МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Рояль в кустах" - новелла, острый сюжет, неожиданная развязка, юмор приветствуется ( до 30 тысяч знаков с пробелами, превышение + 10%) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

"Рояль в кустах" - новелла, острый сюжет, неожиданная развязка, юмор приветствуется ( до 30 тысяч знаков с пробелами, превышение + 10%) Конкурсный сезон 2023 года.

#1 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 27 сентября 2021 - 13:21


Номинация ждёт своих соискателей до 31 января включительно.

Подробно о порядке участия в конкурсе,
здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=5788

Прикрепленные файлы


0

#2 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 25 октября 2022 - 20:08

1

ХОЛОДИЛЬНИК


– Коль, а Коль, съездил бы завтра в город, – накрывая на стол, про-изнесла Маша.
– Чё я там не видал?
– Мать звонила, просила помочь холодильник купить.
– У неё же есть «Атлант». Поломался что ли?
– Работает. Что с ним сделается.
– Так зачем ей ещё один? – удивился Николай, вставая с дивана.
– Вот спроси её, зачем… Денег поднакопила, решила вложиться.
– Странное вложение. Не живётся ей спокойно и нам не даёт.
Николай в селе слыл мужчиной скупым и молчаливым, как гово-рят «себе на уме». Ни чем особо не выделялся: среднего телосложения, ро-стом невысоким. Недавно ему стукнуло пятьдесят лет. Юбилей отметили скромно – вдвоём, за обеденным столом. Дети приехать не смогли. У до-чери в это время состоялась защита дипломной работы, а сын жил в дру-гом городе. Его не отпустили с работы.
– Сейчас купить, проблем нет. И помогут выбрать, и привезут, и по-ставят куда укажет, – продолжал возмущаться Николай. – Лишь бы чело-века с места сорвать.
– Ну, ты же её знаешь. Боится, что обманут, подсунут не то, – ставя на стол дымящиеся жирные ароматные щи, уговаривала мужа Маша. – Ко-ленька, поезжай! А то потом жизни нам не даст. Всё время попрекать будет. Старость она такая…
– Да уж… Точно, что упрёками изведёт. Ладно, звони ей, скажи, что приеду.
Утро выдалось морозным. Ночью выпал снег. Николай, выйдя на улицу, поежился. Накинув на голову капюшон пуховика и, затянув потуже шарф, отправился на остановку. «Вот взбрело же в голову холодильник покупать в такой мороз», – бурчал он, пробираясь по заснеженной улице. Вскоре появился автобус, и мужчина уехал.
Холодильник покупали долго. Тёща приставала к продавцам, посто-янно что-то от них требуя. В конце концов, остановилась на сером и большом «Bosch». И вот стараниями грузчиков громоздкая иностранная новинка устроилась на кухне рядом со стареньким белорусским «Атлан-том». Кухонное пространство сразу уменьшилось, вызвав недовольство тёщи. Как только грузчики ушли, она надумала холодильник передвинуть:
– Николай, давай перетащим его ближе к окну, а то мешает он здесь.
– Галина Ивановна, у меня сил не хватит эту махину сдвинуть. Его че-тыре грузчика еле внесли, а вы хотите, чтоб я один справился. Пусть стоит, где поставили.
– Вот мужики хилые пошли! Давай, я помогу.
Они с трудом сдвинули громадину с места.
–Видно, нам не справится. Придётся Федьку-соседа позвать, – решила она.
Вскоре в спортивном помятом трико и футболки цвета апельсина на кух-ню зашёл Федька. Высокий и широкоплечий он оглядел холодильник:
– Да! Крутую вещицу купила. Выкинь старый, а этот поставь на его место! И все проблемы!
– Как же я его выкину?! Он хоть и старый, но ещё исправно работа-ет. Вам бы всё выкинуть.
– Лады, куда ставить, показывай!
Потребовалось много усилий, чтобы водрузить холодильник на но-вое место. Галина Ивановна постояла, посмотрела и предложила сдвинуть его в другой угол.
– Нет, дорогая тёща, – возмутился Николай. – От перемены мест ни-чего не изменится. Пусть теперь стоит здесь, а мне домой пора.
Тёща горестно вздохнула, надеясь надавить на жалость, но на муж-чин это не подействовало. Они, отвернувшись, что-то весело обсуждали.
– Ну, тогда давайте обмоем покупку. Закон такой, а то работать не бу-дет.
Она поставила на стол бутылку водки, порезала маринованные огурчики, колбасу и другую снедь. Незаметно, за разговорами мужчины опорожнили содержимое бутылки, и Николай засобирался домой.
– Пожалуй, я тебя до остановки провожу, – решил Федька.– Это те-бе не деревня, а город! Да и остановка у нас возле особого места – у дур-дома. Не дай Бог кто-нибудь напугает.
Они шли по плохо расчищенной улице и говорили о жизни, работе, женщинах и всякой ерунде. Николай неожиданно поскользнулся и с тру-дом удержался на ногах.
– Ну и дороги у вас, а ещё город называется. У нас в селе и то чище! Трактор проходит регулярно.
– А, ну их! – махнул рукой Федька.
Кто те, которых «ну», Николай так и не понял. Но понял одно, что в городе не всё так просто.
На остановке людей не было, видимо, автобус только что ушёл. Им ничего не оставалось, как ждать следующего.
– Холодает, – поежился Федька.
– Да, морозец приличный. Позвоню-ка жене, пусть баньку протопит. После дороги не грех косточки прогреть.
Он полез в карман, куда обычно клал телефон и, не обнаружив в нём мобильника, стал судорожно рыться в карманах джинсов. Николай мгно-венно протрезвел.
– Я, ка-жется, потерял теле-фон, – заикаясь произнёс он.
– Ты по карманам пуховика пошарь, может, туда положил.
Обшарив все карманы, Николай развёл руками:
– Точно, потерял.
– Я знаю, где он, – радостно воскликнул Федька. – Пошли назад, он там, где ты поскользнулся.
Они вернулись и стали искать пропажу, внимательно оглядывая до-рогу, но обнаружить телефон не удалось.
– Надо в снегу поискать, – предложил Федька. – Видимо упал в су-гроб. Давай ты с этой стороны тропинки, а я с другой.
И они приступили к поиску мобильника. Разгребая сугробы руками, словно лопатами, мужчины прорывали траншеи, оставляя за собой снеж-ные барха-ны. На миг, отрываясь от занятия, спрашивали друг друга: «Ну, что нашёл?» Получив отрицательный ответ, продолжали рыться. Внезапно раздавшийся строгий голос заставил друзей поднять головы. Перед ними, стоящими на четвереньках, предстал полицейский:
– Что ищем? – он внимательно посмотрел на друзей.
– Мы… ничего – промямлил Федька при виде грозной фигуры блю-стителя порядка.
Полицейский оглянулся, окинул взглядом психбольницу и, еле сдер-живая улыбку, предложил:
– Пойдёмте, я вас отведу в обитель. Там тепло и, наверное, все ужина-ют. А на улице холодно, замёрзнете. А, если снова покопаться по-желаете, то завтра придёте.
Наконец, сообразив, что тот принял их за больных, Николай осме-лился:
– Я из села, Калиновки. Сюда приехал, чтоб тёщи помочь,– он осёкся.
Если сказать, что приехал в такой мороз, чтобы купить Галине Ива-новне холодильник, то их точно отправят в дурку.
– Домой еду, – продолжил он, – да вот незадача, поскользнулся и нечаянно выронил мобильник. Теперь с товарищем ищем.
– И что нашли? – блюститель порядка недоверчиво окинул его взглядом.
– Нет, – грустно вздохнул Николай.
– Дорогой? Как называется?
– Смартфон Samsung Galaxy M52. Жена на юбилей подарила.
– Да, недешёвый… Жаль.
– Жаль, – вторил он. – Полчаса уже ищем, видимо, кто-то подобрал.
Николай почувствовал, что ему поверили.
– А вот и автобус, – махнул рукой Федька. – Побежали, а то ещё час битый его ждать придётся…
Усевшись на пустое сидение и, чуть отдышавшись, Николай вздохнул с облегчением. «Ну его, этот хвалёный город! Чуть в психушку не попал. Скорее в родную Калиновку, домой, к жене!»
А дома его ждал горячий ужин, уют и натопленная печь.
– Коль, мама звонила, про холодильник рассказала. Говорит, что большой и красивый. Может и нам такой купить? Наш-то совсем уже ста-рый.
Уплетая тушённую картошку с мясом, муженёк промычал что-то не-члено-раздельное.
– Да, чуть не забыла. Придётся тебе снова в город наведаться.
Николай застыл, держа ложку у рта:
–Зачем?
– За телефоном.
Муженёк вопросительно посмотрел на жену.
– Ты его зачем-то в новый холодильник положил, – улыбнув-шись, добавила. – Он маму до полусмерти напугал, когда зазвонил.
0

#3 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 14 ноября 2022 - 14:21

2

ИСТОРИЯ НЕЛЮБВИ


Я сижу на скамье, в городе, который я не хочу обнажать перед вами, потому что этот рассказ не о нем, впервые за душный день все затихло: лишь редкие голоса и смех влюблённых пар нарушали этот сонный покой, повисший в воздухе. Когда-то, три года назад, когда я ступил на его территорию абсолютно нищий и покинутый всеми, в тот первый вечер, когда моя нога впервые коснулась этой священной земли, я сидел на этом самом месте и не понимал, что мне делать дальше. В тот самый вечер я познакомился с мужчиной, который предоставил мне временное убежище, помог с деньгами, а взамен попросил лишь мое внимание и мои уши, которые будут слушать его внимательно и чутко. В тот самый вечер я был хорошим собеседником. Он поведал мне о женщинах. О трёх несчастных, изломанных, избитых жизнью женщинах, которые запомнились ему столь выраженной борьбой с жизнью, что их хотелось застрелить, избавляя от мучения. Все они, несомненно, отличались друг от друга, подобно небу и земле, но их объединяло одно: пустота.
Прошло ровно три года. Долгих три года я хранил молчание, чтобы сегодня поведать вам о них. О том примере жалости, скорби, текущей в их венах, не имеющей границ. История о том, как женщина может пасть в своей гордости, данной ей природой. Помните знаменитую фразу: «Мне будет больно, но меня спасёт гордость»? Таких не спасает, поэтому они три шкуры с себя сдирают, пытаясь выплыть, но тонут в собственном упадке, не находя разложившуюся меж рёбер душу. Это история о том, какой женщиной быть не нужно, и я прошу тебя устроиться поудобнее и запастись терпением и состраданием, ведь каждый вправе ошибаться.
Первая из них была самой избитой жизнью. Когда он говорил о ней, то подносил сигариллу к губам значительно чаще, выпуская облака дыма, усмехался и качал головой, устремляя на меня взор пронзительно-синих глаз. Он называл её «мисс полярность», «мисс пустота», «женщина, которая умрет, так и не узнав, что такое любовь». Покинутая и брошенная всеми, напоминающая маленькую собачонку, которую выгнали в минус сорок, поэтому ей ничего не оставалось, как призывно вилять хвостиком, заискивая и видя в каждом того, кто может её приютить. Женщина, у которой каждый что-то забирал, потому что она сама отдавала это, со временем оставаясь пустой. Это был мимолётный роман, встреча на одну ночь, потому что это все, что она могла ему дать. Ей нравились женатые мужчины. Холёные. Из прилежных семей, в которых царит покой и уют. Ей нравилось строить глазки, навязываться, всячески пытаться выжать хотя бы капельку внимания у этого мира. Искать сплетни, провокации, шантажировать и не замечать, как со временем она все больше теряет свой лик. Несчастная девочка, напоминающая «бедную Лизу», которую тоже никто не спас, с которой никто не хотел оставаться, потому что все предпочитали не её — ту, другую. Черноволосую, со жгучими глазами, которую узнают по стуку каблуков, которые она снимает вечером и превращается в тёплую девочку, готовую позволить зарыться в своих коленях. Мое сердце тогда металась в груди от преисполнившейся жалости. От несправедливости этого мира. Я твердил себя неустанно: «Спасите же её, прошу!», но никто не слышал этих молитв, потому что девочка с искалеченным сердцем, не умеющая любить, а лишь зависеть, сама шла на эшафот, в объятия своей смерти. Её бросил тот, кого она так любила. Она стала неинтересна мужчине, которому отдавала все, выворачивала свою душу наизнанку, подобно дырявым карманам, но со временем оказалась просто недостаточно интересной, недостаточно сексуальной, заботливой, стервозной, недостаточно красивой. И какого было горе, когда тот, кому она отдавала все, сам вручал ей лезвие, призывая пройтись по нему босиком, чтобы тонуть в своей крови и алкоголе, ища публику для своей трагикомедии в три ночи. Как металась, подобно раненному зверю, желая вернуть то, что у неё отняли: ею иногда пользовались, черноволосая об этом знала, она ей это позволяла, ловя птичку в клетку. А он смешивал её с грязью и рассказывал своей черноволосой, как сильно ему не везло до неё. Черноволосая молчала, кусая губы, зная, что она и к ней вновь приползёт в этом пьяном угаре, потому что ставки были сделаны, но вновь не на неё. Потому что даже черноволосую он любил иначе, чище и искреннее. Её никто не желал. Никто не хотел приютить маленькую девочку и согреть её. Никто не мог находиться с ней слишком долго, потому что плохой мёд начинает горчить на языке и вызывает аллергию. Поэтому она бежала к каждому порогу, поэтому позволяла вытирать собой дорогие туфли, она тонула в своей желчи и злобе, в своей ненависти, которая тянула её на дно и тяжестью отдавалась в сердцах всех, кто находился рядом с ней, потому что это все, что у неё было. Все, что у неё есть. Она была удобна для каких-то целей и дешевых интриг, но потом её срок годности заканчивался и её заменяли на нечто новое, что будет интереснее и целостнее. Женщина-хамелеон, подстраивающаяся под настроение и поведение каждого, с кем имеет дело. Лицемерная, неприкаянная, даже не кукла, потому что до неё не дотягивает. Просто девочка, глаза которой мне по-прежнему снятся по ночам, потому что никто и никогда не воспринимал её всерьёз — она была прекрасное ничто, скрывающееся за завесой лжи и боли, потому что однажды её предали из-за женщины, которая во всем была лучше. И она это, несомненно, знала. Прошло так много времени, но эта боль по-прежнему сотней раскалённых игл терзает её изнутри, потому что не успевшую зажить рану снова и снова надрывают. но она в этом никогда не признается.
Вторая — синоним слова «бездна», у которой нет дна и начала, потому что она хочет понравиться всем и каждому. О ней он говорил более спокойно, протирая вспотевшие ладошки тканью подклада тяжелого пиджака от кутюр. «Почему же их всех бросали?» — думал я, пока мой собеседник озарял пламенем спички своё красивое лицо, которого успели коснуться морщины. «Понимаешь, Франц, — говорил он, — эта женщина так умело хваталась за все, что у меня голова кругом шла. И писала, и танцевала, и постоянно пыталась достичь своего идеала, но все никак не могла заполнить эту сквозную дыру в себе. Вообрази?» Она так любила кричать о своей значимости и важности, что даже не заметила, как растворилась в этом. Была такой маленькой и хрупкой, мечтательной и незаметной, что приходилось всячески привлекать внимание. Она дописывала себе несуществующие ценности, перечитав красивых историй, веру в чистую любовь, но уже была очернена: извращенным восприятием этого мира, незрелыми шутками, молоком, пролитым на одежду, потому что ей было важно не нести сексуальность и женственность в себе, а просто вторить об этом каждому; связями с разными мужчинами без обязательств — не мужчины желали её, а она их, спрашивая у черноволосой советы по соблазнению общего покойного знакомого (понимаете, до чего могут снизойти женщины, слепо верующие в свои силы?). Черноволосая курила вишневую и ничего не могла ответить, потому что не она соблазняла, а её, пытаясь завоевать. Ей было незнакомо это чувство больного азарта, она никогда не становилась на колени, потому что её сердце было рождено любить с той самой чистотой и святостью, о которой так мечтала девочка-осень. Она правда была осенью, в ней вязли ноги, как в грязи после ливня, сокрушившего город, она замедляла все метаморфозы одним своим существованием. Девочка в свитере, которую тоже променивали не один раз, от которой все сбегали, а она продолжала искать причину в других, но только не в себе. Все, что скрывалось под ним — потерянные ценности, бесконечно простуженная душа и комната, в которой она была заперта, подобно пленнице, из которой так умело вещала о своих великих достижениях, которые в пределах её же и оставались. Утраченная брезгливость, которая не мешала распускать ей лживые сплетни о тех, с кем когда-то она была так близка и не одну ночь плакала у них на плече, отсутствие индивидуальности и хрупкость некогда разбитой любимой кружки, из которой она пытается состроить свою силу. Девочка, так и не успевшая стать женщиной, но так стремящаяся к этому — её преступление или наказание?
Под конец я попросил у своего визави простую отечественную, которую он учтиво мне протянул. Я все думал: «Разве так бывает? Может ли одному мужчине так сильно не везти на всех женщин? И правда ли существуют те, душа которых так прочно засыпана известкой, а вместо неё на арене лишь тяжёлый кусок холодного камня? Что самое чудовищное: на таких не злятся, таких жалеют, сострадая в душе. А что может быть страшнее жалости?» Он мне, конечно же, не ответил. Только покачал головой и поделился огнём, желая поскорее рассказать о третьей.
Женщина-Париж, омытая Сеной, которая плещется в её венах, заменяя кровь. Та, которая так умело собирала вокруг себя врагов, считая себя королевой бала исключительно в окружении близких себе людей, потому что другие просто не замечали её, проплывая мимо. Не способная на любовь, о которой так сильно любила вещать — в этом они были сёстрами-близнецами с мисс полярностью. Она любила примерять чужие маски, пряча своё истинное стертое «Я» за французскими песнями, разговорами о великом, за флиртом с каждым, кто встречался на её пути, за смехом в метро и дорогими вещами, под которыми все та же пустота. Мой странный спутник все говорил о том, что она была старше всех его женщин, но вела себя так, словно ещё была девочкой, ничем не обученной, поэтому её поведение было невежественно и несуразно, скрывая за образом опасной дамы сотню личностей, живущих в ней. Она любила устраивать грязные спектакли, собирая вокруг себя публику, без наличия которой ничего в её жизни не получалось, потому что она боялась одиночества, бежала от него, как от прокаженного, но вместе с тем её кровоточащее сердце все ещё не способно было на любовь. Я хотел спросить у него, что от неё осталось бы, лишь её всей этой мишуры, отними у неё все то, что принадлежит другим, но что так упорно она вобрала в себя, не имея ничего своего, но не стал, потому что ответ был мне доподлинно известен. Она любила шоу, любила цирки, хоть и говорила, что больше предпочитает Лувр, но вместо искусства организовывала бесплатные представления, стоя во главе всех колдунов, каждого из которых любила и «крепко целовала», но в любой миг могла растоптать, пытаясь обратить после него весь мир, но все время спотыкалась, потому что её сценарии были заучены наизусть, предсказуемы — до конца оставаться не хотелось, желая поскорее выбраться из этого липкого бреда, мелькающего перед глазами. Такая взрослая, но такая маленькая внутри, обросшая ложью и грязью, которую собирала , чтобы уничтожить других, но не заметила, как уничтожила себя, потому что, если забрать Париж, одобрения людей и тексты, в которых нет ничего стоящего, она попросту растворится.
Когда он закончил, то дышал тяжело и часто, словно после долгого бега — так сильно заходилось сердце в его груди. Мы сидели одни, в ночи, и последний фонарь, висевший над нами, погас. Он ещё немного помолчал и добавил, прежде чем сунуть мне ключи с клочком бумаги, на котором был адрес: «Всех этих женщин объединяет одно — пустота, отсутствие всех тех качеств, которые есть в женщине правильной и чистой, разложение души и сердце, которое мертво, но они продолжают носить его в своей груди, пытаясь других заставить поверить в то, что они чего-то стоят. Но разве стоящие люди будут бросаться во всю эту бутафорию и мишуру? Будут ли они тратить на это время, Франц? Именно поэтому таких женщин бросают. Потому что они сами летят в пропасть и тебя потянут за собой, никому ненужные, так сильно желающие стать всем, что просто становятся ничем».
Он покинул меня столь же внезапно, как и окликнул, стрелки наручных часов перевалили за полночь, а мой карман приятно грел ключ, подаренный мне самой судьбой. Я курил, слушал моторы машин, гул которых уносил меня в новый день и не понимал: «Почему черноволосая другая?» Потому что её не бросают, она сама делает так, чтобы ушли, когда приходит время. Она не прячется за масками и мнимыми ролями — предпочитает искренность и мартини со льдом, чай с бергамотом в ноябре, кутаясь в своё большое пальто. Существование таких отравляет не одно женское сознание, а она продолжает двигаться по жизни плавно, не оглядываясь назад, потому что грязь сплетен и драм не делает тяжелее каждый её шаг — черноволосую узнают по стуку каблуков по влажному после дождя асфальту.
0

#4 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 ноября 2022 - 18:12

3

PRO ET CONTRA


Средних лет следователь распахнул дверь квартиры и сразу попал в гостиную. Молодой помощник покашлял, закрыл бортом куртки рот и нос и вошел за ним. Следователь окинул взглядом обычную комнатку и равнодушно подошел к повесившемуся, разглядывая его одежду.
Помощник, продолжая закрывать половину лица, побродил по комнате и, оказавшись у окна, спасительно раскрыл правую створку. Сквозняк вмиг поднял со стоявшего вблизи стола желтые листки бумаги и унес прочь. Помощника хватил ступор, а выглянувший из-за повесившегося следователь монотонно проворчал, словно провинившейся глупой собаке:
- Закрой, а. Идиот.
Помощник закрыл створку, едва дыша.
- Что-то важное вылетело?
- Не успел посмотреть, - пробубнил тот через воротник.
- Ну и черт с ним. Значит, там ничего не было.
Помощник осмотрел разбросанные по столу желтые листки.
- Самоубийца?
- А есть другие идеи?
Следователь все стоял вплотную к трупу и что-то равнодушно разглядывал. А может, только тянул время.
- Обыкновенный неудачник, - он еще раз окинул взором комнату, лишенную всякой оригинальности, - такие каждый день вешаются.

По серому тротуару шагал мужчина с черным портфелем и думал о чем-то своем, смотря исключительно под ноги. Неожиданно на глаза попался листок желтой бумаги, исписанный сточенным карандашом. Мужчина остановился, озадачившись, поднял листок и прочитал по привычке вслух:

«Я застрял. Я боюсь. Как будто меня окунули в воду и забыли достать. Здесь пусто. Вокруг лишь безжизненный сгусток влаги. Громадный сгусток. И в этом громадном сгустке - маленький атом, я, который сходит с ума от гула собственного кровотока, эхом разносящегося по бесконечному пространству. Я боюсь. Каждую секунду я погружаюсь все глубже. Каждую секунду солнечный свет тускнеет и отдаляется. Вокруг темнеет. А я все жду, что меня достанут те, кто окунул. Но нет никаких тех. Я сам нырнул, сам погряз в этом. Меня не спасут, ведь никто попросту не знает, что я тону. Руки и ноги не слушаются и отказываются выбираться из бездны. Они - предатели. Хотя... хочу ли я выбраться? Может, пора потонуть? Безмолвно уйти, как я и пришёл. Может, там будет меньше горечи и борьбы. Вечная идиллия. Утопия. Там я стану счастливым. Наверно… Ха, пока думал, потонул ещё сильнее. Теперь уже не вижу света. Ладно, что уж… Не хочу прощаться, как-то грустно прозвучит. А мне совсем не грустно. Я просто устал. Надо просто посильнее выдохнуть и все. Вокруг и так ничего нет. Я просто растворюсь в пустоте. Ну вот, глубокий вдох. Долгий выдох. Такой долгий, что вся жизнь промелькнула перед глазами. Ай, бред, ничего не мелькало. Только тьма в глазах».

- Хм, как глубоководно. А я ведь давно хотел сходить с М. в бассейн.
Мужчина бросил листок и сунул руку в карман за телефоном.
0

#5 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 ноября 2022 - 14:37

4

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ


Новелла


Позавчера наше предприятие отмечало юбилей. Официальные торже-ства начались в офисе, а закончились, как полагается, в ресторане.
Утром после вселенского веселья старший бухгалтер Гриша Чукчалов проснулся поздно. В голове стоял шум пыхтящего паровоза. Мысли никак не складывались в кучу. Память давала сбой. Зато периодически в правом полушарии головы пыталась крутиться мелодия, под которую он мило танцевал с необыкновенной симпатюлей…
Гриша жил одиноко на берегу единственного в городе пруда. За окош-ком вдали, будто мошки в уставшем глазу, то и дело пересекали водную гладь одинокие моторки.
Он любил эти места и ни за какие коврижки не поехал бы в большой город. Даже если бы ему там предложили должность самого главного бух-галтера. Тут он на своем месте – свой среди своих!
При этой мысли Гриша неожиданно вспомнил, что под конец вечера было трогательное прощание с прекрасной незнакомкой. Он с трудом пе-релистнул в голове страницу недавнего бытия и вспомнил, как та роковая женщина сунула в нагрудный карман пиджака сложенную в несколько раз бумажную салфетку.
— Не сопли же вытирать, — торжественно оценил ситуацию Гриша и протянул руку к костюму, который в силу временного безволия скинул вчера на стул.
Да! Из кармана торчал голубой край записки.
Гриша с азартом бегущего за зверем охотника разгладил бумажку. От нее исходил аромат дорогих духов. Но главное заключалось в том, что он увидел номер мобильного телефона, выведенный губной помадой. Гриша приблизил красивые цифры к носу и ощутил прикосновение женских уст к своим губам.
Ну, с кем не может случиться такой оборот приятных событий! Сам Бог распорядился выстроить жизненные обстоятельства так, что они предпо-лагали скорую встречу с симпатичной незнакомкой.
Чукчалов (помните? – это фамилия Гриши), не слезая с дивана, набрал одиннадцатизначный номер и услышал заветное:
— Вас слушают.
— Ишь, ты! Оказывается, нас слушают и наверняка ждут, — горделиво подумал он и вслух добавил, — простите, вчера этот номерочек телефона нарисовали случайно не вы?
— Да. Я. И не случайно.
У Гриши передернулось дыхание. Боясь не упустить главный момент в сложившейся ситуации Гриша затаился, будто перед ответственным прыж-ком из самолета, и спросил:
— И к вам можно зайти?
— Почему бы и нет?
— Но я не знаю вашего адреса.
Женский голос был податлив. Словно божеский перст, он вырисовывал Грише его ближайшую судьбу.
— Запомните или запишите? — она назвала улицу, номер дома и доба-вила, — рядышком возле трамвайного кольца. Второй подъезд, квартира пятнадцать.
И положила трубку. Пи-пи-пи-пи …
— Водопадная так Водопадная… — промурлыкал вполголоса Гриша, — нам что плоское оттаскивать, что круглое откатывать…
Это было хорошее предзнаменование. Гриша ценил женщин, готовых на скорые разговоры. Он не любил мурыжливых баб. Поэтому адресочек записал и навсегда запомнил.
После успешных переговоров оторвался от дивана, поскреб под мыш-ками и направился в ванную наводить марафет. Через сорок минут по-явился в своем главном обиталище, кстати, состоящем из одной комнаты и кухни, не считая нормативных закутков. Гриша погладил галстук в косую полоску, навел свежие стрелки на праздничных штанах, подраил штибле-ты, имеющие цвет только что вылупившегося подосиновика, и несколько раз брызнул пахучие струйки дезодоранта – сначала на грудь, потом в макушку волос – туда, где назревала лысина.
Через зеркало, доставшееся ему вместе с квартирой от тетки по линии матери, оглядел себя со всех сторон. После чего остался доволен видом и даже понравился самому себе...
До центра города, где находилось его производственное пристанище, от Гришиного дома было не меньше десяти километров. В рабочие дни, как правило, за ним пригоняли старенькую «Ладу». А нынче праздничный день… Пешком несподручно, поэтому Гриша заказал такси. Для данного случая можно шикануть и не пожалеть стольника.
В назначенном месте вылез, вспомнив, что не плохо бы прихватить бу-тылку дагестанского коньяка. Заодно у случайной тетки на углу «Магни-та» купил три розочки. Одну, он знал, допустимо дарить какой-нибудь двадцатилетней девчушке, пять – уважаемому человеку на юбилей, ну, а четное число обычно носят на кладбище... Поэтому три штучки для пер-вого раза в самое то.
До заветной улицы Водопадной Гриша будоражил себя воспоминани-ями: ах, как он кружился под конец вечера с той незнакомкой. Как же стервец кружился!.. Только мучила заковырка: никак не мог восстановить в памяти ее лицо, даже не помнил цвета волос. Въелось одно: была сильно хороша и маняща… Честно сказать, остальное не имело сейчас никакого значения…
Улица, дом, квартира – все совпало и оказалось на местах. Дверь от-крыла непримечательная особа. В темноте коридора Гриша даже не при-знал в ней вчерашнюю очаровательницу. И сильно пожалел, что не при-хватил с собой китайский фонарик на батарейках – было б не лишне убе-диться: туда ли он все-таки заполз… Но этот незабываемый аромат духов! Чукчалов окончательно подытожил, что прибыл по верному адресу…
Женщина изящно извинилась – мол, видите, такой чудесный расклад, а она в домашнем халатике. Причем со значением оговорилась: «Вы пойме-те, мы же свои люди…».
Гриша хорошо знал дамские уловки и ухищрения и принял сказанные слова, как тонкий намек на дальнейшее развитие событий… Вручил ей цветы. Хотел, было, поцеловать руку, но увлекся снятием штиблет грибно-го колера и, естественно, только успел выставить бутылку на стол… Как говорится, не первый год замужем, знал: все главное впереди...
Но один нюанс насторожил Гришу. Из ванной доносился шум душа и прорывалось мужское покашливание. Да еще синий пиджак на спинке сту-ла.
— Ну, мы этого хахаля по рогам! — деловито принял решение Гриша и в боевой готовности почти утонул в мягком кресле.
Обстановка гостю пришлась по душе, и хозяйка нравилась все больше. Она вышла из другой комнаты в новом платье с короткими рукавами, еще ярче подчеркивая свою телесную красоту.
— «Мне б такую…», — по обыкновению промурлыкал Гриша, но, ви-димо, излишне громко, потому как новоявленная очаровательница броси-ла на него удивленный взгляд:
— Вы чего-то спросили?
Нет, ему все было ясно… Чукчалов уже пространно размышлял и предвкушал ситуацию, как совсем скоро устроит отставку неудачливому сопернику. Даже в мыслях коснулся своего будущего: вот в том углу он повесит свое любимое зеркало…
В эту минуту дверь ванной отворилась, и в проеме коридора показался пузастый мужик в семейных трусах. Лицо его спряталось за перекрестием локтей – уж как-то неловко он промокал голову махровым полотенцем.
Гриша мгновенно катапультировался из кресла, принял воинствующую стойку. Вроде как у Терминатора: «Ну, че? Сразимся?».
— Да ты сиди, Григорий Борисыч! — сказал знакомым голосом муж-чина, убирая с головы полотенце.
Гриша сначала по звуку, потом по обличью признал в пузастом чело-веке главного инженера предприятия. Язык-сволочь в речи отказывал… Ык-ык-ык…
Хозяин квартиры присел на соседний стул.
— Так как там с резервуарами? Решился все-таки вопрос оплаты? А то я прихворнул малость. Аритмия, будь она не к месту… Плюс доктора мо-бильник отобрали.
— Об этом и прибыл доложить, — мяукающим голоском ответил Гри-ша, стараясь, как можно, быстрее покинуть пределы своих недавних жела-ний.
— Ты б лучше по телефону доложил, Борисыч… Куда проще, чем че-рез весь город мотаться. Нина тебе специально свой номерок за столом черканула… Ты ж вчера вроде как перебратый был. Не мог врубиться, за-чем нам резервуары…
Короче, все обошлось самым благопристойным образом. Встреча, ска-зать по-дипломатски, прошла на паритетных началах. Коньяк выпили с удовольствием и до дна. И закуску Нина выставила то, что надо. Да и три розочки оказались к самой стати.
Вот только на душе у Гриши до сих пор пакостно-препакостно. Одно слово – заковырка!
0

#6 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 ноября 2022 - 19:38

5

ОБЪЯВЛЕНИЕ


Из серии «Жизнь и удивительные приключения поэтессы Элеоноры Леруры её питомцев»

Три лучшие подруги: известная в узких кругах, поэтесса Элеонора Лерура, местная критикесса Анна Ханатекстова и корректор Лизавета Запятых с удивлением рассматривали пустую бутылку, полчаса назад содержащую в своём нутре прекрасное «Киндзмараули».
− Вот всегда так! − констатировала Лиза, только разохотишься, а вино раз — и всё! И нет его.
− Был мужик и нет его. Только тапочки, да тюбик «Блендамета» и остались, − поддержала подругу Ханатекстова, тебе Лерура хорошо, у тебя есть преданные кошки, целых три. Даже если и уйдут, то всё равно вернутся, когда есть захотят. А вот мужики − нет. Не возвращаются. Взял ведро с мусором, пошёл выносить. И до сих пор несёт.
− Подруги! Может, повторим? А то, что-то беседа у нас пошла не в ту сторону, − Запятых перевернула бутылку и пыталась вылить в бокал хоть несколько капель вина.
− Я пас! − решительно возразила поэтесса, − сами же знаете на свои, кровные, только что книгу издала. В редакции и типографии всю наличность оставила. Так что ещё день-два и мои пушистики перейдут на естественный корм, то есть на мышей, и меня к этому лакомству приучат! Какое-никакое, а всё же мясо.
− Ну, это мы сей-час ппо-правим, − немного заплетающимся языком вымолвила Аннушка, − ссо-вер-шенно бес-платно дарю лайфхак[1]. Мы будем те-бя ссва-тать.
− Что делать? Зачем? Мне и так хорошо! Сами же трендите − все мужики сво..! Да к тому же у меня кыси. А они, то есть мужики, всё сплошь, эти, как их, вспомнила − аллергики, − затараторила Элеонора.
− Стоп, подруга! Угомонись. Сватать и замуж выдавать — это две разные вещи! − Анна, когда на грудь примет, случается, умные вещи говорит. Дай ей высказаться. Не выговоренная критикесса − опаснее взрыва атомной бомбы, − поддержала подругу Запятых.
− Ббе-ри салфетку и пиши, − встав и подбоченясь, скомандовала Ханатекстова, − объявление! Симм-па-чичная дама, около бальзаковского возраста, желает выйти замуж. Нет, не так! Это пошло! Ты же у нас поэтесса, поэтому пишем так − отдаст руку и сердце тому…
− Кто даст больше денег, − перебила Анну Лизавета.
− Я так не хочу! Я по любви хочу. И чтобы он — мой избранник животных любил, и конкретно − кошек, − Элеонора положила на стол бутылку и крутанула её, уподобясь знаменитой игре в бутылочку.
− Не перебивай, когда лучшие подруги твою судьбу, можно сказать, решают! – почему-то хором выпалили подруги. Пиши, что говорят.
− отдаст руку и сердце. Первое − почитателю её поэтического таланта, Второе − любителю кошек и не любителю спиртного. Третье − не забывшему вложить в конвент одну купюру, достоинством в тысячу рублей.
− Лучше пять, − дополнила монолог Ханатекстовой Лизавета.
− Чче-го пять? − недовольно буркнула критикесса.
− Купюру в пять тысяч рублей или можно сто долларов. Я думаю, что наша Элеонорочка таких денег стоит. Я неправа?
− Ага, держи карман шире, − возмутилась Лерура, − пять тыщ в конверт. Да мужики на такое.. вообще… и к тому же доллары, в нашей стране иметь! Это моветон! Может пятьсот рубликов будет достаточно? А что? Двадцать поклонников — и у меня полтиража книги уже окупилось. Жалко, что у нас с женихами в городе полный швах. И это ещё мягко сказано.
− Лерура! Не смей перебивать критиков. Если они мысль теряют, то всё. Хана тексту! − Рявкнула Ханатекстова, полностью избавившись от заикания, − продолжаю! И главный пункт объявления − избранник поэтессы получает её новую книгу, с автографом и тридцать тысяч приданного!
Услышав эту фразу Лерура чуть было не упала со стула, − скока? У мме-ня тта-ких де-нег ннет! − начала заикаться уже Элеонора, − отт-куда?
− Расклад простой и как всё, что я делаю, гениальный! − Ханатекстова встала и приняла позу Бонапарта Наполеона, − мы получим сорок, а, скорее всего, пятьдесят писем. То есть станем обладателем кругленькой суммы…
− Аннушка, а ты в этом уверена? − пискнула со своего места Запятых.
− Абсолютно. За тридцать серебрянников, то есть тыщ, разведётся даже глубоко женатый индивидуум мужского пола. Далее. Мы дамы честные, а посему выберем для нашей Элеонорочки самого достойного любов…, то есть я хотела сказать мужа. А это что значит?
Лерура и Запятых синхронно пожали плечами.
− Это значит! − высокопарно продолжила Ханатекстова, − что деньги останутся в семье новобрачных. Остальная же сумма пойдёт на погашение затрат по изданию поэтического сборника лучшей поэтессы города и на скромный гонорар её лучшей подруги. Дамы я закончила! Жду аплодисментов, а лучше − оваций! Ибо план гениальный, как и всё, за что я берусь!

Три дня спустя.
В квартире поэтессы, к величайшему удивлению хозяйки, зазвонил молчавший последние два года, стационарный телефон.
− Алло! Эта квартира гражданки Леруры?
− Нууу, − выдавила из себя поэтесса.
− Не нууу, а приходите в почтовое отделение и забирайте свой мешок. У нас по штату грузчики не предусмотрены. И вообще, все нормальные люди уже давным-давно перешли на электронку, а этой всё письмена пишуть и пишуть. Только работы нам создають. Не придёте до вечера − выкину всё в эту, как её, всё забываю, — макулатуру. Пусть из ваших писем нужный для страны рубероид делають!
Трубка запищала сигналами отбоя.

Ещё сутки спустя.
Срочно вызванные на подмогу Анна и Лизавета вынимали и пересчитывали деньги, извлекая их из писем, не забывая отклеивать от конвертов почтовые марки экзотических стран, для будущей обширной филателистической коллекции.
Лерура же в поте лица строчила воздыхателям ответы:
К сожалению, по фото
трудно вас распознавать…
Оплатили бы по счёту,
вот была бы благодать!
***
Вы, дружок мой, лысоватый.
Ну, какой же с вас плейбой?!
И к тому же небогатый,
если ваш конверт простой…
***
Здесь я вижу шевелюру…
Только лучше б на десерт
мне хорошую купюру
положили бы в конверт.
***
Ну, а здесь, простите, уши
не вместились в объектив…
Видно, любите покушать
и тянуть аперитив.
***
Ну а вы, парниша, старый —
с вами в бар я не пойду.
Пенсионные динары
навлекают лишь беду.
***
Жду богатых и красивых,
кто сумеет на руках
унести меня в Мальдивы,
чтобы жить на небесах.[2]

Неожиданно в дверь робко постучали.
− Кого ещё там несёт? − возмутилась хозяйка, − обязательно отыщется тот, кто просто обязан мешать активному творческому процессу, − она, с явной неохотой покинула своё рабочее место и распахнула дверь.
За ней стола старшая по подъезду, «божий одуванчик» Евдокия Тарасовна Вздохова.
− Милочка, они же там, внизу все мои цветочки вытопчут. Уж я их и стыдила, и уговаривала и даже милицией стращала, да всё без толку. Вас требуют. Желают лицезреть на балконе. Вы их уважьте народ, выйдите, пожалуйста, на балкон.
− Да кто требует? Ничего не пойму! Вы о ком?
− О женихах ваших. Вы в своей посл… крайней книжечке, сдуру адрес этот пропечатали, вот они и явились. Хотят….
Лерура старуху недослушала, она метнулась в зал, схватила пачку банкнот и, не отвлекаясь на немые взгляды подруг, рванула балконную дверь.
Перед её глазами предстала удивительная картина. Внизу заполнив всё пространство от проезжей части дороги до самого подъезда стояли разномастные мужчины и, задрав головы, смотрели вверх.
− Избранника! − заревела толпа, увидев поэтессу. Предъяви народу победителя! Давай счастливчика!
− Он сейчас в ванной. Моется с дороги, − не соображая, что делает, выпалила поэтесса и продолжила, − а деньги вот, целёхонькие. На свадебку нашу пойдут…. − она хотела ещё что-то сказать, но три разноцветные тени бросились ей под ноги.
Абсолютно белый, породистый кот Барин, беспородная, серая в полосочку кошка Мурка и котёнок Черныш, решили, что именно сейчас пришло время игр и шалостей.
От такого бурного натиска Лерура пошатнулась и, хватаясь за балконные перила, выронила деньги. Те, поэтично кружась в лучах, вышедшего из-за облаков солнца, разноцветными фантиками заспешили вниз, к неописуемой радости толпы.
− Моя клумба, мои цветочки, − промямлила Евдокия Тарасовна, и пошла звонить в скорую помощь. Кому-нибудь да понадобится.
Два часа спустя.
Подруги сидели на кухне и пили чай, заваренный из пожелтевших разовых пакетиков.
− Судьба. Судьбинушка. От неё не уйдёшь, − отхлёбывая из кружки с отломанной ручкой констатировала Ханатекстова.
− Тут либо талант, либо деньги. По иному не бывает, − согласилась с ней Запятых.
Лерура в разговор не вступала, она молча наблюдала за Чернышом, игравшим с каким-то комочком бумаги.
Вдруг она резко вскочила с табуретки и кинулась к котёнку. Отняла у того игрушку и развернула бумажку.
Перед глазами присутствующих предстала искусанная, но всё ещё действительная пятитысячная купюра.
***
− Живём! Гуляем! Желаем целых две бутылки «Киндзмараули»! − перебивая друг друга галдели женщины, весело толкая друг друга в тесном коридоре квартиры, где иногда случаются столь удивительные метаморфозы.

[1] − это любой трюк, короткий путь, навык или новый метод, повышающий производительность и эффективность во всех сферах жизни.
[2] − Стихи Николая Дика, г. Азов. Специально для этого рассказа.

0

#7 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 25 ноября 2022 - 14:08

6

ДЛИННЫЕ РУКИ


…Особенно завораживающим и просто шикарным был вид в иллюминаторе: бело-голубой шар Земли на фоне угольного Космоса. Он не любил слово «шикарный», но сейчас именно оно подходило в качестве наиболее точного определения. Конечно, вид чернющего Космоса с яркими вкраплениями звёзд, мутноватых туманностей и галактик тоже был грандиозным, а бледная, и как-бы в язвах кратеров, как кожа больного оспой, Луна и яркая красавица – Венера выглядели намного впечатляюще, чем с Земли, но космонавту-исследователю Константину Углову больше всего нравился вид матушки-Земли. «Подумать только: вся наша родная планета со всеми её континентами, горами, морями-океанами, лесами, полями и реками, миллиардами людей, её населяющими, всеми животными – зверями, птицами, насекомыми, рыбами и прочими морскими гадами, живущими в глубинах морей и океанов, когда-то казавшаяся невообразимо огромной, неохватной, сейчас поместилась на этом шарике, который я вижу и охватываю одним взглядом весь и целиком! Мог ли я в детстве предположить такое…» – думал он с волнением в груди и неожиданно нахлынувшей нежностью, удобно расположившись возле иллюминатора Международной космической станции – МКС – и наблюдая за Землёй. «Что такое: я становлюсь сентиментальным, – удивился он, – старею, наверное…». Константину было немного грустно: другие члены экипажа МКС сейчас спали, один Углов бодрствовал согласно расписанию работ. Он уже почти шесть месяцев находился на станции – послезавтра как раз будет шесть месяцев, – вдали от семьи и, ему, честно говоря, иногда становилось тоскливо. Текущий эксперимент, который нужно было сделать по графику он уже выполнил на десять минут быстрее графика и в свободную минуту прильнул к иллюминатору. От вида огромного необъятного Космоса ему стало одиноко, даже взгрустнулось: как мы затеряны в этом безбрежном Космосе. «Тоскливо… Хоть бы кто-нибудь из ЦУПа (Центра управления полётом) позвонил поболтать» – подумал он, но сам знал, что этого не будет: сеанс связи по графику должен быть через сто пять минут, или через один час сорок пять минут, когда МКС войдёт в зону видимости для радиосвязи с ЦУПом. Но, словно услышав его мысли, неожиданно пискнул и включился аппарат внешней связи и чей-то хриплый и какой-то неприятный голос произнёс:
- Алло, алло!
Константин очень удивился этому – как это ЦУП досрочно смог связаться с МКС? – и ответил:
- Да, я слушаю!
- Константин?
- Да, это я.
- Константин Углов?
- Да, да, другого Константина на станции нет, Углова тоже, если вы забыли состав экипажа, – съязвил Углов: кто в ЦУПе мог забыть, как звать членов экипажа МКС?
- А-а-а! – с торжеством в голосе сказал невидимый собеседник, – вот ты мне и нужен! Попался, наконец! Когда долг отдавать будем?
- Какой долг? – удивился Углов, – я вчера отправил вам отчёт по эксперименту № 21/3 РВ. Всё по графику, следующий отчёт по очередному эксперименту № 14 ЭГ через два дня, а если точно, через сорок пять часов. Пока я ЦУПу ничего по плановым экспериментам не должен. А внеплановые…
- Ты мне лапшу на уши не вешай, – неожиданно грубо перебил незнакомый голос, – экскременты свои оставь при себе, а мне деньги отдай! Константин удивился вульгарной грубости (хотя, конечно, эта долговременная проблема утилизации отходов жизнедеятельности экипажа МКС была предметом шуток, иногда очень рискованных, и даже нешуточных проблем с американцами, сверлившими дырки в корпусе станции, но зачем же так грубо?) и с минуту гадал, кому принадлежит незнакомый голос.
- Ну, что молчишь? Удивлён – думал не найдут?
- А это кто? – осторожно спросил Углов, начав что-то смутно подозревать.
- Да конь в пальто! Я – коллектор! Коллекторская фирма «Возвращалка»! Но между собой мы её называем «Выбивалка» – более правильно суть нашей работы передаёт… Когда долг отдашь, должник грёбаный?
- Какой долг, какая коллекторская фирма? – изумлённо спросил Углов, обескураженный потоком грубости – с ним никогда ещё так грубо в космосе не разговаривали. – Куда вы звоните, товарищ…господин коллектор?
- Долг в сумме сто тридцать восемь тысяч триста пятьдесят рублей на сегодняшний день. Ты должен микрофинансовой организации «Финансовая удачка». «Удачка» потому, что суммы мелкие, если б речь шла о миллионах, то тогда была бы «Финансовая удача». Занимал-то ты всего пять тысяч на два месяца, но срок возврата просрочил, проценты и набежали за три месяца просрочки. Куда ты смылся, тебя найти не могут эти грёбаные акулы бизнеса – микрофинансисты из «Финансовой удачки»? Тюхи-матюхи, только с бумажками управляться и могут, а как до дела дойдёт, так пшик, мать их…
- Я на МКС, на орбите, в космосе, уже полгода, – растерянно сказал Углов, пытаясь угадать голос шутника в ЦУПе, но…если это не шутка… – как вы сюда дозвонились? Это ведь в принципе невозможно: канал связи стопроцентно защищён от посторонних… Да и в зону радиовидимости мы ещё не вошли… Ох, вы меня разыгрываете, шутник, однако! Никак не соображу – кто? Кто в ЦУПе такой…креативный…
- Да будь ты хоть на Марсе! – перебил Углова невежливый собеседник, – для «Выбивалки» долгов нет ничего невозможного, – у нас длинные руки! Когда отдашь долг? Имей в виду, каждый день капают проценты и «Финансовая удачка», для тебя точно превратилась в финансовую удавку. Советую отдать побыстрее, чтобы совсем не остаться без штанов, а то и без трусов! Да и без квартиры. А надолго затянешь, так и эту…как её…свою грёбаную МКС за долги отдашь! И не такое отдавали!
- Ничего не пойму, – обескураженно сказал космонавт-исследователь, так и не угадав голос мистификатора из ЦУПа, – я не знаю никакой «Финансовой удачки», никакой «Финансовой удавки», никаких денег ни у кого не занимал… Да это просто физически невозможно: если деньги заняли пять месяцев назад, как я понял, я тогда уже месяц был в космосе!
- И что, ни разу не спускался? – не поверил коллектор после некоторого молчания.
- Не спускался! Как вы себе это представляете: спустился, занял у вас деньги и опять поднялся на орбиту? Зачем они мне здесь? Я на полном, так сказать, гособеспечении… да и магазинов здесь нет. Здесь деньги не нужны, в космосе…
Помолчав, коллектор, однако, сказал с угрозой, видимо, не поверив:
- Слушай, дорогой ты мой Константин Вячеславович Углов, можешь сколько угодно морочить мне голову, но деньги отдавать всё равно придётся! Я тебя везде достану, хоть на вершинах Гималаев, хоть на дне Тихого океана, хоть на Сатурне, хоть…
- Послушайте, коллектор…канализации, – перебил его, откровенно ёрничая, космонавт-исследователь, – я не Константин Вячеславович Углов, а Константин Владиславович Углов! Вы ошиблись! - Что? Углов…
- Углов, Углов, только Федот, да не тот: не Вячеславович, а Владиславович! Так у меня в паспорте записано. Газеты читать надо, морда ты коллекторская! – с торжеством в голосе сказал Константин, неожиданно для самого себя переходя на грубость. – Правду о вас пишут… Житья от вас нет нигде, даже в космосе. Так что, адью, дорогой товарищ со своей финансовой удавкой…
- Вот, чёрт, – произнёс коллектор раздосадовано, – ошибка с отчеством, надо по новой искать, этого хрена Вячеславовича…сколько времени зря потерял, блин… Ну, найду!.. Аппарат внешней связи вновь пискнул-квакнул и отключился. Космонавт-исследователь Константин Владиславович Углов вздохнул с облегчением, по-прежнему удивляясь, как коллектор из фирмы «Выбивалка» или «Возвращалка» смог до него дозвониться по сверхсекретному, трижды закодированному и суперзащищённому каналу связи: это же просто теоретически невозможно! Даже для «Выбивалки» долгов… Хотя, кажется, возможно… Десять минут прошли и нужно было приступать к новому эксперименту – по графику. Константин Углов, космонавт-исследователь, встряхнулся и сосредоточился, отбросив из памяти недавний удивительный инцидент с коллектором, как ненужную мысленную шелуху. На душе полегчало. Чувство лёгкой тоски и ностальгии, недавно терзавшее сердце и душу, исчезло…
0

#8 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 26 ноября 2022 - 22:14

7

ПРОЧИТАЙ И ПОЧИТАЙ!



В целом дети любят родителей меньше,
чем родители детей, ибо они идут
навстречу самостоятельности и крепнут, оставляют,
следовательно, родителей за собою, между тем как
родители обладают в них объективной
предметностью своей же связи.

Г. Гегель



С чувством стыда я постучал в парадную дверь. Соседка миссис Долли ― в детстве мы называли её «тётушка Долли» ― открыла массивную дубовую дверь и с укоризной посмотрела на меня. Я поздоровался, но она не ответила, а молча протянула средних размеров запечатанный почтовый конверт с единственной надписью "Бобу", написанной почерком отца, и ключи от родительского дома. При этом взгляд её был не то чтобы осуждающий, а недобрый и, я бы сказал, презрительный. Вручила ― и сразу закрыла дверь.
Повертев в руке бежевый конверт, я нервно шмыгнул носом, ухмыльнулся как бы в оправдание сложившейся неловкой ситуации: соседка, которую я знал с раннего детства, даже не пожелала со мной поздороваться и с пренебрежением захлопнула передо мной дверь, не сказав ни слова (а ведь мы не виделись, дай Бог памяти, лет пятнадцать-двадцать). Но такое её поведение особого удивления у меня не вызвало: конечно же, я понимал, почему она так отнеслась ко мне. Но всё равно осадок оставался неприятный: мы же всегда надеемся, что нас поймут и простят, ну, хотя бы не сразу закроют дверь перед носом.
Чувствуя спиной взгляд миссис Долли, наблюдавшей за мной из окна, я понуро побрёл в сторону отчего дома, который находился через дорогу, напротив.
Мельком глянув по сторонам, я отметил: как же время изменило всё до неузнаваемости: дома, выкрашенные в яркие цвета, стали выглядеть праздничными; деревья, когда-то молодые, выросли вдесятеро, и всё кругом утопало в зелени, полностью изменяя тот пейзаж и ландшафт, который был запечатлён в моей памяти с детства. Дом я узнал не сразу: отец сделал пристройку там, где раньше, помню, находился мамин палисадник ― со стороны соседей Робертсов (интересно, они ещё живут здесь? может тоже наблюдают за мной из-за занавески?). Крышу дома покрывал не грязно-серый шифер, а современная металлочерепица бордового цвета; стены выкрашены светло-зелёной краской, а раньше были белёные. И почти ничего не осталось от прошлого, лишь знакомый запах хвойных деревьев и запах застоялой воды в озере Сидар, от которого привычно тянуло водорослями и рыбой, оставался неизменным. Да ещё, как напоминание о прошлом, во дворе остались висеть качели, привязанные к толстой ветви старого дуба, разросшегося до огромных размеров настолько, что крона великана накрывала собой половину крыши, а несколько кончиков длинных ветвей, как щупальца, прикасались к окнам мансарды, постукивая и царапая стёкла при малейшем дуновении ветра (отец, видимо, был слаб, чтобы добраться до этих веток и спилить их). Петлёй перекинутая через ветвь шпагатная верёвка давно вросла в породу и впилась в древесину так, что утонула в ней полностью. Я с грустью смотрел на покачивающиеся на ветру качели: родители оставили их, потому что мечтали о том, как на них будут качаться внуки.
Постояв в нерешительности на пороге, принюхиваясь к знакомым запахам, я всё же решился войти, хотя желания заходить в пустующий дом, в котором никогда больше не услышу задорного голоса отца, болеющего перед телевизором за любимую бейсбольную команду "Детройт Тайгерс", и весёлое подпевание мамы на кухне, откуда доносится аппетитный аромат жарящейся в духовой печи индейки, у меня совсем не было. И, тем не менее, волнуясь, я провернул ключ в замке и открыл дверь. В нос ударил запах старости, запах моих стариков, моих родителей. Этот терпкий, тревожный ― при первом ощущении даже неприятный ― запах мне раньше не был знаком, но сейчас он казался мне приятным, родным и знакомым. Этот затхлый и спёртый воздух вошёл в мои лёгкие и распространился по всем клеткам тела, согревая теплом, и я принял его как должное, необходимое и то единственное и последнее, что осталось от моих родителей. Я открыл для себя самый лучший аромат в мире, тот редкий запах, с помощью которого мог ощущать присутствие мамы и папы в доме.
Пока ехал сюда, в предместье Траверс-Сити, штат Мичиган, приготовил множество вопросов, которые хотел задать миссис Долли и расспросить её обо всём подробно, но... сейчас вспомнил о конверте, который держал в руке, ― отец что-то написал мне, и, возможно, ответы я найду в письме, когда прочту.
Я вошёл в спальню. Кровать аккуратно заправлена и накрыта пледом, поверх которого строгими прямоугольниками лежали две подушки в белоснежных наволочках, по углам обрамлённые кружевами. Напротив, у окна, стоял письменный стол, на нём средних размеров телевизор марки "Визио", экраном повёрнутый так, чтобы удобно было смотреть, лёжа в кровати. Я сел за стол, вскрыл конверт. Кроме нескольких исписанных тетрадных листов в клеточку, сложенных вдвое, в нём ничего не было (хотя я потаённо ожидал обнаружить чуть больше "сюрпризов" и "подарков", наивный: по-детски, конечно, по-сыновьи). Я поднёс листы к лицу и принюхался: они пахли отцом. Не старостью, а именно отцом. Тягостно вздохнув, начал читать:
"Привет, Робби!
Если читаешь, значит добрался-таки, сорванец эдакий, до своих...

/впервые за сорок с лишним лет я почувствовал, как по щеке поползла, щекоча, слеза, потом другая, третья… вот уже ручейком по подбородку, шее ― четвёртая, пятая... Я заплакал, как в детстве, навзрыд. Мой батя! Он так в детстве меня называл: сорванец эдакий. И он простил меня.../

... стариков. Хотя точнее будет: до того, что от них осталось. Ну да ладно, лучше поздно, чем никогда.
Ты же знаешь, Бобби, не люблю я писаниной заниматься. Просто попрощаться захотел, по-мужски, знаешь. Ничего особенного не скажу, просто вкратце опишу наши последние дни. Поделиться хочется, сынок, просто высказаться. Может, какой прок в этом будет. Кладов мы тебе не оставляем, не нажили, не Рокфеллеры, но, возможно, что-то ценное для себя ты в моей писанине найдёшь.
Не думаю, что ты знаешь, но мы подсчитали тут с матерью некоторые цифры, слушай сюда. Значит: ты уехал от нас ровно... (сейчас добавлю вчерашний и сегодняшний дни) ровно 8.178 дней назад. Это 22 года плюс 113 дней. Впечатляет, не правда ли?..

/я с ужасом уставился на цифру "22" и шёпотом повторил её. Две двойки зловещими символами смотрели на меня. Двадцать два! Господи! Двадцать два года! Моё сердце замерло от осознания такого долгого периода времени, которое я отсутствовал дома и от такого огромного количества лет, сколько не виделся с родителями. Стыд и страх овладели мной. Внезапно появившееся желание вернуть время обратно ― все эти двадцать два года плюс сто тринадцать дней, и как можно скорее, ― острым горем разрезали моё сердце пополам. Я тихо простонал, понимая несбыточность своего желания, невозможность сию минуту исправить положение и повернуть жизнь вспять, чтобы вычеркнуть хотя бы половину суммы от этой устрашающей цифры "22", и приехать к родителям, обрадовать их своим появлением, загладить свою вину.../

... Когда ты уехал, Робби, мы и не думали, что так надолго ты исчезнешь. Но мы радовались твоим успехам, болели за тебя, молились, чтобы у тебя складывалось всё хорошо. Мама всегда тобой гордилась и всем хвастала, какой ты у нас смышлёный. Но в то время мы еженедельно, а то и чаще, но хотя бы перезванивались, и благодаря телефону казалось, что ты где-то рядом с нами. С каждым месяцем мы скучали по тебе всё сильнее и сильнее. Особенно мама болезненно переносила разлуку с тобой. А я как мужчина понимал тебя: молодость, работа, карьера, деньги, город, девочки... Я-то знал: когда сорванец наш насытится свободой, нагуляется, когда повзрослеет и остепенится, тут же приедет к своим старикам. Женщины разве могут это понять? Мать, я же видел, уже на втором году твоего отсутствия всё чаще и чаще тайком поглядывала в окно, и, если мимо проезжала какая машина, особенно нездешняя, сразу спешила на порог посмотреть, не ты ли приехал. Часто подолгу стояла у окна в раздумьях и, как обычно перед уик-эндом или праздником, готовила еды на одну порцию больше, рассчитывая на тебя...

/я представил лицо мамы, её глаза, её радостные и счастливые глаза; как она выглядывает из окна, услышав звук мотора приближающейся машины, с надеждой на то, что это приехал я. От обиды, что никогда не смогу порадовать её таким подарком, я сильно ударил кулаком по столу ― и взвыл. Но не от боли в руке, а от боли в груди.../

... Когда ты сообщил и познакомил нас, пусть и по телефону, с Мелани, мы очень обрадовались. Думали: наш сын, наш Роберт, наконец-то остепенился и бросил якорь. Для нас это означало, что ты скоро приедешь. Ведь ты должен же был нам с матерью представить свою будущую жену, а потому обязательно приедешь познакомить нас с ней...

/Господи праведный, как давно это было! Как я забыл про это?! Как забыл про неё, про Мелани, Господи! Да это же было бог знает в каком году, мы не больше двух лет сожительствовали и разошлись навсегда. Я даже лица её не помню! Как же быстро мы живём.../

... а может, и с её родителями, знаешь, как полагается, как принято: знакомят с родителями невесты. Но ты продолжал уклоняться от ответов и ничего не говорил о дате приезда, ссылаясь на занятость и подготовку к свадьбе, на деньги, которые якобы необходимо накопить для этого случая...

/ "якобы" ― эта частица, выражающая сомнение, значением которой отец подчеркнул свою неуверенность в правдивости моих слов, покоробила меня /

... Мы понимали тебя, сынок. Мы всё равно ждали тебя и понимали. Это же не то, что у нас тут ― размеренная сельская жизнь. Ты ведь живёшь в большом городе, как-никак, где деньги значат больше, чем... В общем, шли годы, мы тосковали без тебя, продолжая ждать и любить тебя.
Боб, ты знаешь... сейчас поделюсь с тобой, теперь уж можно...
Прости, сынок, плохо себя чувствую, приму лекарства и сразу вернусь. Я сейчас...
Так, порядок. Ты знаешь, Роберт, твоя мама как-то в те годы, помню, ходила как не своя несколько дней подряд: задумчивая какая-то, сама на себя не похожая, вижу, думает над чем-то, но молчит, не говорит ничего. Посчитал, что по тебе тоскует. И вот как-то одним осенним вечером подходит ко мне и, ка-а-ак ошарашит вопросом, я аж поперхнулся. Не хочешь ли, спрашивает, ребёночка завести? Представляешь? Говорит, что вот, мол, Боб вдалеке, а так у нас ещё сынок будет или доченька. И заплакала старуха, в платок лицо спрятала. Да я и сам чуть не заревел: так жалко стало её. В общем, успокоил я мать, посмеялись мы над собой, да так и осталась эта затея неосуществлённой: нам же почти по полвека от роду было, уж в какие там «дочки-матери» было играть! На том и позабыли об этом, и продолжали жить тобой и для тебя...

/ну как, как я мог не думать о том, что меня нет рядом с родителями целую вечность?! Как же я мог не понимать, не считать это важным и обязательным?../

... Но ты не приезжал. И что было больнее всего, ― ты даже не планировал свой приезд. И о Мелани не говорил, и о свадьбе молчал. Мы сначала думали, что вы решили пожить пока так, не расписываясь, как это модно сейчас. Но надежда в нас не угасала даже тогда, когда ты стал звонить нам один-два раза в месяц вместо прежних десяти-пятнадцати. Мы верили, что ты станешь богатым на своей работе в Лос-Анжелесе, и тогда у тебя появится больше свободного времени, чтобы позволить себе отпуск и не думать о деньгах, и ты навестишь нас. А ещё мы, наивные, очень надеялись, что Мелани беременна, и постоянно подсчитывали недели её беременности, ожидая предполагаемую дату рождения нашего внука... или внучки. Затем, когда дата проходила, а ты всё молчал, добавляли пару месяцев, чтобы воображаемый наш внучок вроде как окреп немного, подрос, и вы всей семьёй приехали бы к нам. Но родись у вас ребёнок, Бобби, мы и сами примчались бы к вам. Только бы родился... И только бы знали, куда ехать-то. Ты же менял квартиры, помнишь, как перчатки, и последние места твоего обитания мы уже и не знали. Да ты и не сообщал больше, ссылаясь на "потом сообщу, когда обоснуюсь".
А потом ты стал звонить нам только по праздникам или чтобы поздравить с днём рождения. И всё чаще был краток и несловоохотлив. Мы не успевали даже расспросить тебя обо всём. Ничего не знали о твоей работе: где ты и что делаешь, чем увлекаешься. Как сказал нам ещё вначале, что работаешь в крупной компании, связанной с недвижимостью, но кем и чем в ней занимаешься, так и не уточнил. Хорошо, что фотографию свою тогда прислал, а то бы мы и представить себе не смогли, какой ты у нас стал.
Конечно же, мы всегда радовались твоим поздравительным открыткам. Даже Джим, почтальон (ты его не знаешь, не застал), знал, с каким нетерпением мы ждём от тебя весточки. Он радовался вместе с нами и заранее сигналил, подъезжая к дому, когда вёз письмо или открытку от тебя. Мама сохранила все твои письма и открытки, они в шкафу, в нижнем ящике. Они ― письма ― всегда теплее были, чем эти короткие холодные звонки. Но прогресс постепенно вытесняет почтовую связь ― нынче все пользуются мобильными телефонами.
Последний раз ты поздравил нас с Рождеством, плюс-минус...

/я почувствовал, как огнём горят мои щёки... от стыда и позора за моё равнодушие и чёрствость, за мой эгоизм и бездушность/

... один день ― это 6018 дней, или 16 лет назад. Мы так привыкли получать твои поздравления, что ещё долгие годы продолжали заглядывать в почтовый ящик, надеясь обнаружить в нём весточку от тебя. Даже после праздников продолжали верить, что получим письмо позже, допуская, что оно могло задержаться в пути.
Джим вскоре перестал подавать нам сигналы в начале улицы, когда развозил почту на велосипеде.
Что ж, оставались хоть "встречи", так сказать, по телефону. И пусть с каждым годом ты звонил нам всё реже и реже, но, тем не менее, хоть какая-то радость и успокоение от этого общения для нас, несомненно, оставались.
Годы шли, мы старели. Наши мечты понянчиться с внуками таяли с каждым годом. Мы понимали: ещё немного, и приехать к тебе будем уже не в силах.
Лет семь назад мама впервые серьёзно заболела. Это произошло примерно в то время, когда ты позвонил нам в последний раз, когда, помнишь, рассказал нам про контракт с кубинцами, про тоннельный проект, в котором ты будешь участвовать во Флориде. И как только вы закончите строительство, ты пообещал, что приедешь к нам, помнишь? Это и был твой последний звонок ― 3033 дня назад, или 8 лет. Примерно тогда мать и начала хворать. Не буду вдаваться в подробности, что беспокоило её, ты и сам обо всём узнаешь, когда приедешь. Думаю, пусть не на сами похороны, но в ближайшие дни после нашей кончины ты обязательно, сынок, приедешь и всё сам узнаешь от нашей соседки, от миссис Долли. Ты же помнишь миссис Долли? Как она вас яблочными пирогами, сорванцов, баловала: тебя да друга твоего Джерома, помнишь? Он, кстати, Джером, дипломатом стал, работает при посольстве в одной из арабских стран, во как! Умный малый. Каждый год приезжает к своим...
Короче, мама стала часто болеть, и с каждым месяцем ей становилось хуже и хуже...
/я не заметил, как сжал уголок листа, а когда разжал кулак, из ладони на стол выпал скомканный и мокрый от пота обрывок бумаги. Я вспомнил этот звонок, и про контракт на строительство тоннеля вспомнил, который выдумал, чтобы оттянуть время приезда, надеясь, что позже, когда дела мои поправятся, я приеду в родной городишко к родителям с достойным видом удачного человека и сына/
... Мы всем рассказывали, что ты занят на важном для страны проекте ― на масштабном строительстве тоннеля, который соединит нашу страну с островом Куба. Нам мало кто верил, да это и понятно: ведь, сколько лет мы не следили за новостями, об этой стройке так никто и не сказал ни слова. Мы решили, что проект по каким-то причинам закрыли. К тому же в то время президент еле страну спас, если помнишь, от дефолта, ― какой уж там тоннель. Ещё эти русские подогревали нас своей очередной гонкой вооружений: опять вроде как враг появился. Вот мы и решили, что твои планы в связи с этим тоже поменялись.
Но мы продолжали ждать тебя, ничего другого не оставалось. Тяжело это, знаешь, Бобби, жить в ожидании, в неведении. Но мы ждали. И мама ждала тебя, Робби, ждала всегда и до последнего верила и выглядывала в окно... И продолжала делать запасы продуктов к выходным не на двоих, а на троих. Всегда. Пока могла ходить...
Бобби, устаю что-то... Сейчас вернусь, я быстро...
Всё, я на месте. Итак, на чём я остановился? Ах, да.
Год назад мама совсем слегла: могла самостоятельно сидеть, но больше уже не вставала с кровати и не ходила. Мы вместе с Долли, дай, Господи, ей долгих лет жизни, ухаживали за ней. Я очень переживал за маму, и поначалу вроде держался, держался, но нервы всё-таки сдали: посыпались и на меня болячка за болячкой, и сник я совсем.
А где-то месяца два назад подозвала она меня к себе и попросила найти тебя. Как же я найду его, господи ты, боже мой, я еле сам держусь на ногах, отвечаю старухе. А она вот что, оказывается, придумала: найми, говорит, детектива, пусть, мол, он найдёт тебя и попросит приехать. Хотелось ей, Роберт, увидеть тебя перед смертью. Да и я воспылал надеждою встретиться с тобой. Ну, вот и занялся этим вопросом. Попросил здешнего адвоката, Пита Эйбрамсона, помочь нам в поисках тебя. Он и денег-то немного взял за услугу. Так вот, он, в свою очередь, нанял какого-то частного детектива из Детройта, который, видишь ли, так быстро тебя нашёл, что я аж пожалел, что не сделал этого раньше, хотя бы лет пять назад. Оказалось, что обитаешь ты в Сан-Франциско. Итак, половина дела была сделана. Оставалось только сообщить тебе. Но просьбу матери я Эйбрамсону не стал озвучивать, а попросил об одном: просто сообщить тебе о нашей с мамой смерти, и как можно скорее после нашей кончины. И добавил пару сотен сверху, чтобы не забыл это сделать своевременно.
И только неделю назад я решил поделиться с мамой результатами поиска и рассказал, что ты нашёлся и тебе сообщили о её просьбе...

/мне, читая эти строки, расхотелось жить…/

... Сейчас объясню тебе, сынок, почему я не стал тебя раньше времени подрывать с места и сообщать об умирающей матери, сейчас... Руки устали. Пойду приму лекарства и вернусь, допишу...
... Так, порядок. Я снова в строю.
Это письмо, скорее всего, передаст тебе Долли. Я заранее её попросил об этом, сказал, что найдёт его на столе в нашей комнате и передаст тебе вместе с ключами от дома, когда ты приедешь.
Роберт... Бобби, прости, я никогда не думал, что придётся о таком тебе писать. Я потому и не хотел, чтобы ты приезжал сейчас и застал нас такими никчёмными и... старыми. Прости, я сейчас соберусь с мыслями...
... О, стало легче. Принял ещё дозу лекарств, будь они прокляты. Всё, теперь я смелее.
Роберт, прости, что описываю всё это, но как есть.
Я вот сижу и пишу всё в спальне за столом, за тем дубовым, старым столом, за которым ты выполнял домашние задания, когда учился в школе, помнишь? Теперь он находится в нашей спальне, на нём телевизор стоит, который мама смотр... прости, я сейчас...
… Я пишу это письмо, пишу с перерывами около часа где-то. Позади меня на кровати лежит мама. Твоя мама, Робби. Твоя мама ― моя жена. Мы столько лет прожили вместе, что я жизни не представляю без неё. За 44 года мы никогда не разлучались дольше, чем на день. И вот я пишу тебе, а она... а она два часа назад как умерла, сынок. Ничего не сказала, не просила, не плакала, ― а тихо умерла. Я предчувствовал, что на днях это случится, и потому не стал никому ни звонить, ни сообщать. Подсчитал, что по времени успею всё сделать: подготовить её, поправить, переодеть и привести в порядок перед встречей с Господом нашим. И ещё успею написать тебе письмо. А затем переодеться и прилечь рядом с ней.
Долли каждый день приходит к нам около трёх после полудня, помогает покормить маму и приготовить ужин. Поэтому у меня ещё в запасе есть 42 минуты.
Роберт, сынок, как бы там ни было, всё хорошо... Жаль, конечно, что мы так и не съездили на рыбалку на Верхнее... ну, ничего... ой, что-то мне... сейчас, Бобби, схожу в уборную...
... Ха! Последний раз в жизни сходил и отлил! Ну надо же, никогда бы не подумал, что запомню это... Так, чувствую, начали действовать таблетки... Пора прощаться, сынок. Пойду-ка, прилягу к маме, а то не успею... плохо мне... через полчаса долли...
... внуки похожи на нас, бобби??????
... если бы ты был бы рядом я бы не делал бы этого бы...
... помнишь воздушных дракончиков? мама ждёт открытку отошли ей открытку...
... сын... пойду я... плохо мне...
... на озеремного рыбы... ты возьмисходиудочки боббб...
... приезжй... сорвнц... эдкий..."

Я долго ещё смотрел сквозь слёзы на текст письма. Просто тупо смотрел на листок, больше ни о чём не в силах думать. Не хотелось даже шевелиться: казалось, я разбужу родителей, и они проснутся ― проснутся в своей кровати позади меня. Я вздрогнул, когда в коридоре послышался скрип половицы. Мне показалось, что кто-то осторожно ходит по дому. Прошло несколько минут ― тишина.
Я оглядел дубовый стол, нагнулся и осмотрел старинный стул, на котором сидел, оглянулся назад, на кровать родителей и... закричал!
Закричал от боли!
Потому что она была пуста.

Небрежно свернув конверт и засунув его за пазуху, я поднялся из-за стола и стал выходить из комнаты, стараясь не смотреть на кровать. Проходя мимо древнего шкафа с потёртым и немного пыльным зеркалом на дверце, я вновь вскрикнул от неожиданности и невольно отпрянул назад, испугавшись своего отражения, в котором вместо себя увидел старца-уродца, который смотрел на меня бездонными, полными страдания и безумия глазами. Но глазами ― моими. Я испугался самого себя! Тот, кто смотрел на меня из Зазеркалья, мало чем походил на меня прежнего, на того меня, каким я был ещё час назад, перед тем как вскрыть и прочитать письмо отца. Тот, кто смотрел на меня в отражении, был совершенством безобразного; и все в мире уродства души человеческой и всех отрицательных его эмоций и характеров, казалось, были заключены по ту сторону зеркала в лице той мерзкой твари, на которую я смотрел. А она ― на меня...

Не стал я ни о чём расспрашивать соседку миссис Долли. Наверняка она не пожелала бы со мной общаться. Как в тумане, я вышел из отчего дома и направился к своей машине: хотелось поскорее уехать в ближайшую гостиницу, спрятаться от мира, от глаз, от себя... И только я открыл дверцу своего кроссовера, как позади себя услышал шаги и мужской голос с хрипотцой:
― Роберт Олсопп?
Я обернулся. Незнакомый мужчина средних лет подошёл ко мне вплотную, снял старомодную широкополую шляпу темно-коричневого цвета.
― Вы сын Джона и Люсьен Олсопп, не так ли?
Я кивнул.
― Мои соболезнования вам. Хорошие люди были ваши родители, прекрасные ― той ещё, старой американской закваски. ― Незнакомец странно всматривался в мои глаза, щурясь от солнца. ― Понимаю ваше горе.
― Да, ― ответил я, глотая слёзы и пытаясь понять, кто этот человек, знавший моих родителей: молочник, слесарь, доктор, разносчик газет?
― Откуда в человеке берётся эта пакость, не понятно. Вот над чем бьются учёные-генетики, над природой происхождения этой заразы, ― продолжал мужчина, разглядывая родительский дом.
― Вы про что? ― не понял я, удивлённый внезапной сменой темы и выражением лица незнакомца.
― Пока есть такие, как вы, робби-сорванцы, будет жить и этот порок.
― Да вы о чём? ― Мне уже не нравился этот странный тип.
― О памяти, ― ответил он и вздохнул с сожалением: ― О короткой памяти, о забывчивости.
― О какой такой забывчивости? Что вы вообще несёте?
― Вы не понимаете? ― вперил он в меня н изучающий взгляд.
― Я не забывал их... ― выпалил я и тут же осёкся, сам себя не понимая, почему я решил, что он имеет в виду меня. ― Вы про кого говорите?
― Теперь я говорю о Монике... ― Незнакомец резко развернулся и двинулся дальше.
Я почувствовал укол в сердце ― Моника... Моника. При чём тут Моника? Кто он такой?
― Эй! Вы кто такой?! ― крикнул ему вслед, раздражённый тем, что он так беспардонно уходит, оставляя меня в недоумении и на полуслове.
И при чём тут моя дочь Моника? Не тот ли это сыщик из Детройта?
― Да кто вы такой, чёрт вас дери? Вы куда? Стойте!
― Я отправляюсь к Монике, ― не оборачиваясь, ответил сумасшедший, в прощальном жесте махнув рукой.
― Постойте! Кто вы?
Человек остановился, опустив голову. Потом оглянулся через плечо и артистично, размахивая шляпой над головой и ехидно улыбаясь, представился:
― Зовите меня Ген Забывчивости. ― После чего водрузил шляпу на голову и продолжил путь в конец улицы.
― Что...
― Ты чего, Бобби? ― Голос Ричарда Кеннета, давнего знакомого нашей семьи, вывел меня из оцепенения. ― Ты чего? С кем это ты? Я сначала подумал, что ты с кем-то по телефону говоришь… Подхожу, вижу...
― Я... я с ним, с... ― и указал в сторону незнакомца, повернулся... но не увидел никого на пустынной улице ― сумасшедший как испарился!
― Робби, я понимаю тебя. Тебе надо сейчас побыть одному, успокоиться, ― подбодрил меня Ричард, кладя руку на моё плечо. ― Тебе надо привыкнуть...
― Но там только что был какой-то человек! Странный... в шляпе такой. Он ушёл туда… ― Я недоумённо смотрел на безлюдную улицу, не понимая, куда мог деться этот тип. ― Вы должны были видеть его!
― Тебе надобно как следует выспаться, парень. Это бывает с каждым.
Я плохо понимал, о чём мне говорил старик, но запомнил слова про то, как отец сильно любил мою маму, как он не смог пережить её смерть; как принял много снотворного, лёг рядом с покойной мамой, взял её за руку, уснул и... умер.
Долли пришла спустя полчаса после смерти отца.
Спохватившись, я достал мобильник и как безумный принялся набирать номер дочери. В ответ ― короткие гудки. Стал вспоминать, когда мы с ней в последний раз созванивались. Гудки, гудки... Мони, возьми же трубку... Гудки, гудки... «Забывчивость, ген забывчивости», ― вертелось в голове. Моника не отвечала. Я набирал снова и снова, но она отключила телефон: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети. Попробуйте позвонить позднее..." Когда же мы перезванивались: на той неделе, в том месяце, или на Рождество? Или в том году? Или в том веке?!
Не обращая внимания на утешения Кеннета, я молча сел в машину, посмотрел через лобовое стекло на улицу, на городок своего детства ― и всё вдруг поплыло перед глазами. Я почувствовал пустоту в душе, ощутил себя неким нулём ― никчёмным, жалким и пустым местом в этом мире.
И меня обуял страх, ― я испугался одиночества.
Я не хотел быть забытым...
Собственными детьми.
Смутно помню, как автоматически продолжал набирать номер дочери, и как связь вдруг появилась; как в полуобморочном состоянии успел расслышать щелчок ― произошло соединение, как хотел, было, от радости выкрикнуть её имя, но вместо этого мой онемевший рот произвёл некий утробный звук в виде мычания; и я почувствовал разливающееся в паху тепло.
Довольно знакомый, спокойный мужской голос с хрипотцой на другом конце провода стал монотонно повторять:
― Вы забыты собственными детьми... вы забыты собственными детьми... вы забыты…
0

#9 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 05 декабря 2022 - 17:38

8

УХОДЯ, ГАСИТЕ СВЕТ


«Уходя, погасите свет и отключите электроприборы», – ярко-красные буквы призывали каждого выходящего из офиса.
Николай повиновался призыву и щёлкнул выключателем. Сегодня эта фраза прозвучала в его голове голосом начальницы отдела продаж Елены Борисовны. Женщина не обладала терпением от природы, а в конце месяца с особым рвением проявляла свои тоталитарные замашки. Елена Борисовна была отличницей везде, где училась, а, получив власть, делала отличников из своих подчиненных. Впрочем, к этому Николай уже привык и смиренно повиновался воле начальницы.
– Доброй ночи, дядь Володь, – Николай сдал ключи от офиса вахтеру и направился к выходу.
– Дай Бог, доброй… – дядя Володя, не отрываясь от сериала про ментов, постучал по столу три раза и отхлебнул чая.
Осень в этом году выдалась особенно холодной. Промозглый октябрь журил жителей минусовыми температурами с ветром и колючим снегом, словно наказывал за плохое поведение. Морщась от порывов ветра, Николай натянул кожаные перчатки и вдобавок сунул руки в карманы пальто. Тонкий осенний шарф уже надо было менять на шерстяной зимний. А через неделю настанет время доставать пуховик.
Дорога до дома лежала через парк и школу, где Николай когда-то учился. Такой путь нравился ему тем, что пейзажи по приближению к дому становились всё более знакомыми. Гаражи, за которым Николай прогуливал уроки. Школьный двор за высоким забором с острыми штырями, устремленными вверх. Парк с редкими фонарями и одинокими скамейками. Несмотря на непогоду, это место всё ещё хранило в себе диафильмы моментов из его детства…
Маленький Коля стоит наверху самой высокой на детской площадке горки и со страхом смотрит вниз. Стоит только сесть на блестящую поверхность, как он разгонится до скорости света и разобьётся об асфальт. Коля вцепляется в перекладину и совсем не слышит недовольные крики ребятни позади. А внизу стоит мама, чуть наклонившись, и мягко приглашает скатиться. Красная помада очерчивает улыбку, но в этот раз её магия почему-то не работает. Коля жмурится, и его рот раскрывается в неслышном плаче.
Тревожное воспоминание прервал чёрный силуэт, который скатился вниз и направился к Николаю.
«Этого ещё не хватало...» - правая рука нащупала связку ключей в кармане пальто – старая привычка, нужная скорее для успокоения, чем для реального усиления удара.
– Колян, ты что ли? – из света фонаря вынырнул бородатый парень в желтой спортивной куртке.
– Ну я, – на смену страху предстоящей драки пришло смущение от того, что в голову никак не приходило имя появившегося человека.
Николай силился совместить лицо, обозначенное светом фонаря, с кем-то из людей, которые встречались ему в жизни, но совпадений не было.
А лицо улыбалось через аккуратно остриженную рыжую бороду и смотрело на него добродушными голубыми глазами. Оно точно не могло принадлежать ночному грабителю или местному пьянчужке.
– Мы с вами где-то встречались? Никак не могу вас вспомнить… — сконфуженно произнес Николай.
– Ты чего? Это ж я, Винтик! – незнакомец совсем не обиделся на то, что его не узнали.
«Винтик? Что за идиотская кличка? Может, он меня перепутал с кем-то?» – подумал Николай, пытаясь найти выход из неудобной ситуации.
– Вы, вероятно, перепутали меня с каким-то другим Коляном… – с надеждой в голосе проговорил Николай.
– Не, Колян, это ты меня путаешь с каким-то незнакомцем, – бородач посмеялся над своим каламбуром. – А вызов пиковой дамы в комнате предков тебе тоже ни о чем не говорит? А прогулки по крыше заброшенной психушки? А петарды перед дверью Светланы Геннадьевны?
Николай молчал, нахмурившись. Все эти эпизоды были ему до деталей знакомы. Вот он, восьмилетний, стоит перед трюмо в родительской комнате, разрывает карту дамы пик на мелкие кусочки и чертит маминой губной помадой на зеркале пентаграмму. Миг – и вот уже в 12 лет он гуляет по крыше заброшенного психоневрологического диспансера и скидывает старые кирпичи. Они летят вниз и причудливо разбиваются о мокрый после дождя асфальт, становясь красноватыми звёздами. И конечно, одно из самых ярких воспоминаний школы – восьмиклассник Коля звонит в дверь классной руководительницы Светланы Геннадьевны, поджигает пять петард «Корсар» и убегает. А на следующий день едва сдерживается от смеха, когда Светланка отчитывает весь класс и пытается выяснить, кто устроил теракт у неё в подъезде. Но никто из товарищей и друзей детства не мог знать об этих событиях. У Коли никогда не было друзей или товарищей. Хотя один всё-таки был…
– Что-то ты, Колян, кислый какой-то. Да и на улице собачий холод! А тут недалеко кофейня есть. Пойдем по стакану глинтвейна примем для согрева? – незнакомец, не теряя оптимизма и не дожидаясь согласия Николая, направился к выходу из парка.
Николай шёл и напряжённо думал. Всего этого никак не могло быть. Винтик… Пиковая дама… Психушка… Петарды… Из этих элементов могла собраться лишь одна мозаика, но в таком случае это было бы полным абсурдом… Он ущипнул себя, зажмурил глаза на пару секунд, открыл и снова увидел перед собой ярко-жёлтую спортивную куртку. Нет, это не сон и не галлюцинация.
– Ну, вот мы и пришли, - обрадовался бородач. – Ты пока узнай, есть ли столик, а то мне подымить захотелось.
Пришелец достал пачку сигарет, марки которых Николай не знал, и прикурил от зажигалки в виде небольшого шестизарядного револьвера. Николай зашел в кофейню. Там его поприветствовал бариста, предложил сделать заказ и выбрать столик.
– Два глинтвейна. Алкогольных, – прозвучал заказ.
– Не вопрос.
Николай расплатился и выбрал самый спрятанный от глаз и ушей стол – во второй части зала около туалетов. Он растерянно и взволнованно снял пальто, сел, залпом осушил стакан напитка и стал рассматривать интерьер кофейни: фотографии Парижа, потёртые бордовые скатерти, сухоцветы в вазах на столиках. Мысли путались, одно воспоминание из детства цеплялось за другое.
– Не спи – замёрзнешь! – громкий голос незнакомца в желтой куртке прервал размышления. – А ты не меняешься – всё такой же задумчивый! Получилось вспомнить меня?
– Слушайте, вся эта ситуация крайне странная. Если это очередной розыгрыш олухов из отдела техподдержки, то пора заканчивать. Посмеялись и хватит, – Николай попытался быть серьезным и убедительным, но не смог скрыть волнения в голосе.
– Обижаешь, дружище. Я знать не знаю твоих олухов. И вообще, я тут ненадолго – скоро в аэропорт ехать. Заскочил в наши места вспомнить молодость… Неужели не помнишь меня?
Наступило молчание. Николай не отрываясь вглядывался в лицо навязавшегося спутника, а тот пробовал принесённую в стакане жидкость и рассматривал фотографии Парижа, улыбаясь.
– Фотка давно сделана, видишь? Тут уже лет пятнадцать нет этой высотки, – незнакомец нарушил молчание.
– Или я сошел с ума, или все это тупой розыгрыш. Но если вы отрицаете второе, то тогда есть только один вариант… – Николай замолчал на десяток секунд, а потом выпалил. – Ты – Винтик, мой воображаемый друг. Так?
Бородач посмотрел на Николая, широко улыбнулся и радостно крикнул:
– Наконец-то! Не прошло и года! А вот за воображаемого я и обидеться могу. Раньше ты меня так никогда не обзывал.
В голове Николая смешались недоумение и какая-то смутная радость от своего правильного ответа и встречи со старым товарищем.
– А ты думал, я совсем пропал? Ха-ха! Лечили, лечили да не долечили! Пришлось покинуть тебя на время. Но я не пожалел! Столько всего посмотреть успел. Вот ты лично был в тибетских монашеских общинах? Конечно же, нет… Самые интересные разговоры за все мое блуждание! А пустыни Намибии? Там такие звездные ночи…
– Стой! Ты серьезно? Хочешь сказать, что ты не плод моего воображения, не механизм компенсации детских травм, а… – Николай не смог завершить мысль, потому что все варианты были нелепы.
– А твой друг! Самый настоящий и единственный друг, – твёрдо завершил Винтик и улыбнулся ещё шире.
– Но ведь они вытеснили тебя! Гипнозом и таблетками. Я не видел тебя с 15 лет после той истории с пожаром…
– Это когда ты спалил бабушкин дом?
– Я? Это ты спалил!
– Ну ладно, может, и я. Только ты что-то не помешал мне. Значит, спалили мы оба! Винтик и Колян!
– Мы, мы… Только обвинили меня. И в психушке месяц продержали тоже меня. И поехавшим до выпускного все называли снова только меня! Ты понимаешь, что, пока ты по своим Тибетам шастал, я тут влачил своё жалкое существование с клеймом психа?!
– Ой, ладно, расслабься. Хочешь, расскажу про мой последний сплав на каноэ по Амазонке?
– Да пошел ты со своими историями! Лучше скажи, зачем наведался. Опять что-нибудь испортить?
– Ты чего такой токсичный? Просто приехал, как дела узнать… Кстати, помнишь Сашеньку из «б» класса?
Николай опустил глаза. Конечно, он помнил Сашеньку. Вспоминал почти каждый вечер, когда смотрел её фото в соцсетях. Винтик и Сашенька были главными людьми школьных лет. Но первого не видели другие люди, а вторая не видела его самого.
– Выходит, помнишь? Я видел её в прошлом месяце в Севилье. Прогуливалась со своим ухажёром. Он, кажется, не из России. Ушлые итальяшки! Портят славянскую кровь.
– Хватит! Проваливай в свой аэропорт! Видеть тебя не хочу!
– Колян, у тебя всё в порядке? Ты давно витамины пил? А с женщинами у тебя сейчас как?
Николай сжал кулаки и грозно посмотрел на Винтика.
– Понял, понял… Слушай, жалко смотреть на тебя… Ты раньше поживее был. Проделки, фокусы, приколы – всегда пожалуйста. А сейчас за весь вечер я ни разу улыбки не видел на твоей физиономии…
– К чёрту улыбки. Мне нравится моя жизнь. Тихая, спокойная. От этих приколов одни проблемы. Отец тоже фокусником был. Номер с исчезновением из семьи стал самым коронный. Мать до сих пор по нему страдает. Любит. Я вас, фокусников, терпеть не могу. Живёте в своё удовольствие, а на других начхать.
– Коленька, кто ж тебе удовольствие доставит кроме тебя самого? Живём один раз всё-таки… Carpe diem! Memento mori!
Николай молчал. Ему нечего было ответить. Он понимал, что не прав, что пустил свою жизнь по накатанной и просто поддерживает существование. Но выбор был сделан… Винтик снова прервал молчание:
– А поехали со мной? Есть тысяч пятнадцать на билет? Я тут небольшое турне по восточной Европе задумал. Выйдет бюджетно: Брест, Варшава, Вроцлав, Прага, Братислава… А там видно будет. Случайных заработков – вагон. Я и грузчиком успел поработать, и фотографом, и продавцом фруктов… Всего не упомнишь. Ну что, махнём?
Николай снова молча уставился на своего друга детства. Тот в очередной раз предлагал ему проделку, чтобы спасти от скуки, одиночества, пустоты. Раньше всегда срабатывало. Пустота исчезала, когда появлялся Винтик. И получалось весело. Пусть и опасно, пусть и нелепо, но весело.
– Нет, дружище, не поеду я. Квартальный отчет на носу, мама температурит. Езжай. Передавай привет братьям славянам и Сашеньке, если встретишь.
– Как знаешь. Жаль, конечно. Такая бы красивая поездка получилась…
Винтик, впервые за вечер почувствовав неловкость, допил остатки глинтвейна, встал, пожал руку Николаю и направился к выходу.
– Винтик, стой!
Тот обернулся.
– Ты шапку забыл, холодно же.
– Да пёс с ней! Через 5 часов теплее будет…
Дверь закрылась звоном колокольчика. В кофейне играл лёгкий современный джаз, под который можно было долго и о многом думать. Николай надел шапку Винтика, накинул своё пальто, обмотался шарфом и направился к выходу. Бариста прибирал кофейню перед закрытием.
– Может, второй стакан с собой возьмете?
Николай непонимающе обернулся.
– Глинтвейн. Второй стакан не тронут. Может, вам с собой перелить? По дороге допьете.
Бариста взял стакан, стоявший рядом с местом, где сидел Винтик, и показал ему.
– Нет, спасибо. Не хочется.
«Каноэ… Итальяшки… Братислава… Отчёт… Антибиотики для мамы… Ужин…» – мысли вертелись в голове так быстро, что закружилась голова.
По знакомым с детства пейзажам Николай быстро зашагал домой. Квартира встретила его мрачными, холодными объятиями. Не помогло даже включение света. Не раздеваясь, он сел на диван и долго-долго смотрел в стену напротив. Круговорот мыслей утихал, а где-то в сердце рождалось давно забытое чувство. Хотелось чего-то безумного, что разорвало бы пелену рутины и одиночества.
Николай перевел взгляд на фотографию в рамке, стоявшую на письменном столе в углу комнаты. На ней его мама жадно откусывала сочный арбуз, а улыбающийся папа смотрел в объектив фотоаппарата и ставил рожки своей супруге. Ярко-зелёная футболка отца и желтый сарафан мамы почти не потускнели со временем. Родители сидели на каком-то летнем застолье в деревне, а за ними виднелись поле и березовая роща.
Дыхание Николая участилось, он резко подошел к столу, нервными движениями открыл ноутбук и зашел на страничку Саши Светлицкой. А дальше все было, будто в тумане. Кнопка «Написать сообщение», быстрое постукивание по клавишам, волнение перед каждым словом.
«Здравствуй, Саша! Ты меня, наверное, совсем не помнишь. Я Коля из «а» класса, мы с тобой однажды танцевали на новогодней дискотеке. Слышал, ты сейчас отдыхаешь в Италии. Как там погода? Часто заезжаешь в наш город? Буду рад увидеться и узнать, как у тебя дела».
Он долго перечитывал сообщение, а потом дрожащим пальцем щелкнул мышкой по надписи «Отправить».
Саша прочитала сообщение практически сразу и быстро напечатала ответ:
«Привет, Коля! Ты меня рассмешил, конечно, со своей Италией! Я там ни разу не была, хотя всегда мечтала отправиться туда. Сейчас я работаю учительницей английского языка в гимназии. Завтра после трёх свободна, можем встретиться. Где тебе удобно?»
Николай вглядывался в каждое слово, не веря своей радости, а потом улыбнулся, почти захлебнулся улыбкой, посмотрел в ночную мглу в окне и тихо произнес:
– Моё путешествие начинается, Винтик. Я был рад увидеться.
Из чёрной пустоты никто не отозвался.
0

#10 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 декабря 2022 - 16:54

9

СЛЁЗЫ ЗАКИРА


О войне, которую я прошел от начала до конца, всех дней не упомнишь. От одних контузий много что позабылось. Да и после войны, не особо о ней вспоминать хотелось, столько в ней мук и лишений было.
А тот день, когда я находился в расположение второй роты, запомнил. За день до этого на этом участке в тыл прорвались три немецких танка и наделали там много шума, прежде чем их удалось уничтожить. Я уже успел получить по телефону нагоняй от командующего и несмотря на то, что обстановка нормализовалась, решил лично узнать, как так получилось. Пропесочить кого надо и конечно принять какие-то меры, чтобы этого не повторилось.
Вот за этим занятием меня и настиг настойчивый сигнал машины и обернувшись я увидел подъехавший неизвестно откуда «виллис» на котором грозно восседал начальник штаба Ступин. Он увидел, что его заметили, махнул мне рукой.
Когда я подбежал и, как положено, доложился, Ступин устало сказал:
- Ну что капитан, чего ты тут навоевал? Я смотрю, ты не скоро еще будешь майором.
А я только-только заменил убитого во время бомбежки майора Завьялова, да и капитаном был по тем временам не по возрасту. Просто росли мы по званиям иногда не по заслугам, а потому, как оставались живыми. Особенно страдал от этого младший командный состав, многих мы просто не успевали запомнить. Хорошо еще тогда политруки в атаку бегали, так их тоже ведь пополнять приходилось.
- Ну, да ладно, - проговорил дальше мне начштаба. - В тот день нас еще и на правом фланге славно потрепали, и командующему не до тебя. Ты вроде как пополнение ждал, так не будет его. Все твое пополнение пришлось на этот прорыв бросить.
- Да как же так, товарищ полковник? - проговорил я. - У меня же недостаток до тридцати процентов имеется!
- Ишь ты, - усмехнулся полковник. - Процентов, говоришь? Ты капитан не на стройке находишься, где тебе кирпичи не доставили и раствор, а на войне! Так что изволь воевать пока умением, а не числом.
- Есть воевать умением, - махнул я под козырек.
-То-то, - удовлетворенно хмыкнул начштаба. - А пополнение тебе будет, раз обещал.
И вдруг как вспомнил, заявил:
- Вот чуть не забыл! Там после боя семеро раненых и один живой остался, так что принимай пополнение!
И обернувшись на заднее сидение скомандовал:
- Эй, боец, слезай! Приехали. Вот принимай, он все равно уже по бумагам у тебя числится.
И тут из заднего сидения неловко вывалился солдат азиатской внешности с заспанными глазами и винтовкой, которую он как-то странно, как дворник метлу, держал в руках.
- Ну, бывай! - прогремел полковник, и машина унеслась прочь, обдав нас придорожной пылью.
Я взглянул на списки, который полковник всунул мне в руки. Почти все фамилии там были вычеркнуты, семь фамилий подчеркнуты синим карандашом, раненые значит, и я с трудом нашел единственную не тронутую поправкой.
- Фамилия? - спросил я солдата, чтобы убедиться, что в списке живым числится именно он.
- Садыйков я, гражданин начальник, - ответил он вдруг мне.
Тут я очень удивился.
- Что значит, гражданин начальник? - вспылил я. - Ты что, рядовой, с тюрьмы к нам попал?
- Никак нет, гражданин начальник, - ответил тот невозмутимо. - Когда я тюрьма сидел, меня война не пускали.
- Это почему? Сейчас вроде всех на фронт берут? - сказал я.
- Не-е, гражданин начальник, - покачал головой солдат. - На войну берут, кто в лагере сидит. Это воры и бандиты и даже политические, понимаешь? А в тюрьма сидят за большие преступления, это которые особый вред нанесли. Их никуда не пускают. Я еле-еле в лагерь попал, а потом на фронт.
- И что такое ты там натворил, что в тюрьму попал и как оттуда в лагерь перебрался? Да и на фронт напросился. Сидел бы там и сидел, - поинтересовался я.
- Я, гражданин начальник, на продовольственных складах работал. Где-то, что-то списывал, где-то приписывал, вот и судили меня правильно. В тюрьме я их начальнику одну хорошую бумагу сделал, а он мне помог в лагерь уйти. А война пошёл, потому что у меня два сына армия пошли, стидно знаешь.
- М-да, - сказал я, почесав в затылке. - Ты хоть, боец, стрелял в прошлой атаке?
- Нет, гражданин начальник - честно признался солдат. - Бежать бежал, «ура» кричал, а стрелять не мог.
- Ну, и подарок ты у меня, - усмехнулся я. - От такого пополнения все фрицы в округе разбегутся. Ладно, ступай за мной, сейчас придумаем, куда тебя определить.
Солдат, несмотря на возраст, оказался шустрый и везде поспевал за мной. И тут, что называется на охотника и зверь бежит. Подбегает ко мне наш интендант по снабжению лейтенант Головоченко человек в возрасте и совсем не военный, подсунул мне свои бумаги для подписи и, собрав бумаги уже собрался уйти, и тут мне мысль нужная пришла.
- Слушая Кузьмич, - сказал я. - Ты как-то жаловался, что у тебя нет человека под рукой для помощи. Вот тебе боец, вот его бумаги. Оформи его как следует. Но поглядывай за ним, он к нам прямо с тюрьмы. Как что не то, так прямо ко мне обращайся. Я его сам, прямо перед строем расстреляю! А ты, Садыйков, смотри у меня! Здесь другие законы, какие командир пишет, понял? Ступайте
Так прошло некоторое время, я и забыл об этом бойце и только однажды спросил у Кузьмича, мол, как там у тебя Садыйков, всё ли ладно с ним.
- Ой, не спрашивайте, товарищ капитан! - ответил мне Кузьмич. - Спасибо вам за него! У него прямо талант в нашей службе, я его и сам раз в день вижу, весь в работе. Всё успевает!
Конечно, я не особо поверил тогда Кузьмичу, кому не охота лишнего помощника иметь, но и зря он так человека не похвалил бы.
А через два месяца беда случилось. Позвонили мне на КП и доложили, что машина, в которой куда-то направлялся Кузьмич, подорвалась на мине и он погиб. Я тут же велел обзвониться со всеми, чтобы кто видел бойца Садыйкова, направили его ко мне.
Но он и сам скоро меня нашел. Вижу, человек переживает, и я поддержал его как мог.
- Не дрейф, Садыйков, - сказал я. – Кузьмича, конечно, жаль, но на то и война. Как ты, боец, справишься, пока я замену Кузьмичу найду?
- Зачем замена, гражданин начальник, - ответил он. - Я сам всё делать буду. Тебе не стидно будет.
- А справишься? Тут проколов не должно быть. Сам понимаешь, чуть что, спрос будет не тот, как ты там в своей лавке торговал, - заметил я.
- Обижаешь начальник, я у себя на родине целую область кормил, - сказал Садыйков. - А тюрьма попал неправильно. Один бумага не так написал.
- Ну ладно, - решил я. - Служи коли так. Месяц тебе на испытание, а потом оформим как надо. Зовут-то тебя как?
- Закир я, гражданин начальник, - представился он.
- Закир, - повторил я, - Ну что же, запомнить можно. Вот, что Закир. Ты бы эту привычку говорить «гражданин начальник» бросил. С сегодняшнего дня на такой должности будешь, не все тебя поймут.
- Что ты хочешь, товарищ капитан, - с трудом исправился Закир. - Я тюрьма шесть лет был, а здесь всего три месяца. А все, кому надо, уже привыкли. Закир, все знают.
Вижу, что в этом деле я его не убедил и махнул рукой. На том и расстались.
И только на второй месяц, когда мне случайно из штаба напомнили, я оформил Садыйкова на эту должность официально, как - никак она была офицерской.
Садыйкова я видел редко. Вопросов к нему не было, а он умудрялся подсовывать мне свои бумаги, где только меня не находил, как-то не заметно и тут же просто испарялся из виду. А мне то что? Мне воевать надо было. А воевали мы хорошо.
2.
После Сталинграда дела и вовсе веселее пошли. Все чувствовали, что страна полностью на рельсы войны стала. Мы уже не чувствовали тех перебоев, что в техники, что в живой силе и в любом виде снабжения. Словом, если бы не неизбежные потери, то воевать стало легче.
И вот однажды, совсем случайно, на вверенной мне территории появился наш командующий, генерал Иванов и с ним начальник штаба, особист в чине майора и зам по тылу.
Когда тяжко было, оно, командование, особо на передовой не появлялись, а тут прямо как покрасоваться приехали.
Солдаты мои, как раз обед принимали, и генерал тотчас отменил все приветствия, заявив, что «война войной, а обед обедом», и громогласно поблагодарив бойцов за все мыслимые и немыслимые подвиги, обратился ко мне:
- Ну, что майор (а я уже был майором), кормить нас будешь?
Я конечно же дал нужную команду и через минуту свита генерала уже сидела за столом и поцокав языками от прекрасного аромата, исходившего от поданных блюд, тотчас принялись обедать. Генерал, было, присоединился к ним, но затем вдруг обернулся и махнул рукой солдату, что подал им обед.
- Вот что, воин, - сказал он солдату, отодвигая тарелку. - Ты чего это нам принес? А ну, убери все это и подай, что солдаты сейчас кушают!
Сидевшие рядом с ним офицеры, тотчас с сожалением также отодвинули тарелки.
- Так я, - начал оправдываться солдат. - Точно, как вы говорите, товарищ генерал, с одного котла набрал.
- С одного говоришь?! - заявил тут наш генерал, тотчас встал, и направился к бойцам.
Он заглянул в котелок, то к одному солдату, затем прошелся и заглянул к другому и наконец, нарушая Устав, обратился к третьему солдату, который при виде генерала перестал громыхать ложкой по почти опустевшему котелку и встал перед ним.
Генерал взглянул в его котелок и спросил:
- Как вас кормят рядовой, жалоб нет?
- Никак нет, товарищ генерал! Жалоб нет! Кормят как надо, все хорошо! - ответил солдат.
- И что, - с сомненьем в голосе спросил генерал. - Каждый день так кормят?
- Никак нет! - ответил солдат. - Бывает даже лучше!
Генерал покачал головой, однако не поленился, полез на телегу с котлом, заглянул туда, затем в котел с кашей и не спеша вернулся на свое место за столом.
- Продолжайте, - сказал он сидящим, и сам вместе с ними принялся обедать.
После обеда, задав несколько обычных для войны вопросов, покурив в сторонке, гости собрались уезжать.
- Ну, что, майор, - обратился ко мне генерал. - Вижу все у тебя хорошо. Продолжай также, глядишь и до генерала к концу войны дорастешь.
- Я и майором согласен закончить войну, товарищ генерал, лишь бы поскорее! - ответил я.
- Теперь уж скоро, - сказал генерал с надеждой в голосе и вдруг обратился к своим сопровождающим. - Как вам обед, товарищи офицеры?
- Хороший, хороший обед, товарищ генерал, - ответили ему, а начальник штаба даже прибавил. - А давайте каждый день сюда на обед приезжать!
- Вот-вот, - сказал генерал. - И я о том же. Вот ты…- продолжил он, ткнув пальцем на зама по тылу, а потом, как бы передумав, перевел этот палец на особиста и заявил. - Проверь хорошенько это дело.
Я стоял рядом и как-то не понял, о чем говорит генерал и поскольку меня это не касалось, спокойно проводил неожиданных гостей.
3.
А оказалось, зря я так спокоен был. Прошло некоторое время, нашел меня запыхавшийся особист и заявил:
- Давайте на КП, товарищ майор. Там мои коллеги армейские Садыйкова приехали арестовывать, вас требуют.
Пришли мы на КП, а там уже Садыйков под охраной автоматчика и трое шустрых таких особистов, время зря не тратят, о чем-то моих офицеров опрашивают. Старший, увидел меня, подошел и представился.
- Товарищ майор, - заявил он. - Ваш Садыйков обвиняется в расхищение и присвоение большого количества продовольствия. У следствия уже имеются документальные доказательства факта хищений. Сейчас мы ведем поиск личных вещей у подследственного, который утверждает, что ничего у него кроме этих нет.
И он указал мне на тощий вещь мешок, который лежал несколько в стороне недалеко от Садыйкова.
- Мы опрашиваем всех ваших офицеров и вынуждены спросить вас, - продолжил особист. - Не оставлял вам ли подследственный Садыйков на хранение каких-либо вещей или ценностей.
- Нет, - ответил я. - Ничего он мне не оставлял.
- Хорошо, - сказал особист. - Тогда пройдемте в помещение, я сниму с вас допрос, но, если понадобится, мы вас вызовем еще раз.
Ну, что я мог показать? Как было, так и показал: видел я Садыйкова редко; особых отношений не имел; по службе характеризовался положительно, с сослуживцами поддерживал ровные отношения; вину за то, что произошло, признаю; плохо я контролировал ситуацию со снабжением.
На том и закончили. Больше меня никуда не вызывали и не допрашивали.
Ну а дальше до нас доходили только слухи. Прошло следствие, Садыйков вину свою признал. Был суд, и его приговорили к расстрелу. Это конечно объявили всем, в пример, чтобы другим неповадно было.
А тут, как раз меня к генералу вызвали по делу. Дела-то мы с ним порешали, а я все думал, помянет он мне Садыйкова или нет. Не забыл, помянул.
- А что же ты майор, так этого афериста прозевал? - спросил генерал. - Вот нам с начшаба за тебя поручиться пришлось, а то плохо бы твое дело было. А каков молодец, ты видел, что он выдворял?!
- Никак нет, товарищ генерал! Виноват! - ответил я.- Но я на следствии и в суде не был и не знаком в чем его обвиняли.
- Жаль, жаль, - покачал головой генерал. - Впрочем, постой. Кажется, его дело у меня здесь валяется. Погоди, сейчас гляну.
И генерал подошел к соседнему столу и вскоре с удовлетворенным видом вытащил из кипы бумаг дело Садыйкова.
- Подойди сюда, - сказал генерал.
Он перевернул несколько страниц в середине дела ткнул пальцем на бумажку, спросил - Чья это подпись?
- Моя, товарищ генерал, - ответил я.
Генерал перевернул еще пару страниц, указал на другую бумагу, снова спросил:
- А это чья подпись?
- Ваша, товарищ генерал! - ответил я, нисколько не сомневаясь.
-То-то, - рассмеялся довольный генерал. - Никакие это ни твои и ни мои росписи! Вот ведь мастер - Левша, можно сказать подделки! Экспертиза, и то с трудом доказала это, пришлось к самым большим специалистам обращаться. Через эти подписи, все лучшие продукты к тебе уходили, представляешь?!
И тут меня какая-то обида двинула что ли, и я высказался:
- Насколько мне известно, товарищ генерал, следствие не доказало личных корыстных целей Садыйкова.
Генерал сначала не понял, продолжая листать страницы, потом вдруг остановился и подняв глаза на меня спросил:
- То есть, как не доказано? Ты что этим хочешь сказать?
Он немного призадумался, повертел в руках дело и приказал:
- Ну-ка присядь!
А сам вернулся к своему столу и не спеша стал листать дело, внимательно читая, а иногда и возвращаясь к прочитанному. Наконец он, придерживая рукой нужную ему страницу, сказал мне:
- А ведь ты прав? Тогда зачем он делал это?
- Не могу знать, товарищ генерал, - ответил я, пристав с места.
- Интересно, интересно, - сказал генерал.
Он поднял трубку телефона прямой связи, проговорил:
- Калугина мне! Калугин? Этот Садыйков, которому вышку дали еще у тебя, или уже нет? Что? Вечером расстреляешь? Ладно, вечером расстреляешь! Вечером, говорю! А пока давай его ко мне в кабинет, он деньги у меня занимал и не отдал. Верну. Верну, говорю!
И тут он обернулся ко мне и с веселым лицом заявил:
-Жив, твой аферист! Вот сейчас мы всю правду узнаем! Слушай, а эти следаки тоже мне орлы! Они, если им надо, любого заставят сознаться, что он враг народа, а тут простую вину доказать не могли! Что он, этот Садыйков, почём зря, воровал что ли?
Вскоре ввели Садыйкова, тот осунулся и похудел. Увидев меня, у него лишь на мгновенье ожили глаза, но он тотчас отвернулся, словно мы с ним незнакомы.
Генерал взял в руки его дело, подошел к Садыйкову, помахивая им сказал:
- Слушай, Садыйков, мы вот сейчас с майором очень внимательно прочитали это, и все поняли, кроме одного, зачем ты это? Ради чего?
Садыйков поднял свою голову и вместо ответа сказал:
- Зачем стреляешь, начальник? Что я плохого сделал? Я солдат кормил.
- Да уж кормил, это я вижу! - сказал генерал, бросив дело на стол. - У меня в штабе так не кормили! А другие солдаты на овес перешли, как лошади! Ты мне объясни, юродивому, зачем тебе это надо было?!
- Я солдат кормил начальник! Они мальчики, что видели? Завтра им помирать. Они мне говорили, что тут я их кормлю лучше, чем дома. Я все для них, понимаешь? И мать, и отец. Вот мой начальника спроси, я себе ни зернышка не взял, все для них.
- И спрошу, тоже мне тут архангелы нашлись! - воскликнул генерал, обернувшись ко мне. - А ты куда глядел!?
- Товарищ генерал, я не знал, думал, всех так кормят, - хриплым от волнения голосом ответил я.
Генерал прошелся по кабинету, затем еще, кто его знает, о чем он тогда думал.
И вдруг я услышал голос Закира:
- Товарищ генерал, разреши слово сказать?
Генерал остановился, прошел к нему и сказал:
- Говори!
И тут из глаз Садыйкова полились ручьем слезы, но он не плакал. Он говорил, а слезы просто лились, как будто, так и надо и он не замечал их.
- Товарищ генерал, - говорил Садыйков. - У меня два сына на фронте. Один, скоро сорок дней, погиб. Другой, два орден за храбрость, воюет. Не стреляй меня, начальник. Не дай позор. Дай сейчас винтовка, я один, сам в атака пойду, пусть убьют. Клянусь, нет моей вины, я солдат, как своих детей кормил. Я кормил и думал, что моих детей, может, кто так накормит. Не дай позор!
И тут он разрыдался так, что генерал отвернулся и отошел от него и подошел ко мне, как бы за помощью. Но я, никогда до этого и не после, не отводивший свой взгляд от людей, не выдержал и отвернулся.
Генерал прошелся еще по кабинету, подошел к своему столу, положил руку на трубку телефона и после недолгого раздумья поднял ее и сказал:
- Маргулиса мне! Маргулис, здорово! Слушай, чего это ты такой важный стал и в гости не зайдешь? Посидели бы, коньячку выпили. Ах ты, старый, раньше бы на халяву и спирт выпил! Ах дела! Ну, ладно, вот ты мое дело реши, а потом занимайся своими. Ты вот тут некого Садыйкова к расстрелу прописал, а мне бы надо, чтобы ты это дело пересмотрел, помнишь, да? Как расстреляли? Да нет, вот он у меня в кабинете сидит, чай мы с ним пьем! Почему не расстреляли? А я знаю? Я что ли должен такие вещи контролировать? Чего хочу? Пересмотра, я же сказал! В штрафники?! Да ты что, Иоська?! С одного расстрела на другой хочешь поменять?! Я же тебе намекаю, он мне живой нужен! Да, для армии, позарез! Вчистую! Ну что, я тебя должен учить что ли? Вот. Вот. Вот, теперь правильно. Ну, я же знаю, что ты умница. Заходи, обмоем это дело! Чего? Да ты, что, дурак что ли!? А что я твою Сару не знаю! Ну, бывай, до встречи!
Генерал положил трубку и посмотрел на Закира и подошел к нему.
- Ну, хватит, хватит, - сказал он солдату, похлопывая его по плечу. - Я вот с кем надо договорился. Не будут тебя стрелять. За сына твоего тебя прощаю. Слышь, не реви!
Но у того была просто истерика, и он не мог остановиться. Тогда генерал посмотрел на меня и спросил:
- Как его зовут?
- Закир, товарищ генерал, - ответил я.
- Хорошо, - сказал он. - Ты выйди пока, мне с ним поговорить надо.
Я вышел и думал, что мне еще долго придется ждать Закира. Но он неожиданно вышел буквально через минуту и оглянувшись сказал конвоиру:
- Тебе сказали зайти.
Конвоир зашел и обернулся через несколько секунд:
- Он свободен, - сказал он, указывая на Закира.
3.
Как-то, это уже когда мы уже границу нашу перешли, поздно вечером в доме где я остановился, появился Закир.
- Здравствуй, гражданин начальник, - сказал он. - Я тут немного потерялся. Можно я здесь спать буду?
- Конечно Закир, милости просим, - ответил я. - Вот только поужинать надо, я не успел. Будем кушать?
Вместо ответа Закир достал из сапога ложку и, сверкая в улыбке, своими красивыми блестящими зубами тотчас уселся за стол.
Кушал он быстро и жадно, видно было, что не ел с утра.
Зато после с удовольствием стали пить чай с необычайным вкусом, который Закир сам и заварил из своих запасов.
- Один старух из Сибири, целый мешок посылал, - пояснил он. - Я сам неделя пил, проверил, какой чай. Вот завтра для солдат раздам.
Тут за чаем я и спросил его:
- Слушай, Закир, можно я тебе один вопрос задам?
- Говори начальник, - откликнулся он. - Ты ведь знаешь, Закир тебе правду скажет.
- Вот ты мне скажи, - продолжил я. - Что тебе генерал тогда сказал, когда меня попросил выйти из кабинета?
Закир, обхватил двумя руками кружку, как бы пытаясь согреться. Его лицо стало печальным и задумчивым. Но вскоре он ответил:
- Когда ты вышел, он сказал мне: «У меня тоже недавно сын погиб, Закир. А я плакать, как ты не могу, не имею права. Не плачь, пожалуйста». Мне стидно стало. Я сказал: «Прости, командир» и вышел из кабинета. Мне до сих пор стидно, понимаешь…
Мы посидели так молча и тут Закир спросил:
- Слушай, гражданин начальник, можно я тебя тоже спрашивать буду?
- Конечно Закир, спрашивай, что хочешь?! - сказал я.
- Во-от, командир. Скоро эта война туда-сюда кончится, так? И Закир домой приедет, так?
Как моя родня, люди кругом узнают, что Закир с война пришёл, а?
- Как узнают? Ты же, Закир в форме придешь, с полным рюкзаком подарков!
Тут Садыйков усмехнулся и с печалью в голосе сказал:
- Закир бы и с тюрьма, в форме и с подарками пришел! У нас в Ташкент на базар, хоть форма покупай, хоть пулемет, все есть!
И взглянув на мое не понимающее лицо, договорил, прикоснувшись к моей груди:
- Слушай, командир, а не нельзя ли мне один такой медаль, а? Ну совсем маленький.
Конечно, я бы на базар и медаль себе купил и бумажку к нему сам сделал, но стидно, понимаешь?!
Тут я облегченно рассмеялся.
- Ну конечно можно, Закир! - ответил я. - И даже нужно! Как же мы о тебе дорогой забыли?! Ты уж извини, исправим мы эту ошибку!
И в первые же наградные списки, я вписал его фамилию, на медаль «За отвагу».
Он, когда ее отмечал, нам офицерам целый ящик такого коньяка принес, что я, ни до, ни после не пил.
Я на следующий день спросил у него:
- Слушай, Закир, а к нам из-за этого коньяка, особисты не придут?
- Уже приходили, - не моргнув глазом ответил он. - Я их тоже угощал, они спрашивали, нет ли еще.
Прошло какое-то время, и я еще в один список награжденных солдат, включил фамилию Закира, на ту же медаль.
Вечером из штаба вернулся офицер, который оформлял нужные нам бумаги, отчитался. Напоследок упомянул о списках награжденных.
- Изменения есть? - спросил я.
- Да, как всегда, - ответил он, и я не удивился. Генерал всегда щепетильно относился ко всем документам, как бы показывая пример нам беззаботным.
Листая списки награжденных, я не увидел исправлений и уже решил, что офицер ошибся, остались списки уж самых простых, бесспорных наград, как увидел на последней странице знакомую пометку генерала синим карандашом. Напротив, фамилии Садыйкова, он вычеркнул название медали и надписал над ней: «Орден Красной Звезды».
- Смотри, - сказал я Закиру, показывая на следующий день ему эту бумагу. - А ведь генерал не забыл тебя!
И тогда я увидел второй раз, как он плачет.
Ну а в третий раз он плакал, когда мы расставались. Я включил его в списки первоочередных солдат, кто подлежал демобилизации, по здоровью и возрасту. И он уехал домой одним из первых. В этот день, мы впервые прощались со своими боевыми товарищами. И только тогда, мы поняли, все закончилось.
А потом и я вернулся домой и прошел все круги восстановления страны и все, как-то стало забываться.
Это вот теперь, иногда вспомнишь их, своих боевых товарищей, и слезы невольно катятся из глаз, как тогда у Закира.
Оно и понятно, это слезы старости. Ведь лишь немногим она далась. А многие из нас так и остались навечно молодыми.
0

Поделиться темой:


  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей