МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Рояль в кустах» - новелла, реализм, острый сюжет, неожиданная развязка (до 30 000 знаков с пробелами). - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

«Рояль в кустах» - новелла, реализм, острый сюжет, неожиданная развязка (до 30 000 знаков с пробелами). Конкурсный сезон 2018 года.

#1 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 29 сентября 2017 - 13:18

Номинация ждёт своих соискателей с 1 октября по 28 февраля.


Все подробности в объявление конкурса,
здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=5295

ОДИН НА ВСЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЗАПОЛНЕННЫЙ ФАЙЛ ЗАЯВКИ
НАДО ПРИСЛАТЬ НА ЭЛ. ПОЧТУ: konkurs-kovdoriya@mail.ru


Прикрепленные файлы


0

#2 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 октября 2017 - 20:14

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

1

ЛАДОГА


В жизни каждого есть мечта, есть что-то такое, к чему стремишься и чего хочешь достигнуть. У меня было много целей, вершин, которые я стремился покорить. Что-то удалось, а что-то нет. Существовала в моей жизни одна мечта, которую я очень хотел осуществить, но по разным причинам все не удавалось. Название ее Ладога, а мечтал я ей когда-то насладиться всласть.
Будучи старшим школьником, а потом студентом несколько раз я попадал туда на зимнюю рыбалку. Пару раз ездил вместе с отцом. Ладога с тех пор запала в душу как что-то удивительное, несравнимое ни с чем по своей мощи и красоте. Был там, конечно, и момент самоутверждения себя как мужчины. Не каждый решится в полной зимней амуниции с коловоротом на плече и ящиком на спине в мороз сделать как минимум пятнадцатикилометровый марш бросок по заснеженной Ладоге. Тогда автобус привозил нас всего лишь к Новоладожскому каналу. До места рыбалки шли пешком, а это километров пять-шесть. Мороз иногда приличный, да еще и с обязательным ветерком. Вспоминаю, что как-то приятель мой уже в конце рыбалки, загадочно поглядывая на меня, предложил согреться и достал из своего рыболовного ящика бутылку портвейна, 18 градусов кстати. Так вот содержимое его от мороза превратилось в красный снег и лилось очень плохо. Помог какао, который был у меня в термосе. Вы никогда не пили портвейн с горячим какао? Нам тогда напиток показался исключительно вкусным.
С моей последней ладожской рыбалки прошло уже лет сорок. Мечта в душе еще теплилась, но казалось, что осуществить ее уже не удастся. Приближался день моего шестидесятилетия, а праздновать настроения не было. В душе был траур по отцу, полгода как он покинул этот мир, и это время я мало с кем общался. Накопился голод на общение, особенно с людьми, которые отца моего знали, именно поэтому я все же решил пригласить на юбилей гостей, но всего лишь трех школьных друзей. Среди них был Шура Петров с женой. До этого дня встречались мы очень редко. До меня доходили слухи, что в семье у него нелады, и он крепко выпивает. Шура был единственный человек, с которым я проучился все школьные годы в одном классе. За время обучения нас трижды расформировывали, учились в трех разных школах, но только с ним я всегда попадал в один класс.
Я вынужден дословно привести вам тост, с которого и началась реализация моей мечты. Крякнув, Шура степенно встал с рюмкой в руке, невольно положив часть своего круглого животика на край стола. Дождавшись полной тишины, он начал свой тост:
- Ну что дорогой Женя вот и ты дожил до свободы. Поздравляю! Помнишь известный советский анекдот. Армянское радио задает вопрос: «Какова продолжительность жизни мужчины в Советском Союзе?» Ответ: «Восемь лет. Семь лет до школы и год на пенсии». Так вот я хочу, чтобы ты жил на пенсии долго и счастливо, а потому предлагаю прямо с этого года ездить со мной на рыбалку, на Ладогу. Предлагаю ведь совсем не случайно, знаю, что в душе у тебя эта страсть присутствует, хорошо помню, что в школе у тебя была кличка «Рыбак». Кстати осенью там же ягоды и грибы. Ты знаешь я на Ладоге двадцать лет, изучил все. Гарантирую красоту, успех, а также хороший мышечный и психологический тонус. Я, в отличие от тебя, на свободе уже полгода и могу поделиться опытом. Поездки мои как минимум удвоились и радость от бытия тоже. Итак, рыба, грибы и ягоды у нас уже есть, остается картошка. Ну а вопрос с ней решается еще проще. Вон у тебя сколько земли. Посадим и вырастим. Пенсии у нас конечно хилые, но если реализуем мой план, то на соль и иногда на балду хватит.
Для меня тост этот был сладчайшей музыкой. Очередной раз подумал, что вот если чего-то очень сильно хочешь, то это обязательно сбудется. Кто-то там наверху это устроит и сделает тогда, когда посчитает нужным.
Юбилей отмечали на моей даче. В перерыв мужчины вышли во двор, а женщины остались на веранде. Шура тут же завладел нашим вниманием байками о Ладоге и рыбалке на ней. Я с жадностью слушал. Говорил он страстным шепотом, боясь, что услышит жена. Да и вообще не только женам, но и всем женщинам такие байки лучше не слышать. Уж больно они дискредитируют мужчину в их глазах. Шура, склонив голову к нам и постреливая глазами на веранду:
- С Мишкой, может, знаете, высокий такой, мастером у нас в столярном работает. Рыбак он кстати классный. Меня, подлец, всегда облавливает, и пьет, скажу я вам как настоящий столяр. Так вот как-то в июле вдвоем за день, наловили мы твистерами 70 килограммов «паровых» окуней, и на берегу тут же все их продали каким-то финским торговым представителям по очень выгодной цене. В первом же магазине купили водки и решили слегка отметить удачную рыбалку. Это было в субботу. Очнулись только в понедельник. Во вторник на работе еле отбрехались.
Без всякой паузы Шура продолжил:
- Или вот пару лет назад был такой случай. Ловили окуня, в лодке нас четверо. Волнение как всегда на Ладоге было приличное. Один из нас решил посмотреть, как играет его новая блесна. Первый заброс и зацепилась щука килограмм на пять. Все четверо понятно были уже под мухой и кинулись на один борт, помогать. Ну, ясно дело черпанули воды и опрокинулись. Что такое оказаться в волнах Ладоги километрах в семи от берега вам объяснять не надо, уверен, понятно каждому. Думал все, каюк. Рядом лодок не было, но сильно повезло, кто-то издалека увидел нас в бинокль, и помощь пришла, вытащили.
- МЧС, что ли? – спросил Толик.
- Какое МЧС? Сразу видно Толя, что ты не рыбак. Сейчас все на Ладоге с классными биноклями. Следят друг за другом. Очень мне это не нравилось. Только нарвешься на рыбу, как мигом тебя окружают лодки. После этого случая потеплел я к рыбакам с биноклями.
С Шурой мы дополняли друг друга, он знал куда ехать, где ловить и как, а я имел средство доставки к месту лова – машину. Уже в первых числах июля мы поехали в Черное за щукой. По Шуриным рассказам лучшего места для ее ловли на Ладоге нет. Взяли мы с собой и моего тогдашнего приятеля иподиакона Юру Рубана.
Дорога оказалась дальней и красивой. Было грустно оттого, что мы наблюдали определенное запустение не только этой местности, но и как везде в нашей стране в душах людей. Красивейшие храмы порушены. Рядом с одним из них был старинный погост безмолвно, но явственно говорящий нам о том, как процветал совсем недавно этот край. Надгробия сплошь каменные и богатые, но многие покосившиеся и даже заваленные. Прямо на них неразумные потомки ведут какую-то хозяйственную деятельность, накиданы бревна с кучами рубленых березовых дров.
Оказалось, что Шура привез нас на базу промышленного объединения «Ладога», которая находилась в красивом месте, частично защищенном от Ладоги косой, заросшей лесом и кустами. Нам выделили маленький аккуратный домик отделанный вагонкой снаружи и изнутри. Время было к вечеру, и мы с Юрой, быстро распихав свои вещи, схватились за наладку спиннингов, торопились успеть на вечерний лов. Шура с легкой ухмылкой притормаживал нас:
- Мужики, мужики не суетитесь, успеем. Главное соблюсти ритуал. В Ладогу сегодня не пойдем, там штормит, а вот в заливе половим, в нем волна маленькая».
Посмеиваясь над нами, стоящими со своими спиннингами наизготовку, он потихоньку достал походные стопки поставил их на стол, открыл бутылку водки, налил три стопки до краев, снисходительно посмотрел на нас и, покачав головой, изрек:
- Садитесь, что ли… Главное ритуал, не выполним точно ничего не поймаем.
Только после выполнения этого ритуала мы пошли к лодке.
Залив оказался мелким и сплошь зарос водорослями. Забросить блесну и не зацепить водоросли, было непросто. Я сидел на веслах, а мужики пытались что-то поймать. В основном таскали водоросли, но тут Юра изловил «карандашика» размерами чуть больше блесны; пришлось жадного дурачка отпустить, в надежде, что этот урок пойдет ему впрок. А несколько минут спустя Шура вытащил щуку, которой порадовал всех нас, весу в ней оказалось 3,5 килограмма. Ветер усиливался, начало смеркаться и мы пошли домой в хорошем настроении, надеясь, что уж утром вся рыба будет наша.
В своем домике мы продолжили ритуал, а для усиления его действия пригласили директора базы, который оказался Шуриным другом, компанейским парнем и, как и наш рыболовный гуру, большим любителем ритуалов. Не знаю, должно быть не то мы у высших сил просили, уговаривали их дать нам хороший утренний клев, но утром на Ладоге разыгрался такой шторм, что мы даже не пошли к лодке. Опытный Шура был, оказывается готов и к такому варианту, прихватил он из дома мороженых щук с прошлой рыбалки. В котле, как и полагается на костре, в специально отведенном месте, оборудованным аккуратным столом со скамейками, мы варили уху и все кроме меня продолжили ритуальные действия. Мне же предстояло еще трехчасовое сидение за баранкой автомобиля, и я только наблюдал, как набирали румянца щеки и носы моих приятелей, и слушал, каких крокодилов каждому из них удавалось вылавливать.
При расставании, обнимаясь с директором базы, мы хором клялись приехать снова через пару недель. Оказалось не судьба и больше мы туда не собрались, ну а выловленная щука досталась Юре, поскольку в его семье были маленькие дети и мы подумали, что радости там она принесет больше.
Следующая летняя ладожская рыбалка состоялась только на следующий год. Зато зимой благодаря Шуре я на Ладоге отвел свою душу, так как и мечтал. По льду были на ней в первый год раз семь, то есть каждые две недели. Страсть была так сильна, что не смущало меня и то, что вставать в день рыбалки приходилось в шесть утра, чтобы с рассветом быть уже на льду, а также ехать по зимней дороге километров сто только в один конец. Из Питера я ехал в Кировск, забирал Шуру, и дальше брали мы курс на Ладогу. В то время строгого контроля по выезду машинами на лед не было, и порой мы доезжали машиной до самого места лова. Как то, нам удалось уехать в Ладогу от берега даже километров на десять, это было в середине зимы в районе Зеленцов. Когда я рассказывал о том, что мы ездим по Ладоге машиной, многие хватаются за голову и смотрят на меня как на сумасшедшего. На самом деле для тех, у кого в голове присутствует разум это абсолютно безопасно. Ну а дураки они ведь везде есть, были и будут.
Зимняя рыбалка дело очень непростое, требующее профессионализма, который нарабатывается со временем, понятно, что у всех в разной степени. Один отсидев на льду день, ловит трех-четырех штук, а рядом с ним кто-то два-три десятка. По первому льду ловят обычно на блесны, поскольку окунь еще энергичен и активен, а зимой и ближе к весне на мормышки, рыба в это время вялая, за блесной не погонится, но кушать хочет. Выбор блесен, мормышек, балансиров – дело непростое, но не главное. Главное чувствовать рыбу и умение тонко подлаживаться под нее игрой снасти. Шура в этом вопросе был талантлив, правда встречали мы и таких рыбаков кто его облавливал. Я, имея за плечами серьезный опыт рыбака, своему наставнику сильно не уступал.
Ритуал, конечно, был и на зимней рыбалке. Как только выезжали мы на лед, останавливал я машину и открывал багажник, Шура из своего ящика доставал бутылку водки, наливал по стопке и мы выпивали за хороший клев. Он всегда был, иногда не очень хороший, но без хвостов мы никогда не возвращались. Эта стопка за день была моя первая и последняя. Дальше Шура пил в одиночестве, и к концу дня бутылка опустошалась, но для моего штурмана это был не полный ритуал. После рыбалки, как только я выезжал на берег, он требовал остановиться у ближайшего сельского магазинчика, покупал маленькую и выпивал ее на заднем сиденье машины, потом разваливался там же счастливый, румяный от мороза и водки и дремал до самого своего дома. Приехав, мы выходили из машины, высыпали всю пойманную рыбу на снег, дели ее пополам, потом обнимались на прощание и я продолжал путь к своему питерскому дому. Когда улов был хорошим, то делили на три части, одну для Юры Рубана. Зимой на рыбалку мы его не брали, слишком он рыхлый и городской для такого экстремального действа.
Меня всегда удивлял Шура тем, что находясь на льду под мухой, всегда облавливал меня, а еще тем, что по нему был не заметен тот объем водки, который он употреблял за день рыбалки. Во всяком случае, в подъезд своего дома с ящиком и коловоротом он заходил очень уверенно. Однажды Шура зазвал меня к себе домой на чашечку кофе, и пока он его на кухне готовил, жена посетовала, что вот с рыбалки он возвращается слегка выпившим, а вот между рыбалками не меньше раза в неделю напивается очень крепко.
В следующий раз по пути на рыбалку в разговоре я попытался убедить Шуру в том, что ему такие объемы потребляемого алкоголя могут выйти боком. Он некоторое время молчал, глядя на дорогу, потом повернулся ко мне:
- Женя, ритуал на рыбалке отработан мной в течение двадцати лет и это такая радость, без которой я жить уже не смогу. И вообще давай не будем поднимать этот вопрос, мне жены больше чем достаточно.
Я коротко ответил:
- Хорошо, - и больше на эту тему мы никогда не говорили.
Забавных, а порой и опасных ситуаций на рыбалке всегда предостаточно. В основном связаны они с тем, что страсть рыбака часто оказывается выше здравого смысла. Опишу вам такой случай, участником которого я невольно оказался.
Как-то с Шурой поехали мы ловить по первому льду. Первый лед на Ладоге – это как бы процесс формирования зимнего ледяного покрова. Лед образуется тогда, когда мороз, и Ладога спокойна, а спокойной она бывает нечасто. Поэтому лед образуется, а потом поднимается волна и его ломает, он сбивается в торосы и замерзает уже в них. Машиной можно доехать только до торосов, а дальше пешком по молодому льду.
В тот раз так мы и поступили, оставили машину у торосов, и пошли по льду к группе рыбаков, находящихся вдали почти у кромки льда, там уже и чайки летали. За разговорами дошли быстро. Просверлили лунки, а сверлить их в молодом льду одно удовольствие, ведь толщина его всего семь-десять сантиметров. Ловим час, другой, глубина приличная метров пять-шесть, но клев плохой, ветер усиливается, и чувствую, что как-то мне нехорошо, постоянно кружится голова. Пошел к Шуре, тот блеснит и смотрит в лунку.
- Шура, - говорю я.
- Что-то мне сегодня нездоровится. Голова кружится, может, пойдем к машине?
Он не отвечает, улыбается и продолжает блеснить. Выдержав паузу, говорит:
- А ты посмотри вокруг.
Я поднял глаза, обвел взором горизонт. Все тоже, рыбаки сидят, чайки вдали летают. Опять я к Шуре:
- Ну, посмотрел. И что?
Он продолжает улыбаться, не отрываясь от своей лунки:
- Ты на лед, на лед внимательно посмотри.
Я посмотрел, и внутри у меня появился какой-то холодок. Лед шел волнами и довольно приличными. Волны с Ладоги заходили под него и потому, что молодой лед гибкий – получалась волна. До меня тут же дошло, что гибкость его не беспредельна, чуть волна станет круче и его начнет ломать. Я с удивлением посмотрел на Шуру, тот спокойно продолжал ловить.
- Дорогой тебе не кажется, что ветерок крепчает, и если лед начнет ломать, мы уйти не успеем, - обратился я к нему.
- Шура поднял, наконец, глаза от лунки, огляделся и после основательной паузы промолвил:
- Кажется.
- Так зачем испытывать судьбу? Может, половим ближе к берегу?
- Ты прав. Перебазируемся, да ведь и клева особенного здесь нет.
Собираясь, мы обратили внимание, что почти все рыбаки как по команде начали сматывать свои удочки.
Следующая летняя рыбалка была организована для нас Шурой в Назии. Там на берегу речки жила семья, с которой он дружил, и у них была своя четырехвесельная лодка. Их дом, типовое деревенское строение из бревна, располагался метрах в тридцати от берега, а на самом берегу была их баня с мостками метров на пять уходящими в реку. Вот около них то и стояла лодка.
Погода в день рыбалки была теплая, правда ветер дул сильнее, чем хотелось бы. Хозяин, отталкивая нашу лодку от мостков, предупредил, что в случае усиления ветра лучше вернуться, чем испытывать судьбу. Юра расположился в носу, а Шура на корме. Негласно мы приняли решение, что на веслах буду я. Наверное, это было правильно, в Ладоге важна каждая мелочь, а опыт гребца это совсем не мелочь. Я же был из них самый опытный, у меня гараж на Неве со своей лодкой, которой я пользуюсь больше тридцати лет.
Идем по реке к Ладоге. На ее берегах, особенно на правом, стоят роскошные коттеджи. Юра с любопытством рассматривает их и задает Шуре вопрос:
- А ты не знаешь, кто хозяин вот этого с консолью для подъема катера?
Шура ответил тут же:
- Как не знаю, знаю. Хозяйка этого Марья Ивановна заслуженная учительница, сорок лет преподавала, а теперь на пенсии. Доживает свои годы на свежем воздухе. А кстати следующий дворец, который с колоннами принадлежит Михаилу Ивановичу, известному инженеру. Он тоже уже на пенсии, большой любитель половить рыбку.
Мы посмеялись и пошли дальше. Вышли в Ладогу и нас сразу начала качать волна, основательная, морская, но у берега еще пологая. Впереди красный бакен. Шура командует держать курс на него. Подплываем, он, молча, крепится к нему, мы с Юрой ничего не понимаем и вопросительно смотрим на Шуру. Он с улыбкой в свою очередь смотрит на нас, достает из своей сумки бутылку водки, походные стопки и делает нам, таким зеленым, очередное наставление:
- Мужики, на рыбалке самое важное соблюсти ритуал, не выполним – ничего не поймаем.
Шура налил всем до верха, мы выпили и минут пять сидели, рассматривая Ладогу и чаек над ней, некоторые были такие громадные прямо альбатросы какие-то. Опытный Шура обратил наше внимание на то, что чайки кое-где кучкуются над поверхностью воды, а это верный признак того, что там есть окунь. Стаю мелкой рыбы хищники зажимают в тиски; сверху ее атакует чайки, а снизу окуни. Действительно это была середина июля пора летней ловли окуней, и мы приехали сюда с намерением наловить так называемых паровых окуней. Рыбаки считают, что это самое уловистое время на Ладоге. Ловля ведется на твисторы и некоторые умудряются за день накидать в лодку до сорока килограмм окуней на человека.
Шура, правда, не сказал нам, что без мотора, на веслах гоняться за стаями чаек занятие не только тяжелое, но и дохлое. Я, не зная этого, сильно вдохновился и налег на весла. Примерно через полчаса мы приблизились к чайкам. Минут двадцать молотили своими твисторами по воде. Пусто, как в ванной.
В этой погоне за птицами быстро пролетели целых четыре часа. Мы ушли от берега километров на пять, ветер и волнение усиливались, а у нас поймано было всего три окуня. В какой-то момент волна поднялась такая, что Юру начало укачивать, он побледнел, бросил спиннинг и лег на нос лодки. Я, махающий веслами, постоянно маневрирующий между волнами чтобы не перевернуться, оказался самым здравомыслящим в этой компании и потребовал от нашего рыболовного гуру возвращаться на базу. Слегка покочевряжевшись он согласился, и мы повернули к берегу, до которого шли еще больше часа.
Эту смешную рыбу отдали мы хозяевам, а они в свою очередь устроили нам праздничный ужин с ухой из щучьих голов. И самое главное для моих компаньонов на середине стола стояла трехлитровая бутыль качественного самогона коньячного цвета настоянного хозяйкой на каких-то целебных корешках. Вечер удался. Мы чудно пообщались и оценили по достоинству хозяйский бальзам. В качестве дегустации грамм двадцать выпил и я, действительно было вкусно. Ну а приятели мои надегустировались так, что Юру покачивало, ну а Шуру пришлось вести на заднее сидение автомобиля под руки. Как и в Черном, обнимаясь и прощаясь с гостеприимными хозяевами, мы договаривались повторить рыбалку в течение двух недель, но также как и там ее уже не случилось. Вот уж действительно мы предполагаем, а располагает нами Господь. Я благополучно довез своих дремлющих приятелей до Кировска и не сомневался, что Шура по пути, как и всегда было зимой, протрезвеет, но он в этот раз не протрезвел. Мы с Юрой почти бесчувственное тело с великим трудом заволокли на третий этаж и передали жене.
Следующей зимой мы с Шурой как-то ловили уже по весне вначале марта, машину оставили у Ладожского канала и по льду шли пешком. Туда ход был легким, поскольку за ночь подморозило, а днем поднялось солнышко и превратило снег на поверхности ладожского льда в кашу. По этой каше мы с Шурой и возвращались вечером к машине. Пути было километров пять-шесть. Я шел медленно, но Шура на удивление все время отставал и присаживался на санки перевести дыхание. Потом сказал, мол, ты иди, грей машину, а я подойду. И я пошел, у машины еще минут десять-пятнадцать ждал, пока он появился на льду канала. Уже тогда заподозрил что-то неладное в его здоровье. А ведь Шура всегда был здоровым и спортивным человеком, до тридцати лет играл как форвард за сборную города по футболу.
Однажды дома зазвонил городской телефон. Взял трубку, в ней тревожный голос Шуриной жены:
- Шуру госпитализировали. Срочно приезжай, он хочет тебя видеть.
Я быстро собрался и уже через час был в больнице. С трудом договорился, чтобы меня к Шуре пустили. Зашел в палату и тут же увидел его, полусидящего на кровати и тяжело дышащего. Руки синие, все исколоты. Мой взгляд задержался на них. Шура слабо улыбнулся:
- Капельницы это Женя, только что сняли очередную.
- Как сюда попал? Что говорят врачи? Чем могу помочь?
- Говорят сердце, а то, что приехал, спасибо, это как раз и есть помощь.
Говорить ему было тяжело, задыхался. Отдышавшись, продолжил:
- Не пугайся, все будет в порядке. Мы еще половим не на Ладоге так на Неве, в общем, готовь снасти.
- Что, за этим и позвал?
Шура улыбнулся:
- Да, именно за этим.
Действительно, ему удачно подобрали лекарство. За два месяца Шура настолько восстановился, что вышел на работу и снова начал выпивать сначала понемногу, а через полгода вышел на прежние дозировки. Жена скандалила, паниковала, а он улыбался, ничего не отвечал и продолжал свой «правильный» образ жизни.
На удивление, он оказался прав. До самой зимы мы очень удачно рыбачили на Неве с моей лодки.
Следующий 2012 год был яблочным. Восьмого сентября я у себя на даче набрал авоську яблок и решил завести Шуре. Заехал во двор, а он с женой возвращается с прогулки. Как всегда обнялись, приветствуя друг друга, отдал ему авоську, поговорили и я поехал к себе в Питер.
На другой день позвонила жена и сквозь рыдания сказала, что прямо на работе Шура умер от разрыва аорты.
Вот такая штука земная жизнь. Как-то быстро она пролетает и уход каждого индивидуален, точно также как и его жизнь.
Я благодарен своему другу за те чудесные рыбалки на Ладоге, которые он для меня организовывал в течение целых четырех лет. Это мне было нужно, Шура помог осуществить мою мечту.
0

#3 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 27 октября 2017 - 15:33

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА



2

ФИКТИВНЫЙ БРАК ПО ЗАДАНИЮ ПАРТИИ


Все имена и события в данном рассказе полностью выдуманы автором, а по сему любые совпадения с людьми и событиями следует рассматривать как чистую случайность.

Подпольная квартира на окраине большого города

Енисейский довольно потирал руки. Нынешний день задался с самого утра. От Розового, руководителя «боевой технической группой при ЦК» поступило сообщение, наконец-таки опубликовано завещание. Покончивший жизнь «самоубийством» на французском побережье, в Каннах миллионщик Мазаров был застрахован на весьма солидную сумму- сто тысяч рублей. Из них Розовому причитается шестьдесят. Чего греха таить- солидное пополнение партийной кассы.
— Сделай милость принеси мне пожалуйста папочку, по этому, как его, по Смиту. И чаю, мне, крепкого. С сахаром. Завари как ты умеешь.- Енисейский вышел в соседнюю комнату, отошёл к стене и откровенно любовался стройной фигуркой своей помощницы.
— Конечно, обязательно. Женщина сделала кокетливый книксен. — Сдаётся мне, у тебя дела идут на лад? Я не ошибаюсь?- Ингрид подошла и прижалась к мужчине.
— Дорогая, будь добра, соблюдай субординацию. Только на «вы». В любую минуту в помещение может войти кто-нибудь из соратников.
— Но ведь пока никого нет. Мы здесь одни.-Она поднялась на цыпочки и хотела поцеловать Енисейского. Но тот отстранился.
— Дела, золотко, моё. Дела! Работа прежде всего.
Ингрид насупилась и грубо сунула ему в руку пухлую папку.
Мужчина неловко коснулся рукой щеки Ингрид, вздохнул и пошёл к своему любимому креслу. Отхлебнув из стакана ароматного напитка углубился в чтение.

***
Смит Николай Потапович. Негласный член партии. Родился в весьма зажиточной семье. Окончил Московский университет. В настоящее время является владельцем мебельной фабрикой на Пресне. В 1905 году ввёл на ней 9-часовой рабочий день, открыл при фабрике медицинскую амбулаторию и курсы для рабочих и членов их семей. Увеличить доходы предприятия Николаю помог
его двоюродный дед Мазаров. Именно он и познакомил мебельщика с Розовым и другими партийными, подпольщиками.

***
Енисейский сделал пометку на полях. «Ни в коем случае не допустить утечки информации. Смит ни в коем случае не должен знать всех подробностей по Канским делам. Пусть и дальше считает, что изложенная в газетах версия единственно верная».
Следующий лист в папке содержал финансовый отчёт.
В 1905 году Смит передал на нужды партии 20 тысяч рублей. Потрачены на закупку оружия.
Затем ещё 15 тысяч. Переданы в редакцию газеты «Новая жизнь». Передача ассигнаций происходила в доме № 4/7 на Моховой. В квартире писателя «Буревестника». Охрану объекта осуществляли 12 приезжих с Юга. Люби проверенные. Члены «бригады» Семёна Тера. Партийная кличка «Камю».
Отчёт партийного куратора.
Общение с высокопоставленными партийцами весьма импонирует юному Смиту. Он без колебаний принял предложение Розового принять на фабрику слесарями активных членов нашего движения Ивана и Михаила. Они выполняли поручения руководства. Жалование им выплачивалось из кассы предприятия и немалое. Ветераны фабрики открыто возмущались. Смиту старшие, партийные товарищи настоятельно посоветовали созвать общее собрание. Недовольных обозвать «агентами полиции» и уволить. Что и было исполнено. Проведено как – коллективное решение всего собрания.
Иван и Михаил учили сочувствующих кидать бомбы не покидая территорию фабрики. Оттачивали стрелковые навыки в подвале котельной.

***
Енисейский потянулся к телефонному аппарату.
— Барышня соедините меня с номером 267.
В трубке послышался треск и шум. Однако спустя пару минут он отчётливо услышал покашливание и голос с характерным кавказским акцентом.
— Да-ра-гой. А скажи, как там наш юный патриот поживает. Что, совсем дела плохи? Ах умирает. Ну, что же. Наше дело требует жертв. Надеюсь завещание будет составлено в правильном ключе. Ты уж позаботься. Расценивай это, как партийное поручение особой важности.- Хозяин кабинета положил трубку.

***
Одиночная камера в Пугачевской башне Бутырской тюрьмы


Все старания сестёр Смита не увенчались успехом. Его под залог не отпустили. Следствие совершенно точно доказало его причастность к вооружённому восстанию. Здоровье Николая ухудшилось. Тиф,да ещё в тюремных застенках, и не таких отправлял к Харону.
Правда заместитель прокурора Московской судебной палаты обещал отложить передачу дела в суд и даже санкционировать освобождение арестанта из-под стражи до суда.

***
В сумерках надзиратель, в предвкушении получения немалых денежных купюр, за хорошую новость торопливо гремел ключами. Ещё бы. Высокопоставленного узника отпускали таки на свободу. Утром бедолага покинет неуютною обитель.
Камера ответила ему гробовым молчанием. Никто не тянул руки к заветному окошку.
Единственный её обитатель был мёртв. Спустя несколько часов было оглашено поспешное заключение приглашённых медиков. «Самоубийство на почве психического расстройства.
Друзья-партийцы в своих газетах выдвинули другую версию.
«Смита лишили жизни «отморозки» из уголовной среды. А охрана тюрьмы тому всячески способствовала».

***
— Ну, ну не томи, что там у него в завещании — торопил свою помощницу Енисейский.- Сколько нам отписал? То есть я хотел сказать, на наше общее дело. Нашим людям обещал, что пожертвует двести восемьдесят тысяч золотых рубликов. Но сдаётся мне, что успел таки завещание переписать. С него станется. Что сказать, пацан, он пацан и есть. Читай уж, не томи.
— Сестра Екатерина унаследует.- Словно в театре продекламировала. - Уже была любовницей.
— Не важно. Этот пункт можешь пропустить. Сия мадмуазель уже давно является любовницей казначея московской организации нашей партии Виктора Тарабара. Он конечно, только между нами, прожжённый прохиндей, но человеком в нашем деле незаменимый. Правда сейчас товарищ находится на «нелегалке». Но это ничего. Полицейские ищейки, понимаешь, на него плотно насели. Значит так. Сообщи нашим, пусть передадут любителю молодого женского тела, следующее. Срочно познакомить Екатерину с совершенно легальным товарищем Алексеем Игнатовским. Он парень видный, должен приглянуться наследнице. Короче, что бы фиктивный брак состоялся как можно быстрее. Что бы денюшки покойного братца не успела промотать.
— Но дорогой! Тебе не кажется, что всё это, мягко скажем аморально. Неужели это наши методы?
— Ингриша, успокойся. Чего ты так разволновалась. Тарабара, хороший человек. Он своей возлюбленной ничего плохого не сделает. Будет дамочка женой одного партийца и останется пылкой любовницей другого. Для нашего двадцатого века вещь вполне нормальная. Скажи мне, только честно. Смогла бы ты бегать за богатеньким мужчиной из другого, буржуазного сословия?
— Наверно нет.- Пробормотала секретарша, опустив голову.
— И я нет. То есть, не смог бы приударить за женщиной из чуждого нам общества. А он, понимаешь, смог. Именно поэтому он просто незаменимый для нашего дела человек. Надо бы предложить его кандидатом в члены ЦК. Запиши. Переговорить по этому поводу с товарищами.
Что там дальше. Кому, сколько?
— Брату Алексею.
— Да. С этим придётся повозиться. К нему проверенную, дамочку не подошлёшь. Возрастом наследник не вышел. Да и с женщинами подобного сорта у нас, сама знаешь, дефицит. В этом случае мы пойдём другим путём. Будь добра пригласи ко мне на завтра Камю и Розового. И пусть в обязательном порядке соблюдают все необходимые меры конспирации.
Дальше. Что ещё, кому и сколько.
— Старшей сестре Екатерине, на данный момент управляющей всем имуществом покойного.
— Достаточно.- Енисейский, притянул Ингрид к себе.
— С этой Екатериной никаких проблем не будет.
Секретарша удивлённо уставилась на патрона.
— Будь добр, поясни.
— Дело в том, моя дорогая Ингрид, что управляющая фабриками Смита, немного замужем за верный нашим товарищем по фамилии Андрикас. Он между прочим юрист, адвокат и защищал, ну как мог бедного нашего покойного Коленьку. Тут как говорится, всё пойдёт по маслу. Иди запри входную дверь. Предлагаю по этому прекрасному поводу начать потехи час.

Город Выборг. Территория Великого Княжества Финляндского


В одном уютном заведении Тарабара, Камю и главный специалист партии по делам пополнения бюджета Розовый беседовали с опекунами Смита младшего.
— Господа, должен с прискорбием напомнить вам, что мы все с вами смертны. Это бы ещё ладно. Но некоторые, особенно молодые люди, внезапно смертны.- Камю, обвёл взглядом присутствующих.
— На-дэ-юсь — подражая кавказскому акценту Камю, вступил в разговор Розовый. - Но выход есть. Ваш мальчик может жить, если не вечно, но очень долго и возможно даже счастливо. Просто не надо стаять между нашей организацией и завещанными ей деньгами. Надеюсь я ясно всё излагаю.
Спустя некоторое время стороны пришли к мирному соглашению. Алексею Смиту милостиво оставили семнадцать тысяч рублей. Ещё сто тридцать рублей сестры милостиво жертвовали на срочные партийные нужды.

Предместье большого города в сердце Франции

— Скажи мне пожалуйста, с какой радости я должен отдавать им то, что на самых законных основаниях принадлежит нам с тобой и нашим будущим потомкам.- бывший московский адвокат Николай Адрикас расхаживал по комнате и жестикулировал руками.
— А ты не боишься, что они обратятся в третейский суд или подошлют кого-нибудь из своих. Надеюсь ты понимаешь о ком я.- Супруга силой усадила мужа в кресло.
— Должен тебе напомнить, что я в отличие от твоего младшего братца, впадать в депрессию не стану. И Франция не Российская империя. Как ни как -Европа. И кавказским товарищам уважаемого Камю здесь запросто дадут отпор. Если вообще их сюда допустят. Хотят денег, милостиво прошу в суд. А я как адвокат буду защищать себя, ну и тебя тоже.

***
Андрикас проиграл. Но лишь на половину. Согласно решению третейского суда он был обязан отдать наследство. Однако не полностью, а около половины.

Восемь лет спустя

Учитывая прошлые заслуги Виктора Тарабару назначили управляющим одного из крупнейших банков страны.
Розовый стал чрезвычайным и полномочным послом в одной европейской стране.
Камю изчез в вихре прошедших огненных лет.
Андрикас вернулся из эмиграции. Новые власти его преследовать не стали. Этот человек имел уникальную способность договариваться с кем угодно. Однако какой либо значимой карьеры он на старой- новой Родине не сделал.

***
Енисейский умирал. Прелестной Ингрид, увы рядом не было. Думал ли он о ней в свои последние дни? Он смог добиться всего чего желал. Воплотил мечту всей своей жизни. Однако сделала ли эта мечта счастливым его? Мы этого так никогда и не узнаем.

Россия. Столица. Наши дни.

В честь молодого фабриканта назвали целый проезд, в большом, шумном городе. И даже повесили на одном из зданий барельеф с портретом.
В один из погожих весенних дней неугомонная егоза прыгая через лужи указала пальчик на портрет.
— Мама, а это кто?
— Не знаю точно. Дядя какой-то. Совсем не старый. Умер или погиб. Спроси лучше у деда.
— Жил на свете такой фабрикант, олигах по нынешнему. Верил в светлое будущее. Ну и поплатился за это.
— А сколько заплатил? Дорого? - Не унималась внучка.
— Самую, что ни на есть дорогую сумму на свете.
0

#4 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 03 ноября 2017 - 17:18

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


3

17 ИЮЛЯ


-Так как же? – опять завёл разговор Ермаков. Хоть Юровский прямо объяснял: в постелях и кинжалом! Чтоб без шухера. Но исполнители при этом переглядывались да поджимали губы. Оно и в самом деле, одно дело, нажать на спуск и совсем другое – колоть невинную девушку. На это способен не каждый.
Кудрину (псевдоним, настоящая фамилия Медведев) досталась Татьяна. Стройная. Похожая на мать.
За окном моросило. Всё приобрело оловянный, лаковый оттенок. С листьев слёзно капала вода. У крылечка - лужа. Часовые во дворе жались, втягивали голову в плечи.
-Не развезло бы, - кивнул за окошко Юровский.
Люфанов, шофёр, прищурился, на ползущие по небу лохмотья облаков, ничего не сказал.
-А вот, Бог, - встрепенулся Кудрин, - может, так же смотрит на нас, да и думает: «Этого я в конце месяца приберу. А вон того, молоденького – к сентябрю поближе».
-Мишаня богом заделался!
-А что? И я могу решать: в сердце её садануть или под пупок. – Смешного в этом, конечно, немного, но рассмеялись. Коротко так. Для бодрости.
-Так чем же всё-таки? – пристукнул кулаком по столу Ермак.
И опять посмотрели на Юровского. Тот хмурился, молчал.
-Из наганьев милое дело: хлоп – и аля улю!
-Шуму много! – огрызнулся комендант.
-А мы их в подвал! – обрадовал Кудрин.
-Мотор можно завести, он трубой стреляет, - подал голос за огнестрельный исход и Люфанов.
-С нагана шесть пуль всажу за пять секунд – а с ножом намаешься. То в кость, то в артерию – свистанёт, обольёт с ног до головы! – обвёл товарищей взглядом. - После первого удара ручка вся в крови, как в соплях – не удержишь. – Палачи даже слегка побледнели при последнем откровении Кудрина.
-А? – Толкнул Ермаков коменданта.
-Н-на! – прокричал тот. – Нужна будет похоронная команда – у тебя народ готов?!
-Можешь считать - готов.
Юровский выругался: белые войдут не сегодня, завтра – не испугалась бы дружина! Если поймают причастного по этому делу, каждую косточку в тебе изломают и голову оттяпают тупым топором.
-Не заминжуются! – заверил Ермаков. - Не такого десятка ребята! – и тут же. – А стрелять всё ж таки легче! Чур, я - самого!
Опять заспорили: кому бить царя, кому царицу.
-Посмотрим! – Не нравился Юровскому настрой команды ликвидаторов - разлюли малина! Здесь нужна дисциплина, чтоб каждый знал своё дело и не абы как, а чётко и без разговоров!
-А вот ещё, - заинтересовался Кудрин, - у них драгоценности там, перстни - их-то как…
-Хватит болтать! - рявкнул Яков Михайлович. – Чтобы не слышал от вас! – и, дождавшись должного внимания, смягчился, - будем стрелять. Каждый бьёт своего, как договорились.
Все встали, поправили ремни.
-Надо собрать наганы, чтоб у каждого – по паре. Их одиннадцать. Значит, и нас должно быть не меньше. Чтобы: хлоп – и вверх ногами! И не рассусоливать! – Строгий тон командира заставил подтянуться. – Обвёл подельников взглядом. – На дело являться трезвыми! – прикрикнул на Ермакова. – Чтоб не дрожали руки в нужный момент! Ясно?
-Вроде бы ясно, - отозвался обычным своим тоном Кудрин.
-Не «вроде бы»! – гаркнул Юровский, - а, как я сказал! Никакой самодеятельности! Ясно?!
На это ответили уже более стройно.
-Да не нажирайтесь, а то…
-Что? – не понял юный Никулин.
-То! Желудок должен быть пустым!
-А-а, - дошло. И опять, но уже совсем по-новому переглянулись. Невесёлый предстоял им вечерок.
Никулин с Кудриным взялись играть в шашки, чтоб хоть как-то убить время.
-Мы с Гришкой пока в пешки надрочимся, а вечером – в шахматы: королеву с королём!
-Тише вы! – скосоротился Юровский, - чтоб ни одна сука не узнала!
Поначалу время тянулось нудно. И всё будто жила какая в тебе беспокоится - хочется потянуться руками и ногами. Так бы, кажется, и выскочил из себя самого. Сначала Кудрин выигрывал без помех - тюремная практика. Но Никулин, парень ушлый - всё хватал налету, освоил «таран», «кол» и уже заставлял чекиста задуматься.
Однако и пешки надоели. Подались в дом Попова, напротив, «придавить клопа». Кудрин, прошедший огни и воды, никак не мог заснуть. Вроде, навалится дрёма, и оглохнут уши к звукам, и уж поплыл в страну мрака – будто током тебя дёрнет: «Сегодня! Таню Романову!» – и судорога в животе, и сна ни в одном глазу. А Никулин, хоть бы хны! Дыхание глубокое, ровное. Не всхрапнёт, сволочь. Какие ребята идут на смену. С чугунными нервами. Такие убьют – и не перекрестятся.
Наконец, как в яму, провалился. И, уж засыпая, слышал шёпот: «Бери Марию, она самая красивая!» На этом и уснул. Однако выспаться не дали! Охрана получила жалование и, как водится, перепилась. Устроили дебош. Кудрин вскочил, дал одному в рыло и пинками под задницу вытолкал вон. Сон после этого слетел окончательно.
Позвали на обед. Почему-то хорошо его запомнил: картофельный суп с мясом, фрикаделька с картофельным пюре и оладьи к чаю. Значит, то же самое съел и гражданин Романов. Но успеет ли переварить свою фрикадельку, вот в чём вопрос. После обеда на перекуре подошёл Медведев (однофамилец) спросил, правда ли…
-Иди к Юровскому, - строго оборвал, - задай этот вопрос ему, и скажи, что я на него тебе ответа не дал! - Медведев стал извиняться, Кудрин отмахнулся, подался досыпать.
На этот раз сон явился как-то вдруг, будто окунулся в чёрную ночь – ни сновиденья, ни побудок. Проснулся с ощущением позднего утра. Выспался прекрасно. И паническая мысль: «Опоздал!» Вскочил – никого… Что такое? Бьёт в окно румяное солнце. Неужели кончено?! Да как же?! Почему не разбудили-то? С сильно застучавшим сердцем, выскочил на улицу.
На проходной не пускают. Требуют пароль. «Неужели, правда?! – Даже слеза обиды подкатилась. - Да как же? Целую ночь!»
-Какой пароль?! – попытался взять нахрапом. – Я – правая рука Юровского!
Тот передёрнул затвор. Пришлось отступить. В соборе редко, напевно зазвонил колокол. Или вечер? Или утро?! Далеко на улице кричат:
-Лудить, паять, кастрюли, вёдра чиним!
«Да неужели же, правда, опоздал?!» - даже пот прошиб. Но и не понятно: жалеть или радоваться, что не явился на расстрел. «Да нет! Разбудили бы!» Но он знал, что с человеком случиться может, что угодно. И единственно, что волновало до трусу – угроза угодить самому под расстрел за уклонение от выполнения приказа вышестоящего начальства. Полез за кисетом…
-Ты что? - Никулин! Гришка! И так-то обрадовался ему. По выражению лица ясно, что ничего не случилось…
-Вон, пароль требует…
-А! «Трубочист», - сказал Гришка в полный голос. – Айда, там твоя играет! – И, выплюнув в лицо часовому «трубочиста», прошли на территорию, в ДОН (дом особого назначения).
Из комнаты коменданта широким, неудержимым половодьем - звуки рояля. Вообще-то Кудрин не любил такую музыку, больше забирали плясовые, под гармошку.
За роялем Мария. Но как же? На него разверстали Татьяну. Это же ведь во сне кто-то предложил Машку. А откуда это знает Никулин? Мария, странно прямо сидя на табурете, порхала пальцами туда и сюда – и лилась мелодия. Тоскливая и светлая. Будто дорога… трудная, грязная, всё в гору, в гору – и вдруг открывается долина! Вся залита солнечным светом, и родимый домик у реки. И собачка выбежала встретить, дрожит от радости. И старая мать…
-Гляньте! Плачет! – закричал дурным голосом Гришка.
Кудрин по-собачьи оскалился, хотел обложить пацана матом, да неудобно перед царской дочкой. А она так и полыхнула счастливым взглядом, бедная. Вышел, спустился во двор, долго бродил по садику. А лето-то вызрело: на ранетке обозначились ягодки. Скоро побелеют, а там и краснеть начнут. А когда закрывал глаза - опять и опять играла цесаревна Мария. Которую суждено… И даже закалённое в революционных делах сердце говорило, что это нехорошо. Не Бог ли упрекнул сном? Не хотел ли удержать от участия в паскудном поступке.
Но вместе с тем шевельнулось в душе и какое-то новое самодовольство: «Моя!» Ведь никогда, ни при каких обстоятельствах не получить бы ему такую. А теперь она - его! Больше, чем могла принадлежать жениху, любовнику и мужу! Она – абсолютно его! И, будто чёрные крылья вырастали за спиной, и чувствовал себя каким-то другим, несокрушимо могучим! По крайней мере, частью сильного, непобедимого. «Я для неё – бог! Царская дочка – и она моя!» И такой восторг из души – будто чин генерала получил. Вот вам и «Кудрина Сопля!» Ведь по всей стране не было невесты желанней этой златовласой девушки – а Мишка Кудрин на законном основании её сегодня прибьёт, как шелудивую суку! И это расплата за обиды! И уже торопил желанный час, когда можно будет разрядить в неё свой шпалер. И странно становилось, что колебался! Сейчас, наоборот, хотел бы задушить её голыми руками, изорвать её сочный рот пальцами. Сам не замечая, хохотал дурным смехом: гы-гы-гы! Будто напился вдрызг. Но вот задумался о чём-то, сел на деревянную лавочку между двух берёзок. Положил ногу на ногу, согнулся к остро торчащему колену, и даже казалось, грыз своё колено, как собака.
После дождя похолодало. С Исети дул свежий, нагоняющий дрожь ветерок. В небе беспорядочно летали, выкрикивали своё имя стрижи. Всё, как всегда… но с востока идут офицерские полки добровольцев, и, значит, надо как можно скорей делать то, на что решились.
Дом молчал. Не слышно пианино. На окнах железные решётки. Зачем их прибивали? Неужели боятся, что царь с царицей и не ходящим их сынком, выпрыгнут в окно, убегут к Войцеховскому? Заставь дурака Богу молиться, он и лоб разобьёт.
Между тем обычные городские звуки смолкли. Пал час тишины. В воздухе ещё мельтешили мушки. Ныли комары. Солнце скрылось за домами.
И опять принялся ходить вдоль забора по садику, чавкая сапогами на сыром месте. Из дома к калитке и обратно сновали красноармейцы - Медведев хлопнул себя по груди, показал большой палец. Значит, взяли в расстрельную команду. И куда лезет, дурак.
Смеркалось. Зелень темнела, а жёлтые и белые цветы, точно засветились сами собой. Низины дышали стужей. С прогретых солнцем полей ещё веяло теплом, вкусным запахом хлеба.
Из дома выскочил Юровский. Посмотрел на закат, на часы.
-Ну, что? Маешься? – заговорил, как с малышом. – В тире стрелял? Щёлк – и приз! И твой долг перед революцией исполнен. И имя вписано в историю золотыми буквами!
-Скорей бы уж. А то…
-Не спеши, коза, – все волки твои будут. – Но и сам-то железный Юровский подрастерял бычью уверенность: осунулся, взгляд бегает. - Ничего, - сказал сиплым шёпотом. – Встанешь против своей Марии… Я первый - и вы не робейте! Наган в порядке?
-У меня кольт.
-Вот и хорошо, вот и хорошо, - как бычка оглаживал по спине, - всё хорошо. – И, когда ушёл обратно в ДОН - будто кто засмеялся над ухом: комендант-то тоже про Марию! А ведь раньше сам назвал Татьяну! Что это? Нечистый правит в этом доме?
Постепенно стемнело до того, что листья сливались в чёрную массу. А облачка на небе ещё серебристо-белые. Птички молчат. Принялись стрекотать, точить свои ножички кузнечики.
Окликнули из золотого проёма двери!
Повалили из дома люди.
Юровский собрал команду, повёл в комнату на первом этаже. Кобанов и Медведев улыбаются. Как позже выяснилось, взяли их по необходимости: двое латышей отказались стрелять в царя. Юровский об этом никому не сказал, чтоб не сеять сомнений в правоте революционной необходимости. Вошли в комнату. Чистенькая. С недавно наклеенными обоями. Пахнет пустотой и кладовкой. Постояли всей командой у стены. Вынимали оружие, направляли на противоположную стену.
-Ну, вот! А ты, Машка, боялася!
Кудрин вздрогнул, обернулся на Никулина. Рожа лоснится довольством. Да ведь и у самого-то на душе полегчало! Будто сделали полдела. Медведев тянет револьвер из кармана – зацепился курком - все уж закончили - а он дергает, не может вытащить. С такими боевиками и петуха не убьёшь.
Опять разошлись. Ждали какого-то сигнала. И Ермаков, сволочь, где-то провалился с грузовым аппаратом. Дело срывалось. Наверно, начальство передумало. Повезёт царя в Москву. Чтоб, когда окружат со всех сторон - выдвинуть ультиматум: «Давайте коридор - или расстреляем семью». А не так-то и глупо. И опять отлегло от сердца, и даже повеселела честна компания. Свет в царских комнатах погас. Легли их величества спать.
-Что, Грихан! – толкнул подручного, - по домам!
Тот посмотрел удивлённо.
-Стреляем, - заверил. – Сегодня.
-А куда их денешь?! – рванулся из души задиристый вопрос.
-В погреб, - и зубом цвиркнул. Поужинал, подлец. Не боится ничего.
Но вот уж стемнело до того, что выступила Кассиопея всеми звёздами. И Большая Медведица. Летом ночи, конечно, не так темны, как осенью, но… если уж делать, так пора бы!
Наконец-то, после полуночи, заурчал мотор, явился Люфанов с Ермаком. Оба крепко под градусом. Такое дело - а они… И начальство молчит. Уж издёргались все. Думали: вот начнётся! Но нет. Опять тянут кота за хвост.
Сели за шашки.
Прибежал Голощёкин – и сразу орать! Почему до сих пор ничего не готово? То есть, почему не убита царская семья. Что ж… раз надо – то... И опять судороги и нервная зевота. Встанешь на ногу – а она под тобой так и прыгает.
Команда собралась в саду.
Ночь - только красные огоньки папирос, да бледные пятна лиц. Медведев принялся выхватывать и вскидывать револьвер – прогнали куда подальше. В окнах дома опять зажёгся свет. Кудрин слышал, как у кого-то в темноте стучат зубы. Все волнуются, всех ломает…
Толкнули в плечо:
-Давай! – Он и не понял сначала – оказалось, принесли водку. Завёл стеклянное горлышко в рот – и заплясало на зубах. Обычно «шла» ему плохо, а здесь сделал три больших глотка и не поперхнулся. Закусывали хлебом. В голову мягко стукнуло, разбежалось кипятком по жилам, стало весело и спокойно. Давно бы так!
-Ну, что они?! – и сам удивился твёрдому тону своего голоса.
-Зубы чистят! – Засмеялся Никулин.
-Пуль-пуль ваш цар, - сказал латыш, закинул голову – и освещённая косым светом из окна перевёрнутая бутылка воссияла как памятник уходящей династии. После, правда, решили, что латыш сказал не «ваш», а «вайс» - что означало, «белый» царь.
И опять протягивают, по второму заходу:
-Дёрни для храбрости!
-А я не из трусливых! - И отсюда время побежало. Не успели закурить – зовут! Пора вести царей в подвал! И всё-таки, будто задохнулся каждый, что-то замерло и затрепетало под ложечкой, и перестало биться - но миновала минутка, застучало шибче прежнего красное сердце! И пришла невесомая лёгкость, ловкость движений. Пора! Ноги, как пушинку вознесли вверх по лестнице. Там семья уже в сборе. Царь взглянул внимательно. Что-то сказал.
-Да-да, вниз! – ответил Юровский. – Здесь опасно.
Кудрин смотрел на сестёр: которая из них? Не перепутать бы. Да, вот она, русская красавица. Она играла на рояле. Отыгралась девочка. И подняла голову навстречу – взгляд такой ясный, невинный, приветливый – резко отвернулся и пожалел, что выбрал её. «Зажмурюсь и порешу», - успокоил себя.
-Пошли-те! – приказал Юровский, и застучали подошвы по ступеням мимо чучела медведя. Вышли под звёзды. И слышно, как вздохнула семья. Меньшая что-то сказала Марии – засмеялась глубоким грудным голосом. Последний раз в жизни. Видно, как Настя срывает белый цветок, и он проплыл в воздухе ночной бабочкой и сел на голову весёлой княжны.
Восток уже алел. С той стороны доносился гром…
Вошли в комнату. Их поставили у стены. Царь держал на руках больного сына. Какую-то минутку все молчали. Опять тянули.
-Это здесь и сесть не на что, - выставила нижнюю губку царица.
Кудрин уж думал: вот Юровский выстрелит. Ведь уже всё готово! И царица выпала ему! Но тот сказал: «Да». И услужливая тень - Гришка Никулин тут же выскочил из комнаты. Остальные бестолково толкались на месте. Кудрин потащил, было, свой тяжёлый кольт из-за пояса – не решился. Надо вместе.
Похоже, что Гришка убежал и больше не вернётся.
Царь внимательно посмотрел на Кабанова. Кабанов несколько раз кивнул в ответ. Улыбка фальшивая, ехидная. Но царь ничего. Не обиделся.
Гремя стульями, ввалился Никулин. Принёс два. На один царь посадил больного сына. Другой заняла царица. С недовольным лицом оправила платье. Взглянула на солдат. Последний раз капризничает. Латыши стали чуть сзади, шахматным порядком. Кудрин чувствовал, что сосед наелся чесноку и, конечно, тоже выпил. «Не отстрелил бы мне ухо…» Тот коротко подмигнул, отвернулся и стал смотреть мимо с таким видом, будто здесь совсем посторонний и не имеет никакого отношения ни к арестованным, ни к палачам. Семья всё ещё не подозревала ни о чём. Ей сказали, что возможен налёт анархистов, и нужно переждать ночь в подвале. Настя что-то шепнула Татьяне – лицо той исполнилось света, но она нахмурилась и покачала головой.
Наследник при спуске, наверно, потревожил ногу и теперь никак не мог найти удобного положения. И здесь же вертелась, становилась на задние лапки, едва ли ни честь отдавала, собачка. Глаза из-под стариковских бровей блестели умом и весельем. Гришка наклонился, стал делать ей «козу» - за спиной у него крепко зажат револьвер. Кажется, только старшая Ольга что-то почувствовала, взгляд тревожно перебегал с одного на другого, оборачивалась на всякий звук, как загнанная козочка.
И наконец, Юровский заговорил своим тяжёлым голосом. Кудрин повернулся боком, высвободил и отвёл пистолет. Другие тоже зашевелились. Лицо государя дрогнуло, глаза засверкали – он что-то спросил – Юровский брызнул в ответ огнём и громом!
И обрушилось, и загрохотало слева и справа! Гришка, выбросив руку, ударил прямо в мраморный лоб Алексея!
Анастасию ранило под грудь - тряся плечами, как в цыганской пляске, оседала, оседала. Где-то рядом чудился хохот. И уже валились, только Мария привидением стояла меж ними – и Кудрин тоже разрядил кольт. Выстрелы в закрытом помещении гремели оглушительно. Плыл дым, застилая комнату серой пеленой. Ещё видно, как девочки ломаются под ударами пуль - и продолжался жуткий танец с фонтанами крови, смертная пляска. Они сгибались, корчились, подпрыгивали, падали - и замирали.
-Стой! Поднять оружие! – крикнул Юровский.
Стрельба прекратилась.
Мария, белая, неподвижная и прекрасная, как древнегреческая статуя лежала в чёрной луже на полу. Кто-то ещё шевелился, тех с хрустом кололи штыками. Кудрин вышел на улицу. Первое, что бросилось в глаза –Медведев. Согнувшись до земли, с утробным рыком, икая и пуская слюни, - освобождался. Кажется, он ни разу и не выстрелил. (Позднее, многие, желая получить персональную пенсию, рвали на себе рубахи, уверяли, что именно они убили Николая.)
Работал двигатель, подносило сладким нефтяным дымом.
Из тьмы выступил Шая.
-Что?! – схватил за руку. - Как? Да?
Кудрин не ответил. Ему тоже подкатило, перекрыло глотку - и толчками пошло! Шая Исаевич оказался не брезглив, хлопал по спине и негромко хохотал:
-Всё? Конец? Собакам собачья смерть?
-Ага, - утробно выдохнул чекист. Набрал воздух, высморкался.
Мимо пробежал какой-то человек, запутался в кустах.
-Что это? – Оглянулся Голощёкин, и тут же опять схватил за руку. – Всё кончено? Убиты?! Да? Вы свидетельствуете?!
-Ага. – С содроганьем отфыркивался Кудрин. Трясло, как с перепоя.
-Я ходил по улице, слушал. Громко стреляли! – По интонации получалось, что самое важное в операции - ходить вокруг дома и слушать. А расстрельная команда выполнила приказ плохо: демаскировались! Утратили товарищи бдительность, не соблюли конспирацию.
И оба замерли от ужаса – в доме кто-то зарыдал… надрывно, со всхлипами. Выл.
-Это собака, – выругался товарищ Шая-Филипп. – Собака!
Только собаки и оплакали в ту ночь августейшую семью и русскую династию.

28 августа 2010
0

#5 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 04 ноября 2017 - 19:56

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Дудкин - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


4

БРАТКА

Из сборника рассказов «Посреди войны»

Война – ужасная штука! Страшная, кровавая,
разрушительная, опустошительная,
жестокая… - об этом знают все.
Но посреди войны порой случается такое,
что даже разум отказывается
верить в реальность происшедшего.
Автор


У Яшки Логинова всё не как у сверстников. У всех братья и сёстры, - у Яшки только сёстры. У всех и старшие, и младшие, - у Яшки только старшие. Все ровесники его друг с дружкой водятся, - а Яшка всё с девками. А с кем ещё быть, коли других-то нянек нет? Дома-то одного ведь не оставишь, когда родители на работу уходят! На сестёр только и опора, а те, известное дело, к девкам. И скоро по деревне про Яшку песенку запели:
«Яшка – девичий пастух -
В огороде девок пас.
Девки вицей нахвостали,
К огороду привязали!»
Пока Яшка малолетний совсем был, ему это всё равно было: хоть чего хочешь пойте. А как четвёртый годок разменял да запонимал чего к чему – обидно сделалось. Что он, хуже других что ли? Или не такой, как все? В драку на обидчиков пробовал кидаться, да какое там: бит бывал нещадно! Потому как хоть и один на один дрались, а обидчики-то все до одного старше. И заступиться некому. Поревёт-поревёт Яшка от боли и досады - да и отступит. А те ещё яряя гадостную эту дразнилку распевают! И ещё обиднее делается в маленькой Яшкиной душе. И опять он в драку, и опять на попятную с разбитым носом.
«Мама! Сроди мне братика! - отчаявшись в своих попытках отстоять собственное достоинство, выплеснул он однажды вгорячах своей матери. – Я с ним до самой-самой школы водиться буду! Никому в обиду не дам!»
Мать и остолбенела.
«Какой братик? – хотелось сказать. – Пятый уж десяток на плечах, девок четверо, старшая на выданье… Какой братик?»
Не сказала, однако, ничего, только по головушке сыночка своего единственного погладила. Думала – может успокоится?
А Яшка через день опять своё. Да уж и настырнее, жалостливее. Попробовала, было, мать свои резоны привести сынишке; так, мол, и так, Яшенька, не дал, дескать, Господь Бог такой возможности, и рада бы да… Внял малыш; неделю молча проходил, а ещё через неделю опять своё:
«Сроди мне братика, мамочка! Пожалуйста!!!»
И глазёнки до того просящие, до того умоляющие, до того полные какого-то совсем не детского страдания, что вздрогнула мать! Всем существом своим вздрогнула и поняла - не блажь это. Что-то тут другое. Поднатужились маленько с хозяином, и разродилась-таки через годок Егоркой. Сорок пятый уж бабе шёл, дочь старшую за это время замуж выдать успела, а разродилась! Вот как вот ещё бывает!
Яшка от Егорки ни на шаг! Всё, как обещал, безропотно исполнял: пелёнки да простынки поправит, когда их Егорка обмочит, молочком из сосочки напоит, как братик подрастать стал, зыбку, само собой, безропотно качает, - словом лучше любой девки нянькой оказался, хоть и всего-то пяти годов! Рад-радёхонек, что с девками не надо больше бегать, что обидчики его как-то само собой песенку свою дурашливую про него распевать перестали. И мать на сынишку не нарадуется: вот ведь заботливый-то какой оказался! И слову своему хозяин, хоть и мал. Дай Бог здоровья да ума – хороший будет мужик и хозяин в доме.
Время подошло – забегал Егорка. Сперва по избе, а после и по улице. И снова Яшка с ним, как хохлатка с цыплятами: куда Егорка – туда и Яшка, куда Яшка со своими сверстниками – туда и Егорка.
А со сверстниками уж давно мир. Уж и забыли все как намертво дрались да и из-за чего дело было. Играют в свои детские игры, и Егорка маленький тут же. Смотрит пока что да вникает что к чему. Хотя, какое там, - вникает в два-то года?! Скорее мешает: то ползёт куда не надо, то захнычет и не к месту. Но Яшка терпеливее иной матери; к братику подбежит, картавенькие его пожелания выслушает, удовлетворит их по мере возможности, вразумит, если чего не в силах сделать, и опять в игру.
…Ещё времечко пробежало - в школу заходил Яшка. Посвободнел вроде бы как от Егорки – слово-то сдержал ведь. Так зато Егорка к брату прикипел всем маленьким сердечком! Если раньше Яшка от Егорки не на шаг, то теперь Егорка за братиком как овечий хвостик! А Яшка помнит хорошо как его в три-то года забижать дурацкой песенкой начали и нисколько не в обузу ему младшенький. Теперь уж защитить от кого хочешь в любой миг готов. Петух клевачкий налетел однажды на Егорку и давай его долбить по голове да по спине. Егорка в рёв, едва лицо-то скрыть успел ладошками. Так Яшка на того петуха тоже, как петух, наскочил, даром, что ещё и сам-то невелик! Чуть и хвост-то драчуну не оторвал, тот еле и отбился. Слёзы после Егоркины утёр его же рукавом и, строго так, по-взрослому:
«Не реви! Пусть больно, а должон перетерпеть, коль хочешь мужиком вырасти!»
Егорка и перетерпел. Мужиком-то ох, как хотелось стать любому мальчишке! Да и брат ведь старший рядом - как заревёшь-то? И брата своего Егорка зауважал пуще, чем родителя.
…Денёк за деньком, годочек за годком – повзрослел Яшка. На курсы трактористов поехал – многие тогда на трактор шли, время такое было. И развела судьба братьев первый раз за всю жизнь. Так Егорка есть перестал! Мать в тревоге: ты не заболел ли, сынок? А Егорка смотрит на неё грустными-прегрустными глазами и молчит. Только головой и помотает, что не заболел, мол, ты не беспокойся, мама.
Потом маленько попривык к разлуке, пооклемался душой разорванной и, вроде как, жить начал дальше. Жить-то ведь надо; в школу ходить надо, по дому родителям помогать надо, да мало ли чего надо.
Яшка скоро воротился. Что там – курсы трактористов: год какой, и то не целиком. А Егорка глазастый; как братишку, к дому идущего, в окошко завидел, так прямо босиком к нему навстречу и рванулся! А земля-то стылая! А снег-то и не весь ещё сошёл! А ветер-то с дождём! Ничего не принял во внимание Егорка, только брата своего и видел во всём белом свете в это время. И, как магнит к магниту, душа его рванулась и понесла тело навстречу брату, не взирая ни на что! Да и Яшка-то: как углядел братанчика босоногого, к нему в одной рубахе летящего, так и сам, не разбирая дороги, во всю прыть к нему прямо по весенним лужам! А уж как сшиблись-то телами братики да обвились, как змеями, руками, тут уж оба в слёзы, хоть и запретил каждый себе в жизни эту мокреть разводить. Но это были совсем другие слёзы. Они душу человеческую украшали, ранимость её и радость воссоединения в единое целое обозначали. Такие и мужчину любого украсят; их ведь не река проливается-то, а всего лишь капля малая. После уж, как отошли-то маленько от радости, Яшка и охнул:
«Куда ты босиком-то, братка? Ведь замёрзнешь же!»
Егорка и обомлел: эдак-то про меж собой только большие мужики говаривали, которые братьями друг дружке приходились! А в их-то с Яшкой годы только братик да братишка для обозначения родства в разговоре применялось. Вот как вот, значит, выросли-то оба за неполный год в разлуке. Как за целую жизнь!
«Дай-ко я тебя хоть донесу до дому на руках, а то простынешь, не дай Бог!»
Подхватил Яшка своего младшего братишку на вполне окрепшие уж руки тракториста и так с ношей этой драгоценной до порога родного дома. А мальчишка ко щеке родной прижался, ручонками за шею брата обнял и затих неразделимо на его руках, как в детстве раннем на груди у матери.
…Ещё годок-другой минул – и Яшке в армию. Окреп он к той поре, заматерел, как большой мужик, девки уж вокруг него заувивались. Да и как иначе – тракторист! Много ли таких в деревне-то? Раз-два – и обчёлся. И простой, вроде бы, парень, а силой-то какой управляет! Да и в самом-то силы, пожалуй что, как в тракторе – уж никак не меньше! Сверстники-обидчики уж теперь не наскакивай – нараз сомнёт! А никто и не наскакивал зазря-то. Обиды детские давно забылись, новые заботы в жизнь вошли. И главная теперь вот – армия.
Всей деревней Яшку провожали. Напутствий наговорили воз, да ещё и тележку малую в придачу. Чтобы служил, дескать, честь по чести, чтобы здоровым был, родню и товарищей своих не забывал, ну и, само собой, чтоб воротился в час положенный домой. Да на земельку. Кто ж её, родимую, угоит да распашет, ежели не такие молодцы? А с Егоркой так всю дорогу до призывного пункта в обнимку и прошли. Как парень с девкой – все пятнадцать километров! Уж на прощанье друг дружке молча долгим взглядом посмотрели глаза в глаза да и обнялись до хруста в костях.
«Возвращайся скорей, братка!» - только и сказал повзрослевший подросток.
И расстались. Во второй раз в жизни расстались. Но уже как мужики большие. Егорке в то время 15 исполнилось, в школе хорошо учился, и родители решили, что хоть младшенького, да отправят в институт учиться, коль осилит. Егорка рад-радёшенек, что изо всей деревни одному ему такая честь – учёба в институте – может быть. И изо всех сил старался на виду быть. В комсомол вступил, в ячейке комсомольской вожаком был избран, на политграмоту налёг не хуже арифметики какой-нибудь. С таким-то багажом скорее в институт возьмут.
…А через год война. Страшная, кровавая, беспощадная. Мужиков всех из деревни как метлой вымели, одни старики да дети малые остались. Егорке к той поре 16 стукнуло, и он в военкомат - возьмите, дескать, меня в армию, я сильный. А ему в ответ: возьмём, не беспокойся, коли сильный, только подрасти маленько. А Егорка весь прямо рвётся! Даже есть перестал, как уже бывало раз, когда расстались с братом. Как-то он там, братка-то? Как воюет? Здоров ли? Да уж и жив ли? От брата письма приходили редко, но всё же, нет-нет, да и достигала весточка родного дома. Что воюет, писал, что бои жестокие, что враг силён, а потому мы отступаем, но что его покуда пуля миновала. Ни слова только не сказал ни разу где воюет и кем. А ведь в танковые войска попал сразу, как призвали. И механиком на танк учиться стал после призыва сразу же. А после в письмах описал, что дали танк, вернее посадили на танк механиком, и что служить он в этой должности будет до самого конца службы. Это уж перед самой войной писано было, а письма эти с Украины шли. А теперь вот даже и место в письмах не указывал. И откуда бы было знать родителям, что сгорел Яшкин танк в жестоком бою под городом Дубно, и что сам Яшка из него лишь чудом выбрался и спасся. Что воюет он теперь в пехоте, потому как танков там, под Дубно, сгорело несть числа, и нынь на всех, кто уцелел, уж не хватает. И что отступают они на восток по этой причине – не хватает техники – всё дальше и дальше и неизвестно уж когда теперь и остановятся. Не хотел про всё это Яшка писать, душу родительскую тревожить. Воюю, дескать, - и всё! Главное, что жив и здоров.
А Егоркина душа вся в клочья! Будто чует она, что туго там брату. Что подмога нужна, плечо родное рядом. Год прошёл – Егорка опять в военкомат. А ему опять отказ – мал, дескать.
«Да какой же я маленький?! – кипятился Егорка. – Я вон какой большой! И сильный – две двухпудовки выжимаю!»
А ему в ответ:
«Не можем! Не положено! Только если на учёбу».
«Так возьмите на учёбу! – не сдавался Егорка. – Я же комсомолец! Секретарь ячейки! Как я товарищам своим в глаза смотреть стану, если сам пример не покажу?»
Посмотрело-посмотрело военное начальство на настырного паренька, метрики его ещё раз повертело в руках да и направило в училище на танкового командира учиться, как тот сам напросился, чтобы, как брат – на танке воевать. Всё-таки уж был он на восемнадцатом году, да и силёнкой, верно, не обижен. И в начале лета 43-го молодой 18-летний командир танка Егор Логинов доказал комиссии, что проучился тут не зря.
«Хороший командир из Вас получится! – похвалил Егорку председатель комиссии. – Грамотный, решительный. Какие пожелания имеете?»
«К брату хочу!» – не раздумывая, выпалил Егорка и протянул полковнику номер полевой почты.
«А кто твой брат?»
«Механик он, на танке, - ответил Егорка, - и я к нему хочу. Может когда и на одном танке доведётся… Я потому и на командира-то напросился».
«Ну, если механик, то, скорее всего, недолго вам в разлуке быть, - успокоил его полковник. – Мы весь ваш выпуск отправляем под Курск, а где-то там, похоже, и твой брат».
…Крутит людьми судьба, как большая проказница. Куда поведёт, как завернёт – никому не ведомо. Не знал Егорка, что брат его «безлошадный», в резервный Степной фронт выведенный, в это время новенькую «тридцатьчетвёрку» объезживал, возможности её изучал. И Яшке было не ведомо, что Егорка, в тот же фронт направленный, такую же красавицу стальную под своё крыло принял. Бок о бок были, а не знали, покуда младшенький весточку не получил из дому с новым адресом братишки. Глянул на письмо-то да и ахнул: мать честная, номер-то полевой почты такой же, как и у него! Подхватился да к командованию: так, мол, и так, брат родной тут где-то рядом, помогите разыскать.
«А кто он, брат-то? Как фамилия?» - спросили.
«Механик он, - возбуждённо пояснил Егорка. – Логинов его фамилия, Яков Логинов!»
«Логинов? – начальство радостно просияло. – Да вон он, брат твой, гусеницу подтягивает!»
И рукой в сторону танкового строя.
Глядь туда Егорка, а возле одного из танков и вправду Яшка!..
Как бежал, что кричал – а ведь кричал же! – уж и не вспомнит никогда Егорка. Одно лишь в памяти осталось:
«Братка! Братка!! Братка, я тебя нашёл!!!»
И со всего маху Яшке на грудь, как когда-то в детстве, встречая с курсов. А уж не маленький Егорка-то, не меньше братова увесист, чуть с ног-то не свалил, как налетел! Яшка опешил поначалу-то – не ожидал же – а Егорка знай своё:
«Братка, родной! Братка, я тебя нашёл!»
Да прямо в ухо!
Опомнился Яшка, понял кто с ним так-то, да и сам уж в свою очередь руками-обручами брата за спину да за плечи. Как два медведя на дыбках, два брата обхватились! И уж в слёзы опять… Те же самые, скупые, но радостные. Война-то какая, поубивало-то скольких, и его, Яшку, десять раз могло убить уж, а вот встретились!
«Братка! Братушка!! Родной мой!!!» – и тоже прямо в ухо младшенькому.
Поглядело-поглядело на всё это военное начальство да и свело обоих братьев в одну роту. Чтобы бок о бок уже дальше воевали.
…А ждать того пришлось недолго. Страшное заполыхало побоище под Прохоровкой в разгар лета, и бросили туда чуть не все танки обе воюющие стороны. И кто кого – вопрос встал не на шутку! Сотни железных коней схлестнулись в смертной схватке. Рёв! Грохот!! А пылища-а-а!..
Егорка свой танк старался так вести, чтоб Яшкин на виду всё время был. Всё внимание бою, а сам нет-нет да и метнёт взгляд в сторону: где там Яшка-то? А тому сбоку из ложбинки «Тигр» заходит! И уж башней заворочал, примеряясь, вот-вот тормознёт да грохнет.
«Яшка-а-а-а!!! Берегись!!!» - Егорка что есть мочи закричал.
Да разве брат его услышал?! Механик только своего командира слышать может, а Егорка, хоть и роднее всех по крови, да чужой. И не услышал Яшка последнего предостережения; тормознуло бронированное немецкое чудище и рыгнуло из пушки огнём да железом из-за укрытия чуть не в упор. Прямо в борт попал гад! Дёрнулась Яшкина «тридцатьчетвёрка» и закоптила чёрным дымом. Прямо на глазах у Егорки!
«Бра-а-а-атка-а-а-а!!!» - только и услышали другие командиры танков, но показалось им, что громче всех разрывов прозвучало это в эфире.
Егорка танк свой развернул и прямо на того «Тигра»! А он здоровенный, неповоротливый, пока чухался после удачного выстрела Егорка на своей «тридцатьчетвёрке» чуть не рядом оказался.
«Н-н-на тебе, сволочь!» - и тоже лупанул почти в упор из пушки сходу. Прямо в мотор попал! Зачадил вражина, закашлял нутром своим железным в последней агонии и вспыхнул, аки головёшка смоляная, смрадом и дымом чёрным всё вокруг заволакивая. А у Егорки одно на уме:
«Яшка! Братка! Что с ним?»
И так-то пылища – не продохнуть, а тут ещё и чад да копоть, и не заметил Егорка, как другой зверюга бронированный к его танку в дыму подкрался. Заметить-то, вернее, заметил, да сделать ничего не успел. Удар такой по его танку получился, что осколками брони аж лицо посекло! Мотор затих, палёным понесло, и понял Егорка, что одна им с братом участь выпала – подбитыми быть. Выскочил из машины вместе с экипажем, вперёд ещё хотел, туда, где Яшка, но рвануло где-то совсем рядом, и упал молодой танкист лицом прямо в землю.
Очнулся в медсанбате, понял, что всё в прошлом, и сразу же искать: где же ты, братка? А того ни среди живых, ни среди погибших так и не нашли.
«Сгорел, видать, твой брат весь без остатка вместе с танком, - посочувствовало начальство. – Извещение мы домой уже отправили».
А Егорка им не верит: быть того не может, говорит, чтобы мой брат да и сгорел.
«Не один ведь он сгорел, - начальство ему. – Многие сгорели, а чем твой отличился?»
«Всё равно не мог! – упрямился Егорка. – Я сердцем чую!»
И ещё злее в бой после выздоровления. Теперь уж за двоих.
…Год прошёл. Егорке орден дали и медаль, звание лейтенантское и взвод танковый под командование. Прав был училищный полковник: толковый оказался паренёк и политически грамотный. А как взвод под начало получил, и вовсе ни себе, ни подчинённым спуску никакого! Заматерел к той поре, сердцем огрубел; и раньше-то к врагу никакой жалости, а после братовой потери так и вовсе, кажется, зубами бы захватчиков на клочья разрывал! Угрюмый сделался, неразговорчивый, но отчаянный до дерзости. В самое пекло всё норовил со своим взводом, и всегда везло. И вот ведь как судьба распорядилась: теперь уж Егорке довелось места те танком проутюжить, где братишка его в 41-м в первый раз горел. Но уж теперь в обратном направлении – на запад! Безжалостно проутюжить, по головам и пушкам вражеским, вминая их в песок и грязь, выметая беспощадно с родной земли.
…В том бою на высотку пехота наступала. Танки ей в поддержку выделили, и Егорка, как всегда, впереди. На высотку эту птичкой залетел, даром что стреляли, и давай вражеские траншеи крушить. Пехота немецкая из них врассыпную, кто успел, а Егорка за ней. И под гусеницы! Вот вам, гады!! Это за брата моего! Уж помаленьку сживаться стал с тем, что Яшка погиб. Вдруг, глядь – навстречу с поднятыми руками бегут. И вроде как не немцы… Пригляделся получше, мать честная – «власовцы»! Механик призамёшкался – русские же всё-таки.
«Дави!» - заорал Егорка.
«Сдаются же, товарищ лейтенант, - голос механика в наушниках, - свои ведь…»
«Дави!!! – ещё громче закричал Егорка. – Приказ есть – падаль эту в плен не брать!»
Взревел танк Егоркин и всей массой прямо на бегущих, словно хищник кровожадный!
«Сто-о-о-о-ой!!!» - истошно завопил вдруг командир.
Как вкопанная остановилась бронированная машина, чуть не уткнувшись в землю пушкой перед самыми фигурами бегущих, а командир её вдруг кошкой ловкой наверх. Механик и опомниться не успел, как лейтенант уж впереди танка оказался, навстречу «власовцам» бегущим.
«Бра-а-атка-а-а-а!!! - перекрывая все звуки боя, закричал и к одному из них в объятия. – Братка! Я тебя нашёл!!!»
И обомлел весь экипаж от увиденной картины: их безжалостный командир – в обнимку с «власовцем»! Да посреди такого боя! Посреди тысячи смертей!
«Братка! Родной мой! Братка, я тебя нашёл!»
И плачет, плачет, плачет… Ни разу за всё время сослуживцы не видали слёз Егоркиных. Даже когда ранен был и корчился от боли, даже когда друзей-однополчан хоронил, даже когда самых лучших.., а тут вам нате – в два ручья! И «власовец» тот тоже весь в слезах.
«Братка! – кричит. – Братишка! Родной!..» - а больше-то уж ничего и не может.
«Ты почему здесь? – Егорка брату, когда к танку отбежали. – Почему форма на тебе чужая?»
А тот только плачет от переизбытка чувств и ничего сказать не может.
«Ты почему в форме этой, я тебя спрашиваю?! - Егорка строго. – Фрицам сдался?»
«Невиноватый я, братка! – размазывая слёзы по щекам, отвечал Яшка. – Не сдавался я…»
«А почему форма чужая? – совсем сдвинул брови Егорка. – Родину предал?»
«Братка, родной, невиноватый я, невиноватый! – всё так же рыдая, отвечал Яшка. – Без памяти меня взяли…»
«Форма почему чужая?» - не унимался Егорка.
«Домой я хотел, братка! Домой! Понимаешь? – с отчаянием в голосе душу свою кровиночке родной изливал Яшка. – Для того и записался во «власовцы», чтобы в первом же бою к своим…»
А бой-то не стихает! Атака-то на высоту продолжается! А пули-то свищут вокруг! А снаряды-то рвутся! А кровь-то людская в жилах, будто вода в самоваре кипящем – того и гляди наружу выплеснет! Ух, жарко-то как!.. И разум-то вскипел даже! Какие уж тут разговоры, когда действовать надо!
«Ты Родину предал!»
«Не предавал я!..»
«Ты руки свои испоганил чужим оружием!»
«Братка, я же не стрелял! – совсем уж отчаявшись, воскликнул Яшка. – Я же домой хотел. К своим! Чтобы опять вместе воевать, братка! Я же за чужие спины не прятался, пойми ты меня!»
Обнял Яшка снова совсем уж посуровевшего Егорку и разрыдался на его плече как ребёнок.
«Тебя же расстреляют, братка! – помягчев и ответив объятием, воскликнул Егорка. – У нас же приказ: «власовцев» в плен не брать! Их же даже не судят – сразу на месте расстреливают за одну только форму! Как же ты, братка? Как же ты?!..»
«Невиноватый я, пойми, невиноватый я! – всё так же восклицал Яшка. – Я домой хотел, к своим. Воевать хотел, фрицев бить! Как же мне было ещё выбраться? Как в строй вернуться? Да кабы я один…»
Господи! Как же ты дороги-то человеческие спутываешь?! Как переплетаешь-то их причудливо да невообразимо?! Вот как вот пришлось кровиночкам родным, друг к другу с детства прикипевшим неразрывно, встретиться! И будто боя никакого нет вокруг. Как будто в парке городском братишки встретились, где музыка играет, а не пули свищут да снаряды рвутся. И даже пули, словно видя такое необоримое проявление жизни, устыдились своей смертоносной сути и отвернули какая куда! Даже снаряды, будто удивившись, что такое вообще может быть, перестали рваться вокруг, и ничего уж не мешало уединению братьев, их радости от столь желанной встречи после вечной, казалось, разлуки.
«Как же теперь-то, братка? – первым опомнился от объятий Егорка. – Ведь нет тебе дороги домой! Ведь расстреляют же тебя!»
«Но я же не виноват, братка! Я без памяти был…»
«Приказ товарища Сталина!»
«Но я же к своим шёл…»
«Ты оружие чужое взял!»
«Но я ж не воевать с ним собирался…»
«Ты форму ихнюю надел!» - всё больше и больше распалялся Егорка. - Род наш опозорил!»
Ох и крепко ж политграмоту усвоил лейтенант Логинов! Аж глаза застит, рассудок мутит!
«Но я же не предавал! Я домой хотел, к своим! Воевать хотел, фрицев бить…»
«Ты оружие чужое против Родины повернул!» - метали гневные искры Егоркины глаза.
«Но я же не стрелял, братка! Не стрелял!» - нечеловеческой мукой перекосилось от безысходности лицо Яшки.
«Но руки-то свои ты замарал им! Навечно замарал!»
А бой-то гремит! А пули-то свищут кругом, снаряды-то рвутся… А ну как да один такой рванёт поблизости?!.. Что тогда? Опять договорить до конца не даст, дело не доделать. Душу чистоты кристальной, ни единым пятнышком не замаранную, до конца открыть хоть бы перед братом родным.
«Разбей мне их!!! – вдруг с предельным отчаянием в голосе воскликнул Яшка и протянул Егорке свои ладони. – Разбей!»
И кистями на броню…
Вот она – душа человеческая! Вся, даже без маленького остаточка на ладонях этих! Всей сутью своей! Наполнением своим, помыслами своими. Хочешь - плюнь в неё! Желаешь если – растопчи всю без остатка! А разглядел коли чистоту её кристальную да готовность к самопожертвованию ради дела святого - изумись безмерно да и поддержи в порыве истовом. И уж ничего не спрячешь от взгляда со стороны! И замер Яшка в ожидании.
А Егорка? Ему бы-то минутку хоть какую-то подумать над поступком братовым! Чтобы по достоинству его оценить! Кровиночку родную до конца понять! Но у него приказ! Ему выполнять его надо, коль Присягу Родине дал! Врага бить, коль бой идёт, а не разговоры разговаривать! Ведь ему прикрытие пехоты доверено. Она ведь жизни свои ему доверила, ибо лучшего прикрытия от пуль вражеских, чем броня танковая, уж и не сыщешь в бою! Когда ж тут раздумывать-то? А ладони-то братовы на броне! Недвижимо лежат! И ни слова уж от Яшки больше. Одно ожидание участи своей. И чего делать?..
Эх, натура человеческая! Как, порой, ты горяча бываешь и безрассудна! Словно в бреду каком или без памяти такое наворочаешь, что, приостыв, потом поверить не можешь: неужели это я? Неужели это я сделал? Да как смог-то?..
Схватил Егорка булыган пудовый, возле гусеницы, как на грех, оказавшийся, да и саданул им со всего маху по братовым пальцам!!! Да в другой раз.., да в третий.., да в четвёртый… Бросил каменюку в сторону, опомнился, глядит взбешёнными глазами на братишку, а тот только одно слово навстречу:
«Больно…»
И руки окровавленные обессиленно вдоль тела.
«Больно мне, братка…»
«Дак ты же сам просил!!!» - вдруг, приопомнившись, с отчаянием выкрикнул Егорка. – Ты же сам меня просил – разбей руки!»
«Не рукам больно, братка, сердцу.., - тихо проговорил Яшка. – Думал, может хоть заглушит боль в руках, а и не вышло…»
Помолчал мгновение, глядя, как густо капает кровь из изувеченных ладоней, и прибавил обречённо:
«…Не вышло, братка… И не выйдет уж теперь – понимаю я…»
Ещё вздохнул раз, тяжело, глубоко вздохнул и выронил на выдохе:
«Убей меня, братка!»
Да с такой силой и убеждённостью душевной проговорил, что никакая иная сила этому бы противостоять не смогла!
«Не хочу я, чтоб расстреливали.., чтоб чужие.., сам расстреляй».
И снова такая сила в словах его тихих прозвучала, что околдовала она Егорку вмиг и непослушным разуму своему и сердцу сделала. А может и всё-то это время, как брата, из мёртвых воскресшего, он встретил, не понимал что происходит. Только приказы начальничьи с речами пламенными политруковыми «про ярость благородную» душу да разум и заполняли «под завязку», как и до этого. Только ненависть лютая к любому проявлению нерусского, не взирая даже на кровное родство.
И выхватил Егорка пистолет из кобуры да прямо в грудь, где сердце братово, пальнул два раза сразу! Ещё пальнул, заметив, что брат не валится на землю, а каменно стоит – Яшка и покачнулся. И так прямо под братовы ноги и осел. Не упал даже, а именно осел, словно бы в землю вжаться с головой хотел, чтобы она его позор прикрыла. Не считал позором, когда шёл на это. Думал искупить в бою, а понял, что не примут его больше в строй защитников Отчизны, не вернуться уже никогда в свой дом, отвергает его Родина и предаёт позору. Осел и окровавленными руками братовы ступни в последние объятия заключил! И так это объятие прощальное кровиночки родной Егорку прокололо, что поднял он лицо к небу, уж окончательно опомнившись да очистившись ото всего налипшего наносного, и, словно к Всевышнему обращаясь, на всё поле боя в крик пронзительный:
«Бра-а-а-а-атка-а-а-а-а-а-а!!!…»
И пистолет к виску!
Но то ли от крика этого, то ли ещё по какой причине, а высунулись на ту пору подчинённые его из люков танковых и тоже в крик изо всех сил:
«Товарищ лейтенант!!!…»
И кубарем на землю все к своему командиру.
И отвели в сторону пистолет Егоркин, к виску приставленный:
«Товарищ лейтенант!!..»
Ни слова не спросили, но догадались, глянув на обличье на земле лежавшего, что «власовец» тот мёртвый – командиру брат.
«Товарищ лейтенант…»
А больше-то уж и ничего от пережитого потрясения.
…Много лет прошло. Победу встретили, десять раз её отметили.., двадцать… и даже шестьдесят. Всё живёт Егорка. За двоих, видать, досталось жить: за себя и за брата родного, своими же руками и убиенного. Родителей схоронил, детей родных уж половину, а всё и живёт. Живёт, и до ломоты в висках буравят его голову окаянные вопросы: почему? Почему пакостью считалось за оружие чужое взяться ради возвращения к своим? Ведь партизаны ж то брались.., и окружённые, к своим же пробивавшиеся, брались тоже! Почему форму чужую надеть – позор, если помыслы чисты? Неужто бы нельзя в бою это проверить?! Даже если и оступился человек, даже и по слабости душевной если.., он же ведь не Бог. А если осознал да сам себя похлеще, чем любой суд людской приговорил?! Неужто надо было всех да под одну гребёнку… Но не находит он себе на них ясного ответа. Одна только боль в ответ душевная, не утихающая ни дённо, ни нощно, да образ Яшкин, иногда во сне тревожном встающий, словно из тумана пароход. Образ и голос. Заботливый, как в далёком-далёком детстве, когда Яшка нянькой был Егоркиным да и учителем же. Заботливый, хотя и тихий, да и ласковый, будто у невидимого ангела с небес:
«Как ты ТАМ, Егорушка?!..»
Простил, видать… Да и как же может быть иначе?! Братка ведь.
0

#6 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 05 ноября 2017 - 23:58

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


5

ТА САМАЯ КНИГА


Удивительные сюрпризы преподносит мегаполис! Здесь можно месяцами не встречаться с соседом по лестничной клетке, и вдруг мимоходом, на оживленной улице в толпе людей столкнуться нос к носу с бывшим одноклассником из далекого городка, где прошел всего лишь один год твоего богатого на переезды детства.
- Наташка? Привалова? Ты?
Она сама-то с трудом узнавала себя в пухленькой девочке-отличнице с косичками на старых фотографиях. А вот Лёшка почти не изменился: те же лукавые глаза, так же, несмотря на модную стрижку, взъерошены волосы. И напор тот же: Наташа и глазом моргнуть не успела, как деловая встреча, пусть и не самая важная, отменена, а сама она очутилась тет-а-тет с Лешкой Ипатовым за столиком в маленьком уютном ресторанчике.
Оказалось, Лешка перебрался в Москву лет пятнадцать назад, сразу после окончания института. Тогда же создал небольшую фирму, занимающуюся разработкой программного обеспечения. Ипатов не хвастался, но, судя по всему, дела у него шли неплохо. Рассказы о семьях («надо же, у меня тоже двое, только, наоборот, мальчишка – старший») перемежались воспоминаниями о школе. Наташа многое уже забыла, но сейчас, словно под действием волшебного фонаря, прошлое выступило из темноты, и «время былое» вспоминалось с необыкновенной ясностью.
Тогда, в девяностые, ей нелегко пришлось в роли «новенькой». Дочь военного, Наташа к седьмому классу сменила уже третью альма-матер. Но предыдущие школы располагались на территории военных городков, а здесь ближайшее учебное заведение находилось в самом хулиганском районе города со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Ботанка» Наташа так и не смогла найти в новом классе подруг и друзей, зато научилась «держать удар». К счастью, в переносном смысле слова.
Лёшка Ипатов, впрочем, никогда Наташу не обижал. Он вообще старался не иметь дел с девчонками. Подраться с ребятами, пройтись на спор по крыше школы, принести неизвестно зачем на урок к злющей химичке живого петуха - идеи подобных проделок «генерировались» Лешкой легко и тут же претворялись в жизнь. Учителя исписывали замечаниями его дневник, выливали на родительских собраниях негодование на Лёшкину мать.
Несмотря на признаваемые всеми прекрасные способности, особенно к точным наукам, Лешка перебивался с тройки на двойку. Тем более неожиданной оказалась для Наташи встреча с Ипатовым в библиотеке. Не в школьной, где среди гор «программных» книг она не смогла найти ничего пока непрочитанного и интересного, а в городской, расположенной на другом конце города.
Столкнувшись с «новенькой» у библиотечной стойки, Лёшка покраснел, как будто его поймали на краже сигарет из киоска. Наташа с удивлением отметила, что в стопке сдаваемых хулиганом Ипатовым книг оказались, наряду с детективами, и «Собачье сердце», и повесть Стругацких, и рассказы Чехов. Конечно, в классе Наташа никому не рассказала о странной встрече. Потом они еще пару раз «пересекались» на подходе к библиотеке или в читальном зале. А незадолго до того, как Наташина семья навсегда покинула городок, Лёшка неожиданно догнал её по дороге из школы, хотя его дом находился в противоположной стороне.
В первый и последний раз они по-настоящему разговаривали. Помнится, Лёшка спрашивал о какой-то повести. Он не знал ни названия, ни автора. Только сюжет. В книге рассказывалось о жизни многодетной семьи, о весёлых проделках непослушных братьев, о доброй и немного наивной маме, о строгом, но мудром отце. К сожалению, Наташа не читала ту книгу и не смогла помочь Лёшке её найти...
- Лёш, а ты помнишь, как мы с тобой в библиотеке встречались? – вдруг спросила Наташа, дождавшись перерыва в его рассказе о недавнем посещении родного городка.
- Помню, - улыбнулся Лёшка, - спасибо, что не выдала меня.
- Не понимаю, что тут стыдного.
На самом деле Наташа прекрасно знала, что в то время и в том месте посещение библиотеки не являлось признаком «крутизны» и могло повредить Лёшке в глазах одноклассников.
- А помнишь, ты меня про книжку спрашивал? Не мог найти её, а я такую книжку не читала.
- Помню, - опять ответил Лёшка, но теперь лицо его стало задумчивым и немного грустным, - я-то помню, но как ты не забыла?
- Ты о ней рассказывал вдохновенно, - сказала Наташа, - я сразу подумала, что это – очень хорошая книга. И долго потом её искала, да так и не нашла. А ты – нашёл?
Лёшка ничего не ответил и посмотрел на Наташу странным отрешенным взглядом, словно за её спиной увидел еще кого-то. Немного помолчав, он заговорил совсем другим, тихим голосом:
- Отец, когда вся эта кутерьма началась в девяностые, потерял работу. Он на заводе инженером вкалывал, а завод закрылся. Потом начал пить. Мать долго терпела, но и ее терпению пришел конец. Мы остались одни: я, мать, две младшие сестрёнки и бабушка. Мама вкалывала на полторы ставки врачом в районной больнице, в «свободное» время бегала делать уколы, массаж. За сёстрами приглядывала бабушка. Она и меня вырастила, но класса с третьего я уже больше улицей воспитывался, чем семьей.
Когда мне лет десять исполнилось, года за два до твоего приезда, бабушка заболела. Я сначала не понял, как все серьезно, но однажды ночью услышал, на кухне мама плачет. Тихо и безысходно. Я стал расспрашивать, мама сказала, что у бабушки рак.
Врачи потом называли это чудом, но бабушка победила болезнь. Самым тяжелым был первый курс химиотерапии. Мама старалась брать ночные дежурства, чтобы днем не оставлять бабушку одну. Вечера, когда мама уходила в больницу, а сестрёнки засыпали, мы коротали вдвоем: я и бабушка. Почему-то она все время вспоминала о своем детстве, рассказывала, как жили до войны, как страшно было в дни оккупации.
Когда немцы заняли город, школы закрыли. Но бывший завуч и его жена-учительница на свой страх и риск у себя на дому стали учить детей. В том числе бабушку. Вечерами в любую погоду маленькая девочка шла по занятому врагом городку в домик на окраине, где два пожилых человека совершенно бесплатно делали то, что привыкли делать годами. Учили писать, решать задачки. И читали полуголодным детям книги о мире, о счастье, о радости и любви.
Надо сказать, бабушка всю жизнь считалась заядлой книжницей. И все сетовала, что я совсем не читаю. Ну, ты ж помнишь, тогда нас, мальчишек, больше всего привлекал единственный в городе компьютерный клуб, а не библиотека. Однако бабушкины пересказы я слушал с удовольствием. И Жюля Верна, и Джека Лондона, и многое другое.
Больше всего из книг, прочитанных в оккупации, в доме старых учителей, бабушке понравилась и запомнилась одна. Та самая, о которой я тебя спрашивал. Но бабушка, к сожалению, не знала ни названия книги, ни автора. И тогда я решил сделать бабушке сюрприз. Ну, а что было дальше, ты сама знаешь.
- Ты стал ходить в библиотеку и втянулся в чтение, - сказала Наташа. Лёша кивнул.
- А книга? Ты нашел ту книгу?
- Нет. Так и не нашёл.
- Знаешь, а мне однажды показалось, что я нашла, - Наташа увидела, что её слова взволновали Лёшу.
- Да? И что же это за книга? Кто автор?
- К сожалению, это совсем не та книга. Я ж говорю – показалось! Просто, когда я читала, у меня возникло то же чувство, что вызвал когда-то твой рассказ. Там описывалась большая семья, там тоже была и любовь, и радость, и тревоги.
- А почему тогда ты уверена, что это – не та книга? – в голосе Алексея звучала надежда.
- Потому, что книга современная. Автор, наверное, родился через много лет после войны. Никак не могла твоя бабушка читать её. А вот я теперь все книги этой писательницы покупаю. Её нигде не пиарят, ничего о ней неизвестно, кроме имени, только одно издательство издает её книги, а они замечательные. Сын еще не дорос, но дочка читает с удовольствием.
- И как фамилия этой писательницы?
- Ракова. Надежда Ракова. Обязательно почитай, в интернете есть её книги. Первая, та самая, называется «Дом из одних углов».
Время пробежало так незаметно, что Наташа чуть не опоздала в школу за дочкой. Та уже вышла на крыльцо и встретила маму изумленно-недовольным: «Ну вооот, а меня ругаешь, когда я долго собираюсь!» И тут звякнул айфон. Вяло оправдываясь перед дочерью, Наташа открыла сообщение в WhatsApp. Писал Лёшка: «Надежда Ракова – псевдоним. Имя и девичья фамилия моей бабушки. Я так и не смог найти и прочитать ту самую книгу. Пришлось написать другую».

2017 год
0

#7 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 07 ноября 2017 - 19:19

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


6

ДЕРЖИСЬ, МАЛЫШ!


Должна вам признаться, что я очень люблю детей. С самого детства это была просто навязчивая идея: сначала мечтала о сестренке, потом о дочке, всегда любила возиться с детьми, и с тринадцати лет их со мной оставляли. Когда училась в старших классах, тайком переписывала из энциклопедии в тетрадку, как надо ухаживать за младенцами, что им покупать, как кормить. Почему тайком? Мне было стыдно, что я такая испорченная. Вместо того чтобы думать об уроках и стараться как можно лучше выполнить домашнее задание, я занималась ерундой. Именно так сказала бы моя мама, если бы увидела, что лежит под учебниками. Я покупала красивые детские книжки и игрушки, уже собралась целая коллекция. Мне так нравилось их рассматривать и перебирать. Представляла, как это будет делать ребенок. В то время выбор был небольшой. Картинки в книжках страшные, невыразительные. А игрушку возьмешь в руки и не понятно, что за зверь или цвет для этого зверя странный, или некрасивый. А моя коллекция собиралась с любовью. Она и эстетический вкус разовьет, и удовольствие доставит, и знаниями снабдит.
Недалеко от моего дома за железным забором находилась школа-интернат. Когда проходила мимо, я всегда смотрела сквозь прутья. Что-то неудержимо тянуло меня туда, в тот мир. Почему-то я всегда знала и помнила о том, что рядом с нами есть они – окна детского дома. Я тогда и представить себе не могла, как тесно переплетутся наши судьбы.
Мне всегда хотелось взять и обогреть детдомовского малыша. Я даже не представляла себе, как это можно жить без любви? Ведь ребенок один не выживет. Если нет рядом взрослого, который заботится, любит и защищает. Или, если даже не заботится и не защищает, то хотя бы просто знать, что где-то есть человек, который тебя любит. Пусть он даже очень далеко, не приходит и не пишет, может, больной и неграмотный, но обязательно есть. Он любит и ждет. Ты, малыш, вырастишь и найдешь его, и вы будете вместе. Тогда у тебя есть смысл в жизни, и ты станешь хорошим человеком, потому что твое сердце будет полно любви. А иначе как жить и где брать силы? Страшно даже подумать, каким вырастит человек без любви. А в детском доме они так мало видят людей, хоть бы им повезло с воспитателями.
Получив образование, я пришла устраиваться на работу в дом малютки.
Свободных мест не было, но я настаивала. Методист пригласила в кабинет и прямо спросила:
- Зачем тебе, молодой, благополучной девчонке, это надо?
Мы проговорили целый час. Пожилая женщина удивленно поднимала брови, слушая мои рассуждения, а потом позвонила главврачу и сказала:
- Я возьму эту девочку и ставку найду.
Положила трубку, устало посмотрела на меня:
- Пойдешь во вторую группу педагогом. Это должность новая, так что держи со мной постоянную связь.
Она встала из-за стола:
- Пойдем, представлю тебя.
В группе нас встретили две нянечки. Методист сказала, что я теперь буду работать вместе с ними, и ушла. Дети спали, а мы сидели, разговаривали.
Оказывается, дом малютки – это учреждение не педагогическое, а медицинское. Поэтому самый главный здесь не директор, а главврач. Они – бригада медсестер-нянечек, которые работают по два человека сутками напролет. Еще совсем недавно в штате вообще не было ни методиста, ни педагогов. Это учреждение было полностью медицинским, медики себя здесь чувствовали хозяевами. Государство считало, что в таком возрасте за ребенком надо только ухаживать, а учить и развивать рано. Теперь умные дяди наверху решили изменить ситуацию, и в медицину вторглась педагогика. Конечно, медикам это не понравилось, поэтому и мне здесь явно не обрадовались.
В этом доме детки живут до трех лет, а в моей группе были дети с трех месяцев до полутора лет. Как только малыш научится ходить самостоятельно, его переводят в следующую группу.
Нашу группу нянечки, шутя, называли санаторной, а следующую – курс молодого бойца. Поэтому старались, как можно позже, отдавать наших детей в более старшую группу, так как там им придется гораздо труднее.
Мой рабочий день длится пять часов. Я должна разговаривать с детьми, учить их ходить, собирать пирамидку, брать на ручки - так мне рассказала методист.
Закончился тихий час, и детки стали просыпаться. Их было четырнадцать человек. Как вскоре я поняла, хорошо тут жилось только нянечкиным любимчикам, так что Андрюше и Димке повезло, их не ругали и даже немножко баловали. Шесть младенцев все время лежали в колясках, им было всего несколько месяцев отроду, они только ели и спали, были полностью на попечении медиков.
Дашутку няньки боялись, поэтому ей тоже хорошо жилось, ее не ласкали, но и не обижали. Все дело в том, что девочка очень эмоциональная. Когда она плакала, у нее язык западал в горло, и лицо малышки прямо на глазах начинало синеть. Няньки лишь однажды побывали в такой ситуации, натерпелись страха, пока поставили диагноз, теперь пылинки с нее сдувают, только бы она не плакала. А чего плакать, если никто не обижает?
С черными кучеряшками – это Павлуша. Мать нагуляла его с горячим южным молодцем. Когда горе-папаша укатил домой, беременная очень разозлилась. Родив сына, она положила его в пакет и выбросила в мусорный контейнер. Когда ребенок падал, ударился головкой обо что-то твердое. Он пролежал там несколько часов. Время было раннее, народ еще спал. У него уже началась водянка мозга, но крохотуля не теряла надежды докричаться до людей. И соседи таки обнаружили малыша. Он боролся за жизнь, как настоящий мужчина, родителям бы с него пример взять. Павлушу прооперировали вовремя. Хирург сказал, что если бы прошло еще полчаса, мальчика уже не спасли. Теперь у него на головке прощупывается рубец, но за его роскошной шевелюрой ничего не видно. Ребенок обаятельный, но плаксивый. Няньки мальца не любили за южную кровь, а мне его было очень жалко. Так жестоко встретил его наш мир. Я всегда старалась подойти к манежу, погладить шрам на головке, сказать доброе слово. Няньки не одобряли меня и все спрашивали:
- Чего ты с ним носишься? Он что тебе нравится?
Танюшка была такая славная и улыбчивая. К нам почти каждый день приходили усыновители, а Танюша никому не нравилась. Я решила ее удочерить. Только начала оформление, как на следующий день пришли усыновители с уже готовыми документами и забрали мою девочку. Теперь ее зовут Машенька. Мама очень хорошая, уж я ей устроила допрос с пристрастием.
Еще была крошечная Юлечка, которая никому не нравилась. А как только я начала оформлять документы, ее забрали.
Дианочка была очень красивая девочка. На нее приходили смотреть все сотрудники. Кудряшки обрамляли точеные черты, а на мир смотрели огромные почти черные глаза, в которых было столько отчаяния, словно эта крошка понимала, что ее бросили. Мама, когда приходила, горько плакала, прижимая к себе малышку. Все уговаривали эту юную восточную женщину забрать девочку через какое-то время, ведь она совершенно здоровенькая. Мать, рыдая, рассказывала, что отец и братья отдали все деньги, чтобы она, их гордость и любимица, единственная из семьи поехала учиться, а она всех опозорила. Теперь она не может вернуться домой, ее просто убьют, ведь юному папаше они оказались не нужны. Она осталась одна в чужой стране, без помощи и поддержки.
- Здесь мою девочку все любят, ей ничего не угрожает. Пусть ее удочерят хорошие люди. Мне еще год учиться, я буду к ней приходить часто-часто, - сказала, уходя.
Когда за восточной красавицей закрылась дверь, няня вздохнула:
- Они все так говорят, а потом приходят все реже и реже, привыкают.
Дианочка часто плакала, размазывая по лицу слезки. Вот что значит выражение «умываться слезами». Слез у нее было так много, еще пару человек могли умыться. Вообще, дети никогда не плакали беззвучно, так, чтоб только слезки из глаз текли, они всегда кричали громко, требовательно. Это была их единственная возможность обратить на себя внимание, и малыши это понимали.
А еще в моей группе была Алиночка. Внешне обычная девочка, единственной ее особенностью была привычка срывать с себя всю одежду. Не знаю почему, но одежду она не любила. Ползунки и распашонки буквально через десять минут оказывались у нее под ногами. Поэтому няньки перевязывали ее крест-накрест поясками. С такой защитой ручонки справиться не могли, малышка только научилась стоять в манеже. Девочку нагуляли в психиатрической лечебнице, когда родители там лечились. Приходила к ней только бабушка, да и та все время задавала персоналу коронный вопрос:
- Скажите, она нормальная? У нее есть отклонения? Если нормальная, я ее заберу.
Мне было обидно за Алинку. Ведь это же твоя кровиночка, твоя единственная внучечка, которая очень нуждается в тебе. Да какая разница, здорова она или больна? Если больна, так она нуждается в тебе еще больше. Это же не игрушка в магазине, когда бракованную можно оставить, а хорошую взять. Пусть у юных матерей еще не хватает любви и мозгов, но когда так рассуждает бабушка…
Я влюбилась в эту кроху с первого дня, и она ко мне очень привязалась. Я учила ее ходить, брала на ручки, как и других деток. Скрывала от всех свою симпатию, но няньки быстро заметили и запретили мне вообще к ней подходить. Девчушка их раздражала, с ней было много мороки и хлопот. Конечно, я могла не обращать внимания на их запреты, но понимала, что я уйду, а крошка останется с ними и ее некому будет защитить. Поэтому я завязывала свое сердце в узел. А Алиночка могла всю мою смену, стоя в манеже, следить за мной глазенками и реветь. Я все время рядом, но прохожу мимо. Это была такая пытка, врагу не пожелаешь. А если я сидела в манеже вместе с детьми, то малышка подползала ко мне, клала ручонку мне на ногу, смотрела на меня и затихала. Мы могли бы так просидеть всю смену, при этом я умудрялась в это время играть с другими детьми, но наши церберы не дремали и сразу бежали жаловаться методисту. Я бы с радостью оставалась после работы поиграть с Алиной, но няньки были неумолимы:
- Ты ее приучишь, разбалуешь, с ней и так сладу нет. Не надо.
Мне хотелось схватить малышку, прижать к себе крепко-крепко и бежать без оглядки подальше отсюда.
В то время в стране была неразбериха, государственные предприятия становились частными, а нам целый год не платили зарплату. Каждое утро приходишь на работу и с замиранием сердца ждешь, придет сегодня машина с продуктами или нет, будет, чем детей кормить? Ведь продукты уже давно привозили в долг и только по доброй воле директоров. И лишь когда приходила заветная машина, можно было облегченно вздохнуть. Кормили детей хорошо, но они почему-то постоянно были голодные. При них нельзя достать ложку, чашку или тарелку. Только увидят, сразу начинают плакать. Если положишь что-то в ротик, тогда замолчат. Это они так просили кушать, ведь разговаривать еще не умели. А в старшей группе дети постоянно ходят за воспитателем и просят хлебушка. Так воспитатели покупали батоны, и таким образом удавалось дотянуть до очередного приема пищи. Ведь дома детям дают печенюшку или конфетку, а тут четыре раза в день кормят и все. Наверное, еда – это единственное светлое пятно в детдомовской жизни.
В наш дом малютки часто приезжали разные иностранные делегации. Они оставляли главврачу деньги, одежду, конфеты и шоколадки для детей. Понятно, что все это до детей не доходило. Правда, у каждого ребенка был комплект парадной одежды. Его одевали, когда ждали гостей. Моя подруга работала переводчиком, сопровождала немецкие делегации. Я ей много раз говорила о том, что если немцы хотят, чтобы эти шоколадки действительно достались детям, их надо разломать на куски и раздать, только тогда их уже никто не отберет. Подруга объясняла это немцам, но те не могли понять суть. За время моей работы там только одна делегация сделала правильно. В тот день у детей был настоящий праздник, а персонал ходил злющий.
Была в нашем доме малютки врач – пожилая казашка. Каждый день она по многу раз наведывалась в группу, за детей стояла горой, проверяла работу нянь. Гоняла их, как сидоровых коз. Надо сказать, за дело. Вроде бы заботилась о детях, но в результате вымотает все нервы и уйдет, а няньки потом на детях срываются. И так особой добротой не отличаются, а потом вообще, как с цепи срываются.
Еще была у нас массажистка. Каждый день приходила делать массаж тем деткам, кому он был прописан. Вот уж душа-человек. Я всегда любовалась ее работой. Не было ни одного раза, чтобы она схалтурила. Каждый массаж делала на совесть, с любовью, как собственному ребенку, хотя никто ее не контролировал. Иногда няньки ее провоцировали:
- Да брось их, садись, поболтаем.
Она улыбалась, шутила, а руки продолжали делать свое дело. Побольше бы таких женщин деткам.
Детей часто приходилось подмывать, няньки не успевали. У деток кожа нежная и, если сразу не подмыть, она краснеет и болит, а детский крем не выдают. Я помогала нянькам ради детей, но, если в это время приходила врач, всем было мало места. Она не разрешала мне выполнять их работу. Тогда я дома кипятила постное масло и приносила, няньки смазывали им деткам
покраснения. Как они кричали, если нечем было помазать! А когда у кого-то появлялся коньюктивит, больные глазки мыли хозяйственным мылом, так как никаких лекарств не выдавали. Это хорошее средство, через несколько раз болезнь проходила. Но крохотулечки не понимали, что глазки нельзя открывать во время мытья, мыло щипало глаза, дети кричали.
Спать их уложить было невозможно. Просто так засыпать они не хотели, а укачивать няньки не разрешали. Кто просто лежал с открытыми глазками, тех не трогали. А трое деток вставали и стояли, взирая с высоты на своих лежащих собратьев. Сколько раз их укладывали, столько же они вставали, как неваляшки. Тогда няньки связывали им руки пеленкой, и дети быстро засыпали. Через какое-то время я пробиралась в спальню и, затаив дыхание, развязывала руки. Надо было это сделать так, чтобы и няньки не увидели, и дети не проснулись. Особенно было страшно первый раз, вдруг ребенок сразу проснется и разбудит остальных? Няньки никогда не развязывали и только однажды попались. Их отругали и пригрозили:
- Еще раз такое повторится, уволю.
С тех пор в спальню заходить перестали.
Так мы и жили. Со временем Алиночка научилась ходить, и ее перевели в следующую группу. Через какое-то время я попала туда на замену. Думала, что Алина меня забыла. А она стала, как вкопанная, и смотрит. Все дети пошли мыть руки, а она стоит. Я оглянулась по сторонам, няньки далеко. Схватила Алинку на руки, прижала к себе, поцеловала и поставила на место. Очень боялась, что она опять начнет кричать и выдаст нас. Но моя девочка уже подросла и кричать не стала. Она все так же стояла и смотрела. Этот взгляд меня преследует всю жизнь.
Потом Алину перевели в детский дом. Однажды я пришла к директору этого детдома и сказала, что хочу по выходным дням приходить играть с детьми. Так я стала приходить к деткам, мы быстро подружились. Дети стали звать меня мамой, как и всех незнакомых женщин. Стоило только появиться в калитке, как дети замечали меня и бежали навстречу со всех ног с криками:
- Мама, мама!
К этому невозможно было привыкнуть. Каждый раз, как первый: ком стоит в горле, в глазах слезы, невозможно не то, что слово сказать, даже дышать тяжело. Так хотелось их всех обогреть, приласкать, ободрить.
Дети подбегали ко мне и начинали спорить между собой, кому какая рука достанется. Я за это время приходила в себя. Потом мы шли на площадку, малыши наперебой рассказывали мне свои новости. Когда мы садились читать сказки, дети опять спорили, кто будет сидеть около меня. Алина никогда в этом не участвовала, стояла в сторонке. Когда все рассаживались, она подходила ко мне и садилась на руки. Никогда не было сказано по этому поводу ни единого слова, но никто не спорил с Алиной. Дети все чувствуют, хотя я старалась уделить внимание каждому.
Как-то прочитала в журнале, что у детдомовских детей появляются задержки развития из-за того, что их не любят, не ласкают, не гладят по головке. Как только такой малыш попадает в семью, буквально через несколько месяцев он догоняет сверстников. Я их всех любила и обнимала, а теперь каждого старалась обязательно погладить по головке, ведь в семью в таком возрасте попадут единицы.
Пришла я как-то к детям, а у них воспитателем моя однокурсница. Она мне обрадовалась и вела себя раскованно, не опасалась, как другие. И вдруг стала бить ногами одного непослушного мальчика-разбышаку. Она такая огромная, как скала, нависала над ребенком, который даже не плакал. Он просто свернулся клубочком под ногами этой фурии с перекошенным лицом. Все это длилось считанные секунды, дети в сторонке наблюдали, они не испугались и не удивились, а я была просто в шоке.
Я часто звонила нашему бывшему куратору, рассказывала новости. И про этого горе-воспитателя рассказала. Больше однокурсница в детдоме не появлялась, хотя куратор не призналась, что приложила к этому руку.
Теперь у детей была воспитательница гораздо старше. Каждый раз у нее Алина оказывалась наказанной: на прогулке она постоянно стояла на коленях на скамейке. И откуда, только берутся такие воспитатели? Я говорила девочке, чтоб попросила прощенье, ее прощали, скрипя сердце. Я уже не думала о том, что будет после моего ухода. Хуже уже некуда, а так у ребенка, по крайней мере, будет несколько часов счастья, и этого у нее уже никто не отнимет.
В детдоме Алиночка долго писала в постель. Воспитатели при всех детях ее стыдили, высмеивали и ругали. Девочка мне об этом не рассказывала, ей было стыдно, а узнала от ночной нянечки. После этого я стала приезжать каждое утро до прихода воспитателей с чистой простынкой и менять. Ночные нянечки у детей были хорошие, нас никто не выдал. Как ждала Алинка эту спасительную простынь, эту возможность избежать стыда. Как загорались ее глазенки, когда проснувшись, она видела меня. Малышка обнимала меня, прижималась горячей розовой щечкой:
- Мама, ты пришла! Ты пришла!
Алину часто отправляли в санаторий подлечиться. А в те времена детей, которых никто не будет искать, могли забрать куда-то для экспериментов. Я этого очень боялась и ездила во все ее санатории, проверяла. Алинка мне радовалась, поедала всю вкуснятину, что я привозила и спрашивала, когда еще приеду.
Я очень хотела удочерить девочку, и мне было все равно больная она или здоровая. Она была родная, любимая, единственная. Меня все уговаривали не делать этого так рано, я никого не слушала. Но когда моя любимая учительница сказала:
- Если ты это сделаешь, я перестану тебя уважать,
я отказалась от своей затеи. Это теперь я понимаю, что хороший человек никогда бы так не сказал, а о плохом и жалеть не стоит. А тогда, в 20 лет, для меня это было важно. Конечно, она хотела облегчить мою судьбу. Говорила:
- Ты сначала сама себе усложняешь жизнь, а потом мужественно преодолеваешь эти сложности.
Наверно, я просто иначе устроена потому, что всегда слушаю только свое сердце.
Потом Алиночку перевели в интернат, я и туда ездила, но уже только к ней одной. Всеми правдами и неправдами договаривалась с персоналом, чтобы разрешили взять ребенка на выходные домой, сводить в кафе-мороженое. Официально это было невозможно:
- Она принесет нам из города какую-нибудь инфекцию, зачем нам это?
Не по инструкции оказалась моя просьба. Те тети и дяди, что инструкции составляют, просто берегут свой покой, избавляют себя от ответственности. Обложились запретами, с ними так спокойно. Заглянули бы хоть раз в тоскующие глазенки детдомовского малыша, так чтоб вся душа наизнанку вывернулась. Дать бы им хоть разок прочувствовать, чего они лишают детей своим формализмом.
В интернате сначала детям жилось тяжело, так как старшие измывались над младшими – процветала дедовщина, а жаловаться было нельзя. Потом пришел новый директор, сам бывший детдомовец, и навел порядок, прекратил все эти безобразия. Детей стали возить на море, часто иностранные семьи приглашали их в гости, они ездили и таким образом находили себе друзей.
Когда Алина стала подростком, им разрешили самим уходить с территории интерната. Алинка стала приезжать ко мне в гости, иногда даже оставалась ночевать. Что мне запомнилось из тех времен, так это то, что ее невозможно было накормить, она все ела, ела и ела. Конечно, если малыши всегда ходили голодные, то о подростках и говорить не приходится.
Шли годы. Алиночка выросла, кончила училище. Годик поработала, а потом встретила хорошего парнишку. Они поженились. Одна за другой родились две доченьки. Однажды на улице ее остановила какая-то женщина и радостно так сообщает:
- А ты знаешь, что мы твои родственники?! Приходите к нам в гости.
Всегда доброжелательная Алина никакой радости не проявила:
- А где же вы были, родственники, когда меня забирали в детский дом, когда я осталась совсем одна? Вы хоть раз за все эти годы пришли меня проведать? Хоть одну конфету принесли или, может, с днем рождения поздравили?
Женщина призналась, что с проблемной семьей ей не хотелось иметь ничего общего, сейчас другое дело. Алинка вежливо улыбнулась:
- Я не держу на вас зла, но и никаких родственных чувств у меня к вам нет и быть не может. Простите, всего доброго.
Сейчас в семье уже четверо чудесных деток: две девочки и два мальчика. Я езжу к ним в гости, помогаю нянчить детишек. Они оценили мою коллекцию по достоинству. Старшенький мальчик очень любит животных и даже решил стать ветеринаром. Муж работящий, трудяга, никогда не лежит с газетой на диване, всегда чем-то занят. Детки хорошие: двое похожи на маму, двое – на папу. Я их всех очень люблю, но особенно девочку, которая, как две капли воды, похожа на Алину.
Когда этой малышке было четыре года, однажды она подошла ко мне и говорит:
- Я хочу, чтоб ты была моей бабушкой.
Как-то мы вместе встречали Новый Год, а на следующий год я приехала к ним в январе. Вот кнопка и спрашивает:
- А почему ты к нам на Новый Год не приезжала?
А потом подумала и добавляет:
- Когда я вырасту, я приглашу тебя к нам на Новый Год.
Когда стала постарше, занимается чем-нибудь, а потом вдруг оставила свое занятие, подошла, прижалась ко мне крепко-крепко и опять вернулась к прежнему занятию.
Все близкие родственники Алины уже умерли, а мы с ней формально так родственниками и не стали, но сердечное тепло и нежную привязанность друг к другу пронесли через всю свою жизнь. Алиночка – самый близкий мой человечек. Когда я к ним приезжаю, она мне часто говорит:
- Ты не в гостях, ты у себя дома.
А вокруг бегают очаровательные солнышки, согревая своими улыбками даже в лютый мороз.
Жизнь продолжается. Когда нас кто-то любит, мы становимся гораздо сильнее, нам все по плечу. Злые люди остаются в прошлом, а добрые всегда рядом. Все плохое проходит, а хорошее остается с нами навсегда.
0

#8 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 08 ноября 2017 - 21:17

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


7

ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ


Любовь сродни электрической
дуге между двумя полюсами
энергетического источника. (Автор)

— Забавная история приключилась с моей лучшей подругой Мусей Ухватовой, — откусывая шоколадку и запивая её чаем с малиновым вареньем, молвила Флейта Занозистая. — Когда я с ней впервые познакомилась, она была ужасной неряхой. Муж так её и прозвал — «ваше высоконеряшество». Безалаберная. За собой не следит. Кушать готовит из рук вон плохо. В квартире полнейший беспорядок и кавардак, а ей всё ни по чём. Муж весь извёлся. Похудел бедненький. Спит плохо, а днём бродит, как в потёмках, на ощупь. Повторяет всё: «Ох уж ты жизнь моя тридцатиэтажная!»
Так продолжалось где-то года полтора-два. И вдруг — полнейший отпад. Моя подруга в кратчайшие сроки полностью преображается: обкладывается кулинарными книгами, журналами мод «Шик, блеск, красота!». Квартира блестит и пахнет, переливается всеми цветами радуги. Повсюду — цветы, цветы, цветы. Внешне так преобразилась, что не узнать: ну вылитая Мерелин Монро.
Муж, конечно, сначала обрадовался такому повороту событий. Но потом стал постепенно призадумываться: отчего это, мол, такая перемена? Закралось подозрение, что дело не чисто, что у Муси появился кто-то другой, на стороне. Ревность стала разъедать его душу. Сцены ревности обрели свою повседневность. Откуда каждодневные дорогие букеты цветов? Почему стала такой хозяйкой, какой не сыскать во всей округе? Откуда дорогая парфюмерия и наряды, за какие шиши? Почему преобразилась и так тщательно следит за своей внешностью?
Сами понимаете, всё это он рассказывал мне, как лучшей подруге своей жены. Делился со мной сомнениями и подозрениями по поводу и без повода. В знак протеста отказался спать со своей женой в одной комнате. Перебрался в другую. На ночь дверь заключивает, охает, ахает, стенает, стонет, воет серым волком.
Тут уж испугалась за собственного мужа и сама Муся: как бы не рехнулся муженёк. Позвала меня, спрашивает, как быть. Отвечаю, что ничем помочь не могу, так как не ведаю причин её существования в новой ипостаси. Вот тогда-то она мне и выложила всё. Оказалось, полгода назад в её адрес пришло письмо от незнакомца. Тот сообщал, что увидев её однажды, случайно, в подземном переходе, воспылал к ней нежной, страстной любовью. Уверял, что восхищён её красотой, а, следовательно, уверен, и всеми необходимыми качествами хорошей хозяйки и преданной, любящей натуры. Сообщал, что уезжает на полгода в командировку на какие-то острова, в заморские края. Но каждый день ей будут приносить, от его имени, цветы, и от случая к случаю — подарки различного характера и содержания. Писал, что «только вас вижу в качестве моей будущей супруги. Приеду, переговорю с вашим мужем. Дам отступного, и заживём в законном браке, душа в душу, в любви и согласии».
Но прошло полгода. Таинственный незнакомец так и не появляется. Муж, пребывая в неизвестности, томимый жуткими предчувствиями, мучится, убивается. Муся уже и не рада ни цветам, ни подаркам, ни самому незнакомцу. Говорит мне, что он ей уже до лампочки, переболело, мол, перегорело. Теперь она мужа своего любит, пуще прежнего, за муки, за страдания.
Как-то вечером, отойдя ко сну, муж забыл закрыть за собой на ключ дверь в комнату. Муся, чисто случайно, тронула дверь, та и открылась. И что же она видит? А видит она, что муж её бессовестно дрыхнет за двоих, без задних ног. На тумбочке магнитофон работает и изрыгает из нутра своего охи, вздохи, вскрикивания, стенания и проклятия. Жена так и ахнула. Тут же разбудила мужа и потребовала объяснений. Ну тот и признался.
Оказывается, отчаявшись в попытках убедить жену стать хорошей хозяйкой и привлекательной женщиной, он решил перевоспитать её необычным способом. От имени незнакомого мужчины написал своей жене любовное письмо. Стал присылать цветы и подарки, ну и так далее. Хитрость подействовала. Муся стала любящей женой и прекрасной хозяйкой. Услышав признание мужа, она радостно засмеялась, нежно обняла его и всплакнула от воспылавшей к мужу любви. Так и живут они до сих пор в полном согласии, здравии, любви и взаимопонимании.
0

#9 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 11 ноября 2017 - 23:37

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

8

СТИМУЛЯТОР БОЯ


– На старт! Внимание! Марш! – грозно рявкнул отставной боцман Семеныч и дернул веревку, придавая корове Дусе ускорение.
Старая животина натужно простонала в ответ и выбралась из коровника.
– Уже лучше, – одобрил хозяин и потрусил по заснеженной стежке в сторону калитки.
Откровенно говоря, ускорял он больше себя. Но откровенничать было не с кем. Не с коровой же беседы разводить! А больше в округе не находилось ни одного заинтересованного собеседника. Три глухие старухи да державшаяся особняком молодая пара.
Разве что летом оживала деревня. Дети, внуки, правнуки, племянники, сочувствующие. Наезжали по выходным и в отпуска. Пололи грядки, косили траву вдоль участков, собирали вишню. Шумели за общей семейной трапезой и на речном берегу. Сновали туда-сюда. Красили, ремонтировали, облагораживали.
К Семенычу тоже наведывались. Чаще внуки. Те, что помладше. Сына с невесткой работа в городе держала. Дочку – заграница. Старших внучат – молодежные интересы. А Ромка с Владом частенько наезжали. Не столько помочь, сколько вольготно время провести. Дед тебе не мама с папой. Ему не досуг внуков выстраивать. Своих забот хватает.
А мог бы – тридцать лет на флоте отслужил. От мичмана до боцмана северные моря вдоль и поперек прошерстил. Матросов держал аккуратно. Награды имел государственные. И благодарности всякие. Комиссовали по болезни. А то еще бы послужил. Море ему главным домом было.
С личной жизнью не заладилось. Кому больной мужик нужен? Жена, подрастив ребятишек, указала бывшему моряку на дверь:
– Раньше хоть деньги в дом возил, а теперь с тебя толку ноль. Езжай к матери бока отлеживать.
Он и поехал. Прижился. Жена как-то назад звала – не вернулся.
– Не челнок я от швейной машинки, чтобы туда-сюда сновать. Мне и на родине хорошо. Живите уж сами.

Семенычу и вправду хорошо жилось в родительском доме. С утра матушкиных драничков с парным молоком навернет, и в лес. Весной сок заготавливает, летом ягоду, осенью грибы, зимой дрова. К обеду вернется. Борща похлебает, домашней колбаской заест. Газетку на скамейке под жасмином полистает, с соседом о политике через забор переговорит. Двор в порядок приведет, воды в баньку натаскает. С отцом побалакает. Ну чем не жизнь!
Жаль, что быстро все кончилось. Ушли родители. За ними соседи. А там и к самому Семенычу старость в дом постучалась. Обострились хвори. А пуще всего давило отставного боцмана одиночество. Теперь чтобы с пяток минут за жизнь поговорить, приходилось за три версты топать.
А на негнущихся ногах особенно не растопаешься. Так что сократились визиты до минимума.
– Тебе больше двигаться надо, – волновалась в телефонную трубку далекая дочь. – И в поликлинике курс лечения пройти – физиопроцедуры, массаж, укольчики. На одних мазях долго не продержишься.
А чего Семенычу продерживаться? Да еще долго. Все интересное в его жизни давно кончилось. Осталась только старая Дуська да хата. Была еще псина, да и та сдохла все от той же старости.

Разве что внуки…
Но и им не до старика. Уткнутся в свои гаджеты, только и делают перерыв, что на обед. Порой об ужине забывают. Пробовал Семеныч пацанят урезонивать, забавами да присмаками деревенскими соблазнить, а толку:
– Да че ты суетишься, дед? – отмахивался от заманчивых предложений Ромка. – У нас в планшетах целая жизнь. Чудеса на каждом шагу – хочешь, викингом будешь, а хочешь маршалом бронетанковых войск.
– Да он завидует! – усмехался, не отрываясь от своей игрушки, Влад.
– Очень надо, – обиделся дед.
– А хочешь, мы и тебя научим? – загорелся Ромка. – Купим тебе бэушный какой нетбук, научим в «симулятор боя» играть.
– Симулятор боя? – удивился Семеныч. – Разве такие бывают? По опыту знаю, что симулировать в бою мало кому удавалось. Так что завязывайте вы, кхм, с этими симуляторами. Лично я только про стимуляторы слышал. И сам принимал на грудь, кхм, ну, в общем…
Он смутился, вспоминая о боевых ста граммах, выдаваемых команде перед учебными маневрами. Пожалуй, рановато детям о подобных вещах знать. Или совсем не нужно. Вряд ли Ромка с Владиком свою жизнь с армией свяжут. А срочникам стимуляторы не выдают.
Семеныч вздохнул. Ему бы сейчас стимулятор не помешал. Дорожки два дня не метены, забор покосился, дорожки с выходных в сенях выбивалки дожидаются. Дуся опять же капризничает.
И ведь стимуляторы у него имеются. В свободном доступе. Только буфетную дверцу открыть. Но что-то не тянуло старика в последнее время на спиртное. Желудок побаливал. Давление галопом по азиям-европам поскакивало. Если только на праздник. Хотя и по праздникам одному не пилось.
Да и воевать теперь не с кем было. Чего уж тут стимулировать. Выведет Семеныч свою Дуську из коровника. Прогуляет ее до речки и обратно. Раз утром. Раз под вечер. Какая-никакая, а гимнастика. И ему хорошо и Дуське приятно. Ей в темном сарае вообще невесело. Дважды в день наведается хозяин, сена принесет, воды ведро. Раньше хоть доилась, а теперь – скука скучная.
Бабки-соседки давно советовали Семенычу сдать Дуську на мясокомбинат. А он ни в какую:
– Да она мне вместо подруги боевой осталась, елки-березки-осиновы пеньки! Какой тут мясокомбинат? Это ж настоящее предательство получается! Нет уж, будем вместе до конца. А там как Бог даст.

Так и жили вдвоем. От утренней прогулки до вечерней. Кому интересно – старый старик вместе со старой коровой доживал свою старую жизнь. Обычная история.
Вот и в тот серый февральский день дошли они до развилки, где крест стоял. Постояли немного. На реку поглядели. Потом домой повернули.
Семеныч решил деревню кругом обойти, по бережку – все-таки разнообразие. Дуська перечить не стала. Миновали место, где когда-то стоял клуб. Семеныч вспомнил старые времена, кионсеансы вечерние, танцы, свадьбы. Поделился. Дуська шумно вздыхала о чем-то своем, грея хозяина теплым округлым боком.
Заглянули в заброшенный двор старой школы. Прежде чисто выкошенный двор зарос бурьяном и кустарником, дверь сараюшки, где хранились дрова, поскрипывала, качаясь на одной петле.
– Непорядок, – покачал головой Семеныч, – прикрыть бы надо. Мой бы директор голову снес за такое безобразие. Эх, Михал Михалыч, некому больше здесь командовать. Разве что нам с Дуськой.
Плюнул в снег, переступил остатки забора, пошел дверь прикрывать. И прикрыл почти. Но услышал непонятный писк. Заглянул. Сперва не увидел ничего в темноте. Потом различил грязно-белое пятно в углу.
– Живой что ли?
Дуська нетерпеливо мукнула, поводя головой из стороны в сторону. Растерянно пожевала веревку. Недоумевала, куда подевался поводырь? Мукнула еще раз. Мало того, что без толку зимой туда-сюда водит, так еще и в прятки играет, старый дурень!
Ткнулась носом в замшелый липовый ствол, пробуя на вкус яркий зеленый мох. Фыркнула недовольно – жуть, как невкусно. Закусила торчащей из-под снега былинкой. Шумно вздохнула, намекая на свое нетерпение.
Из сараюшки показался растерянный хозяин. Шапка набок съехала, рукавицы из кармана торчат. Хромает больше обычного. И идет как-то несуразно. Вроде бы боком. Корова повела носом: собачатиной никак пахнет. Да откуда?
Бывали у Семеныча собаки, как не бывать. Последнюю Муськой звали. Тогда они втроем прогуливались. И сам Семеныч поживее был, ходил по деревне вприпрыжку, шутил с бабками:
– Вы все холостякуете, девоньки, а я вот гаремом обзавелся – Дуськой да Муськой. По всему выходит – султан.
– Ты б и нас в свой гарем прописал, – хихикали соседки. – Али жилплощадь не позволяет?
– Совесть не позволяет. Не потяну больше двух, с этими-то еле управляюсь. Ну, пошли что ли. Девоньки-припевоньки?
И они шли дальше. Пестрой смешной троицей: серый флотский бушлат на тонких кривых ножках, рыже-белый пятнистый коровий зад и желтоватый пушистый Муськин хвост, за которым скрывалась сама Муська.
Сдохла Муська прошлым летом. То ли куриного варева объелась, то ли просто от старости. Семеныч погоревал малость, закопал подружку в старом панском парке. Рядом молодую грушку посадил. На память:
– Муська у нас добрая была. Ласковая. Значит, будут внукам груши сладкие. Доброе существо после себя всегда добро оставляет. А мы с тобой, Дуська теперь вдвоем век доживать будем. Сладкая парочка!

Знакомые предлагали Муське замену – мало ли щенят на деревне. Но Семеныч щенка не принял:
– Не судьба мне еще одну животину до сути довести, самому недолго осталось. А возьми – тут тебе лишние переживания – куда девать сиротинку, когда хозяин окочурится. Мы уж как-нибудь с Дусей на пару век провекуем. Недолго уж осталось.
Он будто чувствовал приближающийся конец. Деньжат подсобрал на поминки. Завещание оформил. С председателем агрокомбината о Дуськиной судьбе договорился.
А ведь не старый еще – семьдесят семь недавно стукнуло.
– А кому сколько отписано по Земле ходить, – разводил он руками в ответ на молчаливые коровьи сомнения. – Моя война кончилась, а без боя жизнь потеряла смысл, такие вот дела.
Ну, год прождал. Еще один. А толку? Живым в гроб не ляжешь. Приходилось идти дальше. Круги по околице нарезать, картошку то сажать, то собирать. Внучат в гости ждать. И новости смотреть по телевизору. Скукота-маета, «симулятор боя».

Корова вытянула из-под снега еще одну былинку. Медленно прожевала. Возвратилась к реальности. Семеныч почти добрел до дороги. И собачатиной от него тянуло все сильнее. К тому же грязно-белый пушистый комок в хозяйских объятиях беспокоил Дуську не меньше: она тоже давно не ждала перемен. К чему? Им и вдвоем жилось неплохо.
– Такие дела… – прохрипел приближающийся Семеныч. – Собачку вот обнаружил. Еле живая. Под машину, похоже, угодила. Или лиса погрызла. В общем, Дусь, с пополнением тебя. Жаль, молока не даешь. Как эту мелочь без молока-то выходить?
Дуська позволила себе возмущенный вздох – в ее-то веки молоко давать – совсем сдурел хозяин! Потом осторожно обнюхала собачку. Лизнуть хотела, промазала, достался поцелуй колючей Семенычевой щеке. Тот чертыхнулся, ткнул Дуську в бок свободной рукой, указал на дорогу.

Побрели домой.
– Ладно, – на ходу строил Семеныч планы, – сегодня сгущенкой обойдемся. Нам бы лапы перевязать, да колтуны срезать. Да и не факт, что жить бедолага будет – кровищи-то сколь потеряла. Да все раны в грязи. Эй, что скажешь?
Собачонка молча тряслась, прижимаясь к рукаву бушлата. Сил на разговоры у нее точно не осталось. Да и о чем говорить-то? Кто ж на пустые вопросы отвечает?
– Эх, глупота несчастная! – продолжал между тем Семеныч. – И чего тебя в наши края понесло? На сто гектаров пять бабок да еле живой дед. Ни молока, ни сосиски подходящей. Да еще под машину угодила. Или все-таки лиса? Этой зимой их тут прорва.
А что молчишь, так правильно делаешь. Силы экономить надо. Глядишь, до утра и дотянешь. Придется мне тогда к нашему фермеру на поклон идти. Молоко выписывать. Каждый день не находишься – ноги у меня. А он мимо нас каждый день в агрогородок продукты возит. Глядишь, и договоримся. Глядишь, и не пропадем.

Собачонку Семеныч пристроил в сенях, подстелил половик, накрыл дерюжкой. Пошел Дуську до ума доводить. Воды из летней кухни вынес ведро. Теплой, с плиты. Пару горбушек скормил. Яблоко.
– Ну что, кума, чаю попила? Пора на боковую. Соломки я с утреца свеженькой подложил, ночевка у тебя сегодня царская! Занимай палаты! – и подтолкнул коровенку в хлев.
Запер аккуратно. Приотворил оконце:
– Спокойной ночи, подруга! Сладких снов.
Дуська в ответ выдохнула облачко пара. Как обычно. Семеныч заботливо прикрыл окошко – чтобы не надуло старушке. Заглянул в курятник, сыпнул зерна. Проверил поилки. Повозился у колодца. Наполнил ведро с водой и вернулся к дому.
– Ты тут как? – осторожно приподнял половик вместе с собачкой, внес в кухню. – Теперь окажем первую помощь пострадавшему. Где у нас аптечка?
Включил свет, рассмотрел собачьи раны. Почесал затылок:
– Для начала займемся прической. Все одно за этими лохманами тебя не видать. Дашься хоть?
Собачонка по-прежнему тряслась мелкой дрожью и молчала. Семеныч сунул ей под нос миску с разбавленной теплой водой сгущенкой.
– Угощайся. И терпи. Только кусаться не вздумай, – строго приказал он и принялся состригать клочья сбившейся шерсти.

Закончил в девятом часу. Так увлекся, что новости забыл посмотреть. Или хотя бы послушать. Расстроился – важный элемент привычной дневной жизни был безвозвратно упущен:
– Ну вот, связался с тобой, все на свете пропустил. И ужин. И новости. И программу передач. Считай, день проморгал за просто так. А толку?
Лукавил: повтор новостей он любил смотреть по утрам, программу передач еженедельно печатали в районной газете, а ужинать Семеныч мог в любое время дня и ночи. Да и насчет толку погорячился: новая прическа оказалась найденышу к лицу, вернее, к морде. Симпатичной, к тому же. Собачонка успела дважды вылизать дочиста миску и вытерпеть болезненную процедуру обработки ран на обеих передних лапах.
Старику удалось даже перевязать их, задобрив страдалицу куском тушенки. В общем, ужин они съели вместе. Семеныч запил свою половину двумя кружками чаю и отправился на покой.
На прощание передвинул половик с собакой ближе к печке, пожелал спокойной ночи и предложил:
– Побудешь пока Муськой, идет? Мне так привычнее.
Собачка не возражала. Сытная еда, тепло оказались сильнее тревог и боли. Она вяло боролась с обволакивающей сознание дремой. Бой оказался не равным. Через несколько минут в доме раздавалось парное сопение, перемежающееся приступами бодрого Семенычева храпа. Новоиспеченная Муська принимала данное неудобство как должное. Понимала, что тишина и одиночество не самые лучшие спутники собачьей жизни.

Наутро, бойко насвистывая некогда популярную мелодию, Семеныч вылил в Муськину миску остатки сгущенки. Положил рядом колбасный хвостик. Почесал затылок:
– Маловато будет, пожалуй. Но с голоду не помрешь. А я мигом к фермеру сгоняю. За молоком. И сам-то давненько парного не пивал, не то что некоторые.
Некоторые энергично стучали хвостом по полу, поддерживая планы благодетеля. На большее пока не хватало сил – раны горели огнем и пульсировали болью во всем теле. Но признаваться в своей слабости Муська боялась – вдруг передумает старик и выбросит за ворота. Так случилось в ее жизни однажды, и повторение пугало собачонку пуще всех болей.
– Эге, – прозорливо оценил Семеныч жалкие Муськины поползновения, – болит, стало быть? Часок продержишься? А там поврачую тебя, сердешная.
Муська всхлипнула от восторга, соглашаясь на любые предложения и млея от теплых слов.
– Да и куда тебе деваться? – поддержал собачий порыв хозяин. – А у меня хозяйство. Не бросишь. Да и не виноваты куры да Дуська в твоих бедах. Ждут своего. Так что терпи, подруга, придется вписываться в режим.
Собачий хвост продолжал отбивать чечетку. А Семеныч, позабыв о собственных болячках, живенько пробежался по двору. Насыпал корму курам, напоил Дуську, подложил сенца в ясли. Погладил старушку по боку:
– Извиняй. Дела у меня. Утренний променад переносится.
И поспешил на главную дорогу – встретиться с фермером. Дуська шумно вздохнула, оценивая перспективы. Особенно огорчаться не стала: прогулки по скользкому снежному насту большого удовольствия не доставляли. Если бы не скука, да уважение к хозяину, она бы и вовсе не высовывала носа со двора до самой весны.

– Ну, что тут у нас? – Семеныч отставил пустую миску в сторону и присел поближе к Муське. – Да уж, лекарь, видно, из меня никакущий. Ты уж прости, врачую как умею.
Муська вздохнула и отвернулась к стене. Боль становилась невыносимой. А от мази, наложенной хозяином с вечера, на языке образовался противный горький налет. Так что парное молоко не вызвало ожидаемого удовольствия. В общем, нет в жизни сплошного счастья, как ни крути. Она и не крутила. На обычные кренделя уже не хватало сил. Только что постучать по полу раз, другой.
– Придется таблетку тебе дать, – бормотал Семеныч, накладывая на мазь повязку. – И чтоб до повязки ни одним зубом не прикоснулась! А то за уши к креслу привяжу. Не балуй! Ну-ка…
Он сунул в Муськину пасть таблетку. Заставил проглотить. И только потом занялся своим завтраком. Наскоро перекусил, глянул на притихшую в углу собачонку. Покачал головой. Накинул бушлат и вышел за дверь.

– И что прикажешь мне с ней делать? – спрашивал Семеныч Дуську, завершая прогулку. В этот раз большая часть пути сопровождалась непривычным молчанием. – С молоком вроде бы разобрался, а вот с болячками ейными не смогу. Похоже, кости раздроблены. Сам я с этой бедой не справлюсь, придется в город ехать. К ветеринару. И за что мне такая обуза?
Дуська в чем-то соглашалась с хозяином. И с обузой, и с ветеринаром. И с тем, что им самим не справиться с напастью. Не знала, радоваться ли, огорчаться ли произошедшим в жизни переменам. Молча вздыхала, прижималась к Семенычу боком и шла дальше. Благо, что с молоком разобрались, а то в этом плане чувствовала себя старая корова неполноценной. А так…
Ну, надо в город, значит, надо. Не век же лежать той Муське в углу. Если поправится приемыш, есть шанс, что поселит ее хозяин на зиму в коровнике – все теплее, чем в конуре. И выпадет ей, Дуське, счастье. Давненько рядом с ней никто ночами не сопел. Вдвоем ночевать как-то сподручней. Да и гулять втроем веселее.

Утром третьего дня Семеныч проснулся раньше обычного. Согрел воды, побрился. Внимательно рассмотрел себя в зеркало, волосы пригладил:
– Так-то лучше. Вроде и не старый еще, а запустил себя – стыдно людям показаться. Бородищу отрастил как у попа, волосы не чесаны. Непорядок! Сам-то матросов за меньшие провинности гонял, боцман, называется! Эх…
Он придирчиво и долго перебирал давно не ношенные костюмы и джемпера. Остановился на сером шерстяном свитере и синих брюках. Надел. Снова подошел к зеркалу.
– Ну и неплохо. Прямо кавалер. Еще бы постричься у нормального мастера, тогда бы все окрестные бабы проходу не дали. Силком бы под венец поволокли. А че? Дело житейское. Для гулен самое время. До восьмидесяти еще свистеть и свистеть. Будет время, в городскую парикмахерскую сгоняю. Как в лучшие времена. Че скажешь, недотепа?
Муська нервно стукнула хвостом по полу. Чувствовала, что суета касается ее. Боялась и подумать о последствиях. Да и не до дум было – голова и лапы гудели. В глазах двоилось, а то и темнело. В горле комом застряла боль, перемешанная с горечью лекарства. По всему выходило, что готовиться надо к худшему. А не хотелось – только-только коснулось ее крылом капризное собачье счастье – и на тебе. Болезнь с новой силой заявила о себе. А тут еще хозяин непонятно чему радуется.

Жизнь вертелась кругом все быстрее. Вот хозяин, непривычно пахнущий новой одеждой и одеколоном, заворачивает ее в мягкое одеяло. Вот выносит на крыльцо, бережно поглаживая по спине. Шепчет в ухо что-то щекотно-приятное. Несет за ворота.
Беззвучно подъезжает к дому чужая блестящая машина. Муську кладут на заднее сиденье. Рядом усаживается Семеныч. Машина мягко катится по заснеженной дороге. Водитель заводит с Семенычем разговор. Рука хозяина скользит по Муськиной спине. Тепло разливается по телу, обманывая боль. Плавно качает машина своих пассажиров. Муська засыпает…

– Успел? – заглянул Семеныч в кабинет врача.
– Еще немножко, – улыбается тот, оценивая произошедшие с мужчиной перемены, – нам вот тоже пришлось с прической повозиться. Шикарная у вашего пса шевелюра. Парикмахера приглашали. Правда, далеко бежать не пришлось.
– Почему пса? – удивляется Семеныч, пропуская подробности о парикмахере. – Она ж у меня Муська.
– Скорее, Мусь, – смеется симпатичная молоденькая медсестричка, – снимая с лежащего на столе пса простыню. Принимайте в лучшем виде.
Доктор протянул Семенычу рецепт:
– Ну, до лучшего вида придется потерпеть. Надеюсь, что кости срастутся без проблем. Следите за тем, чтобы шины не срывал. Две недели щадящего режима. Хорошее питание, укольчики, микстурка – и станет ваш Мусь роскошным кобелем. Завидный кавалер получился. Ничем не хуже породистых. Мастеру спасибо скажите, он у нас в соседнем кабинете работает.
– Вот спасибо! Сколько с меня?
– Это в кассу. Вот список услуг. Будет время, привезите на контрольный прием. Недельки через три. Если осложнение – привозите сразу. Но это вряд ли. Будьте здоровы!
– Спасибо! Лечу в кассу!

Семеныч выскочил из кабинета и рванул к запримеченному при входе окошку. На его счастье очереди не было. Расплачивалась единственная клиентка, опрятная женщина лет шестидесяти.
– Везет, так везет! – потер ладони Семеныч.
– Вы это мне? – женщина развернулась и округлила глаза: – Сашка?
– Не Вам, – смутился Семеныч, пожимая плечами. Не хватало, чтобы его сочли вышедшим из ума собачатником. Нашел чему радоваться – бесхозной псине шины наложили на переломы. Но радость оказалась сильнее смущения. Да и женщина у кассы попалась настырная. Чего-то пялилась на него. Тормошила за рукав. Те еще нравы у местных кумушек!
– Сашка? Ну, Сашка же!
Семеныч дернулся в сторону: может, сумасшедшая какая. Обернулся – не иначе дружка своего кличет. С двумя придется повозиться, сразу не одолеть. Да и не драться же посреди поликлиники!
– Женщина, вы чего? Вы того… вы этого… – он вжался в угол, пытаясь урезонить тетку мирным путем. Вот только ничего путного на ум не шло, отвык он с дамами общаться. Сноровку потерял. Пыкал и мыкал, утопая в сиренево-синем взгляде.
В голове складывались и рассыпались давно забытые картинки из молодости. То ли танцульки в клубе, то ли концерт какой. Что-то пестро-расплывчатое. Но приятное. Волнующее. И, кажется, тоже васильково-синее…
– Только не говори, что ты не Сашка, – наступала между тем на бывшего боцмана нахальная обладательница васильково-синих глаз. – Я еще не выжила из ума. Ты ведь? Ты?
– Ну, я, – согласился Семеныч, идя на перемирие. И ошалел, поймав, наконец, ускользающую суть картинок-перевертышей. – Ты?! Тонька, че ли?
И больше оглядываться не стал, вспомнив, что он самый и есть упоминаемый женщиной Сашка. То есть Александр. Даже уже Александр Семенович Петрушевич, записной танцор и гуляка всего Щучинского района. Правда, давнишнего пошива. Лет уж пятьдесят как оттанцевался. Да и она, эта самая Тонька… Стоп! Это что же выходит? Тонька его ровесница? Главная колхозная певунья и насмешница, за которой чуть ли не пол колхоза кавалеров ухлестывало…
– Офонареть! – крякнул Семеныч, нащупывая рукой скамейку.
Тяжело осел. Вытер невесть откуда взявшийся пот. Потряс головой. Наваждение? Да нет, реальность! Вот она Тонька. Моложавая еще. Аппетитненькая. И бабкой не назовешь, не то, что некоторых.
Он поправил съехавший на сторону шарф, пригладил волосы. Хорошо хоть постричься успел, а то бы стыдно было в глаза старой знакомой смотреть. Она-то вон какая ладная. А пела-то как!
– Не признал что ли? – присела Тонька рядом. – А я сразу. Как только увидала. Эх, Сашка, Сашка! Где ж тебя жизнь мотала? Я ж когда-то надеялась, что заметишь. На танец пригласишь. Ну и все такое. Десятку сватов отказала, все ждала. А ты пропал куда-то. Да понятно куда – в армию. Ну, подождала маленько. Нету тебя и нету. Потом замуж по глупости выскочила. Потом еще раз. Так всю жизнь мимо жизни и проскакала.
Тонька подняла руку и погладила Семенычеву щеку. Нежно. Ласково. Сто лет его никто так не гладил! Да и вообще не гладил Семеныча никто лет сорок. И по имени не называл. И вообще…
Он растерянно посмотрел на непонятно откуда взявшееся в руках одеяло, на снующих туда-сюда людей. На собак и кошек, дожидающихся чего-то.
– Сашка… – пропела Тонька, – Сашка…
Кто бы мог подумать, что его имя способно звучать песней!
– Ты-то поешь когда? – спросил он.
И разозлился на себя: в кои-то веки встретил приятного человека, а начал разговор с глупости.
– Пою, – смутилась Тонька. – Когда наливочки глоток приму. На трезвую голову стесняюсь.

Эххх! Семеныч бы все свои стратегические запасы отдал за одну ее песню. Чтобы вот так сидела рядом, сияла своими синими глазами-фонариками. И пела: «Снова замерло все одиноко…» или «У субботу Янка ехау ля ракi…» или «Лявониху» или… Да не важно что! Лишь бы сидела и пела. И смотрела. И ладошкой шершавой по щеке гладила.
– Ты-то что здесь?
– Я-то? Да кошку привезла. Лапы отморозила. Жалко. Вожу на процедуры. Делать-то все одно нечего. Зима на дворе. Одна живу. Хозяйства не держу. Только что куры да кошка.
– Почему не держишь? Здоровья нету?
– А не для кого стараться. Дети в городе. Внуки тоже.
– А сама чего?
– Мне в городе тесно. Дома большие пугают. Душа на простор рвется. Ноги на землю. Дура, должно быть. Эх, Сашка, Сашка! Был бы посмелее, иначе бы все сложилось.
Семеныч вздохнул, вспоминая, был ли у Тоньки шанс. Больно много девчат вокруг него вилось в ту пору. Да и жизнь только начиналась, спешить некуда было. И потом, о море мечтал тогда Сашка. Не до девок, когда море каждую ночь снится. Такая вот любовь…
Вот только море кончилось давно. Отоснилось. Откачало Семеныча на своих волнах. Отбаюкало.
– Мужчина, вы ко мне? – из окошка кассы показалась серебристая копна кудряшек. – Через десять минут на обед ухожу. Платить-то будете?
– Платить? А… Я сейчас…
– Ой, – спохватилась Тонька, – я ж тоже опаздываю! Автобус у меня скоро. Я бы до вечернего подождала, но кошку таскать по морозу боязно. Саш, ты бы заехал когда. Я в Малинниках живу. Третья хата от леса. Вспомнили бы молодость. Побалакали не торопясь. Не пропадай теперь, коль нашелся.
– Заеду, а как же, – кивнул Семеныч. И вдруг выдвинул встречное предложение: – А если ты ко мне? Хата просторная. Крепкая. Так, по мелочи подбить надо.
– Ну, как-то не удобно бабе к мужику в гости ездить, – покраснела Тонька. – А то я бы с радостью.
– Зачем в гости? Ты жить приезжай. Ну… насовсем…
– Ой, – захихикала в варежку Тонька, – надо же решительный какой. Как раньше.
– А то, – хмыкнул Семеныч. – Чего теряться? Ты одна – я один. Сколько той жизни осталось!

– Антонина Петровна, – выглянула из кабинета молоденькая докторша, – можете забирать свою красавицу. До вечера не кормить и не выгуливать.
– Иду, иду, милая, – засуетилась ставшая вдруг Антониной Петровной Тонька.
Торопливо поднялась, собрала сумки. Оглянулась у кабинета:
– Насчет насовсем не скажу, а в гости ждать буду. Ты не пропадай только, Сашка.
– Не пропаду, – прохрипел Семеныч.
И сунул счет и деньги в кассу. У него тоже времени в обрез. Пока Муся заберет, пока до автобуса доковыляет. Да и подумать на досуге следовало бы, не поторопился ли он, предлагая давно забытой Тоньке совместное проживание.
Забрал бушлат из гардероба. Остановился у зеркала. Приосанился. Расправил плечи. Смахнул невидимую пылинку с видавшего виды воротника. Пожалел, что не надел приличную куртку:
– Куртку мы наденем еще. А так, – он покрутился перед зеркалом, – очень даже прилично. И не старый еще. Раз глаза синие замечаю, то точно не старый. Подумаешь, семьдесят семь! На нормальном мужике их в упор не разглядишь.
Четким шагом, почти не приволакивая больную ногу, прошел в кабинет за Мусем. Выдал медсестре коробку конфет, крепко пожал доктору руку. Завернул Муся в одеяло. Поспешил к выходу.
– Метамарфозы, – покачала головой гардеробщица, обращаясь к кассирше, – вошел стариком, вышел чуть ли не офицером боевым. Орел мужик! Мне б такого…
– Весна на носу, – понимающе подмигнула кассирша.

***
– Ну разве что ради песен ее пригласил. Поет Антонина – закачаешься, – объяснял «боевой офицер» свое решение дремлющему на руках Мусю. – Да и сподручнее вдвоем-то. Веселее. Опять же корову можно купить. Или козу. Не век же по фермерам побираться. Молочко-то парное уважаешь?
Пес кивал в такт ухабам. Он был на все согласен. Лишь бы вместе. Лишь бы в тепле. Лишь бы при хозяине. Сгущенка пришлась ему по вкусу не хуже парного молока. Теперь бы поправиться, чтобы гулять вместе с Дуськой и Семенычем по деревне. А песни? Пусть будут и песни, лишь бы на улицу не выгнали…
– Она, как наливочки пригубит, соловушкой заливается, – продолжал нахваливать певунью Тоньку Семеныч. – Ты бы послушал! Да ни одна современная певица ей в подметки не годится! Ну да будет время послушать. Наливочки у меня назапасено на три года вперед. Сам пригублю да Антонине накапаю. Хотя сам я не особенный теперь любитель. Да и раньше все больше для стимула принимал. Сто граммов – стимулятор боя. А теперь что? Отвоевался уж.
Семеныч бережно погладил Муся по стриженой голове:
– Теперь вон у меня какие стимуляторы, похлеще прежних! За одним глаз да глаз нужен. Другая опять же в перспективе замаячила. Да и Дуська внимания требует. Такие пироги с ватрушками, друг милый. Только успевай поворачиваться. Баню истопить нужно. Калитку покрасить. Дома порядок навести. С этими гостями…
Плавное покачивание автобуса убаюкало большинство пассажиров. Мусь заснул глубоко и спокойно. Под воздействие обезболивающих к нему наконец пришло долгожданное облегчение. Снилась Мусю мягкая постилка у печки да миска с кашей.
Семеныч посапывал, прислонившись к стеклу. Осторожно прижимал к себе завернутого в одеяло Муся и переживал неполадки на корабле. Отдавал приказы и указания. Деловито прохаживался по палубе, отыскивая матросские недоделки. Совал нос в зачехленные орудийные стволы и спасательные шлюпки. Жадно вдыхал полной грудью аппетитные запахи, доносящиеся из камбуза и морозную свежесть морского воздуха. И радовался свалившимся на плечи заботам. «В бой! В бой! В бой!» - стучало в висках.
Сердце вторило приказу энергичным военным маршем. Как же оно соскучилось по полноценной жизни!
0

#10 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 ноября 2017 - 01:12

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

9

КТО ЗАЖИГАЕТ СВЕТ?


Иван Миронович, крепкий с виду старик, удобно расположился на краю пирса. Время от времени он бросал взгляд то на поплавок, что качался в тихой морской глади, то на черноволосого мальчишку, чья голова торчала таким же поплавком по другую сторону.
Рыбалка не задалась. В ведре плескалось несколько барабулек.
- На ужин хватит, – решил Иван Миронович, протяжно крикнув: - Тимурка-а-а! Домой пора!
- Деда-а-а! Еще рано! – закапризничал мальчик.
- Вот неслух! – заворчал старик. - Давай выходи, застыл совсем!
Мальчик уверенными гребками поплыл к берегу.
- Посмотри на себя! Губы синие, весь трясешься, как наша стиральная машинка! – посетовал Иван Миронович.
Он заботливо накинул сухое полотенце на шелушащиеся от загара плечи ребенка.
- Совсем не холодно, - дернулся мальчишка, - я же не девчонка!
- Ишь ты, моду взял – деду перечить! Эх, нет с тобой сладу! Были бы живы родители…
Дед отвернулся, часто-часто моргая ресницами, как будто в глаз попала пылинка. Мальчик примирительно ткнулся ему в грудь:
- Мироныч, не дуйся! Давай посидим? Хоть немного!
- Ладно! – уступил нехотя старик. - Надо ж постояльца накормить. А то – хороши будут хозяева…
- Сам не маленький!
- Зря ты так, внучок! Человеку завсегда надо уважение показать, к беседе расположить, кусок хлеба с ним разделить. Особливо, когда человек душой мается, места не находит…
- Это как?
- Плохо ему, внучок!
- Он болен? Лекарства же есть…
- Таблетка, внучок, для тела… Для души пока не придумали. У молодых, завсегда так – вопросов много, а ответов – поди, найди. Ничего, с Божьей помощью все наладится…
Тимур вспомнил, как несколько дней назад встретил у калитки незнакомого парня с рюкзаком за плечом.
- Сразу видно – комнату ищет… Отпускник.
Иван Миронович выделил гостю небольшую каморку. Денег не взял, но сговорился о помощи подлатать крышу старого дома. Неспешная жизнь хозяев с присутствием нового человека нисколько не изменилась. Одно удивило – не похож парень на отдыхающих! На танцы не ходит, с девушками не знакомится, вина не пьет… Сядет на песчаном берегу, смотрит на воду и думает.
- Что за грусть-тоска тебя одолела? – осмелился спросить старик молодого человека. - Вон, молодежь до утра танцует…
- Танцев городе хватает, – буркнул парень, - я море слушаю…
- Ну, ну, слушай. Оно много чего рассказать может, ежели поймешь.
- Пытаюсь…
- Хорошо! – кивнул Иван Миронович одобрительно. - Значит, не пустой ты человек, а боль пройдет.
- Слова, слова… – вздохнул парень.
- Ты, шибко, не мудри, в мире сложностев нет. Человек - сам себе враг. Ежели, кого обидел – покайся, извинись, а коли сам на кого обиду держись – прости с чистым сердцем, будто, не было ничего. Глядишь, все наладится.
- Хочется верить…
- В народе не зря говорят: - Не было бы счастья, да несчастье помогло.
- Плохо-то сейчас! Разобраться хочу – для чего живу, для кого… Каждый день одно и то же – офис, метро, квартира, кампании, девушки, а утром, как по заезженной пластинке… Ничего не меняется, и я не меняюсь. Нет в моей жизни ни плохого, ни хорошего. Половину мира объездил, на людей посмотрел, себя показал. Вот что-то ждет меня, чувствую, да понять не могу. В чем смысл?
- Не жди, когда за тебя решение примут. Учись поступки совершать и ответ нести. Не мучайся! Ежели, что по Судьбе дано, никуда от тебя не уйдет. Всему свое время…
- А если ошибусь?
- То жизнь покажет. Себя слушай, упасть не бойся, ошибки на то и даны, чтобы на них учиться. В том греха нет…
- Никогда не думал, что душа может так болеть…
- Боль душевная человека выше поднимает, облагораживает. Вот и расти, мил человек… Ты молодой, найдешь еще свой Путь. Кто знает, может, на его пороге стоишь. Божье Провидение на то и дано, только сумей распознать.

***

За разговором они не заметили, как солнце опустилось за горы. Поселок погрузился во тьму. Засветились, одно за другим, окна в рыбацких хибарах. Разнеслись по округе ароматы нехитрой еды.
- Тимурка! – обратился дед к внуку. - Ты скажи, зачем свечи до утра палишь? Все запасы сжег!
Мальчик вздрогнул, словно его застали врасплох, и виновато опустил голову.
- Я к кому обращаюсь? – переспросил нетерпеливо старик. - Лачугу спалишь, не ровен час…
- Ругаться будешь?
- Если за дело, так и дрын возьму! – пригрозил старик.
- Да я… это… когда ты в больницу попал…
- Говори толком!
- Страшно мне стало одному! – выпалил мальчишка. - И еще… за тебя испугался.
Мальчик шмыгнул носом. Иван Миронович примирительно потрепал внука по мокрым волосам:
- Вот уж причина…
- Получается, я струсил? Пожалуйста, бери свой дрын!
Тимур скрестил руки на груди, а старик задумался.
- Я одно скажу… Спас ты меня, внучок!
- Как это?
Мальчишкины азиатские глаза-щелочки от удивления округлились.
- Зря я на тебя накинулся с этими свечами, будь они неладны! Как было-то? Помню, прихватило меня шибко в лазарете-то, а потом, навроде, лечу, а без крыльев, сам по себе, по длинному коридору, во тьме. Хоть глаз коли! А далеко-далеко – свет, как от огарка свечи. Так уж на душе тепло да радостно стало, что я очнулся, на поправку пошел. Докторша сказала, что чудом меня на белый свет вернула, уж не надеялась…
Дед раскурил трубку и пыхнул. Дым окутал его морщинистое лицо сизой завесой.
- Чего ж молчал? – укорил Тимур деда.
- Знать бы все наперед! – покачал седой головой старик. - Выходит, пока свеча твоя горит, я небо копчу. Так, что ль?
- Ты еще не старый, чтобы про смерть говорить, - буркнул Тимур, переводя тему, - расскажи мне про родителей!
- О-хо-хо! – ссутулился Иван Миронович. - Разговор ты завел взрослый…
Он замолчал. В потускневших глазах старого человека промелькнуло давнее горе.
- Море их забрало, Тимур. Остался ты сиротою.
- Ты вместо родителей. Какой же я сирота?
- Так-то оно так… Пока есть силы, поживу на Земле-матушке. Плохо - родни боле нет, стало быть, останешься на попечении государства.
- Ты хочешь, чтобы меня в Детский дом забрали?
- Помилуй Бог! – осенил себя крестом Иван Миронович. - Ты об том не думай. Может смилостивится Судьба, найдется рядом добрый человек, не даст пропасть.
- Да чего ты запричитал? – возмутился мальчик.
- Потому, как сердце за тебя болит! Ты ж моя кровинка…
- Я на тебя совсем не похож! Глаза узкие, кожа смуглая. Волосы черные, растут, как щетка. У тебя глаза голубые, а волосы русые… были. Я на фото видел!
- Я седой с осьмнадцати годов, глаза стали старые, да на солнце выцвели – усмехнулся старик. - Может, были голубыми, да я запамятовал. Ты в бабку пошел, супругу мою, Зулию. Она всю жизнь гордилась, что предок ейный – сам Тамерлан! Кровь в тебе течет ханская, степная, хоть на море родился.
- Какая она, степь? Вот бы разочек увидеть! – размечтался мальчик.
- Жизнь твоя только началась, еще много чего увидишь.
- Ждать долго! – разочаровался мальчик.
- Ну, так и быть! – хлопнул себя по коленям дед. - Зулия, когда молодая была, все сыну, твоему отцу, рассказывала сказку про степь, молодого наездника и красавицу. Я на всю жизнь слово в слово запомнил.
- Расскажи, а?
- Ты только не суди строго, Тимурка! Я в жизни-то не больно складно говорю, а бабку Зулию, бывало, заслушаешься. Она грамоту хорошо знала, потому как - знатного рода.
- Не тяни, дед! – взмолился Тимур, прижимаясь к старику поближе.
Иван Миронович прикрыл глаза и начал повествование:
- Степь – широкая и плоская, как ладошка Бога. Жаркий суховей гонит впереди себя колючки и летучий песок. В низком небе парит зоркий беркут. Его распластанная тень зависла над священными курганами, охраняя покой далеких предков. По выжженной, каменистой земле отбивает копытом уверенную дробь низкорослый жеребец. Он несет на себе молодого, крепкого всадника в остроконечной шапке, отороченной рыжей лисой. Узкие щелочки раскосых глаз ни на минуту не выпускают из вида тропу, что ведет в Зеленую Долину. Там, на рассвете, под первыми лучами солнца, среди сочной зелени распустились красные маки. Они, как кровь, обагрили Высокогорье, напоминая о недавних сражениях и погибших воинах. Бусинки росы скатились с нежных лепестков материнскими слезами на иссушенную землю. Скоро новая битва, и первоцветы безжалостно затопчут копыта разгоряченных лошадей.
Наездник отвлекся от мрачных мыслей и улыбнулся сухими уголками рта. Он вспомнил луноликую красавицу Сарай, что примет до захода солнца из его рук маковый букет, став любимой женой и матерью детей Великого Монгола – непобедимого Тамерлана…
Иван Миронович говорил так живо и проникновенно, что Тимур из старой мазанки перенесся в другой Мир, где сам стал наездником в лисьей шапке, на проворном жеребце…


***

Домой они вернулись поздно, уставшие и тихие. Несмотря на поздний час, Тимур никак не мог успокоиться. Что-то сдавило середину груди и не отпускало.
- Дед, что я такого сделал, что живу без мамы, без отца? Наверно, был плохим сыном? Не слушался, на маяк без разрешения бегал… Да и ты говоришь, что сладу со мной нет! Поэтому я один?
- О-хо-хо! – схватился за сердце старик. - Чего ты, дурья голова, мелешь? Да если бы так, род людской давным-давно бы вымер! Все мы, человеки, грешные. Внучок, прошлым не живи, не терзайся понапрасну. Что сделано, то сделано, изменить все равно нельзя. Человек растет, потому что ошибки совершает, а опосля на них же учится. Иначе, как бы ты добро от зла отличил?
Мир для радости, для любви создан, тогда вокруг соберутся люди хорошие и жизнь будет светлая. Вроде, не трудно понять, а мы воюем, чего-то просим, все нам мало. Не замечаем красоты моря, жалуемся на пресную лепешку, а хватит малости - смазать хлеб капелькой меда, да поймать рыбешку на похлебку….
Человек, каков бы ни был, хорош, али плох, свое место занимает. Вот, как у твоих пазлов – пока один к одному не сложишь, картина не получится. Каждому определено место – одному в середине, другому - с краю, кто-то в темноте живет, третьи - при ярком свете. Понимаешь? Ежели ты своим местом недоволен, не познаешь замысла Божьего. Радуйся каждому дню, счастье увидишь на пороге... Не твоя вина, что родители рано ушли. Учись жить по Судьбе, без злого сердца. Ищи свое место в жизни.
- Ох, как тут разобраться! – потряс головой мальчишка. - Надо подумать, только не здесь.
- Чего ты разговоры на ночь глядя завел? – развел руками старик.
- Я скоро!
Мальчик сорвался с места, хлопнув дверью.

***

Маяк был выложен из разных, как будто подручных материалов. Красный кирпич с выщербленными краями плавно переходил в цементно-галечную серую смесь и разнокалиберные булыжники. Только фундамент, из прочных каменных блоков, обросший благородной зеленой тиной остался прежним, как гарант незыблемости и стабильности. Может, потому и выстоял, что изо дня в день тяжелые волны гладили его, как мать новорожденного младенца – ласково, с любовью, загадывая добрую и долгую Судьбу.
Тимур, озираясь в кромешной темноте южной ночи, пробормотал:
- Так, ступени… И четыре пролета!
Он уверенно застучал босыми ногами по хлипкой лестнице – трата-та-та…
На верхней площадке открылась панорама Черного моря, дышащего, как спящий кит – спокойно, умиротворенно. Подул ветерок и волны смешливо сморщились. Поверх кудлатых гребешков растянулась, от горизонта до скалистого берега, серебристая дорожка. Тимур улыбнулся. Он вспомнил, как мечтал в детстве зачерпнуть в жестяное ведерко волшебный свет, чтобы загадать заветное желание. Не получилось. То ли побоялся по малолетству выходить ночью из дома, то ли не нашлось, о чем попросить. Все у него было – родители, дед и море…
Мальчик посмотрел вдаль и искренне восхитился:
- Нет ничего красивее моря! А другим роднее степь, как в сказке бабушки Зулии.
Тимур уселся нахохлившейся птахой в пустом проеме узкого окна, подтянув острые колени к подбородку.
- Хорошо здесь, спокойно… Эх, всегда бы так!
Мальчик поднес зажигалку к фитилю восковой свечи. Закачалось на ветру рыжее пламя.
- Гори до утра! Для деда, путникам, в общем, кому одиноко! – попросил он, предусмотрительно накрывая огарок дырявой жестяной банкой.
Забилось в груди птицей справедливое мальчишеское сердце.
- Вырасту, уеду степь посмотреть! Она - часть моей крови…


***

Тимур вернулся на рассвете. Навстречу вышел дед Иван, угрожающе поглаживая окладистую бороду.
- В могилу меня свести хочешь?
Внук предусмотрительно попятился.
- Дед, ты чего? Я же тут… недалеко. Чего ты не спишь?
- На маяке всю ночь просидел?
- Откуда…
- Твою свечу до горизонта видать!
Тимур едва не задохнулся от счастья. Он порывисто обнял Ивана Мироновича и признался:
- Раньше она для тебя горела, а теперь - для всех людей. Чего я раньше не догадался?
После такого искреннего признания старик растрогался:
- До твоего Света поди-ка дотянись… Не каждому дано!
Тимур, в ожидании заслуженного наказания, напрягся, но вместо этого дед кивнул в сторону моря:
- Не иначе заштормит! Зябко мне что-то, верный знак…
- Да, ну! – отмахнулся Тимур. - Вечно ты с древними приметами, в современном мире погоду по спутнику передают.
- Э-э-э, нет! – отрезал старик. - Перед бурей завсегда тишина.
В доме настоялась духота. Иван Миронович открыл окна, впуская в комнату ветер.
- Так-то лучше…
Развалившись в плюшевом кресле, он раскурил трубку.
- Дед, ты зачем куришь? Сердце же…
- Без табака не могу, – извинился Иван Миронович, - дурная привычка…
- Как маленький…
- Брошу! – крякнул в сердцах дед. - Вот наказание…
- Только обещаешь, – насупился Тимур, - лучше скажи, почему так много зла вокруг?
- Эко тебя разобрало! – прищурился дед. - Видать, взрослеешь, ответа ждешь, а кто ж тебе его даст?
- Ты же старший!
- Не всякий старец мудростью наделен, внучок. Мне повезло, встретил я на жизненном пути одного человека. Он не стал учить уму разуму, да советы давать, потому, как знал – по-своему сделаю, а взял, да и поведал историю про падших Ангелов. Ничего я тогда не понял, а прошли годы и открылась истина. Настало время тебе ту историю узнать, а вот поймешь али нет, жизнь покажет.
- Разве ангелы бывают? – заинтересовался внук. - Еще и падшие!
- А то! Вот послушай… Давным-давно, среди небесной благодати жили ангелы – бестелесые существа из Света. Мир их был - Любовь, и не знали они ни в чем нужды. Задумали они, однажды, посмотреть на себя со стороны, понять – кто они такие есть. Дело это не простое, потому как были ангелы едины в мужеском и женском роде, и пришлось им на две половинки делиться, через страшную боль и страдания. От этого сердца их ожесточились, стали глухи к чужой беде. Так появился Новый мир, где все стало парное - черное и белое, плохое и хорошее, друг – враг, а те Ангелы стали зваться Падшими.
- А что это за Мир такой?
- Так Земля наша, матушка.
Иван Миронович глубоко затянулся и зашелся в хриплом кашле:
- Кхе-кхе-кхе...
- Деда, тебе плохо? – встревожился мальчик.
- Ничего-ничего… Пройдет.
- А как падшие ангелы выглядят? – спросил с тревогой Тимур.
- Как бомжи да убийцы, или те, что из телевизора – террористы, что ли.
- Ничего себе! Вот так Ангелы!
- Да, такие они и есть. Потому, как проложили дорогу другим, да вот беда – забыли, откуда и зачем пришли, и что в каждом из них есть частичка Бога. Как тут не превратить сердце в камень?
- Неужели ничего нельзя сделать?
- Отчего же! – закрыл устало глаза Иван Миронович. - Каждый человек должен себя Богом чувствовать и жить, как Ангелы до падения.
- Легко сказать! – заупрямился Тимур, нервно подковыривая засохшую ранку на коленке. - Я велосипед второе лето жду…
- От кого ждешь, внучок? – прищурился дед, пуская колечки дыма.
- От… тебя. От кого же еще!
- Я же тебе толкую – ты сам Бог, создай мир, где есть велосипед.
- Люди всегда обращаются к кому-то за помощью, если сами не могут, – заметил осторожно мальчик, - что в этом плохого?
- Конечно! Пусть кто-то поможет, а сам-то ты что? – разволновался дед Иван, держась за сердце. - Ищите подмогу в молитве, будто с Неба Вам за здорово живешь, благодать свалится, копите богатства, продавая душу «золотому божку», ищите, на кого страдания и заботы переложить. Тогда не обижайся, коли получишь велосипед, да с кривым рулем. А еще говорят – обещанного три года ждут!
- Я так не хочу-у-у-у – вытянул губы трубочкой мальчик.
- То-то же! Запомни – нет нужды просить кого-то, будь сам хозяином своих желаний.
Тимур заерзал на месте, как будто хотел что-то сказать, но не решался.
- Ну, чего еще? – заметил дед Иван.
- Можно мне создать Мир, где мама и папа… живые?
Иван Миронович вынул трубку изо рта и тихо сказал:
- Внучок, родители рядом с тобой в любую минуту. Разве не так?
- Да… - прошептал мальчик.
- Все, хватит разговоры разговаривать! – прикрикнул нарочито грубо Иван Миронович.
Его трубка догорела. Странный разговор закончился. Ветер усилился, поднимая тяжелые волны. Было слышно, как они с грохотом бьются о скалы.
- Штормит. Все, как дед говорил – вспомнил Тимур предсказание Ивана Мироновича.



***

Через кружева легких занавесок в комнату проник утренний свет. Уткнулся желтыми лепестками в оконце любопытный подсолнух, склоняясь под порывами ветра. Тимур забежал в комнату деда. Тот остался сидеть в том же кресле, с потухшей трубкой, только черты лица неестественно застыли, исказились, а тело налилось восковой желтизной. Мальчик все понял и надрывно завыл, как волчонок:
- У-у-у… У-у-у… У-у-у…
Иван Миронович в эту ночь не заснул. В последние часы он вспоминал голодное детство, мальчишеские драки до первой крови, красавицу Зулию, что пошла за него замуж против воли родителей... Всплакнул, по-стариковски, над судьбой единственного внука.
- Догорела моя свеча, Тимурка! Прощай, внучок! Живи по совести, а уж я за тобой с Небес пригляжу, не оставлю.
Холодное тело Ивана Мироновича увезли. В скромной мазанке воцарилась тишина, звонкая и безысходная. Тимур вспомнил прошлый вечер и разозлился:
- Не помогла свеча! Не помогла!
Вместо шума прибоя в комнате отчетливо послышался голос деда:
- Внучок! Твоя свеча мне Дорогу осветила, и я нашел Мир, откуда пришли Падшие Ангелы, чтобы научить людей Любви.
- Так неправильно! – закричал в голос Тимур. - Я не хочу быть один! Вернись, деда-а-а-а!
У Тимура зашлось от тоски сердце. Сколько ни звал он Ивана Мироновича, тот больше не отозвался.
Ребенок намучился за день. Свернувшись калачиком, засопел в дедовом кресле. Сон унес его в степь, где от желтой пыли слезятся глаза и першит в горле, но от радости распирает грудь, потому рядом бежит тонконогий жеребенок с золотой гривой…

***

Квартирант вернулся в дом Ивана Мироновича под утро. Сначала плавал до изнеможения, до мышечной боли, а потом упал на теплый песок и не заметил, как заснул. Прямо с порога на него обрушилась энергия смерти, навалилась всей мощью, резанула по сердцу.
- Иван Миронович… Тимурка?
В груди защемило страшной, безысходной болью. Мир остался прежним, но не для мальчика.
- А для меня? – спросил себя молодой человек. - Что изменилось для меня? Или я человек посторонний, в любой момент возьму рюкзак и уйду…
Решение пришло сразу, без мучительного поиска ответа на вопросы. Знаком свыше развернулось в груди что-то теплое, живое, обволакивая мягким покрывалом Любви.
- Значит, в доме Ивана Мироновича нашлась таблетка от душевной боли… Здесь мое Место.
Парень бросил короткий взгляд на спящего мальчишку. Тот беззаботно улыбнулся, как будто уловил энергию добра, отодвигая несчастье и горе. В мальчишеском сне, кроме игривого жеребенка, появился знакомый парень с рюкзаком за плечом.
- Деда-а-а-а! – крикнул Тимурка на всю Вселенную. - Я не один! Не волнуйся…
0

Поделиться темой:


  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей