МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Новый вольный сказ" - ...про житьё у нас... что давно было... что сейчас всплыло. Маленькая повесть (до 50 тысяч знаков с пробелами, максимум + 10%) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 7 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

"Новый вольный сказ" - ...про житьё у нас... что давно было... что сейчас всплыло. Маленькая повесть (до 50 тысяч знаков с пробелами, максимум + 10%) Конкурсный сезон 2021 года.

#1 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 19 сентября 2020 - 20:10


Номинация ждёт своих соискателей с 1 октября до 20 января включительно.

Подробно о порядке участия в конкурсе,
адрес приёмной комиссии - в объявлении конкурсаздесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=5508

Прикрепленные файлы


0

#2 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 10 октября 2020 - 20:42

1

КУЛОН ИЗ СУХУМА


(маленькая повесть)


Во всём городе никто не готовил кофе вкуснее, чем бабушка Сирануш. И все городские гурманы знали узкий и длинный переулок, в котором расположилась уютная кофейня Григория. Он ещё в прежние времена был заведующим кафетерием, а потом, когда провозгласили свободу предпринимательства, одним из первых преобразовал учреждение общепита в кооператив. И бабушка Сирануш работала у него очень давно.
Переулок был настолько длинным и узким, что напоминал трубу, и по этой трубе стелился и вытекал кофейный аромат, завлекая в кофейню посетителей.
– Григор, – спросил как-то у хозяина уж очень любопытный гость, – зачем ты ютишься в тупике? Зачем не переносишь кафе ближе к центру? Отбоя от посетителей не будет.
Григорий раскурил трубку, коротко ответил:
– Не хочу.
Потом помолчал, попыхивая трубкой, затянулся и, выпуская дым и одновременно наставив на собеседника мундштук трубки, продолжил:
– Сам подумай: в центре будет много народу, так? Так. Значит, надо будет делать всё быстро-быстро, чтобы успеть. Будет тогда у Сирануш хороший кофе? Нет! А что будет? Бурда! Люди будут спешить, толкаться. Кому нужна такая кофейня? Мне не нужна. Я хочу, чтобы было тихо, чтобы люди играли в нарды, беседовали. Разве в центре, где шумно и много машин, может получиться хорошая беседа?
Наверное, плохо собеседник знал Григория, если продолжал настаивать, приводить доводы. Григорий молчал, изредка выпускал трубочный дым, просматривал счета, квитанции. Потом, взглянув на собеседника так, как смотрят на ребёнка, который никак не может чего-то понять, Григорий выложил свой последний аргумент:
– А Сирануш? Как она со своими ногами опухшими будет добираться до центра? А здесь она живёт через дорогу. Без Сирануш зачем мне кофейня? Думай, да, что говоришь.
Григорий замолчал и так выразительно посмотрел на собеседника, что не только он, но и никто больше не приставал к Григорию с расспросами и нелепыми предложениями.
Зато женщины одолевали саму Сирануш, просили поделиться секретом своего кофе. Сирануш махала рукой, смущённо отворачивалась, улыбалась:
– Какой секрет, э?.. Просто всё.
Она действительно ничего не скрывала: берёт медные, обязательно медные турки и обязательно маленькие – на одну чашку, ставит их не на огонь, а в ящик с песком; сам же ящик размещает на раскаленных углях… Но как ни пытались женщины повторить всё за Сирануш, ничего у них не получалось. Кто-то оставил затею, кто-то продолжал экспериментировать, пока одна из них не обронила:
– Дело в руке! У Сирануш рука такая.
Этот аргумент подействовал – и женщины успокоились.
Аромат кофе бабушки Сирануш ещё собирал мужчин в кофейне, но разговоры их становились всё тревожнее – война уже подступала. И вдруг явилась с короткой фразой, сказанной малознакомым юношей, вбежавшим в кофейню Григория:
– Баграта убили!
Баграта знали многие, он ушёл одним из первых. Говорили, что сражается он в армянском отряде, что армяне Сухума организовали свой отряд и сражаются с грузинами на стороне абхазов. После этого ушли сын Григория и Акоп, зять бабушки Сирануш.
А дочь Акопа Ирма окончила в том же году школу, и Сирануш подарила внучке золотой кулон в форме кизила на золотой цепочке. Не в магазине купленный, а доставшийся ей в подарок от свекрови. А той достался от её свекрови. Так и переходил он в роду от свекрови к старшей невестке. Теперь же Сирануш дарила его внучке. Ирма сначала даже испугалась:
– Бабушка, нельзя же мне! Невестке положено дарить.
Сирануш горько усмехнулась:
– А разве есть у меня невестка? Не дал Господь сына, вот и невестки нет. И даже внука нет, чьей жене могла бы подарить. Так что бери, детка. Значит, так надо.
Вечером же на домашнем совете решали, где девушке учиться дальше.
– Я скажу, только вы плохо не подумайте, – начала, Седа, тётка Ирмы, – уезжать отсюда нашей девочке надо.
– Вай, Седа, что говоришь? Как уезжать? Куда уезжать?
– Надо уезжать. Что её здесь ждёт? Война надолго. Работы скоро не будет ни у кого. Мне муж сказал.
– А куда, куда она поедет? Мы никого не знаем, – чуть не причитала мать.
– Сиди спокойно, – вдруг сказала Сирануш и, опираясь на стол, тяжело поднялась. Шаркая, вышла в свою комнату, а вернулась с листком бумаги в руках.
– Вот, – положила она листок на стол и обеими руками разгладила его. – Адрес.
– Какой адрес? О чём ты говоришь?
– Учительница из России приезжала. Помните? Говорила, что в педучилище работает.
И все вспомнили. Несколько лет назад, когда не только войны не было, но ещё собирались за одним столом абхазы, армяне, грузины, привела Сирануш в дом русскую женщину. Прямо из кафетерия привела. Женщина зашла выпить кофе, села за столик. И тут же к ней подлетел Котэ, известный бабник. Уж как он увивался! Что только ни говорил! Сирануш видела, что женщине это неприятно, что она порывается уйти, да Котэ не отпускает – чуть не хватает за руки. А тут ещё Рудик подсел – не меньший бездельник и бабник. Женщина чуть не плакала. И тогда Сирануш громко, чтобы все в кафе слышали, сказала:
– Эй, бездельники! Постыдись своего отца, Котэ, и ты, Рудик, память отца не оскверняй. Что к человеку пристали?! Она со мной, это моя гостья! Идите себе.
Парни вскочили, смущаясь, двинулись к выходу:
– Извините, уважаемая.
И исчезли так же быстро, как появились. А Сирануш подошла к гостье:
– Напрасно ты, дочка, одна ходишь. У этих оборванцев ведь как? Если женщина одна, без мужчины, значит, приставать можно. Не ходят у нас женщины, а особенно девушки, по кафе одни.
Гостья недоумевала. Ведь ещё три дня назад случайно оказалась она за большим столом с незнакомыми людьми, и там всё было хорошо, а сама она внезапно стала за столом уважаемым человеком. Сначала ей как гостье предложили сказать тост. Хитро улыбались, когда предложили – проверить, наверное, хотели, как выкрутится женщина. А она встала, подняла бокал и прочитала:
Сладость нальёшь –
Радость найдёшь.
Пей на здоровье!
Тост в стихах! Это же высшее мастерство! А мужчины зашептали: «Она знает стихи Николоза». Попросили прочитать ещё. Она прочитала:
Пусть будет зима холодна,
Пусть галок морозит она,
Коль бродит вино в голове –
Суровость зимы не страшна!
И опять удивились за столом, ведь это был уже не Бараташвили, а Чавчавадзе. Александр. Гостью наперебой стали просить читать стихи. Она читала еще и грузина Чиковани, и армянина Чаренца, и абхаза Гулиа. Уважаемым человеком стала тогда женщина из уральского города, почему же сейчас так?
– А скажи, дорогая, – поинтересовалась Сирануш, – как ты оказалась за тем столом?
– Пришла вместе со своим доктором и его женой.
– Вот видишь, детка, не одна ты была. Не самозванкой села. Да и люди там, наверное, собрались приличные. Не то, что наши сорванцы. Хотя они неплохие ребята. Но у нас ведь как? Пусть рядом хромой, горбатый, но мужчина – пальцем женщину не тронут, а одна… Одной, джаникыс , лучше не ходить.
В тот вечер Сирануш не отпустила гостью в санаторий, оставила ночевать у себя. Они долго сидели на кухне, и Ольга рассказала, что преподаёт она в педучилище и что, если Ирма захочет, пусть приезжает к ним поступать. О ней и вспомнила сейчас Сирануш.
– Вот туда пускай и едет, – заявила она
– Там же холодно. Как наша девочка будет там? – ещё пыталась робко сопротивляться мать Ирмы. – Кто её там защитит?
– А здесь кто? Братьев нет, отец воюет. Пусть едет, – поставила точку в споре Сирануш.
– Ирма, детка моя, напиши учительнице письмо, – передала она внучке листок с адресом. Сказала так, что всем стало ясно: домашний совет закрыт.
Ольге Сергеевне Ирма писать не решилась, а написала в училище, тогда ещё не назвавшее себя колледжем. И вскоре пришёл в Сухум ответ: Ирма Акоповна Мхитарян может приезжать и сдавать вступительные экзамены; место в общежитии предоставляется.
Пред самым отъездом Ирма решила оставить кулон – подарок бабушки – дома: мало ли что случится, но Сирануш настояла:
– Возьми, внучка, возьми. И всегда носи на себе. Весь наш род тебя оберегать будет.
2
Лето в тот год и на Урале выдалось жарким, и Ирма, выйдя из поезда, даже удивилась: и что пугали? Жарко, как у нас в Абхазии. Документы в училище приняли у неё быстро, место в общежитии предоставили. Что было делать? И Ирма стала изучать все висевшие на стене объявления и списки. Дошла до списка членов приёмной комиссии и не нашла в нём фамилии Ольги Сергеевны. Но не расстроилась, а даже обрадовалась немного. Себе Ирма старалась не признаваться, но побаивалась она встречи с Ольгой Сергеевной: узнает ли она Ирму, а, если и узнает, как встретит? Ведь одно дело пригласить в гости за дружеской беседой, и совсем другое – встретиться в реальности. А когда нет человека, то и вопросов нет. И снова подумала Ирма, что очень жарко на улице. Совсем, как дома.
Жара и впрямь стояла невыносимая. Уже несколько дней. Ольге Сергеевне казалось, что воздух застыл. Хотя, нет, слово «застыл» применительно к жаре не подходит, подумала она. Лучше сказать, что раскалённый воздух расплавился и стекает теперь осязаемой прозрачной массой. Сквозь эту массу приходится идти людям – и ни дуновения. Да и не спас бы ветер. От него, если он дул с востока, было даже хуже. На востоке горели леса, и ветер приносил запах гари. Едкий воздух забирался в ноздри, лёгкие, в горле першило. Сегодня, правда, дул слабый северный ветерок, но в квартире по-прежнему было душно, открытые настежь окна не спасали. Скинуть бы с себя всю одежду и шлёпать по комнатам голышом! Да вот беда – квартира на первом этаже. И не любила Ольга Сергеевна оголяться, даже в уединении. Наконец она решительно пошла в ванную, взяла старую, истончившуюся уже простыню, смочила её и мокрой прикрепила на раскрытое окно. Так, она помнила, делали женщины на юге. Такая простыня быстро высыхала, и её приходилось сбрызгивать водой из пульверизатора, но зато снова, пусть ненадолго, устанавливалась приятная прохлада.
На письменном столе лежали фотографии – выпускники Ольги Сергеевны разных лет. Где они сейчас? Узнала бы их, если бы встретила? Вряд ли… Она знала наизусть огромное количество стихов, помнила большие прозаические отрывки, читал их хорошо, даже вела кружок художественного чтения. Но лица… Лица Ольга Сергеевна запоминала плохо. Пока ежедневно общалась с коллегами и студентами, конечно, не забывала, но даже небольшая разлука словно вычёркивала из памяти зрительные образы. Вот и могла пройти мимо человека, не узнав его, не ответив на его приветствие. И кто-то считал Ольгу Сергеевну заносчивой, высокомерной. А она просто не помнила…
Жарко. Простыня на окне снова высохла, и вновь пришлось смачивать её, но всё равно Ольге Сергеевне было хорошо. Смогла она в этом году отвертеться от работы в приёмной комиссии. Ох, как не любила она эти экзамены, защиты, выпуски! Особенно приёмные экзамены. Не было ведь года, чтобы кто-то не замолвил словечко за кого-то из абитуриентов. Как же тягостно было Ольге Сергеевне от этого! Ей не хотелось ссориться с коллегами, но она всё же отказывала. Повторяла слова своего дяди, профессора университета: «Умные поступят сами, а дураки нам не нужны». Коллеги злились на неуступчивость Ольги Сергеевны, а однажды пожилая уже преподавательница прямо сказала:
– Что вы, в самом деле, Ольга Сергеевна, такая принципиальная?! Не принципиальность это, милочка, а упрямство какое-то. Вы и впрямь думаете, что они всё делают самостоятельно? Везде и всегда подправляют педагоги. В средней школе у педагогов, когда они проверяют сочинения экзаменационные, по несколько ручек разного оттенка – где запятую поставят, где буковку исправят. Это же система!
Ольга Сергеевна потупилась, сказала почти шёпотом:
– Может, и система. Но я не могу так поступать. Уж извините. И – знаете? – в одной хорошей книге сказано: «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено».
Сказала и резко взглянула на коллегу. Та заметно смутилась.
Словом, досадовали коллеги на Ольгу Сергеевну, но и уважали принципиального педагога. Да и где бы нашли они еще одного такого феноменально грамотного человека, наделённого к тому же невероятной зоркостью – ни одна самая маленькая описка не могла проскочить мимо. А сама Ольга Сергеевна каждый раз едва не болела в эти летние экзаменационные дни. И вот повезло – она свободна. Может хоть на Каму отправиться, хоть лечь дома под вентилятором и читать. Как давно она не читала просто так, для себя. Не при подготовке к уроку, не для того, чтобы к сочинению студенток подготовить, а для души.
Ольга Сергеевна по-своему выбирала книги для чтения, точнее, для перечитывания. Она становилась перед книжными полками, и тихонько проводила кончиками пальцев по корешкам книг. В какой-то момент она чувствовала, что между книгой на полке и её внутренним состоянием устанавливается еле ощутимая энергетическая связь. Ту книгу, на которой эта связь улавливалась, Ольга Сергеевна и снимала с полки. Сейчас, пробегая кончиками пальцев по корешкам, она остановилась на шеститомнике в красивом белом переплёте с коричневым прямоугольником на корешке. Бунин. Она уже достала, было, четвертый том – поздние рассказы, но передумала и взяла стоявшую рядом книгу в коленкоровом переплёте болотистого цвета.
Книга вышла недавно. Сперва запретная прежде повесть появилась в толстом журнале. Тогда журналы разом стали публиковать доселе недоступное. Выписывать все журналы одной было накладно. Тогда преподаватели в училище договорились, что каждый из них выпишет по какому-то одному журналу, и пойдут потом журналы по кругу, чтобы каждый мог прочитать всё. С нетерпением ждала Ольга Сергеевна, когда повесть дойдёт до неё. А тут зашла в книжный – и обомлела: стопка новеньких книг на прилавке, и народу лишь два человека, видно, только поступили книги в продажу. Конечно, сразу схватила и шла домой, прижимая долгожданный том к груди. Случайно глянула на своё отражение в витрине и чуть не рассмеялась сама над собой: на лице сидела счастливая и в то же время глупая улыбка человека, получившего, наконец, то, о чём мечтал. Купить-то книгу купила, но прочитать никак не получалось: конец учебного года отнимал всё свободное время.
И вот, кажется, сейчас можно спокойно почитать. Предвкушая сладостные минуты, она разместилась в кресле. Впрочем, эта встреча с повестью была уже второй: когда-то к ней попала самиздатовская копия, которую надо было прочитать за ночь. Тогда проглотила, но чувствовала, что многое упустила. А вот теперь… Она не просто читала, она слышала звуки прозы: «У-у-у-у-у-гу-гу-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне рвёт мне…». Телефонный звонок ворвался резко и так неожиданно, что сердце учащённо забилось. Звонили из училища:
– Ольга Сергеевна, выручайте! Некому читать диктант. Ирина Петровна умудрилась простыть в такую жару, перекупалась, видно, в Каме. Горло заложило – слова сказать не может. Приезжайте. Мы за вами такси выслали.
Что оставалось делать? Ольга Сергеевна чертыхнулась и стала собираться.

3
Такси уже ждало у подъезда, ехали быстро, но всё равно к началу экзамена Ольга Сергеевна едва не опоздала. Перед дверью аудитории отдышалась, вошла. Комиссия уже сидела за столом. Ольга Сергеевна, подходя к столу, привычно окинула взглядом аудиторию – сплошь светловолосые и рыжие девичьи головки готовы склониться над листами бумаги. И вдруг зацепился взгляд за девушку: тёмноволосая с характерными чертами лица – явно гостья с Кавказа. Ольга Сергеевна шёпотом поинтересовалась у коллег:
– Откуда это гостья у нас за второй партой – не с Кавказа ли?
– Дальше. Кажется, из Абхазии, – так же шёпотом ответили ей. – Какая-то армянская фамилия. Ох, вырвалась девчонка. Тяжко там сейчас, поди. Воюют ведь.
«Воюют». Ольга Сергеевна и сама прекрасно знала, следила за новостями. И болью отзывались в ней и любимая Грузия, и не менее любимая Абхазия. И тут её словно жаром обдало: нельзя девчонке не поступить, нельзя назад; назад – это под пули и взрывы. И тогда же решила, что поможет девушке. Ещё не знает как, но поможет.
Решение пришло само собой. Она проходила между рядами парт, диктуя текст, и по многолетней привычке смотрела в листы – успевают ли записывать. Ага, вот она, ошибка - запятую пропустила! Кто это такой невнимательный? Так и есть – закавказская гостья. Ольга Сергеевна встала спиной к комиссии, прикрыла собой девушку и пальцем быстро ткнула в то место, где была ошибка: исправляй! Девушка поняла, тут же поставила запятую. Но эта подсказка не ускользнула от соседки по парте. Значит, ей тоже надо помочь, ткнула и в её листок. А потом и другим по мере надобности помогала, чтобы никто ни в чём не заподозрил.
Кажется, всё прошло спокойно, подсказок в комиссии не заметили или сделали вид, что не заметили. Сдала свою работу и тёмноволосая абитуриентка. Ольга Сергеевна взглянула на титульный лист – Ирма Мхитарян. Ну, так и есть: не наша, не уральская. Ольга Сергеевна собрала работы в стопку, чтобы отнести их в преподавательскую комнату. Проходя мимо парты, за которой сидела Ирма, заметила оставленную ручку, видимо, девушка забыла её. Безотчётно взяла ручку и положила в карман. Пока несла работы, думала, как помочь девушке, если окажется, что ошибки в диктанте все же есть. Полезла зачем-то в карман – и в руке оказалась взятая со стола ручка. Это был знак и подсказка одновременно: надо улучить минутку и пробежаться ещё раз, исправить ошибки, которые наверняка будут. Но как это сделать? Работы сейчас запрут в шкаф, да и преподаватели рядом будут. Ольга Сергеевна никогда не нарушала правил, не шла на подлог, не знала, как это делается. Ей казалось, что все только и будут смотреть на неё, подозревать в преступных намерениях и в самый решительный момент схватят за руку. Но «новичкам везёт» – с улыбкой вспоминала она позже, когда всё было позади. Помогли сами педагоги. Кто-то предложил отложить проверку работ и сходить в буфет – перекусить и отдохнуть. Значит, никого в преподавательской не будет, хотя бы в течение нескольких минут. Ольга Сергеевна плюхнулась на диван:
– Можно я здесь посижу, на диванчике? Что-то не по себе мне.
Она не слишком погрешила против истины, от волнения ей и впрямь стало немного нехорошо. А коллеги забеспокоились:
– Может, лучше врача вызвать? «Скорую»?
– Нет-нет, так со мной бывает. Сейчас пройдёт. Вы идите, идите. Я посижу.
Оглядываясь, преподаватели вышли. Посидев ещё минуты две, Ольга Сергеевна встала. «Так просто они не уйдут, – рассуждала Ольга Сергеевна – приведут обязательно медсестру. Значит, у меня не больше пяти минут. Работы заперты, но это ерунда, что-нибудь придумаем». Она подошла к шкафу, взялась за ручку дверцы и внезапно вспомнила, как полгода назад нужно было срочно достать важный документ, а ключ куда-то запропастился. Тогда сама завуч слегка приподняла дверцу и потянула вправо – дверца открылась. Сейчас Ольга Сергеевна проделала то же самое. Вот она – стопка работ. Судорожно стала перелистывать, отыскивая нужную. Наконец нашла. Надо сосредоточиться и в течение минуты-двух пробежаться. Вроде, ошибок нет, девчонка поняла её правильно. Ах, вот же, запятая! А здесь тире нужно! Так, исправим, а здесь аккуратно переделаем на «а». Ольга Сергеевна исправляла работу Ирмы её же ручкой. Всё, достаточно, пару незначительных ошибок надо оставить. Отличная работа не нужна, отличная вызовет подозрения. Ольга Сергеевна уже убрала, было, работы назад в шкаф, но тут словно вспомнила что-то, словно что-то увидела, за что зацепился взгляд. Конечно! Ещё оказалась одна южанка – Медея Вачнадзе. Что ж, этой тоже помочь надо. Когда Ольга Сергеевна мельком взглянула на часы, поняла, что прошли уже четыре минуты. Всё! Стопки лежат на прежнем месте, дверца в обратном порядке закрыта, Ольга Сергеевна плюхнулась на диван. В висках стучало, во рту пересохло – перенервничала, видно. Едва она успела отдышаться, как вошли директор Маргарита Александровна с медсестрой. Директор сразу кинулась к ней.
– Что это вы, голубушка Ольга Сергеевна, пугаете нас? Леночка, посмотрите-ка!
Молоденькая медсестра принялась накачивать грушу тонометра, но у неё никак не получалось, дважды пришлось сбросить. Измерить удалось лишь с третьего раза.
– Посидите ещё, я сейчас, – сказала Лена и выскочила из комнаты. Очень быстро вернулась со шприцем в руках. – Придётся уколоть вас, Ольга Сергеевна, давление у вас подскочило.
Домой Ольгу Сергеевну снова везло такси. А сама она по дороге пыталась понять, что же с ней происходит. В другой раз её мучили бы угрызения совести, она считала бы, что совершила нечто нечестное и постыдное. Она и сейчас понимала, что совершила подлог, но, странное дело, на душе было не только спокойно, но даже какое-то радостное чувство поселилось в ней. И чем дальше, тем радость эта становилась сильнее.
Дома она сразу легла и прикрыла глаза. Солнце передвинулось и уже не светило прямо в окна, и от этого становилось не так жарко. Шум в голове тоже постепенно проходил. Сейчас он отдалённо напоминал лёгкий плеск воды о берег. Он убаюкивал…

4
Ольга Сергеевна ступала босыми ногами берегом Камы и думала о другом береге, том, что далеко, в который бьётся тёплое море. Берег там особенный. Всё восточное побережье Чёрного моря усыпано галькой, и только здесь песок. Она любила эту страну. Страну… Ольга Сергеевна усмехнулась. Вот она и сама мысленно уже называет этот край страной, Сейчас уже многие так говорят, хотя большая страна формально ещё одна. Но трещины распада шли далеко и проникали глубоко, в том числе и в сознание людей. Страну… Та фактически отделившаяся страна сама разделяется внутри себя – и всё по живому, всё с кровотечением. Вот и берег тот сейчас уже чужой. Берега, берега, что же вы – то как братья, то врагами становитесь? Песчаный берег Чёрного моря. Ольга Сергеевна любила приезжать сюда в санаторий, а то и из Сухума каждый раз специально приезжала – просто, чтобы походить. Никому не говорила она, но именно здесь к ней чаще всего приходила та, которая великим поэтом так проникновенно была названа «гостьей с дудочкой в руках». Об этом своём недуге, как с улыбкой называла стихотворство Ольга Сергеевна, не знал никто – ни коллеги, ни друзья, ни родные. Ольга Сергеевна тщательно всё скрывала, но на черноморском берегу внезапно приходило:
У Ираклия в духане,
В том, куда мне вход заказан,
Распивали «Мукузани»
И подхватывали разом
Переливчатые песни…
Эти песни она любила с детства, к удивлению родителей, не отходила от радиоприёмника, когда их изредка передавали. А потом на это легла поэзия, Лермонтов. И поэтому первая встреча с Грузией была лёгкой и радостной, словно обе – и Ольга, и Грузия – ждали её. Когда она услышала, что грузины называют свою родину Сакартвело, то чуть не задохнулась от восторга – так понравилось ей слово. Весь день потом повторяла она про себя: «Сакартвело, Сакартвело».
Ольге тогда было четырнадцать, мама привезла её в санаторий в Цхалтубо. Пока девочка лечилась, мама снимала комнату, а в санатории с пониманием отнеслись к тому, что девочка часто ночует у матери. Там, во дворе дома, она познакомилась с двумя соседскими мальчиками – армянином Самвелом и грузином Анзором. Парни учились в выпускном классе и к более молодой, к тому же болезненной и почти не оформившейся Оле относились по-рыцарски снисходительно, мол, мала ещё. А для Оли это было первое мужское внимание. Дома на Урале она записала в свою толстую общую тетрадь:
Надо снова ехать в горы,
Чтобы встретить в Сакартвело
Сероглазого Анзора,
Кареглазого Самвела.
Записала, закрыла тетрадь и склеила обложки полоской бумаги, чтобы никто не раскрыл, не прочитал. Тетрадь же засунула глубоко в стол. А мама тетрадь нашла и прочитала, правда, потом так же аккуратно заклеила полоской бумаги, но однажды не удержалась – дала понять дочери, что кое-что ей известно. Будто ненароком спросила:
– Интересно, как там сероглазый Анзор и кареглазый Самвел?
Оля вспыхнула, с болью, словно её, Олю, предали, взглянула на мать, но ничего не сказала. А тетрадь с той поры стала открывать ещё реже. Если стихи приходили, запоминала их. Сейчас та подростковая обида на маму казалась Ольге Сергеевне смешной. Уже несколько лет, как мамы не было, а толстая общая тетрадь – ещё не заполнена до конца. «Сероглазого Анзора, кареглазого Самвела», – чуть слышно повторила Ольга Сергеевна. Где они – Анзор и Самвел? Живы ли? А если живы, дружат ли по-прежнему или взяли автоматы и разошлись по разные стороны?
С недавнего времени Ольга Сергеевна не пропускала ни одной новостной передачи. А там всё чаще говорили о войне. Воевали армяне с азербайджанцами, воевали грузины с абхазами. Воевали друг с другом знакомые, соседи, а, может быть, и родственники. Ольга Сергеевна переживала за всех. А однажды особенно защемило сердце. Когда увидела на экране полуразрушенный знаменитый сухумский обезьяний питомник. В питомник, очевидно, попадали снаряды, которые и разрушили вольеры. И обитатели – обезьяны – сбивались в стайки, жались друг к другу от страха и были очень растеряны. Сейчас они ещё больше были похожи на людей. Как люди, потерявшие кров, они разделились на небольшие группы. В каждой группе можно было видеть несколько обезьянок, совершенно подавленных происшедшим; кто-то из молодых пытался хорохориться, прыгал, повисал на обломанных сучьях, снова возвращался к стайке. А старики сидели, опустив головы и глядя куда-то вдаль. Могли ли они думать о прожитом и пережитом? Проплывала ли перед их, обезьян, мысленным взором их жизнь – и их самих, и всего племени? Они были очень похожи на людей. Только о горестях своих не могли рассказать ни одному журналисту. А потом какой-то оператор дал крупный план. Он навёл камеру на самца, сидевшего в стороне от остальных. Тот поднял голову и долго-долго пристально смотрел в объектив. Очевидно, этот взгляд мудреца пронзил и самого оператора – камера дёрнулась, и оператор перевёл её на другой объект. Этот обезьяний взгляд и безмолвный обезьяний крик надолго выбили Ольгу Сергеевну из колеи – она с особенной остротой почувствовала ужас и безумие той войны.

5
По-русски Ирма говорила хорошо. И фразы правильно строила, и лексических ошибок не допускала. Впрочем, удивляться нечему – школу-то у себя в Абхазии окончила русскую. Но вот произношение… «Я буду питаться», – говорила Ирма, и не все понимали, что идёт речь не о намерении поесть, а о предстоящих попытках. Ирма видела это непонимание и поясняла: «Буду питаться выучить». Себя девушка не слышала. Как не слышала и своего предательски выскакивавшего фрикативного «дж», которого нет в русском. А ещё интонация: закавказские интонационные подъёмы и спады никак не изживались. Ольга Сергеевна взяла над Ирмой шефство. Она придумала особый знак, «крючок» – согнутый указательный палец, который показывала девушке всякий раз, когда та произносила неверно. Если за день набиралось больше пяти крючков, Ирма оставалась после лекций и читала Ольге Сергеевне вслух что-нибудь из русской классики.
Когда, как она стала невольным опекуном этой армянской девушки из Абхазии, а вместе с ней и грузинки Медеи? Тогда ли, когда машинально положила в карман ручку, оставленную девушкой на парте, или когда пошла из-за обеих девушек к коменданту общежития? Медея была совершенно рыжей и совсем не тёмноглазой (такой тип встречается среди грузин), именно поэтому Ольга Сергеевна поначалу не признала в ней южанку. А когда узнала да при этом узнала, что поселили девушек в одной комнате, пошла к коменданту общежития и решительно ворвалась в каморку, которую сама комендант называла кабинетом.
Комендантша, полная женщина с нелепыми мелкими завитушками крашенных чуть ли не в жёлтый цвет волос, пила чай из голубенькой в розовые цветочки чашки, уставившись в одну точку. Она ложечкой брала из блюдца брусничное варенье, отправляла его в рот, на мгновенье застывала с вареньем во рту, затем клала ложечку прямо на стол, не глядя, брала в руку чашку, отхлёбывала чай, снова застывала, всё так же неотрывно глядя в одну точку. Этой точкой был телевизор, где внезапно потерявшую память бразильскую красавицу изводили недоброжелатели. Телевизор работал невыносимо громко, и Ольге Сергеевне приходилось перекрикивать его, но всё равно комендантша не слышала и продолжала глотать варенье, отхлёбывать чай и неотрывно глядеть в телевизор. Ольге Сергеевне пришлось стукнуть рукой по столу и крикнуть:
– Галина Степановна, почему вы поселили этих девушек в одной комнате?
– Чё? Каких девушек? – комендантша с ненавистью посмотрела на Ольгу Сергеевну, так бесцеремонно перетащившую её, коменданта, из бразильской виллы в опостылевший кабинетик.
– Ирму Мхитарян и Медею Вачнадзе.
– А почему их нельзя вместе поселить? Что за цацы такие?
– Так одна из них из Абхазии, а другая грузинка.
– И что с того?
– Вы что, телевизор не смотрите, газет не читаете? Война там. Воюют одни с другими. А мы девчонок в одну комнату. Что, если они конфликтовать станут?
– Ох, надо мне о всяких чурках думать! Пусть спасибо скажут, что вообще их приняли, из войны вытащили, поселили в тепле и спокойствии. А то понаедут, учатся, остаются здесь… Не знаю, не знаю, пусть директор прикажет, тогда расселю!
– Я и пойду к директору, – сказала Ольга Сергеевна и направилась к двери и, уже стоя в самом проёме, жёстко. – А что касается чурок, то не худо бы вам знать, что и грузины, и абхазы, и армяне очень древние народы, древнее нас.
Но этих слов Галина Степановна не слышала, она снова была в Бразилии и громко подсказывала ничего не помнившей героине, кто на самом деле её мать. А Ольга Сергеевна действительно оправилась к директору училища. Директор её доводы приняла, и девушек расселили.
Всё это случилось летом. С осени же, как начались занятия, стала Ольга Сергеевна приглядываться к обеим девушкам. Тогда заметила, что девушки, хоть и не конфликтовали, во всяком случае, старались не конфликтовать и разговоров на больную тему избегали, но держались обособленно друг от друга. А тут почти одновременно пришли два страшных известия: у Ирмы погиб отец, а у Медеи – двоюродный брат. И девушки ещё больше закрылись друг от друга. Ольга Сергеевна, как могла, пыталась растопить ледяную стену, выстроенную девушками между собой. Получалось с трудом. Но Ольга Сергеевна всё больше привязывалась, прикипала душой к обеим девушкам. Правда, Ирма была как будто ближе, роднее. Однажды, весной уже было дело, занятия закончились, все студентки спешно покидали аудиторию, а, выходя, персонально прощались:
– До свидания, Ольга Сергеевна.
Ольга кому кивала, кому отвечала: «До свидания» – и снова склонялась над тетрадями. И тут заметила, что одна из девушек не вышла, а всё стояла у стола. Ольга Сергеевна подняла взгляд – перед ней стояла Ирма:
– Что случилось, Ирма? Что-то объяснить?
Совершено по-детски надув губы, девушка сказала:
– Вы мне не улыбнулись. Всегда улыбались, а сейчас – нет.
– Ах, ты, милая моя! – Ольга Сергеевна вскочила, обняла девушку, прижала её голову к своей груди, а Ирма, не отрывая головы, сказала:
– Вы же мне как тётя. Неужели вы не узнаёте меня?

6
Мама Ирмы, Нора, приехала неожиданно. В самый разгар летних каникул. А всё потому, что на каникулы Ирма домой не поехала. На этом настояла Ольга Сергеевна. Она по-прежнему опасалась за жизни обеих девушек, но у Медеи в городе оказались родственники. У них, съехав из общежития после известия о гибели брата, и жила девушка. А вот Ирме податься было некуда. Общежитие на лето надо было освободить, тем более, что там собирались делать ремонт, и Ольга Сергеевна предложила Ирме переехать к ней. Девушка покраснела, смутилась:
– Как я пойду к вам? Я же стеснять вас буду. И как я буду на вашей шее?
– Ты же говорила, что я тебе как тётя? Вот и живи у меня, племянница. А, если считаешь, что сядешь мне на шею, то можешь поработать. Хочешь, устроим тебя нянечкой в наш подшефный садик? Возьмут тебя с радостью. Основные нянечки уйдут в отпуск, так что ты даже поможешь. Да и работать будет не тяжело: малышей-то на лето немного останется.
Ирма согласилась. Ольга Сергеевна сочинила письмо для родных Ирмы, мол, участвует девушка в интересном проекте, и ей необходимо летом позаниматься. Выпросила у секретаря официальный бланк, кое-как настучала двумя пальцами на машинке и отнесла на подпись директору – как куратор группы.
Ольга Сергеевна не соврала. Ирма действительно участвовала в проекте, должна была участвовать. К концу учебного года училище оживлённо жужжало. Сюда зачастила начальник областного управления образования, они часто запирались с директором и её заместителями в директорском кабинете, что-то обсуждали, выходили взбудораженные, раскрасневшиеся. И было от чего. Во-первых, училище переименовалось в колледж, и новомодный статус обязывал внедрять какие-то новшества. А, во-вторых, новшества эти неожиданно появились сами. В колледж приехала группа преподавателей из похожего колледжа в Англии и они предложили обменяться студентами. То есть англичане присылают одну студентку, чтобы та в течение полугода училась на Урале, сами же готовы принять у себя студентку российскую. Ирма к тому времени была уже одной из лучших студенток и могла претендовать на поездку. Но для этого надо было ещё позаниматься и русским, и английским. Ольга Сергеевна решила, что займётся с девушкой русским, а с английским взялась помочь подруга и однокурсница Ольги Сергеевны, преподаватель университета.
Ирма и впрямь была одной из лучших. Особенно хорошее впечатление она произвела на поэтическом Лермонтовском празднике, который ежегодно устраивала Ольга Сергеевна. Она знала толк в таких делах. На этот раз весь праздник формировался вокруг кавказской темы. Ольга Сергеевна привлекла и Ирму, и Медею. Девушки увлеклись, тема была им родной и понятной. Поэтому и готовились серьёзно. А сам праздник был позже признан лучшим из всего, что организовала в свое время Ольга Сергеевна. Девушки не только хорошо прочитали стихи и прозаические отрывки, они ошеломили всех. Когда занавес открылся, зал ахнул. Договорившись только с Ольгой Сергеевной, девушки перед самым выступлением дополнили свою строгую, по контрасту подобранную одежду деталями национальных костюмов – армянского и грузинского. И оттого, что это были не сами костюмы, а лишь их детали, лишь намёк, девушки не выглядели ряжеными. Намёк создавал художественный образ. Из украшений на Ирме был только благородный бабушкин кулон.
А после выступления здесь же, в актовом зале, устроили чаепитие с тортом. Эту традицию установила тоже Ольга Сергеевна. Перед сценой ставился стол, девушки пили чай и обсуждали прошедшее выступление. Как заправский режиссёр, Ольга Сергеевна разбирала всё, что было на сцене, отмечала проколы и промашки, хвалила удачи. Никто не обижался на критику, все были увлечены, по сути дела, продолжением спектакля.
Но на этот раз Ольга Сергеевна с разбором не спешила. Она ласково смотрела на своих студенток и чему-то улыбалась. Затем, спохватившись, словно вынырнув из мечтательности, сказала:
– Сегодня вы, девчонки, превзошли самих себя. Только не думайте, что у меня нет замечаний. Просто сейчас говорить об этом не хочется. Разберём наш спектакль позже. А теперь будем пить чай и болтать о пустяках.
И девчонки защебетали. Только Ирма с Медеей, казалось, не вернулись ещё в зал, а были ещё на родине, в горах. Вскоре Ирма встала из-за стола и, подойдя к окну, упёрлась лбом в стекло. Так она и смотрела на улицу, пока к ней не подошла Ольга Сергеевна
– Какой красивый у тебя кулон. Откуда он? – спросила она и тут же осеклась. – Только не вздумай сейчас снять его с себя и отдать мне. Я же знаю ваши обычаи. Стоит похвалить вещь, вы тут же готовы с ней расстаться.
– Это бабушкин. Наш родовой. Он передаётся по женской линии. А вам действительно нравится?
– Нравится, нравится, но ты и думать не смей!
Она даже схватила Ирму за руку, потому что девушка уже потянулась к цепочке, чтобы расстегнуть её. И отошла. А к Ирме подбежали однокурсницы, поздравляли её с хорошим выступлением, рассматривали кулон, восхищались. Потом все разбежались, осталась только Виктория. Она тоже претендовала на поездку в Англию, и на этой почве девушкам приходилось часто быть вместе, обсуждать какие-то вопросы, и они почти подружились. Девушки вышли из актового зала на балкон, и Ирма с восторгом говорила:
– Я так люблю Ольгу Сергеевну! Она мне как родная. Это она посоветовала мне поступать сюда, когда была у нас дома в Абхазии. И потом очень помогла. Без неё я бы не поступила.
– Как это «помогла»?
– Очень просто. Когда читала диктант, пальцем тыкала в места, где я ошибки делала. Я и поняла – всё исправила.
– Повезло тебе.
– И не говори. Я не знаю, как отблагодарить её. Наверное, кулон этот отдам. Он ей так понравился.
Девушки стояли спиной к стеклянной двери балкона и не видели за ней коменданта общежития Галину Степановну. Она пришла, чтобы забрать с собой свою племянницу Викторию.
И вот после всех этих важных и бурных событий приехала мама. Сколько же она с собой навезла! Фрукты, козинаки, чурчхели – всё, чтобы порадовать доченьку. И, конечно, чтобы отблагодарить добрых людей, помогавших Ирме. Остановилась мама тоже у Ольги Сергеевны. Весь вечер женщины говорили, вспоминали прежние времена, когда Ольга Сергеевна была у них в гостях, когда не было войны, когда бабушка Сирануш готовила кофе для всех – для абхазов, армян, грузин, евреев, русских.
– А как сейчас дела у Григора? – поинтересовалась Ольга Сергеевна.
– Неважно. Разве можно спокойно сидеть в кофейне, когда стреляют? – Нора сказала это буднично, как говорят о привычных вещах. Потом помолчала и добавила:
– А мама моя, Сирануш, совсем плохо ходит – ноги болят очень. Не знаю, сколько ещё протянет. Но кофе готовит.
Улеглись женщины поздно. А на следующий день Нора заставила дочь отвезти её в общежитие. Там Нора прямиком пошла к коменданту.
Галина Степановна только что выключила телевизор. Сериал завершился счастливо, и Галина Степановна была довольна. Потому и гостей встретила приветливо, без обычной раздражительности.
– Спасибо вам, уважаемая, – сказала Нора. – За то, что девочку мою не обижаете, что живёт она здесь хорошо.
И выложила перед комендантом целую сумку гостинцев. Многое из угощения для Галины Степановны, не бывавшей никогда на юге, было в диковину, но тем интереснее казался подарок. Она, не переставая, улыбалась, кивала головой и приговаривала:
– Ну что вы, что вы. Замечательная у вас дочка. И я к ней, как к дочке, отношусь. Столько бедняжке пережить пришлось!
При этом мелкие кудряшки Галины Степановны смешно подпрыгивали. Нора выпроводила дочь, а сама ещё некоторое время говорила с комендантом. Ирма так и не услышала, о чём они говорили. Впрочем, мать секрета не делала. Когда они с дочерью вышли на улицу, Нора сказала:
– Поживёшь пока у учительницы, а потом переедешь в общежитие. Совесть надо иметь. И так для тебя она много сделала. Скоро одно крыло отремонтируют, и заселишься в свободную комнату. Я договорилась с комендантом. Хорошая, похоже, женщина. Понимающая.
Ирма только пожала плечами.

7
И всё же лето она провела у Ольги Сергеевны.
Каждый раз, когда она входила в квартиру, её встречал в прихожей портрет Лермонтова. Лермонтов царил в квартире Ольги Сергеевны повсюду. Над письменным столом и в книжном шкафу два чёрно-белых портрета – вырезанные из журналов гравюры, на телевизоре небольшой металлический бюст. Для собраний сочинений поэта и книг о нём были выделены две отдельные полки. А в прихожей висел в золочёной раме портрет, написанный масляными красками. Портрет, а точнее, копию с известного портрета поэта сделал бывший одноклассник Ольги Сергеевны, сейчас известный в области художник. Сделал ещё студентом и подарил ко дню рождения. С тех пор и висел портрет в прихожей.
Ирма часто, войдя в квартиру, застывала перед ним, чувствовала, что для хозяйки квартиры это не просто портрет, а что именно - понять не могла. И тогда снова ей начинало казаться, что она здесь лишняя, что стесняет любимого педагога. Но и начать разговор о своём уходе не решалась, а уйти сразу, не предупредив, считала невозможным, справедливо полагая, что нанесёт Ольге Сергеевне горькую обиду.
Решилась начать такой разговор в один из вечеров, когда работала с Ольгой Сергеевной на кухне. Ольга Сергеевна чистила картошку. Поначалу Ирма бросилась, было, делать это сама, но Ольга Сергеевна её остановила:
– Куда тебе?! Пальцы ещё почернеют, а ты молодая, тебе красивой быть надо. Лучше вон мясо через мясорубку пропусти.
Ирма подкладывала нарезанные куски в мясорубку, электродвигатель жужжал, фарш выдавливался в миску, и Ирма заговорила о своём уходе. Ольга Сергеевна не отвечала. Дождавшись, когда машинка замолкнет, она пристально посмотрела Ирме в глаза и спросила:
– Ирма, детка, ты замечала, что я часто подолгу задерживаюсь на работе?
– Да, видела.
– А зачем, ты не задумывалась? Зачем мне перепроверять давно проверенные ваши работы? Зачем сидеть с методичками, якобы составляя планы и конспекты уроков? Я эти конспекты наизусть знаю за столько-то лет! Я порой выхожу из колледжа едва ли не после последней уборщицы и плутаю, плутаю по улицам. Не спешу домой. Почему?
Ирма не отвечала и только пристально всматривалась в лицо Ольги Сергеевны, пытаясь в его выражении, во взгляде найти ответ. Ольга Сергеевна вытерла руки о передник, села рядом.
– А когда прихожу домой, – продолжила она, – кто меня встречает? Михаил Юрьевич с портрета глядит. Самый одинокий и не понятый до сих пор русский поэт. Я специально портрет в коридоре повесила, чтобы сразу два одиноких встречались. Так что оставайся, поживи у меня. Мне будет и приятно, и легче.
– А я боюсь оказаться назойливой, боюсь, что вдруг помешаю вам, Вдруг кто-то придёт к вам, – Ирма заметно покраснела. Восточное воспитание не позволяло сказать взрослому человеку, педагогу такое, но она пересилила себя и, покраснев ещё больше, выдавила:
– Вдруг к вам кто-то придёт. Неужели у вас никого не было… никого нет? Вы такая красивая. И совсем не старая…
– Ай-ай-ай! – Ольга Сергеевна даже привстала, но улыбку скрыть не смогла. – Я тебе кто? Тётя, говоришь? А разве тёте такие вопросы задают? Ну, не смущайся, не смущайся. Давай закончим этот разговор. А ты всё же поживи здесь. До сентября.
Но съехать пришлось всё же раньше. Произошло событие, после которого оставаться в доме педагога было уже нельзя.
Перед самым началом учебного года с новой силой заговорили о предстоящей поездке одной из студенток за границу, к поездке оживлённо готовились, говорили о возможных кандидатах, но почти никто не сомневался, что единственным кандидатом станет Ирма Мхитарян. Её уже шёпотом (тьфу-тьфу, не сглазить бы!) поздравляли, пытались представить, как она будет жить за границей. И тогда в кабинете директора появилась Галина Степановна.
– Вы меня извините, Маргарита Александровна, – начала она прямо с порога, – но что же это получается? Мы своих русских девочек отбрасываем, а за границу посылаем каких-то чурок?!
– Что вы такое говорите, Галина Степановна?! Что за выражения?! Выражения-то выбирайте – резко вскинула голову директор. – О чём вы?
– Да всё об этой, из Абхазии! Об Мхитаряшке этой!
– Выбирайте выражения, Галина Степановна, ещё раз говорю. Что вы имеете против девушки?
– Моя Виктория, наверное, не хуже. Так её и пошлите в Англию! Её, а не эту!
– Ах, вот вы о чём! Во-первых, ничего ещё окончательно не решено. А, во-вторых, если угодно, Ирма Мхитарян – одна из лучших студенток и за границу вполне может поехать.
– Лучшая?! Да её вообще нельзя было принимать! Она в училище нечестным путём поступила! А всё это наша неподкупная и принципиальная Ольга Сергеевна. Конечно! За старинный золотой кулон чего не сделаешь!
– Ничего не понимаю. Какой кулон? Почему нечестным путём?
– Кулон – старинный, золотой. Его девчонка нашей праведнице дала за то, что та работу подделала.
– Перестаньте сейчас же! Что за голословные обвинения?!
– Голословные? Да-а? А ну-ка…
Галина Степановна бросилась к двери и втащила в кабинет заплаканную племянницу.
– А ну, Вичка, рассказывай всё, как на духу! – прикрикнула она, подталкивая девушку к директорскому столу. Та не поднимала глаз. Маргарита Александровна выдержала паузу и твёрдым голосом сказала:
– Я обязательно выслушаю Викторию. Прямо сейчас. Но только с глазу на глаз. А вам, Галина Степановна, лучше успокоиться и пойти на своё рабочее место. С начала года у вас много работы.
Та хмыкнула, пошла к двери, бормоча по дороге:
– Тоже мне гости с юга! Все они торгаши! Всё у них покупается и продаётся. Меня мамаша её тоже подкупить хотела, чтобы я местечко новенькое девчонке предоставила. Но я не из таких!
8
Дождь перестал, постепенно затихая редкими брызгами, словно иссяк. Он зарядил ещё с утра – мелкий, неприветливый. По наблюдениям Ольги Сергеевны, такой дождь не предвещал ничего хорошего. В дождь, особенно в такой ленивый и мглистый, ей не везло. Вот и сейчас она стояла у окна, смотрела на улицу сквозь серебристые крапинки на стекле и ждала, когда же состоится этот неприятный разговор с директором.
Что разговора не избежать, Ольга Сергеевна поняла сразу, как только секретарь быстрым шёпотом, торопясь, сбиваясь и задыхаясь, рассказала ей о ворвавшейся в директорский кабинет Галине Степановне, о словах комендантши, из которых она, Светлана, ничего не поняла. Разговора не избежать – Ольга Сергеевна это хорошо понимала. Но знала и другое: разговор этот состоится не сразу. Маргарита Александровна никогда в подобных случаях не шла по горячим следам. Она тянула время, выжидала, чтобы те, с которыми разговор предстоит, потеряли бдительность, решили, что пронесло, что директор, может, ничего и не знает. И лишь потом, в тот самый момент, когда провинившийся расслаблялся, она прижимала его. А, может, директор просто тщательнее продумывала свои действия.
На этот раз Маргарита Александровна не стала вызывать Ольгу Сергеевну к себе в кабинет, а сама поднялась к ней. Она вошла в класс, когда Ольга Сергеевна задумчиво водила пальцем по затуманенному стеклу – получались домик с одним окном и трубой (из трубы валил дым), забор, солнышко. Погода на этом недолговечном рисунке была приветливее, чем за окном.
«На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено», – раз за разом повторяла про себя Ольга Сергеевна. Она по давней, студенческой ещё привычке дискутировала мысленно с произведением, которое читала. Книга лежала дома на журнальном столике, а Ольга Сергеевна, глядя на мокрые улицы, спешащих под зонтами прохожих, пыталась понять, а главное – почувствовать правоту персонажа. И понимала, что не может. Не может определиться, не может чётко сказать себе: вот это – белое, а это – чёрное, не получается у неё сбалансировать что-то в душе.
Маргарита Александровна стояла в дверях и тяжело дышала, в последнее время ей всё труднее давались подъёмы по лестнице, мучила одышка, стучало в висках. В классе она прошла мимо преподавательского стола и опустилась на стул за партой. Ей тяжело было упрятать под парту свои отёчные ноги, и она сидела, повернувшись к проходу и к стоявшей у окна Ольге Сергеевне.
– Ну, что, Ольга Сергеевна? Я бы хотела всё услышать от вас, – странное дело: в голосе директора не было привычного металла. – Наверное, нет надобности объяснять, что именно хочу я услышать от вас?
– Конечно, не надо объяснять. Юлить не стану. Я действительно помогла тогда Ирме Мхитарян.
– Правильнее было бы сказать: подделали работу.
– Подправила. Незначительно. И не только Ирме.
– Вы понимаете, в чём вы сознаётесь, Ольга Сергеевна? В том, что совершили подлог. Преступление.
– На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено – да? Наверное, так. А что если это преступление отвело от двух девушек смерть? Мне надо будет написать заявление об уходе?
– Перестаньте! На вашем уходе я не настаиваю. Да и лишние скандалы колледжу не нужны. Думаю, я смогу замять дело в управлении. Но меня, Ольга Сергеевна, беспокоит другое: могу ли я верить в нынешние успехи Ирмы Мхитарян, если тогда был, по сути дела, подлог?
– Можете верить совершенно. Да не только верить – и проверить можете. Вы проверьте её. Создайте комиссию, пусть прогонят девочку по всему материалу. Если надо, я вообще в этот день не появлюсь в колледже. Для чистоты эксперимента.
– Ну, будет, будет – не сердитесь. До этого мы доводить, конечно, не станем. К тому же девочка, как мне известно, успевает не только по вашему предмету. Не могут же все педагоги у нас быть в сговоре? – улыбнулась Маргарита Александровна. А потом продолжила:
– Проверки мы устраивать не станем. Но и зарубежной поездки не будет.
– Но это несправедливо - Ирма достойна.
– У нас многие достойны. А Ирма? Ирма сама отказалась от поездки.
– Как сама?
– Вот так. Пришла ко мне в кабинет и заявила: если по её, Ирмы, вине на Ольгу Сергеевну, на вас, то есть, свалилось столько неприятностей, то она отказывается от поездки. И даже готова вообще документы забрать и уйти из колледжа.
– Уйти? Надеюсь, вы не отдали ей документы: Отговорили от глупости?
– Конечно, не отдала. Хорошие студентки нам нужны.
– Кто же теперь поедет?
– Да никто и не поедет. Кстати, Вика тоже сама отказалась. Да и не нужно это нам. Сейчас, конечно, все расстроятся, но со временем поймут, что ничего хорошего из этой затеи не получилось бы. А скандалу я не дам разрастись.
– А Галина Степановна? С ней что станете делать? Ведь она не успокоится! Будет кричать на каждом углу, как она всех на чистую воду вывела, начнет добиваться справедливости.
– Думаю, не станет. У каждого коменданта общежития есть то, о чём он предпочитает помалкивать. И очень не хочет, чтобы начальство напоминало ему об этом.
Маргарита Александровна тяжело поднялась из-за парты.
– А, знаете, ко мне и эта грузиночка, Медея, приходила, – сказала она. – Эмоциональная девочка. Плакала и возмущалась одновременно. Доказывала, что это не она наябедничала. Оказывается, кто-то из наших доброжелателей сказал девчонке, что её подозревают в наушничестве. Мол, мстит она Ирме за погибшего брата. Кошмар. С трудом её успокоила. В какое страшное время приходится нам жить.
Потом внимательно посмотрела на Ольгу Сергеевну и сказала:
– Хороших девочек вы воспитали. Порядочных.
– Да разве это я? – возразила Ольга Сергеевна. – Это, наверное, у них в крови. Я лишь не позволяю этому угаснуть.
Директор вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. А Ольга Сергеевна вернулась к окну. Она старалась не думать ни об ужасном, как сказала директор, времени, ни о том, куда всё еще может зайти. Она смотрела на улицу. Дождь снова начинал мелко сыпать, покрывая мурашками стекло снаружи, но на нём всё еще можно было разглядеть домик с одним окном и трубой, забором и солнышком над ними.
0

#3 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 19 октября 2020 - 15:12

2

МАЛЬЧИК ИЗ ЛАБИРИНТА


1995 год


Поезд не смог преодолеть препятствие и сошёл с рельсов. Саша хотел, чтобы состав добежал до семафора, но Серёжка поставил на рельсы грузовик.
- Саша, Серёжа, идите скорей сюда!
Папин голос звучал весело и немного таинственно. Ура, сейчас, наконец, покажут сюрприз! Мальчишки оставили на полу веранды новую железную дорогу, подарок маминой подруги тёти Светы, и скатились по ступенькам в сад. Сюрприз - в самом дальнем уголке участка, за баней. Целую неделю Саше и Серёже строго-настрого запрещали и близко подходить к таинственному месту, откуда слышались удары молотка, визг пилы и весёлые голоса отца и деда.
- Ой, что это? Крепость? Что там внутри? – Серёжка добежал первым и теперь с изумлением рассматривал деревянную стенку.
- Это – лабиринт, - торжественно сказал папа, - знаете, что такое – «лабиринт»?
- Нет.
- Тогда слушайте. Видите вход? Он – один. Через него вы попадёте внутрь и пойдете по коридору. По пути увидите много поворотов, направо, налево.
- А прямо? – перебил папу Серёжа.
- И прямо, - с лёгкой досадой ответил папа, - не перебивай. Можете идти, куда хотите. Но знайте: выход – только один, вот тут.
- Ты же сказал, что это вход? – удивился Серёжа.
- Правильно, вход. И он же – выход, - улыбнулся папа, - и его нелегко будет найти, когда захочешь выйти из лабиринта.
- А зачем туда вообще идти? – спросил Саша, опасливо поглядывая на вход-выход, за которым пряталась темнота.
- Как зачем? – немного растерялся папа.
- Зачем туда заходить, если выход там же, где вход?
- Затем, что в центре лабиринта папа спрятал подарки, - пришла папе на помощь мама, - для тебя, Серёжи и Янечки.
- Янечки? – Серёжка поморщился и презрительно посмотрел на белокурую кудрявую дочку тёти Светы. – Она что, тоже с нами пойдет?
- Нет!
-Дя!
Два взаимоисключающих ответа прозвучали одновременно. Тётя Света принялась уговаривать Янечку: она маленькая, Саше и Серёже сегодня исполнилось шесть лет, а ей всего три, в лабиринте она может испугаться и потеряться. Не слушая маминых доводов, Янечка рвалась в лабиринт, Серёжка пытался оттереть вопящую Янечку от входа и убедить папу, что в туда ни в коем случае нельзя запускать девчонок. А Саша думал, что в лабиринте, наверное, может потеряться не только маленькая девочка, но и большой шестилетний мальчик.
Победу одержала Янечка.
- Держитесь все вместе! И следите за Янечкой, понятно? Если Янечке станет страшно, сразу возвращайтесь, – хором давали последние указания папа, мама и тётя Света.
И вот они оставляют взрослых на солнечным пятачке за баней и вступают в узкий, пахнущий свежеструганными досками коридор. Серёжка – впереди, за ним уверенно топает загорелыми ногами Янечка. Саша идёт последним и оборачивается назад, пытаясь не выпускать из виду маму. Но коридор делает поворот, и уже не разглядеть маминого лица и праздничного голубого платья. Только стены вокруг и загнанное в деревянный тоннель небо над головой.
- Сашка, ты чего отстаешь? – Серёжа от нетерпения топает ногой. – Даже Янька быстрее тебя идёт.
Саша видит, как Янечка исчезает за поворотом коридора и пугается. Папа ведь велел присматривать за ней… Серёжа понимает брата без слов, недаром близнецы, хоть и совсем не похожи друг на друга характерами. Братья кидаются туда, где только что скрылась Янечка. И застывают: коридор пуст. Впрочем, Серёжа тут же срывается с места, заметив, что налево отходит еще один коридор. Несколько шагов – и они видят Янечку, пытающуюся «открыть» глухую стену.
- Серёж, а вдруг она опять побежит, и мы её не найдём? – спрашивает Саша. И, не дождавшись ответа, с затаённой надеждой в голосе, продолжает. – Давай вернёмся, а? Папа нам подарки всё равно отдаст. Помнишь, на Новый год он сказал, что Дед Мороз подарки в сугроб зарыл. Мы их искали-искали, да не нашли. А папа взял лопату и отрыл. И сейчас тоже…
- Нет, не тоже, - возражает Серёжка, - то от Деда Мороза подарки были. И вообще, мне самому хочется свой подарок найти. Навязали нам эту Янечку…
- Меня не связали! Я тозе хоцю подалок найти, - тут же откликается Янечка и, оставив в покое стену, топает к выходу из тупика.
- Тогда ты пока иди один, - шёпотом предлагает Саша, - а я отведу Яньку и вернусь.
Желание избавиться от упрямой обузы заставляет Серёжку согласиться с предложением брата:
- Я на разведку схожу, а ты, как Яньку отдашь, сразу возвращайся, покричи, я отвечу, и ты на голос придёшь.
Янечка поняла, что Саша ведёт её к выходу, когда увидела впереди солнечный свет в проёме стены. Осознав, что чудесное приключение кончается, что подарков они не нашли, а Серёжа продолжает странствие по лабиринту, Янечка рванулась было обратно, но Саша перехватил её и потащил отбивающуюся кричащую тушку к выходу.
Через минуту тётя Света уже пыталась успокоить Янечку, мама ругала папу за «дурацкую идею с лабиринтом», а дед выяснял, что случилось.
- Ничего не случилось, - сказал Саша, - просто Яня испугалась, когда в стену уткнулась. Плакать начала, вот я и повёл её к выходу.
- Правильно сделал, - похвалил дед, а потом, оглянувшись, спросил, - Серёжа-то где?
- Он…Он за подарками пошёл. И я тоже сейчас…
«Тоже сейчас», к Сашиному облегчению, не позволила мама.
- Хватит экспериментов, - грозно посмотрев на папу, заявила она, - никуда я тебя не пущу. Сейчас папа отыщет Серёжу, отдаст вам подарки, и мы пойдем пить чай с тортом.
Папа молча пошёл в лабиринт. Тётя Света потащила всё еще рыдающую Янечку в дом, мама уныло побрела за ними. Дед и Сашка смотрели, как папина голова движется над краем деревянной стены, то отдаляясь, то приближаясь.
- Серёжа, ты где? – позвал папа. – Откликнись, я тебе покажу, где спрятаны подарки.
Серёжа не отвечал. Папина голова стала передвигаться быстрее и хаотичнее, дедушка, велев Сашке никуда не уходить, тоже вошёл в лабиринт. Теперь уже две головы двигались над забором, звали Серёжку. Потом из дома прибежали мама, тётя Света с угомонившейся Янечкой, бабушка. Взрослые суетились, кричали. Появились соседи. Солнце, наоборот, исчезло: то ли спряталось за тучу, то ли закатилось за горизонт. Когда приехала милиция, совсем стемнело, и Сашке казалось, что уже глубокая ночь, и он удивлялся, почему не хочется спать. А потом заснул, свернувшись клубочком прямо на крылечке бани, и проснулся только тогда, когда прозвенел звонок…
…Какой странный сон. Александр нажал кнопку будильника и встал с дивана. Он вдруг совершенно отчётливо почувствовал запах разогретого солнцем дерева. И палец заныл, указательный, который Янька укусила, когда он её из лабиринта тащил.
На месте, где стоял лабиринт, отец потом сарай построил. Почти два десятка лет Александр не вспоминал про лабиринт, а теперь воспоминание и сон странно и тревожно сплелись воедино. Впервые он пожалел, что, переехав год назад в пустующую после смерти стариков однокомнатную квартиру бабушки и деда, отправил к родителям семейный архив. Наверное, в старых фотоальбомах сохранились и фотографии с того дня рождения.
Какие фотографии? Александр потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Что он там хочет увидеть? Брата-близнеца, которого у него никогда не было? Может, лучше купить на развале у метро сонник? Или обратиться к потомственной колдунье, коих в смутное время развелось, как тараканов в неубранной квартире?
На работе Александра, как всегда, разрывали на части «чайники», не способные справиться с капризами старых компьютеров, начальники, жаждущие подключить свои чуть менее устаревшие компьютеры к новому чуду света – Интернету, жалующиеся на жизнь коллеги. Но в обеденный перерыв, сбежав от навязших в зубах разговоров о развале страны и задержках зарплаты в соседнюю забегаловку – бывшую пельменную, а ныне бар «Индиана Джонс», Александр снова вспомнил сон. Наскоро проглотив полусъедобный комплексный обед, он вернулся на работу и позвонил матери.
В последнее время Александр не часто заезжал к родителям. Быстро постаревший после выхода на пенсию отец то ли в шутку, то ли всерьез упрекнул, что молодым скучно со стариками. Мать суетилась, накладывая Александру жареной картошки и пышных, как в детстве, котлет.
- Раньше предупредил бы, я б побегала по магазинам, раздобыла вырезки. А так вот только обрезки на котлеты достала. А Лена-то почему не пришла?
- Не смогла, у них на работе запарка.
С Леной Александр расстался месяц назад, но маме, страстно жаждущей устроить личную жизнь сына и «дожить до внуков», рассказывать об этом не хотелось.
- Мам, а у нас остались фотографии с моего дня рождения, когда мне шесть лет исполнилось?
- Конечно, остались, - обрадовалась мать внезапно вспыхнувшему интересу сына к семейной истории, - хочешь посмотреть? Сейчас найду.
Мать вытащила из секретера несколько распухших альбомов, принялась разглядывать, что-то приговаривая и бережно перекладывая пожелтевшие от времени фотографии.
- Пап, а ты помнишь, как построил лабиринт? – спросил Александр отца.
- Помню, в маразм еще не впал, - ответил отец, - это что ж, тебе тогда шесть стукнуло?
- Вроде шесть. А почему ты лабиринт решил сделать?
- Я тебе книжку читал, «Мифы и легенды Древней Греции» в переложении для детей. Ты увлекся, сыпал именами греческих героев и богов, в Геракла играл. А мы как раз сарай задумали строить, доски привезли. Ну, мы с дедом и соорудили лабиринт. Примитивный, конечно, что мы там могли изобразить, да и места немного.
- А я в лабиринт с кем пошёл? Ты ведь там подарки спрятал, да? Что там за подарки были? Для кого?
- Таких подробностей не помню. Подарок, вроде, спрятал, а какой…Нет, не помню. А пошёл ты один, наверное.
- И вовсе не один, - вмешалась мама, - он с Марьяной пошёл, тогда она себя Янечкой называла. Вот, смотрите!
Мама положила перед мужчинами несколько черно-белых фотографий разного размера. На самой большой нарядный Саша задувал свечки на торте с кремовыми розами. Свечек шесть, у Саши раздуты щеки, с двух сторон от него улыбающиеся мама, бабушка, дед и тётя Света, обхватившая двумя руками рвущуюся к свечам и торту Янечку. Папы на фотографии нет, видимо, он фотографирует.
На других фотографиях Саша и Янечка на фоне игрушечной железной дороги; мама, папа и Саша под цветущей яблоней; Саша под той же яблоней, но с бабушкой и дедом. И – вот он, лабиринт! Деревянная стенка на самом деле значительно ниже, чем во сне, папе до пояса, да и по площади лабиринт чуть больше песочницы. Папа стоит внутри лабиринта, подняв над головой две больших коробки. А Саша и Янечка приподнялись на цыпочках спиной к камере, тщетно пытаясь через стену дотянутся до подарков.
- Я вспомнил, - сказал отец, - вспомнил про подарки. Тебе мы купили подъемный кран, а Янечке – набор кукольной посуды.
- А почему ты сам нам подарки отдал? Мы их не нашли?
- Янечка испугалась, - вместо папы ответила мама, - как только вы в лабиринт зашли, в плач ударилась. Вот вы и вернулись. Ты хотел один за подарками вернуться, но Янечка тебя не отпустила. Мне идея с лабиринтом сразу не понравилась. Стенки-то лишь слегка прикопаны были, не дай Бог, завалило бы вас.
- Мам, - решился, наконец, Александр, - а там точно только мы с Яней были? Может, я на день рождения друга пригласил? Серёжу?
- Какого Серёжу? – искренне удивилась мама. – Ты на даче с Илюшей дружил, они несколько лет у Панкратовых летний домик снимали. Но на твой день рождения Илюша не попал, в Крым с родителями уехал, по путёвкам.
Номер Марьяниного телефона мама дала Александру, даже не пытаясь скрыть радость. Похоже, в наскоро придуманный предлог (Марьяна недавно получила диплом педиатра, а у сынишки коллеги проблемы со здоровьем, нужен совет) она не поверила. Светина дочка ей всегда нравилась, а там, кто знает, кто знает…
В последний раз они виделись на дне рождения матери лет десять назад, но звонку Марьяна не удивилась и охотно согласилась встретиться. Александр и пяти минут не простоял у памятника великого тёзки, когда к нему подошла невысокая худенькая девушка с короткими тёмно-русыми волосами:
- Привет! А ты совсем не изменился!
Зато в Марьяне не осталось почти ничего ни от белокурой кудрявой Янечки, ни от склонного к полноте неловкого подростка. До позднего вечера они гуляли по засыпанным осенними листьями бульварам, болтали о книгах, музыке, фильмах, пили приторно сладкий кофе в подвальной кафешке. И лишь у подъезда Марьяниного дома, Александр спохватился:
- Марьян, а ты помнишь лабиринт?
- Тот, что дядя Паша тебе на день рождения построил? Помню. И сама помню, и мама любит эту историю вспоминать. Я перепугалась сильно, почти сразу. Стала кричать, рваться к выходу. Взрослые сверху видели всё, но боялись меня доставать, стенки-то ненадежные, завалиться запросто могли. Ты меня вывел, хотел вернуться, а я в тебя вцепилась, не пускаю. И за палец тебя укусила, представляешь? У тебя, кстати, шрама не осталось?
- Остался, - соврал Александр, - и теперь ты обязана на мне жениться.
Марьяна засмеялась, а он, вдруг решившись, рассказал ей про сон, про фотографии.
- Может, у тебя есть знакомые психиатры, - опасаясь реакции Марьяны, Александр попытался свести всё к шутке. Но Марьяна ответила серьезно:
- «А был ли мальчик, может мальчика-то и не было?» Нет, никакого Серёжи там точно не было. И с психикой у тебя всё нормально. Просто есть вещи, которых нам не дано понять. Может, пока не дано…

2001 год
- Как жена? Малыш?
- Всё хорошо. Марьяна работает в больнице, в заочную аспирантуру поступила. Антошка в сад пошёл, болеет, конечно, так что обе бабушки и дед при деле.
В трудные времена Виктор, однокашник, часто выручал Александра, подкидывая выгодные подработки. А три года назад помог устроиться в отдел программного обеспечения крупного банка.
- На работе как? Зарплатой доволен?
- Доволен. Вить, мы с Марьяной тебе очень благодарны. Если я чем могу…
- Да ладно, брось, - отмахнулся Виктор, - какие счёты между друзьями. Но я тебя не просто так позвал. Я с одним парнем познакомился... Ну, ты знаешь, я как программер, конечно, тебе и в подмётки не гожусь, но в бизнесе кое-что секу, и в людях разбираюсь. Так вот, я уверен: Серёга Каслинский - это Билл Гейтс, только наш, начинающий и нищий пока. Нет, ты не улыбайся, я точно говорю, он гений. Может, даже потомственный. Родители у него учёные-математики, он в Новосибирске жил, в Академгородке. Потом кончил Политех в Питере, работал на закрытом предприятии. Биографию пересказывать не стану, времени нет. В общем, мы с ним создаём фирму, профиль твой. Сергей о тебе слышал, считает, ты – наш человек. Поверь, мы станем миллионерами, долларовыми. Но дело даже не в деньгах…
Глаза Витьки горели, он говорил, убеждал, хотя Александр не нуждался в дополнительных аргументах. Он сразу понял, что это – шанс, который выпадает раз в жизни. Лотерейный билет с гигантским выигрышем или… Неудобный вопрос задавать не пришлось, Виктор идеализм никогда не исповедовал.
- Если ты идёшь с нами, ты нужен нам весь, без остатка. Из банка придётся уйти, с подработками тоже не получится. Первое время зарплата будет символической. Мы с Сергеем вкладываем в уставной капитал всё, что у нас есть. Серёга квартиру продаёт, будет с женой и ребёнком у тёщи жить. От тебя я таких подвигов не жду, поэтому твоя доля будет небольшой, но и вклад, так сказать, только в форме интеллектуальной собственности. Я понимаю, у тебя семья, ребёнок, жена-бюджетница, родители-пенсионеры. Но через год, не позже, станешь получать на уровне западных айтишников. А лет через десять сможешь на дивиденды жить. Посоветуйся с Марьяной, только помни: время-деньги. Больше трёх дней мы ждать не можем.
О предложении Виктора Александр думал и по дороге домой, и вечером, собирая с Антошкой его любимое Лего, и ночью, когда лежал без сна рядом с Марьяной. Нет, он не обдумывал, а именно думал, мечтательно-отвлечённо, как когда-то в детстве о путешествии на Северный полюс или о мотоцикле «как у Лёхи с пятого этаже». А обдумывать тут нечего. На Марьянину зарплату и пенсии родителей им не прожить. От накоплений, предусмотрительно собираемых Марьяной, за последний год почти ничего не осталось: продав однокомнатную квартиру бабушки и деда, купили с доплатой двушку, потратились на ремонт, подновили дачу, съездили в Турцию. Сильнее всего по сбережениям ударила операция тёти Светы, к счастью, сделанная вовремя и удачно.
Почему он сразу не отказался, не ответил Виктору? Хотел полюбоваться на конфету, которую всё равно нельзя съесть? Во всяком случае, с Марьяной советоваться он не собирался. Она, конечно, сразу поймёт, как безумно (бездумно?) он хочет этого, попытается убедить принять предложение. И, если он согласится, Марьяна найдёт еще работу, бросит аспирантуру и никогда не упрекнёт его в том, что он «сломал ей жизнь».
Под утро Александр, наконец, уснул. И во сне снова попал в лабиринт, но не наскоро сделанный папой и дедом из досок, а самый настоящий, каменный. Видимо, он уже долго бродил по пропахшим сыростью полутёмным коридорам, упираясь в тупики, поворачивая назад, теряя ориентацию в пространстве и веру в то, что выход существует. А потом услышал голос, и пошёл на него. Коридор постепенно расширился, стал светлее, и Александр увидел круглую площадку, залитую ярким солнечным светом. Посредине стоял его брат-близнец, и звал, протягивая руку. Александр побежал к брату, но не успел: каменный свод лабиринта рухнул. Может быть, он смог бы растащить, раскидать камни, но будильник не дал досмотреть сон до конца.
Александр рассказал жене о предложении Виктора лишь через четыре года, когда имя Сергея Каслинского знал каждый, кто умел пользоваться компьютером. Марьяна спросила: «Жалеешь?». Он ответил: «Нет». И «отзеркалил»: «А ты не жалеешь? Виктор ведь, и правда, стал миллионером, а он всего лишь правая рука Каслинского». Марьяна сказала твёрдо и спокойно: «Пожалела бы, если б ты жалел. А у меня всё есть. Катюшка, Антошка, ты, мама, моя работа. Остальное от лукавого».
«Вот сон мой, точно, от лукавого. Хорошо, что Марьянке не рассказал», - подумал Александр, вспоминая, как падали во сне камни, отрезая его навсегда от найденного только что брата.
Марьяна отыскала в Интернете фотографию Каслинского и, внимательно рассмотрев, сказала мужу: «А ведь вы с ним похожи. Не одно лицо, конечно, но здорово похожи!» Александр давно заметил это сходство: оба среднего роста, худые, светло-русые. Правда, в отличие от голубоглазого Александра, глаза у Каслинского карие и волосы слегка вьются, но общего много. В лицах обоих типично русские черты мирно уживаются с «татаринкой». Впрочем, мало ли в России таких лиц?

2019 год
Тому, кто изобрёл кондиционер, нужно поставить памятник! Александр смотрел на истекающий огненным жиром блин солнца за окном микроавтобуса и наслаждался прохладой, с надеждой думая о том, что в пещере, наверное, будет не жарко.
Он с удовольствием провёл бы отпуск на базе отдыха под Астраханью, куда уже не первый год ездил с Антоном на рыбалку. Но сын месяц назад женился, и отпуск с отцом уже не входил в его планы. Зато обуреваемая жаждой дальних странствий женская часть семьи – Марьяна и пятнадцатилетняя Катюшка с двух сторон атаковала Александра, соблазняя рассказами об азиатской экзотике. И вот результат: десять дней адской жары, моря, разогретого до состояния борща, развращающего all inclusive, изнурительных экскурсий на слоновьи и крокодильи фермы. Никогда еще Александр так не мечтал о возвращении к рабочим будням, и только счастливые загорелые лица жены и дочки удерживали его от брюзжания.
У входа в пещеру туристы тут же попали в плен к торговцам. Смешно коверкая английские слова, аборигены совали чуть ли не в лицо китайский ширпотреб, кустарные поделки местных мастеров, фрукты, бутылки с водой. Гид, худенький смуглый паренёк, кое-как изъясняющийся по-русски, не спешил отвести подопечных в спасительную прохладу пещеры.
-Эй, Тонг, чего ждем? – не выдержал истекающий потом стокилограммовый Григорий, супруга которого Ирина, дама не менее пышная, но бодрая и энергичная, уже торговалась с продавцом деревянного истукана устрашающих размером.
- Группа.. маленький… перед нами пойдёт… скоро будут… мало-мало ждём.
Григорий хотел было возмутиться, но тут на стоянку въехал сверкающий автомобиль. Вновь прибывшие, высокая юная блондинка, спортивного вида мужчина средних лет в бейсболке и рыжий загорелый до черноты парень, судя по деловому виду – гид-переводчик, быстро скрылись в пещере.
- Собираемся, считаемся, входим в пещера, - засуетился Тонг.
Дважды приглашать никого не пришлось. Тонг, на ходу скороговоркой повторяя инструкцию (идти только по освещенным мосткам, в боковые проходы не входить, не отставать, не курить, не кричать) повёл группу в пещеру. Тонг шёл первым, за ним – две подтянутые дамы лет пятидесяти, учительницы из Тюмени, потом Александр с Марьяной и Катюшкой. Замыкали шествие Григорий с супругой, громко отчитывающей мужа за отказ купить по дешевке деревянного божка, приносящего в дом достаток.
Время под землей ощущалось совсем не так, как снаружи. Тонг сказал, что длина маршрута всего два с половиной километра, но казалось, они уже долго идут вот так, небольшой группкой, оторванной от всего человечества, по настилу над камнями, над подземным ручьем. Александр хотел посмотреть, который час, но земля вдруг ушла у него из под ног и он упал, больно стукнувшись локтем о камень. «Споткнулся, - мелькнуло в голове, - сейчас Марьяна переполошится». Но в ту же секунду он услышал гул и увидел, как погасли лампочки над мостками, и пещера погрузилась во тьму. Когда гул стих, темнота наполнилась возгласами и стонами:
- Катя, Саша, где вы?
- Марьяна, я тут, Катя с тобой?
- Мама, что это?
- Почему погас свет?
- Нога, нога, помогите, мне ногу придавило.
- Тонг, что это, Тонг?
-Грииииша! Грииша!
Александр вспомнил о мобильнике и включил подсветку экрана. Почти одновременно тьму прорезал острый луч карманного фонарика. Тонг? Нет, одна из учительниц. Молодец, фонарик захватила.
Через минуту-другую ситуация прояснилась. Судя по всему, произошло землетрясение. Электричество вырубило. Все живы. Сильнее всех пострадал Тонг, упавший с мостков и сильно разбивший голову. Он не отвечал на вопросы, а только стонал, не открывая глаз.
- Сотрясение мозга, сильное, - сказала после осмотра Марьяна, - кости черепа вроде целы, перевязку сделала, спасибо вам за шарф, Марина Владимировна. Но ему нужна помощь специалиста.
Григорию придавило ногу камнем, однако ни вывиха, ни переломов Марьяна не обнаружила. Остальные, к счастью, отделались ушибами и царапинами.
- Я хочу выйти отсюда, - взвизгнула Ирина, с ужасом вглядываясь в темноту пещеры, - пойдемте скорее назад.
- Мы не можем идти все, - возразила Марьяна, - нельзя же оставить Тонга одного, а нести его опасно, могут быть внутренние повреждения.
- А если еще вдарит? - неожиданно высоким голосом вскрикнул Григорий, - Всем тут подыхать, что ли? Вы как хотите, а мы идём. Вы с нами?
Григорий обращался вроде бы ко всем, но Александр понял, что его интересует только Марина Владимировна, владелица фонарика.
- Я останусь с Тонгом, - сказал Александр, - вы идите, а я подожду помощи тут.
- Я тебя не брошу, - Марьяна схватила Александра за руку.
- Не говори глупости! Ты должна вывести Катю. Со мной все будет в порядке. Оставьте мне два мобильника, на случай, если мой сядет, и уходите. Чем скорее вы выйдете и позовёте спасателей, тем скорее они придут за мной и Тонгом.
Александр смотрел, как отдаляется цепочка из шести огоньков, и заклинал кого-то там, наверху: «Пусть они дойдут! Пусть с ними ничего не случится!» Но мольба не смогла пробить каменные своды и достичь адресата. Огоньки вдруг остановились, Ирина вскрикнула, а потом Марина Владимировна сказала, по-учительски громко и почти спокойно:
- Обвал! Нужно искать другой выход!
И тут же, эхом, отозвался незнакомый мужской голос:
- Другого выхода нет! Тоннели в пещере проложены по принципу лабиринта, вход там же, где и выход. Мы шли перед вами, коридор впереди завален.
Неожиданное появление соотечественников-товарищей по несчастью вызвало противоречивые чувства. Известие о том, что все они – пленники пещеры, что завалы с двух сторон отрезали путь, удручало. Но теперь, помимо фонарика Марины Владимировны, у них было три мощных фонаря. А рыжий гид, хотя и принёс дурную весть, держался с профессиональной уверенностью и спокойствием:
- Мы вне доступа мобильной связи, но о нашем нахождении в пещере властям известно, от выхода мы далеко не ушли, землетрясение не сильное, так что нас скоро вызволят. Вода есть, голодной смертью умереть не успеем. На всякий случай давайте выключим все фонари, кроме одного. Здесь холодно, если у кого-то есть, чем утеплиться, сделайте это. И сядьте поближе друг к другу, так теплее и уютнее. Давайте познакомимся, меня зовут Дмитрий, а моих спутников – Сергей и Кристина.
Еще наверху, в те несколько минут, пока пара из автомобиля в сопровождении гида проходила через толпу торговцев ко входу в пещеру, Александру показалась знакомой фигура мужчины. Но он не успел рассмотреть лицо. И только сейчас понял, что над стонущим Тонгом склонился Сергей Каслинский. Он о чём-то тихо спросил Марьяну, она ответила, посмотрев на Александра. Тоже узнала…
И тут, словно не желая дать людям успокоиться, их опять тряхнуло. И почти сразу в уже знакомый гул вплелись звуки падающей с высоты воды.
- Смотрите, там водопад! – в голосе Катюши странным образом сплелись ужас и восторг.
Дмитрий направил фонарик в дальний угол пещеры. Казалось, где-то внутри каменных стен прорвало гигантскую трубу, и вода била струёй, превращая ручей в полноводную речку, уровень воды в которой поднимался с каждой секундой все выше и выше.
- Нас затопит! Мы утонем! – закричал Григорий и, вскочив на ноги, прихрамывая, заметался по мосткам, рискуя свалиться в воду.
- Успокойтесь! – рявкнул Сергей. – Надо найти самое высокое место в пещере, перенести туда Тонга, перевести женщин…
- Тише! – прервала его Марьяна. – Тонг пришёл в себя! Он что-то говорит, но я его не понимаю.
Дмитрий подошёл к Тонгу, наклонился, стараясь не упустить ни слова. Тонг говорил еле слышно, медленно, но именно говорил что-то важное, а не бредил. Дмитрий задал какой-то вопрос, Тонг ответил и снова потерял сознание.
- Он сказал, что есть еще один выход, - Дмитрий показал на поток, в некоторых местах уже перехлёстывающий мостки, - через десять- пятнадцать метров ручей выходил на поверхность. От туристов этот выход скрывали, но он есть.
- Точнее, был, - сказал Сергей, - теперь он точно затоплен.
- Течение сильное, - подал голос Александр, - если набрать воздуха, то можно проплыть.
- Но мы не знаем, насколько там широкий проём, - в голосе Сергея звучало сомнение.
- Проём широкий. Был, - ответил Дмитрий, - так сказал Тонг. Надеюсь, завала нет.
Сергей посмотрел на всё прибывающую воду и, стягивая на ходу майку, пошёл по мосткам туда, где поток исчезал в стене.
- Но почему вы? Я…– Александр не успел договорить.
- Пойдем мы с Дмитрием, я первый, он за мной. Мы оба опытные дайверы. Если у меня что-то не получится, он вернётся. Если всё пойдет, как надо, Дмитрий останется наверху, организовывать помощь, он из нас один с языком. А я вернусь, и помогу женщинам выбраться.
- Мы поможем, - добавил Александр, - я не дайвер, но плаваю как рыба.
Сергей кивнул, и прыгнул в воду. Через минуту за ним последовал Дмитрий.
Ожидание длилось вечность. Шум воды, свет фонаря, напряженные лица. Ужас, надежда, отчаяние. Десять-пятнадцать метров? Сколько секунд нужно, чтобы проплыть их? Течение сильное, как преодолеть его на обратном пути? А будет ли обратный путь? А если там завал…
Когда на поверхности показалась голова Сергея, никто не заметил. За минуту до этого вода подобралась к ним слишком быстро, и Александр с помощью Марьяны, учительниц, Кати и Кристины перенёс Тонга выше, на плоский камень почти под сводом пещеры. Григорий, сославшись на больную ногу, в эвакуации Тонга не участвовал, Ирина держала фонарь. И тут в ставший привычным шум воды ворвался голос Сергея:
- Меня не ждут? Первой выводим Катю. Александр, сможешь? Там нас целая деревня встретила, спасатели будут минут через десять. Я с канатом, сейчас закрепим конец здесь, по нему будем двигаться. Выход не завален, пока широкий, только о камни бьет течением, Дмитрий руку повредил. Чтобы обратно прорваться, сила нужна. Справишься? Если будет слишком трудно, не возвращайся.
Александр вернулся, хотя сил, признаться, почти не осталось. Сергей хотел эвакуировать следующей Марину Владимировну, но Григорий устроил скандал, заявив, что у него распухает нога, а у его жены гипертонический криз. Пока Сергей инструктировал Ирину, Кристина сбросила рубашку и юбку, оставшись в одном белье.
- Что за стриптиз? – поинтересовался Сергей.
- Мне помощь не нужна. Ты потащишь больную, а я следом за вами сама поплыву. Я, если ты не забыл, раньше тебя дайвингом заниматься стала.
- Ладно, - кивнул Сергей, - только ты иди первой, я тебя страховать буду. Когда я вернусь, Александр поможет выбраться Марине Владимировне, потом я выведу Светлану Павловну…
Марьяна согласилась идти с Сергеем, когда под землей, точнее – между водой и каменным сводом оставались только Александр и Тонг.
- Спасатели уже прибыли, готовят оборудование, чтобы эвакуировать Тонга, - успокаивал Марьяну Сергей, - и я вернусь к Александру.
- Ты-то зачем возвращаться будешь? - спросил Александр.
- Ну, чтоб тебе тут нескучно было, - отшутился Сергей.
… Укрыв Тонга и закутавшись сами в вещи, которые оставили им спасенные, они ждали спасателей, но говорили не о том, что случилось и могло еще случиться в пещере.
- Ты когда-нибудь бывал в лабиринтах? – спросил Александр.
- Нет, - ответил Сергей, - знаешь, никому не говорил, а тебе скажу: я не люблю эти чёртовы пещеры, лабиринты. Темноту не люблю. Причем под водой нормально себя чувствую, а в комнате, когда свет погашен, не по себе.
- А чего ж тебя сюда понесло?
- Кристинка хотела.
- Вы недавно женаты?
- Третий год. И жена третья. С первой разошлись семнадцать лет назад. Я тогда своё дело начинал, все деньги туда вбухал, ну, она не выдержала. Я её понимаю. Почти сразу после развода она замуж вышла за немца, сына увезла. Ему скоро двадцать, видимся редко. Вторая жена детей не хотела, ей светская жизнь нравилась. Теперь жду, когда Кристинка созреет. А у тебя дочка славная, на жену похожа.
- У меня еще сын, Антошка, женился недавно.
- О, так ты скоро дедом станешь. А я всё в молодые отцы мечу.
И тут появились спасатели. Тонга эвакуировали первым. Чтобы не спорить, кому идти следом, бросили жребий. Оказалось, Сергею, действительно, повезло. Последний, третий раз, землетрясение ударило, когда Александр и сопровождающий его спасатель выплыли на поверхность. Вход-выход завалило, спасатель не пострадал, а Александр…
…Саша толкнул рыдающую Янечку в объятия тёти Светы и, ловко увернувшись от мамы, бросился обратно в лабиринт.
- Сашка, скорей сюда! Я нашёл их! Я нашёл подарки!
Минуя заманивающие в тёмные тупики повороты, Саша нёсся на голос брата, пока не увидел его. Серёжа стоял посреди каменной пещеры (Почему каменной? Ведь лабиринт – из досок?), обхватив двумя руками большую коробку с чем-то желанно-заманчивым…
Александр открывает глаза. Белый потолок. Белые стены. Марьяна в белом халате сидит с закрытыми глазами на стуле у кровати. Спит? Очень хочется пить. Он пытается приподняться, опутавшие его провода шевелятся, как змеи, пищит какой-то аппарат. Марьяна открывает глаза и тихо шепчет: «Саша…»
Потом палата наполняется смуглыми врачами, непонятной речью. Вечером, когда суета утихает и Марьяна, отправив в отель Антона и Катюшку, возвращается, Александр спрашивает:
- Как Тонг? Остальные?
- Тонг лежит тут же, в госпитале, восстанавливается после операции, прогноз хороший. Марина Владимировна и Светлана Павловна уже в России. Григорий и Ирина добились продления тура за счет местных властей, как пострадавшие от землетрясения. Сергей и Кристина тут, помогали мне во всем, решили, что не вернутся в Москву, пока ты в себя не придёшь. Это Сергей тебе и Тонгу лечение в лучшем стране госпитале организовал, и проплатил всё он, мне даже слова не дал возразить. Они завтра тебя навестят, сегодня врачи не разрешили, говорят, перевозбуждение опасно. Виктор все время звонил мне. Он Сергею рассказал, что ты – их несостоявшийся партнёр.
Марьяна замолкает и, помолчав, добавляет:
- Сергей хотел для тебя кровь сдать. Но у вас группы разные, несовместимые. Вы точно не братья.
- Теперь братья, пещерные. Нет, братья из лабиринта, - улыбается Александр и закрывает глаза.
0

#4 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 07 ноября 2020 - 22:22

3

У СТУДЁНОЙ РЕКИ


Студент стоял на краю огромного сооружения – плотины ГЭС, перегородившей ущелье многомиллионными кубами бетонного конгломерата. Под ногами сложной изломанной жизнью жила река – могучий Енисей втягивался плавно в створы плотины с одной стороны и выскакивал как ошпаренный и обезумевший от боли многоликий зверь с другой. Грохот многих сотен тысяч, миллионов тонн воды – непрерывный и могучий рык огромной земной мощи, совершенно несравнимый с чем-либо, давил на сознание, вызывал и восхищение, и невольно подступающий ужас.
Студенту со спутником, ‒ штатным геологом партии, следовало преодолеть высоченную строящуюся плотину по шатким временным лестницам и далее следовать в полевую геологическую партию на берегу таежной реки, впадающей в Енисей выше по течению.
На обратной стороне плотины у деревянного причала уже ждала путников длинная, узкая, элегантная своими плавными обводами смоленая дочерна лодка.
Савич, так величали хозяина лодки, был из местных.
Слыл, обожжённый солнцем в зрелых уже годах, лодочник и охотник знатоком шумных студёных рек, спускавшихся к Енисею стремительными потоками с крутых склонов Саян, преодолевающими многочисленные перекаты и «трубы-дудки», − узкие, как горловина каменного кувшина, места в русле реки. Беснующаяся вода несла дикую неукротимую энергию молодых гор, стремительно отплясывала на отмелях, буравя в водоворотах скалистые берега и двигая камни, постоянно что-то перестраивая и совершенствуя в конструкции своего русла.
Вновь прибывшие живо расселись в лодке, а Савич, добродушно оглядев пассажиров, оттолкнул от себя нагретый солнцем причал жилистой рукой и дав лодке отдалиться от мостков, запустил мотор. Лодка сразу без раскачки стремительно пошла против течения, и в разговоре выяснилось, что Савич теперь здесь на реке самый «ходовой» мастер.
Самым «ходовым» Савич стал после того, как отчаянный и неведомый пассажирам лодки Дедюхин не вернулся из тайги, а его лодку, изрядно побитую, обнаружили через пару недель, аж за третьим порогом свирепого Кантегира.
Самого Дедюхина не нашли, а в том месте на берегу, где обнаружили лодку, соорудили высокий лиственничный крест, который так и стал зваться «дедюхинский». Также теперь называли и порог на реке – мало кому поддающийся при подъеме против течения реки третий порог Кантегира.
Быстрые студёные потоки тестировали суденышки несговорчиво-жестко и непримиримо. Закупленные геологической партией неплохие для равнинной реки дюралевые «Казанки» в здешних местах не могли подняться по Кантегиру и пары километров: в первом же скоростном потоке вставали, натужно ревя мотором. Более мощные моторы спасали мало: в первой же «дудке» «Казанку», при попытке пройти поток, сдуло как пушинку сквозняком, а лодку с перепуганным водителем грузовика Вовкой, – тоже из местных, еще долго пытались остановить, так раскрутило её водоворотом.
«Ходовитость» Савича была теперь первейшая от того, что он несколько раз ходил за второй «чумной», как говорил сам Савич, порог, а третий преодолел только дважды, но по «доброй» воде, когда основные речушки и ручейки Саян несколько мелели и поили свирепую реку умеренными дозами, что несколько успокаивало строптивую воду.
Теперь, оказавшись на службе в партии, и зная досконально здешние места, где отработал охотоведом пару десятков лет, Савич вёз новых сотрудников на место дислокации геологической сезонной партии.
Главной задачей геологов был поиск коренного месторождения нефрита − ценного ювелирно-поделочного камня, что сулило многие блага первооткрывателям и геологической партии. Интерес представляло и небольшое проявление жадеита, которое острой скалой выпирало на склоне горы, словно прорезавшийся зуб неведомого гиганта. В скале серпентинита в виде ярких очагов зеленел ядовито травянистый жадеит – редкий поделочный камень, который при определенных генетических качествах мог быть оценен не ниже изумруда.
Теперь поднимаясь по реке, пока только по плавному в своем течении Енисею, пассажиры осматривали берега могучей реки зажатой тесниной гор, вглядывались в скалистые берега и стройные ряды кедров, лиственниц, елей и пихт.
– Ну, вот он, – Кантегир! – восхищенно и с нотками тревоги в голосе изрек Савич, поворачивая лодку вправо в створ открывшейся взорам устья реки, стремительно вливающейся чистейшим потоком в мутноватые воды Енисея.
Отмечая торжественность момента, Савич отхлебнул из извлечённой из недр вещевого мешка, чеплашки и ещё более потеплевшими глазами осмотрел пассажиров, которые ранее наслушавшись рассказов о свирепой реке, притихли и призадумались.
–Не боись – служивые! Река не даст потонуть – все равно на берег высадит – не боись, ‒ проверено, ‒ закончил Савич, хитренько ухмыляясь.
Но пока всё шло ладно, только мотор стал гудеть несколько натужно, преодолевая более быстрое течение притока, да временами брызги вылетали из-под носа лодки, мелкой прозрачной и холодной пургой обдавая плывущих.
–Щас будет «дудка»! Эту шаловливую стервозу я проскакиваю на ура! – как-то резко повеселев, уже несколько хвастливо и делано заносчиво, произнёс лодочник.
Впереди открылся узкий проход между вертикальной и нависающей стеной справа и невысокой, тоже вертикальной и плоской по верху стеной берега слева. Проход был чрезвычайно узок: весь объём несущейся с гор воды собирался в теснине размером в десятки раз меньшем, чем ширина русла и река в этом месте разгонялась невероятно – просто выстреливала из «дудки».
Уже не было слышно и мотора, только рёв воды давил и рвал ушные перепонки, когда нос лодки ткнулся в упругий живой поток и стал продвигаться вперед и вверх рывками, с остановками на пару, тройку мгновений, как бы сомневаясь и размышляя: «А стоит ли?».
Скорость движения лодки была так мала, что её можно было оценить, только уперев взгляд в продвигающуюся вдоль лодки стену скалы. Было страшновато и пассажиры смотрели неотрывно на стену скалы, изучая изгибы трещин и минеральных прожилков на ней. Савич же цепко глядел вперед, удерживая строго одной рукой мотор, а второй вцепившись в борт лодки. Десяток метров узкой «дудки» преодолевали пару-тройку минут, которые показались бесконечными.
Савич, отметивший проход «дудки» новой порцией из заветного сосуда, лихо вёл свое судно вперед, которое вальсировало теперь между валунов, демонстрируя высокий уровень управляемости. После преодоления «дудки» сразу стало потише, и лодочник-мастер поделился, что по реке можно ходить только сейчас летом. Весной и в начале лета, когда много воды и более простые места проходить невозможно. То же самое и в дожди. Как пойдут дожди в верховье, река вздувается стремительно.
– Ох! Сколько здесь народу осталось в такие-то времена! Плохо ходить по реке и когда засуха. Тогда река мелеет и слишком много каменюк вылазит на свет Божий. Дурная, чумная тогда вода, ‒ продолжил свой рассказ о реке Савич.
Подходили к первому порогу Кантегира. Савич посерьезнел и, причалив к левому пологому берегу, приказал:
– Все из лодки марш на выход! Вещи свои возьмите. Если, что – лагерь партии в паре километров по берегу вверх. А пока идите вон к тому плёсу, там я вас подберу.
Река кипела и кидалась на торчащие из дна камни и обломки скал. Водовороты кружили опасную кадриль, переходя мгновенно на быструю чечётку и энергичный гопак. Между этими противоречивыми потоками нужно было проскользнуть, особенно не противореча им, но и не поддаваясь их напору, уходя от прямого столкновения и оставаясь на плаву, выныривая вместе с потоком иногда чуть ли не со дна реки.
На сей раз, все прошло удачно.
Савич причалил выше по течению, уже за порогом, раньше подошедших и взмокших под поклажей своих пассажиров и деланно равнодушно оглядел их. Все расселись по местам и лодка вновь пошла вверх, за тем, чтобы причалить уже на песчаном и каменистом плёсе у лагеря полевой партии, расположившейся у студеной реки и на дне будущего моря-водохранилища, которое будет вскоре собрано огромной плотиной перегородившей Енисей.
Весь лагерь, – десяток вместительных палаток, навес над костровищем и длинным обеденным столом, да склад взрывчатых материалов в достаточном отдалении от палаток, раскинулся у реки среди леса.
Прибывших встретил инженер партии Виктор –студент-заочник лет тридцати, спортсмен-лыжник и просто хваткий, и энергичный малый, который и вершил в отсутствие начальника партии все дела. Особенно получались у Виктора дела хозяйские: тут он не упускал своего. Начальник партии снова отсутствовал, и дела в партии шли сложившимся порядком. Правда при этом не выполнялся план ни по горным работам, ни по добыче и вывозке нефрита, ни по геологическим маршрутам. Тем не менее, Виктор был весел, энергичен и лучился лукавой улыбкой умной, все понимающей и многое предчувствующей наперед собаки. Образ собаки подсказывало выражение лица и фигура Виктора: смотрел пристально, как бы принюхиваясь и, казалось, вот-вот начнет помахивать несуществующим хвостом. Оглядев мельком и подбодрив Студента приветствием, Виктор направил его располагаться в лагере.
Решив этот незатейливый вопрос Виктор подошёл к Савичу и стал его что-то вкрадчиво выспрашивать, торопливо перекладывая какие-то предметы из сумки Савича к себе в мешок, вновь и вновь что-то настоятельно объясняя лодочнику: Савич должен был вернуться завтра поутру назад.
– Опять что-то крамчит, вот поросячий хвост! – вполголоса сказал Игнатич – пятидесятилетний сезонный рабочий, призванный в партию по зову беспокойного сердца и исстрадавшейся за зиму печени.
Поздней осенью, зимой и ранней весной Игнатич работал в кочегарке в городе, в которой часто и проживал, гонимый из дому сварливой и вечно раздраженной женой. За зиму бывало выпито немало водочки, сивухи и часто всяких аптечных растворов и настоек.
Здесь в партии Игнатич вновь округлился, порозовел и смотрелся молодцом, и уже стал нешуточно заглядываться на повариху. А сидя у костра после работы и добротного ужина Игнатич с некоторым недоумением теперь вспоминал темный закопченный замусоренный подвал и привычную поутру кружку суррогатного напитка, да чефир долгими вечерами в закопчённом подвале.
– Да, что, там не ясного. Водку видимо привез Савич для Виктора. А еще сказывают, получили какой-то дефицитный инвентарь – вот и прибирает, ‒ вставил Гриша взрывник.
– Он, как будто не пьёт, − подивился Игнатич, с тоской вспомнив, как блаженно растекается по жилам тепло, дурманит голову и резко веселеет сердце от первой выпитой стопки.
– Куда? Да он к охотникам на заимку бегает, что выше по ручью стоят ‒ думаешь зря? Ему что, лосю, пары десятков километров не пробежать? А оттуда он, сказывают, таскает что-то. Меняет видимо, на водяру, жратву и прочие ценные в тайге вещицы. Шкурки может? Но какие летом шкурки? – отреагировал Сергей, − друг Гриши.
–Да, думаю, моют мужики там золотишко. В этих местах остались, сказывают и старые шурфы, и отвалы от золотодобычи, еще с дореволюционных времен. А значит и золотишко есть. Вроде как на охоте мужички, а сами роют, моют, отстирывают золотце земное, ‒ подытожил, ухмыльнувшись, Григорий.

Студент быстро устроился в выделенной ему палатке, расстелив спальник на топчане и вышел снова к реке, которая курьерским поездом неслась мимо лагеря, демонстрируя полное равнодушие к мирским проблемам временно поселившихся на её берегу людей.
Подошел Виктор и лукаво улыбаясь, сообщил, что завтра с утра Студент должен пойти в маршрут с Мишей, а подбросит их к месту Савич на своей лодке, поскольку ему по пути.
Утром долго не собираясь, – маршрут планировался всего-то двухдневный, Савич, Миша и Студент отправились в обратный путь по реке, теперь сплавляясь вниз.
Лодка шла без мотора, бесшумно лавируя между камней. Река уже не казалась такой страшной, ‒ все же сплавляться по течению было более безопасно. В очередной раз, выныривая из-за изгиба реки, на берегу были застигнуты местные жители – огромная медведица, медведь пестун и пара совсем еще маленьких медвежат. Семейка возилась у воды и, не замечая в грохоте перекатов реки плывущей лодки, сосредоточенно решала свои медвежьи проблемы.
К полдню спустились по Кантегиру к Енисею к начальной точке запланированного маршрута.
Перекусив и отправив Савича вниз по Енисею, скоро отправились в путь, следуя звериной тропой, поднялись на вершину хребта и двинулись вдоль него, осматривая торчащие из заросшего склона скальники, определяя элементы залегания пород, отбивая молотком пробы, нумеруя их и занося места отбора проб в полевой геологический дневник. Работа спорилась, а главное идти было легко: на вершине не было завалов деревьев, и было достаточно просторно среди редколесного ельничка. Гребень хребта отлично продувался и геологов совсем не беспокоили комары и мошка.
К полдню следующего дня, проведя ночь в тайге у костра, Михаил и Студент подходили к полевому лагерю партии по вершине хребта и осталось только спуститься вниз к реке. Тропа вела через те места, где велись горные и взрывные работы по прокладке поисковых канав и шурфов.
–Бо-о-о-с-я! Бо-о-о-с-я! – послышался снизу далекий, едва слышимый голос.
Крик еще раз повторился, и все затихло.
Вдруг гору основательно встряхнуло, донесся вначале звук лопнувшего на куски воздуха, а вслед за ним раздался свист и с неба посыпались камни, и было видно при невольном взгляде вверх, что огромное их число только приближается к земле. Камни падали в основном ниже по склону, секли деревья, довершая дикий погром, прошивали мох и кустарник, сшибали сучья, рикошетили от стволов и, резко меняя направление, ударяли по стволам сбоку, срубая малые стволы и калеча крупные. Студент с геологом прижались к ближним к ним соснам и с ужасом ждали, затаившись, что сейчас рубанет камнями и по ним. Где-то, совсем рядом, раздался страшной силы удар о ствол дерева, потом еще, еще, еще… и все стихло, наконец.
Оправившись от потрясения, Студент и Михаил стояли теперь в нерешительности. Что было делать: идти вниз или вернуться назад, − а вдруг снова будут взрывать? Решив, тем не менее, что видимо пока взрывать не будут, поскольку рабочие должны идти обедать, стали спускаться вниз, осторожничая и тщательно прислушиваясь.
Вскоре Студент и Михаил вышли к месту работ и увидели возле развороченной взрывом земли группу рабочих: Гришу-взрывника, Сергея, Игнатича и других уже известных Студенту персонажей. Все они стояли у края образованной взрывом канавы и слушали наставления юной русоволосой особы, с короткой стрижкой, в штормовке, защитного цвета брюках с полевой сумкой через плечо. Симпатичное, еще детское лицо девушки было сосредоточено-серьезно, бровки нахмурены. Девушка обстоятельно объясняла рабочим, как следует правильно подчистить дно канавы для проведения необходимых работ по отбору проб, определению элементов залегания горных пород и зарисовки пластов на отвесных бортах канавы. Наконец она закончила и все обратили внимание на подошедших.
–А вы откуда? Мы же здесь взрывали, а вы где были? И ждали мы вас к вечеру, возмущенно спросил Михаила Гриша-взрывник.
–А мы откуда знали? Идем – ба-бах! И камни градом! По деревьям, по стволам, так и бьют, – ответил Мишка, вновь переживая ужас каменной бомбёжки и тараща глаза за стеклами очков.
Оба выглядели крайне растерянными, и стало ясно, что и Гриша и Михаил осмысливают произошедшее событие, но каждый думает о своем: Михаил о том, что, слава Богу! – остался жив и невредим, а Гриша подумал о том, что если бы с геологом и студентом случилась беда, ему сидеть в «казенном доме» долго и основательно, ведь надлежащих мер безопасности он не исполнил.
–Я же кричал – бойся! Вы что не слышали? – пытался оправдаться Гриша.
–Что-то слышали, но не подумали, что это про взрыв, – нелепо пожал плечами Миша.
Оглядев вновь прибывших, девушка вновь обратилась к взрывнику:
Как так? Ведь существует система сигналов и нужно было оцепить район взрывных работ. Ведь мог случиться несчастный случай!
− Блин! В тайге за сотню километров от ближайшего поселения ставить ограждения, флажки, делать предупредительные сигналы?! – неподдельно искренне возмутился Гриша, давая понять, что нелепость услышанного от геолога просто не укладывается ни в какие смысловые понятия.
− И тем не менее, существуют правила! Вот, например, и блиндаж для проведения взрыва у вас плохо оборудован, − снова «уколола» Григория девушка.
Григорий сник. Да, он отлично понимал, что много нарушений и последний случай показал, что он был в шаге от серьезных последствий из-за плохо исполненных обязанностей.
Девушка была невелика росточком, но крепенькая и ладная. Её круглое загорелое лицо дышало свежестью, носик дерзко вздернут, а прекрасные губы были готовы мгновенно расцвести в обворожительную улыбку, обнажая белые ровные зубки.
Глаза у Наташи то же не подкачали – голубые, открытые миру глаза ещё сияли полные надежд на ожидавшее её счастье.
–Ладно, Наташа, пойдемте уже обедать. Мы все поняли, ‒ ответил геологу бригадир горняков Степан Ильич.
Наташа, мельком оглядев Студента и кивнув Мишке, пошла вниз по тропе, а Студент стал выспрашивать напарника о девушке.
– Наташа геолог, закончила техникум в прошлом году. Видимо приехала после нашего отъезда и сразу отправилась на объект.
– Старается, – деловито оценил усилия Наташи Михаил, не замечая повышенного интереса Студента к Наташе.
В лагерь они вернулись втроем – Наташа, Михаил и Студент, выпив по кружке чая на бивуаке у горняков.
И потекли деньки, наполненные хлопотами, на берегу студеной реки. С утра или маршрут, или работа на «горе» ‒ так называли работу с горняками у скалы с жадеитом, а вечером купание в быстром Кантегире и рыбалка. Купанием, впрочем, отчаянное погружение в ледяную воду и бестолковое против течения взмахивание руками, назвать можно было только условно, если под купанием понимать отдых на пляже. Но бодрило замечательно, силы нарастали снова горой, и казалось, что после такого занятия можно снова в маршрут по тайге, по буреломам и горным кручам.
Вместе с Наташей в партию прибыл еще один студент − Пашка.
Пашка учился в техникуме и приехал на первую свою геологическую практику. К удовольствию Студента Пашка был приставлен к нему в качестве маршрутного рабочего, и теперь они бегали по горам вместе, выискивая спрятанные под завалами деревьев, травой и мхом неведомые пока им гипербазиты.
Вечерами у костра за чаем велись долгие беседы, и казалось, ‒ лучше этих вечеров и быть ничего не может на белом свете. Особенно, бывало, интересно, когда на огонёк с реки к берегу причаливали гости. Это могли быть лесники и охотники, рыбаки, сплавлявшиеся по реке спортсмены. Гостей угощали и расспрашивали дотошно, пытаясь утолить информационный голод малочисленного и уже давно заброшенного в тайгу коллектива.
Июль закончил свой счет дней, наступил август, и выяснилось, что лагерь расположен в огромном малиннике. Об этом, конечно, знали и раньше, но не подумали о возможных проблемах. Как только поспела ягода, а её здесь нынче оказалось огромное количество, в малинник стали захаживать медведи.
Бедная кобыла Настя, приставленная к взрывнику Грише для перевозки взрывчатки на «гору», исходилась ночами в нервическом ржании, дыбилась, пучила глаза и ноздри, выдыхая с шумом горячий и влажный воздух.
Теперь стали аккуратно ходить в туалет, по тропам к реке, на «гору» и к складу, с оглядкой и в отчаянии махнув рукой на собственную судьбу, если нужно было выходить из палатки ночью. Кто-то постоянно замечал следы, кто-то видел самого хозяина. На тропе, ведущей на гору, были отмечены развороченные муравейники, ободранные стволы и свеженькое медвежье «наследство» ‒ какашки, оставленные людям как документ с печатью, утверждавший факт присутствия хозяина здешних мест.
В один из дней ожидался приезд крупной делегации, которую сопровождал Сергей Николаевич – начальник партии. Ждали по воде, но ясным днем вдруг застрекотало и металлическая стрекоза, зависла над рекой, тугой струёй воздуха из-под лопастей разглаживая траву и выгибая кустарники.
Вертолет сел, винты уже повисли, потеряв центробежную инерцию, делая последние вялые обороты, когда из кабины высунулся пилот Серёга Санин. Спрыгнув на землю, потянулся, и улыбаясь, с криком:
–Здорово, пехота! Форма одежды номер пять – трусы, ботинки! Марш строится! – лётчик подскочил к Виктору и, обхватив его, от избытка чувств и разминая затекшее в полете молодое тело, стал мять и тормошить инженера.
На Серёге были действительно ботинки, форменная рубаха пилота с узким черным галстуком и свободного покроя «семейные» трусы.
За пилотом из вертолета вышел начальник партии, а следом, степенно, грузный крупный мужик с красным лицом, коротко стриженный под «ёжик». Тяжелый взгляд из-подо лба огромного черепа выдавал в нём человека тяжелого характера и что называется «себе на уме». За ними вышли еще двое, как оказалось, помощников, которые выволокли пару крупных мешков и картонный ящик, в котором предательски что-то позвякивало.
Крупного мужика представил Сергей Николаевич:
– Знакомьтесь! Секретарь местного райисполкома Николай Петрович интересуется, что мы здесь нашли и главное, что еще хорошего найдем.
Так, Николай Петрович? – учтиво и заискивающе спросил Секретаря начальник партии.
Но Секретарь ответить не соизволил, а критически оглядев разношерстную компанию, и видимо уже сделав определенные, и неутешительные для присутствующих выводы, многозначительно изрек:
–Ну, поглядим, какие вы тут богатства роете. Или зарываете?
Последнюю часть фразы Секретарь произнёс, искоса критически осмотрев стоявшего ближе всех к нему Игнатича.
Игнатич выглядел живописно: в армейском выцветшем галифе, начищенных кирзачах, меховой безрукавке на голом теле и в широкополой шляпе экзотического покроя рабочий чем-то походил на «гарного хлопца» из «вильной» армии анархистов батьки Махно.
Другие, подошедшие встретить гостей – горняки и геологи, также выглядели достаточно неформально. Сергей с огромной копной вьющихся рыжих волос на голове и лихими усами очень походил на зарубежного исполнителя популярной музыки, а Пашка, со своей до плеч прической «свободного покроя» и редкой бороденкой юнца − на хиппи.
Прошли в лагерь и смущенный Сергей Николаевич, мужик тоже не мелкого телосложения с порядочным животиком, шустренько нырнул в свою командирскую палатку, выделяющуюся из общего ряда наличием высокой радиоантенны и ладно сколоченного основания из досок.
Из палатки начальник партии извлек на свет камень-образец и направился к Секретарю, который по-хозяйски уже расселся за столом, дул в кружку с чаем и поедал великолепную отборную малину, выставленную на стол для гостей поварихой Валентиной.
Сергей Николаевич стал показывать Секретарю принесённый образец.
– Вот смотрите, это контакт нефрита и гипербазита. Этот образец уникальный. Здесь видно, в каких породах и как формируется нефрит. По этому образцу мы и будем искать коренное месторождение. Скоро все станет ясно – где залегает нефрит, – волнуясь, увлеченно и несколько заискивая излагал Сергей Николаевич.
Вслед за образцом начальник партии стал раскладывать на столе обширную геологическую карту, пытаясь с ходу показать наиболее перспективные для поиска места.
Но Секретарь был непрост.
Он отстранил карту и осадил напиравшего начальника партии вопросом:
–Ну и почему до сей поры не нашли, коли такой «вещьдок» уникальный имеется?
–Да знаете, Николай Петрович, других забот полно. И горные работы, и нефрит нужно вывозить, а то затопят русло реки – все останется под водой. Очень отвлекает. Я попросил прислать геологов дополнительно. Вот прислали двоих из экспедиции, а ещё студенты помогают, – взялся оправдываться Сергей Николаевич.
–Эти-то, лоботрясы − студенты, что-то хоть понимают? А то учит их, учит государство – все без толку, – пробурчал Секретарь, оглядев критически обросшего за месяц редкой и пушистой бороденкой Студента и стоявшего рядом Пашку.
Вскоре выяснилось, что гости привезли новость: у инженера Виктора –родилась дочь.
К вечеру два великих события – приезд высокого гостя и пополнение семьи инженера, решено было отметить. Виктор выставил на стол несколько бутылок водки, выдав, таким образом, валюту своего тайного промысла и разрешая горнякам отступить от правила «сухого полевого закона».
Секретарь, уже изрядно отметив приезд в компании начальника партии и своих помощников, присоединился к горнякам и геологам.
Теперь, несколько освоившись, он сыпал достаточно грубыми и сальными шутками, недвусмысленно поглядывая, то на повариху Валентину – жену бригадира горняков, то на Наташу, то на прибывшую в партию на днях москвичку Эльвиру, собирающую материал о месторождениях поделочных камней в свою кандидатскую диссертацию.
Под водочку заговорили о медведях – тема, что называется, не сходила с уст.
Сергей Николаевич, продолжая играть роль гостеприимного хозяина, одарил рассказчика огромной шкурой убитого еще весной по прибытии на место медведя.
В разговорах мужчины обсуждали качества зверя и невероятные случаи из практики охоты: то медведя не брала пуля, а если попадала в лоб, то рикошетила, то медведь-подранок мстил охотнику и караулил чуть ли не у бани каждую ночь, то вдруг вспомнили о медведях-шатунах и медведях-людоедах, а один долго объяснял, что самый опасный медведь – сороковой по счету, многократно повторяя для убедительности:
–Cороковой, – значит роковой. Коли тридцать девять взял, − остынь, достаточно. Сороковой тебя сломает.
Вспомнили в разговорах и о том, что было время, ходили наши предки на медведя с рогатиной и ножом, а еще со специальным ершом и обязательно с натасканными на зверя собаками.
Но водка, как известно, пьянит, и компания скоро стала распадаться: кто-то преклонил голову на стол, а женщины дружно отправились отдыхать, чувствуя, что мужчины нынче разошлись не на шутку.
Как-то за пьяными разговорами не приметили, что исчез из-за стола Секретарь.
Вдруг тишину ночи разорвал звонкий хлопок выстрела. Всё сразу зашумели, и кинулись на звук. Стреляли в палатке Наташи и когда прибежавшие на выстрел вошли, то увидели испуганную девушку с наганом в − Секретарь улыбался глуповатой улыбкой глубоко пьяного, совершенно не соображающего человека и нелепо разводил руки, как бы объясняя:
– Ну, вышло неловко, конечно. Но всё в целом нормалёк, − щас всё уладим.
Наташу бил озноб, она рыдала, прикрываясь от взглядов мужчин руками и штормовкой, которую накинули на девушку. Сорочка на груди была порвана, а на шее виднелась легкая ссадина. Повариха Валя успокаивала девушку, а Эльвира принесла какие-то капли.
– Он, он… пришел и на меня ….., приставал, – рыдала, содрогаясь всем телом, Наташа.
Ситуация была препротивной.
Секретарь, притащившись к девушке и не добившись взаимности от Наташи, видимо пытался требовать от девушки ласк, не учтя, что каждый геолог для работы в тайге имеет штатное оружие.
Сергей Николаевич взял высокого гостя под руку, и было, собрался вести его спать, но тот требовал вести его назад к общему столу и предлагал выпить мировую. Решили – пусть выпьет, может быстрее уснет. И, правда, Секретарь выпил и как будто пошёл спать, уведя и помощников.
За столом у догорающего костра сидели горняки, Студент и Пашка, Сергей Николаевич и проснувшийся от выстрела, быстро захмелевший еще вечером, Виктор. Обсудили случившееся, заспорили о том, что же делать. Кто-то требовал пожаловаться на Секретаря, но все понимали – самое правильное побыстрее, прямо завтра, отправить его из партии.
–А то греха не оберёс-с-я, – подытожил Виктор, сузив до предела свои немного раскосые глаза и с некоторым наслаждением вытягивая до внушительного размера фразу.
Вдруг в кустах малины кто-то зашевелился, раздался то ли неумелый рык, то ли бормотание, кусты заходили ходуном и из темноты, в отдалении от костровища, на слабо освещенное отблесками костра место выбрался некто лохматый, огромный и неказистый на четырех лапах. Шкура на пришельце поблескивала рыжиной, и честная компания было решила, что это видимо медведь, но раздался явно поддельный с фальцетом рык и в «звере» сразу распознали Секретаря, укрывшегося с головой подаренной давеча медвежьей шкурой.
Горняки дружно повскакивали с мест с криками:
– Медведь!
Но от чего-то кинулись не в рассыпную, как ожидал, видимо шутник, а к нему – выползшему из кустов Секретарю. На копошившегося под шкурой пьяного мужика посыпались удары кулаков, ног, а Игнатич, вооружившись поленом, раз за разом лупил по бокам нешуточно взвывающего гостя.
Секретарь уже выл во весь голос, катался по траве, а затем попытался уползти в малинник, бросив шкуру, но был настигнут и опрокинут. Наконец все успокоились, а Игнатич, вдруг деланно хлопнув себя по бокам руками, прокричал:
–Ребята, так это же Николай Петрович! Секретарь наш дорогой! Перестаньте! Он хотел нас напугать! Он просто пошутил!
На крики прибежали помощники Секретаря и пережив впечатление от новой, но не менее дикой сцены организованной их начальником, подняли его с земли и оказали помощь.
Досталось Секретарю основательно: он охал, держался за бок одной рукой, а другой размазывал по лицу кровушку, как будто несколько посветлевшую от выпитой водки. Постанывая, хватался то за шею, то за затылок, то начинал вдруг скулить и плакать, горестно размазывая слёзы по лицу.
Горняки и геологи стояли вокруг и молча наблюдали сцену без малейшего сочувствия к большому и такому нелепому человеку, чьи способы самовыражения непременно затрагивали не только самолюбие, но и честь других людей.

Утро пришло и солнце осветило место ночного ристалища, но не у многих были силы выйти этим утром из палаток. Выпитое накануне и высокогорье сделали свое дело: подташнивало и болела голова.
Горняки дружно собрались у костра, слегка поправили здоровье водочкой и теперь с тревогой ожидали развития событий.
– Сейчас встанет, потребует вызвать наряд милиции и ту-ту – как пить дать засадит в каталажку, на холодный полок, лет так на пяток, − нервно анализировал Игнатич, в то же время, не проявляя признаков раскаяния.
–Да уж, чего от него ждать, всю жизнь людей поди закладывал и сажал, – поддакнул бригадир горняков Степан Ильич, нервно потягивая папироску, так, что, выгорая табак потрескивал и давал искру. Похоже он то же не жалел о случившемся.
– Да, что он сделает? Будем стоять на своем, что в темноте не разобрали. Ведь он рычал, был в шкуре, мы и подумали – медведь. Темно было. Ерунда, мужики, все будет нормально. Главное самим не расколоться и стоять на своем, – успокаивал всех Гриша-взрывник, разливая новую порцию спиртного.
Как-то полегчало на душе то ли после опохмелки, то ли после этих слов, сказанных разумным Григорием.
Наконец показалось и начальство.
Сергей Николаевич сторонился горняков, подчеркивая своим поведением, что он здесь ни причем и не поддерживает действий своих подчиненных. Попив чаю, начальник партии отправился в палатку к Секретарю.
Секретарь храпел, демонстрируя миру отменное здоровье, не столь серьезно, как показалось накануне, подорванное ночными событиями. Более того, проснувшись и опрокинув с ходу стопку с водкой в огромный и изрядно щербатый рот, Секретарь заговорил о том, что пора и честь знать – радируй, мол, Сергей Николаевич, пусть шлют вертолет. Сидя на топчане, Секретарь долго ощупывал себя и рассматривал в осколок зеркала свое несколько деформированное и оттого мало узнаваемое лицо, сокрушался и вздыхал, но стало ясно, что он совершенно не помнит вчерашних событий, а ответ Сергея Николаевича на вопрос:
– Что это с моей мордой? Такое ощущение, как будто ею чью-то грушу всю ночь околачивали?
– Упали, вчера с обрыва, когда ходили на речку, Николай Петрович, – успокоил незадачливого начальника и привел в совершенно благодушное состояние начальник партии, поскольку больше всего после пьянок Секретарь боялся новостей о своих хмельных необузданных и порой просто диких поступках.
Усаживаясь уже в вертолет, Секретарь мутными очами оглядел тайгу, реку и, возвращаясь в образ рачительного хозяина, изрек с теплотой и заботой в голосе в адрес провожающих его Сергея Николаевича и Виктора:
– Как еще много нужно нам сделать, товарищи.

После отъезда гостей горняки и геологи с трудом приходили в себя, переживая свершившиеся события. Но все наладилось, как только с утра принялись за работу.
Студент с Пашкой по-прежнему вместе ходили в маршруты – в основном однодневные. Но потребовалось осмотреть геологические обнажения у реки на отдаленном участке и в партии решились отправить молодёжь в двухдневный маршрут. Получив инструкции, ребята ходко ушли в направлении Боруского хребта, монументально возвышавшегося над другими вершинами Западного Саяна.
Маршрут был не сложным и, пройдя путь в один конец, сделав необходимую работу, с утра отправились назад.
Стремясь не петлять по руслу речушки, которая вела их извилистым маршрутом к Кантегиру, решили укоротить путь, перевалив через пару хребтов напрямки. Вскоре обнаружилась тропа, которая точно совпадала с направлением их маршрута и подтвердила истинность того, что если идешь верной дорогой, то непременно найдешь тореные тропы.
Тропа увела их под гору в распадок, и вскоре было замечены впереди зимовье и люди рядом.
Оглядевшись и осторожно приблизившись, отметили, что зимовье обжито основательно, вокруг трава вытоптана, много валяется во дворе всякого скарба. Рассмотрели и людей – все незнакомые мужики, но по одеянию видно, что таёжники. Из зимовья вышел еще один обитатель лесной «хижины» и в нем Студент и Пашка сразу узнали Виктора – инженера их партии. После этого было решили сразу выйти к зимовью, обрадовавшись встрече, но что-то сдержало ребят и, продолжая наблюдать, вспомнили про тёмные делишки Виктора и задумали разузнать – что же он выгадывает своими скрытными отлучками из лагеря. Но подойти близко не удалось – из леса выскочила собака и звонко обругала любопытствующих. Пришлось ретироваться и наблюдать за зимовьем и его обитателями издали.
А в зимовье в это время шел нешуточный разговор.
Виктор, прибежав к зимовью после очередного отъезда начальника партии, задумал вновь разжиться толикой золотишка. В прошлый раз он выменял на водку, тушенку и патроны небольшой, – размером и по форме напоминающий желтую осу самородок. Но был нынче сильно огорчен, так как мужики сказали, что фарта долго уже нет и они пустые. Но водку и харч забрали и раздраженные тут же сели выпивать.
Мужики, собранные в зимовье, действительно были охотниками, но надоумились как-то попробовать летом, когда охоты настоящей на пушного зверя нет, помыть золотишко. Попробовали – получилось неплохо. В старом брошенном шурфе было добыто золото и удалось тогда окупить затраты на весь охотничий сезон. Но нынче удачи не было
– Не покатило что-то, ‒ часто повторял Силантий, по прозвищу Сила – заводила и лидер добытчиков тяжелого, но так легко уплывающего из рук металла.
С Силой на заимке «тусовались» Грек и Мороз – молодые еще мужики, в жизни толком после армии пока не определившиеся. Занимались то охотой, то вдруг уходили на стройку ГЭС, то увольнялись, гуляли, пропивая заработанное, хулиганили в посёлке и снова сбегали от накопившихся проблем в тайгу.
Сила был тертым малым. Охотником толковым он не стал, но ходку в лагерную зону за браконьерство и сопротивление властям имел. Был случай – прибили они в заповеднике сохатого и были пойманы с поличным, прямо при разделке туши. Сила «закусил удила» и пытался, отстреливаясь, уйти, и ведь ушёл уже, но был опознан знакомым егерем и сдался после недолгой отсидки в подвале у свояка, понимая, что всю жизнь в подполе не просидишь, а коли узнали – лучше сдаться.
Теперь разговор между Силой и Виктором шел жёсткий.
Сила предложил Виктору поучаствовать в деле гораздо более опасном и дерзком, чем нелегальное мытье золота.
Надоумился Сила, просиживая долгими вечерами в зимовье, взять машину инкассаторов. Эту операцию он решил провернуть в тот момент, когда повезут зарплату на ГЭС и будут недалеко от плотины, а значит и воды, по которой можно на лодке быстро умчаться по Енисею и скрыться в одном из его притоков. А затем, отсидевшись в ближней и скрытной землянке, подняться вверх по течению притока на столько, на сколько это будет возможно подняться через пороги Кантегира. А затем тайгой и горными тропами можно податься в Горную Шорию к границе с Монголией, – ищи потом лихих ребят, как волка в тайге или как ветра в поле.
В качестве проводника-лодочника по Катрегиру планировался Савич, как самый «ходовой» лодочник. Договорились, что Виктор уговорит лодочника ждать в условленный день мужиков у первого порога Кантегира с тем, чтобы поднять их выше по течению в места уже малодоступные, как по воде, так и по суше.
Все выглядело как будто складно, но как справиться с инкассаторами – крепкими ребятами, знающими свое дело стрелками, тем более что часто инкассаторов сопровождает машина с дополнительным милицейским охранением.
Ответ пришел после знакомства с Виктором. Машину с инкассаторами нужно взорвать, тогда все очень быстро можно закончить, а доступ в машину к деньгам будет легким. А потом нужно делать все быстро, и охранник в другой машине не успеет вмешаться.
Нужно было заставить Виктора принести взрывчатку и все, что нужно для взрывания – электродетонаторы, провода и взрывную машинку. Ещё нужно было вооружиться, ведь шли на вооруженных бойцов.
Спихнув Виктору немного золота для затравки, Сила теперь шантажировал его, припугивал статьей о незаконной добыче драгметалла и одновременно предложил большие деньги, фактически принимая его в долю на равных условиях. Про себя Сила думал, что, конечно, доли Виктор не получит, ведь после нападения, когда Виктор окажет им содействие в бегстве от погони, уберут они дурака-инженера как ненадежного партнёра и не нужного свидетеля.
Виктор был испуган, но одновременно им владело желание получить серьезные деньги, которых хватит и на машину, и уютный домик у реки.
Участие в разбое Виктора смертельно пугало, но, понимая, что он с золотом попался на крючок и свыкнувшись с мыслью о неизбежности участия в разбое, стал уступать и согласился таки, в конце концов, принести пару пистолетов, автомат времен войны, бывших в его распоряжении на складе, а еще несколько патронов аммонита, электродетонаторы и все остальное, что требовалось для взрывания машины с деньгами.
Договорились с Силой, что всё будет доставлено завтра и с этим расстались.
Виктор вышел из зимовья и привычно рванул быстрым шагом лыжника к лагерю партии.
Студенты видели убегающего Виктора, но догнать его не было нужной подготовки и, вернувшись в лагерь к вечеру, они застали инженера уже на месте отдохнувшего, но явно озабоченного.
К вечеру Студент и Наташа прогуливались вдоль реки, вели свои милые и трогательные беседы, которые и по форме, и содержанию так похожи у всех влюбленных, и наблюдали как геолог Михаил и Пашка на спор устроили пальбу из револьвера, на этот раз по лопате, установленной черенком среди камней. Попасть нужно было в полотно лопаты с расстояния в десять метров. Попасть ни тому, ни другому не удавалось – пули звонко чиркали и чеканили камни далеко в стороне от мишени, выбивая яркие искры. Это веселило стрелявших, и они, посмеиваясь, показывали друг другу, как у нагана 1937 года выпуска ствол вульгарно раскачивается во всех возможных направлениях.
– С таким оружием только после того, как ощупаешь медведя рукой и найдешь у него вымя, в него можно будет попасть! ‒ шутили спорщики.
Утром, позавтракав, в партии приступили к работе, а когда все разошлись по местам, Виктор, сделав нужные распоряжения оставшимся в лагере, ушел скрытно к зимовью нагруженный тяжелым и достаточно мощным инструментом готовящегося преступления.
В зимовье Виктора ждали и получив оружие: наган, пистолет ТТ и автомат ППШ стали с интересом изучать его, разбирая уже изрядно послужившее оружие.
Виктор показал Силе как нужно собрать схему с электродетонаторами, снарядить заряд для взрывания и, пожелав лиходеям удачи, отправился полный тревоги и недобрых предчувствий назад.

Случаются денёчки – злые, словно выкормленные гадюкой.
Такой день пришел на великую стройку в теснине русла могучей реки, за которой наблюдал весь мир.
К обеду пятницы рабочие на ГЭС ждали зарплату и премию за второй квартал, но как показали стремительно накатившие события – с зарплатой и премией пришлось всем подождать.
Пройдя поворот дороги, пролегающей вдоль реки слева и крутого обрыва справа, машина с инкассаторами вдруг подпрыгнула и вздыбилась вместе с полотном гравийного шоссе. Передняя ось машины отлетела и покатилась по дороге, а покорёженный автомобиль рухнул в направлении реки на обочину. Всё произошло мгновенно, и только горное эхо еще повторяло громогласный звук прозвучавшего взрыва.
К поверженной машине сразу кинулись из укрытия трое. Все были вооружены, возбуждены и очень суетились. Один из налетчиков рванул искореженную дверь, лежавшей на боку мятой как бумажный кулек машины и та сразу поддалась, но открылась не полностью. Заглянув за дверцу и осмотрев машину изнутри, Сила, − а это был он, выдавил:
– Все готовы! Мороз, давай в машину, подавай мешки.
Мешков было несколько. Собрав добычу, разбойники побежали, и казалось – все получилось, еще сотня, другая метров, и они скроются из вида, а там лодка, река, тайга и весь мир – такой яркий и теперь доступный. Но из-за поворота показалась поотставшая машина сопровождения – черная стремительная «Волга».
Машина резко встала, – заскрипели тормоза, открылась передняя дверь и сидящий в машине человек, быстро вышел и, оперев руку на открытую дверцу, навел пистолет на убегающих. Грянул выстрел, потом еще, потом еще. Мороз – самый молодой из нападавших, вдруг, как будто бы споткнулся, и со всей энергией спринтера рухнул на дорогу обнимая родившую его землю в последний раз, словно та вдруг перед ним вздыбилась и встала вертикальной стеной. Мороз был недвижим, ‒ пуля попала ему в шею в основании русой стриженной головы. Вокруг убитого валялись опечатанные серые мешки, туго набитые казначейскими билетами – цена его жизни.
Грек, – подготовленный армией морской пехотинец, повернулся на выстрелы и, не останавливаясь, сыпанул по машине и стрелявшему свинцовым горохом из автомата. Очередь накрыла капот, а переднее стекло «Волги» искристыми брызгами разлетелось и осыпалось в дорожную пыль. Сила уже карабкался по круче и забравшись наверх открыл огонь по машине из своего ТТ, прикрывая отход Грека. Сверху Сила видел, что Мороз уже «готов», но жалеть подельника не было времени.
Грек тоже поднялся наверх по склону, из его груди вырывалось сдавленное хрипение, пунцовое лицо было мокрым и полно физического страдания.
– Давай Грек! Еще немного и мы уйдем! ‒ сдавленно, задыхаясь, выдавил Сила.
Видимо убегавшие зацепили стрелка у машины – тот не проявлял более активности.
Вскоре убегавшие достигли лодки, обойдя плотину по верхней тропе. Отчаяние придало им сил и теперь в лодке они сидели совершенно изможденные, и, казалось, готовые умереть – так были наполнены бушующей кровью их сердца и артерии.
Отчалив от берега, завели мотор и стали быстро удаляться вверх по Енисею, унося себя и добытое в бою, как им казалось, благополучие.
Лодка стремительно летела вперед по Енисею вверх против течения реки, Сила и Грек молчали, переживая произошедшие роковые в их жизни события. Вскоре лодка повернула вправо, вошла в Кантегир и достигла «дудки». Сила, который правил лодкой, засомневался в способности пройти этот сложный участок, но гонимый страхом быть настигнутым, отчаянно направил лодку в узкую горловину. Лодка споро пошла вверх по потоку и уже, казалось, вот-вот проскочит гибельный участок, как что-то надломилось в стремительном её ходе, в рокоте двигателя случился неуверенный тон. То ли дрогнула рука у Силы, то ли мотор дал сбой, но лодка вдруг встала, резко рванулась влево и поток смял посудину, швырнул на каменную стенку «дудки».
Раздался скрежет, потом треск ломающихся досок, лодка стала набирать воду, корма просела, нос приподнялся, и лодку понесло потоком по «дудке» вниз, мотая из стороны в сторону и периодически ударяя о скалу. На выходе из «дудки» лодка встала бортом к потоку и была мгновенно опрокинута. Сила и Грек оказались в воде вместе со своей добычей и мешком с провиантом. Отчаянно выгребая к берегу, Сила и Грек теперь летели вниз по течению реки. То слева, то справа плывущие люди пролетали мимо валунов и пенистых бурунов воды. Силу и Грека бросало то вверх, то опускало потоком вниз, то кружило и снова несло по воле свирепой воды. Грек поотстал от плывущего Силы, выгребая одной рукой, ‒ другая цепко держала автомат, и Сила видел, как Грека крутануло водоворотом и мгновенно бросило на ярко блестевший в потоке воды камень. Грек погрузился в воду и некоторое время не был виден, а затем из воды показалась спина напарника – брезентовая куртка пузырилась воздухом, но головы Грека видно уже не было. В один из моментов Сила разглядел, как вокруг тела Грека вода расходится розоватым облаком.
Силантий выгреб к берегу и обессиленный лежал на отмели.
Было ясно – он теперь остался один. Исчезли деньги, пропало все, рухнули надежды. Осталась при нём только его жизнь, которая теперь не стоила и медной бляхи на ремне, которым он подпоясывался каждый день. А еще жила в этом человеке огромная, как валуны у реки злоба на весь этот такой благополучный мир, который не знает пощады и всегда наказывает его за поступки, которые многим сходят с рук. Силантий заскрипел зубами от ярости и отчаянья.
–Нет, я вам не дамся, не дождётесь, ‒ выговаривал, сцепив зубы Силантий, собирая последние силы.
Сила направился вдоль берега и достиг лагеря уже к вечеру. Лагерь был еще пока пуст, только Виктор, повариха и вернувшаяся с «горы» Наташа находились в нем.
Сила, озираясь и по-звериному ведя носом, скрытно подошёл к палатке Виктора и вошел в неё.
Виктор со страхом глядел на измученного, мокрого и резко осунувшегося Силу, который устало присел на чурбан-табурет и выдохнул:
–Все кончено. Ни денег, ни мужиков. Столько трупов и все впустую. Господи, что же делать?
Поборов слабость, Сила приказал:
– Собирайся, бери оружие, патроны, жратву и уходим в тайгу. Отсидимся, а там глядишь, что-нибудь придумаем.
–Я не пойду с тобой. Так мы не договаривались, ‒ тихо, с опаской поглядывая на Силу ответил Виктор.
Не дождавшись ответа, уже несколько более уверенный добавил:
– Вы натворили дел, вам и отвечать.
– Э, парень, хочешь остаться в стороне – не получится. Я вот остался один, а значит отвечать будет некому, кроме тебя. Я им не дамся, ‒ устало процедил Сила и его лицо обезобразила гримаса, отразившая душевные муки, разочарование и физическую боль.
–Что? Значит ‒ не пойдешь. Гнида трусливая. Собери мне еды на первое время. Мне нужно идти, ‒ закончил Сила, понимая, что заставить Виктора он не сможет.
– По рации передали, что сюда летит вертолет. Вас опознали, ‒ соврал Виктор, надеясь побыстрее избавиться от подельника.
Сила стал затравленно озираться, лихорадочно подсчитывая – сколько у него времени на то, чтобы скрыться в тайге. Получалось, что совсем мало оставалось времени на то, чтобы уйти и скрыться в надежном месте.
Вдруг в проеме палатки появилась Наташа, которая несколько растерялась при виде незнакомого, такого странного и даже страшного человека.
– Извините, я потом зайду. Хотела рассказать про работу на «горе», – сказала было в растерянности девушка, отступая назад.
Дикая мысль пронзила воспаленный мозг Силы.
– А, вот, кто пойдет со мной, ‒ вдруг произнес он, решив, что девушка, такая юная и маленькая, может быть гарантией его благополучного бегства и аргументом в споре с властями.
Сила вскочил и, быстро выхватив пистолет, приставил к голове Наташи и, грозный в своей решимости, приказал девушке:.
– Идем!
И ухватив девушку за руку повёл её за собой.
Сила и его новая жертва двинулись вверх по течению реки и вскоре скрылись за кустами и деревьями. Виктор сидел в палатке и лихорадочно искал выход для себя из сложившейся ситуации.
– Так, Сила остался один. Если его возьмут, он укажет на меня. А если не возьмут, и Сила сгинет, то можно соврать, что оружие и взрывчатку украли или отняли силой. Нет, лучше украли, так, как если бы отняли, я должен был бы сразу доложить. Но как украли? – ведь все хранится под замком по описи. Господи! – какой же я идиот, – ввязался в такую авантюру! ‒ так лихорадочно рассуждал Виктор, понимая, что влип он настолько серьезно, что если удастся выпутаться – это будет самой крупной удачей в его жизни.
Вдруг совершенно неожиданно для себя Виктор – кандидат в члены КПСС, воскликнул, обращаясь к тому, о ком, казалось, никогда и не думал ранее:
– Господи! Помоги мне.
В лагере у костровища послышались голоса вернувшихся с работы горняков и геологов. Виктор ринулся к ним, собираясь сообщить о захвате Наташи.
Выслушав невнятный рассказ Виктора о нападении на лагерь вооруженного бандита, который увел с собой Наташу вверх по реке, Виктор подумал, что пора сообщить о происшествии по рации с тем, чтобы информация дошла до милиции. После экстренной связи по рации Виктор взял карабин и отправился вверх по реке.
Еще раньше Виктора, сразу после известия о захвате Наташи, по тропе убежали Студент и Пашка, полные отваги и решимости отбить подругу.
Сила и Наташа, тем временем, шли по тропе вдоль реки. Сила постоянно прислушивался и озирался, ожидая появления вертолета с милицией.
За поворотом реки на плёсе они вдруг увидели плот и людей рядом в ярких жилетах и касках. Четверо туристов, сплавлявшихся по Кантегиру, поправляли снаряжение на плоте, а рядом дымился угасающий костерок – видимо готовили чай и теперь снова отравлялись в путь.
У Силы появилась яркая идея. А что, если захватить плот и вместе со спортсменами, замаскировавшись под них, уйти из опасной теперь зоны, где его будут очень скоро искать. С этой мыслью Сила, придерживая Наташу, направился к плоту и решительно направил пистолет на ближайшего к нему крепкого парня. Из четверых сплавлявшихся по реке двое были девушками – напарницы двоих ребят. Все четверо были очень молоды и при виде странной пары поначалу думали предложить им помощь – столь усталыми и даже истерзанными они казались, но при виде оружия совершенно растерялись и послушно спустили на воду плот.
Теперь плот нёс по реке уже шестерых седоков.
Сила и Наташа одели оказавшиеся у ребят запасные жилеты и теперь мало отличались от туристов. Сила сидел у борта плота, контролируя действия всех на борту. Туристы отчаянно работали веслами. Было видно, что справляться с перегруженным плотом им было тяжело. Тем не менее, плот летел, увлекаемый потоком и скоро пронесся мимо бегущих по берегу Студента с Пашкой, а затем и Виктора. Но плот был перегружен и это дало очень скоро о себе горькую весть.
Просевший плот на повороте реки зацепил скрытую в воде скалу и, получив тяжелое повреждение, стал разваливаться на глазах, находящихся на берегу Студента, Пашки и Виктора. Только в этот момент Студент разглядел среди плывущих на плоте Наташу и, отметив её русую голову, теперь мелькавшую над водой, побежал вдоль берега, пытаясь хоть как-то помочь девушке. Студент, несколько опередив на изгибе поток, прыгнул в воду и поплыл, что есть сил, отчаянно работая руками и ногами. Ему удалось пересечь часть реки и оказаться на пути плывущей уже без сил Наташи. Руки ребят сплелись и, перехватив девушку, Студент греб одной рукой, правя назад к берегу. Река удачно вынесла их в тихую заводь.
Студент и Наташа выбрались на берег и лежали у воды не в силах даже что-то говорить.
Остальные участники заплыва, – неудачливые туристы, сноровисто подгребали к правому берегу и, выбравшись на сушу, теперь сидели грустные, вглядываясь вдоль течения реки и отмечая уже в отдалении мелькавшие на воде части своего плота.
И лишь один участник заплыва по дикому потоку правил к противоположному левому крутому берегу, долго выискивая ложбину между скал, где он мог бы выбраться из реки.
Виктор, распознав теперь в плывущем Силантия, долго выцеливал его из карабина и первый выстрел секанул по скале над головой плывущего вдоль скалы.
Сила затравленно оглянулся на выстрел и продолжал плыть, максимально погрузившись в воду. Второй выстрел ударил в воду, не добрав нескольких метров до Силантия.
–Врешь – не возьмешь! – вспомнил вдруг любимое в детстве кино про плывущего под пулями через реку Урал комдива и героя гражданской войны Чапаева Силантий.
Это яркое воспоминание и собственное восклицание придало ему новых сил, и он уже совершенно бесстрашно греб вперед, веря, что в него не попадут. И, правда – третьего выстрела не последовало – изгиб берега прикрыл плывущего Силу от стрелка. Теперь Силантий был напротив узкого распадка между скал и смог выбраться из воды прежде, чем Виктор снова изготовился для стрельбы. Силантий юркнул в узкую темную щель между скал и стал подниматься вверх по ложбине, густо заросшей кустарником, травой и чахлыми деревцами. Впереди вдоль ложбины лежал весь покрытый мхом и заросший травой ствол некогда могучего дерева. Пытаясь обойти ствол и взобравшись на него, мокрый Силантий вдруг поскользнулся на сырой полусгнившей лесине, − ноги скользнули назад и в стороны, и он рухнул вниз головой вперед в ложбинку между стволом и склоном. Нежданно раздался лязг металла, и дикая боль полыхнула в голове и в глазах.
Полыхнуло болью во всем теле и свет погас мгновенно: Сила угодил в медвежий капкан.
Он об этом не знал и, собственно, никогда этого уже и не осознал. Огромный капкан, прикованный к упавшему стволу, был поставлен на медведя давно, видимо еще прошлой весной или осенью, простоял всю зиму, а теперь забытый, караулил свою жертву. Сила угодил в капкан головой, и ржавое железо обхватило мертвой хваткой живую плоть разбойника и душегуба. Силантий еще был жив, периодически приходил в себя, пытался все встать, стряхнуть с себя этот невесть-откуда взявшийся тяжелый «терновый венец», но вновь терял сознание.

Душа Силантия тусклым лучом взмыла вверх ровно тогда, когда серебристая Луна вышла из-за Боруского хребта и осветила реку, вершины деревьев, наложив густые тени на ущелья, распадки и лес.
В этот момент Студент и Наташа сидели у реки, обнявшись и снова, и снова переживали свершившиеся в их жизни последние события.
– Смотри, что-то сверкнуло, как будто луч, ‒ показал Студент Наташе на всполох над темным ущельем на другой стороне реки.
–Звезда, видимо, ‒ ответила девушка, глядя, собственно, не на неведомый свет, а на Студента. Глаза у Наташи светились сейчас ярче всякой звезды.

Практика у Студента подходила к концу и наговорив много хороших слов на прощание, наобещав много несбыточного, Студент и Наташа вскоре расстались, оставив в своей памяти всё, что с ними произошло этим необыкновенным летом на берегу студеной реки.
Виктора вскоре арестовали.
Слишком многое показывало на его участие в нападении на машину инкассаторов, и на этом закончилась карьера ловкого малого, так и не ставшего настоящим горным инженером.
А Секретаря вскоре сняли с должности, оценив произошедшее на стройке как серьёзное упущение в работе местной власти.
ГЭС пустили в срок.
Было много шумихи, воздушных шаров, транспарантов, речей и последовавших за этим наград. Правда, поработав несколько часов, турбина была остановлена еще на полгода.
И только река гордо, верно, стремительно и невозмутимо несла свои студёные воды, настойчиво совершенствуя свое русло и соревнуясь с бегом времени, неизменно доказывая, что каждому событию свое мгновение, а в одну реку дважды не войдешь, а войдя единожды, выйдешь из неё уже иным, иногда совершенно другим, человеком.
0

#5 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 08 ноября 2020 - 23:30

4

СУМКА


Иван Егорыч был крепко обижен на Егор Иваныча. Вроде наглядной
причины не было: не то чтоб скандала - малой брани меж ними не заме-
чалось, и вот рассорились. Вдруг Иван Егорыч перестал здравствоваться
с Егор Иванычем, даже норовил не смотреть в его сторону, и это при том,
что тот был ему кумом - человеком не посторонним, можно сказать - родня.
Как ни странно, само это обстоятельство, призванное примирить в обыден-
ной жизни кого угодно, на Иван Егорыча воздействовало особо и в самом
отрицательном плане.
«Если б человек посторонний, чужой, - рассуждал он, - уже бы давно
забыл - мало ли нас мордуют сторонние люди - всего не удержишь в серд-
це, а тут кум - и такое…»
Нельзя сказать, что до сей, случившейся меж ними беды, были они
друзья - не разлей вода, всякое бывало, жизнь-то не мёдом мазана, но что
б там ни сталось - ладили, праздники, какие хоть и не густо, а всё ж случа-
лись на их пути, отмечали совместно. А в прошлом году Маруся, жена Егор
Иваныча, даже подарила своему куму, Иван Егорычу, на день его Ангела
сумку, с какой тот не разлучался весь год, пока… В общем, эта кожаная,
сияющая чёрным лаком сумка и стала причиной разлада.
Вообще Иван Егорыч человек тихий, не конфликтный, в старообрядче-
ской семье воспитан, иной раз покажется чрезмерно мягок и робок, а иной
раз твёрдость покажет, что тот кремень - ни сломать. Если к нему по-до-
брому, да по-хорошему - на любой призыв откликнется. Попроси ласково:
«Иван Егорыч, дорогой, прыгни-ка в прорубь». Даже «зачем?» не спросит.
Чего спрашивать, коль добром просят. Перекрестится, да тут же и сиганет в
ледяную реку, в печь заскочет, если с добром к нему. А прикажи ему грубо
и властно, пусть даже пустяк какой сотворить, как ни грози, хоть концом
света стращай - не покорится, сделается глухим, поди докричись до него.
Изведав все слабости характера Иван Егорыча, народ бессовестно
пользовался ими, когда для корысти, а иной раз и без всякой надобности,
одной лишь потехи ради.
Как-то припоздал Иван Егорыч к наряду, тут навстречу Егор Иваныч,
да как завопит:
- О-о, кум, хорошо, что пришёл, без тебя - пропали!
- Что такое? - пугается Иван Егорыч.
- Бригадир озверел, кроме ремонта комбайна дал наряд - щебень пересчитать.
- Ту кучаку, что за мастерской? - только и уточнил Иван Егорыч.
И что ж вы думаете - тут же сел и ну пересчитывать, без всяких вопро-
сов. Раз надо, так надо. Такой вот он человек.
На другое утро докладывает бригадиру, мол, ревизия окончена, столь-
ко-то и столько-то миллиардов. Тот глазяки выпучил, и ну его костерить
всяческим матом. Иван Егорыч лишь руками разводит:
- Сказано было…
- «Сказано»… тебе скажут под поезд лечь, ляжешь?
- Под поезд?.. - смущается Иван Егорыч и неуверенно отвечает: - Под
поезд не лягу… Что ж я… Чтоб…
И вовсе Иван Егорыч не идиот, как кажется многим, просто ценит он
всех лишь по себе самому, и сколько б над ним не смеялись, доверяет
каждому человечьему слову. По природе своей был он человеком очень
добрым и наивным, оттого-то и верил свято, что если сам он относится ко
всем искренне, с добром, то и к нему должны относиться соответственно.
Иное дело, если на Иван Егорыча грубо и бесцеремонно напереть - с
наглого наскока его не сломишь. Другой раз, глядишь, и справедливо на
него «накатили», а он на своём упрётся и не уступит.
Была как-то у Иван Егорыча сучонка Жучка дворовой беспородности,
надо признать - проказливая собачонка, без беды домой не являлась. Лю-
бил её Иван Егорыч. Случись какая невзгода - сядет, поговорит с Жучкой
о своей беде - вся скорбь и отляжет. Верно по-дружбе и от цепи избавил -
вольную жизнь позволил. И заинтересовалась та птичником Егор Иваныча,
повадилась в гости к нему ходить. Прибегит, ляжет на бугру, чтоб обзор не
терять, с любовью и нежностью наблюдает за птицей, от избытка чувств
даже маленько взвизгнет. Но чем дольше длилась та мука, тем явственней
проявлялась тоска и печаль в её глазах. И не то, чтоб Жучка та голодом
маялась - нет, содержание имела вполне приличное, но, по своей прокуд-
ливости, жить без беды не могла.
Завидел Иван Егорыч пух на её морде, давай укорять да срамить, мол,
как же ты, Жучка, нехорошо поступаешь, где твоё собачье приличие? Та
устыдится, хвост подберёт, не знает, куда глаза схоронить. А на другой
день глядь: снова к Егор Иванычу заявилась - натура своё берет.
Но как верёвке не виться - конца не миновать. Прихватил её Егор
Иваныч на разбое, да тут же к Иван Егорычу. Стал для остановки бедствия
требовать Жучку.
Погоревал Иван Егорыч, попрощался в Жучкой: «Что ж, - говорит, - я
тебя загодя предупреждал - такая разгульная жизнь до добра не доведёт,
пришло время ответить за свой поступок». С тем и вручил её Егор Иваны-
чу. Что тот с ней сотворил, до сих пор неведомо. Может, на сук подвесил,
а может, и вовсе утопил, только не вернулась Жучка назад к Иван Егорычу.
А на другой день Егор Иваныч поостыл маленько, сделал в своем хозяйстве ревизию, подсчитал недостачу, и, пораскинув кой-какими мозгами, решил, что одной Жучки с Иван Егорыча недостаточно, тут мзда посолидней нужна. С такими обновлёнными мыслями и пришёл он к Иван Егорычу. Тот всё ещё пребывал в траурном горе, появление в своем дворе Егор Иваныча проглядел, и был, что говорится, застигнут врасплох.
Егор Иванычу б, зная ранимый характер своего кума, подойти к нему
по-хорошему, да сказать ласково. Дескать, понимаю твоё, Иван Егорыч,
печальное настроение, но вот у меня обнаружился такой-то и такой убыток.
При добром подходе Иван Егорыч и ущерб устранит, и до ста раз прощения попросит, да ещё за моральный урон и лишнего петуха навяжет. Так бы оно и было, но Егор Иваныч сам испортил всё дело. По своему обыкновению он начал брать голосом, причем завернул такие изысканные словесные формулы, передать кои нет никакой возможности.
Иван Егорыч кротко прослушал речь своего соседа и ответил ему ла-
сково, но с достоинством:
- Давай назад Жучку - получишь своих курчат.
Сказал так, да и прикрыл пред Егор Иванычем дверь. Больше к этому
разговору они не возвращались.
Многим, кто плохо знает Иван Егорыча, такое его поведение покажется
несправедливым и даже бессовестным. Сразу упрежу всех: Иван Егорыч -
человек редкой душевной беспорочности. Он только лишь из-за своей
совестливости, может, и жив покудова.
Лет пять тому назад случилась с Иван Егорычем неприятность. Дело
накануне уборки было. Влез он в молотильный агрегат комбайна, стал
клавиши регулировать. На ту беду Егор Иваныч находился в подпитии, не
заметил Иван Егорыча, да и включил молотилку. Проверю, мол, механиз-
мы в работе. Стоит, любуется - хорошо молотит. Тут замечает: человечьи
части наружу летят. Протрезвел Егор Иваныч, давай сгребать докучи всё,
что осталось от Иван Егорыча. Погрузил в комбайн, прёт по бездорожью
к станишанской больнице, сам как сирена орёт. В общем, там ещё до его
приезда мобилизовались все.
Собрался врачебный консилиум - все пять человек, включая повара,
техничку и сторожа, стали соображать: где у Иван Егорыча голова, где
ноги, и вообще, есть ли они в наличии.
На что уж Петр Стефанович Резаков - хирург битый, прошедший Аф-
ган и прочие неурядицы, и тот, наблюдая жалкие останки Иван Егорыча,
по-первах оробел маленько. «Как бы чего к постороннему месту не при-
ладить…» - думал он.
Но уже через минуту, приняв спиртику и подточив скальпельки,
преобразившись, Петр Стефанович приступил к Иван Егорычу. В такие
ответственные минуты он не суетился, не растрачивал себя на пустые
разговоры, и даже медсестра Шурочка против обычного не возбуждала в
нём никаких посторонних чувств. Был он сосредоточен и погружён в свои
мысли. А думал Петр Стефанович в эти часы о самом главном и значи-
мом в его жизни, например, о том, что денег до получки снова не хватит,
а соседи уже перестали ему занимать, что диван, с которым проездил он
полсвета, наконец, развалился, и на чём теперь почивать им с супругой,
покуда не ясно, и о том, что тёща давно не довольна им и при каждом
подходящем случае норовит нахально дерзить. Вспомнилось и то, что на
домашнем сараишке потекла крыша, и теперь дожди причиняют неудоб-
ства единственному поросёнку.
«Нужно как-нибудь вечером припереть с больничного сортира шифе-
рину, да заделать прореху», - думал он, переходя на светлые и радостные
мысли. Скоро в своих мечтах он уже сочинял заманчивые сюжеты, в ко-
торых кому-нибудь из богатых клиентов вдруг срочно занедужится, и он,
Петр Стефанович Резаков, спасёт несчастного от смерти. Потом: солнце,
пальмы, Канары… Жена, наконец, купит шубу, о которой мечтала всю
жизнь… «На хрена ей там шуба?.. А-а, пусть…» - думал он.
С такими сладкими мыслями чуть ни сутки латал он Иван Егорыча, всё,
что есть в нём, приставляя на свои места.
«Если выживет, думал он, удаляясь от былых грёз, - обязательно при-
везёт петуха, может, даже гуся не пожалеет, а не выживет…»
- Шурочка, как думаешь, выживет? - впервые за долгое время произнёс
Петр Стефанович.
Шурочка поморщила губки и отрицательно качнула головой.
- Значит, ни хрена, ничего… - сам себе бормотал хирург, делая послед-
ние стежки на теле Иван Егорыча.
После праведных трудов, как и полагается, Петр Стефанович опроки-
нул стаканчик, занюхал Шурочкой, и, уже валясь на кушетку, выдохнул
сквозь дрёму:
- Подымите, если что…
Вот очухался Иван Егорыч и понял, что не любо жить ему на этом
свете, не в радость. Попрощался с родными, помолился, да принялся по-
мирать.
Как прознал про такое дело Петр Стефанович, влетел в палату, да та-
кими словами принялся корить Иван Егорыча - Егор Иваныч позавидует.
«Что ж ты, - говорит, - такой-рассякой-этакий, надумал? Мы на тебе три
скальпеля затупили, восемь иголок сломали, моток ниток на тебя срасхо-
довали, а ты всё это добро перевесть хочешь?!»
Усовестился Иван Егорыч, поднатужился да и прекратил помирать -
жить остался.
После этого случая многие мировые светила в станишанскую больницу
наведывались, всё дивились, как такую чудную операцию провести суме-
ли, норовили у Петра Стефаныча секрет разведать. Он же под это дело
выдурил у начальства три лишние шиферины, и даже, говорят, умудрился
списать с баланса две старые, но ещё добрые кушетки, коими и заменял
дома диван. Иван Егорыча чуть в музей не забрали, но тот всё на Божий
промысел переклал и от славы отрёкся. Теперь, на всякий святой праздник,
шлёт он Петру Стефановичу гостинца: то петуха, то гуску, а то и сальца
подкинет. В общем, жизнь у него наладилась.
Но вернёмся к самим Иван Егорычу и Егор Иванычу. Здесь обяза-
тельно надо сказать ещё то, что Иван Егорыч с Егор Иванычем были
совершенно обратные люди, как во внешнем своём содержании, так и
во внутреннем проявлении. Если начать с Иван Егорыча, то первое, чем
он отличался от обычных людей, это то, что отродясь не знал и самых
незатейливых матерных слов, какие под силу любому российскому
школяру. Как он без них обходился в нашей суетной жизни - загадка
природы. Случится такое: пришибёт себе палец или домкрат на ногу
уронит - только лишь мычит да губами плямкает. Только в самую
страшную минуту мог круто загнуть. Скажет в сердцах: «У-у… Холера
окаянная...» И тут же испуганно оглянется: не слыхал ли кто. Справед-
ливости ради нужно сказать: был момент в его жизни, когда он выра-
зился вовсе негоже и скверно. Дело было на ремонте комбайна, Егор
Иваныч, как водится, принял лишку и в нужный момент уронил Иван
Егорычу на голову выбросной шнек. Что сказал бы в такую минуту сам
Егор Иваныч, трудно вообразить, если даже Иван Егорыч потерял над
собой всякий контроль. Помутилось у него в голове, сам не помнит, как
выпалил: «Ох ты… Сатана Верёвкина!..» Сказал и тут же, от стыда , что
мог выронить из себя такое, поперхнулся.
Что касаемо Егор Иваныча, то свои думы он выражал исключительно
матерными словами, даже если речь заходила о самом светлом, возвы-
шенном, будь то о родине, правительстве, или о бабах - без мата с мысли
собьётся. Если и заблудится в его лексике нормативное слово, то лишь для
связки основных выражений, и произнесёт он его неуверенно и трудно,
словно пересиливая себя.
Как при таком существенном языковом различии они понимали друг
друга, - до сих пор не разгадано.
Если их сравнивать меж собой - обнаружится полный протест природы.
Иван Егорыч росточком не вышел - так, метр с кепкой, два пуда в валенках; лицо светлое, чистое, бровей на нём не разглядеть, на шее замысловатыми узорами проступало поблёкшее с годами шитьё, но не оно привлекало внимание, а детская полуулыбка в губах; молочной белизны глаза, казалось, отражали все качества его натуры: угадывались в них и природная доброта, и растерянность, и даже недоуменье. Ещё был он белобрыс и плешив с молодых лет.
Бывало, Егор Иваныч поднимет на нём шапку да и ухмыльнётся во весь рот.
- Эх, кум-кум, по чужим подушкам валялся - волосы пообтёрлись.
А Иван Егорыч тут же с кротостью и заметит:
- На умной голове, дорогой мой Егор Иваныч, ветерочек волосики
выдувает, а на дураке и колом не вышибешь.
Голос у Иван Егорыча тих, в гомоне не различишь, случись какая беда -
не докличется - со двора не услышишь. Он даже если и песню заиграет,
так тоненько, тихо, едва угадаешь:
Ой, то не вечер, то не вечер,
Мне малым-мало спало-о-о-сь…
- затянет и сам при этом задремлет.
Егор Иваныч если даже и не скандалит - в обыденной беседе его за два
поля слышно, а случись гулянка, да запеть угораздит:
Выйду на улицу, гляну на село,
Девки гуляют и мне весело!
Так гаркнет - стаканы со стола прядают.
И образ у Егор Иваныча далеко не иконописный: рожа в синих рубцах,
усищи дальше ушей торчат, чёрный чуб места своего не знает, с какого
боку ни глянь - чуб! А глазища! Мало того, что в будничном настроении
вытаращены, с похмелья так выпущатся - поперёд Егор Иваныча скачут.
Прилетит тот ранним утром к Иван Егорычу, ещё на порог не войдёт, а гла-
за уж в горницу заскочили, рыщут по углам. Жена Иван Егорыча, Клавдия
Захаревна - женщина понятливая, плеснёт куму стопку-другую, глядишь,
у того глаза и позаныривали на место. Не то чтоб совсем схоронились, но
за стены не цепляются и на то слава Богу.
Упаси Господи, если Егор Иваныч неласково глянет, он когда и ласко-
ва-то глядит - иные в сортир бегут. На что уж районный фотограф Заква-
скин каких только рож за свой век не повидал, и то сдрейфил маленько,
когда пришлось ему Егор Иваныча на паспорт отображать. “Ты б, - говорит, -
Егор Иваныч, преобразился б как-нибудь, улыбнулся что ли, а то как по-
падёт твой документ к несведующему человеку - уж не знаю, чего и ждать,
всяко случиться может…”
Егор Иваныч хоть и примял свой чуб, и глаза придобрил, и то, таким
вышел, что Закваскин не удержался, одну фотку на память приберёг.
“Это, - говорил он, - для домашнего обихода: на варенье поставлю,
внуков пужать, чтоб не воровали”.
И вот какой парадокс: как бы праведно не жил Иван Егорыч - удача
смеётся над ним, при каждом удобном случае кукиш сучит. У Егор Ива-
ныча всё играючи выходит, фортуна сама к нему скачет. Вот вам живой
пример: обитает у нас в хуторе старушка Акимовна, известная тем, что
водочкой промышляет. Труженица неимоверная, приди к ней в ночь-пол-
ночь - никогда не откажет, ещё в дорожку и доброе слово найдёт сказать. В
былые годы много несправедливых репрессий претерпела: и корили её , и
бранили, даже разорить норовили. Но выстояла, и бизнес свой сохранила.
Теперь в почёте у всех. Егор Иваныч чаще других навещал Акимовну. А
так как с деньгой в последнее время туго стало, всё норовил “под тады”
брать. Мол, заведётся копейка, тады и разочтёмся. Но время шло, копейка
не заводилась, и старухе наскучил такой расчёт, стала она побуркивать на
Егор Иваныча, мол, пора и честь знать. А у Егор Иваныча доллары фаль-
шивые были, внешне от натуральных не отличишь, и размер и цвет совпа-
дают, только на месте Вашингтона - Чубайс, и вместо обычного «доллорс» -
«капуста». Сунул он их для потехи Акимовне. «Вот, - говорит, - забирай,
от семьи отнимаю, ради твоего прибытка». Акимовна, было, взялась их
мять да трепать, может, чего б и узрела, да Егор Иваныч сбил с панталыку.
- Ты если в долларах не смыслишь - назад вертай, я им примененье
сыщу.
- Как жа, - спохватилась та, - самой, чай, сгодятся.
Быстренько пересчитала по курсу, водочку отпустила, да ещё и сдачи
пол-кармана насыпала.
Егор Иваныч на весь свет веселится, да злодейством своим похваляется,
а Иван Егорыч хоть и робко, всё же корит его:
- Нехорошо, - говорит, - поступил ты, Егор Иваныч - старого человека
обобрал. Сходил бы, покаялся ей, а то уличит - сраму не оберёшься.
По сей день не уличила! Видно, дальше в оборот «капусту» пустила и
для Егор Иваныча всё гладко сошло.
У Иван Егорыча обратная история. Продал он в городе кабанчика,
Клавдия и говорит:
- Время нынче пасмурное, что завтра от жизни ждать - неведомо. Об-
меняй, Ваня, рубли на валюту.
Здесь дело известное: бабу послушай - сделай обратное. Но Иван Его-
рыч народную мудрость не чтил, тут же и пошёл порученье выполнять.
Видит: ребята кучкуются. Разведал - доллары продают. Спросил на вся-
кий случай «Настоящие?» Те даже обиделись. Но Иван Егорыч не такой
уж простак, ему хоть и было совестно за неуместный вопрос - первые
попавшиеся хватать не стал. Подошёл к одним, приценился, с другими
поторговался, да глядит, чтоб там ни Чубайс, ни «капуста». Проверил - у
всех Вашингтон. Только у одних этот Вашингтон грустный, угрюмый, как
с бодуна, у других - весёлый, задорный. Иван Егорычу больше веселый
приглянулся…
Потом, как всё прояснилось, Егор Иваныч не единожды помощь пред-
лагал:
- Давай, - говорит, - я твоего “весёлого” к Акимовне спровадю.
Но Иван Егорыч весь убыток на себе стерпел и от помощи отказался.
Всё у Иван Егорыча наперекосяк. Только вздумает рассаду высадить -
зной. Не успеет сено скосить - дождь. Это как верная примета: если без
всяких прогнозов линул, - все уж в хуторе знают: Иван Егорыч сено свалил.
А придёт суховей, сушь, - тут уж не стесняясь ропщут на Иван Егорыча:
поимей, мол, совесть - приступай сено косить.
Но, невзирая на все невзгоды, Иван Егорыч не утратил в себе ни дели-
катности, ни простодушия.
В отличии от него, Егор Иваныч был человеком совершенно обратного
свойства.
В своих помыслах, действиях и повадках Егор Иваныч был тем яр-
чайшим примером живой природы, столкновение с которой человека,
испорченного цивилизацией, утратившего первобытные инстинкты, всегда
обречено на провал. Горе тому, кто сдуру ввяжется в спор с Егор Иваны-
чем, ведь Егор Иваныч знал практически всё, от способа зачатия божьих
коровок - до устройства ядерного реактора.
Если Иван Егорыч во всём сомневался, и осознавая это за тяжкий
грех, терзался своими сомнениями, то Егор Иваныча не касались душев-
ные муки, был он уверен и непоколебим в своих измышлениях, и в пику
Сократу мог всегда про себя сказать: «Я знаю, что я знаю всё». Случись
схлестнуться ему в научной дискуссии с профессором неважно каких наук
- бедный будет профессор, потому что от Егор Иваныча он узнает столько
о своей науке, о чём и в самых смелых снах не смел догадываться. Даже в
тех науках, какие ещё не возникли, Егор Иваныч смыслил довольно сносно.
Что касаемо вопросов глобального, космического масштаба, таких, как
вселенское мироустройство, то в них разбирается лишь Господь Бог и Егор
Иваныч, но Егор Иваныч разбирается лучше.
Если б Егор Иваныч регистрировал свои изобретения - в книге Гиннес-
са для других места б не осталось. У него на все случаи жизни открытия
есть. Вот жалуется Иван Егорыч:
- Съедают меня жуки колорадские, никакого сладу нет с ними.
А у Егор Иваныча на сей счёт уже готовы научные разработки
- Дифлофосом, небось, травишь? - насмешливо интересуется он.
- Да чем только ни травил - ничто не берёт их.
- У жука к этому ширпотребу давнишний иммунитет, - со знанием дела
объясняет Егор Иваныч. - Налей ему все эти хваленые химпомои в отдель-
ное ведёрко, так он сам кинется их хлебать, для пущего аппетита.
- Значит, гибель, - делал для себя неутешительный вывод Иван Егорыч.
Но Егор Иваныч был полон оптимизма.
- Наука не стоит на месте! - торжественно объявлял он, и с такой силой
хлопал Иван Егорыча по плечу, что тот, враз сделавшись кособоким, не
успевал перебирать ногами, отъезжал на добрые пять метров.
Затем, не дав Иван Егорычу опамятоваться, ещё ошалевшим усаживал
перед собой и заставлял выслушать научный доклад о своём открытии.
- Всё гениальное - просто, - с присущей ему скромностью говорил
Егор Иваныч, составляя длинные уравнения и чертя бесконечные схемы
всех компонентов, входящих в препарат, средь коих числились не только
кошачьи какашки, но и разрекламированные бульонные кубики.
- А главное, препарат абсолютно безопасный для посторонних, - заве-
ряет Егор Иваныч. - Это и не яд вовсе. Если себя пересилить и съесть его -
не вредней Машкиной самогонки, в какой-то мере даже польза желудку…
- Ну, съест его жук и?..
- А не жрёт! - торжественно объявляет Егор Иваныч. - Он до того во-
нючий, препарат этот - жук морду воротит. Сидит на картошке день, два,
третий… От голоду рык в кишках, а попнётся к листку, тут его передёрнет
да и стошнит. Через неделю глядь: в голодный обморок падает. Грюкнется
оземь - ноги-лапы поломает, назад взобраться не может, так и лежит под
картофельным кустом, голодной смертью подыхает.
- А что ж у самого-то картошка поедена? - спрашивает Иван Егорыч.
- Что я, изверг, применять такое… - обижается Егор Иваныч. - Это
так… Для души, для науки... Хочешь, тебе подгоню? Литра на литру - да-
ром, считай.
Иван Егорыч подумает-подумает, да и откажется, чай, тоже не зверь.
Как человек серьёзный, Иван Егорыч изъяснялся ясным и скучным
языком. У Егор Иваныча речь отличалась образностью, красочностью. Тем
он и был интересен. Спроси к примеру Иван Егорыча: “Как дела, Иван Его-
рыч?” - Тот долго и подробно будет перечислять, что творится в его жизни,
причём, перечислит как все отрицательные, так и положительные моменты.
А спроси Егор Иваныча; “Как дела?” Ответит коротко, но образно:
“Как у арбуза - пузо растёт, а мочка сохнет”.
Иван Егорычу если и доводилось быть на какой-либо свадьбе, выпивал
самую малость. Поднимет стопку, да только губы и обмакнёт. И вёл он себя
тихо, прилично. Иной раз возьмутся вспоминать: был ли на гулянке Иван
Егорыч, и никто вспомнить не может.
Егор Иваныча, если он даже всего на минуту посещал торжество - до
следующего года вспоминали. Он обладал тем известным душевным ка-
чеством, которое во всем мире выделяет русского человека и заставляет
вспоминать о нём с содроганием. Был он неупоим, а его общительность
доставляла немало хлопот невольным собеседникам. Любое застолье поки-
дал он последним, и, будучи разочарованным слабым составом участников,
выкатывал из гаража старенькую «Победу», усаживал на переднее сиденье
Марию и правился к своякам. Уже там, в достойной компании, он, наконец,
достигал нужного состояния и, следуя к машине, чуток спотыкался. Мария
вновь мостилась на переднем сидении, а её сестра всё отговаривала ехать:
- Машенька, куда ж вы в такой поре, - причитала она. - Заночуйте, а
утром в голове твоего аспида как-либо прояснится - и поедете.
- Ну ты придумала! - вскрикивала та. - Дома дел невпроворот, а мы -
ночевай.
- Так он жа негожий совсем, ногами едва совает.
Мария лишь плечами пожмёт
- Всегда так ездием... А что до ног, так ему ж не пеши бечь, а ехай да
ехай...
А чего в самом деле бояться Егор Иванычу - дорогу он помнит, если и
запамятует - Мария подскажет, она у него за второго пилота. Если нужно повернуть налево , скажет : «Туды». Если направо – «Сюды». Машина Егор
Иваныча на весь район известная.
Встречные только завидят - на обочину съезжают, так что путь всё
время свободен.
- А если ГАИ? - интересуется Иван Егорыч, - не боишься повстречаться
с ними в таком самочувствии?
- До третьей стопки - боюсь, - признаётся Егор Иваныч. - А после тре-
тьей - они меня уж боятся.
Как-то заблудились к нам гаишники из соседнего района, хотели ма-
ленько сшибить, да на ту беду Егор Иваныч в праздничном настроении
ехал. Они про Егор Иваныча и слыхом не слыхивали - давай ему палкой
махать.
- В общем, так, - сказал им Егор Иваныч. - Расклад такой: даю на выбор
два варианта. Первый: я как ехал, так и поеду. И второй: вы сщас ухватите,
и я как ехал, так и поеду.
У гаишников, видать, был свой вариант, но вышло всё по второму.
Несмотря на разность натур, работали Иван Егорыч с Егор Иванычем
всю жизнь в паре. В паре на комбайне хлеб молотили, в паре землю пахали.
Если одному наряд сено сгребать, то другой тут же, скирдует, а как ещё
по-другому - с Егор Иванычем во всем колхозе никто сладить не может.
Как-то прихворнул Иван Егорыч. Кинулись искать подмену - нет
достойного человека. Наконец решили: самый бравый казак в хуторе -
Стёпа Люсечкин. Он Люсю свою двенадцатый год терпит, и ничего, жив
покудова. До Стёпы у ней человек пятьдесят перебыло и ни один больше
месяца не смог её вынести. Как-то, на масленицу, собрались её прежние
кавалеры и ну про неё шутить. Гуртом да на людях не дюже страшно. Так
она мимоходом восьмерых до обморока отдубасила, остальных на девять
вёрст развеяла, до сих пор собраться не могут. Бывало, любил Стёпа
хвастнуть, мол, после Люсечки ему даже чёрт настоящий не страшен, а
тут один день поработал с Егор Иванычем, и сразу по-особому зауважал
Иван Егорыча.
- Как ты, Иван Егорыч, выживаешь в таком обществе?! - качал головой
Стёпа. - День в компании с твоим кумом - едино, что год с моей Люсечкой.
Скотина и та понимала, что такое Егор Иваныч. Как-то продал он Иван
Егорычу свою коровёнку. У самого Егор Иваныча с ней никаких проблем
не было. Только она заноровится, он тихонечко хряснет её по горбу, да
вполголоса рявкнет - та аж на корточки присядет, шелохнуться боится.
Иван Егорыч не умеет так, вот она и разбаловалась у него. Как он не гла-
дил её, каких только ласковых слов не шептал ей - нет сладу. Наметила в
беду идти, хоть умри пред ней - пойдёт. А то ещё такую привычку нашла:
нацепляет на хвост репяхов, не хвост - гиря на верёвке. Только Клавдия
пристроится доить, та гирькой покачает, да как влупит. Клавдия и катится,
пока в плетень не упрётся.
Иван Егорыч по всякому беседовал с коровёнкой: и срамил, и хлеб с
сахаром сулил - ничто не пробуждает совесть. Тогда рассердился он, и
говорит в сердцах: “Раз ты такая бесстыжая - отдам назад Егор Иванычу,
на растраты не гляну - даром пусть забирает”. Как услыхала та про Егор
Иваныча - стоит не шелохнётся, слёзы в глазах. С тех пор только взбрык-
нет, Иван Егорыч; «Отдам Егор Иванычу». Аж трясётся со страху.
Характер Иван Егорыча обуславливался ещё тем обстоятельством,
что был он человеком богобоязненным и чтил Святое Писание. Как бы не
искушала его нужда, даже из колхоза не крал ничего, какими б сладкими
духами не пахли чужие женщины, оставался верен своей Клавдии. На
других женщин если и приходилось смотреть Иван Егорычу, то смотрел
без всякого любопытства и дурных намерений, глядел со смущеньем и
страхом.
В отличии от Иван Егорыча Егор Иваныч притч Соломоновых о чужих
жёнах и всех исходящих от них бедствиях не читал, в связях своих был
непереборчив, знал: если водки в достатке - некрасивых женщин на свете
нет, и следовал лишь одной, неведомо кем пущеной заповеди: “Люби хро-
му, люби калеку, заметит Бог - добавит веку”.
Сосуществование с Егор Иванычем было для Иван Егорыча делом
обыденным. Он не задумывался, как надлежит вести себя в той или иной
ситуации - всё выходило само собой; где надо согласиться - поддакнет, где
надо - перемолчит, а если и возразит, то так тонко и деликатно, что Егор
Иваныч и не заметит.
Стоит Егор Иванычу хватить маленько винца, как из него начинают
переть всяческие истории-небылицы. Иван Егорыч не верит ни единому
его слову, но из чувства такта не подаёт вида.
Только Егор Иваныч рот раскроет, да приступит рассказывать выбран-
ные места из своей жизни - Иван Егорыч уж крестится, милости у Господа
спрашивает.
- Ты, Иван Егорыч, не страшись - на тебя не перекинется, - успокаивает
Егор Иваныч. - Дело прошлое, отправили меня на курсы комбайнёров. А
в нас ведь как природой заложено: только с женой разлучился - хочется
много и всяких. И приглянулась там мне одна... Бабёнка видная, как с кар-
тинки; губки бантиком, глазки с блеском, кудри навитые, к тому ж была
она при буфете, по тем годам - человек значимый. Закипело к ней сердце.
При всяком подходящем случае стал я тихонечко липнуть к ней: то при-
ятность какую скажу, то за бок пощупаю, а то и вовсе посулю насовсем
ей достаться. Она вроде б и не отлучает меня, но ведёт себя уму моему
недоступно - чудно: то запылает ко мне, а то вдруг, спохватится и говорит
непонятные вещи: «Я, мол, женщина необычная, не как усе, ты со мной
осторожней…» Я ещё пуще заинтересовался ею. Насел, не даю проходу.
Наконец, сдалась. «Всё,- говорит, - сил моих больше нет отбиваться - делай
что хочешь...» Хапанул её - и в ближайший сарай. Кинулся кофтёнки на ней
расстёгивать, а руки от тревоги ходуном ходят, пуговки не поддаются — ну
обрывать. Насилу до низу добрался… Распахнул... Боже ты мой!.. А у ней
восемь сисек… Восемь сисек, как у свиньи!..
- Ну ты враз и вцепился во все, - догадался Иван Егорыч.
- Так бы оно и следовало, ан оконфузился, сбёг, - не тая сожаления,
вздыхал Егор Иваныч. - Оробел пред таким богатством и ходу. Потом, ко-
нечно, жалковал: зря тиканул, может, ещё б чего необычного увидал... Но
дело прошлое, чего уж теперь.
А случалось: начнёт Егор Иваныч новую брехню сочинять, да и со-
бьётся, забудет, о чём сказать хотел. Видно, не с того слова начинал. Давай
вспоминать. Мучается, затылок дерёт, а Иван Егорыч и скажет:
- Значит, Богу угодно, чтоб ты не досказал мне своё. И так греха не
оберусь, слухаючи тебя.
Егор Иваныч пуще сердится, а когда злится - совсем всё запамятует.
И у Иван Егорыча, и у Егор Иваныча семьи, по нынешним понятиям,
большие. У Иван Егорыча: жена, тесть и четверо смирных да послушных
сыновей. А у Егор Иваныча; жена, тёща и четверо дочерей оторви-выбрось,
кому достанутся - весёлой жизни не миновать. Как в школе родительское
собрание - за ребят Иван Егорыча худого слова не скажут, если и упомянут,
так для доброго примера. Всё остальное время на девок Егор Иваныча
истратится. Иван Егорыча хвалят, Егор Иваныча - журят. Иван Егорыч
по обыкновению перемолчит, Егор Иваныч обязательно слово спросит.
Начнёт с дочерей, перескочит на жену, закончит тёщей, и все свои чувства
выразит такими мудреными словосочетаниями, каких ни в одном букваре
не сыскать.
У Иван Егорыча в доме тишь да лад, Егор Иваныча за версту слыхать.
Чуть что ни по нём, он своей бабьей команде построение объявляет, да те уж притерпелись к нему, и не шибко его понимают.
О своих близких Иван Егорыч всегда говорит с нескрываемой радостью
и гордостью. Егор Иваныч если и вспомянет своих домочадцев, то обяза-
тельно в окончаниях будут «ать» и «ядь».
Читал ли Егор Иваныч “Поучения отца сыну о злой жене” - неведомо,
но, думается, своим умом достиг вершин древней мудрости.
Но случалось, Егор Иваныч был на себя не похож; выпивал без бодро-
сти, матерился без радости, и даже выказывал упадок духа.
- Хоть домой не заглядывай, - сетовал он в такие минуты.
- Опять война?! - тревожился Иван Егорыч.
- В одном двору пятеро чертей и тёща в придачу - в таком кубле не до
миру.
- А ты, Егор Иваныч, приди домой, да прикинься ласковым, добрым, -
советует Иван Егорыч. - Угоди одной, поцелуй другую, глядишь, и они к
тебе помягчают.
- «Поцелуй, угоди!..» - выпучив глаза, ревел Егор Иваныч. - Да знаешь
ли ты, что бабы от сатаны?!
Иван Егорыч столбенел от ужаса и не смел возражать.
- Наукой доказано - от чёрта! - добивает его Егор Иваныч. - Даже в
газете писали - я читал… А у меня их шесть штук в одном доме!.. Мысли-
мое дело?!. Я газетку им показал: «Вот вас как изобличают!» Смеются, а
возразить нечем, там ведь не отвертишься, все по науке, с фактами…
- Что ж это за газетка такая? - наконец приходит в себя Иван Егорыч.
- Серьёзная газетка, большая… - отвечал Егор Иваныч. - На ней баба
голая с хвостом и рогами, а вот названья не помню... На другой день хотел
ещё почитать, кинулся, а её уж и нет. Улики глаза жгут, вот мои фурии и
схоронили. Я их было взялся трепать: «Куда задевали?!» А они сговори-
лись: «Ты, мол, сам с ней в нужник сходил, а с нас спрашиваешь» И докажи
им… Да чтоб я с такой газетой... Совсем без ума, что ли... Да ей цены нет!..
Егор Иваныча понять можно: мечтал о сыне, а родились дочки. Иван
Егорыч возьмёт и успокоит его:
- Что ж тут роптать - дело Божье.
- Божье?!. А я, значит, ни до чего не гожий?! - понимая всё превратно,
взрывался Егор Иваныч, - Я, чтоб ты знал, ещё какой гожий, условия у
меня неподходящие - одна беда.
- Что за условия? - живо интересуется Иван Егорыч.
- Да ты разве не знаешь? Мальчики в спокойствии зачинаются, а с
перепугу девки плодятся... Как только с Маней начали жить, куда ни
сунемся - маменька следом. Скачет что сайгак - никуда от неё не деться.
Только нырнём в кухнянку - и она вот. Мы в сеновал. Не успели приту-
литься друг к дружке - маменька уж тут. Да так лихо заскочит - будто
кликали её. Глядит: всё ли у нас так. «Всё так, маменька, всё ладно, иди
себе куда-либо». Нет, не верит, минуты не пройдёт - опять с ревизией. А
попервах страшно: вдруг и на самом деле чего не так - ругать станет. С
перепугу и получилась девка... Думал, дальше наладится. Где там! Хоро-
нись - не хоронись - везде сыщет. В кукурузу Маню водил - в кукурузе
захватила, на чердак - и эта туда ж прётся. Да такие немыслимые дела
придумает - вроде бы ненароком. Нигде нет спасенья, хоть в космос лети,
там уж точно парень родится.
Иван Егорыч опять его успокаивать, мол, на девочек тоже радость про-
являть надо - ничего в них зазорного нет.
- Слухай, кум, а хочешь, помогу тебе с девкой? - неожиданно предлагает
Егор Иваныч.
- Не надо… - тут же, оробев, смущается Иван Егорыч, хотя о девочке
мечтает давно.
- Нет, я на полном серьёзе, - не унимается Егор Иваныч. - Приведи на
межу Клавку. Только разложитесь - я и высигну с дубинярой, пужану, - тут
девку и зачнёте.
- Сами как-либо… - ещё больше конфузится Иван Егорыч. - Что Го-
сподь даст, то и пусть…
Так и жили б Иван Егорыч и Егор Иваныч, может, и не в особом согла-
сии, но без катаклизм и бедствий. И до сей поры был бы меж ними мир,
если б не караулил их нежданный нелепый случай. В последних числах
августа, на третий, Ореховый, Спас, Иван Егорыч отмечал день рождения.
На праздничную вечерю пригласили самых близких: Егор Иваныча и Марию. Другие кумовья жили далеко, на другом конце хутора, и Иван Егорыч не смел беспокоить их по таким пустякам.
По случаю торжества Клавдия зарубила двух индюков. Одного, по
сложившемуся обычаю, отправила с благодарственным посланием стани-
шанскому доктору Петру Стефановичу Резакову, другого, начинив орехами,
запекла в печи, и в нужный момент поставила в середине стола.
Салат из свежих помидор, огурцов и лука, ломтики копчёного сала, уло-
женные кругами на старинном глиняном блюде, дымящаяся в чугуне кар-
тошка, наконец, запотевшая бутыль самогона возбуждала у гостей аппетит,
а ни с чем не сравнимый дух печёного индюка кружил головы, но Клавдия,
словно понарошку, была неспешной, и не торопилась усаживать за стол.
Достав из шкафа давно приготовленную к этому случаю новую льняную
рубаху, торжественно преподнесла её Иван Егорычу, и тут же заставила
его примерять обнову. Так как старая рубашонка давно выцвела и пропрела
в подмышках, новой он был рад, и примеряя, не скрывал своего довольства.
Тесть, взамен замасленной, протёртой на козырьке кепки, преподнёс
Иван Егорычу новую, с бутафорским ремешком и бубончиком на вершине.
Иван Егорыч примерил её, и, обозрев себя в зеркале, сразу решил, что на
работу такую прекрасную вещь таскать не станет - прибережёт на выход,
хотя когда и куда будет этот выход, он ещё не знал.
Наконец, кепка заняла на вешалке своё почётное место, и Иван Егорыч
посчитал официальную часть оконченной.
- Ну! - кивнув в сторону стола, торжественно объявил он.
Но тут пришёл черёд сказать своё слово куме. По-лебединому плавно
качнув бёдрами, она выступила вперёд: ее изящная, шириной с небольшой
холодильник, талия сделала грациозное движение, и из-за неё выпорхнул,
остававшийся доселе невидимым, перехваченный крест на крест алой
лентой, огромный пакет.
- Ну-кась, развязывай, - приказала она.
Долго Иван Егорыч пытался своими корявыми, утратившими чувстви-
тельность пальцами одолеть мудрёные узлы. Попробовал зубами, даже
тихонько рыкнул, но узлы не поддались.
В конце концов кума, сжалившись, дёрнула за край ленты, банты рассы-
пались, и в руках Иван Егорыча оказалась новая, пахнущая кожей и лаком,
чуть ни аршинной величины, сумка.
Сроду никто не дарил ему таких дорогих подарков. Конечно, Клавдия
не забывала его - на всякий юбилей исправно подносила дары. Но препод-
ношения её были всегда предсказуемы и не захватывали врасплох. Иван
Егорыч знал наперёд: истрепались штаны - Клавдия штаны и подарит,
обувь сносилась - подарит калоши. Дарить что-либо внепланово было не
принято. А тут кума преподнесла совсем нежданное.
Сумка эта была как никогда кстати. Дело в том, что с тех пор, как из
трактора Иван Егорыча бессовестно спёрли гаечные ключи, он, купив но-
вый комплект, никогда больше не оставлял его без призору, и вот уж десять
лет таскает с каждой смены домой. За длительный срок ключей накопилось
немало, были здесь и восемь на десять, и тридцать шесть на сорок один,
были и отвертки, и молоток, и шило, и древние ножницы, какие если и
встретишь, то лишь в музее да у Иван Егорыча, были также всяческие са-
модельные приспособления, предназначение которых не смог бы разгадать
и Кулибин. Если учесть, что ко всему перечисленному Клавдия не забывала
ложить и харчи - вес выходил приличный, и тряпичные сумки, какими до
сей поры пользовался Иван Егорыч, долго не выхаживали. Первыми, не
перетерпев тяжести, отскакивали ручки. Только Клавдия приставит новые
- дно разлезлось, того и гляди ценный инструмент просеется. Домой Иван
Егорыч являлся поздно, загодя снимал и прятал в чулан замусоленную
одежу, мыл с щёлоком руки, неспешно ел, а сумка до позднего часу пере-
ходила в веденье жены. В её повседневную заботу входило: на отдельную
тряпицу выложить все ключи и приспособления, вытрусить крошки,
полову и грязь, подлатать рвущиеся части, и в прежнем порядке уложить
инструмент. К утру, перенёсшая капитальный ремонт, дополненная харча-
ми сумка уже ждала у порога своего хозяина. А тот неспешно крестился,
и безропотно подхватив свою ношу, как и прежде, уходил навстречу тру-
довым подвигам. Сколько Иван Егорыч истаскал таких сумок, сколько
времени на них убила Клавдия - не счесть, и тут такая удача.
Иван Егорыч, не скрывая счастья, смотрел на своё приобретение:
простроченную в три ряда сумку. «Да ей сносу не будет!» - подумал он, и,
позабыв природные скромность и стыд, расцеловал куму в лоб.
За столом преображённый Иван Егорыч был на себя не похож, он бес-
престанно шутил, что случалось с ним крайне редко; подскакивая, ловко
разливал по стопкам, при этом безобразно подмигивал то куме, то тестю,
то Клавдии. На какой-то миг он и вовсе утратил всяческое приличие и
хлопнул по плечу Егор Иваныча, который, не ждавши с его стороны такой
вольности, поперхнулся самогонкой и потерял вилку. В конце концов, в
своем беспределе Иван Егорыч дошёл до того, что в честь своей кумы
произнёс тост, и даже выпил лишние пол-стопки.
На другое утро, больной и мучаемый угрызениями совести, Иван Его-
рыч всё же первым делом взялся рассматривать сумку. Обнаружилось, что
кроме добротных швов, скрепляющих все её части, она ещё и проклёпана,
а внутри имеет потайные кармашки, «Сюда, в случае чего, и документ
ложить можно», - думал он.
Сумка так ладно держалась в руке, что, не утерпев, он тайком два раза
прошёлся у зеркала.
- Этой сумки тебе до конца жизни хватит, - заметив его манёвры, заве-
рил тесть.
Встревоженный таким прогнозом, Иван Егорыч стал прицениваться:
долго ли ему осталось жить. Он ещё раз критически осмотрел подарок, но
не найдя в нём никаких видимых изъянов, успокоился, - по всем приметам
выходило - долго.
С той поры Иван Егорыч не мыслил себя без этой сумки. Он не разлу-
чался с ней ни при каких обстоятельствах. Иной раз на собрание кличут
- на собрание с сумкой придёт. Оставить её равносильно, что штаны дома
забыть.
Однажды выпало Иван Егорычу в паре с Егор Иванычем зябь пахать.
Был конец сентября, по церковному календарю - Воздвиженье; в небесах,
затянутых белёсой дымкой, тянули к югу галдящие караваны гусей; смут-
но поблёскивала, одетая в паутины, стерня; ветерок уж веял холодом, но
прорывающееся солнце своим теплом ещё напоминало о лете. Решили
пополудновать. Стали у посветлевшей, сквозящей от солнца посадки. Под
убравшимся в яркий наряд кустом бересклета разложили харчи.
Робкий писк одинокой синицы, шорох опадающих листьев, далёкие
крики перелётных птиц нагоняли тоску и дрёму.
Тут Егор Иваныч и говорит:
- А что, дорогой кум, не выпить ли нам по граммуле ради великого
праздника?
Кабы будничный лень - не уговорить Иван Егорыча на такое занятие,
но тут Воздвиженье - двунадесятый праздник: хоть в этот день и положено
поститься, Иван Егорыч всё ж сделал себе послабление.
- Ладно, - отвечает. - Лей, только по самой крохе.
И пошли у них под такое дело всякие разговоры. Иван Егорыч заметил,
что гуси летят высоко и предположил на весну великую воду, а Егор Ива-
ныч осмеял его за “ненаучный” подход к природе, но так как по скверности
своего характера говорить о светлых сторонах бытия не умел - стал грубо
роптать на жизнь, при этом поминал не только свою родню, что было б
естественным и понятным, но и людей значимых, авторитетных. Из осто-
рожности, Иван Егорыч не оспаривал его суждений об окружающем мире,
но всё же счёл нужным заметить:
- Здесь тяжко - терпи, на небесах вечное блаженство ждёт.
- А ты бывал там, “на небесах”, знаешь?! - рявкал нетерпимый к чужим
истинам Егор Иваныч.
Этот аргумент хоть и ввёл в замешательство Иван Егорыча, но не сло-
мил его светлой веры, и скорей уж себе, нежели Егор Иванычу, он повторил
с завидным упорством:
- Там хорошо будет…
- Так чего тогда маешься, страдаешь здесь - петельку на шею - и там!
- Нельзя - в вечном огне гореть.
- А убиенные - в рай?
- Убиенные - в рай… - неуверенно соглашается Иван Егорыч.
- Ну так давай я тебя осчастливлю: молоточком по темечку тюкну и
конец всем терзаньям - враз хорошо станет.
Нет, не соглашается Иван Егорыч.
Интеллектуальная беседа заходила в тупик, и чтоб не дать ей совсем
угаснуть, Егор Иваныч предложил выпить ещё по одной. Иван Егорыч
наверняка б отказался, но Егор Иваныч придумал коварный повод.
- За сумку! - объявил он. - Чтоб не разлезлась.
Тут Иван Егорыч, сдуру, и опрокинул вторую. Егор Иваныч упитый -
ему хоть бы что, а Иван Егорыч без стойкого иммунитета - его тут же и
закачало.
На осеннем солнце сладким вином дышат прибитые ранними замо-
розками листья акации. Запах стерни, прель прибитой к земле травы, дым
далёких костров морили Иван Егорыча. Глаза его сщурились, рот повело
в зевоте.
- Дай-ка я дремну часок, - говорит он.
Егор Иваныч тем временем допил остатнюю водку и стал придумывать:
чем бы ещё себя позабавить. Сам по себе он не был злодеем, но подлая
натура, жившая в нём, давала о себе знать.
- Дремни-дремни, - соглашаясь, кивал он Иван Егорычу, а у самого уж
низкий замысел зреет.
Только Иван Егорыч клюнул носом и стал потихоньку сопеть, Егор
Иваныч распахнул его сумку, разгрёб ключи, и сунул под подкладку за-
пасной лемех.
Проснулся Иван Егорыч от тракторного гула. Переменившийся ветер
сильно шумел в ветвях; обтрёпывая последние листья, нёс их далеко в
поле. Было зябко и пахло дождём.
«Сколько ж я спал?.. - думал Иван Егорыч, видя, что Егор Иваныч до-
пахивает свою загонку. - Так-то не хитро и в разгильдяи попасть…»
Серая пелена туч затянула небо, и он не смог отыскать солнце.
«Что ж он меня не поднял?..» - досадуя, подскочил Иван Егорыч, бы-
стро сгрёб затасканную кацавейку, которая служила ему постелью, хватил
сумку... Ещё тогда ему показалось, что сумка не в меру веска, но так как
спешил, и времени на углублённые раздумья не доставало, то и особого
значения своим подозрениям он не придал.
Вечером, когда шли домой, опять почудилось Иван Егорычу, что несёт
он чужую сумку. Глянул – вроде она, и объём прежний, а тяжковата. Стал
внутрь заглядывать, может, шлакоблочина нечаянно заскочила - всё как
обычно: ключи, молоток, тряпица с остатками хлеба... - никакой каменюки.
- Что, кум, забыл чего? - беспокоится Егор Иваныч.
- Да нет, вроде бы всё на месте... - неуверенно отвечает Иван Егорыч.
- Ну так перебирай поскорей - телепаешься, как в штаны навалил!.. - в
своём духе торопит Егор Иваныч.
Иван Егорыч и рад бы ускориться, да с ношей не разбежишься.
Прошел день, два, три... Вскорости Иван Егорыч свыкся с новым весом
своей сумки, и хотя в последнее время у него необычайно вытянулись
руки, и изрядно попортилась осанка, он как-то быстро смирился с этим и
особой тревоги не проявлял.
А дома всё шло своим чередом: управив после работы скотину, пере-
делав неотложные дела по хозяйству, Иван Егорыч уже впотьмах заходил
в свой курень, как и прежде бросал в чулане промасленную одежду, нег-
нущимися пальцами неуклюже черпал щёлок из грязной пачки, и пытался
вытравить въевшийся в руки мазут; затем не спеша ел и брёл к телевизору,
и если не находил в нём ничего занятного - дремал. Клавдия ж, тем часом,
волоком перетаскивала сумку в удобное место и принималась наводить в
ней порядок.
- Ваня! - окликала она Иван Егорыча. - А ту железяку, что в сумке,
обратно класть?
- Обратно… - сонно откликался Иван Егорыч.
Проходили день, два, неделя… Клавдия вновь интересовалась:
- Вань, а эта железяка, что в сумке, тебе дюже нужна?
- Дюже... - отзывался из своей комнаты Иван Егорыч. - Все железяки,
что в моей сумке - дюже нужны.
Кротко выполняя свой долг, Клавдия раскладывала всё по своим ме-
стам, а Иван Егорыч тем временем думал:
«Женщина есть женщина, - какой с неё спрос, ей что молоток, что ключ
форсуночный, что штангель-циркуль, всё едино - железяка».
Клавдия не ведала мыслей мужа и через неделю-другую вновь прояв-
ляла пытливость:
- Ваня, а что, без этой железяки никак нельзя? - спрашивала она.
- Никак… - не зная, о какой “железяке” речь, сквозь дрёму отвечал
Иван Егорыч. - Каждая железяка своё дело знает.
Всё это могло длиться ещё долгое время, но кончилось неожиданно
просто. Тёплым весенним вечером Иван Егорыч спешил с работы до-
мой. Солнце давно спряталось за дальними буграми, но небо всё еще не
меркло, - светилось золотистой лазурью. Бледно-розовая дымка застилала
прогретые за день поля. Дышалось вольно, но пряный дурманящий дух
неостывшей земли кружил голову. Такие весенние вечера покоят душу.
Мысли Иван Егорыча были по-детски чисты и радостны. Он думал о са-
мом значимом и достойном, что случается в жизни, например, о том, что
вовремя, по теплу, опоросилась свинья, что посаженная под Благовещенье
картошка уже кое-где проросла из земли и сулит ранний урожай, и о том,
что пора отправлять в стадо облезшую за зиму коровёнку.
Занятый такими светлыми думами, Иван Егорыч неловко перекинул из
руки в руку свой саквояж, и вдруг услышал треск рвущейся кожи. Ход его
мыслей прервался. С недоуменьем он осмотрел сумку и у самого её днища
увидел прореху, из которой торчало острое рыло лемеха. Это случилось так
нежданно, что поначалу он не поверил своим глазам. Разгрёб ключи, сунул
руку под подкладку - так и есть - лемех. В сердцах Иван Егорыч хотел его
тут же закинуть, но живущая в нём хозяйская жилка не позволила совер-
шить такого безумства, и лемех пришлось донести до дома.
Умиротворённая жизнь Иван Егорыча, всегда приносившая утешение
и покой, дала неожиданный сбой. Всё стало немило ему с этого дня: он
просмотрел прилёт ласточек, не заметил, как отцвела у порога яблоня, по-
блёкли, потерялись лазоревые цветы по степным балкам и уже не радовал
сердце пересвист перезимовавших сурков. Остались сплошные беды: обо-
жравшись гороха, сдох рябенький поросёнок, майский заморозок прихва-
тил картошку, квочка растеряла цыплят, а корова первый весенний выгон
отметила тем, что сломала рог и сбросила молоко… А тут ещё Клавка,
латая сумку, подлила масла по бабьей дурости.
- Это всё твоя железяка, - ворчала она. - Вовремя выкинь и сумка б не
разорилась…
У человека с непоколебимой жизненной установкой широкий выбор
возможных действий. Нормального человека не захватишь врасплох. У
него и мысли ясней, и воля крепче, и жена его знает, когда чего сказать, а
когда, для своего ж блага, перемолчать.
Но что случилось с Иван Егорычем? Ничто не тревожит его с этой
поры - угасла радость в глазах, нет ни к чему интереса. Позовёт Клавдия
к столу - сядет за стол, скажет: «Ешь» - ест. Странным каким-то сделался
Иван Егорыч - делом ли каким занят, отдыхает ли, зови не зови - не докли-
чишься: смотрит куда-то в пространство, но ничего не видит.
Тронет Клавдия его за руку.
- О чём задумался, Вань?
А он ни о чём и не думал. Глядит ошарашенно, удивлённо, и только
плечами пожмёт.
И без того немногословный, Иван Егорыч и вовсе замолк в последнее
время.
- Чего молчишь, Ваня? - спросит жена.
- А что говорить? - ответит Иван Егорыч.
- Ну, скажи чего-нибудь… Что там, как на работе?
- Работа как работа…
- Жорка всё матерится? - пытается разговорить его Клавдия.
- Матерится...
- А ты видел, как у нас черёмуха расцвела?! Листа не видать - что снеж-
ная баба. А дух от неё! Прям пьянь в голове шумит.
- Значит, её час... - ответит Иван Егорыч. Вот и весь разговор.
Поговаривают, что прилепилась к нему неведомая хворь. Он осунулся,
похудел, а главное, - перестал замечать Егор Иваныча, словно тот и не
значился в его жизни.
До сей поры Егор Иваныч не может разгадать причины размолвки. Он
и сам уж захлял от такого неведенья, перепробовал всякие добрые способы
наладить прежние отношения, - первым поздраствуется или обматерит
праздничными словами - не замечает Иван Егорыч.
Когда моим землякам, по какой-то причине, вдруг вспоминается Иван
Егорыч и Егор Иваныч - всем отчего-то весело и забавно. А я, человек
мрачного содержания, - грущу.
0

#6 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 20 ноября 2020 - 14:09

5

ЗА ВЕРНОСТЬ ЗАПЛАТИШЬ!

Говорят, за всё в этой жизни надо отвечать. Притом, не только за каждое слово, но и за мысль, за мечту о несбыточном. Об этом ли думала семиклассница Тоня, когда, уставшая от занудного бормотания химички, с нетерпением ждала перемены, чтобы узнать, что было дальше с цыганкой Порпориной?
Первую книгу Жорж Санд - "Консуэло" - Тоня уже давно прочитала от корки до корки и, успевшая полюбить главную героиню всей душой, охотно принялась за "Графиню Рудольштадт". Не к добру оказалась гастроль Порпорины в Пруссию. Король Фридрих не простил ей ни отказа стать его фавориткой, ни дружбы с его сестрой Амалией. Обвинил в заговоре, заточил в крепость. Но при этом всё ещё желал наслаждаться её игрой на сцене. Порпорина играла, но никто ей не хлопал. Не потому, что не нравилась - просто, зная, что нынче она у короля в немилости, не хотели себе лишних проблем. Как же Тоня мечтала вдруг оказаться в этом театре! Просто для того, чтобы похлопать Порпорине.
От мыслей девочку отвлёк раздражённый голос учительницы:
- Исламкина, ты что, глухая? Я сказала: к доске!
- Андрей Борисович, расскажите мне про Гавела.
- Что же тебе ещё о нём рассказать? - вздохнул библиотекарь, поправляя очки.
- Ну, например, что делали его друзья и знакомые, когда его посадили за вольнодумство?
- Думаю, по-разному. Кто-то сразу сделал вид, что знать его не знает, а кто-то остался верным до конца. Как и со мной, когда меня посадили за Самиздат.
А Тоня и не думала униматься. Всё ей было интересно: были ли такие, что сразу после ареста не только бросили, но и стали активно поливать грязью? А когда Гавел стал президентом Чехословакии, начали громко за него радоваться, всем своим видом показывая, как они гордятся знакомством. Простил ли их бывший политзаключённый? Или сказал: катитесь к чёртовой бабушке!
- Не знаю, что сделал Гавел, - признался Андрей Борисович. - Но я бы именно так и сказал. Прощать предательство я не умею. Гавел, может быть, великодушнее меня? А может, и нет? Домбровский, например, смог простить стукача...
Оставшееся до закрытия библиотеки время несчастному Андрею Борисовичу пришлось рассказывать Тоне, кто такой Юрий Домбровский.
- Жаль, что меня тогда не было! - воскликнула девочка. - Я бы писала ему письма. И Вам бы писала! Вы такие классные!
Домой она снова вернулась к вечеру, и мать снова ругалась, что Тоня так и не пообедала.
- Школа, балет - нагрузка большая! - выговаривала она дочери. - Тебе надо хорошо питаться. Интеллектуальная пища - это, конечно, хорошо, но всё-таки...

Виллисы, танцуя, надвигались на Альберта, исполненные жаждой мести. Альберт - мужчина, а мужчина - злейший враг. Ни один не должен уйти живым! Так точно, повелительница! Да свершится возмездие!
Тоня двигалась вместе со всеми. Сейчас она - обыкновенная виллиса. Такая же, как все. Кем ты, призрачная дева, была при жизни? Девушкой, любившей всем сердцем и в ответ получившей предательство и бесчестье? Он поиграл и ушёл, оставив тебя с разбитым сердцем. Другие парни стали тебя сторониться, подружки - шушукаться. И ты, не выдержав тягот, утопилась? Или повесилась? Или приняла яд? Или умерла с горя, как Жизель?
Вот она умоляет повелительницу пощадить Альберта, но та и слышать ничего не желает. На мгновение тоска в душе Тони уступила место злобной радости. Зря ты, Маринка, просишь! Ещё попляшет Максим перед нами всеми! Получай, гад, и за Тоньку-пулемётчицу, и за "шлюху госдеповскую"!
Впрочем, это ощущение быстро прошло, и грусть снова навалилась, как снежный ком. Тяжело, когда в один день предаёт и любимый человек, и лучшая подруга.
Зритель продолжал думать, что Альберт обманул и предал несчастную Жизель, чья любовь к нему оказалась сильнее смерти. Всё правильно - так и должно быть. Зачем ему знать, что Максим Анисимов и Марина Балашова - только партнёры по балету? Зачем ему одна из виллис - Антонина Исламкина со своими чувствами к "Альберту"? Тем более зрителю до лампочки потерянная дружба между ней и "Жизелью".
Тоня не боялась ошибиться в движениях - заученные на репетициях, отработанные до автоматизма и повторенные много раз на сцене, они воспроизводились будто сами собой, вне зависимости от того, что было в голове. Даже самое трудное в балете - скрыть прилагаемые усилия, создать впечатление лёгкости - получалось почти без труда. Куда сложнее оказалось не ошибиться в людях. Ещё какие-то три года назад девушка думала, что её коллеги в основной своей массе добрые и порядочные. А получилось, Вася Лапонкин - единственный, в ком она не разочаровалась.
Они никогда не питали друг к другу тех чувств, что захватили Одетту и Зигфрида. Но в "Лебедином озере" прекрасно сработались. Они изображали любовь на сцене, за кулисами же - "привет-пока". Так бы и продолжалось, если бы в один прекрасный день Вася не пошёл на митинг требовать честных выборов. Он был одним из первых, кто попробовал вкус омоновской дубинки, после чего был брошен в автозак - за десять минут до того, как якобы ударил ногой своего потерпевшего. Как ему удалось клонировать себя - следствие не объяснило.
Вопреки ожиданиям Тони, труппа не бросилась возмущаться: не вышли на митинг, не стали писать коллективных писем и даже не пришли в суд заступиться за своего товарища. Они просто вычеркнули его из жизни - забыли, словно Василия Лапонкина никогда и не существовало.
Но Тоня забывать не желала. Никогда прежде не написавшая ему даже эсэмэски, теперь она буквально забрасывала его письмами, где рассказывала о жизни театра, бытовых мелочах и последних событиях. Иногда, в перерывах между репетициями и выступлениями, ей удавалось приходить на судебные заседания.
Вася был рад ей - живо интересовался новостями с воли, передавал приветы коллегам. Только Тоня не могла передать их приветов ему, хотя ни от кого не скрывала, что с ним переписывается.
Роль Зигфрида предложили Алёше Грошкову. И хотя Тоня честно старалась с ним сработаться, он был вечно недоволен своей партнёршей, жаловался директору, что не может танцевать с Исламкиной. В конце концов, роль Одетты и Одиллии отдали Тане Семёновой. Политика ли сыграла роль или Грошков просто желал протолкнуть свою невесту - Бог его знает! Конечно, Тоня горевала о потерянной роли, но недолго. В конце концов, это не конец жизни.
В труппе поначалу относились к её переписке с Лапонкиным вполне терпимо. Но чем больше "патриотическая" пропаганда с антизападной истерией захватывали умы граждан, тем чаще на Тоню стали кидать косые взгляды, упрекая её "коллег из Госдепа" во всех смертных грехах. Даже с Мариной, лучшей подругой, всё больше вырастала стена непонимания. Было горько смотреть, как спокойная и взвешенная когда-то подруга кричала, заламывая руки, что Соединённые Штаты стремятся захватить Россию, сравнять её с землёй и сделать на её месте искусственное озеро, но прежде - уничтожить всех мужчин, забрать в сексуальное рабство женщин, а детей пустить на донорские органы. И только наш президент - жёсткий и решительный - может спасти отечество и народ от этого кошмара.
Поначалу Тоня с улыбкой пыталась привести Марину в чувство: мол, не паникуй, подруга, эти журналюги вечно как нагонят страху - чтоб легче было держать нас всех на поводке, так что поменьше смотри телевизор - и всё будет окей. Но Марина не успокаивалась - напротив, распалялась ещё больше, обвиняла Тоню, что ей нет дела до своего отечества. Так что вскоре девушка стала избегать с ней разговоров о политике.
С Максимом она тоже не касалась этих тем. Да и вообще общалась с ним мало и только по делу. В его присутствии Тоня робела и смущалась, поэтому предпочитала молча созерцать его голубые, как небо, глаза, тёмные, словно смоль, кудри, благородный стан. Она любила его молча. Да и Максим как-то не пытался с ней сблизиться.
Сегодня Тоня решила: будь что будет - заговорю с ним первой. И момент выдался как раз подходящий - она и Максим пришли в театр пораньше. Кое-как преодолев робость, девушка спросила первое, что пришло в голову:
- Максим, а ты был когда-нибудь в Карелии?
Она уже предвкушала, как они будут говорить о крае голубых озёр и сосновых лесов, но Максим вдруг посмотрел на неё сверху вниз и резко спросил:
- Ты хочешь завести со мной разговор?
Тоня опешила, но всё же нашла, что ответить:
- А ты сейчас занят? Извини.
- Нет, просто не хочу общаться с госдеповскими шлюхами. Если я терплю Тоньку-пулемётчицу на сцене, это не значит, что я готов болтать с ней не по делу.
- Максим, ты чего? Ну, какая я пулемётчица? Я и пулемёта в руках не держала.
- Зато Родиной торговать научилась. Твоё счастье, что у нас президент - не Сталин! А то б расстреляли тебя как предательницу, и были бы правы!
И ушёл по своим делам, гордо вскинув голову.
Тоне казалось, что она спит и видит страшный сон. Хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться. В расстроенных чувствах девушка отправилась в гримёрку. Вскоре там же появилась и Марина. Ей, лучшей подруге, Тоня и рассказала о случившемся. Пусть у них разные взгляды, Марина поймёт, утешит. В этом у девушки не было никаких сомнений.
- Всё это грустно, - сказала ей в ответ подруга. - Но ты сама виновата. И эту неприязнь ты вполне заслужила. Ты пойми: общаясь с Лапонкиным, ты убиваешь себя и как человека, и как балерину.
- Это я убиваю себя? - возмутилась Тоня. - Вы предали Васю, так просто поверили, что он вредитель, "враг народа". Хотя давно его знаете. Так кто из нас себя убивает?
- Вася - прекрасный человек, но дурак! Америкосы его использовали. Мне его жалко, но поддержки он от меня не дождётся. Как и от всех нас.
- Дело ваше. А я его поддерживала, поддерживаю и буду поддерживать!
Дальше Марина и вовсе впала в истерику - завела старинную пластинку про западную агрессию, угрожающую суверенитету России, про Майдан и "лихие девяностые". И закончила свою пламенную речь словами:
- Максим прав: таких, как вы с Лапонкиным, надо расстреливать!..
На сцене уже рассвело. Виллисы, завидев дневной свет, вынуждены были вернуться назад, в свои могилы. Следом исчезла и Жизель. Альберт, чудом оставшийся в живых, провожал её печальным взглядом. До конца жизни ему не забыть этой ночи. Будет помнить он и ту, которой, играя, разбил сердце.
Поклон, аплодисменты зрителей, цветы для Марины и Максима. Оба улыбаются - они превосходно сыграли свои роли.
Тоня поспешила переодеться, чтобы поскорее уйти домой. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из коллег видел её слёзы. Меньше всего - подруга и любимый человек. Бывшие. Не будет Тоня Исламкина за ними бегать, умолять о прощении - не дождутся!
На улице ещё не совсем стемнело. Прохожие спешили по своим делам, не обращая внимания на плачущую девушку. В метро - недоумённо косились, но Тоне было всё равно.
Добравшись до дома, девушка наскоро помылась и, выпив пустырника, легла спать. Но всё же заснуть ей удалось только в третьем часу.

Утро выходного дня встретило Тоню серым небом за окном, подгоревшими гренками и песней по радио:
"Летний дождь, летний дождь
Шепчет мне легко и просто,
Что придёшь, ты придёшь,
Ты придёшь, но будет поздно".
Несвоевременность - вечная драма - это уж точно!
День набирал силу, и вместе с ним возвращалась почти забытая за ночь боль. Как жить дальше, когда тебя будто со всей дури расплющили об стенку, и нет никакой возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться?
"Надо сделать уборку. А ещё - постирать и завести хлебопечку".
Но ни стирка, ни уборка не отвлекали от грустных мыслей. Хлеб, тёплый и мягкий, также не обрадовал девушку.
Тогда Тоне пришло в голову зайти в Интернет и посмотреть ролики про животных. Там она увидела двоих лисят. Какой-то мужик массировал им животики. Рыжие плутовки смотрели на него, прищурив хитрые глазки и, по-видимому, получали удовольствие. И какое им дело, "пламенный патриот" он или оппозиционер!
Ну вот, опять вспомнила про "своих баранов" - и глаза на мокром месте! Песни Натальи Орейро (благо, Тоня по-испански не понимала ни слова) также не смогли отвлечь её надолго.
Что же ещё сделать? Чем себя занять? Не напиваться же, в самом деле! Если бы рассказать кому-то о своём горе - тогда было бы хоть чуточку легче. Но кому? Родные не поймут - скажут: нечего было трепать направо и налево про переписку с Васей! Васе тоже не напишешь - и так человеку досталось, зачем ещё ему знать, какую грязь на него вылили те, кого он считал своими товарищами? К тому же, так он станет невольно осознавать себя причиной её страданий.
А вот Андрей Борисович... Сам отсидевший при советской власти за инакомыслие, он, пожалуй, смог бы понять девушку.
Последний раз она видела библиотекаря года три назад - в день похорон Вацлава Гавела. Зал культурного центра, где проходил вечер его памяти, был забит правозащитниками, бывшими диссидентами, теми, кто знал покойного при жизни или имел к Чехии какое-то отношение. В сети, наверное, до сих пор гуляют фото и видеозаписи мероприятия. На одном из них - Андрей Борисович беседует с рыжеволосой девушкой в строгой чёрной юбке и в кроссовках. В тот день было "Лебединое озеро", и после выступления жутко устали ноги. Не прийти же показалось девушке преступлением. Не перед Гавелом, но перед той девочкой Тоней, которая живо им интересовалась.
Три года... Как быстро летит время! Сколько она уже не навещала Андрея Борисовича! А ведь школьницей каждый день бегала к нему в библиотеку - не столько книги почитать, сколько его интересные истории послушать.
Память тотчас же преподнесла сказанные тогда слова - обещание писать письма ему и Домбровскому.
- Не зарекайся, Антонина! - сказал ей в ответ библиотекарь. - Ох, не зарекайся!.
Но она зареклась. А высшие силы, видно, не любят праздных разговоров. И если что пообещал, рано или поздно заставят доказать на деле. Конечно, судьба не стала воскрешать Домбровского и Андрей Борисовича снова в тюрьму не упрятала. Но знакомого политзэка ей обеспечила. Давай, Исламкина, мечтала писать письма диссидентам - теперь отвечай!
Только по чьему злому замыслу за верность приходится платить любовью и дружбой? Как можно в обществе, где столько слов про нравственность, про духовные скрепы, подвергаться шельмованию за то, что не бросил товарища?
- Жизнь - это экзамен на порядочность, - вспомнились Тоне и другие слова библиотекаря. - Кто-то его с честью сдаёт, а кто-то с треском проваливает. А вопросы часто бывают непростыми. Потому и воспринимаются как наказание.
А ведь Васю, получается, жизнь не наказывала, позволив недобрым людям засадить его в тюрьму. Но решила испытать на прочность. И эти испытания ранимая душа служителя искусства выдерживает с поразительной стойкостью. Догадывается ли Вася, как поступают с ним товарищи по балету? Выдержала бы всё это сама Тоня, если бы, не дай Бог, оказалась на его месте? Она ведь не Домбровский, не Гавел и не Андрей Борисович. А если бы да, что стало бы с ней потом? Библиотекарь говорил, что вынести все несчастья с гордо поднятой головой - это ещё не самое трудное. Гораздо труднее после этого не впасть в гордыню, не думать, что ты лучше всех.
Тоня вдруг поймала себя на мысли, что крепко соскучилась по мудрым разговорам с Андреем Борисовичем.
"Завтра зайду в библиотеку, - решила девушка. - А сейчас, может, волосы покрасить?"
Хна отлично легла на светло-русые локоны, придавая им живой цвет меди. К зелёным глазам - самое то!
Следующие полчаса занял маникюр, потом - поиск малахитовых серёжек и бус, подаренных родителями в связи с окончанием школы.
Спать Тоня легла в первом часу ночи. Снилось ей, будто она танцует с Васей "Лебединое озеро". Но когда Одетта и Зигфрид выходят на поклон, зрители сидят с каменными лицами, и никто не думает аплодировать. И вдруг в мёртвой тишине слышатся одиночные аплодисменты. Это Порпорина, именно такая, какую Тоня видела на обложке романа "Консуэло". Следом начинает аплодировать и Гавел, сидящий радом с ней на балконе. Домбровский, Сахаров, Синявский, Даниэль - они тоже здесь. Солженицын, Шаламов и даже Радищев, и другие вольнодумцы, чьих лиц она не знает. Крики: "Предатели!" - тонут в гуле бурных оваций. И вот уже "фанаты стабильности" начинают робко аплодировать. Максим и Марина в костюмах Альберта и Жизель тоже принимаются хлопать, громко крича: "Браво!" и досадуя, что их голосов почти не слышно. Но их аплодисменты отнюдь не обрадовали девушку. Напротив, захотелось высказаться такими словами, которых от милой и женственной Одетты меньше всего ожидают. Лучше бы освистали, ей Богу!

Когда Тоня проснулась, солнце рассеяло свои лучи по всему небосклону. Один из них и разбудил девушку.
Наскоро позавтракав, Тоня надела льняное платье с ажурной накидкой, босоножки на каблуках с серебристым бантиком, вставила в уши серьги и, дополнив ансамбль бусами, подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела вполне эффектная дама. И это ею, такой красоткой, Максим пренебрёг!
"Ну вот, Антонина - ещё не вынесла толком всех страданий, а уже считаешь себя лучше других! - подумала девушка с укоризной. - Порпорина, в отличие от тебя, обладала такой добродетелью, как скромность. Во всяком случае, красотой точно не хвасталась".
Мысль о Максиме не осталась безнаказанной. Тоска по утраченной любви и дружбе тотчас же накатила с новой силой... Ну нет, сходить с ума и умирать, как Жизель, Тоня не собирается!
"Катитесь вы оба к чёртовой бабушке! И без вас проживу!"
И по-видимому, Жанна Рождественская, чья песня звучала по радио, была с ней полностью согласна.
"Эту боль перетерпя,
Я дышать не перестану.
Всё равно счастливой стану!
Всё равно счастливой стану,
Даже если без тебя!"

Здание библиотеки с прошлых времён почти не изменилось. Лишь вместо облупившейся розовой краски её стены теперь украшала свежая белая. Тоня зашла вовнутрь, уже мысленно представляя себе, как через минуту увидит Андрея Борисовича, скажет ему: "Здравствуйте!".
Но вместо него за столом сидел незнакомый молодой человек.
- Здравствуйте, - рассеянно пробормотала девушка. - А где Андрей Борисович?
- Папа в больнице, - ответил парень после приветствия. - Увезли с сердечным приступом. Вчера прооперировали. А у меня пока есть время свободное, решил его подменить.
- А как он сейчас?
- Уже лучше, спасибо! Как раз думаю сейчас в больницу наведаться.
- Можно, я с Вами?
- Пожалуйста. А вы знакомы?
- Да. Я ещё школьницей к нему в библиотеку бегала.
- Ох, небось, папа Вас так заговорил, что мама не горюй! Я представляю! - молодой человек улыбнулся. - Кстати, меня зовут Егор.
- Очень приятно. А я Тоня. Только не пулемётчица.
Егор, услышав это, взглянул на неё с удивлением.
- Как-то Вы на пулемётчицу и не похожа. Даже не представляю, кому пришло бы в голову так Вас называть.
- Любимому человеку. Бывшему.
- А, ну если бывшему, тогда всё понятно. Девушка отвергла, вот он и бесится.
- Так это не я его, - зачем-то призналась Тоня. - Это он меня.
- Рискну предположить, что человек просто бесится от жира.
Тем временем они вышли из зала, и Егор запирал дверь на ключ.
- И снова не угадали. Ему не понравились мои отношения с Васей.
- Ревность? Ей Богу, не встречал на свете ничего глупее! Когда любишь - доверяешь человеку. А если подозреваешь измену на каждом шагу...
Они уже были на улице, когда Тоня, сама не зная, почему, стала рассказывать малознакомому человеку про Василия Лапонкина, про их переписку, про предательство балетной труппы. Упомянула и "замечательную" подругу, пожелавшую ей и Василию смерти.
- Тоня, да Вы безнадёжны! - воскликнул Егор, когда девушка закончила.
- Безнадёжная идиотка? - спросила Тоня.
- Нет, напротив. Вы безнадёжно верный товарищ. Это не лечится. Жаль только, что это не заразно. Но Вы, Тоня... Совершенно точно, что Вы обречены.
- Обречена на что?
- На то, чтобы рано или поздно стать счастливой. Жаль, люди начинают ценить верность только когда их прижмёт к стенке. Хотя папа - исключение. Когда его посадили, мама была его невестой. И она его не бросила, хотя красавицей была (она и сейчас красивая, а тогда, в молодости...). Женихи вокруг неё так и бегали. А она любила папу. Как её только ни клевали за эту верность! Типа, с "врагом народа" связалась, значит, сама такая же! Но мама всё равно от него не отказалась. Ещё у мамы тогда подруга была, тоже любила папу и обижалась, что он выбрал не её. А когда папу арестовали, она его и знать не захотела. Более того, поносила его, как только фантазии хватило. Вот так, выходит, не ошибся папа в выборе невесты. Теперь они уже сколько лет вместе. Мама его, кстати, и оперировала.
- Так Ваша мама врач?
- Да, хирург.
- Да, повезло Андрею Борисовичу! - вздохнула Тоня. - А я вот ошиблась и в любимом, и в подруге.
- Папа тоже в друзьях ошибся. Те, кого он считал друзьями, очень многие его тогда и бросили, и обгадили. А казались такими хорошими людьми!.. Ну вот, мы почти пришли.

Когда Егор и Тоня, одетые в белые халаты, вошли в палату к больным, коих было четверо, Андрей Борисович оторвался от газеты.
- Привет, папа! Смотри, кого я к тебе привёл!
- Тоня, да ты ли это? - библиотекарь явно обрадовался девушке. - Здравствуй, здравствуй! Присаживайся!
- Как Вы, Андрей Борисович?
- Да ничего, нормально. А ты-то как, балерина? Живёшь, танцуешь?
- Танцую, - ответила Тоня. - И с диссидентом переписываюсь, как и хотела.
- И с которым, если не секрет?... Лапонкин? Да, слышал про такого. Так это твой партнёр по балету? Да уж, Антонина, конкретно тебе жизнь вопрос поставила! Можно сказать, в лоб. Но я рад, что ты ответила на него так, как велит совесть. Как остальная труппа? Не сильно обижают?
Тоня вдруг поняла: уже не обидят. Ибо обидеть могут только друзья и любимые. Ни тех, ни других у неё среди коллег больше нет. Так, не кривя душой, девушка и ответила библиотекарю.
- Не расстраивайся, - Андрей Борисович похлопал Тоню по плечу. - Такие люди всё равно не были бы тебе хорошими друзьями.
Это точно - не были бы. Хорошие люди товарищей не бросают, не отрекаются.
Они ещё поговорили о жизни, об истории, потом в палату вошла симпатичная женщина средних лет, в белом халате, поздоровалась с гостьей, сказала Егору, что сегодня опять придёт поздно - два пациента очень тяжёлые, и откладывать операцию нельзя.
- Не беспокойся, мам, - ответил Егор. - Сготовлю, поужинаю.
- Андрей, ты там осторожнее, - обратилась она уже к мужу. - А то заговоришь барышню до полусмерти... Он же как заведётся про свой Самиздат, - это уже Тоне.
- Барышня в курсе, - улыбнулся библиотекарь.
Врач хотела ещё что-то сказать, но тут вошла медсестра и сказала, что пациенту Медведеву неожиданно стало плохо. Конечно, пришлось оставить разговоры и идти разбираться.
Вскоре Егор и Тоня, попрощавшись, ушли. Девушка вдруг поймала себя на мысли, что впервые за эти два дня ей стало легко - словно с груди спала пудовая гиря. Конечно, она понимала, что боль не оставит её сейчас раз и навсегда. Всякий раз при виде этих людей она будет возвращаться, напоминая о том, что не сбылось. Но теперь после разговора с Андреем Борисовичем Тоня знала наверняка - она справится.

На следующий день была репетиция балета "Дон Кихот", где Тоня должна была танцевать в массовке. Но директор сообщил неприятную новость: Вера Десятченкова, партнёрша Анисимова, неожиданно заболела, так что придётся тебе, Тоня Исламкина, срочно разучивать партию уличной танцовщицы Мерседес.
Танцы с Максимом, влюблённые, да ещё и вторая роль. Какую-то неделю назад девушка готова была бы прыгать от счастья (хотя нехорошо это - на чужой болезни). Теперь же просто подивилась, насколько циничной порой бывает судьба: растоптать настоящее светлое чувство, чтобы потом заставить изображать оное на сцене.
Максим, понятное дело, не пришёл в восторг от перспективы танцевать с Тонькой-пулемётчицей, но ослушаться директора не решился. Вместо этого он срывал зло на партнёрше: смотрел на неё с явной неприязнью и отпускал едкие комментарии, когда у неё получались не те движения. Казалось, что, поднимая Тоню на руках, Максим едва сдерживался от того, чтобы как будто нечаянно её уронить. Девушка же, стиснув зубы, старалась запомнить и воспроизвести движения как можно лучше. И это её старание, по-видимому, ещё больше раздражало партнёра. Она же дико завидовала Марине, которая тем временем повторяла привычную ей роль королевы дриад.
"И как она, бедная, срабатывалась с таким крокодилом?" - думала Тоня, вспоминая жалобы бывшей подруги на придирки "Альберта", когда они ещё только начинали танцевать вместе. Тогда она была уверена, что они, скорей всего, были вполне справедливыми. Теперь же, почувствовав их на своей шкуре, начала понимать, как жестоко ошибалась. Вот Вася - другое дело. Как бы он внутренне не протестовал против партнёрши, как бы ни был недоволен тем, что она делает, до язвительных оскорблений бы не опустился. По крайней мере, ни одна их балетных див на него не пожаловалась.
Конечно, в этот день девушка так и не смогла прийти к Андрею Борисовичу.

Когда, наконец, Тоне удалось посетить больницу, библиотекарь выглядел значительно лучше. Даже глаза его заметно повеселели. Но не он один обрадовался девушке.
- Значит, теперь у тебя роль второго плана? - Андрей Борисович был явно заинтересован. - Поздравляю!
- Присоединяюсь, - поддержал отца Егор. - Жаль, конечно, бедную Веру, но рад, что на эту роль выбрали именно Вас.
- Спасибо! Только было бы с чем поздравлять!.. Вот так, буду танцевать с бывшим возлюбленным. Что делать - работа!
- Что ж, удачи тебе!
- Спасибо! Надеюсь, у Максима хватит благоразумия не уронить меня прямо на сцене.
Так за разговорами незаметно пролетело несколько часов. Лишь когда Егор собрался уходить, девушка посмотрела на часы.
- Ой, кажется, и мне пора. Скоро выступление.
Распрощавшись, оба вышли из палаты.
- Думала домой зайти пообедать, - пожаловалась Тоня. - Но кажется, не успею.
- Я знаю тут одну хорошую забегаловку, - сказал Егор. - А то я тоже не успеваю, а у меня занятия. Предлагаю пообедать вместе.
Девушка с радостью согласилась. Вскоре они уже сидели в кафе и разговаривала о жизни. Егор, учитель русского языка и литературы, оказался интересным собеседником. Он рассказывал Тоне забавные и драматические случаи из школьной жизни. Девушка в свою очередь делилась с ним самым интересным, что происходит на театральных подмостках.
- Адский, наверное, труд - быть балериной? - посочувствовал парень.
- Есть немного, - призналась Тоня. - Впрочем, работа учителя, наверное, тоже не из лёгких?
Егор в ответ пожал плечами.
- Не без трудностей, конечно. Но когда любишь её, любишь детей - это преодолимо. К детям ведь нужен индивидуальный подход. И приходится им не столько вбивать в голову знания, сколько воспитывать.
- Согласна. Сразу вспоминаю Станислава Петровича, нашего географа.
Молодой, красивый, он был её первой любовью. Никогда не увлекавшаяся географией, Тоня полюбила этот предмет только за то, что его стал вести Станислав Петрович. Его большие карие глаза, смотрели, казалось, в самую душу. А голос, а стать! Создавалось впечатление, будто античный бог сошёл с картины талантливого художника.
Нечасто красота сочетается с добротой, но Станислава Петровича никак нельзя было упрекнуть в недостатке последней. К ученикам он относился скорее как старший товарищ. Кроме учебного материала, любил поговорить с ними о книгах, о фильмах, о музыке. Попросить у него одолжить диск или видеокассету считалось нормой. Ещё он очень любил театр и с удовольствием обсуждал эту тему.
Конечно, любовь к учителю редко бывает взаимной. Случай с Тоней не стал исключением. Чувство со временем прошло, осталась благодарность за то светлое, что только может подарить первая любовь.
- И говорил он прикольно! Когда мы чересчур шалили, говорил: "Детиш-ш-шки, не будите во мне Годзиллу!". Он был наполовину поляк, поэтому шипел просто отпадно! А когда вызывал к доске Костикова, который кричал: это унижение прав личности! - так и говорил: сейчас будет унижение прав личности Серёжи Костикова!
- Да, прикольно! Я иногда тоже деток подкалываю. Говорю: сейчас буду обижать, сейчас буду издеваться!
- Надеюсь, детишки не пугаются?
- Да их попробуй чем-то напугать! Сами кого хочешь запугают!.. Кстати, ты когда-нибудь боялась учителей?
- Было дело, - призналась Тоня. - У нас химичка была просто зверюга. Могла поставить двойку только потому, что была не в настроении.
- А я математичку боялся. Тоже злая была. Я тут как-то книжку у папы взял - стихи Юлия Даниэля. Она увидела - такое было! Весь урок кричала, что я продал Родину за тридцать серебряников. Потом ещё вплоть до окончания школы цеплялась и придиралась.
- А стихи у Даниэля хорошие? А то я так и не прочитала.
Оставшееся время обеда прошло в поэтических пересказах - и не только Даниэля. Егор читал стихи с душой, вкладывая в них всю радость и печаль, которую, очевидно, хотел передать автор. Слушать бы их и слушать! Ну, почему именно сегодня, как назло, выступление? Да ещё и с этим противным Анисимовым!
Противный... Анисимов... Ничего себе? Неужели репетиции оказалось достаточно, чтобы убить любовь? Или её ещё раньше убила Тонька-пулемётчица?
Когда Тоня и Егор распрощались, пожелав друг другу удачи, девушка чуть ли не бегом кинулась в театр. Опаздывать она не любила.
Выступление стало настоящей пыткой - не столько из-за непривычной роли, сколько из-за партнёра. Максим, не желая смириться с тем, что танцует с Тонькой-пулемётчицей, старался ей всячески напакостить. Пользуясь тем, что его партнёрше пришлось учить роль Мерседес чуть ли не в последний момент, "тореадор Эспада" пару раз сделал обманные движения, словно собирался поднять "возлюбленную" в воздух. Если бы Тоня, полагаясь на партнёра, доверчиво бы устремилась к нему на руки, то упала бы и больно ударилась. Один раз Максим незаметно сделал ей подножку. Чтобы не оказался на полу в не балетной позе, девушке пришлось выполнить сальто-мортале, никак сценарием не предусмотренное. И надеяться, что среди зрителей не оказалось никого, кто знал бы этот балет досконально.
Когда же "Эспада" брал "Мерседес" на руки, Тоня всерьёз опасалась, что переоценила его благоразумие - сейчас он её уронит. Но к счастью, так рисковать своей репутацией Максим не стал.
Кружась в танце, Тоня искренне не понимала, как могла полюбить такого мелочного, непорядочного человека. Человека, который может так тупо и топорно гадить, притом в ущерб работе. Красиво разбить сердце, как Альберт Жизели - и то не додумался!
Но зрителю казалось, что тореадор и танцовщица безумно и страстно друг в друга влюблены. Никто и подумать не мог, что "Мерседес" глубоко презирает "Эспаду", и что он, в свою очередь, отвечает ей взаимностью.

"Привет, Вася! И тебе большое спасибо за письмо! Рада, что ты держишься, не теряешь присутствия духа, да ещё и думаешь о перспективах. Я не знаю, думал ли о таковых Вацлав Гавел, когда сидел в тюрьме. Но если так, то он не ошибся. Аналогичной должности я тебе, конечно, не обещаю, но не теряю надежды, что времена изменятся, и что случится это при нашей жизни.
Спрашиваешь, как мне роль Мерседес? Так-то неплохо, но Максим был каким-то неуклюжим. Я ему как партнёрша тоже не понравилась. С нетерпением жду, когда Вера поправится - пусть сама с ним танцует! Марина недовольна, что роль досталась именно мне, рассказывает всем, будто я нарочно подстроила Вере перелом.
Библиотекаря наделю назад выписали из больницы. Сейчас он, слава Богу, заметно пошёл на поправку. Егор собирается на выходные в Тулу - посмотреть музей пряника и музей самоваров. Приглашал меня поехать вместе с ним. Так что в субботу-воскресенье буду в Туле. Приеду - напишу о своих впечатлениях.
Кстати, Егор, оказывается, любит театр, правда, больше спектакли, но балет, говорит, тоже зрелище интересное. На днях смотрел "Жизель", ему очень понравилось.
Здорово, что ты взялся учить французский! Наверное, язык сложный? Впрочем, для меня иностранные языки всегда были гестаповской пыткой.
Наверное, ты прав: нынешнее время - нелёгкий экзамен для нас для всех. Экзамен на человечность, на порядочность. Среда, конечно, может искушать и развращать, называть чёрное белым и толкать на нехорошие поступки. Но тем не менее всегда находились и находятся люди, которые могут сказать "нет" стадному чувству и остаться собой. И я думаю, они правы: лучше уж сейчас стерпеть презрительное отношение агрессивной толпы, чем потом всю жизнь стыдиться, что поддался как последний дурак.
Рада, что ты в этом плане предпочитаешь не терять здравого смысла.
Ладушки, иду собираться, а то завтра вставать рано.
Счастливо!
Тоня".
Дописав письмо, девушка затолкала его в конверт, написала адрес и положила в сумку. Завтра по дороге на вокзал она будет проходить мимо почты и бросит письмо в ящик.
Скорей бы уже завтра! Увидеть Егора, услышать его голос! А там целых два дня с ним!
Надо, кстати, погладить салатовое платье. К рыжим волосам - самое то. К тому же, Егор её в таком ещё не видел.
Пока девушка ставила утюг, пока доставала платье из шкафа, подбирая к нему подходящие украшения, по радио звучало:
"Улыбнись мне, моя отрада!
Улыбнись мне, моя печаль!
Ты сегодня со мною рядом,
И былого тебе не жаль".

"Озари меня звездопадом,
Чтобы близкою стала даль.
Улыбнись мне, моя отрада!
Улыбнись мне, моя печаль!"
- Мамина любимая песня! - отозвался Егор.
Маршрутка стремительно проплывала по залитому дождём асфальту, минуя здание в форме шлема - музей оружия, речку, динозавра у фасада экзотариума. Город не производил впечатления шумного, хотя "глухим затульем", отчего, видать, и пошло название, также не казался.
Они приехали утром рано - первой "Ласточкой". Город-герой встретил их мемориалом погибших за родной город, что расположился у самого вокзала, ларьками с тульскими пряниками разных форм и размеров, автобусной остановкой с маршрутками, готовыми доставить в любую точку города. Но всё же до гостиницы Тоня и Егор решили дойти пешком.
Однако путь оказался более долгим, чем девушка себе представляла. И пока они, наконец, дошли до гостиницы, ноги успели устать. Но несмотря на это, "экскурсионную программу" никто отменять и не думал. Оставили вещи в номерах - и вперёд.
- Куда идём сначала? - поинтересовался Егор.
- Давай в музей пряника, - ответила Тоня.
- Идёт.
- Только давай поедем, а то, чую, это не ближний свет.
- Я тоже так думаю.
Маршрутка остановилась за несколько метров от домика с вывеской и высоким крыльцом. Чуть поодаль меж металлических прутьев забора проглядывала калитка, через которую едва помещался зонт. Распахнутая настежь, она говорила о том, что сегодня в музее рабочий день. Во дворе на маленьком крылечке, защищаясь от падающей с неба воды, собралась толпа.
- Очередь? - осведомился Егор у пожилой рыжеволосой дамы.
- Да, ждём, когда часть группы выйдет.
- А не знаете, свободный просмотр возможен?
- Не знаю. Это вам лучше в магазине спросить. Там всё скажут.
Протиснувшись через калитку, Егор и Тоня поднялись по деревянным ступенькам на крыльцо. В магазине их глазам предстало обилие пряников. Среди них были и привычные прямоугольные, и круглые с рисунками копеечных монет, и овальные с изображением слив, явно говорящих о начинке, и чайниками, и сердечками. Одни, по законам классики, были просто покрыты сахарной глазурью, другие же поражали яркостью цветочных росписей.
Продавщица действительно была в курсе работы музея - сказала, что сейчас там водят группу туристов, и свободный осмотр будет возможен только через полчаса.
- Может, тогда пока чайку с пряником? - предложил Егор своей спутнице.
- Давай, - согласилась Тоня.
Пройдя под аркой в чайную, девушка заняла место за одним из столиков и, пока Егор стоял в очереди в магазин, купила пару чашек чая. Вскоре парень появился, держа в руках большое сердце.
Пока они сидели за столом и наслаждались сладким пряником с нежным яблочным повидлом, незаметно пролетело тридцать минут. К двери музея вернулись как раз когда оттуда выходила вторая часть группы.
Миновав сени, Егор и Тоня оказались в зале со стеклянными витринами. Справа от входа примостился, словно важный господин, огромный прямоугольный пряник, испечённый специально к юбилею города. Чуть нагнувшись, можно было почувствовать запах мёда. Стало быть, настоящий, съедобный!
Начинался осмотр с показа видеозаписи, как печётся пряник. Для наглядности на витрине было выставлено несколько пряничных досок.
Но самыми интересными, конечно же, были сами пряники. С Днём рождения, с Днём свадьбы, с Днём ангела, с Днём защитников Отечества, с праздником 8 марта, с Первомаем. А для праздника Великой Победы так и вовсе выделили целую витрину. 40 лет, 50 лет, 60, 65, 70. Города-герои Севастополь, Смоленск, Тула, Керчь - с гербами и памятниками воинской славы. Пряник - память о мужестве блокадных ленинградцев. Далее шли юбилейные пряники с круглыми датами СССР, ВЛКСМ, Интернационала. Последнюю витрину занимали пряничные рекламы разных организаций и политических партий, поздравления с юбилеями знаменитых туляков, а также сего славного города и Тульской губернии.
- А здесь нет юбилейной даты Тульского Мемориала? - спросил Егор, с любопытством разглядывая витрину.
- К сожалению, не заказывали, - ответила сотрудница музея. - Мы же делаем на заказ.
- То есть, можно заказать любой пряник с надписью? - уточнила Тоня. - И его сделают?
Сотрудница музея заверила, что там и будет. Заказывают на дни рождения, юбилеи, свадебные торжества, можно заказать именной пряник для любимой девушки, например. Цены? Это зависит от размера, формы и сложности рисунка. Изготавливается пряничная доска, по ней выпекается пряник. Авторское право? Это как заказчик пожелает. Если будет на то его добрая воля, разрешит музею испечь по этой доске экспонат для выставки.
- А если кто-то закажет нечто экстремистское? - спросил Егор. - Со свастиками и прочей фигнёй.
- Нет, такого ему, конечно, не сделают.
Распрощавшись с сотрудницей музея, парень и девушка вышли, подставив зонт под струи дождя. В магазине прикупили ещё пряников и конфет местной фабрики, что притулились на витрине слева.
- Жалко, тут нет пряничных форм, - поделались Тоня со своим спутником. - А то можно было бы взять и испечь. Пусть даже не по рецепту... Интересно, как у них пряники так долго хранятся?
- Я думаю, это во многом потому, что делаются на меду, - предположил Егор. - Ну что, теперь в экзотариум?
- Пошли.
Здание с бронзовым динозавром у входа оказалось по другой стороне улицы и совсем недалеко. Крупные мадагаскарские тараканы, скорпионы, ярко раскрашенные ядовитый древолазы, огромная жаба-ага, гадюка и сетчатый питон по кличке Сетка - все эти экспонаты показались Тоне довольно-таки интересными. Не меньшее впечатление производила ловкая обезьянка, большеглазая сова и ящерицы: маленькие жемчужные, резво лазающие по деревьям и стеклу аквариума, варан по кличке Зефир, что преданно по-собачьи смотрел на сидевшую у стекла сотрудницу.
- У нас с Зефиром большая любовь, - объяснила женщина. - Беру его на руки, целуемся.
- Так это ж опасно! - удивилась Тоня. - У них же слюна токсичная!
- Есть такая порода варанов, укусит - и мгновенное заражение крови. Но Зефир к ней не относится.
- А я, когда был в Таиланде, видел, как дрессировщик целовал кобру, - вспомнил Егор. - Они раскрыли капюшончики, шипят, а он отвлечёт внимание и раз - поцелует.
- Прикольно! - отозвалась Тоня.
- А потом выцедил яд и давал нам к одной прикоснуться. Кстати, на ощупь тёплая, приятная.
- Ты реально трогал кобру? Голыми руками? И не боялся?
- Нет, яд же выцедили. Да и дрессировщик её держал. Интересно, тут есть кобры?
Однако змей, кроме гадюки, питона, гремучника и вызывающе раскрашенной молочной в экзотариуме не оказалось.
Когда Егор и Тоня развернулись к выходу, серая сова, сонно потянувшись, проводила их взглядом. Зато старая черепаха, прожившая на свете двести лет, продолжала сидеть, вопреки всякому этикету, повернувшись к посетителям задом, всем своим видом показывая, что ей нет до них дела.
- Как тебе экзотариум? - спросил Егор уже на крыльце.
- Классно! Только маленький. Ну что, теперь в музей самоваров?
Но сначала туристы решили пообедать. К их радости, по дороге им попалась приличная и недорогая пиццерия.
Когда они после обеда вышли на улицу, почти сразу подъехал автобус, который за несколько минут довёз парочку до гостиницы. Бросив в номерах пакеты с пряниками, Тоня и Егор устремились к Кремлю.
У самого входа в Кремль, недалеко от фонтана располагалось голубое здание с колоннами.
- А вот и наш музей!
Зал на первом этаже заполняло множество стеклянных витрин с самоварами. "Шары", "дули", "рюмки", "вазы", большие и маленькие, с гранёными и гладкими боками, на некоторых были выгравированы затейливые узоры. Присутствовали и совсем необычные - в виде терема и паука, напоминавшего скорее НЛО.
В то же время в зале проходила экскурсия, и гид рассказывал группе туристов, как древние люди растапливали самовар, как сверху ставили чайник и варили дорогой по тем временам чай, как, завершая чаепитие, накрывали самовар тушилками.
На втором этаже разнообразия самоваров оказалось ещё больше. Притом не только тех, которые можно было бы использовать по прямому назначению, но и сувенирные, сплетённые из лозы, вырезанные из дерева, слепленные из сахарной глазури и украшенные сахарными цветами. В центре зала находился большой картонный самовар. Поднявшись по ступенькам, можно было войти внутрь него и увидеть самовары с росписями под хохлому.
- Вот папе на юбилей подарили похожий, - Егор указал рукой на один из них. - Друг из Тулы, председатель местного "Мемориала". Кстати, его солагерник. Правда, самоваром почти не пользуемся, но всё равно приятно.
- Да, интересный подарок! - откликнулась Тоня. - Я вот думаю, может, купить небольшой - как сувенир, чтобы много места не занимал.
Осуществить задуманное получилось на нижнем этаже - в лавке, где продавались сувениры. Из всего разнообразия Тоня выбрала красный с цветочным рисунком, высотой с ладошку.
Покинув музей, парочка решила посетить Кремль. Пройдя под аркой, Егор и Тоня оказались перед собором. Со всех сторон его окружали зелёные лужайки, разрезанные узкие дорожками, тянувшиеся до самых крепостных стен. Вдоль дорог усталого путника манили кованые скамейки.
Зайдя внутрь одной из башен, можно было по крутой лестнице подняться на изрезанную зубцами стену и полюбоваться окрестностями с высоты. Так парочка и сделала. Однако посмотреть музей в самой башне не получилось - рабочий день подходил к концу, и покупать билеты было уже поздно.
- Приходите завтра, - посоветовала вахтёрша.
Егору и Тоне оставалось только пройтись по стенке до соседней башни и там уже спуститься вниз.
- Ну, как тебе город? - спросил Егор, когда они, утомлённые, сидели на скамейки, созерцая собор и башни.
- По-моему, город интересный! А тебе как?
- Музеи впечатляют! Помню, я был в Туле десять лет назад, со школьной экскурсией. Но тогда мы галопом по Европам - посетили Кремль - и в Ясную Поляну, где Толстой жил.
Толстой... Славный писатель! Тоня помнила, как в школе, когда проходили "Войну и мир", зачитывая отрывки, она с интересом прочитала все четыре тома, не осилив только эпилога. Слишком уж длинным и скучным он ей показался. А потом с удовольствием смотрела фильм с Вячеславом Тихоновым в роли князя Андрея.
- Да, Тихонов был классный актёр! - отозвался Егор. - Помню ещё Штирлица из "Семнадцати мгновений весны"...
Впрочем, и Толстой, и Штирлиц вскоре были забыты. Мир для Тони вдруг стал будто нереальным. Егор, его глаза, губы, что становились всё ближе к её лицу... Когда девушка опомнилась, то обнаружила себя в его объятиях. Что делать? Сопротивляться? Вырываться? Или же?...
"Чего же я хочу на самом деле?"
Однако в следующее мгновение Тоня уже поняла это со всей ясностью. Так, словно по-другому и быть не могло.
Солнце, заходившее за горизонт, провожало розовым взглядом Тулу с Кремлём и целующуюся парочку на скамейке. Парень и девушка пробудут здесь ещё долго. Потом пойдут в супермаркет, купят всё что нужно для салата и, поужинав в Тонином номере, вернутся на городскую площадь - туда, где стоит гордость Тулы - бронзовый пряник. Вернутся, чтобы при тусклом свете фонарей полюбоваться, как вздымаются и оседают, переливаясь всеми цветами радуги, струи "танцующего фонтана".
А тем временем за несколько километров - в самом сердце столицы - уже начинались грандиозные события. События, которые в корне изменят жизнь всей страны.
0

#7 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 21 ноября 2020 - 18:32

6

ТЕСТ НА АДЕКВАТНОСТЬ


Моей сестре посвящается

Лиля очень не любила брехологию. Зато брехология очень любила её. Под этим термином Лиля подразумевала все тренинги, мастер-классы, семинары и вебинары, которые в последнее время обрушились на её бедную голову, где присутствовал небедный мозг. Она считала себя идеальной, ибо спокойно относилась даже к профессии коуча, понимая, что каждый должен зарабатывать на хлеб как умеет. «Просто пришло такое время, - думала она - трындеть ни о чем и находить решения с помощью метафорических карт, альбомов желаний, ритуалов на деньги и обрядов на луну». Лиля, однако, понимала, что надо сохранять спокойствие и взращивать в себе хладнокровие. Хотя при этом вместо обрядов на луну ей хотелось на нее выть, потому что в последнее время HR специалисты их компании словно сговорились заморить ни в чем неповинных программистов чередой эффективных тренингов.
Обучение тимбилдингу с помощью визуализации себя в подлодке вместе со всем экипажем относилось к той категории тренингов, которые в Лилиной системе координат еще можно было терпеть. Равно как и семинар по раскрытию талантов путем раздвижения мысленных горизонтов. Хотя тут уже HR специалисты ходили по лезвию ножа. А вот когда команде отчаянных программистов предложили участвовать в метафорической игре «Как построить личный бренд», бездонная чаша терпения Лили переполнилась. «Какой на фиг бренд? - негодовала она. - Бред какой-то!» Когда же после двухчасового аутотренинга по укрощению праведного гнева, она потерпела поражение, то решительно направилась в кабинет менеджера по связям с брехологией.
- Добрый день! Разрешите войти?
- Пожалуйста, Лилия Викторовна, проходите.
- Эльвира Артуровна, скажите, зачем моим программистам знать, как строить какой-то бренд? Зачем всему отделу тратить четыре часа на то, что нам не пригодится в работе?
- Видите ли, эта метафорическая игра есть метафора метафоры вашей жизни. Вы лучше узнаете, что в душе скрывает ваш коллега, поможете ему понять себя и найдете ключик к собственным глубинным желаниям. Игра помогает увидеть то, что вы до сих пор не видели.
- Если не видела, значит, это мне не нужно. Вы так не считаете?
- Я считаю, что тренинг необходимо пройти каждому человеку с высшим образованием. Каждому! Я сама иду на этот замечательный класс к мастеру Алисии.
- Но вы можете сказать, как метафорические карты помогут нам написать программу?
- А вы попробуйте. Возможно, у вас откроется второе дыхание.
- Лишь бы не закрылся третий глаз.
«Какие же недалекие эти технари!» - подумала Эльвира Артуровна, когда Лилия Викторовна вышла из кабинета.

«Пусть все будет так, как ты захочешь», - разозлилась Лиля, вспоминая слова из известной песни. И дала команду отделу 22 сентября собираться таки на мастер-класс по построению личного бренда. С обязательным условием – нести всякую чушь, хотя она не сомневалась, что это будет нетрудно в условиях заявленной темы.

Сколько себя помнит, Лиля всегда была упертым логиком-агностиком с задатками лидера, как сейчас модно говорить. Она была уверена, что у всех творческих людей в голове находится мыльный пузырь с броуновским движением. Математика – вот, кто царица всех наук! А тут какие-то метафорические карты. Бренд свой она уже давно построила, завернула, упаковала и удачно продала в компанию «Ти АйТи». По крайней мере, ее зарплата говорила именно об этом. Но условия сегодняшнего мира были таковы, что без трындежа, блоггерства и позерства держаться ему было не на чем. Разве что на старых дрожжах – законах физики. Вот это она и собиралась доказать на предстоящем тренинге. «Пустословие – великий грех», - считала она.

В день «Ч» все сотрудники оделись, как и положено программистам – в уютные домашние одежды с легким налетом пыли. Они были настроены решительно и бесповоротно. У многих за заляпанными стеклами очков скрывались грустные глаза, за торчащими волосами – сильный мозг, который был готов построить все, что угодно, кроме бренда. Лиля знала, что им сегодня придется нелегко. Четыре часа бла-бла-бла, причем это бла-бла-бла надо делать им, прирожденным интровертам, доставая из колоды метафорические карты, способные изменить судьбу. Судьбу каждого человека с высшим образованием.

Алисия Мол прибыла на свой мастер-класс с задержкой на полчаса и даже не потрудилась извиниться. 12 человек побрели за круглый стол, где им любезно предложили расположиться и расслабиться. По возможности, конечно, ибо возможности расслабиться в данных обстоятельствах были на грани фантастики.
А потом, собственно, началась сама фантастика.

Алисия велела каждому достать из колоды «своего» зверя. И вот этот самый «хорек» и должен был обозначать твоё второе «Я». Далее надо было описать себя в рамках характеристик этого животного и понять, почему же сегодня я вытащила именно его. Что во мне говорит о повадках белки? Каждая программистка сейчас мечтала вытащить как минимум тигрицу, как максимум - пантеру. Но когда коллега Марина достала из колоды картинку ящерицы, настроение ее заметно ухудшилось. Изменения с настроением последовали и дальше, потому что вторым пунктом программы Алисия потребовала от коллектива рассказать плюсы Марины-ящерицы. Все что-то мямли про хвост на голове, который вот-вот отпадет, про любит погреться и покурить на солнце. Марина отыгралась на Алле, Алла выудила из колоды портрет песца. Белого, как она сама, подкрадывалась также незаметно и появлялась в самое неподходящее время. А потом пошло-поехало. Битва личных брендов.
Скромный программист Андрей достал карту с орангутангом и мгновенно почувствовал себя самцом всея отдела. Он заявил о своей непроявленной, глубоко спящей мужественности, готовности действовать и любить. Хотя до этого контора подозревала его в гомосексуальности. Ан, нет! Вот она вся сила личного бренда! В бреду рожается истина!

Второй час
Шел второй час этого кружка «Ребятам о зверятах». Лиля нервно теребила метафорическую карту, способную изменить ее надежно упакованный бренд. Да, все шло, как и было задумано – коллеги несли чушь. Но, вроде бы, чушь по делу.
Лиле досталась зеленая игуана. Какая, к черту игуана? Но когда сотрудники стали всерьез обсуждать ее быстрые повадки и умение мимикрировать, она начала читать про себя мантру «Математика - царица всех наук». Не помогло.
А когда Эльвире Артуровне выпала карта с изображением коричневой кобылы, и коллеги с удовольствием приписали ей скрытую доселе грациозность, помноженную на породистость, Лиля сдалась. Она присутствовала на образцовом уроке брехологии.

Третий час
Пролетел почти незаметно, поскольку бывшие программисты, сегодняшние животные, гордившиеся личным брендом, вошли во вкус. В ход пошла другая колода – с абстрактными картинками. Какие-то цветы, проросшие в банке, а вокруг них Вселенная, деревья в виде ножниц и хоботов, земля в форме подушки, женская грудь, выступающая из спинки стула. Математика – царица… «Даже не начинай», - шепнуло подсознание.
Так вот, на основе этих картинок программистам-брендистам надо было сказать, в чем же их талант. Что и как они хотят сказать миру? Раньше это был язык богов Паскаля и Джавы. Теперь все было неточно.

Четвертый час
На последнем (как думала Лиля) боевом часу стало понятно, что не бейсиком единым живет отдел ее. Все с упоением обсуждали невиданные доселе травы, изображенные на рисунке, косы девы, в чьи волосы были вплетены птицы и бабочки, радугу, выбитую на теле осла и тучи, повисшие над разумом то ли мальчика, то ли девочки. Лиля пыталась понять, в чем фокус? Как меняет сознание этот проклятый бренд? Ей хотелось кричать: «Верните все назад! Я всех прощу! И никуда не отпущу!» Но было поздно. Поздно на улице. Фонари зажглись, нервно подмигивая ей через окно. А мозг программистов выключился.

Пятый час
Вот, когда она поняла, что коллектив дошел до точки невозврата в техническую реальность. Это было видно по раскрасневшимся лицами и пене у ртов. Какой-то бренд порвал программистскую картину мира на метафорический флаг! Когда она пыталась показать Алисии на часы и призвать к таймингу, та сказала, что закончить сейчас – это все равно, что поставить крест на собственной уникальности. «Вы же не хотите лишиться удовольствия и увидеть новый путь развития своих сотрудников?» - пропела она. «Лишь бы этот путь был светлым», - подумала Лиля.

Шестой час
Эльвира Артуровна возомнила себя прекрасной девой и сразу после окончания тренинга вознамерилась уйти в натурщицы. Летящей походкой.
Но эта еще ладно, пусть отправляется. Вот как быть с остальными? У которых открылось какое-то там дыхание, засветился глаз и вздернулся нос. Пора было упаковывать их бренды в старые коробочки. Осталось понять, как.

Лиля громко отодвинула стул, встала из-за стола, прочистила горло и сказала:
- Уважаемые коллеги и гости компании! Я вынуждена покинуть этот замечательный тренинг в виду того, что мой личный бренд всячески сопротивляется этим метафорическим метаморфозам. Жду завтра весь отдел в полном составе на рабочем месте. Своих зверей просьба оставить дома. Вам, как и прежде, понадобится только мозг.

Лиля направилась к двери, а за ее спиной раздались громкие аплодисменты.
Она на секунду замерла. Нет, ей не послышалось. Лиля развернулась и уставилась на публику с драматическим вопросом в глазах, который возможно было прочитать, используя только ненормативную лексику.
После непродолжительных оваций Эльвира Артуровна изрекла:
- Поздравляю вас, Лилия Викторовна! Вы только что прошли тест на адекватность. Жму вашу руку! Вы справились «на отлично».
Сотрудники засмеялись и стали подбрасывать в воздух метафорические карты.
Лиля незаметно смяла картинку с игуаной в кармане пиджака.
- Кстати, - добавила Эльвира Артуровна. - Сертификат о вашей 100 процентной адекватности выдам завтра. С подписью Алисии и замечательным подарком от нее - тренингом «Как построить личный бренд».
0

#8 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 21 ноября 2020 - 20:28

7

КОМОК НЕРВОВ


Однажды утром Сергей Семёнович Кочка обнаружил, что у него вырос живот. Это открытие потрясло его до глубины души. Прямо как был, в трусах-семейниках, он встал перед зеркалом в полный рост и принялся изучать масштаб катастрофы.
Со спины было почти незаметно. Спереди еще терпимо. Если же приглядеться сбоку — совсем беда. Как ни старался Сергей Семёнович напрягать пресс, втягивать в себя огорчающую часть тела, результат менялся незначительно - очертаниями фигуры Сергей Семёнович стал весьма схож с женщиной на сносях.
Этим выводом Кочка поделился с приятелями, можно даже сказать — лучшими друзьями: Фёдором Смирновым и Иваном Лядащим. Их отчества пока позволительно опустить, ибо общались друзья всегда по-простому. Встреча состоялась в кафе «Встреча» (такая получается игра слов). Взяли по стаканчику пенного да по пакету сухариков. Друг Фёдор сухарики презирал, будучи приверженцем натуральной здоровой пищи, но его любимой воблы в наличии не было. Да и вообще выбора никакого не было, что сразу бросилось в глаза друзьям и подтолкнуло их к решению в дальнейшем поискать другое место для общения.
- Серёга, ты не прав! - сразу взял быка за рога Фёдор.
- Ага, конечно! - едко возразил Кочка, взглядом ища поддержки у Ивана.
Но Лядащий громко хрустел сухариками и пока что не выказывал желание присоединиться к прениям.
- Запомни: хорошего человека должно быть много! - Фёдор произнес эти слова тоном, не допускающим возражений.
Сам Фёдор, если рассматривать ситуацию в соответствии с его же критериями, был человеком хорошим до невозможности. Главной, образно выражаясь «градообразующей», частью его тела являлись щёки. Щёки чувствовали себя столь вольготно, что позволяли себе ужать до минимума места, отведённые природой для глаз, носа и губ. Фигура напоминала добротный дубовый шкаф, когда обладатель её был одет строго: в брюки и удлинённый пиджак. Джинсы, а тем паче спортивный костюм сводили не нет вышеуказанную схожесть. Дуб, казавшийся в них пролежавшим изрядное время под водой, вспучивался в самых неожиданных местах, что позволительно для бодибилдера, но не для добропорядочного уважаемого предпринимателя, владельца пилорамы, из продукта которой был сколочен каждый второй сарай в городе.
- Ага, конечно! - ответил Кочка и осёкся, поймав себя на повторе. Он очень хотел высказать своё мнение, но мыслей было так много, что они налезали одна на другую, не позволяя собраться и сформулировать что-либо дельное.
- Ага, конечно! - снова повторил он едва слышно и плотно закрыл рот, с мольбой глядя не Фёдора.
Тот понял друга и избавил от конфуза.
- Ты, Серёга, не суетись под тесаком. Излагай внятно и по делу.
Кочкин живот, инициировавший встречу, вдруг забурлил громко и протяжно, что придало Сергею уверенности.
- Вот у тебя, Федя, тоже есть живот.
Фёдор кивнул.
- Но он у тебя соразмерен организму в целом, а потому в глаза не бросается. Напротив, показалось бы странным, если бы у тебя его не было, - на этих словах Сергей осёкся, словно испугавшись, что заводит в непроходимые словесные дебри своего друга, привыкшего мыслить по существу, а выражаться кратко — в двух-трёх словах.
Фёдор насупился, призадумался и снова кивнул.
- Так вот, - продолжил приободрённый Кочка, - а у меня что? Что? Нет, ты скажи, что? - пристал он к другу, обретя смелость, его деликатной натуре совершенно не свойственную.
- Что? - переспросил Фёдор.
- У меня же только живот вырос, а всё остальное каким было, таким и осталось. Неправильно это. Негармонично, что ли. Если бы равномерно распределилось, я бы понял. Сорок лет и все такое. Начальник отдела, опять же, сидеть много приходится. Объективно предпосылки есть, не скрою. Но почему один живот-то прибавился? И, главное, я даже не заметил, когда он вырос. Вроде, нормальный был. А сегодня утром смотрю… эх! - махнул рукой Кочка. - Как женщина беременная, честное слово! - на его глаза навернулись слёзы.
Фёдор подпёр левую щеку могучей рукой и крепко задумался.
Сергей посмотрел на Лядащего, ожидая и от него поддержки и сочувствия, но замер в удивлении, забывши, чего хотел. Причина такой забывчивости была престранная. Дело в том, что длинный нос второго друга пришел в движение и начал сам собой слегка поворачиваться из стороны в сторону, как у ищейки, которая берет след. Ноздри запульсировали, точно пытаясь уловить тончайшие вибрации Вселенной. Казалось, прямо сейчас что-то должно было одним махом повернуть вспять привычный ход вещей. Еще секунда… Еще мгновение...
- А вот и чебуреки! - сотряс тишину зычный голос Вали-поварихи. - Налетай, голодранцы, пока горяченькие!
Определив источник раздражения, нос тут же успокоился, а его хозяин, собственно Иван Лядащий, устремился к раздаточной, откуда вернулся с пакетом, полным чебуреков. Заточённые в целлофан чебуреки томились, сплющивались, но все же умудрялись источать сильнейший аромат.
Друзья в тот же миг забыли все проблемы и вдоволь насладились плодами Валиного кулинарного таланта. Масло, обильно пропитавшее чебуреки, сочилось, капало, стекало по рукам едоков, но разве такая мелочь способна испортить здоровый аппетит?
Кочка и Фёдор съели по два чебурека. Иван Лядащий — четыре. Потом все синхронного вздохнули, откинулись на спинки стульев, закрыли глаза и отдохнули. Фёдор, как человек деловой, во время перерыва провернул важное дельце, а именно – произвел санацию поочерёдно каждого из зубных рядов, коя заключались в добывании остатков мяса канцелярской скрепкой, оставленной на столе забывчивым посетителем.
- Сштшавсшем не похотшж, - произнес вдруг Лядащий.
Тут необходимо сделать пояснение, дабы читатель не заподозрил автора в незнании орфографии. Дело в том, что за два дня до описываемых событий Иван посетил стоматологическую поликлинику, где ему удалили верхнюю «шестёрку» справа. После хирургического вмешательства, к счастью успешного, некоторые звуки, извлекаемые из облегчённого рта, стали звучать особенно. Вместо того чтобы выходить беспрепятственно по центру, воздух, задействованный в речи, нашел себе лазейку — внушительную арку на том месте, где ранее покоился зуб. Вкупе с уже имеющимся отсутствием соседнего клыка и сотоварища с противоположной стороны челюсти, это и привело к редкостному произношению. Впрочем, Иван Лядащий не был ни певцом, ни оратором, поэтому сей факт никак не повлиял на его жизнедеятельность.
Потревоженные друзья открыли глаза и вопросительно посмотрели на Ивана, как бы требуя пояснить произнесённую им реплику.
- У жентфин другой живот, - ответил Иван. - Торчит вешьма крашсиво. А у тебя — форма не та.
- Почему это не та? - обиделся Сергей.
- Нормальная у него форма, - встал на сторону Сергея Фёдор.
- Какие-то неприятные вещи ты говоришь, Иван, - осторожно начал Сергей.
Но Лядащий опять закрыл глаза и всем свои видом яростно убеждал, что наслаждается состоянием дрёмы, что сладчайщий сон уже деликатно прокрадывается к краешку утомлённого сознания. При этом он все слышал, о чем свидетельствовало нервное подрагивание кончика носа.
- Пар-р-ри! - раскатисто произнес Фёдор и стукнул по столу кулаком.
Валя-повариха выглянула из-за двери и показала кулак, ничуть не уступающий размером фёдоровскому.
- Пари! – тихим эхом отозвался Сергей в поддержку Фёдора и хлопнул себе по колену ладонью, хотя еще не разобрался, в чем предмет спора и кто его участники.
- Если незнакомые граждане примут Кочку за беременную женщину, ты, Лядащий, проиграл. В противном случае я готов признать, что твои слова про другую форму живота – сущая правда, - пояснил Фёдор непривычно многословно.
- На что спорите? – живо поинтересовался Кочка, обрадованный, что в споре участвует весьма опосредованно, однако, в случае выигрыша той или иной стороны непременно получит свою долю.
Фёдор промолчал, но многозначительно посмотрел на опустевшую тару от пенного.
Не открывая глаз, Иван протянул вперёд длинную руку. Фёдор утопил ее в кулаке. Сергей разбил.
Поиск незнакомых граждан решили проводить после предварительной подготовки. В самом деле, заподозрить, что заросший трёхдневной щетиной Кочка — женщина, были бы способны лишь весьма близорукие наблюдатели. Как бы странным не показалось, обязанности гримёра взял на себя Фёдор. Казалось бы, куда ему до постижения тонкостей зрительного восприятия? Разве может почувствовать прекрасное он, знающий толк в сушении древесины, в точковании кубометров да в трёхэтажных диалогах с наёмными работниками? Но Смирнов удивил, да так, что теперь автора подмывает обращаться к нему не иначе, как по имени-отчеству: Фёдор Авенирович.
Вооружившись новинками бьюти-индустрии, коих обнаружилось немеряно в комоде супруги Сергея Семёновича (преображение происходило у Кочки в квартире), Фёдор Авенирович приступил к манипуляциям без колебаний. Первоначально лицу Кочки посредством бритвенных принадлежностей (естественно, его личных, а не супруги), была придана та гладкость, что присуща младенцам всяческого пола в момент их появления на свет. Этот этап особого интереса не представляет, поэтому не смею излишне на нем задерживать уважаемого читателя. Впрочем, можно было этим и ограничиться. Но нет — Фёдор Авенирович не приемлел полумер. Возможно, именно это неудержимое стремление к вершине, к максимуму, этот здоровый перфекционизм и отличает успешного предпринимателя от рядового обывателя, который, сделав что-то тяп-ляп, махнёт рукой и скажет: «И так сойдет!».
Фёдор Авенирович твердо решил приблизить внешние данные Сергея Семёновича к тем, что характерны представительницам слабого, нет-нет, справедливей сказать - прекрасного пола. Он так явственно представил черты своей прелестницы, супруги Марьи Львовны, что глаза увлажнились, губы сжались еще более, ставши подобны узкому жерлу вулкана в окружении роскошных сопок, розовеющих в розовых закатных лучах, в качестве коих выступили замечательные щёки.
Во власти вдохновения начинающий гримёр взглянул на цвет лица подопечного и остался доволен. Затем внимательнейшим образом в свете солнечных лучей изучил карандаш цвета антрацита, смочил его слюной и провел плавные, подобные волнам, линии в области бровей. Отложил карандаш. Пока. Внутренний голос призывал не торопиться с самым сложным. Требовалось набить руку. Выбрав из энного количества помад наиболее призывную, Фёдор Авенирович до отказа выдвинул красящий столбик. Губы получились более чем чувственные. Доработки требовали лишь глаза. Они совершенно затерялись на лице, обретшем краски. Пришёл и их черед. Вот оно — самое сложное. Вновь взяв карандаш, Фёдор Авенирович чуть откинулся назад, наподобие живописца, примеряющего нанести на полотно последние, самые тонкие штрихи. Прицелился к левому глазу, приложился ...
- А-а-а! - не своим голосом взмолился Сергей Семёнович. - Пощадите! Жжёт! Жжёт, зараза!
Кочка бросился к раковине, включил воду и принялся тереть пострадавший глаз. Друзья пришли на помощь. Теперь глаз тёрли слаженно, в четыре руки, с использованием хозяйственного мыла.
- Слепну! Слепну, братцы! А-а-а! - завопил Кочка еще громче, хотя до этого казалось, что громче уже невозможно. Если бы в данный момент соседи оказались дома, то уже через десять минут около подъезда, расталкивая друг друга, толпились бы машины Скорой помощи, полиции, МЧС и, возможно, газовой службы. Но соседи ночным поездом уехали обмывать копыта внучатому племяннику в Коряжму. Ну да ладно, пусть едут, нечего нас отвлекать.
Когда столь душеволнительная процедура завершилась, выяснилось, что весь труд Фёдора Авенировича пошел насмарку. Вместе с глазом коварное мыло смыло и брови, и губы. Глаз же покрылся красными дрожащими прожилками, отчего стало ясно, что с продолжением преображения придётся повременить.
Посему решили вздремнуть, что и делали на протяжении следующего часа.
На этом месте внимательный читатель спросит: «Непонятно, а где же жёны этих замечательных друзей? Отчего так вскользь упоминаются они, несмотря на то, что день описывается выходной, возможно, даже воскресный?». Соглашаюсь. Исправляюсь. Дело в том, что как друзья наши друг в друге души не чаяли и доверяли самые заветные секреты, так и супруги их были столь же близки. В описываемый день с раннего утра они покинули дома в совместной компании, чтобы предаться развлечению, известному в народе как шоппинг. Поскольку иностранное это слово давно уже не пугает нашего человека, даже не владеющего английским, разъяснять его смысл не считаю необходимым. А поскольку (это тоже хорошо известно) сопровождается сие действо серьёзными тратами времени и ресурсов, предлагаю оставить супруг в покое и более к ним не возвращаться, дабы не отвлекать.
После кратковременного отдыха дело у друзей пошло споро. На лице Сергея Семёновича вновь появились брови, губы, да лучше прежних. Приобрели выразительность индийской танцовщицы оба глаза. Ресницами решили не заниматься: травмоопасно, неведомо, да уже и некогда.
Самых больших умственных усилий потребовала причёска. Родная шевелюра Кочки давно стала частью приятных воспоминаний, а предстать перед незнакомыми гражданами женщиной с гладко выбритой головой было бы чересчур дерзко. Воспользовались газовым платочком, в котором супруга Кочки ходила на церковную службу в двунадесятые праздники. Повязали бесхитростно – под подбородком.
Оставался последний штрих — одежда. Вроде бы, в чём тут может скрыться подвох? А он всё-таки скрылся. Дело в том, что дражайшая половина Сергея Семёновича состояла в иной весовой категории, нежели он сам. Поэтому любое её платье скрывало фигуру Кочки до такой степени, что разглядеть под ним даже зачатки живота не представлялось возможным. Воспользуйся при этом друзья вместо платочка кудрявым париком — и Сергея Семёновича приняли бы не просто за женщину, а за прекраснейшую звезду эстрады.
Друзья готовились уже признать крах предприятия, но положение спас Иван Лядащий. Находить выход из казавшихся безнадёжными ситуаций было его жизненным кредо. Причина — уникальные умственные способности, доставшиеся, по всей видимости, от высокородных предков. Иван Святополкович Лядащий (в паспорте отчество значилось другое, но мало ли раньше совершали ошибок при записях в акты гражданского состояния?) уверял всех в исключительности своего происхождения. По его словам, предыдущие поколения Лядащих имели не то графский, не то княжеский титул, владели несметными богатствами и занимались единственным достойным их происхождения трудом — распоряжались этими самыми богатствами, при том сдержанно, по-отечески руководили многочисленной прислугой. Доказательством служил неоспоримый факт: у Ивана Лядащего ладони были нежные, а пальцы — длинные, что он и демонстрировал каждому, поднося ладонь с растопыренной пятерёй прямо под нос собеседнику. Имелось и подтверждение косвенное: повинуясь генетической памяти, Иван Святополкович испытывал непреодолимую неприязнь к физическому труду. А поскольку несметных богатств и многочисленной прислуги у него не водилось, приходилось приспосабливаться и, переступая через себя, пробовать себя в различных видах приземлённой деятельности. Он побывал в качестве оператора котельной, технического служащего, помощника заведующего складским помещением, специалиста по погрузочно-разгрузочным работам, и ещё много чего, на чем останавливаться не будем, ибо это пространно и витиевато.
К чему столь подробное историческое описание? Оно служит подводкой к пониманию, почему Иван легко нашел выход из сложившейся ситуации. В данном случае его выручило знание основ изготовления одежды от кутюр (швейный цех «Белочка», предпоследняя запись в трудовой книжке). Уподобившись незабвенному Кардену, Лядащий смело взял ножницы, суровую нитку, иголку с таким крупным ушком, что правильнее назвать ухом, отрезал от приглянувшегося платья лишнее нарочито неровно, простегал изделие в боках, заузив по Кочкиной фигуре. Плечо получилось приспущенным, отчего модель приобрела дополнительный шарм. С обувью ничего придумывать не пришлось — кроссовки Сергея Семёновича в сочетании с его платьем образовали весьма актуальную пару.
Через некоторое время на центральную улицу города вышла чуть настороженная троица:
- богатый щеками Фёдор Смирнов — словно впечатывающий в асфальт всю мощь хорошего человека;
- чутким носом улавливающий все оттенки происходящего Иван Лядащий, штаны которого почему-то впивались в вислый зад, и приходилось их поминутно оттуда извлекать;
- Сергей Кочка, перевоплотившийся в женщину, которая несла впереди себя живот горделиво и вместе с тем бережно.
Тревоги рассеялись, словно и не было их, как и всего другого огорчительного, на что богат наш суетный мир. Друзья шумно вдохнули и, не сговариваясь, сказали: «Воздух-то какой, благодать!». Честно сказать, воздух ничем не отличался от того, что был вчера, и позавчера, и месяц тому назад. Машины сдабривали его выхлопными газами, заводская труба — рыжеватой кисеёй, места для складирования твёрдых бытовых отходов — своими, специфическими нотками. Но это всё уже, видимо, составляло настолько гармоничный коктейль, что хотелось и впрямь вдыхать, вдыхать, вдыхать, пока не лопнешь.
- А не подымить ли нам? - воспрял духом Кочка.
- Дело! - одобрил Смирнов.
- Тшавшем фто ли? - покрутил у виска Лядащий и ткнул Кочку в живот.
Друзья хлопнули себя по лбам: «Забыли! Совсем забыли!».
Прошли по тротуару от Центра тайского массажа до Пенсионного фонда. Подметили, что перестал народ замечать ближнего своего. Никому ни до кого нет дела. Хоть инопланетянин зеленый с глазами-лупалами появится — не увидят, ещё и толкнут: «Чего, дескать, встал на проходе?».
В этом месте надобно сказать про родной город друзей. А то недалеко и до недоверия: как так, посреди выходного белого дня идёт троица, загородившая весь тротуар, а местным жителям и дела нет, и слова ласкового не скажут? Просто город тот был особенный. Славился он на всю округу тем, что отторгал от себя всякую праздность, ровно злого ворога. Воскресный день тому не исключение: кто в храм, кто на рынок, один колесо у машины меняет, другой картошку-кормилицу огребает. Только школьники, в силу малого возраста еще не совсем разумные, позволяли себе слоняться без полезного дела. Но они ведь народ безобидный: если не наступить на них ненароком, и не поймут, что с кем-то встретились, в экран смартфона глядючи.
От такого невнимания Сергею Семёновичу померещилось даже, что живот его начал сдуваться. Кочка выпрямился и постарался придать выдающейся части тела завораживающее колыхание. Бесполезно. Никто не желал признавать в Кочке не просто женщину, но и человека вообще. Как и в его спутниках.
Но недаром же в Иване Святополковиче бродили гены вымерших стратегов. Он задрал нос повыше, так что бабушка, ведшая за руку внучонка, сообщила мальцу: «Буратино!», и изрек:
- А тфто мы фсе пефшком да пефшком?
И верно, обрадовались приунывшие было спорщики. Где невозможно человеку пройти незамеченным мимо другого человека, так это в общественном транспорте. Благо, остановка оказалась под боком. В автобус вошли без происшествий. Фёдор посетовал на духоту, из-за которой лоб его покрылся дрожащими выпуклыми каплями, норовившими пасть прямо на щёки.
Начавшаяся качка напомнила Сергею Семёновичу о годах службы на флоте, о штормах, что швыряли по волнам его корабль, опрокидывали, опрокидывали, да так и не опрокинули.
- Это что же за молодежь пошла! – вскричала мумиеобразная старушка, над которой навис прицепившийся к поручню Кочка. – Женщина в интересном положении, а никто и места не уступит!
Кочка посмотрел по сторонам, ища взглядом женщину в интересном положении и страшно смутился, осознав, что он и есть женщина. Примечательно, что кроме него, Фёдора, ставшего краснее, да Ивана, ставшего ниже, никто не реплику старушки не отреагировал. Никто не встрепенулся. Напротив, спины сидящих словно закаменели.
- Садись, милая, садись, страдалица! – спорхнула старушка, освободив место. Кочка потоптался, но сел. Старушка пристально вглядывалась ему в лицо, и он вдруг вспомнил, что они едут зайцами. Осознание такого глупого просчёта породило в мозгу живую картинку: как подходит контролер, спрашивает билет, выясняет, что билета нет, прогоняет их из автобуса, а все оборачиваются и понимают, что он – накрашенный мужчина. И ведь подумать могут что угодно, вещи самые постыдные!
- Да тебе, никак, худо! - встревожилась старушка. И надо бы ей присудить звание самой резвой горной серны, если таковое существует, за ту скорость, что развила дама возраста, мягко скажем, преклонного, переносясь из задней части салона к водительскому стеклу. А как яростно застучала она клюкой по хлипкой преграде, отделяющей водителя от прочих людей! Будь у него какой-нибудь страшный недуг: сердечко там шалящее или тремор конечностей, так и лежал бы многострадальный автобус со всем его содержимым в придорожной канаве.
- Стой! Стой, кому говорю! - бушевала неравнодушная пассажирка. - Там в заду женщине беременной плохо!
Троица друзей покинула автобус с чувством глубокого удовлетворения. Но насколько же мимолётно было их счастье! Как птичка, что клюнула зернышко с руки и упорхнула, и поминай, как звали! Они и не заметили, как мумиеобразная старушка вышла вслед за ними.
А сострадательная попутчица уже лупила клюкой дверцу белоснежного автомобиля с синей полосой, проходящей повдоль, и тремя крупными буквами на боку - «ППС». Водитель смотрел на неё, будто парализованный энергетическим потоком невиданной силы.
Со стороны, противоположной появлению главных действующих лиц, оттуда, где возвышалось питательное заведение, украшенное поясным изображением добра молодца с пирогом в пудовой руке, к автомобилю стремительно приближался по форме — коллега водителя, по внешнему виду — родной брат добра молодца. И рука пудовая, с тем лишь отличием, что вместо пирога сжимала она сосиски, без того крепко сдавленные пышнотелыми булками.
- Гражданка, прекратите безобразничать! - скомандовал молодец так строго, что его колосящиеся пшеничные усы приподнялись и встали по стойке «Смирно!».
- А ты, мил человек, чем подкрепляться на службе, отвез бы беременную женщину в больницу, - парировала старушка, ничуть не смутившись.
- Вы, что ли, беременная? – подмигнул молодец, но в этот момент заметил Кочку и, напрочь утратив шутливость, добавил: - Да я и не подкрепляюсь.
Пока молодец это говорил, его нога в форменном ботинке нарисовала на асфальте правильную окружность.
- Вот это правильно! - поддержала старушка, после чего выхватила сосиску из пудовой руки, откусила изрядно и пошла прочь, совершенно довольная.
Пшеничные усы засохли от огорчения, но чувство долга вновь напитало их силой.
- Садитесь, граждане! Доставим в лучшем виде! Служба наша такая — людям помогать, хоть она на первый взгляд как будто не видна, - произнес молодец.
По всему было видно, что он очень доволен витиевато сформулированной фразой.
Друзья сели на заднее сиденье в следующем порядке: Иван Лядащий, Сергей Кочка и Фёдор Смирнов. Когда последний втиснулся и потом еще сильнее втиснулся, чтобы захлопнуть дверцу, Лядащий пискнул, пригрезив, что его расплющило, и он вот-вот выдавит дверцу изнутри.
Мотор заурчал, как довольный кот, и машина двинулась вперёд неожиданно мягко.
- А давай-ка светомузыку, Василий, - сказал усатый молодец напарнику, - пусть посторонятся, да будут здоровы мамочка и малыш!
Будь усы молодца не пшеничные, а черные, можно было подумать, вот-вот взмоют ввысь бараньи рога, выйдут вперед джигиты в мохнатых шапках, с саблями да выдадут лезгинку, от которой задрожат горные вершины.
Эта картина так явственно представилась Кочке, что он, не мигая, уставился в окно и успокоился только тогда, когда увидел, что все знакомые здания на месте, а никаких гор в пределах видимости не появилось.
- Гражданка, а эти граждане Вам кем приходятся? - поинтересовался усатый, разглядывая пассажиров в зеркало заднего вида.
- Я брат, - ответил Фёдор, и щеки его залились краской.
- Я так и подумал, - обрадовался усатый. - Похожи.
Помолчали.
- А Вы, получается, супруг? - догадался усатый, обращаясь к Ивану.
- Полутфшаетша, - обречённо подтвердил Лядащий, громко шмыгнув носом.
Оставшуюся дорогу молодец улыбался, задумчиво глядя вдаль. И даже помахал на прощание, наблюдая, как друзья, распихивая друг друга, стараются поскорее втиснуться в узкую дверь поликлиники.
Мимо регистратуры прошли без остановки. Заняли место в очереди, состоящей из тихих, опрятных женщин.
- Ну что, красавицы, сейчас начнем, - подмигнул спешащий на прием румяный доктор и зачем-то покрутил перед носом Кочки инструментом, похожим на орудие пыток.
Сергей Семёнович осознал, что доктор навряд ли перепутает его с женщиной, поэтому не стал дожидаться приёма, поднялся и пошел прочь. Да и живот вроде бы уже существенно схуднул. Фёдор с Иваном догнали друга. Выходили молча. Еще быстрее, еще увереннее миновали регистратуру.
И только на улице поняли абсурдность своего спора. Где это видано, где это слыхано – чтобы добропорядочный мужчина в женщину рядился и расхаживал в таком виде при всем честном народе?
- Так что живи, Серёга, со свои животом и радуйся жизни. Что выросло – то выросло! – вынес вердикт Фёдор столь величественно, что Лядащий прослезился и зааплодировал.
Глядь друзья в сторону – а под кустами знакомая машина с синей полосой! И водитель с молодцем улыбаются добродушно. И машут приглашаючи – дескать, идите, мы вас еще подвезём.
Помахали друзья в ответ: спасибо, мол, мы сами. И выдвинулись в сторону дома родного. А ноги сами по себе двигались все быстрее, да так, что хозяева их не сразу и поняли, что перешли на бег. Бежали красиво, широко, как спортсмены на самом старте марафонской дистанции. И не было среди них ни победителей, ни отстающих. Ровно бежали, плечом к плечу, ноздря в ноздрю. Если бы попался на пути бегунов любитель сенсаций, захвативший с собой секундомер, был бы зафиксирован новый рекорд скорости, достойный для занесения в книгу рекордов Гиннеса. Но, как было уже упомянуто, жители города были слишком занятыми людьми, чтобы гоняться за сенсациями.
Иван Лядащий умудрялся на бегу декларировать свободу слова, собраний, а также презумпцию невиновности. Но всё равно никто ничего не понимал, поскольку от тряски воздух его организма совсем сбился с толку и выходил из каждой дырки, какие только встречал на своем растревоженном пути.
И только очутившись снова у Кочки, отдышались друзья. Отшвырнул Сергей Семенович парик, скинул платье, остался, как и был сегодняшним утром – в семейниках. Подошёл к зеркалу, стал боком, да погладил любовно живот. Смастерил кукиш, показал его зеркалу: «Нате вам, выкусите!».
- Правильно, Серёга! – одобрил Федор. – Я сразу понял, что твой живот – пустые хлопоты. Сейчас вон чего в мире творится, а ты: живот, живот. Сейчас жизнь – только держись. Так что не живот это у тебя вырос, а комок нервов!
Сели на диван Сергей Семёнович, Фёдор Авенирович, Иван Святополкович. Иван заинтересовался вопросом – действительно, что же сейчас творится в мире? Щёлкнул пультом, включил телевизор, нашёл новости. А там – батюшки светы! У главврача – комок нервов, учитель физкультуры - тоже, видать, должность нервная, мэр – ну этот понятно – забот полон рот. Сам губернатор и тот...
- Ах-а-ха! Ах-ах-ах-а! – зашёлся Лядащий в приступе веселья, да так, что свалился назад вместе со стулом. Фёдор и Кочка бросились ему на помощь.
- Так, так! – молвил Фёдор, извлекая из-за пазухи Ивана тару с пенным и продолжая с Кочкой ощупывать извивающегося друга. Лядащий от щекотки хохотал, сопротивлялся, но Кочка прижимал его ещё сильнее к полу комком нервов.
- Проиграл, проиграл! - шутили и смеялись друзья, и проспоривший Иван смеялся вместе с ними. А Сергей Семёнович Кочка радовался пуще всех.
0

#9 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 ноября 2020 - 17:00

8

АБВГДЕ?


В прошлом. СОШ №*. Кабинет № 49

Игорь Анатольевич нервничал.
Сегодня ему предстояло поднять с учениками 10го класса тему, которой он (хотя пробыл на замене ушедшей в декрет учительницы всего две недели) заранее побаивался. Несколько предыдущих уроков ясно дали Игорю Анатольевичу понять, что, для современной «прогрессивной» системы образования, он – реликт давно ушедшей эпохи. Какая-то трогательно-забавная несуразность, пытающаяся в век высоких технологий отстаивать, например, пользу паровых и угольных машин. Устаревший. Никчёмный. И ненужный.
- Эх, будь я лет на двадцать моложе… Я бы им рассказал… - Игорь Анатольевич тоскливо глянул на часы, где минутная стрелка безжалостно и неотвратимо пожирала время, оставшееся до звонка. До фактического объявления войны, на ведение которой у него, человека глубоко пожилого, уже не оставалось сил.
На миг поддавшись малодушию, он жадно (до звонка оставалось всего четыре минуты) протянул руку к утверждённому министерством учебнику и открыл его на сегодняшней теме. Желание обойтись без этих сочувственно-презрительных («старый совок») взглядов стало настолько сильным, что он целых две минуты заставлял себя выхватывать из текста общепринятые нынче тезисы о спорном историческом периоде. Тезисы двусмысленно-скользкие, как и те, кто их породил, упорно не давались, жгли старозакальный разум желчью и спокойно улечься внутри никак не желали.
В итоге Игорь Анатольевич сдался и, брезгливо морщась, устало откинулся на спинку стула.
«Мы так не умели. А, наверное, жаль. Вот так, исподволь, ненароком отравлять умы. И ничего конкретного же. Слово здесь, намёк там, щепотка лжи тут, немного недоговорить, что-то вырвать из контекста, и вот ребёнок уже ясно представляет, как раньше всё было ужасно. Мы-то говорили прямо. Обличали. Боролись. Лоб в лоб. Ладно, я тоже ещё могу побороться.»
Звонок Игорь Анатольевич выслушал уже спокойно, терпеливо собирая среди полей разочарования те осколки душевных сил, которые помогли бы ему провести очередной из «последних» идеологических боёв. И, если не выиграть, то, хотя бы, отступить с честью.
Дети вошли и расселись. В Игоря Анатольевича, с первых трёх парт, спаренными пулемётами, жадно и предвкушающе, уставились шесть пар глаз, ясно давая понять, что «бой» не будет ни лёгким, ни приятным. Этих ребят он знал. Вся школа знала. Своего рода феномен. Каждого из них в отдельности, наверное, одноклассники называли бы презрительно «ботаном» и шпыняли нещадно. Но, так как их было целых шестеро и спуску они никому не давали, то стали своеобразной «визиткой» класса. Учителя называли из АБВГДЕйкой. Тут тоже удачно совпало. Антон, Борис, Вагиф, Григорий, Дмитрий и Егор. Забавно. Игорю Анатольевичу мальчишки нравились. Умные не по годам, дружные, любившие спорить и задавать вопросы. Однако сейчас он предпочёл бы, чтобы их в этом классе не было. Наряду с плюсами молодости, такими как горячность, увлечённось, любознательность и искренняя, наивная вера в идеалы (какие вот только идеалы?), мальчишки обладали и всем комплексом связанных с юностью же минусов. Упёртостью, удивительным умением не слушать других, весёлым цинизмом, несколько, по-детски, жестоким, проистекающим от недостатка опыта и безоговорочной уверенностью в собственной правоте. При этом они, как один, были начитаны и эрудированы.
«Начитаны, да. Только чем их, так сказать, «начитывали»?»: подумал Игорь Анатольевич, снова неприязненно поглядев на учебник, притаившийся на краю учительского стола. Ярко раскрашенная книжица на мгновение вызвала у пожилого учителя тошнотворную ассоциацию с провалившимся в колодец разлагающимся телом. Вот оно лежит там, в темноте, где его даже не видно, а яд всё сочится и сочится понемногу в воду, в землю, из которой, отравленной, прорастает юная поросль, уже несущая в себе молекулы токсина. Испаряется вода, и ветер, колышущий траву, тащит с собой миазмы и шепчет, шепчет в уши…
- Кхм.
Негромкое покашливание вернуло Игоря Анатольевича в реальность, оторвав от пугающих размышлений. Он ещё раз оглядел учеников и, решительно тряхнув обрамлённой седым пухом головой, начал:
- Добрый день, ученики. Сегодня мы с вами начинаем комплекс тем, посвящённый периоду нашей истории, с современной трактовкой которого я категорически не согласен. Сегодня мы начнём изучать историю Советского Союза…

Несколько позже. Квартира родителей Егора. Кухня.

- Не, Димка, неудобно как-то получилось. – Егор задумчиво смотрел в кружку с чаем.
-Ох, да перестань! Получилось огненно. Пушка-бомба просто! – Димка, склонившись над блокнотом, торопливо расчерчивал табличку под тезисы и антитезисы, выдвинутые сегодня ими и учителем. – Не зря готовились, да и темы грамотно разбили! У Антохи социальная политика. Боря – политические свободы. А Вагиф про оккупацию соседей и насаждение идеологии как рассуждал жарко? Сразу видно – чёрный, хоть и не по паспорту!
- Я не чёрный. Я – кофейный!
Будто в доказательство, Вагиф отпил кофе из кружки и, слегка свесившись с подоконника, плюнул в товарища.
- А, да хоть глиняный, блин! – уберегая блокнот, Димка, уронив очки, нырнул под стол, и весь кофе достался Егору. Дождавшись, когда тот утрётся, и все насмеются, он выскользнул обратно и опёрся на стену максимально далеко от окна:
- Гриша про репрессии и вседозволенность верхов раскидал. Ты, Егорыч, про свободу слова! Что, скажешь не понравилось, господин школьный журналист?
- Себя-то забыл, скромный? – Антон по-дружески ткнул оратора вилкой в бедро и, пронзительно пискляво продекламировал: «Ох, наука была в упадке и подстраивалась под идеологию. Ох, все открытия сделаны были из-под палки, ценой стольких жертв! Ох, то! Ох, это!»
- Тьфу! Заткнулся бы, умнее будешь выглядеть. – Наконец закончив таблицу, Дима оглядел окружающих. – Так, ну, на счёт доводов старого я, наверное, просто запишу, что «всё переврали»?
Все засмеялись. Что были им, молодым, ждущим от жизни столь многого и окрылённым, бредни замшелого «совка», считай фанатика с крепко, до нынешних времён хватило, промытыми мозгами? Кто ещё всё переврал, спрашивается? Зомбировали же людей, зомбировали по страшному. Этот вон до сих пор перестать не может.
Только Егор не особо радовался. Он всё вспоминал, как учитель, наконец поникнув под сыпавшимися с шести сторон цитатами из учебников и глядя в стол покрасневшими глазами пробормотал, что, мол, история рассудит.
«Да, рассудит. Игорь Анатольевич кое в чём прав, конечно, сейчас тоже не всё в порядке. Но теперь, в обновлённой стране, у простых людей есть шанс всё изменить. Вот мы и изменим!»
Егор всё смотрел на дурачившихся друзей и пронизывала его глубокая, какая-то совсем взрослая, радость. И вера.
На следующий день ребята снова пошли в школу. А Игорь Анатольевич уволился.

Проходит длительное время.

- Ффух! – Егор стянул шапку и, стряхнув с неё сырой снег, брезгливо бросил на тумбу. Следом за шапкой отправились медицинская маска и шарф, лицо под которыми нещадно спрело. Не включая свет, пробираясь на ощупь сквозь штабеля старых газет, книг и журнальных подшивок, Егор добрался до потёртого кресла, рухнул в него и несколько минут сидел в темноте, прикрыв руками глаза и вслушиваясь в бушующую за окнами пургу. Потом выпрямился и глянул на светящуюся панель электронных часов. Была глубокая ночь. Со всеми делами в студии он и не заметил. Есть хотелось отчаянно. Прикинув свои финансовые возможности и сделав скидку на нежелание готовить, Егор достал телефон и позвонил в один из сервисов доставки готовой еды.
Дверной звонок вырвал его, успевшего задремать, из объятий морфея и отправил в обратный путь по захламлённому коридору. Открыв дверь, Егор отшатнулся от ввалившейся внутрь, роняющей талый снег, замотанной в шарф фигуры, с огромной жёлтой сумкой за плечами. В темноте пришелец производил гротескно-жуткое впечатление.
- Ох, да что это я? – Егор поспешил включить свет и из курьера сразу исчезло всё потустороннее. С кряхтением скинув с плеч баул, тот размотал закрывающий лицо шарф. Егор был очень удивлён. Он ожидал увидеть какого-нибудь молодого парня или мигранта, а вместо этого на него смотрело испещрённое морщинами интеллигентное лицо в массивных, старомодных очках с замотанной скотчем дужкой. Смотрело хитро, постоянно сдувая падающую на глаза седую прядь.
- Ну здорово, журналюга.
Прозвучавший голос. В нём не осталось ни пробивающегося периодически фальцета школьника, ни напора молодости, ни обстоятельной, массивной, всепронизывающе-горькой убеждённости зрелости. Он был уставшим и серым, хотя, несомненно, радостным. Но то была радость затухающих углей, которые, внезапно, задел случайный порыв ветра. Но сам голос этот Егор узнал.
- Дима, ты?
- Я.
Так они и стояли, обнявшись, в коридоре, посреди лужи талой воды, под слабым светом сиротливой, лишённой абажура лампочки. Два осколка счастливого прошлого, которые море жизни давно разметало в стороны, чтобы сейчас, неожиданно швырнуть друг-другу на встречу. И от этого соударения снова, пусть и ненадолго, родились искры.
После долгих радостных восклицаний (Чёрт, так рад тебя видеть, старый пердун!), звонков на работу (Закончил я на сегодня. Закончил, говорю! Рюкзак завезу завтра!), объятий и наполнения воздуха густым духом слегка пригоревшего кофе, двое друзей сели на кухне, за тот самый стол и стали сравнивать, кто больше постарел.
- Да ты вон на брюкву похож. Сушёную.
- Зато ты вон седой совсем. По сравнению с тобой, я ещё о-го-го!
- Да это потому, что волос у тебя нет почти, дурень! Так что седина не считается!
- А, знаешь… - Дмитрий сделал глоток из белой, глиняной кружки. – Вот Вагифу в этом плане действительно повезло. Грива была – «во!», да ещё как уголь. Пока лицом не повернётся – молодой парень, вроде.
Оба неловко замолчали и, не сговариваясь, посмотрели на подоконник, где когда-то, в далёком, счастливом прошлом, любил сидеть их друг.
- Да. «Кухонный клуб интеллектуалов», а? Жаль ты тогда уехал. – Дима сжал в руках кружку, словно в поисках тепла, но узкие плечи продолжали вздрагивать под старым, поношенным вязаным свитером. – Мы ещё пару раз собрались, а потом… Всех раскидало.
- Ну, работа у меня была такая. Всё в разъездах. Мне вас тоже не хватало. – Егор хотел хлопнуть Диму по плечу, но, вместо этого, сжал сухую, обветренную ладонь. – Зато сейчас, смотри, почти как в старые добрые, а?
- Да. – Дима горько усмехнулся. – Только поезд наш теперь короче на четыре вагона. Ты да я, вот и весь состав.
Снова повисло молчание. Егор поднёс кружку к губам и с отвращением понял, что кофе безнадёжно остыл. Посмотрел на Диму, снова на кружку. Потом на холодильник.
- Знаешь.
- М?
- Может давай помянем?
- Ты же не употребляешь, вроде?
- Обычно нет. Но сегодня, думаю, можно сделать исключение.

Пару часов спустя.

Дмитрий, которому, наконец, стало тепло, с удовольствием скинул надоевший свитер, стыдливо стараясь сжаться, чтобы не демонстрировать дурацкую жёлтую футболку с принтом. К чести Егора, тот никак не прокомментировал внешний вид друга, хотя Дима и сам понимал, что выглядит довольно потрёпано. Сам он отмечал, что выглядит Егор, хоть и не богато одетым, но довольно аккуратно и со вкусом. Кухня, где они провели так много счастливого времени, тоже почти не изменилась. Старенькая и уютная, она тоже отличалась чистотой и ухоженностью.
Дима снова вспомнил, как сегодня, когда из диспетчерской отправили адрес, разволновался и всё гадал, что же он увидит. Лет-то прошло немало, и он даже не знал, живёт ли старый друг всё ещё здесь. Оказалось, да, живёт. Правда друг превратился в старика со сломанными глазами.
- Так это. – Егор слегка покачнулся на стуле. – Давно ты остальных-то видел. Как они? Про Вагифа-то я по работе слышал. А остальные?
- Да как тебе сказать. – Дима опрокинул стопку, чтобы несколько оттянуть начало тягостного для обоих разговора. – Видеть давно не видел. Так. Созванивались. Списывались иногда. Про Вагифа тогда ты мне расскажешь, я-то человек простой, подробностей не знаю. А остальные…
Он уставился в окно, где в мутном свете фонарей, в истерическом танце бились белые снежные мухи.
- Ну?
- Ну. Антона похоронили. Недавно. Социальные государство, в которое он так верил, подвело блин.
- Что? Как?!
- Как, как… Заболел. Пневмония же гуляет. Дочь его говорит, в больнице не приняли, мол, мест и оборудования свободных нет, посокращали всё. Жили они не богато, на клинику денег не было. Вот он дома и болел. Пока не угас.
- Дела. А Боря что?
- А, Боря живой, слава богу. Но повидаться с ним у тебя вряд ли выйдет, если за границу не собираешься. За границей он, не знаю уж как там живёт.
- Боря? За границей? – Егор на секунду протрезвел от удивления. – Как? Он же среди нас самый ярый патриот был!
- Ну да. И верил в демократию и политическую свободу. А история ироничная. Пару лет назад, когда возраст пенсионный повышали, он же всё ругался, что это не по закону, что референдум должен быть и вообще, беспредел какой-то творится. Собрал на работе таких-же стариков, ну и пошли они попросить, чтобы им митинговать разрешили.
- И?
- Что «И?»? Отказали, ясное дело.
- А, дальше?
- Ну, Боря же мужик горячий. Всем сказал, что и так они пойдут, мол в конституции прописаны свободы митингов и прочее. Ну они и пошли.
- Ну?
- Ну и разогнали их. Боря дубинкой по голове получил, в его-то возрасте. Чуть за экстремизм не сел. Ну и, говорит, «не могу я так жить». Квартиру продал, всё, что скопил, собрал, и уехал, значит, правду искать. Найдёт ли где, сильно сомневаюсь.
- Да, дела. Надо позвонить ему хоть, что ли.
- Позвони. Если номер найдёшь, у меня вот нету. Теперь ты мне расскажи, что с Вагифом-то? Да и наливай, если есть ещё.
- Есть, есть, не переживай. – Наполнили. Выпили. Наполнили снова.
- Поганая с Вагифом история, блин! – Егор в сердцах хлопнул по столу, расплескав содержимое стопки. – Я её осветить пытался.
- Так а что не осветил?
- Что… То же, почему я теперь на канале не работаю.
- Как, не работаешь? Уволили что ли?!
- Ну да, давно уже, как раз после того случая.
- А почему?
- Ну, просто «свобода слова» наша – фикция драная! А цензура – суровая реальность. Начальство сказало – материал не подходящий. Я настаивал. Потом выложил ролик в интернет. А через два дня меня попросили.
Егор поднёс рюмку к губам, увидел, что она пуста, ругнулся и, трясущимися руками потянулся за бутылкой. Выпив, немного успокоился и продолжил.
- С Вагифом плохо получилось. Он же, с ним-то мы контакт поддерживали, когда юридический опыт получил, уехал на родину к себе. Тоже патриот. Был. И должность неплохую занял в правительственных кругах. А потом у них война с соседями началась. Ну и сначала, вроде, всё красиво. На нас коварно напали, все дела! А потом… Вагиф-то мужик умный. Ну и стал он открыто говорить, когда у них там лозунги специфические, про нации, зазвучали, что пахнет всё нацизмом явным. И может пригорочек этот нам не так уж нужен, народу там живёт всего ничего, переселить их не проблема, а молодёжь на смерть посылать перестанем. Не дадим использовать нас, как предлог, в большой политике. Ну, сначала его просто хаяли, как могли. С должности попытались снять. Не получилось. А потом он возьми, да и выскажи, что вот в советское время попробовали бы националистические элементы такую кашу заварить. Мол, лучше, может, и под присмотром жить, но в мире. И примеры ещё привёл, что вот, в «совке» у него родители к соседям в гости ездили, и те к нам. И всё хорошо было. А сейчас всё – исторические враги, оказывается!
Егор надолго замолчал, заново прокручивая в голове полные горького недоумения письма старого друга. Тот так и не поверил, что люди не просто заблуждаются. Что они, его собственные соотечественники, могут творить нечто подобное, ради выгоды. Просто по расчёту.
- А дальше? – Дима навалился грудью на стол.
- Дальше... Дальше – умер Вагиф. Говорят – ограбление. Но, терзают меня, друг, смутные сомнения.
- А почему не дали опубликовать это всё? У тебя же и материал, наверное, есть?
- Как, почему? Не соответствует, так сказать, «политике партии». Мы же – союзники другой стороны. Соответственно, Вагиф и его страна должны, в официальных СМИ, быть исключительно получокнутыми националистическими агрессорами. А там все были хороши. А несогласных тоже быстро затыкали. Национальная идея ведь.
Помолчали. Выпили. Помолчали.
- Твоя очередь, друг. С Гришей что?
- А, у Гриши всё хорошо.
- Правда?
- Ага. Было. Теперь сидит.
- Как?!
- Просто. Тоже забавно. Помнишь, год назад авария была? Когда нефть разлилась?
- Ну да, конечно. Вой поднялся страшный.
- Ну вот. А Гриша там начальником участка был.
- Так… - Егор снова взялся за рюмку, чувствуя, что язык, непривычный к алкоголю, начинает заплетаться. – Так его выходит… За дело?
- Ну да, можно и так сказать. – Дима, человек, к данному пороку более привычный, опрокинул ещё одну. – Только, всё, как обычно, не так просто. Он начальству, самому высокому, у которых дети в Лондонах учатся, постоянно депеши слал! Оборудование изношено! А те – дорого, справляйтесь. Ну и вот – результат. А виноват кто? Правильно – не богатеи же. Гриша и виноват. Он судиться пробовал, но там, сам понимаешь, такие адвокаты, что… В общем, ему ещё срок добавили.
Друзья молчали долго. Бутылка показала дно. На столе появилась вторая. Наконец, Егор, плотины сдержанности которого, подточенные новостями и алкоголем, «поплыли», спросил друга прямо:
- А с тобой что? Ты чего, старый хрыч, в твоём возрасте баулы таскаешь по пурге?! Ты же учёный! Историк!
- Ага. – Дима, тоже, наконец, «поплывший», всхлипнул. – Был историк, да весь вышел. Уволили меня, три года тому! Ну, как «уволили». По собственному, конечно. Ты вот школу помнишь? АБВГЕйку.
- Конечно, о чём спрашиваешь, дурак!
- Ну вот. – Дима патетически воздел руку со стопкой. – А историка? Который «совок»? Которого мы «разнесли»?
- Да. – Егор смутился. – Конечно.
- Вот. Игорь Анатольич! Вот. Я же в архивах ночевал, можно сказать. Так вот, история современная – штука подлая. В общем стал я, со временем, таким же «совком».
- Понимаю, друг. Ох как. Давай ещё по одной.
- Давай! Ну так вот… Уфф. Жилось не слишком сыто. Столичный университет же, «левакам» грантов не дают, диссидентом обзывают! А потом я студентов собрал, кто поумнее в «дискуссионный кружок». Ну, тогда меня и попросили. А ребят поисключали, в основном.
Дима снова выпил. Речь его, перемежаемая чем-то, подозрительно похожим на всхлипы, делалась, постепенно, невнятной.
- Ну а что делать было? Как остальные? Замалчивать… Искать… Способы коллаброционистов обелять? Царскую власть? Я же, знаешь, поначалу не сильно расстроился, мне год до пенсии оставался. Думал, поживу у дочери. Вот до сих пор и живу… Только до пенсии мне теперь не год, а на пять больше… Дочь-то слова мне не скажет, конечно, но нельзя же просто… Вот и работаю… Куда взяли. Кому старик нужен-то?.. А пенсия… Дожить бы…
Седая голова плавно опустилась на стол. Егор сидел напротив, подперев рукой подбородок и, сквозь пьяное безразличие, старался размышлять. Всё услышанное сегодня только укрепило его недоверие к системе, постепенно отнимающей у людей все свободы и привилегии, оставшиеся после «кровавого» периода истории страны. Сам он, уволившись с телевидения, вёл, какое-то время, интернет канал, исключительно политико-просветительской направленности. Тем и жил. И вот сегодня…
Егор сердито встряхнул потяжелевшей головой и упрямо протянул руку за бутылкой. Закрыли! «Нарушение режима противодействия пандемии»! А телеведущие, значит, не нарушители! Конечно, они же «наши»!
Егор пил. Смотрел на беспокойно спящего друга. И думал. Что делать. Как жить. Или, учитывая возраст, как доживать?
0

#10 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 02 декабря 2020 - 21:11

9

МОСКВА-БЛАГОВЕЩЕНСК


…В начале 10-го я таки не выдержал и написал ей… Просто вырвалось… криком души. (Хотя, что уж там… говоря откровенно, сообщение было не более глупым, чем большинство моих поступков). ”Ну, и спокойной ночи… И даже совсем не соскучился по тебе… Ну, ни капли не соскучился…” Сообщение ушло. Я положил телефон на тумбочку возле кровати и бездумно стал переключать каналы телевизора, ожидая ответа.
В течение часа сообщения от нее так и не пришло. (И вполне логично, что не пришло. Тогда ведь я еще не знал ее характера…) Я оделся, спустился в кафе гостиницы, оставив телефон в номере, и просидел там вплоть до закрытия, пока от кофе и пирожных уже не начало подташнивать…
Глупо, скажете? Глупо… согласен… Но просто ничего не мог с собой поделать… Не я первый и, думаю, не я последний… такой идиот… даже в ее жизни…
Сообщения от нее так и не пришло. Я провалялся на кровати еще часа полтора, посмотрел очередной фильм, периодически поглядывая на молчащий телефон. Один раз даже проверил, работает ли он – настолько невыносимой была тишина…
А потом, как-то вдруг неожиданно для самого себя подумал, что завтра она обязательно приедет. Точнее, может приехать. Если почувствует или прочитает между строк то, на что я надеялся, когда отсылал смс (хотя, сейчас, хоть убей – не помню на что же конкретно я надеялся…) Просто кто-то постучит рано утром в номер, когда я буду еще спать, а я со сна успею только завернуться в полотенце (ну, да, сплю голым – а что здесь такого, в конце то концов?), в полудреме даже не вспомнив в первые секунды, о чем думал вечером накануне… И за дверью будет стоять она. Радостно и, одновременно, смущенно улыбаясь…
Отчего-то захотелось дать себе слово, что, если это произойдет, то я никогда больше не расстанусь с ней, но, как всегда, испугался слишком однозначного обещания – сколько их было дано и не выполнено и сколько мертвым грузом висело на моей совести?..
…Я оторвал голову от подушки. Сквозь неплотно задернутые занавески пробивался луч солнца. В гостиничном номере, за исключением тихого гула холодильника, стояла тишина. Я замер в ожидании. Секунда, две, три… Тишина. Я медленно прикрыл веки и осторожно начал склонять голову на подушку. И тут словно что-то оборвалось внутри – будто ударом по нервам или в солнечное сплетение раздался стук в дверь…
P.S. Думаете что-то произошло? Да, черта с два… Ни стука в дверь, ни ее приезда… Ни солнечного утра следующего дня… Да, и само завтра еще не наступило. И неизвестно насколько солнечным будет оно, это завтра. И концовку эту я пишу ночью, в ожидании рассвета. И только завтра сяду за начало. И даже самому мне еще неизвестно насколько верно здесь слово “концовка”, потому что я до сих пор не уверен, в какой части рассказа помещу ее… Хотя, какая разница? В конце концов, я всегда смогу изменить и эту концовку, и этот постскриптум, если что-то все же произойдет завтра ут… Хотя, почему завтра? Уже сегодня утром :) Ведь поезд ее приходит часов в семь, и я ни за что не побьюсь об заклад, что она не спит сейчас где-нибудь в купе на верхней полке, в пятом, например, вагоне… ну… хотя бы потому, что она всегда покупает нижние полки…:)
…А ведь сначала она мне даже не понравилась… Хотя, не то, чтобы не понравилась. Скорее, поначалу я просто не обратил на нее внимания.
…Глупая, наверно, привычка… Хотя, почему обязательно глупая? Привычка, как привычка, не хуже и не лучше прочих – рассматривать пассажиров одного с тобой рейса в поисках симпатичных девушек. Чтобы не быть превратно понятым – рассматривать, значит рассматривать, и не более того. (Как говорил один мой знакомый: “Я умру, как мужчина, когда перестану смотреть на женщин…”). Просто дань эстетическому чувству – всегда приятно сознавать, что в салоне есть красивые лица, а не только однородная серо-буроватая масса несвежих мужиков. (Вот и поди пойми – почему они предпочитают грязновато-серые тона в одежде и почему многие из них считают уместным не принимать душа перед полетом. По крайней мере, на внутренних рейсах. Обидно, конечно… за свой народ… ничего конкретного – просто обидно…)
Не помню точно, но, наверняка, я отметил, что девушек на рейсе не так уж и много, когда и ее голубовато-бледный силуэт, увешанный сумками, протиснулся в автобус, довозящий пассажиров от здания аэровокзала до самолета…
Я дождался, пока все не поднялись по трапу и двинулся последним. Еще одна глупая привычка – идти последним. Знаю же, что наших пассажиров не исправить – все свое добро те привыкли возить ручной кладью и отыскать свободное место для собственной сумки будет невозможно, но немая битва за первые места у трапа, однозначно, не моя стихия…
…Естественно, ни над, ни даже под креслами свободного места уже не было. Я уточнил, какое из трех кресел в ряду было моим, выложил из сумки книги и пошел в хвост самолета, искать место для сумки…
Да, кстати, именно она и была моей соседкой… Должна была стать. Вместе с субтильным парнем, который, судя по всему, уже пытался вызвать ее на разговор. Хотя, на тот момент это мало меня волновало.
В хвосте было два ряда свободных кресел. Я уточнил у стюардессы не заняты ли они и разместился сразу на трех сиденьях. Еще раз сходил в начало салона, забрал книги и предупредил соседа, что он может занять и мое место тоже…
…Она заняла соседний ряд. Даже не помню, кто пришел первым в конец самолета – вполне возможно, именно она... Так мы и оказались рядом. Разделенные узким проходом.
…Не помню также кто начал разговор первым, но сомневаюсь, что это был я. Каюсь, моя беда – могу влюбиться в человека за считанные минуты, поэтому и страхуюсь таким ненадежным способом – избегаю общения. Так что будем считать, первой заговорила именно она. (Кстати, как оказалось позже, первое на что она обратила внимание – были мои ботинки… Так, что будь моя обувь в тот раз чуть похуже, вполне возможно, что ничего этого так и не было бы написано…)
Не думаю, что и тогда ее инициатива подействовала на меня как-то особенно. О чем можно говорить с незнакомым человеком? Разовым знакомым на семь часов полета? Наверняка, что-то избито тривиальное – о погоде, либо о неудобствах самолета. Но все же начало было положено…
Постепенно мы нащупали общие интересы – она рассказала о Сейшелах, где была недавно, о куче денег потраченных на двухнедельный отпуск. И, хотя она с удовольствием вспоминала и расписывала подробности, где-то в оттенках ее интонаций, я уловил разочарование поездкой… Естественно, прошлись вкратце и по работе… И ее, и моей…
Так… о чем же еще мы говорили? Не могли же мы просто молчать часов пять полета?.. Ага… Потом принесли напитки, потом обед, он же ужин… Вот-вот… где-то здесь мы и начали переглядываться и ухмыляться друг другу довольными физиономиями, что-то все еще рассказывая с набитыми ртами… А поскольку мы сидели в самом хвосте, почти у туалетов, то и тем разговоров значительно прибавилось сразу, как только поток несвежих мужиков с озабоченным видом выстраивался в очередь в основном, чтобы покурить незаметно ото всех. Она забавно морщила нос, разочарованно и с персональной обидой на лице принюхиваясь к сигаретному перегару, вперемежку с запахами немытых тел.
Так вот, обсасывая подробности несвежего потока, мы как-то незаметно перешли на “ты”… Сначала она сделала пару пробных попыток, весело о чем-то рассказывая, наклонялась ко мне через проход и касалась моего предплечья. Я косвенно поддерживал ее, ни разу за то же время не обратившись к ней ни на “ты”, ни на “вы”. Выжидал, как обычно, в личных вопросах, чужой инициативы…
Вот так незаметно она и вползла в мое интимное пространство, а вместе с тем и ко мне в душу. Ведь понимаю, что ничего особенного в ней не было… по крайней мере, в ее внешности, а поди ж ты – как мало мне, оказывается, нужно, чтобы влюбиться: полчаса общения, улыбки и заинтересованности во мне…
Часов после трех безостановочного общения, она вызвала стюардессу и попросила принести плед. После чего улеглась на трех сиденьях и… (ну, и что здесь написать? “отошла ко сну”? ”заснула”? ”уснула”? Нет, не то… как-то уж больно избито… На самом деле, она лежала на трех сиденьях сразу, поджав ноги, и еще долго полусонно, из-под прищуренных век улыбалась мне… Ну, вот… так и напишем – ”постепенно уснула”) …постепенно уснула… (опять не то… Ну, что это за фраза – ”постепенно уснула”? А где сбившийся в ногах плед, я, аккуратно приподнявший ей ноги и расправивший его? Где ее хитрющая и, одновременно, благодарная улыбка? Это то куда все пропало?! А то, как она ворочалась, устраиваясь поудобнее, стараясь не выпускать меня из вида? Как я сам, по-идиотски, глупо, улыбался ей всякий раз, когда поворачивался к ней? ”постепенно уснула…” Где неиссякающий “туалетный” поток, постоянно задевающий ее ноги? Это то куда все пропало? Впрочем, поток к тому времени действительно подыссяк… да, и ноги, ей, по-моему, никто не задевал…)
…и постепенно уснула. Я еще долго читал газету и книгу, взятые с собой, периодически поглядывая на то, как мирно она спала рядом, пока не почувствовал, что и мне самому необходимо поспать хотя бы немного…
Почему-то мне кажется, что сквозь сон я открывал глаза, а она, разбуженная тем же, чем и я, но мгновением раньше, с интересом наблюдала за мной. Хотя поручиться за это не берусь, конечно.
…Меня разбудил яркий свет и общая атмосфера просыпающегося самолета. Стюардессы суетились в противоположном конце прохода, разнося завтраки. Я сонно еще повернулся к Ольге. Она все так же мирно спала, поджав колени…(кстати, совсем забыл написать – звали ее Ольга. Вся проблема в том и состояла, что к тому времени, я этого еще, по-моему, не знал. Хоть убей, не помню, когда мы представились – до этого или после. Так, судя по всему, и провели ночь вместе, даже не зная, как зовут друг друга:-) Хотя, мы же говорили об избито-шаблонной привычке некоторых обмениваться визитками, втайне гордясь громкими или не очень титулами и должностями. Но вот когда это было, дай бог памяти?.. До или после сна? Из чего-то же должна была вытекать подобная тема?..)
Я протянул руку, осторожно положил ладонь ей на лодыжку и мягко погладил ее ступню. Она приоткрыла глаза, сонно щурясь от яркого света, посмотрела на меня и улыбнулась… (Не спешите ухмыляться – все пока еще было достаточно прозрачно в наших отношениях… Только сейчас вспомнил, о чем мы, шутя, договорились – я разбужу ее именно таким способом перед самым завтраком – мягко погладив лодыжку и ступню ее ноги… Ступня, кстати, предусмотрительно была “обута” в голубой шерстяной носок…
Ну, кому, спрашивается, интересно, что было на ее ступнях?! Да и к чему, казалось бы, такие подробности?! И почему погладил именно ногу?
Во-первых, вся ее одежда была голубого или серо-голубого цвета, начиная от куртки и заканчивая кроссовками.
А, во-вторых… да, просто потому, что ступня была ко мне гораздо ближе, чем, например, ее голова…
С другой стороны, почему бы не описать или, на худой конец, не упомянуть ступню понравившегося человека? И в чем описание ее будет проигрывать, например, описанию очередного шумного серо-бурого идиота, сидевшего на два ряда впереди нас, который только и делал, что пил пиво всю дорогу и доставал стюардессу убогими шутками и двусмысленными намеками?..
Да, и о чем вообще вся эта история, в конце концов? С размытым и смещенным началом, промежуточным то ли концом, то ли эпилогом, то ли эпитафией на первых строках… С весьма условной канвой повествования и, наверняка, без сколько-нибудь логичного окончания…
Впрочем, окончание то как раз будет зависеть от моего настроения. Жаль, конечно, если настроение будет неважным и все оборвется на полуслове… Но всегда есть возможность отредактировать что угодно, если не в жизни, то, хотя бы на бумаге. ”Помахать немного кулаками после драки”… Впрочем, я опять ухожу в сторону… Так вот…)
Она приоткрыла глаза, сонно щурясь от яркого света, посмотрела на меня и улыбнулась, не отпихивая мою ладонь со своей ступни… (Хотя, здесь, я, пожалуй немного приврал – руку я убрал сам, как только она приоткрыла глаза…
На самом деле, и немудрено приврать – с того времени прошло уже три недели и сейчас я сижу дома, в Москве и чувствую, что опять соскучился и надо бы собраться с силами и духом и то ли написать ей, то ли позвонить…
Опять все свалил в кучу и который раз ушел в сторону… Все как в жизни – сумбурно и нелогично…
Ладно, пока буду решать, что же мне лучше сделать сегодня вечером – написать ей сообщение или позвонить – пожалуй, вернусь на время в самолет и продолжу…)
…и улыбнулась… Пожелала доброго утра и еще раз улыбнулась…
(Опять открываю скобки – как раз по ходу рассказа и вспоминаются основные мелочи, которые и сформировали ее образ…
Совсем забыл написать об одной ее особенности – хотя, наверняка, пропустил еще массу деталей, но сейчас пока только об этом: звук “р” она произносила мягко раскатисто, как-то по-детски, что ли, так, что слыша и слушая ее, накатывал какой-то необъяснимый приступ нежности… Впрочем, вполне может быть, что это было только мое восприятие ее и не более того…)
Не успел закрыть одни скобки, приходится открывать другие… Да, действительно, что ни говори, а все, как в жизни… так же сумбурно и нелогично…
(Вот и сейчас поговорил с ней по телефону и словно остался какой-то осадок. Все-таки никогда не стоит показывать женщинам насколько они нравятся – либо сядут на шею, либо потеряют интерес… Да, кстати, за то время, что знаком с ней уже раз пятнадцать пытался удалить номер ее телефона из памяти своего мобильного, чтобы даже, если сильно захочется, не было возможности первым набрать ее… Но так и не удалил… Может просто искал повода дописать рассказ? Черт его знает… может и так…
Впрочем, ладно, бог с ней, вернемся еще раз в самолет…)
Хотя, если уж начал сваливать все в кучу, то, даже эту нелогичность надо доводить до ее нелогического (или нелогичного?) конца… Это я к тому, что открывание и закрывание скобок, а, точнее, “лирические” отступления у меня, похоже, уже входят в привычку, а привычки тем и плохи, что от них сложно избавляться… Так вот…
(Я уже написал, что мы говорили о работе – я о своей… вкратце и в общих чертах. А она о своей… упоминала. Упоминала, что вообще работает, да, еще сделала несколько размытых мазков, чтобы дополнить отсутствовавшую картину. А в свете того, что о работе она почти не говорила, могла позволить себе дорогие поездки и вещи… в голову мою периодически вползали не очень красивые мысли относительно способов ее заработка, от которых я отмахивался обеими руками…В принципе, развивать тему смысла нет – все равно зайду в тупик, но мысль в голове уже появилась, черт бы ее побрал…)
Ладно… Теперь уже действительно пора вернуться в самолет, а то до Благовещенска такими темпами мы, похоже, просто не долетим.
…Да, судя по всему, такими темпами мы действительно никуда не долетим. Хотя… А, впрочем, куда нам спешить? Сколько еще отступлений и ремарок я успею сделать? Кто его знает?! Но, похоже, и вправду немало…
(Вчера – естественно, прошло еще несколько дней между последними абзацами – я таки стер ее номер из памяти телефона. Не выдержал и удалил после очередного разговора ни о чем, растянувшегося на полчаса, очередной, как мне показалось, игры в одни ворота… Моя беда – мнителен, каюсь… А, что прикажете думать и чувствовать, когда, по сути, проводил ее до дома, приготовил с ней ужин, да еще, похоже, успел постирать с ней белье… Только вот беда – каждый оставался на своем конце Москвы… А может это и к лучшему? По крайней мере, есть возможность дописать то, что начал до конца, уже в спокойной обстановке без лишней мнительности. А если она и не позвонит первой, что видите ли выше ее условных принципов, то адрес я все равно знаю… Ну, хотя бы брошу в почтовый ящик готовый рассказ… если ничего другого больше не останется…)
Так вот… Самолет проснулся. В иллюминаторе яркой тонкой полосой на горизонте забрезжил рассвет… (Ну, слава богу, вроде бы и дело пошло – сам не заметил, как оказался в очередной раз в самолете. Что ни говори, а и в радикальных мерах есть свои плюсы…) Она, все еще в каком-то сомнамбулическом состоянии, приняла с кресле горизонтальное положение, как-то медленно и неуверенно хлопая ресницами. Официантки… в смысле стюардессы (черт бы побрал эту бесконечную череду бизнес поездок и ресторанов за казенный счет в каждом городе!) подали завтрак, затем чай, затем… нет, похоже, больше ничего уже не было – затем они просто убрали остатки завтраков и пластиковую посуду…
Мы все это время хохотали над какой-то ерундой и весело перемигивались с набитыми ртами…
Она уже несколько лет жила в Москве и сейчас летела в гости к родителям. В первый, похоже, раз за последние года три-четыре.
Она опять принялась рассказывать о чем-то нейтрально веселом, все так же периодически ненавязчиво касаясь моего предплечья… (нет, чувствую, что сейчас загнул с предплечьем… на этот раз – это уже перебор).
Неожиданно все внутренности самолета окрасились призрачным ярко-оранжевым светом восходящего солнца. Мы схватили фотоаппараты и прилипли к иллюминаторам.
(Как тут описать эмоции при виде такой красоты? Проще, думаю, пропустить лишнее описание, чтобы, не дай бог, не сфальшивить…)
Постепенно самолет пошел на посадку, и я уже начал жалеть, что и у этого путешествия есть свои границы…
На мои нейтральные вопросы она давала развернутые ответы о тех местах, где мы пролетали, о Благовещенске, какие-то уклончивые сведения о себе и о своем прошлом…
(Нет, чувствую, что здесь уже не выжму из себя ничего стоящего… Самолетные темы, судя по всему, себя действительно исчерпали… Разве что ретроспективой вспомню еще несколько деталей, да сделаю по привычке пару лирических отступлений… Пора уже и вправду приземляться…
А как бы хотелось, черт возьми, нагородить здесь еще столько, чтобы глаза полезли на лоб и волосы встали дыбом… Ну, например, что шасси не раскрылись и мы в критическом состоянии еще часа два… нет, лучше три… кружили над аэропортом, а пилот бы все так же безуспешно жал на кнопку “Enter” открытия шасси или на что он там обычно жмет… И за это время произошло бы еще бог знает сколько мелких и крупных событий…
Но ничего этого не было… А жаль… Все же интересно было бы понаблюдать за обделавшейся серо-бурой массой, суетившейся в салоне…)
Самолет благополучно приземлился. Я помог Ольге донести ее сумки, дождался с ней выдачи багажа, помог… (Да, ладно, что уж там – “помог”… Так и тащил весь ее багаж, все 4 сумки на себе вплоть до стоянки такси. Благо было до нее идти всего ничего…)
Я хотел было предложить ей доехать на такси, но ее уже встречал знакомый ее шапочного знакомого, так что мы вполне благополучно добрались до города, точнее, до городского железнодорожного вокзала на его машине…
(Ну, вот, наконец, мы и подошли к новой стадии наших отношений, если можно всего пару встреч назвать отношениями…)
У здания вокзала мы выгрузились, увешанные сумками – она, с одним портмоне, на лямке через плечо и я, увешанный пятью сумками, включая свою собственную, не такую, кстати, и легкую, надо отдать мне должное – набрал, бог знает зачем, с собой книг, к половине из которых в поездке даже не притронулся…
Вот здесь и начались новые нестыковки… Поначалу я так и не понял зачем же мы все-таки ехали к вокзалу. Попросить высадить меня у гостиницы было как-то неудобно, спешить было тоже некуда, поэтому совершенно спокойно я следовал за собственной кривой-наклонной, которая на этот раз вывела меня на вокзал Благовещенска.
Оказалось, что ехать Ольге надо было еще дальше – на самый край Амурской области, да и сам поезд отправлялся только ближе к вечеру, часов через восемь. Так вот мы и стояли, смотря друг на друга в недоумении. Она – удивляясь, что я этого до сих пор не понял и я, не понимая, когда же должен был все это понять, если до того момента от нее не последовало ни одного внятного объяснения.
Женщины… Как ни странно, даже лушие представители этого племени страдают подчас полным отсутствием логики…Какая уж тут дискриминация?.. И где уж тут “people must take care of women…”? Вот тебе и слабый пол… вьющий веревки изо всего, что попадается под руку… И как логическое завершение напрашивается банальный вывод – на кой черт вообще что-то с ними планировать? Не говоря уже о том, чтобы жениться… Каждый день, да, что уж там – каждую минуту…
Впрочем, зачем о грустном… но, ей богу, как только подумаешь о том, что в собственной квартире, заходя в туалет, придется закрывать дверь на шпингалет и полную невозможность вскочить с унитаза в самое неподходящее мгновение, услышав, что наши, например, забили шайбу в чужие ворота, желая увидеть это своими глазами… вскочить и выбежать, естественно, со спущенными штанами… Не говоря о том, чтобы просто голым ходить по дому... Нет, становится просто не по себе… Ведь знаю же обо всех неудобствах, но все равно каждый раз добровольно сую голову в петлю. А так ведь когда-нибудь можно и допрыгаться…
…Только на вокзале я понял, что значила ее одинокая фраза безо всякого контекста: “я свободна сегодня до пяти часов…”
(Что там пишут в таких случаях? “Я вдохнул полные легкие и выпалил…”)
Я вдохнул полные легкие воздуха и поднял все сумки:
- Поехали…
- Куда?
- Как куда? В гостиницу, конечно.
- Зачем?
- Ну, не будем же мы здесь восемь часов дожидаться поезда, когда у меня забронирован двухместный номер в отеле?
Она на мгновение задумалась. (Иногда мне кажется, что женщины вообще не думают – они просто оценивают свои и чужие шансы. Так вот и сейчас… она на мгновение задумалась, глядя на меня снизу вверх…)
Естественно, она согласилась не сразу. Несколько раз мне пришлось прямо и, в то же время, витиевато объяснять, что ничего плохого я не имел в виду и между строк моего предложения нет никаких подсмыслов. Одновременно, я искренне и безотрывно смотрел в ее глаза, объясняя прописные истины о том, что в гостинице она, по крайней мере, примет душ после дороги и сможет нормально выспаться… (по-моему, где-то после этой фразы я и начал витиевато извиняться и говорить о том, чтобы она не искала потаенных смыслов в моих словах и… ну, и так далее…)
В конце концов, она согласилась, и мы поехали в гостиницу… Предварительно, естественно, поругавшись с привокзальными таксистами. (Упаси вас господь, садиться в машины к этим горе-финансистам… Люди, которым суешь палец в рот, а они откусывают его по самую шею… Впрочем, нет, это, по-моему, уже не из этой оперы… О чем это мы? Ну, да – о таксистах… Возникает мысль, что одной поездкой за ваш счет, они пытаются закрыть все месячные дыры в собственном бюджете… Так, наверно, и стоят весь день, ожидая манны небесной… Естественно, мы доехали до отеля за сумму вдвое меньшую, отойдя от стоянки метров на двадцать и остановив свободное, проезжавшее мимо такси…)
В гостинице тактично не удивились, что я приехал не один, но заказал на все время проживания завтраки на одного. Что ни говори, а молчаливая воспитанность в больших городах по России импонирует гораздо больше, чем холодная учтивость аналогичных столичных деятелей.
Вот так мы добрались до гостиницы и даже остались наедине в номере… “Ну, - спросите, ну!!!” ”Что ”ну”? – отвечу, что ”ну”?! А чего вы ждете? Эротических сцен? Не было их. И даже не планировалось… Ну, или почти не было… Да, и что считать интимной близостью? Где ее границы? Или, как говорит Андрей Бейрит: “С чего начинается куча?” Впрочем, я опять удаляюсь тот темы…
То, что, не успев войти, я оторвал ее от пола и… (как ни странно, но даже здесь нет ни малейшего желания приврать и нагородить бог знает чего)… и закружил по комнате, а она, сначала не поняв и, наверняка, испугавшись в первое мгновение, также обняла меня…
(Черт, вот здесь уже точно не помню и начинаю городить отсебятину… Ведь помню, что обнял ее, подойдя сзади, как она подалась и прижалась ко мне, а я уткнулся в ее волосы, улыбаясь, как идиот… Как оторвал ее от пола и закружил по комнате, а потом… нет, наверняка, просто поставил и… черт, не помню… ну, да, ладно, оставим…)
Сцена номер два… Я стучу в дверь ванной и спрашиваю можно ли войти… Она спрашивает не буду ли я подглядывать за душевую занавеску… Нет, отвечаю, буду просто сидеть и разговаривать с ней. Точно, спрашивает. Точно, отвечаю, честное слово…
Так и сидел, на принесенном в ванную кресле, и разговаривал с ней. Даже не помню о чем. Не верите? А зря… Было то все именно так. Рад бы и приврать, но так, по-моему, даже интереснее…
А вы, что полезете в душ к девушке, если дали честное слово? Если и сама она нравится настолько, что кроме приступов нежности уже и не испытываешь ничего? Хотя, кто-то, может, и полез бы. Может, и не снимая одежды. А я остался. Мне было и так неплохо. Романтика, мать ее… Как там у Галича? ”…если б была она на западе, но она же, бля, на севере…” Это к чему приплел и сам не знаю, но раз приплел – значит не зря… раз захотелось…
Написать бы сейчас, что сидел, глядя на ее размытый силуэт за занавеской и… ну, и что-нибудь еще в том же духе… абстрактно-романтичное… но занавеска была непрозрачной, так, что слушал я только шум воды и ее голос и улыбался ее забавному ”р”…
Наконец, она сказала, что собирается выходить и попросила меня подать полотенце. Вот, оно, понеслось, скажете… Ничего подобного опять – поросила она меня после того, как сама не смогла дотянуться до вешалки и чуть было не вывалилась из ванной… Вот тогда я и предложил помочь…
Нет, и с этой сценой пора завязывать… Ни черта там больше не было интересного, не считая, конечно, моего почти тотального привыкания к ней. Ведь сколько раз давал себе слово не влюбляться и постоянно… да, нет, не то, чтобы постоянно и не то, чтобы нарушал, скорее, обещание мое начисто стиралось из памяти в такие моменты… Романтик, черт меня… Впрочем, это я уже писал…
Итак, сцена номер три… Хотя, бог с ними со сценами… Чуть ли не с приезда с вокзала в гостиницу, я просил ее остаться еще на один день и уехать домой назавтра, вечерним поездом…
Что может подумать девушка о таких просьбах? Вот и я о том же. Сам знаю, да и тогда знал, но… просто не мог остановиться… Ужасно боялся потерять ее, до какой-то паники и истерии в душе. В очередной раз придумал себе человека и влюбился в него…
До поезда еще оставалось несколько часов, и я предложил ей немного отдохнуть, потом сходить пообедать в ресторан, в душе надеясь, что она все же переменит свое мнение и решит остаться. А на что мне было еще надеяться, скажите на милость? Так и надеялся… на что хватало воображения…
Вот теперь можно перейти и к сцене номер три.
Хоть убей, не помню, как это случилось, но отчего-то в памяти всплывает только запах ее волос. И романтика тут ни при чем… Просто за полчаса до того она помыла голову шампунем… Оттого, я думаю, волосы и пахли… хорошо пахли… Только дело было, конечно, не в этом, а в том, что лежали мы вместе (Что в таких случаях пишут? “Сплетясь телами?” Или это я сам так пишу? Впрочем, я опять уклоняюсь от темы), ее голова лежала на моем плече и волосы пахли… Хотя, кто его упомнит, чем они там пахли? Не могу вспомнить, что связывало между собой основные сцены, а пытаюсь вспомнить детали… Так вот… волосы пахли… Впрочем, об этом я уже написал…
Я лежал, обняв ее сзади, ее голова на моем плече, одной рукой она обхватила мое предплечье, осторожно касаясь и поглаживая мою руку. Естественно, мы не были полностью раздеты, и все же кроме маек и у кого – трусиков, а у кого – трусов, ни на ком больше ничего не было. (Как и что тут написать, когда уже любимая теперь девушка лежит рядом, доверчиво обнимая тебя, а у тебя не хватает даже слов и остается только тихо улыбаться и дышать, как можно ровнее, потому что иначе легкие и сердце, кажется, просто разорвутся от радости и нежности…)
Так и лежали. И, наверняка, не меньше часа… Естественно, чуть позже, выдержав необходимую паузу, я развернул ее лицом к себе (что уж тут, каюсь, в очередной раз – воспользовался грубой физической силой) и осторожно, касаясь губами ее губ, лица, шеи, не переходя никаких границ, лишь губами показывал, что и насколько я уже чувствую к ней…
Волосы ее чем-то там пахли, мои ноги нежно обнимали ее бедра (или ее обнимали мои?), даже резинка ее трусиков плавно огибала талию, в одном лишь месте – между берцовой костью и пупком – не прилегая плотно к животу, образуя впадину, которую я нежно, боясь нарушить хрупкое равновесие, поглаживал подушками пальцев.
Потом… потом после долгих сборов, а до того еще более долгих попыток подняться и оторваться друг от друга (хотя, говоря откровенно, больше, конечно, из-за моего нежелания отрываться от нее), мы все же пошли искать ближайший ресторан.
Администратор отеля долго вспоминала куда можно пойти, в промежутках между размышлениями ненавязчиво рекламируя кухню гостиницы. Но мы твердо стояли на своем – только китайский ресторан и никакой больше. Она – в смысле – Ольга и я, также стойко. С ее подачи.
Наконец, администратор (или все же администраторша? Хотя, нет, звучит как-то пошловато и оскорбительно, тем более, что и женщина была действительно неплохая…) сдалась и вспомнила…
(Китайские рестораны… Сказка… Заметили сколько их воспето в мировой литературе? Сколько ностальгии, любви и тепла? “Полтора миллиарда китайцев не могут ошибаться”, ”…самая… самая… кухня…” Чего я только не читал о них… Одно лишь упоминание о подобном месте настраивает главного или не очень героя на романтический/ностальгический/позитивный лад…
Так что рискую быть первым, кому китайская кухня не нравится совершенно… Ну, скажите на милость – что может сравниться с украинским борщом, овощным салатом, заправленным оливковым маслом, развалистой, свежесваренной картошкой и хорошо прожаренным стейком? И почему китайская кухня постоянно напоминает мусс или бутафорию – масса визуального объема и минимум сущности?.. А, может, кстати, полтора миллиарда китайцев и не видели другой пищи? Где им, беднягам попробовать настоящего борща, например? Так и живут несчастные, наивно полагая, что количество обеспечивает качество… ”полтора миллиарда…”
Впрочем, я, в который уже раз, удалился от темы…)
…а наевшись “объема”, мы снова вышли на солнечную, морозную улицу…она, во всем спортивно-голубом и я, с урчащим желудком, бесплатным приложением к собственным чувствам.
Я просил ее остаться до завтра, она тактично улыбалась… Естественно ее ждали родственники и, по-моему, я требовал слишком многого. Но не невозможного же?!
В конце концов, я предложил ей подкинуть монету. Решка – она уезжает сегодня, орел – остается до завтра. (Варианты, кстати, выбрала она сама… Ведь чувствовал как сильно ей самой хотелось остаться, но не мог ни найти, ни даже нащупать решающего аргумента…)
Выпал орел… Она засмеялась и запротестовала, сказала, что так нечестно. Нет, бы и мне засмеяться, а я напрягся и погрустнел, сказал, что нечестно переигрывать сыгранную партию. Мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, секунд пять. Я не выдержал первым… Хорошо, сказал, пусть будет так, как она просит, но это будет окончательный вариант. Да, сказала она, это будет окончательный вариант. Хорошо, сказал, пусть будет так, как она просит.
Я подкинул монету еще раз. Естественно, высоко и не стал ловить ее. Монета долго крутилась в воздухе и… (конечно, все не было так акцентированно-замедленно, как в голливудских фильмах – монета просто упала на заснеженный, утоптанный тротуар)… и упала на заснеженный, утоптанный тротуар. Орлом вверх…
(Думаете многоточие здесь для многозначительности? Кульминации? Переломности момента? Да, ничего подобного – она присела перед монетой, посмотрела на то, что выпало и опять сказала, что так нечестно… мать ее…
С женщинами вообще невозможно иметь дело – постоянная игра в одни ворота… в чужие… для собственной выгоды…)
… Я подкинул монету еще раз. На этот раз выпала решка. Хотя, теперь мне было уже все равно. Поезд уходил в пять, сейчас было около двух, и я ждал ее решения. Точнее, ждал того, насколько она сдержит свое слово.
Мы вернулись в гостиницу, не поднимаясь в номер, зашли в кофейню и сели друг напротив друга, не говоря ни слова… Подошла официантка, приняла заказ и через несколько минут принесла две чашки кофе…
(Немного отвлекусь, успокаивая нервы… Знаете, чем отличается плохой кофе от хорошего? Нет, я сейчас не о вкусовых качествах, а вообще… и о грамматике в частности…
Начну издалека. Есть в лингвистике такое понятие – двойные стандарты, когда, например, одно и то же слово, принято произносить с ударением и на один, и на другой слог. И первый, и второй вариант верны. Со времением один из них отмирает и нормой становится более употребляемый…
То же самое и с кофе, только здесь все еще намного сложнее. Слово “кофе” в русском изначально было мужского рода. Сейчас, благодаря многим необразованным энтузиастам, большинство употребляет его в среднем роде. Так, что “он” уже почти стал ”оно” окончательно. Возможно, потому и уровень качества самого напитка резко пошел на убыль…
Не углубляясь дальше в лирику, скажу, что принесли нам не ”его”, а “оно”. И, хотя он/оно и не был растворимым, но с трудом дотягивал даже до среднего рода…)
Кофе был отвратительным. Поговорка ”седьмая вода на киселе” сюда подойдет, как нельзя лучше. Но на этот раз даже я не стал портить себе настроение и указывать персоналу на качество их работы. Хотя, возможно, в их двойном стандарте один вариант вообще отсутствовал напрочь… Впрочем, Бог им судья. Да, и мысли мои на тот момент были заняты совершенно другой проблемой. Проблемой ее удержания…
(Может здесь и стоило бы написать - ”чем бы я только не пожертвовал, чтобы…”, но жертвовать было нечем, более того – не уверен, что вообще захотел бы ставить вопрос таким образом.
И откуда вообще взялась подобная постановка вопроса? Тем более в личных отношениях. Не коммерция же это, в конце-то концов?! Как говорил незабвенный Киса Воробьянинов: ”Торг здесь неуместен!” …Так и я… торговаться за свое счастье не собирался…)
Но проблема стояла… точнее, сидела напротив и… (написать бы – ”и в ус не дула”, но уж как-то явно будет “не из той песни”… из которой, однако, слова не выкинешь)… и в ус не дула совершенно… По крайне мере, внешне именно так это и выглядело…
И все же у кого проблема, а у кого проблемка существовала. На моей повестке дня и на ее… Уже с моей подачи…
Скрепя сердце (еще одна, кстати, фраза непонятного происхождения, мать его… нашего великого и могучего…), я думал о том, что и как могу сделать, чтобы удержать ее…)
Все так же молча, мы пили “оно” и ели пирожные, натянуто улыбаясь друг другу из-за чашек, пока я, наконец, не выдержал и не… (думаете, напишу: ”прямо спросил ее?..” Черта с два! (еще одна непонятная, но до боли привычная фраза… ну, да бог с ней, сейчас не об этом...) Упертости и упрямства у меня самого хватит на двоих)… и не плюнул на ожидания. Будь, что будет… Не все же время гонять мяч в одни ворота…
Так и сидели, разговаривая обо всем подряд и ни о чем, одновременно. Я достал фотоаппарат и начал откровенно фотографировать ее. Впрочем, она и не особенно сопротивлялась… Забегая вперед – те полдюжины фотографий и было единственным, что от нее осталось… в моей жизни, естественно…)
Отчего-то впоминаю ее постоянно, когда бы ни слушал музыку “Vaya Con Dios”… Странно… Непостижимая смесь блюза и смены десятков настроений от песни, к песне, вытягивающая из меня все жилы… Но больше всего тоски, ностальгии, тревоги и, главное, надежды… в каждом оттенке голоса.
Самое поразительное, что и музыку эту я открыл для себя после того, как видел Ольгу во второй и последний раз. Случайно услышал в случайном музыкальном магазине. Даже и не знаю, какая ассоциация связала их обоих. Впрочем, не хочется и задумываться… (Написать бы – ”непостижимость ни одной, ни другой…”, да только фраза настолько заезжена, что боишься лишний раз употребить ее…)
Ничего из ряда вон так и не произошло. Она уехала. Спокойно собралась, иногда поглядывая на мое заупокойное лицо. Созвонилась с еще одним шапочным знакомым по поводу встречи ее на обратном пути из дома. Я вызвал такси и отвез ее на вокзал. Она купила билет, я занес ее вещи в вагон, мы как-то скомканно попрощались, договорившись через пару недель встретиться в Москве.
А на следующее утро… Хотя, об этом я уже писал… На следующее утро так ничего и не произошло…
А в обед пришло сообщение от нее: “Мне действительно стоило остаться с тобой на день. Сейчас жалею, что не сделала этого. При встрече объясню почему”.
”Вот…”, – в смысле, – “вот, черт”, – думаю, – “опять все произошло через задницу… В который раз уже встречаю девушку мечты и каждый раз все идет наперекосяк”. Может и не настолько дословно подумал, конечно, но, зная себя, могу сказать, что попадание, наверняка, близкое.
Забегая вперед (или теперь уже – откатываясь назад…) могу сказать, что ждали ее именно на следующий день, соответственно, и у нее самой изначально все пошло наперекосяк, со всеми последствиями – и втекающими, и вытекающими.
Теперь… теперь, пожалуй, остается переместиться на пару недель вперед. Уже в Москву. За время пребывания в Благовещенске, я написал ей еще пару сообщений, на которые она благополучно не ответила, сделал все необходимые дела в командировке и прилетел назад…
Обратная дорога… а, впрочем, не важно – почти ничего и не помню из нее… Наверняка, проспал весь полет…
Итак, действие номер очередное… Я сижу на работе, чем-то недовольный и загруженный… Вот тут то и раздался звонок мобильного телефона… (Надо сказать, на тот момент голова была забита действительно бог знает чем. Только что поговорил по тому же мобильному с… хотя, отношения к делу это не имеет, но настроение все равно испортилось. И тут раздался звонок, и на мониторе телефона высветилось ее имя. ”Черт возьми!!!” (Ну, или что-то в этом роде) В смысле – это я уже произнес вслух и довольно громко к тому же…)
- Привет, - смущенно-радостный голос с той же самой ”р”, за которую хотелось отдать даже… впрочем, спокойно… без лишнего пафоса…) Так вот… с той же самой ”р”, за которую хотелось отдать… ну, может и не все, но тоже немало… при определенных обстоятельствах (как там у Семена Альтова – “размеры моей благодарности не будут иметь границ… в разумных пределах…” Все, как и у меня сейчас… Кроме ”пределов”… С ”пределами” у меня всегда были нелады…)
Она прилетела только сегодня и ужасно устала. Господи, Боже, когда это то меня останавливало?! Так, что и приводить пятиминутный диалог, думаю, нет смысла. За нее с ней же я договорился, что приеду к ней домой вечером на полтора-два часа. Попить чай и просто поговорить (может же человек просто соскучиться, в конце-то концов?!). Естественно, потом уеду домой, чтобы у нее не возникало сомнений в чистоте моих намерений и чистоте моего отношения к ней. И, естественно, к чаю привезу полный пакет фруктов и овощей. Какие только не найду по дороге. (Впрочем, фрукты/овощи предложил привезти я сам. Но идею она поддержала. С удовольствием… А вот презервативы я не покупал. И даже не собирался. Зачем? Ехал то я пить чай – и это не фигура речи…)
По дороге в метро пару раз от нее приходил звонок с мобильного. Я благоразумно не отвечал. Что еще она могла сказать, кроме того, о чем мы уже договорились?
Только на Шаболовской я перезвонил сам. Уже на выходе из метро. Естественно, она звонила, чтобы отменить встречу, потому, что уже легла спать, и сил не было ни на что, после суток пути. А завтра ждал институт (конечно, второе образование. Не думаете же вы, что я бы стал бегать за восемнадцатилетней девицей?! Все-таки двадцать восемь – это уже серьезно… Или ей было двадцать девять? Или двадцать семь? Не помню… Или даже так и не узнал ее возраста… Кстати, я вообще писал то о ее возрасте? А то и впрямь мог нарисоваться образ молоденькой институтки с ветром в голове…), куча домашних дел, что-то еще (все же здесь, ради полноты картины, ей надо было составить список посерьезнее, а то ”институт”, ”домашние дела”… Как-то больше смахивает на неумелое и непродуманное вранье спросонья, чем на планы следующего дня…
Естественно, меня не остановило и это (раз уж приехал), естественно, фруктов/овощей я купил уже у выхода из метро (не потащусь же я с ними через всю Москву?!) и, естественно, своим звонком я уже разбудил ее (впрочем, об этом я написал).
Одна остановка на трамвае и я у дома номер пятьдесят один, набираю на домофоне ее восемьдесят пятую квартиру (понятно, что за время моих закупок она задремала еще раз…)
Она встретила меня на своем шестом (седьмом или восьмом… или их всего было семь в здании?) этаже, я оторвал ее от пола и… (в принципе, не стоит повторять себя же – все было почти, как две недели назад в Благовещенске… Иными словами: “чем бы дитя не тешилось…”)
Девушка мечты была все той же девушкой мечты, разве что немного сонной, но основные атрибуты оставались теми же – и рост, и вес, и глаза, и тепло, и даже ”р”, за которую хотелось что-то там отдать без остатка… (Кстати, даже волосы пахли тем же шампунем… Хотя, нет, опять, похоже, приврал – на мытье головы сил у нее уже не хватило. Это дело она оставила на утро).
Вот так мы и воссоединились. Две недели спустя после нашего первого непреднамеренного свидания. Воссоединились, чтобы утром расстаться на… Впрочем, насчет утра я поспешил – приехал то я, чтобы увидеть ее и попить чая. Хотя, одно другому, по-моему, не мешает…
Впрочем, что уж там… раз начал, приходится договаривать…Чая мы так и не попили (“…сорвав друг с друга одежду, мы бросились в постель…” На самом деле – это все из дешевых бульварных романов. Не думаете же вы, что все могло произойти так банально?)
Я помыл, почистил и порезал фрукты на кухне, налил ей сока и мелко поломал плитку шоколада (кстати, совсем забыл – за соком и шоколадом все же пришлось идти в соседний супермаркет, потому путь от метро и занял столько времени, что она успела задремать еще раз) и принес все в гостиную (она же спальня, она же ее рабочий кабинет).
Ольга лежала на кровати (естественно, одетая), я сидел рядом, мы ели фрукты и смотрели телевизор с выключенным звуком, слушая CD проигрыватель (может, кстати, тогда и играла “Vaya Con Dios”? Хотя, вряд ли – такое я бы, наверняка, запомнил), говоря о чем-то (хоть убей, уже и не вспомню о чем).
Через некоторое время я подумал и решил (естественно, спонтанно, и, естественно, вслух, как и все… ну, или почти все у меня), что останусь у нее на ночь. Так прямо и сказал, что домой поеду утром, чтобы переодеться перед работой, что никакого секса не будет, что просто давно мечтал заснуть с ней и проснуться. Проснуться и чтобы она была рядом…
Она, из приличия посопротивлялась несколько минут, потом, совершенно спокойно согласилась и начала стелить постель…
Секса, кстати, так и не было, если называть сексом банальное спаривание. За то было намного большее (как объяснить здесь, что это не просто слова? Я целовал каждый сантиметр ее тела, кончиками пальцев касаясь каждого ее изгиба, всех мягких и жестких впуклостей и выпуклостей под ее кожей, нереально бледной в слабых отголосках света уличных фонарей и горящих окон в соседних домах. А она подавалась и отзывалась на каждое мое прикосновение…
Знаете, что такое полная гармония?.. Хотя, здесь я и, вправду, перегнул с пафосом… Итак… Знаете, что такое полная самоотдача… черт, опять не то… Ну, да бог с ним… Вот, в ту ночь мы реализовались процентов на восемьдесят от абсолюта… ну, хорошо – плюс-минут восемьдесят… Думаете мало? Не скажите…
А на утро все было с точностью до наоборот – процентов на семьдесят пять – но уже по отношению ко мне… Вот это, вкратце, и значит – ”большее”…)
И, хотя, и спать мы нормально мешали друг другу, с трудом помещаясь на узкой кровати, до сих пор возникает ощущение нереальности всего произошедшего… Даже сейчас не уверен было ли это на самом деле или я сам нафантазировал бог знает что…
Но домой то я уехал утром… Значит все было… И огромные сугробы снега, навалившего за ночь, и давка в метро, и опоздание на работу… Значит было…
…договорившись вечером созвониться…
Созвонились… И не один раз. И не один раз я пытался удалить номер ее телефона из памяти своего мобильного… и не один раз удалял… А потом судорожно вспоминал одиннадцать цифр, каждый раз боясь, что она больше не позвонит (думаете, впоминал? Черта с два… Не мог вспомнить ни разу… Просто места себе не находил, ожидая звонка или сообщения от нее… Ну, может все было и не так плохо, но ждал же, черт меня побери, ждал…)
А потом… потом она больше не перезвонила…
И сегодня прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как я видел ее в последний раз. (Кстати, с названием рассказа определилась именно она, Точнее, согласилась… Даже с таким банальным… Естественно, я ей сказал, что пишу/напишу рассказ. О ней. Ну, или почти о ней. И о себе…)
Что ж это за девушка мечты, скажете, которая, даже набирая мой номер, сразу отключалась, ожидая, что я перезвоню сам? Экономия средств, мать ее.
Вот я и сам думаю – какая она, к чертям собачьим, девушка мечты?.. А забыть все равно не могу…
Так что остался последний шанс – отнести ей готовый рассказ. Адрес то я помню, в конце-то концов. А там и посмотрим… Ведь обещал же.

Февраль 2006-Май 2006 г.г.
0

Поделиться темой:


  • 7 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей