьми! О каком-то небе, о каком-то солнце! Уж не еретик ли?
И вот отчим решил серьёзно поговорить с приёмным сыном, высунув голову из-под дёрна.
- Здравствуй, папа! – радостно сказал птенец, хлопнув отросшими крыльями.
- Как ты узнал, что это я? – поразился крот.
- Я тебя вижу, отец!
- Хм. То есть как это? Чем?
Отчим слышал, что у надземных существ есть ещё одно чувство восприятия – зрение. И что оно, это самое зрение, является чем-то волшебным и непостижимым. Но чтобы такой паранормальный феномен был тут рядом, да ещё у его пасынка, которого он сам вскормил и воспитал – в это верилось с трудом. Уж не врёт ли? Вот он и решил исследовать эту тему до самого дна, так сказать, до самых корней, как он любил выражаться, чтобы, если что, разоблачить лгунишку.
- Объясни, как это – видеть? – уточнил крот свой предыдущий вопрос, слишком расплывчатый и эмоциональный.
- Я не знаю, папа, - растерался пасынок. – Просто различаю твой облик. И не только твой...
- А что ты говорил своим братьям о... как его? А вспомнил! О небе!
- Что оно бывает синее, иногда бирюзовое, а на закате огненно-багровое, как кровь...
- Свят! Свят! Свят! Что ты говоришь – кровь!!! Ты хоть знаешь, что это такое?
- Знаю, папа.
- Откуда?
Приёмный сын рассказал кроту, как на днях к нему спустился молодой орёл и пригласил его полетать и поохотиться. Выкормыш кротов долго бил крыльями, пытаясь взлететь, но поднимался над землёй не выше чем курица, преодолевающая невысокий забор. Да, всё достигается упражнением, которого был лишён наш герой. В насмешку новый товарищ бросил к ногам неумейки убитую мышь.
- И это называется орёл? – крикнул он презрительно напоследок, и перед тем как взвиться ввысь добавил. – Ты просто жалкий курёнок!
Пасынок рассказал, как он съёл эту мышь и узнал, что такое кровь.
- Ничего вкуснее до этого я не пробовал, - добавил он.
- Так ты орёл?! – отчаивался отчим.
Приёмный сын, извиняясь, заверил воспитателя, что попробует преодолеть свою природу, а если не удастся, то, во всяком случае, моральные нормы и сыновний долг он будет блюсти неукоснительно.
На этом и разошлись. Никогда больше крот не высовывался из норки. Лишь перед самой смертью показался его носик и из-под земли – он хотел попрощаться с орлом, когда-то его любимым воспитанником. Надо признаться, что там, глубоко, в обществе кротов, воспитатель орла постепенно прослыл гением, уникумом, великим дрессировщиком кровожадных птиц. Он стал лауреатом всевозможных премий, состоявших из приношений всякой всячины: великолепных сушёных гусениц, изумительных куколок капустницы, восхитительных ножек медведки! А мокрицы! А опарыши! В общем, у любого слюнки потекут!
- Я слышал, ты стал философствовать, сынок? – спросил крот слабым голосом.
- Да, папа.
- Ты весь в меня! – прослезился папаша. – Я ухожу, и хочу сказать тебе напоследок: копай глубже, сынок... в самые недра... – Это были его последние слова.
С тех пор прошло много времени. Возмужавший орёл, так и не научившийся летать, приобрёл довольно широкую известность, главным образом, среди пернатых. Он любил размышлять о свободе, и на его лекции слетались птицы различных семейств.
На этот раз в первых рядах толпились воробьи. Их чириканье сразу же прекратилось как только лектор открыл клюв, чтобы поведать народу истину. Чуть подальше прервали своё воркованье голуби. Сороки сидели на ветках, затаив дыхание. Даже филин навострил уши, спрятавшись в кустах – он боялся спугнуть многочисленную аудиторию, которая являлась его потенциальной пищей. Мало того, залётный ворон-философ проделал тысячу вёрст, чтобы послушать местного певца свободы. Одним словом, популярность была бешеная.
- Что может быть общего у крота и орла? – начал мыслитель как бы с риторического вопроса и сам же ответил на него. – Очень мало, очень! Я сам на своей шкуре, вернее, перьях, испытал обе природы. Всем известно, что всё детство я провёл в кротовьих норах. Стеснённость, когда даже нельзя расправить крылья, не говоря о том, чтобы ими взмахнуть, и возбудила во мне чувство свободы! Я поставил себе целью жизни исследовать проблему свободы, а потом просветить всю тварь, стенающую в неволе, в суровой необходимости, в непреклонной аподиктичности, в антиномичности существования, в амбивалентности ощущения, контрадикторности выбора... – Лектор несколько зарапортовался, но поправился и стал говорить проще и понятнее. – В общем, просветить и причастить всех правдой! Я, глашатай свободы, заявляю всем пернатым мира, что свобода – в щекотании ветра в подмышках крыльев, в широте обозрения с высоты нашего птичьего полёта, в спонтанном парении под облаками! Посмотрите на орлов! Они знают высшую степень свободы!
Птицам было приятно слушать о понятных для них ощущениях, и лектор глаголил несколько часов кряду. Тем временем в высоте начал сужать круги, по-видимому, орёл. Да, это был тот старый знакомый, который предлагал мыслителю в юности полетать и поохотиться. Орёл спустился незаметно, чтобы его не испугалась меньшая братия, и сел в отдалении на впившийся в землю камень. Жизнь его потрепала: на затылке были выщипаны перья, один глаз сбит ближе к носу и, кажется, не видел. Коротко говоря, стал он лысым и косым. Но горделивая осанка превращала все недостатки внешности в достоинство личности, намекая на героический опыт прожитых лет. Долго слушал орёл своего видового сородича в задумчивости, пока тот не обратил на него внимания, встрепенувшись.
- Вот он! Мой брат по крови! – возликовал оратор. – Он подтвердит мои слова!
Все расступились. Орёл бросил свой надменный взгляд на толпу и вперил его в учёного.
- Что мне нужно подтвердить? – спросил он.
- Что ты истинно свободен! Что у тебя безграничный выбор! Что ты летишь, куда хочешь!
Гость задумался.
- Хм. А куда я хочу?
- Как куда? Куда пожелаешь!
Орёл снова задумался и даже прикрыл глаза.
- Эх, если бы не выбирать! – заговорил он наконец. – Когда знаешь, чего хочешь, то не выбираешь. Вот она свобода! – Орёл пронзил взглядом лектора, некоторое время держал его под прицелом зрачка здорового глаза, затем тихо, как бы про себя, продолжил. – Скоро осень. Я мечтаю о тёплой норе, которая освободит меня от холода. Везёт же кротам!
Большая слеза навернулась на его зорком оке. Орёл взмахнул крылами и тяжело полетел, будто поковылял, стеснённый незримыми оковами выбора, навязанного судьбой. Тень его крыла случайно задела птичье собрание, и мелкота, которая составляла большинство, вмиг рассеялась. Иностранный ворон, пообещав, что он переведёт поучительную речь африканским попугаям, взял под козырёк и тоже улетел. Филин же давно уснул в кроне раскидистой ивы.
Не умеющий летать орёл посмотрел вверх на своего собрата и долго следил за его полётом.
- Чудак! – сделал мыслитель заключение. – Не понимает своего счастья!
И вдруг он горько заплакал. Хотя орнитологи утверждают, что птицы не обладают даром слёз.
Прошло ещё несколько лет. Слава философа продолжала расти. Он разжирел и передвигался вразвалку, как индюк. Лишь острый, горбатый клюв намекал на его происхождение.
На это раз, чтобы послушать лекцию, на поляне собрались не только птицы. Были здесь и небольшие зверьки. Наречённые братья мыслителя, давно взрослые кроты, высовывали розовые носы из лунок взрыхлённого дёрна. Непоседы-белки непрестанно вращали головами, сидя на ветках. Семейство полевых мышей расположилось амфитеатром. Ёж протопал почти до самой трибуны и фыркнул на любопытную крысу, которая случайно забежала на сборище и рассматривала публику удивлёнными бусинами. Жаль, что грачи уже улетели в тёплые края. Вот многочисленные и благодарные слушатели: что им не говори – всё равно будут внимательно слушать и терпеливо досидят до конца выступления.
Лектор посвятил очередную работу старому знакомому орлу, слова которого натолкнули его на кардинальные размышления и пересмотр своих прежних позиций. Он долго ждал гостя: щуря глаза, пробегал ими по рядам, от малейшей тени на земле поднимал голову вверх, но так и не увидел небесного странника. Скорее всего, его уже не было в живых: напился напоследок крови, чтобы на старости лет падалью не питаться, и отпал в небытие. Между тем публика заждалась и философ начал свою речь.
- Что может быть общего у крота и орла? Многое и очень многое. Перед самой смертью мой отчим сказал мне: «Копай глубже, сынок, в самые недра». И я копал, глубоко копал мыслью недра проблем бытия. Две вещи соединились во мне: природа и воспитание. Первая стремилась в высоту, вторая в глубину. Можно ли соединить эти два разнонаправленных стремления? Не раздирают ли они меня надвое? Нет. Как видите, я цел и невредим. Счастлив ли я? В моём положении, да. Свободен ли я? Да, ибо действую, не выбирая. Что может быть лучше, чем глубоко чувствовать высоту, и высоко понимать глубину?
Публика плохо слушала лектора и всё время шушукалась, обсуждая выступающего. Да и не было в нём уже того огонька, который зажигает и увлекает за собой толпу. Одни его жалели, мол, за всю жизнь он не вывел ни одного птенца и не познал радости отцовства. Другие сочувствовали, что он питается дурной пищей с помойки. Третьи считали его чокнутым за чересчур непонятные для них слова. В общем, многие начали видеть в нём несчастного, бедного орла, который не научился летать и от этого спятил.
А лектор говорил и говорил, никого не замечая. Впрочем, если бы он даже захотел кого-то заметить, то затея была бы тщетна – все давно разошлись. Заморосил дождь. Мыслитель так и продолжал рассуждать сам с собой. Наверное, в этом и была его свобода. Наверное, в этом и было его счастье.

[GREEN]

В 2019 году


Дипломантами конкурса стали:

Дядюшка Гуан (Гатальский Сергей), 1956 г.р./Санкт-Петрбург, Россия/.
Ссылки на издания и публикации:


29

(с) Дядюшка Гуан

МЫ ПРОСТИЛИСЬ НА МОСТУ

Cuncta fluunt! Finis vitae!1 Поэтому я их больше не боюсь! Ни доктора Даниэля (Якобсона), ни Максимилиана (Линде)... Хотя последний и позволял мне рисовать, и заниматься фотографией, но делал он это в своих, терапевтических целях - для того, чтобы я, по его мнению, в творческом процессе избавлялся от своих навязчивых идей и таким образом излечивался... Бедный Макс! Его широчайшая эрудиция и хваленая ученость не позволили ему просто внять моим словам и принять их на веру...
Я больше никого и ничего не боюсь... Нет, тут я соврал, кое-кого я все-таки боюсь, вернее, не боюсь, а стыжусь... но об этом чуть позже.
Пришло время сказать, прокричать правду словесно. Я делал это всю жизнь в своих картинах, но живопись мою понимали и трактовали по-разному. Каждый находил в ней близкие ему или ей смыслы... Некоторые из них (этих смыслов) были недалеки от истины, но истиной как таковой не являлись. Если честно, то и я сам внес в это дело немалую путаницу, предлагая публике наиболее приемлемые, удобоваримые для нее объяснения (pia fraus2)... Почему я поступал таким образом? Да, потому что сам страшился этой правды и даже запрещал себе верить в нее. Ведь именно из-за нее я и загремел в местный Бедлам в первый раз. Я и сейчас не хотел бы снова там оказаться, но час мой близится и потому не боюсь я более наших «всезнаек» врачей, не боюсь вновь оказаться за холмом - в доме с зарешеченными окнами, я смел и безрассуден, как загнанная в угол росомаха.
Я могу и обязан озвучить эту правду не только, потому что не желаю остаться в людской памяти мазилой-дегенератом, прославившимся тем, что в течении двадцати лет писал портрет одного и того же уродца, или, что еще страшнее - автопортрет больной души. Я обязан поведать свою историю во имя наивысшей справедливости - каждый, абсолютно каждый из тех, кто не устал еще задаваться вечными вопросами, не просто имеет право, а должен знать, что произошло со мной в тот незабываемый вечер...
Я жажду рассказать об этом как можно подробнее, но не знаю с чего начать... И не от того, что не хватает слов... наоборот, их более чем достаточно - вот это и пугает. Ибо судии мои строги и неподкупны. Славословиями их не размягчить и не задобрить, многословных же они чураются и бегут от них...
Поэтому попробую изложить свою историю в хронологическом порядке (de verbo in verbum3), может строгие временные рамки, обрамляющие повествование, удержат меня от употребления ненужного словесного баласта...
Это случилось давно, еще в прошлом веке. Во дни пламенеющих рассветов и таких же пугающих багряных закатов. Все дурное, что происходило тогда в Кристиании, впрочем, как и в большинстве других северных европейских городов, связывалось напрямую с этим атмосферным явлением. Кроваво-красные небеса пробуждали в людях самые отвратительные, демонические качества. Распоясались не только убийцы и насильники, но и самые мирные дотоле граждане. В сумрачные, как вечерние, так и утренние часы по улицам стало опасно ходить. Если бы нечто подобное случилось пару десятилетий назад, многие сочли бы происходящее за очередную «казнь египетскую», но в наш просвещенный век благодаря газетам мы знали, что явилось первопричиной природной аномалии. В несказанно далекой и загадочной Индонезии произошло извержение вулкана Кракатау. И все, ежедневно доступное нашим органам чувств неистовое буйство небесных красок являлось лишь бледным отсветом его грозной, разрушительной деятельности.
По правде говоря, атмосферная вакханалия горячих, тревожных тонов вполне соответствовала моему внутреннему состоянию... Как раз в те времена в наших отношениях с Дагни (моей музой и ангелом-хранителем) возникли некоторые мировоззренческие трения (Аmor ordinem nescit4). Она хотела видеть во мне второго Гогена, а я, несмотря на то, что очень высоко ценил Поля как мастера и личность, - не желал становиться его двойником... Да, мы в чем-то были похожи, возможно в любви к прекрасному полу, но это не означало, что я тоже должен был начать рисовать обнаженных туземок... я ведь еще не утомился от созерцания прелестей наших северных барышень...
Не помню точно, что выгнало меня из дому в тот памятный день. Очередная ли размолвка с домочадцами, прочтение последнего нравоучительного письма от Дагни или становившееся уже правилом бесплодное многочасовое топтание у мольберта, не суть важно... Главное, что я вне домашних, давящих на мою психику, как испанский сапог на голень, стен. Только на природе, лицезрея мрачную величавость наших фьордов, или бродя среди невысоких, изуродованных вечными ветрами деревьев, я нахожу некое подобие свободы...
Но не сегодня! Плохой выдался денек, непогожий! А это значит, что на мое средне минорное настроение наложится непрошенная планетарная тоска. Из Гаустада (клиника для душевнобольных) до выбранного мною местом прогулки холма Эксберг доносятся ветром как отдельные, так и коллективные стоны, заклинания и плачь тамошних насельцев. И это еще не все. Нордвест, набегавший на город с моря, со стороны маяка Фердер, захватывал и перетасовывал своими могучими невидимыми лапами не только стенания мучеников человеческого рода, но и еще более пронзительные по отчаянности и безнадежности предсмертные вопли ведомых на заклание животных (за холмом была расположена не только психиатрическая лечебница, но и Кристианийская скотобойня). Все это складывалось в такую адскую шумовую смесь, что иллюстрации Блейка к дантовому ада в сравнении с ней могли показаться невинными carte postale. Чтобы это понять - это надобно было услышать. Спасения от этого леденящего внутренности звукового ужаса не было никакого. Ощущение складывалось такое, словно душу обрабатывали не напильником, а тупым, годами неточенным рубанком. И это несмотря на то, что я уже несколько анестезировал свою чувствительность - влив в себя с полбутылки рома... Следует признать, что это входило в привычку - становится к мольберту в легком подпитии... Нет, нет! Возможно вы не правильно поймете - это было нужно не для призвания вдохновения и не для привлечения муз... Это было необходимо для того, чтобы продолжать оставаться нормальным (так называемым!) человеком. Ведь я только недавно начал осознавать слова, сказанные несколько лет назад (незадолго до того, как оказаться в сумасшедшем доме) моей младшей сестрой Лаурой: «Чтобы в этом бесчеловечном мире было легче выживать - нужно вовремя сойти с ума!» (Furiosus furore solo punitur5)
...Я за дверью. Свежий воздух, как вы уже догадались, тоже не смог принести облегчения. Стоны терзаемых смертным ужасом душ вкупе с кровавой киноварью небес создавали такую атмосферу отчаяния и безысходности, которую даже Иоанн Богослов не сподобился вообразить.
Закрыв ладонями уши, я отошел от дома в тщетной надежде спрятаться от душераздирающих звуков в близлежащем перелеске. Я понимал, что желание мое вряд ли осуществимо, тем не менее потрусил частым шагом под притягательную сень деревьев. Там-то я его и увидел. Он прятался за искривленной ветром сосной...
Сначала я узрел его огромные, переполненные несказанной жутью и еще чем-то эдаким нездешним, чему я в то время не смог найти рационального объяснения, глаза. Незнакомец стоял за деревом, постоянно озираясь по сторонам. Он был как в лихоманке, его худосочное тельце била частая, мелкая дрожь.
В первые мгновения я принял его за не по сезону одетого, потерявшего родителей ребенка. Потом мне стало казаться, что передо мной и не человек вовсе, а некое, обряженное в человеческое платье, экзотическое животное, сбежавшее из ярмарочного шапито. Я хотел подойти поближе, присмотреться и в случае необходимости предложить неизвестному существу помощь, но не решился. Было в этом создании что-то пугающе инородное и одновременно завораживающее. Чем дольше я на него смотрел, тем более склонялся к мысли, что передо мной лысая обезьянка незнакомой породы. Но длилось это недолго, ровно до той поры, пока я не собрался повернуться к нему спиной и возвратиться домой.
- Не уходи! - услышал я внятный, но беззвучный оклик.
Я замер в нерешительности. Причиной этому состоянию послужил тот факт, что просьбу незнакомого существа я воспринял не органами слуха, а каким-то дотоле неизвестным мне способом. По природе своей я человек недоверчивый, поэтому, прежде чем прийти к какому-то определенному умозаключению, я всегда стремлюсь к приобретению неоспоримых доказательств. Кроме того, как человеку творческой профессии мне присуще повышенное любопытство, что по общему мнению пользовавших меня лекарей является первым признаком слабости тормозных процессов. Несмотря на кажущуюся противоречивость вышеприведенных чувств они вполне дружелюбно сосуществовали как в моем сознательном мире, так и подсознательном. Иногда же они объединялись для достижения общих целей. Так случилось и на этот раз. Я оборотился лицом к «обезьянке» и довольно громко, и предельно отчетливо выговорил:
- Вы кто и что здесь делаете?
Задав вопрос, я с максимальным тщанием стал всматриваться и вслушиваться в своего визави по-прежнему прятавшего большую часть тела за корявым сосновым стволом.
- Я гость. А здесь потому, что отстал от своих товарищей. - ответствовал вопрошаемый, не раскрывая плотно сжатую, почти безгубую ротовую щель.
Я был готов поклясться, что как и в первый раз информация, переданная непонятным существом, вошла в меня, минуя слуховой аппарат. Это становилось интересным и совсем не от того, что меня угораздило наконец-то встретиться с главным представителем нашего многочисленного сообщества троллей - легендарным гномом Ниссе (кстати, незнакомец отнюдь не был похож на лубочные изображения фольклорного героя - безусый, безбородый, с голой, как коленка, головой и практически безносый в придачу). Первой мыслью, озарившей мозг, стало тревожное предположение: «А не схожу ли я с ума?! Не привиделось ли мне все это?» Догадка действительно была пугающей, ведь я оказался бы не единственным (как вам уже известно!) «свихнувшимся» в нашем семействе (мать тоже там побывала!). Срочно требовалось или подтверждение или опровержение столь печальной, но не далекой от истины гипотезы. Я снова обратился к загадочному собеседнику, продолжая столь же пристально наблюдать за его необычным лицом:
- Если не секрет, скажите пожалуйста, у кого вы гостите? Я здесь в округе почти всех домовладельцев знаю, могу проводить в приютивший вас дом.
- Дело в том, что мы здесь незваные гости и нет, к сожалению, ни одного дома, где нас ожидал бы радушный прием... Единственное, чем вы можете помочь, ради чего собственно я вас и удержал, - это проводить меня до моста. Один, знаете ли, я боюсь. Эти ужасные звуки... Они угнетают меня...
И опять его губы остались недвижимы, а рот неразомкнутым. Но я слышал его абсолютно четко, ни одна произнесенная им буква не осталась недослышанной или непонятой, а насчет воплей, с моей точки зрения, он был не совсем прав. Вечерело, ветер унимался, а вместе с ним утихали и страшные, терзающие психику и угнетающие дух напоминания о бренности всего земного, будь то рассудок или самая жизнь (Вrevis ipsa vita, sed in malis fit longior6).
- Хорошо! Пойдемте, я пройдусь с вами до моста, - сказал я и не знаю почему и зачем подал ему руку. Он выглядел таким затравленным и беспомощным, что еще немного и я без разрешения взял бы его на руки. Этого не произошло. Странное, неопределенного пола существо покинуло убежище и продемонстрировало себя в полный рост. Одето оно было в темно-синий, почти черный бесформенный балахон. Ноги были босые, с коротенькими, будто сросшимися у основания пальцами. Уродливость его была настоль бесспорна и очевидна, что должна была бы вызвать чувство гадливости, но вот что странно, по всем эстетическим меркам это тщедушное тельце в нелепом саване, целиком и полностью подпадающее под категорию досадных курьезов природы и чье подлинное место было не на прогулке в городском парке, а в королевской датской кунсткамере, не вызывало во мне, ни как в художнике, а следовательно профессиональном ценителе и апологете прекрасного и гармоничного, ни как в обычном человеке, никакого физического отторжения. Даже наоборот! А когда он, откликнувшись на мой жест, протянул свою... перо отказывается выводить на бумаге слово «рука» .. в мою огромную (в сравнении с его) длань легла крохотная, шагреневая на вид и ощупь четырехпалая «лапка». Кисть его была суха и тепла. Намного теплее моей. Я предположил наличие у него повышенной температуры, тем более, что «лапку» трясло неуемной дрожью. Хотел было спросить, не болен ли он, но не поспел.
- Нет, нет! Со мной все в порядке. Организм функционирует в пределах допустимых параметров, - получил я, как всегда беззвучный и не совсем привычный в стилистическом отношении ответ, повергший меня в кратковременное замешательство. В голове роилось так много противоречивых, взаимоисключающих предположений и идей, что я не мог представить, как вести себя дальше. Засыпать ли незнакомца кучей вопросов, либо задать один единственный, но такой, который подтолкнул бы его к откровенной беседе. Все это я передумал за те недолгие минуты, потребовавшиеся нам для спуска по тропинке к береговой черте. Когда нашим взорам открылась безрадостная в холодной отчужденности перспектива иссиня-черных вод пролива Дрёбак, проблема с вопросами решилась сама собой. Было похоже, что происходящее в моем мозгу коловращение читалось «обезьянкой» с листа.
- Понимаю, что ментально вы находитесь в затруднительном положении... Следовало бы открыться вам ранее, но я не мог действовать сгоряча... Мне было необходимо убедиться, что вы именно тот человек, который сможет правильно воспринять информацию... да еще эти непереносимые звуки... Можете ли вы прояснить их происхождение?
В это время мы как раз подходили к мосту. Оглянувшись на холм, с которого только что спустились, я хотел было приступить к детальному объяснению причин возникновения этого аномального звукового дискомфорта, но он, словно подсмотрев складывавшуюся в моей голове картинку, сильно вздрогнул всем своим крохотным тельцем и, не позволив мне начать фразу, торопливо заговорил:
- Нет, не сейчас! Сначала я поведаю нашу историю... Не буду перегружать вас деталями, вы еще не готовы... Скажу лишь, что мы взаправду гости на вашей планете. Нашему разведывательному кораблю было поручено предотвратить на Земле геологическую катастрофу, но расчёты оказались неверны, и мы немного опоздали. Из-за этой ошибки полностью остановить извержение вулкана Кракатау не удалось. Более того, чтобы хоть как-то купировать безудержный выброс пепла и излияние магмы, нам пришлось пожертвовать своим звездолетом. В результате чего наш визит на Землю затянулся. Естественно, что совсем без средств передвижения мы не остались. В нашем распоряжении имеются устройства, позволяющие перемещаться по планете быстро и незаметно. С их помощью мы и оказались в этой части света, поближе к северному полюсу. В ближайшее время нас должен подобрать базовый корабль...
- А как же вы оказались один... - произнес я вслух, не удержавшись от нормальной (речевой) артикуляции вопроса, - новая форма общения давалась мне с трудом.
- Виной тому эти зловещие звуки... Никто из моих товарищей не отважился разузнать, что здесь происходит... А я решился... Теперь я знаю... и мне очень неуютно и страшно... хочется как можно скорее покинуть Землю...
После этих слов, вернее телепатической передачи сей нелицеприятной мысли, должна была повиснуть пауза и она - повисла. Мне было обидно за мир, в котором я живу и другого не знаю. Ему, по-видимому, (по крайней мере так хотелось думать!) было совестно, как визитеру, тем более незваному, говорить в глаза хозяевам тяжелую правду. Не знаю от чего - от досады ли, или из обычного человеческого тщеславия - мне вдруг загорелось от имени всего человечества напроситься на какой-нибудь комплиментик. Но не может же «посетитель» не удовлетворить желание хозяев и не молвить в их адрес одного доброго словечка...
- Планета у вас замечательная, ее беречь бы надо... - упредил он меня, правда не так как хотелось бы, но и на том спасибо. Я вновь напрягся, чтобы выудить-таки из него хоть какую-то похвалу, а взамен получил следующее:
- Как бы вы сами охарактеризовали жизнь на вашей планете?
Не принципиально, снял ли он этот вопрос с моего языка, или считал с мозга... Важно, что мне держать ответ... Как мне отвечать за весь род людской? Вправе ли я? Или я должен говорить только от себя лично? Дилемма была непростой...
Не сговариваясь, мы остановились, это уже была середина моста, я выпустил его слегка унявшую дрожь ручку и торжественно, от имени и без поручения сынов и дщерей Адамовых, начав во здравие, гордо заявил:
- Мы живем хорошо! - закончить же характеристику нашей земной юдоли я удосужился не столь оптимистично (Laus in proprio ore sordescit7), а откровенно говоря - «за упокой», - Беспрестанно мучаемся...
Мне показалось, что он улыбнулся, а может мне просто померещилось в неровном вечернем освещении, что его губная линия судорожно дернулась...
Как я был неправ! Это была не улыбка...
В это мгновение, перед тем как угомониться на ночь, с моря на город сделал свой заключительный набег северо-западный ветер. На своих плечах он вновь принес жутчайшую какофонию, составленную из воплей душевнобольных людей и предсмертных, агонических хрипов забиваемой скотины. Мой новый знакомый затрясся теперь уже крупной дрожью. Глаза его расширились до пределов возможного. Четырехпалыми лапками он сдавил свою безволосую, яйцеобразную голову, блокируя уши от проклятых звуков (или стенаний проклятых?). И тут, впервые, он открыл, точнее, раззявил свой маленький ротик, но не для произнесения слов, а для - S K R I K(а), в котором было собрано все вселенское страдание, вся боль, тоска и отчаяние. Он перекрыл им все существующие в мироздании звуки. Мне даже почудилось, что на краткий миг замерли не только находящиеся в полете птицы и плывущие в воде рыбы, но и вся природа застыла от пронзившего ее чудовищного стона.
В этом нечеловеческом, неземном вое не было привычных нам вокабул. Но, как это не парадоксально звучит, в нем угадывался глубочайший смысл. Понять всего я не мог, как ни старался. Единственное (и это лишь предположение!), что мне удалось распознать, это была неистовая, щемящая мольба существа о том, чтобы его побыстрее и навсегда забрали отсюда.
Его просьба была уважена практически без промедления и самым фантастическим образом. От закатных, цвета драконьей крови облачных полос отделился один багряный сполох размером в половину городской ратуши, метнувшись в нашу сторону, он в мгновение ока покрыл собой моего компаньона по вечерней прогулке и, словно слизнув того с моста своим огненным языком, исчез в неопределенном направлении...
Вот как было на самом деле, а совсем не так, как описано на табличке, размещенной под первым вариантом картины. А что было делать? Кто бы мне поверил, если даже лучший друг Макс, услышав настоящую правду, тотчас же прописал мне не очень приятные, можно сказать издевательские, а отчасти даже унизительные, но тем не менее быстро входящие в моду процедуры французского невролога Жана-Мартена Шарко...
Рассказал, как смог... Правда, в некоторых местах не удержался, излишне расцветив свое сухое, но абсолютно достоверное повествование тривиальными, позаимствованными у древних, изречениями... Не уверен, что это помогло мне доподлинно передать настроение судьбоносного свидания, но я старался...
На этом следовало бы и закончить - finis coronat opus, однако не могу не упомянуть о прощальной фразе существа, вошедшей в мое сознание уже после того, как сам он был поглощен кроваво-красным вихрем:
- Кто же вас создал такими жестокосердными и... несчастными???????


С тех пор я всю оставшуюся жизнь мучился над двумя вещами: по мере сил пытался как можно правдивее отобразить на холсте и бумаге картину нашей встречи и расставания, а также ломал голову над оставшимися до сих пор без ответа вопросами: «Кто же Он, наш Создатель?» и действительно ли: «Deus nil frustra facit8».

А теперь, действительно конец:

Feci quod potui, faciant meliora potentes!9


Норвегия. Экелю. 8 января 1944
E. Munrh

Это последнее (известное), а по теме и тону - исповедальное письмо норвежского живописца. Оно совершенно случайно было обнаружено во время реставрации за рамой одной из версий «Крика», похищенной из музея Мунка в 2004 году. Письмо публикуется впервые с разрешения дальних родственников художника.
___________________________________________________________

1. Cuncta fluunt! Finis vitae!1 (лат.) - Все проходит! Кончается жизнь !
2. pia fraus2 (лат.) - благая ложь
3. de verbo in verbum3 (лат.) - от слова к слову
4. Amor ordinem nescit4 (лат.) - Любовь не знает порядка.
5. Furiosus furore solo punitur5 (лат.) - Безумный наказан самим своим безумием.
6. Вrevis ipsa vita, sed in malis fit longior6 (лат.) - жизнь коротка, но в бедах дольше кажется
7. Laus in proprio ore sordescit7(лат.) - похвала в собственных устах загрязняется
8. Deus nil frustra facit8 (лат.) - Бог ничего не делает напрасно
9. Feci quod potui, faciant meliora potentes!9 (лат.) - Я сделал что мог: кто может, пусть сделает лучше




Дериземля Евгения, 1984 г.р./г. Кременчуг, Украина
Ссылки на издания и публикации:


1

(с) Евгения Дериземля

ДУХОВ ДЕНЬ

- По древнему преданию, весной, как только луга и поля зазеленеют, а воздух наполнится птичьими трелями, из рек и озер на бережок выходят русалки! – седой старик из-под косматых, нависших на самые глаза бровей, строго посмотрел на собравшихся вокруг него девчат.

Девицы расселись на душистой траве, внимая каждому слову седобородого рассказчика. Убедившись, что все слушают его раскрыв рты, старик продолжил:

- Так вот, выходят, значится, русалки из воды и бегают по полям и лесам, аж до самого Петрова дня, - сказатель поучительно поднял вверх указательный палец.

- Дед Серафим, - звонкий девичий голосок перебил рассказ старика. – А правда, что русалки – это утопленницы?

Рассказчик обратил взор на Оксанку, которая так бесцеремонно перебила его. Старик недовольно крякнул, но все же ответил:

- Да-а-а, - медленно, нараспев, протянул он, - русалки – это утопшие девки! – дедок утвердительно закивал головой. – Их также мавками величают. Что правда мавки, - дед Серафим почесал седой затылок, будто вспоминая чего, - это не только утопленницы. Мне еще моя бабка сказывала, что это также души детей, женского полу, что до крещения померли.

Старец тяжело вздохнул и украдкой взглянул на Марьяну. Жаль ему стало бедную девку. Совсем недавно дитятко она потеряла, дочку. Как раз за два дня до крещения малютка сгинула.

- Таких детей еще потерчатами зовут, - заключил он.

- Потерчатами?! – переспросила Марьяна, глядя на старца Серафима полными слез глазами.

- Значит испорченными, - пояснила подруге Оксанка, обняв Марью за плечи.

Старик кивнул, подтверждая сказанное:

- Злые духи похищают души этих младенцев! - прошамкал дедок беззубым ртом.

- А что ж делать? Как душу такую освободить? – с мольбой в голосе спросила Марья, надеясь, что местный знахарь помочь сможет. «Раз на этом свете кровинушку свою не уберегла, то, хоть может, смогу помочь ей покой обрести в мире ином.»

Старец с пониманием воззрился на убитую горем девку:

- Освобождают такие души в Зеленые Святки, - хриплым, словно каркающим голосом, молвил рассказчик. Сразу было видно, что знахарь не доволен, ведь совсем про другое рассказать собирался. Но ответ дал:

– Тогда-то, души эти уносятся на воздух и просят себе крещение три раза. Коли их услышит кто-нибудь и подаст крещение, говоря «Я тебя крещаю!», тогда ангелы подхватывают душу младенца и возносят в небо.

- На Зеленые Святки? – ахнули девки.

- Это ж сегодня! – встрепенулась Марья. – А как же услыхать зов такой души?

Старец Серафим горько вздохнул. Не хотел он давать ответ, но увидя в ясных очах девицы отчаяние, сжалился. «Может, хоть это девичье сердце успокоит?»

- Тебе, милая, к водяному гроту ночью прийти надобно, - дедок пригладил морщинистой рукой растрепавшуюся на ветру бороду, - как раз, там все русалки да мавки и собираются. Хороводы водят, песни поют и качаются на ветвях деревьев! – глаза старика зловеще блеснули. – Вот, только не захотят они одну из своих отпускать. Скорее тебя к себе заберут – до смерти защекочут и затащат на дно.

С этими словами знахарь тяжело поднялся с земли и, прихрамывая, удалился прочь, оставив позади себя стайку напуганных девчат.

Еле дождавшись ночи, Марьяна тихонько, чтобы не разбудить домочадцев, вышла со двора и направилась к потаенному гроту. Девица сильно волновалась. Страшно было, но от задуманного она не отступала. Тем более, что Марья к этой ночи очень хорошо подготовилась.

Девка покрепче сжала в руках тряпичный узел, в который собрала рубашки, нитки, пряжу – гостинцы для речных обитательниц. Ведь всем известно, что мавки, чтобы не ходить раздетыми, просят их одеть.

Приближаясь к водному гроту, Марьяна услышала мерный плеск воды, тихий шелест деревьев. Ничто не указывало на то, что в этой звенящей ночной тиши может происходить нечто таинственное. Вдруг до ушей девицы донеслось:

- Ио, ио, березынька – послышались слова народной песни.

«Почудилось!» - решила Марья, но тут же по воздуху разнеслось:

- Ио, ио кудрявая!

Девица удивленно приподняла черные, изогнутые коромыслицами брови и уверенным шагом направилась на чарующий звук:

- Семик Честной
Да Троица, - искусно выводили прекрасными голосами нагие девы слова незамысловатой песни.

- Только, только
У нас, у девушек,
И праздничек.

Марья мелко перекрестилась и сорвала пучок полыни, растущей возле ее ног. «И как это я забыла, ведь полынь – лучшая защита от русалок и ведьм!» С этими мыслями девка, словно зачарованная дивным пением, вышла на залитую лунным светом поляну. Ее взору предстали красивые бледные девушки с распущенными волосами зеленого цвета. Месяц, одиноко светивший в темном небе, играя бликами на юных обнаженных телах.

Голову каждой русалки украшал венок из осоки. Только у одной из речных обитательниц, видимо самой главной, венок был из водяных лилий.

Завидя незваную гостью, девы затихли. Вперед вышла главная из них, царевна. Та, у которой венок был самый красивый из белоснежных лилий. Она сверлила пристальным взглядом пришедшую. В глубоких синих, как ночной водоем, глазах мелькнули озорные искорки.

Глядя на пучок полыни, русалка с нескрываемым любопытством спросила:

- Что это у тебя?

Словно плывя по воздуху, мавка приблизилась вплотную к застывшей на месте от увиденного Марьяне.

- Полынь, али петрушка? – пронизывающий до глубины души голос вывел Марью из оцепенения. – Если петрушка, - весело продолжила русалка, - то ты – наша душка!

Худые белые руки с хрупкими изящными пальцами потянулись к шее пришедшей.
Марьяна отшатнулась:

- Полынь! – выкрикнула она, поднимая пучок горькой травы повыше, к бледному тонкому лицу обнаженной девы, подтверждая свои слова.

Услыхав про полынь, мавка зашипела и отпрянула назад:

- Сама ты изгынь! – с ненавистью выпалила она, кривясь словно от боли. Отступив назад, на комфортное от незваной гостьи расстояние, мавка встала в кругу своих подруг. Дева гневно смотрела на Марью, словно пыталась испепелить ее взглядом:

- Зачем к нам пришла? – раздраженно бросила она, капризно надув чувственные губки.

Марья, завидя недовольство на лицах речных обитательниц, немного осмелела. Она покрепче сжала в кулачке пучок полыни и уже без опаски смотрела на прекрасных дев. Ей казалось, что какая-то невидимая сила оберегает ее:

- Я хочу душу доченьки своей освободить, чтобы она не мучилась на этом свете, а наконец-то покой обрела! – слезинка скатилась по раскрасневшейся щеке. Вспомнила девка родную кровинушку.

Царевна русалок весело рассмеялась, глядя на слезы пришедшей. Она, словно нежась в лунном свете, ленно присела на поляне, среди душистых лесных трав:

- Ты оглядись вокруг! – мавка провела вокруг бледной, сияющей в ночной мгле рукой, - разве похоже, что мы мучаемся?

При этих словах лес наполнился звонким, словно серебряный колокольчик, смехом сказочных существ. Но увидя, что ей так и не удалось обмануть Марью, русалка спросила:
- Что у тебя в узелке?

С любопытством множество пар глаз воззрились на тряпичный узел. Незваная гостья встрепенулась. Она совсем позабыла про подарки, которые из дома прихватила. «Может, хоть это поможет?»

- Я вам одежу принесла! – бросила девка большой узел к ногам речных красавиц.

Тут же, словно вспомнив про свою наготу, девы бросились разбирать сорочки да юбки, при этом весело треща и радуясь обновкам, будто и не утопленницы вовсе, а живые.

- За гостинцы спасибо! – так и сдвинувшись с места тихо прошелестела главная мавка.

Толи принесенные дары подействовали, то ли задумала чего лесная красавица, но сердце ее смягчилось. Она быстро поднялась с земли и паря по воздуху, плавно приблизилась к Марьяне:

- Иди за мной, - поманила она рукой и тут же унеслась прочь с дивной паляны.

Марьяна, не теряя ни минуты, бросилась со всех ног вдогонку за мерцающим в ночной тьме силуэтом. Она спотыкалась о корни деревьев, разбивая босые ноги в кровь, но не останавливалась. Ветки деревьев, то и дело, хватали ее за руки и волосы, словно пытались остановить, не дать идти на встречу погибели. В суматохе девица н заметила, как выронила пучок полыни.

Пошло совсем немного времени и Марья оказалась в глубине леса. Здесь, в лесной чаще, ее окружили светящиеся прозрачные блики. Послышался детский плач.

- Что это? – разглядывая мечущиеся по воздуху загадочные круги, спросила девка.

- - Наши потерчата! – услыхала Марья за своей спиной ответ. – Здесь у нас ясли, - пояснила водная повелительница, - тут они растут, резвятся!

Русалка встала посреди опушки и тут же светящиеся круги, словно стая светлячков, окружили мавку и замерли на месте. Воцарилась гробовая тишина.

- Где-то здесь и дочка твоя! – хитрая улыбка заиграла на лице русалки.

Марьяна судорожным взглядом всматривалась в блики. «Как же понять, где моя дочь?»Словно прочитав мысли непрошеной гостьи, дева протянула нараспев:

- Я скажу тебе, которая твоя. Но-о-о… - мавка сделала длинную паузу и смерила девку презрительным взглядом, - но прежде, ты должна разгадать три загадки! – она таинственно усмехнулась. – Разгадаешь – получишь то, за чем пришла.

- А если не разгадаю? – тень сомнения мелькнула на девичьем лице. «А вдруг обманет?»Ведь всем известно о коварстве и хитрости мавок.

- Коли не отгадаешь – станешь одной из нас! – русалка ленно зевнула и провела маленькой ручкой по вьющимся длинным волосам.

- Загадывай! – голос Марьяны был полон решимости.

Обрадованная тем, что ей все-таки удалось заманить незваную гостью в ловушку, русалка молвила:

- Что растет без кореня? - таинственным шепотом спросила она и тут же, не дожидаясь ответа, продолжила, - что бежит без повода? - уверенная в том, что на ее загадки ответа не найдется, загадала последнюю, третью загадку, - что цветет без всякого цвету?

Марья заливисто рассмеялась, ведь разгадки она давно знает, да и загадки сильно простыми оказались:

- Камень растет без кореня; вода бежит без повода; папороть цветет без всякого цвету! – даже не задумываясь, выпалила Марья и застыла в ожидании, уверенная в правильности своих ответов.

- Не угадала! – словно гром среди ясного неба, раздался голос русалки и, тут же, с визгом она вцепилась в волосы оторопевшей от неожиданности Марьяне.

Со всех сторон на девку набросились остальные мавки и начали щекотать до слез. Девка пыталась отбиться, но вырваться из цепких пальцев оказалась ох как не просто! «Вот и конец мой пришел!» - пронеслось в голове девицы.

Как вдруг, среди темного ночного леса, раздался хриплый старческий голос:

- Ах, ты ж нечисть речная! – прогудел из мрака некто невимый, - ану, прочь пошли! – громогласно рявкнул все тот же голос.

И из тени деревьев, на середину опушки ступил дед Серафим:

- Ау, ау, шихарда, кавда! – произнес он непонятное заклинание.

Мигом сказочные девы отпустили свою жертву. Словно завороженные, они взирали на грозного старца с развивающейся на ветру длинной седой бородой, - шивда, вноза, митта, миногам, - продолжил знахарь, приближаясь к упавшей на траву Марьяне.

Мавки зашипели и попятились назад, отступая подальше от пришедшего.

- Каланди, инди, якуташма, биташ,
Окутоми нуффан зидима.

При этих словах, русалок словно ветром сдуло, только яркие мерцающие в ночи огоньки судорожно кружили над кронами деревьев.

- Ну, чего ждешь? – обратился старик к Марье, помогая подняться ей с травы, - отпускай дитятко свое, разве ты не слышишь зов ее?

И действительно, в воздухе разносился тихий, еле слышный плач, словно мольба о помощи.

- Я тебя крещаю! – прокричала Марьяна трижды, освобождая от вечных мучений заблудшую душу.






Фролов Алексей, 1979 г.р./г. Сыктывкар, Россия/.
Ссылки на издания и публикации:


18

(с) Алексей Фролов

БУСИНА

С исторической точки зрения христианство добралось до народа коми совсем недавно. Порой кажется, чуть сильнее надавишь, и новый культурный слой лопнет, обернувшись тонкой полиэтиленовой плёнкой, стыдливо прикрывавшей едрёное, дремучее, удивляющее своими могучими корнями язычество. Особенно это чувствуется, когда сталкиваешься в обычной повседневной и, вроде бы, современной жизни с применением людьми неких магических манипуляций в отношении своего нелюбимого соседа и не для того, чтобы просто тому насолить, а чтобы обязательно уничтожить. И ладно бы, если бы это не работало. Но не на Коми земле. Удивляет живая мощь, которая выступает из этих проклятий в хорошо, что редких, но всегда трагических случаях.

- А с Ниной-то у нас всё плохо... – мама только пришла с работы и тут же решила поделиться новостями. – Не проходит у неё эта штука. Помните, говорила, что у неё отрыжка началась?..
Да, действительно, не так давно мама рассказала, что у неё на работе в мастерской Горбыткомбината, в которой женщины занимались изготовлением могильных венков, у одной из работниц пошла изжога и отрыжка, которые никак не прекращались. Давали попить воды, лекарства подручные от изжоги – никакой положительной реакции. В итоге пришлось женщине даже на больничный выйти. Попасть на больничный тогда все боялись, как огня, поскольку в послепутчевой стране началась инфляция, продукты стали дорожать на глазах, а выплаты по больничному листу были совершенно ничтожными. Так вот, пошла женщина эта по врачам, да, видно, толку от того оказалось никакого.
- Приходила она сегодня.., - заметно понизив голос, продолжала рассказывать мама. – Вся иссохшая, килограмм двадцать потеряла… Полная ведь была, а сейчас худая, как вешалка, стала. Смотреть страшно. Пока лист больничный заносила, отрыжка у неё не прекращалась ни на секунду. Только у стола своего присела, как вдруг слышим, из живота у неё будто б голос какой пошёл! И всё матом кроет. Она сразу вещи взяла и выбежала… К бабкам ей надо. Врачи-то здесь ничем не помогут. Шэва это!
- Что? – спросил я, в первый раз услышав незнакомое слово.
- Шэва! Проклятие есть такое у коми, сильное очень, – пояснила мама. – Слышала про это давно, только вот в первый раз самой встретить угораздило. Это что-то вроде насланного чревовещания начинается у человека. Отрыжка ни днём, ни ночью не прекращается, а потом вот, как у Нины нашей, если ничего не предпринять, голос начинает говорить. Совсем может человека извести, потому что дух этот никогда не спит. Ну и человек в итоге тоже не спит. И сохнет, сколько бы ни ел. Чаще всего люди от этого умирали…
После мы узнали, что обратилась-таки тётя Нина к бабке. Но вот чем всё закончилось, помогло ли новое лечение, не скажу, не знаю.
О похожем случае рассказала мне моя бывшая студентка и коллега Настя родом из Усть-Куломского района:
- Когда я была ещё маленькая, лет семь, около нас в Помоздино жила бабушка. Бывало, проходишь мимо её забора, она в огороде возится, картошку капает или что-нибудь другое делает и всегда обязательно поздоровается по-соседски. И только вот было всё в порядке, как вдруг выпрямится, лицо становится каким-то отрешённым и голосом не своим начинает говорить – грубым, на мужской похожим! И всё гадости говорит про тебя всякие, словами последними обзывает. В этот момент бабушка могла и запустить в тебя чем-нибудь, что под руку попадётся – хоть метлой, хоть лопатой. Поэтому двор её дети всегда старались обходить стороной… Таких случаев у нас в деревне много было, так мы к этому нормально относились: ну и болеет кто-то шэвой, что тут особенного?..

Лет через десять встретился мне и другой случай с коми проклятием. Только в этот раз проблемой стала отнюдь не отрыжка.
Мы сидели тесным кружком вкруг стола, коротая за чаем и разговорами с учителями из разных сёл Сысольского района поздний вечер педагогического семинара в Визингском филиале Республиканского центра дополнительного образования. И в какой-то момент, наверное, дабы пощекотать нервы на ночь, речь зашла о всякой паранормальщине. Некоторое время послушав нас, слово взяла Ирина.
- Дочь свою я тогда чуть не потеряла… - повела она свой печальный рассказ.– Было это три года назад. Девять лет ей тогда было. Казалось бы уже довольно взрослая для такого баловства девочка… И что её толкнуло эту бусину в ухо запихнуть?..
- Мама, мама!! У меня ухо болит! – примерно с такой фразы дочери Сони, которой она встретила маму с работы, началась для Ирины история, перевернувшая всю её дальнейшую жизнь.
Первое, о чём подумала мать, была, конечно, банальная простуда. Тем более, что ближе к ночи температура у Сони заметно повысилась. Однако, что бы ни предприняла семья в последующие дни, чтобы вылечить отит, состояние девочки явно ухудшалось. Повезли в поликлинику. Обнаружилось, что в ухе у Сони идёт сильное нагноение, но причину сразу определить было сложно, отправили на рентген в Сыктывкар. Вот на рентгене-то и выяснилось, что в ухо попала бусина. Как попала? Откуда взялась? Сколько не спрашивала Ирина об этом свою дочь, та так и не смогла толком объяснить. Одно твердила: «Не помню».
Казалось бы, как вошла, так бы и выйди, да только стала та бусина двигаться в неестественном, противоположном направлении, к мозгу. В Сыктывкаре врачи удалили небольшой участок кости над ухом, откачали гной, но саму бусину им вытащить не удалось. Сказали, срочно требуется сложная операция, нагноение слишком сильно приблизилось к тканям мозга. Полетели в Петербург. Но и здесь их ждал отказ. После обследования хирург сказал, что время уже упущено, остаётся только молиться.
Казалось бы, вот и всё, но материнское сердце не хотело оставлять борьбы, и Ирина пошла, куда посоветовал врач – по храмам. Где-то в этих безнадёжных скитаниях услышала она от одного монаха, будто бы есть ещё сильные молитвы. Якобы используются они крайне редко, дабы не теряли своей целительной силы. Но сколько бы ни обращалась затем потерявшая голову от горя мать к священникам, те в один голос утверждали – нету такой молитвы! Всё это-де досужие обывательские домыслы. И вот уже когда она совсем потеряла надежду, один священник, взяв с Ирины обещание ни в коем случае никому ни при каких обстоятельствах не передавать тайное, чиркнул что-то на листке и передал исстрадавшейся матери.
По возвращению домой читала она написанное, делала всё, как наказал священник. И то ли молитва та действительно подействовала, то ли любовь материнская, а, может, и то, и другое, но случилось настоящее чудо. У уже впавшей в предсмертное забытьё Сони вдруг резко упала температура, и она впервые за долгое время заснула крепким сном. Но через несколько дней…
- Помню, уже уложила дочу спать, а сама сидела в другой комнате, тетради что ли проверяла… И вдруг почувствовала неладное, будто что-то страшное происходит в соседней комнате. Побежала я к Сонечке, открываю дверь, хотела было к ней броситься, а ноги будто к земле приросли. Вижу, кровать всю трясёт, а над кроватью какое-то омерзительное тёмное облако сгустилось. И всё что-то крутится в нём, движется и мелькает. То какие-то морды козлиные, то лица страшные, мохнатые, копыта, хвосты… И всё это воет и извивается непрестанно. Меня охватил настоящий ужас! Я бы бросилась бежать, но подо всем этим лежала моя Соня, и я пошла к ней. Шагала и громко, как мне казалось, кричала единственную известную тогда мне молитву «Отче наш». Вой и рёв становились всё сильней, нестерпимей. Но, когда уже стала совсем близко подходить, всё вдруг разом прекратилось, будто и не было ничего…
После той ночи, на утро Ирина обнаружила, что вместе с большими сгустками гноя бусина вышла из раны сама. Она долго рассматривала её, но так и не смогла опознать, откуда такая в доме взялась.
Гораздо позже она узнала, что есть у коми такое смертное проклятие, появляется после него в ухе бусина. Считается, что настолько оно сильное, что никто от него не уходил, убивает оно человека наверняка. И тот, кто проклял, очень дорого за такое платит…
Но вот Ирина дочь свою как-то спасла, отмолила.





Юртаев Дмитрий, 1978 г.р./г. Минск, Республика Беларусь/.
Ссылки на издания и публикации:


32

(с) Дмитрий Юртаев

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО…

Предмет не был похож ни на один из тех, что были найдены при раскопках. Правильная форма, небольшая масса. Возраст находки составлял не менее одного миллиарда лет.
Адам передал мыслеобраз экспертам: «Есть версии?». В голове мгновенно появились варианты: «Доисторический предмет культа? Деталь древней машины? Инопланетный артефакт?».
Он прервал ментальную связь. Слишком сложно. Миллиард лет назад всё было гораздо проще. Это было самое начало. Тогда не существовало машин и тех, кто мог их построить.
Адам повертел находку в руках. Предмет напоминал небольшую прямоугольную коробку. От неловкого прикосновения «коробка» неожиданно раскрылась: теперь можно было внимательно рассмотреть скреплённые с одного края тончайшие белые пластины, поверхность которых в определённом порядке заполняли маленькие чёрные пятна.
«Что это?». Телепатический ответ, пришедший на запрос в информационную сеть, дал подсказку: «Вариант визуального, тактильного или ментального интерфейса связанного с накоплением, обработкой и воспроизведением информации».
Сомнений не оставалось: предмет — носитель информации.
Информация? Адам мысленно отдал предмету команды: «Соединиться! Воспроизвести! Связь! Контакт!». Безрезультатно. Его мозговая активность достигла максимума. Он снова обратился к экспертной группе. Мысли других членов экспедиции заполнили сознание. Все вместе они пытались войти в контакт с предметом. Если это на самом деле носитель информации, то должен быть способ её воспроизвести, проанализировать и понять.
Группа людей продолжала общаться телепатически. Впервые единственный ясный способ общения, доведённый миллиардом лет эволюции homo perfectus до высшей степени своего развития, не приводил к результату.
Книга лежала на столе. На открытой странице было написано: «В начале было Слово…».

[GREEN]

В 2020 году


Лауреатом конкурса стал:

Юринов Владимир, 1963 г.р./г. Андреаполь, Тверская обл., Россия/.
Ссылки на издания и публикации:



15

(с) Владимир Юринов

ВНИЗ ПО СПОКОЙНОЙ РЕКЕ

Старик смотрел на дорогу.
– Ждёшь кого? – лениво спросил Лодочник. Не было в его словах никакого любопытства – одна дежурная вежливость.
– Эльза... – Старик зябко повёл плечами. – Боюсь, она не выдержит...
– Женщины терпеливы... – Лодочник сидел на аккуратном, поставленном на попа, берёзовом чурбачке и вырезал перочинным ножом из сочного липового брусочка забавную фигурку не то медведя, не то бегемота. – Гораздо терпеливее нас.
– У неё больное сердце... – Старик опять посмотрел на дорогу. – Сердце, – повторил он.
Дорога, петляя, уходила сквозь спелые пшеничные поля, ныряла в пушистую рощицу в низинке, а потом круто, издалека казалось – почти вертикально, взбиралась на гряду сизых, с жёлтыми клыками оползневых обрывов, холмов.
– А то вернись, – в словах Лодочника явственно прозвучала усмешка.
– И что, многие возвращаются? – не оборачиваясь, спросил Старик.
– Бывает... – Лодочник помолчал. – Редко, но бывает.
Старик, сутулясь, смотрел на дорогу.
– Нет... – он снова повёл плечами. – Устал... Да и не одолеть мне холмов.
– Да... С горы – катить, в гору – тащить... – голос у Лодочника был густой, с трещинкой, неторопливый. – А что устал, так сюда другие и не приходят... Дорога, – подытожил он.
– Я думал, здесь более оживлённо, – Старик наконец отвлёкся от дороги и с любопытством огляделся.
– Оживлённо – там, – Лодочник кивнул вдоль берега вверх по реке, где в зыбком мареве, на пределе видимости, дрожали, ажурными опорами взметнувшиеся на фантастическую высоту, величественные конструкции мостов. Плыл оттуда волнами еле слышимый то ли гул, то ли вой. Происходило там какое-то движение: то ли двигалось что-то по мостам, то ли сами мосты двигались, плыли, колыхаясь, сквозь серебристо-пепельное пространство.
– Сколько их? – Старик показал в сторону мостов.
– Было двенадцать. Сейчас – не знаю. Строят и строят... – Лодочник, прищурясь, посмотрел вдаль и, покачав головой, добавил: – Сплошной вавилон.
– А ты типа теперь без работы? – Старик всё ещё смотрел на мосты.
– Ну... типа да.
– И на что живёшь?
– Когда как... Департамент пенсию платит.
– Большую?
– Хватает.
– Жалеешь?
– О чём?
– О прошлой жизни. Зарабатывал, небось, хорошо?
– Иногда жалею... Пусто сейчас.
– Пусто, говоришь... А тогда, значит, было не пусто. Косяками, говоришь, шли... – Старик говорил, продолжая смотреть в сторону, и только голос у него вдруг натянулся и задрожал (Лодочник с тревогой посмотрел на него). – Полной лодкой, говоришь, возил... Не толкаемся! Не толкаемся!.. – голос Старика вдруг взлетел до звона, почти до визга. – Не напираем! Всем места хватит! Всех отвезём!.. Деньги готовим!! Оплата при входе! Отправление по заполнении!.. А людей ты жалел?! Людей?!.. – Старик уже стоял перед Лодочником и в упор яростно смотрел на него.
– Людей-то... – Лодочник положил нож и фигурку на землю, поднялся, аккуратно отряхнув с колен стружку, и взглянул в глаза Старику. – Я их и сейчас жалею.
Глаза у Лодочника были странные: какие-то незащищённые, как у очкарика, только что снявшего очки. Старик с минуту буравил его взглядом, потом отвёл глаза.
Встав, Лодочник оказался высок – одного роста со Стариком. Был он сухощав, даже, пожалуй, худ; щетинист, бос. Распахнутый ворот чёрной сатиновой рубахи, заправленной в чёрные же холщовые штаны, обнажал острые выпирающие ключицы. Необычным было лицо. Казалось бы, несочетаемые черты – широкие калмыцкие скулы, прямой греческий нос и серо-голубые вологодские глаза – удачно гармонировали на нём, дополняясь шапкой густых жёстких чёрных, пробитых седой искрой, волос. Был он загорел до той бронзовой степени загара, какая бывает только у людей, постоянно находящихся на открытом воздухе. Напоминал он Старику почему-то сельского учителя, и только торчащие из свободных рукавов натруженные жилистые руки с широкими мосластыми запястьями выдавали в нём работягу.
– А ты знаешь, я тебя таким себе и представлял, – Старик виновато улыбнулся. – Точь-в-точь.
– Ну, если ТАКИМ представлял, о чём тогда речь?
Старик, стерев улыбку, замер, а затем, поджав тонкие синюшные губы, невесело хмыкнул:
– Ах, вон оно что... И что же? Вплоть до девушки с веслом?.. Обнажённой.
Лодочник улыбнулся.
– Вплоть до... Впрочем, прецедентов не было: миф – штука устойчивая.
Старик, не мигая, смотрел на него.
– Ну... а остальное? – он неопределённо повёл подбородком.
Лодочник покачал головой.
– Гораздо в меньшей степени. Ну, там... детали, оттенки... Опять же погода.
– Да... Погода... – Старик запрокинул голову и, прищурясь, посмотрел в зенит, откуда щедро лупило лучами лимонно-жёлтое солнце. Странно, но здесь на него можно было спокойно смотреть.
– Обычно случается дождь... – Лодочник опять уселся на чурбачок. – Нудный мелкий моросящий дождь... Впрочем, иногда и не мелкий, – подумав, добавил он.
– Так мне, получается, повезло? – Старик двинулся к берегу.
– Это мне повезло.
Старик остановился.
– А, ну да... – он покивал головой. – Дьявольщина, никак не привыкну.
– К этому трудно привыкнуть, – Лодочник, подняв с земли фигурку, внимательно рассматривал её.
– Послушай, а почему она такая?
Лодочник оглянулся. Старик стоял на берегу и пристально смотрел на чёрную гладкую, как будто бы маслянистую, воду.
– Река... – Лодочник неопределённо пожал плечами. – Она всегда такая.
– И туман? – Старик показал рукой туда, где в сотне метров от берега стояла – именно стояла на воде, как совершенно невообразимой высоты забор, – плотная серая стена.
– И туман.
– Жутко... – Старик опять зябко повёл плечами, и Лодочник понял, что это – привычка.
– Послушай, а ты кто... по жизни? – спросил он Старика.
– Я-то?.. Пожалуй, что поэт, – Старик всё ещё смотрел на реку.
– Поэ-эт?.. – недоверчиво протянул Лодочник. – И что, хороший поэт?
– Ну... На том берегу скажут.
– Я тебе и на этом скажу, – Лодочник резко поднялся и двинулся к Старику.
– Разбираешься? – улыбнулся ему навстречу Старик.
– Приходится... – строго ответил Лодочник и, подойдя вплотную, вновь пристально заглянул ему в глаза. – Так ты говоришь, поэт?..
На этот раз Старик выдержал взгляд. Отвёл глаза Лодочник. Он вдруг схватил себя рукой за подбородок и, поспешно отвернувшись от Старика, застыл, нагнув голову и широко расставив босые ноги.
Старик ждал.
– Послушай... – хрипло сказал Лодочник и закашлялся. Старик смотрел на острые, ходящие ходуном лопатки, обтянутые чёрным, с белёсыми разводами, сатином и молчал. – Послушай... – с трудом удерживая кашель, выдавил наконец Лодочник. – Может быть, тебе, действительно, лучше вернуться?
– Даже так?.. – Старик недоверчиво покачал головой. – А как же Департамент?
– Да чёрт с ним, с Департаментом!.. – Лодочник порывисто повернулся. – Чёрт с ним, с Департаментом!.. – горячо зашептал он, шаря блестящими глазами по лицу Старика. – Ты возвращайся, Старик!
– А деньги? – насмешливо спросил Старик. – Как же с деньгами, Лодочник?
– А Эльза? – сжав в линию губы, жёстко спросил тот.
– Эльза... Да, Эльза... – Старик, опустил голову и с минуту стоял, глядя себе под ноги, а потом, развернувшись к реке, вновь уставился на воду.
Лодочник положил ему ладонь на плечо.
– Прости.
Какое-то время они молчали.
– Ладно, – сказал Старик, – поехали... На том берегу разберёмся.
– Да нет никакого того берега! – вдруг взорвался Лодочник. – Понимаешь, нету!
– То есть? – опешил Старик.
– Нет, и никогда не было! – Лодочник, сжав плечо, резко развернул Старика к себе. – Есть только этот берег, вот этот вот!!.. – он топнул босой ногой во влажный песок. – Только этот берег и никаких других берегов! Нигде!! Понимаешь?! Нигде!!
– А как же... все?.. – Старик всё ещё не верил. – Куда... все?..
– Туман!! Это всё – они! Просто – в туман! Понимаешь?!.. Это – туман! Пустота! Забвение! Понимаешь?!
Старик отрешённо покивал.
– А там? – он мотнул подбородком в сторону мостов. – Мосты-то куда?
– В никуда! Метров пятьсот-шестьсот – и всё... Дальше просто никто не доезжает.
– Дьявольщина!.. – Старик закрыл глаза и горько покачал головой. – Я ведь знал, знал!.. А всё ж таки на что-то надеялся... Старый дурак!
Он как-то весь сгорбился, как будто из него выдернули стержень, потом медленно развернулся и вяло побрёл по берегу, опустив голову и тяжело переставляя ноги.
– Я помогу тебе подняться на холмы! – крикнул ему в спину Лодочник.
Старик остановился и повёл плечами. Лодочник подошёл и встал рядом.
– Я помогу тебе, – повторил он.
Старик запрокинул голову и посмотрел на солнце.
– Так ты говоришь: вплоть до девушки с веслом?
– Да, – Лодочник внимательно смотрел на него.
– И ты говоришь: обычно дождь?
– Да, – Лодочник вдруг всё понял. У него вновь запершило в горле.
– Что ж, дождь – тоже неплохо... – Старик всё ещё смотрел вверх. – Я люблю дождь.
– Да... – Лодочник проглотил наконец горький комок. Потом уже спокойно спросил: – Ты так решил?
Старик помедлил буквально секунду. Потом опустил голову.
– Да.
Лодочник вздохнул.
– Так что?.. Тогда... в путь?
Старик оглянулся.
– Пора?
Лодочник кивнул.
Не говоря больше ни слова, Старик тяжело забрался в лодку и, осторожно балансируя, перешагивая через низкие скамейки, прошёл в корму. Там он сел на последнюю скамью, лицом к берегу. Лодочник, взявшись за нос лодки и упираясь ступнями в разъезжающийся песок, натужно столкнул лодку в реку и, прошлёпав несколько метров по воде, перевалился через борт. Лодка закачалась – Старик схватился руками за борта. Лодочник встал, мокрые штанины облепили его ноги, с них ручейками стекала вода, оказавшаяся на дне лодки вовсе даже не чёрной. Потом, устроившись на средней скамье, лицом к Старику, Лодочник поплевал на ладони и взялся за вёсла. Ловко развернув лодку носом от берега и пристально посмотрев на Старика (тот сидел, напряжённо выпрямив спину, и неотрывно смотрел поверх головы Лодочника на совершенно невообразимую, чудовищную стену тумана), Лодочник вновь опустил вёсла в воду и начал привычно и размеренно грести. Берег стал удаляться. Постепенно угасали звуки. Все звуки берега – шелест травы, шорох листьев, пение птиц, стрекотанье цикад и этот отдалённый, но назойливый то ли гул, то ли вой со стороны мостов – всё съедалось расстоянием, отдалялось, превращалось в шёпот, пока совсем не затихло, и только плеск вёсел да лёгкое журчание воды вдоль бортов нарушали сплошную тишину.
– Мёртвая тишина... – тихо, как бы про себя, сказал Старик.
Лодочник не ответил. Он уже подвёл лодку почти вплотную к стене тумана.
Вблизи туман оказался ещё более плотным, он больше напоминал дым – серый густой тяжёлый дым. Он струился над водой, он тёк, как вода; по его поверхности проходили волны; поверхность эта казалось упругой – на ней проступали какие-то фигуры, под ней скользили неясные тени. Изредка, словно щупальце, туман лениво выбрасывал из себя клок, протуберанец и так же лениво, не спеша, втягивал его обратно.
Лодочник перестал грести. Вёсла повисли над водой, с них срывались белые капли и медленно, маслянисто, со звоном падали в густую чёрную воду.
– Да, тихо... – сказал Лодочник и, развернув лодку носом по течению, сложил вёсла.
Некоторое время они сидели молча и неподвижно, глядя каждый в свою сторону: Старик – на клубящуюся, как будто рывками двигающуюся вдоль борта, зловещую грязно-серую стену тумана; Лодочник – на Старика и мимо Старика, за его спину. Мостов там уже не было видно. Ничего там уже не было видно, никаких деталей – только распахнувшаяся от земли до самых небес, подёрнутая голубоватой кисейной дымкой, необозримая речная даль.
Потом Лодочник, не вставая, повернулся поперёк лодки, спиной к туману, и поставил ноги на скамью. Упёршись поясницей в борт, он положил руки на согнутые колени, а подбородок – на руки и стал смотреть на медленно проплывающий вдали, ярко освещённый солнцем, берег.
Старик не шевелился. Потом, немного погодя, устроился так же.
Теперь даже вода не журчала вдоль бортов.
Берег двигался мимо, как в замедленном кино, и движение это казалось бесконечным. И неподвижное нежаркое солнце щедро лило лучи на бархатный прибрежный песок и на латунные пшеничные поля, и на прохладно-изумрудные рощи, и на синие, с жёлтыми вертикальными рубцами, далёкие холмы. Берег был бесконечен, и бесконечна была полноводная спокойная река, и уже было непонятно – что из них стоит на месте, а что течёт; да это было и не важно, это было сейчас не главное, а главное... Главное сейчас было – спокойно плыть.
Плыть спокойно – вниз по спокойной реке...
– Слушай, Поэт, – не поворачивая головы, сказал Лодочник, – а почитай-ка стихи...

[GREEN]

В 2020 году


Дипломантами конкурса стали:

Штыгашева Ольга, 1956 г.р./г. Якутск, Россия/.
Ссылки на издания и публикации:



16

(с) Ольга Штыгашева

ЗОЛОТОЙ РЫБ

На ужин жареной рыбы захотелось. Обвалять в муке с яйцом и на сковородку в расплавленное масло. Вредно, конечно. Но сейчас и дышать-то вредно. В жизни и так удовольствий немного, еще и в этом себе отказывать. Нет уж! Вы ничего не подумайте такого, мужа у меня уже нет, друга постоянного еще нет. Так что, рыбы просто так захотелось, без интересных обстоятельств. Как представила ее на тарелке, шкурка золотистая, укропчиком присыпана, да с картошечкой еще, так и помчалась на рынок, разбрызгивая слюни. Еду и думаю, какую бы рыбку купить. Мясистую и не костлявую. И непременно живую. А то неизвестно, сколько она у них там пролежала в морозильнике, и какой смертью умерла. А я женщина не кисейная, сама могу и голову отрезать рыбине, и почистить, и анатомировать как надо. С мужем частенько на рыбалку выбирались, так он прямо с удочки на столик складной мне подкидывал рыбешек. А я уже шустренько рыбью башку отделю, с двух сторон теркой пройдусь, чик-чик, и в ушицу ее, родимую. Да. Хорошие были времена. Безнапряжные, уютные семейным покоем и тихим счастьем. И куда все это девается со временем? Когда люди успевают врагами стать, еще совсем недавно друг другу так необходимые и родные. Я вздохнула. Не будем ворошить прошлое, портить настроение и страдать. Отстрадалось уже…
На рынке народу - море. Толчея страшная. Все куда-то спешат, толкаются, никакой заинтересованности покупательской не видно. Кто ж так на рынок ходит? Это в магазине так можно носиться от полки к полке с вытаращенными глазами, хватать самое нужное и мчаться домой готовить ужин. А на рынке спешка не нужна. Здесь продавцы – народ ушлый. Только зазеваешься, и червивенку положат в мешочек, и неликвид успеют подсунуть. Прямо фокусники. Домой придешь, начнешь холодильник загружать, то мандаринка мягкобокая попадется, то помидор с черными точками. Когда успел-то хитрый узбек, вроде, следила за его руками, как завороженная крыса. Не спеша обхожу многоярусные витрины, заваленные разной овощной и фруктовой снедью, зеленью, разноцветным картофелем. Нет, хорошие мои, мне бы рыбки, не надо мне ваших яблок и винограда. Дохожу до нужного зала наконец. В нос терпко бьет запах копченой рыбы. На крюках висят огромные скалящиеся горбуши, сверкают ярко-оранжевым жирным брюшком нерки, в гирлянды собраны неприметные, но такие милые под пиво корюшки. В витринах скучают серьезные, благородные осетры с благородными ценниками. Это все красиво, вкусно, но нам не надо. Нам бы карпика обычного. Подхожу к аквариумам. Не особо весело, но и не вяло фланируют рыбины в мутной воде, натыкаясь друг на друга и, не скандаля, расплываясь в стороны. Что-то мне не очень. Не жирненькие какие-то. Пятнистые. А, так это речная форелька. Иду дальше. Мне нужен карп. Втемяшился же в голову. А вот и они. До чего забавные рыбешки! Играются. И не подозревают, бедолаги, что игры-то скоро закончатся. Ну, слава Создателю, не наделил разумом братьев меньших. А то я бы точно вегетарианкой стала. Выбрала одного. Крупный. Как раз подходит. Указываю продавцу на него, и он пытается его выловить. Пока продавец безрезультатно мотал по аквариуму сачком, гоняясь за моим карпиком, в сачок попадается совершенно случайно, словно нарочно подставив жирненький бочок другой. Этого берете? Ну, тоже ничего. Берем!
Дома выпустила его пока в таз с водой, а сама стала чистить картошку, поглядывая на свое приобретение. В такой посудине было, конечно, тесновато, но мой ужин резвился как в последний раз. Ну, все, миленький. Пожалуйте на чистку. Схватила его за сребровидную чешуйчатую шкурку и, крепко зажав, чтобы не выскользнул, поволокла в мойку.
- Че так сжимать-то? Я же никуда не денусь.
От неожиданности я разжала пальцы, и рыбина шмякнулась на пол. Это что сейчас было?!
- Можно поосторожнее! Больно же!
Опять этот тоненький мерзкий голосочек. Я сошла с ума? Я точно сошла с ума! Господи, только этого не хватало… Говорила мне мама – надо больше отдыхать. Все! Уработалась до голосов в голове. А с пола запищало:
- Да подними ты меня уже. И в таз верни на место.
Говорящая рыба??? Да ну, на фиг. Надо срочно посмотреть в интернете причины слуховых галлюцинаций. Может, еще не поздно. Может, помогут, вылечат. Или это все-таки у меня в мозгах пищит? Ой, мамочки мои, что же будет теперь?! Я не заметила, что запричитала в голос, сидя на полу рядом с этой долбанной рыбой.
- Че орешь-то? Нормально все. Брось меня в таз, я сказал. Дышать же нечем. Совесть имей!
Как под гипнозом, осторожно беру его и на вытянутых руках тащу его к тазу. Серебристое тельце плюхнулось в воду, а у меня пока яснее в мыслях не стало. Молча смотрю на существо, плавающее у меня на кухне, и думаю, что даже под пистолетом я не буду его сегодня есть. А оно глядит на меня выпуклым глазом и словно прищуривается, издеваясь.
- В общем так. Я – золотая рыбка. Ты обязана загадать мне три желания. А я должен их исполнить. Предупреждаю заранее. С того света не возвращаю, внешность не изменяю. Остальное можешь загадывать.
Господи, ну пожалуйста, пусть это будет сон, пожалуйста-пожалуйста, сделай так, чтобы это был сон. Кошусь на него с опаской. А оно фыркнуло и будто бы улыбнулось. У меня все еще словарный запас не восстановился, дар речи пока не возвращался, поэтому я просто тупо молчала. Рыба возмутилась:
- Тьфу ты. Думал к приличной попал, а тут безобразие какое-то. Ну, и как миссию выполнять? Слышь, хозяйка, это не у тебя в голове. Это я с тобой разговариваю. Золотая рыбка. В смысле, золотой Рыб. Сказку Александра Сергеевича знаешь?
Я машинально киваю головой.
- Уже лучше, - рыба удовлетворенно нарезала пару кругов по тазу.
Я прокашлялась и сипло издала что-то похожее на слова:
- Тебе че от меня надо? Че ты ко мне прицепилось-то?!
- Ну, во-первых, не прицепи-лось, а прицепи-лся. А во-вторых, ты мне подходишь.
Блииин. Час от часу не легче. Он жениться на мне собрался, что ли, по типу лягушки со стрелой? То ли страх отпустил, то ли болезнь прогрессировала ускоренными темпами, но я хихикнула, представив себе нашу семейную жизнь в тазу на кухне. Карп презрительно окинул меня взглядом с ног до головы, словно читая мои мысли.
- Дорогуша, ты не в моем вкусе. Тоща больно. Да я и по другому делу к тебе.
- Товарищ золотой Рыб, а почему ко мне-то? – я не знала, как к нему обращаться, сморозила первое, что пришло на ум. Рыб пустил пузырьки, видимо, изображая смех.
- Понимаешь ли, дорогуша. Все-таки три желания – это большая ответственность. У нас там строго за этим следят. Были у меня такие клиенты, вспоминать противно.
Карп вальяжно развалился, облокотившись плавником на бортик таза, закатил глаза под самые веки, если так можно выразиться, и продолжал вещать.
- Ну загадал тут один на первое желание быть всегда богатым. По первости-то радовался, бабки направо и налево. Яхты, квартиры, унитаз золотой, особняк с лифтом, красотки всех мастей (рыб мечтательно и с завистью вздохнул и замолчал).
- И что? Что потом? – мне уже стало интересно. Да и Рыб оказался совсем не страшный. Ну, наверно, пока не страшный.
- Ну что потом. Скопытился. Без мечты-то куда стремиться, когда все есть. Водки пережрал и свалился в лифтовую яму.
Карп сурово замолчал. А потом отошел от воспоминай и продолжил:
-Дамочка еще была. Сначала попросила денег, чтобы фейс поправить, не знаю, как там у вас это называется. Потом попросила, чтобы муж налево не ходил. Ну, я сделал, как она просила. Так она от него через два месяца сбежала. Ходила потом по рынку, рыскала, меня выискивала стопудово. Или вот еще пример. Загадала тут одна на днях. Мол, пусть мои дети будут счастливы. А откуда я знаю ее детей-то?! От чего им счастливо будет. Счастье на голову в одну минуту не падает. Его заслужить надо. Эх, глупые люди…
Золотой рыб задумался. Задумалась и я, слушая его болтовню. И, правда, ведь невозможно стать счастливым в один момент. Надо побороться, помучиться, попереживать. А когда добьешься, чего хочешь, тогда и будет тебе счастье. А иначе как ты его ощутишь?
- Что-то ты, мать, совсем меня заболтала. Загадывай давай. Мне на сковородку пора.
Я растерялась.
- Я потом тебя съесть должна?!
- Глупая женщина! Я же потом обыкновенной рыбой стану. Миссия у меня такая. Желание исполню и в нормальную рыбу превращаюсь. Хоть вари меня, хоть жарь. Мне уже все равно будет.
Карп занервничал.
- Ну, че застыла-то? Время уходит. Без желания хочешь остаться? Мне влетит же по самое не хочу. Загадывай быстрее, твою ж дивизию!
- Ты где таких слов-то нахватался? А еще волшебник.
Мне стало опять смешно.
- Посиди с мое в аквариуме весь день, еще не такое услышишь. Готова?
Голова у меня совершенно пустая была. Что загадать-то? Вроде, все есть. Богатства мне не надо непосильного, неизвестно, чем все это кончится. Мужа вернуть? Так это я сама должна сделать, а не рыб. Не он же потом с ним жить будет. И тут запиликал телефон.
- Можно ответить? – спрашиваю.
Карп издал целый каскад пузырьков, видимо, захлебываясь смехом.
- Ты ж не на допросе. Отвечай быстрее.
Звонила Юлька, подруга. Плачущим голосом, всхлипывая и икая, спросила, можно ли приехать. Я вопросительно взглянула на Рыба (он отрицательно махнул плавником, как веером). «Нет, не сегодня. А что случилось-то?» Юлька поведала мне душещипательную историю своего разрыва с Костиком. Их отношения разрывались примерно раз в полгода, и каждый раз навсегда. Но раз Юлька плачет, значит все серьезно. Включаю на громкую связь. Проблема-то опять старая, как мир, и перманентная, как их брачные отношения. Юлькина мама, с которой у Костика была ну просто страшная несовместимость, практически на генном уровне. В этот раз мама приехала надолго. Костик собрал вещи и снял квартиру. А мама полновластно воцарилась в их доме. Вот бывают же такие родители. Вроде, как добра желают детям, а сами же все и рушат…
Рыб молчал, сочувственно вырисовывая плавником что-то на воде. Тут мне пришла в голову совершенно дикая мысль. Прижимаю телефон к груди, заглушая Юлькины потоки рыданий и жалоб.
- Ты можешь что-нибудь сделать с Юлькиной мамой?
Рыб от неожиданности скатился в воду.
- С ума сошла?! Я волшебник, а не убийца.
- Да не в этом смысле. Ну, чтобы она пореже приезжала. Замуж можешь ее выдать, например?
Волшебник покрутил глазками, жаберки его надулись гордостью и значимостью. Вот что за клоун?
- Могу, конечно. Но не сразу. Надо, чтобы все правдоподобно было.
А я уже ору в трубку, что все будет хорошо, просто надо немного потерпеть, и все наладится. Чтобы ехала к Костику, а время все разрулит. Юлька, приободренная, отключается. Фуф. Легко на душе стало, словно утопающего из воды вытащила. Подозрительно смотрю на Рыба, который опять впал в меланхолию.
- Че не так-то?
Он глубокомысленно вздыхает.
- Ты только что потратила одно желание. Осталось два.
- Тебе жалко, что ли? Не твои же желания. Куда хочу, туда и трачу.
- Не отвлекайся. Еще два есть.
Я опять задумалась. Лихорадочно соображала, чего бы захотеть. Как-то я устроена ненормально. Меня сам процесс привлекает, а результат как получится. Мне нравится видеть плоды своих рук и головы. Не люблю я, чтобы раз-два и готово. Карп нетерпеливо заметался по тазу.
- Может, бизнес тебе подкинуть? Ну развивать его будешь. Переговоры там всякие, поставщики.
- Не. Я не бизнес-леди. Не сумею, - я уныло глядела в окно. Блин, такое простое дело – загадать желание. А у меня ступор какой-то. Еще и человека могу подвести. Тьфу ты, то есть золотого Рыба. Задремал, что ли? Замолчал что-то.
Тут опять звонок. Карп встрепенулся. Мама моя звонит. Вопросительно смотрю на него. Мол, включать громкую? Он кивает головешкой. Мама тоже плачет. Да что за день-то такой?! Одни слезы. Да еще это чудо-юдо говорящее с толку меня сбило. С трудом добиваюсь от мамы вразумительного ответа. У Николая Ивановича, моего отчима, рак подтвердился. Рыб зафыркал в воде, видимо, тоже раков не любит. Мама сказала, что результаты биопсии пришли. Позвонили только что. Операция нужна. Дорогая. Но нет гарантий. Я смотрю на Рыба умоляюще. А он шипит, что это второе желание. И его отправят на рыбный фарш, если не будет моего хоть одного из всех трех. Я обещаю, успокаиваю маму как могу и нажимаю на красный кружочек вызова номера. Что-то мой золотой рыб совсем приуныл. Время выходит, наверно.
- Рыбик, а ты точно все сможешь?
Карп заинтересованно высунулся из таза.
- Рыбик, золотой мой, я ребенка хочу. Пусть это будет моим желанием. Последним.
Рыб опять пустил веселые пузырьки.
- Я тебе в этом точно не помощник. Конкретизируй желание. Я не могу работать с таким расплывчатым материалом. Ты же не Дева Мария, - и он опять выпустил пузырьковую лавину.
Вот зараза какая! Зажарю его сейчас прямо с чешуей. Волшебник, блин! Он, видя мою злость, успокоился, принял вид, подобающий приличной золотой рыбке, и пообещал подумать. Думал минут пять, а я молча ждала. Глаза его подернулись серой поволокой.
-Я помогу тебе. Будет по-твоему, - прошелестело из таза.
Рыб дернул плавниками и медленно всплыл брюшком кверху.
- Рыб, рыб, я не хочу тебя жарить! Побудь еще со мной!...
Я вытащила его из воды, бережно завернула в пакет и положила в холодильник. Вечером, когда стемнело, вышла в палисадник, выкопала в самом дальнем углу приличную ямку, чтобы собаки не унюхали и не разрыли, и положила в нее Рыба. Ну, не смогла я его зажарить. Смешной он все-таки. И добрый. Я навсегда запомню это нелепое приключение, забавного и ироничного волшебника, плавающего в тазу, свое помешательство, которое оказалось совсем не помешательством. И буду ждать исполнения третьего желания. Последнего. Обещал же. Золотые Рыбы не обманывают. А карпов на ужин я больше не буду покупать…






Паршин Александр, 1957 г.р./г. Орск, Оренбурская обл., Россия/.
Ссылки на издания и публикации:


18

(с) Александр Паршин

ПРАДЕД В СЕДЬМОМ КОЛЕНЕ

Что беда приходит не одна, Иван слышал. Одно дело слышать, другое – когда к тебе приходит. Сначала деда парализовало, а у того из родственников лишь внук, который по две смены с завода не выходит.
А живёт дед на окраине города в старом-престаром доме, родовом гнезде. Правда, от гнезда того в жилом состоянии одна комната с печкой осталась. Вот дед там и ютится. Внук всё уговаривал к нему в квартиру трёхкомнатную перебираться. Квартира новая и с ипотекой только что рассчитался.
Уговорил бы, но пришла беда более страшная – у сыночка рак крови обнаружили. Его Кирюша, которому недавно четыре года исполнилось, может умереть. И лишь в Израиле лечат эту болезнь. Нет, лечат-то везде. Вот только успехов в этом лечение лишь их профессора достигли. Стоит это сто тысяч долларов – семь миллионов рублей. И негде эти деньги взять.
- Ваня, ну что делать? – на него смотрели красные от слёз глаза жены.
- Я нашёл покупателя на квартиру, - голос мужа был твёрд. – За два миллиона рублей. Сейчас лето, поживём у деда.
- Нам нужно семь.
- К Юрке пойду.
- У него и без нас проблемы.
- Знаю, - стал одеваться. – Больше идти некуда.

Юрка – друг, вместе воевали в Южной Осетии. Сейчас у него свой бизнес, Ивана сколько раз звал присоединиться. Но для Вани завод родным стал. Там всё честно и понятно: сколько заработал – столько и получил. А в бизнесе этом всё как-то мутно и неопределённо. К тому же в последнее время у друга-бизнесмена проблемы начались. И крупные, похоже.

- А где твои? – Иван с удивлением оглядел опустевший коттедж друга, остановил взгляд на бутылке водке на столе.
- Отправил я их за границу, опасно им здесь оставаться, - тот подошёл к шкафу, достал ещё одну рюмку, налил водки. – Всё у меня рушится – душат конкуренты. Вот коттедж заложил. Пытаюсь выкарабкаться, но, чувствую, не дадут. Давай, выпьем!
Выпили, к закуске не притронулись оба. Юрий посмотрел на бледное лицо друга:
- А у тебя что? Убитый ты какой-то.
Иван зажал голову руками, пытаясь справиться с подкатившим к горлу комком, помотал головой.
- Рассказывай! – потребовал друг.
- У Кирюхи рак крови.
- Ты что? А врачи что говорят?
- Нужна операция в Израиле, в течение месяца-двух. Затем болезнь перейдёт в другую стадию, из которой нет возврата. Да, только цены у них там заоблачные. Квартиру продал, но даже половины сумму не набрал.
Юрка немного продумал, взял бутылку с водкой и стал пить прямо из горла, затем тряханул лежащий рядом пакет, из которого на стол выпала булка хлеба и сыр. Шатающейся походкой подошёл к шифоньеру. Несколько минут там повозился.
Вернулся, поставил пакет на стол и пододвинул к Ивану:
- Возьми, здесь пять миллионов рублей. Больше у меня нет… совсем.
- Юрка, ты что? Я не могу взять.
- Помнишь, как ты меня раненого три километра тащил?
- А ты меня от снайпера спас.
- Так неужели деньги дороже нашей дружбы? – Юрка улыбнулся. - Бери!
- А как же ты?
- Пойду к тебе на завод.
***
Уже неделю жена с сыном в израильской клинике. Звонил, сказала – операция прошла удачно. Через три недели выпишут.
Сегодня на заводе получка. Вернулся в полуразрушенный дом к деду. Тот неподвижно лежал на кровати. Иван прислушался: дышит!
Пошёл на кухню готовить обед. Пока варился суп, набрал номер телефона друга.
- Привет, Юра! Как у тебя?
- Плохо! Через десять дней суд. Меня признают банкротом. Продал «Лексус» - выдал рабочим зарплату. С этой волокитой денег им ещё месяца два не видать. Взял Ладу-Калину, пробег – сто тысяч, но ещё ездит. А у тебя как?
Ответить Иван не успел:
- Ваня! – послышался тихий голос деда.
- Извини! – крикнул в трубку и бросился к постели.
- Внучок, - старик ели шевелил губами, – умираю я.
- Ты что дед?
- Похорони меня по нормальному.
- Да ты что, в самом деле! Сейчас есть будем.
- Слушай меня, внучок! Плохим я был дедом, и отец твой от пьянки умер, и все предки твои до шестого колена были непутёвыми. А в седьмом колене твой дед был колдуном – это он проклял всех нас. Сходи на старое кладбище, найди его могилку. Попроси прощения за меня и отца своего. Ваня – это моя последняя просьба.
- Дед, а как найти его могилу?
- Не знаю я, - на лице старика появились слёзы. – Об этом меня мой дед, умирая, просил. Но я так и не нашёл. Может, и нет уже его могилки. Фамилия его такая же, как и наша - Чернов, а звали – Андрей… Прощай, внучок!
Тело старика дёрнулось и застыло.
Из ступора вывел звонок телефона:
- Ваня, что у тебя случилось? – раздался взволнованный голос друга.
- Дед умер.
***
Похоронил деда на новом кладбище. Похоронил достойно и поминки достойные справил.
Жена с сыном за границей. Один в пустынном доме. И конечно, мысли разные в голову лезут – про отца, про деда и про того прадеда в седьмом колене.
Собрался и пошёл на старое кладбище.

Кладбище огромное – два века на нём жители города хоронили своих умерших предков. Рядом церквушка ветхая. Где искать этого прадеда? Могилки все заросшие, что написано на надгробьях – не разберёшь. Да, и самих надгробий раз-два и обчёлся.
Долго ходил, уже на другую сторону кладбища вышел. Сел на большой камень. Что делать? И тут увидел на камне том буквы высеченные. Встал, пригляделся. Буквы странные, но разобрал: «Чернов Андрей», а ниже дата 1833 – 1899 год.
Словно, кто-то привёл его к этой могилке. Огляделся:
«Надо к церквушке сходить, лопату попросить. Вон мужики, какие-то идут, спрошу дорогу».
Подошли двое мужчин:
- Что земляк, могилку родственника нашёл? – кивнул один на камень.
- Да, прапрадеда.
Второй присел на корточки, присмотрелся к надписи:
- По-моему, ты пару-тройку «пра» пропустил.
- Что ж ты о могилке своего родственника позабыл? – улыбнулся первый.
- Мужики, что-то я не понял – вы о чём?
- Что с могилкой делать будем?
- Помочь хотите? - обрадовался Иван.
- Дошло.
- А что вы можете сделать?
- Хоть обелиск – лишь бы у тебя деньги были.
- Оградку сделаете?
- Да, прямо сегодня.
- Сколько?
- Плохенькую за пять, получше – десять.
У Ивана было десять тысяч и какая-то мелочь.
- За десять, - немного подумав, махнул он головой.
- Уже едем, - старший достал телефон и что-то крикнул в него.

К вечеру, вокруг камня стояла свежевыкрашенная оградка. Пока её варили, Иван успел вскопать землю. Рабочие ушли.
- Дед Андрей, прости моего отца и деда! – произнёс Иван в сторону камня. – Прости и меня! Не могу сейчас сделать тебе хорошее надгробье. Не обижайся! Сын у меня болеет. Я буду к тебе часто приходить.
***
Уснул этим вечером Иван моментально, едва коснувшись подушки. И снился ему сон похожий на явь. Словно он в этом же доме. Да, только дом совсем новый. Комнаты чистые и светлые, но какие-то старомодные.
В спальне на кровати лежит старик, так на его деда похожий. Рядом мужчина стоит, сняв шапку и опустив голову. А одежда на нём тоже какая-то старинная. И говорит лежащий на кровати старик:
- Умру я ни сегодня – завтра. Оставляю тебе дом, деньги на мои похороны и на жизнь твою беспутную на первое время.
- Отец, а остальные деньги? – мужчина удивлённо поднял голову.
- Не нужны они тебе – прокутишь ты их, пропьёшь в кабаках. Они достанутся тому моему наследнику, которому нужны будут, и которому сам захочу их отдать.
- Как же ты ему их передашь?
- А я их в банку железную закатал, а банку ту спрятал. Можешь не искать – не найдёшь. А кто найдёт случайно – тому я взять не позволю. И чтобы за моей могилкой постоянный уход был.
- Отец, а если этот наследник, через сто лет или через двести появится? Зачем ему твоя банка с прошлым нужна будет?
- Моя банка будет с настоящим, - старик легонько махнул рукой. – Всё – иди! И помни: пока твои наследники будут непутёвые, как ты, моё наследство они не получат.

Иван проснулся среди ночи, потряс головой:
«Что это? Сон. Ясный, словно фильм смотрел. Старик умирающий – точь-в-точь мой дед, и похож на него».
Встал, подошёл к столу, хлебнул из чайника воды. Лёг на кровать и закрыл глаза… или не закрывал.
Перед ним появился старик, которого Иван только что во сне видел.
- Спасибо, за всё, мой далёкий правнук! – произнёс тот. – Знаю, что тебе сейчас очень трудно. Не печалься – помогу тебе. Семь поколений я ждал, когда ты появишься. Завтра утром зайдёшь в наш сарай. Там на верстаке наковальня небольшая стоит. Посмотри внимательно – вверху с правого боку отыщи штифт. Он совсем не заметен – поскреби ржавчину. Затем ударь чем-нибудь по этому штифту. Вылетит тот – под конус его сточили. И откроется тебе банка. Банка с твоим настоящим.
Не знаю ваших законов, но боюсь, что содержимое банки может принести тебе не только радости, но и неприятности. Знаю, не сможешь ты сам этим распорядиться. Но у тебя есть друг – доверься ему. Я буду рядом и помогу тому, когда понадобиться.
А теперь – спи! Утро вечера мудренее!

Утро. Иван долго лежал в кровати, вспоминая ночной сон. Сон ли? Встал, оделся, вышел во двор.
Сарай. С трудом открыл дверь. Верстак из дубовых досок, обитый железом. На нём наковальня полметра в диаметре и сантиметров тридцать в высоту. Всё покрыто ржавчиной – похоже, последние лет двадцать сюда никто не заходил.
Стал исследовать наковальню. Рассмотреть что-либо, несмотря на открытую дверь, было невозможно. Достал сотовый телефон, включил фонарик. Одна ржавчина, толстым слоем, покрывающая железный цилиндр.
Вернулся в дом взял свой ящик с инструментом и вернулся в сарай.
Достал зубило и стал им скоблить ржавчину с правой стороны. Показалась еле заметная окружность по центру цилиндра. Взял выколотку, приставил и ударил молотком. Никакого результата. Ударил сильнее… ещё сильнее. Штифт немного вдавился и от следующих ударов стал выходить с другой стороны.
Иван вытащил его полностью. Молотком обстучал цилиндр у самого верха. По окружность появилась трещина, отделяющая крышку от банки. Взял зубило и, постукивая по нему молотком, стал расширять трещину. Когда она стала достаточно широкой, вставил туда конец монтировки и стал раскачивать.
Наконец крышка упала и открылась поверхность, залитая чем-то белым, похоже, воском. Убрал этот воск. Взору предстала другая крышка, меньшим размером, которая подалась на удивление легко. А под ней… плотным слоем лежали монеты… золотые монеты.
Взял одну. На чеканке узнавался портрет последнего российского царя Николая Второго. Надпись «НИКОЛАЙ II ИМПЕРАТОРЪ И САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОСС». Последние буквы заходят за обрез шеи профиля императора. На другой стороне: «15 РУБЛЕЙ 1897 Г.» Гурт с надписью «АГ ЧИСТОГО ЗОЛОТА 69,36 ДОЛЕЙ».
Несколько минут Иван стоял, потрясённый этой находкой. Положил монету обратно и закрыл крышку. Открыл – монеты не исчезли.
Вышел из сарая, вспоминая сон и сопоставляя его с находкой. Достал телефон:
- Юра, приезжай немедленно!
- Ваня, что-то случилось?
- Бросай всё и приезжай!

Через полчаса подъехала «Лада-Калина» друга. Тот выскочил из машины и сразу крикнул:
- Вань, что случилось?
- Юр, слушай и не перебивай! У меня и так голова кругом идёт, - и руки сами невольно обхватили голову. – Мне приснился сон. Дед в седьмом колене оставил мне клад, банку, как он сказал, с моим настоящим…
- Ваня, ты что мелешь?
- … и сказал, как его найти, - Иван, словно не слышал слов друга, а ноги невольно несли его к сараю. – Смотри!
Ваня подошёл к верстаку и открыл крышку. Минут на пять друг потерял дар речи. Затем взял монету, внимательно рассмотрел и с трудом выдавил:
- И что ты с ним собираешься делать?
- Представления не имею.
- Ваня, клад чистый… оставлен тебе дедом, - похоже, у друга созрел какой-то план.
- Что, что, Юра?
- По закону ты должен отдать его государству. И через некоторое время получишь свою долю, небольшую и не скоро. Но клад оставлен прадедом и именно тебе. А деньги желательно получить поскорее. Улавливаешь мою мысль?
- Ну, не совсем.
- Можно попробовать реализовать клад самим, но есть вероятность вляпаться в нехорошую историю. Ваня, рискнём?
- Можно. А как?
- Если ты мне полностью доверяешь, я забираю золото и реализую его оптом. Это будет чуть ли не в половину меньше, чем в розницу. Получится – все наши проблемы будут решены. Не получится – за всё отвечу я один. Ну?
- Хотелось бы, чтобы всё получилось.
- Если всё пройдёт успешно, - Юра улыбнулся, – дашь мне взаймы? Так хочется этих конкурентов уничтожить.
- Если получится, ты истратишь столько, сколько нужно, и без всякой отдачи.
- Не, Ваня, без отдачи я не возьму.
- Юра, а ты помнишь, как меня от снайпера спас?
- А ты меня раненого три километра тащил!
- Давай, забирай!
- Если у меня получится всё, что задумал, - Юра хлопнул друга по плечу, – в моём бизнесе мы равноправные партнёры. Этот вопрос не обсуждается.

Пересчитали монеты, их оказалось ровно две тысячи. Аккуратно упаковали и уложили в Юркину машину. И тот уехал, сказав на прощание, что звонить друг другу пока не стоит.
***
Прошло десять дней. Ваня сидел в своём доме. Жена с сыном ещё не вернулись. Юрка исчез. Денег – нет. Хорошо хоть ребята на заводе подкармливают.
«Лада-Калина» подъехала к дому как-то неожиданно, из неё вышел друг. Он шатался от усталости, виски поседевшие. Ударил по протянутой руке и кивнул на дверь.
В комнате Юрка буквально рухнул на стул. Достал из кармана бутылку коньяка:
- Давай рюмки. Устал, как собака, и не помню, когда последний раз спал. У тебя остаюсь ночевать.
Иван выставил на стол рюмки:
- За что пьём-то? Получилось?
- Получилось, Ванька! Всё получилось! Монеты реализовал. Бизнес свой не только спас, но и конкуренты сами с поклоном пришли. Теперь мы с тобой олигархи, пока, правда, регионального масштаба, - наполнил рюмки. – Вот за это давай и выпьем!
Выпили. Друг продолжил:
- Ваня, завтра без разговоров увольняешься со своего завода. У нас теперь свой завод, работы выше крыши. В год прибыли будет выходить чистыми, по моим подсчётам, миллион… долларов.
- Ты что, серьёзно?
- Серьёзней некуда! Деньги начнут поступать со следующей недели. Вернутся твои из Израиля, поживёте пока у меня. С завтрашнего дня начнёшь строить рядом свой коттедж. А пока, - Юрка положил на стол пачку пятитысячных купюр, – сделай самое важное.
- Что?
- Поставь самый хороший памятник своему прадеду в седьмом колене!

[GREEN]

В 2021 году


ЗОЛОТЫМ ЛАУРЕАТОМ СТАЛ

Можаев Александр, 1955 г.р./ хутор Можаевка, Ростовская обл., Россия
Ссылки на издания и публикации:



4

(с) Александр Можаев

МАТРЁНА ИВАНОВНА

Матрёна Ивановна - старуха неопределенного возраста. Если вы уви-
дите её издали, навьюченной столь огромной поклажей, что и саму-то
едва видать, но при этом проворно чикиляющей по тропинке, - вам, верно,
покажется, что она довольно резва и молода, но стоит только разглядеть
её вблизи: худую, горбатую, одетую в рваные, годами не стиранные, про-
вонявшиеся мочой и потом лохмотья, стоит увидеть её синюшного цвета
лицо, костлявые, чёрные от въевшейся коросты руки, к вам наверняка при-
дёт мысль, которую можно выразить двумя словами: «Столько не живут».
Ходит Матрёна Ивановна таким манером, что в движении голова её
по-гадючьи забегает далеко вперёд, и оттого плечи всегда выше неё. Не
приведи Господи человеку несведущему повстречать Матрёну Ивановну в
вечерних сумерках или в ночной мгле, кажется, топает на тебя безголовое
чудище. Кто б на пути её не был - прёт не замедляя ходу, успевай только с
дороги слетать. Доведись столкнуться с ней в потёмках - пожалуй, затопчет
и не заметит.
Появления Матрёны Ивановны воспринимали кто с любопытством, а
кто со страхом и трепетом. Коль вылезла из своего логова - быть покой-
нику. На покойников у нее нюх. Не успел человек прикрыть глаза, ещё и
не остыл до конца, ни соседи, ни родня не ведают о беде, а Матрёна Ива-
новна уж вот, на пороге. Сядет тихонечко в уголок, терпеливо ждёт, когда
все скучные формальности закончатся и подойдет время самого главного
- поминок. Ни одного подобного мероприятия без Матрёны Ивановны не
обходилось, с этим давно смирились, свыклись, и, если кто умирал, а её в ту
же минуту вдруг не было, близкие покойного даже волновались: не случи-
лось ли чего с самой Матрёной Ивановной? Но проходила минута-другая, и
за дверью обязательно слышалось её шарканье. Как же такое пропустишь:
этим она живёт и кормится.
Просто так Матрёна Ивановна никуда не выходила, сидела смирнёхонько
в своем убежище. Случись: перестанут люди мереть - самой ей не жить.
Но люди, на её счастье, умирали, и Матрёна Ивановна этим всё сохранялась. Вот идёт, спешит по тропинке, а народ уж судачит ей вслед: - Ну, вестница полетела… Кто ж это преставился нынче?..
- Должно быть, Васята, она уж давно плохая… - догадываются одни.
- А может, и Трифон Квас… - гадают другие. - У Трифона рак.
Но нет, ни Васята, ни Квас - на другой краёк повернула.
- Да там и нет никого такого… - теряются люди.
А скоро узнают: и впрямь нежданно кто-то помер, на кого и поду-
мать-то не могли…
На поминах Матрёна Ивановна по обыкновению садилась за первый
стол, и когда все, отобедав, вразнобой крестясь, покидали дом, она не спе-
шила вставать со своего места, дожидалась, когда сядет новая смена. И со
вторым столом Матрёна Ивановна добросовестно пожирала всё, что было
положено на обед. Обязательно соблюдая строгую последовательность,
начинала с кутьи, при этом чавкала и брызгала слюной так, что после неё
к кутье уж никто не тянулся. Управившись с кутьёй, тщательно выедала
суп, кусочком хлеба начисто вытирала чашку после второго и, конечно, не
забывала про пирожки и компот. Когда предлагали помянуть покойного
водочкой - не пропускала и водочку.
Если похороны были богатые, и на помины оставалось много людей, за
столы садились по четыре и по пять смен. Матрёна Ивановна выдерживала
все. Уже после третьей смены она сыто отрыгивала, икала, порой пускала
дурной дух, но из-за стола не шла. Любые помины Матрёна Ивановна
покидала последней.
Когда умирал кто-то из бедных стариков, и народа было негусто, Ма-
трёна Ивановна оставалась недовольной и раздосадованной. Компенсируя
упущенные возможности, она сгребала в свою безразмерную торбу недое-
денный хлеб, пирожки и вообще всё, что оставалось на столе.
Корить её не корили - на поминах не принято осуждать, хотя люди
посторонние, лишь волей судьбы попавшие в наши края, наблюдая за ней,
все ж таки перешёптывались в сторонке:
- Куда ей только вмещается?.. Жрёт без разбору, как волк…
Но Матрёна Ивановна не слышала этих разговоров, а если б и слышала,
то вряд ли предала им значение, чтоб изменить себе.
За обед Матрёна Ивановна никогда не благодарила. Это, верно, было
оттого, что при обильных поминах она наполнялась так, что сказать какие-либо
слова просто не могла, а при слабом обеде, по её разумению, благодарить
не имеет смысла. Цепляясь за косяки своей поклажей, МатрёнаИвановна,
всё ещё пережёвывая и икая, неуклюже протискивалась во двори молча правилась восвояси.
Сколько помню Матрёну Ивановну - она всё в одной поре: то же си-
нюшного цвета лицо, та же бегущая походка, те же вонючие лохмотья, и те
же дырявые, зимой и летом на босую ногу резиновые сапоги…
Когда-то, ещё в детстве, мы с моим другом Славкой Крыльцовым со
страхом уступали ей дорогу.
«Не стой на пути, когда Матрёна идёт, - внушали нам матери. - К беде».
Два чувства - страх и любопытство боролись в нас. Брало верх первое,
и мы, лишь завидев Матрёну Ивановну, загодя сбегали с дороги; но и вто-
рое не покидало нас, и мы, затаившись в сторонке, изумлённо наблюдали
за странной старухой.
Потом Славка окончил институт, стал работать в популярной газете,
и вот уже приезжает в родные края известным в области журналистом с
громким именем: Вячеслав Крыльцов. Бывало, не успеешь телевизор вру-
бить, а там уж Славка наш. То он с губернатором, то с министром умные
разговоры ведёт. Никто б и не удивился - увидеть его с президентом, а то
даже и с самой Пугачёвой. Надо ж, как может повернуться судьба: когда-то
у меня контрольные по алгебре «драл», а теперь такой человек!
На родительском подворье убрал Славка все старые городушки, выстро-
ил терем с башенками, огородился каменным забором. Не усадьба - замок
средних веков. А на какой машине он приезжал! Вообще всё при нем было
значимым и особенным: будь то машина, собака или жена-красавица.
Людмила - жена Славкина, как я понимаю, тоже не последний человек
в городе. У ней там какая-то редкая профессия, не то менеджер, не то
хрен его знает что, в нашем крайку и применения ей не сыщешь. Ну да
речь не о том - уважали Крыльцова во всей нашей округе. Начальство
из уважения даже побаивалось - мало ли чего сочинить может… А я, по
старой нашей дружбе, всегда запросто с ним, да и сам он предо мной не
заносился, частенько гостил у меня. К тому ж соседи мы с ним, у нас даже
банька общая.
Бывало, приедет - ночь-полночь, водочка, закусь - всё с собой.
«Затопляй баньку, Сань!»
А у меня уж загодя всё наготовлено там: и вода, и дрова, только спичкой
чирк - парок курится.
Сядем в предбанничке - Славка любитель простой обстановки, Людми-
ла, даром, что менеджер и наманикюрена с головы до ног, всегда красиво
на стол подаст, улыбнется приятно, посидит с нами минуту-другую, винца
пригубит, да незаметно и упорхнет. Что значит - культура! К примеру, если
возьмется моя Верка стол накрывать, непременно при этом скажет: «Да
гляди, нажрись, как в прошлый раз!..» И по барабану ей, что рядом люди
большие, может ещё и не то упороть.
Трещат в печке дрова, вода тихонько шумит, чудно пахнет накрытый
стол. Накатим стопку-другую - я и набрешу Славке всякой всячины про
нашию жизнь. Набрешу, а он тут же все мои побрёхеньки в блокнотик свой
и запишет. Забавно, но все ж и приятно осознавать причастность к истории.
В один из таких вечеров Славка и говорит:
«Мне, Саня, нужна тема о необычном в нашей жизни человеке».
Наобум разве сыщешь такого. Тут я ему, шутки ради, и вспомнил Ма-
трёну Ивановну.
«Она ж, - говорю, - поди Ивана Грозного помнит, если не боле, лет
двести как - и не старится. Во - очевидное и невероятное в нашей жизни!
Не человек - пережиток фольклору».
Сдуру, конечно, вспомнил, для смеху, чтоб веселей беседу продлить,
а он вдруг призадумался на полном серьёзе. Призадумался, распрощался
да и пошёл к себе. Я водочку допил и тоже восвояси. Наутро проспался и
забыл про наш разговор. Но скоро замечаю: отрешился сосед наш, бродит
задумчивый по саду, голоса не подает.
«Может, баньку затопим?» - крикну ему.
«Затопим, Сань», - улыбнётся в ответ, но на баньку всё не спешит.
И стал Славка под всяким предлогом к Матрёне Ивановне захаживать.
Оденется по-простецки, выйдет во двор, вроде как прогуляться, а сам к
Матрёне Ивановне. Раз пришел, два - нет на месте старухи. Видно, не ко
времени наведывал - мёр кто-то в те дни.
Взялся я его отговаривать. Далась, мол, тебе эта Матрёна Ивановна,
заходи ко мне, я тебе ещё столько набрешу - бумаги не хватит писать. Но
Славка человек упорный, если уж чего себе втешет - не отступит.
«Я, - говорит, - хочу понять: каким таким шестым чувством она на
покойных выходит. Никто к ней не ходит, ни с кем не общается, а вперёд
всех узнает».
Снова пошёл. Повезло - захватил-таки дома Матрёну Ивановну. Стал в
дверь стучать. Стукнул тихонько - никто не откликается. Громче загремел
- дверь и отворилась сама. Кликнул Матрёну Ивановну - не озывается.
Вошёл Славка вовнутрь - тяжёлым могильным духом и прелью дохнуло
ему в лицо. От смрада заслезились глаза, спёрло дыхание. Хотел уж назад
повернуть, да профессиональный долг пересилил - остался. Через мину-
ту-другую притерпелся маленько, стал осматриваться. Окна прикрыты
ставнями, в комнате полумрак. Под ногами грязь, мусор, словно не мелось
тут на протяжении века; касаясь лица, с чёрного потолка свисали пыльные
паутины. Разгрёб пред собой паутину, стал глазами Матрёну Ивановну
отыскивать. Не сразу и разглядел её. Сидит в дальнем углу, почти слилась
с тёмной стеной, нечёсаные космы волос свисают на стол, что-то тихо
бормочет сама себе. Думал молитвы, нет, скорей что-то матерное. Славка
опять окликнул её. Не отвечает. Может, глухая, не слышит, громче загово-
рил. А она знай сама с собой перешёптывается.
Вот глаза в темноте притерпелись, видит Славка: чёрный голубь по
Матрёне Ивановне скачет. То на голову ей сядет, то по патлам на плечи
пробежит, то на колени соскочит. Она его крошками кормит, да всё что-то
нашёптывает ему. Над её головой, служащая голубю насестом, икона, да
вот что на ней обозначено, как он ни таращился, на разгадал. Может, и не
икона вовсе.
Сидит Матрёна Ивановна в своём углу, на Славку никакого внимания.
Тут он и придумал повод, как её встормошить. На нашем крайку дед Квас
второй год от рака помирает, в последнее время совсем плох, уж родня
съехалась, с часу на час ожидают кончины. Славка и говорит:
«Квас сегодня умер, а ты, Матрёна Ивановна, сидишь и не знаешь».
Решил посмотреть: как она себя покажет. На всякий случай даже с до-
роги сошёл, чтоб не сшибла - вдруг кинется бечь во все ноги. А она как и
не слышала его - с голубем всё секретничает. Может, думает Славка, опять
не расслышала, громче всё повторил. Никакого шевеленья в ответ.
И стало тут ему жутко. Такой трепет объял, что захотелось уйти поско-
рей. Только было сунулся повертать, а ноги как в землю вросли - не шело-
хнешь. И слышит он из чёрного угла: то ль кашель, то ль смех. Глядь - на
самом деле смеётся. И сквозь смех бормотанье её различает:
«Квас ещё поживёт… Попьёт кровушки… Квас… Он ещё и тебя пе-
ретянет…»
Тут застило туманом сознанье; как он от неё вышел, как к дому дотеле-
пал - не помнит. Только в баньке и вернулся в себя. Пришёл в память, стал
мне всё рассказывать, а я и говорю ему:
«Не ходил бы ты больше к ней, ещё нашепчет чего…»
А тот, со своей упорной натурой и слышать меня не хочет.
«Я, мол, о бандитах репортажи писал, на «стрелки» их ездил, а ты меня
Матрёной Ивановной пугаешь».
Опять разубеждаю его:
«Далась тебе эта Матрёна - что в ней занятного? Вонючая старуха и
только, остальные фантазии ты сам себе втесал».
«А как она разгадала, что я обманул её?»
«Ну, не знаю».
«А я вот и хочу узнать!»
У нас в хуторе храм Святого Николы стоит. Славка многим ему помог -
и в строительстве, и в убранстве. Чтили его за это в нашем приходе. В
каждый праздник он званый гость - «Многая лета» поют. И когда под наш
разговор зашёл к нему настоятель храма отец Василий, я даже значения
тому не придал. Зашёл и зашёл - в первый раз, что ли?
Стал Славка отца Василия за стол сажать, да тот отказался.
«Я, мол, Вячеслав Петрович, на минуту всего, так, нечаянно заглянул».
«Может, стряслось чего, батюшка?»
«Да нет, пустое. Сон дурной был… Всё ли ладно с тобой?»
«Всё ладно», - смеётся Славка.
«Ну и слава Богу, коль так. Береги себя…»
Улыбнулся Славка да ничего не ответил. С тем и расстались.
А на другой день вновь пошёл он к Матрёне Ивановне. На этот раз дол-
го у ней загостился. О чём он там с ней говорил, что с ним происходило,
про то неизвестно, но вернулся бодрый, весёлый.
«Я, - говорит, - всё понял про Матрёну Ивановну, весь секрет её раз-
гадал».
«Что ж за секрет?» - спрашиваю.
Он руки потирает, головой мотает и одно лишь талдычит:
«Это такая «бомба», Сань, такая «бомба»… Я, мол, сегодня статью
накатаю - завтра поговорим».
Завтра так завтра, не тороплю, уж собрался расстаться, как вздумалось
вдруг Славке на ночь глядя баньку топить.
«Я, - говорит, - после этой Матрёны Ивановны насквозь вонью прошёл -
отмыться хочу».
Вот паримся, а Славка от счастья чуть не взлетит, всё меня по плечу
бьёт, в сотый раз повторяет:
«Я, Сань, с этой Матрёной Ивановной на весь свет прогремлю… Это
ж такая «бомба»…»
А что за «бомба», сказать не спешит. Предрассудок - удачу спугнуть
боится. На прощанье коньячку выкатил. Вмазали по пару стопок и разбе-
жались каждый к себе. Я - спать. Он - статейку свою шлёпать.
Я человек не особо впечатлительный, не успел к подушке прислониться
- уж сплю. И стала мне во сне плестись всякая пакость: то Матрёна Ива-новна,
то голубь её. Вроде допиваем со Славкой мы свой коньяк, а голубьтот круг нас порхает, того и гляди на голову сядет. Я хватил веник - ну
гнать его. Славка смеётся, а голубь прочь не летит. Машет крыльями, а из
под них всякий прах на нас сыплется. Рассердился я, хотел пристукнуть
его, уж руку занес, тут Матрёна Ивановна как зыркнет - загорелись её
глаза, у меня и отнялось всё внутри. Подлетел на постели - ни голубя, ни
Матрёны Ивановны, только Верка сквозь сон ворчит:
«…Сам мордуется и другим спать не дает…»
Посидел в постели, кой-как усмирил дыхание, пошёл на крыльцо
курить. Постоял, высмолил сигарету. Тихо по всей земле: ни голоса, ни
собачьего брёха, только звон тишины, да едва слышный строкот Славкиной
машинки. Вернулся. Снова спать, ан не спится уже, так до утра и прово-
рочался с боку на бок.
А утром Людмила встает - странная старуха сидит у дверей. Кинулась
Славку будить, мол, вставай, там к тебе невесть кто пришёл, а он уж хо-
лодный, как сидел за столом, так и застыл.
Понаехало всяких чинов - и с области, и с Москвы, даже прокуроры
какие-то прикатили. Меня опрашивали: что да как. Я честно им все доло-
жил: и про баньку, и про то, что коньячком баловались, даже отца Василия
вспомнил. Сон, говорю, ему плохой был. Только про Матрёну Ивановну
умолчал - тревожно стало в груди.
Ещё и Славку не отпели, а по хутору уж всякая небыль пошла: вроде мы
с ним вусмерть упились, да в бане спеклись — от того беда вся.
«Баня с водкой не ладят, то так, - соглашаюсь я. - Но неспроста с ним
случилось все это…»
А меня и слышать не хотят.
«Что ж тут особенного - с любым такое статься может…»
Вот схоронили Славку, отзвонили в церкви, разъехался почётный народ.
Стало пусто и тихо на нашем краю. Мне ж одна тревога не даёт покоя: что
такого он про Матрёну Ивановну разузнал. Пришел к Людмиле, заговорил
с ней, а она женщина нетутешняя - про Матрёну Ивановну и слыхом не
слыхивала.
«Вот, - говорит, - все его бумаги, посмотри, может, найдешь чего».
Все листки перебрал, да только нигде про Матрёну Ивановну так и не
нашел ничего.
«Как же так, - говорю, - я сам видел, как он сочинял вот в этот блокнот,
а в нём нет ничего?»
Людмила лишь руками разводит, не знает что и сказать.
Смутно у меня на душе в последние дни. Вроде б и здоровьице ещё
слава Богу - кочергу на узел завяжу, а нервишки, что зимованные снопы,
только тронь - и распались. Вот и сейчас вижу, как впотьмах движется на
меня безголовое чудовище - оторопь скуёт моё тело, и становлюсь я без-
вольным и слабым, даже сердце умолкнет. Шаги ближе, ближе… Во все
глаза смотрю на Матрёну Ивановну: «Уж не ко мне ли спешит?..»

[GREEN]

СЕРЕБРЯНЫМ ЛАУРЕАТОМ СТАЛ

Паршин Александр, 1957 г.р./ г. Орск, Оренбургская обл., Россия
Ссылки на издания и публикации:



33

(с) Александр Паршин

ТЁЩА

Как человек воспринимает весть о смерти близкого человека? Со слезами на глазах. Так и воспринял Алексей Бессчастный весть о смерти своей тёщи. Правда, слёзы были далеко не горькие. Как он к ней относился? Как можно относиться к ведьме, так и относился. Однажды полгода назад по пьянке, поклялся другу, что каждую неделю будет приносить «любимой» тёще цветы… на могилку.
Жена сообщила эту горестную весть по телефону, когда Лёшка был на работе. Он тут же, сломя голову бросился к начальнику участка:
- Сергеич у меня тёща умерла. Отпусти на три дня.
- Тёща – это свято. Иди, - разрешил начальник участка, но добавил. – Только улыбку со рта убери.
У подъезда дома стояла серая труповозка, в которую заталкивали носилки с Вандой Филипповной, «любимой» тёщей Лёшки Бессчастного. Посмотрел на её отдающее желтизной лицо, улыбнулся и помахал ей рукой. И тут губы тещи тоже раздвинулись. Лёша закрыл глаза и потряс головой. Открыл, санитары закрывали дверь машины.
Когда зашёл в квартиру, жена рыдала. Увидев Алексея, бросилась ему на шею:
- Маму увезли в морг, а она так туда не хотела.
- В смысле?
- Она вчера мне сказала: «Если умру, не отправляй меня в морг, а то всем плохо будет».
Тут у жены началась истерика. Лешка бросился к аптечке, достал очень сильное снотворное, налил воды:
- На, Варенька, выпей!
Жена выпила и заснула крепким сном. Лёша с облегчением вздохнул. Он ещё не знал, что спать ему этой ночью не придется. А пока зашел на кухню, достал холодные котлеты, налил полстакана водочки и выпил за упокой души Ванды Филипповной. Зря! Закусил. Повторил. Красота!
Вы не подумайте, что Алексей был полнейшим извергом и отморозком. Просто тёща была ведьмой настоящей. Приставьте – каково ему было. Нет – вы даже представить не сможете. Когда водка вдруг оказывается касторкой. Тёплая вода, когда стоишь под душем, превращается в ледяную. Упрёки, когда не спишь с женой. И зоркое око Ванды Филипповной, когда занимаешься любовью с её дочерью. И много чего ещё… Но всё позади – теперь он хозяин своей жизни.
Почувствовав себя полным хозяином жизни и огромной четырехкомнатной квартиры, где они с мамой жены жили целых тринадцать лет, стал обходить свои владения. И вот зашел в комнату тещи.
Он не вскрикнул, просто окаменел. На кровати лежала тёща. Застывшее лицо отдавалось желтизной.
Нет, не зря он выпил полбутылки водки. Трезво оценив ситуацию, достал телефон и позвонил в скорую помощь.
- У меня умерла тёща, Ванда Филипповна Кощеева.
- Ваш адрес?
- Улица академика Бехтерева дом шестьдесят шесть, квартира тринадцать.
- Вы в своем уме? Ваша тёща уже в морге.
- Это вы не в своем уме – моя мёртвая теща лежит передо мной и, если через двадцать минут не приедете за ней, я до министра здравоохранения дойду.
Через пятнадцать минут в дверь квартиры ворвался врач в белом халате, рядом два дюжих санитара с носилками. В их злых взглядах читалось, что носилки для самого Алексея.
Врач зашел в комнату умершей и... его лицо стала одного цвета с халатом, а черные волосы подчеркивали эту белизну. Старуха, которую он час назад отправил в морг, лежала на прежнем месте.
Надо отдать должное профессионализму врача и сотрудников морга, которые вынесли Ванду Филипповну из квартиры ногами вперед второй раз.
Алексей допил водку, доел котлеты. И какой чёрт потащил его в эту комнату? Тёща по-прежнему лежала на кровати с желтым непроницаемым лицом.
- Ну, уж, нет, - совсем трезво подумал Лёша. – Я с тобой живой воевал на равных – с мёртвой-то уж справлюсь!
Достал телефон и набрал номер скорой помощи:
- У меня умерла тёща Кощеева Ванда Филипповна.
- Прекратите...
- Нет, это вы прекратите! Даю вам пятнадцать минут!
Через десять минут вошел всё тот же доктор. Его поседевшие волосы были взъерошены. Увидев ту же покойницу третий раз, он как-то обречёно рухнул на стул, посидел несколько минут и, на удивление спокойным голосом, предложил:
- Давай, я просто документально оформлю факт смерти, а ты её похоронишь.
«Зачем мне это нужно?» - подумал Лёша, но тут в комнату вошла его жена.
- Что здесь происходит?
- Родная, я решил вернуть маму из морга, - сразу оценил обстановку Алексей. - Она так туда не хотела. Врач согласился оформить заключение о смерти прямо здесь.
Через пять минут заключение было готово. Когда медики вышли, к несчастному зятю подошла жена и, крепко обняв, прошептала:
- Какой ты у меня хороший!
Следующий день был хлопотным. Хорошо, что брат, Виталий, из деревни на машине приехал. С продуктами для поминок помог, и на его «шестёрке» везде побывали, где нужно.
И вот всё позади. Ванда Филипповна лежит в гробу, стоящем на табуретках посреди зала. Рядом сидят дочь и сноха. А братья на кухне уже вторую бутылочку за упокой души тёщи выпили.
- Слушай, Лёх, нужно тебе дыру на потолке сделать, - брат многозначаще посмотрел на потолок. – Она ведьмой была. Её чёрный дух должен выйти столбом. Иначе, он навечно поселиться у тебя. Этаж у тебя, как раз, пятый.
- Братан, ерунду говоришь! – высокомерно произнёс Лёха, а у самого мурашки по коже забегали. – Пойдём спать, завтра день трудным будет. Жёны наши, похоже, отдыхать отправились.
Виталий уснул сразу, едва коснувшись подушки. А Алексей попёрся в туалет. Включил свет – не горит. Тут дверь туалета открылась, и оттуда вышла Ванда Филипповна, ласково потрепала Лёху по щеке:
- Что, зятёк, свободу почувствовал? От радости пить начал, не закопав меня. Ничего ночь длинная – я тебе устрою.
Погрозила пальцем, прошла в зал и легла в гроб. В туалет Лёша уже не хотел, кричать – не мог. Зашёл в ванную комнату и встал под теплый душ, который моментально стал ледяным. Стуча зубами, толи от холода, толи от страха, обернул полотенце вокруг пояса прошел в спальню, где на кровати храпел брат. Лёг на брошенный на пол матрац, укрылся одеялом и попытался заснуть.
Но спать в эту ночь, ему было не суждено. Едва заснув, почувствовал удар ногой в бок. Перед ним стояла, конечно же, тёща:
- Ты почему в ванной комнате воду не выключил? – зло зашипела она. – Хочешь соседей залить?
В ванной, действительно, журчала вода. Леша бросился туда. Ванна была полна горячей воды, от которой шёл пар, словно в парилке. Быстро закрыл кран, выдернул пробку. Пока вода стекала, тихонько пробрался на кухню, вынул из холодильника бутылку, налил грамм сто в стаканчик. Выпил.
Проверил, плотно ли закрыт холодильник, не включён ли газ. Выключил все выключатели и лег спать.
Удар в бок последовал, едва он заснул:
- Почему свет не выключил? – раздался ненавистный, противный, скрипучий голос. – Зарабатываешь копейки, а свет зря жжешь.
- Я всё выключил, - Леша даже глаза не открыл.
- А ты глаза разуй, - и вновь пинок в бок.
Открыл, из кухни лился свет. Пошёл выключать. Свет горел не только на кухне, но и в ванной и в туалете, и даже в кладовке.
Выключил, затем достал из холодильника бутылку, в которой оставалась ещё половина сорокоградусной жидкости. Выпил всё из горла и, шатаясь, направился в комнату, рухнул на матрац и заснул.
Ночью он, кажется, получил ещё несколько пинков, но крайней мере бок болел, но не проснулся.

Проснулся поутру от толчка в плечо:
- Ты что всю ночь шарахался, - на лице брата блуждала улыбка.
Лёша приподнялся и обречённо махнул рукой.
- Тёща донимала? – брат хлопнул его по плечу. – Слушай, Лёха! Наши ушли за венками. У тебя в кладовке перфоратор. Нужно дыру на потолке сделать, чтобы душа её вылетела. Иначе, хана тебе.
- Давай! – хозяина квартиры словно подбросило с матраца. – Двигай стол к люстре.
Через минуту он вернулся с инструментом. Брат внимательно смотрел на потолок:
- Иди, выключи рубильник. Люстру снимем. Там дыра – немного долбить останется.
Братья действовали быстро и слаженно, и уже через полчаса в потолке зияла дыра, на гробу, в ногах у Ванды Филипповной лежала сломанная люстра, а пыль оседала на мебель, на пол, на лицо покойной. Ну, не совсем покойной!
- Лёха, знаешь ещё что? – брат поднял палец вверх. – Нельзя трогать вещи умершей ведьмы, а то неприятностей не оберешься, но и выбросить их можно только на десятый день.
- Идея! – Алексей бросился в кладовую, через минуту вернулся с молотком и огромными гвоздями. – Мы все двери сменили, кроме тёщиной. Заодно и сменю.
Дверь в комнату тёщи заколотил намертво, с гарантией, что за оставшиеся семь дней туда никто не войдёт.
Тут они услышали говор своих жён, поднимающихся по лестнице. Успели только побросать инструмент в кладовку.
- Что здесь произошло? – испуганно спросила Лешкина жена.
- Да, люстра упала, - как можно спокойней ответил тот.
- Прямо маме в гроб?
- Мы хотели здесь порядок навести…, - залепетал Лёша. – Положили, чтобы подмести, а тут вы как раз зашли.
Виталий быстро схватил злосчастную люстру и, как смог, затолкал в мусорное ведро.
Тут взгляд Вари упал на дверь, ведущую в комнаты мамы.
- А это что? – ткнула пальцами в огромные гвозди.
К Лёхиной радости, раздался звонок домофона, и он бросился туда.
- Вы венки заказывали? – раздался голос в трубке.
- Да, да! – радостно воскликнул Леха и выбежал из квартиры.

Вернулся минут через сорок с венками в руках и с траурным выражением на лице. Женщины уже навели порядок, и лишь на потолке зияла дыра, а в тёщиной двери торчали огромные гвозди.
Тут зашли соседи, стали собираться немногочисленные родственники и друзья. Пришли коллеги с Лешкиной работы. Вопросы по погрому в квартире у Вари отошли на задний план.
Пришёл и священник, отпевать покойную. Помахал крестом, подозрительно посмотрел на усопшую, и стал читать:
- Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленную рабу Твою, - повернулся к стоящим возле гроба.
- Ванду Филипповну, - подсказал кто-то из присутствующих.
Священник поморщился, но всё же продолжил:
- … рабу твою Ванду.
Тут раздался скрип, дверь шифоньера распахнулась. Священник вздрогнул, но продолжил:
- … и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная её согрешения и невольная,
Раздался грохот – со стены упала картина. Теперь уж вздрогнули все присутствующие. Читающий вжал голову в плечи:
- … возставляя его во святое второе пришествие Твое в причастие вечных Твоих благ, их же ради в Тя Единаго верова, истиннаго Бога и Человеколюбца.
Скрип заставил всех повернуть голову в сторону тумбочки. Покрывало со стоящего на нём телевизора упало на пол, а сам телевизор, вопреки всем законам физики медленно двигался к краю, намереваясь грохнуться на пол. Лёха бросился на выручку своему любимцу. Предусмотрительно поставил его на пол и накрыл покрывалом.
- Яко Ты еси воскресение и живот, и покой рабе Твоей, Ванде, Христе Боже наш. И Тебе славу возсылаем, со безначальным Твоим Отцем и с Пресвятым Духом, ныне и присно и во веки веков, аминь, - скороговоркой прочитал священник.
Сервант с грохотом упал на пол. Брызнули во все стороны осколки стекла. Святой отец махнул рукой и выбежал из квартиры. Присутствующие с минуту постояли в оцепенении, затем стали торопливо выходить из квартиры.
Похороны явно срывались. Выручил Виталий – привёл откуда-то четырёх бомжей, те вынесли гроб с ведьмой во двор и затолкали в приехавший автобус, куда залезли и сами, после родственников усопшей.
- Виталь, ты, что с палкой-то? – пригнувшись к уху брата, спросил Лёха.
- Это осиновый кол, - прошептал брат. – Её бы надо в гроб лицом вниз положить и это кол забить, чтобы она не смогла вылезать по ночам после того, как ее закопают.
- В неё, что ли вбить?
- В неё, конечно, если ты не против.
- Я-то не против, но как ты себе это представляешь.
- Но давай тогда хоть в могилу вобьём, - предложил Виталий.
- Когда закопают, воткни рядом с крестом.
И тут они увидели, что левая рука Ванды Филипповной выскользнула из привязи, согнулась в локте, указательный палец поднялся вверх. Рука шаталась от неровного движения автобуса и, казалось, что покойная грозит им пальцем.

Похоронили. Отстав ото всех, Виталий затолкал рядом с надгробьем осиновый крест. И тут ему показалось, что земля на могилке зашевелилась. Закрыл глаза, потряс головой. Открыл. Крест медленно валился набок. Оба брата были не робкого десятка – Виталий вернул кресту вертикальное положение и изо всех сил вдавил в землю.

До самой ночи отмечал Леха проводы своей «любимой» тёщи в мир иной. И следующий день – тоже. К вечеру, правда, опомнился – завтра ведь на работу. Спать лёг пораньше.
И она вновь пришла, тёща, правда, во сне. Улыбнулась свое противной улыбкой:
- Ты зачем на мою могилу крест поставил?
- Не я, - оправдывался Леша. – Это дочь твоя так решила.
- Дура она. А зачем вы с братом кол осиновый в мою могилу вбили?
- Чтобы ты из могилы не вылезала.
- Так вот, дорогой зятёк, чтобы завтра же это кола на могиле не было. И цветы не забудь приносить каждую неделю, как обещал друзьям. Иначе я каждую ночь к тебе приходить буду.

На следующий день после работы Алексей купил пару самых дешевых цветочков и направился на кладбище, где похоронена его «любимая» тёща. Перед входом достал телефон и позвонил брату:
- Виталь, привет! Знаешь, что звоню? Мне сегодня тёща снилась. Ты там, в Интернете, посмотри – к чему это.
- Это я тебе и так скажу: Она девять дней от тебя не отстанет. Потерпишь как-нибудь. На десятый открой дверь в её комнату и всё выбрось. Хочешь, я приду, помогу? Дверь заодно отремонтируем или новую поставим.
- Конечно, хочу!
- Только Варю на это время погулять отправь часа на три. Хотя, за три часа не успеем – это дело ещё отметить надо.
- Ладно, - рассмеялся Лёша, но тут же опомнился, на кладбище всё же.
- Да, Лёха, смотри, чтобы жена твоя или кто-то из соседей, до девяти дней какую-нибудь тёщину вещь не взял. Через неё она может свою силу этому человеку передать. А если, кто амулет её возьмёт, то точно, всю её силу вместе с ним получит.
- Понял. Сейчас посмотрю, что там, на могиле и перезвоню.
А по могиле, словно Мамай прошел: крест в стороне лежит, надгробье на боку, вся земля переворочена и лишь осиновый кол на месте торчит. Положил Леша цветы прямо на землю:
- Это тебе Ванда Филипповна. Сейчас могилку поправлю, надгробье поставлю, и крест на место воткну.
Сделав все дела, посмотрел на осиновый кол и, подумав, позвонил брату:
- Виталь, здесь на могиле всё перевёрнуто и лишь твой кол на месте торчит, а тёща ночью требовала, чтобы я его убрал.
- Не вздумай! А то она и после девяти дней к тебе по ночам приходить будет.
Лёша улыбнулся и, оставив осиновый кол на месте, пошёл прочь от могилы своей тёщи.

Три ночи снилась Алексею его любимая тёща. Столько угроз и советов зять услышал от неё, сколько за тринадцать лет совместной жизни, пожалуй, не слышал. Три дня ходил на работу с больной головой. И вот наступил десятый день, к тому же и выходной.
- Дорогой, просыпайся! – разбудил его ласковый голос жены.
- С добрым утром, Варенька! – ласковым голосом произнёс Лёша, а про себя подумал. – «Как бы её выпроводить?»
- Ты не возражаешь, если я волосы покрашу и укладку сделаю.
- Конечно, конечно! – муж радостно вскочил с кровати и поцеловал свою супругу. – А я пока дверь в мамину комнату отремонтирую. Виталий обещал прийти помочь.
- Может вы новую поставите? Я тебе денег оставлю.
- Откуда у тебя деньги?
- У мамы на книжке были, а она на меня доверенность написали. Почти миллион рублей.
- Так, это…
- Про покупку машины поговорим после сорока дней, а то мама недовольна будет.
- Конечно, конечно! О чём разговор! – и схватив телефон, побежал в туалет, сразу два дела делать.
Пока жена собиралась, Лёша успел, и заказать дверь, и договориться обо всём с братом. Виталий пришёл, едва за женой закрылась дверь. Вместе с ним, был незнакомый мужчина, в строгом костюме и с серьёзным выражением лица:
- Лаврентий, специалист по ведьмам, - представил брат. – Посмотрит, что из тёщиной комнаты нужно выбросить, а что можно и оставить.
Даже с помощью гвоздодёра не удалось сразу вытащить гвозди. Но вот-вот должны привезти новую дверь и старую братья особо не жалели. Наконец, дверь сдалась, и они вошли в комнату.
Экстрасенс всё осмотрел, удивлённо пожал плечами:
- Да ничего особо страшного нет. Выбросьте кровать, просто такой обычай. Зеркало выбросьте. Вот эту косметику, особенно, краску для волос. Сейчас все ведьмы в рыжий цвет красятся.
- Точно, - кивнул головой Лёша. – Тёща всегда в рыжий цвет красилась и причёску высокую делала.
- Высокая причёска – тоже знак ведьмы, - подтвердил экстрасенс, - он продолжал крутить головой, словно что-то искал. – Странно, у неё должен быть амулет. Думаю это серебряное колье с огромным аметистом, но я его не чувствую, этот камень у неё должен быть.
- Был, был! – подтвердил Лёха. – Она его всегда на шее носила.
- Ничего не пойму, - экстрасенс вновь покрутил головой. – Этот камень вроде здесь, и вроде – нет. Если найдёте, не прикасайтесь к нему. Осторожно упакуйте в целлофановый пакет и… Нет вы, конечно, можете сдать в ломбард, но тогда кто-то обязательно наденет его на шею.
- И что будет? – прошептал Виталий.
- Человек получит огромную колдовскую силу. Само по себе, это не страшно, но он обязательно, когда-нибудь захочет применить эту силу против другого человека. Лучше всего выбросить этот амулет на дно глубокого озера, чтобы никто и никогда не нашёл.
Экстрасенс ушёл. Братья выбросили всё, что он велел, заодно и всю одежду тёщи. Не успели выпить по рюмке – раздался звонок:
- Дверь заказывали?
Через пару часов дверь была поставлена, всё убрано, вся водка выпита. И брат ушёл домой. Лёха лег на диван и, любуясь новой дверью, стал мечтать о счастливом будущем:
«На Тойоту новую не хватит. Можно Хёндай купить – он не хуже Тойоты, а стоит дешевле. Будем с Варей на море ездить. А самое главное – не будет больше в моей жизни ведьмы».
Его мечты прервал скрип отворяемой двери. Вошла жена, на её лице была радостная улыбка. Свежеокрашенные рыжие волосы были собраны в высокую замысловатую причёску, а на шее висело тёщино ожерелье с аметистом.

[GREEN]

ЛАУРЕАТОМ СТАЛА

Соляная Ирина, 1976 г.р./ г. Калач, Воронежская обл., Россия
Ссылки на издания и публикации:



23

(с) Ирина Соляная

ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ РИХАРДА ПЁЛЯ

Рихард Пёль, внук знаменитого Вильгельма и сын не менее знаменитого отца, не находил себе места в Санкт-Петербурге. Пребывая в тени успешных и прославленных родственников, юноша грезил о свершениях и почестях. Больше всего он тяготел к алхимии, ради которой его дед, Вильгельм Пёль, аптекарь и поставщик Императорского Двора, оставил прибыльный бизнес и уединился в подвалах Аптекарского Переулка, не допуская к себе даже любимых внуков. Даже поиск дверей, ведущих в алхимическую лабораторию, находился под запретом.
В тот рубежный 1900 год, когда в календаре появились два грозных нуля, все бредили чудесами и говорили о мистических и страшных предзнаменованиях. В Санкт-Петербурге появилось немыслимое количество магов и чародеев, чревовещателей и гадалок. Даже юродивые стали бормотать странные заклинания на арамейском вместо привычной молитвы «Благодарни суще недостойнии раби Твои». Как только апрель слизал последние островки снега, Рихард Пёль собрался в Прагу. Его не стали отговаривать от путешествия. Отец был занят делом: выгодные контракты, новая линия производства ампул, свадьба дочери. Братья Рихарда во всём были подспорьем отцу. Ощущая себе отрезанным ломтём, никогда не чувствовавший интереса к коммерции, Рихард захотел получить благословение на поездку от деда.
Вильгельм Пёль выслушал неясные идеи внука, но поддержать их отказался. Вопреки досужим домыслам об открытии философского камня и мистическом происхождении богатства плеяды аптекарей Пёлей, восьмидесятилетний Пёль был человеком весьма практическим. Он хмыкнул, что добрых пятьдесят лёт жизни, отданных алхимии, вознаградили его подагрой и ломотой в пояснице, а также потерей зрения в сырых и тёмных подвалах. Тем не менее, денег на поездку юноше дал.
Прага не удивила юного Рихарда. Те же кариатиды и львы, те же святые страдальцы на фасадах соборов. Стремящиеся вверх остроконечные крыши и башенки - как в тех местах Санкт-Петербурга, которые любила посещать лютеранская семья Пёлей. Рихард укрепился в мысли о неслучайности приезда. Где же мог поселиться юноша, тайно поклонявшийся запретной науке алхимии? Разумеется, он стремился в дом Фауста. Вот где тайна богатства, тайна усовершенствования человека, вот где сокрыт эликсир вечной жизни!
Рихард Пёль пересёк Карлову Площадь и быстро нашёл мистический особняк, который при свете дня оказался принадлежащим сыну Якоба Коппа доходным домом, приносившим, впрочем, скудный доход. Мало кто отваживался останавливаться в месте с дурной славой, да ещё по соседству с костёлом Святого Яна Непомуцкого. Одни побаивались дыры в потолке, уносившей жизни грешников, другие — заунывных служб по усопшим от неизвестного мора, пронёсшегося по Праге.
Рихард Пёль был не из робкого десятка, он расплатился за номер, который оказался пустоватой комнатой с окрашенными в больничный белый цвет стенами и потолком-куполом, напоминавшим свод придела церкви. До поздней ночи юноша успел осмотреть особняк и двор, куда смотрели два окна его комнаты. Ничего интересного для себя Рихард не обнаружил, кроме знаменитой залы с дырой в потолке и крыше, и хотя Рихард не собирался дёшево расставаться с жизнью, он верил, что безоружен перед тёмными силами, поэтому осмотрел залу днём, вместе с потоком туристов.
Оставшись в одиночестве, Рихард поужинал холодным - курятиной и двумя яблоками и собрался готовиться ко сну, как в его комнату постучали. На пороге оказался одетый в тёплую шерстяную сутану и биретту священник, уже немолодой и с седыми висками. Рихард, растерявшись, поклонился и поцеловал пахнущую мылом шершавую руку вошедшего.
— Здесь давно никто не останавливался, и потому мне, Карелу Яэнегу, вдвойне приятно встретить католика, - сказал после короткого приветствия священник.
— Лютеранина, — поправил его Рихард, смутившись.
— Христос наш единый пастырь, а религия имеет целью преобразование человеческой души из греховного вместилища в сосуд милости, — примирительно ответил священник и сел на предложенный стул, единственный в комнате. — Как вам Прага?
— Я ещё не успел её осмотреть, весь день потратил на Дом Фауста.
— Понимаю, понимаю, — закивал головой священник, — я и сам живу здесь, а всех тайн этого места не знаю. Очень удобное соседство с храмом. Но вам, с вашими мечтами об алхимии, навряд ли будет понятно, что Дом Фауста нынче не место мятежа духа, но место его покоя.
Рихард посмотрел с подозрением на священника, но тот лишь безмятежно улыбался.
— Откуда вам известны мои намерения? — осторожно спросил Рихард.
— Я повидал таких юношей немало, все их намерения написаны на лице. Я предрекаю, что алхимиком вам не стать, но особая роль в истории вам уготована.
Священник распрощался с Рихардом, оставив его в полной убеждённости в том, что через туман загадочности проглядывает обычное сумасшествие.
Как бы то ни было, но проведённую Рихардом неделю в Праге трудно было назвать плодотворной. Как и все туристы, он осмотрел Тынский храм и Пражские куранты, прикоснулся к постаментам бесстрастных барочных статуй Карлова моста, побродил по недавно открытому Историческому музею. Ночами Рихард тайно выходил из своей комнаты и, крадучись, пробирался в залу с дырой в потолке. Он пытался поймать определённый ракурс движения лунных лучей, которые могли бы открыть тайные алхимические письмена на стенах и полу. Один раз Рихард даже капнул крови из порезанного пальца на пол залы, считая, что её животворная сила в полнолуние откроет какие-то секреты. Он прощупал миллиметр за миллиметром стены залы в поисках щели, чтобы обнаружить потайную дверь. Однажды его застиг Карел Яэниг и беспощадно высмеял. В свою защиту Рихард запальчиво сообщил историю удачных алхимических опытов деда, рассказал о башне грифонов, но Карел лишь покачал головой и призвал образумиться.
С огорчением от бесплодных поисков Рихард решил вернуться в Санкт-Петербург. А через тринадцать лет он получил письмо от человека, которого совсем забыл в суматохе окаянных дней и пожарище первой революции. Письмо пришло в аптеку Пёля, адрес которой Карел Яэниг узнал без труда. «Милый юноша, вы покинули Прагу с горечью в душе, но согласитесь, что алхимия не стала в итоге смыслом вашей жизни. Теперь вам должны быть смешны ваши полудетские мечтания. Приезжайте снова в Прагу и как можно скорее, вы найдёте меня в том же загадочном доме, которому суждено стать моей могилой». Рихард несколько раз перечитал письмо, хотя уже принял решение о поездке. Он и сам не мог окончательно определиться, что его влекло в Прагу: нераскрытая тайна Дома Фауста или таинственный призыв священника, который хотел сообщить особенный секрет.
Несмотря на сложности с выездом, Рихарду удалось уже через два дня покинуть Санкт-Петербург. Он использовал семейные связи, предполагая, что дело не терпит отлагательств. В лихорадочном волнении, не обращая внимания на уговоры сестры и насмешки удачливых братьев, он примчался по зову полузнакомого католического священника в преддверии нового года. Прага сверкала и шумела, в её яркой суете всё ещё были слышны отголоски Рождества. Рихард заглянул на Вацлавскую площадь, где совсем недавно воздвигли памятник Патрону Чехии - Святому Вацлаву — и сразу же получил в подарок от какой-то розовощёкой красавицы бумажную гирлянду, раскрашенную под ёлочную.
В сумбурном состоянии мыслей и духа, Рихард явился в Дом Фауста. Многолетнее запустение неприятно удивило Пёля. Даже праздник, раскрасивший всё вокруг, не коснулся этого мрачного места. Стены огромной комнаты, служившей священнику последним пристанищем, кто-то окрасил в чёрный цвет, в углу на тёмном алтаре у деревянной фигурки Девы Марии горели семь свечей. В другом углу колыхался полотняный занавес, загораживавший треть комнаты. Спальня священника была завалена разным хламом: тюки с одеждой, напольные вазы и урны, подсвечники с огарками, всюду невероятное количество книг. Мрачность обстановки усугублялась духотой, пыль и запахом тлена. Состарившийся, высохший от неведомой хвори, и от того почти не узнаваемый внешне, Карел Яэниг ждал Рихарда в постели. С полувзгляда было ясно, что дни Карела сочтены.
«Мой мальчик, ты стал совсем взрослым, готовым к миссии», — прокашлял старый священник.
Рихард присел на низенький стульчик рядом с постелью, приготовившись выслушать откровения умирающего. Он почти не сомневался в том, что Карел Яэниг, прожив полжизни в самом мистическом месте Праги, тайно изучал алхимию и выбрал его, Рихарда Пёля, в качестве преемника мудрости. Карел начал пространный монолог о душах усопших грешников, коих он исповедовал перед кончиной. Рихард терпеливо ждал, когда же Карел перейдёт к главному: передаче магической формулы, с помощью которой можно повелевать душами людей и всем сущим, но священник не торопился. Он повёл рассказ о своей коллекции, состоявшей из вещей, которые для его прихожан были последними в жизни. Собрав таких вещей не много, не мало, а девятьсот девяносто девять штук, он выявил закономерность, которую решился сообщить Рихарду.
«Вещи ни черта не стоят, мой мальчик, нам только кажется, что в них вся наша жизнь. Мы окружаем себя вещами, которые не имеют ни малейшей ценности. Мы покупаем их, но на самом деле они покупают нас. Мы тратим на вещи самый распоследний грош, но на пороге смерти не можем купить ни одного дня жизни. Распродай всё, что имеешь, и твой капитал никому не понадобится - ни на небесах, ни в преисподней».
Помолчав, священник продолжил: «Нашёл ли ты счастье, мой мальчик, в наследстве своего деда, в пышном убранстве подаренного тебе дома? В таинственных записях о преобразовании меди и олова в золото и платину? Спокойно ли тебе? Смирен ли твой дух?»
В темноте Рихард покачал головой и вздохнул, но Карел Яинег его понял.
«Скоро придёт мой последний час, и я прошу выполнить моё завещание. Пусть меня похоронят лицом вниз, я не хочу смотреть на скверну людскую после смерти. Я видел достаточно лживых лиц и ликов. Мой катафалк пусть тащат четыре вола. Сила этого тупого и бессловесного животного нам всем напомнит, что как бы мы ни были крепки, а хватит силы земной только на тягло. Мы не можем бросать Богу вызов ни при жизни, ни у врат вечности».
Рихард всё ждал, не в силах поверить, что он примчался издалека ради выспренних речей умалишённого старика. Но Карел молчал, лишь свечи трещали у самодельного алтаря. В неистовой злобе Рихард вскочил со своей скамеечки и принялся метаться по комнате, швыряя и пиная сложенные как попало вещи старика. И безумный хохот священника сопровождал его повсюду. Немало потрудившись, Рихард сорвал занавесь в углу, и его взору предстала виселица. Вид мощного деревянного сооружения охладил его ярость. В изумлении Рихард смотрел на виселицу и думал о том, как далеко зашёл священник в своём поиске бога в человеке. «Еретиков и алхимиков сжигали на кострах, вешали на городских площадях, но их век от веку не становилось меньше, — проскрипел из своего угла Карел, — Мой мальчик, я бы не хотел, чтобы эта виселица стала последним, что ты увидишь на белом свете. А впереди через каких-то двадцать пять лет по всей Чехии будут стоять такие виселицы, и виновны в этом будут твои сородичи, германцы, одержимые идеей исправления человеческих душ. А теперь иди сюда, мой мальчик, я расскажу тебе тайну, ради которой ты приехал».

***
Рихарду было не суждено узнать, правдивы ли слова Карела о виселицах, казавшиеся ему тогда безумными. Он не исполнил завещания Карела об организации похорон, не узнал секрета вечного счастья преображённой души и не прикоснулся к чернокнижию. Он запомнился организацией бесплатного госпиталя в аптеке деда на Васильевском острове, куда буквально через год стали привозить раненых с фронта. И кто знает, что помогало бойцам выживать в стенах бывшей аптеки - умение врачей или волшебные снадобья Пёля, который, возможно, привёз тайну философского камня из старой Праги.

[GREEN]

В 2021 году

ДИПЛОМАНТАМИ СТАЛИ

Смирнова Светлана, 1966 г.р./ г. Санкт-Петербург, Россия
Ссылки на издания и публикации:

11

(с) Светлана Смирнова

ДЕТИ ТИШИНЫ

1

В одной деревне умирали дети. Точнее исчезали каждый месяц в ночь полной луны. По одному ребенку. Заметили эту закономерность не сразу, а когда заметили, стали дежурить. Во всех избах, где жили подростки до 14 лет, домочадцы и ближайшие родственники дежурили всю ночь. Но это не помогало. В самую глухую пору в 4 часа утра взрослые забывались глубоким сном, и ребенок исчезал.
В деревне началась паника.
Из района срочным порядком в Поповку прислали лучшего оперуполномоченного Максима Гусева для расследования этого весьма странного дела.
Максим не любил разводить канитель и сразу приступил к делу. Он всё делал четко и быстро, за это сослуживцы звали его человек-пулемет. Свое расследование Максим начал со знакомства с главными подозреваемыми, то есть с теми, кто своими обязанностями был как-то связан с детьми.
Школа, вот место, где последний раз видели всех пропавших детей, подумал Гусев и направился к одноэтажному деревянному зданию Поповской средней школы. Директором школы оказался неженатый мужчина мрачной наружности в мешковатом пиджаке. На вид ему было лет сорок. При разговоре с Максимом директор сильно нервничал и иногда переходил на визг: « Я – директор школы, я веду четыре предмета и группу продленного дня, я устаю, как собака. Я ничего не знаю…» Максим понял, что директор сильно расстроен и поспешил познакомиться с другими учителями.
Их было не так много. В силу того, что деревня была удалена от райцентра, учителей не хватало, а некоторые предметы не преподавались вообще. Так, в школе не было учителя иностранного языка, зато была учительница астрономии Тишина Евстолия Милеевна. Никакого специального образования у Тишины не было, а был патологический интерес ко всякого рода мистике, НЛО, астрологии, магии и прочей ереси. Она даже организовала у себя на чердаке астроклуб «ДО ЗВЕЗДЫ» для наблюдения за тайнами звездного неба и предсказания будущего. С чердака и взял ее директор школы вести астрономию в одиннадцатом классе. К тому же Евстолия была женщиной тихой и скромной и особых хлопот никому не доставляла.
Обходя дома, Максим все больше замечал какую-то общую глобальную странность всех жителей Поповки, которую он не мог ни объяснить, ни сформулировать. Он находился как будто в театре, а вокруг менялись декорации, двигались актёры, похожие на марионеток, а он сам то ли зритель, то ли участник спектакля… Ему казалось, что от него, чужака, скрывается что-то очень важное..
Председатель совхоза «Имени ХХIII съезда» Степан Львович Лёвкин, впрочем, оказался румяным круглощеким пузаном. При любом удобном случае он заливался оглушительным жизнерадостным смехом, хлопая себя по бокам от избытка эмоций. Глядя на него любому было ясно, что совхоз процветает, коровы доятся, покосы косятся, поля пашутся, свиньи поросятся, а жители благоденствуют. Образцовый колхоз.
Еще местные полушепотом рассказали Максиму о таинственной и ужасной секте «Свидетелей крайних дней», которая базировалась и занималась своими темными делами в соседней деревне Синенькая. Главарем этой «банды крайних», а именно так местные называли «Свидетелей» был Филин А.У., довольно молодой мужчина пугающей наружности, длинноволосый, с пронзительным взглядом желтых глаз. Цели и задачи секты не знали даже сами ее адепты, которые, впрочем, исправно посещали собрания каждую неделю. Собрания, разумеется, проходили глубокой ночью.

2
Сторож Хлыщеборщ по прозвищу Фарш, живший у старого кладбища, видел детей. Он видел тени в свете лунной дорожки и уверял всех, что это были именно дети. Сторожу не верили. Фарш любил выпить и делал это охотно и регулярно. Однако Фарш продолжал гнуть свою линию о ночных кладбищенских тенях в лунном свете.

Опер Гусев хоть и был простым парнем, но иногда почитывал оккультную литературу. Так от нечего делать, да и в работе может пригодиться. Начать он решил с Фарша. Профессиональным чутьем чувствуя, что сторож, если и не причастен к деревенским событиям, то что–то да знает. Купив две пол-литры, Максим поплелся на кладбище. Дойдя до сторожки он постучался и, не дождавшись приглашения, вошел. Фарш неподвижно сидел за столом и, не мигая, смотрел на Максима. Максим поёжился, но расправив плечи и грохнув пол-литрой о стол, с наигранной бодростью заявил:
- Ну, что, Фарш, намахнем!
- Махнем, - всё так же, не мигая, ответил сторож, – Чего ж не махнуть с хрошим человеком.
Вид сторожа показался Максиму странным, но виду он не подал. Фарш достал стаканы и Максим разлил водку.
- Ну, за это самое, - сказал Фарш и поднял стакан. Он не успел донести стакан до рта, как в оконное стекло ударилась птица. Фарш с Гусевым увидели в оконном переплете огромные желтые глаза.
- Это сова, - сказал Максим. – Это сова, нечего бояться. Совы часто прилетают, рядом лес.
- Это сова, - откликнулся Фарш. - В прошлый раз тоже сова была.
- Какая сова? Ты о чем, - Максим перешел на «ты», хотя они так и не выпили.
- Ну, когда дети исчезли, тоже сова прилетала.
- Сова и сова, на то и лес, чтобы совы летали, - с досадой пробурчал Максим.
В дверь постучали, и в сторожку вошел заведующий клубом Петр Петрович Тетеря - безобидный на вид мужичок, которому все деревенские женщины по очереди готовили харчи, потому что ни одна нормальная баба без слёз смотреть на него не могла. Тетеря по совместительству вел кружок юннатов «Золотой утконос», ради которого клуб был открыт до поздней ночи, чтобы юннаты могли ухаживать за редкими животными неизвестно как попавшими в Поповку. Среди редких животных был золотистый утконос, и давший название клубу.
- Пропали сестры Кривулины, - испуганно и часто моргая, пролепетал Тетеря, кинув взгляд на стол, со стоящими на нем стаканами и бутылкой, - Не рановато?
- А который час, - смутился Гусев.
- Четыре утра.
Гусев обомлел, он зашел к Фаршу около десяти вечера, они и выпить-то толком не успели, бутылка стояла почти полная. Максим почувствовал озноб, и тут в окно снова ударилась птица.
- Опять эта сова, - вырвалась у Максима.
- Это – филин, - все так же испуганно пробормотал Тетеря, - филин.
Филин, филин, что-то насторожило Максима в этом слове. Черт, Филин - главарь «Свидетелей»!
- Оборотень, оборотень, - закричал побелевший Тетеря и кинулся к выходу. Гусев вышел из избушки сторожа, посмотреть, куда полетела птица. Конечно, это было глупо, он и сам понимал, но чутье подсказывало ему, иди.
В домах зажигались огни. Весть о пропаже сестер и о летающем вокруг деревни филине мгновенно разошлась по дворам. Мужики и молодые парни, вооружившись вилами, топорами и бейсбольными битами, молча собирались у школы. Так же молча двинулись в Синенькую. Бежали сосредоточенно и яростно, не тратя силы на болтовню. Первым эту волну ярости уловил пастух, дремавший в ночном под орешником неподалеку от своей деревни. Он вскочил спросонья и бросился сквозь заросли к своим.

3
Мать сестер Кривулиных недолюбливали. Поговаривали, что прабабка её, форменная колдунья, за свои тайные делишки и вовсе была изгнана из деревни. Да и сама Кривулина чувствовала в себе неясные томления. Иногда ей казалось, что она слышит, о чем шепчет трава и бурлит река. Обычно она гнала от себя эти мысли, ведь Кривулина была передовиком производства и трудилась в образцовом совхозе, лучшем хозяйстве области. Но теперь неясная сила заставила мать выйти на крыльцо. Она увидела летящего к кладбищу филина и, еще не понимая зачем, кинулась за ним.
Дверь в сторожку Фарша была распахнута, Кривулина забежала и обомлела: сторож весь белый лежал на столе со сложенными крест-накрест руками и шептал еле двигающимися губами:
- Они были здесь, они приходили ко мне….
- Кто, кто приходил? - Кривулина бросилась к Фаршу и схватила его за плечо.
- Дети, - прошептал Фарш и умер.
Тут послышался звон разбитого стекла, в окно бешено вращая глазами влетел филин и сел сторожу на грудь.
В сторожку вошел Гусев. Он стащил с сундука старое покрывало, собираясь накрыть зловещую птицу. Испуганный филин заметался по сторожке и, задев крылом мать сестер Кривулиных, выпорхнул в незакрытую дверь.

4
Председателю Степану Львовичу уже сообщили, что поповские мужики побежали в Синенькую. Степан заметался по деревне, пытаясь образумить баб. Он кидался от двора к двору, призывая женщин вернуть своих мужей и не доводить дело до кровопролития. Поповки угрюмо выслушивали председательские мольбы и молча закрывали двери. Звонить в район Лёвкин боялся, всё-таки его совхоз был лучшим в области, и председатель не хотел терять это высокое звание. Степан Львович сам сел за руль совхозного УАЗика и поспешил в Синенькую.
Несмотря на предупреждение пастуха о злых поповских мужиках, Филин никуда бежать не собирался. Напротив, он облачившись в черный плащ и островерхую шляпу, сидел за столом и спокойно ожидал прихода поповских. Филин слишком давно занимался магией и колдовством, чтобы понять, что сегодня случится то, чего он так долго ждал. Верховный призывает его. Ну, что ж, он готов!
Под ударом бревна дверь слетела с петель и в дом Филина ввалились раскрасневшиеся от бега и гнева полсотни мужиков. Филин не шелохнулся.
- Ну, что, готов смерть принять, ирод? – еще не восстановив дыхание, зло прохрипел Кривулин, отец малолетних сестер.
Филин молча поднялся. Мужики попятились, неведомая сила, не давала им приблизиться к Филину. Никто не мог проронить ни слова. И неудивительно, тело Филина стало подрагивать в мерцающем свете и истончаться. По избе прокатилась невидимая волна и тело Филина исчезло совсем. Мужики терли кулаками глаза.
- Оборотень! – закричал кто-то и все в страхе попятились к выходу.
- Куда, мазурики? – заорал Кривулин. - Круши хату!
Мужики как будто очнулись и, вынув из-за поясов топоры, стали яростно громить всё вокруг. Через полчаса мебель, зеркала, посуда в доме Филина превратились в щепки и осколки. Ломом разрушили даже часть печи. Тяжело дыша, поповцы вышли на улицу.
- Чего теперь, батя? – угрюмо глядя на отца, спросил Кривулин-младший.
- Хорошо бы деревню сжечь, - сквозь зубы процедил Кривулин.
- Хорош, мужики, может по домам, - раздались несмелые голоса.
Ярость отца Кривулина никуда не исчезла после погрома в доме Филина, но что делать дальше он не знал.
- Сбежал, сволочь, - сплюнул он сквозь зубы.
- Мужики, ну вы чего, давайте по домам, - пугливо заканючил только что подоспевший Лёвкин.
Неспешно, как бы раздумывая, мужики потянулись в Поповку.

5
Дверь скрипнула, и Кривулина оглянулась. В сторожку стали заходить дети. Все пропавшие за этот страшный год дети.
Гусев смотрел на детей и, еще не осознавая что происходит, оседал на лавку. Дети смотрели на Кривулинскую мать ясными и чистыми глазами, в которых не было ни страдания, ни боли, ни горя.
- Навьи чары, - медленно проговорил Иван, пропавший самым первым, видимо и бывший у них главным. Заклятие должно быть снято сегодня, но мы не знаем, кто это должен сделать.
Иван замолчал, а дети продолжали смотреть на Кривулину.
Кривулина опять почувствовала какое-то неясное томление, какое она обычно ощущала в ночи полной луны. Она подумала было о том, что пора идти на утреннюю дойку, как вдруг вспышка молнии ослепила ей глаза. В мозгу взорвалась мысль. Вокруг потемнело, и перед ней появился висящий в воздухе свиток. Надпись на неизвестном языке четко говорила о том, что нужно делать. Странное дело, хотя Кривулина сроду не слышала ни о каких древних языках, она поняла всё до последнего слова.
Ничего не объясняя, даже не взглянув на дочерей, Мать выбежала из сторожки и бросилась к неказистому домишку асторономши Тишины. Тишина не спала, как и все в деревне.
- Где книга? – настежь распахнув дверь, с порога заревела Кривулина. И крик этот был похож на крик волчицы, защищающей свой выводок.
Тишина хоть и была женщиной недалекой, но зато много повидавшей. Она выросла в детдоме и быстро реагировала на любые нападки.
- Тамарочка, какая книга? Чего это тебе с утра почитать вздумалось?
- Я тебе щас почитаю, - Кривулина медленно наступала на астрономшу, загоняя ее в угол.
Что-то зловещее мелькнуло во взгляде матери, и Тишина дрогнула:
- Ну, что ж, книга, я так полистала только.
- Сюда неси!
Тишина бросилась в соседнюю комнату и вынесла тяжелый том в темно-коричневой обложке.
- Читала? – грозно спросила Кривулина.
- Читала, - пропищала в ответ не на шутку перепуганная учительница.
- Где, показывай!
Тишина открыла книгу.
- О, Боже, - простонала Кривулина. Буквы на странице складывались в страшное заклятие: «Навьи чары».
- Да что я, только прочитала вслух и все. Ну, дунула, плюнула, свечку зажгла, как там написано. А так больше и не делала ничего, - плаксиво лепетала Тишина.
- Доплевалась, дура. Как теперь детей с того света вернуть?
Глупая Евстолия больше не интересовала Кривулину. Она чувствовала в себе силу, которую не могла объяснить. Она стояла уже не в Тоськиной избе, а в неизвестном месте. Вокруг мелькали неясные темные тени. И только книга, которую она держала в руках, светилась тусклым светом.
Мать провела по обложке ладонью и книга открылась. Страницы были пусты. Но чем дольше она вглядывалась в старинный фолиант, тем явственнее проступали буквы. И мать увидела древний текст противозаклятия.
Голос ее звучал уверенно и торжественно. Вокруг зашумел ветер, даже ураган. Задрожала под ногами земля, и стал явственно нарастать зловещий гул. С каменным лицом Кривулина продолжала читать и вдруг, как и тогда в домике у сторожа, из темноты появился свиток с надписью «ФИЛИН».
Всё исчезло. Тишина вытаращив глаза с ужасом смотрела на Кривулину. Та, не сказав ни слова, повернулась к двери и вышла из избы. Филин, вот кто сейчас был для нее самым главным человеком. Богом. Мессией. Всё с тем же каменным лицом она спешно зашагала к кладбищу. Почему-то она знала, что Филин там. По дороге она налетела на председателя и даже не заметила этого. Лёвкин хотел было что-то сказать, но в испуге посторонился и махнул рукой.
Какая-то неведомая сила несла Мать в кладбищенскую глубь.
Из сторожки выносили Фарша. Гусев помогал деревенским. Кривулина не останавливаясь прошла мимо и устремилась к Неизвестной могиле, о которой в деревне ходили нехорошие слухи. Деревенские обходили ее стороной. На могиле сидел Филин.
- Я знаю, зачем ты пришла, мне было откровение и Я ГОТОВ. Я уйду в покое и радости. Дети вернутся и продолжат свой путь. Ничего не говоря, Кривулина кивнула.
Филин встал, прошептал заклинание, завернулся в плащ и исчез. Кривулиной показалось, что он провалился в могилу. Она медленно пошла домой, думая о том, что давно уже пора доить коров, измучились, поди, бедолаги.
Уже идя по деревенским проулкам она ощутила движение. Соседи бегали от крыльца к крыльцу и радостно кричали что-то. Двери домов были распахнуты, где-то, несмотря на ранний час, уже заливалась гармоника.
Навстречу ей бежал сын:
- Они вернулись, они все вернулись!
Поповцы выносили и ставили на улицу столы. Доставали из погребов четверти с мутным самогоном. В деревне начался праздник.
Ни смерть старого сторожа, ни исчезновение Филина, уже не могли помешать счастливым родителям веселиться и ликовать вновь обретя своих чад.

Эпилог
В замешательстве был только опер Гусев. Дети живы, состава преступления нет, однако есть труп и пропавший без вести главарь «Свидетелей».
Впрочем, всё решилось само собой. Максим доложил начальству, что произошло форменное недоразумение, и дети вовсе никуда не исчезали. Сторож умер от сердечного приступа в результате бурных возлияний, а в Синенькой лично им, Гусевым, ликвидирована опасная секта «Свидетелей крайних дней», Жители одумались, осознали свои настоящие жизненные приоритеты и изгнали мутного лидера Филина А. У., который добровольно покинул деревню Синенькая.




Поздняков Евгений, 1998 г.р./ г. Хабаровск, Россия
Ссылки на издания и публикации:



70

(с) Евгений Поздняков

КРАСКИ

– Макс, тебе плохо?
– Нет… Конечно, нет. С чего ты взяла, мам?
– Даже не знаю! Посмотрись в зеркало – ты позеленел.
Он испуганно опустил голову. Слегка дрожащие ладони приобрели болотный оттенок, отдаленно напоминающий цвет кожи огромных жаб. В его голове крутилось столько мыслей, что мальчик попросту не успевал следить за эмоциями! Нахлынула волна страха. На кончиках пальцев медленно проявлялись крохотные фиолетовые пятна.
– В чем дело, Макс? – Продолжала мама. – Голова болит? Живот? Опять наелся всякой гадости в «Макдональдсе»?
Кажется, она ни о чем не догадывается… Пока. Тела людей зеленеют только в трех случаях: во время болезненных ощущений, из-за чувства отвращения и… При наличии неприятных мыслей. С возрастом это учатся скрывать, но он был всего лишь подростком, поэтому стоило ему вспомнить школьных задир или… Или тщетные попытки заговорить с отличницей Машей, его тело тут же приобретало неприятный оттенок. Рассказывать о проблемах родителям Макс отчего-то боялся.
Ладони налились фиолетовым цветом.
– Макс, хватит молчать! – Прикрикнула мама. Из-за злости ее кожа должна была стать розовато-красной, но она уже несколько лет работала в банке, а потому научилась придерживаться одной цветовой гаммы – серой. – Отвечай – у тебя что-то болит?
– Нет, мам. – Фиолетовый коварно подбирался к локтям. – Честно, мам. Ничего.
– Может, не пойдешь в школу? Ты мне не нравишься.
Шум в ванной прекратился. Почистив зубы, отец вернулся в кухню, к семье. Его кожа ничем не отличалась от материнской.
– Отстань от ребенка, Алина. – Зевнул он. - Пускай хоть дома не сдерживается.
Отец потянулся за газетой. На секунду Максу показалось, что неловкий разговор окончен, от чего его тело стало понемногу сереть.
– Брось, Кирилл. – Ответила она, вытирая посуду. – Ему все равно, где и перед кем менять цвета!
– Это нормально для подростков…
– Нет! Ненормально! Он в шестом классе! Все его сверстники уже научились поддерживать серость, а наш… То позеленеет, то станет фиолетовым… Не хватало еще покраснеть от любви на людях!
– Хватит! – Отец ударил кулаком по столу. Максу даже показалось, что его кожа, в районе запястья, слегка почернела. – Перестань!
Мама отвернулась к стене. Обычно, она справлялась с грязными тарелками моментально, однако сейчас из ее рук почему-то долго не могло вырваться старое голубое блюдце.
– Уже восемь часов. – Спросила она, не смотря на отца. - Ты успеешь отвезти его на занятия?
– Конечно. Рабочий день начинается в девять, так что все будет окей. Кстати, ты читала статью…
– Вы опаздываете.
– Разве? Тут же десять минут езды…
– Все равно. Опаздываете.
Они стояли друг напротив друга. Молча. Абсолютно серые. Ни капли бирюзового или синего… Серые. Абсолютно.
– Действительно, опаздываем. – Отец демонстративно посмотрел на часы. – Одевайся, Макс. Я подожду в машине.
Дверь захлопнулась. Мама продолжала стоять лицом к стене. Спрыгнув со стула, мальчик подошел к вешалке. Протянув руку за курткой, он заметил, как на ладонях выскакивают зеленые пятна. Почему родители так часто ссорятся? Чего они добиваются? И почему они постоянно ругаются… Из-за его кожи?
– Макс! - Окрикнула его мама.
– Что?
– У тебя точно ничего не болит?
– Все хорошо, мам. Честно.
Прикрыв дверь, Макс выбежал на улицу. Стояла чудесная ране-октябрьская погода: солнечные лучи нежно касались серого лица, а прохладный ветер заботливо ласкал пожелтевшую листву. Добежав до машины, мальчик случайно увидел свое отражение в лобовом стекле: его щеки наливались приятным золотистым оттенком.
– Хватит любоваться собой, – проворчал отец. – Залезай скорее.
Школа располагалась неподалеку от их дома – в десяти минутах езды. Дорога на занятия, по мнению Макса, была лучшей частью дня: он с любопытством рассматривал мир по ту сторону стекла, надеясь разглядеть хоть нескольких людей с румяными щеками. Ему ужасно хотелось найти товарищей по несчастью, ведь порой, мальчишке казалось, будто бы обидное прозвище «Радуга» привязалось только к нему. Увы, на глаза попадались бесконечные серые лица…
– Макс, - отвлек его отец, - ты читал статью…
– Пап, я не читаю твоих газет. Как и мама.
– Да, точно. Забыл. В любом случае, думаю, тебе будет интересно услышать последние новости.
– У нас построят аквапарк? – Радостно спросил золотощекий мальчуган.
– Нет. Все куда серьезнее: наш мэр прилюдно побагровел.
За окном промелькнул детский сад. Когда-то Макс был его воспитанником. Интересно, здесь до сих пор наказывают за излишнюю «цветастость»?
– Это плохо, пап?
– Конечно. Особенно, учитывая обстоятельства, при которых все произошло.
– Что случилось?
– Ничего особенного: он решил провести встречу с обычными жителями города, на которой ему задали неудобный вопрос. Про коррупцию…
– Коррупцию?
– Ох, прости. Все время забываю, что ты еще ребенок. Его спросили о том, ворует ли он деньги, после чего мэр побагровел. Не смог скрыть волнения. Понимаешь, к чему я веду?
– Нет…
– Господи, Макс! Я, конечно, не поддерживаю то, что мама срывается на тебя, но… Она ведь права. Нужно учиться сдерживать эмоции! Знаешь, сколько проблем у мэра после этой встречи? Куча! Его даже хотят отстранить от должности раньше срока! В нашем мире нужно оставаться серым при любых обстоятельствах, пойми! Это ненормально, когда все видят твой страх или неуверенность…
Остаток пути они провели молча. Наконец за окном показалось здание школы. Сотни детей толпились у порога, ожидая открытия дверей.
– Пойми, Макс, - прервал тишину отец, - мы… Я говорю это не потому что плохо к тебе отношусь, наоборот – я люблю тебя! А вся эта ерунда с кожей… В нашем мире так нельзя, Макс. Это плохо. Очень плохо.
– Я понимаю, пап. – Его ладони приобрели розоватый оттенок.
– Тебе нечего стыдиться. Просто пообещай, что будешь стараться сдерживаться.
– Обещаю, пап.
– Хорошо. А теперь беги на уроки.
Не расслышав отцовское: «Удачи!», Макс вошел в длинный школьный коридор. Стараясь скрыть появление зеленых пятен на руках, он рванул к 426 аудитории. Он дико стеснялся своих одноклассников, от чего при встрече с ними, в его голове всплывали неприятные воспоминания о насмешках и дурацких прозвищах, которые ему не давали только самые ленивые.
– Почему ты сегодня не фиолетовый? – Спросил серокожий сосед по парте.
– Не знаю. – Пробурчал Макс. – Настроение не то.
Прозвучал звонок. В класс вошла строгая учительница математики Анастасия Сергеевна, чье лицо, казалось, никогда не знало широкой палитры цветов. Дети, отбросив все лишние разговоры, резко встали со своих мест. Пренебрежительно махнув рукой, преподавательница принялась писать тему урока на старинной черной доске.
– Извините, - раздался скромный голос, - можно войти?
– Мария, заходите быстрее! И впредь не опаздывайте!
В класс вошла серокожая отличница Маша. Аккуратно разложив вещи на парте, она начала конспектировать каждое слово Анастасии Сергеевны в тетрадь.
Маша… Это из-за нее все утро кожа Макса держала зеленый цвет. Маша давно нравилась ему. Еще со второго класса, когда ее родители переехали в этот отдаленный город. В детстве, наблюдая за ней, его тело приобретало золотой цвет. «От радости!» - оправдывался он перед мальчишками. Однако теперь он испытывал совершенно другие чувства… Какие-то… Излишне взрослые? Несколько недель назад ему неожиданно захотелось, чтобы Маша перестала общаться с надоедливым Вовой, а недавно, в столовой, он совершенно случайно понял, что ее губы имеют особенную… Привлекательность. Все это заставляло его не сводить глаз с милой серокожей девчонки. Однако он не переставал думать о том, что стоит ему дать слабину, как все в классе узнают его страшную тайну…
– Радуга! – Испуганно прошептал сосед по парте. – Твои ладони… Они становятся красными…
Макс с ужасом посмотрел на свои руки. Они были искристо-рубинового цвета, как у всех… Влюбленных! Нужно срочно перестать смотреть на нее! Отвлечься! Подумать о чем-то плохом, о чем-то отвратительном… Но как? Он ведь несколько дней планировал этот час… Клеил дурацкую валентинку! Придумывал признание! И сейчас, когда все необходимое лежит в его портфеле… Как можно думать о чем-либо другом?
– Ты совсем сдурел? – Продолжал сосед. – Твоя шея! Она…
– Я знаю! Знаю!
Макс тщетно пытался растянуть рубашку, прикрыть лицо ладонями, но… Красный цвет был сильнее. Чувства были сильнее! Остался единственный выход! Рисковый, но все же…
– Анастасия Сергеевна! Можно выйти!
– Максим, эта тема крайне важна. – Учительница отвернулась от доски. – Дай мне закончить. Что с твоей кожей? Почему она… Такая красная?
Все дети посмотрели на Макса. Под дружный смех ребят, он прикрыл лицо небольшим портфелем.
– Ты… Ты позволяешь себе проявлять чувства на уроке? – Закричала Анастасия Сергеевна. – Ты должен быть серым! Это цвет вовлеченности в современную жизнь, а ты… Ты смеешь краснеть! Мало того, что отвлекаешься сам, так вдобавок ты отвлекаешь и своих одноклассников!
– Простите, я…
– Что ты? Что ты? Признавайся, на кого ты смотрел!
– На Машу, Анастасия Сергеевна! – Ответил сосед по парте. – Он давно к ней что-то… Испытывает.
– Возмутительно! Ты хочешь, чтобы она тоже перестала контролировать себя? Как ты посмел вводить отличницу в такое неловкое положение? Да как тебе такое в голову могло прийти!
– Я… Я не хотел…
– Максим, ты перешел все границы! Сколько раз на моих уроках ты зеленел или становился фиолетовым? Тысячи! А когда выпал первый снег… Ты стал золотым! От радости! Это нужно прекращать. Для таких, как ты есть отдельные школы. Я звоню твоим родителям. Пускай срываются с работы и говорят с директором о своем нерадивом чаде прямо сейчас.
Остаток урока прошел скомкано: никто не следил за тем, как Анастасия Сергеевна пишет на доске уравнения. Всем было куда интереснее наблюдать за алой кожей Максима. Маша, смущенная ситуацией, хоть и сдерживалась из-за всех сил, чтобы не засмущаться, все равно слегка побагровела. Учительница написала ей замечание в дневник. За слабость.
Родители добрались до школы крайне быстро: уже через полчаса они стояли у дверей кабинета директора. Мать угрюмо ворчала, называя Максима позором семьи, а отец, печально вздыхая, неустанно повторял:
– Макс, я же просил…
Максима попросили подождать снаружи. Присев на скамейку, он принялся рассматривать бесконечный поток школьников, спешащих в столовую на перемене. Все серые. Абсолютно серые. Даже Маша, которая неожиданно появилась из-за угла. Сжимая в руке дневник, она еле сдерживала слезы. Это было ее первое замечание в жизни. Посмотрев в сторону кабинета директора, отличница заметила Макса, от чего его кожа снова загорелась алым цветом.
Не отрывая глаз от обидчика, Маша продолжала стоять на месте. Неожиданно, Максим заметил, что ее тело приобретает болезненно-зеленый оттенок. Ее кожа покрывалась яркими болотными пятнами, чего раньше никогда не случалось. Макс помнил: тела людей зеленеют в нескольких случаях: из-за боли, неприятных воспоминаний или… Из-за отвращения. Отвращения к нему. К Максу.
Сложившаяся ситуация заставила его на минуту возненавидеть всех и за все: кожа Макса медленно наполнялась черным цветом, вытесняя собой все неловкости алых тонов. Прозвучал звонок. Маша побежала на урок. Ненависть сменилась безразличием. Черный сменился серым.
Из кабинета вышли родители.
– Пойдем домой, Макс. – Отец похлопал его по плечу. – На сегодня учебы хватит.
В машине Максим ни разу не поменял цвета. Его не радовала солнечная погода, он не переживал по поводу сложившейся ситуации, он не опасался скорого наказания… Всю дорогу он оставался серым.
С этого дня кожа Макса не меняла цвета. Отношения в семье наладились.