МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Триумф короткого сюжета» - реализм, рассказ о жизни (до 15 000 знаков с пробелами). - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

«Триумф короткого сюжета» - реализм, рассказ о жизни (до 15 000 знаков с пробелами). Конкурсный сезон 2016 года.

#11 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 01 декабря 2015 - 19:10

№ 10

МАМА

Тропа, петляя меж вековых кедров и замшелых лиственниц, бежала с хребта в распадок. Вот и старый останец, вот и… Зимовье?! Откуда?!
Никогда никаких зимовий здесь и близко не стояло. Да такое древнее?! Почти на два венца утопленное в землю, с маленьким, в две ладошки, то ли окном, то ли бойницей.
Путник, покачивая головой, обошёл зимовье по кругу. Входная дверь едва держалась на ременных петлях, полусгнившая крыша колосилась травой.
Потянув на себя вяло скрипнувшую дверь, пригнувшись в низком дверном проёме, мужик вошёл внутрь…

1.

В большом деревянном блюде, поставив его прямо на пол, подали бухэлеэр – крупно нарезанные куски мяса на костях. Рядом положили сваренную целиком баранью голову – тоолей. Её вылупленные голубые глаза без век таращились на гостей и хозяев.
Елену Владимировну невольно передёрнуло. Стараясь непринуждённо улыбаться, она склонилась к плечу Константина и тихо, одними губами, спросила: «Это нам нужно будет съесть?»
Так же тихо, с лёгкой усмешкой, Шелехов ответил: «Если тебя признают главным гостем – тебе и есть её. Хотя тоолей главе рода полагается – так, что можешь выдохнуть и не волноваться. Или ты и есть глава этого рода?!»
Елена шутку оценила и, незаметно для всех, больно поддела Константина острым локотком под рёбра. Удар получился смачным – у Константина на глазах выступила влага.
К мясу подали хурууд – сушёный прессованный творог – хлеб скотоводов.
Гости и хозяева расселись по войлочным коврикам. Перед гостями поставили маленькие скамеечки – вместо стола. Раздали фарфоровые пиалы с водкой.
Глава гостеприимного рода, старый, с тёмным, выдубленным степными ветрами лицом, Цырен, побурханил: обмакнув безымянный палец в водку, стряхнул капли на четыре стороны света. Затем отлил немного водки из пиалы на пол. Выпил.
- Хорошая дорога ваша будет. Духи приняли дар. Водка – белая пища. Богатая пища. Духи очень любят белую пищу.
И, подавая пример всем присутствующим, первым приступил к трапезе – острым ножом ловко обрезал губы с бараньей головы и принялся их с наслаждением поедать.
Елена Владимировна зажмурила глаза и отпила немного водки из своей пиалы. Баирма, младшая дочь Цырена, на минутку выскочила из юрты и принесла ко столу домашние колбасы: кровяную – шухан, хиима – печёночную и очень сочную жирную – хошхоног. Для Елены Владимировны колбасы были спасением, потому как притронуться к большим, не рубленным, а просто разделанным по суставам огромным кускам варёного мяса у неё не хватало духу…
Ужин затянулся надолго. И Цырен, и все его соплеменники благодарили пожарных за спасение их угодий, а, по большому счёту, и за спасение жизни всему роду. Ребята-пожарные смущались и отшучивались, но хозяева шуток не принимали. Они очень хорошо знали, что такое лесной пожар и что такое пожар в степи. Огонь в очаге – это жизнь, а пожар в степи или тайге – это смерть. Старый Цырен и есть успевал вкусно, и благодарить, и нахваливать гостей. Беспрестанно качая головой и обращаясь сразу ко всем сидящим за столом, говорил:
- Кедрач спасли - тоже хорошо. Пожар в степь не пустили - тоже хорошо. Никогда не видел, чтобы один огонь пожирал другой. Ты, Шелехов, шибко умный батыр! Заставил один огонь с другим драться. Как называется?
- Встречный пал. Когда один огонь впереди другого всё съест, даже кислорода не оставит другому, кидаются они друг на друга, а сил-то и нет… Всё. Только дым остаётся. Понимаешь?
- Почему не понимаешь? Понимаешь! Хитрый ты, Шелехов! Баирму, дочку-красавицу мою в жёны возьми - у меня тоже хитрые внуки будут.
Костя поперхнулся куском мяса. Ребята-пожарные непроизвольно хохотнули. Елена Владимировна ладошкой (с лёгким злорадством) постучала ему по спине. Красный от напряжения и от смущения Шелехов буркнул:
- Женат я.
- Ладно, не женись. Так с Баирмой живи. Пошто нельзя? Мне внук нужен. От тебя хороший внук будет. Пошто не хочешь? Больной что ли?
Костя уже не понимал, где Цырен шутит, где серьёзно говорит. Да, слышал он (А кто в Сибири не слышал?), чтобы свежую кровь роду дать, родичи молодых дочерей приезжим подкладывали. Но чтобы самому в такую историю влипнуть?!
А захмелевший Цырен, чуть улыбаясь раскосыми глазами, словно и не замечал смятения Шелехова:
- Я внука Коськой назову, как тебя. В интернат учиться отправлю. Умным вернётся. Ваш вертолёт завтра только прилетит. Иди, спи с Баирмой, успеешь.
Баирма вместе со всеми женщинами рода сидела слева от отца, на женской половине юрты. И видно было, слова отца её сильно задевали. Щёки её горели алым огнём, а в огромных глазах набухала влага. Опустив глаза долу, она ни разу их не подняла на гостей.
Пока управлялись с мясом и водкой, жена Цырена в большом, просто огромном медном чайнике сварила чай. Чай получился густой, заправленный молоком, маслом и солью. Его пили не спеша, время от времени утирая выступающий на лбу пот рукавами.
Елена под чай попыталась сбить тему:
- Цырен Доржиевич, тут недалеко от вашей юрты зимовье старое, на Чикое, у входа в Медвежью падь. Я его видела, когда десантировались. Ещё удивилась – на наших картах нет его. Чьё оно?
Простой вопрос вызвал замешательство среди местных. Забыв русский язык, они горячо и даже в какой-то степени недоуменно принялись что-то обсуждать. Цырен взволнованно расспрашивал поочерёдно каждого своего сородича, но те лишь пожимали плечами и, размахивая руками, отрицательно качали головами. Лица у всех участвующих в разговоре были встревоженные.
Пожарные в этой неожиданно поднявшейся суматохе поняли только одно – что-то не так с этим зимовьем.
Наговорившись, старик обернулся к Елене:
- Не наше зимовье. Чужое. Нехорошее. Смотреть будем. Завтра скажу.

2.
Она панически боялась наступающей ночи. Боялась одиночества. Боялась темноты и тишины. Боялась, что тонкая полоска света, что пробивалась через неплотно запертую дверь, исчезнет,и тогда, как и каждую ночь, в её душу снова ворвётся боль.
Когда её обступала темнота – приходили пожары. Горел лес, горела трава, горели люди. Огнём и дымом наполнялась её маленькая комната. Горели стены, пол, занавески на окнах, одежда на вешалках. Огонь был повсюду, и не было от него спасения. Она металась среди языков пламени, задыхалась от дыма и копоти и кричала, кричала, кричала…
Кричала неслышно, кричала внутри себя, кричала, зажав до крови ладонью рот. Кричала, разрывая сердце и аорту.
Включала свет – пожар уходил. И Анна долго, до первой розовой полоски зари за окном, охватив колени руками, сидела, забившись в угол кровати…
Она не знала, откуда и зачем в её памяти эти пожары? И кто те люди, что сгорали на её глазах? Она только смутно понимала, что знает. Знала этих людей, что это не выдумки её больного мозга, но ничего, кроме огня, Анна не помнила. Да и была ли она Анной?
Анной её назвал лесничий Егоршин, когда много лет назад нашёл её на болотах. Нельзя же человека всё время звать: «Эй, ты…» Тем более, женщину. Более того, молодую женщину. Когда жена Егоршина отмыла найдёнку в бане да повыдирала всех клещей из её тела, да раны и ожоги мазями обработала, да причесала, да обрядила в новые одежды – женщина оказалась очень даже миловидной. Вот только волосы… Волосы были седыми…
Егоршин долго выспрашивал, как её зовут, называл множество имён – всё, что помнил… И смотрел пристально в глаза, ждал ответной реакции. Но женщина ни на имена, ни на расспросы не реагировала. Ни малейшим движением. Глаза её были пусты. Почти всегда. Единственная реакция – ужас в глазах, когда она видела открытый огонь. Помучившись, Егоршин назвал её Анной – именем рано ушедшей из жизни своей сестры. Жена ему не перечила – сестра, так сестра.
Розыски через милицию хоть какой-нибудь информации о молодой женщине, найденной на болотах, ни к чему не привели. Отдавать же Анну в казённые учреждения Егоршин не стал. Попыткам органов забрать её у него категорически воспротивился - не дело человеку в здравом уме жизнь свою коротать в сумасшедшем доме или ещё какой богадельне. А самой надоедливой и озабоченной чиновнице из собеса объявил, что если та ещё раз на кордоне объявится, безопасности он ей не гарантирует. И может случиться так, что больше никогда и никто её, начальницу эту ,на белом свете не увидит – болота и не такие тайны ещё хранят…
Более лесничего по поводу Анны никто не тревожил… Оно и верно - зачем органам лишние проблемы?..

3.
Вертолёт утром не прилетел. Не прилетел и на следующий день. Шквалистый ветер и дождь. Низкие тучи тянулись вдоль перевала и сыпали, сыпали, сыпали дождями. Этим бы дождям да две недели назад, когда тайга полыхала…
Ребята отсыпались в своей палатке за недельный недосып. Не лежалось и не сиделось только молодому парашютисту Ивану Усольцеву – Ванечке, как называла его Елена Владимировна. Словно нитка за иглой, ходил он по стойбищу за младшей дочерью Цырена – Баирмой. Приглянулась ему черноглазая. Куда она – туда и он. То флягу с водой ей поможет поднести, то шкуры с нею перетряхивает, то дрова с нею носит. Видно было со стороны, что и Баирме он нравится. Уединяясь время от времени под навесом, они тихонько, со смешками, слегка соприкасаясь головами, о чём-то негромко перешептывались. Хотя говорил-то больше Иван, Баирма только коротко и с улыбкой отвечала.
Елену Владимировну Цырен приютил в своей юрте: «Зачем тебе на холоде, в палатке? В юрте места много, рядом с моей старухой спать будешь». Елена и не упиралась. По такой промозглой погоде хотелось тепла и уюта. И спать, спать, спать…
К обеду вернулся из Медвежьей пади сын Цырена Доржи. Оказывается, старик ещё поутру его туда отправил. Зимовье посмотреть. После разговора с ним Цырен позвал к себе Шелехова. И что-то долго ему втолковывал. А уж после Шелехов собрал у себя в палатке всю свою группу. Цырен тоже пришёл.
- Такое дело, мужики. Цырен Доржиевич сказку… - старый бурят вскинул голову.
Шелехов, извиняясь, выставил руку:
- Извините, легенду или быль сейчас рассказал. Я коротко. Раз примерно в три года неожиданно появляется в тайге зимовье, которого до этого никто никогда там отродясь не видел. Обычное старое зимовье. И стоит до тех пор, пока кто-нибудь в него не зайдёт. Зимовье тут же вспыхивает и пропадает. Вместе с тем, кто в него вошёл. Иногда только шепотку золы на этом месте находят – более ничего. Буряты это зимовье огненным называют или кровавым. Я вам без деталей обсказываю, а то долго получится. Короче, Цырен сказал, зимовье, что у Медвежьей пади объявилось – огненное зимовье и есть. Но не это главное – это зимовье нас ждёт. Потому как, мы, то есть Елена Владимировна, его первая увидела. Зимовье на её пути встало, да видимо… - Шелехов засмеялся. - Видимо, в древних инструкциях не предусмотрено было, что тропы и по небесам могут пролегать. Парашют позже придуман был.
Пожарные кто улыбнулся, кто и рассмеялся. Подождёт старое… Цырен осуждающе покачал головой:
- Ты, Шелехов, не хитрый – ты глупый. Не надо мне внука от такого глупого человека. Почему не понимаешь? Почему смеёшься? Сегодня ты по небу его обошёл, завтра оно всё равно на твоём пути встанет. Оно выбрало вас. Оно на охоту вышло. Вы у него пищу – огонь отнимаете. Собирайтесь, пойдём в тайгу. Хозяина тайги, духов просить будем. Помогать просить будем.
Собрались быстро. На базе оставили только дежурного – Усольцева, чему тот был несказанно рад.
Каждого Цырен заставил найти в своём снаряжении что-то белое или красное и оторвать от найденного тонкие ленточки. Да чтобы ленточек было столько, сколько всего членов семьи у каждого из идущих говорить с духами…
Шли долго. Мешал дождь и раскисшая после дождя таёжная подстилка. Наконец, вышли на открытую поляну. Посреди стояло одинокое дерево с причудливо изогнутым стволом и странно вывернутыми ветвями. Издали оно напоминало огромную арфу. И все струны-ветки этого дерева были увешаны бело-красными ленточками.
- Эзэтэй модон, - сказал старый Цырен, указывая на дерево. - Дерево с «хозяином». Дух леса в этом дереве живёт. Сначала дух шаманом был, потом духом леса стал. Не любит, когда громко говорят и без подарков к нему приходят. Вешайте на его ветви подарки и просите защиты от огненного зимовья. Если подарки ему понравятся – он об этом скажет…
Сам же, вынув из-за отворота халата водку, побурханил. А потом долго о чём-то просил духов. Пожарные, повязав загодя заготовленные ленточки на ветки священного дерева, глядя на усердие Цырена, невольно тоже начали мысленно говорить с духом леса – кто его знает, вдруг во всём этом есть что-то рациональное…?
Минут через двадцать небо над поляной вдруг расчистилось, проглянула синева. Лёгкий ветерок шевельнул ветви дерева. Затрепетавшие разом ленточки потянулись к пожарным. И тут же опали. Ветер стих. Цырен разогнул уставшую кланятся спину:
- Дух принял ваши подарки. У вас не будет огненной смерти. Огненное зимовье - не ваш дом…

4.
После прошлогодней эпопеи по поиску и ремонту упавшего в районе Выселок на старую гать медицинского вертолёта лесничий Егоршин Сергей Сергеевич не то чтобы сдружился с эмчээсовским полковником Шелеховым (тем, что хороводил штабом по эвакуации вертолёта), но проникся к нему искренней симпатией. Что-то настоящее, жёсткое, но не жестокое, что-то истинно мужицкое было в этом сухощавом седом человеке. Да и тот оценил несуетную основательность лесничего. Общее серьёзное дело всегда сближает людей. Вот и эти битые-перебитые жизнью мужики быстро нашли общий язык. Не сказать, чтобы уж часто общались, но при первой же возможности слали друг другу приветы, а то и небольшие посылочки. Да и перезванивались изредка. Егоршин всё на охоту Шелехова приглашал. Тот обещал время выбрать. Не обманул – выбрал.
В первых числах сентября на кордоне и объявился. Попутным вертолётом. Сказал, недельку в счёт отпуска у руководства отвоевал. Понятное дело - приезд отметили. Без перебора, но по-русски, основательно. Утром следующего дня сходили на Потаённое озеро – уток постреляли. Удачно. К обеду уж на кордоне были. Зоя, жена Егоршина, быстро ощипала тех уток да и в угли их отправила – запекаться. Пока утки запекались, мужики в баньке попарились. Можжевеловыми вениками похлестались. Не день получился – песня. Сидели разомлевшие мужики под навесом у летней кухоньки, слегка принимали на грудь да за жизнь разговоры разговаривали. Семейные дела обсудили; по политике, как в русских застольях водится, прошлись, о работе парой слов перекинулись…
- Сергей Сергеич, а что за женщина там вон у тебя лосят кормит?
- В загоне?
- Да-да, вон та, за оградой.
- Сестра.
- Сестра? Так ты говорил, вроде как померла твоя сестра? Или это другая?
- Другая. Тебе-то, Костя, что за дело.
Полковник пожал плечами:
- Да нет ни какого дела – просто я ещё с прошлого года её у тебя заприметил, когда вертолёт из болота доставали, да не до расспросов тогда было. Что-то уж больно знакомой она мне кажется… Может, видел где?
- За всю жизнь не скажу, а последние лет двадцать ты её точно видеть не мог. При мне она эти года живёт. Безвыездно.
- Что так - безвыездно? Болеет?
- Да.
- Что-то ты, Сергеич, не больно разговорчив стал. Или тема не в кон?
- Не в кон. Хотя… - Егоршин внимательно посмотрел на полковника. -Знакомой, говоришь, кажется?
- Ну-у, точно не скажу, но что-то в ней есть такое, неуловимое, но очень знакомое… Движения её, что ли? Вон, видишь, платок поправила? Точно, точно тебе говорю - знаком мне это жест! Кого-то она мне напоминает. Кого вот только?..
- Найдёнка это. Почитай, двадцать лет тому на болотах я её нашёл. Как раз тоже по сентябрю. Оборванная, грязная, в копоти, почти не говорила – так за всё время и не дознались мы – кто она, откуда…
Лесничий ещё раз внимательно посмотрел на Константина, потом обернулся и помахал Анне рукой:
- Аня! Слышь, Ань, иди-ка сюда – дело есть!
Анна, вытерев руки о потрёпанное полотенечко, поправила сбившийся платок и подошла к столу.
- Слушай, Ань, тут такое дело. Костя вот говорит, что знакомец он твой старый. Правда? - подзывая Анну, Егоршин ни на что особо не рассчитывал – сколько уж он за эти годы и чего только не испробовал, чтобы найти хоть кого-то, кто бы опознал эту женщину…
- Ле-е-е-на-а-а?!
Полковник вскочил из-за стола, схватил Анну за плечи:
- Елена Владимировна?! Не может быть! Лена, посмотри на меня, посмотри! Это же я, я – Костя! Костик! - Константин тряс женщину за плечи, то отставляя её от себя, то обнимая. - Лена, Леночка, Елена Владимировна, как же, как же так-то?! Где ты была?! Столько лет, столько лет! Мы же всю тайгу тогда облазили, все болота прошерстили. Как же так-то, как же?!
Женщина подняла глаза. Взгляд её заметался по лицу Шелехова. Внезапно лицо Анны исказилось, во взгляде мелькнула тень узнавания:
- Ко-о-остя?! Костя-я… - глаза закатились, тело её обвисло на руках полковника.
Подскочил Егоршин:
- Что с ней?!
- Обморок, может? Воды дай, нашатыря! Что там у тебя есть – давай! Да не стой столбом! Давай, быстрее!
Вышедшая на шум жена лесничего быстрее мужиков оценила ситуацию. На минуту заскочила обратно в дом и вот уже ваткой, смоченной нашатырным спиртом, водила у носа Анны.
Пришедшую в себя женщину сопроводили в дом и уложили в кровать. Она и не сопротивлялась. Только не отпускала ни на секунду руку Шелехова. И всё повторяла:
- Костя, Костя…
Едва коснувшись головой подушки, заснула. И первый раз за последние двадцать лет ей не снился огонь. Ей вообще ничего не снилось. Она просто спала. У её кровати на старом табурете сидел полковник.
- Кто она? - шёпотом спросил лесничий.
- Наш инструктор по парашютной подготовке. Никольская Елена Владимировна, - так же шёпотом ответил Шелехов.
- И как же вы её потеряли-то?
- В соседней области пожары тушили. Людей не хватало. Она часто с ребятами летала на задание. Это входило в её обязанности. Ну, что-то вроде контроля и испытания новых методов десантирования пожарных. А тогда и молодых пожарных много было, только-только осваивавших парашюты. Вот и не могла она их без присмотра оставить. Курсанты её звали мама Лена. И летала она с ними в самое пекло. А у самой дома шестилетний пацан. Мы в тот год разными с ней группами десантировались – пожаров много было. У нашей группы всё нормально прошло. А их группа погибла. Вся. Все шестеро. Только вот трупов на месте пожара пять нашли.
- А что мужик её? Просто так и отпускал?
- Сашка, муж её, за два года до пропажи Лены погиб. Он был чемпионом Европы по парашютному спорту. На тренировке парашют не раскрылся…
- Слушай, так до той области, до тех пожаров отсюда километров пятьсот будет?
- Ну...
- Что, ну? Она в конце июня пропала. А ты её в середине сентября нашёл. Так она что, всё это по тайге да болотам прошла?!
- Прошла. Я тогда вообще за зверушку её принял. На ней же практически ничего не было. Так – одни лохмотья. Да и странный нож ещё…
- Что за нож?
- Вон, верхний ящик тумбочки открой, сверху лежит.
- А-а, это стропорез. Специальный десантный нож. Если что-то с парашютом – быстро стропы можно обрезать…
Подошедшая жена лесничего отогнала мужиков от кровати Анны:
- Пошли, пошли отсюда – пусть человек отдохнёт…

5.
- Ну, как ты? Выспалась?
- Спасибо, хорошо. Я уже и забывать стала, как это – спать. Костя, это правда ты?
- Не волнуйся. Это я. И никуда я не денусь. И ты уже никуда не денешься. И всё-всё теперь хорошо.
- А… Ребята?
- Из той, твоей группы только вот ты…
- Я знаю. Теперь знаю. Теперь помню…
- Ничего нельзя было сделать?
- Ветер.
- Что ветер?
- Ветер резко усилился и поменял направление. Очень резко. Почти мгновенно. Огонь вверх рванул. Деревья вспыхивали, как спички – снизу вверх, снизу вверх! Только и слышно было: «Пурх! Пурх! Пурх!» И – искры! Мириады искр! Пожар ушёл наверх, стал верховым. Ребята в глубине пожара оказались. Не успели среагировать. Горело всё – даже воздух. Огонь просто прыгал на десятки метров вперёд. Всё-всё горело! И ребята горели. На Ванечку Усольцева дерево упало… Я видела…
- А ты?..
- Я у болота была – воду в ранец набрала и к ним шла. Метров сорок не дошла до кромки пожара – тут всё и произошло…
- А потом?..
- Не помню. Кричала, бежала – сначала к пожару, потом от пожара. Горело всё, огонь кругом, опять бежала куда-то, потом шла, шла, шла… Не помню…
- У Вани той осенью сын родился. Баирма Иваном назвала. Иван Иванович Усольцев. Старый Цырен очень рад был…
- У Ванечки?! Господи, радость-то какая! Ему же всего двадцать четыре было. Самый молодой из нас…
- Ну, тебя тогда тоже в старухи трудно было записать…
- Глупый ты, Костик! Когда женщине двадцать шесть и у неё шестилетний ребёнок - какая ж она молодая?! Старуха - она и есть старуха.
- Послушай, а почему Ваня на пожаре погиб? Ведь лесной дух принял наши подарки? Помнишь, Цырен сказал: «Не будет у вас огненной смерти. Огненное зимовье - не ваш дом…»
- Ваня тогда к дереву не ходил. Он дежурным по базе оставался. Он сам попросился, чтобы лишнюю минуту с Баирмой побыть…
- Ну, да… Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Значит, догнало его огненное зимовье…
Константин, покачивая головой, с минуту помолчал, словно поминая Ивана…
- Лен, а что ты о сыне, о Федьке не спрашиваешь?
- Боюсь…
- Не бойся. Всё хорошо. Пока ты спала, я с базой связался, часа через полтора вертолёт будет. Умывайся, причепуривайся – Федя к тебе летит…
- Ты сказал - и полетели?!
Шелехов, глядя на растерянную женщину, рассмеялся:
- Ты очень долго спала, Лена! Я теперь бо-о-ольшой начальник! Сказал – и полетели…

6.
Вертолёт они услыхали издали. И когда тот, низко набычив кабину и грохоча на всю округу винтами, выплыл над верхушками сосен, уже стояли на посадочной площадке.
Полковник – в форме, Елена Владимировна - в новом платье в крупный белый горошек (платье ради такого случая ей одолжила Зоя Егоршина). Зоя и Сергей Сергеевич стояли чуть поодаль. Елена Владимировна, не отрываясь, смотрела на приближающуюся махину МИ-8. Не удерживай её Шелехов, она бы уже бежала навстречу вертолёту. Сминая воздушной волной траву и сдёргивая с ближайших деревьев листья, вертолёт опустился на поляну.
Он ещё слегка покачивался на колёсах шасси, и пилот не выключил двигатель, но уже кто-то изнутри открыл дверь пассажирского салона. Лопасти вертолёта резали воздух по-над поляной, а по выставленной лесенке из вертолёта выскочил высоченный (под метр девяносто) капитан МЧС. На тёмно-синем кителе с шевронами - длинная двухрядная планка наградных колодок. В правой руке - огромный букет цветов. Придерживая фуражку с высокой тульёй, капитан побежал ко встречающим.
Шелехов отпустил руку Елены Владимировны. Та на секунду обернулась к нему, как бы спрашивая – он?! Константин кивнул – он. Женщина сделала несколько шагов навстречу капитану, но ноги не держали её, и она опустилась на траву.
- Ма-а-а-ма!!!
Бежал по лугу шестилетний мальчик…
0

#12 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 02 декабря 2015 - 01:51

№ 11

СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ

В девяностых трудно приходилось всем. И мне - в том числе. Жили мы втроём с дочерью и мамой. Работала я тогда в банке, зарплату получала неплохую, но как-то вдруг ввели чековые книжки. Деньги перестали выдавать. Правда, можно было расплачиваться в магазинах чеками, но их неохотно брали, а однажды мы и этого лишились. Зарплату стали перечислять на книжку, а с книжки снимать не разрешали, ссылаясь на то, что денег в банке просто нет.
Чтобы как-то выжить, пришлось искать дополнительный заработок. Подруга помогла, устроила на железнодорожный вокзал мыть СВ - вагоны. Два раза в неделю после основной работы я спешила на вокзал: нужно было успеть к прибытию поезда. Платили неплохо. Радовало то, что деньги выдавали сразу же после окончания работы и наличными. В основном, вагон мыли два человека. Я бралась за работу одна, чтобы заработать больше. Целый вагон убирать одной трудновато: натереть стены и двери до блеска, зеркала, окна, вымыть пол, пропылесосить ковровые дорожки, заправить постель в каждом купе, поменять шторы на окнах. Дел хватало.
Иногда мне удавалось закончить работу до полуночи. Тогда я успевала на последнем дежурном автобусе добраться до дому. А когда не удавалось управиться вовремя, проводники разрешали ночевать в вагоне. Жутковато одной. Закроюсь в купе, руки от усталости ломит, ноги гудят, уснуть не могу. Лежу, прислушиваюсь к стуку проезжающих поездов… Наконец, усталость берёт своё и я засыпаю. Ночь пролетает незаметно. Кажется, только легла, а уже вставать пора… Надо до работы успеть заехать домой, принять душ, привести себя в порядок.
В тот день я неважно себя чувствовала, поэтому закончила с уборкой после часа ночи. Думала остаться ночевать в вагоне. Я уже в тамбуре пол домывала, когда к проводникам моего вагона пожаловали гости. Двое молодых людей, изрядно выпивших, с собой принесли спиртное и стали его распивать. Не знаю, что за праздник у них был, но пили они много. Я закончила с уборкой, попросила со мной рассчитаться, забрала деньги и собралась уже пойти лечь спать. Но один из гостей стал приставать ко мне. Еле отбившись от нападок пьяного, я вышла в ночь. Не оставаться же в вагоне рядом с четырьмя пьяными мужчинами! Правда, домой добираться в это время тоже страшно. Но выбора не было.
Поздняя осень, на улице темень, холодный ветер бьёт в лицо, дождь льёт как из ведра. Наш вагон стоит на отшибе, в резерве проводников. Плетусь на привокзальную площадь. А там - ни души. Ни машин не видно, ни людей. В этот час по расписанию нет поездов, поэтому и такси нет. Стоять холодно, решаю идти по направлению к дому в надежде, что по пути удастся остановить такси или машину.
Иду по улице. Вдруг вижу: на противоположной стороне из кафе выходят парень с девушкой. Высокие такие, под два метра ростом, плотного телосложения. Увидев меня, они переходят на мою сторону дороги, преграждают мне путь. Стою перед ними: худенькая, хрупкая, маленькая женщина (в ту пору я была такая), метр с кепкой ростом и не могу понять, что этим пьяным, почему-то злым, людям нужно. Они меня не пропускают. Стоим друг против друга. Они молчат, я от страха тоже. Неожиданно девица вырывает из моих рук зонт и кричит:
- Мне зонт твой нужен, он к моему пальто подходит!
Что-то подсказывает мне, что не нужно ничего говорить в ответ. Я молча стою и смотрю на пьяных людей. Парень со злостью кричит мне:
- Что стоишь, корова! Иди уже!
А девушка ему:
- Ты посмотри, может, у неё что-то ценное есть!
Вдруг я замечаю, что на дорогу из переулка выворачивает машина. Я неожиданно срываюсь с места, выскакиваю чуть ли не под колёса, пытаясь эту машину остановить. Водитель резко тормозит, удивлённо смотрит на меня и спрашивает:
- Что случилось?
Стою, вся мокрая от дождя, дрожу от холода и не могу вымолвить ни слова. Вижу, что парень с девушкой бегут в мою сторону. Замечает их и водитель. Он командует:
- Быстро в машину.
Я открываю дверцу, сажусь на переднее сиденье, едва успеваю закрыть дверь, как машина срывается с места, оставляя позади моих преследователей.
Водитель опять спрашивает, что же со мной случилось и куда мне нужно добираться. Слёзы застилают глаза, говорить не могу - лишь рукой показываю направление. Это такая защитная реакция: когда на что-то обижаюсь или чего-то боюсь, замолкаю. Вдруг за спиной чувствую какой-то шорох и детский голос:
- Тётенька, не плачьте! Мы не оставим Вас в беде! Ведь правда, папа!
Поворачиваю голову и вижу голубоглазого мальчугана лет пяти – шести. Добрый взгляд красивых глаз и нежный его голосок как-то сразу успокаивают. Наконец, ко мне возвращается способность говорить. Я объясняю, куда мне нужно попасть. Водитель явно огорчён - ему нужно совсем в другую сторону.
Я говорю, что заплачу - только довезите меня домой. Мужчина молчит, а мальчуган неожиданно говорит отцу:
- Папа, ты же сам меня учил, что нельзя оставлять человека в беде. Давай тётеньку до дому довезём.
Отец только улыбается в ответ - разве он может отказать сыну! Мы едем в сторону моего дома. Мужчина спрашивает меня, почему хожу так поздно одна, я отвечаю:
- Возвращаюсь с работы.
Он довозит меня и не хочет брать денег. Я благодарю его, но деньги всё же кладу на сиденье и бегу домой. Мама с дочкой давно спят. Я тихонько пробираюсь в ванную комнату и включаю горячий душ. Из головы не выходят слова голубоглазого мальчугана:
- Нельзя человека оставлять в беде.
Думается, что из этой крохи вырастет настоящий мужчина.
0

#13 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 05 декабря 2015 - 20:05

№ 12

СТАРШИЙ СЕРЖАНТ КИПЕРМАН

Эта история основана на реальных событиях с ныне здравствующим членом-корреспондентом Академии наук РФ Григорием Яковлевичем Киперманом, преподающим в Плехановской академии.
В 1944 году в наградном отделе майор Иван Капустин рассматривал представления на награды, приплясывал и тихонечко напевал:

Я великий князь Иван -
Не какой-то Киперман!
Я большой знаток Иван,
И награду вам не дам!

Майор взял представление на награду старшему сержанту Киперману, зачеркнул слова «Представляется на награждение Орденом Славы» и написал вместо этого: «Медаль за отвагу».
Григорий Киперман ушёл на войну с четвёртого курса института. Он был невысокого роста, худощавый, с высоким лбом и в очках. Он отличался от всех удивительной способностью усвоения нового материала и исключительной памятью. Он быстро освоил новую технику. Поэтому его направили обучать других военных искусству наведения артиллерийских орудий. Однако он недолго там продержался. На его пути почему-то находились люди недалёкие и завистливые. Он рассказал начальнику военной школы анекдот на польском языке. Начальник школы, подполковник, считал себя самым знающим и полиглотом. Он не терпел высказываний других преподавателей о том, что именно Киперман является лучшим преподавателем. После этого случая он задержал повышение старшего сержанта в лейтенанты и направил его прямиком на фронт.
Старший сержант Киперман командовал отделением наводчиков для зенитно-ракетных установок «Катюша». Он досконально изучил всю новую американскую технику с теодолитами. Благодаря феноменальной памяти, он запомнил наизусть все переводные коэффициенты для определения расстояния до объекта. Эти данные передавались по специальной связи в подразделение зенитно-ракетной техники с «Катюшами». Его талант, знания и умение позволили точно давать данные вражеских объектов, и залпы точно ложились в цель. От врага и его техники после массированного удара «Катюш» оставались только щепки, рожки да ножки. После очередного точного залпа и уничтожения целой части фашистов непосредственный его командир, капитан Гавриков, написал на него новое представление на награждение «Орденом Боевого Красного знамени».
Майор Капустин внимательно читал все представления, пребывал в отличном настроении, так как наши войска наступали. Он снова напевал:
Я великий князь Иван -
Ни какой-то вам болван!
Скоро будет мне диван,
До свидания, Киперман!
Он взял представление, исправил слово «орден» на слово «медаль» и расписался.
К нему прибежал капитан Гавриков.
- Как же так! Почему снова медаль? Ведь я писал представление на орден!
- Не положено.
Майор хитро улыбался, заглянул в глаза капитану, подошёл к нему вплотную, прижал его в угол животом, и тихо и чётко пропел ему на ушко:
Он еврей, ваш Киперман,
А не русский наш Иван!
Наступил 1945 год. В часть приехала группа командиров, в которую входил и майор Капустин. Все отделения в полной форме и с наградами выстроились на поле. В отделении старшего сержанта Кипермана было семь человек. Все солдаты имели ордена, а их начальник, старший сержант – только медали.
Григорий Киперман смущённо улыбался:
- Главное - что мы успешно бьём врага и победа не за горами! Что же касается орденов и медалей, то на это есть высший суд!
Григорий поднял руку с вытянутым пальцем в сторону. Но в качестве высшего суда с той стороны показались прорвавшиеся через заграждения фашистские танки. Стали раздаваться взрывы. Все побежали к окопам. Старший сержант быстро определил по теодолиту и передал по рации точные координаты врага. Раздались веерные залпы «Катюши». Всё кругом осветилось бело-голубым и оранжевым цветом от залпов. Враг был разгромлен.
Через некоторое время бойцы стали отряхиваться и подниматься. Все солдаты отделения были целыми и невредимыми. Старший сержант Григорий Киперман держался за грудь. Он отнял руку, и все увидели след на его медали «За отвагу». Осколок попал прямиком в медаль и сделал в ней вмятину. На груди старшего сержанта красовался синяк.
Майору Капустину не повезло. Его изрешетило осколками. Капитан Гавриков, сам не понимая, какие силы толкают его на это, тихонечко спел:
Ты великий князь Иван -
Не какой-то Киперман!
Прошло много лет. Старший сержант стал членом – корреспондентом. Он успешно преподавал в академии экономику предприятий. В День Победы 90-летний капитан Гавриков, ныне заслуженный пенсионер, обнял за плечи друга Григория, и вдруг запел снова:

Дорогой наш Киперман!
Орденов не дали Вам!
Унеслись они в туман…
Подарили жизнь Вы нам!
0

#14 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 06 декабря 2015 - 22:26

№ 13

РОДНОЙ ЧУЖОЙ

Много лет я жила надеждой когда-нибудь попасть в родные места и побывать на бабушкиной могиле. И вот настал этот день! Машина мчится по широкой асфальтовой дороге, вдоль которой проплывают подсыхающие ржаные поля, пестреют разноцветьем луга с несметными мотыльками, и тепло льётся с неба и поднимается от земли. Заждавшееся сердце бьётся всё чаще: вот-вот появятся плакучие длиннокосые берёзки, а за ними - тесные ряды знакомых домиков.
Однако горькое разочарование ожидало меня: деревня, которую я не раз видела во сне, осталась только в моей памяти. Ни домиков, ни огородов, ни колодезных журавлей – ровная земля с эстакадами и развязками дорог; и только в стороне, на возвышенности, словно в испуге, сбившиеся в кучку состарившиеся берёзки. Оставив машину у дороги, направилась прямо к ним.
Так получилось, что на бабушкиной могиле я не была ни разу. И вот теперь, впервые попав на старое деревенское кладбище, растерянно глядела по сторонам, блуждая меж заброшенных могил, зарастающих чертополохом, присматриваясь к накренившимся ржавым крестам, имена с которых стёрло всепожирающее время. Солнце трепетало в тенистых кронах берёз; от серых морщинистых стволов веяло прохладой; неприметные пичужки, перелетая от дерева к дереву, грустно перекликались негромкими голосами, словно вспоминая имена тех, кто уже перешёл поле жизни.
Вздрогнула, услышав голос:
– А Вы к кому в гости приехали?
Только теперь на одной из могил я заметила худощавую женщину, одетую на деревенский манер: кругло повязана платочком, в тёмной длинной юбке, светлой с длинными рукавами кофточке. Она стояла, упёршись кулаком в бок, и внимательно глядела на меня, словно пытаясь вспомнить.
Я обрадовалась, подошла:
– К бабушке. Не могу могилу найти.
– А как бабушку величали? Давно схоронили? Сами-то, видать, не отсюда? – посыпались вопросы. И, пока я добросовестно отвечала, успела отметить, что у незнакомки очень доброе и симпатичное лицо, и, вообще, она выглядит молодо - разве только руки выдают немалый возраст.
– Нет, что-то не припомню, – подумав, огорчила она меня.
– Жаль, и спросить больше не у кого, – снова приуныла я.
И, чтобы хоть что-то узнать о деревне, спросила:
– Давно тут всё снесли?
– Давно-о, – махнула рукой собеседница. – Вместо одной колотливой дороги, вон, каких накрутили. Раньше сюда автобус пускали, а сейчас призапала к нам дороженька, призаглохла. Деревень нет - так и автобуса нет.
– Как же Вы добрались?
– Электричкой, больше нечем. А потом пешком.
– Пешком? Так это ж километров пятнадцать!
– Двадцать пять! – задорно поправила незнакомка. – Когда-никогда кто-нибудь подбросит, а так пешком. И буду, пока ноги ходят...
– Могу подбросить до станции, мне всё равно в ту сторону, – поразившись, предложила я.
– Вот спасибо! За добро на небесах добром платят сторицей! – оживилась словоохотливая гражданочка. – Да Вы пройдите, посидите на скамеечке. Земля тут вся родная. И я ещё побуду, а то уже собираться хотела.
Я послушалась. Села. Скользнула глазами по крестам, подписанным одинаковыми фамилиями:
– Родные?
Землячка, погладила рукой «старший» крест, рядом с которым стояла:
– Да, тут отец. Слева – первая его жена, справа – вторая, а та, крайняя могила – Фёдора моего.
Мне показалось странным, что у отца и мужа одна и та же фамилия; к тому же, ни одну из отцовских жён собеседница не назвала своей матерью, но я промолчала. Увидев моё растерянное лицо, женщина улыбнулась:
– Это я говорю: отец. На самом деле, это свёкор мой. Так бывает: человек вроде и чужой, а роднее родного. Мои-то родители не здесь схоронены. Я слежу и за их могилками, но эти как-то роднее...
– Вот как? Такой хороший свёкор был? – с интересом взглянула я на собеседницу.
– Может, для кого и не такой хороший, а для меня - так лучше не бывает, – вдруг посерьёзнела она. – Хоть и говорили про него всякое, только глубокий это был человек, всё про эту жизнь знал. И работник, каких поискать! Всё у него было: и корова, и скота всякого (свиньи, утки) прямо стайка была. Кто трудится, всего добудет.
– И про такого плохо говорили? – не удержалась я от вопроса.
– А что и про всех мужиков, мол, вертун, непостоянный, ветреный человек. Только разговорам верить нельзя. Бабы всякую чертовщину болтают, – проворчала незнакомка и, вытерев руки, села со мной рядом:
– Тебя как звать-то? А то не знаю, как обращаться… – заглянула мне в лицо. – Меня Алёной Дмитриевной, можно просто Алёной, а Яков Лукич, свёкор, царство ему небесное, Беляночкой звал. Из-за волос: беленькие были, свои, отродясь не красила. Не было ни одного сивого волоска, а как мужа в прошлогод схоронила, так повалили. Единомышленно с ним жили, дружно, в согласии. Хороший тоже был, по отцу: меня пальцем не задёвывал, чтобы поругал ли, вдарил ли… На огороде или дома всё вдвоём и вдвоём, желанно всё делали. Никто слова плохого про него не сказал, – улыбнулась вдова. И вздохнула:
– А вот свёкор напрасные досаждения принимал. Ни за что бабы мужика срамили, говорили гадости.
– Гадости? – переспросила я.
– Ну, так, а что? Говорили, что первую жену уморил работой, что сердце её выболело от измен, оттого и померла молодёшенькой. Только не всё то правда, что бабы врут. Хороший он, душа у него светлая была.
Мне захотелось побольше узнать о человеке, о котором сложились такие противоречивые мнения, и я нарочно, чтобы подзадорить Алёну Дмитриевну, напомнила старую поговорку:
– Не бывает дыма без огня.
– Нет человека, чтоб худая слава не прошла, – нахмурилась Алёна. – Если верить всем на слово, то нет ничего доброго на свете. Ты молодая, не знаешь всего. Не дай Бог людям на язык попасть! По себе знаю, как трепачи всякие жизнь отравляют.
Она замолчала, а я испугалась, что ненароком обидела хорошего человека необдуманным словом и поспешила загладить вину:
– Простите, я не то сказала.
Алёна с радостью простила:
– Осудить легко, да понапрасну обидеть легче, а зря осудишь – душу погубишь. Так и тут, взяли и отемнили человека оговорными речами. Ну, вышло так, что первая жена Якова Лукича, Ксения, сердешницей была, сердце сызмолости было повреждёно. Фёдор, говорил, что мать добрая и тихая была, как ангел. Только Яков Лукич жил с ней как соломенный вдовец, потому как нелюбима Ксения была. Что ему оставалось? – пожала она плечами и смолкла.
– Это всё Вам муж сказал? – удивилась я.
– Нет. Сам Яков Лукич, – сбросила задумчивость собеседница. – Перед кончиной каялся мне глубоко, говорил, что Павел-апостол учил каяться друг другу, чтоб Господь потом все грехи простил.
Алёна вздохнула, обласкав взглядом могилку:
– Как не стало его, плакала, глаза-то вытекли все. Родней настоящего отца был. Правда, и свекровь хорошая была, грех жаловаться: аккуратистка и расторопная, хватала всё на ходу; никогда зря не истратит, ничего не бросит; зимой яйцо имеет, а летом ягоды, грибов не упустит. Хорошие люди. Помню, первый раз приехали с Федей в деревню. Весна только начиналась. Холодно, лужи везде стоят. Вошли в дом. А рано было. Родители завтракали. Повернулись к нам, есть перестали. Я почувствовала себя неуютно, как рыба в кислой воде, все меня рассматривают. Фёдора-то одного ждали, а тут я. Гляжу: хозяин поднялся, вышел из-за стола – высокий, сухой, глядит в упор. Он всегда такой: разговор сразу не начинал. Просверлит взглядом, а потом только. Стою, едва дышу. Подошёл, сына обнял, потом ко мне:
- Ну, гостьюшка, как звать-величать?
- Алёна, – отвечаю, а у самой коленки дрожат, руки не знаю куда деть – косы схватила, тереблю.
- Дети есть? – спрашивает.
Я глаза взбросила, моё сердце замерло, думаю:
- Колдун, что ли? Как он узнал, что у меня дитё? Я ж никому не говорила, только Феде, так он согласен был меня и с дитём взять.
А я любила две косы заплетать, привыкла так, не знала, что раньше девка замуж выходила, так не косу, а две косы и платок повяжет по-бабьи. Ни жива, ни мертва пролепетала:
- Девочка. Три годика.
Он долго так посмотрел, ничего не сказал, даже не спросил, кто отец ребёнка и куда подевался. Тут хозяйка Марфа Сильвестровна подхватилась:
- Что ты людей у порога держишь? Проходите, гостейки дорогие, за стол, угощайтесь, чем Бог послал.
Послушались. Только сели, свёкор – мне:
- Дочка с кем осталась?
Я опустила глаза, молчу. Сказать правду боюсь, а душой вилять не могу. А свёкор смотрит мне в лицо, как за душу тянет. А-а, будь, что будет:
- В детмалютке, – говорю. – Мама уговорила отдать, пока на работу не устроюсь. Потом назад возьму.
Марфа схватилась за сердце:
- О-ё-ёй, как же это?.. Бедненькая, шибко так жалко её! Как же мама такое могла посоветовать?
Я давай заступаться:
- Не подумайте чего плохого! Мама одна меня растила. А сейчас нашёлся подходящий мужчина, так она замуж за него хочет. Не до меня ей...
Тут Яков Лукич по столу ладонью, некрепко так, но твёрдо:
- Дочку привезёшь нам. Ей у нас хорошо будет.
На этом расспросы прекратились… Навсегда. Отстоловавшись, вышли из-за стола. Я спросила, что помочь надо. Мне сказали – я и стараюсь: полы вымыла, бельишко наладила, всё-всё, что просили, дочиста переделала. Выскочила грязную воду вылить, да второпях сдёрнула колечко с пальца ручкой ведра, оно и полетело в большущую лужу. Пустяшное такое колечко, посеребрённое, с камушком, сама себе купила, а всё равно жалко. Расстроившись, вернулась в дом, а свёкор сразу заметил:
- Что случилось?
- Ничего… – стараюсь улыбаться.
А он догадывается, что это не так, допытывается. Пришлось сказать, чтоб ничего такого не подумал. Так он целое утро на коленях проёрзал, всё искал колечка. Нашёл-таки... Руки и ноги ознобил, даже судороги пальцы стали вести. Вот тогда я первый раз по-настоящему увидела, что это за человек…
Алёна опустила взгляд, задумалась. Я притихла, глядя на неё, дожидаясь, когда снова потечёт мягкая, немного странная, кудреватая речь. Но моя собеседница вдруг озаботилась:
– Не надоела ещё своими россказнями? – и, услышав ответ, с лёгким сердцем продолжила трогательно-доверительный рассказ, свойственный широкой душе, не терпящей ничего недосказанного:
– Вдругорядь приехали, когда уже сирень разлапушилась. Я дочку привезла. Красивенькая: беленькая, кудрявая. Как же обрадовались Машеньке родители, особенно Марфа – у неё ж своих деток не было! Пока мы наповал картошкой занимались, поле сеяли, она всё водилась с ней, нежила, с рук не спускала. Потом мы с Фёдором ещё одну девочку вместе нажили, так она обеих равно любила, через день каждый день то пирог величиной с колесо состряпает, то булочек. А девочки всё равно больше деда любили. Шибко ласков он до них был, считал, что детки – это благословение Божье. Особенно Маша гонялась за ним. Уже и в школу ходила, а всё к деду ластилась. Да… Скорым шагом проходит детство и сама жизнь – быстролётное детство вечности…
Алёна замолчала, чтобы перевести дыхание. Молчала и я, думая о людях, которые и мне стали нечужими…
– Тогда-то, весной, свёкор и надоумил нас с Фёдором обвенчаться. Позвал соседей, положено так, чтобы с будущей невесткой познакомить. Отыграли предсвадебную вечёрку, всех угостили. И вот сидят гости, вечорошны песни поют, а я ушла, забилась в самый дальний угол. Слышу шаги сзади – свёкор нашёл меня.
- Ну что ты, Беляночка, пригорюнилась? – спрашивает бережненько. А я как заплачу:
- К венцу у матери благословиться надо. Ежели нет благословенья – нельзя.
- Ну, так пусть приезжает, а кто против? И родню с собой берёт.
- Она не знает, куда ехать, – говорю.
Свёкор насуровился, задумался. А назавтра дал маме телеграмму, на какой поезд попасть надо, чтоб подцелить к рейсовому автобусу и успеть на наше с Федей венчание, и вечером пеше отправился встречать будущую сватью. Двадцать пять километров туда и обратно пробежал…
– Пешком? Почему не на автобусе? – удивилась я.
– Так автобус только раз в день, утром, – объяснила Алёна. – Я тоже тогда не знала. Ну, так вот. Свёкор за порог, а я не могу спать, лежу, прислушиваюсь: ветрина свистит во всю силу, такой, что звёзды с неба сдует. А потом и дождина приурезал. Такая буря сделалась, понесло всё, приломало. Какой уж тут сон! Думаю, пропадёт человек из-за меня! Так до «кукареку» и пролежала. Вернулся он один, мокрый насквозь. Ни грамма в рот не брал, а тут попросил Марфу налить, выпил под рукав. А я вышла, стою, смотрю, еле слёзы сдерживаю. А он подошёл, прижал голову мою к себе, погладил:
- Наверно, телеграмма не успела дойти…
Обвенчались мы с Федей в тот же день. Тогда ещё часовенка была. Она вроде церкви же, как церковь, но только маленькая. Это сейчас ни часовни, ни деревни – всё время разрушило… Алёна вздохнула и посмотрела на часы, и я заволновалась, подумав, что оборвётся рассказ, где каждое слово, как солнечный лучик. И обрадовалась, когда исповедальный ручеёк снова полился в мою душу.
– А в скором времени беда стряслась. Федю как раз по работе куда-то отправили, когда мне предложили завмагом стать. Раньше ведь в магазинах пусто было, всё по чёрным дверям, по знакомству. Я сдуру и обрадовалась: это какой почёт! Вот удивлю Фёдора, как вернётся!
Удивила… Только приняла назначение, как обнаружилась большущая растрата. Что делать? Куда бежать? Я к мамке, а она руками замахала, мол, мебель в дом покупать надо. А отчим в это время в соседней комнате был. Вышел, пугнул:
- Вот дадут срок - сразу поумнеешь.
Боже, замаялась вся. Чему быть? К свёкру боюсь обратиться. Да и какие в деревне деньги? Платили гроши. Яков Лукич, правда, ещё и по дереву мастером был, грабли кому сделать или ещё что… Люди ему давали за работу. Так всё на хозяйство и уходило. И на девочек он не жалел: конфеты, бывало, покупал или пастилу. Да если бы и были у него деньги, так я ни за что не отважилась бы спросить. Уже лучше за решётку. А он сам как-то про всё узнал. Не знаю, откуда. Марфа хоть и не давала, всё равно корову продал, собрал всё, что было. Приехал, говорит:
- Когда беда придёт во двор, это не беда тогда, а тогда беда, когда её выжить нельзя, – и суёт мне стопку денег. Я в отказ, а он – мне:
- Заработаешь – отдашь, а нет – так что ж, я не отец тебе, а внучкам не дед? Человек по человеку скорбеть должен – так Бог людям жить заповедовал…
Алёна отвернула лицо, чтобы скрыть выступившие слёзы. У меня у самой сдавило горло: сижу, глотаю, проглотить не могу, словно за родного человека переживаю. Как будто прожили век вместе.
– До скончания дней моих буду благодарна, – тихо сказала, повернувшись ко мне, Алёна, и улыбнулась:
– Лихо помнится, а добро вовек не забудется.
0

#15 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 14 декабря 2015 - 19:53

№ 14

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

(быль-боль)

Ольга недавно поселилась в новой квартире. После ремонта перевезла вещи. Разбирать, размещать, находить всему своё место – дело долгое! Тем более, любила что-то рассматривать, перечитывать, вспоминать… Особенно фотографии! Столько эмоций они вызывали!
Попалась в руки рамка. Кто-то давно её подарил. Лежала без дела: уж очень маленькая! Наконец, хозяйка решила вставить в неё мамину фотографию – тоже маленькую, чёрно-белую… Только поставила на полку - зазвонил телефон! Поднесла трубку к уху.
- Доченька, здравствуй!
- Кто это?
- Ты маму не узнала? – голос был глуховатый, и фон такой, будто где-то далеко порывистый ветер мешает говорить. – Видишь, как я тебя удивила? Знаю твою занятость, а тут что-то меня подтолкнуло! Думаю: а вдруг застану тебя дома…
Ольга была огорошена!
- Мамочка моя! Как ты там?
- У меня всё хорошо! Подружек себе нашла, вместе время проводим, рассказываем друг другу о жизни, детях своих. Что нам ещё делать? А ты как? Я о тебе чаще, чем о других, думаю. Ты ведь младшая, да ещё и непутёвенькая у меня… Скажу тебе, а ты не обижайся! Бог с ними, с мужиками! Ну ошибалась не раз. С кем не бывает! Плохо то, что ты их всех хотела счастливыми сделать, а они тебя - нет. А надо, чтобы такое желание обоюдным было! Я тут наслушалась историй… Счастливых семей и не бывает почти! Главное, люби работу - как любишь! Это тоже большое счастье!
- Мама! Ты прости меня, что я приехать тогда не смогла! Бессильна была перед расстоянием, перед обстоятельствами… Как я тебя люблю!
- Так я тебя тоже больше других люблю. Ты у меня, прости, не совсем нормальная! Да и невезучая. Вот и болит душа!
- Везучая-везучая! Ещё какая везучая! Ведь мне повезло, что ты меня родила, что ты меня в свободе растила…
- Да не хвали. Что я теперь могу? Поговорили - вот и слава Богу! А ты не очень-то душу всем раскрывай. А то натопчут… Недавно запомнила слова мудрые: «Человека с широко раскрытыми объятиями очень легко распять!» Я всё думаю: может, его обнять лучше, такого человека! Пожалеть? Приласкать? Поберечь? Как думаешь, доченька?
Ольга плакала от маминых слов… Не успела ответить. Гудки, гудки…Нет связи!

А почти через год раздался ещё один - не менее значимый - телефонный звонок.
- Алло! Я Вас слушаю.
- Мамуль! Привет! – радостный девичий голос проник в самое сердце.
- Дочь?… Ты где?
- На Тибете! Уже пять дней с семьёй отдыхаю! А ты не знала, что ли? Ну, мамуля, даёшь! Совсем заработалась? Ты только не паникуй, но я здесь такую вершину местную покорила! До самых облаков дошла. Даже Алёшка не пошёл со мной – задыхаться начал на полпути. А я смогла! Вершина называется как-то по-местному, но в переводе «Непокорная»! Как я!.. Это Лёшка так сказал! Мне кажется, мамочка, что оттуда я видела рай! Теперь знаю, что всё прекрасное – дело рук Создателя! Захотелось там и остаться: среди вековых елей и снегов… Там тишина звенящая, поющая даже! И нюх у меня там звериный был. Я даже запах облаков теперь знаю. Они пахнут молоком, ребёнком, тайной, любовью – не нашей земной, а небесной, несбыточной… Я тебе это рассказываю, потому что тебе можно – ты поймёшь. Алёшке успела два слова только сказать, а он сразу у виска покрутил… Да я не обижаюсь на него, мне его даже жалко, что он многое мимо себя пропускает!... Как ты? Говори скорей, а то деньги кончаются, я ведь с мобильного звоню!
Ольга не успела и слова вымолвить. Гудки-гудки… Да и не смогла бы, наверное…Слёзы душили! А потом рыдания!

Эти два телефонных звонка прозвучали в 2010 году.
Мама умерла в 2000 году в возрасте 77 лет. Дочь намного раньше – в 1975 в возрасте 3 лет 4 месяцев 20 дней. Умом Ольга понимает, что две женщины: старая и молодая - ошиблись номером. Но сердцем верит, что звонили её мама и её дочь… А как же иначе? Только мама называла её «непутёвенькая».
А как же иначе? Почему с тех пор её так тянет на вершину «Непокорная» в далёком Тибете?
Ольга уверена, что увидит там не только рай, но и дочкины следы на снегу!
0

#16 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 20 декабря 2015 - 22:01

№ 15

Я ЖИВ...

Солнце по-весеннему ярко светило за окном, словно просило прощения за все не обогретые им зимние дни. Весело щебетали ласточки. Несмело зацвела акация, как будто сомневаясь в наступлении весны. Природа сомневалась... Не сомневался ни в чём Николай. Решение он уже принял и сообщил о своём отъезде в Израиль в институте. Кое-кто уже даже успел познакомиться с его женой. Кто-то тихо завидовал, кто-то считал, что это, по меньшей мере, легкомысленно: сорваться и уехать в другую страну. Пусть даже и с такой красивой девушкой.
- Ну, ты хоть с женой бы познакомил... - зная характер Николая, Алексей Иванович, его преподаватель, даже не пытался отговорить. - Знаю, что всё решил. Это твоя жизнь, и ты в праве распоряжаться ей по своему усмотрению. Жаль, конечно! Перспектива для тебя и здесь была великолепная.
- А что знакомить? Она рядом в кафе сидит, ждёт меня, - ответил Николай.
Любопытство одногруппников взяло верх, и количество отпросившихся на перекур росло в геометрической прогрессии. Через десять минут аудитория оказалась совершенно пустой.
Люба сидела за столиком у окна и маленькой ложечкой помешивала по часовой стрелке шоколадно-ванильное мороженое, наблюдая, как шоколадные спирали всё больше поглощали белоснежную ваниль. Окно было не просто большим - оно было огромным. Казалось, что через него можно выйти на улицу. Заботливо протёртое, оно как будто отсутствовало для глаз, и лучи солнца пытались пробиться через золотистую завесу штор, задёрнутых в надежде, что весеннее солнце не сможет растопить стоявшее на столике мороженое. С улицы силуэт сидевшей за столиком Любы был едва виден, но по очертаниям угадывался тонкий изгиб хрупких плеч, струящиеся и ниспадающие до пояса волосы и длинные, красивые ноги. Она была немного выше Николая, но рядом с ним она чувствовала себя настолько защищённой, что для неё это не имело никакого значения. От него веяло надёжностью и заботой. А ещё он умел любить. Да, любить по-настоящему, несмотря ни на что, и это чувствовалось в его поступках, его умении заботиться. Он был так воспитан: мужчина должен быть мужчиной не только на словах.
Маленькое кафе не было рассчитано на такое огромное количество одновременно пребывающих посетителей, и было решено переместиться в небольшой скверик, расположенный поблизости.
Направляющуюся в сквер процессию заметил подъехавший к институту друг Николая. Сашка, парень крупный и даже полноватый, но добродушный, наспех припарковав, оставил свою машину и побежал через газон знакомиться.
- Санька, машину закрой! - обернулся к нему Николай.
- Да чёрт с ней! - и Сашка с удивительной для его комплекции лёгкостью перемахнул через небольшой заборчик, отделяющий тротуар от территории сквера. - Александр, - представился он Любе, нарочито-галантно поцеловав ей руку.
Люба была смущена таким изобилием мужского внимания и любопытных взглядов.
Переезд не стал тяжелым испытанием для Николая и Любы. Ведь они были молоды, да и терять им было нечего. Налегке (с парой чемоданов и спортивной сумкой) прощались они с родным городом.
Израиль встретил их не по-весеннему палящим солнцем. Но что могло их испугать? С поиском квартиры и её обустройством помогли родственники Любы. Спокойный, добродушный Николай сразу расположил к себе большую часть огромного семейства Любы. Бабушка София была просто очарована воспитанным молодым человеком, и их нечастые визиты очень радовали когда-то раньше красивую женщину. Даже спустя годы бабушкины черты лица несли отпечаток былой красоты, а добрый характер не позволил времени исказить их. Да и Николаю нравилось слушать эту интеллигентную, образованную старушку. Жизнь вошла в спокойно-размеренное русло.
Утро разрезал неожиданно ранний звонок. Ещё не совсем пробудившись, Николай по сбивчивому рассказу друга, оставшегося в России и даже спустя годы хранящего студенческую дружбу, понял, что их закадычного друга, тихого, спокойного Володьки больше нет...
- Как это произошло? - поинтересовался Николай, нервно прикуривая сигарету.
- Казалось, обычный вызов. Приехали на звонок соседей. Пьяный папаша размахивал ружьём и грозился всех перестрелять. Когда они вошли, прицелился в дочь... Никто не думал, что выстрелит - только Володька среагировал молниеносно, заслонив собой девочку... Чувствовал, что тот не шутит.
Казалось, прощаться с когда-то неприметным, тихим парнем пришёл весь город. Хоронили Володьку в милицейской форме. Среди множества венков от родных, близких и друзей у стены стоял венок от Николая. Он не смог сам приехать и проститься с другом, но по его просьбе, отдав последнюю дань памяти, венок принёс его отец. Даже через такое расстояние, разделявшее двух друзей, чувствовалось незримое присутствие Николая. Душой он был в этот день рядом и прощался с трагически погибшим другом...
«Как и для чего жить? Почему судьба так обошлась с Володькой?» - мысли не давали покоя, выворачивали душу, как будто пытаясь сломить волю Николая. Не сломили - выстоял...
На следующее утро он сообщил Любе, что идёт воевать по контракту. В его жизни появились новые страницы... Страшные, наполненные кровью, войной, гибелью друзей. Чечня... Израиль...
На столе - непочатая бутылка вина, любимый салат из морепродуктов и фрукты. «Как хорошо, что я до сих пор могу смотреть в эти глаза... Которые столько плакали из-за меня... Господи, сколько же в ней сил, любви и веры в меня... Люба, Люба... Жаль, конечно, что детей нет... Все откладывали... Наверное, пора уже и обзавестись парочкой оболтусов. Всё-таки 35 стукнуло... Немного, но на висках седина...» Николай лёгким движением усадил себе Любу на колени, зарывшись лицом, вдохнул аромат волос. Такой родной, любимый аромат... «Хорошая идея - отпраздновать день рождения вдвоём...» - мелькнула мысль.
- Как же я люблю тебя, Люб... Спасибо, что ты у меня есть!
- А ты точно уже никуда не уедешь? - поинтересовалась Люба, повернувшись и глядя прямо в глаза Николая своим зелёным омутом.
- Нет, обещаю! - и он вновь привлёк её к себе.
Вечерний воздух наполнился долгожданной прохладой. Палящее солнце зашло за горизонт.
- Выйду, подышу свежим воздухом, - сказал Николай, целуя Любу в щёку, - ты точно не хочешь со мной прогуляться?
- Нет, сходи сам, мне нужно доделать кое-что по дому, завтра не будет времени, едем к моим, - отпивая на ходу глоток чая, Люба продолжила готовить ужин.
Тишина. «Как хорошо всё-таки дома...» - прикуривая сигарету, думал Николай, глядя на видневшуюся тень Любы, мелькнувшую в окне.
Внезапный крик нарушил идиллию тихого вечера. Где-то невдалеке кричала девушка. Думать было некогда, Николай перемахнул через живую изгородь веток, слегка оцарапав кисть. «Дыхание... Уже не такое лёгкое, как в 20 лет, но пока не подводило…» - подумал он, в считанные минуты оказавшись рядом с аллеей, где виднелись три силуэта. Эта часть аллеи была наименее освещена, и обычно люди старались как можно быстрее миновать её в тёмное время суток. Один мужчина крепко держал девушку сзади, второй подошёл вплотную и явно намеревался с ней не поговорить. Николай увидел сверкнувшее лезвие ножа. Сказалась военная выучка - и он успел выбить нож из рук нападающего, повернулся к девушке и, ударив второго мужчину, буквально вырвал её из его рук. Внезапная жгучая боль обожгла спину... Николай развернулся и ударил нападавшего кулаком. Девушка громко кричала на иврите. Заслышав сирену подъезжающего полицейского автомобиля, преступники решили ретироваться.
- Нож прошёл в двух сантиметрах от сердца. Большая потеря крови, состояние тяжёлое, но мы делаем всё возможное, - сообщил Любе врач.
«Господи! Неужели, пройдя две войны, он обречён погибнуть от ножа в двухсот метрах от дома?» - слёзы застилали глаза ещё молодой, любящей женщины.
Утренний кофе наполнял комнату ароматом, вытесняя запах свежесрезанных веток сирени, благоухающих все утро. А на мониторе моего ноутбука заморгало сообщение: «Привет. Я ЖИВ!» от контакта с именем Николай.
0

#17 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 декабря 2015 - 01:53

№ 16

КРИВОНОГОЕ СЧАСТЬЕ

Вовка почесал кудрявую макушку, хрустнул костяшками цепких пальцев и направился к батарее. Поджарый, среднего роста, в старых джинсах, приспособленных для домашней носки, он выглядел даже моложе своих двадцати семи лет. Если звякнуть по батарее, то звук этот услышит сосед Серёга, и вечер пройдёт за душевной беседой. На прошлой неделе жена предварительно взяла для Вовки талончик к зубному, и завтра с утра предстояло посещение врача. Поэтому сегодня, забрав с собой трёхлетнего сынишку, она уехала на дачу без него. Ну, к зубному ещё только завтра, а сегодня... Придёт Серёга, Вовка достанет бидончик с ранеточной настойкой, и они будут сидеть в маленькой кухне, неспешно тянуть ароматную жидкость и говорить, говорить, говорить... Главное - чтобы Серый был дома, хотя куда ему деться?
Звонок в дверь прозвучал неожиданно, Вовка никого не ждал. Однако, открыв дверь, остолбенел. Перед ним стоял Серёга, держа в руках замороженную курицу. В майке и старых спортивных штанах, в домашних шлёпках на босу ногу, жилистый и загорелый за прошедший дачный сезон, Серёга выглядел взъерошенным и даже растерянным.
- На.
- На кой она мне?
- А мне? Своей отдашь.
- Так нет её дома. Только тебе по батарее брякнуть хотел... Чего стоишь? Проходи.
- Куда её?
- Суй в морозилку. Дома свою, всю что ли, забили? - Вовка открыл дверцу холодильника.
- Не в том дело. На её хозяина забили, - растерянно развёл в стороны освободившиеся руки Серёга.
- Не понял?
- Я тоже. Есть что?
Вовка молча выставил на стол трёхлитровый бидон.
- А как же?
Потом достал из холодильника колбасу, огурцы, накромсал и разложил по тарелкам.
- А хлеб и стаканЫ?
- Щас.
Пропустили по одной, по второй...
- В общем, такое дело... Людка Вадика своего выставила... Вместе с курицей.
Вовка удивлённо посмотрел на Сергея. Людка - это младшая сестра Сергея. Разница в годах невелика, но Сергей вырос рослым и видным мужиком, а у Людки ноги - точно деревенский ухват, мало того, что жутко кривые, так ещё и короткие. В Московской больнице четыре месяца оттрубила, так ничего и не вышло. Зимой на саночках, весной и осенью на самодельной коляске возили Людку в школу, чаще по-соседски выпадало Вовке, он с ней с одной смены учился. Из школы забирал Сергей. Все привыкли, и никакой особой проблемы, вроде бы, не было. В детстве разве что не бегала со всеми по крышам гаражей, а так... Во дворе понимали и часто по вечерам просто сидели на лавочке возле подъезда. Бывало, конечно, что и одна оставалась, но Людка не обижалась на них, только вздыхала украдкой. С квартирами было туго, и выросшее поколение, в большинстве своём, обзаводясь семьёй, продолжало жить с родителями. Ну, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Легче становилось с наступлением весны. Старшее поколение перебиралось в дачные избушки-насыпушки. На пяти сотках и трудовых денежках хоромы не построишь.
Людка, когда окончила школу, стала настоящей кормилицей для семьи. И шила, и вязала так, что отбоя не было от желающих заказать сшить платье или даже брюки. Приходили тайком, мол, подругу навестить. Она уж у «новеньких» и не принимала заказы, постоянных клиентов только успевай обшивать. А как она готовила! Как говорил Серёга - язык проглотишь.
- Пришёл этот «субчик» первый раз месяца три или четыре назад. Людка ему какую-то рубашку особую шила, апаш, вроде как. Только я смотрю: апаш давно пошит, а этот красавчик захаживать стал.
- Так чего ты ему не навалял?
Серёга глотнул из стакана, посмотрел на Вовку:
- За что? А самоё главное - Людка. Придумала ещё какую-то чертовщину ему сшить. Чуть ни через день на примерку приглашает. И к каждой «примерке» то пирог испечёт, то курицу зажарит. Понимаю: что-то происходит. А вот что? И этого вроде быть не может, и того...
Вовка знал, готовит Людка так, что от одного запаха весь подъезд слюнки глотает.
- Так поговорил бы с ней... Брат всё-таки, родной.
- Пробовал. Говорит: «Может, это мой единственный шанс в жизни?»
- Не понял? Какой шанс?
- Дурья твоя башка! Она же как мы, тоже молодая. Всё как у всех. Ты просто привык, присмотрелся. Если бы не ноги... Ну, не мог я... - Серёга замолчал, молчал и Вовка, не зная, что сказать?
- Как-то раз пришёл Вадик, а Людка мне шепчет: «Не хочу ли я к тебе в гости сходить?» И так выразительно смотрит, что я, ни слова не говоря, к тебе отправился. Потом уж, как только этот Вадик к нам - я из дома, не дожидаясь, пока она меня выпроваживать начнёт. А у самого руки чешутся. Сам не знаю почему, но хочется этому Вадику по морде съездить.
-Так в чём дело?
- В Людке! - вздохнул Серёга. - Смотрит на меня умоляющим взглядом... Ну, я сказал, что если что... У тебя буду - пусть по батарее звякнет. Она смеётся, а я чувствую, ещё немного и... Вмажу ему, сам не знаю за что, но вмажу!
Не в силах усидеть на табуретке, Серёга заметался по тесной кухне.
- А сегодня поднимаюсь по лестнице, возле наших дверей этот самый Вадик. В руке эту самую курицу держит. Я подумал, что Людки дома нет. Давай дверь отмыкать, а та сама открылась. На пороге Людка. Меня без слов пропустила, а Вадик только хотел войти, она в крик:
- Сказала - уходи! Чтоб больше тебя не видела!
И хлоп дверью. Я к ней с расспросами, мол, не обидел ли гад? У неё на глазах слёзы, а сама головой мотает:
- Что ты, Серёженька? Это я его выгоняю, видишь?
- И что такого он сотворил, что ты его взашей?
- А ничего. Но ты сам подумай: я ему чуть выше пояса. В люди вместе не выйти. И вообще, у него наверняка девок пруд пруди. Я же, Серёженька, себя в зеркало вижу. Не пара мы. Когда-никогда - всё равно оставит. Каково-то мне будет? Хотя, и сейчас ... - вздохнула, промокнула слёзы подолом нового халата, который только к его приходу одевала, и такое сказала, что я уж и не знаю, как тебе передать?
- Сейчас-то этот Вадик где?
Серёга только отмахнулся, мол, не в нём суть.
- Я, - говорит, - дорогой братец, всё, что хотела, от него поимела.
А я думаю: «Что с него взять?» И, как дурак, спрашиваю:
- В смысле? За рубашку рассчитался?
- В смысле, что Вадик отец моего будущего ребёнка.
И тут у неё слёзы рекой, а я не знаю, что делать. Когда Людка плачет... Я просто... Караул, короче. А она глянула на меня, да как засмеётся... Сквозь слёзы:
- Я о таком счастье и не мечтала. Пошёл бы ты в гараж, картошки дома мало. - От такого «винегрета» я просто не знал, как быть? В гараж идти или не идти? А она говорит, что одной побыть надо, успокоиться, выплакаться, а передо мной неудобно. Вот и направился к тебе, выхожу, Вадика след простыл, а курица у наших дверей на перилах висит в пакете. Ну, не оставлять же людям на смех?
Вот, вроде и всё. Потом накатили друзья ещё и ещё раз. Что уж там из их разговора пересказывать? Только это не финал.
Прошло с тех пор двадцать лет. Молодые ребята шли под окнами дома, того самого, где всё ещё жили теперь уже поседевший Владимир Петрович и полысевший Сергей Иваныч. Чуть впереди в модных кроссовках и куртке-косухе торопился невысокий жутко кривоногий юноша.
- Вадька, слышь, Вадька? - неслось с балкона. - Сходил бы в гараж за картошкой. А то тесто уже подошло.
- Мам, ну потом!
- Ладно, напеку лепёшек вместо пирогов с картошкой!
И сумка полетела с балкона. Вадьке пироги на лепёшки друзья поменять не позволят.
Как-то зимним вечером Людмила разговаривала с сыном. Честно, без утайки рассказав всё, как было.
- Я когда забеременела, врачи сказали пятьдесят на пятьдесят - будешь с ногами в отца или в меня. Говорили, что, скорее всего, в меня. Мол, вырастешь, проклинать станешь: «Чем думала, когда рожала?» Но я и так выбрала самого красивого отца для тебя. Многие здоровые девушки такого не нашли. А уж сама... Не в силах ничего изменить.
- Ну, ты, мать, даёшь! Кому бы лучше было, если бы я не родился? Уж только не мне, точно! - Вадька пожал плечами. А Людмила Ивановна растерялась. Она приготовилась к серьёзному разговору, оправдываться перед сыном, а тут...
- Ты лучше скажи, куда батя делся?
- Отец-то твой? Так я ему ничего не сказала. Зачем? Не вини его. Он о тебе просто не знает.
- И фотографии нет?
- Нет. И фамилию не знаю. Только имя - Вадик.
Наметывая стежки, строча на машинке, Людмила Ивановна часто думала: какая у неё жизнь? Счастливая или нет? Любила? А как иначе? Она молодая, он - живой Аполлон. С одной стороны, на что могла рассчитывать девушка-инвалид? Что юный баловень и ветреник будет с обожанием целовать её искорёженные ноги? Нет? Ну, хотя бы просто ими любоваться? Искать такого же, как сама, калеку? А как же любовь? Вот именно. С другой стороны - когда приходит любовь, не до расчётов. А если бы встретился в жизни человек, который бы полюбил её? Людмила Ивановна резко остановила швейную машину. Нет, не могла она рассказать сыну всего того, что тогда пережила. Вот встретит сын свою единственную - сам поймёт.
А тогда... Вадим в очередной раз пришёл на примерку. И всё было, как всегда: вкусный обед, поцелуи, расставанье ранним утром, как только пойдут автобусы. Но она уже знала, что беременная.
- Вадик, а ты никогда о семье не думал?
- Какие мои годы?
- Но тепло, уют, дети...
- Ты о чём?
- Я хорошо готовлю, умею шить... И, вообще, у других, может, ещё большие недостатки, только их не видно.
Её трясло мелкой дрожью. Она вовсе не собиралась говорить ничего такого. Это получилось нечаянно, само собой, она так думала, но чтобы сказать? Сама не понимала, как эти слова вырвались.
- Да ты, ты посмотри на себя! Ты мне ноги должна целовать только за то, что я с тобой сплю! Подо мной такие девахи бывают! А ты... Ты что о себе возомнила?
Он торопливо натягивал брюки, прыгая по комнате на одной ноге.
- Вон! Пошёл вон!
- Ну, дура! Да если я буду жениться на всех, с кем сплю, мне гарем придётся заводить!
Потом, что было потом? Через несколько дней Вадим пришёл, как ни в чём не бывало. Она открыла дверь, он протянул мороженую курицу:
- Пожарь. Да дурацких разговоров больше не заводи. А то ноги моей здесь не будет.
- Я тогда всё сказала. Уходи.
Захлопнула дверь и села прямо на пол. Потом пришёл Серёжка и отомкнул своим ключом. Тогда, за его спиной, она последний раз видела Вадима. Людмила Ивановна опустила лапку швейной машинки, и её равномерный стрёкот вновь заполнил комнату. Довела до конца шов, завязала узелок. Если начинать о ногах думать-то, какое уж тут счастье? А если о красавце Вадиме и волшебных ночах, о их сыне, о родителях (теперь уж - земля им пухом); о брате, который, и женившись, далеко не уехал, на этаж выше живёт и о ней не забывает; о соседях, которые за долгие прожитые рядом годы стали, как родные? А ноги? Ну... Вот так протоптали они ей линию жизни. И только об одном не позволяла себе думать Людмила Ивановна: о том, что изменить была не в силах. Сын унаследовал сбой в её генетическом коде. Не позволяла, чтоб не перевернуть пусть не очень лёгкую, но вполне счастливую, как она думала, жизнь, с ног на голову.
0

#18 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 07 января 2016 - 00:06

№ 17

КРОШКИ

Прошло всего полдня, а я уже набегался так, что ноги просто гудели от усталости. Организм требовал передышки. Поскольку путь мой лежал через городской парк, я решил дать отдых телу на ближайшей скамейке. Ближе всего оказалась та, на которой сидела опрятная старушка с очень бледным, но не слишком морщинистым лицом, в лёгком сером платочке и старомодном коричневом плаще. Женщина крошила тонкими узловатыми пальцами белый хлеб и бросала перед собой на асфальт. При этом птиц поблизости не было.
– Не помешаю? – спросил я, присаживаясь с краю и с любопытством поглядывая на странную старушку.
Женщина в ответ только мотнула головой и, как бы отвечая на другой мой – немой – вопрос, сказала:
– Не удивляйтесь, они сейчас прилетят. Я только что пришла, они ещё не знают. Меня долго не было, вот они и отвыкли.
И, действительно, не прошло и минуты, как прилетел сначала один шустрый воробей, потом другой, за ними потянулись вездесущие прожорливые голуби и робкие синички. Лицо старушки просветлело, губы растянулись в довольной улыбке, и она заговорила с птицами. Заговорила нараспев, растягивая слова, – так обычно бабушки общаются со своими внучатами.
– Узнали? Узнали бабушку. Да мои ж вы миленькие, соскучились? Соскучились. Проголодались? Проголодались мои золотые. Ешьте, ешьте, не торопитесь, я вам много принесла – целую буханку. Даст Бог, завтра ещё принесу. Я вас не забыла. А вы, глупые, наверное, думали, что забыла? Нет, не забыла – болела бабушка. Долго болела. Война. Будь она проклята. А вот отлежалась – и сразу к вам, мои милые. Сразу к вам.
Птицы быстро осмелели, и мне казалось, что, если бы не моё присутствие, то они клевали бы крошки прямо из рук своей добродетельницы. Осень на Донбассе мягкая, совсем не страшная для пернатых. В октябре они без труда найдут себе пропитание. Но здесь я увидел не просто кормёжку, а некий ритуал. Причём для обеих сторон.
– Простите, – обратился я к женщине, – похоже, птицы Вас хорошо знают.
– Знают, – согласилась старушка. – Мы давно с ними знакомы. С сорок второго года. Да Вы не смотрите на меня так, молодой человек. Я при своём уме пока что. Птицы столько не живут – знаю. А вот память живёт. В сорок втором я здесь последний раз видела отца. Он уходил на фронт. Хотя мог бы и бронью воспользоваться, поскольку служил на шахте главным инженером. Мне было двенадцать лет. Мы вот так же сидели здесь и кормили с ним птичек. И ждали маму. А мама не пришла. В госпиталь привезли раненых, и она так и не смогла проститься с папой.
Женщина тяжело вздохнула, сделала небольшую паузу, во время которой бросила горсть крошек птичкам. Потом почти пропела им: «Клюйте, клюйте, милые, наедайтесь!» И снова повернулась ко мне.
– С тех пор я прихожу сюда кормить птиц. В детстве мечталось: сижу я на лавочке, крошу птичкам хлеб, и в это время ко мне подходит папа, будто не на войну ушёл, а отлучился совсем ненадолго. Но годы шли, а папа не возвращался. И стало это у меня привычкой – приходить сюда и подкармливать пернатых свидетелей нашей последней с отцом встречи. Птичьи поколения меняются, но я думаю, что у птиц, как у людей: старики передают молодым свои знания. Я с ними всегда делюсь и бедами, и радостями. Мне кажется, они меня понимают, сочувствуют, сопереживают.
– Так это вы о той войне говорили с птицами? – догадался я.
– Нет, что вы! – возразила женщина. – Об этой.
Вы были ранены? – машинально взглядом отыскивая признаки ранения, спросил я. За последние полтора года изувеченных войной людей приходится встречать очень часто на улицах городов и посёлков Донбасса. Но у моей собеседницы руки и ноги оказались на месте.
– Вас как зовут? – вместо ответа спросила она.
– Володя, – я слегка растерялся от такого поворота разговора.
– А по батюшке?
– Лучше просто Володя.
– А меня Валентиной Сергеевной зовут.
– Очень приятно, – вежливо отреагировал я.
Что-то в этой пожилой женщине было притягательное. Видимо, это природная доброта, исходящая изнутри, без пафоса и показного блеска.
– Мне тоже. Вы, Володенька, я вижу, умеете слушать. А мне так необходимо с кем-нибудь поговорить. Если хотите, я расскажу Вам свою историю. Но, если торопитесь, то можно и в другой раз. Меня здесь часто можно увидеть. Правда, теперь уверенности всё меньше, что смогу сюда добраться, – здоровье-то уже совсем никудышнее стало. Каждый день встречаю и провожаю, как последний. Боюсь, помру, и никто не узнает, что со мной сталось. Разве что птицы… А так бы я Вам рассказала, и они бы послушали. Нате, нате, милые. Клюйте!
Она бросила под ноги новую порцию крошек и с надеждой посмотрела мне в глаза. Я понял, что ей хочется выговориться. Несмотря на то, что времени у меня оставалось совсем немного, отказать этой женщине я не смог.
– Валентина Сергеевна, я не местный, приехал в Ваш город по делам. Не знаю, скоро ли ещё сюда выберусь, а потому не стану откладывать нашу беседу на потом и с удовольствием Вас послушаю.
– Правда? – обрадовалась женщина. – Или это говорит за Вас Ваше воспитание?
– Правда, правда, – поспешил успокоить я собеседницу.
И я не кривил душой, так как мне всегда были интересны людские истории. А эта женщина совсем не походила на сумасшедшую старуху, которая помешана на животных и несёт всякий бред при каждом удобном случае. Подобных бабулек можно встретить в любом городе мира. Нет, эта совсем не такая. У моей собеседницы умные ясные глаза, голос негромкий, но дикция прекрасная – каждое слово понятно и окрашено нужной интонацией.
– Вы случайно не учительницей работали? – сделал я предположение.
Валентина Сергеевна улыбнулась уголками губ и ответила:
– Вы угадали дважды – учительницей и случайно. Сейчас поясню. Папа не вернулся с фронта, мама умерла от тифа в оккупации. Я тоже переболела, но выжила. Когда нас освободила Красная армия, стали восстанавливать шахты, а мужчин не хватало – одни старики да калеки остались. После окончания семилетки и я подалась на шахту, где до войны работал отец. Сначала на сортировке трудилась, поскольку малолеткой была, потом на плитах, а в девятнадцать уже рубала уголёк отбойным молотком. К тому времени многих мужчин из армии демобилизовали и женщин стали потихоньку из добычных участков выводить, но я два года успела поработать в забое. Там и любовь свою встретила – Василька. Красавец, орденоносец! Мне все подруги завидовали. Как я сказала, женщин стали переводить на более лёгкие специальности, и я снова стала плитовой. Эту специальность только условно можно считать более лёгкой. За смену так натолкаешься вагонеток, что они и дома, стоит закрыть глаза, мелькают туда-сюда. Но мы были молоды, здоровы и веселы. Войны нет, крыша над головой есть, хлеба уже хватало вдоволь – это было счастье. Но оно длилось недолго. У меня был токсикоз, а я думала, что отравилась в столовой. Это сейчас грамотные все, а тогда я узнала, что беременная, когда собирали меня по частям в больнице. Из-за этого проклятого токсикоза позабыла я про осторожность и угодила между вагонеток. Поломало мне таз и несколько рёбер. Кости собрали, а о спасении малыша никто даже не думал. Сама едва выжила благодаря фронтовым врачам и моему Василёчку. Я почти два года вообще не ходила. Была в отчаянном положении от понимания того, что муж – молодой, красивый, здоровый – вынужден после тяжёлой смены нянчиться с женой-калекой, когда вокруг столько одиноких женщин... Ну, Вы понимаете? Однажды, видя моё состояние и устав от моего нытья, он твёрдо сказал: «Всё, хватит хныкать, Валюха! Выбрось всю дурь из головы! Тебе надо учиться. Или ты всю жизнь в постели валяться собираешься?» С моим образованием особенно выбирать не приходилось. На учителей младших классов был недобор, и меня, колясочницу, приняли. Правда, не без проявленной настойчивости супруга. Пришлось ему побряцать, как он говорил, боевыми и трудовыми наградами перед некоторыми бюрократами. Вскоре я коляску сменила на костыли, а потом и своими ногами пошла. И до сих пор хожу без палочки. Только по ступенькам тяжело, а по прямой я могу много пройти.
Моя собеседница умолкла в какой-то растерянности, будто потеряла нить мысли, потом, вероятно, нашедши её, продолжила:
– Вот так благодаря роковому случаю стала я учительницей. Но рассказать хотела вовсе не об этом. Таких историй Вы, Володенька, наверняка слышали немало. Моё поколение на них богатое. Кого ни возьми из стариков, у каждого судьба на «Войну и мир» или «Тихий Дон» потянет. Моя сильно от других не отличается: муж прошёл всю войну, даже ни разу тяжело не был ранен, а в шахте погиб глупо, по чужой халатности; детей у нас так и не было, замуж я так больше и не вышла. Не смогла.
Валентина Сергеевна замолчала, ненадолго ушла в себя, затем механическими движениями раскрошила очередную порцию хлеба, бросила птицам крошки и ласково с ними заговорила:
– Вы должны помнить моего Василёчка. Мы с ним тоже сюда приходили, кормили вас. Пока жива, буду приходить к вам, а потом кто-нибудь другой будет вас подкармливать.
Она несколько минут разговаривала с голубями, и я уже подумал, что женщина забыла обо мне, но она, смахнув с плаща крошки, продолжила разговор.
– Когда самолёт обстрелял ракетами центр Луганска, одни мои соседи стали собирать вещи и покидать насиженные места, другие были убеждены, что безумие быстро прекратится, и уезжать не собирались. Но когда бомбёжки и обстрелы добрались до наших окраин, жителей моей пятиэтажки можно было пересчитать по пальцам. Я всю Отечественную войну прожила в этих краях, и знаете, что я Вам скажу? Немцы так не утюжили наш город, как нынче свои. Было очень страшно, просто жутко, когда сидишь в подвале и слышишь, как попадают мины и снаряды в твой дом. В нашем подъезде из пятнадцати квартир остались заселёнными только три. Больше досталось другой половине дома. Там несколько квартир разрушены были полностью, а на нашей – только стёкла повыбивало. Однажды мне так надоело спускаться в подвал, что я решила: всё, хватит бегать, пожила уже своё, будь что будет: убьёт – так убьёт, никуда не пойду. Но мой сосед из квартиры напротив, заметив моё отсутствие в убежище, поднялся за мной и буквально на руках отнёс меня в подвал, закутанную в одеяло. Обстрел был долгим. Мы сидели и считали попадания в наш дом. Нас было четверо – я, мой сосед Фёдор Петрович и Мария с четвёртого этажа с сыном Ванечкой. Славный такой мальчик, воспитанный. Всегда поздоровается и поможет вещи поднести. Тринадцать лет всего, а уже столько натерпелся. Когда стихло, сосед пошёл осмотреться, мы остались ждать. Вскоре он вернулся и сказал, что квартиры наши целы, но на лестничной площадке между вторым и третьим этажом торчит неразорвавшийся снаряд от «града». Так что пока лучше оставаться на месте, а он отправится к ополченцам, чтобы те прислали специалистов по разминированию. На этот раз Фёдор Петрович отсутствовал долго, а когда пришёл, сообщил, что специалисты придут в лучшем случае завтра – уж слишком много у них работы. Потом сосед снова ушёл на поиски продуктов. Через какое-то время притащил упаковку минеральной воды и пакет с питанием – в основном, хлеб и какие-то рыбные консервы. Говорит:
- Магазинчик «Вкусняшку» в ухналь разбило. Хозяйку убило, а водителю, который хлеб привёз, оторвало обе ноги. Но живой, слава Богу, отвезли в больницу. «Скорая», как ни странно, работает исправно. Люди разбирают всё подряд. Хлеб прямо на земле валяется. Мне перепала пара буханок да три банки килек в томате, да вот мальцу шоколадку раздобыл.
Я говорю ему:
- Грех пользоваться чужой бедой, и не следовало трогать продукты, обагрённые кровью.
А он мне с обидой отвечает:
- Грех не на мне, Сергеевна, а на убийцах. Хлеб, действительно, запачкан кровью. Но Вы как хотите, а я его буду есть и поминать хозяйку магазина. Добрейшей души человек была, царствие ей небесное, продукты даже не в долг отпускала, а по принципу «кто когда сможет отдать». Такого человека убили проклятые фашисты.
Меня его слова так резанули по сердцу, что я подумала: «Да что же это такое творится! Мир снова сошёл с ума. Одни фашисты отобрали у меня детство, обрекли на сиротство, другие – старость, загнав на склоне лет больного человека в пропахший канализацией подвал. Ладно я, а за какие грехи дети страдают? Им-то за что такая доля?»
Валентина Сергеевна перевела дух, откашлялась и продолжила свой рассказ, временами делая то длинные, то короткие паузы, часто заглядывая мне в глаза, будто хотела убедиться в моём сопереживании и в том, верю я ей или сомневаюсь в подлинности сказанного. Постараюсь пересказать услышанное так, как я это запомнил, не отвлекаясь при этом на те детали, которые не имели непосредственного отношения к повествованию.
– Саперы не пришли ни на другой день, ни на третий. Обстрелы продолжались постоянно. Правда, в наш дом больше не попадало, но бухало где-то совсем рядом. Сосед не выдержал и ушёл снова к ополченцам. Больше он не вернулся. Когда кончились продукты, на разведку пошёл Ванечка – и тоже пропал. Маша отправилась на поиски своего сына и вернулась, с одним ботинком в руках . «Ванечка потерял», – сказала она. А я посмотрела на ботинок и обомлела – в нём находилась ступня ребёнка, обрезанная, словно бритвой, ровно по краю обуви. От ужаса я сама чуть не обезумела, что уж говорить о бедной матери… Она явно помутилась в рассудке – говорила и говорила без остановки, нисколько не слыша меня. А потом пошла искать второй ботиночек. Мне было невыносимо далее оставаться в подвале. Я предприняла попытку выбраться наверх, но, видимо, из-за стресса у меня отказали ноги, и я осталась лежать на тряпках, которые мы снесли сюда ещё до обстрелов. Не знаю, сколько я так пролежала, но мне казалось, что целую вечность. Мне стыдно признаться, даже перед собой стыдно, я лежала и испытывала сильный голод. Кругом у людей горе, смерть, разруха, а меня корчит от голода. Мне всегда казалось, что старики должны легко переносить голод, что это только растущий организм способен страдать от отсутствия пищи. Как же я ошибалась! Моё голодное детство вернулось ко мне в подвал и с удвоенной силой начало пожирать меня изнутри. Когда днём в маленькое окошко пробился свет, я отыскала те самые окровавленные обрезки хлеба, которые Фёдор Петрович аккуратно срезал с батонов в ведро из-под какой-то шпаклёвки. Я радовалась, как ребёнок, что до корочек не добрались мыши. Воды было ещё достаточно, и я хорошо пообедала. Дальше происходящее виделось, как в тумане, но я всё отчётливо помню. Помню, что Маша то приходила, то уходила, помню, как в подвал заглянули какие-то люди. Один парень крикнул: «Есть тут кто живой?». А у меня не было сил не то что откликнуться – даже пошевелиться. Кто-то заметил меня, закутанную в тряпки, и, приняв за покойницу, сказал:
- Тут бабка мёртвая. Нужно найти соседей, пусть похоронят. Пойдём в другой подвал, может, там живые остались.
Но я не мёртвая была, я всё слышала. Слышала и думала о своём. Думала об этих птицах, которых я кормила крошками. Мозг сам, помимо моей воли, подсчитывал, сколько буханок хлеба я скормила прожорливым птицам за долгие годы нашего с ними общения. С какой радостью сейчас хоть малую часть этих крошек я бы отправила себе в рот – и долго-долго с наслаждением жевала бы и жевала! Мысли только возле этого и крутились, причиняя всё большие страдания. В глазах стояла всего одна картинка: птицы, клюющие хлебные крошки. Я им завидовала и хотела к ним присоединиться. Когда мне, видимо, стало совсем плохо, я как будто покинула своё тело и примкнула к птицам. Они меня приняли, потеснились, и я жадно принялась клевать. Ничего нет на свете вкуснее хлеба, в каком бы виде он ни был. А кто-то сверху всё подбрасывал и подбрасывал щедрыми горстями хлебные крошки. И вот (странное дело) постепенно голод стал отступать. По мере насыщения мне всё больше хотелось посмотреть, кто же это меня подкармливает, но я почему-то не решалась. Робела. Непонятно почему, но робела. Наконец, когда голод совсем отступил, я повернула голову и увидела благодетеля. Как вы думаете, кто это был?
– Бог? – почти не сомневаясь, сделал я предположение.
Валентина Сергеевна покачала головой и произнесла:
– Отец.
Последовала долгая пауза, которую я не решился бы прервать ни при каких условиях. Женщина, бросила остатки хлеба птицам, неторопливо отряхнула плащ и, сделав большой глоток воздуха, продолжила:
– Он сидел вот на этой самой лавочке, крошил мякиш, бросал мне и весело улыбался. Мне стало хорошо от этой тёплой отеческой улыбки. Я почувствовала себя ребёнком – захотелось играться, ловить на лету ртом (А, может быть, клювом?) крошки. Папе это понравилось, он махнул кому-то рукой, как бы подзывая к себе, и непонятно откуда рядом с ним возник мой Вася-Василёк. Папа поделился с ним куском хлеба, и Василёк, раскрошив его, тоже бросил мне горсть крошек. Я на лету схватила, видимо, очень большой кусочек, поперхнулась и закашлялась. Это рассмешило отца и Васю, они хохочут, а я кашляю всё сильнее и сильнее и не могу понять, почему им так смешно. Вдруг слышу голос:
- А старушка-то живая! Давай скорее вытащим её на свет Божий. Может, ещё поживёт бабуля.
И второй голос добавил:
- Держись, бабушка! Назло этим ублюдкам не помирай – не доставляй им такой радости.
В больнице меня наши ангелы-врачи выходили. Там я тоже на всякое насмотрелась. Но именно там я увидела ещё одно чудо. Ванечка наш живой оказался. Сильно покалеченный, но живой! Я сама его с мамой видела. Сначала репортаж о нём по телевизору посмотрела (благо в палате телевизор был), а как узнала, что мы лежим в одной больнице, так не выдержала – побежала искать его по палатам. Всех врачей переполошила. Они уже опасались за моё не физическое, а психическое здоровье. Когда поняли, в чём дело, сами проводили меня в палату Ванечки. У мальчика нет одной ручки, одной ножки, глаза забинтованы, но сидящая рядом с ним Маша плачет уже не от горя, а от счастья, что её сын жив и угроза жизни миновала и что ребёнка обещали отправить в Москву для дальнейшего лечения и протезирования.
Я не могу отнести себя к верующим. И отец мой был коммунистом, и мама, и я с двадцати лет в партии. Наши убеждения были искренними. Отец за них жизнь отдал, а я в него пошла. Так что в потусторонние силы не верю. Но тогда что это, если не чудо? Какое можно дать объяснение всему тому, что произошло со мной, с этими людьми? Всё, что я Вам рассказала, – не бред моего воспалённого воображения. Я всё отчётливо видела и ощущала. И отец, и муж были такими же реальными, как сейчас мы с вами, как вот эти птицы, аллея, скамейка, деревья. На склоне жизни я столько увидела чудесного, что на многие вещи стала смотреть по-другому. Разве не чудо, что разорванного миной мальчика неизвестные люди вовремя доставили в больницу? Разве не чудо, что его мать не сошла с ума? Кто-то подсказал ей, где следует искать сына, и она нашла его. Разве не чудо, что во время обстрелов нам исправно подавали свет, газ, воду и тепло? Люди, рискуя собой, спасали других. Пока я лежала в больнице, произошли ещё чудесные события: обстрелы прекратились, наш дом подремонтировали, вставили стёкла, заделали дыры в крыше и в стенах. Но самое главное – люди стали возвращаться. Помните, я Вам сказала, что из пятнадцати квартир заселёнными остались только три? Когда я вернулась, их было уже восемь.
– А сосед Ваш, Фёдор Петрович? – не удержался я от вопроса. – Что с ним сталось?
– Его квартира пока пустует, – грустно ответила Валентина Сергеевна. – Никто о нём ничего не слышал. Но раз уже произошло столько чудес, может, и ему судьба сделает подарок?
Задавая вопрос, женщина с надеждой заглянула в мои глаза, будто возращение её соседа зависело от меня. И я поспешил её обнадёжить:
– Почему бы и нет? Вполне возможно, он попал в плен на ту сторону и теперь ждёт, когда его обменяют на другого пленника. Таких случаев немало. Мой сосед, которого считали пропавшим без вести, вернулся через полгода домой. И Фёдор Петрович обязательно вернётся. Должен вернуться.
– Спасибо Вам, Володенька, – сжимая мою ладонь своими руками, сказала Валентина Сергеевна.
– Да мне-то за что? – смутился я.
– За то, что проявили терпение, выслушали незнакомую старуху, хотя наверняка у вас дела в чужом городе.
– Да Бог с ними, с делами. Я рад, что Вас встретил. В случайности не верю, значит, так было надо, чтобы мы встретились.
– Кому?
– Не знаю. Я, как и Вы, потусторонним силам не очень доверяю. Но разве всё можно объяснить материальным?
Мы расстались, будто были знакомы много лет. В тот момент я действительно не знал ответа на вопрос этой удивительной женщины: «Кому?» Но, вернувшись домой, понял и сел за клавиатуру, чтобы записать нашу беседу, пока свежи в памяти все её подробности.
0

#19 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 09 января 2016 - 09:01

№ 18

МАЛЕНЬКИЙ РАССКАЗ О БОЛЬШИХ КАРАНДАШАХ

В самом обыкновенном торговом центре, но в самом уютном уголке, среди канцелярских товаров на полочке по соседству с кисточками в своих картонных домиках жили цветные карандаши. У кого 6 жителей в домике, у кого - 12, у кого - и более. Днём они сидели тихо по домам и ждали, кто же на этот раз покинет их круг? Все они одинаково боялись маленьких человечков, которые кричали: "Ма-а-а-а-а-ма-а-а-а-а, хочу цветные карандаши!" Это были самые страшные существа, которые могли за день уничтожить домик и всех жителей или раскидать жильцов по разным уголкам в чужой, непривычной для карандашей среде.
Идеальным для Них было бородатое, с задумчивым и в то же время грустным взглядом существо с грязными от краски руками. Все жители художественного салона мечтали попасть именно к нему. Запах его усталости они чувствовали за версту. По вечерам, когда становилось тихо и темно, двери салона закрывались, и все его обитатели начинали обсуждать прошедший день, после чего засыпали до утра, пока их не разбудит первый покупатель.
Картонный домик с изображением зелёного слоника с шестью жителями был изрядно потрепан, так как он тут стоял дольше всех. Бывало, что его брали, доносили до кассы, но, увидев «лохматый» край, относили обратно и меняли на более новый домик. Но они всё же надеялись, что наступит тот день, когда их заберут и они приступят к работе.
Ожидания жителей домика с зелёным слоником оправдались. Ранним утром среди полочек с красками, карандашами и фломастерами бродил старый, грязный, сутулый, с седой бородкой дедуля. Он не покидал салон в течение двух часов, то и дело брал и клал на место то одни карандаши, то другие, разглядывал краски, пастель, периодически пересчитывая мелочь в ладони. Вздохнув, он протянул руку именно к тому изрядно потрёпанному домику, не обращая внимания на внешний вид - понёс их к кассе. Жизнь его многому научила, и он понимал, что внешний вид ничего не значит, а самое важное - внутри и порой именно за неприметной оболочкой может скрываться самое важное.
Отдав на кассе всю имеющуюся мелочь, старик поспешил домой, так как ему предстояло выполнить важный заказ. Карандаши были счастливы, что их взяли для работы и с нетерпением ждали того момента, когда их достанут из домика. Это был самый важный момент в карандашной жизни, а пока они тряслись в сетчатой сумке по соседству с булкой хлеба.
- Ну, вот мы и пришли. Поем и приступлю к работе, - говорил в пустоту дед, открывая скрипучую дверь.
Пройдя в дом, хозяин аккуратно достал карандаши, положил их на край своего единственного в доме столика, который служил и рабочим местом, и обеденным столом. Карандашные сердечки взволновано бились, даже был слышен их стук по коробочке.
И вот, наконец, настал тот самый момент, когда их достали из домика и поместили в старинную хрустальную вазочку. Впервые за всю свою жизнь они свободно вздохнули полной грудью, наслаждаясь пространством вокруг себя. Только сейчас они могут свободно смотреть по сторонам и главное - видеть своего нового друга. Жёлтый карандаш был самым грустным и задумчивым изо всех своих собратьев. Он внимательно смотрел на своего хозяина. Жёлтый видел перед собой седую косматую бороду, густые седые брови, волосы, зачёсанные назад, очень усталый и в то же время задумчивый взгляд своего нового друга, который что-то чертил простым карандашом на большом листе бумаги. В тоже время остальные карандаши наблюдали другую картину: вокруг них было много воздуха, новых соседей, стены были завешены пожелтевшими от старости картинами, но они были настолько великолепными, что от них невозможно было оторвать взгляд; из мебели был только стол, стул, шкаф и кровать. В углу на высоком пне сидел серый кот и шевелил ушами. Всё вокруг было в серых тонах, только картины оживляли этот дом и придавали жизнь. Больше всего на свете все карандаши боялись точилку. Эта дама с каждым своим появлением нещадно укорачивала их жизнь. К счастью, её не было видно.
Старик всё продолжал рисовать, ни на секунду не отрываясь от своего дела. Очередь дошла и до карандашей. Первым он взял оранжевый карандаш. Все остальные были рады за своего друга, взволнованно провожали его взглядам и знали, что скоро очередь дойдёт и до них. Жёлтый продолжал смотреть на старика. Ему было очень жаль его, и хотелось помочь всем, чем может, а в голове крутилась мысль: «Как только очередь дойдёт до меня, я сделаю все, что в моих силах, что бы порадовать спасителя, который взял нас к себе и дал свободу».
Послышался шум за дверью. Кто-то тщетно пытался открыть дверь, после чего решили постучать. Старик последовал к двери. На пороге стояла высокая , очень красивая женщина.
- Здравствуйте, Роберто. Ну как? Вы согласны выполнить мой заказ, я Вам давала сутки на раздумье. Подумали?
- Да, конечно, я, безусловно, согласен. Даже уже приступил к работе. Проходите в дом.
Женщина улыбнулась, заглядывая через плечо художника в дом:
- Нет, я не буду заходить в эту берлогу. Через три дня заеду за работой и, если мне понравится, я заберу её и заплачу Вам ту сумму, на которую мы вчера договорились.
- Простите за мою наглость, но Вы не могли бы мне дать небольшой аванс? У меня совсем нет денег и ничего кушать. В последнее время совсем нет работы, и соседям уже надоело меня подкармливать. Да и мне уже неудобно перед ними.
- Закончите работу - получите деньги. До свидания.
- До свидания.
Старик опустил голову, закрыл за гостьей дверь и поспешил к своему столу.
- Рэм, как ты посмел залезть на стол, уронить вазу с карандашами и утащить у меня кусочек хлеба, хулиган! Ух, я тебя сейчас! Чего смотришь на меня своими бессовестными зелёными глазищами? Даже я меньше тебя ем. Я же только что давал тебе хлеб с молоком, - ругал своего кота Роберто, собирая карандаши обратно в вазочку и прибираясь на столе. 5 карандашей было в вазочке, не хватало только зелёного.
- Куда же он закатился? Ну, Рэм, одни проблемы с тобой. Совсем распустился в последнее время, - продолжал ворчать старик.
Сердце зелёного карандаша чуть не выскакивало из груди. Он валялся рядом с печью в щёлочке между досками пола. Когда кот бежал с места преступления. Чтобы его не застукали, он уронил вазочку и наступил на один из карандашей, который отлетел из-под лапы прямо к печке. У Роберто не было времени на поиски карандаша, он сел за стол и продолжил работу. Часы пробили полночь, но художник в команде с карандашами продолжал работать. Сон овладевал художником всё сильнее и сильнее, глаза закрывались, но работа продолжалась. Несмотря на то, что точилка унесла большую часть жизни карандашей, они были очень довольны работой. Красный подружился с точилкой, они не переставали болтать; временами красного было не узнать: от смущения он становился бордовым. Их союз был весьма сложным. Как ни хотелось точилке, но ей приходилось укорачивать жизнь красному.
В какое-то время в комнате стало очень тихо. Все обитатели боялись пошевелиться, старик уснул прямо за рабочим столом, положив голову на руку. Солнечные лучи пробивались сквозь старый, потрепанный годами тюль и освещали седую бородку художника, перебираясь на его щёки и косматые волосы. Эту картину наблюдали карандаши и сидевший на своём пне кот Рэм. Когда лучи начали играться с седыми ресницами старика, он проснулся, посмотрел по сторонам со словами:
- Новое утро. Я ещё живой, спасибо Богу. Даже не заметил, как уснул. Привет, Рэм. Сейчас позавтракаем - и за работу.
Завтраком он называл хлеб с молоком, который у них был и на завтрак, и на обед, и на ужин. Себе и коту он всё делил поровну. Старик подрабатывал, очищая соседские дворы от снега, за это они давали ему деньги, на которые он покупал хлеб и молоко , а некоторые расплачивались едой. Но были и добрые люди, которые просто так приносили ему еду. А летом, когда снега нет, заработать было почти негде. Дети его давно выросли , жили в другом городе и совсем не навещали старика.
Позавтракав и накормив кота, Роберто продолжил работу. Карандаши тоже успели выспаться и с новой силой приступили к работе. Зелёный пытался кричать, но его слышали все, кроме старика. Было очень обидно лежать где-то даже не на полу, а в полу. Зелёный всегда считал себя самым главным, так как на домике был нарисован именно зелёный слоник. Ни красный, ни синий, а зелёный. А сейчас он лежит, никому не нужный.
- Ума не приложу, как они там без меня? Без меня картина не будет полной, всё без меня меркнет. Ну, найдите же скорее меня! - бился в истерике зелёный
Синий работал меньше всего. Он сидел в вазочке и смотрел в окошко на кроны деревьев, которые очень красиво качались на ветру. Вдруг в окошке появилось смешное лицо рыжей девчушки с двумя нелепыми хвостиками. Когда она улыбнулась, он заметил, что у неё нет двух передних верхних зубов. Девочка пыталась что-то разглядеть в комнате, потом постучала.
- Лиза! Лизонька пришла! - обрадовался старик и поспешил открывать дверь.
- Здравствуйте, дядя Роб. Мама напекла с утра пирогов и передала немного Вам.
Девочка забежала в дом, положила пироги на стол и уселась на стул.
- Здравствуй. Передай маме большое спасибо. Не забываете старого соседа, мне очень приятно.
- Ой, а что это Вы рисуете?
- Небольшой заказик.
- Хи-хи! Ну, ладно, я побегу. Меня девочки ждут, а мама играть не пустила, к Вам отправила.
- Хорошо, иди. Спасибо тебе!
- До свидания!
Пироги очень вкусно пахли и были ещё тёплыми. Очень хотелось попробовать, но жизнь научила экономить - распределять еду по дням.
Работа продолжилась. Зелёный так и не нашли. Красный полностью растворился в точилке.
И вот настал долгожданный для художника день, когда заказчица должна была прийти, забрать работу и заплатить обещанную сумму. Старик работал почти без сна и без еды. То, что было, они с котом съели за два дня. Роберто был очень доволен своей работой. В назначенный день он надел свой самый красивый костюм, в котором он женился 40 лет назад. Это день для него был очень важен, так как за работу ему обещали много денег, которые он уже знал, куда потратить. Весь день он сидел за столом рядом со своей работой и ждал, когда же постучать в дверь. В вазочке стоял один синий карандаш, остальные полностью отдали себя работе. Старик весь день просидел на стуле и уснул, как это часто бывало, прямо за столом. Проснулся на следующий день. Кушать было нечего.
- Может, она вчера забыла и придёт сегодня? - вслух размышлял старик.
Так и случилось. Женщина пришла. Но она высказала своё недовольство его работой и отказалась забирать её и, тем более, платить за неё.
Роберто был очень огорчен. По его щекам катились слёзы. В последний раз он так плакал на похоронах жены 7 лет назад. Ему казалось, что работа превосходная, и он никак не мог понять, что не понравилось заказчице: ведь он сделал всё именно так, как она просила.
Солнце ушло за горизонт, стало темно. После того, как женщина ушла, художник не запер за ней дверь, он просто сидел неподвижно на стуле и смотрел на свою работу. Так он просидел до поздней ночи, а потом, как обычно, уснул за столом прямо у своей последней работы. Ему снилась его жена. Она была такой, как в последний день своей жизни, но в свадебном платье. Улыбалась и держала в руках карандаши.
- Роберто, ты большой молодец! Не стоит так расстраиваться, просто эта женщина ничего не понимает в искусстве. Найдутся люди, которые оценят эту работу. Ты сегодня очень красивый, впрочем, как и всегда. Не переживай, идём со мной,- утешала мужа Сара.
Наутро старик не проснулся, как это было обычно. Его душа ушла вслед за женой, а тело оставалось на рабочем месте. Вскоре работа нашего художника стала известна по всему миру; многие коллекционеры хотели себе в коллекцию данное произведение и готовы были за неё отдать неимоверные деньги. Также картины, которые висели на стенах его квартиры, разошлись по частным коллекциям и музеям мира.
Никто и подумать не мог, что известная по всему миру картина нарисована обычными цветными карандашами из потрёпанной коробочки, которую никто и брать не хотел, таким же с виду непримечательным стариком.
0

#20 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 24 января 2016 - 20:51

№ 19

ДО ТРЕТЬЕГО КОЛЕНА

Старик шёл с трудом, едва волоча ноги. Он только что сдал дежурство на угольном складе, где работал сторожем, и направлялся домой. Впрочем, домом место его проживания вряд ли можно было назвать. Комната-клетушка в рабочем бараке - вот и всё, чем располагал старик. Никто не знал, откуда и зачем он явился в этот шахтёрский посёлок? Какую жизнь прожил? Почему не завёл семьи, остался один и ни с чем? Хотя это было неудивительно. Ведь шёл тысяча девятьсот шестьдесят второй год (в сорок пятом кончилась война, в пятьдесят шестом -всенародная отсидка), и одиноких неприкаянных стариков, инвалидов...
В Союзе старики, живущие на пенсию, да ещё подрабатывающие, нищими не считались. Ведь нищета - это сравнение с богатством. А богатых в стране не было вовсе. Были власть имущие и прочие, именно такой градацией наиболее полно оценивалось общество, именуемое советским народом. Про старика в посёлке знали лишь то, что он до пятьдесят шестого года «сидел», потом его реабилитировали. Но почему не поехал на Родину? Не ищет своих близких? Почему доживает свой век в богом забытой дыре?..
Старик, близоруко щурясь, долго не мог открыть дверь своей комнатушки.
- Вам письмо... Под дверью лежит, - мимо по длинному барачному коридору пробегала женщина с дымящейся кастрюлей.
Старик глянул себе под ноги и с трудом различил что-то белое, подсунутое под дверь. Наклонился тяжело, натужно, вновь распрямился… В руках он держал конверт. Замок, наконец, поддался, он открыл дверь, включил свет, одел очки... Старик не сомневался в ошибке. Никто не мог ему написать - никто не знал, где он. Но адрес и имя адресата были его. Обратный адрес ему ничего не сказал. Какой-то городишко в Средней Азии, фамилия отправителя незнакома.
Знакомым оказался лишь почерк на конверте. Он не мог сообразить, откуда ему известен этот чёткий каллиграфический почерк. Он помнил его как-то смутно, через толщу лет, из другой жизни. Подсказали инициалы отправителя. Это был почерк сына, а фамилия...
Сын писал, что ищет его уже пятый год, что давно женат, у него двое детей, и что... Что с ним живёт мать, бывшая жена старика. Сын почти не касался прошлого, но недоумевал, почему отец после реабилитации спрятался, молчит. Он звал его посмотреть на внуков. Старшему исполнилось уже пятнадцать лет, а внучке - восемь. Сын ничего не писал о сестре, и почти ничего - о матери. Но старик знал, что дочь после того, как его посадили, отреклась от него, а жена...Жена не ждала его из лагеря. А вот сын не отказался, хоть это ему и дорого стоило. Правда, впоследствии сменил фамилию, но иначе он не мог, и вот сейчас нашёл, зовёт...
На старика нахлынули безрадостные воспоминания – то, что он хотел забыть. Письмо, а, главное, - известие о внуках разворошили память. Ведь внуки - это третье колено, а его род прокляли до третьего колена, начиная с него. Он и его дети несли это проклятие. Их судьба оказалась ужасной, это даже жизнью назвать было нельзя…
Когда-то, ещё до революции, он был деревенским парнем. Не простым, а этаким бойким, сметливым, которому в жизни всё давалось легче, чем другим. Также легко ему давалась учёба в церковно-приходской школе. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, помещик, чьё имение располагалось по соседству, учредил награду лучшему ученику ЦПШ. Ходили слухи, что таким образом барин замаливал грехи своих предков, которые слыли жесточайшими крепостниками, по три шкуры драли с крестьян, пороли, продавали, нарочно разрывая семьи. И будто висело над тем дворянским родом проклятие, что перед смертью послала замученная дедом того помещика дворовая девка. Так или иначе, но жизнь и конец деда, бабки, отца и матери помещика оказались страшными и мучительными...
Награда - это красиво оформленное собрание сочинений Пушкина сытинского издания, которое вручала помещичья дочь, гимназистка, его ровесница. Она подала книги в нарядном переплёте. От этой невероятно красивой барышни веяло каким-то неземным благоуханием. Ему, привыкшему к запаху хлева, навоза, рабочего пота... Её руки... Он привык видеть раздавленные работой руки матери, крестьянок, крестьянских девушек. Их большие ладони почти не отличались от мужских. Ручки барышни казались невероятно маленькими, нежно-пухлыми; малы были и её ножки в не виданных на селе нарядных туфельках, хотя сама она была вовсе не мала. На высоком каблуке она казалась одного с ним роста, с уже оформившейся грудью, подчёркнутой дорогим, сшитым по фигуре платьем. Её лицо было не по-крестьянски румяным, а кожа по-детски нежно-бархатной, чего не могло быть у деревенских девушек, работавших в поле под солнцем и ветрами. Это была здоровая, живущая лёгкой барской жизнью дочь помещика средней руки. А господа средней руки в той России сильно отличались, как от аристократов, так и от разночинцев, о которых любили писать классики русской литературы. Господа средней руки были для большинства писателей неинтересны, потому что они, как правило, не испытывали «горя от ума», как первые, и не чахли от нищеты и чахотки, как вторые. Ведь они, в основном, просто ели, пили, любили... Радовались жизни.
Он застыл с книжками в руках и глупо, растерянно улыбался, глядя на неё.
- Ты, наверное, хотел бы другой подарок? Сапоги с галошами или новые валенки... Да?- она звонко с издёвкой рассмеялась...
Он влюбился, хоть и понимал, что между ними пропасть, и она никогда не снизойдёт... Но он ничего не мог поделать с собой, она снилась ему. Он специально слонялся возле помещичьей усадьбы, чтобы вновь увидеть её. Однажды ему посчастливилось. Она выезжала из имения в экипаже, но не узнала, равнодушно отвернулась...
Они встретились после Революции, когда кругом бушевала Гражданская война. Им было по двадцать. Она бежала из родительского дома, стремясь примкнуть к отступающей Белой армии. Бежала, схоронив отца, умершего, как и его предки, в мучениях от страшной болезни. Он... Он возглавлял отряд красных партизан, который куролесил по округе, нападая на отбившиеся от обозов возы с провизией, имуществом белых, на бегущих в панике дворян... Всех, кто под руку попадётся и окажется по зубам. Отбитое имущество партизаны частью с шумом прогуливали, а частью делили и втихаря развозили по своим домам. Когда жертвы оказывали сопротивление и кто-то из партизан бывал ранен или убит... В общем, пленных не щадили.
Перестрелка случилась и в тот раз. Стояла зима. Барышню вывозил из имения её жених, офицер, который специально отпросился из части. Офицер оказался хорошим стрелком. Отстреливаясь из саней, он убил двоих и ещё троих ранил... Когда удалось пристрелить пристяжную, офицера изрешетили пулями. И тут партизаны увидели в санях онемевшую от ужаса прекрасную барышню... Она, наверное, разрыдалась бы над бездыханным телом жениха. Но молодые, разгорячённые погоней, самогоном, разозлённые потерями партизаны не дали ей такой возможности. Под свист и улюлюкание её выволокли на снег, разорвали красивую шубку, платье, кружевное бельё. Он тоже был пьян, разгорячён... Самосуд - дело обычное для войны, тем более, для Гражданской. Он не мог, не обладал такой властью, чтобы удержать одуревшую от крови и вседозволенности молодёжную вольницу. Революция, бунт – это время, когда молодые вдруг начинают ощущать себя умнее старших, объявляют их мудрость, жизненный опыт «старым и глупым», ненужным, подлежащим разрушению «до основания».
Ему, командиру, её предоставили первому. Спасти её... Даже ценой своей жизни он не смог бы этого сделать. Она лежала перед ним прекрасная, обнажённая, та, которая ему снилась, о которой он безнадёжно мечтал. Он не сомневался, что окажется вторым после офицера, её жениха, но... Он оказался первым. Барышня была девственницей, жених не трогал её до свадьбы, которой не суждено было состояться. Он так много слышал о развратной жизни господ. Тогда, по молодости, он ещё не осознавал, что развратность как черта характера не зависит от социальной принадлежности... Он сделал то, что желала от него толпа товарищей, которой он вроде бы командовал. В тот момент, в её наполненные ужасом глаза вернулось сознание. Она узнала его... Нет, она не молила о пощаде.
- Вот кем ты стал... Первый ученик... Тебя и весь твой род, до третьего колена... Проклинаю! Я последняя в проклятом роде... Пусть на тебя наше проклятие падёт...
После этих слов она уже ничего не говорила, готовая последовать за женихом... Потом на неё кинулся его заместитель, потом... Вскоре она перестала дышать, а он стоял, оглушённый её предсмертной волей...
То проклятие долго никак не проявлялось. Более того, ему сопутствовала по жизни удача. Гражданскую войну он завершил командиром роты регулярной Красной Армии. Там же, оценив виды на будущее, вступил в ВКПб. Судьба хранила его – на войне его даже ни разу не ранили, он живой и здоровый вернулся домой с возом трофейного добра. В родном селе его как коммуниста, бывшего красного командира избрали председателем сельсовета. С женитьбой тоже вроде всё сложилось, тем более, свободных невест в селе, где в войну погибло и пропало много парней, было пруд пруди. Выбрал первую красавицу – за него любая готова была. У него родился сын, потом дочь... А в стране объявили НЭП, деревня заметно богатела. Богател и он, удачно пустив в дело добытые на войне имущество и деньги, ловко используя своё служебное положение. На селе он стал чем-то вроде советского помещика. Его жена-красавица себя и вела, как помещица: не работала, только покрикивала на нанимаемых батраков и батрачек. Хорошо жили они в эти двадцатые годы, вызывая лютую зависть многих односельчан. Он же не обращал внимания ни на что: любил, холил, одевал по-городскому жену, детей, завёл охотничьих собак; среди трофеев у него имелись австрийские охотничьи ружья... Он и не вспоминал о висевшим над ним и семьёй его проклятием. Ведь сбывалось не оно, а лозунг: победителей не судят.
Он не сообразил вовремя, какую для него опасность таит коллективизация и грызня за власть в руководстве Партии. Впрочем, коллективизацию он перенёс относительно безболезненно. Его как героя гражданской войны, коммуниста и предсельсовета не раскулачили силой. Его попросили, и он, смекнув, всё отдал в колхоз: лошадей, прочую скотину, инвентарь... Австрийские ружья. Правда, жена с драгоценностями, добытыми им на войне, расставаться не пожелала. Это не имело последствий – его дом, в отличие от жилищ прочих кулаков, не обыскивали.
Но миновала одна беда - на смену ей другая спешит. Началась внутрипартийная чистка в связи с делом Тухачевского... Какое отношение имел простой крестьянский парень, командир ничтожного подразделения к знаменитому командарму, а потом советскому маршалу? Однако копали Органы глубоко. Оказалось, что рота, которой он командовал, какое-то время входила в состав армии Тухачевского. Нашлись и односельчане, свидетельствовавшие о его «подвигах» на войне, и образе жизни после неё. На этот раз его дом обыскали, нашли золото, драгоценности, происхождение которых Он объяснить не смог. Объяснили следователи: средства для организации восстания против Советской власти в глубинке по сигналу от бывшего командующего...
Так нежданно-негаданно из Красного героя Он стал врагом народа. Жену и детей тоже затаскали на допросы. Особенно досталось тринадцатилетнему сыну. С него особенно рьяно выбивали компромат на отца. После одного из допросов мальчик пришёл домой поседевшим. Он в это время уже был арестован и про сына узнал много позже, в лагере, от случайно встретившегося дальнего родственника, тоже не избежавшего «молоха». От него же узнал, что дочь, вступая в комсомол, отказалась от отца, а сын из села уехал, сменил фамилию, благодаря чему поступил в военное училище. Жена... Жена не захотела жить рядовой колхозницей, женой врага народа. Она тоже подалась в город, прихватив с собой сохранившиеся вещи, и там сначала существовала их продажей, потом неплохо жила благодаря тому, что верность «врагу народа» не соблюдала.
По делу Тухачевского он получил десять лет. Но, увы, этим срок не ограничился. Он по натуре был бунтарь, а в советских лагерях за это, как известно, добавляли срок. Так что, освободился он только по общей хрущёвской реабилитации в пятьдесят шестом, отбухав более двадцати лет. На родину он не поехал. Его там давно никто не ждал. Следы жены и детей затерялись. Он вступил в переписку с братом и от него узнал, что сын окончил училище, стал офицером, геройски воевал с немцами, после войны женился. Но не удержался, приехал после победы на родину, красавец, в форме, с орденами. Сыну казалось, что после такой войны, всенародного единения перед внешним врагом всё должно забыться. Однако он жестоко просчитался. Увидев его, сверкающего золотыми погонами и наградами... Сыну позавидовали, так же, как когда-то завидовали его ухватистому отцу. Позавидовали, что уцелел в страшной мясорубке, что сумел выйти в люди. Вызнали адрес его воинской части и отписали туда, что он сын врага народа, под другой фамилией... Сына с позором изгнали из армии, исключили из партии... Он запил и, чтобы избежать дальнейших преследований, бежал с семьёй подальше, в тьмутаракань.
Про дочь он знал лишь то, что она тоже убежала далеко, завербовалась на Дальний Восток, на какую-то стройку и там сгинула. Он хорошо знал, что могло с ней случиться: ведь на таких стройках значительную часть работавших составляли расконвоированные зеки. Причём не политические, а уголовники... Тогда и вспомнил Он проклятие барышни. Освободившись, он не стал искать детей, боясь хоть тенью своей ещё чем-то навредить им. Он забился в медвежий угол, чтобы тихо и незаметно дожить свои годы, которых оставалось немного: лагерь - не курорт.
Старик перечитал письмо и утвердился в своём решении. Внуки! У него есть внуки! Третье поколение, над которым тоже висит проклятие, искромсавшего жизнь его и его детей. Давно уже ни во что не веровавший, он верил только в это проклятие. Старик достал уксусную эссенцию. В последнее время ему всё чаще стал являться Её призрак. Она смотрела на него и безмолвно спрашивала: «Ну, и как тебе живётся... А детям твоим?» Старик не боялся смерти - он боялся сойти с ума. Сейчас он волевым усилием пытался вызвать это видение, но призрак не являлся. «Она» всегда приходила, когда Он её не ждал.
Он вскрыл уксус.
- Ну, ну же... Приди... Явись… Пожалуйста! - шёпотом молил Старик.
Бледный лик юной красавицы, наконец, стал смутно проступать в полумраке холодной комнаты.
- Скажи... Скажи, как мне спасти внуков, что я должен?.. Покончить с жизнью?.. В страшных мучениях... Чтобы чужие люди зарыли, как собаку?
Барышня равнодушно взирала сквозь него.
- Хорошо... Я заслужил. Прощения не прошу - я за всё получил сполна. О другом прошу... За внуков. Их... Их прости. Детям моим ты отомстила. Внуков не тронь! Прошу тебя. Сними с них проклятие... Бога ради... Ведь ты тоже невинная за грехи предков наказание понесла...
Старик сполз со стула на колени. Барышня, до того совершенно безразлично взиравшая, как будто чему-то усмехнулась, задумалась.
- Спасибо... А за мной не станет… Я сейчас... Я недолго.
Старик встал с колен и решительно опрокинул бутылку с уксусом в кружку...
0

Поделиться темой:


  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей