МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Полнолуние» - мистика или сказка для взрослых (до 20 000 знаков с пробелами) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 4 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

«Полнолуние» - мистика или сказка для взрослых (до 20 000 знаков с пробелами) Конкурсный сезон 2019 года.

#11 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 декабря 2018 - 19:59

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - ПЛЮС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

10

У ОСТРОВА СВОЯ ЗАГАДКА


Буровой станок дрожал, напрягаясь, дыбился и задыхался, чадя двигателем, – внедрялся по сантиметру в глубину байкальских отложений.
По заданию лимнологического института бурились несколько неглубоких скважин не просто на берегу Байкала, а на острове Ольхон − необычном и даже священном месте славного озера.
У станка стоял Корнеич, − буровой мастер и, матерясь, накручивал рукоятку ручного управления механизмом подачи.
Суть его возмущений сводилась сразу к нескольким проблемам.
Первая из них, – ветхость бурового агрегата, оснащенного слабеньким двухтактным мотором «Дружба», едва-едва справлявшегося с задачей.
Вторая проблема состояла в том, что бурили плотную и такую жирную глину, что при проходке в глубину на один метр, двухметровая колонковая труба полностью забивалась набухающей от воды породой, и приходилось раз за разом тащить трубы наверх, чтобы освободить колонковую трубу от породы.
Третье неудобье заключалось в извечном с утра до обеда желании бурового мастера унять дрожь организма, вызванную вчерашним принятием спиртосодержащих жидкостей.
Третья проблема обостряла две первые, поскольку если бы этой проблемы не было, то при умелом использовании станок вполне справлялся с задачей и выдавал положенные ему по паспорту 20 метров проходки в глубину и даже более.
Вторая особенность также не была новостью: байкальские донные глины были чрезвычайно чисты и набухали, касалось только от одного внимательного, но слезливого взгляда.
Основная проблема утреннего недомогания преодолевалась Иваном Корнеичем стойко ровно до обеда, когда достав из туеска омуль с душком, он с умиротворенной улыбкой припадал к фляжке с мутным молочным тарасуном*, прикупленным у здешних бурят.
Омуль с душком тоже бурятская забава. Это как у французов – сыр с плесенью. Вонюч, непригляден, и с непривычки вызывающий опасения за свой организм при потреблении продукт, но попробовав раз, другой, многие увлекаются «экстримом» вкусовых ощущений и уплетали рыбку с душком с удовольствием.
После обеда, Корнеич становился под влиянием тарасуна настолько благодушен, что к станку, сиротливо стоящему рядом с палаткой, он более не подходил, предпочитая рассуждать теперь на общечеловеческие темы.
И тут наступала вахта Студента, который был приставлен в качестве подмастерья к опытному Корнеичу. Приняв тарасуна и заев его вонючей, но крайне нежной рыбой, Корнеич давал инструкции не отходя от палатки, а Студент вставал к станку, довершая план выработки, если до обеда не удавалось достичь запланированной отметки.
Корнеич был типичным представителем братии, собиравшейся под знамена геологического сообщества с наступлением полевого сезона. Отсидевшись зимой в подвалах и кочергарках, занимаясь рутиною и бытом семейного уклада, однажды вдохнувшие воздух свободы люди, подобные Корнеичу, спешили по весне в геологические управления. Здесь, как правило, набирали сезонных рабочих для полевых партий, а те и рады были возможности с весны до поздней осени провести в тайге, где можно было поправить здоровье, финансовое своё печальное положение и, надышавшись чистейшим воздухом, получить силы для нового жизненного рывка.
Студент, наставляемый Корнеичем, работал ухватисто за двоих, крутился возле станка, решая поставленную производственную задачу. В результате поднимали из глубины иссиня черные, небесно голубые и красные, как пионерские галстуки, глины, которые теперь лежали длинными столбами в керновых ящиках с отметками глубины.
Справившись с заданием, под вечер Студент спешил в свой лагерь к ребятам из полевого отряда Лимнологического института, оставив Корнеича у станка, с тем, чтобы завтра с утра снова продолжить бурение.
Отряд, в основном состоящий из студентов, завершал полевой сезон на острове Ольхон, занятый составлением геологической карты. С целью определения возраста геологических слоев, брались пробы и исследовались на предмет наличия останков древних живых организмов.
Уже два месяца как студенты, стараясь изо всех сил, занимались поиском останков некогда живших в древности шустрых мышей полёвок, но все-то с гулькин нос было этих останков: набиралось-то всего несколько ломанных клыков грызунов, да коренных зубов со спичечную головку мышей неведомого плейстоцена**.
Порой огорчало то, что потомков тех древних мышей было вокруг вдоволь, – серые продолжатели мышиного рода снова повсюду, оказывая посильную помощь в уничтожении съестных запасов геологов.

К вечеру, когда план проходки был выполнен, к буровой прибыл на своём ГАЗ-66 наш водитель Володя, чтобы вывезти набуренный керн, уложенный аккуратно в ящики с указанием глубины, с которой он взят, в лагерь. И вот здесь возникла проблема: если, например, было пробурено шесть метров, то керна оказывалось метров восемь из-за набухания мощных донных отложений Байкала. Порядили, посудили, уложили весь керн, а поскольку его оказалось больше планируемого, ящиков явно не хватало, и остатки керна уложили без ящиков.
Отсутствие руководства, отбывшего в город, развязало руки членам геологического отряда, почти сплошь состоящего из студентов, и взялись куролесить.
Учредили баньку на берегу Байкала, раскалив камень костром и потом водрузив на них плотную палатку. Напарившись, лежали на берегу, так как план по бурению был выполнен и ящики для керновых проб закончились. Появилось свободное время и Студент, вспомнив юношеские навыки лепки всяческих образов из пластилина, взялся ваять из избытков керновой пробы фигуры, решив, что керна в ящиках вполне достаточно для отчета.
Вскоре, на крупных камнях вдоль берега Байкала, выстроились образы поэта Пушкина из красной глины, из зеленой Льва Николаевича Толстого и рядком, такого же цвета, кикимора, черный как уголь мавр с отвислыми до груди красными губами, лиловый Чудо-юдо со всклоченной растительностью салатного цвета и горбом из коряжки, салатного цвета Баба-Яга в ступе.
Особенно удался насупленный на всю Россию и русскую зиму Наполеон в шляпе с ярким красным орденом на черном мундире.
А на утро прострекотал над лагерем АН-2 и вскоре с крутого берега к лагерю сошёл начальник отряда Виктор Давидович и привезённый из города ученый-палеонтолог.
Отряд вышел навстречу руководителю, а Виктор Давидович сразу обратил внимание на галерею фигур, уже крепко отвердевших под палящим солнцем.
− Это что? Глина из образцов керна? Вы что это творите? Это образцы для исследований! Срочно вернуть всё на место! – бушевал руководитель отряда, не на шутку рассвирепев.
Так в лабораторию института отправились для исследования правильные образцы цилиндрических столбиков керна и несуразные бюсты известных персонажей.
Еще немного пошумев, Виктор Давидович собрал свою команду и объявил, что будем копать и делать расчистку высокого берега в новом месте, где возможно когда-то был источник или ручей. И если ни чего не найдем и на этот раз, полевой сезон практически весь под хвост блудливой собаки отправить можно.
Всем взгрустнулось.
Несколько поворчав между собой о том, что опять ничего не найдем, а только понапрасну провозимся, перекопав тонны грунта, отправились спать, чтобы поутру идти и выполнять снова трудную, и такую малоперспективную, работу.
Студент, понимая, что основная доля недовольства начальства, связана с ним, отправлялся спать в расстроенных чувствах.
Во мраке палатки, разобрав спальный мешок и, съежившись, перед тем как нырнуть в его прохладу, отметил невольно некоторое растущее и до конца понятное беспокойство и, осветив спальник, с ужасом увидел свернувшуюся на белом полотне вкладыша, гадюку. Небольшую такую гадину, мирно посапывающую в теплом, только что освоенном гнёздышке.
Студент выскочил из палатки и с испугом поведал о событии Толяну, – крепкому парню, грустно бренчавшему на гитаре у костра.
Толян, лишенный предрассудков и страха перед хладнокровными, вооружившись палкой и брезентовой рукавицей, что лежала у костра, решительно шагнул в палатку и через минуты вытащил из неё, крепко сжав в руке, гадёныша.
– Счас, я его зажарю, ведь это гадюка! Повезло тебе, что разглядел, а то бы сейчас везли бы тебя в больничку, до которой вёрст сто, не менее, – рассуждал Толян и шагнул к костру.
– Толя, не нужно, отпусти её. Всё обошлось – пусть ползёт. Дело к осени, стало холодать ночами, вот и нашла теплое местечко, – вдруг выступил в защиту змеи Студент, сам отчётливо понимая, что если бы он умер не от укуса змеи, то от разрыва сердца, завалившись в спальник со змеёй, точно.
Толян, махнув рукой в ответ на просьбу Студента, запулил гадюку в кусты.
Утром, позавтракав, студенты с лопатами и лотками в руках, вышли к месту, где предстояло произвести расчистку крутого и высокого берега, а затем путём промывания в лотках, найти столь нужные теперь ископаемые и заветные кости мелких грызунов далекой эпохи.
Поднявшись по склону и испытывая острое нежелание заниматься обречённой на неудачу работой, Студент вдруг увидел на самом верху, в ложбинке на траве клубок свернувшейся змеи. Была змея покрупнее ночной гостьи, и, свернувшись клубком, головку повернула в направлении человека, внимательно наблюдая за ним.
Студент, вновь испытал легкий ужас, поднял лопату и, замахнувшись, ткнул в направлении змеи. Лопата с силой ударила в грунт, змея бесшумно и стремительно ускользнула в траву, а в грунте обнаружились вдруг нежданно пожелтевшие от времени кости.
Студент забыл про змею и стал ворошить аккуратно найденные кости, которые посыпались из разворошенного им слоя. Кости сыпались и сыпались вниз по склону, и сначала показалось, что это какое-то современное захоронение, но вскоре подошёл Палеонтолог и объявил, что кости принадлежат шерстистому носорогу и, шутка сказать, саблезубому тигру, проживавших здесь пятьдесят, а может и тысяч сто лет назад.
− Вот так! Мы тут мышей искали, а искать то нужно было крупную дичь! – шутили теперь студенты, увлеченно раскапывая берег.
А кости всё прибывали!
Наполнили один мешок, второй, третий. Среди костей выделялись огромные и отлично сохранившиеся зубы размером с консервную банку, с красивой узорчатой жевательной поверхностью. Решили между собой, что это видимо мамонты, но Палеонтолог уверенно сказал – шерстистый носорог древней эпохи, а теперь такие не живут, как в прочем и саблезубые тигры.
Вот так вознаграждает упорных судьба, подвел итог проделанной работы вечером у костра Виктор Давидович и отметил, чуть ли не пустив слезу, поглядывая на увесистые мешки с ископаемым материалом, что таких прекрасных помощников из числа студентов у него не было никогда.
На нами найденном в тот сезон раскопе дважды проводили Международные конгрессы по геологии и палеонтологии с участием учёных со всего мира, а Виктор Давидович и его помощник Палеонтолог защитили впоследствии докторские диссертации.
Какова роль мистики и змеиного царства в столь необычной находке, стоит только гадать, но помню с тех пор, что если можешь, остерегись делать зло, и старайся сохранить лицо в любой ситуации.

* Тарасун - самогон, выгнанный из забродившего молока
** Плейстоцен – период геологической эпохи.

Красноярск, 2018 г.


0

#12 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 19 декабря 2018 - 01:32

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

11

САМОЕ ДОРОГОЕ


Я иду по дороге, которая становится все уже и уже, петляет среди заросших по пояс кочек и неожиданно обрывается у кромки леса. Жарко. Отмахиваюсь от комариного писка березовой веткой. Сколько еще идти? Мама говорила, за поворотом свернуть в лес, там тропинка. По ней еще метров пятьсот, и река должна показаться. А там вдоль берега, и до деревни рукой подать. Родовое гнездо, так сказать. А тропинка уводила дальше в лес, этого в маминой инструкции не было. Может, перепутал чего. Идти стало труднее. Бурелом, наваленный непонятно при каких обстоятельствах валежник, горелые деревья, норовящие схватить, подловить своими безжизненными черножердистыми ветками. Мама дорогая! Где река? Видать, леший водит. Я присел на толстенный и такой сейчас беспомощный и ненужный ствол сосны. Закурил. Прислушался. Что-то меня беспокоило всю дорогу, пока продирался через эти дебри. А что – непонятно было, пока не прислушался. Тишина. Ни ветерка, листья замерли – не шелохнутся, птичка не прочирикает, пчелка не прожужжит. Искусственная какая-то тишина. Напрягло. Я, конечно, не самый трусливый человек, но не по себе как-то стало. Живность же должна быть в лесу. Докурил, поозирался по сторонам, а что толку? Кругом сухостой да лесоповал непролазный. И тропинка, странно петляя, пропала где-то в кустах.Надо двигаться в обратную сторону, пока не стемнело. Скорее всего, точно не там свернул. Я сделал несколько шагов назад, вглядываясь в травянисто-мшистый ковер. А где тропинка-то?! Исчезла. Словно и не шел я по ней. Что за чертовщина! Я огляделся, стараясь припомнить дорогу. Солнце уже устало и по вечернему лениво болталось на макушках кустов. Сюда-то шел в спину светило. Я успокоился. Через несколько метров заметил потерянную стежку. Ну слава богу!
Остановился передохнуть и замер. Впереди, метрах в пяти, послышался треск. Словно кто-то продирается через заросли мне навстречу. Грибники, наверно, успокоил я себя. А сердце заколотилось, как обезумевшая белка в колесе. Какие грибники?? Июнь месяц. Сейчас даже поганок нет, снег-то стаял в мае только. Тихонько, стараясь не шебуршать курткой, достал складной перочинный ножик, не раз и не два меня выручавший по лесному делу и на рыбалке. Во рту пересохло. Вдруг в просвете между деревьями мелькнул силуэт, послышалось бормотание. Явно – мужик. Вроде, немолодой уже, судя по голосу. Бормотание приближалось.
- Ой, ды пойду я в лес-лесок, ды погуляю.
Ой, ды поисчу я хворые березыньки.
Ой, ды берестушку я тряпочкой пообмотаю.
А осинушке я лентой шелковой, ды кронушку подвяжу,
Ой, ды не будет кронушка-то к земельке падать.
Сиплый, словно простуженный голос становился все ближе, и неожиданно прямо передо мной из кустов вывалился дед.
- Мать честная! Ой, ешеньки, сердечко-то щас вывалится. Ты хто есть-будешь, мил человек? – дед от неожиданности схватился за грудину и крепко обнял посох, который норовил завалиться в сторону под тяжестью тела хозяина.
Мне стало смешно. Страх отпустил, я незаметно спрятал ножик в карман. Кто кого напугал еще.
- Заблудился я, деда. Шел в одну сторону, а пришел неизвестно куда. Ты-то местный?
Дед хитро блеснул совсем молодыми, без старческой мутной поволоки, глазами из-под кустистых, брежневских бровей.
- Я-то местный. А ты чьих будешь, мил человек? Не смертоубивец, чай? А то с меня брать-то неча. В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи, - дед хихикнул.
Я тоже улыбнулся, радуясь живой душе в этом заколдованном лесу, будь он неладен.
- Не боись, дед. Не обижу. Не разбойник я. В Заречное шел. Там дом мне мать оставила. Вот, хотел посмотреть. С детства не был.
- Ииии, а маманька-то померла, стало быть, чоли? А ты, стало быть, за воспоминаниями отправился? – спросил дед с участием в голосе.
- Ну да. А ты экстрасенс, что ли, местный? – я не ожидал, что кто-то вот так просто озвучит мое неясное желание, которое мне самому-то было непонятно – зачем я так внезапно в Заречное собрался.
Дед с серьезным и задумчивым видом поскреб затылок.
- Ну, как ба он самый. А че – не веришь? Да тут у нас все такие. Я-то с годами силушку подрастерял маненько. Щас больше за лесом смотрю. Ну, и таких, как ты, залетных, вытаскиваю. Работа у меня такая.
- Егерь, что ли? – у меня появилась надежда, что в деревню я сегодня все-таки попаду.
- Ну, типа таво. Считай, чо так. Ну, пошли, чоли, гулена. До Заречного седни не доберешьси. У меня заночуешь. А утром сведу.
И правда. За разговором я и не заметил, как солнце, покопавшись в осиннике, упало в кустарник и уютно устроилось там на ночлег. Впотьмах бесполезно было таскаться по лесу, выворачивая ноги и выкалывая глаза… Чтобы поддержать разговор, пока шли к дедовой избе, я спросил:
- А у нас – это где?
- Чиво? – буркнул дед не оборачиваясь.
- Ну, ты сказал – у нас тут все такие. Где это- у вас? В Заречном?
Дед неожиданно резко остановился, и я, не рассчитав, налетел на его худую спину.
- Обалдел, что ли?! Предупреждать же надо. Я уже почти ничего не вижу в сумерках. Че остановился-то?
Дед замялся.
- Дык, у нас, в Рассеи. Кто долго живет, тот и знает много.
Сказав это, мой спутник радостно потер ладошки, будто нашел верное решение и припустил вперед.
- Дед, - мне какая-то мысль не давала покоя. Откуда он взялся? Как зовут – не говорит. Где живет – тоже молчок. Странный какой-то. – Дед, - снова позвал я.
- Аюшки, чо тебе надобно? – дед не останавливался. Наоборот, его шаг набирал скорость, совершенно недопустимую, как мне показалось, для таких преклонных лет.
- Да подожди ты! Чего несешься, как на пожар. Не успеваю я за тобой, здоров ты, дед, по лесам шастать, - дыхание сбилось, я шумно дышал, стараясь правильно, толчками, выпускать воздух. Закололо в правой бочине. Ничего себе, кроссмен. А лет-то уже под восемьдесят. Вот что значит – здоровый образ жизни.
- А тебя как зовут? А то я все – дед да дед. Неудобно даже, - я старался придумать хоть какую-нибудь причину для передышки, чтобы привести в порядок взбунтовавшиеся, нашпигованные многолетней табачной смолой легкие. Дед наконец-то остановился.
- Дык меня не надо звать. Завсегда я сам прихожу, када невмоготу быват ужо.
- Это как понимать? Куда приходишь? – я опешил. – Имя-то есть у тебя?
Дед опять как-то лукаво прищурился, пощипывая куцую бороденку.
- Агафоном када-то кликали. Вот и ты так кличь. Ага, Агафон я и есть, - мой спаситель оглядел меня и недовольно поморщился. – Чота ты, паря, совсем запыхтался. Куришь много? – спросил строго.
- Ну да, дед Агафон, курю. Много курю. Иногда самому противно, - неожиданно я разоткровенничался. – Пальцы, вон, желтые стали. Да и дыхалка ни к черту – тебя догнать не могу.
- Иииии, не переживай. Меня догнать трудно, - Агафон заулыбался. – Солдатская выучка.
- Так ты в солдатах был? Воевал? – я с интересом спросил. Весь спектр эмоций промелькнул в одну секунду. От боли до радости, от ненависти до умиротворения. Дед помолчал немного, задумавшись. Потом ответил сурово:
- Пошли ужо. Воевал – не воевал. Чо теперь-то. С французиками побарахтались. С ерманцем-то тяжеленько было. С фашистом ишшо пуще… Не отставай давай, оказия ходячая.
У меня волосы на затылке встали дыбом. Какие «французики»? Какие «ерманцы»? Ну, фашистов еще можно по времени принять. Мог и в Отечественную воевать. С натяжкой. Но мог. Но 1812 год! Господи! Умалишенный мне встретился. Теперь-то все стало на свои места. Вот оно что! Отлегло от сердца. Радовало, что не буйный и без оружия. И эти бормотания его нелепые. Вот черт, угораздило же вляпаться так.
Я послушно шел за дедом, молясь, чтобы он вывел меня к людям. Тьма сгущалась. Тьфу ты, как в кино – «тьма сгущалась». Еще не хватало полной луны и волчьего воя. И тут как по заказу. Тучи ретиво растянулись по обе стороны верхушек деревьев, и выползла луна, с ленивой усмешкой между жирных щек. Я глянул на небо. Звезды такие ясные. И низко так висят. Светят своим синим, равнодушным светом… Споткнулся. Дед ушагал далеко вперед. Только треск и слышно. Стало страшно. Не то чтобы очень страшно, но душа как-то заскулила испуганно.
- Дед! – позвал я. – Дед Агафон! - уже громче. – Деда! – я завопил во весь голос.
- Че орешь-то, че урусишь? Тута я, рядышком, - раздался возле уха знакомый голос. Не фига не понимаю – он же впереди был. Как рядом-то оказался?! Но в любом случае, я был рад сейчас его слышать. Хоть и не в своем уме, хоть какой, зато живой голос и близкий. Я успокоился.
- Дед Агафон, а почему так долго идем-то? Час уже, наверно, плутаем, а жилья не видно.
Дед неожиданно рассердился.
- Это ты плутаешь. А я иду, куда надо. Яйца курицу не учат. Ишь, долго он идет. Али ноженьки притомились? Али рученьки подустали? Али глазоньки измотались? – он сердито причитал, а я плелся за ним, как привязанный. Правда – устал я. Хотелось уже чая. Хотелось снять сапоги и увалиться на какую-нибудь лежанку. Хоть из соломы.
- Дед Агафон, ну остановись ты, дай хоть жердину какую сломаю. Тяжело идти-то, - взмолился я.
- Я те сломаю щас, ломака какой нашелси! Вона, скока всяких сучьев валяется. Выбирай любой.
- Дед, так они же высохшие все. Переломятся. Ну будь ты человеком, не беги хоть, не привык я к таким переходам! – заканючил я.
Дед обернулся, посмотрел на меня, прищурился.
- Ну, значица, так иди, без жердины. Да ужо пришли почти, - он равнодушно отвернулся и, не меняя темпа, пошел дальше.
Блин, старый черт! Кочевряжится еще. Защитник леса, елки-палки. Я разозлился. Злость придала мне силы, и я из последней мОчи припустил за своим Сусаниным. И вдруг через несколько шагов мне показалось, что сквозь деревья мелькнул огонек. Я присмотрелся. Маленький, не очень близкий, но он горел надеждой, обещая отдых и сон…
Через несколько метров показался просвет, похожий при свете луны на фантастическую дверь в другую реальность. Деревья словно расступились, и мы вышли на большую поляну. Я огляделся. И уже в который раз за день, мне показалось это ненастоящим, каким-то бутафорским. И сама поляна, ровно очерченная кромкой леса, и низкие, немигающие звезды, и приземистая, покосившаяся на один бок избушка, напомнившая мне кинематографические сказки Роу.
- Ну чо, мил-человек, пришли. Заходь, не стесняйся. Щас вечерять будем чем бог послал, - дед Агафон приветливо распахнул скрипучую дверцу передо мной, приглашая войти в темную, пахнущую плесенью и травами пустоту. Я помедлил. Машинально подумал, а где же огонек-то, на который мы ориентир держали. В избе-то темно было без хозяина. Делать нечего. Не оставаться же на ночь в лесу. Я шагнул внутрь. Дед ловко протиснулся мимо меня, пошуршал чем-то, и темнота исчезла, поглощенная маленьким свечным пламенем.
- Ну чо встал-то, аки колодина, проходь. Вона на лавку сядай, весчички на пол положь, - Агафон скинул старый, видавший виды суконный плащ, из угловых потемок, куда не доставал свет, выволок самовар, зашарил по полкам, громко постукивая деревянными плошками и чашками. А я, пока дед хлопотал по хозяйству, не показывая излишнего любопытства, осматривал жилище своего странного знакомого. Так себе избенка. Бревна, почерневшие от времени и копоти с полуистлевшим мхом в пазах, смотрелись довольно убого, хоть и разукрашены были высохшими пучками всевозможных трав. Грубо сколоченный колченогий стол посреди комнаты, словно наскоряк вытесанные лавки, покрытые где соломой, где скомканным, не знавшим стирку тряпьем. В дальнем углу печь, похожая на своего хозяина, - такая же заброшенная, но с чувством собственного достоинства, прорывавшегося через выщербленную штукатурку и кирпичную кладку. А на полках разные баночки, скляночки, пузырьки с мутной жидкостью, непонятного предназначения кусочки гранита и камни. Не фига себе! Двадцать первый век на улице, а тут такое средневековье. Осталось только «французиков» разглядеть в затянутое какой-то полупрозрачной пленкой оконце. Незаметно для себя я задремал. Даже сон уже какой-то завлек, как я очнулся от того, что кто-то трясет мена за плечо.
- Эй, паря, проснись. Самовар ужо стынет. Давай-ка, чайку попьем и на боковую. Умаялся ты седни.
Я ошарашенно открыл глаза, не сразу поняв, где нахожусь. Поясницу ломило. Ноги отказывались двигаться, отчаянно заплетаясь одна о другую. Я доковылял до стола. В доме едко пахло еловым дымом. У меня даже глаза заслезились. Агафон заметив, что я оттираю слезы, приоткрыл дверь. Пахнуло лесной свежестью.
- Ну, звиняй. Самовар-то как заваривать? Лектричества-то нет, - дед, виновато оправдываясь, налил мне в чашку с вытертым до неузнаваемости узором кипятку, плеснул из заварника какой-то пахучей коричневой жидкости и с радушным видом придвинул миску с баранками.
-Дед Агафон, а что, бани-то нет у тебя? Сейчас бы в самый раз в баньку, - спросил я, размачивая прошловековую баранку в чае. Дед молча придвинул мне сахарницу с отколотым краем, в которой лежал горкой голубой, нарубленный неровными кусками сахар. Я сто лет уже такого не видел. – Ты чего молчишь-то? – я представлял банное блаженство, хотя и не был уверен, что не усну прямо на полкЕ.
- Не мое енто ведомство – баня. Не положено. Озеро там, речка какая. И то, еслив договоришься с хозяином.
- А расскажи-ка мне дед, как ты тут живешь-то? Чай у тебя вкусный необыкновенно!
Дед благодушно растянулся в улыбке.
- Дык, на травках, мил-человек, на травках. Живу-то я ничаво. Нескучно. Особливо летом скучать не приходится. Лучше ты мне расскажи. Ты чего там в Заречном вспомнить-то хотел? По мамке тоскуешь? – дед глянул на меня так, словно душу наизнанку вывернул. И так мне захотелось ему обо всем сказать, о том, как было и о том, что я чувствовал…
- Понимаешь, дед, мать-то моя не просто так умерла. Не тихо-мирно во сне, как старики умирают. Дом сгорел. И она вместе с ним. Не успела выбраться, понимаешь. Я не успел договорить, а Агафон вдруг вскочил с лавки, заметался по избе, скрючивая худые жилистые руки, запричитал.
- Вот жеж аспид кромешный! Чучело гороховое, ишь, в кудесники подался, ирод поднебесный. Да кто ж ему силу-то таку доверил?! Ой, батюшки мои, чо деется-то, а? – дед не на шутку разволновался. Я не понимал его бормотанье. Какой аспид? И что оно натворило, это чучело гороховое?
- Дед Агафон, ты чего? Ты про кого так?
Дед отмахнулся от меня, как от мухи назойливой. Вдруг успокоился. Присел на лавку и задумался, вперив немигающий взгляд в печку. В печке что-то зашуршало, звякнула заслонка, и на пол выкатилось существо, напоминающее трубочиста и карлика одновременно. Елки-палки! Чай! Чай с травами. У меня галлюцинации. Или это еще один сумасшедший, только спящий внутри печки. Мне вдруг стало весело. А что еще сегодня со мной может приключиться? Русалка на ветвях или кот-баюн, а, может, спящая царевишна здесь где-то под лавкой валяется? Хороший у деда чай…
Пока существо фыркало и отряхивалось, совсем по-кошачьи подергивая всеми конечностями, дед Агафон снял со стены плеть и, сурово поглядывая на гостя, постукивал ею по ладони. Вид у него был ну очень обещающий. Я наблюдал, все еще не веря в происходящее. Точно, чай виноват.
- Че звал-то, Агафонюшка? – пришелец заметно был напуган. Его чумазое, заляпанное сажей личико было перекошено от страха.
- Ты иво мамашу пошто извел? Те, паршивец, хто дозволение дал людев губить? Сидишь в печке и сиди тихохонько, - Агафон грозно нахмурился.
Я уже вообще перестал пытаться что-либо понять. Фантасмагория какая-то. По мотивам русского фольклора.
- Дык, Агафонюшка, она сама, маманька-то евоная, помирать собралась. Так мне и сказала. Мол, не хочу в больничке помереть, дома хочу. А я, знаешь, намедни замешкалси возля печки-то у нее в избе. Ну понимаешь жи, телевизирь такую шикарную историю показывала. Про любовь, между прочим, вот я и не успел схорониться, - печных дел мастер вздохнул. – Хорошая кина была.
Он неожиданно встрепенулся.
- А ты откудава узнал, Агафонюшка? Я, вроде, аккуратненько все обстряпал. Али доложил кто?
- А ты, дурья башка, сам не знаешь? Рази он ко мне попал, - дед кивнул в мою сторону, - значица, не зря.
Я насторожился. О какой мамаше идет речь? И при чем здесь больница? Медленно, но уверенно вползала мысль, совершенно дикая и нелепая.
- Э, любезнейший, а вы не про Марию Алексеевну Перегудову говорите? Это мама моя, если что, - я подался вперед. Даже перестал думать про свои страхи и домыслы относительно сегодняшних приключений. Мужичонка утер нос и с готовностью ответил.
- Ну да. На Липовой аллее, да, жила? Она самая. Смею доложить, - мужичонка расправил плечи, - Ваша мамаша чудной женщинкой была. Понимающей. Завсегда сахарку мне на столе оставляла. Эхх, жаль бедолажку. Не убереглииии, - он, театрально подвывая, тер щеки, утирая несуществующие слезы.
Все. Я окончательно потерял чувство реальности. Мозги, отказываясь работать на таких оборотах, стали медленно уходить в небытие. Как сквозь вату слышал голоса, чувствовал, как костяным черенком ножа разжимают челюсти и вливают пахучую жидкость.
- Ну ты совсем дурак, Игнатка. Кто ж так в лоб-то сразу? Мамаша жи.
- А я чо? Я ж ничо. Ты спросил, я ответил. Не серчай, Агафонюшка.
Постепенно сознание прояснилось, и я увидел два склоненных надо мной встревоженных лица. Смешные они все-таки, нечисти эти. То, что это нечисть, я уже догадался.
-Ох, очнулси голубчик, очнулси касатик, - запричитал печкин житель. А дед Агафон пристально глядя на меня спросил.
- Правду знать хочешь?
Я облизнул пересохшие губы.
- Да. Хочу.
- Говори, Игнатка.
- А чо говорить-то? Ну я и говорю. Мадам больны оченно были. Смертная какая-то болесть с ней приключилася. Знала, чо помирает. А беспокоить никаво не хотела. Четкая дамочка была, - печник расслабился, вальяжно раскинулся на лавке и закинул ногу на ногу.
- А ты чо, знал и молчал? – опять засерьезнел дед.
- А чо я-то опять? Им жи все некогда. У них жи работы важные. Где им до мамаши-то дела взять? Приедет, колбасы сунет, в щечку чмокнет и поминай как звали, - мужичонка неодобрительно, даже с осуждением посмотрел на меня. А мне стало неловко под его взглядом. Да что греха таить – так и было на самом деле… Мы помолчали.
- Ей не больно было? – робко спросил я.
- Тююю, нет, канешна. Уснула и всех делов-то. Дыма угарного дыхнула. Зато как хотела. Дома у себя, не в больничке - деловито ответил. – Сама-то не решалась руки на себя наложить. Вот меня и попросила.
У меня в носу защипало, а в горло вкатился ком, который я судорожно пытался проглотить. Мама… Что ж ты так берегла-то меня? Почему не захотела болью своей поделиться?...
- Ну ладно. Прощевай покуда, Игнатка. И смари у меня. Не балуй! – дед Агафон тяжело поднялся с лавки и стал медленно собирать со стола, словно думу думную соображал.
- Такить, я побежал? – мужичонка с готовностью подскочил к печке.
- Шуруй ужо, чучело, - отмахнулся Агафон не оборачиваясь.
Тишина давила на уши. Теперь я знаю все. И про маму, и про свое нынешнее приключение. Страха не было. Только усталость. Вселенская усталость.
- Ну чо, мил-человек, оправился? – дед Агафон подсел ко мне на лавку.
- Да, вроде. Только свербит вот здесь, - я приложил руку к левой стороне груди.
- Ничо, паря, ничо. Это пройдет. Это не навсегда, - дед положил ладонь мне на затылок, тихонько пошевелил волосы поглаживая. Почти как мама в детстве.
- Деда, а ты что там про воспоминания говорил? – я вдруг встрепенулся под его ласковой рукой.
- Дык забудь. Ничо не говорил я, - Агафон пересел за стол, отодвинул ближе к оконцу свечу, потом соскочил, схватил самовар и поволок его в угол.
- Дед, ну ты же можешь. Ну верни меня в детство, хоть на минуточку, - я уже ясно осознавал, что мне нужно. Немного нужно. Просто еще раз окунуться в мамино тепло и уют. Которые я так и не научился ценить в сознательном возрасте.
- Могу. Но у нас все не так просто. Чета взамен нужно взять, - Агафон потупил глаза в дощатый, нескребанный пол.
- Душу, что ли? – я усмехнулся.
- Дык на фига мне твоя душа сдалася? Со своей бы справиться. А с чужими – маета одна. Пристраивать же нужно. Не, другие условия.
- Какие? Что нужно-то? – я был заинтригован. Даже ноющая боль в сердце отступила.
Дед Агафон, продолжая выискивать щербины в полу, тяжко вздохнул.
- Да иди ты лесом! Самое дорогое. Понимашь? Самое дорогое, чо у тебя есть. Ну окромя жизни и здоровья. Ента валюта у нас не в почете, - Агафон разволновался, сердито запыхтел и неожиданно достал из-за камушков на полке пачку «Мальборо». Ну не фига себе! Не слабо нечисть живет.
- Ты че, куришь, что ли? А меня-то ругал, - я в недоумении уставился на бело-красную пачку.
- Дык не куру я. Тока балуюся иногда, када заволнуюсь сильно, - буркнул Агафон в ответ.
- Дай мне тоже. Закончились мои. Не рассчитал такой дальний забег.
Дед молча протянул мне сигарету. Закурили. Сизый дымок потянулся к щербатому оконцу…
- Дед Агафон, а у тебя есть это – самое дорогое? Что для тебя самое важное в жизни?
- А нету у меня жизни, мил-человек. Так себе, оболочка одна. И потому – ничо мне не важно, окромя леса, - дед в задумчивости затянулся, закашлялся и с досадой раздавил окурок в плошке.
- Тьфу ты, зараза какая. Не приведи, Господи, - он сплюнул в ведро и зажурчал самоваром.
Я улыбнулся мысленно. Надо же, сам языческий персонаж, а бога поминает… Время наверняка перевалило за полночь. Сказывался тяжелый день, проведенный в ходьбе и волнениях. Спать хотелось смертельно.
- Дед!
- Аюшки, - Агафон расстилал тряпье на лавке, собираясь лечь.
- Дед, можешь хоть сон мне какой-нибудь навеять? Ну чтобы мама там была, детство мое, дом в Заречном.
- Иди ложись ужо. Утро вечера мудренее. Путешественник, итишь твой дух. Выбрал то, с чем готов расстаться?
Я улегся на лавку, вытянул гудящие ноги.
- Не знаю я, дед. Для меня жизнь – самое дорогое. Без всего остального можно прожить, - сонно, уже почти в дреме ответил я.
Агафон задул свечу. Поерзал на своей лавке, вздохнул прерывисто и замолк. Помолчал с минуту и забормотал.
- Дурак ты, мил-человек. Жизнь без воспоминаний – енто не жизнь. Оболочка одна. Человек должон помнить. Где родился, где крестился, где на горшок первый раз сел. Не сам, канешна, фотокарточки жи должны быть, - бухтел дед, даже не заморачиваясь – слышу я его или нет. А я уже качался на волнах Морфея, и голос Агафона становился все дальше и дальше…
0

#13 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 20 декабря 2018 - 22:47

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

12

ПРЕДРАССВЕТЬЕ

Серое. На небе все серое. Такое иногда называют жемчужным, наверное, потому, что этот серый вбирает в себя все краски и оттенки, как нутро створки старой раковины, отполированное водой и песком большой реки. Как воспоминания о радуге пробегают то тут, то там фиолеты, оранжеватость, голубиночка, откровенно красный, зеленый, но приглушенные, слегка размазанные пальцем, вероятно от того, что открытый свет солнца, который через пол часика вынырнет на востоке в большую прореху над краем города, не слишком нравится тому, кто писал пейзаж, он решил смягчить и уравновесить все. Застелить середину неба серым и заглушить звуки, цвета и чувства и, главное, людей. Тех самых людей, которые больше всего суетятся и портят все, что уже создано. Потому человечки попали там, внизу, в бесцветно-серые дома, похожие на тени, неясные, расплывчатые без окон: свет уже исчез, погашенный щелчком выключателя или началом нового света после короткой темноты; солнце же пока не налило в эти окна ни бойкой крови свежего дня, ни золота новой радости, ни, даже, хлипкой фиолетоватости пасмурной погоды – ничего. Так что окон нет, и людям, которые, возможно притаились внутри своих домов-клеток в надежде увидеть чудо, не удастся подсмотреть за тем, как рождается после гипнотического обморока течение нового дня. Полнее соблюсти тайну согласились помочь деревья, тоже погрузившиеся в глухое серое, чтобы затенить стены, чтобы закрыть небо тем, кто решился высунуть нос на улицу через двери – они-то остались. Двери не законопатишь, у каждого остается право на хотя бы одну дверь, даже, если ему закрыли все окна, или если он сам слишком часто забывал их мыть – вот и закрылись.
На цветно-сером куске неба, как вспоротый разрез до золотисто-серой подкладки, родился стремительно летящий конь: ноги вразлет – задним никогда не догнать передние; морда только вперед и вверх, хоть и с закрытыми глазами; грива оборачивается к прошедшему, рвется в него будто старческая память; весь контур же плавный, не резкий, как волны легкие по воде бегут. Конь – время: всегда здесь и никогда нету; вроде прошло, а стоит закрыть глаза и постоять на пороге сна – вот оно, вернулось, будто и не высыпалось никогда из верхней капсулы песочных часов вниз; возможно будет новое, возможно, придет старое твоим отражением в поношенном зеркале двадцатилетней давности. Летит этот самый конь, что призрак, которого нет, и хорошо ему в полете. Нет его нигде и одновременно он везде. Нет ему ни боли, ни тревог, а только полет, да свист в ушах. Тайна пролетает мимо, и не надо на нее глазеть, чтоб не сглазить. Ведь без тайны что за жизнь?!
Вдруг что-то разбудило одинокую ласточку, которой еще совсем не время. Что толкнуло ее в бок, так ребенка на рассвете будит его имя, произнесенное вслух сновидением? Возможно, птицу разбудило чувство, что не так уж плохи «человеки», чтобы совсем быть отлученными от тайны.
Да, суетны. Но кто же из живущих не суетится, чтобы выжить?
Да, не добры. Что есть добро? Ласточка уж точно не знает.
Да шумны. А что будет, если убрать водопады, которые непрестанно шумят? Негде станет рождаться радугам, расползающимся после по всему подоблачному миру, и их не останется под этим солнцем ни одной. А есть ли цвет без радуги?
Да, да, да… Именно растакие-разэдакие люди. Но…
Ласточка, сорвавшаяся с ветки перезрелой черной вишней, взвизгнула крыльями, взрезала брюхо этому самому коню: все одно, он собрался меняться – неизменным на небе не протянешь.
Из прорехи времени, как дымок разожженной палочки-благовония, потекли по балконам и крышам, по форточкам уже слегка проявляющихся окон самые странные, самые главные сновидения сегодня. Кому достался сандал тяжелого черного провидения, которое еще не нависло, а может и не нависнет никогда, кому – легкий жасмин полета, управляемого, свежего и бесконечного. Кому ладан падения в пропасть с подергиванием ногами и руками, как от нервного напряжения, попытки затормозить, зависнуть над этой пропастью еще на мгновение, чтобы перед погружением в фиолетовую тьму неведомого, увидеть и запомнить золотистые верхушки горного рассвета, плывущие над головой? Возможно, сладкий удушающий запах желтого цветка ночи, давящий и туманящий голову, вместе с ощущением, что тебя застрелили, тоже к кому-нибудь залетел. Или мягкий аромат, похожий на зов пропекающегося теста, призыв к новому утру, новому завтраку, чему-то непременно новому.
В чью-то форточку постучался щекочущий запах реки с примесью гнилостной тины, задумчивых кувшинок, сладковатой на губах воды – здравствуйте, не угодно ли искупаться, потерять все мысли вместе с весом тела и ломотой костей. Ах! Извините, это не ваш сон сегодня, он спутал адрес и пришел не к тому. Вы же боитесь воды до такой степени, что и мыться в душе стараетесь как можно реже, чтобы не мокнуть и не обсыхать, гоняя мурашки с одной шерстинки тела на другую. Да, ладно, пусть хоть в предрассветном сумерке Вы ощутите всей внутренней сутью, что такое водный полет, как он зовет и манит, изгоняя боль, расслабляя мысли на лице. И Вы проснетесь с облегчением на сердце, улыбкой на лице, впрочем так и не вспомнив, что в другой реальности после порога научились плавать на короткие пять минут и на всю жизнь.
Каштаны, чьи тут жареные каштаны? Мечта увидеть Париж и умереть? А запах убитой Сены прилагается? А запах реального Версаля, брошенного королевским семейством? Впрочем, Вам все равно. Мечта – всегда мечта, особенно, если она неосуществимая. Почему же не отпраздновать ее с размахом?! Что бы не прожить целую жизнь, питаясь только запахом жареного каштана, да ароматом кофе, тем паче, что жизнь так длинна – целых пять минут до рассвета?
Металлический и асфальтовый запах с примесью жженой резины… Чье? Неужели? Это Вам? В ваши-то годы, наполненные респектабельностью и изысками? Вы не ошиблись? Ах, да! Всю жизнь снится долгая, бесконечная дорога, по которой Вы сами ведете автомобиль с ухарским свистом, скрипом колес о бордюрный камень, ловко и с наслаждением, со скоростью, от которой внутри дня Вы бы завизжали или начали молиться вслух.
Розовое масло разочарованием в чью открытую балконную дверь?
Кошеная трава!
Перекаленный песок!
Острая вонь гиеновидных собак, заточенныы в зоопарковые стены под нещадным солнцем!
Все запахи смешиваются, переплетаются, начинают перелетать с балкона на балкон, от окна к окну паучками на осенних паутинках. И тогда некий переводчик доказывает во сне знаменитую теорему легко и радостно. Младенец, ничего не знающий о Христианстве боится адовых мук. Иссохший старик бродит с эльфами по полянам. Прикорнувший невесть где бомж болтает по-французски на обычном балу позапрошлого века.
И вдруг: «Скрипы-скрап! Сеньте-скроп! Крик-крикет!» Оно почти не громкое, нельзя разбудить этим скрипом по-настоящему спящего. Но…
Смуглое до черноты лицо, возвышающееся над ярко-рыжем жилетом со светоотражателями, которым нечего отражать уже или еще. Жилет же катит на старинного фасона нелепом велосипеде по неотложным делам в сторону мусорных баков. Дворник. Самый первый на сегодня дворник выехал убирать отходы за теми, кто еще спит за окнами. Маленький, чуждый этому месту человек движется, чтобы уничтожить в себе остатки уважения к окружающим, гораздым лишь на разведение мусора. Как странно, что именно он поднимает за собой, вытаскивает своим многострадальным старым велосипедом из-за горизонта очумелое, кроваво-красное огромное каленое солнце июля, словно ребенок тащит на ниточке большущий воздушный шар. Скрип велосипеда заставляет светило взлетать все выше и выше, покидать свое уютное ночное убежище, как манок принуждает утку выйти на охотника.
Интересно, дворник включает свет, чтобы видеть, куда ступать, или включает жар, чтобы покарать людей не дожидаясь страшного суда?
0

#14 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 23 декабря 2018 - 23:18

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

13

БЕСПОКОЙНАЯ ДУША

Иван Семенович Краснов, механик по образованию и изобретатель по призванию, всегда интересовался новинками техники, читал технические журналы, восхищался новыми моделями самолетов, автомобилей и другими вещами. Свой гараж он переоборудовал под мастерскую, где и проводил большую часть свободного времени. Свою старенькую «Ладу» он неоднократно ремонтировал, совершенствовал, добавлял мощности.
Как раз теперь, в один из майских светлых и теплых дней, Иван Семенович решил прокатиться на «ладушке», как ласково он называл свою машину, по улицам родного Тутаева. Город небольшой, движение не такое оживленное, как в Ярославле, например, именно то, что нужно. Любовно погладив рукой капот и протерев рукавом зеркало заднего вида, Иван Семенович сел за руль. Водить свое чудо техники было приятно. На небольшой скорости он проехал по улице Моторостроителей, свернул направо, на Дементьева. Машина работала четко, тихо. Улица была безлюдной, машин не видно. Можно прибавить газу. И вдруг на полосу движения выкатился мячик, а за ним выбежал ребенок. Иван не успел ничего подумать: резко нажав на тормоза, он вывернул руль вправо…
Он слышал голоса, видел врачей возле тела, лежащего на операционном столе. Все это было неважно. Он чувствовал свободу и покой. Вдруг сверху открылся какой-то то ли люк, то ли лаз, и его понесло туда. Он очутился на берегу широкой реки. Возле него стояли какие-то тени, со страхом осматривая окрестности.
- Где это я? – подумал Иван Семенович. – Что за река? На Волгу не похожа.
Тени рядом напоминали людей, только немного прозрачных. Река была окутана туманом. С другого берега к ним плыла небольшая лодка с одиноко стоящим огромным лодочником в черном плаще.
- И чего он стоит? – подумал Иван Семенович. - Опрокинуть может свою лодку.
Верзила молча подплыл к берегу, и тени гурьбой стали заходить (лучше сказать «проплывать») в нее. Изобретатель подумал, что это странно, что столько человек вошло в маленькую лодку, а она не качается.
- Что же это может быть? Почему маленькая лодчонка вмещает большое количество пассажиров и не шелохнется?
Лодочник стал молча грести. Его лица не было видно: его скрывал большой капюшон. Причем греб он медленно, а лодка плыла как будто сама.
- Что это за механизм? – подумал Иван Семенович. – Где он скрыт и почему его не слышно?
Мысли подгоняли одна другую. Механику не терпелось все это узнать. Он стал ерзать, заглядывать за борт.
От реки поднимался туман. Вообще все было окутано туманом.
- Скажите, товарищ (какое обращение нужно использовать к лодочнику, непонятно), а куда мы плывем? Что это за река?- он окунул руку в воду. Ой, да это и не вода вообще.
- Товарищ, а как получилось, что пассажиров много, а лодка не качается?
Лодочник вдруг поднял лицо. На темном фоне сверкнули белки глаз. Брови удивленно поднялись. Видно, никто и никогда здесь не задавал вопросов. Он даже перестал грести. Кажется, никак не мог прийти в себя. Но лодка сама продолжала плыть, хотя никакого течения заметно не было.
- Позвольте поинтересоваться, на какой тяге плывет ваш, с позволения сказать, корабль? – не унимался Иван. – Где-то спрятан мотор? Но почему не слышно?
Механик-изобретатель вдруг понял, что это совершенно новая система двигателя и ее надо бы изучить. Он снова окунул руку в «воду». Что это за мерзость такая – липкая и тягучая? Наверное, эта субстанция тоже имеет значение. И вообще, что здесь происходит? Все эти вопросы он стал задавать упрямому лодочнику, но тот стоял, словно оглохший.
- Эй, товарищ, вы меня слышите? - Чтобы вывести лодочника из ступора, Иван Семенович стал раскачивать борт. Тени ошарашено глазели на него. Лодочник так и стоял в ступоре.
- Что вы делаете? - прошелестел чей-то голос рядом. – Мы же перевернемся! Мы утонем!
- Да это не вода, - ответил Иван Семенович. – Посмотрите сами.
Тени сместились к нему.
- Точно, не вода, - констатировал один тенечеловек. – А что же это, по-вашему?
- Вопрос, конечно, интересный, но я не знаю. Посмотрите, когда качается лодка, нет кругов на «воде».
И он снова начал качать. Несколько тенечеловек тоже стали пробовать качать лодку. Это им понравилось. Кругов, действительно, на этой воде не было, плеска тоже. Интересующихся все прибавлялось. Какой-то мальчик перегнулся через борт и, не удержавшись, упал. Он испуганно крикнул, но через мгновение встал. По воде можно ходить. Зачем же тогда их везли на лодке???
- Нас обманули!!! – не унимался Иван Семенович.- Это не река, это черт знает что, а это верзила нас куда-то тащит!
Все обернулись на лодочника. Он заморгал глазищами. Никогда не слышал перевозчик душ таких оскорблений. Он привык, что все ведут себя тихо и боязненно. А эти кричат, качают лодку, прыгают за борт. И здесь он сделал то, чего никогда за сотни тысяч лет (может, и миллионы, он не вел счет времени) не делал: взмахнув веслом, он смахнул тени на берег.
Иван Семенович очнулся на операционном столе. Вокруг него стояли врачи. Один, руки которого были в крови, а со лба катился пот, сказал:
- Жить будет.
В это же время в нескольких больницах после реанимационных мер, очнулись пациенты. Среди них был мальчик, который, открыв глаза, спросил хирурга:
- Мы еще плывем?
- Да, да… - ответил хирург. - Почти приплыли.
Хирургическая сестра смахнула слезу рукавом:
- Вы сделали настоящее чудо! – она с восторгом посмотрела на хирурга.
А Иван Семенович глядел на лампы, которые давали яркий, но не бьющий в глаза свет, и думал, что неплохо было бы покопаться в двигателе той лодки, что везла его неведомо куда. Может, это был бы прорыв в науке.
0

#15 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 26 декабря 2018 - 22:21

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

14

ВАЛЕНТИНКА ДЛЯ ВАЛЕНТИНЫ


Привычно щелкнул замок, потом выключатель.
– В школу не проспи. И Мультика выгуляй, – крикнула я в темноту квартиры. – Слышишь?
– Ну, сколько можно? Ты ж говорила уже, – заныла в детской Люська.
– Я тебе знаю, просыпаешься в третьего позыва, – усмехнулась я. – Ушла. Буду после семи.
И выпорхнула за дверь. Не совсем легко, но мне так хотелось побыть еще немного бабочкой. Или хотя бы птичкой. Легкой, привлекательной. Беззаботной.
Нет, последнее точно не про меня. Одинокой женщине с ребенком на руках о беззаботности лучше не вспоминать.
Мысль об одиночестве усмирила порывы. Я заглянула в сумочку – не перепутала ли снова – у нас с дочкой сумки были похожие. И не только сумки. Обожаем покупать похожие вещи. Стараемся делать одинаковые прически. На совместных прогулках и шопингах играем в подружек.
– Моложусь все, – вздохнула я. – Непонятно только для кого. Сорок лет, на пенсию скоро, а я все в девочку играю.
Поджала губы. Повернула ключ в замке и застучала каблучками по ступенькам.
На площадке третьего этажа остановилась перед ярким плакатом, украшенным шарами.
«Я тебя люблю!» – разбегались в стороны красиво выписанные буквы и блестящий сердца.
«Сегодня же четырнадцатое, День святого Валентина, – грустно застучало в висках. – У кого-то праздник. А кому-то неприятный намек на отсутствие личной жизни. Ладно, проехали. Рулим дальше».
И порулила. Троллейбус. Метро. Киоск со свежей выпечкой. Два десятка гранитных ступеней. Два десятка «здрасьте». Знакомая дверь. Вешалка. Компьютерный стол. Компьютерное кресло.
– На старт! Внимание! Марш!
Синхронно загудело три компьютера и один чайник. Начался привычный рабочий день. Сейчас по кофейку и за отчеты. Монитор на столе услужливо напомнил о себе голубой лагуной и папкой «срочно», потом переключился на ленту новостей. Бухгалтеру следует быть в курсе событий. Что тут у нас?
Лента послушно развернулась и засияла рядом кроваво-красных сердец, пронзенных золотыми стрелами. Ну, прямо никуда не деться от любви, как в той песне. Куда не ткнись, всюду никому не нужные намеки. Да, я лузерша! Да хроническая неудачница! А дальше что?
Я открыла страницу отчетов. Отставить новости! Буду пить кофе в компании ни на что не намекающих цифр. Где там моя шоколадка?
Я потянулась к сумке. Нащупала плитку любимого лакомства, бутерброды в контейнере. Потянула к себе, предвкушая приятные минуты покоя. Из сумочки что-то выпало. Мягко фланируя, упала на пол. Не будем огорчаться по мелочам – лишнее движение еще никому не повредило.
– Вдох глубокий, руки шире, – пропела я, демонстрируя коллегам оптимизм и хорошую физическую форму.
Наклонилась и взяла в руки симпатичный розовый конвертик. Повертела в руках. Странно, откуда он взялся? Сунула нос в расписанное цветочками пестрое нутро и обнаружила там бумажное сердечко. Что за ерунда? Я давно вышла из этого возраста. Да и некому заниматься подобными глупостями в моем ближайшем окружении. Как такового окружения не имелось. Ну не дочка же станет признаваться мне в любви. С нее станется!
Пока разум сопротивлялся, пальцы вытаскивали «валентинку» на свет божий, вертели из стороны в сторону, развязывали крошечный кружевной бантик на боку, раскрывали открытку. Глаза действовали с ними в унисон. То посматривали по сторонам – выглядеть идиоткой перед коллегами тоже не хотелось, оценивали, любовались, читали.
Собственно, читать было нечего, на расписанном все теми же цветами развороте были выведены всего лишь три слова:
ПОТОМУ ЧТО ЛЮБЛЮ.
Ни подписи, ни пояснений. Было от чего сломать голову. И я напрочь позабыла о доводах разума. В висках стучали барабанными палочками короткие вопросы: кто? где? когда? почему?
Может ли получать такие вот признания сорокалетняя мать семейства, не выделяющаяся ни особой красотой, ни особым обаянием, не дающая поводов к интимным отношениям и острым чувствам? На всякий случай я вытащила пудреницу.
Зазеркалье отразило действительность безо всяких там прикрас: тетка и тетка. Даже накраситься не успела. А могла бы.
«М-да, могла, – соглашалась я с голосом давно неуязвимого самолюбия, – и стрелки подвести, и ресницы накрасить, и в парикмахерскую заглянуть. Вот тогда, быть может, и клюнул какой-нибудь заблудившийся во времени и пространстве принц. А так…»
Отчего-то стало обидно. Я шмыгнула носом, который тут же и вздернула. Выпрямила спину, расправила плечи. Грудь напомнила о себе почетным третьим размером. На щеках проклюнулся румянец. Губки сами собой сложились в «уточку».
«Нет, ничего себе, – оценила я перемены, – могу, так сказать, пленять и пробуждать. Не всех, конечно, но…»
Я вернулась к сюрпризу. Повертела сердечко в руках. Раз десять прочла признание. И все-таки…
Вчера была зарплата. В бухгалтерии толпилась куча народу. И водители, и ИТР-ы, и мастера. Изучали расчетники, расспрашивали девочек. Все как обычно. Моя сумочка красовалась на виду у всех. На тумбочке. Любой желающий мог незаметно положить в нее что угодно. И положил. Вот только кто?
Я залпом выпила пустой чай. Сунула нетронутые бутерброды в шкафчик. Открыла файл с отчетом. Вместо цифр на экране плясали вопросительные знаки. В сознании выстраивались стройные ряды потенциальных шутников (или влюбленных, робко намекало активизирующееся самолюбие).
Валера из планово-экономического? Роберт Павлович из районного филиала? Эдик? Игорь Викторович? Игорь Андреевич? Сам…
На шефе я поперхнулась. Эко куда меня занесло! Нет, пора поворачивать.

С трудом переключилась на работу. До обеда промучилась между двух огней. Не чувствуя вкуса, проглотила свои бутерброды, запила холодным чаем и вышла на воздух. На фоне серо-бело-голубого пейзажа отчетливо обозначились все те же вопросительные знаки. Мало того, зимний «экран» демонстрировал знакомые образы. Калейдоскоп «возлюбленных» вознес меня к точке высшего нервного возбуждения и безжалостно опустил на землю.
Так и с ума сойти – раз плюнуть. Нужно срочно что-то предпринимать. Вот только что?
Я решилась на крайние меры. Вошла в наше кафе, взяла кофе и уселась за столик у окна. Лицом к двери. Наблюдательный пункт был выбран удачно. За полчаса передо мной прошли практически все наши ИТР-ы и начальники, часть наиболее благополучных водителей и рабочих. Кто-то не замечал в упор, кто-то мило улыбался и здоровался. Кто-то равнодушно кивал. И ни одна сволочь не намекнула!
Или я просто не заметила?

Вторая половина дня прошла в том же формате. Отчет едва сдвинулся с места, а мужская половина предприятия была трижды вывернута наизнанку и подвергнута всестороннему анализу. Результатом мощной мозговой атаки стал список главных подозреваемых, состоящий из пяти позиций. Шефа, скрепя сердце, пришлось убрать – слишком велика конкуренция, не потянем. А вот второго зама я вписала первым номером. Записной ловелас, в активном поиске и примерно моих летах – чем не кандидат на вакантную должность?
На всякий случай, прошла пару раз мимо его кабинета. Да, взглянул, да улыбнулся, да сделал ручкой. Но достаточно ли этого?
После рабочего дня получила очередную загадку: вахтер у выхода многозначительно улыбнулся, прищелкнул языком в мою сторону:
– Ну, Валентина, ты прямо фея у нас – за день изменилась до неузнаваемости. Хоть сейчас на подиум. Влюбилась, что ли?
– Скажете тоже, Олег Фомич.
Странно, почему я о нем забыла? Ведь приличный мужик. Отставник. Кажется, вдовец. Неплохая партия. Шестой? Ну, запас беды не чинит. И вообще я осмелела сверх всякой меры: от глупенькой блестящей картонки плавно перешла к мыслям о браке. Не к добру. Или наоборот? Хотелось бы верить в последнее.

По дороге домой забежала-таки в парикмахерскую. Расщедрилась на стрижку и маникюр. Не удержалась – купила помаду модного цвета. Раз уж несусь на всех парах к собственному совершенству, чего скромничать? Полумерами решила не обходиться – с получки куплю себе новое пальто в пол. Элегантное, до безобразия. А к весне – сапожки на каблучке. Мне всего сорок – самое время удивлять и восхищать. Так пусть мой тайный поклонник оценит объект симпатии во всей красе!
Домой летела прекрасной феей. Отмечала интерес в глаза мужчин. И каждое встреченное сердечко. Радовалась за других – не только мне счастье досталось. Эх, скорее бы в его секретах разобраться.

Дочка встретила меня хмуро. От поцелуя увернулась. На «как дела» пробурчала нечто невразумительное. Вяло ковырялась в блинчиках и хлюпала носом.
– Что-то случилось? – не выдержала я.
На фоне свалившегося на меня счастья недопустимо пускать на самотек неприятности самого близкого человека. У людей праздник, а родное чадушко мается.
– Нормально, – Люська уткнулась в чашку.
Непорядок.
Я пересела ближе. Обняла худенькие плечики. Чмокнула в висок:
– Колись уж, солнце мое. Помогу, чем смогу.
– Не сможешь, – всхлипнула дочь, уткнулась в мое плечо и заплакала.

Разговорить Люську удалось не сразу. Ее проблема не стоила не то что слез – ни единого всхлипа. Подумаешь, «валентинку» потеряла. Купила для парня из группы. Решила сделать сюрприз. Да поздно заметила потерю. Пока искала, где новую купить, избранник домой ушел. Свою, правда, успел подарить.
– Уже неплохо, – рассудила я. – Сделай вид, что постеснялась ответить тем же. Если умный, то поймет. А дураков нам не надо.
– Умный, – Люськины всхлипы слышались на всю квартиру. – Он поймет. А я дура. И куда могла деть? С вечера в сумочку сунула. Я же не идиотка…

С вечера… в сумочку… А я как раз наоборот, идиотка. Полная. Такое себе в голову вбить! Сорок лет бабе, а она все о принцах грезит!
– Люсь, ты в моей посмотри. Мы же постоянно путаем. Может…
– Блин! – дочка метнулась в прихожую и взорвалась фейерверком эмоций: – Оооо! Уууу! Йохха! И запела в телефон:
– Славик, родной? Это я! У меня тут конфуз вышел. Ты только послушай…
А вымученное мною счастье растекалось по пустой тарелке джемово-сметанными разводами. Хоть смейся, хоть плачь.
Правда, плакать я все-таки не стала. Легла спать с послевкусием несвершившегося, но подошедшего так близко чуда.
И пальто купила с получки. И с Олегом Фомичем познакомилась поближе. До весны – рукой подать. И встречать лучшую пору года в одиночестве я не собиралась. Причины имелись веские: новая помада, новая прическа, новое пальто. И то самое послевкусие, терять которое мне так не хотелось.

23.01.2017

0

#16 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 27 декабря 2018 - 23:50

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

15

МЕЖДУ АДОМ И РАЕМ

На земле стояло солнечное майское утро. В такие дни хочется влюбляться, появляются надежды на перемены к лучшему.
Но эти светлые чувства были далеки от настроения Петра Петровича Кошкина. В свои пятьдесят лет он потерял надежду на то, что в его жизни что-то может измениться в лучшую сторону. Работы не было уже третий год, семь банков каждый день напоминали о непогашенном кредите. Обещали его вместе с женой закопать живьём, а хату отобрать. А ему всего-то и хотелось - помочь детям. Сын с дочкой слёзно просили взять на себя кредиты и обещали погасить. Но уже через год забыли о своём обещании, и долг завис на Петре Петровиче.
- Может, если меня не станет, банки спишут долг и оставят семью в покое, - думал Кошкин, медленно бредя к лесополосе.
В кармане пиджака у него была припрятана бельевая верёвка и записка, в которой он просил в своём самоубийстве никого не обвинять.
Пётр Петрович поднял голову и прищурился. Синева ясного неба словно окутала его, отчего захотелось дышать полной грудью. В такие минуты воссоединения с природой воспоминания о детстве всплывали особенно остро и болезненно. Хотелось вернуться в него, чтобы спрятаться от проблем.
- Интересно, а чиновники, что правят нами, когда - нибудь смотрят на небо? - самого себя спросил Пётр Петрович. - Или у них перед глазами только денежные знаки?
Под щебетанье птиц и стук дятлов Кошкин вошёл под свод деревьев. На некоторых - листья уже проклюнулись, зелёная травка упорно пробивалась сквозь прошлогоднюю листву и сухие ветки, которые похрустывали при каждом шаге, когда Пётр Петрович наступал на них. Через некоторое время Кошкин вышел на небольшую полянку. Присмотрев толстую акацию, он закинул через сук верёвку и завязал петлю, после чего обречённо опустился на землю. Достав из кармана дрожащими руками сигарету, он прикурил и глубоко затянулся.
Хотелось в последние минуты жизни поговорить с кем - нибудь о наболевшем. Глубоко в сознании притаилась мысль: вдруг произойдёт чудо, и всё образуется. Ведь самоубийство – это большой грех, и в глубине души Пётр Петрович надеялся, что существует потусторонний мир и другая жизнь. И ему совсем не хотелось попадать в Ад.
Треск веток насторожил Кошкина. Из-за деревьев показался бородатый старик в сильно поношенной одежде.
«Не хватало, чтобы бомж меня раздел, пока я буду болтаться. А ведь в кармане у меня записка» - подумал Пётр Петрович.
Незнакомец остановился посреди поляны, посмотрел на петлю, потом перевёл взгляд на самоубийцу.
- Думаешь, это - единственный способ уйти от проблем? - спросил он так, словно они давно были знакомы.
- Думаю, что единственный,- вздохнул Пётр Петрович и встрепенулся. - Ты кто такой и что здесь делаешь?
- Можешь называть меня Проводником, - проговорил старик. - Жалко мне тебя. Ты хоть и праведником не был, но и зла никому не причинил. Что же ты решил так жизнь свою оборвать?
- Какая это жизнь?! - вздохнул Пётр Петрович.- Сил больше моих нет. Многие мои друзья от такой жизни - кто спился, кто на тот свет ушёл.
- Многим людям похуже твоего приходится. Во время войны люди в плену мечтали выжить, им - то похуже было, но они самоубийством жизнь не кончали, - проговорил старик.
- Так у них надежда была,- возразил Кошкин, - вера в Победу, в то, что их спасут, и они будут жить в светлом будущем. А сейчас какая надежда? Потеряли мы смысл жизни - нет идеи. Вот при советской власти хоть и бедно жили, но счастливо.
- Так сейчас все, кому не лень, ругают Советский Союз, - усмехнулся дед.
- Ругают те, кто воровал при советской власти и получил по заслугам,- возразил Пётр Петрович, - или те, кто не жил в то время и с чужих слов грязь льёт. Мы, кто честно работал и не нарушал законов, только добрым словом вспоминаем советскую власть. Медицина была бесплатной, и образование было бесплатным. Любой мог поступить в высшее учебное заведение, а не тот, у кого мозгов нет, но есть деньги папика. Разрушили страну, не спросив у народа, хотят ли они этого?
- Зато вам дали свободу, - вставил старик реплику.
- И, что мне эту свободу на хлеб намазывать?- возмутился Кошкин.
- Займись бизнесом, - предложил старик, - станешь богатым.
- Каким? - подпрыгнул Пётр Петрович. - Я хотел свиней держать, так губернатор агрокомплекс построил. И запретил местному населению выращивать поросят. У кого есть подсобное хозяйство, не могут продать выращенные продукты. Нужно везти на рынок, а там места нет, а если и дадут - то платить надо. А у старухи десяток яиц или ведро картошки.
- Но другие же занимаются фермерством и не жалуются, - заметил собеседник.
- Знаю я этих фермеров, - зло проговорил Кошкин, - во время перестройки обворовали колхозы да землю, за бесценок приватизировали. Бывшие председатели колхозов да их прихвостни, а простой колхозник остался у разбитого корыта. Теперь они в шоколаде. А у людей, если и были накопления, так государство со своими реформами и заменой денег сделало их нищими. Да ещё всякие пирамиды появились. Народ-то доверчивый был, верили правительству.
А теперь ещё банкиры нас загнали в кабалу, - вздохнул Пётр Петрович, вспомнив о наболевшем.
- Не бери кредиты, - возразил старик.
- Да как же не брать: хата рушится, денег не хватает на коммуналку и детям помочь хочется. Вот и лезем в долги.
- Получается, что ты не патриот своей страны, если всё тебе не нравится,- усмехнулся дед.
- Это я не патриот?! Да я побольше любого чиновника люблю свою Родину, свою землю, место, где родился и живу! - разгорячился Кошкин. - Я рад, что Россия, наконец, стала сильной, её стали уважать и бояться. Но она похожа на гнилой орех: скорлупа крепкая, а внутри пустота и гниль. Убери внешнего врага - американцев, террористов - и вся сплочённость нашего народа исчезнет. Останется пустота, потому что нет цели и идеи. У чиновников она есть - наворовать побольше денег и смыться за границу. У простого народа нет.
- Так, если все так думают - покончить жизнь самоубийством - то кто же будет строй менять, справедливость восстанавливать? - спросил старик.
Пётр Петрович задумался, потом тяжело вздохнув, ответил:
- Моя жизнь никак не отразится на всеобщей политике. Надеюсь, что на том свете они получат по заслугам.
- А ты веришь в Высший Суд?- собеседник удивлённо взглянул на Кошкина.
- Хотелось бы верить, - опустил голову Пётр Петрович, - чтобы хоть на том свете эти ублюдки, поломавшие наши жизни, понесли наказание.
- Нравишься ты мне, - проговорил старик, - покажу - ка я тебе то, что никому неизвестно, но каждый об этом думает. Ты готов последовать за мной в Ад?
Пётр Петрович удивлённо посмотрел на Проводника.

В Аду
Не успел Пётр Петрович глазом моргнуть, как оказался в незнакомом месте.
Посреди бесконечного поля возвышалась гора, а по ней взбирались миллионы людей. Словно муравьи, они катили перед собой камни на вершину. Внизу гора была усыпана камнями, которые скатывались вниз. Люди спускались, брали камни и вновь поднимались наверх.
Кошкин огляделся. Старик стоял рядом. Теперь он был одет в красную накидку. Это не удивило почему-то Петра Петровича.
- Зачем они поднимают камни на гору? - спросил он.
- Это не камни, а их грехи, - ответил Проводник, - если грешник донесёт камень до вершины и раскается, то камень исчезнет. Если нет, то скатится вниз и грешнику снова придётся поднимать его в гору. Сколько было грехов у человека на земле, столько камней надо поднять и за каждый раскаяться.
- А когда человек раскаялся и кончились камни, то потом куда он попадает? - спросил Кошкин.
- Если человек захочет в Рай попасть, то это надо ещё заработать, - ответил старик.
- Как заработать? - удивился Пётр Петрович.
- Поместят душу в тело животного или птицы, - ответил Проводник, - или родится в неблагополучной семье. Сможет он в другой жизни принести людям пользу, то и заработает пропуск в Рай.
- Значит, это и мне придётся камни на гору таскать? - спросил Кошкин.
- Камни – это незначительные грехи. За более тяжкие преступления грешников ожидают семь кругов Ада, - ответил старик с такой интонацией, что Пётр Петрович не стал уточнять, что это такое.
- Но есть ещё и Вечный город, где живут и работают души, перед тем как попасть в Рай, - продолжил Проводник.
Через мгновение они оказались посреди широкой, ярко освещённой фонарями улицы. По ней неслись машины. Старик уже стоял в чёрном костюме и галстуке.
- Что же ты ко мне подошёл в одежде бомжа? - спросил Кошкин.
- Ты бы стал со мной откровенничать, будь я в одежде чиновника? - спросил старик.
Огромные витрины, мимо которых проходили наряженные парочки, зазывали посетителей неоновыми рекламами.
- Это - Вечный город, где находится Верховная власть Высших сил, - объявил гордо Посредник, - после трудового дня они здесь отдыхают и веселятся.
Мимо прошла улыбающаяся парочка, о чём-то беседуя.
Только сейчас Кошкин обратил внимание, что улица полна прохожих.
- Здесь живут люди? - удивлённо спросил он.
- Конечно, - ответил старик, - они занимаются обслуживанием города. После работы они могут развлекаться и жить обычной жизнью. Есть только одно неудобство: на них надеты браслеты. Через них бесы следят за перемещением людей, за их поступками и мыслями. Поэтому здесь нет преступлений.
- И даже не воруют? - недоверчиво спросил Пётр Петрович.
- В Вечном городе даже слова такого никто не знает, - ответил Посредник.
- Вот бы и на земле так было бы! - вздохнул Кошкин.
Старик посмотрел на Кошкина.
- Вам же свобода нужна, а здесь полный контроль, - заметил он, - вертикаль власти. Вот в Раю - полная свобода.
- Но, похоже, что люди довольны жизнью, - заметил Пётр Петрович, вглядываясь в лица прохожих. Во всяком случае, им здесь лучше, чем на Земле.
- Натура человека такая, что придя к власти, они начинают считать себя исключительными и забывают о нуждах других людей. Чем больше они имеют, тем больше хотят. Им всё время мало. А мы здесь довольствуемся только необходимым. У нас чиновники не воруют, и каждый получает по заслугам. А у вас только воры и бандиты хорошо живут.
- Так это благодаря браслетам люди не делают преступления? - спросил Кошкин.- А если они захотят покинуть город - их отпустят?
- А никто их не держит, - пожал плечами старик, - любой может покинуть город. Достаточно снять браслет.
- И много уже покинуло? - удивлённо поинтересовался Пётр Петрович.
- Единицы, - ответил Проводник, - только большинство из них, кто попал в Рай, потом назад просится.
Кошкин непонимающе посмотрел на собеседника.
- Из Рая просится в Ад? - переспросил он.
Чтобы это понять, нужно побывать в Раю, - подтвердил старик, и они вновь переместились.
В Раю
На этот раз старик оказался в длинном белом балахоне. Они очутились в яблоневом саду. На некоторых деревьях уже висели созревшие плоды, другие – только расцвели. Невероятной красоты цветы укрывали землю. Бабочки и пчёлы неустанно летали над всем этим великолепием. Аромат исходил такой, что у Кошкина закружилась голова.
- Так вот он, какой Рай! - воскликнул Пётр Петрович. - Только глупец может отказаться от жизни в таком месте. Ничего прекраснее просто не может быть на свете!
Между деревьями мелькнули силуэты жителей Рая. Когда они приблизились, Кошкин увидел худощавых людей, неопределённого возраста в белых одеяниях. Присмотревшись, он с удивлением обнаружил, что на их одухотворённых лицах нет и следа радости, и улыбки. Они скучающе бродили между деревьями, иногда срывая и надкусывая плоды.
- Почему они такие скучные? - удивлённо спросил Пётр Петрович.
- А чему радоваться, - усмехнулся старик, - из еды – яблоки и манна небесная, из развлечений – прогулки по саду и хоровое пение.
- Им, что, всё запрещено? - с ужасом в голосе спросил Кошкин.
- Наоборот, - ответил Проводник, - полная свобода, делай, что хочешь. Лишь бы не нарушал законов Божьих. Можно есть, спать, молиться и гулять по саду. Никто вас не наказывает, не заставляет работать или делать то, чего вы не хотите. Разве на Земле вы все ни к этому стремитесь?
- Да разве можно всю жизнь ничего не делать?! - воскликнул Пётр Петрович.- Можно от скуки с ума сойти или умереть.
- В Раю никто не умирает, - усмехнулся старик.
- Что-то мне не хочется такой свободы. Теперь понятно, почему они обратно просятся на землю или в Ад, - вздохнул Кошкин, - но ведь можно творчеством заняться: рисовать, писать стихи.
- Творчество тогда даёт удовлетворение,- проговорил старик, - когда оно кем-то востребовано, когда получаешь признание людей. Только тогда ты будешь иметь моральное удовлетворение от своих трудов. А заниматься творчеством для себя – быстро надоест. Но можно писать и посвящать стихи и поэмы Всевышнему, петь псалмы и молиться. Наиболее усердных могут отправить на землю праведниками, нести слово Божье, лечить людей от недугов и наставлять на путь истинный. Вот только люди жестоки и неблагодарны, как вы поступили с Иисусом за его добро…
- Но, не все же люди плохие, - возмутился Кошкин, - много милосердных, готовых на самопожертвование.
- Почему же эти люди не стоят у власти? Вы сами не знаете, чего хотите, - вздохнул старик, - не мы вам устраиваем Ад и Рай на земле, а вы сами. Мы просто наблюдаем и не даём вашим безумцам уничтожить ваш мир. Сначала измените себя, научитесь уважать других людей, быть честными. Может, тогда сможете построить такой мир, который будет справедливым и устроит всех людей. И это будет ни Ад, ни Рай, а Ваш собственный Мир.
Кошкин почувствовал, как с него свалилась какая-то тяжесть. Всё стало понятным и ясным. Захотелось вернуться домой, чтобы что-то сделать и приблизить момент, когда все люди станут счастливы.
«А если каждый человек кому - нибудь поможет, и это войдёт в привычку…»,- подумал Кошкин.
Эпилог
Пётр Петрович открыл глаза. Мёртвая тишина обволакивала каждый его нерв, заползая внутрь и успокаивая. Даже птицы примолкли.
Неужели мне это приснилось? - подумал Кошкин. В теле появилась лёгкость. Пётр Петрович вскочил, снял с дерева верёвку и спрятал её в карман.
- Спасибо тебе, старик, - мысленно произнёс он.
Теперь Кошкин знал, что надо делать: не бояться трудностей, как бы тяжело не было и помогать тем, кому живётся ещё трудней, чем ему.
Он посмотрел на небо. Солнце приближалось к зениту, а значит скоро уже обед. Лёгкой походкой Пётр Петрович направился домой, чтобы совершать добрые поступки. Ведь жизнь дана в награду, а не в наказание и нужно беречь её до последней секунды и до последнего вздоха.
0

#17 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 января 2019 - 19:10

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - МИНУС
НЕ ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - НЕ УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

16

ВЕРОЧКА – БЕЛОЧКА


Утреннее солнце с трудом пробивалось сквозь мутное, засиженное мухами и метко расстрелянное не очень чистоплотными птицами окно. Первые лучи с ужасом освещали однокомнатную квартиру широко известного в узких кругах художника-экспрессиониста Василия Хренюкова, именуемого в своей среде Пикассо. Талант Василия, по законам жанра, конечно, был не признан. Злые языки болтали, что если бык обмакнёт свой хвост в грязь, то нарисует в сто раз лучше. Для Хренюкова мнение черни мало что значило. Себя он считал «богемой», хоть не совсем понимал смысл этого слова. Но всем твердил, что он таки – творческий человек и весь окружающий мир должен быть счастлив лицезреть его и находиться рядом. Возможно, даже не стоит в этом сомневаться, через лет пятьдесят или и того меньше его картины будут продаваться с аукционов за бешеные деньги. К таким мыслям его постоянно подталкивал Пётр Парамонов – его продюсер и собутыльник по совместительству. Возможно, Василий был не так уж и бездарен или же талант Петра оказался намного выше. Но вчера Парамонов ухитрился втюхать Васину «мазню» аж за сто долларов! Местный барыга, у которого они красили забор, увлекался живописью. В частности, экспрессионизмом и авангардом. Нельзя сказать, что этот субъект что-либо в этом понимал. Но, нахватавшись умных слов из интернета, он с лёгкостью поражал своих лысоголовых коллег познаниями в искусстве. На дорогие картины барыга денег жалел и поэтому покупал работы мало известных художников. Пётр Парамонов краем глаза увидел галерею и понял, что это его шанс. Несложно было расписать талант молодого, но очень перспективного художника, чьи работы можно было бы приобрести за копейки. И со временем стать обладателем шикарной коллекции. Ну а когда Василий станет известным на весь мир, эти картины будут стоить просто умопомрачительные суммы! Итак, сделка состоялась. На удивление, обе стороны были довольны результатом. За работу Парамонов взял себе половину суммы. На остальные деньги он устроил пир в Васиной «конуре»: водка, шпроты, копчёная колбаса, маринованные огурчики. Хренюков был на седьмом небе. Пётр красочно обрисовал перспективы развития творческого союза. Стаканы наполнялись и опрокидывались. Но, как всегда, оказалось мало. Парамонов, конечно, расстроился из-за ненасытного аппетита художника, но смотался в гастроном за портвейном и пивом. Необходимо было закрепить грандиозный проект. Что было дальше? Несложно догадаться. После такого коктейля воспринимать реальность было уже трудно.
Сознание Василия Хренюкова пыталось вырваться из вязкой трясины глубокого бодуна. Первое, что он услышал, было оглушающее тиканье наручных часов, которые, подобно отбойному молотку, вонзались в опухший от перепоя мозг. Художник со стоном выдернул руку из-под головы и с отвращением посмотрел на источник столь жуткого звука. Стрелка весело прыгала по делениям, словно говорила:
– Жизнь прекрасна! Вставай, Пикассо!
– Как я тебя ненавижу! – произнёс Хренюков еле движущимися губами. И потом, словно осознавая, кому же предназначена эта не столь приятная фраза, добавил: – Грёбаная стрелка! Грёбаный Петруха! Пожалел, скотина, денег на водку. Купил винища и пива. Как же трещит голова!
С трудом открыв слипшиеся веки, Василий осматривал убогий натюрморт, который попадал в обзор его мутных глаз. Вроде всё как обычно. На полу пустые бутылки, вперемешку с битыми тарелками и одубевшими от грязи носками. То, что валялось на столе, являлось обычной обстановкой – последствием удачного вечера. На удивление, закусь была съедена. По консервным банкам ползали голодные мухи в надежде хоть чем-то полакомиться в этой убогой лачуге. Хлебные крошки и лужа рассола от огурцов – единственное пропитание на сегодня. Ну и на этом спасибо. Многие из этих крылатых разносчиков инфекции умерли голодной смертью или оказались в паучиных лапах, чьи сети ловко были расставлены во всех углах. Василий Хренюков – будущее авангардной живописи – представлял собой жалкое зрелище. Возлегая на смятой простыне, одетый в старые, застиранные до непонятного цвета семейные трусы и посеревшую майку-непотейку, с давно не мытой и не чёсаной головой, он был похож на забытую нерадивыми археологами мумию. И если бы он проспал ещё пару дней, то, покрывшись пылью, легко бы слился с окружающей обстановкой. Чувство реальности постепенно возвращалось к художнику. Вдруг обострившийся слух уловил непонятный, но повторяющийся через одинаковый промежуток времени звук. Источник находился явно за его спиной. Хренюков был полностью уверен, что этот звук являлся чьим-то дыханием.
«Неужто Петро решил остаться у меня ночевать? Но он никогда этого не делал. Имел железное правило – в любом состоянии возвращаться домой к жене. Семьянин хренов!» – подумал Василий. И, стараясь не потревожить мутное содержимое своей головы, потихоньку стал переворачиваться на другой бок, горя желанием сбросить на пол непрошеного сокроватника. Но только он увидел, кто лежит с ним рядом, как ощущение реальности решительно стало улетучиваться.
– Не может быть! – прошептал художник.
Закрыв веки, он обождал полминуты и снова открыл. Увиденное было реальностью. Вместо небритой, с глубокими залысинами, похожей на помятую грушу физиономии Петра Парамонова, которого он ожидал увидеть, его взору предстало нечто сказочное. Совершенно несочетающееся с обстановкой убогой лачуги. Густая шевелюра ярко-рыжих волос спокойно возлегала на подушке. Пухлые, чувственные губки были слегка приоткрыты. Ровный, аккуратный носик и длинные, густые ресницы чудно дополняли это незнакомое для Василия лицо. «Богиня!» – подумал Хренюков. Его взгляд стал опускаться ниже. Тонкая шея переходила в хрупкие плечи. То, что он увидел следующим, напомнило о великих художниках-портретистах, которых он яро критиковал, но в душе завидовал мастерству, с которым они передавали красоту женского тела. Округлые груди, словно две чудные дрожжевые булочки с сочными вишенками, возвышающимися на гладкой, блестящей, как полированный мрамор, коже, ровно вздымались при дыхании этой нимфы. Старое, пожелтевшее покрывало, так не сочетающееся с этим идеальным телом, закрывало от любопытных глаз Василия всё остальное. Только две маленькие ступни выглядывали из-под этой убогой дерюги. Что-то детское было в этих пальчиках с розовыми ноготками, и художник, не удержавшись, пощекотал эту маленькую ножку. Нимфа зашевелилась. Веки медленно поднялись, открывая чудные, словно бездонные озёра, синие глаза. С интересом они осмотрели комнату и остановились на Васе. Изящные руки вынырнули из-под покрывала и натянули грубую материю на столь аппетитную фигурку. Хренюков стал приходить в себя, и чувство восхищения быстро сменялось недоумением. Гудящая в голове боль вернулась мигом, как и жлобская натура её хозяина. Художник медленно, чтобы не растрясти чуть притихшее содержимое головы, встал с кровати и сел на стул лицом к девушке. Он ещё раз внимательно посмотрел на дивную нимфу, стараясь что-либо вспомнить. Но без результата. Осталось только спрашивать в надежде, что память вернётся.
– Ты кто такая? И что тут делаешь? – поинтересовался Василий, осознавая тупость своих вопросов. Глаза очаровательной гостьи удивлённо округлились.
– Как, ты не помнишь, милый? После того, что между нами было? Это звучит даже невежливо! –капризно произнесла нимфа и якобы обиженно отвернулась в сторону.
Василия это не смутило:
– Ну, если бы помнил, то не спрашивал. Звать-то тебя как?
Гостья повернула своё очаровательное личико и произнесла:
– Ну, Верочкой. А друзья ещё и Белочкой. А ты, Василий, художник. Я хорошо помню.
Хренюков почесал свою щуплую грудь и промолвил:
– Вона как! Верочка-Белочка. И что мне с тобой делать? Где я тебя нашёл?
Верочка улыбнулась, сверкнула своими белыми, слегка заострёнными зубами:
– Вчера вечером ты зашёл в мой магазин немного «подшофе». Говорил, что начинаешь новую жизнь и с этого дня твои картины стали приносить деньги. Я захотела познакомиться с тобой поближе и, прихватив бутылку «Вискаря», пошла к тебе домой отмечать успех.
При слове «Вискарь» Василий аж встрепенулся. Это было то лекарство, которое вернуло бы его к жизни. В надежде на положительный ответ он нерешительно спросил:
– Скажи мне, Верочка, а всё ли мы выпили вчера вечером?
На что красавица пожала плечиками и ответила:
– Сейчас посмотрю.
Белочка перегнулась через край кровати. Старое покрывало сползло, и Хренюков с удовольствием увидел гладкую спинку и две очаровательные округлости ниже.
«А она очень даже неплоха собой», – мечтательно подумал Василий. Снова возникло несвойственное художнику чувство восхищения – и огромная тяга к этой рыжеволосой нимфе Белочке всколыхнула что-то внутри. Верочка повернулась к нему. Глаза горели, на пухлых губках играла очаровательная улыбка, дивная грудь волнительно качнулась. Но что больше всего восхитило художника, так это половина бутылки тёмно-золотистого напитка! Зубы Хренюкова застучали мелкой дрожью, кадык судорожно ходил вверх и вниз, словно бы уже заглатывал эту живительную заморскую влагу. Не отрывая глаз от желанной бутылки, он лихорадочно стал шарить по столу, натыкаясь на пустые консервные банки, в поиске стакана. Недовольные мухи, уютно расположившиеся на Васиных объедках, лениво взлетали, но сразу же опускались обратно, словно понимали, что художнику нужна лишь пустая ёмкость. Хренюков со стоном оторвал взгляд от бутылки и быстро посмотрел на стол. Вот же он! Старый, классический гранёный стакан с «шорами». На его дне в остатках вчерашнего портвейна плавала дохлая, а может, пьяная муха. Художника это ничуть не смутило. С нетерпением он выплеснул содержимое на пол и дрожащей рукой протянул Верочке опустевший сосуд. Та же села на кровати, скрестив ноги по-турецки. Верочка кокетливо натянула покрывало и сказала:
– Пока не время. Сперва нужно принять лекарство, а потом уже забавы.
На что Хренюков в согласии, как осёл, закивал головой. Его мысли опять были поглощены лишь выпивкой. Игриво улыбаясь, Белочка облизала чувственные губки и открутила пробку. Живительная влага, искрясь в утренних лучах солнца, потекла в гранёный стакан. Вася, как заворожённый, смотрел на наполняющийся драгоценный сосуд. Уровень поднимался всё выше и выше, пока не достиг предела.
«Ах, да почему же ты такой маленький?» – с тоской подумал художник.
Верочка остановила поток чудного лекарства и протянула стакан Василию. Маленькая капелька сбегала по стенке и грозила упасть на грязное покрывало. Сердце Хренюкова сдавило от ожидания такой ужасной потери. Но милая нимфа заметила движение капли и ловко подхватила своим розовым языком.
– Ничего не должно пропадать. Да, мой милый? – произнесла она и бережно, чтобы не пролить, передала стакан в трясущуюся руку художника.
Василий замер. Он попытался даже не дышать, что, конечно, было невозможно. Собрав всю оставшуюся силу воли, Вася остановил тремор и медленно поднёс желанный стакан ко рту. Нос ощутил восхитительный запах, и живительная влага стала поступать в измученный бодуном организм. С каждым глотком Хренюков ощущал прилив тепла и энергии. Когда стакан опустел, художник закрыл глаза, медленно носом втянул полную грудь воздуха и медленно выдохнул через рот. Вася медленно раздвинул тяжёлые веки, внимательно посмотрел на свою подругу и осознал, что её красота была намного поразительнее, чем казалось сразу. Чудодейственный напиток вернул художника к жизни:
– А хочешь, я покажу тебе свои картины?
– Конечно же, хочу, – ответила Верочка и с интересом стала рассматривать неровные куски картона, ватмана и даже несколько холстов. То, что открылось её взору, конечно, не являлось шедевром. Но Верочка то ли не очень разбиралась в искусстве, то ли не хотела обидеть. А возможно, в её действиях был тайный умысел. Белочка восхищённо рассматривала Васину мазню и только бормотала:
– Да это же гениально! Какой мазок! Сколько страсти и экспрессии в этих работах! Да ты же великий мастер!
Для Хренюкова это была самая лучшая похвала. Да ещё от кого? От этой чудной рыжеволосой красавицы. Он вскочил на стол, прогнав таким бесцеремонным образом обожравшихся мух, и развернул свои худые печи. Василий, словно римский император, гордо стоял на загаженном объедками постаменте. Увы, наряд его не состоял из тоги, шлема и меча. Старые, облезлые трусы, заношенная, посеревшая майка, грязная, нечёсаная голова… Это больше было похоже на измученного непосильной работой раба. Но стойкой и выражением лица художник пытался показать своё превосходство над всем миром. Пролетавшая мимо ворона так была поражена увиденным, что не заметила ветку дерева и со всего размаху врезалась головой. На землю она упала уже мёртвой. Красота и сила духа – убийственные факторы. Василий Хренюков посмотрел на очаровательную Верочку и сказал:
– Да, я великий художник! Такой же, какими были Пикассо, Ван-Гог, Кандинский. И мне по барабану, что на данный момент я, может, и никто! Так начинали все гении. Нет пророка в своём Отечестве! Ты веришь мне, моя милая подруга?
Верочка вскочила с кровати, открыв утреннему солнцу и восторженному взгляду пьяного художника своё дивное обнажённое тело. Она быстро схватила стакан и ловко наполнила «Вискарём».
– Давай, милый. За наш удивительный союз! За встречу, которая сделает тебя известным художником. Как ты хотел. До дна! – пылко проговорила Белочка и протянула Василию полный стакан.
В глазах дивной нимфы блеснул странный огонёк. Зрачки на секунду изменились, став узкими и вертикальными. Но сразу же вернули своё положение. Хренюков выхватил желанный напиток из руки Верочки и, продолжая стоять на столе, воскликнул:
– За тебя, моя милая Белочка! И за мою известность!
Каждый глоток восхитительного напитка разливался по телу горячей волной. Художник проглотил последние капли и зажмурился от блаженства. Дрожь пробежала по возбуждённому телу. Медленно выдохнув, он открыл глаза и сразу же закрыл обратно.
– Не может быть! – прошептал он и в страхе стал снова открывать веки. То, что предстало перед ним, было уже не Верочкой и именно Белочкой! Такого чудовищного существа он в жизни ещё не видел. Вытянутая морда хищно улыбалась огромными жёлтыми зубами, по которым медленно стекали прозрачные слюни. Янтарные глаза с вертикальными зрачками уставились на него не мигая. Острые ушки венчали эту жуткую, приплюснутую голову. Лапы с острыми, как кинжалы, когтями тянулись к художнику. Нижние конечности были чуть согнуты в коленях, и, казалось, вот-вот эта мерзкая тварь прыгнет на свою ошарашенную жертву. Всё безобразное тело было покрыто огненно-рыжей шерстью. Завершал этот безумный образ пушистый хвост, который весело качался в стороны.
– Чтоб меня порвало! – пробормотал ошалевший Василий.
Первая мысль, посетившая обезумевший разум, – спрыгнуть со стола и мимо жуткой твари быстрее бежать к двери, к выходу. Но когда он повернул голову влево, то Белочек стало две! Вправо – три!
– Не может быть! – завопил Хренюков.
– Ещё как может! – прорычала рыжая тварь слева.
– Поверь, это правда, – подхватила разговор Белка справа,– иди ко мне, милый. Я тебя поцелую.
Чудовище, стоящее посередине, хищно облизало свои жуткие зубы и сделало шаг вперёд.
Василий с надеждой посмотрел по сторонам, и, к его ужасу, куда бы он ни посмотрел, там появлялась новая Белка.
«Окружают, сволочи! Хрен вам! Живым не дамся! – в отчаянии думал художник.– Сзади окно, главное – туда не смотреть. Ну что! На раз, два, три. Да ну вас всех!»
Пётр Парамонов подходил к дому, где проживал Василий. Голова ужасно гудела после вчерашней пьянки. В сумке он нёс заветную бутылку водки. Святое дело – поправить здоровье друга. Перспектива заработать на картинах Хренюкова грела душу. Превозмогая боль, он посмотрел на загаженное птицами окно четвёртого этажа, где надеялся увидеть своего непутёвого друга. То, что произошло в последующие секунды, он запомнил на всю жизнь. И эти образы не раз будили его среди ночи. Кухонное окно со звоном разбилось. Осколки весело искрились в лучах утреннего солнца. Василий Хренюков с криком падал вниз. От ужаса Пётр замер, и в чувство он пришёл, лишь услышав глухой удар тяжёлого предмета об асфальт. Звон разбивающейся бутылки водки не имел уже значения. Забыв о головной боли, Парамонов побежал к другу. Художник лежал в жуткой позе. Открытый перелом ноги и быстро растекающаяся лужа крови из головы подсказывали Петру, что исход падения смертелен.
– Быстрее! «Скорую»! – закричал он.
Продюсер присел к умирающему другу и пробормотал:
– Вася, что случилось?
Хренюков медленно открыл рот. Струйка крови потекла по грязной щеке:
– Белочка.
Взгляд Василия медленно сдвинулся в сторону окна. Пётр резко поднял взгляд и увидел – или ему показалось, что увидел! – лохматую тварь ярко-рыжего цвета. Через секунду видение исчезло. Взгляд художника остановился, тело неестественно изогнулось и обмякло. Парамонов прижал пальцы к шее друга в надежде почувствовать пульсацию. Но, увы…
– Всё, это конец! – прошептал несостоявшийся продюсер.
Заботливые жители дома вызвали «Скорую помощь» и милицию. Вскоре машины прибыли.
Молодой врач осмотрел тело пострадавшего и констатировал смерть:
– Не успели, сильное повреждение головы и, скорее всего, позвоночника. А также разрыв внутренних органов. Мы здесь уже бессильны. За трупом приедет спецтранспорт.
Сбежавшиеся зеваки обступили место происшествия. Одни переживали о случившемся, другие радовались. Частые попойки в квартире, где проживал этот «мазила», не давали людям спать по ночам.
Милиция осмотрела место происшествия. Петр Парамонов проходил по делу в качестве свидетеля. Он был единственный, кто общался с Василием прошлой ночью и к тому же присутствовал в момент смерти. При осмотре квартиры было установлено: на момент гибели Василий Хренюков был в квартире один, дверь закрыта изнутри, ключ находился в замочной скважине, следов борьбы не обнаружено. Погибший по неосторожности или же в состоянии алкогольного опьянения выпал из окна. Всё довольно просто. Если учесть, что погибший семьи и близких родственников не имел, то в дальнейшем следствии не было смысла. Такие дела обычно закрывают быстро. На правах единственного друга Пётр Парамонов собрал все картины покойного, как и неудавшиеся наброски.
«Авось пригодится», – подумал продюсер несостоявшегося гения. При осмотре квартиры друга Пётр случайно уронил альбом с набросками и наклонился, чтобы поднять. То, что он увидел, повергло его в шок. На грязном полу валялись три длинных волоса или шерстинки ярко-рыжего цвета. В памяти, как вспышка, мелькнуло мерзкое существо в разбитом окне. Незаметно от милиции Парамонов положил шерстинки в альбом. Больше порог этой жуткой квартиры он не переступал. Являясь человеком практичным, Пётр решил заработать, а также выполнить обещание погибшему другу. Василий Хренюков должен остаться в памяти народа! Прихватив с собой все работы художника и уникальный вещдок, он отправился к знакомому барыге. Тот с радостью принял гостя, узнав, с каким багажом к нему пришёл исполнитель воли покойного. Закончив повествование, Пётр открыл альбом и показал коллекционеру свою странную находку. Сделка состоялась удачная! Картины, наброски и шерсть мифической твари, убившей гениального художника, являлись великолепным приобретением. Пётр Парамонов выполнил обещание. Василий Хренюков слыл по жизни раздолбаем, но безумная тяга к искусству и загадочная смерть сделали его человеком известным в узких кругах. Медаль нашла героя.
0

#18 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 13 января 2019 - 23:53

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

17

МИЛЬЖИНКАПИС


По мотивам сказки Винцаса Кревеса «Мильжинкапис»


На высоком берегу Нямунаса в песенном краю Дайнава, где зелёные долы пересекаются с дремучими лесами, стояла неприступная крепость Мяркинес. Стены её были столь высоки и крепки, что многие десятки лет ни одно вражеское нашествие не поработило ее жителей. Жил там народ свободолюбивый, не знающий нужды и лишений. Кормила жителей охота на дикого зверя, водившегося в изобилии в окрестных лесах, да ловля рыбы, кишмя кишевшей в водах Нямунаса.
Жил в той крепости байорас Крёкис с женой и четырьмя сыновьями. Богат был и славен военными подвигами байорас. Имел он огромный дом с многочисленной дворней, держал конюшню скаковых жеребцов, а во дворе его птицы различной и всякой мелкой животинки не было счету.
Подросли и возмужали его сыновья, настало время военной службы. Послал Крёкис двух средних сыновей на восток служить кунигайкштису Альгирдасу, а старший сын - Зубрис поехал на запад, где сражался с крестоносцами князь Кястутис. Провожая сыновей, лила слёзы матушка, долго, насупившись, глядел вслед сыновьям старый Крёкис. Застыла за окном дочь байораса Микиса юная Смильте, синие, как жибути, девичьи глаза наполнились слезами, не отрываясь, глядела она вслед старшему сыну Крёкиса, пока пыльное облачко не растаяло на горизонте.
Прошло два долгих года, от братьев не было вестей. И вот однажды на исходе дня показались всадники с обозом. На городскую стену высыпал жители крепости, пытаясь в туче пыли разглядеть движущихся по дороге. Первая от радости запричитала Крёклене – она узнала своих сыновей, тотчас же стражники бросились открывать ворота.
С дорогими подарками за верную службу вернулись два средних брата. Тюки муслина и газовой ткани, ящики с серебряной посудой, рулоны персидских ковров громоздились на подводах.
Только от старшего брата Зубриса не было вестей. Вечерами до самой ночи глядела вдаль Смильте: не послышится ли стук копыт, не взовьётся ли облачко пыли вдали у леса. Только пуста была дорога, тихо и мирно щебетали птицы в окрестных лесах.
Так прошло еще полгода. Между тем Зубрис, вместе с Кястутисом, одержавший победу над крестоносцами, вернулся с князем в его родовое поместье на озере Тракай. За ратные подвиги на Балтике, за разгром крестоносцев наградил князь сына Крёкиса земельными угодьями в двадцать валаков и вековыми лесами вдоль Нямунаса. Полюбился князю сын Крёкиса за отвагу и преданность, надеялся Кястутис, что и дальше Зубрис будет ему служить верой и правдой.
Среди зеленых дубрав, на весёлых пирах, на охоте пролетало время старшего сына Крёкиса. Но не радовали взор молодого воина ни красоты Тракайского замка, ни прелестные дамы на балах - не мог он забыть синеглазую Смильте. Тосковал он и по матушке своей, по отцу родимому. Обратился Зубрис к князю с просьбой отпустить его домой, родителей проведать, ничего не сказав о юной Смильте.
Выслушал его суровый Кястутис, помолчал и изрёк: «Волен ты вернуться домой, если захочешь, но помни калавия твоя заржавеет и рука ослабеет, если забудешь о воинской службе»
Как на крыльях летел конь Зубриса, за два дня одолел он путь от Тракая к Мяркинесу. Встречала его толпа жителей крепости, плача на шее повисла мать, а он, целуя матушку и отца, глазами искал свою любимую. Увидал он Смильте в толпе, стояла она в шелковой белой рубашке, на белокурой голове - венок из руты. Покраснела девушка, как та калина по осени, как красные бусинки на её шее, улыбнулась и кинулась вон из толпы. Прибежала домой и расплакалась, а чего плакала и сама не знала.

Собрались родные и близкие в доме Крёклиса, надо было готовиться к пиру по случаю приезда Зубриса. Однако старший сын дал знак отцу отложить приготовления и, сказав, что хочет навестить байораса Микиса и его жену, вышел из дома. Всё понял старый Крёклис, довольный крутил свой ус – нравилась ему Смильте.
Не стали дело затягивать, заслали сватов к Микису. Ну, а свадьба была, каких в том краю и старики не вспомнят. Ломились столы от жареной дичи, пенилось пиво в бочках, веселила медовуха и старых, и юных. Нашлось там место за столом богатому и убогому, родным и чужакам, приехавшим издалёка. Сплясали молодые «садуте», вились разноцветные ленты по ветру, сорвал жених венок из руты с головы невесты в том развесёлом танце. И сватам досталось на той свадьбе: измазали сажей им лица, а те пустились целовать гостей – вот уж смеху было!
Три дня и три ночи гости веселились. На четвёртый затеяли на охоту съездить. Выбрали из конюшни жеребцов порезвее и поскакали к лесу. Свора собак сопровождала охотников.
Зубрис на своём верном коне, Смильте в амазонке, в белом чепце на голове, скакали первыми. Заиграл охотничий рог, топот и собачий лай нарушили тишину векового леса. Испуганно затихли птицы, треск и шум убегающего зверья подзадорили охотников. Вдруг из леса выскочил огромный лось и бросился бежать к реке. Смильте кинулась за ним. Ловко брошенная петля настигла зверя, когда он уже плыл по реке. Сохатый резко мотнул головой и сбросил Смильте с седла. На помощь юной жене кинулся Зубрис. Выхватив веревку из рук Смильте, он поволок лося к берегу. Измученный зверь ревел страшным голосом, мотая головой, он всё больше затягивал петлю на шее. Когда зверь обессилел, Зубрис доволок его к берегу и, глядя в глаза умирающего лося, скрутил ему голову.
Радовались охотники такой добыче: мяса огромного зверя хватит на месяцы, а если покоптить так можно и зимние запасы пополнить. Двое из охотников остались сторожить тушу убитого лося, остальные поскакали к лесу дальше охотиться. Многих зверей в тот день настигли быстрые стрелы охотников. Два кабана, три косули и множество птицы стали добычей метких стрелков. Смильте подстрелила косулю и Зубрис, догоняя её, углубился в лес. Уже вечерело, колючие лапы ёлок стегали по лицу юношу, уже с трудом находил он кровавые следы подранка. Все непроходимее становился лес, пришлось Зубрису спешиться, чтобы пробраться через буреломы. Поваленные деревья лежали сплошными завалами, всё темнее становилось в лесу. На синем небе засветились первые звёзды, из-за чёрных туч выплыл серебряный месяц.
Зубрис, оглядываясь вокруг, понял, что заблудился. И вдруг его конь обеспокоено заржал, и где-то совсем недалеко раздалось ответное ржание, замелькали огни факелов. Не успел Зубрис обрадоваться, как, увидев людей в железных доспехах, понял: крестоносцы! Вмиг он вскочил на коня, пришпорил его и, не разбирая дороги, бросился прочь. Крестоносцы неслись вдогонку. Кажется, вот-вот настигнут они Зубриса, но резвый конь несся как стрела. Юноша, пригнувшись к холке коня, шептал на ухо ему: «Быстрее, быстрее, дружок!» Месяц скакал по верхушкам елей, то пропадая, то возникая вдруг, в кровь исхлестали лицо Зубриса еловые ветви, огромные деревья протягивали чёрные ветви, стремясь задержать отважного всадника. Казалось, не будет конца и края страшному лесу и вот-вот настигнет его погоня. Конь хрипел, мокрая пена слетала с его губ, вдруг подогнулись передние ноги коня, и рухнул он в мокрую траву. Всадник перелетел через коня, поднявшись, он обнял на прощание умирающего коня, и бросился к реке. Здесь в воде заросшей камышами, он мог спрятаться от погони, а камышовая трубочка помогла бы Зубрису дышать и на глубине. Так и сделал он, переждав, пока крестоносцы обстреливали реку. Когда крики стихли, и крестоносцы ушли прочь, Зубрис вышел из воды и пробрался в крепость. Здесь он узнал, что с охоты не вернулись его младший брат и Смильте. Он тут же предупредил жителей о крестоносцах, и они начали готовиться к осаде: варить смолу и кипятить воду в больших чанах.
Когда рассвело, жители со стен крепости увидели отряд крестоносцев, конец отряда пропадал за лесом, куда сворачивала дорога. Когда передние ряды всадников оказались на расстоянии полёта стрелы, они спешились. Крестоносцы стащили с обоза двух связанных людей и, прячась за ними как за живым щитом, начали продвигаться к стенам крепости. И тут-то жители разглядели в пленниках Смильте и младшего сына Крёклиса.
Хохот и злые насмешки сыпались в сторону осажденных. Младший Крёклис не выдержал, рванул путы на руках, верёвки посыпались с тела, как сухие листья по осени, выхватил он меч из рук стражника, но копье крестоносца опередило его – упал он пронзенный на землю. Смильте, потрясенная гибелью младшего Крёклиса, стала кричать жителям крепости: «Не бойтесь, стреляйте, отомстите за нас. Убейте проклятых врагов!» Жители на крепостной стене застыли в скорбном молчании, опустив луки и арбалеты. Стоял и Зубрис, не сводя глаз с молодой жены. Враги тем временем, куражась и надсмехаясь, продвигались к стенам. И вдруг стрела, словно молния, ударила в грудь Смильте. Вскинулась она и упала как подстреленная птица.
Легкую смерть приняла Смильте от рук своего мужа…
Соляным столбом застыл Зубрис, уронив свой арбалет. Рыдала матушка Смильте на груди у мужа…
Забегали и засуетились жители крепости: кто-то тащил ушат с кипятком, кто-то – ведро со смолой. Засвистели стрелы, крики и стоны раненых не прекращались до самого вечера, пока осаждающие не отошли от крепости. Многих крестоносцев настигла смерть, потеряли они в первый же день чуть ли не треть своего отряда.
Оставшиеся в живых расположились лагерем недалеко от крепости. Составив обозы в кольцо, крестоносцы легли спать внутри этого кольца, а коней пустили пастись.
Пока крестоносцы отдыхали, Зубрис и его воины спустились тайком со стены, с той стороны, где не было крестоносцев, подобрались к пасущимся коням, перерезали путы у них и подожгли факелами хвосты у нескольких лошадей. Обезумевшие животные бросились бежать кто куда. Словно демоны метались огненные кони, сея панику и страх. Многие крестоносцы, проснувшись, пытались догнать своих лошадей. В это время из ворот крепости выскочили всадники и набросились на пеших крестоносцев. Тяжелые доспехи мешали врагам и, хотя перевес сил был явно не на стороне жителей крепости, многие крестоносцы нашли свою гибель на земле литовской. Гнали врагов они до самого Нямунаса, утонуло много там крестоносцев, но и многие жители крепости нашли свой конец в глубоких водах Нямунаса. Погибли в той битве и все три сына Крёклиса…
Когда закончилось сражение, собрали жители Мяркинеса всех погибших, сложили костёр и предали сожжению тела своих героев. Три дня и три ночи горел тот костёр, три дня и три ночи не стихал плач по усопшим.
На месте огромного пепелища воздвигли памятник из огромных камней, далеко-далеко был виден тот памятник, и стали люди называть это место «Мильжинкапис».

Байорас – дворянин (лит.)
Кунигайкштис – князь (лит.)
Жибути – ярко-синие первые весенние цветы печёночницы (лит.)
Валак – мера земли, равная приблизительно 21,38 га
Калавия – меч (лит.)
Садуте – свадебный танец (лит.)
Мильжинкапис – дословный перевод с литовского означает: огромная могила


0

#19 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 18 января 2019 - 14:46

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

18

БУСИНА

С исторической точки зрения христианство добралось до народа коми совсем недавно. Порой кажется, чуть сильнее надавишь, и новый культурный слой лопнет, обернувшись тонкой полиэтиленовой плёнкой, стыдливо прикрывавшей едрёное, дремучее, удивляющее своими могучими корнями язычество. Особенно это чувствуется, когда сталкиваешься в обычной повседневной и, вроде бы, современной жизни с применением людьми неких магических манипуляций в отношении своего нелюбимого соседа и не для того, чтобы просто тому насолить, а чтобы обязательно уничтожить. И ладно бы, если бы это не работало. Но не на Коми земле. Удивляет живая мощь, которая выступает из этих проклятий в хорошо, что редких, но всегда трагических случаях.

- А с Ниной-то у нас всё плохо... – мама только пришла с работы и тут же решила поделиться новостями. – Не проходит у неё эта штука. Помните, говорила, что у неё отрыжка началась?..
Да, действительно, не так давно мама рассказала, что у неё на работе в мастерской Горбыткомбината, в которой женщины занимались изготовлением могильных венков, у одной из работниц пошла изжога и отрыжка, которые никак не прекращались. Давали попить воды, лекарства подручные от изжоги – никакой положительной реакции. В итоге пришлось женщине даже на больничный выйти. Попасть на больничный тогда все боялись, как огня, поскольку в послепутчевой стране началась инфляция, продукты стали дорожать на глазах, а выплаты по больничному листу были совершенно ничтожными. Так вот, пошла женщина эта по врачам, да, видно, толку от того оказалось никакого.
- Приходила она сегодня.., - заметно понизив голос, продолжала рассказывать мама. – Вся иссохшая, килограмм двадцать потеряла… Полная ведь была, а сейчас худая, как вешалка, стала. Смотреть страшно. Пока лист больничный заносила, отрыжка у неё не прекращалась ни на секунду. Только у стола своего присела, как вдруг слышим, из живота у неё будто б голос какой пошёл! И всё матом кроет. Она сразу вещи взяла и выбежала… К бабкам ей надо. Врачи-то здесь ничем не помогут. Шэва это!
- Что? – спросил я, в первый раз услышав незнакомое слово.
- Шэва! Проклятие есть такое у коми, сильное очень, – пояснила мама. – Слышала про это давно, только вот в первый раз самой встретить угораздило. Это что-то вроде насланного чревовещания начинается у человека. Отрыжка ни днём, ни ночью не прекращается, а потом вот, как у Нины нашей, если ничего не предпринять, голос начинает говорить. Совсем может человека извести, потому что дух этот никогда не спит. Ну и человек в итоге тоже не спит. И сохнет, сколько бы ни ел. Чаще всего люди от этого умирали…
После мы узнали, что обратилась-таки тётя Нина к бабке. Но вот чем всё закончилось, помогло ли новое лечение, не скажу, не знаю.
О похожем случае рассказала мне моя бывшая студентка и коллега Настя родом из Усть-Куломского района:
- Когда я была ещё маленькая, лет семь, около нас в Помоздино жила бабушка. Бывало, проходишь мимо её забора, она в огороде возится, картошку капает или что-нибудь другое делает и всегда обязательно поздоровается по-соседски. И только вот было всё в порядке, как вдруг выпрямится, лицо становится каким-то отрешённым и голосом не своим начинает говорить – грубым, на мужской похожим! И всё гадости говорит про тебя всякие, словами последними обзывает. В этот момент бабушка могла и запустить в тебя чем-нибудь, что под руку попадётся – хоть метлой, хоть лопатой. Поэтому двор её дети всегда старались обходить стороной… Таких случаев у нас в деревне много было, так мы к этому нормально относились: ну и болеет кто-то шэвой, что тут особенного?..

Лет через десять встретился мне и другой случай с коми проклятием. Только в этот раз проблемой стала отнюдь не отрыжка.
Мы сидели тесным кружком вкруг стола, коротая за чаем и разговорами с учителями из разных сёл Сысольского района поздний вечер педагогического семинара в Визингском филиале Республиканского центра дополнительного образования. И в какой-то момент, наверное, дабы пощекотать нервы на ночь, речь зашла о всякой паранормальщине. Некоторое время послушав нас, слово взяла Ирина.
- Дочь свою я тогда чуть не потеряла… - повела она свой печальный рассказ.– Было это три года назад. Девять лет ей тогда было. Казалось бы уже довольно взрослая для такого баловства девочка… И что её толкнуло эту бусину в ухо запихнуть?..
- Мама, мама!! У меня ухо болит! – примерно с такой фразы дочери Сони, которой она встретила маму с работы, началась для Ирины история, перевернувшая всю её дальнейшую жизнь.
Первое, о чём подумала мать, была, конечно, банальная простуда. Тем более, что ближе к ночи температура у Сони заметно повысилась. Однако, что бы ни предприняла семья в последующие дни, чтобы вылечить отит, состояние девочки явно ухудшалось. Повезли в поликлинику. Обнаружилось, что в ухе у Сони идёт сильное нагноение, но причину сразу определить было сложно, отправили на рентген в Сыктывкар. Вот на рентгене-то и выяснилось, что в ухо попала бусина. Как попала? Откуда взялась? Сколько не спрашивала Ирина об этом свою дочь, та так и не смогла толком объяснить. Одно твердила: «Не помню».
Казалось бы, как вошла, так бы и выйди, да только стала та бусина двигаться в неестественном, противоположном направлении, к мозгу. В Сыктывкаре врачи удалили небольшой участок кости над ухом, откачали гной, но саму бусину им вытащить не удалось. Сказали, срочно требуется сложная операция, нагноение слишком сильно приблизилось к тканям мозга. Полетели в Петербург. Но и здесь их ждал отказ. После обследования хирург сказал, что время уже упущено, остаётся только молиться.
Казалось бы, вот и всё, но материнское сердце не хотело оставлять борьбы, и Ирина пошла, куда посоветовал врач – по храмам. Где-то в этих безнадёжных скитаниях услышала она от одного монаха, будто бы есть ещё сильные молитвы. Якобы используются они крайне редко, дабы не теряли своей целительной силы. Но сколько бы ни обращалась затем потерявшая голову от горя мать к священникам, те в один голос утверждали – нету такой молитвы! Всё это-де досужие обывательские домыслы. И вот уже когда она совсем потеряла надежду, один священник, взяв с Ирины обещание ни в коем случае никому ни при каких обстоятельствах не передавать тайное, чиркнул что-то на листке и передал исстрадавшейся матери.
По возвращению домой читала она написанное, делала всё, как наказал священник. И то ли молитва та действительно подействовала, то ли любовь материнская, а, может, и то, и другое, но случилось настоящее чудо. У уже впавшей в предсмертное забытьё Сони вдруг резко упала температура, и она впервые за долгое время заснула крепким сном. Но через несколько дней…
- Помню, уже уложила дочу спать, а сама сидела в другой комнате, тетради что ли проверяла… И вдруг почувствовала неладное, будто что-то страшное происходит в соседней комнате. Побежала я к Сонечке, открываю дверь, хотела было к ней броситься, а ноги будто к земле приросли. Вижу, кровать всю трясёт, а над кроватью какое-то омерзительное тёмное облако сгустилось. И всё что-то крутится в нём, движется и мелькает. То какие-то морды козлиные, то лица страшные, мохнатые, копыта, хвосты… И всё это воет и извивается непрестанно. Меня охватил настоящий ужас! Я бы бросилась бежать, но подо всем этим лежала моя Соня, и я пошла к ней. Шагала и громко, как мне казалось, кричала единственную известную тогда мне молитву «Отче наш». Вой и рёв становились всё сильней, нестерпимей. Но, когда уже стала совсем близко подходить, всё вдруг разом прекратилось, будто и не было ничего…
После той ночи, на утро Ирина обнаружила, что вместе с большими сгустками гноя бусина вышла из раны сама. Она долго рассматривала её, но так и не смогла опознать, откуда такая в доме взялась.
Гораздо позже она узнала, что есть у коми такое смертное проклятие, появляется после него в ухе бусина. Считается, что настолько оно сильное, что никто от него не уходил, убивает оно человека наверняка. И тот, кто проклял, очень дорого за такое платит…
Но вот Ирина дочь свою как-то спасла, отмолила.
0

#20 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 19 января 2019 - 22:02

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Сергей Дудкин - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА

19

ВОРОНА


1.
Не понравилась Никитину эта ворона. Сразу не понравилась. Что ей тут, в лесной глуши делать? Лес здесь мелкий, плотный, стволы и кроны переплелись меж собой так, что не то, что летать – пройти трудно. А эта ворона здесь, словно хозяйка.
Взъерошенная, неопрятного чёрно-серого окраса, стояла она посередь лесной дороги и, склонив голову на бок, внимательно поглядывала на Сергея. Приближения его не испугалась, подпустила почти в упор. И только тогда, когда показалось, что её уже можно достать рукой, не спеша, чуть припадая на левую лапу, хрипло покаркивая, поскакала через колею к ближайшим деревьям. Протолкнувшись между тонкими плотно стоящими стволами ольхи и орешника, спряталась за большим стволом замшелой осины. Лишь крупный широко открытый клюв да чёрная бусинка немигающего глаза, выглядывавшие из-за ствола, выдавали её присутствие…
«Тьфу, нечисть! Только настроение испоганила!»
Чем и как ворона испоганила ему настроение, Никитин, спроси его сейчас, ответь не смог бы. Просто ощущение какой-то смутной тревоги и близкой опасности ворохнулось в душе. Отойдя подальше от неприятного места, на повороте дороги Сергей оглянулся.
Там, где недавно разгуливала ворона, стоял кабан…
Секач. Центнера на три точно. Матёрый. Один его грязно-жёлтый клык обломан наполовину, второй загнут почти в кольцо. Зверь, вздыбив шерсть на холке и прижав к голове острые уши, маленькими мутными глазками буравил Сергея.
«Вот и поохотился…» - Никитин прекрасно понимал, что секач его сейчас порвёт в клочья, и ружьё не спасёт – в нём патроны дробью заряжены. Хотя, такую массу спрессованных мышц и жакан не остановит, стрелять в грудь этому кабану бесполезно – там громадной крепости калган наслоён – бронеплита настоящая…
Позади кабана из леса вышла старуха. В неопрятном чёрно-сером одеянии со всклоченными седыми волосами. Подойдя спокойно к секачу, старуха положила руку ему на спину. Вздыбленная шерсть на загривке кабана тут же опала, уши приподнялись. Захрюкав, как молодой полосатик, кабан вытянутым своим пятаком стал рыхлить усыпанную прелой листвой лесную дорогу.
Старуха легонько стукнула ладонью по крупу кабана – секач мгновенно взъярился, глаза его налились кровью и он, пригнув голову к земле, с места набирая скорость, кинулся на Никитина!
Старуха подняла глаза. Сергея словно кто-то молотом ударил в грудь. Он не удержался, его откачнуло в сторону. Хрустнула под ногой толстая ветка, Никитин поскользнулся. Упасть ему не дал ствол старой осины за спиной…
Кабан, обдавая его запахом болотной тины и брызгами слюны из пасти, проскочил мимо.
Сергей выдохнул, и медленно сполз по стволу осины на землю – кабаны, промахнувшись, атаку не повторяют…
Дорога была пуста. Лес стоял тих и опрятен. Шуршала, опадая, листва да невесомый ветерок курчавил в прохладно-синем небе лёгкие белые облачка. Осень – отдохновение души…

2.
День нарождался ясным. Утренняя прохлада сходила на нет и тонким сыроватым туманом расползалась по низинам. Идти в ту сторону, в которую пробежал кабан, Сергею не хотелось – мало ли, кто знает, что у этой груды мяса в голове? - бережёного Бог бережёт, и он повернул обратно, на кордон. Раз уж охота не задалась, так хоть с Петром Егоровичем за жизнь наговориться, а то и успели-то вечером в гостевом домике только парой-тройкой фраз перекинуться да чайком на травах побаловаться…
Усадьба лесника на поляне у озера, в обрамлении жёлтых клёнов и красных рябин казалась игрушечной. Надворные постройки, гостевые домики и конюшня были покрыты толстым слоем павших листьев, и только двускатная крыша жилого пятистенка с мансардой гордо отливала серебром некрашеного железа.
Высокий жилистый, с жёсткой седой щепоткой усов, лесничий Пётр Егорович Корытов рубил дрова. Колуном с приваренной вместо деревянного топорища металлической трубой с одного удара «распахивал» сучковатые чурки.
Углядев Никитина, Корытов отставил колун в сторону. Улыбнулся.
- Смотрю, быстро ты, Сергей Николаевич, отстрелялся. Что, все тетерева на юг улетели?
- Улетели, Пётр Егорович, улетели… Не принял лес меня. Не простой у вас лес, с чудинкою…
- Это как это с чудинкою? Вроде лес как лес – деревья, трава, живность какая никакая – чего тут чудного? Случилось чего?
- Кабан с вороной да старуха неадекватная чучело из меня хотели сделать и как трофей у себя на болотах вывесить…
- Ворона, говоришь…?
- Ворона…
- Серая?
Сергей Николаевич кивнул.
- Ну, что ж, ворону знаю. Есть такая. А вот кабан да бабка – это морок.
- Морок?!
- Ну, мираж. Не было их. Морок это. Катька развлекается. Внучка моя. У бабки своей, ну жены моей, научилась. Всю жизнь округ неё крутится, всё шу-шу-шу да шу-шу-шу, ну как же – любимая внученька! Дошушукались…
- И что, вы так вот спокойно говорите об этом? А если, не дай Бог, кто с больным сердцем под её расклад попадёт или там ещё что…?
- Ну, больные с ружьями по нашим лесам не шарахаются. Раз заявились – значит, здоровые. Водку они тут, на охоте, все горазды лопать. Здоровье позволяет. А со зверем матёрым лоб в лоб столкнуться – хворые, значит?
А то, что спокоен, так чего яриться-то? – ну не любит внучка охотников – на дух их не переносит, жалко ей живность лесную, вот и отваживает вашего брата от леса. Как умеет, так и отваживает. А что? – очень думаю полезно некоторым себя в роли дичи почувствовать – мозги на место быстро вправляются. Кое-кто после таких встреч и ружьё больше в руки не берёт. Да и пить бросает…
Хотя, что говорить – не нравятся мне эти внучкины забавы, тут ты прав, а и ругать лишний раз язык не поворачивается. По бабкиной-то родове все особи женского полу такие. Сам поначалу пугался. Пообвыкся с годами и не встреваю…
Да и не всех охотников внучка до мокрых штанов доводит – всё больше навороченных да наглых. Таких я и сам не терплю. Какие с них охотники? – убийцы – подведи такому под пьяные зенки животину – он и стрельнёт. Вот и вся охота. А гонору-то, гонору! Так, что, думаю, таким стрелкам почувствовать себя мишенью в охоте полезно…
- Про морок я понял, а ворона…?
- А что ворона? Ворона подруга Катькина. Они с малых лет вместе. Птенцом к нам попала. Они как нитка с иголкой, куда Катька туда и ворона. А когда Катерина в город уезжает, ворона никого к себе не подпускает, сидит нахохлившись целыми днями, не ест ничего...
- А..
- Ты меня, Сергей Николаевич, не пытай. Сам многого не понимаю. Вон Катерина идёт, ты её и расспроси, может, чего и расскажет…

3.
От дальней опушки к лесничеству шла невысокая девушка. В зелёной когда-то, а теперь выбеленной временем штормовке, в брюках, заправленных в резиновые сапожки, и с взъерошенной серой вороной на плече.
- Пётр Егорович, - Никитин чуть замялся – Пётр Николаевич, а родители её, ну Катина мать, отец…?
- Мать, говоришь…? Мать есть, что ей сделается… Только сложно у нас всё с её матерью… Тут, Сергей Николаевич, такое дело, дети, вырастая, бывает предъявляют родителям счета. И зачастую родителям трудно оправдаться. Вот и дочь моя Светлана, будущая мама Катерины, ещё подростком, выставила мне такой счёт, который я до сих пор оплатить не могу…
- Да, уж, эта детская безапелляционность и бескомпромиссность…
- И это, наверное, тоже, но первопричина всё же во мне – Светланка моя всю жизнь в интернатах росла и это при живых-то родителях? – вот этого она мне простить и не может. Я думал, это лучше, если она и жить, и учиться в городе будет, что ей тут, в лесу-то? Одна да одна… Я тогда охотоведом работал – из тайги не вылезал – что зимой, что летом. Так, что она иногда только меня, да что говорить, и бабку, мать свою, видела. Ну, а в интернате там друзья, учителя – всё жизнь. Здесь-то чему она обучилась бы…? А она считала, да и до сих считает, что избавились мы от неё, чтобы жить нам не мешала. Так, что с мамкой Катерины отношения у нас не ахти, чего только я не делал… Бывает она здесь изредка, и то из-за Катерины. Так-то вот…
- А Катя…?
- Катя? Катя умница. На ветеринара учится. Отличница. На красный диплом идёт. В охотхозяйстве нашем мечтает работать. Мы с матерью только рады. Всех здешних егерей, всех охотоведов, наших лучших охотников в округе знает. Всё свободное время здесь проводит. Вот сейчас Николай Иванович Ершов подъедет, наш старший егерь, охотников подвезёт, поглядишь – Катерина от него ни на шаг не отойдёт. Он для неё – о! – авторитет!
Подошедшая Катя и Пётр Егорович обнялись.
- Здравствуй, солнышко, здравствуй! Что ж ты приехала и не объявилась перед дедом? А вот хорошего человека в лесу испугать успела. Познакомься – это Сергей Николаевич, писатель, охотник, давний мой знакомец. Нашёл-таки время, в гости заехал, а ты его – из леса гнать! Ай, не хорошо…
Катя и Никитин переглянулись и церемонно, с лёгкой улыбкой раскланялись. Подыграли Петру Егоровичу.
- А вот и охотничков Николай везёт, - Пётр Егорович кивнул головой в сторону дороги.
Три автомобиля, зелёный УАЗ с надписью «Сосновоборское охотхозяйство» и два чёрных внедорожники, не доезжая до усадьбы метров двести, остановились на гравийной площадке. По всему видно самодельной автостоянке. Захлопали дверцы, зазвучали громкий смех, возгласы – охотники с шутками выбирались из душных кабин на свежий воздух.
Ворона, сидевшая на Катином плече, сначала внимательно следила за этой шумной суетой, потом, резко оттолкнувшись лапами от плеча, полетела к машинам.
Подлетев, стала кружить над прибывшими, словно что выглядывая или выискивая. Охотники, занятые разгрузкой амуниции не обращали на неё никакого внимания…
И вдруг раздался выстрел. Прицельный. По кружащей птице. У вороны подломились крылья, и она бесформенным комом рухнула с неба в траву…
- За-а-че-ем?!
Катя вырвалась из дедовых рук и кинулась к ограде. Потом вдруг резко остановилась, на секунду-другую застыла неподвижно, а потом вскинула руки к небу.
- Катенька! Внученька, не надо! – но Пётр Егорович опоздал…
В лесу поднялся невообразимый вороний грай, с каждого дерева поднимались в небо чёрные вОроны и серые вороны. Через минуту они уже сбились в огромную клокочущую галдящую покрывающую полнеба стаю. Сделав пару кругов над лесом, стая ринулась на охотников…
Охотники кинулись к машинам – кто успел забился в кабины, остальные пытались спастись под днищами машин. Никто даже и не подумал отстреливаться – против такой стаи это было бесполезно.
Из леса на опушку выскочил секач. За ним второй, третий, четвёртый…
- Катя, остановись! Не надо! Им и так уже хватит… - Пётр Егорович обнял внучку и прижал её к себе, - Не нужно этого, остановись, убери их, не приведи Господь, покалечится кто… Остановись, солнышко…
Лопнуло лобовое стекло в одной машине, в другой и… шум и грай стал стихать. Сначала исчезли в лесу птицы, затем развернулись и ушли в чащу кабаны…
Никитин отёр холодный пот со лба. Такого страха он ещё в жизни не испытывал. И ведь понимал, даже наверняка знал, что это мираж, морок, но разум всё равно принимал происходящее за чистую монету, а сердце разрывалось от непереносимого ужаса.
Охотники по одному, осторожно, оглядываясь и пригибаясь, выбирались из своих убежищ, слышались невнятные возгласы, нервический смех…
Только сейчас, слегка отойдя от пережитого страха, глядя на ошарашенных произошедшим и растерянных до невозможности людей, Сергей припомнил – не все охотники поддались панике. Как минимум один, коренастый, без головного убора седой мужик у первой машины, никуда не бегал и ни от кого не прятался. Во время нападения птиц он спокойно стоял у капота зелёного УАЗа.
Теперь же этот седой подошёл к высокому молодому парню только что вылезшему из-под днища внедорожника, и, коротким резким ударом, сбил того с ног. Потом, что-то зло и раздражённо сказав, плюнул лежащему под ноги.
Сергей узнал высокого – это он стрелял по вороне…
Седой поднял с земли расстрелянную птицу и напрямки, через поляну с пожухшей травой, пошёл к ограде лесничества.
- Здоров, Пётр Егорович!
- Здравствуй, Коля…
- Вишь, как оно всё… Думал людей к тебе везу, а… - седой не договорив, махнул рукой и, обернувшись к Кате, протянул ей тельце вороны.
- Прости, Катерина… Не углядел. И подумать не мог…
Катя, прижав любимицу к груди, молча пошла куда-то за гостевые домики. Никто её не удерживал...
- Ты, Николай, увози отсюда гостей-то от греха – не будет сегодня охоты, и завтра не будет, да и вообще этим стрелкам здесь охоты никогда не будет. Ты уж не обижайся…
- Да какие уж обиды, Егорыч... – Ершов, не попрощавшись, пошёл к машинам.
Охотники встретили его шумом и галдежом, видимо, не все желали прекращения так и не начавшейся охоты, но вскоре угомонились, и машины, посигналив напоследок, скрылись за ближним поворотом…
Пётр Егорович обернулся к Никитину:
- Вот и всё, Сергей Николаевич… закончилось Катеринино детство…
- Из-за вороны…?!
- Когда теряют друзей – взрослеют быстро… И нет разницы, кто этот друг: птица, собака, человек ли… Пойдём, по рюмашке примем, сегодня нужно…
Какое-то необъяснимое тревожное чувство заставило Сергея оборотиться к лесу – на опушке, рядом с местом, где расстреляли ворону, стояли двое: седая, в неопрятном серо-чёрном одеянии, старуха и кабан-секач…
Они ждали…
0

Поделиться темой:


  • 4 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей