[GREEN]

Номинация ждёт своих соискателей.

Все подробности в объявление конкурса, здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4582

ФАЙЛ ЗАЯВКИ:

Прикрепленные файлы

•  ФИО - ЗАЯВКА - проза Триумф короткого сюжета 2014.doc (33К)
  Количество загрузок:: 83

[GREEN]

№ 1

Двое в чужом городе

1.

Осенние вечера длинные. Я открываю в интернете сайт - «телешоу – проект - “Найди свою любовь”» - и смотрю. События проекта развиваются в чудесном пригородном месте под наблюдением видеокамер. Равное количество парней и девушек, кто кому понравится, создают пары, пробуют отношения; у кого-то получается, у большинства не очень. Один раз в неделю общим голосованием решают, кто из участников должен оставить проект – уйти «за периметр». Держаться за это место крепко, потому что, в основном, приехали из провинции, хотят задержаться в столичном городе, надеются, что их заметят представители шоу-бизнеса; и работа на виду перед огромной аудиторией, и платят хорошо. Я не заинтересовалась этим шоу, но взгляд как-то зацепился за пару – девушку и парня, и я стала присматриваться к ним. Сначала они оба показались мне обыкновенными – довольно высокая стройная темнокожая девушка и парень – среднего роста, широкоплечий, крепкий, сразу не поймешь – то ли неглупый, то ли еще дурак по-молодости. Она умная, говорить умеет хорошо и характер проглядывается честный, волевой; я угадываю, что они не расстанутся – его чувство к ней держится не только на физическом влечении. Он не позволяет никому ее обижать, но в пылу ссор, которые случаются у них часто, может и оскорбить, и руку поднять на нее. У них что-то не ладится и мне кажется, что он ищет зацепки, чтобы прекратить эти отношения. Мне удивительно, когда он говорит, что расстанется с ней потому, что она курит. Но потом я поняла, что дело не в факте курения, а в том, что она не выполняет его требование. А ему надо знать, что он главный. Обладая самолюбивым и сильным характером, он хочет подчинить ее себе. Они почти расстались, но консультации психолога помогли им не разорвать отношения окончательно. Хотя создавалось впечатление, что их бурные ссоры и примирения после них – следствие их вспыльчивых характеров - доставляли обоим тайное удовольствие. На этом проекте большинство участников живет в пригороде – на поляне; а устоявшиеся пары переезжают в городские квартиры. Вот они и переехали жить в город.

А тут на шоу объявили конкурс «Лучший на проекте» и Полина, неожиданно для участников, по голосованию телезрителей выиграла это звание, а вместе с ним и отличную машину. И вот с этого дня участники, прежде относившиеся к ней – кто лояльно, кто безразлично - ополчились против нее. А когда она заявила, что выигранную машину она подарит детскому дому – ее обвинили в желании за счет благотворительности создать себе рекламу. Хотя я не припоминаю, чтобы кто-либо из участников, выигравших на шоу ценный приз, отказался от него в благотворительных целях. Хорошо, когда люди делают добрые дела – и пусть хвастаются этим, возможно, это станет примером для других.

Но, как раз после ее победы в конкурсе и в то время, когда против нее ополчились многие участники проекта, Николай решил с ней расстаться. И, когда ведущая спросила у него в чем причина? – он ответил, что они не могут нормально быть вместе и, значит, лучше разойтись. При этом в его глазах стояли слезы. И он собрал вещи и уехал на поляну. Девчонки, многим из которых он нравился, ликовали. Стараясь подлить масла в огонь, говорили, что, когда он устроился на работу грузчиком, Полина этого не одобрила и вроде, как застыдилась. Но он отвечал им, что его девушка поддерживала и верила в его успех. Подруга Полины считала, что парень ушел из-за чувства неудовлетворенности - она получила признание телезрителей и выиграла конкурс, у нее была перспектива стать хорошей певицей - а он без образования, карьеру не сделает и потому не может быть в ровень с ней. Я думала также. Он заявил, что расстался с Полиной и к нему тут же на поляну пришли две новенькие девушки – хорошенькие, высокие – одна белокурая, другая рыжая. Я не очень понимала, за что он так нравится девушкам. Средний рост, широкоплечий, крепкие руки, очень стройный, сильный, красивое с правильными чертами мужское лицо, глаза светло-карие и кажутся в глубине злыми; умный, трудолюбивый, самолюбивый, задиристый, но дружить умеет – на проекте у него товарищей много. Парень отличный, хотя, возможно, что он так привлекает общее внимание и так резко выделяется среди мужского населения проекта, потому что у многих из участников мужские качества выражены слабо, что, к сожалению, часто наблюдается и вне проекта. В тот же день на поляну приехали городские жители и среди них Полина. Она сидела и наблюдала за знакомством Николая с новенькими - их шутками, играми. Я смотрела на ее лицо – поднятые кверху черные волосы, правильный нос несколько широковатый внизу, длинные темные брови и удивительные глаза – большие черные, которые она не сводила со своего парня. Слушая его перепалки с девушками, она иногда улыбалась, открывая нижний ряд белых сплошных зубов. Для меня такая красота и привлекательность ее лица была неожиданной. Потом они с Николаем уединились в комнате. Она сняла плащ и прилегла на кровать, как была в глухом черном коротком платье, четко очерчивающем ее строгую фигуру с широкими плечами, талией, красивой женской формой бедер и на стройных ногах красные туфли на толстой платформе и высоченном каблуке. Она умеет стильно одеться и подать себя - этим качествам надо долго учиться и иметь хороших учителей, но ей это умение, кажется, дано от природы.

«Ты похудела.» - «Я знаю.»
«Тебе надо съездить домой, повидаться с родителями, поговорить.»
«Да. Я поеду, я очень соскучилась по ним.»

Он проводил ее обратно в город. Она просила, чтобы он не уходил, плакала, говорила, что ей без него плохо, что она не может понять причины, почему он с ней расстался. Тогда мне казалось, что он хочет от нее освободиться. Я злилась на нее – нельзя так цепляться за парня и удерживать его возле себя жалостью. Как я могла так думать, как-будто забыла, что мужчины жалеют женщину только в том случае, когда она им сильно нравится. Он все таки ушел в тот день. Товарищи советовали ему больше не отзываться на ее просьбы и разорвать с ней отношения окончательно. Перед отъездом домой она позвонила к нему и сказала, что уезжая, она хочет знать – «они вместе?» Он не ответил, а приехал к ней в город. Она сидела за столом возле компьютера и, увидав его, подбежала к нему, обняла; он вытолкал ее подружек из комнаты и стал целовать ей лицо и красивую шею так страстно, как будто они расстались на очень долгое время и,

наконец, смогли встретиться. Когда успокоились, так и не могли толком понять причину, почему он ушел.

«Я говорю тебе не кури, а ты куришь. Я говорю, вымой пол...»
«А что, я должна мыть пол?»
«А кто – я? Говорю – приготовь покушать...»
«Но ты же сам отлично готовишь. Ты же повар.»

Это правда, я с удовольствием наблюдаю, как он, находясь на поляне, ловко колдует возле плиты, из духовки тянется пар и он приглашает приятных для себя людей на обед или на ужин. И все таки, может быть от того, что они целыми днями находились в замкнутом пространстве перед объективами и их молодой энергии не было необходимого выхода, мирные дни в их паре случались редко и они умели задеть друг друга больно. Как-то поздним вечером, серьезно глядя на нее, он сказал: «Я поеду сниму девчонок.» Она онемела и долго молча смотрела на него. Вобщем, его можно было понять, совсем молодой мальчишка, двадцать лет, он еще очень мало повидал, а энергия неуемная. Он вскоре вернулся с букетом роз и встал перед ней на колени: «Я очень тебя люблю.»

2.

Нельзя понять, отчего у Николая бывают приступы злобы к Полине. Он говорит, что его злость к ней, является следствием его сильной любви. Однажды, сидя возле нее, он как-то жалобно сказал: «ты что хочешь совсем меня подавить.» Она удивилась, ей кажется, что это она ему во всем уступает. Но позже я поняла – она не просто немного старше его по возрасту, она внутренне превосходит его и потому она лидер и, если они не расстанутся, она будет лидером в их семье. Он знает это, бунтует – унижает, требует подчинения, но он не может этого изменить – лидер она.

Уже ночь, она сидит за компьютером, он подходит и сталкивает ее со стула. У него скверное настрооение и на ком он его сорвет – понятно... Ложится на кровать, спрятав лицо в подушку.

«Что случилось? Ты почему уже второй день воротишь рожу и не разговариваешь со мной?»

«Рожа – это у тебя.» - «Хорошо, у меня, что случилось?!» Он молчит.
«Я так больше не могу, я уйду от тебя.»

Он не реагирует, она подходит к нему и ударяет по спине.

Он поднимается, глаза светлеют и утрачивают выражение:
«Уйди!» - он сдерживается, чтобы не ударить. Затем собирает свои вещи и уходит. Она среди ночи идет за ним и уже на улице он говорит ей, что не любит ее, что жил с ней только ради проекта, что не заберет ее с собой. Она не знает, куда он направился, на звонки не отвечает; и только на следующий день ей удается связаться с ним и выяснить, что он уехал к себе домой в свой городок и что он ее очень любит. Видно, что она затаила на него обиду. После того, как за нее, как за лучшую участницу проекта проголосовало большинство телезрителей, как она подарила детям детского дома автомобиль и встретилась с этими обездоленными детьми, в ней окрепло чувство собственного достоинства и она больше не позволит даже ему унижать себя.

Полянские собрались для обсуждения; недоброжелатели торжествовали. Она в городе, рядом с ней подруга, общаются через экран. Ей трудно говорить, она сбивается. Потом заявляет, что больше не хочет таких отношений, но не может расстаться с ним, потому что любит его больше, чем себя. Меня что-то смущает в ее словах. Не то, чтобы я сомневалась в ее искренности, но мне кажется, что есть некоторый пережим и в том, как она говорит, и в том, что о сильном чувстве бывает трудно сказать даже тому, кого любишь, а она открывается перед людьми, настроенными к ней враждебно.

«Кто хочет высказаться?» - вопрос ведущей. Ну, конечно, - «Бабушка проекта».
«Они дерутся на равных. И почему на проекте находится девушка, которая танцевала возле шеста в ночных клубах?»
«А она к шесту не успела – думаю я, глядя на нее. - Пропустила она свою любовь, а теперь сиди - не сиди на молодежном проекте – не догонишь.»

3.

Николай вернулся на шоу - приехал в городские квартиры. Полина ждала, что он извинится. Но он спросил, не хочет ли она перед ним извиниться за свое поведение. Они долго сидели рядом молча, потом она встала и ушла; он сказал ей вслед что-то злое и уехал на поляну. Ему говорили: «Но если вам трудно вместе, то лучше растаться.» Он возражал: «Нет не лучше. Я люблю эту девушку.» На поляне его бурная энергия искала выход. Он спровоцировал яростную драку с неприятным ему парнем - и за это ему прийдется ответить уже серьезно. Ведущие дисквалифицировали его на неделю с проекта. Полина видела и слышала его разговор с ведущими через экран и плакала. «Не плачь, я сейчас приеду к тебе.» Он приехал к ней растерянный. Что ни говори, а для некоторых участников, проект является выигрышным билетом – можно остаться в столице, получить образование; а у Николая, благодаря привлекательной наружности и обаянию, наметилась перспектива актерской карьеры. Полина сдерживалась, чтобы не пожалеть его; проводила на вокзал и эта неделя в его отсутствии потянулась для нее долго. Ей не хотелось есть и она не ела несколько дней, а потом ее заметили с бокалом коньяка в руке. И уж это событие не пропустили.Тут и ведущая со строгим лицом – о вреде пьянства, и «Бабушка проекта» с утверждениями, что Полина постоянно в «подпитии» и другие тоже присоединились к обсуждению и осуждению. Слушать было забавно, потому что у некоторых из обвинявших у самих было «рыло в пуху» в данном вопросе. Потом на арену вышла главная противница Полины – высокая ширококостная девица, с водянистыми глазами, с ненавистью смотревшими на нее через очки. Она обвинила ее во всевозможных грехах и завершила свою речь тем, что ей, девушке «с двумя высшими образованиями», не о чем говорить с такой рабочей девкой, как Полина. И Полина, улыбаясь, ответила ей, что в их стране восемьдесят процентов населения - рабочий класс. Девица «с двумя высшими образованиями» разразилась потоком брани и договорилась до того, что участники проекта еще не знают, что у нее дядя известный ...- «да это же детсткий сад! Но это не смешно, а грустно, потому что эта молодая женщина – будущий педагог?!» Но вот ее голос дошел до визга и тут прорвалось наболевшее, затаенное: «Уйди от меня! Ты поешь, ты танцуешь, у тебя самый лучший мужик на проекте!» Вот что... Ведь она пришла на проект к Николаю, а он не захотел с ней быть – от этого ее непримиримая вражда и к нему, и к Полине.

4

На проект вернулся Николай и его приезду все рады – и телезрители, и участники, и ведущие. С ним веселей, интересней. Он появился в городских квартирах – хорошо отдохнувший, загоревший, с прекрасным букетом для Полины. У них полное примирение. Полянские собрались перед экраном. Он сидит рядом с Полиной и смотрит на ведущих круглыми наивными глазами – в эту минуту он похож на молодого глупого мишку. Полина научила его, что нужно говорить и он извиняется перед ведущими и перед участниками проекта за свое поведение, и обещает впредь вести себя прилично.

«Ну, ты расскажи нам, как ты видишь свое будущее и с кем?» - справшивает ведущая.

Он поворачивается к Полине и долго молча на нее смотрит, как бы в раздумье – нужна ли она ему в дальнейшем или может ему расстаться с ней прямо сейчас?

По поляне прокатывается смех. Полина открывает на него широко глаза.

«А может быть ты видишь свое будущее в дорогой машине рядом с длинноногой блондинкой?» - улыбаясь допытывается ведущая.

Он делает выдох и говорит: «Я вижу свое будущее в дорогой машине рядом с шикарной мулаткой.»

Они купили автомобиль – деньги вложили пополам. На какое-то время в их паре устанавливается согласие. И опять ссора из-за какого-то пустяка. И она, чтобы досадить ему, закуривает. Мне кажется, что в этот раз, она провоцирует его сама.

«Я не могу понять, кого ты мне родишь? Зеленое, никотиновое?»
«Ты предъявляешь мне претензии, но ты не видишь своих недостатков.» И она говорит ему что-то обидное для него. Когда она хочет задеть человека словами, она делает это мастерски, попадая в больное место, при этом выдерживая приличый подбор слов и интеллигентную интонацию. Он подходит к ней и говорит, что от нее разит спиртом.
«Я не пила.» - «Даже на расстоянии.»

Вечером все собрались в городских квартирах. Ведущая предъявляет Полине, что она пьяна и мириться с этим далее невозможно. Она должна пройти алкоконтроль. На что Полина отвечает, что она не пила и ни в какую трубку дышать не собирается. Через темную кожу видно, как вспыхнуло жгучим румянцем ее лицо. Ведущая подносит к своим губам алкотестер, дует в него – «у меня на нуле.»

«А у меня будет не на нуле?!» - в голосе Полины негодование.
«Да я и без проверки вижу, что ты пьяна.»
Полина встает: «Ни на какую проверку я не пойду, думайте, что хотите.»
«Что ты скажешь на это?» - обращается ведущая к Николаю.
«Я против курения...»
«А по поводу алкоголя?! Ведь я принесла алкотестер по твоей просьбе.»
«Так это ты придумал такое! Ищи себе ту, которая не курит, не пьет ...»

Они вдвоем в комнате. Полина смотрит на него исподлобья черными глазами, по бокам свешиваются на плечи черные косы и она кажется маленькой девочкой. «Зачем ты это сделал? Ты же поставил меня под удар людей, которые рады меня «затоптать». Ты не понимаешь, что это не прикольно?»

Он стоит с бледным лицом, он уже понял - еще раньше в зале - что совершил глупость, притом подловатую глупость. Но он не признает своей ошибки, виноватой в их отношениях будет всегда она.

«Ты же знаешь, что я не пила!» - «Вот, теперь ты почувствовала, как обидно, когда на тебя наговаривают.»
«Я тебя когда-нибудь обговаривала с другими?»

Он не знает, что отвечать ей и применяет свой обычный прием, который перевешивает все ее аргументы. Он забирает свои вещи и направляется к машине. Она догнала его возле автомобиля, выхватила ключи. Он сдавил ее руку, схватил за волосы – безрезультатно. Они заскочили в машину и продолжали драку. Она изо всех сил ударила каблуками по лобовому стеклу машины. Что ей, что это также и ее дорогостоящая собственность – ей важно одно - чтобы он от нее не уехал. Он укусил ее за руку и она бросила ключи. В это время к ним уже бежали препуганные сотрудники проекта. На утро Полина, замазав синяки на лбу и под глазом, рассхаживала по городским квартирам в элегантном черном платье, узко облегавшем ее прелестную фигуру, в прекрасном настроении. Николай находился на поляне, рассказывая приятелям о ночном происшествии. При этом о Полине он говорил любовно: «Это просто у меня такая темпераментная девочка.» Собрание началось с обсуждения инцидента. При упоминании ведущей об укусе по поляне прокатился хохот. Но вскоре Николаю и Полине стало не до смеха. Ведущие объявили им, что с нынешнего дня, если они желают находиться на проекте, то это возможно при одном условии – Николай и Полина больше не пара. Если же какое-либо общение между ними будет замечено, они оба уйдут с проекта. Ведущая задала ему вопрос - что он решил? И он, отводя глаза в сторону, заявил перед всеми участниками, что им лучше расстаться.

«Но твоя бывшая девушка кажется не согласна с таким решением?

Лицо Полины выражало протест. Прошел всего один день и они пренебрегли всеми запретами - перезванивались, переговаривались.

«Привет, бандитка! Я починил наш автомобиль.»

Это был день голосования, когда одного из участников проекта отправляют за периметр. Он оббегал всех, уговаривая не голосовать против нее. Но она уже приняла для себя решение. «Я ухожу с проекта. Ты пойдешь со мной?»

«Пойду.» - «Ну тогда пойдем.» Он приехал к ней в городские квартиры. В городе собрались все – участники, ведущие. Они сидели очень близко, он рукой обнимал ее. Ее лицо выражало радость и еще торжество - потому что он рядом с ней и он вместе с ней уходит с проекта.
«Я предлагаю вам сесть и написать на листе – сколько в ваших отношениях плюсов и сколько минусов, просчитать и принять правильное решение.»
«Ну, если бы было больше минусов, мы бы сейчас так вместе не сидели.» -
говорит Николай.

Полина улыбнулась. «Нет, минусов у нас много – но есть большой плюс - я люблю его.» Он наклонился и поцеловал ее.

Когда они остались в комнате одни – она заплакала. «Ну, ты чего плачешь? – он обнял ее - Не отдашь меня?». Она покачала головой. «Любишь меня?» Она крепко обняла его и поцеловала. Они шли по коридору к выходу – у него огромные сумки в руках, она со своим компьютером.

Мне было жаль, что я не смогу больше встречаться с ними по вечерам. Но я радовалась за них – что любят, что вместе...и что лучше этого...?

«Пока проект. И спасибо.»

[GREEN]

№ 2

В вагоне

«Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция Храпуново…» Трясясь в прокуренном вагоне, часто превращаешь голову в сачок для мыслей-насекомых, и, если не всегда полуспишь и полуплачешь, то уж точно полумыслишь. А мысли растягиваются, становятся длинными-длинными, похожими на туманный сон или нудный разговор с самим собой. Того и гляди выпрыгнет та или иная картинка, вытрет ноги о сонную мягкость мозга, сообразит, что он теряет всякую бдительность и незаметно прошмыгнет в него. И вот уже подобно центрифуге начинает плясать в нем, пока её не выгонят силой. А силой её не выгоняют: мозг полудремлет, ему не хочется, он такой слабый.

Это в свои 21 Аня научилась относиться к себе так несерьезно-поверхностно, так отдаленно-шуточно. В этом возрасте очень хорошо чувствуется ритм жизни, её пульсация, вещи, заставляющие умирать и превращающие в старика в 16, в этом возрасте кажутся забавно-трогательными. Взгляд на многое притупляется, исчезает болезненность или восторг, остается что-то крепкое; ты привыкаешь к себе, прощаешь и позволяешь такие вещи, за которые несколько лет назад сгорел бы со стыда. Все становится правильным, все становится дозволенным. Многое уже тебе по плечу, и не важно, на чьем плече ты проснешься завтрашним утром. Так стучится молодость. Так звенит неопределенность. Так пахнет каждое утро: свободное, несмелое, наполненное.

Одна за одной в сонном мозгу наплывают картины.

Картинка первая: Анна в девятом классе. У нее светлая рубашка в клетку, серые потертые брюки и ботинки на высокой платформе. Во всей ее походке и неуклюжести видится грубое мальчишество. Она носит спортивные рюкзаки, курит на переменках за школой и очень боится мальчиков ее возраста. Внутри себя она чувствует странную ущербность, в которой боится себе признаться, посмеиваясь вслух над уже расцветшими одноклассницами ее возраста, над их стройными оголенными ногами и высокими неудобными каблуками. Анна носит спортивную обувь, втайне боясь признаться, что любая другая слишком хороша для ее худеньких ножек. Девочка часто пропадает на стадионе, уходит из дома и подолгу не возвращается. Она чувствует внутреннюю слабость, мягкость своего характера, уступчивость. В голове ее возникает идеал сильной женщины, к которой она должна стремиться: независимость с легким налетом брутальности, и никаких чувств, никаких чувств наружу, с другой стороны эта открытая страстность, власть. Анна видит таких людей. Знает их, тянется за ними, но понимает, что никогда не сможет быть такой, как они. Уж слишком хрупкой и невесомой она себе кажется. У Анны есть школьная подруга. Легкомысленная кореянка-сорванец с жесткими непослушными волосами и насмешливым выражением лица. Она вечно втягивает Анну во всевозможные авантюры. Как-то Милена (так зовут её подругу) предлагает Ане встретить двух молодых людей из Москвы, сообщая девочке, что познакомилась с ними в одном из смс-чатов. Анна получает кодовое имя для игры, теперь ее зовут «Рита». Анна прокручивает имя на языке. «Ри-та». Да, она вполне могла бы зваться именно так. Имя не вызывает внутри никакой неприязни. Так Анна надевает свою первую маску. Осенний день давит своей хмуростью, от соприкосновения боков и рукавов дутой куртки рождается неприятное шуршание, на глаза наползает черная мальчишеская шапка. Желтый кирпич остановки, зеленая скамья. Еще мгновение, и Рита видит гармошку городского автобуса. Выходят двое. Двое высоких молодых людей в светлых спортивных куртках. Проходит несколько минут. Молодые люди начинают нервничать. Милена подходит к одному из них и весело осведомляется, кого же те ждут. Один из них, чуть посмелее, спрашивает, не знают ли они некую…он называет совершенно невероятное имя, Рита беззвучно хихикает за спиной подруги. «Нет», - отвечает спокойно Милена, отходит в сторону, и девочки начинают наблюдать за поведением молодых людей. Проходит больше часа, прежде чем те, сбитые с толку и сильно разобиженные, ловят машину и уезжают. «А ведь мне так хотелось к ним подойти» - говорит Рита. «Отчего же не подошла?» - спрашивает подруга. Рита-Анна пожимает плечами, она-то знает ответ. Её Рита должна была быть намного красивее, она не могла появиться с этой серостью на лице, с этой нескладной рослостью и худобой. Милене этого не понять. Она, довольная своей авантюрой, заливается смехом и предлагает подруге сходить в городской клуб. «Нет-нет» - всплескивает руками Анна и, пытаясь найти какое-то весомое оправдание, бежит со всех ног домой. «Какой клуб! И что там делать таким страшным девочкам, как я? Никогда. Там все не такие. Все взрослые. А со мной что-то не так. Мне туда нельзя». С этими словами картинка из прошлого уплывает, а на ее место встает другая.


Анна в импозантной черной шляпе с золотистыми длинными волосами в темном пальто, которое почти касается земли. В сумке волшебный пропуск абитуриентки философского факультета одного престижного вуза. Два раза в неделю девушка ездит на курсы, совмещая их с занятиями по вождению. Голова распухает от алгебраических задачек, Куликовской битвы и Первой Мировой, Анна Каренина снова и снова бросается под поезд, а Нехлюдов вместе с Родионом и Сонечкой читают Евангелие. Зимой темнеет так рано, пальцы прилипают к морозной поверхности перил моста, на часах около семи вечера. Кто-то подходит к девушке сзади. Анна слышит щелчок зажигалки, медленно поднимает глаза из замерзшей реки и переводит взгляд на серые замшевые рукава куртки незнакомца, потом видит заостренные уши и крупный нос, стекла очков, слышит незнакомый запах. Мужчина продолжает смотреть в реку, закуривает и произносит:

- Евгений.
- Татьяна, - не задумываясь вторит Анна.

Незнакомец поворачивает к девушке свое лицо. На вид ему около 30 лет, в серо-зеленых глазах плавает что-то нервное, беспокойное. Анна никак не может понять, приятно ли ей находиться рядом с ним.

- Неужели? – вопросительно смотрит Евгений. – У моей бывшей жены была фамилия Ларина. А Ваша?

Анна теряется.

- Просто Татьяна.

Они говорят несколько часов подряд, на протяжении которых со стороны девушки не звучит почти ни одного слова правды. Она выдумывает себе новую героиню Татьяну, историю ее жизни, полную странных неизвестно откуда берущихся подробностей. Семейное туристическое агентство, отец-ветеринар, учеба в политехническом вузе. Мужчина, назвавшийся Евгением, так же рассказывает о себе множество интересных подробностей: про его работу в психиатрической лечебнице, про двух маленьких дочек трех и шести лет, про свои греческие корни…

Через три дня после их общения Анна первый раз оказывается у Евгения «на работе». Все дело заключалось именно в том, что новый друг вовсе не работал в клинике, а числился как периодический её обитатель. У Татьяны и Евгения оказалось несколько общих проблем: и та, и другой обожали истории. Хотя информация о греческих корнях оказалось верной. А вот своих детей он не имел, разве что двух маленьких племянниц. Аня навещала его некоторое время, приносила неуклюжие подарки, вафельные полотенца и тонкие вазочки ручной работы, свежие газеты и рассказы о своих будничных днях. Они выходили во двор, гуляли по заснеженным дорожкам и хрупкому хрустальному садику, слушали город, кормили птиц с руки, шутили, даже шумели, смеялись. Однажды Евгений как-то слишком приблизился к Анне и неуклюже попытался её поцеловать. Девушка смутилась, отстранилась, быстро распрощалась со своим другом и бросилась домой. Губы противно жгло, отчего-то мутило, внутри было неприятно и грязно. Анна высвободилась из пут верхней одежды и затолкала ее в свой гардероб. Она чувствовала, что на этой одежде тоже есть какая-то грязь, налет чего-то чужого, грубого. Она повалилась на кровать и закрыла глаза. «Я его больше не увижу. Никогда-никогда». С новой силой ее закружил поток насыщенных дней-событий. Пальто так и осталось лежать в одной из ниш старого гардероба. Анна больше его не надевала.


Картина третья пришла к Анне очень быстро, мгновенно подменив предыдущую. Мысли-образы окунули девушку в день ее двадцатилетия, дождливый день с солнечными просветами, день в душном и темном кафе с неуютными сиденьями и холодным освещением, ужасно дорогим и бестолковым меню, мягким джазом, без перебоя говорящими о своей работе подругами, странными друзьями-неформалами, горячим глинтвейном… Олег мягко придерживал Анин локоть и гордо смотрел на окружающих его ребят. «Она моя, моя, посмотрите на нас»- говорили его глаза. Аня скучала, с должным терпением перенося любые фразы, проплывавшие мимо нее, и улыбалась чему-то внутри себя. Временами Олег напоминал ей памятник из очищенного безупречного мрамора, немую красивую картинку, которой можно гордиться, с которой можно смахивать пыль, протирать, показывать другим… Молодой человек стоически переносил все Анины странности и капризы, чинил ее сломанные вещи, помогал с ремонтом, прощал девушке ее холодность и недоверие, нянчился с ее детскостью, надеясь, что однажды принцесса Анна, все же, соизволит стать полностью «его», перестанет пропадать на целые дни, исчезать в незнакомых городах.

- Анна пишет статью, - гордо заявил Олег.
- М, что за статья? – оживилась Ирина.
- Ничего, ерунда. Не забивайте голову, - отмахнулась Анна.
- А вы знаете, совсем недавно она была…
- Т-сс, - прервала молодого человека Аня, чмокнула в макушку и поднялась из-за стола.


В комнате для курящих плотный воздух плавился под горьким табачным дымом, зеркальные стены чуть искаженно отразили длинную ножку на высоком каблуке, тонкую фигуру, чуть покатые плечи, красивую шею, короткую стрижку, бледное лицо, взгляд, уставший, чуть холодный. Это Анна. Все та же другая Анна. Из глубины зеркальных отражений вдруг появился ястребиный взгляд. Выплыла миниатюрная элегантная фигурка. Черты лица отдавали чем-то восточным и были очень притягательны. Анне казалось, что она знает это лицо, знает эти темные брови, знает голос… Голос? Анна обернулась и поняла, что ее зовут:

- Да, да, Вы, - обращалась к ней женщина.
- Что, простите?
- Вы не выйдете со мной на воздух?
- На воздух? Да, пожалуй.

Улица встретила их теплыми солнечными брызгами: солнце плавало в озерцах свежих луж, отражалось в окнах магазинных витрин.

- Вы чувствуете, что все вокруг строится на лжи?
- М-м…
- Вы говорите человеку то, что он хочет услышать, узнаете о его любимых вещах и занятиях, тем самым сближаясь с ним… И вот – он уже Ваш.
- Ну это прямо по Карнеги.
- Ну так вот – он Ваш, Вы этим так довольны… Скажите, неужели Вам самой не приятно обманываться? И обманывать? Ведь если разговор начнется с того, что Вам выскажут правду о Вас, то… Вы испугаетесь, верно?, а внутри родится полное чувство отторжения. Вы так боитесь показать себя настоящего, что начинаете…лгать. Люди так боятся.

Улица делала кривой поворот за дом. Женщины последовали ему.

- Да, - согласилась Анна, - в чем-то Вы правы.
- Как Вас зовут?
- Надежда, - на ходу придумала Анна, - а Вас?
- Вера, - сухо представилась незнакомка.
- Вы любите лошадей?
- Что? – переспросила Анна.
- Лошадей. Мой отец разводит лошадей. Я – не люблю. Но у нас есть хорошая возможность прокатиться. Сейчас.
- Сейчас?
- Вас что-то держит? – улыбнулась незнакомка.

Анна вспомнила кафе и свой День рождения, который остался уже далеко позади, пустые разговоры подруг, чопорный и внимательный взгляд Олега.

- Нет.
- Падающего толкни.
- Что? – переспросила Анна.
- Нет-нет, ничего, вот и такси. Поехали.

Лошади как и сам загон показались очень грязными после дождя. Ветер обдувал открытые плечи, внутри чувствовалась холодная вязкость. Вера была очень открытой, но Анна помнит, что ей было с ней легко, помнит, как рассказывала о себе, и девушка ругала Надежду за ее неопределенность, неумение жить, за незалатанные черные дыры в душе, которые та пыталась закрыть другими людьми, за мужчин, которых Надежда потребительски использовала. Вера цитировала Рильке на языке оригинала, заваливала Анну художественной литературой от Теннесси Уильямса до Буковски, часто уезжала к тёте за границу, занималась переводами, собирала антиквариат. Конечно, ни для кого не секрет, что в современном обществе подобные отношения вполне нормальны, из-за этого бума оно окончательно сошло с ума. Три недолгих месяца Анне тоже казалось, что она сошла с ума. Не понимая, была ли она счастлива, влюблена или летела в какую-то пропасть, Анна проживала эти странные дни. Но и этим дням однажды пришлось закончиться. В последние недели между ними что-то не складывалось, Анна сажала подругу на последний рейс до Канады. День был дождливым. Одежда была насквозь мокрой. Глаза оставались сухими.

- Удачи тебе с этой конференцией. Все будет хорошо. Не подведи. – одни из последних слов Веры.
- Знаешь, по-моему, я его люблю.
- Знаю. Только никогда не говори ему об этом.

Белый плащ и тихая походка. Даль….


«Храпуново. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция….»


Анна вынырнула из водоворота мыслей-воспоминаний. «Взгляд на многое притупляется», «забавно-трогательно». Подле нее садится мужчина. Анна улыбается, молчит. В ее руках плотный лист акварельной бумаги. Девушка берет карандаш и начинает рисовать. Мужчина смотрит на нее некоторое время и говорит:

- Вы художница?

Девушка поднимает глаза, улыбается одним лишь взглядом, мотает головой.

- Как Вас зовут?
- Анна, а Вас?

[GREEN]

№ 3

Рассказ парковой лавки


…Прихватив с собой художественные принадлежности, Мишка направился в городской парк, писать вечерний, весенний пейзаж. За ним увязался и Никанор Иваныч, у которого выдался свободный день. Дома одному сидеть было как-то скучновато.

Ещё вчера Мишка заранее облюбовал себе место, откуда просматривался классический пейзаж. Оба направились в дальний конец аллеи. Там было не так шумно и многолюдно, а вопрос света и тени решался лучшим образом. Прошлогодние, прелые листья мягко шуршали под ногами.

В той стороне, куда направлялись оба друга, с незапамятных времён стояла большая старинная лавка. Была она с массивными чугунными боковинами-опорами и добротными дубовыми рейками-перекладинами. На лавке сидел молодой мужчина лет двадцати пяти и тихонько покачивал широкую детскую коляску, рассчитанную на двойню.

Никанор Иваныч и Мишка расположились неподалёку от лавки, на переносных складных стульчиках. Последний обложился художественными принадлежностями и занялся делом. Напарник старался не мешать. Он наблюдал и слушал природу. Он врастал в неё и растворялся, образуя турбулентный дымок с лёгкой ламинарной поволокой, обволакивавшей своды Мишкиного изголовья.

В скором времени к сидевшему на лавке мужчине подошла молодая женщина. Она чмокнула его в щёчку. Поправила в коляске одеяльце. Полюбовалась спящими малютками. Подхватила под-руку свою половину и процессия двинулась прочь.

Никанор Иваныч решил воспользоваться случаем и направился к лавке. C её позиций было удобнее и комфортнее наблюдать за ходом пробуждения оживающей природы. Предвкушая блаженство, он всем весом своего тела плюхнулся на лавку.

— Ох! — прозвучало где-то совсем рядом.
— Кто это? — Никанор Иваныч вскочил как ошпаренный.

Ответа не последовало. Он осторожно сел и призадумался. Спустя какое-то время вновь приподнялся и опустился на лавку, как в первый раз.

— Ой! — в другой раз прозвучал чей-то голос.
— Кто здесь? — и, чуть приподнявшись, Никанор Иваныч вновь задался вслух вопросом, обращённым в пространство.
— Это я, лавка! — последовал ответ.

Тот помаячил перед своими глазами рукой: не спит ли он, не чудится ли всё это ему? Да вроде бы нет. Вон и Мишка сидит, увлёкся своим художеством, воспроизводит природу. Cо стороны реки доносятся гудки речных пароходов, а со стороны улицы — шум и звуковые сигналы автомобилей.

— Ну, если это лавка, то я — статуя Свободы!
— Не иронизируйте пожалуйста! Смиритесь с действительностью. Вы не стойте, а лучше садитесь, но не так резко. Любые движения подобного рода причиняют мне невыносимую боль.

Никанор Иваныч осторожно присел и откинулся на спинку. Он успел позабыть обо всём на свете, не говоря уже о существовании Мишки.

— Примите мои извинения и искренние сочувствия! — виновато вымолвил он.

Правда, где-то в глубине души он смеялся над собой и никак не мог смириться с подобной, невероятной ситуацией. Всё это Никанор Иваныч старался отнести на счёт слуховых галлюцинаций или лёгкого помутнения рассудка. Тогда что послужило тому причиной? Весна? Может быть. Но тридцать девять лет не так уж и мало, пора бы и остепениться.

— Хотелось бы, чтоб вы озвучили своё отношение к суете мирской и реалиям жизни, — попросил он, желая произвести рекогносцировку на местности.
— Об этом можно говорить очень много и долго, — прозвучало в ответ. — Мне скоро исполнится семьдесят лет. Я самая старая из всех лавок не только в этом парке, но и во всём городе. Всякого на своём веку пришлось мне претерпеть, увидеть и услышать. Кто только не пользовался моими услугами. Меня били и ломали, за мной ухаживали и приводили в порядок. На моих рёбрах-перекладинах писали, выцарапывали, вырезали всякие хорошие и неприличные слова. Меня разбивали, дробили на части, вновь собирали. Порой мне было и больно, и обидно за людские дела и поступки. Но что мне оставалось делать? А свидетелем скольких людских историй пришлось мне побывать? Всякое было: и хорошее и плохое. Но особенно в память мне врезались две людские истории, две человеческие судьбы.

История, о которой я хочу поведать, началась очень давно, получив своё продолжение и окончание уже в наши, сегодняшние дни. То была очень длинная и печальная история. В ту пору и я была очень молодой. Мне шёл тогда всего лишь четвёртый годик или пятый, точно сказать затрудняюсь. Я была ужасно красива и нарядна, все считали за великую честь попользоваться моими услугами.

На дворе, как и сейчас, стояла ранняя весна, но только тысяча девятьсот сорок первого года. День выдался тёплый, ясный, солнечный. И вот я приняла в свои объятия молоденькую девчушку лет шестнадцати-семнадцати. По выражению её лица можно было судить, что она ждёт кого-то. Одета девушка была довольно скромно. Демисезонное пальтишко. На голове берет, из-под которого выбивались косички с бантиками. Ноги, обутые в матерчатые тёплые чулки и втиснутые в нехитрые, девичьи полуботинки на шнурках. На шее лёгкий газовый платочек.

В это же самое время к лавке приближались двое незнакомых девушке юношей. На ходу разговаривая, они остановились недалеко от меня, затем распрощались и разошлись.

— Везувий! — остановившись, окликнул один из них другого, продолжавшего путь далее. — Значит — завтра, как и договорились. Не забудь.
— Помпея! — женским голосом донеслось с другого конца аллеи. — Мы ждём!
— Девушка! — удивлённо воскликнул изумлённый юноша. — Да мы с вами, оказывается, исторические личности с легендарными именами! Я вас, кажется, тогда — в 79 году нашей эры — сгоряча засыпал пеплом. Вы уж извините меня, подлеца.
— Да, да! Что-то начинаю припоминать, — отозвалась девушка. — Я, на своё несчастье, только-только заснула, а вы в это же самое время имели неосторожность проснуться. И вот — результат. Ай-яй-яй! Я объявляю вам войну! Так и знайте. Поделом вам!
— Ваш вызов принимаю! — с гордо поднятой головой ответил смелый юноша не менее смелой девушке. — На чём будем драться? На пистолетах, саблях…
— На шпагах, милорд, на шпагах! Завтра, в это же самое время, без секундантов.

С этого дня у них завязалась дружба, а начиная со следующего — любовь, да такая, что любовь Ромео и Джульетты могла бы померкнуть в её лучах. Не проходило и дня, чтобы встреча не состоялась. Они и дня не могли прожить друг без друга. Своих чувств они не раскрывали ни перед кем: ни перед друзьями, ни перед родными и знакомыми. Это была их великая тайна, и никому туда не было доступа.

Везувий был из детдомовских. Родителей своих не помнил. Они отошли в мир иной, когда ему было всего лишь два годика. В этом году он должен был окончить десятилетку и мечтал приобрести профессию геолога.

Помпея была младшей дочерью известного учёного-мостостроителя. Мать её преподавала в школе русский язык и литературу, а старшая сестра училась на втором курсе политехнического института. В доме царили строгие правила поведения, свято хранились и соблюдались семейные, старинные традиции, восходившие к незапамятным временам. Помпея так же, как и Везувий, училась в десятом классе и хотела поступать в этом году на химический факультет университета.

А дни летели, множась на недели. Вот уже остались позади выпускные экзамены, получены аттестаты зрелости. Отгремели звуки выпускного бала. А завтра началась война. Ещё через сутки Помпея, на вокзале, под звуки марша «Прощание славянки», провожала своего Везувия на фронт.

— Я буду ждать тебя, Везувий, что бы не случилось!
— Я так люблю тебя, Помпея, что со мной ничего не может случиться! Береги себя! Мы обязательно с тобой встретимся. Обещаю тебе!

Линия фронта стремительно приближалась к городу. Госучреждения, заводы, фабрики, лечебные и учебные заведения, колхозы с техникой и животноводческими комплексами — всё это подлежало экстренной эвакуации вглубь страны.

Отец Помпеи остался в городе взрывать мосты, чтобы максимально затруднить продвижение вражеской техники. Сама Помпея, с матерью и сестрой, подлежали эвакуации. Однако, на пути своего следования эвакуационный состав подвергся воздушному налёту и был полностью уничтожен. Помпее чудом удалось спастись. Мать и старшая сестра погибли.

Железнодорожное полотно было восстановлено за одну ночь. Очередной эвакуационный эшелон доставил Помпею в один из небольших городков Красноярского края. Состав пребывал в пути где-то полтора месяца. Делал он многочасовые, а порой и многодневные остановки, чтобы пропустить воинские эшелоны с техникой и живой силой, следовавшие в сторону линии фронта.

К счастью девушки оказалось, что этим же эшелоном эвакуировались и некоторые факультеты университета, среди которых оказался и химический. Многие его сотрудники хорошо знали семью Помпеи ещё по довоенному времени. Её без промедлений приняли в свой коллектив. Поставили на денежное и пищевое довольствие. Определили лаборанткой в одну из химических лабораторий, которой предписывалось проведение исследований в области разработки новейших видов авиационного топлива. Организация была закрытого типа и значилась под одним из номеров почтового ящика.

В феврале месяце тысяча девятьсот сорок второго года у Помпеи родился сын. Воспитывать его помогала старая женщина, на постой к которой была определена Помпея. Женщина была совсем одинокой: муж и сыновья её погибли ещё в гражданскую. Проживала она в небольшой бревенчатой избушке на окраине города. Жизнеутверждающий характер Помпеи позволял ей успевать во всём. Она и работала, и училась, и воспитывала сына. Помогала обездоленным войной людям. Её хватало на всё.

Ещё в поезде Помпея узнала от будущих сослуживцев, что отец её не успел эвакуироваться и машина его была в упор расстреляна немецкими танками. Девушка осталась без родни. Но род продолжается, говорила она самой себе, целуя спящего сына.

Чтобы хоть что-то разузнать о судьбе Везувия, Помпея обратилась в городской военный комиссариат. Тот сделал запрос в вышестоящие инстанции. Через два месяца пришёл ответ, в котором сообщалось, что Везувий пал на поле боя смертью храбрых. Это был очередной удар в сердце, добавивший лишних седин. Но жизнь продолжалась. Надо было жить хотя бы ради памяти Везувия и его маленького сынишки…

Да, действительно. В декабре тысяча девятьсот сорок первого года, под Москвой, разведвзвод, в котором служил Везувий, попал под перекрёстный артогонь. Но он не погиб, а был тяжело ранен и отправлен на излечение в самарский военный госпиталь. Через полгода он был поставлен на ноги, вновь введён в строй и направлен на фронт в состав разведывательно-диверсионной группы. Однако, как бы там не было, во всех сводках он проходил как погибший.

Ещё пребывая в госпитале, Везувий попытался навести справки о судьбе семьи Помпеи. Он сделал запрос в соответствующие инстанции. Ответ не заставил долго ждать себя. Известие о гибели всей семьи его возлюбленной потрясла его до глубины души. Он страдал, да так, что никто не в силах был помочь его горю. Теперь он не боялся никого и ничего. Иной раз казалось, что он сознательно шёл навстречу своей погибели, но пуля обходила его стороной, штык захватчика не брал. Так, словно в насмешку судьбе, он и дошёл до Берлина без единой царапины.

Потом возвращение на родину. В свой родной город не поехал. Обминул его. Слишком свежими и тяжкими были воспоминания. Приехал в Москву, поступил в горный институт, окончил и посвятил всю свою жизнь геологической разведке полезных ископаемых. Пребывая в постоянных разъездах, исколесил всю страну вдоль и поперёк. Он так и не женился, сохраняя верность своей Помпее. Но впоследствии каждую весну он приезжал в город детства, останавливался в гостинице и приходил на встречу со своей юностью. Я охотно и нежно принимала его в свои объятия и мы оба молча вспоминали минувшие дни.

За время войны город был сильно разрушен, особенно его центральная часть, где проживала Помпея со своей семьёй. Теперь там красовались новые, современные, добротные строения. Расстроились микрорайоны. Везувий подолгу бродил по новым бульварам и проспектам, по старинным улочкам и площадям, но непременно вновь возвращался ко мне…

Через три года после окончания войны Помпея воротилась в свой родной город. В отстроившемся микрорайоне ей предоставили новую двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Шли годы. У сына родился внук, у внука — правнуки. Сама она имела большие заслуги перед родиной. Прошла все учёные степени, вплоть до академика. В её распоряжении была университетская кафедра. Было всё — и слава, и почёт. Не было одного — единственного и неповторимого, её Везувия, память о котором она пронесла сквозь годы и берегла всю жизнь. Верность же её простиралась дальше границ любви и преданности Андромахи к своему Гектору, или же Пенелопы к легендарному Одиссею. Это была наивысшая точка не реализовавшихся человеческих взаимоотношений.

В начале марта этого года Везувий, как и всегда, приехал навестить места своей юности. Частично он пришёл на встречу и со мной, как со старым другом. В это самое время по правую мою сторону сидел молодой мужчина, перед которым стояла детская коляска с малышами-двойняшками. Кстати, вы их сегодня видели полчаса тому назад.

— Не помешаю? — спросил Везувий молодого отца.
— Ради Бога! — приветливо отозвался тот. — Присаживайтесь.

Везувий поблагодарил мужчину и умостился с моего левого края.

Так они и просидели молча где-то минут пятнадцать, каждый занятый своими мыслями, покуда не проснулись дети. Отец стал их успокаивать, покачивая коляску и тихо приговаривая: «Раз Везувий, два Помпея, чики-драли из Бомбея!»

От услышанных слов у Везувия, казалось, остановилось сердце.

— Извините за нескромный вопрос, — обратился он к молодому отцу. — Какие имена вы дали своим малюткам?
— У нас с женой мальчик и девочка, — пояснил тот. — Сыночка назвали Везувием, а дочурку — Помпеей, в честь дедушки и бабушки.

Везувий вдруг почувствовал, как у него перед глазами всё заходило ходуном. Сердце билось гулко и неровно.

— Вам плохо? — забеспокоился мужчина.
— Не стоит беспокоиться. Это пройдёт… А скажите пожалуйста, бабушка ваша жива? — с замиранием сердца спросил Везувий.
— Дедушка погиб на фронте, в сорок первом, под Москвой. Бабушка жива, но слегла недавно. Очень уж плоха: где-то простудила лёгкие. Она у нас старенькая, ей восемьдесят два года.
— Как вас величать, молодой человек? — спросил зачем-то Везувий, сам не осознавая для чего.
— Сергей Владимирович, — ответил мужчина. — А вас?
— Ответ вы можете получить, прочитав его с обратной стороны лавки. С внутренней стороны самой верхней перекладины, — слегка дрожащим голосом сообщил Везувий. — Просто так, стоя, вы текст не увидите. Он скрыт от глаз. Чтобы его прочесть, необходимо наклониться, или же присесть на корточки и прочесть из-под низу.

Заинтересовавшись подобным заявлением, молодой папаша так и сделал. Глубокая надпись, сделанная ножом и сто раз закрашенная зелёной краской, гласила:


Везувий + Помпея = 1941 год.
Когда, прочитав надпись, мужчина поднялся с корточек, лицо его было растеряно и бело, как мел. Широко раскрыв глаза, он пристально смотрел на старого человека, будучи не в силах поверить случившемуся. Ему стало ясно всё.

— Дед! — только и смог вымолвить он дрожащими губами.
— Он самый, внучек!

Они стояли обнявшись, кулаками утирая невольно катившиеся слёзы.

— Что ж мы стоим, теряем время зря, дедуля? — первым опомнился Сергей. — Вы пока садитесь и отдыхайте. В остальном положитесь на меня.

По мобильному телефону он связался с женой Настей. Приказал в срочном порядке явиться в парк. Затем ко входу парка вызвал такси.

Примчалась Настя. На неё Сергей оставил детишек и, ничего не объясняя, вместе с дедом укатил к бабушке…

Помпея была очень плоха и беспомощно возлежала на кровати. По её облику было видно, что она медленно угасала.

— Бабуля, а к тебе гость! — объявил внук, стараясь придать голосу некоторую игривость, чтобы не особо-то волновать старую женщину.

Везувий подошёл вплотную к кровати. Всё те же необыкновенно милые черты. Всё тот же проницательный взгляд небесно-голубых глаз.

Помпея устремила взор на подошедшего. Слегка сощурилась. В глазах её промелькнул живой огонёк. Она вдруг улыбнулась, в изнеможении сомкнула веки и тихо произнесла:

— Я объявляю вам войну!.. Наконец-то! Что так долго? А я ведь так ждала тебя, любимый! — и из глаз её покатилась непрошеная слеза.
— Теперь нас ничто не в силах разлучить до конца наших дней, дорогая моя Помпея! — негромко вымолвил Везувий, взорвавшись поцелуями и засыпав ими Помпею.

Наконец-то они нашли и обрели друг друга, эти двое любящих сердец, пронеся любовь, верность и память сквозь годы суровых испытаний.

Внук Сергей потихонечку вышел из комнаты, чтобы не мешать встрече, оставив пожилых людей наедине.

В срочном порядке собралась вся большая родня: сын, внуки, их жёны, сваты, братья, сёстры. Наступал знаменательный момент. Негромко переговаривались, прислушивались к любому шороху, доносившемуся из-за двери. Но всё было тихо.

Через час решились постучать в дверь комнаты. Ответа не последовало. Тогда заглянули в комнату. Картина, представшая пред глазами родных, потрясла их. Везувий сидел на краю кровати. Тело его было склонено к груди Помпеи. Головы их покоились рядом, а руки были сплетены в крепких, обоюдных объятиях. На лицах их застыли блаженные, счастливые улыбки. Оба любящих сердца тихо, молча ушли, покинув сей мир и переселившись в мир иной.

Везувия и Помпею хоронил весь город…

— Вот ведь какие вещи творятся на белом свете, — подвела итог своему рассказу парковая лавка. — Тешились и любились всего-то лишь три месяца. Не долюбили. Пронесли любовь и верность через всю жизнь, и умерли в один день и один час. Мир и спокойствие их праху!

Никанор Иваныч не упустил случая, чтобы не удостовериться хотя бы в реальности наличия надписи на тыльной стороне верхней рейки. Всё совпадало…

[GREEN]

№ 4

Звездочёт

- Я на эту тварь натыкаюсь по сто раз на дню! - перегнувшись через перила балкона, Руслана смачно плюнула на макушку статуи. Пять лет назад изваяние из золота 750-й пробы было точной копией Русланы в полный рост. Несмотря на мягкость благородного металла, статуя сохранилась значительно лучше оригинала.
- Потрясающая меткость! Тренируешься?- я обрадовался, что заунывные трехчасовые жалобы на горькую женскую долю наконец-то переросли хотя бы в агрессию.
- Как увижу, так плюю,- она еще раз плюнула - и снова попала.
- Не заржавеет?- мой вопрос был частью отходного маневра – начинался унылый осенний дождик, и я собирался избежать дальнейших душеизлияний под предлогом спасения садового инвентаря.
- Скорее, я заржавею… или сдохну,- в последнее время Руслана источала влагу либо слезными железами, либо слюнными. Теперь она снова заплакала.
- Мне инструменты убрать надо, дождь пошел, а то заржавеют. И дом закрывать на зиму. Приходи вечером на картошку,- я от всей души надеялся, что она откажется от ежегодного ритуала – прощальных посиделок у костра с печёной картошкой.
- Не приду. У нас новая фенечка,- злобно всхлипнув, Руслана сдвинула рукав свитера и показала мне браслет, мигающий зелеными огоньками.

В этом браслете было что-то инопланетное и жуткое. Казалось, что из него сейчас выползут щупальца мерзкого липкого инопланетянина, поработившего Руслану, и утащат меня в мрачный скользкий каземат на вечные муки.

- Что это?- я удивился, до сих пор мне приходилось видеть на ней исключительно ювелирный эксклюзив.
- Ошейник. Строгий. С этой побрякушкой я могу дойти только до забора. Дальше меня током… вырубает. Так что пригласи лучше эту золотую дуру. У нее больше шансов. Тьфу!


Мы прощались, как обычно, до начала мая. Моя ветхая деревенская избушка, в отличие от загородной резиденции Русланы, возвышавшейся по соседству, не спасала от морозов. За это лето Руслана совсем постарела, глаза безвозвратно потухли, руки переставали дрожать только после серьезной дозы алкоголя. Ее общение окончательно замкнулось между телевизором и статуей. Загрузившись новостями и кальвадосом, Руслана пересказывала своей золотой интерпретации байки из телевизора, спорила с ней, ругалась, плевалась. Я не мог предположить, что та наша встреча окажется последней.

***
В нашей деревне, притаившейся в музее-заповеднике, дачные участки не предполагались изначально. Хранители музея отстаивали каждый квадратный сантиметр земли, словно щитом, прикрываясь то именем великого предка-художника, то «крышей» в Кремле. Руслана и ее высокопоставленный отец появились у нас в самом начале девяностых. Сначала в деревню приехало несколько машин с мигалками, потом вереница грузовиков с солдатами, и, наконец, колонна строительной техники. Шум стройки, не утихающий даже по ночам, мешал наслаждаться соловьиными трелями, а спустя полгода дворец, построенный во всех стилях одновременно, загородил половине деревни вид на излучину реки. Жителями нашей слободы были в основном художники, скупившие деревенские дома еще во времена хрущевской оттепели. Всю жизнь за приличные деньги они писали портреты идолов компартии, но иметь членов политбюро в качестве соседей категорически не желали.


- Хорошо, что мавзолей не построили,- комментировал архитектуру соседского дворца художник Мылов – придворный членинописец (как называл его мой отец) развалившейся державы.
- Дорвались, кухаркины дети, - поддакивал ранее ненавидевший Мылова монументалист Слизунов.
- Пропала деревня,- театрально резюмировала пейзажистка и мизантропка Гринпиевич, опрокидывая рюмку водки, не чокаясь.

Мои родители, наконец выбравшиеся из-под цензурного пресса, были увлечены первой совместной выставкой и не обращали внимания на новых высокопоставленных соседей.

- Хороший мой, зачем тебе вообще это замечать? Тем более презирать. Презрение – это эмоция, а они не стоят наших эмоций. Раз ничего всё равно не изменится, ну их. Ты ёжиков накормил?- моя мама всегда умела найти нужные слова.


Фейерверк по случаю сдачи соседского дворца не имел ничего общего с убогими московскими салютами в красные дни календаря. Я даже не мог представить, насколько разнообразными и фантастическими могут быть пиротехнические снаряды. Разноцветные огни извивались и летели во всех направлениях одновременно, создавая движущиеся таинственные тени, будто в лесу начался карнавал местной нечисти. Ни один из залпов не повторялся. Не опуская головы, я добрел до узенького горбатого мостика через овраг, споткнулся о корень столетнего дуба, поднялся… Следующее пиротехническое чудо взорвалось внутри меня. Каждый новый удар сердца стал разбрасывать по телу миллионы разноцветных огней. Быстрее – быстрее – быстрее. Я испугался, почувствовав, что задыхаюсь. И этот страх вернул меня к реальности. Я понял, что случилось. На узеньком горбатом мостике, выхваченном из мрака снопом переливающихся брызг фейерверка, стояла русалка. Русалочка. Мне приходилось видеть похожих на нее волшебных созданий на маминых иллюстрациях к сказкам, но я не думал, что они могут быть настолько красивы. В раннем детстве меня пугали русалками, которые заманивают беспечных юношей в лес, откуда юноши никогда не возвращаются. Конечно, не возвращаются. Она прекрасна. Нет, она совершенна! За этой русалкой я готов и в лес, и в реку, и на край света.

Фейерверк перестал пугать лес взрывами и сполохами. Она стояла на мостике, запрокинув голову к небу, и что-то шептала. В лунном свете русалочка будто парила среди ракитовых кустов, разговаривала с лесом, нашептывала приказы местным эльфам. Обычный мостик, по которому я каждый день ходил к колодцу за водой, вдруг стал сказочным. За ним больше не существовало обычной деревни, в колодце плескался волшебный звездный напиток, а вдоль тропинки выросли фантастические цветы, дурманящие меня своими экзотическими ароматами. Я готов был исполнить любое желание русалочки, а заговорить боялся. Задыхался от нахлынувших чувств и не находил слов. Странно было бы начать разговор с «привет, ты кто?». Я ждал, пока придут волшебные слова, но они все не приходили, и тогда я произнес те, которые пришли в голову первыми:


- Если ты ждешь падающую звезду, смотри правее. Обычно они над этими лиственницами,- соврал я, чтобы как-то начать разговор.

Русалочка вздрогнула, резко повернулась на голос. Внимательно разглядела меня, наверное, определяя, опасен ли я.

- Откуда ты знаешь, что я ждала звезду?
- Горбатый мостик – местная достопримечательность. Все туристы в августе приходят сюда смотреть на звёзды и загадывать желания,- мне важно было заявить, что я местный, чтобы потом предложить услуги экскурсовода.
- Я не туристка. Я теперь здесь живу. Вон в том доме,- русалочка изящным жестом указала на дворец.
- Значит, мы соседи, мой дом рядом,- мой срывающийся от волнения голос пустил несуразного скрипучего петуха.
- Тебе сколько лет?- ее взгляд вдруг стал строгим.
- Двенадцать…- пролепетал я, холодея от ужаса - вдруг ей чуть-чуть больше, и она не станет со мной дальше разговаривать.
- Мне тоже двенадцать. Ай! Я из-за тебя звезду пропустила,- русалочка топнула ножкой.
- Их сейчас много, звездопад только начался,- я пожалел, что не могу управлять вселенной.
- А вдруг это была та самая, которая бы исполнила мое желание?- в ее голосе появились капризные нотки.

Показалось, что ради нее мне хоть ненадолго позволят управлять звездопадом.

- Смотри, сейчас звезда будет здесь,- я показал рукой на небо над лиственницами, и действительно в ковш Большой медведицы упала маленькая звездочка,- Теперь здесь,- я показал в противоположную часть неба, и хвостик другой звезды исчез за ракитовым кустом,- Теперь здесь,- и звезда пролетела мимо пояса Ориона.
- Вот это да…- русалочка замерла от удивления.

Моему удивлению тоже не было предела. Наверное, вселенная благоволит влюбленным? Больше всего я боялся, что она попросит меня повторить трюк, а звезды престанут меня слушаться. Постарался поскорее сменить тему разговора.

- А почему ты здесь одна?
- Отец хвастается новым домом, все пьют водку, им не до меня.
- Руслана-а-а-а-а-а,- раздалось нестройное многоголосие из-за железного забора, отделяющего дворец от внешнего мира.
- Про меня вспомнили, я лучше пойду, а то они всю деревню на ноги поднимут,- русалочка оперлась на мою руку, спустилась с мостика.
- Можно я буду звать тебя русалочкой?- я специально не сошел с тропинки, чтобы задержать ее еще на мгновение.
- А мне как тебя называть… Звездочет?- сказочная девочка улыбнулась своей идее. Нет, она мне улыбнулась.
- Звездочет!- я чуть не задохнулся от восторга, она сделала меня частью сказки.


Мы сговорились встретиться в полдень на этом же мостике. Всю ночь я слагал стихи о русалочках и звездочетах, о нашем волшебном королевстве и его жителях. С рассветом перебрался в гамак, мне показалось, что влюбленному поэту больше подобает воспевать даму сердца, раскачиваясь в гамаке. Я закрывал глаза, вызывал в памяти образ белокурой русалочки, представлял наши романтические прогулки, робкие поцелуи… проснулся без минуты двенадцать.

Ровно в полдень я добежал до мостика. Русалочки еще не было. Я перебирал в памяти сочиненные ночью стихи, мучительно решал, с какого начать. На ходу переписывал неудачные строчки. Специально выбрал пушистый ракитовый куст, на фоне которого прочту первое стихотворение, чтобы природа, которая упоминается в нескольких строчках, тоже участвовала в представлении. Через час я подумал, что она проспала, через два - что по какой-то причине задерживается. Ближе к вечеру я понял, что моя Русалочка не придет, потому что я ей неинтересен. Я добрёл до реки, сделал из листков со стихами кораблики и один за другим отправил их в плавание. Заметив местных мальчишек, быстро разделся и бросился в воду. Не хотел, чтобы кто-нибудь видел мои слёзы. Хотелось плыть, пока силы не оставят меня, а потом… мне было всё равно.


Сознание вернулось ко мне в лодке соседей – скульпторов. Они материли моих родителей, не усмотревших за ребенком, и сокрушались по поводу сорванной рыбалки.

- Слышал, нашего-то фейерверкера главным по нефти и газу назначили,- прокашлял художник с бородой Льва Толстого и усиками Сальвадора Дали.
- То-то он, сволочь, с утра подорвался и умотал со всей своей челядью. Будем надеяться, что не вернется,- пророкотал шаляпинским басом второй сосед, выплюнул за борт папиросу и сменил коллегу на веслах.

Значит, она уехала. Значит, я напрасно страдаю. Какое счастье!
***

Заканчивался август, над горбатым мостиком по ночам падали звезды, в саду падали яблоки, сердце Звездочета терзалось грустными рифмами. Очень скоро родители перевезли меня в Москву. Любовь любовью, но школу никто не отменял. Я страдал до середины сентября, пока не влюбился в огненно рыжие кудри отличницы Светочки.

Вспоминать о Руслане я начал в конце весны. Увижу ли я ее летом на даче?


Не увидел.


В телевизоре периодически мелькал ее отец. Его простое русское лицо несло на себе печать незаменимости и алкоголизма. Он отчитывался об успехах и предлагал потуже затянуть пояса. Руслана рядом с ним ни разу не появилась. Прошло восемь лет. Я приезжал на дачу только на дни рождения мамы. Молодому человеку убивать лето вдали от бурлящей жизнью Москвы было бы странно, особенно, когда родители живут на даче.


Руслана появилась так же неожиданно, как когда-то исчезла.

Я приехал, как всегда, в середине июня поздравить маму. Собрал букет её любимых ромашек, нанизал свой фирменный шашлык и отправился за водой. Возвращаясь от колодца с двумя неподъемными ведрами воды, я внимательно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться.


- Здравствуй, Звездочет…


Когда на землю падает ведро с водой, выскользнувшее из руки, сначала раздается глухой удар, затем вода, движимая силой инерции, собирается в волну и бьет в край ведра. Ударившись о край, волна наклоняет ведро и превращается в водоворот, шатающий ведро в разные стороны. Набрав силу, водоворот в конце концов переворачивает ведро. Вода с брызгами разливается, в брызгах переливается радуга. Пустые ведра, позвякивая ручками, катились по земле. Я радуга или ведро?


- Здравствуй, русалочка...- я поднял глаза и увидел на горбатом мостике эффектную блондинку с порочным ртом. Хорошо, что она назвала меня звездочётом, мог бы и не узнать.
- Узнал?- она прочитала ответ в моих глазах, а спросила, чтобы избежать неловкой паузы.
- Я думал, что мы уже никогда не увидимся…
- А я уже обрадовалась, что встретила мужика с полными ведрами,- съязвила Руслана.
- Спасибо…- я попытался поднять оба ведра одной рукой, но безуспешно.
- Хватит тормозить!- ее манера общения показалась мне ненастоящей, казалось, она тоже очень волнуется.
- Извини… Давай… встретимся здесь на закате…- я ответил строчкой одного из стихотворений, посвященных русалочке.
- Договорились,- Руслана побежала к своему дворцу.


Я вернулся к колодцу. Чтобы мысли перестали нестись одновременно во все стороны, пришлось вылить себе на голову с десяток ведер ледяной воды. Весь день ушел на придумывание сценария нашей встречи. Я перечитал стихи, написанные ей восемь лет назад, они показались мне наивными, дурацкими, плоскими, убогими. Кроме того, девушка, которую я встретил на нашем мостике, точно не имела никакого отношения к этим стихам. А ничего другого у меня не осталось. Уверенности, что Руслане будет интересно слушать истории из моей студенческой жизни, у меня не было. Для пущего смятения, после моих водных процедур у колодца, на самом кончике носа образовался прыщ. Он увеличивался с каждым моим подходом к зеркалу, грозя к вечеру превратить меня в Буратино. Прыщу хорошо. Он не пишет стихов, не терзается волнениями.

Тщательный отбор полевых цветов для букета не отвлек меня от волнений. Наоборот. Теперь я терзался, какой букет выбрать: с преобладанием ромашек или васильков. В нежно-розовом свете заката эффектнее показался ромашковый. Посмотревшись в зеркало, мы с прыщом отправились к мостику.

Руслана листала альбом с фотографиями, сидя на перилах. Заметив меня, она спрыгнула и пошла навстречу. Меня удивил и обрадовал ее новый образ: глубокое декольте и вызывающее мини исчезли вместе с боевым макияжем. Лёгкое белое платья и венок из ромашек. Она, как смогла, приблизилась к образу русалочки. Неужели для меня?

- Это тебе… русалочка,- я протянул букет и замер в ожидании реакции.

Руслана вдохнула аромат полевых цветов, опустила букет. Я видел, что она мучительно выбирала, как меня отблагодарить. Словами?.. Поцелуем?.. Или словами?.. Или поцелуем?.. Словами? Поцелуем?

От волнения она сделала всё сразу: прижалась ко мне, ткнув в живот букетом, чмокнула в щеку и одновременно пробормотала:

- Спасибо…

И так же неуклюже отстранилась. Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Напряжение сразу исчезло.

- Меня все считают врушкой, когда я рассказываю, как ты управлял звёздами,- выпалила Руслана, перестав смеяться.
- А ты обо мне кому-то рассказывала?- я захотел услышать эти слова еще раз.
- Конечно! Это самое удивительное, что со мной произошло за всю жизнь!
- Я думаю, что никто, кроме нас, в это никогда не поверит,- на слове «нас» по телу пробежали мурашки.
- Я принесла фотки, чтобы всё про себя рассказать,- смутилась Руслана. Неужели она тоже услышала про «нас»?


Спустя годы я узнал о причине нашего расставания. Оказывается, ее не очень трезвому папе позвонили среди ночи и предложили возглавить крупную нефте-газовую компанию. Утром они уже были в Москве, в обед на Ямале, а через неделю отец отправил Руслану учиться в Лондон. Высокопоставленный папа один занимался ее воспитанием, мать умерла при родах. Отец всегда был нежен, но никогда не спрашивал ее мнения. Руслана хотела мне написать, но не знала адреса, пыталась найти меня через знакомых, но общих знакомых у нас никогда не было.

Чтобы мы смогли в темноте разглядеть фотографии, я сбегал домой за фонариком. Альбом был очень толстым, но из сотен снимков я запомнил только мохнатые шапки бифитеров, охраняющих Букингемский дворец. Какие могут быть фотографии, когда русалочка касается твоего плеча при каждом перелистывании страницы. Мне хотелось, чтобы альбом никогда не заканчивался, но, - увы.

- Тебе интересно?- Руслана захлопнула альбом.
- Очень,- я боялся, что она попросит рассказать о моей жизни между нашими встречами, но сменить тему мне не удалось.
- А что было у тебя?- русалочка ждала от своего звездочета волшебной истории.

О чем я мог рассказать?

Я глубоко вдохнул, закрыл глаза. В моем «зажмуренном мире» по красно-черному фону заметались причудливые фигурки, составленные из полупрозрачных кружочков. Я всегда умел управлять ими, задавать траектории движения, собирать в группы и снова разлучать. Время от времени я играл ими, чтобы сосредоточиться. Сейчас они отказывались мне повиноваться.

Жираф летит вправо. Вправо, я приказываю! Морской конёк плывет вниз. Куда ты! Вниз! От злости я стал задыхаться. Попытался открыть рот, чтобы набрать воздуха, и не смог. Нежные губы моей русалочки не давали мне вдохнуть.
***
Наша лодка покачивалась в камышовой заводи. Бросив весла, я срывал кувшинки. Вырванные из воды, они теряли свое очарование, но я не мог не срывать цветы для Русланы, когда она была рядом. Мы целовались и слушали кузнечиков…


- Вставай! Просыпайся! Вставай же!- в глазах Русланы был ужас.
- А… Это был сон…- последние два дня я впервые в жизни существовал в мире полной гармонии. Руслана мне снилась, мы вместе просыпались…
- Вставай! Папа приехал!- она бегала по спальне, собирая в охапку мою одежду.
- Что случилось?- информация дошла до меня, но я еще не успел понять, как к ней отнестись.
- Скорее, в окно и беги к калитке за гаражами!
- Здесь же второй этаж…- наконец проснувшись, мой организм включил базовые инстинкты.
- Ты жить хочешь?- прозвучало очень убедительно.


Возле окна спальни на мое счастье оказалась вполне крепкая деревянная решетка, по которой вился дикий виноград. Аккуратно, чтобы его не повредить, я начал спускаться вниз. Листья – ладошки аплодировали рыцарю, который рискует жизнью, чтобы не скомпрометировать даму сердца.


- Гм…- раздалось за моей спиной, когда до земли оставалось всего ничего.
- Здравствуйте,- я спрыгнул на землю, развернувшись в воздухе.

Передо мной, заслоняя небо, возвышался отец Русланы. Я видел его по телевизору, но не думал, что он настолько огромен.

- Кто?- трактовать его вопрос я мог очень по-разному. «Кто вылез из спальни моей дочери?», «Кто покусился на ее честь?», «Кто посмел?».
- Сосед,- выбрал самую безобидную из возможных трактовок и подобающий ответ.
- Ха-ха-ха…- смех громовержца звучал зловеще, но я почему-то не испугался.


Руслана, с невинным личиком впорхнувшая на террасу, замерла от удивления, застав нас с ее отцом в креслах с бокалами коньяка.


- О, дочка, за нее и выпьем, оба имеем повод,- отец залпом осушил бокал именного коньяка и тут же налил еще.
- С радостью,- я вдохнул аромат божественного напитка, сделал маленький глоток, прокатил коньяк по нёбу, попрощался с ним и тоже выпил залпом.
- Иди, дочка, в дом, нам поговорить надо,- громовержец сказал это нежно, но не предполагая дискуссии.
- Простите, но…- от коньяка я осмелел, хотел указать ему, что таким образом уже давно не подобает обращаться к женщине.
- В дом!- это было адресовано мне и без всякой нежности.


Отец Русланы взял издевательскую паузу. Под его тяжелым взглядом я чувствовал себя крайне неуютно. Будто меня заставили танцевать стриптиз на филармонической сцене.


- Искусствовед, говоришь,- он произнес это, как страшный неизлечимый диагноз.
- Специализируюсь на итальянской живописи эпохи Возрождения,- я собрал в кулак всю свою профессиональную гордость, но прозвучало как-то жиденько.
- Пойдешь завтра со мной на кабана, искусствовед,- это был не вопрос, а приказ.
- В заповеднике охота запрещена,- я попытался воспользоваться законом, чтобы не упоминать о том, что я в принципе не могу убить живое существо.
- Для кого как. Нам поговорить надо, а в доме ушей много.
***
Рассвет застал нас на подходе к лесу. Орудие убийства – неподъемное ружье, выданное отцом Русланы – оказалось для меня абсолютно инородным явлением. Постоянно съезжало с плеча, цеплялось за кусты, било сзади по ногам. Я еще с вечера поклялся, что, если мне и предстоит выстрелить – буду целиться в другую сторону. Отчаявшись ждать, когда он заговорит, решил атаковать.

- Я прошу руки вашей дочери. Мы с Русланой любим друг друга,- выпалил на одном дыхании, даже не успел испугаться.

Он сделал несколько шагов и замер. Пристрелит или просто забьет прикладом?

- Что ж ты за…- громовержец повернулся и впился в меня взглядом. Я снова не понял, как трактовать его фразу.

Мне было всё равно: оскорбит, ударит, пусть даже затопчет ногами. Любой результат лучше мучительного ожидания. В конце концов, моей любви повиновался звездопад. Моя любовь выдержала испытание временем. Ради нее существует жизнь. Ради нее не страшно умирать.


- Я всё понимаю. Любовь. И мужик ты хороший. Но кто ты? Искусствовед. Вшивый интеллигент. А моя дочь... В этой стране, если ты не воруешь, денег у тебя никогда не будет. А тебе и красть негде,- его речь вдруг стала напевной, он будто разговаривал сам с собой.
- Не всё же упирается в деньги,- я воспользовался паузой в его «песне о деньгах».
- Помаетесь, переругаетесь, разбежитесь,- прозвучало, как строчка из колыбельной.
- Если у вас столько власти, что вы готовы за нас всё решить, неужели вы неспособны решить иначе? Или это для вас сложно?- я попробовал взять «на слабо», других аргументов не было.
- Всё, Руслану уже… она уехала, можем возвращаться,- он посмотрел на часы, развернулся и пошел в сторону деревни.

Это был всего лишь трюк? Дешевый, пошлый трюк, чтобы увезти Руслану без лишних скандалов? Я представил, как охранники тащат ее вниз по лестнице, запихивают в тонированный джип. Неужели абсолютная власть нуждается в таких убогих уловках? Отвлечь и чужими руками сделать подлость. И ни в коем случае при этом не присутствовать.

Ружье соскользнуло с плеча, больно ударило по ноге. А если говорить с ними на их языке? Если ответить жестокостью на жестокость? Я вскинул ружье, поставил палец на курок.

- Стоять!- хотел громко и грозно крикнуть, но получился скорее визг.
- Стрелять будешь?- остановился, удивился, но не испугался.
- Вы прямо сейчас звоните, чтобы ее вернули,- ружье дало чувство уверенности. Сейчас оно было уже не помехой, а убедительным аргументом. Я ощутил приятную тяжесть. И власть.
- А то что?- и снова в его голосе не было страха.


Скажу хоть слово и уже никогда не выстрелю. А если промолчу и нажму на курок? Что это изменит? Убийство во имя любви останется убийством. Простит ли меня Руслана? Любит ли она меня или я для нее всего лишь увлечение? Я сломаю жизнь ей и себе. Стану убийцей. Если в тюрьме напишу роман об убийстве ради любви, его никто не прочитает. Домечтавшись до тюремной литературы, я стал себе противен и опустил ружье.


- Вот видишь, куда ты? Не твои это игрушки. Ружье сдашь сторожу.


Я ощутил абсолютную пустоту. Он вползла в сознание, вытеснив смятение и горечь. Тупая, ватная пустота. Руки подняли ружье. Глаз увидел цель. Палец нажал на курок.

Убить способны не мысли и не чувства. Убивает пустота. Ей всё равно в кого и за что стрелять.

Раздался сухой щелчок. Пришлось нажать на курок еще и еще раз. И снова щелчки.

Громовержец замер и медленно повернулся.


- Что ж ты… сынок,- в его голосе слышалась горечь,- Что ж ты наделал…
- Оно не было заряжено…- стало понятно, почему он совсем не испугался, стоя под дулом.
- Мне надо было знать, чего от тебя ждать,- он подошел, по-отечески прижал меня к груди.


Онемевшие руки уронили ружье на землю. Тело обмякло. Деревья слились в зеленом водовороте, затягивающим в страшную черную бездну.


- Не всегда мы можем решать свою судьбу,- его голос раздавался откуда-то сверху, спокойный и монотонный,- Жениха Руслане выбираю не я. Он будет преемником, его назначат хозяева. Это не твои и даже не мои игры. Пусть так будет. А я хочу дожить спокойно.
*** Спасенные в экстремальных ситуациях празднуют второй день рождения. У меня появилась дата первой смерти. Забыть о том, что ты способен убить человека, невозможно.

Сознание отказывалось принимать произошедшее. Казалось, что это какая-то болезнь, вызывающая мигрень, что я сейчас вернусь домой, съем горсть таблеток, запью их чаем с земляничным вареньем, и всё пройдет.

Спустя несколько месяцев, поняв, что избавиться от навязчивого кошмара просто так не получится, я стал искать оправдания. Обвинять во всем отца Русланы. В конце концов, именно он спровоцировал меня, унизив, растоптав чувства, доведя до крайности. Это был его выстрел. Не будь его, я никогда бы не направил оружие на живое существо. А еще лучше, если бы в моей жизни никогда не было Русланы. Это всё из-за неё.

Устав от бессмысленных обвинений, я попытался договориться со своей памятью. Или совестью? «Я каждый день кормлю бездомных собак, такой человек не способен на убийство». «Я пять раз нажал на курок незаряженного ружья, если я спасу пять живых существ, мы будем в расчете». Только было непонятно, с кем в расчете.

Я помню момент, когда наступила абсолютная апатия. Воспоминания накрывали меня во время выступления на научной конференции. Произнеся дежурную фразу «Италия – родина возрождения», я снова провалился в «сцену на охоте» и понял, что мое возрождение уже никогда не наступит. Убежал, сорвал доклад. Даже не стал оправдываться. Почувствовал приближение смерти.

Возникло желание проститься со всем, что когда-то радовало, делало счастливым, наполняло жизнь смыслом. Перебирая семейные фотографии, альбомы с репродукциями «Возрождения», бродя маршрутами детства, я тосковал по неслучившемуся счастью, несложившейся жизни. Я достал с антресолей картины моих родителей и развесил их по стенам. Особенно мне нравилось включать «Брандебургские концерты» Баха и слушать их, созерцая зимние пейзажи кисти отца.

Незаметно сцена холостого выстрела перестала быть кошмарным сном. Просто сон.

Единственное, что осталось черным осадком, какой-то копотью на душе - я перестал делить людей на авторов и исполнителей, милых и мерзких. Всё просто: выстрелю я в этого человека или нет.
***
О свадьбе Русланы и Феликса говорили в новостях всего мира. Она повлияла даже на котировки валют. Отец в прямом эфире благословил их брак, будучи сильно нетрезвым.

Спокойно дожить у громовержца не получилось. Очень скоро его обнаружили мертвым в подмосковной резиденции. Слухов о причине смерти было много, но уголовного дела так и не завели.

Узнав об этой смерти, я почувствовал легкость. Мое тело показалось мне невесомым. Лети, куда хочешь.

Наверное, почувствовав, что осталось недолго, отец позаботился о будущем дочери: по завещанию, доверенность Феликса на управление компанией каждый год теперь подписывала Руслана. Я не вникал в юридические тонкости, но выходило так, что ни убить ее, ни развестись в ней Феликс не мог. Как она мне потом объяснила, в случае ее смерти, всё, наворованное непосильным трудом отца, доставалось не Феликсу.

Странное представление громовержца о счастье дочери обернулось для нее фактически тюрьмой. Феликс запер жену в нашей деревне, дабы не портила ему имидж респектабельного бизнесмена и патриота регулярными светскими скандалами. Душным летним вечером к пустовавшему десять лет дворцу подъехала кавалькада тонированных джипов. Лес вздрогнул от пошлой кислотной музыки. От выхлопных газов стало нечем дышать.

По обрывкам скандала я понял, что…

- … Ты, сука, из этой дыры больше никогда не вылезешь…
- … Ты, ублюдок, не получишь доверенность…
- … Ты, тварь, сдохнешь, если ее не подпишешь…
- … Ты, скотина, на коленях за ней приползешь…

Джипы уехали, в домике охраны загорелся свет.


Зачем судьба устроила нам третью встречу? Я ощутил неудобство, будто в моей квартире поселился чужой незнакомый человек. И больше ничего. Пустота.


- Здравствуй, Звездочет…
- Здравствуй…
- Не узнал?..
- Я… был уверен, что мы уже никогда не увидимся…
- Увиделись…
- Увиделись…
- Почему не заходишь, я здесь уже третий день?..


Что я мог ответить? Рассказывать о моих душевных ранах было незачем. Ей хватало своих. Отец наверняка не говорил ей про холостой выстрел. А если и говорил, к чему было об этом вспоминать?

Мы стояли и молчали. Оба чувствовали боль и понимали, что делиться ею нет никакого смысла.


- Ты… заходи иногда… - ее голос дрогнул.
- Я сегодня на несколько дней уеду, а потом обязательно зайду…
- Не бросай меня, Звездочет…- я впервые увидел ее слезы. В солнечных лучах слезинки казались неправдоподобно желтыми. Даже не верилось, что выражение грусти может быть таким жизнерадостным.
***
Золотую статую Русланы – она в полный рост со всеми своими выдающимися женскими прелестями – Феликс установил у дворцового крыльца на очередную годовщину их свадьбы. Стоимость шедевра позволила бы культовому скульптору современности опошлить еще три Москвы. Когда с золотой бабы сняли белоснежное покрывало, я подумал, что одной левой ягодицы было бы достаточно, чтобы покончить с лесными пожарами в нашем регионе. Едкий дым мешал гостям наслаждаться «Явлением Золотой Русланы», но уйти в дом никто не смел, опасаясь гнева хозяина. Муж, опьяненный коньяком, свалившимися на голову деньгами и властью над собравшимися холуями, впал в патриотизм:


- Это не какая-нибудь модель с силиконовыми сиськами! Это – настоящая русская красавица! Вот такие женщины у нас в России! Вы знаете, как я люблю жену! Теперь вы это видите! Она для меня - и есть Россия! Великая и любимая!


Я помнил его еще белесым безликим мужчинкой, который пугался звука собственного голоса. Однако, со временем имиджмейкерам и лизоблюдам все-таки удалось убедить его в собственной исключительности, харизматичности и незаменимости. Наверное, очень старались.

Мне - единственному приглашенному не в качестве раба, а просто соседа по даче, не обязательно было купаться в этом патриотическом фонтане. В ожидании кулинарных шедевров от специально выписанного из Италии повара, остывающих с каждым лозунгом мужа Русланы, я прогуливался вдоль строя пальм в кадках, разглядывал гостей. Поражало разнообразие визуальных выражений рабской преданности. Чести оказаться на празднике было удостоено человек тридцать, и никто из них не повторялся. Слушая хозяина, сухонький дедушка с бликующей лысинкой держал над головой мобильный телефон с включенной видеокамерой, направленной на спикера; крепкий мужик в костюме от «Бриони» посадил на плечо девочку лет пяти, чтобы ей было лучше видно Феликса; дама постбальзаковского возраста, переливающаяся с ног до головы блестками, изображая заинтересованность на грани отрешенности, будто случайно поливала красным вином полупрозрачное платье анорексичной девушки, сгибающейся под тяжестью украшений, а та не смела возмутиться, потому что была не менее увлечена речью. Всех этих людей объединял один общий порыв: по мере выкрикивания лозунгов, они синхронно делали один маленький шажок к Золотой бабе, возле которой ораторствовал Феликс, будто каждая новая фраза сопровождалась магнитным импульсом. Круг сжимался. Чувствовалось, что стая вот-вот бросится на вожака и залижет насмерть. Вожак не унимался:


- Не плачь, родная моя, я понимаю, что это слишком неожиданно. Только мне ничего для тебя не жалко. Все слышали? Жена и Родина – всё, что у меня есть! Два коротки-и-и-и-их, один диннны-ы-ы-ы-й! Ура! Ура! Ура-а-а-а-а-а-а-а!!!


Гости побросали бокалы в траву, освобождая руки для аплодисментов. Руслана, захлебываясь слезами, убежала в дом.
***
Мы стали ходить друг к другу в гости. Для меня это были болезненно мучительные вечера. Приходилось выслушивать жалобы и выдумывать истории, чтобы как-то ее развлечь. Чаепития быстро сменились пьянками. Говорить было не о чем, а признаться в этом было страшно. Еще страшнее было то, что кроме Русланы, у меня никого не было. Пустота никогда не притягивает людей.

Каждое лето в середине июля случался перерыв в нашем общении, которого я ждал с весны. Приезжали стилисты, визажисты, массажисты – готовили Руслану к встрече с мужем. То есть, к продлению доверенности. Официально мероприятие называлось «годовщина свадьбы». Съезжались гости, устраивался фейерверк. Для Русланы это было возможностью выторговать ту или иную поблажку к тюремному режиму. В один из визитов Феликса она и настояла, чтобы меня тоже пригласили на торжество, как друга и соседа, иначе доверенность подписана не будет. Ей это вышло боком. Меня-то пригласили, но на руке появился браслет, бьющий током при пересечении линии участка. С тех пор, чтобы пригласить меня в гости, Руслане приходилось делиться с охранниками кальвадосом.

После каждой «годовщины» Руслана хвасталась синяком под глазом или разбитой губой.

- Гаденыш ничтожный! Если он думает, что через год получит доверенность – жестоко ошибается!

Весной она обычно стоила наполеоновские планы, как поквитаться с мужем. А ближе к июлю удивляла меня покорностью:

- Если не он, то кто? Если бы я могла его кем-то заменить. Так никого же нет. Нет у него конкурентов. Кто, если не он?

Я не хотел спорить. Не мое дело. Всё равно ничего изменить я не мог. Культы кухонных тиранов, как я помнил из курса истории, рушились исключительно по объективным причинам. Оставалось дождаться, когда вселенная выстроит звёзды соответствующим образом.
*** Одним морозным январским утром жадность и глупость мирового финансового рынка вызвали очередную волну кризиса. Кризис серьезно урезал цены на энергоносители. Падение цен на нефть и газ вызвало забастовку на всех предприятиях компании Русланы и Феликса. Забастовка пробудила недоверие инвесторов. Инвесторы организовали проверку и выяснили, что Феликс не просто вор. Он умудрился украсть нефть и газ, которые еще даже не были выкачаны из недр многострадальной земли.

Феликс, почувствовав опасность, понял, что до следующей доверенности ждать не имеет смысла, и просто растворился в пространстве.

Тело Русланы в начале марта обнаружили судебные приставы, приехавшие в нашу деревню описывать конфискованное имущество. Она замерзла у ног золотой статуи, брошенная на голодную смерть охранниками, не получившими очередную зарплату. Браслет не выпустил ее за забор.

Огромная золотая дура, распиленная после конфискации, оказалась всего лишь позолоченной железкой.

[GREEN]

№ 5

Снежная

Зима в этом году оказалась особенно снежной. Высота покрова достигала в тихих местах метра. Дворникам приходилось выходить по несколько раз за день. Расчищать дорожки, посыпать песком упрямую наледь, сгребать вдоль бордюров огромные снежные борта.

Укромный уголок старого парка мерцал щедрыми бриллиантовыми россыпями. Березовые косы плавно колыхали под едва заметным ветерком свои драгоценные наряды. Ленивое зимнее солнце, склоняясь к закату, окрашивало снег то в розовые, то в лиловые оттенки.

Уставшие от декабрьских туманов птахи старательно – только бы успеть до заката – выводили свои рулады.


Она удобно расположилась на скамейке, аккуратно расправила полы своей чудесной шубки. Не женщина – настоящее произведение искусства. Под стать красоте зимнего вечера.

Она с наслаждением впитывала всю прелесть первого январского дня. Стараясь побольше запомнить, запечатлеть в памяти все, до мельчайших подробностей. И эти серебряные переливы – и в звуке, и в свете. И трогательную хрупкость заиндевелых ветвей на фоне возмутительно голубого неба. И нахохлившиеся силуэты отчаянных певцов, нотами украсившие тысячи раз перечеркнутую прозрачность. И пьянящий аромат свежего снега.

Как же здорово просто жить!


- Мамоньки мои дорогие! – присвистнул случайно забредший в тихий уголок мужчина. – Это ж какому козлу пришла в голову мысль оставить одной эту голубоглазую прелестницу!

«Козел» неприятно кольнуло. Все остальное – пришлось ко двору – одиночество заметно подзатянулось. Она элементарно соскучилась. Приосанилась. На всякий случай незаметно огляделась. Никого.

Значит, голубоглазой прелестницей могла быть только она. Вне всякой конкуренции…

«А он и сам ничего, - зашла на вираж встречная мысль. – Высок. Строен. Сероглаз – кажется, мне нравятся сероглазые. И эта милая родинка над верхней губой…»

Обладатель серых глаз и милой родинки подошел ближе:

- Какие линии, какие цвета! Обожаю натуральных блондинок с выдающимися (вот нахал, вводит девушку в краску!) кхм… подробностями. Эй, Снегурочка, нельзя ли познакомиться с Вами поближе?

Она с трудом подавила вздох: «Порядочные девушки с гусарами на улице не знакомятся, так кажется? Или не так?»

В любом случае, она знакомиться не собиралась. Но посмотреть и послушать… почему бы и нет? Если все складывается так приятно. И ей и ему…

Он присел на скамейку, улыбнулся так, что в недрах ее тела что-то задрожало и свернулось тугим клубочком. Улыбнулся захватывающей дух улыбкой:

- И откуда же берутся такие Снегурочки?

«Соблазняет, - зашлось ее заледенелое от хронического одиночества сердце. – Какая же я Снегурочка? Ни по комплекции не подхожу, ни по возрасту…»

Голубые глазки отыскали свое отражение в медной фонарной стойке. Да уж, на вид лет сорок, как минимум. Нет, Снегурочки столько не живут.

- Ну, тогда Снежная королева…

«Он что, читает мои мысли?» - в глубинах затуманенного комплиментом сознания зазвенела капель. Королевой стать она бы не отказалась. Хотя бы для одного-единственного…

Взгляд снова наткнулся на отражение. Какая там королева! Разве что женщина, да нет, просто баба… обыкновенная снежная баба. И что он в ней нашел?

Он придвинулся ближе. Прищурился с вызовом. Стряхнул с замерзшего плеча несуществующую пылинку. Окинул оценивающим взглядом с головы до ног, Выстудил сердце холодной усмешкой:

- Значит, знакомиться не желаем? А зря… Я мужчина со всех сторон положительный. Не курю, алкоголь употребляю только по великим праздникам. Зарабатываю прилично. Не бабник. Честно. Знакомлюсь, - еще один укол в самое сердце, - исключительно с серьезными намерениями. -Одинок, между прочим…

Она повела плечиком. Или показалось?

- Упорствуете, значит, - вздохнул сероглазый красавец. – И зря. Вы мне понравились. С первого взгляда. И со второго тоже. И далее, в том же духе. С заметным ускорением. Или углублением. Вам как больше нравится?

Ей нравилось и так и эдак. Но не признаваться же на второй минуте знакомства!

Она подавила вздох.


Сумерки сгущались. Ушедшее на покой солнце оставило парку сине-фиолетовый снег, чернильные тени и хрусткую зимнюю тишину.

Она встревожилась – не намеревается ли молодой человек оставаться тут дотемна? Это даже неприлично! Порядочные девушки… Впрочем, повторяться не следовало…

- Не беспокойтесь, я Вас не обижу…

И снова приступ экстрасенсорики! И как тут выдержать?

- Господи, а вечер Вам к лицу. В глазах появился волнующая поволока. Голубизна сменилась глубиной – прямо морские пучины. Да что там морские – океанские! А шубка в сумерках только выигрывает. Это что, песец? Или белая норка? Ни черта не разбираюсь в мехах… Зато разбираюсь в женщинах! Посему оставим песцов и норок в покое и займемся… ммм. Чем бы тут заняться? Мда, выбор не из легких. Куда ни кинь – сплошные достоинства… И стать, и силуэт… А эти волнительные изгибы… А неприступность! Обожаю холодных женщин. А снежных еще больше. Хотя, поговаривают, не бывает холодных среди прекрасной половины человечества, бывают не обогретые. А что если я попробую? Сломить сопротивление – увлекательное, между прочим занятие. Вам понравится…

Он придвинулся почти вплотную. Горячее дыхание коснулось ее щеки. Голова пошла кругом. Здравые мысли и намерения рассыпались хрустальными кристаллами по пламенеющему от странных желаний паркету души. Рассыпались звонко. И тут же испарились, не выдержав опасной температуры. Еще немного и от нее останутся одни…

Да, кстати, что может остаться от нее в таком случае? Самая малость… если вообще что-то сможет остаться!

«Кому скажи, что от простых слов вот так взяла и растаяла – засмеют! – едва ли не фыркнула она, сдержавшись в самый последний момент. – Видит же, что я не в настроении поддерживать беседу. Мог бы оставить в покое…»

А сердце склонялось к абсолютно противоположному: «Ну же, - дрожало оно, - ну же! Не медли! Стоит лишь руку протянуть. Коснись… заставь меня потерять голову!»

Мало того – активная мыследеятельность уже не справлялась с бурлящими чувствами. Еще немного, и…


Он, кажется, понял. Или наоборот. Вдруг вскочил, хлопнул себя по карманам:

- Вот придурок! Вешаю даме лапшу на уши. И только. А мог бы… У меня же с собой джентльменский набор!

Принялся хлопотать у скамейки, бормоча нечто нечленораздельное. Но теперь и она понимала с полуслова, с полувзгляда. Да что там – с полумысли!

- Сейчас, милая… сейчас… если гора не идет к Магомету, то Магомет сам может… собственно, я не о том. И Магомет тут совсем не причем! Просто ни одна девушка не сможет устоять перед хорошим шоколадом. А у меня он самый лучший в мире! Вчера только из Швейцарии… Вот я его сейчас… разломаю, чтобы Вам было удобно. И на салфеточку. И на фольгушечку…

Она изо всех сил старалась подавить улыбку. Никто и никогда так не суетился для нее! Никто и никогда не раскладывал швейцарскую шоколадку на засыпанной снегом скамейке. Никто и никогда…

- О чем это я? – он замер на полуслове, недоуменно рассматривая кусочки шоколада на снегу. – Ах, да! Ни одна девушка не сможет устоять перед шоколадом. Особенно, если его подают вместе с шампанским… самым лучшим в мире шампанским! Вы когда-нибудь пили «Пол Роже»? Божественный напиток! Представьте себе – сегодня у меня есть бутылочка «Пол Роже»! Как я мог забыть?

Она едва не плакала. Никто и никогда… И все-таки, все-таки недавняя почти близость оказалась дороже всех этих забот и жертв. Он так и не коснулся жаждущего ласки тела. Так и не пересек невидимой грани. Так и не…

На иссиня-черном небосклоне загорались звезды. Фонари дарили старому парку свой волшебный свет. В одном из золотистых кругов дрожали два близких силуэта. Он и она.

- Ну, как Вам? Напиток богов! А шоколадочкой-то закусите…

«Думает, что после бокала – хотя пластиковый стаканчик до бокала явно не дотягивает, - мысли теперь раскачивались в такт березовым косам, - я стану покладистее. Ошибается. Тут и бутылки будет мало. А вот очередное прикосновение не помешает. А вдруг…»

Она смутилась, оборвав излишне смелую мысль. Однако та уже начала свое путешествие.

Недосказанность не препятствовала предательской реакции тела. Что-то внутри заструилось. Что-то заскользило, выводя затейливые вензеля на девственно-чистой поверхности инстинктов.

Теплое, едва заметное прикосновение. Еще одно. И еще… Трепет. Сбивающееся дыхание. Рвущиеся наружу чувства. От ощущений и предвкушений каждая клеточка загоралась, пульсировала, готовилась к взрыву…

Ей хотелось большего. Еще большего! Или не хотелось? Да кто их поймет, этих женщин. Пускай даже и снежных!

Она готова была на все. Почти что на все. И тянулась к нему. И страдала, не позволяя себе этого. И ждала… и боялась…

- Эй, да Вы плачете…

Яркий клетчатый платок захватил драгоценную жемчужину-слезинку.

- Ммм, как сладко, - прижал он платок к губам. – Даже представить себе не мог, что у женщин бывают сладкие слезы. А что, если…

Он не договорил. Отпрянул. Изменился в лице.


Что же она сделала не так? Или не сделала?..

В глубинах его необъятных карманов что-то жужжало и требовало внимания.

Она напряглась. Какой еще сюрприз приготовил ее визави? В груди рокотала буря жаждущих удовлетворения страстей. Но не начинать же самой… И потом, эта странная реакция…

- Вот черт! – мужчина завозился в недрах кармана. – Сподобилась, однако…

«Что значит сподобилась?!»

- Блиннн…

«А это что еще за вольности? Порядочным девушкам…»

Он вытянул на давно ставший не белым свет нечто возмутительно маленькое и шумное. Приложил к уху:

- Да, лапочка?

«Лапочка?!!!!!» - померкли на небе звезды.

- Ах, ты застряла в пробке?! А позвонить, конечно, не могла. А я, как последний идиот сижу в этом гребаном парке и жду у моря погоды! И между прочим, не один…»

«Какие же мерзкие бывают у этих мужиков улыбки! А он еще и подмигивает! - в растерянной в потоке неожиданностей душе уже поднимались волны негодования. – Значит, я нужна была для того, чтобы время провести? И шампанское с шоколадом готовились совсем для другой?!»

Досада сжигала сердце не хуже оставшихся неидентифицированными предыдущих чувств. Слезы уже катились градом. И остановить их было не кому.

Герой не ее романа подался к выходу, торопливо рассовывая по карманам не пригодившиеся в процессе обольщения мелочи. Не оглянулся ни разу. А ведь мог хотя бы извиниться. Нет, похоже, он напрочь позабыл о недавнем флирте…

«Кажется, я умираю, - недоумевала она на фоне страданий, - но ведь девочки говорили, что в этом тихом месте я смогу дождаться весны…»

Изящные плечи поникли. Маленький каризный рот превратился в перекошенную былинку. Голубые глаза стекали по измазанным в шоколаде бледным щекам, безуспешно стараясь зацепиться хотя бы за звезды. Роскошный белоснежный песец (он же норка), безжалостно забрызганный шампанским, потерял всякий лоск и мог конкурировать теперь лишь с облезлой кошкой.

Что и говорить, разочарование не красит женщину. Да еще такое!

Ей элементарно не хватало опыта. Уверенности в себе. Достоинства, в конце концов! Впрочем, с достоинством было все в порядке. Даже слишком. А ведь могла бы… Или не могла?


***

Основательно выспавшееся за длинную зимнюю ночь солнце щедро дарило старому парку тепло и свет. Нахохлившиеся воробьи и синицы энергично занимались утренней гимнастикой, сопровождая процесс веселым чириканьем.

Пурпурные тени прочерчивали на сверкающих сугробах изящные сиреневые линии. Березовые косы легкомысленно стряхивали на землю бриллиантовые осколки своего вчерашнего наряда. Готовились принять новый…

Из-за угла появилась стайка оживленно щебечущих девушек.

- А милая получилась вечеринка!
- Я бы осталась на завтрак…
- Вот еще! Нас же на дачу к Олежеку пригласили. Опоздаем…

Дойдя до скамейки. Подруги остановились. Самая миниатюрная из них, присела:
- Ой, смотрите, что это?

В куче снежных комков переливались на солнце два сапфира. Почти сапфира…

- Здрасти, приехали! – рядом с малышкой приземлилась рыжеволосая толстушка. – Это ж мои сережки. Помнишь, ты же сама вчера предложила их на снежную бабу нацепить. Вместо глаз…
- Давно пора. Сто лет как из моды вышли… А баба-то где?

Девушки завертели головками.

- Да вот же она! – рыженькая указала на комкастый сугроб. – Растаяла, должно быть.
- С чего бы? Ночью мороз был под двадцать!
- Да мало ли причин. Может, мальчишки растоптали. А может, влюбилась! Какая-никакая, а женщина! От чего мы только не таем…
- А все равно жалко, мы ведь так старались!
- Ой, смотрите! Обертка от швейцарского шоколада… и бутылка от шампанского. Импортного, между прочим…
- Наверное, нашу снежную красавицу угощали…
- Дед Мороз, что ли, забегал?
- А что? Тоже ведь мужик.
- Какой-никакой…

Девочки прыснули разом.

- Ой, опаздываем, - пропищала одна.

Они поспешили прочь.


Солнечные зайчики с энтузиазмом осваивали новый сугроб. Тени из лиловых стали серебряными. А позабытые девушками «голубые глаза» вчерашней красавицы с грустью следили за происходящим…

[GREEN]

№ 6

Моя первая любовь

Так настал и страстной четверг. Людмила пошла в церковь. Но солнце опустилось к западной стороне, повеяло вечерней прохладой, протяжно и плавно прозвучал большой колокол, за ним также печально и медленно прозвучали другие колокола.

Церковь уже была полна народа, когда она вошла и заняла свое место в глубине. Перед образами теплились лампады и горели в серебряных ставниках высокие желтые свечи, окруженные десятками маленьких; большое паникадило блистало полусотней огней, свет разливался широкими полосами внизу, дрожал в окнах и гнал сумрак далеко вверх, в высокий купол, где он ютился вместе с волнами кадильного дыма.

Служба шла долго. Наконец, царские врата распахнулись, и показался старичок священник в сопровождении дьякона с евангелием в руках. Одна за другой зажглись в руках молящихся свечи, и вся церковь наполнилась ярким мигающим светом. Начались чтения Евангелий.

Вдруг Людмила почувствовала на себе пристальный взгляд. Она оглянулась и вздрогнула невольно, увидевши себя в полутемной церкви, среди склонившихся кругом молящихся людей. С противоположного клироса глядел на нее и едва узнал Людмилу.

Кожа лица ее отличалась необыкновенной нежностью и тем розовым оттенком, который так свойственен женщинам северных районов России.

Волосы заплетены в толстую косу, завязанную голубой лентой с жемчугом.

Людмила одета согласно моде, и ее платье из голубого шелка с кружевным воротом было очень элегантным, в то же время отличалось страстью стиля. На нем не было ни золотых, ни серебряных украшений, у ворота висело несколько нитей крупного жемчуга, наверняка стоящего не одну тысячу рублей, а в ушах сверкали серьги с двумя крупными изумрудами, столь редкими и высоко ценимыми.

Я подошел к Людмиле и поздоровался.

- Юрий! Она немного опешила. – Ты откуда взялся?

Глаза наши встретились. В ней все было прекрасно! Она не воображала, не скромничала, не вздыхала, не кокетничала, не напускала на себя показного интереса, не была равнодушной нисколько.

Мы стояли глаза в глаза; когда-то любил Людмилу, и она меня, - роман не был длительным. И быть может, поэтому добрые отношения не расплескалось в мелочах и даже по памяти чувство осталось свежим и что-то стоящим.

Я улыбнулся. – Просто ты чертовски неотразима.

От нее веяло запахом тонких духов. И этот аромат был приятен, знаком, нравился и даже волновал меня. Я все пытался постичь, чем же пахнут духи. Чувствовал, как теплеет в груди, как постепенно покидает мое мучительное напряжение и вместе с тем пробуждается странный интерес к женщине и приятно тревожит меня.

Я пожал ей руку, не в силах оторвать глаз от её и, вкладывая в это рукопожатие чувства, которые не мог выразить словами. А она не понимала, почему я так пристально смотрю на неё. Пожимая ей руку, желая выразить этим жестом больше, чем словами, которые произносят мои губы. Выразить то, что я носил глубоко в сердце, что зрело во мне, словно семя в благодатной почве. Дожидаясь минуты, когда сможет вырваться наружу, открыться, найти форму, которая бы яснее слов рассказала о том, что я чувствую и о чем она не догадывалась до сих пор, но догадается сейчас.

И такой горячий прилив любви и удивления перед этою необыкновенною женщиной охватил сердце, что мне захотелось неудержимо сказать, что я люблю её одну во всей ее красе.

С трудом пробрались мы вслед за течением народа в переполненную церковь, но не могли пройти к плащанице и остановились в сторонке, прислонившись к холодной каменной стене. В церкви было так тесно, что весь народ представлял собой как бы сплошное целое, так что толчок, полученный у входа в церковь, передавался и стоящим впереди. От множества зажженных свечей чувствовалась невообразимая духота; пахло воском, обувью, и горячим дыханием тысячи людей. С клироса раздавалось мерное и монотонное чтение «Апостола». То там, то сям слышалось сухое покашливание, вздох или задержанный зевок, — все ожидали того счастливого и торжественного момента, когда, наконец, «дочитаются до Христа».

Между тем народ все прибывал и, несмотря на невообразимую тесноту, церковь поглощала еще и еще новые толпы людей. Людмила чувствовала себя чрезвычайно слабою: Ноги ее совершенно подкашивались, она могла еще стоять, только прислонившись к стене. Как ни напрягала она своего слуха, но что читали на клиросе, до нее доносился только неясный однообразный шум, который сливался у нее с непонятным шумом в голове и в ушах. Нас сильно теснили обступившие со всех сторон горожане; казалось, что ими совершенно преграждался к ней доступ воздуха. Дыхание ее становилось все чаще и чаще; она поднимала голову, жадно открывала рот, стараясь поймать струйку свежего воздуха, но, кроме горячего, тяжелого дыхания множества людей, к ней не долетало ничего. Толпа совершенно отделила нас от своих богомольцев, и теперь мы стояла здесь одни, затерявшись нечаянно среди верующих.

Я дал ей попить воды из своей бутылочки и взял ее руки. Она увидела в глазах моих огоньки любви и нежности. Я сжимал ее руку, она поняла, что тот, кто сейчас рядом с ней, любит ее такой любовью, которая неизмеримо выше слов, убеждений, обычаев и может быть выражена лишь на вечном, непреходящем языке. Не может понять, то, что происходит сейчас, в эту минуту, не зависит от чьей-то воли, что даже он не властен над событиями. Но мои пальцы все крепче сжимают ее руку, и слезы счастья наполняют ее глаза, она содрогается от рыданий, не смея принять этот щедрый дар — плод жизни, полной лишений.

Я взял ее холодные руки. Был безумно счастлив. Сказал ей тысячу нелепых слов, по большей части не имевших никакого внешнего смысла, но она поняла их. Видел ее милое лицо, озаренное счастьем, на моей груди, это было совсем новое, немного чужое лицо, которое я привык видеть в санатории.

Она улыбалась, и плакала, и прижималась ко мне. И в ту минуту во всем мире не было ничего, кроме нас двоих. Она говорила что-то о своем несчастье и о том, что она полюбила меня с первых же дней нашего знакомства.

- Юра, сказала она, не поднимая глаз, - не надо ничего говорить. Представь себе самое худшее: это правда.
- Мы с Сергеем прожили три года и два месяца и разошлись, потому что я поняла вдруг, что все это — капризы, пьянство его и, я даже скажу, разврат, не тот, о котором все знают, а тот, который никому не заметен, или, вернее, не разврат, а какое-то извращение, что-то неестественное... Я не знаю, как это сказать. Когда я стала задумываться над этим, то кажется, ничего особенного! Ничего плохого не могла бы сказать. Просто у меня не было мужа. Был холодненький, жиденький человек. Я всегда хотела любить человека, который тоже любит меня и понимает, что я всего-навсего женщина.

Голос её дрожал, в нем слышалось рыдание, ничего подобного раньше не было. «Нет, нет! Никаких сравнений! – одёрнул себя я.

- Юрий, я все тебе скажу, не утаю ничего. Я хочу рассказать тебе всё.
- Не стану спрашивать тебя ни о чем! – сказал я. - «Узнаю одно, – захочется познать другое. А как начинаешь докапываться, что случилось, утратишь контроль над тем, что происходит. Согласись я тебя выслушать, И во мне исчезнет то, что так тебя пугает теперь, и не ты разобьёшься о скалу, а скала скроется в морской пучине. Нет, возврата к прошлому не будет!» – Нет, нет! – сказал я. – Не надо слов. Не будет ни допроса, ни обвинительного акта, ни речей защиты! Хватит! С этим покончено.

И она тоже поняла, что со старым покончено, что спасения нет, она тонет, и протянула руку, для того, чтобы удержаться, а я схватил её, но не для того, чтобы спасти.

- С этим покончено! – повторил я так, словно обрушивал на голову Людмиле каменную глыбу.
С минуту мы молча смотрели друг на друга. Потом я взял ее за плечи.
- Давай пообедаем вместе.
- Хорошо.
Договорились о встречи.
Я пришел немного раньше назначенного времени. Людмилу увидел издали. Она шла ко мне на свидание. Глаза светились покоем и добротой. Шаги ее были легкими. Изящно изогнутые тонкие брови обрамляли широко расставленные глаза изумительной голубизны, похожие на два глубоких омута под тонким прозрачным льдом.

Она подошла ко мне вплотную и положила ладони мне на грудь. Тепло от них проникло мне до сердца. Людмила была необычайно красива, казалось, будто она только что вышла из мастерской Создателя.

Из головы не выходили моменты прошлых лет нашего знакомства в санатории. Я вспоминал, как мы гуляли с ней в лесу, бродили по берегу моря, поднимались высоко в горы, ходили на танцы, иногда просто гуляли по городу. Великое чувство наполненности жизни обновляло нас своей вечной молодостью, как бы замедляя и проясняя время. Это был наш праздник, вдруг ни с того ни сего подаренный нам по какому-то непонятному волшебству.

Прошло несколько дней, она поверила в мою любовь, это чувство было столь искренне, что вполне заслуживало отклика.

Я улыбался, шутил, стал уделять много внимания своей внешности. Был подобен человеку, выздоравливающему после тяжелой болезни, радуется всякому пустяку, для которого все вокруг свежо и ново, - душа моя переполнилась неизведанными доселе чувствами.

Помнил, как в субботу мы с Людмилой ходили в клуб на танцы.

Там я не отходил от нее ни на шаг, не позволял никому даже танцевать с ней. Она только загадочно улыбалась в полутьме. Почему-то мне показалось, что кроме меня ей никто и не нужен. Мы кружились в медленном вальсе.

Мы пришли к Людмиле. Я чудесно провел время с ней; впервые мы виделись таким образом.

В этот вечер мне нужно было уйти по важному делу.
— Как! Уже? - сказала она, видя, что я собираюсь уйти.

Людмила меня любила! По крайней мере, я так подумал, заметив, как ласково произнесла она эти два слова. Чтобы продлить свой восторг, я отдал бы год своей жизни за каждый час, который ей угодно было уделить мне.

Хотел любить, насколько хватит сил, без оглядки, лишних рассуждений. В любви тогда я видел смысл жизни. Все прочие помыслы вырисовывались через нее.

Тогда я стал задумываться о семейном очаге. До встречи с Людмилой такая мысль не приходила мне в голову. Больше того, когда женщины, с которыми был близко, требовали оформления отношений, я немедля рвал с ними. Только Людмила пробудила во мне желание постоянно находиться, около неё и только с ней хотелось связать свою жизнь. Не гульнет, к другому мужчине не сбежит, (так думал я) если, конечно, сам будешь вести себя аккуратно

Закончилась моя путевка и мне пора улетать в свой город.

С Людмилой приехали в аэропорт. До начала посадки в самолёт, мы ходили по аэровокзалу, по привокзальной площади, мечтали о скорой встречи. Она обещала часто писать письма. Когда объявили, чтобы пассажиры прошли на регистрацию, Людмила прижалась ко мне и протянула губы для прощального поцелуя. В глазах ее стояли крупные чистые слезы. В первый раз за все время она плакала.

- Я буду ждать тебя, - шептала Людмила сквозь слезы - обязательно прилетай...

Каждый день заглядывал в почтовый ящик, ждал от Людмилы письма. Все это казалось тогда счастьем, незаслуженно мне подаренным. Чувствовал себя гордым, сильным, любимым, знал, что теперь все смогу

Придя с работы, я достал из почтового ящика конверт, пухлый и тяжелый, пакет, он словно обжигает мне руки: даже не глядя на подчерк, уже знал, от кого это письмо.

Вскрываю конверт, и погружаюсь в чтение, неторопливо перелистывая шуршащие листки.

Это было письмо на десяти страницах, исписанных взволнованным подчерком. Как кровь из открытой раны, безудержно текли строчки, без абзацев, точек, без запятых.

- Здравствуй, мой дорогой, любимый, Юрий, - написала она. С каким смешанным чувством радости и печали берусь я за перо, чтобы написать своему самому дорогому другу. Юрочка, мой любимый! Как ты уехал, просто жить не хочется. Вернулась я с аэропорта - и хоть в петлю лезь! Если бы только мог представить себе, как скучаю о тебе.

Я поняла, что ты мне родной. Вернее, даже не поняла, а просто почувствовала себя так, словно назначила тебе свидание, а ты пришел. И как будто мы с тобой давно уже муж и жена. Ты, конечно, можешь не верить, но я это знала, что так все будет. Господи, я сама удивляюсь своей смелости! То есть даже не смелости! Какая смелость, если совсем не страшно с тобой? Понимаешь? Это невозможно объяснить. Я знаю, что тебе тоже не страшно со мной.

Вчера после работы я ходила, как шальная. Странное такое ощущение. Хочу быть с тобой. С каким нетерпением жду того дня, когда проведу несколько часов возле тебя! С той минуты, когда ты уехал, мною овладел - сама не знаю почему - смертельный страх, что это было в последний раз.

Когда человек сходит с ума, то сначала у него появляются ненавязчивые идеи. Он не может вырваться от мыслей, которые все время возвращаются. Так вот и мне иногда начинает казаться, что я схожу с ума без тебя. То мне кажется, что я и минуту без тебя жить не могу, что для меня нет большего счастья, как быть с тобой. Ты был первым, настоящим мужчиной, которого я целовала. Ничья любовь не сравниться с моей любовью. Я люблю тебя, Юрочка, счастлива, что люблю, - и буду любить тебя все сильней до последнего моего вздоха. Горжусь моей любовью, верь - мне суждено испытать в жизни только одно чувство. Юра, дорогой, прости, что пишу тебе такое сумбурное письмо. Я тебя так люблю, мой хороший, заботливый и внимательный.

А помнишь, как мы целовались?

Гляжу в окно, огни, звезды над городом - и вспоминаю наши прогулки. Ты подарил мне настоящую любовь, которой у меня никогда не было. Если бы ты был здесь, прижалась бы к тебе - и мне было бы хорошо.

Когда ты посмотришь в мои глаза, ты ощутишь во мне нечто возвышенное, которое ты же и пробудил. Небесные ангелы, для которых нет тайн, знают, что люблю тебя самой чистой любовью, но где бы ни была, мне кажется, что всегда нахожусь в твоем присутствии. Принадлежу тебе всем сердцем, всеми своими помыслами.

Я с нетерпением ждал, когда же наступит отпуск и вновь увижусь с моей любимой.

Потом письма стали приходить реже, в них было что-то недоговоренное. Перед самым отпуском получил письмо.

Людмила писала:
- Юра, знаю хорошо, что ты осудишь меня за то, что так долго не писала тебе. С той поры как ты уехал, моя душа была полем жестоких сражений, тяжкой и страшной борьбы.

И мучаюсь над этим в полоску листком. Помнишь, тот день, когда мы встретились впервые? Может быть, это и было счастьем, что мы встретились, что узнали друг друга. А может быть, и несчастьем. Помнишь ли ты еще те минуты, которые мы провели вместе? Мне кажется, что это были самые счастливые минуты в моей жизни. Ты был так внимателен и так добр ко мне. Я влюбилась в тебя без памяти, как наивная девчонка, а теперь мне только забавно - любовь прошла бесследно, и вообще не представляю, как можно так сильно любить. Все это кажется немножко смешным; ну, согласись сам, ведь во всякой большой любви есть что-то смешное и унизительное.

Теперь должна сказать тебе все, чтобы знал и мог после этого правильно судить обо мне. После твоего отъезда, ко мне стал часто приходить Сергей. Его настойчивость доходила иногда до безобразия. Я отталкивала его, но, сама не знала почему, не окончательно отвергла. Возможно, потому, что таково уж женское естество - женщине нравиться, когда ухаживают за ней. Решение, которое приняла, было не таким уж легким. Немного раньше хотела написать тебе.

Знаю, дорогой, что ты любишь меня. И я тебя тоже люблю. Да, я не боюсь произнести это слово в настоящее время, хоть и пишу тебе прощальное письмо. В жизни нужно быть - и, возможно, в первую очередь - романтиками, как это ни грустно, и практическими людьми.

Не смогла сопротивляться настойчивости Сергея, убеждениям со стороны друзей, моему беспокойству об устройстве жизни, обеспечению будущности. Теперь поздно. Когда ты получишь это письмо, я уже буду женой Сергея. Завтра наша свадьба. Я тебя прошу об одном: забудь меня. Забудем друг друга.

Итак, прошу тебя, дорогой Юрочка, не проклинай меня и не осуждай. Жизнь намного сложнее, чем мечты о ней. А перед тобой я всегда буду виноватой, с долгом, который невозможно возвратить, ни возместить никогда и ничем. Обнимаю и целую тебя в последний раз.

Прощай! Любящая тебя Людмила!

И все же я на что-то надеялся... Нельзя одним, даже очень сильным ударом, убить любовь. Я любил её в тысячу раз сильнее, если такое еще возможно... Молился - по-настоящему на ее фотографию. Одно дело любить безнадежно недоступную звезду, совсем другое - держать эту звезду в руках и потерять. Тогда я, наверно, воистину любил...

Мои нервы не выдержали. Сел и написал ей письмо.
- Дорогая моя Людмила. Любимая, я мечтаю, мечтаю о тебе! Моя драгоценная.

Наверное, ты никогда меня по-настоящему не любила. Теперь я это понял, твое сердце никогда мне не принадлежало. Я в тебе души не чаял!… С того дня, когда тебя увидел, только о тебе и думал, словно у меня в груди забилось не мое сердце, а твое. Все в тебе было мне мило и дорого. Чего бы только не сделал ради одной твоей улыбки.

Мне хочется глянуть в бездну твоих глаз.
Все мои стихи написаны о твоей красоте, в них страстное ожидание встречи с тобой.

Я любил тебя за то, что ты казалась мне чистой душой, любил в тебе именно твою добродетель, целомудренную грацию, величавую святость - самое дорогое сокровище для меня, затаенной страсти. Ты действительно могла внушать платоническую любовь, словно цветок среди развалин; стать источником вдохновения во всех делах моих; то была любовь, столь же высокая и чистая, как синева небес; которой дорожат.

Ты не знаешь, что, значит, расстаться с самым дорогим для тебя, которое отдаешь не сострадательным людям, способным понять твою трагедию, а тем, кто выбрасывает все за борт, как ненужный балласт, швыряет в прожорливые пасти, лишь бы поддержать жизнь. Ты так и не узнаешь никогда, что, значит, выбирать между тем, что для тебя свято, и возможностью дальнейшего существования.

Многое пришлось пережить, и, едва я закрывал глаза, передо мной тотчас представал мир, потерпевший крушение, разбившийся об утесы, разметавший свои осколки, по самым отдаленным берегам. Куда занесло тебя, Юра, утраченная мечта, женщина из сновидения, потерянная, как и все дорогое сердцу? Одиночество и обида достигли предела, ибо все усилия сохранить любовь оказались бесполезны.

Когда закрывал глаза, в моих ушах раздавался все тот же знакомый голос, этот мелодичный голос, созданный для сладких тайн, сейчас, в минуту горя и отчаяния, твердо, без устали повторял — вопреки суровым представлениям, которые лишают человека возможности счастья даже на миг, — повторял в минуту бескрайней печали негодующе, с упреком, но тихо.

Утром мы отправились купаться. У нее был совершенно потрясающий купальник. Она в нем так великолепно выглядела, что все вокруг на нее пялились. Людмила была из тех женщин, которые одновременно привлекательны и в одежде, и без ничего. Тоненькая, стройная фигурка, великолепные длинные ноги… Грациозная походка, плавные движение рук… Я чувствовал себя на верху блаженства. А как на нее смотрели! Во всех взглядах я читал одно: черную зависть.

А она прекрасно отдавала себе в этом отчет. Она упивалась этим восхищением. Прямо динамит в белом купальнике! Я тоже не уставал повторять ей, как она прелестна. Она счастливо улыбалась в ответ.

Накупавшись, мы валялись на песочке, лежали и, нежась на солнце. Так хорошо мне еще никогда не было! Я чувствовал себя так, словно попал прямо в рай.

Я купил ей в подарок позолоченный браслет. По моей просьбе гравер сделал на внутренней стороне браслета надпись: «Людмиле, с любовью. Юрий».

Когда я вручил ей этот подарок, я себя как-то неуверенно и неудобно чувствовал. Мне редко приходилось кому-нибудь дарить.

- Это тебе, - сказал я неловко.
- Ох, Юрий, какая замечательная вещица! – воскликнула она. Потом прочла, что было там написано, и добавила: - Как это мило с твоей стороны! И надпись такая…

Мне почудилось в ее тоне некоторая издевка.

- То, что там написано, истинная, правда, - обиженно сказал я. – Я никогда в жизни ничего подобного не говорил!

Она тут же вскочила и бросилась ко мне:
- Ох, Юра, милый, я вовсе не хотела тебя обидеть! Прости! Он мне очень нравиться, правда! Я буду его носить, не снимая! Надень, пожалуйста!

И она протянула мне руку.
Я надел ей браслет и застегнул его на ее запястье.

Я действительно очень ее любил. Несмотря ни на что. Какой-то голос шептал мне в ухо: «Ты же пляшешь под ее дудку! Ты не мужчина! Ты безвольный».

Что-то в наших отношениях было не так. Словно сломалась одна из спиц в колесе, оборвалась какая-то нить… Я уже понял, что надо кончать. Не сегодня, так завтра. Но рано или поздно покончить с этим все равно придется…

Я решил покинуть Людмилу. И сказал ей открыто.

- Не оставляй меня! – сказала она. – Не покидай! Ты обещал, что никогда меня не оставишь…

И тут, совершенно неожиданно, я ответил:
- Я должен! Должен уйти! Я ничего не могу с собой поделать… Я так больше не могу.
- Нет! – крикнула она. – Нет, Юрий! Не уходи! Ты нужен мне, я не могу без тебя…
- Ну что ж, прощай!
- Нет! – Она бросилась ко мне. Я обнял ее и погладил по голове.
- Так будет лучше, милая, для нас обоих. Поверь мне. А то мы скоро возненавидим друг друга. Лучше расстаться сейчас, пока мы еще не стали врагами.
- Но ты моя жизнь, милый! – Она поцеловала меня.
- Пойми же, я безумно устал и словно душу потерял!
- Хорошо, - тихо сказала она. – Ступай. Поцелуй меня на прощанье и иди.

Я вернулся в гостиничный номер, прилёг на кровать.

В вечерних сумерках сияние заката, поблескивая на гранях мебели, создает образ нереального мира, мерцает в зыбкой игре светотеней, высвечивает пыль, которая как бы запорошила далекие воспоминания и мечты.

Но трудно закрыть глаза. Невозможно в один день погасить последние вспышки разума, который созревал, множа свои способности приводить самые несхожие вещи к общему знаменателю, который привык жить собственной, независимой жизнью. Невозможно отказаться от всего, сказав себе только: откажись. Наконец, нельзя отречься от самого себя, забыть то, что год за годом, минута за минутой формировало твою личность. Нельзя забыть свои сомнения, переживания, даже если они были лишены всякого смысла. Легко сказать: «закрыть глаза», ведь это все равно, что добавить «навсегда».

[GREEN]

№ 7

Вот и встретились два одиночества


Павел жил в совхозном общежитии. Он отработал в хозяйстве более шести лет главным агрономом, но право на получение отдельной квартиры, как бессемейный, не имел. Порядок такой существовал.

А Павлу, с первых весенних проталин до "белых мух" предзимья, от звезды до звезды "пропадавшему" в поле, о своей холостяцкой доле и подумать-то некогда было. У него ни в институте, ни теперь в совхозе не было девушки, о которой бы он постоянно думал, душу свою терзал ожиданием встречи с ней. Да и у созданий "на выданье" обычно взгляды скользили мимо него. Когда он разговаривал с какой-либо красавицей, а все девушки только такими себя и считали рядом с ним, кадык на его длинной и тонкой, как травинка, шее ходил вниз - вверх, словно регулировал громкость его грубовато-хриплого голоса. Так как Павел был небольшого роста, то с собеседницами поднимал голову, вытягивал до предела в струнку свое чуть ли не до прозрачности худое тело, старался незаметно приподниматься на цыпочки, носил только высокую прическу "ежик". А ведь каждой девушке хотелось и мечталось, ясное дело, в спутниках жизни иметь обязательно прекрасно-рослого принца.

Валя после окончания педагогического института работала учителем русского языка и литературы в местной средней школе. Она двенадцати лет лишилась родителей. Ее мать была дояркой, а отец – бригадир фермы. Однажды зимой пьяный сторож уснул на куче сена, которое приготовили телятам и хранили в телятнике. А в руках мужчины оказалась непогашенной сигарета. Вспыхнул пожар. Дом родителей Вали находился рядом с фермой. Супруги бросились гасить пламя. Рухнули деревянные перекрытия, и отец с матерью, сумевшие отвязать почти всех телят и выгнать их на улицу, выбраться из помещения, объятого бушующим огнем, не успели.

Родственники у отца Вали были, но они жили где-то на севере, у себя приютить племянницу почему-то не захотели. А мать своих родителей еще в войну потеряла. Девочка оказалась в детском доме.

Она была тихой и стеснительной. Училась прилежно. Школу окончила не отличницей, но твердой хорошисткой. За мать и отца, а может, и старшую заботливую и верную подружку в детском доме для нее была воспитательница Мария Васильевна. Она-то и посоветовала девочке поступить в педагогический институт.

Даже будучи студенткой, Валя больше походила на девочку-подростка, небольшого роста, немного полноватая, личико округлое с природным неброским румянцем и большими чистыми глазами. А светлые волосы, на зависть сверстницам, волнисто стекали по плечам чуть ли не до пояса. Платье на ней – редко сменяемое, простенькое и дешевое, ей его Мария Васильевна подарила к выпускному вечеру в детском доме. Складывалось впечатление, что ее на первом курсе литфака особо-то никто и не замечал, вроде бы она случайно в аудитории оказалась вместе с важными городскими девушками и парнями. Хотя и в общежитии, где она жила с первого и до последнего дня учебы, и на факультете активно участвовала во всех студенческих мероприятиях, а по успеваемости считалась одной из лучших в группе.

Никто даже не догадывался, что она с детства влюблена в Лермонтова и его поэзию. Валя родилась недалеко от деревни Кропотово – родового имения отца Михаила Юрьевича, в которую не раз приезжал мальчиком - будущий великий поэт. Ей всегда казалось, что она чувствовала его присутствие где-то рядом, и Он читал вроде бы только ей стихи:

Ищу в глазах твоих огня,
Ищу в душе своей волненья,
Ах! как тебя, так и меня
Убило жизни тяготенье!..

Она любила его так, что, учась в институте, думала: никто из парней не может сравниться с ним, и потому пугливо сторонилась их.

После института по направлению оказалась в школе на центральной усадьбе совхоза "Отрада". Вновь общежитие. Ее жизнь проходила серо, монотонно: школа, уроки, внеклассные мероприятия, общежитие, общая кухня, ночь, холодная постель. Перед сном обязательно несколько страниц из томика своего кумира. Так изо дня в день.

Еще она любила детей, вместе с ними переставала считать себя одинокой, и они к ней тянулись, завидев ее, расцвечивали свои лица солнечными улыбками. Валя считала себя самой счастливой на свете, когда ребятишки окружали ее в школе или на улице.

Но не пора ли ей подумать о личной жизни? О какой такой личной жизни? Работа, дети – разве этого мало? В Дом культуры она ходила только на мероприятия, которые организовывала школа для родителей своих учеников. Редко посещала концерты заезжих артистов. И не потому, что ей это было неинтересно. Она из очень скромной зарплаты учителя откладывала "копейки", чтобы купить себе обувь или что-то из одежды, не будешь ведь в одном и том же платье, как в институте на занятия, к детям на уроки приходить. Старалась, насколько хватало ее фантазии, одеваться стильно, и все равно это было бедно.

Павлу кто-то сказал, что на одном, втором, этаже общежития живет через комнату с его комнатой "училка".

И она прослышала, что рядышком с ее жильем находится комната главного агронома совхоза.

Вот и все, что они знали друг о друге.

Но однажды выпускники школы, классным руководителем которых была Валентина Сергеевна, организовали вечер: "Все работы хороши, выбирай на вкус". Пригласили на него специалистов совхоза, в числе которых и Павла, работников Дома культуры, амбулатории, почты, приемного пункта бытового обслуживания населения… Учащиеся, которым завтра распахнет соблазнительные объятия самостоятельная жизнь, попросили рассказать каждого из гостей, почему он выбрал именно ту, а не другую профессию. Вечер получился шумный, интересный, веселый. Но самыми запоминающимися были, наверное, рассказы о своей работе Вали и Павла…

После вечера они случайно, а может, и нет, шли в общежитие вместе. Молодому человеку понравилось, как девушка читала стихи Лермонтова. В душе подсмеивался над ней, когда она поведала участникам вечера, что поэт ей с небес посоветовал посвятить свою жизнь обучению детей русскому языку и литературе, подумал: "Странная она какая-то…"

А девушка первый раз встретила человека, который увлекается мифами о земле, заботится о ней, делает ее красивее и богаче…

- Когда вы говорили о Лермонтове, у вас глаза неестественно светились! – искренне удивлялся он, медленно делая шаги рядом с девушкой. – И почему Лермонтов? Разве мало других поэтов?

Валя задумалась, на собеседника не смотрела. Потом вновь озадачила Павла:
- Вообще-то настоящих поэтов, таких, как Михаил Юрьевич, очень мало. А он мне душу лечит…

Как ни странно, но в это мгновение в его голове закружилась неожиданно странная мысль: "Люди чаще всего солнце называют «солнышко», потому что от него светло и тепло. А как назвать таких вот людей, как эта учительница, от которых тоже исходит какой-то необычный свет?.."

Вечер выдался тихим, с легким морозцем. Луна уже выкатилась на небо - огромная и яркая, как зрелый подсолнух в солнечную погоду. Она поливала, как показалось Павлу, золотисто-лимонным соком первый предзимний снег, волосы девушки, отчего та становилась похожей на сказочную фею. А он почувствовал почему-то растерянность. Вновь зачем-то посмотрел на волосы девушки и загадочно заговорил:
- Вот вы увлекаетесь поэзией. А знаете, что на древнем поэтическом языке травы, цветы, кустарники и деревья назывались волосами земли?

Она даже приостановилась. Ее большие глаза выражали удивление, а может, и восторг:
- Нет…

А Павел продолжал:
- Первобытные люди видели в земле существо живое. Она ведь родит из своей материнской утробы хлеб, пьет дождевую воду, засыпает зимой и пробуждается весной, когда ее начинают щекотать солнечные теплые лучи. Потому наши далекие предки сравнивали широкие пространства суши с исполинским телом, твердые скалы и камни представляли ее костями, воду - ее кровью, древесные корни - жилами, а травы и растения – волосами. Земля для них была святой и бесценной. И если они уходили по какой-то причине на чужбину, обязательно брали с собой горсть родной земли и высыпали или хранили ее в узелке там, где жили. Существовало, да и по сей день, наверное, не стерлось временем поверье, что, если вдруг человеку нездоровилось на новом месте, он прикладывался к родной земельке – болезнь отступала. Что удивительно! Всего лишь горстка земли, а, говорят, охраняет от бед, скуку по отчему дому из души прогоняет…
- Такая горстка земли, видимо, и у вас есть?
- Обязательно!..
- А вы, случайно, не пишете стихи?
- Почему вы об этом спрашиваете?

На ее лице лунный свет высветил улыбку:
- Вы о земле чуть ли не белым стихом говорите.

Он резко остановился, даже напугав ее, и попросил:
- А вы могли бы каким-либо стихотворением о себе рассказать? Ведь я о вас ничего не знаю, хотя мы и живем почти через стенку.

Глаза ее наполнились любопытством:
- Что бы вы хотели услышать?

И в его глазах вспыхнули искорки:
- Что пожелаете... Мне все интересно…

Она задумалась. Многие стихи своего кумира знала наизусть, но вот так, с лёта, они вроде бы в клубок смешались, память их распутать не спешила. "Хотя…" – она вспомнила почему-то именно это произведение Михаила Юрьевича, которое в последнее время чаще других было созвучно с ее настроением. А, может, осень и начало зимы ей грусть навевали? Точно она не знала.

- Я давно заметила, что первую строку этого стихотворения многие знают. Думаю, вы не исключение. А вот полностью редко кто его декламирует…

- Вы всегда собеседников загадками интригуете?

Валя серьезно ответила:
- Если вы имеете в виду людей, то, увы! таких собеседников у меня мало. А с Михаилом Юрьевичем беседую часто…
- И какое же это стихотворение?

Они, сами того не замечая, подошли к входной двери общежития. На них смотрели во все глаза его желтые окна, чем-то напоминающие пчелиные соты. Рассыпанные щедро по всему небу звезды о чем-то им подмигивали. На большом лице луны читалось удивление: как эти два одиночества сегодняшним вечером оказались рядом друг с другом? И снег под ногами противно и скрипуче хихикал, будто разделял недоумение луны.

Валя подумала с ужасом: "Если кто-нибудь увидит нас вместе, то завтра пересуды по селу поплывут звонче ручьев в самый разгар весны, до всех закоулков доберутся…" Покраснела от такой мысли. Встрепенулась:
- Уже поздно. Может, в другой раз?
- Нет, нет! Что вы?! – он не скрывал своего беспокойства. У него вспыхнуло предложение. – А давайте вместе чаю попьем.

Испуг словно в грудь ее ударил:
- Не могу… Поздно уже… Да и…
- Злых языков боитесь? – мелькнула у него догадка.

Она кивнула головой, опустив глаза.

- А мы с вами на общей кухне чай пить будем. Как на это смотрите?

Девушка в нерешительности вздернула плечами, хотя ей, честно говоря, не хотелось прерывать этот необычный в ее жизни вечер, расставаться с ним – интересным и редким для нее собеседником. Она не обращала никакого внимания ни на его рост, ни на грубовато-хриплый голос, а в его глаза вообще заглядывать не пыталась.

Он проявил инициативу, не дождавшись от нее вразумительного ответа:
- Правда, у меня кроме чая и каких-то печений ничего больше нет…
- У меня есть сливочное масло и немного колбасы на бутерброды…

…Им повезло: на кухню, когда они чаевничали, никто не заходил. Все жильцы общежития ухитрялись ужин готовить на электрических плитках у себя в комнатах. Если бы кто на них глянул со стороны, то уверенно подумал: "Супруги себе по какому-то случаю праздник устроили…"

А им действительно было по-семейному хорошо.

Он рассказал о своем детстве, семье, учебе в институте. Вновь вернулся к мифам о земле.

Она бережно стерегла его рассказ от своих неловких движений, не говоря уж о каких-то вопросах. Так ей все было интересно. Время у них скользило быстро, как падающая звезда на ночном небосклоне. Часы перешагнули полночь.

Он вспомнил про стихотворение, о котором она загадочно упомянула, но не прочитала.

- Вы мне обещали какое-то стихотворение прочесть…

Валя глянула на свои ручные часы:
- Поздно, наверное. Пора отдыхать. Завтра вам рано на работу, и у меня первые уроки, а я еще к ним не готовилась.

Павел наигранно надул губы:
- Но это нечестно - свое обещание не выполнять.

Немного подумав, она решилась:
- Ну, хорошо. Только уговор: после этого сразу расходимся. Договорились?

Он, молча, кивнул головой. Она сразу преобразилась, начав произносить первые слова. У Павла складывалось впечатление, что Валя, читая Лермонтова, обращается только к нему. Ее голос немного дрожал:

И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят – все лучшие годы!

Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя лишь заглянешь? – там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и все там ничтожно…

Она читала, а Павел до дрожи в теле думал: "Это же обо мне она читает стихи! Как она могла угадать состояние моей души?"

Валя продолжала, закрыв глаза и приподняв голову, разговаривать вроде бы с ним - Павлом:

Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
Такая пустая и глупая шутка…

Девушка замолчала. Повисла гнетущая тишина. И что взбрело в голову Павлу при слове "шутка"? Вдруг он, даже неожиданно для самого себя, выпалил:
- Валентина Сергеевна, вам скучно и грустно одной, и на меня одиночество черную тоску наводит... Выходите за меня… замуж…

Ей моментально стало тяжело дышать. Платье впитывало холодный пот. "Если он поиздеваться надо мной решил, а чем я хуже его?" – подумала она и словно с чертиками в веселую пляску пустилась. И эту тихоню неожиданно прорвало:
- Это, конечно, как в стихотворении, "пустая и глупая шутка" с вашей стороны? А если я скажу "да"?..

Краска залила его лицо. Он чувствовал себя почему-то самым счастливым человеком, словно приложился душой и телом к горстке земли со своей малой родины…

[GREEN]

№ 8

МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ

Ведомственный пионерский лагерь «Чайка», тихий час, двадцать девочек старшего отряда крепко спят, кроме двух, с которыми у меня договоренность. Днем они не спят никогда, но тихо читают, никому не мешая. Руководство лагеря это явление воспринимает как чудо. Никто из них не может вспомнить случая регулярного сна девочек старшего отряда в тихий час. Для меня же все это было легко и даже банально. В то время я увлекался психотерапией. Девочки - материал внушаемый и податливый. С ними все получалось на удивление просто.

Девочкам казалось, что все происходит экспромтом. На самом же деле к каждому тихому часу я тщательно готовился. Самое важное, как можно быстрее захватить их внимание каким-то интересным и спокойным рассказом. Как только внимание завоевано, для двадцати девочек процесс засыпания длится не более пяти минут.

Так вот, я пионервожатый по имени Женя, сижу на табуретке в палате у девочек, с некоторым умилением смотрю на посапывающих в постелях своих воспитанниц и думаю, как же мне распорядиться целым часом свободного времени. Вспоминаю, что с сегодняшнего дня у нас в лагере появился художник, и ему отдали под мастерскую большую комнату на втором этаже административного корпуса. Идея сходить и познакомиться тут же переводится в практическую плоскость.

Иду по территории пионерлагеря, тишина… Тихий час все-таки. Поднимаюсь на второй этаж, стучусь, никто не отзывается. Открываю дверь - в просторной комнате никого. Конечно, знаю, что заходить без разрешения в чужое помещение нехорошо, но вижу на полу у стены большую картину с сидящей в кресле красивой обнаженной женщиной, которая тут же завораживает меня и тянет к себе как магнит. Думаю, войду, посмотрю и тут же выйду, никто и не узнает. Захожу, не сводя глаз с картины, и … мы встречаемся взглядами с изображенной на ней женщиной. В ее глазах читается так много: и любопытство и удивление, и, самое главное, какие-то веселые чертики.

Вдруг она стала оживать, улыбнулась, на щечках появились очаровательные ямочки.

Трудно себе представить, как выглядел я в этот момент со стороны, не иначе как полным идиотом. Из столбняка меня вывел ее приятный голос:
- Помогите встать, я так засиделась в одной позе.

Она подала левую руку, и я помог подняться. Дара речи я все еще был лишен, а она внимательно рассматривала меня своими карими глазами. Наконец протянула правую руку и представилась: «Таня». Я взял ее руку в свою, она была нежная и прохладная, наклонился и медленно поцеловал ее. Затем с трудом, выдавил собственное имя. Таня весело засмеялась:
- Вы не Онегин, случайно?

В голове уже что-то начало ворочаться, и я парировал:
- А вы, не Ларина ли?

Таня засмеялась еще громче.

Мы продолжали с взаимной симпатией и любопытством рассматривать друг друга.

Удивительное дело, первый раз в жизни меня так внимательно и с интересом рассматривает красивая, да еще и обнаженная женщина, а я не краснею, не теряюсь и не пытаюсь отвести глаза в сторону. Совсем наоборот, испытываю восторг. Наконец Таня прервала молчание:
- Женя, вы первый мужчина, который увидел меня, а не только мое тело. … Ну что же вы все улыбаетесь и смотрите мне в глаза? Оцените же, наконец, и тело, оно красивое. Используйте последний момент, ведь я сейчас оденусь. Я выгляжу очень ветреной, не правда ли? Только познакомилась с молодым человеком и уже стою перед ним в обнаженном виде.

Таня зашла за небольшую ширму и через мгновение появилась оттуда в легком платьице:
- А как вы воспримете меня в таком виде?
- Вы чудесны в любом, - ответил я.

Легкая улыбка пробежала по Таниному лицу. Я понял, что комплимент принят.
- Я вас обманула, - вдруг заявила Таня. - Вы не первый мужчина, который увидел меня такой. Первый – Миша, мой муж. Он и увидел, и создал.
- Так как же и почему, вы здесь оказались? - спросил я.
- Какой вы недогадливый. Все очень просто. Миша вчера привез сюда Таню – художницу, и меня…тоже Таню. Оставил здесь, а сам уехал. Миша – студент Академии художеств, делает работу для Суворовского училища. Надо успеть за лето.
- Так, а почему двоих, ведь здесь потребность только в Тане – художнице?

Так и подмывало сказать, что в этой чудесной Тане, которая не художница, великая потребность у меня, но ведь Миша об этом знать не мог.

Чертики запрыгали в Таниных глазах, она улыбнулась:
- Так и быть, выдам великую тайну, но при одном условии. Обещайте рассказать, что же вы во мне такого увидели, что простояли с открытым ртом целых пять минут.
- Клянусь, - тут же ответил я.
- Могли бы и не клясться, ведь я вам и так верю. Я читаю мысли людей. Вы, например, человек честный, и у вас доброе сердце. К сожалению, зачастую, не желая этого, зарождаете у окружающих сомнения в своей искренности.
- Как же так? - воскликнул я.

Таня улыбнулась и ласково посмотрела на меня:
- В детстве вам не хватало любви и опеки взрослых. Вы, как щенок, своим мокрым носом все пытались попробовать и часто по нему получали, иногда, наверное, больно. В вашем подсознании мир соответствует формуле: Мир – злой. Хотя ваше сознание так не считает. И получается, что внешнему миру вы искренне улыбаетесь, а внутренне напряжены.

Таня выдержала паузу, дав мне переварить сказанное, и затем продолжила:
- Теперь вернемся к тайне. Миша писал со своей жены обнаженную натуру. И … написал меня. Вы, конечно, догадываетесь, что я как раз то, что он мечтает в своей жене видеть, и являюсь женой любимой.
- Опять ничего не понимаю, - сказал я. - Любимых жен держат рядом, а он отправил вас в ссылку на целое лето.

Таня засмеялась:
- Ну, какой же вы Женя, тупица! Миша надеется, что, находясь рядом, мы когда-то станем одной Таней.

Она назвала меня тупицей так мягко, так мило, что мне слышалось «любимый». Глаза и весь внешний вид – излучали симпатию и высшую степень доверия ко мне. Я находился в странном состоянии. Появилось острое, непреодолимое желание обнять Таню, и уверенность, что, обняв, но только крепко–крепко, я достигну какой-то высшей гармонии, завершенности.

И ее мягкий голос:
- Я тоже этого хочу, и совсем независимо от вас.

Мы буквально бросились в объятия друг друга и замерли. Ощущение блаженства, парения и полноты счастья. Вдруг ангельский голос:
- Женя, давай на «ты», «вы» удаляет, а мне хочется быть еще ближе.
- Это невероятно, но ты опять читаешь мои мысли, – ответил я.

В создавшейся ситуации я все еще был ведомым. Следующая инициатива снова исходила от Тани. Она, мило улыбаясь, сказала:
- Дорогой, не возражаешь, если мы выйдем во двор, и я там буду слушать обещанный рассказ.
- С радостью, - ответил я, постепенно опускаясь с облаков и с ужасом осознавая, что это пионерлагерь и через полчаса мне идти поднимать детей.

Медленно спускаемся по лестнице. Внутри текут мощные потоки энергии. При прикосновении друг к другу энергия удваивается, мы от этого испытываем эйфорию и как наркоманы нуждаемся в постоянной подпитке, поэтому спускаемся, плотно прижавшись друг к другу.

Перед выходом на свет Таня вдруг остановилась, повернулась ко мне лицом и с шаловливой улыбкой потребовала поцелуя, угрожая скомпрометировать во дворе, перед всем лагерем Таню-художницу. Предложение было принято с радостью.

Вышли во двор, в глаза ударили солнечные зайчики, пробивающиеся, через ветки березы, растущей у самого крыльца, и на мгновенье ослепили. Таня внимательно посмотрела на мое лицо, велела прикрыть глаза и смахнула что-то своим бархатным пальчиком из под правого глаза. Сказала, что ресничка. Как она ее увидела, не знаю. Я своих ресничек не видел никогда в жизни. В Таниных глазах опять запрыгали веселые чертики, и она сказала:
- Что же мы теряемся, я внимательно слушаю.

Только я собрался говорить, как за кустами, обрамляющими песчаную дорожку, проходящую рядом с домом, послышались шаркающие звуки, и на ней появилась массивная фигура, нашего завхоза Лидии Корнеевны. Эта женщина носила гордое звание первой сплетницы пионерлагеря.

- Ох, как некстати, - подумал я.
- Кстати, кстати, - услышал я радостный Танин шепот,
- Скучно живем, Женечка, давай подразним старых гусынь.

Тут же она обняла меня за шею, и мы замерли в сладостном поцелуе.

Краем глаза вижу, как охнула Корнеевна, максимально широко распахнув и глаза и рот. Прошаркала мимо нас на полусогнутых ногах, сильно напоминая локатор. Туловище неподвижно, а лицо все время направлено на нас.

Таня смеялась своим серебряным смехом, а я смотрел на нее с улыбкой и восхищением. Она была искренняя, шаловливая и как ребенок обаятельна.

Наконец она успокоилась и посмотрела на меня. В глазах читался вопрос. Я начал:
- Танечка, я действительно имел глупый вид. Показалось, что ты помогла мне открыть важную тайну, а теперь я уверен, что это так. Ведь все художники пишут женщин, правда? И причем удивительных. Наверное, я очень прост, меня волнует не загадка Джоконды, а загадка женщин Ренуара. Почему все его женщины и девочки так прекрасны? Почему их лицами и фигурами можно любоваться часами? Почему их нет на современных картинах? Одни почему? почему? Вдруг захожу - прекрасная дама, и все как у Ренуара, и это ты. Да пять минут шока – самое малое, что может быть в такой ситуации.

- Так, а какую же тайну я помогла тебе открыть? - спросила она своим бархатным голосом.

Я же невпопад начал читать из Пушкина:

Я знаю: век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,….

Встал на колени:
- Танечка, не лишай счастья, еще хоть раз увидеть тебя.

Ласковый голос:
- Да встань же, дурачок, куда я денусь, сама мечтаю встречаться с тобой. Знаю, тебе надо поднимать детей. Иди, но сначала поцелуй.

Радостный, я вскочил, поцеловал ее в щечку и побежал. Вслед услышал:
- Захочешь увидеться, подумай обо мне и скажи всего одно слово – «Явись».

Переполненный впечатлениями, чувствами, эмоциями подбегаю трусцой к спальному корпусу. С крыльца спускается воспитательница моего отряда Нина Андреевна:
- Евгений Иванович, где же вы пропадаете? Мальчишек я уже подняла.

Забегаю в корпус, а в голове одна мысль:
- Забыть, забыть до вечера и срочно перестроиться, прямо сейчас, сию секунду.

Вторая половина дня в пионерлагере самая тяжелая. В отряде почти сорок детей и все такие разные. Девочки полностью сформировались физически, у всех критические дни. Читают романы, наряжаются, думают о мальчиках и танцах. Мальчишки, по сравнению с ними – сущие дети, неразумные щенки. Целыми днями беготня, возня, самое достойное из занятий – футбол. Вот и попробуй совместить несовместимое. А за вторую половину дня необходимо всех увлечь, развлечь и угулять так, чтобы до постелей добирались на четвереньках.

С девочками отношения забавные, в интересном они возрасте – очень противоречивом. Внешне – взрослые, а прочувствовать это еще не успели, внутренне – дети. Строят глазки, флиртуют и в то же время относятся ко мне, как дети к папе. Всем уютно быть под защитой сильного мужчины, а он ассоциируется пока только с папой.

Захожу в спальню, спрашиваю, как спалось. В помещении суета, шум, писк. Кто-то убирает кровать, кто-то сидит перед зеркальцем, несколько девчонок, перебивая друг друга, пытаются мне что-то рассказать, Олечка подошла и стоит рядом со мной с заплаканными глазами, время от времени всхлипывая, хочет, чтобы ее пожалели. Обнимаю за плечи, спрашиваю, что же за горе, что случилось. Оказывается, Нинка обзывается нехорошими словами. Обещаю разобраться. Вдруг, ловлю себя на мысли, что уже полностью переключился, всего пять минут назад это казалось невозможным.

Вот и подходит к концу еще один летний день. Детей я все-таки угулял, но если быть честным, то и они меня угуляли тоже. Иду на берег реки Оредеж, сажусь на бревно и безучастно смотрю на воду. В душе лениво проплывают впечатления прошедшего дня. Во время ужина меня познакомили с Таней-художницей. Приятная женщина, во всех отношениях. Внешний вид полностью соответствует профессии, лицо не накрашено, джинсы, свободного покроя свитер с короткими рукавами. Черты лица и фигура такие же, как у Тани. Удивительно, но воспринимаются они как абсолютно разные люди. Нет раскрепощенности, нет детской непосредственности, и все, женщина блекнет.

Память останавливается на событиях тихого часа. Некоторое утомление сгладило остроту впечатлений, но постепенно в душе начинает появляться волшебная музыка, ощущение и ожидание чего-то прекрасного. Ловлю себя на том, что улыбаюсь. В голове крутится масса вопросов, ответов на которые я не знаю. Почему она так смело вела себя?

Откуда знала, что не придет Таня-художница? И вообще никто не придет?

А что если я сейчас подумаю о ней? В сердце появляется холодок. Как же она сможет прийти, если дома Таня – художница?

Наконец, после некоторых колебаний, принимаю решение. Прикрываю глаза, представляю Танечку, страстно желаю, чтобы она была рядом и шепчу «Явись». Через мгновение рядом со мной появляется облачко, и уже стоит она, с искрящимися глазками, с ямочками на щеках. Я вскакиваю со своего бревна, подхватываю это чудо на руки и кружу ее, мы запрокидываем головы, смеемся, над нами черное небо с целыми роями звезд. Впечатление, что мы летим, а звезды кружатся над нами. Наконец, она запросила пощады:
- Сейчас же прекрати хулиганить, дети совсем тебя испортили.

Я опускаю Танечку на землю. Некоторое время мы тихо стоим, крепко обнимая друг друга.

- Я знаю, ты ни разу не вспомнил обо мне до самого вечера, - прервала она молчание, - но не обижаюсь. Думать обо мне и дирижировать такой оравой детей - вещи несовместимые.

Наконец я решил прояснить вопрос, над которым размышлял несколько минут назад:

- Неужели ты в любое время можешь покидать свое место?
- Нет, конечно, дорогой. Обе наши встречи – случайные совпадения. В тихий час Таня обсуждала с директором художественное оформление лагеря. Сейчас она ушла в гости к подруге.
- Значит, мне повезло, - подытожил я.

Она улыбнулась, своей очаровательной улыбкой:
- Почему тебе? Нам.

Сказав это, Таня встала на цыпочки и поцеловала меня в губы.

Вдруг она улыбнулась, в глазах запрыгали чертики, чувствую, что-то придумала:
- Смотри, какая сегодня теплая ночь. Хочу купаться при свете луны, ведь это так романтично.
- А плавки? - попытался возразить я.

Таня засмеялась, посмотрела на меня лукавыми глазами, покачала головой:
- Женечка! ты неисправим. Будем купаться голые. Или вы стесняетесь?
- Ну что ты, что ты, - поспешил ответить я. - С тобой радость моя, готов на что угодно.
- Женя, посмотри! Лошади! - неожиданно воскликнула она.

Я посмотрел в направлении ее взгляда - и действительно, метрах в ста ниже по течению на самом берегу неподвижно стояли две лошади, темного и светлого окраса. Стояли в очень картинной позе, светлая, меньшая по размерам, положила свою голову на шею темной.

Таня засуетилась:
- Женечка, Женечка, плывем быстрее, они уйдут, они сейчас уйдут, я хочу, хочу проплыть около них, - затараторила она, таща меня за руку к реке.

На берегу, Таня быстрым движением, через голову, сбросила платьице в траву. Я невольно залюбовался на плотно сбитое прекрасное тело.

Подбежав к воде, она остановилась в нерешительности:
- Боюсь, вода такая черная, я должна крепко держаться за твою руку, а то меня утащит водяной.

Я быстро разделся, мы взялись за руки и стали медленно, поеживаясь, заходить в воду. Вдруг она издала победный крик и кинулась на самое течение, увлекая меня. Течение у речки сильное, и нас быстро несло к лошадям. По пути мы шалили, целовались, обнимались, то и дело переворачивались на спину и смотрели в звездное небо.

Была уверенность, что мы покинули на время реальный мир и живем в сказке. С поверхности воды кусты и деревья казались невиданными животными, опустившими свои щупальца в воду и там что-то искавшие. Наконец течение проносит нас мимо лошадей. Мы замерли на поверхности воды, пораженные фантастической красотой картины, развернувшейся перед нами. Темный конь блаженно и умиротворенно пофыркивал. От яркого света луны лошади, кусты, деревья, трава – все казалось в серебряном обрамлении.

Я посмотрел на Таню, на милом лице появилось беспокойство:
- Мне надо спешить, - сказала она.

Мы подплыли к берегу, выбрались на тропинку, которая шла вдоль реки, и побежали к нашей одежде. На ходу, накинув ее, продолжили свой бег к лагерю. Вдруг она остановилась, резко повернулась ко мне:
- Все, мне пора, - глаза излучали любовь и доверие. - Как я счастлива, - прошептала она.
- Если не возражаешь, послезавтра приду к тебе на целую ночь.

У меня от неожиданности перехватило дыхание:
- Не возражаю. Об этом не мог и мечтать, - ответил я.

Вдруг очертания ее тела как-то заколебались, стали нечеткими, и… Таня исчезла.

На следующий день встал утром, как всегда в семь часов. Утренний ритуал нарушать не стал, взял полотенце и трусцой побежал на речку. Освежившись, быстрым шагом пошел к территории лагеря будить своих детей. Настроение приподнятое, ведь до встречи с Ней оставалось чуть больше суток. Внутренне я спешил – торопил время.

Веду отряд на завтрак. Издалека вижу, у входа в столовую стоит Таня-художница и явно кого-то ждет. Внутри появляется уверенность, что ждет она именно меня. Встречаемся глазами, киваем друг другу. Подхожу ближе, Таня улыбается:
- Что, дядя-клуха, можешь бросить свой выводок на пять минут ради дамы?
- Если эта дама вы, могу и на десять, - ответил я.

Попросив воспитательницу посмотреть за детьми, вышел во двор. Таня сидела на скамеечке и ждала меня с явным напряжением. Я подошел и сел рядом. Пока шел, она рассматривала меня и как-то странно улыбалась, и вот я сижу, а она продолжает внимательно смотреть на меня.

- Да что ж вы на меня так смотрите? - не выдержал я.
- Пытаюсь увидеть в вас какие-то чувства, раскаяния, что ли, а вижу одну беззаботность.

Поняв, что нужно срочно принимать ее игру, я изобразил крайнее недоумение:
- Да что же произошло? Я ничего не понимаю!

Теперь Таня изобразила недоумение и запричитала:
- Он не понимает! Он не понимает! Скомпрометировал даму и не понимает! Да у вас осталось всего два пути, а вы ходите таким беззаботным.

- Каких? - выдавил я, сделав глупое лицо.

Выдержав паузу, художница ответила, отчетливо выговаривая слова:
- Жениться на мне.

Изобразив шок и крайнее изумление, я задал следующий вопрос:
- А второй?

Она наклонилась и на ухо прошептала:
- Стать моим любовником.

Сказав это, художница залилась смехом, и я смеялся тоже, но не так беззаботно. Память лихорадочно работала. С Корнеевной все ясно – эта информация давно достояние общественности, а вдруг нас с Танечкой кто-то видел на берегу – это намного серьезнее.

Насмеявшись вдоволь, переведя дух и, приняв серьезное выражение лица, художница спросила:
- Женя, вы хоть знаете, о чем говорит весь лагерь?
- И о чем же он говорит? - в свою очередь спросил я.

Она глубоко вздохнула:
- А говорит он о том, что я, мол, сюда утроилась не случайно, а приехала к своему любовнику, которым, кстати, являетесь вы. И что мы вчера вели себя неприлично на территории лагеря. Видно, не могли сдержаться после долгой разлуки. Еще говорят, что видели нас вечером на берегу реки, совсем голыми. Как вам это нравиться?

Комментировать было нечего, внутри стало очень кисло, и ответил я, как человек, потерявший дар речи:
- Ну и ну!

Художница вдруг меня пожалела:
- Не расстраивайтесь, у меня есть отличная идея. Завтра я хочу поехать на выходные в Ленинград, к мужу. Но кроме вас об этом никто знать не будет. Всем же буду говорить, что погода хорошая, и я остаюсь на выходные здесь. Вы понимаете, как здорово?
- Честно говоря, не очень, - ответил я.
- Да что же здесь непонятного? - искренне изумилась она.
- Появляется шанс легко вывести наших недоброжелателей на чистую воду.
- Здорово, теперь дошло, - сказал я. И тут же понял, что не доиграл, и в моем голосе не добавилось ни радости, ни энтузиазма.

Веселая музыка, льющаяся из динамиков лагерного радио, вдруг резко оборвалась, там что-то зашелестело, и динамик проскрипел:

- Внимание! Внимание! Пионервожатому первого отряда срочно подойти в кабинет директора пионерлагеря.

Мы с Таней тупо уставились друг на друга. Я попытался пошутить:
- Так как вы посоветуете, во всем сознаться, или все отрицать?
Она улыбнулась и ответила:
- Делайте, что хотите, но только постарайтесь выведать, кто распространяет эти слухи.

Я встал и поплелся к домику директора, думая про себя, что ни в чем сознаваться не буду. Ведь если и расскажу правду, все равно никто не поверит.

Захожу, здороваюсь. На меня доброжелательно смотрит наша милая директриса Надежда Петровна. Она улыбается, хотя видно, что расстроена:
- Евгений Иванович, прочитайте,- говорит она, протягивая телеграмму.

Читаю. Там написано, что в связи с производственной необходимостью срочно вызывается на основное место работы - инженера-конструктора, Емельянов Е.И.. Подпись – директор завода. Поднимаю глаза. Надежда Петровна извиняющимся голосом рассказывает, что звонила директору, говорила, что не может терять лучшего пионервожатого за неделю до конца смены. Он слушать ничего не желал, и был неумолим.

Я находился в очень странном состоянии. Было впечатление нереальности происходящего. Как будто мы в вакууме, и вообще, я не являюсь участником этого события, а наблюдаю со стороны. Должно быть, это короткий шок. Был готов ко всему, но только не к этому. После некоторой паузы, наконец, полностью оценил ситуацию и спросил:
- Надежда Петровна, можно я завтра сдам дела, а в субботу утром покину пионерлагерь?
- Евгений Иванович, оставайтесь на выходные, я с питания вас снимать не буду.

Поблагодарив, вышел и тупо поплелся к столовой, по пути, размышляя, что, наверное, кто-то там наверху, должно быть слишком много отвалил мне вчера радости и счастья, а сегодня спохватился и исправляет ошибку. И чтобы меня в дальнейшем не заносило, может быть исправляет с некоторым перебором. Не пройдя и двадцати метров, столкнулся нос к носу с Таней-художницей.

- Ну что там, что? - в нетерпении спросила она.

Ответил не сразу, несколько секунд мы прошли по дорожке вместе:
- Я все взял на себя, уволен за аморальное поведение, завтра сдаю дела.

Таня застыла с приоткрытым ртом, в широко распахнутых глазах читался вопрос.

Эффект был слишком сильным. Видимо мое душевное состояние выплеснулось в эту фразу, и в ней оказалось слишком много трагизма. Пришлось быстро сдавать назад.

- Да не пугайтесь вы - это шутка, - с максимальной мягкостью в голосе сказал я.

Несколько шагов прошли в молчании.

- А ведь я поверила, вы были так убедительны.

Еще бы, подумал я, в таком состоянии можно выползать на сцену в любой трагедии и зал будет рыдать.

- Так что же было на самом деле?- спросила художница.
- А на самом деле все прекрасно, все разрешается само собой…. Нет, не так. Все разрешили те, кто водит нас сверху за ниточки. Я действительно работаю завтра последний день, но по причине того, что меня отзывают на производство. Вы должно быть рады? - закончил я свою речь, слегка успокоившись.

Она смотрит грустными глазами:
- И не прекрасно, и не рада, ведь я рассчитывала познакомиться с вами ближе. Как жаль, что так все складывается. У вас в отряде талантливые дети и я вижу, как хорошо вы с ними ладите. Порекомендуйте мне сегодня или завтра пару помощников.

- Хорошо, - ответил я.

И мы разошлись.

Эти два дня длились долго и дались тяжело. И вообще эта работа очень тяжелая. Дети тринадцати-четырнадцати лет, переходный нигилистический возраст, и ты перед ними, как на сцене, и они все на тебя смотрят и оценивают, причем очень жестко и даже порой жестоко. Врать нельзя даже себе, видят все, а ты на сцене каждый день почти сутки, оценка черная или белая, других нет. Существовать здесь можно только при условии завоеванных не менее трех четвертых белых оценок. И мыслями, и эмоциями, и делами каждую секунду надо быть с ними. Слава Богу, за эти полтора месяца все дети ко мне привязались, а среди них много и умных, и с сердцем. Вечером узнали, что меня отзывают, многие стали грустными, послушными и снисходительными.

Пятница, вечер, последний раз укладываю детей спать. Прощаюсь, говорю, что утром мы уже не увидимся. На баловство никого не тянет. У девочек слезы на глазах.

Растроганный почти до слез, я иду по территории лагеря и не могу вспомнить аналогичной реакции у взрослых. Куда девается потом эта доверчивость, непосредственность и искренность, - непонятно?

Прихожу на свою мансарду, порядок навел еще вчера вечером. Сегодня в тихий час купил шампанское и коробку конфет. Выглядит моя девятиметровая комнатка следующим образом. Самый высокий потолок - у окна, которое занавешено тюлевой занавеской. Под окном круглый маленький столик и два венских стула. На столике цветы, шампанское, коробка конфет и два фужера, которые я выпросил на вечер у хозяйки дома.

На душе и радостно и грустно одновременно. Радостно и волнительно от ожидания встречи, грустно – от неотвратимости разлуки. Смотрю на часы – 11 час. 10 минут вечера. Решаюсь. Стоя посреди комнаты закрываю глаза, мысленно желаю, чтобы Танечка была здесь, рядом со мной. Шепчу –«Явись». По лицу пробегает легкое дуновение ветерка. И вдруг, раздается голосок, прелестнее любой музыки на свете:
- Женечка, и долго ты будешь стоять с закрытыми глазами?

Ясными глазками на меня смотрит это обворожительное создание. В глазках и любовь, и радость и грусть - одновременно.
Эмоции захлестывают меня, целую левую ручку, целую правую, целую эти волшебные глазки:
- Танечка, любовь моя, я так соскучился за эти два дня.
- Я все знаю, дорогой, все это время я была с тобой. … Ты знаешь, что помог сделать мне открытие? Ведь я Мишино творение, и я его мыслеобраз, а поскольку он спровоцирован женой, я, до встречи с тобой, считала себя тоже его женой. Благодаря тебе я поняла, что духовно самостоятельна и могу сама выбрать свою любовь, но, к сожалению, на физическом уровне моя свобода ограничена территорией существования Тани-художницы, здесь это территория пионерлагеря.

Секунд на десять я задумался, потом ответил:
- Одновременно и интересно, и грустно. Предлагаю открыть шампанское и выпить за любовь, ведь самая великая сила на свете – это любовь, правда?
- Правда, любимый.

Мы выпили, и некоторое время сидели молча, думая свои грустные мысли. А мысли были схожими. Мы понимали, что вместе нам быть не суждено.

- Танечка, у меня ощущение, что сегодня мы видимся последний раз, а ведь за мной еще обещанный рассказ.

Ее личико я никогда не видел таким грустным, с глазами, полными слез:
- Ты провоцируешь меня на слезы. Ведь то, что это наш последний вечер я знаю наверняка, и примерно знаю, что ты хочешь рассказать.

После некоторой паузы, связанной с борьбой по укрощению предательского кома, схватившего меня за горло, я начал:
- Видишь Танюша, как забавен человек. В одночасье рухнуло все, а я как зомби, по программе, которую жизнь уже отменила, еще что-то отрабатываю. Может не надо, а?

Таня смотрит на меня, на лице появляется улыбка:
- Надо, Женя, надо!

Я вздохнул:
- Пожалуй ты права. О любви говорить приятно, а особенно приятно, наверно, слушать. Так вот, признаюсь, я влюбился в тебя с первого взгляда. Ты необычная, совсем неиспорченная какими-то там глупыми человеческими установками в виде искусственных «правил жизни». Ты взрослая, а такая же искренняя и правдивая как некоторые девочки из моего отряда. Видишь ли, мне кажется что эти «правила жизни» сильно кривоваты и отчасти созданы для порабощения и эксплуатации женщины. Ведь Творцом в женщину заложено два удивительных качества - любовь и слабость, а подлый социум воспользовался этими божественными качествами, поработил женщину и использовал. Женщина, как очаровательное божественное создание, практически исчезла с лица земли. Нам, человекам, дано Евангелие. Почти две тысячи лет мы пытаемся осмыслить его, а самого главного понять не можем – великую значимость для рода человеческого Богородицы и женщины. А Ренуар понял, и поэтому женщины его прекрасны как богини. До меня это дошло только тогда, когда увидел тебя. …Ну вот, признался! И должны расстаться!

- Женечка, что ж ты делаешь со мной, еще секунда, и я разрыдаюсь. Слезы от разлуки были рядом, а ты заставляешь меня жалеть еще и весь женский род.

Мы замолчали на некоторое время, думая каждый о своем.

Проговорили мы всю ночь, временами смеясь, но больше расстраиваясь, и успокаивая друг друга.

И вот уже семь часов утра. Ощущение, что ничего не успели сказать, и говорим-то не более часа.

Я поднимаю на плечо спортивную сумку, в которую с вечера все уже сложено, и голосом с неестественной хрипотцой говорю:
- Мне пора.
- Как? Уже? - восклицает Таня. - Я тебя провожу.

Мы медленно идем по дорожке вдоль реки по направлению к вокзалу, Таня крепко держится за мою левую руку. Подходим к мосту через Оредеж. Здесь мы должны расстаться. Состояние мучительное. Обстоятельства подталкивают на решительные действия:
- Прощай, - говорю я. Резко поворачиваюсь и быстрым шагом иду по мосту.
Вдруг, сзади Танин крик:
- Стой! Подожди!

Оборачиваюсь и первое, что вижу, на тропинке, у реки стоят Корнеевна с подругой и широко открытыми глазами смотрят на нас.

Таня срывается с места, перебегает дорогу и со слезами бросается мне на грудь. Я успокаиваю ее, что-то бормочу, целую, глажу голову. Вдруг она достает конвертик, сует мне в карман, разворачивается и убегает. Я смотрю вслед и понимаю, что вижу ее последний раз в жизни. В электричке, с волнением вскрываю конверт, из него выпадает тетрадный лист, сложенный вдвое. Разворачиваю, читаю:

Живое сердце бьется в грудь пустую,
Сбивая ритм, замкнувшись острой болью,
И кто теперь поймет меня – немую,
Молчи и ты теперь мой друг со мною,

не плач и не целованные руки
Мне не целуй, старинного романса
Слова забудь и близкий день разлуки
Не вспоминай так горько и так часто.

Еще не осень – осенью дождливой
Ты скажешь - все могло бы быть иначе…
Но вновь, среди сентябрьского разлива
Поет Лаура, а Петрарка плачет …

Сидел я, как мне кажется, с достойным выражением лица, пытаясь не выдавать своего волнения, однако последние строки расплывались и расплывались в глазах, и я никак не мог их прочитать.

[GREEN]

№ 9

Попутчики

Вечерело, когда поезд отходил от железнодорожного вокзала старинного провинциального городка на юге Западной Сибири - Бийска. Еще и сейчас остались в городе купеческие особняки, увитые деревянной резьбой дома и остатки крепости. Но с каждым годом город становится более и более современным, сохраняя лишь внутренний мир старого города.
Нас в купе было четверо: мужчина лет сорока-пятидесяти и женщины. Одной на вид было лет семьдесят-восемьдесят, другая примерно моего возраста, во всяком случае, казалось, что ей не более сорока пяти.
Как всегда в пути, все невольно присматривались друг другу и некоторое время молчали.
Первой заговорила пожилая женщина, доброжелательно глядя на всех поочередно.
- "Еду к внучке в Новосибирск. Она обычно сама приезжает. Давно я там не была. Если не встретит, даже и не знаю, как доберусь… ведь там так много транспорта и метро, которого у нас в Бийске нет".
Она говорила приятным грудным голосом, потом засмеялась, сверкая молодыми голубыми, как незабудки, глазами. Наверно в молодости она была очень хороша собой. Одновременно она что-то искала в своей дорожной сумке. Вынула сверток, в котором кучка золотистых пирожков, и стала угощать всех присутствующих. Отказываться было неудобно, и все взяли по одному пирожку.
- "Как вкусно! - воскликнул мужчина, приятным баритоном, - с детства не ел такой вкуснотищи".
Пирожки были сладкие и ароматные, из сушеной земляники. Я тоже ничего подобного не ела много лет и, как и все, поблагодарила попутчицу за угощение.
- "Меня зовут Мария Петровна, - сказала женщина, откликнувшемуся на разговор мужчине, - а вас как? Откуда и куда направляетесь?"
Мужчина словно только и ждал вопроса, с кем как не с попутчиками пооткровенничать, поделиться своими проблемами, мыслями…
- "Меня зовут Алмаз. Еду домой с курорта, из Белокурихи. Отпуск еще не кончился, думаю заехать к родителям на Урал, а уж потом домой, на Север".
- "На север?", - переспросила Мария Петровна, - всегда думала: как там люди живут, ведь зимой такие холода…"
- "Привычка, - хмыкнув, произнес Алмаз, - но, надо сказать, одеваются все
практически также, как всюду. Женщины в сапожках ходят."
- "Форс морозу не боится, - подвела итог женщина. – А на курорте понравилось, - спросила она о впечатлениях от отдыха."
Алмаз, все еще не стряхнувший курортную жизнь, был рад вопросу. Он достал курортные фотографии, и Мария Петровна вместе с ним с интересом стала их рассматривать. Иногда задавала вопросы, а иногда Алмаз сам комментировал, не дожидаясь их. Любопытство и желание скоротать время в пути увлекли всех попутчиков.
Так или иначе, из вопросов и ответов, на которые отвечал Алмаз, стало известно кое-что и об этом моем попутчике.
Это был высокий, крепкий мужчина. Доброе, привлекательное лицо. Карие глаза. Работает в Тюменской области гидрологом, в каком-то конструкторском бюро. Часто бывает в командировках.
- "Какое интересное у него имя, - подумала я, - у русских таких не бывает, но не походит ни на какую национальность. Наверное – метис, а может татарин…
На курортах бывал часто, а на вид здоров – вероятно, на отдых он выезжал и для развлечения."
На фотографиях было много красивых пейзажей. Один очень привлек мое
внимание. Это была скала, напоминающая по форме церковь. На вершине,
луковкой, стоял крест.
- "Этот снимок на горе "Церковка" сделан, - уточнил Алмаз, - В городском музее сказали, что установлен он несколько лет назад священником местного храма св. Пантелеймона. А гору давно так называли. Бабушка музейного работника рассказывала, что в очень давние времена, когда в этих местах жили в основном
алтайцы, язычники, это место было у них культовым.
А когда начали Сибирь заселять русские, то в этом месте построил что-то вроде часовни один монах и там жил, молился. Но с местным населением он не общался, и поэтому его считали колдуном. Когда у жителей случалась какая-то беда (молоко у коровы пропадало, болел кто-нибудь и другое), то все начали на этого монаха всю вину возлагать, – продолжал мужчина.
Однажды у кого-то потерялся ребенок. Мальчика искали все, но нигде не могли найти. Кто-то как обычно вспомнил о колдуне и повел всех на это место. Был вечер, и путь люди освещали факелами, ведь электричества еще не было. Люди возмущались, кричали, но монах вначале, будто и не реагировал на крики людей, потом вышел на крыльцо и, перекрестив народ, зашел обратно. Кто-то из возмущенных людей, взял факел и поднес к строению. Все застыли, глядя на огонь, ведь алтайцы и сейчас поклоняются духам разных стихий: воде, камню, огню. Несмотря на огонь, монах больше не вышел. Так и сгорел заживо. Испуганные люди убежали с этого места, возможно осознавая то зло, которое сотворили. А наутро на этом месте в куче углей и пепла нашли крест, оставшийся целям и невредимым.
Это же надо иметь такую сильную веру в Бога, такую силу духа, такую высокую Любовь! – продолжил Алмаз свой рассказ, - но самое интересное, что многие экскурсоводы этой истории о своем городе не знают.
Вообще в окрестностях курорта места прекрасные! Исследователи курорта
говорят, что на этом месте сильная положительная энергия. А если подняться на гору Церковку, то потом целый год будешь чувствовать заряд сил. Вот поэтому-то курортники стараются обязательно побывать там и унести хоть кусочек камня с того места, словно берут силу от этой горы, как язычники".
- "Каких только чудес на свете не бывает, - воскликнула я, выслушав повествование и еще раз, с особым вниманием глядя на фотографию".
- "Да, это так, - подтвердила Мария Петровна, - чудес на свете очень много. Я и сама бывала там не раз. В войну после окончания Бийского учительского института меня в Белокуриху работать направляли в пионерский лагерь Артек, когда он эвакуированный приехал туда.
Но я вам расскажу другую историю, из своей жизни, тоже похожую на чудо:
Моего старшего брата, Григория, призвали в армию еще до Великой
Отечественной войны. Незадолго до этого наша мама посадила в горшок
комнатный цветок, и что-то задумала о сыне. Это был обычный домашний
комнатный цветок. Что-то типа герани, а может бегония. Он прекрасно рос, как все цветы, за которыми мама ухаживала. Когда она поливала цветы, обязательно с ними разговаривала, рыхлила, убирала подсохшие листья. Не успел брат демобилизоваться, как грянула война.
Зимой где-то 1941-42 года цветок начал болеть и, в конце концов, совсем зачах. Мама забеспокоилась о сыне, тем более, что перестали приходить письма с фронта. Она поливала цветок, рыхлила, уговаривала, но - бесполезно. Время от времени мама выкапывала цветок, смотрела его корни и видела, что признаки жизни в цветке есть, и упорно продолжала обихаживать цветок. Это продолжалось больше года.
Вдруг, цветок начал оживать. Мама воспрянула духом. И, глядя на цветок, то и дело приговаривала:
- "Гришка скоро должен объявиться. Жив - он - мой сыночек."
И, правда, через несколько месяцев, после того как цветок ожил, пришло от брата письмо, а позже приехал он сам. Оказалось, что он был у фашистов в плену. Не раз пытался бежать. Ловили и опять в концлагерь. Последний раз он из всех один добрался до своих. Голодный, оборванный, но живой. Потом под конвоем работал в Калинине (так раньше Тверь назывался). Но это не худший вариант для бывшего военнопленного. Как говорится, - увы!" – закончила Мария Петровна.
- "Грустная история, - задумчиво произнес Алмаз, - очень похожа на русские сказки. А это – быль. Благо, что конец хороший".
- "А может - это сила материнской любви помогала?" – предположила я, веря, что именно так и было.
На какое-то время воцарилось молчание. Глядя в окно на мелькающий в
полумраке дорожный пейзаж, думали каждый о чем-то своем. Услышанное
сопоставляли с тем, что было в их жизни и жизни тех, кто их окружал.
У меня в тридцать седьмом году мама тоже была репрессирована. Ей тогда было всего только шестнадцать. А вина ее была лишь в том, что родилась она на территории Манчжурии, вроде бы в Китае. Причем, репрессировали ее одну, даже без матери, родившей ее там, за границей, будто это она сама границу передвинула.
Цепочка мыслей каждого уносила в другое русло. Вспоминались сказки,
слышанные в детстве, свои поездки в Белокуриху, прежняя жизнь в Бийске с мамой, с дочерью, которая осталась там.
Не так давно моя жизнь круто изменилась. Поехав в гости, на север, я там осталась жить и работать, соединив себя с севером, словно бы заново родилась. Во всяком случае, лет двадцать-тридцать моей жизни будто и не было. Но главное, что у меня есть интересная работа, собственная издательская деятельность, о чем я не могла и мечтать. А вокруг интересные люди.
Перед моим мысленным взором мелькали широкие улицы Сургута, нефтяные вышки на далеких просторах Севера.
- "Тук-тук-тук, - стучали вагонные колеса, будто говорили, - лю-би-те…".
Отвлёкшись от мыслей, я продолжала наблюдать за моими попутчиками.
Мария Петровна и Алмаз как будто своими стали, о чем-то шепчутся, чтоб
никому не мешать.
Только другая соседка по-прежнему смотрит в темноту окна. Взгляд ее зеленоватых с поволокой глаз кажется - уносит ее очень и очень далеко.
- "Видит ли она то, что там скрывается: золотые сосны и березки, поля и деревенские домики, пасущийся скот и транспорт?.." – подумалось мне.
Иногда на губах незнакомки блуждала улыбка, а порой между бровей пролегала морщинка, омрачая лоб тревогой.
- "О чем она думает? Кто она?" – с интересом думала я.
Мария Петровна продолжала вглядываться в фотографии, лежащие на столике.
- "А эта женщина… что-то уж больно часто она рядом с Вами, - лукаво
улыбнувшись мужчине, пошутила она, - небось - зазноба? Курортный роман?"
- "Почему нет? – вопросом на вопрос ответил Алмаз, - курортные романы у всех бывают и у меня тоже, ведь я часто бываю на курортах. Это же хорошо. Иногда такой роман подолгу жизнь украшает. Как-то с одной женщиной года три-четыре переписывался, ездил к ней в Иркутск. Бывает, что семейная жизнь после курортного романа только лучше становится".
- "А жена как же?" – спросила Мария Петровна.
- "А что жена? Она всерьез курортные романы не воспринимает. Да и мало что знает о моих романах. Во всяком случае, на наши взаимоотношения они не влияют. Я дорожу моей семьей. Жена у меня хорошая, дети. Бывало, как у
многих, что семья чуть не развалилась, но это было не из-за курортного романа".
- "Эх, вы – мужчины, все у вас легко и просто, -проворчала Мария Петровна, - а женщина эта, может быть она полюбила вас…Небось, в любви ей клялись, говорили, что она самая- самая… надежду ей дали… Замужем она?"
- "Нет. Одна живет, хоть красивая, умная, добрая… Почему так бывает, Мария Петровна?" – спросил мужчина.
- "Видать не на тех она всегда нарывалась, доверяла не тем, а надежного человека,
половинку свою не встретила", - посетовала женщина.
- "А может, прошла она мимо своей судьбы когда-то и ей нужен не просто мужчина, а тот –
единственный, родной и любимый", - вступила в разговор незнакомка.
- "А Вы сами-то замужем?" –обратилась к ней я.
- "Нет. С судьбой своей разминулась и во времени, и в пространстве", - неохотно ответила она.
- "И давно? – спросила Мария Петровна.
- "Да уже более двадцати лет минуло", -ответила незнакомка и словно окунулась в те далекие годы.
После недолгого молчания она медленно заговорила. По мере рассказа голос ее становился все более быстрым, а глаза загорели каким-то внутренним огнем. Она очень волновалась, и постоянно теребила пальцами носовой платок, пытаясь успокоиться. Начав говорить, она уже не могла остановиться, и все мы с интересом слушали ее.
Мария Петровна иногда кивала, сочувственно глядя в лицо незнакомки. Алмаз смотрел то с интересом, то с легким недоверием и свойственным мужчинам пессимизмом. Да и мне рассказ был интересен, как интересна каждая судьба встреченных в этой жизни людей.
- "Я рано вышла замуж. Это был умный интересный человек, которому я всегда должна была быть нужной, так как он был незрячим. Его ум и буквально энциклопедическая разносторонность особенно привлекали меня. Но очень скоро я поняла, что рассчитывать на то, что совместная жизнь с ним продлится, навсегда, не приходится. Это я осознала как-то вдруг и сказала об этом мужу: что расстанемся когда-нибудь… по его вине, хоть и не знаю, когда и почему. Он всерьез мои слова не принял. Думал, что это - блажь. А есть ведь не только ясновидение, яснослышание, но и яснознание. Видимо у меня оно. Еще я знала, что после развода встречу моего
единственного, но будет он моложе меня… Знала и ждала с ним встречу. С мужем мы прожили больше десяти лет, но, действительно разошлись из-за пьянства его и измен".
Она вздохнула и продолжила рассказ:
- "Я всегда любила книги о путешествиях и иногда мысленно путешествовала, глядя на карту. Это ведь самое доступное путешествие. Была у нас дома карта Черноморского побережья. Я смотрела и думала: куда бы поехать? Мой выбор пал на Геленджик: морская бухта, горы, виноград…
Мечта сбылась, когда мы с мужем развелись, но еще жили вместе. Так часто людей объединяет одно лишь жилье и не более, если деваться некуда. Муж все еще лелеял надежду сохранить семью, но ничего для этого всерьез он не делал… Одной из таких попыток было приглашение съездить с ним на курорт, в Геленджик. Он имел право на льготную путевку для себя и сопровождающего. В обмен на мое согласие пообещал после возвращения переехать и оставить квартиру мне и детям. Я купилась на это и согласилась, ведь решались все проблемы, и осуществлялась мечта о поездке к морю…
Был 1977 год. В первый день приезда мы вышли прогуляться по набережной, так как у моря я была впервые. Неподалеку от санатория по радио прозвучало приглашение на морскую прогулку с выходом в открытое море. Мы отправились на эту прогулку.
Я с удовольствием вдыхала воздух, напоенный морем и горами, смотрела в уже ночное небо. На волнах мерцали блики огней нашего корабля, ветер овевал мое лицо. Я смотрела вперед и никого не видела вокруг, до той поры, пока не почувствовала Его. Не увидела, а почувствовала душой. Этого не возможно объяснить.
Рядом с моей рукой была рука, к которой мне неудержимо хотелось прикоснуться. Я сдержалась, но взглянула на обладателя руки, на того, к кому ощутила неизведанное мной ранее притяжение.
Это был молодой, невысокий, кареглазый курсант летного училища. Мне показалось, что ему не более шестнадцати лет. Я отвела глаза и сделала вид, будто ничего не произошло. В тот момент я и не предполагала, что эта встреча будет что-то значить в моей жизни. Путешествие длилось недолго. По сторонам я больше не смотрела. Ушли мы вместе с толпой других курортников.
А утром в столовой санатория, я увидела глаза встреченного накануне
курсанта. Он сидел напротив меня за одним из соседних столов. С тех пор наши глаза встречались постоянно. Я улыбалась в ответ, не придавая этому никакого значения. Но встречаться мы стали не только в столовой, но и на улице, на пляже, на экскурсиях, в магазинах. Везде и всюду он оказывался рядом. Постепенно мы все перезнакомились. Наши соседи по столу жили в соседней комнате с ним и его родителями. Мы вместе бывали в кино, в библиотеке, на танцах… Встреч наедине у нас не было. Лишь один раз он встретил меня одну в коридоре, и что-то говорил о моих глазах, спрашивал о моем спутнике.
Пришло время его отъезда. Когда я услышала об этом, мое сердце буквально оборвалось. Казалось - я теряю кого-то самого дорогого, а, может быть, часть себя. Накануне ночью перед отъездом его лицо постоянно стояло передо мной. Я не знаю: спала ли я в ту ночь. Но проводить его я не могла, надо было быть с мужем, пусть и бывшим. На то, как он уехал, я смотрела в окно, видела, как он помахал мне. Во всяком случае, мне так показалось, ведь я смотрела на все сквозь слезы. Весь день провела в слезах и в столовую не ходила.
Жизнь потеряла свою окраску и интерес, а Геленджик – свою прелесть… Желания оставаться там больше не было.
Перед отъездом решила написать благодарность в книге отзывов и, как обычно, перелистала несколько страниц альбома назад, просматривая отзывы отдыхающих. И, вдруг, увидела Его адрес, который он оставил вместо подписи. Записывать его необходимости не было. Я уже словно знала его всегда и просто убедилась в этом снова. То ли – телепатия?..
Мы уехали накануне ноябрьских праздников и я, как всегда, стала подписывать поздравительные открытки родным и знакомым. Раньше мы по несколько десятков открыток отправляли всегда. Среди них была открытка нашим соседям по столу в санатории "Солнечный берег" и открытка Ему.
Спустя несколько дней после этого, получила он Него письмо, следом второе… Его адресом было военное училище, где он жил, а моим – место работы, так как жилищный вопрос так и не решился. Чего, впрочем, и следовало ожидать. Мы переписывались два года, до того, как он окончил учебу. За это время он женился, но продолжал мне писать.
Как и тогда, сейчас во мне звучит голос Анны Герман: "Один лишь раз сады цветут…" Я ничего изменить не могла, ведь я была старшего Его лет на десять и, главное, у меня уже было две дочери. Только очень большая любовь с его стороны могла привести к торжеству Любви в этой ситуации.
Каждый раз, думая о нем, я представляла реакцию его мамы, и это заставляло думать и заглушать эмоции. Это давало силы сдерживать и мои, и его чувства, но об этом в письмах не было ни слова.
Писали о жизни. Он о службе, о спорте, литературе, театре… Я о работе, учебе и другом, что волновало меня в ту пору, по возможности избегая главного, что волновало нас больше всего…
Я, как сейчас, вижу перед собой листки его писем на почтовой бумаге, исписанные мелким почерком. Письма нельзя было назвать большими. К сожалению, они не сохранились. В его письмах часто мелькали стихи, а одно письмо было почти полностью в стихах. Некоторые строки этого письма я помню и сейчас:
"На горы сумрак предвечерний пал. Из-за него увижу ль я тебя?" – спрашивал он в письме, -
Но кто не сомневался, о жизни думая,
С собою не ругался…
От горя станешь трезв,
От счастья – пьян.
От писем же твоих
И трезв, и пьян бываешь
И все, что горько помнить,
Забываешь, и хочется им верить до конца,
До седины, до старческих морщин.
Не клеится письмо. Пускай.
Но все ж я допишу его,
А ты меня, хоть в мыслях приласкай.
Ну, хоть приснись… и больше ничего".
Конечно же, я не смогла забыть этих строк и того, кто мне их посвятил.
Однажды я ему приснилась. Он написал, что увидел меня в аэропорту, когда был в патруле. Поцеловал, но поцелуй был холодным и он от этого проснулся. Целовал он, как оказалось, не меня, а письмо, с которым уснул, когда его перечитывал. Конечно, он уже забыл об этом, а я все еще помню. А поцелуй снится к разлуке. Так оно и случилось.
Не так давно я увидела его во сне, впервые в жизни. Это было 5 декабря. Мы сидели за столом; он, его отец и еще какие-то люди. Проснувшись, ощутила себя счастливой, и это ощущение длилось весь день. Как же мало нам надо для счастья!
В последнем письме он писал, что напишет уже по прибытии на службу в полк. Написал ли? Я этого даже не знаю, не получила. Скорей всего все-таки написал. Не могу не верить ему. Писать в училище я посчитала напрасным. Кто я ему, чтоб интересоваться судьбой военнослужащего? Да еще в прошлые времена, двадцать лет назад… Сама я - считаю его другом, а считает ли он так – не знаю.
Каждая мысль о возможности его розыска все эти годы сопровождалась видением его мамы, в том платье, в каком она на моих фотографиях, на экскурсиях в Новороссийск. Это невольно останавливало меня.
Последние годы гибнет много военных на Кавказе, много авио-катастроф… душа разрывается. В конце концов, просто нестерпимо было не знать: где Он, что с ним? Главное знать, что он жив, здоров и у него все хорошо. Вглядывалась при телепередачах в лица летчиков, вчитывалась, вслушивалась в фамилии… Потом начались по ОРТ передачи "Жди меня". Написала туда. Но не для того, чтоб искать, а чтоб мой адрес был там, если я ему буду нужна. Увы, он не помнит… я не нужна…
Но пришло то время, когда мысли о розыске его не вызвали облика его мамы. Жива ли она? Вот только тогда стала его разыскивать, используя знакомых и их знакомых. Тем более, что двадцать лет для выслуги он уже отслужил, мог вернуться туда, где родители.
Месяца не прошло, и я уже знала то, что хотела, а также его адрес и телефон. Но стоит ли беспокоить его спустя десятилетия? К Новому году поздравила. А на большее, увы, я не решилась. Подписалась как друг.
А сейчас вот, я в отпуске. Еду туда. Может быть, я хоть издали увижу Его, дорого мне человека.
Такие вот бывают иногда курортные истории, хотя и пальцем друг другу не
прикоснулись. Как-то он хотел приехать, но из-за моих жилищных проблем я возразила, а он не спросил причину".
Алмаз потупился, смутился.
- "О чем он думал, слушая рассказ незнакомки? Может о Новом завете Христа: "Любите друг друга"? Ох, любовь, любовь, как только она не распоряжается судьбами людей, - думала я.
- "А ты поезжай, дочка, взгляни, может легче будет, - промолвила Мария Петровна, - я верю тебе. Сама не могу забыть свою любовь, но то война была. Погиб он. А любовь осталась и живет во мне до сих пор. Знала б, где он похоронен – съездила бы, могилке поклонилась".
- "Понимаю Ваши сомнения, - заговорила я, - Вам важно сохранить чистоту дорогих воспоминаний, не помешать ему, не потревожить. Как знать какой может быть встреча… Поймет ли он… помнит ли. Мужчины и женщины, как иностранцы – на разных языках разговаривают, по разному мыслят и чувствуют… Да и меняемся мы с годами. И он мог измениться за долгие годы. Все же главное – сохранить любовь!"
- "Да, ведь для меня и тогда, и сейчас он – самый лучший на свете. Я люблю и уважаю его. Уважала и тогда, когда было жарко от одной мысли о нем. К другим такого - не было. Вообще при мыслях о нем, в груди сердце не колотится ритмично, а как бы танцует.
Не знаю: писал ли он, ведь я вскоре ушла не сессию, потом перевелась на дневное,
уволилась. До этого училась на заочном. Писем мне не передавали. Может
быть, и передали, но не мне, а моему бывшему мужу, а он не отдал".
- "А муж-то тот как? – спросила Мария Петровна.
- "Спустя два года после получения диплома я взяла детей и уехала, трехкомнатную кооперативную квартиру оставила ему. Просился взять его с собой, а, поняв, что не выйдет, стал поносить меня почем зря. Потом он женился, родился у него сын. После этого я вернулась в родной город… А он через несколько лет умер. Была у него на похоронах, в своей бывшей квартире, даже полы там мыла. С родителями его отношения стала поддерживать, свекра хоронила, к свекрови хожу, время от времени. Но на нашу жизнь она смотрит иным взглядом. Я ее переубеждать не хочу. Память должна быть хорошей", с уверенностью в голосе сказала незнакомка.
- "Да, жизнь, - промолвил Алмаз, - а о Геленджике я читал у Владимира Мегре в книге об Анастасии. Будто в тех местах есть реликвии, равных которым нет. Им не обладает даже Израиль. Они более древние. Дольмены называются. Что-то типа склепов каменных в земле, в которые заживо уходили для медитации наши древние предки, что бы хранить там мудрость человеческую. Что это – любовь ко всему человечеству?.."
Больше никто уже не откровенничал, словно устали все. Но атмосфера в купе
стала какой-то домашней, рядом с близкими людьми, когда молчание не тяготит и все понимают друг друга с полуслова. Кто думал о своем: о жизни, о прошлом и будущем… Думали и друг о друге, ведь такие разговоры сближают. Может еще не раз придется вспомнить этот поезд, эту дорогу и своих попутчиков.
А поезд, по прежнему, выстукивал колесами свою песню:
- "Лю-би-те… лю-би-те… лю-би…те…"