МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Сестра таланта" - реализм, рассказ о жизни или о любви (до 15 тысяч знаков с пробелами, превышение +10%) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 7 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

"Сестра таланта" - реализм, рассказ о жизни или о любви (до 15 тысяч знаков с пробелами, превышение +10%) Конкурсный сезон 2023 года.

#21 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 02 января 2023 - 21:48

20

ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЙ ФОТОГРАФ


Алые волны диких маков, позолоченные вечерними лучами, колыхались от проходящей мимо электрички. Яркий солнечный лучик протиснулся между двумя трепещущимися пунцовыми лепестками и утонул в глубине моей камеры. Щёлк-щёлк.
Пекро՛ ‒ деревушка у железной дороги недалеко от границы между бельгийскими Фландрией и Валлонией. Дома ‒ пряничные, с коричнево-красной черепицей на крышах. Слева поле с картошкой, справа дорога во Флориваль, позади темнел лесок. Солнце терялось там, за его зелёными шапками. Воздух здесь свежий, травяной, майский.
Целых две недели я ездил мимо Пекро, любуюсь алыми перекатами. Нигде в окрестностях не было так много маков. Они поднимались ярким ковром к железнодорожным путям и даже росли прямо на них, пробиваясь из-под камней, и у изгороди на полустанке. Две недели я смотрел, как маковый огонь разгорался всё сильнее и сильнее, охватывая всё вокруг железной дороги. Наконец, они околдовали меня, нашептали взять камеру на работу, а потом высадиться в Пекро на закате.
У меня было тридцать минут до последнего поезда. Пламенные цветы вокруг меня, голубовато-золотое небо надо мной. Тихо здесь, птицы щебечут. Жителей ‒ никого. Все сидят дома, телевизор смотрят или в своих садах работают. Никто не видит человека, рыскающего с камерой среди маков. А эти, как некие духи огня, с невесомыми, почти нематериальными лепестками, смотрят в небо чёрными очами, качают пунцовыми головами и зовут: посмотри, посмотри! И я пристально гляжу на них своим одноглазым фотоаппаратом и дрожу от восторга и азарта…
Но вскоре мимо меня что-то с шумом проехало, и маки колыхнулись дружной волной. Поезд!
‒ Эй! Attendez!
Я бросился к полустанку, размахивая свободной от камеры рукой. Запрыгнул в поезд в последний момент и упал на ближайшее сиденье, пытаясь отдышаться.
«Слабый я человек, да, слабый, ‒ думал я, чувствуя, что до сих пор руки дрожат. ‒ Слишком чувствительный… Всего лишь маки какие-то, а я разволновался… просто псих». Я принялся глубоко дышать, чтобы успокоиться, как мне советовали психологи.
Я всегда был такой чувствительный. Однажды в детстве родители водили меня в картинную галерею в Брюсселе ‒ и я рыдал всё время, стоило только мне посмотреть на картины великих мастеров. Меня ругали, а потом просто увели оттуда. Никто, даже я сам, не мог понять в чём дело. Но потом понял, что тогда я просто очень глубоко чувствовал настоящее искусство и не мог сдержать эмоций.
Родители учили меня не плакать, потому что мальчики не плачут. И я старался не плакать публично, но рыдал, запёршись в своей комнате. Меня учили быть твёрдым, решительным, а я сильно тревожился обо всем подряд и чувствовал себя слабым, как былинка в поле, как маковый лепесток. С возрастом, конечно, стало немного легче: оброс толстой кожей, заматерел, просто иногда нервы шалят. Как сейчас.
Десять минут ‒ и я дома. Маки на платформе и на путях рдеют здесь и там, но здесь не так, как в Пекро. Было уже поздно, поэтому поужинав, я сразу лёг спать, оставив печать фотографий на выходные.
Мне приснился странный сон. Огромное алое маковое поле, и я на нём, но я не фотограф, а один из маков. Даже не цветок вовсе, а просто один из тонких лёгких лепестков. Я дрожу на свежем ветру, радуюсь, лечу вместе с другими лепестками. И был там ещё кто-то другой, кто смотрел на нас ‒ и на меня ‒ с восхищением и улыбкой. Стоял над нами с фотоаппаратом в руке, а потом наклонился. Щёлк-щёлк. В этот момент солнечный луч пробился между мной и моим соседом, и всё во мне загорелось, засветилось…
Я проснулся в слезах. Тогда я впервые подумал, что, может быть, есть кто-то больше меня, кто смотрит на меня, слабого, чувствительного, тревожного, и думает, что я прекрасен.
0

#22 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 04 января 2023 - 18:41

21

ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА С ЗАПАХОМ ЗЕМЛЯНИКИ


Это будет светлая, но немного грустная история. Со своим восприятием мира и тяжёлыми эмоциями. В общем, за последствия я не ручаюсь.
За окном уже наступали холода. Последние жёлтые листья срывал с деревьев резкий, пронизывающий насквозь ветер. Появление первых морозных узоров на стекле было только вопросом времени.
Это была глубокая ночь субботы, переходящая в утро воскресенья.
Она недавно легла в постель и пыталась погрузиться в сон, но он никак не приходил.
Лёжа под тяжёлым одеялом, Она ощущала духоту и невозможность двигаться. Оно укрывало и давило на всё её существование.
Застоявшийся воздух протопленной квартиры стал для неё тяжёлой жидкостью, которую требовал, но не усваивал организм.
Шторы пропускали яркий свет фонаря с улицы, освещая изголовье кровати.
Переворачиваясь на другой бок, девушка в который раз проклинала свою недальновидность и обещала снять эти тряпки на следующий же день, и повесить старые, более плотные, но с наступлением утра все угрозы растворялись в солнечных лучах.
Он брёл под покровом ночи, убивая бренное тело чем-то крепким. Парень пытался хоть как-то заглушить боль в душе, но делал только хуже, уходя в себя…
Молодой человек был легко одет, но не замечал холода, ветра, машин и редких встречных прохожих. Его телефон давно перестал подавать какие-либо признаки жизни.
Казалось, что туман поднялся из низин и застелил ему глаза. Он мог только слышать. Мысли, причиняющие ему боль, и звук сердца, которое стучало в такт его шагам. Парень был разбит, и ветер разносил его состояние между многоэтажек.
Он вроде бесцельно преодолевал один двор за другим и пытался сдерживать комок нервов, подступающий к горлу, но у его маршрута был конец…
Он нёс в руках пластмассовую коробочку с чем-то бело-ванильным для неё.
Молодой человек подошёл к подъезду и резко поднялся по ступенькам. Голова начала кружиться сильнее, и пустой желудок отозвался недовольством.
Он почему-то начал сомневаться и долго решался набрать номер квартиры своей подруги.
Она состояла для него из хрусталя, правда абсолютно несовершенного. Её манера речи с каким-то придыханием, тяжёлые шаги и громкий смех заставляли его улыбаться. Она была хрупкой, но с грубой огранкой, что придавало ей вульгарности, однако парня всегда поражало, как Она чувствовала мир.
Она долго ворочалась. Мысли стали путаться и ходить по кругу, веки опустились, а тело, казалось, находится под тяжестью в невесомости – Она наконец задремала…
Между забвением и бодрствованием оставалось совсем немного, как сквозь тишину и мрак прихожей прорезался звонок домофона, эхом распространившийся по всей квартире.
Девушка привстала и, убедившись, что ей это не мерещится, выругалась.
Полная негодования, Она опустила ноги на холодный пол и, пытаясь сохранить остатки сна, укуталась в одеяло.
В несколько шагов Она оказалась у входной двери и, сняв трубку домофона, обомлела.
– Впустишь? Это я, – сказали на том конце провода.
– Открылось? – спросила Она, зажимая белую кнопку, но услышала только хлопок от закрывшейся двери. Повесив трубку, девушка отворила дверь, а после начала сонно суетиться в комнате. Скинув с себя одеяло, Она завязала волосы в небрежный высокий хвост, нашла домашнее платье и услышала, как Он разувается в прихожей.
Парень попал в знакомую небольшую квартирку.
Ему было так хорошо находиться здесь, что Он боялся к этому привыкнуть, но этой ночью надеялся найти здесь приют.
Вены на его руках вздулись, а заложенный нос пытался дышать.
Он провел рукой по растрёпанным волосам, его уставший взгляд завораживал; чувствовалась тяжесть в его душе.
Он выглядел лучше, чем чувствовал себя.
От домашнего тепла его организм повело ещё сильнее, но Он уже этого не замечал.
Абсолютно уставший от скитаний и с надеждой в сердце, парень прошёл в ванную.
Поставив пластмассовую коробочку на стиральную машинку, Он решил умыться.
Запах её любимого земляничного мыла заполнял ванную комнату. Парень улыбнулся, предавшись воспоминаниям о том, как Она его выбирает и в каких количествах обычно покупает. Горячая вода начала обжигать его руки. Он пришёл в себя и вспомнил, что произошло, отшатнулся и выключил воду. Комок нервов начал подступать к горлу, напряжение внутри нарастало, оставалось совсем немного…
Наступающий сон окончательно развеялся, и Она медленно прошла на кухню.
Он уже поставил чайник и сидел на мягком стуле, который был обит тканью пастельно-жёлтого цвета со странным рисунком в виде резких прямых линий, пересекающих друг друга. Она говорила, что это осколки неразбитой на кухне посуды.
– Как ты? – обратилась она к нему, видя его состояние и открывая окно.
Свежий, холодный воздух проник в натопленную квартиру, и Она с облегчением вздохнула.
– Никак... – резко ответил Он, смотря на скатерть и пытаясь найти в её узорах хоть какую-то закономерность.
Её задела такая отчуждённость, но, видя его подавленность, девушка предполагала, что могло случиться.
Она достала что-то съестное из холодильника и поставила на несколько минут в микроволновку.
Они молчали. Чайник вскипел. Она заварила себе кофе и добавила подтаявшее ванильное мороженое, которое после этого сразу же отправилось в морозильную камеру. Она налила кипяток в кружку, которая ему больше всего нравилась, добавила мёд и засыпала заварку.
Кофе стало мягче, чай слаще, а Он становился собой…
Поставив перед ним чашку, Она села напротив.
– Ты приехал в третьем часу ночи, чтобы изводить себя? Что случилось? – потребовала объяснений девушка, делая глоток растворимо-ванильного кофе.
– Я решился… – сказал он, опуская голову и схватившись за неё руками.
И здесь Она поняла всё.
Он давно был влюблён в одну их общую знакомую, которая не спешила отвечать ему взаимностью.
Девушка зажгла его и не подкидывала дров – смотрела, как Он медленно тлеет.
Он её любил – она наслаждалась уничтожением сильной личности.
Со временем она поняла, что хочет залить ещё горячие угли водой и посмотреть, как последний дух выйдет из него.
Накануне… В пятницу… Он пропал…
Она не заметила, как кофе поостыл и в кухне стало холодно…
Микроволновка яростно пикала, привлекая к себе внимание.
А Он сидел в полном напряжении перед ней, как оголённый провод, и тянул тонкую белую нитку из-под рукава толстовки.
– Она сделала со мной всё, что хотела, она… Ты понимаешь?! – он поднял голову, его глаза наполнились влагой. Он почти кричал…
Он чувствовал, как его начинало ломать. Парень понимал, какую глупость почти совершил и где мог оказаться...
Она отставила чашку и подошла к нему.
– Я любил её, я же… – он взвыл, осознавая, что чувства не должны быть взаимны.
Парень уткнулся в подол её платья…
Она чувствовала, как Он содрогается и что ему не хватает воздуха. Она замерла и только медленно гладила его по голове, нежно обнимая.
– Никто этого не стоит, слышишь, ни одна не стоит… – она смотрела на его макушку и чувствовала, как бьётся его сердце.
Он прижался к ней, как к последней надежде, от которой пахло земляникой.
Они остались одни в этой небольшой квартирке на N-этаже. Переживать то, что не под силу одному. Это была очень сильная дружба, позволяющая ему плакать при ней, а ей быть неидеальной с ним.
Сложно не умирать от безответной любви, ещё сложнее смириться и отступить. В такие моменты особенно хочется верить в настоящих друзей, в такие моменты они имеют свойство познаваться.
0

#23 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 10 января 2023 - 17:38

22

В ГОРОДЕ ГОРЕЛИ ЗВЁЗДЫ


Крупный и частый, как жемчуг на дне Красного моря, дождь хлестал в окно. Капли, стекая по уличной стороне, не имели и осязаемого шанса стереть застывшие на стекле отпечатки его и ее ладони. Внизу, пойманный в белёсую туманную дымку, редкими янтарными огнями горел тесный мрачный город. Ливень, стекая со стекла, падал в сизую вуаль мглы, отскакивая от пелены мелкими, едва заметными линиями свежести, стреляя ими обратно вверх, к смоляному небу. В бесцветных зрачках отражался циановый отблеск далекой луны. Млечный Путь лазурным светом пролетал мимо них, сидящих на широком, белом подоконнике друг напротив друга. Они молча наблюдали, как свет галактики застыл на их лицах и кожи тел. Капли бились о стекло. Огни миллионного Петербурга застыли. Молчание. Он и она дышат.
Он и она чувствуют тепло родного дыхания. Ч-ч-ч… Чш-ш-ш… Спичку чиркнули о коробок – маленькое красное пламя зажглось посреди чёрно-синих тонов. Огненное колечко застыло, иногда подрагивая. Вмиг вжалось в фосфор, только лишь над ней нависла линия жизни. Пламя принялось обугливать соломинку, отступая к свободному пространству. Оно оставляло после себя выжженную землю, не осознавая, что пожирает саму себя. Вдохнув кислород в легкие, девушка длинным потоком воздуха попыталась задуть пламя спички. Огонёк замерцал, избиваемый ветром, борясь со стихией, прячась в истлевшем деревянном основание. Но, как бы продолжительна не была эта война - огню свойственно тухнуть. Порохового цвета струйка ринулась к потолку, через пару секунд растворившись в дьявольском фимиаме квартиры. Она тихо усмехнулась своему злодеянию. Он лишь смиренно пожал плечами, вытащив из коробка новую спичку. Зажёг. Без преамбул она наполнила щёчки воздухом, шаловливо глядя на новую цель. Ей непременно хотелось задуть и этого оранжевого светлячка. Понимая, что счёт идет на секунды, он как можно быстрее достал пачку, и из неё вылезла сигарета. Засунул в зубы. Поднёс огонек. Передал Олимпийский факел. Задымил. Густой тёплый дым наполнил его тело. Выпустил остатки облака в её сторону, посылая дополнительные эшелоны подкрепления. Она, как кошечка, подняла мордочку и, не отмахиваясь, нырнула Нефеле навстречу. В лучах бирюзового, как под водной гладью, её лицо окутал сладкий дым. Веки опустились. Светлые волосы пропитывались романтичной марью. Летая тотчас по небу, она плавно блуждала от макушки до ключиц в никотиновом тумане. Подняв очи, девушка, вся в дыму, л ёгким взмахом руки разогнала окружившее её марево. Она устремила тонкую ладонь с белым маникюром в его сторону, ласково наклонив голову. Он вопросительно улыбнулся, прекрасно зная, чего она хочет, но решил сыграть для нее роль дурачка. В свете космоса она смотрела на него цветом перламутра и малахита. Её ответом на улыбку стали неторопливые моргания, взглядом указывающие на предмет у его руки. Он приложил все возможные шутливые усилия: глянул в окно, ощупал себя, попытался разогнать неразгоняемый дым, поискал в пепельнице наполовину целый бычок, предложил ей принять от него выключенную настольную лампу – и, какой бы ещё абсурд он ни придумывал, на его лице продолжала сиять игривая улыбка. Закончив дурачиться, он, став столетним стариком, лениво протянул ей свою сигарету. Она покачала пальчиком, желая новую из пачки. Разведя руками, он метнул свою цигарку в мусорку на другом конце комнаты. Попал. Она заметила это, похлопав бесшумно маникюром по ладони. Расслабленно и незаинтересованно он достал из пачки папиросу, протягивая ей. Внезапно, на полпути от её руки к его, желая сбить с толку, он молниеносно начал крутить сигарету меж пальцев, отчетливо демонстрируя, что табак в обёртке еще нужно заслужить. К его ошеломлению, она что-то знала. В ту же секунду, как он начал выделываться, она превентивным броском кобры обворовала безымянный палец на целую сигарету. Он не сразу понял, что произошло. Взглянул на ее губы – в них сигарета; взглянул на свою ладонь – пустота. Спустя секунды ощущения стали возвращаться к нему. Парень очаровался неописуемым чувством того, что её пальцы коснулись его ладони на такое маленькое-маленькое мгновение…
…дарящее наслаждение на такие долгие-долгие минуты… Голой ступней, играя без правил, она прикоснулась к коробку спичек, лежащем около его бедра. В полуулыбке, она о-о-ч-е-е-нь медленно двигала коробок, смотря ему в глаза, не отрываясь. Его обокрали на сигарету и спички, а ему это только нравилось. Она зажгла соломинку. Прикрывая ладонью пламя, поднесла к цигарке. Из пурпурных губ вылетело облачко “Chapman”. Получилось не так кинематографично, как она задумывала. Вместо надменного взгляда в окно на ночь по комнате разнесся тихий кашель с прикрытой у губ ладонью. Вернувшись в чувства, она попробовала еще раз. Удачней. Вошла во вкус. Та еще графиня английского поместья. Пепел падал в блюдце с выкуренными за этот вечер сигаретами. Она докурила до фильтра. Раздавила в остальную кучу. Погруженные в дым, они вновь смотрели на город, не произнося ни слова. Внутри них расцветало прекрасное чувство беззаботности. Он и она наслаждались остановившимся временем. Прошлое, будущее? Какая разница, что было и что будет? Они чувствуют, видят, дышат, ощущают тепло друг друга - им хорошо. “Так не в этом ли смысл жизни? Не в такой посредственной, поверхностной мысли: просто жить изо дня в день – и будь что будет? Уже ли не счастье, что сердце бьётся и твое время идёт? Не слишком ли мы много просим у Бога и жизни? Заслуживаем ли мы то, что имеем? Не знаю...” Ему не хотелось думать этим вечером ни о чём высоком, но, сама атмосфера ночи подталкивала к этому. Когда еще думать о жизни, если не сидя на подоконнике в никотиновом дыму? Он прорвал плотину тишины, спросив у неё:
– В чем заключается счастье?
Девушка подняла взгляд. Неожиданному вопросу она удивилась, не зная, что ответить. Парень попытался объясниться:
– Ты говорила, что всю жизнь прожила счастливой. Нет в твоем сердце тьмы, один лишь свет. Почему ты обладательница счастья? Что есть у тебя, что нет у остальных?
Она осознавала, как серьезен задаваемый ей вопрос. Парень действительно желал отыскать ключик к этой двери. Она чувствовала, что, он перепробовал сотни способов, взламывая и взрывая, но замок так ему и не поддался. Перестав чиркать спички о терку коробка, она, обдумав его вопрос, тихо ответила:
– Ты становишься счастливым, когда не знаешь ответа на вопрос, как ты им стал, а просто, без всяких критериев чувствуешь, что счастлив. Он и она замолчали. Она сказала так, как говорило её сердце. Он обдумывал её слова, но из-за расслабляющего дыма цепочки мыслей не могли соединяться, укрывая плотным туманом его потенциал рассуждать. Бессильный, парень вновь глядел в окно. В голове возникло прекрасное воспоминание, как он в детстве, когда не спалось, сидел на маленьком узком подоконнике ночью. Вспомнилось, как он открывал окно и чувствовал аромат сирени; как тёплый ветер прикасался к его лицу; как вздрагивал от близких ударов упавших яблок на крышу; как слушал родное для сельского жителя стрекотание сверчков; как наблюдал за высокими и низкими, женскими и мужскими силуэтами, вышедших на прогулку или возвращающихся домой. Как же это было прекрасно… Покидая омут воспоминаний, парень тяжело вздохнул – тот подоконник не сравнится с этим. Там природа, звезды. А, что здесь? Четыре стены и табачный дым. Неужели в этом главное различие между детством и взрослой жизнью? Прервав замолкший радиоэфир левой и правой стороны подоконника, девушка спросила: - – Почему для тебя поиск счастья так важен? Для чего такое стремление?
– Я во тьме… – вздохнул парень, закрывая пропахшими ладонями лицо.
Взвешивая эти слова, она, спустя долгую паузу задала вопрос:
– Где свет? - – В счастье, - без колебаний, почти мгновенно, ответил он.
Девушка кивнула.
Внизу, мерцая фиолетовым, проехала “скорая". - – Получается, я твой свет. Парень от неожиданности освободил лицо от укрывающих его ладоней. Он не понимал, что значат ее слова.
– Нет, постой, - замямлил он. – Весь этот разговор сшит белыми нитками. Нельзя ставить знак равенства этим вещам.
– Ну, я же обладательница счастья, - с улыбкой настаивала она. – А значит, я - свет, что победит твою тьму, то есть несчастье. Он потерялся в занавесе дыма. Специально ли она его переиграла, чтобы вывести к этому убеждению, или искренне уверовала в свое призвание избавить его от тьмы, взяв за руку и поведя к свету?
– Это просто слова… символы… метафоры… В них нет ничего, кроме красоты, - продолжал оправдываться парень.
Она приблизилась к нему, крепко взяв за руку. Молчали, сидя на подоконнике и держась друг друга. Их пульс и сердцебиение забились в унисон. Дыхание, как музыкальный дуэт, играло синхронно в едином оркестре. Он почувствовал себя необычайно счастливым. В его чернильную душу пробивались самые яркие лучи, сжигая застывшие темные пятна. Она же, касаясь кончиками волос его лица, положила свою голову ему на плечо. Парень ощутил неповторимую нежность. Светлые волосы пахли букетами фиолетовых, белых, жёлтых и красных цветов. Жертвуя собой, она теряла свой здоровый, естественный вид, бледнея и слабея. Ладонь перестала крепко сжимать, став вялой. Покидающий её свет, уходящий на войну с тьмой, тратил слишком много сил для борьбы с такой заразой. Плавно и аккуратно, касаясь носом сережёк, он приблизился к её ушку, прошептав, гладя хрупкое плечико: –– Я погублю тебя. Моя тьма сильнее твоего света.
Тотчас она приблизилась к его уху. Он чувствовал, как её губы непрерывно дрожат. Тихо-тихо она спросила:
– Почему ты не разрешаешь мне спасти тебя? По её щекам потекли слезы. Девушка всхлипнула. Горячие, мутные и болезненные, они падали на его плечо. Она вытирала их, но летающее по всей комнате марево не могло скрыть её мокрых глаз.
– Тебе не спасти меня, моя милая. Ты чувствуешь, как страшна тьма внутри меня. Оставь свет для своего счастья, - шептал парень, вытирая ее соленые капли.
Она, взяв в свои две маленькие ручки его одну большую ладонь, негромко сказала:
– Можно, я попробую?
Ничего не дожидаясь, она расправила руки, поглотив его в объятьях. Он чувствовал, как возле его руки бьётся бурное женское сердце, готовое пропасть этой ночью, чтобы наконец-то наступил рассвет. Неподвижный, он спустя пару мгновений прижал её к себе. Они, застывшие на подоконнике туманной ночью, стали единым целым, пропав в объятьях друг друга.
Позади них, счастливых, в городе горели звезды.
0

#24 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 января 2023 - 21:47

23

АЛФАВИТ


Помнишь, когда тебе исполнилось семь, мы стали придумывать свой алфавит? Не тот, который ты знала уже в пять, а наш с тобою. Только наш. Было воскресение, день, когда Лена разрешала нам видеться. Мы сидели в машине. На улице лил дождь. Изнывая от скуки и не зная, чем заняться ты достала из кармашка сидения блокнот, в котором мы обычно рисовали. Я уже не помню, кто из нас первым предложил придумывать новые буквы, но то, что первую букву записала ты, это я помню совершенно точно. Она была робкая и неказистая, наверное, потому что первая. Её линии «плясали» и завивались в какую-то замысловатую закорючку. Буква не была похожа ни на одну известную мне, да и вообще на букву, она была мало похожа. Назвала ты её тоже необычно – «Утро». Я спросил:
– Почему «Утро»?
– Потому-что! Потому-что каждый новый день начинается с утра! Потому-что солнышко появляется утром. Потому-что я родилась утром и вообще, папа, почему я должна разжёвывать тебе элементарные вещи! – сдвинув брови и придав лицу очень серьёзное выражение, выпалила ты.
– Хорошо, дочь. Тогда, следуя твоей логике, следующая буква обязательно должна называться «Кофе», – и я изобразил что-то похожее на кружку, над которой клубился пар.
– Это, папочка, следуя твоей логике! Это ведь ты у нас без кофе жить не можешь!
Возразить было нечего, и поэтому я снова согласился.
Вот интересно, почему люди, чем меньше знают, тем меньше сомневаются? Детей это касается в первую очередь. Наверное, потому, что ваша память еще не засорена огромным количеством информации и ещё большим количеством воспоминаний, которые, словно старые игрушки в доверху набитой кладовой, пылятся и ждут, когда их достанут. Некоторые иногда достают, чтобы стряхнуть с них пыль. Некоторым игрушкам везёт, ими делятся. Пока ты изображала следующую букву и думала, как её назвать, из кладовой моей памяти я достал одну из таких игрушек.
Летнее, воскресное утро. Яркое солнце нагло пытается раздвинуть портьеры и заглянуть в спальню. Из раскрытого настежь окна одновременно с пением птиц доносятся звуки просыпающегося города. Тебе около двух. Ты спишь в своей кроватке у стены, мило подсунув ручки под щёку. Лена, откинув лёгкое одеяло, тоже спит. Её длинные волосы, как продолжение солнечных лучей, которые не смогли пробраться в спальню, рассыпались по подушке. На красивом лице играет едва заметная улыбка. Я глажу её волосы, чувствую тепло, идущее от её тела. Какое-то время я лежу и любуюсь моими ангелочками, потом тихо встаю, умываюсь и иду на кухню готовить завтрак. Мне очень хочется сделать что-то приятное для моих любимых девочек! И пусть это такая мелочь, завтрак, но я знаю, что Лене это точно понравится…
– Папа, ты где? – твой голос вернул меня в реальность.
– Извини, дочь, задумался. Ну что, какая буква у нас следующая?
– «Вода», только не спрашивай, почему!
– Хорошо, не буду. Я уже понял правила составления нашего алфавита – никаких правил. Сплошная импровизация.
– Какой ты умный, папочка!
– Тогда следующая буква будет называться, будет называться… она будет называться «работа».
– И как же ты её изобразишь?
Я задумался. Если вспомнить предпоследнее место работы. Я бы, ни секунды не колеблясь, изобразил эту букву в виде бутылки. Устроился на работу – надо обмыть, а то мужики не примут. Конец рабочей недели – надо отметить, а то коллеги не поймут, и так пошло, поехало. Дни рождения, премии, корпоративы и т.д. и т.п. Лена сначала терпела, потом стала ругаться, потом умолять, потом снова ругаться, а потом собрала вещи, переехала к маме и подала на развод.
– Папа, ты опять завис? Рисуй давай!
– Знаешь, что, а давай-ка изобразим её в виде осла!
– Прикольно!

С тех пор, если погода не позволяла нам гулять, мы придумывали буквы для нашего алфавита. Какие только закорючки мы с тобой не рисовали. И как только мы их ни называли! Всё было хорошо, если не считать того, что твоя мама никак не хотела меня прощать. Боялась, что я опять сорвусь. Но я держался. Я приезжал к тебе каждые выходные. Я знал все твои тайны. Во всяком случая, я так думал. Ты росла на моих глазах. Всё было хорошо до тех пор, пока в нашем алфавите не появилась буква «зю». Буква похожая на чёрную тучу и обозначающая горе, беду, трагедию.

У тебя обнаружили серьёзное заболевание. Нужна была срочная операция за границей, которая стоила больших денег. Очень больших денег. Потянулись недели тяжелых испытаний. Больницы, обследования, уколы, капельницы. Твоё состояние ухудшалось с каждым днём. Радио, телевидение, спонсоры, фонды. Мы собирали деньги. Деньги собирались очень медленно. А ещё мы помирились с Леной. Сначала, конечно, она винила во всём меня. Ругалась, кричала, плакала. Но потом поняла, что не время. И снова белые халаты, крашеные коридоры, твои осунувшиеся глаза. Письма, запросы, кабинеты, отказы. И так по кругу день за днём. Машину я продал, но наш блокнот носил всегда с собой и когда становилось совсем невмоготу я придумывал новые буквы. В нашем алфавите появились: «храм», «молитва», «вера», «надежда», «надежда», «надежда» … Надежда угасала.
А потом, вдруг, из неоткуда, появилась буква «чудо». Нашелся волшебник, который сразу выделил всю недостающую сумму. Тебе сделали операцию. Ты идёшь на поправку, и скоро вы с мамой будете дома. Мы обязательно до придумываем наш алфавит. Мы втроём. Я уверен, есть ещё немало букв, которые обязательно надо придумать. Дочь, только чур, последнюю букву запишешь ты, пусть, даже, если она будет похожа на два маленьких холмика. Назови эту букву «память».
0

#25 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 января 2023 - 00:48

24

ПОГИБШАЯ И ВОСКРЕШЁННАЯ СВЯТЫНЯ

Мне страшную быль рассказали, –
Ее повторить я готов, –
Как древние книги сжигали
В начале тридцатых годов.
«Из Российской истории»,
А. В. Жигулин


Содрогается ум, плачет сердце, когда читаешь, как горят книги разорённого древнего монастыря «на окраине света». В стихотворении А. В. Жигулина «Быль» о монастыре далее говорится:
Окаянные двадцатые, тридцатые…
А если не в тридцатые, а в шестидесятые взлетает на воздух Величественный Полковой Храм, переживший революционное беснование, окаянные тридцатые и войну с фашистскими полчищами?! Если удалось разрушителям обмануть народ, более года не дававший уничтожить одну из самых любимых московских святынь, свершить под покровом ночи святотатство?!
А ведь так и случилось по бесовскому наваждению. Нечисть всегда тьму «выбирает»…
Первый Полк Гвардейский, гордость России, в Честь Праздника Двунадесятого имя своё получил. В Честь Дня Великого, когда вспоминает Церковь восхождение на Фавор Спасителя с Апостолами – Петром, Иоанном и Иаковом, Его беседу с Пророками: Моисеем и Илией. Глас Божий с Небес: «Се есть Сын Мой Возлюбленный». Преображение Господне – преддверие Крестных Мук Христа! …
Здесь, в одном из самых известных исторических районов Столицы нашей, свершилось святотатство, убийство – без кавычек, потому что так и есть. Убийство Святыни, убийство Памяти о славных воинах Первого Гвардейского Полка, Преображенского.
Новые «творцы жизни», как всем известно, никогда не «скупились» на ложь – потому что отцу лжи служили - и, пообещав не разрушать Святыню, под покровом ночи свершили своё чёрное дело…
Говорить о чувствах прихожан, у которых в ту ночь душу вынули и растоптали… слов таких нет. Наверное, рассудка лишиться можно было…
Богоборчество, святотатство окаянного века двадцатого – трагедия наша общая. А уж тем более, если живы ещё свидетели того чудовищного обмана, свидетели святотатства властей.
Среди прихожан Храма Преображения, препятствовавших разрушению Святыни, были, конечно, и ветераны, и семьи их, и вдовы жизнь за Отечество положивших – только не остановила это бесноватого правителя, который «последнего попа» показать обещал.
Наверное, сам с трудом верил, как и в пресловутый «рай на земле», коммунизмом «именуемый». Оттого и бесился…
Недавно поженившиеся студентка художественного училища Лиза и молодой художник и учитель художественной школы Серафим в Сокольниках жили. Узнали от кого-то из соседей по дому о готовящемся убийстве Святыни – и пошли в ту ночь роковую к Храму в надежде, что если несколько человек на ступени встанут, может быть…
Да и не тридцатые годы ныне – вроде «оттепель» на дворе...
Пришёл и брат Лизы, пожарный и мастер спорта Сергей, а с ним русская красавица с уложенной вокруг головы косой очень красивого цвета (на кофейный похожий), с аметистовыми глазами. Студентка медицинского училища Клава, которая будущую профессию свою, несмотря ни на что, «сестрой милосердия» называла. Лиза с Серафимом с ней заочно знакомы были – невеста брата.
Накануне подали они с Сергеем заявление в ЗАГС и хотели к родителям его, Февронии Васильевне и Петру Михеевичу прийти… Да тут такое!..
Пришёл и муж их старшей сестры, хирург Ефрем, и упомянутый уже краснодеревщик Пётр Михеевич. Оба первый раз в жизни супругам своим неправду сказали – Ефрем, что ночью в больнице дежурит, коллегу заболевшего заменяя, а Пётр Михеевич, что друг попросил на даче помочь.
Понятно, что не окаянные тридцатые ныне – только Феврония Васильевна младшего их, позднего, чудом на свет появившегося ещё грудью кормила. Ему только полгода недавно исполнилось. А сыну Веры и Ефрема три с половиной года …
Пётр Михеевич вспомнил – да, собственно, и не забывал никогда, как двадцать семь лет назад Крестный Ход в упор расстреляли и как они с супругой чудом живыми остались, полдня ранеными пролежав среди убиенных. Все остальные на месте смерть приняли.
Кажется, после возвращения из «владений» смерти ничего уже не страшно...
А у Ефрема всплывала в памяти ночь ареста отца-священника, героя Отечества. Наверное, по рассказам мамы и старшего брата – самому-то Ефрему только четыре года было. Но никогда о том не забывал. А что будет сейчас?
Что теперь говорить – будь что будет…
Кроме наших героев, пришло ещё несколько человек. Все пришедшие взялись за руки…
Подъехал наряд «стражей порядка». В строну защитников понеслась грубая, богохульная брань. А потом людей стали скидывать со ступеней. Наши герои старались держаться вместе, чтобы не растащили. Раздались выстрелы вверх – холостые, конечно. Не тридцать седьмой.
Защитников заталкивали в машины. Петру Михеевичу показалось, что лицо одного из «стражей», самого отвратительного, который, казалось, кроме блудной брани, слов других не знал, напоминает того, кто двадцать семь лет назад в участников Крестного Хода, в родителей Петра и супруги его стрелял. Его потом вдруг молния на месте убила. Правда, последнего потерявшие сознание Пётр и Феврония уже не видели...
Машины двинулись в сторону Сокольников. А в это время прогремел взрыв – и… Храм-Мученик словно вознёсся…
Арестовывать защитников не стали – «выбросили» в одном из глухих переулков между Сокольниками и Красносельской…
Говорить о чувствах тех, у кого убийство на глазах свершилось… Убийство, которое до последней минуты не допустить, предотвратить надеялись… Слов таких нет!
Утром, с трудом сдерживая слёзы, молились все шестеро героев наших в чудом спасённом в двадцать девятом году Храме Воскресенья Христова, что в Сокольниках. Молились перед Иконой Преображения Господня, которую из Храма Убитого сюда перевезли…
Придя домой, Пётр Михеевич и Ефрем супругам своим всё рассказали. И была в тот день во всех домах скорбь…
Святыня Преображенская возродилась лишь через полвека. Вернее, почти через пятьдесят один год. Снова надо всей суетою улиц вознёсся Храм Солнечного Цвета и молящимися наполнился, и свидетелями трагедии ставшими, и в ту роковую ночь ещё в мир этот не пришедшими …
Ныне в память о той трагической ночи каждый год 18 июля в 4 часа утра служится Литургия. Служится в Нижнем Храме, там, где часть стены, что до взрыва была, сохранилась. И словно не этажом ниже спускаешься, а погружаешься во времени, к Памяти прикасаясь. Неужели более полувека была здесь зияющая пустота?! Да не повторится такое! Никогда...
Супруги, в честь Четы Княжеской наречённые, до возрождения Святыни Преображенской не дожили. Они лишь застали то время, когда пожертвования для возрождения Храма стали всем миром собирать – и все в этой семье лепту посильную внесли.
Дожили Ефрем Спиридонович и супруга его Вера Васильевна до преклонных лет своих. И, конечно, прекрасные пары супружеские – Лиза с Серафимом и Сергей с Клавдией.
И на службу ночную по возможности приезжали – и сами, и дети их…
А тот, из «стражей прядка», самый отвратительный – и вправду потомком молнией убитого палача был. И зачат был в блуде...
После той ночи убиения Святыни Преображенской жена от него ушла. Да и вообще, ничего хорошего, светлого в жизни осквернителя не было.
А один из «пригнанных» для разорения бульдозеристов, глядя на защитников Святыни, чёрное дело совершать не захотел. Словно прояснилось что-то в душе и в голове. Его потом уволить хотели, да не стали: рабочих всегда недоставало. И стал бульдозерист Иван после той ночи трагической Храм в Сокольниках посещать, куда Главную Святыню – Образ Преображения Господня после взрыва перевезли.
Когда Святыня Преображенская возродилась и Образ своё законное место занял, в Храме Воскресенском тоже Икону Преображения написали – не столь величественную – да разве это важно?!
А нечестивого правителя-богоборца в том же году сняли – в том числе – за «перегибы по отношению к Церкви»…
0

#26 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 26 января 2023 - 17:38

25

ОСКОЛОК СОЛНЦА


Трёхлетний Ванька мчал к нам по белому песку пляжа с выпученными глазами и пронзительными криками: «Мама! Папа!» Испугавшись, я бросилась ему навстречу и вскоре уже сжимала в объятьях дрожащее тельце, а он сбивчиво рассказывал мне о том, как, копаясь в песке, наткнулся на осколок Солнца, потом другой, третий. Затем он разжал покрасневший от напряжения кулачок и я увидела на его ладони россыпь кусочков янтаря разных ярких оттенков.
– Мамочка, пойдём сколее к папе и вместе сто-нибудь плидумаем! – он взял меня за руку и уверенно потащил к мужу, выходившему в этот момент из воды на берег. – Нам надо велнуть Солнцу его осколки! Педставляешь, сто будет, если оно лассыплется? Нам зе с вами никак незя без Солнца? И никому незя! Ни тёте Ане, ни дяде Сасе! И длугу моему Пасе незя! И его Балсику незя! И твоей гелани незя и моему кактусу!
Я послушно семенила за сыном, пока он перебирал всех и всё, что ему было дорого в этом мире, и думала, как лучше поступить – объяснить ему, что с Солнцем всё в порядке и он напрасно так волнуется, но при этом обесценить его переживания? Или подыграть и предложить вернуть осколки Солнцу на закате, когда оно прокладывает по воде дорожку к берегу?
Сколько раз мы говорили с Ванькой об этой дорожке! Как он жалел, что она пролегает по воде и по ней никак нельзя дойти до Солнца. И вот теперь можно было бы поддержать его серьёзный взрослый поступок: Ванькин папа Серёжа мог бы взять с собой янтарь, уплыть по дорожке навстречу Солнцу и на глазах у сына вернуть светилу обронённые осколки. Как бы Ванька был счастлив, как был бы горд! Да и было чем гордиться.
Тем временем мы добрались до мужа, и я незаметно посигналила ему, что ситуация нетривиальна и требует подхода. Ванька начал тут же громко объяснять, что нужно срочно что-то делать и спасать Солнце и весь мир.
Муж подставил свою ладонь, и сын торжественно пересыпал в неё янтарь из своей крошечной ладошки.
– Да, – протянул Сергей, – ситуация непростая, и, прежде чем что-то делать, надо хорошенько поразмыслить.
– Некогда полазмысливать, – серьёзно заметил сын и сердито посмотрел на отца. – Нузно слочно дейсвовать.
Сергей растерянно взглянул на меня, едва заметно покачал головой и, поднеся ладонь к глазам, сделал вид, что разглядывает «осколки».
– Знаешь что, Старик, – не глядя на сына сказал он, – мне кажется, это застывшие капельки солнечного дождя. Давай-ка сегодня на закате я подплыву как можно ближе к Солнцу и прямо спрошу у него, вернуть ли ему эти осколки. А вдруг оно намеренно осыпает землю солнечным дождём, чтобы мы могли оставить капельки на память?
Сказав это, Сергей очень серьёзно взглянул на сына. Я замерла, потому что наш Ванька в свои три года был очень рассудителен и способен неожиданно огорошить такими вопросами, что, если продолжить фантазировать, можно было позже легко попасться, а потом краснеть и бледнеть под испепеляющими взглядами обиженного сына, которого родители опять сочли за маленького глупыша. Но Ванька вдруг заулыбался.
– Ты думаес? Тогда мозно я оставлю себе все его капельки, если они ему не нузны?
– Вот на закате и узнаем. И в том, и в другом случае получается, что ты остаёшься в выигрыше.
– Это как? – озадаченно спросил сын.
– Ну если они ему нужны, ты совершил важное, доброе дело. А если нет, у тебя останется целая горсть сувениров на память от Солнца.
Весь остаток дня сын ждал заката. Когда солнце коснулось воды своим оранжевым телом, мы с ним сели на белый, ещё тёплый песок, а муж, крепко сжимая в руке камешки, отправился беседовать с Солнцем.
***
Сейчас Ваньке десять лет. В стеклянной шкатулке, что стоит на комоде в его комнате, лежат «осколки солнца». Когда свет заливает комнату, он зажигает «осколки» и те дивно горят. Сын давно знает, что такое янтарь – уже через год после поездки к морю мы всё честно ему рассказали. Он не обиделся – ведь янтарь и правда зовётся «солнечным камнем». Так на что же обижаться?
0

#27 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 26 января 2023 - 18:06

26

ПЕСНИ ПУНЦОВОЙ ЛУНЫ

Осенним вечером в городском саду низкие ветви деревьев напоминают цветущие яблони какого-нибудь прохладного мая: в воздухе, как и весной, разлиты ароматы, темнеет рано, а свет фонарей превращает чудовищ во влюблённых карликов, – в сочное, а тьму – в сияющий тайнами мир. Любовники всё так же шепчутся, бродя по парковым аллеям, машины всё так же элегантно шуршат по улицам, а ржавчина листьев кажется лишь отсветом электрического солнца.

А в глубине городского сада пахнет плесенью и кислым вином.

Ты словно вернулась из дальних земель в преисподнюю своей юности: те же ужасы прячутся в тех же углах, за теми же кустами скрываются те же чудища, и та же вода блестит в прудах, отражая ту же серую бесприютность жизни...

Спущусь к берегу.

И камни, и фонари другого берега, и те же фигуры бредут по прибрежной аллее. И та же игла телебашни вонзается в брюхо воды, в лицо субботнего вечера, расцветая на серой коже яркими оспинами.

Я одна в этом сердце городской тьмы, под её сенью и кроной, где бешеные фонари мерцают в дрожащей воде пруда, и даже одинокая звезда сияет где-то на юге, низко-низко над зелёным ещё садом, осыпающимися желудями и каштанами в жухло-пряную листву, к серой, как дождь, траве.

Как пахнет октябрь! Как тёмен сад и полон лес, чьи чёрные дороги уводят принцесс в зелёную муть сна? Похищают, прельщая тайнами, обещаниями мечты из детства?.. Там красивые принцы убивают бешеных вепрей, а дальний замок горит уютными огнями. Чёрная ночь пятницы, яркая ночь юности, которую я вспоминаю...

Масло, бензин и мотор. Серебряные скачки в ночи, ветер в волосах и оживленный свет фар, радостно спешащих из города на тихое шоссе.
Гирлянды весёлых фар царапали тьму летних выходных!

Принцессы постепенно становились королевами кухонных королевств, маленьких мирков, где не было места замкам, менестрелям да и мне. Прекрасные принцы превращались в бешеных вепрей, в сонных медведей, в голодных волков и колючих ежей... А мой конь продолжал бежать в молодость, скакал, понукаемый временем, опьянённый счастьем дороги, когда окрестные скучные леса казались волшебным землями, а скучные тропки вели, мнилось, в серебряное бессмертие сказки.

И наши волосы сплетались с дорогой, ветром и клубами тумана.
Мы были ревущей ночью. Чарам её колдовства пели песни пунцовой луны.

Над городским садом серая пелена спала, и на севере, на востоке и на западе зажглись одинокие звёзды. Одна встала даже надо мной.

«Моя ли это звезда, брат каштан?» – спросила я у разлапистого великана.
Моя ли это звезда, старец дуб?
Волхв клён?

Деревья промолчали. И только мудрый осенний мороз ответил мне за безлунную ночь: «Твоя звезда – всего лишь планета.

Ну да, как в старой песне: «Моя звезда – Планета 5...»

Осенний мороз... Он живёт в каждом из нас. Голодный и злой, как тьма. И зелёные пещеры детства, туннели лета, весенние коридоры из свежести и дождей – всё это в нас. Всё это и есть мы. И чем меньше звёзд над нашими головами, тем больше выцветших надежд и отцветших сердец у наших ног.

Мы не память, мы – забвение.

Мы не солнца, не звезды, мы маленькие луны и тощие месяцы. Мы даже не фонари. Мы люди-отблески, люди-отсветы... Блики в стоячей воде пруда, а блестим мы лишь тогда, когда дует ветер...

Даже деревья выше и старше нас.

А мой стальной конь... Он остался стоять на туманной лесной обочине. Не догнав весну, упустив лето, и неугодный осени, ржавый, как и её тени… Что мне о нём?..

Что ему обо мне?
0

#28 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 27 января 2023 - 22:02

27

ИНТИМНЫЙ ПОДАРОК


Петровне в день рождения сын преподнёс подарок весьма интимного свойства. Именинница поначалу лишь смутилась. Размышлять о высоких материях было недосуг: в духовке доходил до кондиции фирменный гусь, а гости за столом энергично наполняли стопки на «штрафную».
– Ну, спасибо, удружил, сыночек. Иди уж, заждались. А я за горячим.
И понеслась на кухню. Спасла гуся, украсила печёными яблоками и клюквой. Взялась за гарнир. Петровна обожала принимать гостей. Особенно вот таких, самых близких и родных. И готовила-выготавливала для детей и внуков всевозможные деликатесы.
Сам процесс доставлял ей удовольствие. И результаты, конечно. Как же приятно видеть удивление и радость на милых сердцу лицах. Потчевать. Сетовать на скромный аппетит младшего поколения. Раскладывать остатки лакомств – готовила и для этого тоже – в весёлые пластиковые контейнеры. Напутствовать:
– Натальюшка, ты уж проследи, чтоб Ромочка рулетик с овощами на работу захватил. А Серёже я гусиное филе с шампиньонами положила, он же мясо на косточке не жалует. Раечка…
Но вот все песни были спеты. Фотоальбомы в очередной раз просмотрены. Планы на выходные обсуждены. Гости разошлись. Посуда вымыта. Самое время с подарками разобраться.
– Ой, да как же я забыла! Ну, Игорёк…
И началось. Ну как вообще это могло взбрести в голову её старшему сыну! Подарить унитаз! Умеют же детоньки так сконфузить. И о чём только думают? Не выдержала Петровна, поплакалась соседке.
– Лид, чё грузишься? Сама ж говорила, что старый твой толчок отработал своё, – возмутилась подруга. – Радуйся: о комфорте твоём сынок печётся. Кстати, не из дешёвых сувенирчик. Это тоже зацени. А чё дарить-то в нашем возрасте? Да большая часть обычных презентов уже актуальность потеряла. Конфеты есть диабет не позволяет. Косметика тебе даром не нужна. Ну не памятник же, тьфу-тьфу-тьфу, мухомор тебе в кастрюлю!
– Ну ты, Матвеевна, на слова горяча, – только и смогла выговорить Петровна, угостила соседку тортом и отправилась восвояси.
В чём-то подружка была права. И всё-таки… Петровна ворочалась в постели, пытаясь освободиться от паутины ненужных впечатлений и мыслей. Удавалось с трудом. На смену одним приходили другие. Эпицентром полуночного вселенского хаоса оказался, конечно, унитаз.
«И о чём ты думал, сынок, – вертелись неуёмные мысли, – когда на такое решался? Это ж ведь неприлично – женщине такую интимную вещь дарить. А может, Наталья подсказала? Эта может! Но хотя бы посоветоваться? Или…»
Луна за окном прочёсывала запутанные ветки старой берёзы. Дерево жалобно поскрипывало под порывами ветра. Будто жаловалось на свои болячки. Косматые, подсеребрённые ночным светилом облака тянулись к югу. Должно быть, похолодает – суставы напомнили о себе еле заметным гудением. А цепочка размышлений завивалась в тугой шерстяной клубок. Тёплый и одновременно колючий.
«А может, себе купил да не угодил своей Сонюшке? Пустое, он всегда с ней советуется. Или переехать ко мне задумали? Их двушка тесновата для троих. А Серёжка вроде как жениться надумал. Вот и готовятся постепенно. Сегодня унитаз хороший. Завтра ремонт на балконе. Ну, это всегда пожалуйста! Но вряд ли, Игорь бы предупредил заранее. А если… – сердце замерло от нехорошего предчувствия, в голове похолодело, в горле пересохло, – … если у меня плохо пахнет? Или я сама… пахну. А что? ПровоЖу же в туалете некоторое время (по секрету: любила Петровна на «троне» время провести. По молодости туалет был единственным местом уединения от семейных хлопот. Потом появились проблемы с кишечником. В общем, вынужденная привычка). Нет, не может быть, мне бы дочка сказала. Или Ирина Сергеевна им о моих болячках сказала? Мне-то мало чего говорит, расстроить боится. Может, права Матвеевна насчёт памятника? Ойййй… неужели…»
Промаявшись до утра между сном и нехорошими предчувствиями, Петровна позвонила дочке:
– Наташ, ты мне правду скажи, что у меня?
– В смысле?
– В смысле диагноза. С чего это Игорю вздумалось унитаз мне новый купить?
– Мам, что- то я не пойму логики в твоём вопросе. Ты как себя чувствуешь? – разволновалась дочь.
– Да вроде ничего. Пока. Я к тому, что странный подарок…интимный, можно сказать. Даже неудобно…
– Ой, мама, юмористка! Да какой там интим – на старом унитазе вся семья выросла. Это я брату о твоих проблемах напомнила.
– Значит, Ирина Сергеевна…
– Да при чём тут доктор! Ты соседей три раза заливала. Давно пора всю сантехнику в квартире заменить. Решили начать с унитаза. Ну, прости, если не угодили…
Уффф… После разговора с дочерью Петровна позвонила в ЖЭС. Вызвала специалиста. Потом заварила себе чаю и вышла на балкон. Улыбнулась старой берёзе:
– Денёк-то какой, подруга! А я-то умирать собралась. Надумала, накрутила чего-то. Нет уж, рано о памятниках думать. Да с таким навороченным сантехническим агрегатом. Только на освоение неделя уйдёт. А на удовольствие, уж прости за подробности, десятилетия не хватит. Там всё такоё гладенькое, кругленькое… В общем, ещё поживём!
0

#29 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 29 января 2023 - 21:29

28

ПРОСТИ И ТЫ МЕНЯ


Она любила ездить в поездах – смотреть в окно на мелькающие огни населённых пунктов, полустанков и ни о чём не думать. Вот и сегодня Она прошла в вагон поезда, куда её любезно пригласила проводница. «Вот и славно, что полка нижняя», – подумала Она, поправив лёгким движением руки короткую причёску, которая её, несомненно, молодила.
Через некоторое время поезд плавно тронулся и, набрав скорость, колёса, на стыках рельсов, настырно стали выстукивать синкопированный ритм. Проводница принесла постельное бельё. Но спать пока не хотелось и Она, отдёрнув занавеску и подперев кулачком подбородок, бездумно смотрела в окно. Смеркалось. Поезд через пару часов стал сбавлять ход и, натужно проскрежетав тормозами, остановился. «Хоть бы никто ко мне не подсел», – промелькнула мысль. Но тут же в проёме распахнувшейся двери появился силуэт мужчины.
– Здравствуйте, – проговорил он бархатистым баритоном, – вы позволите?
Она кивнула и вышла в коридор, дав попутчику возможность расположиться.
«Вот уж не везёт, так не везёт», – подумала Она о том, что терпеть не может находиться в замкнутом пространстве с чужими людьми. Она более двадцати лет живёт одна в своей уютной квартире. Её дочери уже крепко стоят на ногах – имеют хорошее образование, семьи и жильё.
Шагнув к окну, Она всем своим существом ощутила нечто странное, произошедшее с ней буквально в считанные секунды. Это было предчувствие чего-то: не то хорошего, не то плохого – трудно понять. Такое с ней иногда случалось. Она и подумать об этом ещё не успела, как услышала за спиной шорох открывающейся двери.
– Прошу прощения за беспокойство, можете заходить, – обратился к ней попутчик.
«Этого не может быть… Просто не может и всё!» – ей показалось, что она здесь и сейчас рухнет на пол мотавшегося из стороны в сторону вагона. Что есть мочи, боясь упасть, вцепилась в поручень. Этот голос Она узнала бы из тысячи, хоть через сто лет… Её сердце бешено колотилось. Казалось, что вот-вот вырвется наружу.
«Нужно взять себя в руки. Вдох… выдох… и ещё разок…» – пыталась успокоиться.
– Простите, вам плохо? – проявил Он участие, стоя за её спиной.
«Может, всё-таки, я ошиблась?» – мелькнула спасительная мысль, и Она медленно повернулась к попутчику лицом. Несколько мгновений, впившись взглядами, преодолевая расстояние длиною в жизнь, они неотрывно смотрели друг на друга… «Нет, не ошиблась… Всё тот же пронзительный взгляд серых глаз… А волнистые волосы совсем седые…» – отметила Она.
– Ты? Глазам своим не верю… – дрогнувшим голосом проговорил Он, – присядем? Может, чай заказать?
Она молча кивнула. Проводница принесла два стакана горячего чая.
Её маленькие ладони Он взял в свои – большие и тёплые. И неотрывно смотрел на неё именно так, как когда-то в юности – трепетно и нежно, время от времени поднося её хрупкие пальчики к своим губам.
– А ты совсем не изменилась, – проговорил Он, откровенно разглядывая слегка располневшую, но от этого не менее привлекательную женщину.
Но, заметив, что Она хочет возразить, поспешно заверил:
– Ну, разве только чуть-чуть… Как ты жила все эти годы? – спрашивал он безмолвно, невольно любуясь открытым взглядом её ярко-голубых глаз.
– В моей жизни было всё: и хорошее, и не очень… – отвечала Она, пленённая, как и прежде, его обаянием.
– А ты знаешь? – хотел, было, Он что-то сказать.
– Да-да, – улыбнулась Она, – я знаю, что ты женился на женщине, носящей такое же имя, как у меня…
– Родная моя, я никогда не забывал твою улыбку и эти обворожительные ямочки на щёчках. Прости меня…
– Да за что прощать-то? – прервала Она Его.
– А за то, что не хватило силы духа отстоять наши чувства. Женился я после нашей размолвки, довольно поздно. Думал: стерпится – слюбится, но так и прожил жизнь с думкой о тебе. И тогда, в молодости, ничего не смог тебе дать. Как говорится: на ногах ещё не крепко стоял, от родителей зависел… И сейчас, дожив до старости, тоже ничего не могу предложить…
– А мне ничего и не нужно. Увиделись, и слава Богу. Это я перед тобой виновата. Очертя голову, выскочила замуж…
Так и сидели они друг против друга, не расцепляя рук и не проронив ни единого слова, вспоминая школьные годы, их первую и единственную любовь.
К чему слова? Они, зная друг друга более полувека, всё чувствовали и понимали с полувзгляда. И неважно, что не виделись более сорока лет. Ведь все эти годы они мысленно были рядом и желали друг другу здоровья и счастья, поздравляя с днём рождения. И никогда, и ни в чём не винили друг друга. Невидимые нити от одной души к другой были настолько переплетены, что ни время, ни жизненные ситуации не смогли их ослабить и, тем более, разорвать.
Светало. «Случайна ли была эта встреча? – задала Она себе вопрос. – Нет. Ничего в жизни не бывает случайным. Спасибо тебе, Господи, за эту встречу!» – сама же и ответила, поблагодарив Всевышнего. И, вновь взглянув на любимого, Она прильнула поседевшей головой к его груди и тихо прошептала: «Прости и ты меня…»
В последний раз лязгнули тормоза, и поезд остановился. Только отчего-то ложки в стаканах с давно остывшим чаем, продолжали надоедливо бренчать всё громче и громче…
– Бабушка, вставай! А то в школу опоздаем! – старалась перекричать звеневший будильник внучка.
Но Она уже никого и ничего не слышала, кроме серебряного звона колоколов, который лился с небес и наполнял её тело необычайной лёгкостью. Оставляя все пережитые радости и горести здесь, на Земле, где Она была лишь Гостьей, Её Душа уже стремилась туда, где когда-нибудь две любящих души непременно встретятся и, наконец-то, будут вместе…
0

#30 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 02 февраля 2023 - 19:48

29

ЛУКОМОРЬЕ


Сегодня Успение Пресвятой Богородицы. Долго напрягала память и никак не могла вспомнить, как бабушка моя называла на свой деревенский старинный манер этот праздник. Мучительно было думать: как так, я же всегда это знала, неужели вместе с забывчивостью на слова уходят в забвение воспоминания о родных?
Такое самобичевание подстегнуло ворочающиеся мысли и слово проснулось, сначала хлестнуло меня по душе как розгами, а потом и само вспомнилось – «розгавня» (то есть разговение) – на старинный манер, по-зевакински: пробудило детские и от того – особенно дорогие воспоминания…
Росла я у бабушки с дедом до 12 лет. Росла, как принцесса… Наверно, и беззаботна-то никогда в жизни больше так не была, как тогда. Загадочное «розгавня», значение которого я узнала, стыдно признаться, в 48 лет в заполночных скитаниях по Интернету, запомнилось мне бабулиными посиделками с подругами.
Подруги были колоритными женщинами, это я сейчас понимаю своим пока ещё не до конца созревшим умишком, как сказала бы бабушка – «дурка этака»… Как не хватало мне её слов все эти годы! В них был покой для моей девчачьей душонки, вечный оберег и крепкое понимание того, что меня любят и все мои проделки, которые в общем-то по пальцам можно было пересчитать у круглой отличницы, спишут на эту самую «дурку». Хорошо, что сейчас муж вспомнил этот бабушкин афоризм и стал так меня успокаивать. Дурка этака… И сразу начинаешь казнить себя за неврозы-психозы, срывы на домашних, а иногда истерики со слезами навзрыд и причитаниями: «Да зачем же я замуж за тебя вышлааа…» – и становишься спокойной, как будто ты – королевская кобра, а муж – факир, только не с флейтой-дудкой, а с волшебным заклинанием: «Дурка этака». И сразу понимаешь, что тебя очень любят и многое простят. Не всё, конечно. Но можно схитрить и подвести процесс произношения заклинания к Прощёному дню, там-то уж грех не простить меня, царевну. Или дурку…
После такого лирического отступления вернёмся к бабулиным подружкам. Стюра Рощепиха была – крупная веснушчатая баба, всегда поверх широкой юбки у неё был надет фартук с двумя карманами, а на шее висели жёлтые камни, которыми она лечила свой зоб приличных размеров. Камни, наверно, были янтарём, здесь я оправдываю словосочетание про дурку, потому что до сих пор не знаю, что висело у Рощепихи на шее. Голос у неё, видимо, вследствие эндокринного заболевания, был шелестяще-хриплый, но песняка вытягивала здорово. К Рощепихиной ограде два раза в день, утром и вечером, сходилась вся округа, потому что она была счастливой обладательницей колонки с вкуснейшей водой. Я всё время просила у бабули коромысло, водружала его на шею и с гордостью шагала, чинно позвякивая пустыми вёдрами. А с водой баба несла сама, положив полные руки на коромысла и раскачивая стан с тогда уже понятной мне грацией, в такт булькающим и тихонько расплескивающим воду вёдрам. Как сейчас помню это старенькое коромысло, выкрашенное коричневой половой краской… Иногда Рощепиха сбрындивала и не давала никому качать воду из колонки. Проходило несколько дней, в ограде у Рощепихи стихали маты, разглаживались недовольные морщины на веснушчатом лбу, и снова шли и ехали люди со всей нашей деревни Зевакино к ней на колонку за самой вкусной водой.
Вторая подруга звалась – Арина Пирожиха. Круглая, как пирожок, тоже крупная, сильная и, кстати, веснушчатая. Арина назвала своих дочерей – Вера, Надежда, Любовь. Сейчас вот думаю, что не чужда была поэтика нашим деревенским бабам – нет, не чужда…
В особом почёте была у бабули Фанасия Сергеевна, до сих пор не знаю: то ли она Фаина была, то ли, правда, Фанасия, а может – Афанасия, но отчество Сергеевна бабуля всегда добавляла, оно было неотъемлемо от Фанасии, наверно, в знак какого-то особого уважения. Фанасия была высокая, худая, смуглая, почему-то, в силу избирательности детской памяти, мне запомнились её зубы и губы. Всегда улыбалась… Никого уже нет на свете из этих замечательных женщин.
Осталась одна Васёна, Василиса Ивановна, соседка бабушкина, вдова участника Великой Отечественной. Славно Боженька ей отмерил времени, девяноста пять годков уже стукнуло. Рассказывают, что, когда Васёна была маленькой, в деревню к нам пришли цыгане, и старая цыганка сказала Васёниной матери: «Эта девчончишка у тебя до 100 лет жить будет!» Теперь вся деревня притихла и, затаив дыхание, отсчитывает неторопливые Васёнины года – дотянет или нет… У Васёны на посиделках был такой пронзительный первый голос, такой звеняще-щемящий, что по сравнению с бабушкой моей, которая пела басом, даже не пела, а кричала – тянула старинные песни, зажмуриваясь от удовольствия и самолюбования, казалось, что Васёнин голос принадлежит ангелу во плоти.
Как затянут «Последняя трава в полях покошена, а я, любимый мой, тобою брошена… У дуба старого по-прежнему я жду, я не к тебе теперь иду…», – то не одна мурашка пробегала по моим плечам и рукам.
Дед Иван Трофимович, фронтовик, с контузией, недослышал и не мог оценить всех стараний женского квинтета. Тем более, как человеку образованному и уравновешенному, партийцу и фронтовику, ему нравились более спокойные композиции, например: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая Ваша рука…»
Мы с дедом укладывались спать, а подружки засиживались допоздна, каждые полчаса затягивая новую песню. Благо, дед недослышал, а меня с ног валил беззаботный детский сон. Эх, сейчас бы так поспать…
Бабушка работала техничкой в Сельсовете, и утром, когда мы с дедом просыпались, следов ночных посиделок уже не было и в помине, пол намыт холодной водой, домотканые половики, прячущие под собой целые лужи, намертво прилипли к полу. Чистота, порядок, «мухота» убита или «выгната» вон за дверь широкими махами бабушкиных рук, с зажатым в них платком. А сама бабуля уже ушла «со списками» по всей деревне, вызывать на ковёр к Давыдке (Давыд Давыдович, председатель Сельского Совета) алкашей, бездельников, бузотёров и хулиганов. Списки были значительными…
Я даже пробовать не буду сидеть до утра с подругами, потом мыть пол, как первый июльский зеленец-огурец, бодро топать на работу, обойти всю деревню, заодно отчитать тех, кто косо посмотрел или неудачно шепнул много лет назад о том, как мама родила меня в девках, а потом ещё полдня махать в Сельсовете шваброй под робким взглядом нетребовательного Давыдки. Потому что знаю, что не получится у меня, закваска не та. А жаль…
Как странно, вспоминаю эти годы, проведённые у деда с бабушкой, а слёз нет, совсем нет. Только много света внутри, много тепла и силы какой-то, мне неведомой. Наверно, подобные воспоминания придают мне силу писать этот рассказ на одном дыхании под громкие песни Маши и медведя, которых смотрит ещё один полуночник – мой младший сын.
Так что там дальше? А дальше, как по талантливо написанному сценарию, я живу до двенадцати лет в неге и холе. Мороженое мне греют, поставив чашку с ним на край печки (до микроволновок было, как до Луны пешком, и не дай Бог, горлышко заболит), и я, проглотив эту сладкую белую жижу, именуемую мороженым, жадно облизываю и обсасываю упаковку. Не знаю, почему, но и до сих пор бумажка от мороженого для меня вкуснее, чем само мороженое.
А походы в баню…Теперь я понимаю выражение: «Ветру не давали дунуть». Меня закутывали в сто одёжек и вели как толстого Снеговика из этой баньки, спустя столько лет я горжусь тем, что знаю, какая это «баня по-чёрному», когда идёшь, пахнешь мылом и дымом одновременно. Летом ничего не менялось, я всё равно шла из бани, укутанная по уши. Наверно, бабуле было страшно за моё хрупкое здоровье, она всё время вспоминала, как выкармливала меня коровьим молоком из пенициллинового пузырька, что была я совсем крошка, всего-то 2800 граммов. Эти воспоминания-напоминания стали особенно актуальны, когда бабуля уже жила у меня, семидесятидвухкилограммовой тётеньки, и с гордостью добавляла: «Вишь, какая выросла!»
Настоящей страстью моей в детстве были книги. Дед привил эту любовь к чтению. С сельской библиотеки книги таскались охапками, сетками, мешками… До сих пор помню тепло дедовской руки, часы с мотоциклистом на чёрном ремешке, ногти чистые, коротко подстриженные (фронтовик, офицер, как иначе-то…), и моя «внучоночья» ладошка, как в гнезде лежащая в дедовской руке. Страшные были ступеньки на второй этаж клуба, где размещалась сельская библиотека. Отвесно-крутые и очень высокие для меня, они были настоящими Гималаями, а сама библиотека – недосягаемой Джомолунгмой. Но рядом был мой любимый дед, и любое восхождение заканчивалось для меня благополучно. Кстати, спуск был ещё страшнее, всё мне казалось, что я, как горе-альпинист, полечу сейчас с этих ступеней сверху-донизу и расквашу всё, что можно расквасить. А квасила я почему-то постоянно правую коленку (до сих пор шрам видно, не заплыл ещё почти пятидесятилетним жирком). Библиотекари менялись (Наташа, Люда, Гуля), а ступеньки были всё те же, от них несло холодом и асфальтовым духом, а в самой библиотеке пахло немного солнцем, заглядывающим в большие стрельчатые окна, немного пылью. Наташа полноватая была женщина, ей было не до «лишний раз убраться», Люда витала в любви и крутила красивым местом, а трудяга Гуля собирала нас, школьников, разучивала с нами стихи и везла в кузове громыхающего грузовика на поля, к чумазым механизаторам с счастливыми глазами, и именовались мы гордо – «агитбригада».
В библиотеке мы с дедом могли провести в забытье часа два, перебирая, листая и перелистывая, читая и даже нюхая. Нюхала, конечно, я. У каждой книги был какой-то свой запах, собранный из запахов множества домов, где эта книга побывала. Особенно мне нравилось, как пахнут толстые книги сказок. Этот запах самой древности, волшебства какого-то, небольшой затхлости вызывал во мне трепет детской души и необыкновенные мечтания о чуде.
Возвращались мы домой нагруженные книгами под завязку. Дед нёс две сумки, в одной чинно лежали его толстенные книги, в которые я очень рано начала тоже лазить, и штук десять номеров «Роман-газеты», а в другой – моё разножанровое хобби: сказки, стихи, рассказы, повести для детей.
С замиранием сердца усаживались на диван, каждый брался за своё чтиво, а бабушка, завидуя нашему, как ей казалось, отдыху и не понимая с пятью классами образования, что это не отдыхаем мы вовсе, а даём пищу уму, как-то особенно смачно шлёпала тряпку об пол, намывая эти самые «полы» и окатывая нас с дедом брызгами холодной воды, произнося при этом сурово и уважительно: «Читакии…»
Читала я до умопомрачения, отрывали меня от книг силой, гнали на улицу «подышать», поиграть с Музгаркой, лохматым чёрным пёсиком с белыми бровями, который был до щенячьего визга нежен со своими и прямо противоположно зол с пришельцами. Но улица меня не прельщала. Я и на велике-то ездить научилась лишь в сорок семь лет. Меня манила прохлада внутри дома, сумрак от закрытых ставен, тишина и погружение в книги. Нижние полки старенького серванта все были завалены моими детскими книгами, благо, стоили они в то время копейки. Каждый поход в сельский универмаг (опять же за руку с дедом) увенчивался новыми клипсами на мои «непроколотые» уши, новыми значками на мою октябрятско-пионерскую грудь, новыми календариками в мою девчачью шкатулку и, конечно, новыми книгами. Но и этого моему пытливому уму было мало.
Меня манил настоящий книжный Клондайк из разноцветных детских книг, который скрывался в кладовке моей тёти Надежды Ивановны. Её дочь, а моя сестра Оля, испепеляя меня взглядом разноцветных глаз, из которых один был (и есть) зелёный, а другой серый, нервно шипела: «Опять книжки читать пришла! Предупреждаю, я их убирать не буду!» Но тётка, покорная взгляду деда, вытаскивала кипы книг из холодной и тёмной кладовки, я садилась перед ними прямо на пол, и время для меня останавливалось… Потом почти все эти книги перекочевали ко мне в сервант, а когда у «разноглазки» Ольги родилась и подросла дочка, книги благополучно вернулись в тёмную кладовку. До сих пор в сестринских посиделках Ольга как бы вскользь напоминает о своей заслуге: «Если б не мои книжки, ты бы сейчас не была писательницей!» Спорный вопрос, конечно. Но с «разноглазками» лучше не спорить. Говорят, они немного ведьмы…
Много чего ещё прячется в закоулках моей порядком приуставшей за годы учительства памяти. Понемногу достаю эти воспоминания, когда становится душе одиноко и холодно, накрываюсь ими, как одеялом, как в детстве, когда было страшно, залезаю под это одеяло с головой и греюсь, как от собственного дыхания, сначала размеренного, а потом частого, прерывистого, и, когда уже нечем дышать от этих воспоминаний, когда их свет начиняет причинять почти физическую боль, выныриваю из-под них и понимаю, что они – часть меня навсегда…
Помню проводы зимы в деревне, в марте, вчерашний, подтаявший снег за ночь превращался в острые льдинки, «шорох», как говорила бабушка. Вышагиваю по этому «шороху» в новеньких жёлтых сапожках с «пайпаками». Жёлтый цвет – радостный, как мимоза, я иду счастливая от обновки, оттого, что праздник, вся деревня собралась на площади перед клубом, храпят взбудораженные лошади в «тройках», звенит гармошка, колхозники и колхозницы, раскрасневшиеся, радостные готовятся взять первое место за выступление на сцене клуба, защищая свою «тройку». Круче всех всегда выступали безбашенные доярки, густо мазавшие щёки и губы красной помадой, надевавшие невиданных размеров и расцветок шали и кокошники, наряжавшие в них же своего бригадира, мужика на вид сурового, доброго и спокойного (Надо, значит нарядимся!). А к столбу с подарками уже прилип всем худеньким телом с закатанными до колен штанами (По такому-то холоду!) и с голым торсом, который и торсом назвать трудно, неизменный победитель всех проводов зимы – Булат. Не оставив никому шанса и сняв все подарки, благополучно скатывается вниз и принимает восторженно-завистливые поздравления от зевак-зевакинцев.
А ещё в памяти – баба Шура, бабулина сестра, главбух и по совместительству гроза местного сельпо. Своих детей у бабы Шуры не было, и мне, как внучатой племяннице, доставались гостинцы из её поездок по Батуми, Сухуми, Минводам, Цхалтубо и других приятным советским местам, доступным главбухам. В качестве подарков привозились комбинашки с кружавчиками, ободки для моих длинных, ниже пояса, волос, кукурузные палочки и сгущёнка. До сих пор помню их вкус… Сейчас что-то изменилось в них, наверно, просто я постарела, хотя в душе всё та же «дурка этака…»
Не усну сегодня. Растревожилась, да и слёзы близко где-то уже, сформировались в тугой комок в горле, готовые хлынуть из глаз, из носа, из души… Таким оно было, моё внучоночье царство, где я – королевишна, принцесса, царевна, где нет ещё в моей жизни тревог и потерь, где каждое моё желание – закон, даже несмотря на то, что я «дурка этака», где меня со всех сторон оберегают от зла этого мира, где в любви близких я набираюсь ума, красоты, сил и расту, как аленький цветочек из одноимённой сказки, и ещё не знаю, что через много-много лет душа моя, следуя писательским порывам, ступит на Лукоморье моего детства, на берег памяти моей, и далеко за полночь, когда храпит муж и сопят сыновья, я напишу для вас этот рассказ…
0

Поделиться темой:


  • 7 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей