[Наталья Владимировна]

30

ВЗГЛЯД НАСКРОЗЬ

(из серии «Буткинские былинки»)

- Гадать да угадывать, девка, дело нехитро. Можно и научиться. А вот видеть не всяк может. Один в людях обманыватся всю жизнь, и не как ему не везёт, а другому достатошно только взглянуть на человека - и он яво наскрозь видит: и как живёт он, и с кем не ладится у яво, и чё думат он. Таких-то людей и побаиваются, и уважают.
Жила у нас в деревне Александра, Шуркой Пронькиной звали. Кто и ведьмой или колдуньей её называл. А только шли к ей все. Украдкой ходили-то. Чаше по потёмкам бегали, огородам. Жила она особняком, мало с ней кто дружился. Много она чего могла: отнять мужскую силу или вернуть, приладить парня к девке или, наоборот, разлучить, на богатство ладила и на бедность, хворь нагоняла и выгоняла, порчу на скотину делала, на людей и сымала её. Да много чего она могла! К ней только к избе ишшо подходят, а она уж знает, по чё к ей пришли: за добрым делом, аль нет. Бывало, дурны-то люди и уходили ни с чем.
В суседской деревне, у Лукерьи, сын был – Федькя, ну такой бандюган, што из тюрьмы не выходил. Толькё побудет дома маленькё, да опеть уходит. Вот уж к сорока годкам где-то яму было, а семьёй всё не обзавёлся. Пришёл он домой хворый, Лукерья яму и начала пенять, что, мол, надо бы к Шурке Пронькиной сходить, пусть порчу с тебя снимет, от казённого дому тебя отворотит. Думал-думал Федькя, да и согласися. Уж больно мать жалко яму стало, состарилася, да и понимал, что все жилы уж из яё вытянул.
Вот пришли оне к Шурке, та глядела на воду, кого-то шептала, брызгала яво, Федькю-то, умывала. Крест одели на яво с матерью, молилися. А опосля, когда пошли домой-то, Федькя возьми, да и спроси у яё:
- Тётка Александра, скажи, попаду я в тюрягу ишшо, аль нет?
А она на яво как взглянет из подлобья. Взгляд у ей был шибко тяжёлой, наскрозь. Федьке, аж жутко стало. Она яму в след и сказала:
- Иди с Богом! Параши тебе не миновать.
Опешил Федькя, а в ответ вымолвить ничё не смог.
Здоровье яво после пошло на поправку. Дом у матери поправил, робить начал. Справной сделался, видной стал. Всё у яво в руках «горело», люба работа, за чё бы не взялся. Мастеровой у яво и отец был, царство небесное. Лушка на сына не нарадуется. Невесту яму подыскала. Девка скромна, роботяшша попалася. Зажили ладом. Робятишки пошли. Первой в деревне машину купил, телевизор. Всё бы ладно, да Федьша чем далее, тем всё хмурне делатся. Мает ево чё то. Молчит всё боле.
Тут по деревне слух прошёл, што Шурка – колдунья при смерти лежит.
Федьша, как узнал, бросил все дела, вскочил в машину-то и погнал к ей. Всех кур да гусей по улицам-то распугал. Забегат к Шурке-то, да сходу падат на колени перед лежачей-то. Взмолился:
- Скажи, ты мне, тётка Александра, Христа ради, не мучь меня. Весь я извёлся, когда меня посадют? Нельзя мне туда, семья-ть у меня тепереча, на кого я их оставлю. Женился я, дети у мня!
Александра повела глаза-то свои бесовски на яво, выпучила, и чрез силу спросила:
- Как жону-то зовут?
Федькя с испуга-то дара речи решился. Тихо так выдавил из себя:
- Прасковья.
А Александра вдруг хрипло засмеялася, в смехе закашлялася и прошамкала:
- А я те чё говорила: не миновать тебе Параши! А? Не миновать!
И всё продолжала хохотать. Федькя в испуге начал отползать, а она всё продолжала хрипеть:
- Не миновать, Параши-то… Не миновать… Права была… Права…
Федькя домой вернулся на радостях. Вбежал в избу, схватил Прасковью в охапку и давай её кружить, да приговаривать:
- Парашенькя моя! Параша! Любушка моя, голубушка!
Домашны опешили, не видали робятишки тятю-то весёлого такого.
Так, что девка, верь-не верь, есть таки люди, которы наскрозь всё видят!

[Наталья Владимировна]

31

ОДНОКОСТНИК

Это случилось в далёком красивом посёлке. Он находится близ берега очень большого залива. С деревьев осин и берёз осыпалась на землю золотистая листва. Только на огромных соснах оставался густой и пушистый наряд. Сосны стояли на берегу, словно стража, и охраняли посёлок от злых ветров. Но осенний холод наступал на посёлок со всех сторон. Спасение от него стали искать мелкие птицы и животные, у которых не было своего жилья. В один из таких осенних дней забрёл бездомный дворняга Тузик к своему бывшему другу и однокостнику по кличке Трезор. В том же году, ещё ранней весной, их обоих щенками выбросили на улицу. Долго бродили они вместе в поисках ночлега и пищи. Но Трезору повезло - он был приметней и выше ростом. Красивая, золотистая с бордовым отливом, шерстка так и сверкала на солнце. Вскоре Трезора приметили богатые господа и взяли к себе на службу в сторожа.
Однажды забрёл дворняга Тузик к бывшему своему однокостнику по кличке Трезор, которому повезло больше, чем Тузику. Он исправно служил своим хозяевам и дослужился: у него появилась сытная кормёшка, двухкомнатная конура со всеми удобствами. Над входом перед конурой висел огромный громколаятель. Даже лёгкое трезорово урчание становилось таким звериным ревом, от которого не только у воров, но и у простых прохожих замирало сердце, а в жилах леденела кровь. Потолки и стены конуры оббиты тёплыми коврами, на полу лежали мягкие звериные шкуры. На них важно, как барин, восседал Трезор с блестящей шерстью и облизывался после сытного мясного обеда.
- Приветствую тебя, мой давнишний друг! Пусти погостить и отогреться, - протявкал Тузик, робко поджав свой куцый хвостик.
- Помнишь, как вместе с тобой ещё щенками лазали по помойкам да мусорным ящикам? Как выли от стужи в холодную пору, как делились последней костяшкой?..
- Пр-р-рочь, двор-р-няга! – злобно зарычал Трезор, - У меня тут такие ковры да шкуры! Ты испачкаешь и завшивишь их. Пр-р-рочь, иди своей дорогой! Уж слишком много вас таких, бездомных, дворняжек развелось…
- Спасибо и на том, что увиделись. Н-у-у, я пойду-у, - проскулил бедняга.
- Да, да, прощай, вот только кость не тронь! Мало ли, что обглодана.
Тузик оставил брошенную и обглоданную Трезором кость и побрёл неведомой дорогой. Он брёл, скуля и проклиная свою неудавшуюся собачью жизнь, в которой не вышел ни родом, ни мастью. В последний раз Тузик повернулся, чтобы взглянуть на своего удачливого друга-однокостника, порадоваться его удаче. От того, что он вдруг увидел, на его загривке вздыбилась шерстка, в глазах помутилось…
Его друга, такого важного, заслуженного пса, вдруг выволокли из конуры, бросили ему вслед обглоданную кость. В конуру на его место посадили другую, более породистую собаку. Тузик с охрипшим лаем бросился на помощь другу, он готов был вцепиться зубами в обидчика, но у него хватило сил добежать до Трезора и упасть без чувств на землю у самых его лап. Трезор прилёг вплотную и согрел верного друга своей пушистой, тёплой шерстью, а рядом лежала полуобглоданная кость.

[Наталья Владимировна]

32

ПОЕДЕМ, ПОСИДИМ…

Частенько приходится ездить в центр города. У нас, на Заречной стороне, не всегда найдёшь, что ищешь. Наша Заречная слобода уж два века, вроде как, спальный район: одни продуктовые магазины, а все остальные удовольствия - «на горе» (так раньше старики говорили) то есть в центре города. Центр города, и в самом деле, разместился на одном из самых высоких холмов нашей округи, так что золотые купола Михайловского собора, что высится на его макушке, можно разглядеть за десяток верст. Зато у нас воздух чище, его-то уж точно «в центре» не купишь.
Поехала нынче моя благоверная Лариса Семёновна в центр, точнее, в ветеринарную аптеку. Рахим, наш верный алабай, заболел: стал вялый, живот раздуло, аппетит плохой, чуть ходит по двору, а больше лежит в своих апартаментах. Ветеринарных аптек в нашей стороне, конечно, нет. Позвонила она в справочную, ей сказали, что нужное лекарство для нашего алабая есть в ветеринарной аптеке, в центре, около известного в городе базара, ранее называвшегося «Сенная» - той, что на улице Карла Либкнехта. Ветврач посоветовал взять лекарство «Гамавит». Уверил, что обязательно поможет. Вот, Лариса Семёновна и покатила. Туда, до аптеки, доехала на общественном транспорте без приключений, взяла лекарство, прошлась по базару (Как без этого?) и собралась обратно. Сначала села на троллейбус, потом без спешки пересела на автобус.
Вот тут, говорит, и случилась с ней эта коротенькая история. Но, если приглядеться, то, я бы сказал, из разряда историй, приоткрывающих занавесочку в мир человеческого бытия с полной радугой душевных состояний нашего «Я».
«Зашла, - рассказывает, - в автобус, огляделась: мест свободных поблизости не оказалось. Встала, держусь за поручень у передней двери, рядом с местом для кондуктора. С переднего одиночного сидения, что под значком «Места для инвалидов и пассажиров с детьми», поднялась молодая женщина и предложила мне сесть. Я её поблагодарила, присела. Проехали до следующей остановки. Тут в автобус с трудом поднимается пожилая женщина и, как говориться «с порога», требовательно так, громко, на весь автобус, обращается ко мне:
- Ты чего моё место заняла? Я инвалид. У меня справка из больницы.
Какие тут могут быть возражения? Я, конечно, поднялась, встала рядом. Женщина-инвалид села, огляделась. Пригляделась ко мне и давай причитать:
- Ой, как неудобно вышло-то, что подняла Вас! Слепая я, не разглядела, что и Вы тоже пожилой человек.
Потом давай оглядывать по-хозяйски вокруг неё пассажиров. Увидела сидящего через сиденье от неё средних лет мужчину и кричит в той же манере:
- Вон, мужик молодой сидит, – и, обращаясь в его сторону, – уступил бы место! Нестарый ещё! Видишь, женщина в годах.
Мужчина не реагировал. Скорее всего, не слышал – в ушах наушники, в руках мобильник – и пребывал в другом пространстве, бесконечно далёком от автобусной прозы. Я сказала с лёгкой иронией, что беспокоить его не нужно, мужчин сейчас мало, что они требуют особого обращения и их надо беречь. Автобус заулыбался. Женщина, что ранее уступила мне место, наклонилась к упорно сидящему мужчине. Из их разговора выяснилось, что они супруги. Недолгие уговоры вернули его на землю, он распрямился и рукой пригласил меня сесть. Трудно было отказать такому кавалеру. Я приняла предложение, вновь устроилась поудобнее, сказала волшебное слово в знак благодарности и начала разглядывать золотую осень за окном.
Очередная остановка. Громыхая костылями, забирается в автобус дед и прямо валится в мою сторону. Чтобы он не упал на меня, как смогла, быстро подпрыгнула с кресла. Он плюхается на него с полным отсутствием эмоций; слова каких-либо благодарностей он, видно, никогда не знал. А может, уже и не до таких мелочей, как благодарности за место в общественном транспорте при его-то болячках.
Снова стою. Все та же женщина-инвалид не унимается:
- Ты уж меня прости, не разглядела я. Как Вам не везёт посидеть, передохнуть. Устали, наверно. Но я действительно инвалид.
И достаёт справку.
– Как пятки-то болят, просто горят! А сколько Вам лет?
Я сказала. Она молчит, комментариев не последовало. Может быть, была чуть моложе меня. Снова вопро:
– А до какой остановки едете?
Отвечаю:
– До Тракторной.
– Ну, а я дальше еду, до Фурманова.
И успокоилась.
Перед остановкой «Ижевская Соборная мечеть» с передних сидений, что ближе к водителю, поднимается женщина с голубоглазой девочкой лет пяти с кудряшками и бантиками. Девочка, проходя мимо, взяла меня легонько тёпленькой ладошкой за палец и тихонько так, душевно, посочувствовала:
– Бабушка, не грусти! Садись быстрее на наше место, пока никто не занял.
– Спасибо, милая, – я улыбнулась. – Какая девочка! Золотое сердечко!
Даже всплакнуть захотелось. Мужчина, стоявший рядом, про себя по-доброму гоготнул; пол-автобуса молодых и не очень, инвалидов и не страдающих недугами, его дружно поддержали.
Но исполнить пожелание маленькой феи уже не довелось. Приехала я на свою родную Тракторную - пора выходить.
А через остановку, на конечной, что улице Фурманова, мы все покинем наш «ковчег» совместного маленького путешествия и растворимся на улочках Заречной стороны. Вспомнится ли ангелочек с кудряшками и бантиками, который, возможно, и Вас совсем скоро возьмёт легонько за пальчик тёпленькой ладошкой, чтобы пригласить на ещё никем не занятое место?

[Наталья Владимировна]

33

СЕКРЕТАРИ И ЖЁНЫ

Красивая молодая женщина шла по ковровой дорожке бесконечного коридора, выложенного паркетом, в конце которого висел плакат: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Возле одного кабинета на секунду остановилась, хмыкнула, глянув на табличку: «Секретарь горкома партии Чеснов Эдуард Иванович». Подошла к следующей двери - огромной, обитой пухлым дерматином. Позолоченная табличка гласила: «Первый секретарь горкома партии Рогов Василий Петрович». Вошла в приёмную и, кивнув секретарше на дверь, спросила:
- У себя?
- Да…
Секретарша хотела что-то добавить, но женщина, резко дёрнув витую бронзовую ручку, вошла в кабинет.
В огромном кресле под лозунгом: «Всё ради человека, всё на благо человека!» сидел солидный мужчина средних лет.
- Инна Михайловна! – хозяин кабинета встал из-за стола и с распростёртыми объятиями направился навстречу. – Сегодня Вы прекрасны как никогда.
- Василий Петрович, где мой муж? – спросила женщина, даже не улыбнувшись.
- Эдуарда Ивановича я в командировку отправил, на областную конференцию, - и внимательно посмотрев в лицо посетительницы, спросил:
- А что случилось?
И тут женщина расплакалась. Секретарь, как истинный мужчина, усадил даму в кресло, налил в глубокую рюмку дорогого коньяка «Наири», повернув к гостье этикетку:
- Выпейте немного. Это вас успокоит.
Женщина сделала глоток, закашлялась. Откусила кусочек от шоколада, тут же появившегося перед ней.
- Рассказывайте! – секретарь с важным видом сел на соседнее кресло. – Решу любую вашу проблему.
- Сегодня я стала разбирать один из портфелей мужа и нашла вот это.
Гостья достала из своей сумочки ажурные женские плавочки. Мужчина, резко повернул голову и убрал с лица невольно появившуюся улыбку: «Ну, Эдуард, силён! От такой красавицы и гуляет!»
Повернув уже серьёзное лицо, строго произнёс:
- Это ему просто так не пройдёт, - взял двумя пальцами интимный предмет женского туалета, оглянулся, куда бы положить. - Инна Михайловна, но это должно остаться между нами. Ваш муж ответственный партийный работник. Информация о его поступке не должна выйти из стен этого кабинета.
Тут раздался робкий стук в дверь, и вошла секретарша:
- Василий Петрович, Вы обещали отпустить меня пораньше, у меня…
- Конечно, конечно, Алла Сергеевна!.. - радостно воскликнул хозяин кабинета, пряча руку за спину. – Можете идти!
Женщина радостно улыбнулась и хотела уж выйти, но остановилась. Секретарь резко сунул злосчастные плавочки в дальний угол портфеля, стоявшего на журнальном столике.
- Вам чай или кофе приготовить? - любезно спросила Алла Сергеевна.
- Нет, спасибо! – улыбнулся Василий Петрович. – Мы тоже уходим.
- До свидания! – попрощалась секретарша и вышла.
Инна Михайловна также встала, но, схватившись театрально за голову, вновь опустилась в кресло.
- Что с Вами? – Василий Петрович опустился на одно колено перед женщиной.
- Голова закружилась, - она положила рука на лоб, словно меряя температуру.
- Вам нужно немного полежать. Сейчас отведу вас в комнату отдыха.
Он встал, по-хозяйски просунул сзади руки под мышки женщине, и подтолкнул к двери в углу кабинета. Его руки чувствовали огромные бугры под яркой кофточкой, аромат духов сводил с ума. Впрочем, женщина не сопротивлялась.
Комната отдыха была небольшой, но уютной и вполне соответствующей своему названию. Широкий диван словно манил к себе. Василий Петрович уложил женщину. И тут заметил, что пуговички на её кофточки расстегнуты, и не только верхние. Голова, похоже, закружилась и у хозяина кабинета. Он поднял глаза куда-то вверх, наткнулся на лозунг: «Вперёд – к победе коммунизма!». Резко опустил голову и поцеловал женщину.
Домой Василий Петрович пришёл поздно. Жена, Тамара Борисовна, привыкла к подобному, но всё же вопросительно подняла глаза:
- Делегация, - коротко ответил муж.
- Духами пахнешь, - Тамара дёрнула носом.
- Не говори ерунду, - буркнул муж. – Устал, как собака. Приму ванну и спать.
Василий Петрович лег в огромную ванну, сделанную для него по заказу. Зажмурил глаза. Замелькало лицо жены зама, её пышные формы. Понежившись минут десять, не торопясь помылся и вышел из ванной комнаты.
Жена стояла возле стола и разбирала его портфель. Она каждый день это делала. Он не возражал. Забота о его внешнем виде полностью ложилась на плечи жены.
Вдруг жена вздрогнула, на лице появилось выражение не то удивления, не то испуга. И она достала из портфеля ажурные женские плавочки. «О, чёрт!» - мысленно выругался секретарь горкома. – Как же я про них забыл? Что теперь не объясняй – всё бредом покажется. Что делать? Что делать?»
Жена, держа эту убийственную улику на вытянутой руке… вдруг улыбнулась:
- Вот я разиня! Третий день свои плавочки ищу, а оказывается, я их тебе в портфель по ошибке засунула.
Василий Петрович облегчённо вздохнул:
- Какая ты у меня рассеянная!..
Он сделал шаг, чтобы поцеловать жену и… застыл как вкопанный.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

34

БРАВЫЙ ПОЛКОВНИК

– Помяните мое слово, быть моему Саньку полковником! – бил кулаком по столу раскрасневшийся Федор Самохин, выпив лишку на очередном семейном празд-нике. – Видали, какой здоровяк подрастает, не чета вашим заморышам! – гордо по-сматривал папаша на розовощекого малыша, трясущего за шиворот своего ровесника. – Вон какой боевой, командиром дивизии станет, не меньше.
– Да, статный парнишка растет, – согласно кивали родственники, опасаясь хмельного гнева великана Федьки, – такому и в генералы не грех.
– Нет, – мотал головой Самохин-отец, – в генералы умом не выйдет, а вот в полковники в самый раз.
Так с легкой руки батьки за Саньком и укрепилось прозвище «Полковник». По- началу за глаза все его так прозывали, побаиваясь Федькиной ярости, а когда Само-хин-старший однажды замерз по пьяному делу, стали звать Санька офицерским зва-нием в открытую. К пятнадцати годам Самохина-младшего только «Полковником» и окликали, постепенно забывая его настоящее имя. Да и сам Санёк на кличку не оби-жался, даже гордился. Тем более что и мать его, Надежда Егоровна, переняла мужни-ну привычку сыном похваляться.
– У меня Сашенька умница, окончит школу – прямая дорога ему в военное училище, в командиры, – хвасталась она соседкам и тут же начинала жаловаться. – Вот только в школе Сашу не ценят, занижают ему оценки безбожно. Учителя все такие самовлюбленные, что дальше своего носа ничего не видят. Вишь ли, способностей у него не находят, ленивым обзывают. Да что б они понимали! Сашенька у меня все на лету схватывает, всех футболистов по фамилиям знает, а эти говорят, память у него не развита. Сами они не развитые!
Соседки согласно кивали головами, а про себя думали: «Лоботряс Санька-то самый натуральный, трутень, одно слово, увалень толстый».
– Надежда, – вдруг спросит какая женщина, – а чего это твой Санёк тебе по хо-зяйству не помогает совсем? Ни на огороде его не видать, ни скотину выгнать-пригнать.
– Да что вы, – замашет возмущенно на собеседницу Егоровна, – как можно его таку грязь месить заставлять, не для этого Санечка мой предназначенный, другая у него планида. Хватит того, что я с Федором в навозе всю жизнь проковырялась, так и Сашеньке этой же доли? Нет уж, пусть учится. Вот полковником станет, так уж и я поживу в удовольствие. Жаль вот только Федор всего этого не увидит.
– Ну дай-то бог, дай-то бог.
Санька школу осилил еле-еле на одни тройки и ни в какое военное училище, конечно же, не поехал. Надежда Егоровна оправдывалась перед подругами:
– Рано ему еще в училище, пусть годик после школы отдохнет, сил наберется, окрепнет, тогда уж со спокойной душой и отправлю его в военные.
– Верно, верно рассуждаешь, – поддакивали ей, – пусть отдохнет.
Год Санёк дурака провалял, слоняясь без дела по деревне. За это время к винцу попривык да на мать покрикивать стал.
– Надежда, – бывало поинтересуются у Егоровны вечером на завалинке, – что это твой Санёк на тебя огрызаться стал?
– А ничего, – нежно улыбнется Егоровна, – пускай. Сашенька командирский голос вырабатывает, ему ж дураков молодых воспитывать придется. А с ними только так и надо, не рявкнешь – не поймут.
По осени Санька призвали в армию. Мать всю дорогу до военкомата плакала, наставляя сыночка беречь себя. Санёк на прощание мамку в щеку чмокнул, наказав посылки почаще слать, и исчез на два года.
Надежда Егоровна похвалялась перед всеми, получая от сыночка письма:
– Заметили в армии моего Сашеньку, сам генерал, пишет, руку ему пожимал. Он уже складом продовольственным заведует. Сообщает, что и офицеры все от него в части зависят, по имени - отчеству уважительно величают, по струнке перед ним хо-дят. Может, и без училища звание сыночку дадут, все равно он будто начальником.
Два года пролетели быстро, и Санёк, раздобревший на казенных харчах вер-нулся домой.
– Полковник вернулся! – неслась впереди здоровенного увальня стайка маль-чишек.
К вечеру полдеревни собралось за накрытыми столами во дворе у Надежды Егоровны.
– Сань, а Сань, чего ж дальше-то служить не остался? – с интересом расспра-шивали улыбающегося здоровяка мужики.
– На кой черт мне эта армия, ответственности много, а денег не платят.
– А как же офицерское звание, батька-то твой, царствие ему небесное, в пол-ковники ведь тебя все прочил?
– Нужно мне это звание, как собаке пятая нога. Это ж, во-первых, сколько ждать придется, пока до полковника дослужишься, а до этого сколько унижений пройти. Тому подчиняйся, этому честь отдавай. Каждый над тобой командир. Вот взять хотя бы после училища лейтенанта, он кто? Никто. Перед начальством по струнке, солдаты на него плюют, ни кола ни двора. Тьфу!
– Так что, не быть тебе теперь полковником? – не отставали деревенские.
– Что вы к Сашеньке прилипли, – накинулась на мужиков Егоровна, – не стал армейским полковником, станет гражданским. Начальники и тут нужны. А Сашенька ни кем-нибудь, а завскладом в армии состоял.
– Ну, так-то в армии.
– И здесь будет, помяните мое слово. Вот только отдохнет после службы ма-ленько – и за дело примется.
И стал Санёк отдыхать. Уж за сорок мужику перевалило, а он все отдыхает.
– Егоровна, – смеются соседки, – когда полковник-то твой на работу выйдет? Так ведь и помрет на отдыхе.
– Смейтесь, смейтесь, – злится на бывших подружек Егоровна, – придет время, Сашенька еще себя покажет, тогда и посмотрим, кто последним смеяться будет.
Дома старушка к сыночку в комнату заглянет осторожно.
– Ты, что ли, мам? – раздается хриплый голос с дивана.
– Я, сыночка, я.
– Пивка принесла?
– Принесла, Сашенька, принесла.
– Давай сюда и включи телевизор, там счас футбол казать будут.
Надежда Егоровна бутылку откроет, телевизор включит и влюблено смотрит на Санька.
– Может, покушаешь чего, сыночка?
– А чего есть?
– Колбаска с яишенкой, щей наваристых с мясцом принесу, коли хочешь.
– Неси, мам, – звучит из полумрака.
Поздно вечером Санёк выйдет на крыльцо, почешет брюхо, отрыгнет звучно, сигарету закурит и направится по деревне.
– Полковник, – окликнут его из темноты приятели, – выпьешь с нами?
– Наливай, – повеселеет он.
– Когда женишься, Полковник? – выпив, прикалываются дружки.
– Да на ком? – серьезно удивляется Санёк. – Покажите хоть одну.
– А тебе какую надо? Может, и найдем, – перемигиваются мужики.
– Чтоб готовила вкусно, как маманя, стирала, в доме убиралась, за скотиной смотрела, огород растила, меня любила, ну и денег, конечно, зарабатывала, – пере-числял пузан, загибая пальцы и выпятив от умственного напряжения толстую губу.
– А детей?
– К чему? – еще больше удивляется Санёк. – Рты лишние, орать да жрать. И без них хорошо.
– Да, запросы у тебя и впрямь самые что ни на есть полковничьи, – посмеива-ются собутыльники.
– Просто во всем надо быть требовательным, и к себе, и к людям, – снисходи-тельно наставляет приятелей Санёк. – А без требовательности и жить нет никакого смысла.
– Браво, Полковник! – со смехом захлопают в ладоши мужики. – В чем, в чем, а в требованиях тебе равных на свете нет. Тут ты не то что полковник, тут ты полный ге-нералиссимус.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

35

КОНТОРА ПИШЕТ


Один день Майи Борисовны

Место действия – методический кабинет Министер¬ства культуры.
Действующие лица:
я – редактор;
Майя Борисовна – музыкальный редактор и по совместительству преподаватель музыкального училища;
Гаврила Петрович – методист по гражданской обо¬роне.
9.00. Майи Борисовны ещё нет. Мой рабочий стол зава¬лен бумагами – готовлю к изданию методическое пособие.
9.30. Входит Гаврила Петрович, здоровается, поливает цветы, журит за невнимание к растениям.
10.00. Работаю. Входит Майя Борисовна. Минут пятна¬дцать –двадцать рассматривает и обсуждает свои поку¬пки. Затем шляпа –на стол, продукты – на подо¬конник, сумки – на пианино.
10.40. Майя Борисовна заточила карандаш, сплела из скрепок цепочку, позвонила мужу и посоветовала надеть жёлтые туфли. Он не согласился, по¬вздорили.
10.50. Редактирую. Майя Борисовна грызёт карандаш.
11.00. Ухожу в другую, временно свободную комнату. Работаю.
11.20. Входит Майя Борисовна. Извиняется, говорит, что телефон в её комнате скрипит. Звонит знакомой. Ухо¬дит.
11.40. Входит. Сидит. Вздыхает. Молчу. Уходит.
11.50. Входит. Сообщает, что звонил X – надо поторопиться с методическим пособием. Взрываюсь. Уходит.
11.50. – 12.10. – Работаю.
12.10. Входит, приносит почту. Уходит.
12.30 – 13.30. – Обед.
13.30. Майи Борисовны ещё нет. Работаю.
13.50. Входит Гаврила Петрович. Обрывает у цветов увядшие листья.
14.00. Входит Майя Борисовна. Разбирает покупки. Гаврила Петрович заинтересовался импортными мужскими носками – чёрными в белую крапинку. Рассуждают о вы¬соком качестве импортных изделий.
14.10. Иду в другую комнату. Она занята. Воз¬вращаюсь. Майя Борисовна разъединяет скрепки, соеди¬нённые в цепочку.
15.00. Гаврила Петрович приносит "Советскую Белоруссию". Говорит о низкой производительности отечественно¬го труда.
15.10. Майя Борисовна читает газету, комментирует.
15.30. Звонит муж Майи Борисовны. Выясняют отно¬шения. Ссорятся. Мирятся. Майя Борисовна перечисляет покупки.
15.40. Звонит знакомая Майи Борисовны. Майя Борисовна диктует рецепт яблочного пирога.
15.50. Майя Борисовна включает чайник. Накрывает на стол.
15.55 – 16.20. Пьём чай.
16.20. Майя Борисовна принимается за работу.
16.25. Входит ученица Майи Борисовны. Просит при¬нять досрочно зачёт. Ученица играет на пианино. Майя Борисовна интересуется вязкой на джемпере ученицы. Ученица объясняет вязку.
17.10 – 18.00. Майя Борисовна ест булочку. Рассказы¬вает об ученице. Точит карандаш. Перебирает разложенные на столе листы. Звонит по телефону: мужу, знакомой, мате¬ри, портнихе, в аэропорт, кинотеатр «Москва».
18.00. Уходит. Работаю.
18.15. Конец рабочего дня.

Доклад

Тяжко, душно, воздух липкий, как пот, и такой же тёплый. Ворот блузки расстёгнут, рукава закатаны. Обнажённые руки, ноги, шея, лицо не чувствуют границы между собой и воздухом. Анванна пьёт чай. Белая фарфоровая чашка в тёмных пятнах заварки. Лень её мыть. Лень глотать чай. Но пить хочется. Что за несчастье служить летом! Мозги размякли, в глазах сон, и даже не утешает, что денежки капают.
Соседей по кабинету уже нет. У соседей полная неспособность работать в отсутствие начальника, а у того – в отсутствие главного начальника. Во всём двухэтажном здании тишина. Хоть бы муха пролетела, но и мухи нет. Всё живое размякло, обмерло. Анванна из своих растекающихся мыслей лепит что-то. Спать хочется, в реку холодную хочется. В заспанных вялых строчках на мелованной высшего сорта бумаге томятся слова о разбуженном человеческом духе, величии перемен, демократизации и либерализации. Анванна, сотрудница орготдела, пишет для начальника управления доклад.
Вытолкнула из себя несколько слов. Глаза закрыла: вначале один, потом оба. Уронила голову на стол. Столешница жёсткая, край её в руку впился. Ещё несколько слов вытолкнулось. За окном визг-всхлип: машина то ли уехала, то ли приехала. Выглянуть, посмотреть... Лень. Взглянула на часы, до конца дня – бесконечность. Зевнула. Вывела на листе: «...рациональное использование каждой рабочей минуты...», зевнула ещё раз. Хорошо, начальника нет, а то б зашёл, увидел, какая она, распластанная, в столешницу лицом уткнутая. Но начальника нет, никого нет, одна жёлтая столешница и солнце, солнце, усыпляющее остатки человеческого неподвластного чинослужению естества.

После переезда

Переехали. Здание – двухэтажный особнячок, не¬уютный, с длинными узкими коридорами. Двери с таблич¬ками. Тёмный коридор, как мундир, застёгнутый на все пуговицы. Изредка они расстёгиваются и появляются чело¬вечки. Живые, засушенные, степенные, суетливые и среди них – важные. Один из важных – толст (но в меру), кос¬тюм хорош (но в меру моден). Идёт по-хозяйски, но есть что-то вкрадчивое, неуверенное во всех его жестах, поход¬ке. Строители обшивают досками стены в комнате Самого Главного. Постоял, посмотрел. Сделал несколько замеча-ний, что-то посоветовал. Потом начальственно:
– Как закончите, сразу ко мне.
– Ещё чего? – вскинулась секретарша Главного. – Приёмную будут обшивать.
– Я после Главного – главный, значит, ко мне, – и пошёл.
Секретарша отыскала Самого Главного, пожаловалась. Тот велел строителям работать в приёмной. Важный, глав¬ный после Главного, пришёл. На лице – досада и ущемлённое достоинство. Вместе с ним ещё один важный, тоже главный после Главного. Между двумя важными постоянно спор: кто главнее?
Оба строителям:
– Сразу ко мне.
Посмотрели друг на друга.
– Как это к вам? Ко мне.
– Да нет, что вы! Ко мне.
Уловили смешок строителей, вспомнили о своей важ¬ности и воспитанности:
– Конечно же... В первую очередь к вам.
– Что вы! Как можно? К вам.
И так ещё несколько минут до дверей своих ка¬бинетов.
Через какое-то время один скользнул к строителям, увёл к себе. Другой, ничего не подозревая, скользнул тоже, а строителей нет. Набрал полные легкие воздуха и шёпо¬том:
– Всё равно я главней.

Успела!

Грязный жидкий снег. На сапогах – белые разводы. Ноги стынут. Там, дома, тепло. И постель – тёплая, от неё по утрам едва отдираешь себя. Ватная, сонная, задуревшая ещё, а в голове щёлк: воду на плиту, картошку в воду, мясо на сковородку, кашу на стол, поперчить, посолить, залить молоком, взбить, намазать, отрезать, нарезать... Банты завя¬зать, пуговицу пришить, блузку погладить. Бутерброды раздать. Ключи на шеях проверить. Ценные указания детям скороговоркой. Мужу уже с порога: купи то и то. Потом восемь ступенек, лестничный пролёт, ещё восемь ступенек, ещё пролёт. Переулок. Проулок. Остановка. Троллейбус. Давка.
Троллейбус еле ползет. Ритм его не совпадает с ритмом опаздывающих на работу. Выскочила б и – вперёд, а ещё лучше – в дом, домой. Назад. Ощущение, как при пере¬тяжке каната, только канат – это я. С одного конца – дети, дом, с другого – деньги, служба. Ой, как хорошо, место освободилось. Изогнулась. Протиснулась. Хлоп. Села. Какой-то дядька брюхатый с авоськами вместо щёк фырчит на молодежь. Самому-то чуть сорок. Внутри кокет¬ливо: молодёжь – про меня. И тут же кривая настроения вниз. Напротив женщина: бровки выщипаны, глаза подве¬дены, тени, румяна, губы сердечком – кра-са-а-вица. А может, у неё детей нет. Может, мать дома, бабка, ещё кто, и она встанет, а ей – вот булочка, вот кофе, вот платьице – оту-у-тюженное.
Обскакиваю лужи. Ноги совсем застыли. Вдруг шлёп, нога по щиколотку. Вода просочилась в туфли, погнала быстрее. Итак, бегу. Солидная вроде женщина, а бегу. Вот и контора. Часы в вестибюле светят¬ся. Вахтерша суёт журнал. 8.03. Чёрт! Ищу в журнале свою фамилию. 8.05 уже. Тошнота под грудиной: что если вой¬дёт-выйдет кто. Росчерк в журнале – раз, на второй этаж – два, дверь плечом – три.
Никто не засёк.
Всё.
Успела!
Снимаю пальто, включаю чайник, достаю помаду, тушь для ресниц, пудру. Соседка по кабинету выщипывает бро¬ви. Движения у неё замедленные. Такие же и у меня. Наши организмы приходят в согласие с самими собой. Мы пре¬вращаемся в обаятельных и прекрасных.
До вечернего марафона – восемь часов.

[Наталья Владимировна]

36

ЗВОНОК ПРЕЗИДЕНТУ ИЛИ МОЙ МУЖ ВАСИЛИЙ

— Здравствуйте! Я что звоню-то… Представиться сначала? Анна Васильевна я. Из города Верхнего Нижнетуйска. О себе рассказать немножко?
Ой, да что рассказывать-то. Мне пятьдесят четыре уже. Скоро на пенсию. Но пока ещё работаю, почтальонкой. Детей двое: дочка и сын. Да взрослые уже давно. Внучок есть, Васенька, в честь деда, значит. Ох, и проказник!..
А мужа моего Василием кличут, как и внука. Он трактористом работает, в механизации. Хороший он у меня. Не курит. Бросил, слава Богу или этому иностранцу, который написал про то, как легко бросить эту гадость. Спасибо ему от всех российских женщин! Это ж какая экономия — когда не курит. А пользы сколько!
Вот скоро, говорят, закон выйдет: штрафовать за курение в неположенных местах. Правильный закон! Поддерживаю. Хотя, с другой стороны, для жён дымящих мужиков закон этот — сплошное разорение. Если смолил цигарку много лет, враз-то точно не бросить. Даже несмотря на штрафы.
Вот мой Вася будто знал, что закон такой выйдет. Заранее бросил. До чего ж умный он у меня! Вот пить — выпивает, не стану врать, но, опять же, меру свою знает. Да и не пьёт всякую гадость. Зачем, когда свой «заводик» у него. Нет, Вы не подумайте, что у него какой цех подпольный, который палёнку разливает. Нет, это уж я так называю — «заводик». Просто хобби такое у моего Васи — делать наливочки домашние да вина. Эх и вкусные они у него получаются! Из черноплодной рябины, смородины, яблок, крыжовника… А медовуха какая! Это ж песня, а не медовуха. А коньяк свой? На дубовых щепках настоянный, на травках да со специями. Ваш «Камей», ей-богу, просто отдыхает в сторонке. Я-то вот на что не любительница спиртного, а и то понимаю, что Василий — мастер в этом деле.
Да, так вот, Вася так-то хороший мужик, вот только… Не знаю, может, и неудобно про такое чужим людям говорить, но мой муж Василий не любит… Мыть ноги. Вот не любит - и всё тут. Я ему: «Вась, опять ты улёгся в постель с грязными пятками? Смотреть же противно!» А он мне: «Так ты, Нюр, и не смотри. Ты вон лучше телевизор посмотри…»
Ну, не паразит ли?! Мало того, что поросёнок, каких поискать: не мылся бы вовсе, если б чесаться не лень было, так ведь ещё назло Нюрой меня зовет. Ведь знает, что не люблю, а нарочно зовет. Ох и вредный этот Колбаскин! Какой Колбаскин? А я разве не говорила вам, что я по мужу Колбаскина? Вот ведь наградил бог фамилией. Если б не полюбила Ваську ещё в школе нашей деревенской, ни за что б не сменила свою хорошую — Светлячкова — на эту… чёрт бы ее побрал вместе с Васькой.
Вон, лежит в комнате, в телевизор пялится. А ступни чёрные, что подошва у калош. Так правильно, если носить эти самые калоши на босу ногу, всё становится одного цвета. И ведь не парится, как нынче молодежь говорит. А он вообще париться не любит. Потому и баню на даче не строит. Мол, ему и ванны ненавистной хватает в городе. И ведь правда: другой человек после бани или душа — как заново родившийся, весь красный, чистый, радостный. А Колбаскин что? Смотреть больно: кое-как вытрется, недовольный, что мыться пришлось, раздражённый. Еще бы! Вода-то мокрая…
Я вот думаю порой, что Ваське моему даже в материной утробе неуютно было. Он, наверное, с тех пор еще\ё не любит эту воду — вдоволь наплавался. Может, его моя свекровь переносила чуток?..
Ой, да что это я всё про Васю да про Васю своего! Вы уж извините меня. Я ж чего звоню-то. Раз сказали, что позвонить президенту может каждый и звонок к тому же бесплатный, я и решила: а что, вот возьму да и тоже звякну. Ведь президенту нашему интересно, как народ простой живёт, о чём думает, мечтает…Да ничего мы живём, справно. Зарплаты, правда, небольшие, но мы ведь понимаем: то кризис проклятый аукается всё, будь он неладен. Ничего, еще пару лет потерпим, а там, глядишь, и полегче станет. Главное ведь — войны чтобы не было. А овощей с ягодами да картошки мы на даче вырастим. Мы привычные.
Опять меня куда-то унесло. Вы уж простите. Я чего звоню-то! Вы передайте Владим Владимычу, пусть шибко не переживает за нас, а то вон с лица спал, круги под глазами. Спит, видно, мало совсем, за страну болея. Ничего, выдюжим, так и передайте!
Вопрос какой задать хотела, говорите? Да нет, вопросов у меня к нему нет. Прямо, как у матросов... Хотя ладно, раз положено спросить — спрошу. Владим Владимыч, вот тут бабы наши, на почте, судачили, мол, у вас с какой-то то ли фигуристкой, то ли гимнасткой вроде как роман… А я так прямо и сказала болтушкам: «Не такой наш президент, чтобы так себя ронять. Он серьёзный и положительный». Ведь правда? Иначе ведь и Вася мой, почти Ваш ровесник, начнёт на соплюшек заглядываться. А то и разводиться удумает, упаси Боже. А у него внук уже есть. Хотя когда это мужиков останавливало?..
Нет, мой Вася точно не загуляет. Он, хоть и не любит мыть ноги, но верный. Да и опять же — кому он нужен с грязными пятками?!
В общем, извините, если что не так сказала или спросила. Только всё от чистого сердца. Как на духу. И вам здоровьица! До свидания!

[Наталья Владимировна]

37

КАТЕРИНУ В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ УВОЛИЛИ С РАБОТЫ

Катерину очередной раз уволили с работы, и она в очередной раз шла в церковь.
Ну, не везло ей в этой жизни! Она была последним, седьмым ,поздним ребёнком в многодетной семье. Родители были обычными копеечными пенсионерами. Жили они в старом и ветхом деревянном доме на окраине небольшого разорившегося после закрытия шахты посёлка. Катерина с детства страдала из-за своей внешности; торчащие уши и курносый широкий нос, покрытый конопушками, придавали ей простой и жалкий вид. Образование - ПТУ. Ну, хоть бы что-то было на стороне девушки плюсом в её жизни! Как назло, у неё не было ничего!
Подходя к церкви, Катерина увидела местного бомжа Колюшку, который каждый день без выходных стоял на паперти возле ворот церкви. «Вот кому везёт. Сам себе работодатель, и работа всегда есть, и деньги не надо выбивать, и увольнять никто не будет, и отпуск, когда захочешь, и выходные - сам себе хозяин. И почему его дурачком считают? Только потому что когда-то поджёг поселковую администрацию в 90-х!Так и правильно сделал! Они месяцами зарплату людям не платили, и у него в это время заболел и умер ребенок. У него не было денег купить лекарства. Жена после похорон его бросила и уехала из посёлка. Вот в отчаянии тогда ещё Николай и поджёг здание администрации. Его судили, но признали душевно больным и отправили на лечение. Через два года Коленьку отпустили. Возвращаться ему было некуда, комнату в общежитии у него забрали. Вот он и пошёл в церковь, где его приютил церковный сторож, а по утрам Коленька просил милостыню. Люди жалели его и относились с пониманием к его беде.
Вот и сегодня он стоял на своем месте и, увидев Катерину, улыбнулся ей. Она вытащила мелочь и отсчитала на покупку свечек в церкви, остальные копейки протянула Коленьки.
- Помолись за меня, Николай,-попросила девушка, передавая мелочь бомжу.
- Опять с работы уволили? - спросил Коленька.
- Опять,- ответила девушка, тяжело вздохнув.
- А ты приходи завтра сюда, будем вместе стоять,- предложил Коленька.
- Мне не подадут Коленька, а осудят и опозорят,-ответила Катерина.
- Тогда в город поезжай, может, получится устроиться,- советовал бомж.
- Деньги где брать, чтоб в город поехать? Там квартиру надо снимать, да и работу пока найду, да зарплату получу, надо на что-то жить,- ответила ему Катерина.
- Приходи сюда вечером, как стемнеет. Я тебе помогу,-ответил Николай.
Девушка улыбнулась и пошла в церковь. Чем мог ей помочь этот бедный Коленька-бомж?
Весь день девушка вспоминала слова бомжа, ну, не шли они у неё никак из головы! Отцу лекарство нужно покупать, денег нет. У матери обуви нет, да и племяннику нужно операцию делать - проблем хватает.
Посмотрела Катерина на часы: был одиннадцатый час ночи. Она собралась и пошла на встречу с бомжом Колей. Подходя к церкви, она увидела Николая, который махал ей рукой.
- А я тебя уже заждался Катерина,-сказал Николай.
- И где мы будем деньги брать? Может, банк или почту пойдём грабить? - спросила с улыбкой Катерина.
- Нет, банк и почту нельзя, за это посадят. Мы с тобой раскулачивать будем местную церковную мафию,- ответил Николай.
- Это кого?-спросила Катерина.
- Посмотри: видишь, джип стоит? Вот мы с него колеса снимем и продадим - вот тебе и деньги будут - ответил Коленька.
- Ты совсем сума сошел? Даже, если и снимем, то кто у нас эти колеса купит? У нас ведь один батюшка и ездит на такой машине?!
- Ему и продадим, - ответил Коленька.
- Спасибо тебе, Коленька, но я этого делать не буду. Мне такие деньги не нужны,-сказала Катерина.
- А зачем ты пришла, если тебе не нужны деньги? Если ему нужны деньги, так он и берёт со всех с вас не стесняясь - вот и машину купил. Я хотел тебе помочь. Не хочешь - не надо, живи, как знаешь,-сказал Коленька и уже было хотел уйти, но Катерина его остановила.
- Ладно, давай попробуем,- ответила согласием девушка и они с Коленькой пошли снимать колеса с машины.
Колёса они не сняли - сработала сигнализация. Катерину и Коленьку поймали на месте, но батюшка вступился за них и пожалел «больных» людей.
В посёлке оценили поступок священника и больше зауважали за его доброту и милосердие. Но и Колюшке повезло: теперь ему подавали чаще. Ведь сам батюшка сказал, что он очень болен и призвал жалеть несчастных и молиться за них.
Теперь и Катерина тоже стояла на против Коленьки и ей тоже подавали милостыню…

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

38

ЖРЕЦЫ СМЕРТИ

В нашем поселке стало совсем худо. Колхоз давно развалился, молодежь разъехалась кто куда, мужики бухают, работы нет.

Многие мужики в Москву уезжают на заработки. Находят себе хозяина и едут либо на стройку, либо квартиры ремонтировать, либо еще куда – то. Хорошо, если хозяин вообще им заплатит, а то порой случалось, что отрабатывали мужики, а хозяин на них ментов натравливает, они же без прописки все. И все, везут наших лопухов без копейки денег в кармане, обратно в поселок. Работнички хреновы!

Раньше мы металл сдавали одному приезжему. Все что можно поснимали, будь то медное или алюминиевое. Когда из цветмета вроде бы ничего уже не осталось, мы выходили на трассу и срывали дорожные знаки. За это многих посажали. По скорости исчез и сам приемщик.
Совсем отчаявшиеся, обворовывали дачные домики горожан. Сейчас дачники ничегошеньки не оставляют в своих домиках, все увозят с собой.

Летом нашим ДЕЛЬНЫМ мужикам хорошо. Летом – рыба. Летом – ягода. Летом – гриб. Летом – полон огород. Можно столько заработать, о-го-го! Дельный мужик летом пашет как проклятый. Но остальные… Какие, к лешему, грибы, ягоды, рыба, когда такие погоды стоят чудные! Кому охота шастать, согнувшись крючком, по лесу в поисках земляники, или вставать ни свет ни заря и с удилищем на плече, идти на реку кормить комаров?! Ведь гораздо приятнее взять у тети Шуры пол- литру и выпив ее, проваляться под березкой весь день. А к вечеру оклематься, взять в долг еще одну пол-литру, нарвать в огороде смородины, выпить, закушать спелой смородинкой и тут же уснуть. Ну чем ни курорт? Красотища!

Но это остальные. Мы с Колькой Торчиным не такие.
У нас круглый год постоянный заработок. Дело в том, что мы копаем могилы. Люди, слава богу, мрут у нас в поселке часто, и мы без работы не сидим. Репутация у нас с Колькой отличная. Мы много не пьем, не дебоширим. Как кто умрет, тогда только меня да Кольку и зовут. Так за нами эта должность и закрепилась. Никто на наш хлеб не позарится.

Раньше копали Сашка Селезнев, да Васька Бровко. Но они во – первых пили по – черному, во – вторых, матерились возле могилы (что непростительно). Поэтому их и убрали. Позвали нас с Колькой. Который год уже роем и ни одной жалобы.
У нас с Колькой даже есть свои «фирменные надгробные речи». Вот, к примеру, заканчиваем мы копать, и я, склонив голову, вполголоса, нарочно делая паузы в словах, произношу:

-Вот так вот, был человек, и нет его…

После моих слов родственники обычно плачут.

А Колька, тоже склонив голову, тихо говорит:
-Все тама будем.

После его фразы слезы на глазах у скорбящих высыхают, и в их сердцах, как утверждает Колька, зарождается непонятное чувство неизбежности и «предначертанности».
Скорбящие успокаиваются.
А я уже мысленно подмигиваю Кольке и прикидываю, как мы сейчас выпьем и закусим на халяву, еще и деньги за работу получим.
Мы с Коляном профессионалы! Мы психологи! Мы могильщики от бога!

В поселке к нам относятся с уважением. Вот раньше ни одно гулянье без гармонистов не обходилось. Гармонисты были всегда в почете и пользовались успехом у девчат.
Времена сменились, и теперь мы с Колькой первые парни на деревне.

На поминках Коля, словно тамада на свадьбе. Он чувствует здесь себя руководителем.

Мы с Колькой – «жрецы смерти», как баба Рая иногда шутит.

Самые хорошие дни для меня и Кольки, это когда у нас выходит по два, а то и по три заказа в день. В других – то деревнях нас ведь тоже знают и приглашают копать. Конечно, выматываешься за день как кобыла заезженная, зато сыт и при деньгах.

Колька вот на вырученные деньги себе баню отгрохал в том году. Я мотоцикл купил с коляской, жену и детей приодел, ремонт сделал в доме.

Вот, собственно, и все, о чем я хотел вам поведать.

Ах, да! Мне часто снится очень странный сон. Снится мне, будто бы все на Земле примерли, кроме меня и Кольки. Чтоб не остаться без работы, я решаю Кольку убить. Как только я заношу топор над его головой, он падает на колени и дико кричит: «Не убивай, друг, кто ж тебе могилу поможет рыть?!» И я просыпаюсь.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

39

Хваткость

Хваткость, хваткий - ловко и цепко хватающий. Легко постигающий, схватывающий что-нибудь.
Ожогов, Шведова

Чёрный глаз

Поспешили, друг к другу на встречу два семейных человека.
Один другому говорит:
- Я спешу на горизонт, чтобы сорвать ветку счастья, а ты?
- А я на другой горизонт тоже за веткой счастья, - ответил второй.
- Не может такого быть. Мы же с тобой договорились идти к одному горизонту, - возмутился первый.
- Но как мы пойдем к одному горизонту, если недавно выяснилось, что их два.
- Кто тебе такое сказал, друг? – спросил первый.
- Мне сказал черный ворон, который вчера вечером пролетал над моим домом, - уверенно ответил второй.
- Какой еще ворон? Тебе же было наказано с вечера, ни с кем не общаться до утра. Вспомни, что сказала белая лебедь, когда направляла нас к горизонту для счастья семейного. Ты, что забыл. Она наказала, чтобы счастье наступило, нужно дожить до следующего утра не с кем не вступая в разговор, иначе оно не исполнится, - возмутился первый друг.
- Ой, как же это я забыл. И что теперь оно не придет ко мне счастье в семью? Что я наделал. Меня моя память подвела. И только потому, что думал совсем о другом.- О чем же ты думал?
- Думал о том, права ли была лебедь, что направила нас к горизонту?
- Значит, ты не поверил ей, а поверил какому- то черному ворону, который тебя ввел в заблуждение и решил лишить тебя счастья, - продолжил возмущение второй друг.
- Точно! Это моя неуверенность. Я подвел тебя друг. Мы же должны идти к одному горизонту. А сколько там веток счастья? Наверное, одна?
- Если она даже одна, я разделю ее с тобой, друг, - дружелюбно и с чувством собственного достоинства произнес первый друг.
- Я знаю, что ты настоящий друг. Ну, тогда пойдем и посмотрим, что нас ждет?
- Пойдем.
И они пошли. Шли они три месяца и две недели, и пришли к горизонту.
И горизонт спрашивает у них:
- За чем пришли, друзья?
Истощенные и изнеможенные друзья, преклонились от усталости на колени и ослабленным голосом произнесли одновременно:
- Пришли за счастьем на двоих.
- А что так грустно? – спросил горизонт.
- Долго шли. Устали в пути.
- А кто вас направил ко мне?
- Лебедь, белая направила.
- Так поднимитесь на ноги, а ото не достанете своего счастья, – произнес горизонт и приподнялся в росте. – Принимайте свое счастье, и протянул им ветку счастья.
Счастье было похоже на пушистое дерево с необыкновенными плодами. Они даже и не видывали таких плодов. И им неудобно стало спрашивать у горизонта, что это за диковинные плоды. Они взяли ее в четыре руки, поблагодарили горизонт и отправились в обратный путь.
- Какая тяжелая ветка и плоды какие-то неизвестные – произнес второй друг.
- Да, вот это счастье. Его иначе и не назовешь. А тащить то его, сколько придется, - сказал второй друг и посмотрел на друга.
- Ты понимаешь, какое оно дорогое. Мы его всю жизнь ждали. Как ты думаешь, повезет нам с ним?
- Конечно, повезет. Как только мы вернемся домой, мы отнесем его белому лебедю и покажем.
- Точно. Так и сделаем.
Через два месяца и три недели они прибыли домой, и сразу же направились к лебедю.
- Посмотри, белая лебедь, что мы принесли.
Белая лебедь посмотрела и отвернула голову в сторону.- Вы, что принесли. Я вас куда отправляла?
- На горизонт.
- А вы куда ходили?
- На горизонт.
- И сколько времени вам понадобилось для приобретения?
- 4 месяца и 6 недель.
- Вы, куда ходили?
- На горизонт, - снова повторились они.
- Но так горизонт в двух шагах от нас с вами. Вон там за прудом.
Два друга в недоумении посмотрели друг на друга, потом на лебедя. Бросили диковинное дерево и помчались за пруд. Через пять минут они были уже возле лебедя, держа в руках по ветке.
- Вот оно счастье! – радостно произнес первый друг.
- Да, вот оно счастье! – произнес второй друг.
Лебедь посмотрела на обоих друзей и произнесла: То-то же. Не разлучайтесь друг с другом, иначе счастье пройдет мимо вас. А это дерево дружбы оставьте мне. Это подарок мне от горизонта счастья.