ЛИТЕРАТУРНО - МУЗЫКАЛЬНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: Рассказ - ЛИТЕРАТУРНО - МУЗЫКАЛЬНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 3 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

Рассказ Не веришь - прими за сказку...

#1 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 01 февраля 2012 - 19:18

Озеро

Озеро было похоже на огромный вареник, с большой круглой центральной частью и двумя вытянутыми заушинами. Было оно глубины неимоверной. Когда-то, по рассказам, местные мужики опускали в него двенадцать связанных между собой вожжей с грузом – но дна не достали. Звалось озеро - Чёртова ямка. По тем же рассказам, в озере водилась прорва рыбы, но не каждого то озеро с уловом отпускало обратно…
Сырые ветки, пробитые дождём насквозь, дымили в костре до невозможности. Скороговорка: «Дым, дым я масло не ем» - не помогала. Дым лез в глаза, в нос, в рот – куда бы ты ни пересел. Одна радость – комары от дыма тоже шарахались.
Шалаш, скроенный на скорую руку из елового лапника, не спасал ни от дождя, ни от комаров. А дождь обложил озеро со всех сторон.
Озеро не очень-то жаловало гостей незваных. Не только сегодня. Погода над ним резко менялась, как только кто-то начинал обустраиваться на его берегах. Посреди голубого неба, ниоткуда, начинали клубиться серые, набитые влагой тучи, погромыхивал гром, и молнии, напоминающие трезубцы, вонзались в чахлый лес, стоящий округ озера. За три-четыре километра от озера было сухо и вёдро, а над озером стеной стоял дождь.
Да и окрестности озера тоже были странноваты – ближе, чем за четыреста метров вокруг озера не было ни единого кустика, дерева и даже травы. Лишь круглая, окатанная до матовой гладкости галька и валуны. Далее – чахлый еловый подлесок со множеством мелких берёз с обломанными макушками.
Дурная слава озера отпугивала народ и только изредка, в основном приезжие, рисковали в нём рыбачить. Если находили к нему тропу. Потому как местные, ни за какие деньги, не соглашались быть проводниками.
И в этот раз было бы также, если бы Ванька Позь, по кличке Топтун, не страдал с похмелья. А страдал Ванька сильно. В сельпо ему уже водку в долг не давали, а соседи матерно посылали куда подальше. За ради опохмелиться, он готов был душу запродать кому угодно. И запродал. Троим приезжим – то ли рыбакам, то ли чудакам, коих сейчас развелось во множестве, и которые рыщут по стране, ища приключений на свою шею.
Похмельное Ванькино согласие стоило приезжим литра. Но частями. А то вряд ли Топтун довёл бы их до вожделенного озера.
Похмелённый, и оттого нервно-бодрый Ванька поход начал шустро, с шутками-прибаутками. Но чем ближе они подходили к озеру, тем больше настроение Топтуна падало и приближалось к нулевой отметке. Пару раз он останавливался, говоря, что пора бы и оставшуюся часть таксы ему заглотнуть, тем более что до озера рукой подать и рыбакам, или кто там они есть, его помощь уже не нужна.
Но мужики были ушлые, и Ванькин номер не проходил.
Оставшуюся дозу Иван получил уже на берегу. Но, странное дело, бутылку допил не до конца. И, что ещё удивительнее, остался с приезжими.
Табор соорудили на краю леса, аккурат напротив центральной части озера. К озеру сразу не пошли. Наладили кое-какой шалаш, запалили костерок – почаёвничали. На озеро поглядывали с интересом. До него, по каменьям – метров четыреста – четыреста пятьдесят. Недалеко от кромки леса, где тропа начинает теряться в камнях, вкопан вертикально высоченный столб. Побитый дождями и ветрами столб был серовато-белого цвета. На его макушке, также отбеленный до невозможности, череп. То ли медведя, то ли лося – с ходу не разберёшь. Под столбом остатки какого-то тряпья, прижатые к земле камнями, чтобы не разнесло ветром. Чуть далее остов лодки-долблёнки. И кусок ржавой цепи…
День, перевалив далеко за свою середину, отсвечивал высоким, синим небом с небольшими пёрышками облаков. Надсадно гудели слепни и звенели комары. Никакой непогодой и не пахло.
Заклубились тучи, и пошёл дождь только тогда, когда приезжие, и с ними Иван, таща за ремни заранее накаченную резиновую лодку, вышли за столб. Ваньке этого хватило. Бросив лодку, он заявил, что дальше столба – ни ногой. И ушёл к шалашу.
Но мужики управились и без него.
Перешучиваясь, и подбадривая друг друга, они спустили лодку на воду. Двое с портативными японскими рациями и небольшим эхолотом, оставив третьего на берегу, погребли к центру озера…
Ванька Позь сидел у шалаша и молился. Как все – он не умел, поэтому молился, как мог.
Ванька молился всем и всему, кого и что мог вспомнить. Он просил и Бога, и духа леса, а особенно духа озера простить его за то, что он привёл сюда приезжих. Он просил их не трогать и отпустить с миром. Вторую часть мольбы, о приезжих, он произносил не без корыстного умысла. Если живыми их выведет, он с них ещё литр слупит. Поэтому вторая часть молитвы у него получалась очень уж слёзная – и всегда заканчивалась одной и той же фразой: «Тебе, чё, жалко?»…
А мужики, тем временем, отплывали всё дальше. Время от времени, по рации, переговариваясь с оставшимся на берегу. Слышимость была изумительная. Всё, что они говорили по рации, на берегу было слышно и без неё. Хотя расстояние между переговаривающимися было приличное. И это при шуме дождя и раскатах грома.
Озеро вздохнуло.
Именно вздохнуло. Долгим тягучим утробным вздохом. Лодку подкинуло высокой волной. Мужики шарахнулись от бортов к центру лодки. Эхолот пищал своим тонким японским голосом и ничего не показывал.
«Что это было?».
« На топляк, наверное, налетели».
«Какой топляк?! Деревьев нормальных почти на километр по кругу нет»…
«Мужики, что у вас?».
«Да, чёрт его знает. Подкинуло нас. Налетели на что-то».
«А звук? Звук этот слышали?».
«Слышали, слышали. Только не поняли, откуда он. Такое ощущение, что шёл сразу со всех сторон».
Мужики опасливо, из-за бортов лодки, оглядывали слега колышущуюся поверхность озера, пузырящуюся от струй дождя.
«Я же говорил – топляк».
«Где?».
«Разуй глаза! Вон, правее носа, видишь?».
Сквозь толщу воды, метрах в полутора от носа лодки, смутно угадывалось очертание круглого бревна.
« Слышь, Петрович, а оно шевелится…».
«Кто?».
«Бревно, говорю, шевелится…».
«Как это – шевелится?»
«Да так и шевелится. Видишь? Течения-то нет, а оно плывёт, вроде…».
Петрович взглядом гипнотизера уставился в силуэт бревна. Прошла минута-другая…
«Ну, ни хрена себе! Точно! Давай, Серёга, подгребай к нему. Поглядим, что это за бревно».
Поглядели. И они. И на них.
Из-под воды, не мигая, на них глядели два огромных, с чайные блюдца, глаза…
Запищала рация, но и без неё было слышно, как оставшийся на берегу, кричал: «Петрович, Петрович! Что там у вас!? Почему молчите? Мужики, вы слышите, меня? Что там у вас?!»…
Ответ был неожиданным, громким и перемежающийся матом: «А у нас в квартире газ! А под нами Фантомас! Щука! Мать её ити! Гнида, старая! Я ведь чуть в штаны не наделал!».
Действительно, это была обыкновенная озёрная щука. Обыкновенная, если бы не её необычайные, просто громадные размеры! Пусть, даже слегка и увеличенные через призму воды. Но всё одно, щука была гигантская!
«Чё-ё-ёрт! Хотел же прихватить ружьё!».
Серёга досадливо ударил себя по колену.
«Какое, на хрен, ружьё?! Мы же ей на один зуб!».
Из тёмной бездны озера к лодке поднималось ещё одно живое бревно…
«Мать, твою! Да сколько ж их таких тут-то?! Гребём отсюда, Серый! Гребём быстрей!».
Серёга налёг на вёсла. Лодка почти со скоростью торпедного катера понеслась к берегу. Почти у кромки воды их нагнал ещё один вздох озера – лодку ударило волной и наполовину выкинуло на камни.
«Ну?».
«Баранки гну! Хватаем лодку, рвём к лесу! Одному Богу известно, какие ещё тут чудеса водятся!».
Третий семенил с ними, ухватив один из ремней лодки и, сгорая от любопытства, почти в голос, кричал: «Мужики, слышь, мужики – чё было-то? Чё было-то?».
Ванька-Топтун, видя всю эту кутерьму, мелко трясся и, выглядывая из-за шалаша, крестился: «Господи, пронеси! Господи, пронеси!». Ах, если бы не это, чёртово похмелье – хрен бы он сюда пошёл…
Отдышались у шалаша.
«Слышь, Иван, чёрт с ними, со щуками – что это за вздохи?».
«Ловкие вы мужики, однако. Успели до третьего вздоха до берега добраться. Не каждому суждено. Да и озеро не каждый раз дышит. Раз два вздоха было, сейчас и остальное сами увидите».
Точно. Третий вздох раздался минуты через две. Посередь озера бугром встала вода и тут же опала. Концентрическими кругами пошла волна. Только не от центра к берегу, а наоборот – к центру опавшего бугра воды. Скручиваясь в огромную воронку.
«Вот так, значит. Ежели кто в это время на озере – пиши пропало. Потом иногда только лодки назад выплёвывает – людей никогда. Да и лодки все изжеванные, словно их через мясокрутку пропускали. Вон, долблёнка лежит – из таких и есть. Наши-то, местные, знают и зазря сюда не суются, а таких, как вы, почитай кажный год эта прорва глотает – замудохались с милицией разбираться. Говорим озеро забрало – не верят. Таскают нас почём зря. Эксперименты проводят. А на озеро припрутся, а оно не дышит. Тишь да гладь – только дождь сыплет. А вам, как по заказу. И динозавры эти - щуки, мать их, и озеро задышало. Шустрые вы, сообразили когти рвать, а то пить бы мне за помин душ ваших».
«Вань, а люди-то, что говорят?».
«Люди? А, чё люди – люди без надобности сюда ни ногой. Лет, почитай, двадцать тому, на берег щуку выкинуло – дохлую. То ли от старости померла, то ли ещё чего с ней приключилось. Огрома–а-адная! Да, вон её череп на столбе болтается, для таких как вы, придурки, для наглядности, выставлен. Так вам и это ни почём – всё одно прётесь, как же тайны манят. Житья нормальным людям от вас нет – одни нервы».
Мужики, выкатив глаза, глядели на вершину вкопанного столба. А ведь и, правда – череп-то рыбий. Щучий. Только размеров неправдоподобных! А они – медведь, лось…
«Ну, выкинуло, и что?».
«Да ничего. Брюхо-то ей вспороли, а там болотные сапоги резиновые вместе с не переваренными ногами, и два черепа человечьих, один даже в шапке кожаной».
Глядя на череп на столбе, мужики вполне допускали, что так оно и было, пусть даже Ванька и привирал слегка. И вообще, сегодня они были склонны верить всему – потому как, за один день столько чудес – для любой психики многовато…
«Слышь, Иван – ночевать-то, как, без приключений будем, или ещё какие фокусы ожидаются?».
«А я за озеро не ответчик. Вы вон, при аппаратуре разной. Вам вроде поболе знать полагается. Да и не в озере ж мы ночевать-то будем, в лесу. А лес у нас обыкновенный – без придури. А про озеро ещё скажу, сам не свидетель, но слышал – иногда озеро пропадает. Как пропадает? Да так и пропадает – вечером есть, утром – нет. Только дыра огромадная бездонная от него. А потом – раз, и опять полнехонько. А рыбачат у нас не на ём самом, а на его заушинах. Там мелко. И рыба обычная, не то, что эти – динозавры, мать их!».
Дождь не переставал. Костёр дымил сырыми ветками. Шалаш протекал. Под Ивановы рассуждения, о придурках, от которых нет покоя нормальным людям, в этот вечер были выпиты все запасы спиртного, предусмотрительно прихваченного «исследователями непознанного» с собой. Утром, даже не взглянув на озеро, они ушли на станцию, на полуденный поезд…
0

#2 Пользователь офлайн   оксанка овсянникова Иконка

  • Активный участник
  • PipPipPip
  • Группа: Пользователи
  • Сообщений: 40
  • Регистрация: 21 января 12

Отправлено 05 февраля 2012 - 19:28

:clapping: ой как интересно)))
0

#3 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 09 февраля 2012 - 10:49

Бубен

Директор краеведческого музея, Иван Андреевич Забельский, не спал вторую ночь. Устроившись поудобнее в старом кожаном кресле, уложив ноги на раздолбанный колченогий стул, сдвинув очки на нос – он бдил. Таким необычным способом он пытался разобраться, что по ночам творится в его маленькой епархии. Жалобами на шум, завывания и прочую чертовщину, уже как неделю его одолевали соседи сверху.
Музей располагался в каменном полуподвале старого купеческого дома. В двухэтажной деревянной надстройке над ним – обычная коммуналка, нераселённая ещё с семнадцатого года.
Сторожа музей не имел – не по карману. Так, что каждый вечер, Иван Андреевич,
закрывал музей на простой амбарный замок, лепил контрольку и, со спокойной душой, отдавался нехитрым радостям жизни. Жизнь текла размерено и однообразно. Но с прошлой недели посыпались жалобы и просьбы соседей не буянить по ночам.
Буянить?! Ошарашенный Иван Андреевич ничего не понимал. Более тихого места в городе, чем музей и не сыскать. Посетителей-то, если и набегало с десятка полтора в месяц, и то днями. А уж ночью, точно никого в музее не бывало. Но соседи утверждали – бывало. Да ещё как бывало – с криками и песнопениями. Сначала было грешили на молодёжь под окнами, но звуки неслись именно из музея. Вот и заступил Иван Андреевич на боевое дежурство – супостатов ловить.
Привыкший тихо дрыхнуть в мягкой кровати дома, он едва выдержал первую ночь – заглушая кофе страстное желание спать. Во вторую ночь он входил с содроганием – от кофе у него поднялось давление, и голову разрывали страшные головные боли. Но выбора не было, не отправлять же в ночное дежурство двух престарелых хранительниц. И вот, откинувшись в мягком продавленном кресле, он, прилагая героические усилия, чтобы не уснуть – бдил.
Мерно тикали часы, отмечая каждый высиженный час мелодичным перезвоном. Горячий крепко заваренный чай, в стакане с подстаканником, уютно парил. Свет от настольной лампы с абажуром не добирался до углов комнаты и там бахромилась тьма.
Директор пытался читать, но буквы наползали одна на другую, строчки прыгали, и глаза сами собою закрывались. Но спать было категорически нельзя, и Иван Андреевич раздражённо отбросил книгу на огромный, ручной работы, двухтумбовый стол. Книга глухо стукнула о столешню. Шевельнулись тени по зауглам. Где-то в глубине музея заскрипели рассохшиеся половицы.
Иван Андреевич не боялся. Он всю жизнь провёл в затхлых музейных залах и знал, что из прошлого гадостей ждать не приходится. Гадости приходят из настоящего.
Чтобы хоть как-то взбодриться – сделал несколько глотков чая. На пару минут затуманенное сознание встрепенулось. Встал, включил верхний свет. Тени метнулись и спрятались за шкафами и витринами. Иван Андреевич для очистки совести обошёл залы.
Всё было тихо. Все черепки, ржавое оружие, прялки и скалки лежали на своих местах. Вернулся в кабинет.
На спинке кресла, склонив голову набок, и уставив на него глаза-бусинки, сидел большой чёрный ворон…
Иван Андреевич, машинально, взглянул на окно. И окно и форточка были закрыты. Да можно было и не глядеть – он и так знал, с зимы ещё окна не открывали и бумагу, коей они были оклеены, чтобы не дуло – не отдирали.
«Ну, и откуда ты взялось, чудо-юдо?».
Ворон молча переложил голову на другую сторону.
«Не понимаешь, значит. Жаль. А то бы поговорили, ночь-то длинная».
Ворон соскочил со спинки кресла на стол и стал по нему выхаживать, перекатываясь с лапы на лапу. Иван Андреевич уселся в кресло.
«Слышь, птица, смотрю, не боишься ты людей, значит с людьми жила. А раз жила – хозяин был. И где же он?».
«Здесь хозяин, здесь».
Иван Андреевич только что не взлетел над креслом!
В проёме двери виднелась расплывчатая фигура человека.
«Гостей не ждёшь?»
«Да я как-то гостей по ночам не принимаю – возраст, знаете ли. Ночью я отдыхаю».
«Вижу – отдыхаешь. Вторые сутки здесь торчишь. Не боязно?»
«Да вот пока вас не встретил – не боязно было. А сейчас - не знаю. Может, представитесь?».
Человек, или тень его, рассмеялся: «Представиться, говоришь? Я уж, почитай, лет триста, как представился. А назваться могу. Афанасий я, Михея Калашника сын. Промыслом охотничьим занимаемся. А птица – так, баловства ради. От скуки. С птенцов со мной. И ей-то уж за триста».
«Триста?! А-а-а… Ну да, ну да… Триста значит».
Иван Андреевич лихорадочно соображал – разыгрывают? Издеваются?
«Ну, а к нам по какой надобности из лет тех далёких прибыли?»
«Ох, не по своей надобности, не по своей. Вагула, морда шаманская, поднял. Где ты там? Слышь, Вагула, подь сюда!».
Из-за мощной фигуры промысловика просунулась тщедушная фигурка.
Широкое, похожее на луну лицо, узкие раскосые глаза выдавали в нём представителя северных народов. Иван Андреевич не смог сходу определить – якут ли, нанаец перед ним, поэтому так расплывчато, чтобы ненароком не обидеть, предположил – северных народов.
Церемонно встал.
«Здравствуйте, уважаемые. Чем могу служить?».
«Да уж ты, Иван свет Андреевич, послужи. Помоги, Христа ради. А то этот шельма изведёт меня своими завываниями. Неделю уж, почитай, воет – сил моих нет».
И, углядев, что Вагула, из-за обшлага драного халата вынимает маленький бубен, вскричал в голос: «Спрячь шарманку, злыдень! Обскажи лучше человеку, что тебе здесь надобно».
Шаман вернул бубен за отворот халата и, опасливо оглядываясь на Афанасия, выступил вперёд. Неожиданно густым и раскатистым голосом, что обсалютно не вязался с его тщедушной фигурой, путаясь в русских словах, с пятого на десятое, рассказал свою историю…
Он-де, в черте, каком …надцатом колене, потомственный шаман и, по его словам, шаман не из последних. А Афанасий, когда-то, хорошо знался с дальним его предком. Часто бывал у них в стойбище и до того стал своим, что старый шаман отдал Афанасию в жёны свою младшую дочь – по словам Вагулы – красавицу. В этом месте рассказа Афанасий утвердительно закивал головой и расплылся в улыбке: «Истинно так. Истинно».
Шаман оглянулся на Афанасия – тот выставил ладонь вперёд: «Молчу, молчу».
Лето в год 17… было страшенное. Засуха. Горела тайга, высыхал ягель, реки превратились в еле заметные ручейки, а коих и вообще не стало. Дохли олени, особливо молодняк, умирали люди.
Шаманы всех стойбищ, не покладая бубнов, камлали с утра до ночи. Пытались достучаться до Богов. Но Боги молчали…
И тогда шаманы пришли к самому старому, самому почитаемому – к предку Вагулы.
Несколько дней и ночей они камлали все вместе. И, наконец, предок Вагулы достучался до Верхних Богов. Долго он у них был. Все уж думали, что не вернётся он обратно.
Когда же шаман вернулся, сказал: «Боги обиду затаили. На меня затаили. Виноват я в том, что дочь свою, из рода шаманов, пришлому в жёны отдал. Силой своей с чужим поделился. И Боги стали плохо слышать нас. Боги сказали, что заберут меня за это навсегда на Верхнее Небо, а большой шаманский бубен свой я должен отдать сыну дочери младшей, рождённому от чужака, чтобы род мой шаманский не прервался, и тогда они смогут нам помочь…».
Опечалились люди, нахмурились шаманы – никогда ещё их тайные знания не передавались в наполовину чужие руки. Но волю Богов не исполнить они не могли.
Тогда и перешёл главный шаманский бубен к прапра…деду Вагулы, сыну Афанасия.
Пращур тогда ещё мал был, и поэтому мать-красавица днями и ночами передавала сыну знания шаманские. Вместе с ним и камлала. Помогал и дед, ушедший на Верхнее Небо, являясь к мальчонке во время камланий.
Большой силы вырос шаман – племя его процветало, да и другим он помогал с охотой.
Шли годы, века…
Бубен передавался из поколения в поколение. Шаманский род не прерывался. И теперь хранитель большого шаманского бубна – Вагула.
Был – хранитель. До прошлой недели.
Большой шаманский бубен используют редко, только в случае крайней необходимости. Можно и по мелочи, конечно, но тогда сила его зазря уйдёт и, случись большая беда – он уже не поможет. Для нужд мелких, повседневных и малый бубен годен. С ним-то, с малым бубном, Вагула и камлал на дальнем отгоне – приболевшую старуху лечил.
А на его стойбище, в этот чёрный день, экспедиция какая-то приехала. Три дня огненной воды попили, а, уезжая, бубен из яранги и прихватили. Вроде как они собиратели и почитатели старины. На стойбище тогда одни молодые оставались, а молодёжь сейчас все знают какая. Эти, из экспедиции, молодых подпоили, ну те бубен и отдали. Страшный грех совершили. Когда проспались – опомнились. Да поздно. Хорошо, хоть один запомнил, откуда были приезжие. Из этого города.
Тут Иван Андреевич и припомнил – дней семь назад (точнее надо в книге учёта посмотреть), перед тем, как всей этой истории приключиться, приходили в музей пьяненькие геологи, да и продали ему большой бубен. Сейчас он в запасниках лежит. Иван Андреевич его для новой выставки готовил, о быте древних северных народов.
Тот ли? Вагула закивал – тот, тот.
«Насколько я понял вас, уважаемые, вы за ним и пришли? А для чего тогда весь этот шум ночной, все эти таинственные появления? Пришли бы днём – да и решили бы проблему».
Тут встрял Афанасий: «Оно бы, конечно, так. Закавыка одна есть. Бубен вернуться должен к последнему его хранителю только от прямого предка. Тогда он силу свою сохранит. Возвращённый чужими руками, он никакой ценности не представляет – так, погремушка. И отдан бубен должен быть с доброго согласия того, у кого он находится. Отдан, но не продан. Ну вот, Вагула, морда шаманская, пять дён меня и выдёргивал из небытия. Камланием. Малым бубном это трудно сделать, невозможно почти, да помощь у него была. У тебя, Иван Андреевич, кое-какие вещицы мои хранятся, в музее. Да-да, вон в той витрине, что у окна: ружьишко, сапоги кожаные, малахай. Они меня ещё помнят, вещи-то, вот через них Вагула и вытащил меня. Сам запалился за столько-то дней и меня чуть по безвестности не развеял. Но нет – вытащил. Без меня ему – край.
А к тебе пришли добро у тебя испросить, чтобы ты позволил мне моими руками бубен Вагуле передать.
А за шум ты не серчай, Андреевич. Помоги нам. Великое дело сделаешь. Силу народу сохранишь - большое подспорье народу будет».
И рад бы Иван Андреевич бубен не отдавать (не каждый день такой ценный экспонат в музей поступает, да и деньги за него из своего кармана плачены), да как отказать-то?! Почитай целая трёхсотлетняя династия перед ним стоит – живая история. Тьфу, ты, какая к чёрту живая, если от Афанасия одна расплывчатая оболочка?
Но и живой Вагула, и полупрозрачный Афанасий, и даже, стоящий посредь стола, ворон глядели на него с такой надеждой, что Иван Андреевич только и смог сказать: « Ваш бубен. А дальше уж сами знаете что делать…».
«Долгих лет тебе, Иван Андреевич. Прощевай».
Гости, также неожиданно, как и появились, исчезли…
Утром Иван Андреевич поднялся бодрым и свежим, словно спал дома на пуховой кровати, а не в продавленном кресле с приставленным стулом. На столе стоял недопитый, остывший чай. Сполоснув лицо холодной водой из-под крана (горячей здесь отродясь не было), прошёлся по залам. Всё было на месте. Постоял у витрины с вещами приснившегося ему Афанасия, покрутил головой. Надо же, словно на яву было. Зашёл в кладовую–запасник. Там тоже всё было на своих местах. Не было только большого шаманского бубна. На его месте лежало большое чёрное воронье перо…
0

#4 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 04 марта 2012 - 09:51

Самородок

Семён – мужик хозяйственный, цепкий. Ежели на что глаз положил – в лепёшку разобьётся, но вещь эту добудет. А углядел у кого постройку интересную, себе такую же смастерит, а то и лучше. Жилистый, худой, как щепка (казалось, что позвоночник свой он почесывает через живот), с полным ртом металлических зубов – ну ни дать, ни взять Кощей, а у баб пользовался неизменным успехом. И хозяйка, жена его, и бабы, которые на стороне, не в пример ему, были прителестые, пышногрудые и росточка невысокого. Мужики всё смеялись: «Семён, ты их ночью-то не путаешь? Не своим именем не называешь, особливо, когда со своей кувыркаешься? Они же у тебя, как куры инкубаторные – один в один!».
Семён на смешки не обижался, отмахивался да отшучивался.
Было время пил Семён крепко, запойно. Сколько раз его за это с работы выгоняли. И вдруг – бросил. Как вроде дозу свою, только ему отмеренную, выпил и всё. Не кодировался, не зашивался – бросил. Говорит: «Скучно стало. Жизнь на финиш пошла, а вроде и не жил. Сколько всего хорошего пропустил, не сделал. Дети выросли, а я и не заметил. Ежели жил дурак - дураком, то помирать дураком что-то не хочется. Не за ради же выпить я на свет народился? Может, какая польза ещё от меня будет. Внуков вот поднять надо, да бабе моей от меня трезвого какое никакое послабление. Так что, мужики, ежели налить – налью, а сам не буду, увольте».
С того случая кинулся трезвый Семён хозяйствовать: и дом, и дачу, приобретённую на не пропитые деньги, как только не перестраивал! Благо шоферил – всё мог достать и привезти. Кур, свиней завел, даже собаку для души маленькую откуда-то приволок. Кабыздохом ласково назвал.
Мужики, что продолжали попивать, махнули на Семёна рукой – пропащий человек.
Да и они ему стали не интересны.
Нынешним летом Семён баню свою перестроил. Теперь камни хорошие для парилки искал. В парилку абы какие камни не пойдут. Нужны такие, чтобы и раскалялись быстро, и жар долго держали, и не трескались при перепаде температур, когда их водой для пару обдаёшь.
Знающие люди подсказали – за старой лесосекой, что на двадцать втором километре, русло старой реки есть. Река-то давно пересохла или где выше русло поменяла, а в старом-то её ложе каменьев-окатышей великое множество. На все бани Дальнего Востока хватит и даже останется.
Вот по ближайшей-то субботе Семён туда и наладился. На стареньком своём УАЗе до двадцать второго километра по лесовозной дороге быстро долетел, а уж далее через сопку-то пешком надо. А это, если напрямки, четыре-пять вёрст. Не бог весть какое расстояние – но это в один конец да порожнему. А обратно? Да с каменьями?
Ну, да охота – пуще неволи, ему ж надо, чтобы в бане всё по уму было. Мешок в рюкзак, рюкзак на плечи и айда, пошёл. И Кабыздох за ним…
Интересная штука память человеческая. Вдруг, из каких-то её запредельных глубин, ворохнётся мимолётно ощущение повторения происходящего, какое-то непонятное узнавание мест и событий, даже ощущение давно забытых запахов мелькнёт и растает, оставив лёгкую досаду от нечёткости образов и скоротечности этих ощущений. Оттого, что не понять и не вспомнить – когда, где это было да и было ли вовсе…
Вот и Семёна, как только он сопочку перевалил, зацепило такое ощущение. В одном месте он даже ясно припомнил, что за поворотом будет крупный замшелый останец, невесть откуда взявшийся на ровной площадке, а за ним, за поваленной в бурю огромной сосной, маленький родничок. Так оно и случилось, хотя Семён руку мог дать на отсечение, что никогда в жизни он здесь не бывал. Без всякой тропы ноги вели его сами, голова не фиксировала ориентиры, словно шёл Семён по сотни раз хоженому маршруту…
Хорошо в тайге по утру: ощущение свежести, как будто наполняет силой всё тело и кажется, что всё тебе по плечу. Голова ясная и чистая и словно весь мир распахнут тебе навстречу. Огромной глубины небо и бесконечная, простирающаяся на тысячи километров тайга завораживают своей мощью. И влечёт и манит идти вперёд, суля только хорошее и радостное.
А когда Семён вышел к старому руслу пересохшей реки, радость его стала беспредельной – камни лежали на любой вкус: и большие, и маленькие, и круглые, и продолговатые, плоские, а то и вовсе почти квадратные. И Семен заметался – ему хотелось и тот, и этот, и вон тот, и тот, что подальше, и тот, что у поворота…
Кабыздох, не понимая, почему по камням мечется Семён - лаял не переставая, словно спрашивая: «Чего ищем-то, хозяин?».
Но сколько не мечись, а и делом пора заняться. Глядя на каменное богатство, Семён понял – одним рейсом не обойтись. В рюкзак аккуратно, как большую драгоценность, положил три средней величины круглых окатыша. Поднял рюкзак рукою, прикидывая – не тяжело ли. Нормально. Затем в мешок начал нагребать гальку, для основы в каменку банную. Галька была отборная, словно через одно громадное сито просеянная.
Наполнив почти на треть мешок, остановился, сообразив, что вряд ли больше этого он сможет донести – ведь нести ещё и рюкзак с каменьями.
Перед обратной дорогой сел перекурить. Скоро сентябрь, а осенью ещё и не пахнет.
Только на мелких осинках, среди зелёного малахита листьев, реденько мелькают на ветру золотые пяточки. Да комарья меньше стало. Склоны русла забиты кустами кислицы, с ягодою спелой. Уродилось её нынче много, она так и манила к себе. Да, черт с ней, с кислицей, не за нею приехал. Хотя надо будет жену с дочерью сюда привезти, они любят ягоды собирать, да и варенье зимой с шанежками хорошо идёт.
Идти к машине не хотелось, время было – решил поглядеть, что за поворотом, потому как опять ворохнулось ощущение узнаваемости.
За поворотом, поперёк русла, лежали два огромных полусгнивших ствола, видать когда-то принесённых сюда рекою, да так и застрявших в узости речной. Стволы были забиты мусором речным; щепой, сучьями, ошмётками трав. Лезть через всё это Семён не решился и повернул обратно. Взгляд его зацепился за необычной формы камень. Небольшой камень, величиной с сигаретную пачку, даже чуть меньше, очень напоминал формой своею печатного пряничного зайца. Морда, длинные уши, вытянутые задние ноги – всё на месте. Надо же, как природа нафантазировала. Поднял. Камень был необычно тяжёл. Да и не галечник это. Поскрёб камень ногтем. Камень был грязновато-жёлтого цвета, с красноватым отливом. У Семёна перехватило дыхание – золото?! Быть не может! Хотя, почему – не может? Выше-то к северу, куда ни ткнись – прииски. На точно таких же реках. Да и здесь, по рассказам, в старые-то времена, варнаки золото промышляли. Ну, не на этой речке, но недалече.
Семён присел на ближайший валун и растерянно стал разглядывать необычный камень.
Золото или не золото? Многое чего умея в жизни, с золотом он дела не имел никогда. Только с магазинным – ну, там цепочки жене, дочери, да и то, он только платил, а выбирали да красовались в золоте они. Так, что вопрос серьёзный. Золото? А – нет? Засмеют, случись что.
Семён то прятал камень за пазуху, испуганно оглядываясь по сторонам, как бы кто не увидел, то, матюгнув себя за глупость – кому тут быть, доставал и разглядывал его. Вот ведь заботушка! Так золото или нет?! От такой неразрешимой задачи уже высмолил полпачки сигарет – а решения не находил.
В голову ударила внезапная мысль – а если этот камень не один?!
Засунув камень во внутренний карман куртки и всё время нащупывая его рукой, встал на колени и стал ползать вдоль поваленных стволов. Минут через двадцать нашёл такого же цвета камешек, только величиною с фалангу мизинца. Теперь он был уверен – золото! Словно оплывший от сильного жара, с глубокими, забитыми грязью кавернами, второй самородок убедил его – это золото. Теперь он растерялся ещё больше. Делать-то что? Господи, ну подсказал бы кто!
Дальше копаться среди камней? Семён не видел в этом смысла. Он просто не знал, где и как искать, а перекапывать всё старое русло – это не посильная работа для одного. Да и копать сейчас не чем, лопата в машине, за пять вёрст.
Оглядев ещё раз всё по кругу, хорошенько запоминая место, Семён подался обратно. Часть гальки из мешка пришлось высыпать – перестарался от жадности, нести было очень тяжело. Сшибая по дороге ветви, спотыкаясь о коренья и валежины, взмокший и донельзя уставший, к обеду выполз к машине. Долго сидел, передыхая, бездумно вглядываясь в тайгу. Вот тебе и съездил за камнями.
А что, в сущности, произошло? Если не золото – так и чёрт с ним, золото – сдаст и денег прилично получит. Только вот если сдаст, говорить придётся – где взял. А если золота в том русле много? Ведь всё растащат. А не сказать, то и самородок показывать нельзя, а какая от него тогда польза? Ходить да копать понемногу? Так знать бы как это делается. Видел в каком-то фильме – воды много надо, для промывки, а воды-то там нет. Хотя родник же недалече. И всё равно одному-то не управиться. Вот уж заботушка! Чёртов булыжник – и на хрена он мне попался! Куда ни кинь – всюду клин!
Домой уж добрался затемно. Загнал машину во двор, занёс камни в баню. Не ощущая вкуса, съел поданный женою ужин. На вопрос жены, будет ли чай, кивнул – будет, но на кружку с чаем и внимания не обратил. На недоуменный взгляд жены отмахнулся – не хочу.
Подумал – жене говорить не надо, через час весь посёлок знать будет, тогда вообще – хана. Семён жадным не был, но был хватким. И всё, что шло в руки, от себя не отпускал. А тут и понять не мог – довольствоваться малым или ещё урвать постараться.
Утром, раненько, сказав жене, что ещё камни нужны, уехал на двадцать второй километр.
Место приметное нашёл сразу. Да вот копать почти не пришлось…
Практически сразу, свежим взглядом, Семён заприметил то, что вчера не углядел – в речном мусоре, из-под комля поваленного дерева выглядывал кусок материи, то ли сумки, то ли заплечного мешка. Материя была плотная, но сила речного потока и острые сучья сделали своё дело – мешок был прорван в нескольких местах. Расковыряв труху лопатой, Семён вынул из-под дерева мешок. То, что мешок не из нонешних времён он понял сразу:
в мешке топор несколько не обычной формы, без топорища, видимо оно давно сгнило, несколько тряпиц, и маленький мешочек – кисет из чертовой кожи. Пришлось повозится, прежде чем удалось тот кисет развязать. В кисете - с пригоршню золотого песка…
Всё было понятно - ничего теперь в этом старом русле искать не надо. Разве что окатыши. И самородки, и песок были добычей какого-то старателя, то ли сгинувшего, то ли по какой другой причине утерявшего свой мешок. Пошарив, для очистки совести, вниз по бывшему течению, и ничего не найдя, Семён ушёл к машине.
На душе было тихо и покойно – мысли не дававшие ему покоя – ушли. Не надо было ничего прятать, ничего ни от кого скрывать – ну, нашёл и нашёл, отдайте мне положенную долю, а кому шибко интересно – место покажу, может, что, по мелочи и найдёте…
Только вот, на обратной дороге, не покидало Семёна ощущение, что когда-то, что-то подобное с ним уже было…
Да может глупости всё это?
0

#5 Пользователь офлайн   Дмитрий Воронин Иконка

  • Новичок
  • Pip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 7
  • Регистрация: 26 мая 11

Отправлено 04 марта 2012 - 19:44

Здравствуйте, Андрей! Читаю ваши рассказы с большим удовольствием. Крепкие они у вас, настоящие. Сегодня не часто встретишь добротную, корневую, русскую прозу.Дмитрий
0

#6 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 04 марта 2012 - 20:19

Спасибо! Я рад, очень рад, что Вам рассказы понравились.
0

#7 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 16 марта 2012 - 12:49

Буренда

Тропа петляла по лесу узкой вытянутой змейкой, перепрыгивала через поваленные деревья, обегала огромные замшелые валуны, временами терялась на каменистых россыпях и снова втекала в чащу. Надо было иметь острый глаз и большой опыт, чтобы не потерять её.
Солнце уже вошло в полную силу, когда он вышел к зимовью. Сложенное из толстенных брёвен, оно едва выступало из высокой травы. Крыша зимовья, крытая дёрном поверх горбыля, тоже вовсю колосилась. Не знающий о существование этого зимовья мог спокойно пройти мимо, не заприметив его.
Издали казалось, что войти в зимовье можно, только опустившись на колени и в таком же положении оставаться внутри. Но впечатление было обманчивым. К дверям зимовья вели вырубленные в грунте ступени. Да и внутри оно было заглублено так, что можно спокойно стоять в рост. Окно было одно. Не окно – оконце. В две ладони шириной и такой же длины. У дальней стены нары, у оконца подобие стола, напротив – круглая, из обрезка трубы, печь.
Рядом с зимовьем, под полусгнившим навесом, большое, сваренное из металлических листов, корыто. В корыте уголья от костра. Почти свежие. Не более недельной давности.
Вызывало удивление, как печь, а особенно это металлическое корыто попали сюда, в такую даль таёжную – веса они были немалого.
Спешить было не куда. Можно было спокойно попить чайку, посидеть, привалившись спиной к стене зимовья и дать отдохнуть, гудящим в кирзе, ногам.
Жарко. Тонко звенели комары, гудели слепни, в тайге то ли пели, то ли переругивались какие-то птицы. Ветер запутался в вершинах тонких осин и никак не мог из них выбраться.
Внизу, в распадке, шумела на перекатах Буренда. Река хоть и невеликая, но обильная рыбой.
Впереди у него было два спокойных выходных дня – время, которому он был хозяин.
Жаль, что другу не удалось вырваться в эти благодатные края. А может оно и к лучшему, когда ещё можно будет побыть одному? С годами он всё больше стал ценить одиночество. Время больших кампаний с долгими разговорами, песнями и неумеренными возлияниями осталось далеко за плечами. Все, что казалось простым и важным оговорено сотни раз, все поступки и мысли друзей стали предсказуемы – пропала новизна ощущений. Настала пора осмысления прожитого и долгих раздумий. А думать хорошо в одиночестве.
В одиночестве мысли рождались неожиданные, почти вселенские. Но мыслительный процесс в безделье его не привлекал. И он уходил в леса или на реку.
Отдохнув, он спустился по крутому спуску к реке, набрал воды в полиэтиленовую канистру. Настругав со старого соснового полена щепочек, сложил их в корыто шалашиком и подпалил кусочком бересты. Костерок занялся сразу, бездымно. Подложил в костёр полешек покрупнее и приладил над ним на рогульке чайничек. Пока чайничек закипал, собрал удочку, трёхколенку, из бамбуковых хлыстов. За пару минут наловил и сложил в пустой спичечный коробок с десяток кузнечиков. А тут и чайничек заворчал, подкидывая над собою крышку и беловатый пар. В литровый термос всыпал заварку и залил кипятком. Что ж, теперь можно и на перекат сходить, пару-тройку хариусов к обеду зацепить.
Вынув из рюкзака резиновые сапоги-бродни, с длинными, по пояс голенищами, переобулся. Маленьким надфилем подточил жало крючка и сточил с него бородку, чтобы долго не возиться при снятии рыбы с крючка.
Выбрав место, где перекат, закручиваясь в большую воронку, плавно выходил на плёс, сделал первый заброс. Кузнечик на крючке, описав восьмёрку в воздухе, упал в начале переката. Быстрая струя воды подхватила его и понесла вдоль поваленного дерева. Буквально в следующее же мгновение рука ощутила крепкий удар и бамбуковая удочка
выгнулась дугой. После секундного сопротивления крепко сбитый хариус, раскрыв парусом спинной плавник, вылетел из воды.
Надо быть рыбаком, чтобы понять радость первой добычи. Радость эта чистая, идущая от первобытных времён. Радость, от которой хочется стучать себя в грудь и кричать: «Это я, я добыл!».
Через мгновение хариус уже бился в полиэтиленовом пакете, притороченном к поясному ремню.
Дальше не заладилось. Сколько не закидывал снасть, сколько не менял место – не клевало. После полутора часов без клёва – вернулся к зимовью.
Ушицу сварганил быстро. Похлебал юшки и, потягивая крепко заваренный чай, занялся снастями для ночной рыбалки.
Вынув из своего заслуженного рюкзака остатки старой ватной телогрейки, разодрал её на куски. Куски скатал в рулоны, туго перетягивая их проволокой из расплетённого трелёвочного троса. Вырубил молодую осинку, убрал ветви, тонкую макушку. К концу получившегося шеста приладил крюк из гвоздя-сотки. Взяв один из рулонов, нацепил его на крюк – шест не гнулся. Нормально. Трезубую острогу насадил ещё на один шест из более тонкой осины.
Конечно, лучить рыбу сподручнее вдвоём, а то и втроём (один, посредине – с факелом и канистрой, двое по бокам – с острогами). Но, за неимением сотоварищей, ему сегодня придётся быть едину в трёх лицах. Долго думал, брать ли с собою в ночь ружьё – уж больно много амуниции получалось: полрюкзака скаток для факелов, острога, канистра с бензином, патронташ, ружьё. Решил не брать. Зверя и огнём отпугнуть можно, а охотиться ночью глупо, да он и не собирался.
Солнце потихоньку скатывалось за сопки. В траве, под притороченной к дереву вверх донышком бутылкой (вместо рукомойника), что-то ярко блеснуло. Не поленился, подошёл. Блестел осколок зеркала. Осколок величиной в ладонь. Рядом других осколков не наблюдалось. Значит, не здесь зеркало разбили. Кто-то принёс. Конечно, и среди таёжников эстеты встречаются, что любят и в тайге бриться и на себя, ненаглядного, любоваться.
Понял осколок и приладил его рядом с бутылкой, закрепив сверху и снизу мелкими гнутыми гвоздями. Углядев в зеркале свой подбородок, провёл по нему рукою. Щетины ещё не было, но она уже прощупывалась.
Поднял взгляд выше. Из зеркала на него глядели чужие глаза…
Щёки, лоб, подбородок, брови, нос были его - глаза были чужие…
Глаза глядели неотрывно, не мигая, как будто выворачивая его наружу. С огромным усилием он отвёл свои глаза в сторону, и тихо-тихо попятился от зеркала.
Огляделся.
Всё также звенело комарьё, гнусаво гудели слепни, шелестел ветерок и пели птицы. Никого чужого рядом не было.
Что, за чёрт?! На солнце перегрелся, что ли?
Нацедил из чайника в свою огромную, почти литровую, кружку чая и выпил залпом.
Бездумно поднял с рюкзака ружьё, переломил стволы, вставил два патрона с картечью. Так хорошо и радостно начатый день переставал ему нравиться.
В нынешние времена тайга стала напоминать проходной двор – кого только в ней не встретишь, и не каждая встреча добром кончается. Сколько вон народу пропадает, да не по одному, целыми группами.
Зеркало притягивало. Он искоса бросал на него взгляды, но подойти не осмеливался.
Вспомнилось поверье, что нельзя брать себе осколки чужих зеркал – не к добру это. Зеркала хранят чужие лица и не всегда эти лица появляются в зеркалах с хорошими намереньями.
Но он не был мистиком, не увлекался чертовщиной, не верил в призраков и разные там НЛО – он считал себя нормальным практическим человеком. А сейчас он ничего не понимал. Может, привиделось?
Но чтобы это проверить, надо было подойти и поглядеться в зеркало – чего очень не хотелось. Вся эта непонятность раздражала и требовала какого-то решения, чужие глаза острой занозой засели в памяти и лишали его покоя. Мысленно выругав себя за трусость, он медленно пошёл к зеркалу. Правда, предварительно, взведя курки у ружья.
Не доходя пары метров до дерева, на котором был прикреплён осколок, краем глаза углядел у трухлявого пня мятый лист из школьной тетради в клетку. Его будто тянуло к нему, помимо воли. Видимо лист этот ещё недавно был прикреплён к дереву, вон даже кусочек его на стволе остался, но был кем-то сорван и отброшен в сторону.
Он поднял лист. Поперёк листа, крупным корявым прыгающим почерком было написано: «Не глядись в зеркало!».
Приехали! Значит, ничего ему не привиделось! Кто-то уже сталкивался с этим осколком, и что-то сильно ему в нём не понравилось.
Но хоть глядись в зеркало, хоть не глядись в зеркало, выходом из сложившейся ситуации это не было. Просто так всё это он оставить не мог. Впереди ночь, а с такой занозой в душе, она превратится в каторгу. Расстрелять осколок? А что это даст? Вопросы, на которые нет ответа, так и останутся, и будут бесконечно бередить душу.
Наплевав на предостережение, он подошёл к зеркалу и взглянул в него.
Своего лица он не увидел. Из глубины зеркала на него надвигались чужие глаза…
Бездонные, тяжелые. Но, странное дело, сейчас ему казалось, что он их уже где-то видел.
За рекой глухо ударил выстрел. Показалось, что глаза дёрнулись и остановили своё движение. Потом медленно прикрылись их веки, и он увидел в зеркале своё отражение. С откляченной губой и остановившимся взглядом.
Отпрянул от зеркала. Продышался. Ныло сердце. Он потёр грудь, чё-ёрт, и нитроглицерин, как назло с собою не взял…
Что делать? Тайна и манила и страшила. Он давным-давно уже забыл и о рыбалке и о рыбе. Он хотел разобраться, что здесь происходит…
Почему знакомы ему эти глаза? Где, когда он мог их видеть?
Взглянул на осколок. Над осколком курилась лёгкая дымка. Это ещё что такое?
Дымка расползалась и постепенно окутывала дерево. Потом опустилась на траву и двинулась в его сторону. Уже весь лес казался дымчатым и расплывчатым. Ну, нет! Хватит миндальничать. Не поднимая к плечу ружья, выстрелил с руки. Картечь посекла траву и взметнула дёрн, расшвыривая дымку в клочья.
Над тайгой разнёсся жуткий вой! А-а-а, не нравиться!? Выстрелил из второго ствола. И хотя стрелял не по зеркалу, оно моментально покрылось сеткой трещин. Переломив стволы, отпихнул ногой вылетевшие стреляные гильзы, зарядил ружьё. Теперь он знал, как разобраться с этим взглядом. Разнести его на мелкие осколки всегда теперь успеется, понять бы, что всё это значит…
Да, чёрт с ними, с разборками – он поднял ружьё, но выстрелить не успел. Словно кто-то лёгко, но твёрдо толкнул его в грудь. Под сердцем сделалось больно и холодно. Выронив ружьё, он опустился на трухлявый пень, подле которого стоял. Скрючившись, он сильно прижал правую руку к сердцу, растирая, разминая боль.
У дерева с осколком зеркала, стоял человек. До боли знакомый.
Рыбак потянулся к ружью.
«Не надо. Неужели ты не понял, как больно стрелять по себе?».
Человек не говорил, но рыбак его слышал. По себе?! Он всё понял. Он всё вспомнил.
Первый раз он видел эти глаза два года назад, когда заработал свой первый инфаркт. Эти глаза были за спиной врача, когда его откачивали. Когда ему становилось легче - глаза удалялись, когда хуже – глаза приближались и наползали на него, словно пытаясь вобрать его в себя. Но в тот раз он выкарабкался, и это забылось. Сейчас, значит, за ним пришли во второй раз. Ни врачей, ни друзей рядом не было…
Ах, как рано, как рано…
Его, вернее всё, что от него осталось, нашли через неделю. Тайга ведь, звери и птицы поработали над ним основательно. Дела уголовного не заводили. Врачи констатировали – инфаркт. Второй…
0

#8 Пользователь офлайн   Дмитрий Воронин Иконка

  • Новичок
  • Pip
  • Группа: Авангард
  • Сообщений: 7
  • Регистрация: 26 мая 11

Отправлено 16 марта 2012 - 14:46

Здравствуйте, Андрей! Спасибо за очередной классный рассказ! У меня к Вам просьба. Хотел бы выслать свои рассказы в журнал "Лик", но не могу понять,в какой форме они принимают (электронной или распечатку по почте).Печатают ли из других регионов?
0

#9 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 16 марта 2012 - 16:39

Принимают в любой форме, как электронной, так и в бумажном варианте. Но вот принимают ли от авторов из других регионов я не знаю.
Конкретнее сообщу во вторник. По вторникам ведёт приём шеф-редактор. Переговорю и сообщу Вам обязательно. При последней встрече,
шёл разговор как раз об отсутствии хорошей прозы. Андрей.
0

#10 Гость_Андрей Растворцев_*

  • Группа: Гости

Отправлено 20 марта 2012 - 17:03

Здравствуйте, Дмитрий! Я говорил сегодня с шеф-редактором журнала ЛИК. Зовут её - Митта Ирина Вингеровна. Журнал заинтересован в хорошей прозе.
Пришлите по электронной почте подборку из нескольких рассказов - от трёх до пяти. И краткую автобиографическую справку. Гарантия, что напечатают
только одна - если понравятся рассказы. Но, судя по тому, что рассказ "Жизнь и похороны бабки Насти" Ваш, я думаю, что рассказы Ваши будут приняты в работу.
Удачи. Андрей.
0

Поделиться темой:


  • 3 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей