[leonidus]

Червень Артёма

Потешное для русского уха украинское слово «червень» переводится просто – июнь. Июнь – первый месяц лета и погода июня, как и погода жизни, очень переменчива – иногда зной, иногда – слякоть. Это рассказ об Артёме. Он ничем особенным не отличался (ну, просто не успел) от остальных юношей и девушек своего возраста, населяющих Дубну. И возможно не заслужил рассказа о себе. Просто за 30 дней июня Артём прожил свою «микро жизнь» (хотя сам он тогда об этом не задумывался). Ему повезло прожить целую жизнь всего за месяц. Пережить то, что не все переживают за долгие годы. Не многим даётся такая возможность.

Принцип (лат. Principium начало, основание) – основное исходное положение какой либо теории, учения и т. д.; внутреннее убеждение человека, взгляд на вещи.

***

Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
(С. Есенин)


Дубна. Июнь. 2005 год.

11 июня. Суббота.
Студенческая страда. Сессия – именно этого слова боится всё население нашей страны, моложе двадцати пяти лет и старше семнадцати. За небольшим исключением, естественно, куда без исключений. Несмотря на то, что, на входе на этаж висит объявление, написанное с любовью и типографским шрифтом «Тихо! Идут экзамены!» в коридоре было достаточно шумно. Студенты кучковались группами по интересам и возможностям. Все со смешанными чувствами смотрели на двери, за которыми происходила процедура аттестации того, что обычно называют – знаниями.
Дверь кабинета распахнулась из кабинета выскочил Артём. Он на ходу расстегнул две верхних пуговицы рубашки и сорвал с шеи удавку (чаще ошибочно именуемую – галстуком), затем он обернулся и крикнул, видимо в кабинет:
- Сука! – его крик затерялся в гуле разговоров студентов.
- Отлично. Планета прошла эволюцию от амёбы до обезьяны, от обезьяны до того, чем мы сейчас являемся и всё для того, чтобы один представитель семейства якобы гомосапиенсов в один прекрасный момент сказал «Сука». – К нему подскочил, уже всё сдавший, его кореш, Феликс.
- Я всегда говорю то, что думаю.
- Это правильная позиция, правда, не всегда. Иногда такая хрень в башку лезет, что хоть бей тревогу, зови пожарных! Чо сказал-то?
- Сказал, через два года придёшь, поговорим!
- Сука!
- Нет, Фил, ты понял? Коллега! Мне! – Артём схватил Феликса за ремень, потом снова повернулся к двери кабинета, дверь, правда, была оккупирована студентами и внутри врядли могли слышать, что он кричит. – Тамбовский волк тебе коллега! Я нарочно иду нечесаным! Понял! С головой как керосиновая лампа, на плечах!
Феликс за руку оттащил уже собиравшегося возвращаться и явно не с благими намерениями (ведь, как известно, благими намерениями вымощена дорога в Ад) Артёма. Тот помотал головой, взъерошил уложенные гелем волосы, затем глубоко вдохнул, успокаиваясь.
- Вот это верно, это правильно, нервы они, где хороши? Там где нет места здравому смыслу! А в нашем деле, что главное?
- Что?
- Чтобы не дуло! Пойдем, покурим.
Артём почесал затылок и согласился с доводами Феликса. Что толку вздыхать о том, что было. Прошлого не воротишь. Всё вышло, так, как вышло. Вышло, правда, не сильно кошерно. Перспектива пересдачи не выглядела реальной, так как выходя (точнее – вылетая) из кабинета Артём не был вежлив и даже «до свидания» преподавателю не сказал. Наверное, где-то очень давно у него были предки англичане.
Они с преподавателем не сошлись во мнениях по поводу решения контрольных задач. Ответы, то есть – результаты были верными. Однако методу, которым Артём решил задачки, преподаватель их не обучал, это и было его доводом. Артём же знал, что в математике, как и в высшей математике вариантов решения, может быть много и единственно верного – нет. Так его учили его отец и дядя, оба учившиеся в МАИ и знавшие об МатАне и вообще, о высшей математике не понаслышке. Отец, например, гордился тем, что до сих пор помнил наизусть несколько страничек Кирпича (Кирпич – это знаменитый Маёвский учебник, тяжеленный такой). Это кстати было доводом Артёма. На что препод сказал:
- Не убедительно, коллега.
Артём, дёрнув щекой, ответил:
- Не вами наука писана!
- Два поставлю! – сделал контрвыпад препод.
- Ваше право! – пошёл на характер Артём. Он частенько выезжал на характере, но характер его частенько и подводил.
Препод стал ставить в зачётку пару (это была первая попытка сдачи экзамена Артёмом, обычно преподаватели не ставят два сразу, давая возможность нерадивому студенту осознать свою неправоту, подучить и пересдать, но наглое и беспардонное, по мнению препода, поведение Артёма говорило о том, что он не образумится и самое место ему в вооружённых силах Российской Федерации, сам-то препод никогда не служил) Артём развёл руками (надо сказать, что он всё же надеялся на то, что препод два не поставит, а назначит пересдачу, хотя маловероятно, что на ней Артём использовал бы метод преподавателя, гонор бы помешал), повернулся к сжавшимся за партами и слушавшим их с каким-то благоговейным ужасом (мол, как же так можно разговаривать с преподавателем! Он же царь и бог!) одногрупникам и сказал:
- И где же справедливость? Православные!
Эта насмешливая фраза и укоренила уверенность в своей правоте у преподавателя и он уже с чистой душой поставил таки «неуд». Он считал, что борзых щенков нужно учить, не понимая, что если и учить – то уж ни как не ему.
Они вышли на крыльцо Универа, спустились по лестнице вниз и поплелись по направлению к озеру. Артём подробно всё изложил другу, тот, помотав головой, сказал уверенно:
- Артемий, ты не прав. Препод же, как дитё малое, ему надо потакать и во всём с ним соглашаться! И вообще, преподаватель, как клиент – всегда прав!
- А правда-то у всех своя!
- Слушай, ну какая тебе разница, как решать? А? Ты что переломишься, если его методом решишь?
- Принцип.
Они сели в беседки, закурили. Приятный ветерок, подувший с озера, шевелил волосы на голове Артёма. Феликс был рыжим. Но рыжим не огненно, а как бы это сказать, светло рыжим, даже больше на блондина походил. Он стригся коротко (не по причине своей рыжеватости, как раз наоборот – его девушка считала это даже очень, таким, сексуальным), но не тупо всё сбривал, ему говорили, что это типа модельная стрижка такая и он всегда за неё платил не меньше двухсот пятидесяти целковых. В ухе у него были две серьги, а на правой руке у него было наколото распятие. Он был высокого роста и спортивного телосложения. Вообще он был весь такой – модельный. Феликс всегда одевался по последней моде и покупал самые модные и дорогие мобильные телефоны. Феликс был, безусловно, породистее Артёма. Прозвище у него, естественно, было – Железный.
- Всё равно – не прав ты, Тёма, нельзя так…
- Не, понимаешь, Фил, если б я какое левое решение там взял, ваще из башки, тогда вопросов нет – пара и аты-баты, шли солдаты! Так ведь нет! Я же нормальное решение написал, я в учебнике его в каком-то видел, дядя мне его ещё показывал. Понимаешь? Я ж не виноват, что этот барчук научную литературу не читает, а считает себя хрен знает кем! Капица, бл…дь! Сборник задач составил – и уже себя козырем считает!
- Ну, у него там степень какая-то есть, в Москве учился…
- А по мне, так хоть в Чучундрии! А я чо при нём ниже ростом становлюсь! Я ж тебе сказал – ответы правильными были!
- Главное не победа, а участие, – осторожно сказал Феликс, намекая на то, что в математике (по крайней мере в Университете) основная вещь – это всё-таки само решение, то есть сам процесс, а не результат, хотя и результат тоже важен.
Артём скривился, как от зубной боли и ничего не ответил, он считал себя правым.
***

Артём Сергеевич Бутусов родился в 1984 году в городе Дубна. Учился он в двух школах №5 и №3. Где-то класса с восьмого пацаны стали называть его «Наутилус», хотя Жюля Верна он никогда не читал. Предпочитая другую литературу. На него очень повлияла книга Булгакова «Белая гвардия» прочитанная им в одиннадцатом классе. Благодаря ей, он многое понял о революции вообще и о Российской в частности. Сразу после выпускного, он покрестился. Тем же летом поступил в Дубненский Университет. Учился Артём хорошо, но без огонька. Не совсем на своём месте Артём себя чувствовал, и это жгло его изнутри. Иногда это жжение выражалось в крепких запоях. Артём был высокого роста, черноволосый. На голове, как и в душе, вечный творческий беспорядок. Он почти всегда носил чёрные и серые вещи, смотрел на собеседника, озорно щуря карие глаза, поочерёдно, то левый, то правый, на вопросы предпочитал отвечать вопросами, специально зля собеседника, таким образом, его прощупывая.

***

Квартира в доме по улице Понтэкорова, 22. Они поднялись на этаж впятером: Бутусов, Феликс с пассией и Серёга Шаталов со своей девушкой. Празднование сдачи экзамена должно было начаться в квартире Кирилла Маревича, затем продолжиться где-то в каком-то заведении. В каком именно – решение пока принято не было. К слову, Бутусов, был единственным из группы, кто не сдал экзамен. Артём позвонил в дверь и сказал шёпотом:
- Щас опять начнётся: Пароль? Кто такие? Почему без панамы?
За его спиной раздались тихие смешки. Тихие, потому что Кирилл мог услышать. Из-за двери послышалось:
- Пароль? Кто такие? Почему без панамы?
Артём развёл руками, мол, что я говорил?
- Есть настроение устроить праздник и колыхнуть атмосферу. Пароль – трусы на голове! – скривившись, сказал Артём.
- Заходите! - дверь отворилась.
В квартире уже была куча народу, все поприветствовали вновь прибывших и опоздавших, а Артём, дабы колыхнуть атмосферу, взял гитару и спел:
Меня зовут – Артём Бутусов,
Мне это право, это право, всё равно!
Зато не обзывают – трупом,
Давным-давно, давным-давно, давным-давно!

Реакция на сей куплет была разной. Но равнодушным не остался никто. Дальше всё пошло по заранее накатанному (дедами и отцами) сценарию – пиво-водка-потанцуем и тд. Где-то в середине вечера Артём вышел на балкон, там стоял Славик. Славик с ними не учился, просто дружил. Славик и другой одногрупник – Витя – уже очень давно были в контрах. Как? Из-за чего? Из-за девушки, конечно. Хотя они не разговаривали, но всегда присутствовали на одних и тех же праздниках. Артём толкнул его в плечо и родил:
- Славик, вам нельзя ссориться, вы же почти тёзки!
- С какого перепугу? – поперхнулся дымом Славик.
- Ну, следи за моей мыслью. Ты Слава?
- Ну, – осторожно кивнул тот.
- Вот, он Витя, Виктор, значит.
- Ну, – не мог не согласиться с железобетонным аргументом Слава.
- Слава, по-английски – Виктория. Если сократить – Виктор? Вкуриваешь? Он Виктор и ты вроде как Виктор. Понял? То есть вам ссориться не с руки. Против языков не попрёшь!
- Круто, – Кивнул Славик. – Только, Слава, по-английски – Глория.
- Да? – расстроился Артём.
- Да. Trust me. Я на этом собаку съел.
- Жаль, стройная была версия. Красивая. Ну, тогда просто идите – нажритесь в муку, морды друг другу набейте и всё – завтра снова Вась-Вась!
- Мысль хоть и не свежая, но интересная, я пошёл.
Артём балагурил и развлекал восемнадцать человек, пел какие-то куплеты, рассказывал бородатые и не очень хохмы, естественно подпитывал колыхание атмосферы изрядным количеством алкоголя (а без него родимого веселящему всех человеку никак). В общем куражил как мог. А иначе для чего он здесь? Для этого. Он везде для этого. Потом он предлагал пойти покурить «по-нашему, по-бразильски!» (цитата из к\ф. «Здравствуйте, я ваша тётя») Все согласились. Конец вечера он запомнил плохо, помнил только, что обнимавшиеся Славик и Витёк (оба с фениками, у одного под правым глазом, у другого под левым) препирались по какому-то поводу:
- А что на это скажет рабочий класс? – еле ворочал языком Витя.
- Рабочий класс скажет – борща! – вторил ему Славик.
- Мысль интересная! – присоединился к их учёной дискуссии Шаталов. – Господа, оформите в бокалы!
Ближе к двенадцати вся толпа вывалилась из подъезда на улицу по направлению «куда-нибудь», напевая:

Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой!
Крутится-вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню, хочет!

Текст переврали, зато смысл передали верно.

***

12 июня. Воскресение.
Артём отлепил голову от подушки. Открыл глаза. Зря. Комната напоминала поле битвы, да ещё и кружилась (зараза!). Он скривился и закрыл глаза. Так спокойнее. На кухне кто-то гремел чем-то. «Всё берите! Только Крест Святого Георгия не трогайте!» - лениво подумал мозг Артёма. Он снова открыл глаза, встал с кровати, пошатываясь. Огляделся – пиджак и рубашка валялись на полу, а брюки были аккуратно сложены и лежали на кресле.
- Благородно, – сказал Артём и отправился на кухню. Интересно всё-таки, кто там? На кухне были не воры, там была… там была… «Блин, как же её зовут?» – подумал Артём. Он её вспомнил, хотя и не сразу она была одной из тех малолеток, которых они с Шаталовым вчера сняли, где-то. Так и не вспомнив имени, Артём решил использовать различные прилагательные:
- Красавица, доброе утро.
- Хеллоу, – ответила незнакомка.
- Их бин, – кивнул Артём. – А, что мы тут делаем?
- Чай пью.
- Это в корни меняет дело, – Артём попытался причесать волосы, вставшие дыбом, не получилось. – А мы… Это… Ну… Понимаешь…
- Не-а, – покачала головой «чаровница». - Врать не буду, ты мне анекдоты рассказывал. Расскажи ещё, что ли. Раз ничего другого не можешь.
- Чо-то ничего в голову не идёт.
- Скучный ты. Пойду я. Чо как, звони, – она поставила чашку на стол и вышла из кухни. Артём услышал, как закрылась входная дверь. У него не было слов, произошедшая сцена его добила.
- Скучный я, – повторил он. – Да уж! Старею, анекдоты по ночам рассказываю. Надо что-то менять.
Артём достал из кармана сложенных брюк обрывок бумаги и прочёл в слух свой кривой почерк:
- АлёЛёна, девятьсот три, два-три-девять, пять-семь, четыре-один.
Он порвал бумажку и выкинул её в форточку. Настроение было хуже некуда. Он оделся, вышел на улицу, дошел до ближайшего магазина и купил бутылку портвейна. Вжарил из горла, сидя на качелях. Голова прояснилась (у него в отличии от многих его знакомых от портвейна голова прояснялась, а не наоборот). Он вспомнил про проваленный экзамен и расстроился ещё больше. Выпив ещё одну бутылку портвейна он снова отправился домой. Спать.

***
Он проснулся тем же днём, в шесть часов вечера. Артём вышел из подъезда, во дворе, на лавочках сидели соседи по подъезду и играли в шахматы. На деньги.
- Тёма, – окрикнул его сосед Степаныч. – Подойди, будь ласка!
- Чо? – подошёл Артём.
- Подскажи чего-нибудь, – сосед умоляюще смотрел на Бутусова.
Артём осмотрел доску, по положению фигур чувствовалось, что играли давно и безрезультатно, конь стоял там, где ему никак нельзя было стоять по всем законам этой треклятой физики, Артём почесал затылок.
- Е2 – Е4 уже было?
Сосед так же осмотрел доску и через некоторую паузу неуверенно ответил:
- Было.
- Тогда не знаю…
Артём неплохо играл в шахматы и в другой ситуации, разумеется, помог бы соседу (маленьким вообще нужно помогать), но не сейчас – и настроение не то, да и жара для похмельного организма не в фарт. Он побрёл по городу, сел в маршрутку и отправился на БВ.
Артём вышел на площади Мира. Пошёл по направлению к ДК «Мир». Зайдя в скверик, он присел на лавочку и закурил. Повсюду сновали компании малолеток, громко смеющихся над бородатыми шутками, над которыми на «тридцатке» давно никто не смеялся, Артём вообще вывел формулу, согласно которой – чем человек старше становится, тем он тише смеётся в автобусе и в парке. Так же мимо него фланировали симпатичные дамы, которые настроения не поднимали, а наоборот понижали. Плохо было Артёму. Плохо не только физически – похмелье уже вошло в ту форму, в которой болит всё тело, а не только голова, плохо эмоционально. Причина была даже не в проваленном экзамене, она была в чём-то другом. Он посмотрел налево, там сидела и жалась друг к другу какая-то парочка. Артём сплюнул. К нему от соседней компании отделилась девица лет восемнадцати и испросила огня. Артём, как истинный джентльмен, встал перед девушкой и достал из кармана джинсов зажигалку, девушка наклонилась прикурить, а он посмотрел на право, и… ОНА была одета в лёгкое светлое платье, белые босоножки, на голове у неё был венок из одуванчиков. Артём такой красоты не видел никогда, даже не «не видел» (так как лицо девушки он не разглядел, она шла боком), он эту красоту почувствовал.
- Спасибо. Тебя как зовут? – спросила девушка, с проколотым носом и в каких-то невообразимых (дырявых во многих местах) джинсах.
- А? – у Артёма перехватило дыхание и смысл вопроса, его скрытый смысл, он не понял.
- Зовут тебя, говорю, как?
- Филипп Аврелий Диофраст фон Гогенгейм, – ответил Артём и быстрым шагом пошёл за НЕЙ, оставив зажигалку в руке девушки.
ОНА уже успела уйти довольно далеко. Артём догнал ЕЁ, не зная даже, как завести разговор, обычно для него это было не проблемой (язык у Артёма Бутусова был подвешен что надо), но именно сейчас всё из башки вылетело. Он просто поравнялся с НЕЙ и пару минут шёл рядом, искоса на НЕЁ поглядывая. ОНА, казалось даже его не замечала, будучи погруженной в свои мысли, вдруг ОНА остановилась и спросила у него:
- «Ёлочку» есть будем?
Артём настолько охренел, что у него даже отвисла челюсть (правда не на долго). Только сейчас он смог ЕЁ рассмотреть. Недлинные (чуть ниже мочек ушей) каштановые волосы, тонкие губы, маленький курносый носик с ма-аленькой родинкой (просто точкой) на правом крыле и глаза… Глаза. Глаза – это зеркало души человека. ЕЁ зелёные, чуть раскосые, большие, глубокие глаза. Они… Они были… Артём мог бы подобрать сотню эпитетов. К ЕЁ глазам больше всего подходило – чистые. Да, они были чистыми. И конечно венок на голове его просто скосил. Он так увлёкся разглядыванием и сравниванием, что забыл о нормах приличия. Девушка так же разглядев его, кашлянула и повторила вопрос.
- «Ёлочку» есть будем?
- «Ёлочку»? – хрипло переспросил Артём.
- «Ёлочку», – кивнула девушка.
- Ага, – тупо кивнул Артём.
- Пойдём.
ОНА продолжила движение. Артём остался тупо стоять на месте. ОНА обернулась:
- Ну?
Артём опомнился и стал ЕЁ догонять. Когда они шли вместе, то выглядели со стороны, наверняка, достаточно комично. Артём с его сто восемьдесят двумя сантиметрами живого роста и ОНА со сто шестьдесят пятью сантиметрами. Старший брат ведёт младшую сестру, есть мороженное. Но у Артёма такой ассоциации никак не могло появиться. Рядом с НЕЙ у него сейчас захватывало дух. Они подошли к магазину, Артём купил две «Ёлочки» и они не отходя далеко стали их поглощать. За всё это время они не произнесли друг другу ни слова, но глаза их постоянно пересекались. Когда ОНА шла, то смотрела прямо, иногда правда немного поворачивалась и глядела ему в глаза, а он всю дорогу на НЕЁ косился. Ему было… как-то ему не так было. Но это «не так» ни как нельзя отнести к категории негативных ощущений. Ему с НЕЙ было… тепло. Да, наверное, тепло, хоть на улице и стояла июньская жара. Но теплота здесь была не физическая. Теплота била глубоко внутри.
Они ели мороженное и смотрели друг другу в глаза. Просто. Стояли, ели и смотрели. Не надо слов. ОНА покончила со своей «Ёлочкой» и облизала губы. БУМ! Он понял, что пропал. Наблюдая за ЕЁ розовым язычком у него чуть не подкосились ноги. Он откашлялся, посмотрел на ЕЁ левую руку. В ней ОНА держала маленький томик стихов Леонида Филатова. Он удивился, честно говоря, он ожидал увидеть там Робски, Донцову или ещё какую-нибудь подобную херню. Чтобы что-то сказать, он сказал:
- Филатов? Интересно?
ОНА посмотрела на томик, улыбнулась ровными белыми зубами:
- Красиво, душевно и вообще… настоящее.
ОНА выбросила палочку от мороженного в урну, посмотрела на него и вдруг (он заметил, что ОНА вообще всё делает вдруг) засмеялась.
- Ты чего? – насупился Артём, подумав, что может быть мороженное на носу, стал вытирать нос рукой.
- Чудак, если девушка смеётся – значит это кому-нибудь нужно!
- Кому? – ошалел Артём.
- Сейчас это нужно тебе, – продолжала улыбаться ОНА.
Снова молчание. Артём сам начал на себя злиться. Что такое с ним происходит? Обычно не заткнёшь, а сейчас? ОНА наклонила голову к правому плечу, продолжая смотреть ему в глаза, кивнула, каким-то своим мыслям и сказала:
- Да.
- Что, да?
ОНА улыбнулась (на улице даже светлее стало) и сказала:
- Пошли.
И они действительно пошли, взявшись за руки. Всё изменилось буквально за одну минуту, Артём вновь обрёл уверенность и своё привычное остроумие, болтал, шутил, байки разные рассказывал, даже пару стихов изобразил. Они смеялись, разговаривали на многие темы. Дошли до набережной, там любовались Волгой, целовались. Их обоих будто подменили – напряжение первых минут спало, и оба расслабились. Артёму было легко и тепло рядом с НЕЙ. Говорили они по очереди. ОНА была интересной собеседницей, у них оказалось много общего. Артём и сам не заметил как они приехали к нему, и как… Ну, короче, как всё это у них произошло. Венок ОНА, кстати, так и не сняла и это его завело ещё больше.

***
Где-то часа в три ночи ОНА встала с кровати и оглядела комнату. Взгляд ЕЁ упал на жестяную банку из-под кофе «NESCAFE», ОНА открыла крышку и усмехнулась: кофе в банке присутствовал, больше половины, но вперемешку с сигаретным пеплом. ОНА развела руками и укоризненно посмотрела на Артёма.
- Не обращай внимание, погулял вчера немного, перепутал, там, на кухне вроде ещё должно быть, – потянувшись, ответил он. ОНА одела его рубашку и отправилась на кухню, Артём проследовал за НЕЙ.
ОНА залила в электрический чайник воды и поставила его кипятиться, затем насыпала в кружки по две ложки кофе и две сахара. У Артёма вдруг появилось ощущение, что ОНА уже здесь была, так свободно и легко ОНА находило всё нужное ЕЙ на абсолютно чужой кухне. Артём и сам здесь с трудом ориентировался, скольких нервов ему стоило найти здесь сахар вчера перед экзаменом, ОЙ! АЙ! А ОНА нашла сразу. Как будто здесь бывала раньше. Ему вдруг в голову заползла липкая и холодная мысль – а вдруг, вдруг ОНА за деньги? Нет, дело, конечно, было не в деньгах, деньги-то у него были, дело было в морально-этическом аспекте вопроса. Артём никогда этим за деньги не занимался и не собирался этого делать, да и ОНА ему так понравилась, что, если ОНА вдруг сейчас скажет цену, то у Артема, наверное, случится приступ.
ОНА повернулась к нему от окна и спросила внезапно:
- Думаешь я бл…дь?
Он закашлял, у него создалось впечатление, что ОНА читает его мысли, да и мат в её устах звучал как-то инородно… что ли. Чувствовалось, что матерится она редко. В отличии от его одногруппниц, которые употребляли мат и к месту и не к месту. Порою перебарщивая. Мат из женских уст это вообще мерзко.
- Думаешь, только бл…ди дают на первом свидании? – странно, но ОНА говорила совершенно спокойно и даже с усмешкой, хотя Артём улыбки и не видел.
- Нет-нет-нет, – замахал руками Артём. – Я так не думаю! – хотя если по чесноку, то он именно так и думал до сегодняшнего дня, и он думал, что если девушка согласится при первой же встрече, то он сам откажется (в отличии, от многих его знакомых).
- Я знаю, что не думаешь. Испугался? – засмеялась ОНА.
Артём тоже засмеялся. Как-то необычно всё было, но необычность его не пугала и не отталкивала. Ему было интересно.
Они посмеялись и Артём вдруг вспомнил, что в пылу сегодняшнего вечера даже не удосужился узнать ЕЁ имя. Вроде естественная вещь, а вот не догадался. Кстати, своего имени он тоже не называл.
- Ты, наверное, Артём хочешь спросить, как меня зовут?
Он подавился кофе, точно помнил, что не называл имени.
- А откуда ты знаешь моё имя?
- Очень просто, у тебя на кружке написано, – она дотронулась своей рукой до его кружки и прочитала: - Ар-тё-м.
- А-а-а…
- Ну…
- Что, ну?
- Ну, спроси, как меня зовут.
- Как тебя зовут?
- Искра.
- Извини, мне послышалось. Ира?
- Ис-к-ра, как икра, только с буквой «эС» после буквы «И» и перед буквой «Ка».
Артём удивился и с трудом удержался от смеха.
- Ага. Да ты смейся.
- Нет-нет-нет, не смешно, очень красиво.
- Хочешь отчество узнать? – сверкнули в темноте её зелёные глаза.
- Хочу.
- Авангардовна. Папу Авангард зовут.
- Да, ладно!
- Серьёзно. Так что я Искра Авангардовна. Весёлая у нас семейка, да?
- Ага, обхохочешься, тяжело тебе было в школе, наверное?
- Да, нет… - склонила она голову на правое плечо. – Нормально было.
- Извини, но стесняюсь спросить, какая у тебя фамилия, – Артём с трудом сдерживал смех. Смех этот, правда, был не злым, а добрым, светлым он был, она ему нравилась всё больше и больше.
- Обычная – Иванова.
- Иванова?
- Иванова.
- То есть ты – Искра Авангардовна Иванова?
- Да.
Артём сложил руки лодочкой у груди и произнёс:
- Господи, спасибо тебе! Я люблю тебя!
Он вспомнил про свой вопрос по поводу школы и попытался в уме подсчитать сколько ей лет. Она не девочка, сто пудов, лет может двадцать один, как ему?
- Извини за вопрос, просто интересно, сколько тебе лет?
- А как сам думаешь?
- Ну-у, как-то неловко… Боюсь ошибиться.
- А ты никогда ничего не бойся! Ну, сколько? Подожди я сама. Ты думаешь… Ты думаешь… - она посмотрела на потолок, а потом ему в глаза. – Ты думаешь, что мне двадцать один год?
- Да, – удивлённо кивнул Артём.
- Правильно, мне двадцать один год.
- Да, ладно! – Артём не мог поверить, что угадал.
- Серьёзно.
- Верю!
Немного помолчали, допивая остывший уже кофе.
- А почему? Почему всё-таки… ты со мной? – смущенно спросил Артём. – У тебя, наверное, поклонников море, ты же красивая такая.
- Море, – кивнула она. – И на «Мерседесах» и на «Лексусах». Всякие подкатывали. – Артём насупился у него-то ни того, ни другого не было и не предвиделось.
- Ну и почему?
- Глаза. Глаза – это зеркало души. Я заглянула тебе в глаза.
Артём катнул желваки. Точно так же он формулировал свои мысли, когда её разглядел.
- И что глаза?
- Чистые.
- Что?
- У те-бя чи-с-ты-е гла-за, – по слогам произнесла Искра.
Артём помотал головой, те же слова, что и он бы о ней сказал!
- И еще что?
- Я тебе в душу заглянула, – без тени улыбки произнесла она.
- И что?
- Нормально. Ты шершавый. Неровный. Ты не во всём определился. Но это поправимо.
- Ты… это… гадалка что ли?
- Нет, – покачала она головой и добавила, шёпотом, увлекая его обратно в комнату: – Я ведьма. Ма-аленькая, такая, ведьмочка.

***
Артём даже представить себе не мог, что с ним может такое произойти. Она приходила каждый день, и они гуляли по городу, по берегу Волги со стороны «тридцатки» и по набережной со стороны БВ. Искра отличалась от всех других девушек, которых знал Артём. Она не просила постоянно рассказывать ей что-то, сама не говорила, разрушая этим Артёму мозг. Они разговаривали. Артём вообще не умел говорить, он умел разговаривать, кто понимает, в чём разница. Говорит один человек. Разговаривают двое. И именно в разговоре он был хорош. Так вот, они разговаривали. Они разговаривали обо всём и одновременно ни о чём, Артём удивился, что она много знает о спорте, о театре, о литературе, стихи им опять же нравились одинаковые и вообще о многих других вещах.
Иногда она поражала его своей непосредственностью (иногда напоминая Лидочку из «Покровских ворот»). Она смешно выпячивала нижнюю губу, смешно поджимала губки, когда злилась, хотя злилась она редко, по крайней мере, Артём старался, чтобы она не злилась. Он не лебезил перед ней, не потакал, просто и поводов они друг другу не давали. Днём они гуляли, а ночью… Короче, Артём не высыпался. Она уходила в пять часов ночи и приходила в одиннадцать часов утра, и они снова шли гулять. Артём отключил мобильный, не общался с друзьями, хотя она на этом не настаивала, он начисто забыло про Универ.
Примерно через неделю их встреч она вдруг сказала, глядя на спокойную воду Волги:
- А поехали завтра в Питер.
- Зачем? – опешил Артём.
- Я люблю Питер, там красиво, тебе понравится. Просто возьмём и поедем. Никому не скажем.
- Ну, поехали.
- Я куплю себе пять шляп…
- Семь.
- Почему семь?
- А где пять, там и семь…
- Да, семь шляп и мы будем гулять по вечерам.
- Так чо мне тоже шляпу надевать?
- Нет, зачем? Ты будешь ходить с девушкой в шляпе. Этого достаточно. Представляешь, идём мы по Фонтанке, нас никто не знает, мы никого не знаем, все оборачиваются и говорят «Посмотрите, какая девушка в шляпе, а какой с ней молодой человек!» Класс?
- Класс!
Они сорвались и поехали. В поезде ночью он как-то неуверенно спросил:
- Я всё думаю… Ты тогда сказала… Ведьма.
- Ага, – кивнула она, прищурилась. – Ведьма. Каждая женщина немного ведьма.
В Питере они пробыли три дня. Однажды они целый день просидели в гостинице сидя на кровати, друг напротив друга, сложив ноги по-турецки и положив свои руки друг другу на колени. Они просто сидели и смотрели друг другу в глаза. Артём удивлялся, как у него за восемь часов не затекла ни одна конечность (а вы попробуйте просидеть восемь часов в такой позе, посмотрите, затекут у вас ноги или руки?) Он смотрел ей в глаза и ему казалось, что она его подпитывает своей энергией. Они гуляли по набережным Питера, по Фонтанке, по Невскому, по Гостиному двору, каждый раз она, выходя из номера, надевала новую шляпу, и люди действительно оборачивались.
Как-то вечером, стоя на Тучковом мосту, она спросила у него, глядя в свинцовую воду Невы:
- А если вдруг тебе изменят?
- Я уйду от этого человека.
- Если уйдёшь, значит, не любил?
- Нет. Тут дело в другом. Ты знаешь, я молод, но кое-что пережил. В частности отрицательные эмоции из-за измен.
- Но если изменили не со зла, а по ошибке?
- Это всё от лукавого. Это подло. В любом случае это удар в спину. Предательство. Предательство от неосознования предательства или, как ты сказала, не со зла, менее подлым не становится. А у меня слишком хорошая память.
Она помолчала, словно что-то решая про себя. Потом спросила:
- А если ты изменишь?
- А я не изменю.
- Ты уверен?
- Да. Я честный. Как-то раз, давно, ещё в школе, мы с пацанами решили пойти вечером пивка попить. У меня денег не было. Я у отца из кошелька стольник стащил. Ну, мелочь. Продержался я не долго. Часа два. Пришёл к нему. Всё рассказал. Он выслушал, сказал: «Ценю откровенность. Больше так не делай» и в ухо мне выписал. А мне полегчало. Я не умею врать.
- Это фсё оттого, фто кто-то флифком много ефт! – голосом мультяшного кролика, сказала она. Тема была закрыта.
Странно, но они не разу не говорили друг другу того слова. Ну, того, которое на букву «Л» начинается. Артём пару раз порывался (не ночью – днём, это важно), но она перебивала его мысль каким-то своим бредовым предложением.
Они вернулись из Питера и снова продолжили гулять. Так прошло две недели. Артёму было тепло с ней, так, как не было ни с одной до этого. Он действительно не мог представить, что с ним может такое случиться.

***
27 июня. Понедельник.
Этот день можно считать началом конца. Искра не пришла и не позвонила. Артём промаялся весь день. Он сидел дома, никуда ни на секунду не выходил, метался по квартире как тигр по клетке. Артём даже не выходил на балкон, боясь пропустить звонок в дверь или мобильного телефона. Так получилось, что в этом безумном калейдоскопе событий он так и не удосужился узнать ни её телефона, ни её адреса. Ему как-то просто это не пришло в голову, когда она была рядом, он даже не мог представить себе того, что она не появится. Она всегда появлялась сама. Он нервно курил (к вечеру вид сигарет вызывал рвотные позывы), выкурив за день три пачки. Артём специально не выпил ни грамма, чего-то опасаясь, чего он и сам бы не смог объяснить. Он мучался часов до семи утра, по прежнему шатаясь по квартире и что-то бормоча, себе под нос. Так прошёл понедельник.
Вторник мало, чем отличался от понедельника, разве что количеством выкуренных сигарет. Он проснулся в одежде, сидя у входной двери. Проспал он не долго, так как, когда Артём с благодарностью посмотрел на разбудивший его мобильный – на часах было время 10:12. Артём со злостью долбанул кулаком об стену и распечатал новую пачку «Camel». Плохо было Артёму.
Он сидел на кровати, босой, в джинсах и футболке, левая рука нервно водила по волосам, правая (дрожа как с перепоя) держала сигарету. Он щурился в окно и курил, пряча огонёк в ладони. Телефон лежал перед Артёмом, но не звонил. Кто-то сказал, что нет звука громче, чем молчание телефонного аппарата. Сейчас Артём прочувствовал смысл этого высказывания. Пока он сидел и ждал, погода на улице испортилась и июньский зной сменился гаденькой слякотью, к вечеру пошёл дождь.
Артём подошёл к зеркалу в ванной. На него смотрел угрюмый, взъерошенный с трясущимися руками парень и дёргающимся уголком левого глаза. Если бы кто-то, не знавший Артёма до этого, увидел его сейчас, то сто пудов дал бы ему около тридцати. Артём разозлился и крикнул в пустоту квартиры:
- Чо я бобик что ли!?
Он быстро собрался, накинув джинсовку и кроссовки, и вышел из квартиры. После двух дней взаперти с закрытой форточкой (представляете, какая в квартире была атмосфера после выкуренных семи пачек сигарет?) ему срочно нужно было побыть среди людей. Ноги сами принесли его в пивной клуб «Высшая лига», купив банку пива он вышел на веранду, огляделся и остолбенел – за одним из столиков сидела Искра с каким-то бритым жлобом. Они смеялись. Артём закусил, до крови, губу, услышав её детский смех. Он в два прыжка преодолел расстояние до их столика, рывком отодвинув стул и плюхнувшись на него, как мешок с удобрениями сказал, глядя на парня (на Искру он не взглянул):
- Здорова, ты кто?
Парень ошалел. Несмотря на то, что он был больше по габаритам и явно больше готов к конфликту, чем этот странный небритый парень с горящими от недосыпа глазами, он замешкался и посмотрел на Искру. Та, казалось, даже не удивилась. Как будто знала, что Артём придёт. Взгляд был недолгим, но она его поймала. Парень после небольшой паузы неуверенно ответил:
- Я Коля… Иванов…
Странный парень заскрипел зубами, погонял желваки и задал ещё один вопрос:
- И чо тут делаем?
Парень снова замешкался, снова мельком глянул на девушку и ответил:
- Сидим, с женой, отмечаем…
Несмотря на то, что, на веранде было людно (а значит – шумно), а на улице шёл дождь (стуча по крыше и стекая с неё же) Артёму показалось, что вокруг него сделалось очень-очень тихо, по крайней мере, он вдруг чётко услышал, как бьётся его сердце – тук-тук – тук-тук – тук. В ушах вдруг всё зазвенело, эхом раздавалось и несколько раз повторилось «с женой, с женой, с женой-й-й». Он сжал в кулаке банку, пиво потекло на пол, Артём даже не заметил этого. Сквозь звон до Артёма дошёл следующий вопрос парня:
- А тебе-то чего?
Артем, очнувшись, мельком посмотрел в глаза Искре, и резко встав, спросил:
- Время не подскажешь?
- Без семи десять, – удивлённо ответил парень (он и сам не понимал, почему так спокойно реагирует на этого чудика).
- Пора мне, – сказал Артём и вышел с веранды. – Мама блинчики печёт.
Он шлялся по парку, промокнув под дождём, минут через десять обнаружил, что у него в кулаке сжата банка «Балтики». Не обращая внимания на дождь, Артём плюхнулся на лавочку, за памятником. В голове некстати вертелась строчка из чьего-то стихотворения: «Нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели!» Артём вдруг вспомнил разговор, который произошёл между ним и Феликсом года полтора назад. Феликс в тот день застукал свою (тогда ещё) жену, с каким-то чёртом. Он пьяным в лоскуты припёрся к Артему, и они пошли бродить по городу. Артём не понимал реакции Феликса на измену жены. Сев на эту же лавочку между ними произошла примерно такая беседа:
- Тём, я думал…
- Чо? Ходишь, ходишь в школу и вдруг – бац! Вторая смена?
- Зачем ты… так?..
- А как, Фил, как? Ты помнишь, как сам-то с ней замутил?
- Ну, увёл там у кого-то…
- Вот. Увёл. Когда мы смотрим фильмы про любовь, в конце, когда главный герой и главная героиня целуются, мы все радуемся за них. Радуемся, что он не польстился на другую, а она, в свою очередь не польстилась на другого. Типа как в «Иронии судьбы или с лёгким паром». Не к ночи будь помянуты. Никто не вспоминает, когда финальные аккорды звучат, про Ипполита, про Галю, про жену этого, как это чёрта звали? Вспомнил! Павла! Да не об них речь. Фил, это ж как на фронте – предавший один раз, предаст снова! К бабке не ходи!
Феликс, мутными глазами, посмотрел на Артёма. Он не согласился с ним. Вернее – не до конца согласился. Это же тоска, сравнивать любовь с фронтом! Бывает-то по-разному.
- Ты не веришь в любовь?
Артём закурил и отхлебнул из бутылки:
- Верю. И в рак тоже верю. Феликс, скажи, я тварь?
- Нет, – сразу ответил Феликс.
- И я себя тварью не считаю. Мне девятнадцать с гаком, не урод, весёлый. Я ни одну девушку не обманул и сердце ей не разбил, хотя возможности были… ты знаешь. Чо-то я не туда клоню. Скажу другими словами. Ты от меня чего хочешь?
- Совета.
- Лови. Сначала разберись в себе. Не ври себе, кому угодно, но не себе. Проспись завтра и подумай над теми словами, которые я сейчас тебе скажу. Важно не перепутать принцип с обидой.
- Почему?
- С принципами бороться сложнее. Ты видел, она тебе изменила.
- Изменила.
- Многие люди, в частности мужчины, считают, что физическая измена, дескать, не считается. Это говорят те, кто лукавит душой. Нельзя лукавить душой! Человеком можно перестать быть. Скурвиться внутренне. Измена – она и в Чучундрии измена. Измена она не здесь, – Артём указал на ширинку. – А здесь, – он приложил ладонь к левей стороне груди. – Понимаешь? Она будет тебе рассказывать, что это бес её попутал, что это внеземные цивилизации в обнимку с ЦэРэУ её склонили к сотрудничеству, в виде секса с неизвестным тебе, Феликс, объектом, кстати, его ещё вычислить надо, и тебя она любит и даже предложит ребёнка завести. Не верь. Раз она изменила, то она внутренне метнулась. Понимаешь? Я не хочу пророчить и каркать беду, это моё мнение, ты сам его попросил. Пройдёт некоторое время, злость в тебе уляжется и наступит душевный штиль, и она снова пойдёт по дорожке имеющей натурально левый уклон. Сейчас тебе больно – ты водку глушишь. А что будет потом, если я окажусь прав? Женщины считают, что мужикам плевать на чувства и эмоции! Возможно, разные бывают мужчины. Но мы-то с тобой не такие, ты – Феликс – не такой и я это знаю, и ты это знаешь. Поэтому ты сейчас сидишь тут и губишь своё здоровье. И возможно ещё несколько дней будешь губить. Твоё право, я тебя пойму. Я, знаю, что ты не сломался. Такое моё мнение, Феликс.
- А другой расклад?
- Есть. Но он ещё хуже. Ты прощаешь. Вы миритесь. Живёте вместе. Рожаете детей. Ты называешь мальчика Артёмом. Она снова изменяет. Ты снова прощаешь. Может даже сам начнёшь изменять и версия насчёт того, что ты ей мстишь, мол, она первая начала, ну, как в детском саду, мне, по крайней мере, не понравится. Месть – отнимает покой. А измена – губит душу и человеческую сущность.
- Почему мир такой злой? – вдруг спросил Феликс, отвинчивая пробку от второй бутылки «Пшеничной»
- А это не мир такой злой, это люди злые.
- Да?
- Да. Просто некоторые люди, которым однажды не повезло, обозлились и стали злыми. От этого добрые люди стали считать, что мир злой. Так легче. Находясь на пороге богохульства орать небу: Это Ты во всём виноват! Ты ничего не видишь! Тебе на всё наплевать! Мир злой, и мы станем платить ему тем же! Это очень удобно. Винить кого-то или вообще «Мир» во всех своих грехах и проблемах. Всё проще – каждый человек причины своих неудач в себе должен искать. Артём Бутусов доклад закончил.
Тогда Феликс послушал Артёма. Не сказать, что во всём согласился, но послушал и развёлся. Он не жалел об этом, по крайней мере себе не хотел признаваться, что жалеет. Чувства к бывшей жене живы в нём до сих пор и Феликс, сам себе не признаваясь, злился на Артёма. Винил его. Он жалел, что тогда обратился к нему. Артём его переубедил…
Артём зажмурился и усмехнулся, не горько, а с каким-то злорадством, и сказал в слух:
- Да, Феликс, знал бы где упасть… У меня-то проблемка поинтереснее будет. Во как заморочила. Получается, что это она не мне изменяла, а со мной. Я не должен себя винить – а я виню. Парадокс. Я не смогу с ней быть – да видно и не буду.
Он вспомнил, что не знал её координатов. Знал имя, фамилию и отчество. И всё.
- Можно конечно поискать в какой-нибудь базе данных. А нужно ли? Дилемма. Можно конечно вернуться в «Лигу», можно. Но нужно ли? Снова дилемма. Стоп. Разбираемся в себе. Ты её любишь? Скорее всего… нет… точно – да! Ты сможешь с ней быть? Она изменяла. Хоть и не тебе, а с тобой, но в принципе, сам факт измены был? Ещё как. У чувака рога растут? Ветвистые. Так как быть? Если она появится, а она может не появиться, если я её найду, а я могу, будет ли она со мной? Ну, это надо её спросить. Ладно, будет. А ты? Где же твои хвалёные принципы, Артём? Феликса с толку сбил, с женой развёл, ну это она ему изменила, не ты, но мнение-то ТВОЁ Феликс поставил во главу угла, сам-то наверняка простил бы. И спрашивается – как быть? Если ты её прощаешь, и она с тобой остаётся – ты прогнил и изменил принципам. И мучаться ты будешь всю жизнь и виду не будешь показывать. Может и её даже за это возненавидишь. Если ты её не прощаешь, а она хочет с тобой остаться – ты поступил согласно принципу, остался в согласии с собой, но сам при этом остался довольно в курьёзном положении. Без неё ты уже жить не сможешь. Ну, как-то жить, конечно, сможешь – но это будет не жизнь, а мука. А если она не согласится, а муж узнает, с твоей помощью, не простит и бросит её. Тогда что? Бр-р-р!
Артём понял, что мысли смешались, и он сейчас вот-вот пойдёт по кругу и его измученный, за последние дни, мозг обязательно придёт к какой-нибудь ерунде. Типа – даешь бесплатное сгущенное молоко трудящимся. Он помотал головой и побрёл домой. Дома он, не раздеваясь, рухнул на диван и заснул. Спал он без снов.

***
29 июня. Среда.
Артём проснулся не от будильника, не от звонка. Он просто проснулся. Он (к своему сожалению) помнил всё, что было вчера. Он посмотрел на часы. Было десять часов утра. Проспал он не долго. В комнате был жуткий смрад, от не выветрившегося курева, он вспомнил, что даже глотка спиртного не сделал, а единственную банку – раздавил. Он встал и вышел на балкон, втянул влажный (всё ж таки после дождя) воздух и посмотрел вниз. Искра сидела на скамейке, подложив под себя какой-то пакет и смотрела на него. Артём катнул желваки и спустился к ней. Пока он преодолевал ступеньки лестницы, он воспроизводил мучавшие его вчера мысли и так и не нашёл правильного решения. Будь, что будет. Он вышел из подъезда и сел на лавочку, рядом с ней.
- Привет, – сказала она, так, как будто ничего не было.
- Привет.
- Что скажешь?
- Я?
- Ты.
- Ты замужем?
- Да.
- Он кто?
- Он хороший человек. Работает в МЧС. Спасает людей.
- И хде он интересно целый месяц шлялся?
Странно, но этот их разговор шёл абсолютно не так, как все остальные. Она говорила совершенно понятно и не туманно, но по-прежнему смотрела ему в глаза. Он терялся в её больших глазах.
- Он был в командировке. Там где-то, что-то обвалилось, и он поехал разбирать завалы.
- Класс.
Артём вдруг подумал, что эта ситуация сильно смахивает на очень неприятную – парень уходит в армию, парится там два года, а его лучший дружбан, наверняка студент, в это время с его невестой развлекается. Конечно, он этого парня в глаза не видел до этого, и ничем не был ему обязан, но принцип был тем же. Это уже совсем гнильцой попахивает. Артём держался, чтобы не вскипеть. Он совсем немного разлепляя губы начал говорить:
- Ты хоть понимаешь, что ты из меня крысу сделала. Твой муж там людей спасает, может жизнью рискует, а я тут с тобой… с тобой… - он аккуратно подбирал слова, чтобы её не обидеть, – гуляю?
Искра неопределённо моргнула – мол, не аргумент.
- Я не сноб. Понимаешь, если бы он был здесь, если бы у нас нормальная конкурентная борьба происходила, понимаешь? Это другой разговор. А так я как крыса, у него за спиной… Это подло. Я не подлый человек, это я про себя знаю точно. Это против моих принципов.
- То есть ты готов променять девушку, в которую влюблён на какие-то никому не нужные принципы, которые мало кто оценит? – спросила она спокойно и даже как-то устало.
Артём закусил губу:
- Когда-то очень давно, кажется, в прошлой жизни, у меня с моим лучшим другом вышла подобная ситуация. Из-за девушки. Так вот, он тогда мне сказал, мол, «в любви все средства хороши», понимаешь? А я не согласен. Принцип «Всё для фронта, всё для победы!» здесь не катит. Не порядочно это. Не по чести. Не по мужски. На чужом горе своего счастья не построить. Если ты, конечно, человек.
- И что?
- Я с ним с тех пор не общаюсь.
- Из-за девушки.
- Из-за его отношения к «правде жизни». Девушка вышла за муж за другого.
- И ты не общаешься со своим лучшим другом? Из-за девушки?
- Может кому-то это смешно и глупо. Я так не считаю. Это нужно пережить, хотя, никому не советую. Если у него такое отношение к «любви» то и об остальном он думает так же. Хорошо, что это рано проявилось, и он не успел предать меня по настоящему.
- Ты лукавишь.
- Я никого из горящего дома не вытаскивал, но я и дома не поджигал. Всё. Я тебя люблю. Но я не хочу тебя видеть и быть с тобой.
Он поднялся с лавочки, чувствуя как мокрые джинсы прилипли к заднице, она тоже поднялась. Искра взяла его за руку, чуть повыше локтя и сказала, почтим шепотом:
- Тёмка, если ты сейчас уйдёшь, то всё. Ты меня потеряешь.
- Нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было, – Артёму показалось, что это сказал не он, а кто-то другой, такой голос был старый и усталый, как будто кто-то им управлял.
Он уходил, Артём шёл ровно, прямо держа спину и не оборачиваясь. Он знал, что когда уходишь – нельзя оборачиваться. Искра ещё некоторое время стояла и шептала:
- Ты очень повзрослел, Артём, ты стал умнее. Сейчас тебе тяжело, но это пройдёт, и дело не во времени, которое лечит, дело в тебе. Впереди жизнь.

***

Артём немного помаялся в квартире, поел (почти сутки крошки в горле не было), затем он вдруг резко собрался и пошёл на остановку. Ноги как будто сами несли его куда-то. Он, по крайней мере, не до конца понимал куда едет. Двенадцатая маршрутка привезла его к Университету. Подойдя к центральному входу, он внимательно осмотрел здание Универа, где провёл почти четыре года из своей жизни. Тут мысль, которая никак не могла оформиться в мозгу по дороге, вдруг чётко сформулировалась. Как будто им управлял кто. Он буквально взбежал по ступеням.
На кафедре он как-то путано объяснил, что хочет уйти из Университета. Честно говоря, из-за его пропусков (с 11 числа он ни разу в Универе даже не появился) его уже сами хотели отчислять. Он написал заявление об уходе, где сумбурно описал причину принятого решения, подписав его: Целую, А. Бутусов. (Надо сказать, что то ли из-за путаницы, то ли ещё из-за чего на эту вольность не обратили внимания, или сделали вид, что не обратили. Так, видимо, он всех достал!)
Когда он уже выходил с кафедры (к этому времени туда подтянулись все её преподаватели, у заочников ещё переэкзаменовка сегодня была) женщина, сидящая за столом с жалостью посмотрела на этого странного взъерошенного парня с не совсем здоровыми глазами (да ещё и вбежавшему, как будто за ним гнались) и сказала, мирно:
- Ты хоть понимаешь, что ты делаешь, мальчик? – в вопросе не было никакой насмешки и вообще ничего негативного, но Артём вдруг дёрнул головой, обернулся, подошёл к сидящей за столом женщине, наклонился и сказал, вроде тихо, но так чтобы слышали преподаватели:
- Мальчики – у вас на кафедре преподают!
Он развернулся на каблуках и вышел, чеканя шаг (как почётный караул на Красной площади) и декламируя:

Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потёмках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь!

Он прошагал мимо группы заочников, затем остановился, станцевал коротенько (с минуту) чечётку, потом поклонился и сказал:
- Всем спасибо, концерт окончен.
И бодро зашагал прочь. Некоторые из заочников (те, что помоложе) будут потом рассказывать своим друзьям, учащимся на очном (которые, естественно, обо всём этом узнают, но не узнают настоящего имени чумного студента), что это они так выходили из аудиторий, не согласившись с преподавателем по какому-то поводу.
Артём приехал на «тридцатку» и снова ноги несли его неизвестно куда. На самом-то деле известно куда – в военкомат. Летний призыв кончался тридцатого июня. Артём ввалился в помещение, постучал в окошко дежурной, хотя она его и так видела, и спросил:
- Вам солдаты нужны?
- Были нужны, уже взяли, – недовольно ответила она, потом вгляделась в него. – А тебе чего, паря?
Артём улыбнулся:
- Хочу отчизну защищать. Где здесь принимают в герои России?
- Во второй кабинет иди.
- Thank you very much!
Он оформился, ему сказали, что следующая отправка завтра, тридцатого. Он кивнул и ушёл. Родители приняли это его решение спокойно, сказали, мол служи хорошо, кушай гречневую кашу. Отец только посмотрел на него долго и сказал:
- А ты вырос, сынок…
Артём понял, что всё сделал правильно.

***

Кто-то скажет, мол, надо было бороться за неё, мол, он убежал от проблемы. Струсил. Всё не так. Он и был проблемой, а от себя не убежишь…
… В «железке» Артём бедовал дня три, вместе ещё с тремя чуваками из разных концов области их всё никак не могли «купить». Они, зная, как этот странный парень (явно старше их всех) попал под призыв и немного его сторонились. Артёму было всё равно, он постоянно о чём-то думал и изредка улыбался…
… В части, куда его «купили», вместе с одним из тех, с кем он тусовался эти три дня, все очень быстро (от этого же парня) узнали примерную историю попадания Артёма в армию. Потому не нападали. Одним из «дедов» был паренёк, попавший примерно при таких-же обстоятельствах (только из Питера) и примерно в том же возрасте, вообще с первого же взгляда железобетонно заявил:
- Раз сам пришёл – значит чувак стоящий…
… Все два года, каждую ночь, Артёму снился один и тот же сон. Артём улыбался во сне. Единственный в роте…

Россия. Московская область. Наукоград Дубна.
12 – 15 января, 2006 г.

[leonidus]

Три дня.
(Эпоха вырождения)

От автора.

Сначала этот рассказ представлял из себя длинный диалог двух очень молодых людей начавшийся с разговора о музыке, а закончившийся дискуссией о Вере и Душе. Но, наверное, просто разговор на эти темы будет скушен и неинтересен. Я постарался написать историю, которая отражала бы мой взгляд на жизнь, но была бы интересной. Получилась ли интересная история – судить не мне.
Я не настаиваю на нижеизложенных словах. Это только моё мнение. Можно соглашаться, а можно не соглашаться (будет странно, если будет по-другому).
Я заранее прошу прощения за использование ненормативной лексики. В принципе, можно было обойтись и без неё. Хотя, смысловую нагрузку она не имеет только с одной из сторон (как известно у медали их две), с другой же стороны бывают случаи, когда подобные выражения ярче и чётче отображают состояние человека. Бывают случаи, когда стоит говорить «без купюр» и называть вещи своими именами. Так честнее. Можно со мной не соглашаться, это только моё мнение.

***

День первый.

Наукоград Дубна. Пятница.

Ноябрь. Непонятный месяц – вроде уже не осень, но ещё и не зима. Андрей любил ноябрь, несмотря на слякоть, холод, ветер и прочие природные изыски. Андрей вышел на крыльцо Университета, поёжился под влиянием холодного ветра, натянул горло свитера на подбородок и закурил. Он облокотился на перила и стал смотреть на дорогу. По дороге, мимо Универа, проезжали машины, разгоняя подтаявший снег (только недавно выпал и уже таять начал – трус).
- Коста! Костомаров!
Андрей обернулся, вместе с группировкой каких-то «перваков» из дверей Универа вышел Феликс. Феликс учился на курс старше и по другой специальности, но они, тем не менее, были знакомы, не то чтобы очень хорошо, но банальными «привет-привет» они не обходились никогда.
- Здорова, Железный, как себя чу? – с улыбкой спросил Андрей после того, как они пожали руки.
Феликс осмотрел сбитые костяшки правой руки и потрогал до сих пор болевшие рёбра.
- Я хотел сказать спасибо, за вчерашнее…
- Да брось ты, на моём месте так поступил бы любой нормальный комсомолец.
- Ага, только что-то комсомольцев я там не наблюдал, причём, что характерно, ни с одной из сторон.
- Да эти бесы совсем обнаглели, это ж додуматься надо – на студентов нападать! Главное только дембельнулись и уже чадят! Студент он ведь как ребёнок – и поломать чего-нибудь может!
- Не говори, – Феликс достал из внутреннего кармана чёрного замшевого пиджака пачку «Camel» и газовую зажигалку. – Я этого не забуду, а забуду – псом поганым меня назовёшь.
- Зачем? – не понял Андрей.
- А мне нравится, когда меня псом поганым называют, заводит меня это. Как сам-то?
- Нормалёк. Щас с преподом во мнениях не сошлись.
- В смысле?
- Ну, он считал, что у меня есть шпаргалка, я же утверждал обратное…
- Обычная история.
- Обычная.
- Ты смотри, спорами не увлекайся. Мы, конечно, в демократической стране живём и колхоз – дело добровольное. Но. Так и вылететь не долго.
- То есть? У вас кто-то вылетел, что ли? Чо-то не припомню…
- Да, был у нас один такой… Артёмом звали. Да ты его видел.
- И чо?
- А ни чо. В прямом смысле. На экзамене с преподом посрался, на кочергу сел, малясь умом ебанулся. («Сесть на кочергу» – уйти в запой; жарг.)
- В смысле?
- В прямом. Пил весь июнь. Месяц на экзамены не приходил, потом от тоски, да с перепою припёрся на кафедру, наорал там на всех, документы забрал и в армию отчалил.
- Да ладно!
- Я те серьёзно говорю, я его провожал… Взгляд у него какой-то был… Да. Ну, ладно, хватит о грустном. Так что, студент, пей кефир и кушай кашу, будет легче участь ваша! Всё, покеда…
Феликс отчалил обратно в Универ, холодно стало и Андрею. В кафешке к нему подплыл его дружбан Боря.
- Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку, – поприветствовал он Андрея.
Они вместе сели за столик. Разложили яства и приступили к трапезе.
- Слушай, Дюша, подстрахуешь?
- В смысле?
- Да, надо в ГПЛ смотаться.
- Зачем?
- Объясняю. Тут дело почти интимное. Сеструха моя, младшая, с пацаном встречалась, а он её позавчера бросил. Видите ли не подходит он ей! Разные они! Не достоин он её! Прикинь урод! Отмазку нашёл!
Андрей заржал в голос, да так, что на них обернулись, хотя здесь и не такое видывали. Он притих и важно кивнул:
- Да, делюга серьёзная…
Они доели и пошли в раздевалку, получив там одежду, вышли на улицу и отправились на стоянку. На стоянке Боря пикнул сигнализацией, узнавшая хозяина «десятка» моргнула и приготовилась к службе. Боря долго крутил ключ, но машина заводиться не хотела. Вместо неё заводиться начал сам Боря. Через минут десять (Андрей это время сидел и с умилением смотрел на Борю) хозяин машину со злостью ударил по приборной доски:
- Блядь! Да эта ебань заведётся сегодня или нет!
- Борис, – назидательно встрял Андрей, – нежнее. Чо ты на неё орёшь?
- Хочу, чтобы её совесть замучила!
- Уйди. Дай я.
Боря вылез на улицу, нервно закурил. Андрей перелез на водительское место, ласково провёл ладонью по приборной доске, по рулю, затем ласково повернул ключ. Машина завелась.
- Я не волшебник, я только учусь, – ответил Андрей на вопросительный взгляд Бори.
Машина тронулась со стоянки и двинулась в сторону ГПЛ-67.
… Младшей сестре Бори было почти семнадцать лет, она поступила в ГПЛ после девятого класса. Училась она на экономиста, это их с Борей объединяло. Училась хорошо. Отличники часто гонимы остальной массой учеников и поэтому два гонимых отличника Таня и Юра очень быстро нашли друг друга. Они встречались уже почти год, и всё у них было хорошо. До поры. В какой-то момент Таня почувствовала присущее всем девушкам в этом возрасте желание командовать и управлять. Девушки часто считают, что они намного умнее и взрослее своих сверстников противоположного пола, не всегда это совпадает с действительностью. Молодым людям, при этом, остаётся не такая уж и богатая альтернатива выбора: либо смириться и делать вид, что подчиняешься и прислушиваешься и ждать пока это желание исчезнет (а оно может и не исчезнуть вовсе), либо послать благоверную на три буквы, а там… а там что-нибудь ещё. Первый вариант, конечно, для многих унизителен и неприятен, но он позволят добиться в конечном итоге поставленной цели. Второй же вариант был более категоричным и грубым. Некоторые, правда, умудрялись их совмещать. Один мой знакомый каждый день в дрызги-брызги ссорился со своей девушкой (так она его мучила своими нравоучениями), а на утро они снова были вместе. Так вот, Юра терпел долго. Сначала он молча слушал, тупо кивал, а внутри его разгоралось пламя. Потом он попытался последовать умному совету своего отца: «Женщине нужно дать поверить в то, что она главная. Уступишь ей в мелочах, ей покажется, что она главная, а сам будешь решать значимые вопросы. Она будет довольна и тебе будет спокойно. Но это касается только мелочей!» Наверное, в силу молодости, у Юры поступать согласно совету не получалось, он часто стал срываться и однажды они просто наоравшись в сласть друг на друга, прямо посередине проспекта Боголюбова, разошлись в разные стороны. Таня ждала звонка и извинений, не понимая, что парень говорил серьёзно и звонить ей не собирался. Мужчины редко вкладывают второй смысл в слова (при разговорах с женщинами), намного реже, чем женщины (при разговорах с мужчинами)…
«Десятка» тормознула у ворот, и молодые люди вышли на улицу. Андрей сразу прочувствовал контраст температуры между тёплым салоном «десятки» и пронизывающим ветром двадцать пятого ноября. В темпе вальса ребята зашли в здание. На входе сидел охранник, который пройти дальше ребятам естественно не позволил. Боря поймал на улице какого-то пацанёнка и попросил позвать чувака из группы №… по имени Юра. Они остались ждать в предбаннике, а пацан ушёл искать Юру.
- Эх, щас бы на Ибицу смотаться, – мечтательно произнёс Андрей, глядя на хмурое ноябрьское небо.
- Во-во, только и думаешь, что про и-би-цу!
- Не надо грязи, поручик, мы ж с вами культурные люди.
- Во, точно, щас я ему культурно сломаю нос. Даже говорить ничего не буду.
В предбанник зашёл пацан, ростом примерно с Андрея, одетый в тёмный свитер и чёрные брюки. Светлые волосы были аккуратно уложены на право, на носу блестели аккуратные очки в модной оправе.
- Это вы меня звали? О, я вас узнал, вы брат Татьяны?
- Не ты понял, Андрюха? На «вы» к нам, – повернулся к Андрею Боря. – Ты чо мне манэрами, своими, тычешь! А! Культурный, да! Фраер, хавэллу побереги! А то хлопотно будет! – нагонял жути Боря.
- Да ладно, Борь, нормальный пацан же… Чо ты взъелся-то?
Андрей вспомнил себя в школе. Однажды к его другу так же подошёл старший брат девушки, с которой тот встречался, Андрей вступился за друга. Андрей трусом не был, но здравый смысл подсказывал, что в случае конфликта с почти стокилограммовым детиной, последствия для него будут плачевны. Здравый смысл проиграл. Вопрос потом за них обкашлял его старший брат – Олег. Но это было после того, как детина сломал Андрею нос.
- Нормальный? Ты за кого вообще, а? Андрюха!
- Я за правду. Давай его послушаем, а? Ты, Борь, иди, покури, а я тут потрещу с пацаном за жизнь.
Боря дёрнул щекой, но согласился с Андреем.
- У меня урок сейчас, – робко сказал парень.
- Наплюй, чёрт не выдаст, свинья не съест! Меня Андрей зовут, – протянул руку Костомаров.
- Юра.
- Ну, вот и познакомились. А теперь, давай, в красках расскажи.
Юра начал рассказывать. Во время этого повествования Андрей почувствовал уколы где-то в груди. До боли знакомая история. В принципе подобные истории наверняка происходили с каждым молодым человеком. Трудно сделать выбор, между амбициями и чувствами. Андрей в своё время сделал выбор. Выбор, о котором жалел вот уже третий год.
По окончании рассказа (рассказывал он не долго, минут двадцать) Андрей закурил и сказал:
- Я вижу, ты пацан взрослый. Умный. Должен понять, то, что я сейчас тебе скажу. Ты пойми, Юра, характер часто мешает. Я тебе, конечно, могу сказать, мол, ты с ней мути, слушайся, это ведь не мешает мутить с другими, которые советами и нравоучениями не достают. Могу. Но не скажу. Если ты парень нормальный, если я в тебе не ошибся, то послушай совет. Я тоже был в твоём возрасте, и у меня была такая же история. Знаешь, что я выбрал?
- Нет.
- Я выбрал характер и амбиции. Теперь жалею. Горько жалею. Жизнь как сабля: широка, остра, бля! Жизнь не всегда длинная, бывает-то по-разному, паря, живи сегодняшним днём. Так как будто это последний день. Получай ощущения сейчас – потом, может просто не быть! Если вы друг другу дороги, то найдёте компромисс. Бля, не люблю я этого слова. Компромисс – это когда обе стороны не довольны. Но, не в словах ведь суть. Так?
- Так.
- Вот, молодость, паря, проходит быстро. Оглянуться не успеешь. От неё остаются только воспоминания. А вот какие воспоминания – решать тебе. Счастье – это когда ты можешь поржать над своей молодостью за столом, лет в сорок. Понял?
- Понял.
- Ну, ты парень сообразительный. Вы мало времени провели вместе. Нужно больше. Сейчас ты можешь совершить, может быть, самую большую ошибку в жизни. Ведь потом будешь жалеть! Быстро, не думай – будешь жалеть?
- Буду, – кивнул Юра.
- Всё, – улыбнулся Андрей. – Звони Тане.
Когда Боря (порядком замёрзший) вошёл в стеклянный предбанник, то он увидел, что его сеструха и Юра целуются (горячо, с придыханием), а Андрей сидит по-арестантски на корточках.
- Чо ты им сказал-то? – изумился Боря.
- Какая разница? Их не пляшут. Я ж тебе говорил у меня потрясающий дар – пудрить мозги. Поехали.
В машине уже Андрей грустно смотрел в окно и думал: если бы пудрил мозги, было бы легче, так ведь говорил же откровенно. Очень жаль, что тогда не нашлось человека, который мне бы всё это сказал. Очень жаль…

***
Экспресс «Москва-Дубна» двигался с привычной скоростью, не совершая никаких опасных манёвров и обгонов на железнодорожных путях. Прибытие экспресса планировалось по расписанию и поэтому в этих маневрах не было никакой необходимости.
Олег с женой Тамарой вышли в тамбур, просто чтобы размять затекшие ноги и отдохнуть от типичной слезливой американской картины. У Олега и Томы вкусы на кинофильмы совпадали – они любили засыпать под фильмы с названиями типа «Жестокая резня бензопилами» или «Звонок». Олега – человека с напрочь отсутствующим воображением – подобные фильмы искренне веселили. На «Титанике» так вообще ржал. Когда он их смотрел, то вспоминал срочную службу под Тулой и первый месяц в университетской общаге. «Резня бензопилами» отдыхает, по сравнению с той гаммой чувств и переживаний, которые он там познал. Он (не без сарказма) думал, что если режиссёров этих фильмов на пару деньков переселить из Голливуда в одно из российских студенческих общежитий, скажем, в город Новый Уренгой (Новый Уренгой – без обид), то они резко переосмыслят всю свою непутёвую жизнь и займутся-таки полезным делом. Если выживут, конечно.
Олег на пару секунд заглянул в соседний вагон, осмотрелся, посмотрел на монитор, висевший под потолком, вернулся к жене.
- Слушай, может, в этот вагон перейдём?
- Зачем?
- А там фильм интереснее. По-моему даже, что-то эротическое?
- Кто о чём, а вшивый всё о Ване! С чего ты взял-то?
- Ну, коленку я там увидел голую! Круглую такую.
- Ага, а фильм про футболистов, да?
- Всё может быть, я как коленку увидел, больше ни на что смотреть не мог.
Олег и Тома работали в одной строительной фирме, больше того – в одном отделе. Виделись каждый день и соответственно даже на работу ездили вместе. Это улучшению семейных отношений не способствовало, но, в принципе, и не мешало им. Олег и Тома были такими людьми, которые ссорились и по поводу и без повода. Орали они друг на друга постоянно, жить без этого не могли, и если хоть один день проходил без скандала – они считали, что этот день они прожили зря. Хотя ни один из них в этом никогда не признался бы другому. Человек, даже с крепкими нервами, присутствовавший по какой-то причине при их ссоре – долго не выдерживал. Он либо в истерике убегал, либо остаток дня пил люто, благодаря Господа нашего, за то, что у него всё не так. Нужно отдать чете Костомаровых должное – они не так часто ссорились на публике, тем самым не подрывая обороноспособность страны.
- Ты бизнес-план на две тысячи шестой год видела? – закуривая, спросил Олег.
- Гениально, – прокомментировала новый перл шефа, Тома. – План Барбаросса просто.
Она повернулась от окна к мужу и увидела, что тот закурил.
- Ты чо, кончай курить! Щас проводница придёт, орать будет!
- Эта та, тёмненькая такая? Которая у нас билеты проверяла?
- Допустим.
- А чо? Пускай орёт, пускай она меня даже отшлёпает, я не против… – вспомнив томный взгляд проводницы, ответил (не подумав) Олег.
- Чо? Ты совсем совесть потерял, Костомаров, а? Это при живой-то жене.
- Ни что не вечно, милая, под луною! И вообще у вас, у женщин, есть одна проблема – вы не любите, когда вам говорят правду, но всё время требуете, чтобы вам её говорили! Но это ведь ваша проблема, а не наша!
Они вернулись на свои места, не прерывая перепалку ни на минуту. Через пятнадцать минут вагон начал пустеть. Понимающие люди ощущали густеющую атмосферу на местах 18 и 19 и потому инстинктивно старались отойти от этих мест, и по возможности на большее расстояние. Радовало лишь одно обстоятельство – до Дубны оставалось всего полчаса езды.

***
Семья Костомаровых в полном составе собиралась крайне редко. Двое из трёх детей – Марина и Олег жили и работали в Москве и навещали родителей крайне редко. Чаще звонили, но ведь это не то. В Дубне постоянно жил только младший сын – Андрей. Разница в возрасте у первых двух отпрысков была не велика – Марине недавно исполнилось тридцать, а Олегу двадцать восемь. Андрей же был на порядок младше, в августе две тысячи пятого праздновали его двадцатый день рождения. Андрей редко радовал родителей успеваемостью. Учился он посредственно, раздолбайничал.
Семейные праздники обычно проходили очень шумно. Помимо трёх детей у глав семейства Александра Петровича и Ольги Константиновны было ещё много сестёр и братьев, соответственно их мужей и жён, в довесок ещё и дети. В эту субботу повод для сбора был более чем важный – Костомаровым исполнялось по пятьдесят (угораздило же родится в один день! Они собственно так и познакомились: прогуливаясь по парку Александр Петрович подсел к симпатичной девушке, начал нести пургу, про то, что у него сегодня день рождения, она же парировала, мол, у меня тоже. С тех пор празднуют дни рождения вместе), а соответственно вся палитра родственников никак не могла пропустить это знаменательное событие. Для того чтобы собрать всех вместе Костомаровы решили арендовать зал в ресторане, а иначе в квартире все просто не поместятся. Гости съезжались не только из Москвы, но и из других городов нашей необъятной родины. Два дня кутежа были обеспечены.
Андрей был назначен «встречателем» гостей, а потому к четырём часам дня подъехал к вокзалу на БВ. Две семьи были встречены вчера днём, сегодня подъедет семья старшего брата, а завтра нужно будет встретить семейство Маринки.
Купив стакан чая, он присел в кафешке. Ждать было недолго, минут пятнадцать. Он снял пальто и повесил на вешалку. Устроился поудобнее на пластиковом стуле и задумался. Сегодня он помирил двух молодых людей. Склеил пару. Причём сделал это талантливо, хотя всё что он сказал тому парню (Андрей уже забыл его имя) было искренне, и он действительно так считал. То есть не врал. Андрей потрепал волосы на голове. Жаль, что тогда у меня не было такого ума, как сейчас. Хотя, по большому счёту, и сейчас-то его серое вещество с большим трудом можно было назвать умом. По крайней мере, в общепринятом смысле. Уровень знаний, в его голове, с момента поступления в Университет никак не изменился на момент настоящий. Стоит ли занимать чужое место? Андрей всё чаще ловил себя на мысли, что ему не нравится, то, чему его учат. Ему это было не интересно. Заниматься неинтересным тебе делом – что может быть страшнее? «Мало того, что мне не интересно то чем я сейчас занимаюсь, больше того – я не знаю, чем я хочу заниматься!» Андрей злился на себя, когда ему приходили такие мысли. «Что ж я как баба-то!» – думал он. Но это не помогало. Осознание того, чем он хочет заниматься, не приходило.
Но не только это тревожило молодого человека. «Все ссорятся, мирятся, а мне и ссориться-то не с кем!» Те мимолётные увлечения (их даже романами назвать нельзя) ничем не закончились. Андрея ещё бесило и то, что все его бывшие пассии сразу находили себе вторые половинки и встречались с ними долго.
Сразу столько вопросов навалилось на совсем ещё молодого парня, естественно он не мог с ними справиться, хотя пытался справиться, самостоятельно. Можно конечно спросить у кого-то совета, но этого делать не хотелось, не хотелось показывать себя слабым. Андрей чаще пил и замыкался в себе. Он пытался сам найти ответы на свои вопросы. Но ответы не находились, у Андрея ещё было слишком мало жизненного опыта, чтобы с ними справиться. Хотя на один извечный вопрос «В чём смысл жизни» Андрей (для себя) ответ нашёл. «Я хочу быть свободным. Я хочу жить честно и по чести. Это моя цель» О том, что такое Честь и Свобода он имел представление смутное. Пытался найти ответы в книгах и фильмах. Получалось не всегда, да и фильмы сейчас…
Он посмотрел на часы и встрепенулся, экспресс приходил через пять минут, он быстро допил остывший чай, накинул пальто и выбежал на перрон.
Экспресс прибыл точно по расписанию, ждать Андрею пришлось недолго. На перрон высыпали люди с сумками и без оных. Андрей, щурясь, рассматривал в толпе прибывших и встречавших своих.
- Эй, Андрюха! А что нам надо? – крикнул кто-то метров за тридцать от него. Андрей сразу узнал голос брата и отрапортовал:
- Да просто свет в оконце!
- А что нам снится?
- Что кончилась война!
- Куда идём мы?
- Туда, где светит солнце!
- Верной дорогой идёте товарищ!
Они, наконец, подошли друг к другу и обнялись. Братья не виделись больше полугода. Олег приезжал в мае на выходные, но тогда не было дома Андрея, он все выходные бухал у кого-то из своих знакомых на дне рождения.
- Ахтунг! Ахтунг! Справа по борту НЛО – неопознанный лающий объект! – прошептал Олег на ухо Андрею, кивая на Тому.
- Да тише ты, тише…
Подошла и Тамара, они с Андреем раскланялись (они друг друга не очень любили), Олег с Андреем взяли в руки по сумке и отправились на остановку.
- Маршрутку ждём или…
- Париж открыт, но мне туда не надо. Не-е, брат, мы поедем на такси, как белые люди.
- Как московские люди?
- Какая разница! Брат, мы ж сколько не виделись! Как учёба? Летом всё с первого раза сдал?
- Нет, не с первого.
- Ни чо, я тоже мечтал стать инженером, а стал кем…
- Какая причина? – важно осведомилась Тома.
Андрей вытаращил глаза и высунул язык, немного попрыгал на месте, размахивая руками.
- Понятно, – фыркнула Тома.
- Делюга серьёзная. Не могу не признать вескости причины. А препод что на это ответил? – спросил Олег.
- Сказал, как отрезал – пшёл вон от седа, пес смердящий! Шо б духу твоего тута нэ было! Нэхрыст!
- Ты знаешь, я его понимаю…
- Я вижу – весёлая семейка в сборе, – снова фыркнула Тома.
- Дык, в семье не без урода! Погоди, нас же двое! Это что ж тогда получается? Мы что с тобой не родные? – воскликнул «догадавшись» Олег.
- Не может быть! Погоди-погоди, у тебя нос и у меня нос, у меня рука и у тебя рука, у меня… это, ну, ты понял… и у тебя то же самое. Брат!
- Брат!
Они снова стали обниматься. Тома, поняв, что над ней издеваются, сильно пнула Олега по заду острым носом своего сапога, тот, схватившись за задницу, упал на колени и заорал:
- Вызовете «скорую»! Пендель отравлен!
Тома отошла от них подальше, так как на них уже стали оборачиваться и проговорила тихо:
- Двадцать восемь лет мужику, а какой разъебай! Кому сказать не поверят.
- Перебор, – посмотрел на отошедшую Тому Андрей.
Олег, понял, что переборщил. Он встал на ноги и с видом оскорбленной добродетели стал очищать колени брюк от снега. Андрей набрал номер такси и вызвал машину.

***
День был не простой. Это был День его кафедры. Нужно было посидеть в зале, посмотреть выступления самодеятельности (так, вроде, это называется), а потом – делай что хочешь.
После Дня Кафедры многие студенты отправились в «Патриот». Андрей ехал в Бориной машине вместе с двумя сокурсницами. Одна из них – Светка – сидела рядом с водителем, а вторая – Машка – вместе с Андреем на заднем сидении.
- Ой, Костомаров, а, правда, что ты на свадьбе Самойлова, в октябре был? Расскажи. Интересно, как этот… – Светка прервалась. Они с Самойловым встречались ещё в школе, а после того как расстались, Светка выпытывала из знакомых (и не знакомых) всю возможную информацию о его нынешних пассиях. Странный народ эти женщины. Андрей так глубоко вопрос не знал, хотя он и Самойлова толком не знал, и рассказал всё, что знал о свадьбе:
- Ой, свадьба та была, страшнее анекдота! Вы бы видели! Двадцать человек, из них пятнадцать – в чёрных кожанках. Фасон примерно один и тот же. Короче в ресторане, ну, когда уже уходить-то надо было, стали одеваться. Нажраны были прилично, так что свои куртки одели, как вы сами понимаете, не все. Один чудик примерил курточку, не свою, но очень похожую и попёрся со всеми в «Патрик», догуливать. Сдал куртку в раздевалку, как свою. Там в «Патриоте» этот чувачок ещё прилично вжарил и решил отправляться на боковую. Получив в раздевалке куртку, чувак замечает подлог. То ли просветление у него в мозгу случилось, то ли ещё чего, Аллах его только знает, но парень начинает вопить «верните куртку, гады!» Ой! Ай! Как он орал. В раздевалке ему отвечают «Что посеяли, мол, то и пожали!» Короче, начался путаный диалог на универсальном языке междометий и глаголов. Чуть ли не хозяина «Патриота» вызвали. В этот момент, когда точка кипения всех участников этого трагифарса уже была достигнута, чувачку, нашему, звонит счастливый обладатель его куртяги, он, по странному стечению обстоятельств, в «Патриот» идти не пожелал, и говорит, мол, давай меняться. Анекдот близок к завершению. Чувачок просит прощения, но его не прощают, почему-то, и говорят ему, мол, кто заплатит за банкет: народ на уши подняли? Подняли! Честь гардеробщицы уронили? Ещё как! В процессе спора стакан разбили. И такое было. Короче, ужас…
- Андрей, я не об этом спрашиваю. Я о другом. Какое платье на невесте было дешёвое? Какая она была толстая и так далее… Ты, что, Костомаров, не понимаешь?
- Так я уже с утра гашеный был, так что таких подробностей не помню. По-чесноку, если, я и имя-то её не помню. Вон у Борьки спроси…
У Бори в этот момент в мозгу пролетела мысль «спасибо, брат, удружил».
- Так я и думала, Костомаров, ты в своём репертуаре. Борь, расскажи…
- Как я её, сучку, ненавижу! – прошептала Андрею на ухо Машка. Андрей новой вводной удивился, так как Светка и Машка числились лучшими подругами. Ох, женщины.
Жужжание автомобильного двигателя заглушало повествование (довольно красочное) Бориса.
В «Патриоте» уже было тесно, Андрей протискивался сквозь толпу, время от времени здороваясь с кем-то и улыбаясь кому-то. Какое-то время Андрей просидел за столиком с Борей, Светкой и Машкой, но когда к ним подплыл Петя Резаков сидение стало не возможным. Минут десять Андрей, скрипя зубами, слушал те сплетни, которые распространяли Петя и Светка. Последней каплей было то, что Резаков толкнул Андрея в плечё и сказал:
- Я тут сёдня, как раз на эту тему в «Maxim» статью читал, ты как Эндрю, читал?
- Я не читаю журналы, – вздохнул Андрей.
- А чо ж ты читаешь?
- Книги.
- И как – интересно?
- По разному. Я пойду
Андрей, со вздохом, поднялся из-за столика и решил подняться на второй этаж, сразу ему это сделать помешал Лёвчик Панкратов, он подошёл к Андрею и на ухо горячо прошептал:
- А мы вас не возьмём на дебаркадер! Вам там просто места не хватит! У нас же пулёмёты и лошади!
- Лёва… Ты это больше никому не говори… Хорошо? Мне сказал и всё, хватит…
- Ты хочешь, чтобы я Родину продал?
На это Андрей смог найти только один убойный аргумент:
- Не валяй дурака, верни Пашке макароны.
Лёва задумался, понял, что с этим ему тягаться будет трудно. А Костомаров подсел за столик к Феликсу (Лёва-то из его группы был) и сказал:
- По-моему этому хватит, по-моему, он уже поплыл.
- А? – оторвался Феликс от созерцания вылезших из-под джинсов зелёных стрингов у присевшей к своей сумочке девушки справа. – А, да он всегда такой. У него просто никогда зуба мудрости не было.
Молодые люди переглянулись и понимающе кивнули друг другу. Феликс вернулся к приятному занятию, от которого его так нетактично оторвал Костомаров, а Андрей, разглядев за одним из столиков Руслана – пошёл к нему.
Руслан был его сверстником и учился на «юриспруденции». Он всегда держался отстранённо от всех, умудряясь при этом ни с кем не портить отношения. Руслана Андрей знал через одну их общую знакомую. Год назад Андрей захотел познакомиться с одной девушкой. Он подошёл к Руслану (Андрею кто-то сказал, что они знакомы) и важно спросил, поздоровавшись:
- Ну, что скажешь за Альбину? (так, якобы, звали девушку)
- Альбина! – фыркнул Руслан. – Эту Альбину, твою, зовут Елена Михайловна Мурженко. Вся «тридцатка» её знает. Живёт на славной улице Тверской, в славном доме под номером восемь, квартира три, дверь коричневая такая… Но она не такая, Андрей, она за деньги.
Так и познакомились. Иногда они встречались на подобных мероприятиях (на которые зачем-то всё же ходил Руслан, хотя ему было здесь не интересно) и говорили «за жизнь». С Русланом приятно было побеседовать, он никогда не употреблял слов паразитов, и много читал. Несмотря на это, его никогда не называли обидным словом «ботан». Вот и теперь Андрей решил поговорить на одну очень волновавшую его тему. Андрей подсел к Руслану и спросил:
- Слушай, Руслан, вот я всё хочу спросить, ты же тоже Талькова любишь?
- Люблю.
- Я возмущён! Недавно годовщина очередная была и ни одной передачки по этому поводу. Даже по новостям ни словом не обмолвились! А про Листьева – тьма. Хотя кто из них больше сделал – это ещё большой вопрос.
- Ни одной. Это и есть трагедия момента.
- А ты что думаешь, кто его убил?
- У меня по этому поводу много мыслей, если тебе интересно…
- Конечно, интересно! Эти щас начнут сплетни разводить, кто кого и где… мрак…
- Согласен. Понимаешь, как бы это не дико звучало, мне кажется, что в какой-то мере смерть Талькова она случилась вовремя…
- Ага, ты ещё скажи – удачная PR-акция…
- Да ты не дослушал. Я его люблю. Я перед его творчеством приклоняюсь, это гениально! Ге-ни-аль-но! Конечно, человек умер. Да какой человек! Таких мало. Но время менялось и очень логично, что с исчезновением коммунизма, исчез и Тальков.
- Да ладно! У меня ощущение, что мы до сих пор в коммунизме живём…
- Нет, я имею в виду, что коммунизм, как явление, по крайней мере – официально, своё существование прекратил. Даже не коммунизм, а вот та система, которая существовала долгое время, она в том виде, в каком была – исчезла. И таким образом, то против чего он протестовал своими песнями, весь глубинный (да и внешний) смысл – стал неактуален. В эпоху вырождения нашей страны, новая стадия которой началась с августа девяносто первого, это стало никому, ну, почти никому, ненужно. Неактуально. Были бы, наверняка были бы, старые поклонники, но и они бы вскоре перешли бы на более нейтральный стиль и образ музыкального творчества. Что, кстати и произошло. Просто захотели забыть то, в чём жили долгое время. Человек быстро привыкает к хорошему. А плохое забывает долго. Тальков был человеком принципиальным, но в то же время очень ранимым. И очень религиозным, а стало быть, и духовным. А духовность неактуальна и архаична. Он бы, скорее всего, не сломался бы, может, просто сменил бы род деятельности. Но как певец, как ТАКОЙ певец, он, скорее всего, закончился бы. А так осталась вечная память. Грубовато, конечно.
- Как ты сказал? Эпоха вырождения?
- Да – эпоха вырождения. А что тебе не нравится?
- Просто, эпоха, это же, обычно, длительный период времени…
- Обычно длительный… Ты ж знаешь, у нас в стране всё через одно место… Ну, это если коротко…
- Объясни подробнее… Интересно.
- А если подробнее… Если подлиннее? Эпоха – действительно длительный период времени, но это касается эволюции, в смысле развития науки там и прочего. Материального чего-то, техногенного и технологического. Я же имею ввиду, другое. Вырождение много времени не требует. Оно совершается очень быстро. Тут день за год считается. В то время идеалы и ценности менялись с огромной быстротой. В таком темпе десять лет – стоят века. Да что десять лет – и трёх дней, в принципе, может быть достаточно. Понимаешь, когда Союз распался, многие почувствовали свободу. Не то, что бы свобода это плохо, нет… Просто… Вот все говорят СССР – то, СССР – сё… Хрущёв – оттепель, Брежнев – застой. Но ты поспрошай своих родителей, об этом… Они тебе расскажут, что это были самые счастливые в их жизни годы.
- Потому что молодые были, вот и счастливые.
- Не только. Тогда дышалось легче, понимаешь, жилось свободнее. Духовность тогда была. БАМ…
- Ну, ты ещё фашизм вспомни, – фыркнул Андрей.
- Ну, БАМ, конечно, не самый лучший пример. Но шли-то туда добровольно. В основном. Потому что ВЕРА была. И в партию и правительство в том числе. И стройотряды были и прочее, но жили-то весело и с удалью. Песни у костра пели…
- Так это, потому что другой жизни не видели, вот и пели. А Карибский кризис? Чуть Третья Мировая Война не началась! А про Кукурузника я и вспоминать не хочу! Талоны опять же.
- Я смотрю ты не вспоминать не хочешь, ты понять меня не хочешь. Я не говорю про то, что ты мне сейчас сказал. Это я и сам прекрасно знаю. Я о другом. Я о духовности той. Я сам, честно говоря, слабо верю, в то, что кто-то реально строил рай в отдельно взятой стране, это скорее предлогом было. Для чего-то. И для кого-то. Мы с тобой этого не знаем, и думаю – никогда не узнаем. Так что рассуждать об этом просто глупо. И Занавес и Карибский кризис – это всё было, спора нет. Но было же и другое. Многие же люди жили и не задумывались на эту тему, может, и потому что не знали ничего, может. Плохого или лучше – отрицательного, было много. Но не сказать, что этого «отрицательного» было больше чем положительного. Гордость за Гагарина – раз.
- Колбаса по два-двадцать…
- Смешно, – без тени улыбки прокомментировал Руслан. – Тот же Тальков Союз и Коммунизм – ненавидел. Считал всё это заразой, чем-то вроде фашизма. Лженаука. Оболванивание людей. А Ленина так вообще – Люцифером прозвал.
- КПСС – СС…
- Точно-точно. Но в тоже время, помимо Гагарина – ведь у нас были лучшие инженеры, лучшие учителя, писатели, врачи. Солженицын, Капица, Сахаров. Список можно продолжать бесконечно.
- Не спорю.
- Во-от. Но я опять не о том. Я о том, – Руслан задумался (а действительно, о чём он?). – Про вырождения. Ты их слышал, – Руслан кивнул на остальных студентов. – Ты слышал, что они слушают, что поют, как говорят?
- Мра-ак, – почесал затылок Андрей и закурил новую сигарету.
- Мало того, что не разобрать ничего… Музыка, в моём понимании, определяет внутреннее состояние человека, его суть и так далее. Скажи мне, что ты слушаешь – и я скажу тебе – кто ты…
- И что…
- Когда я учился в школе, в одиннадцатом классе, мы по литературе проходили Высоцкого. Девушка одна сказала, мол, я его не люблю. Я встал и спросил – почему? Знаешь, что она мне ответила?
- Что?
- Мол, он алкашом был и наркоманом, да и внешне как-то…
- Без бриолина и маникюра, свитер немодный?
- В яблочко. Те же слова. Я посмеялся. Я ничего ей говорить не стал – понял, что переубеждать её бесполезно. А знаешь, что самое страшное?
- Что?
- Пацаны были с ней согласны.
- А училка?
- Училка? Бог с ней, с неё вообще, как с гуся вода. Я не о ней. Я о пацанах. Понимаешь? Пацаны. Тогда Фабрика Звёзд только запускалась. Так они всерьёз обсуждали, что там и как… Понимаешь?
- Понимаю. И?
- Музыка без души. Когда пишешь что-то, не важно, что – стихи, музыку, ты, чем пишешь? Как ты думаешь, душой или головой?
- Думаю – душой.
- Вот и я так думаю.
- А что вообще такое – душа? Есть ли она?
- Она есть. Её никто не видит, никто не знает где она, все о ней говорят. А она есть. Просто есть и всё. Пишется это душой. И не задумываются люди, когда пишут, ни о гонорарах, ни об известности. Просто пишут и всё. Потому что по-другому не могут. Я тебе так скажу, моё мнение…
- Слушаю, – кивнул Андрей.
- Если писатель, поэт, музыкант, начинает писать что-то за деньги в режиме конвейера или «фабрики», то он перестаёт быть «творцом» и превращается в «коммерсанта».
- Да, но эти «фабриканты» и иже с ними, они же тоже наверняка слушали и Высоцкого и Талькова и Цоя, читали Ахматову, Есенина…
- Да не о них речь… Речь о тех, кто это слушает. Ты экономист…
- Так в ведомостях написано.
- Вот, знаешь, что спрос – рождает предложение.
- Верно – экономика, должна быть рыночной.
- То есть если поют и пишут «это», значит «это» покупают и слушают. Если бы не покупали, то и не писали бы. Понял?
- Ну, не до конца…
- Смысл и глубина в этих песнях есть?
- Если сильно захотеть – то найти можно.
- Вот. И духовности тоже нет. Когда перестаёт существовать духовность – начинается вырождение. Того же Высоцкого слушали, доставали и переписывали, не смотря ни на какие запреты. И любили. По настоящему любили. Талькова, Высоцкого, Цоя – любили. И любят до сих пор. Да, к ним на поминки, если бы была возможность, вся страна бы приехала. От мало до бесконечности. На их могилы до сих пор цветы приносят каждый день. А если из этих кто умрёт, не дай Бог, конечно. Что будет? Правильно, через месяц, да что месяц, раньше, забудут. А почему? Потому что ИХ – орда! Одни исчезнут, появятся новые. Коммерсанты. А Поэты и Художники – рождаются раз в сто лет. А умирают, к сожалению, чаще. А нам остаётся надеяться, что в скором времени появятся новые Поэты.
- А ДДТ? Другие?..
- Они менее категоричные. Сейчас это и не надо. Бороться не с кем. Тальков всех этих открытым текстом обкладывал. Песня есть такая – «Товарищ Ленин, а как у вас дела в аду?..», как?
- Помню.
- Вот, а «Россия» и сколько таких… Это в то время… Самые демократичные, самые любимые, самые свободные Любимов с Листьевым в концерт «Взгляд» в 88-м году его пригласили петь. Знаешь, какую песню?
- Какую?
- «Примерный мальчик».
- Да-а-а…
- А знаешь, что он спел?
- Что?
- Всё, кроме этого. Но я не говорю, что Шевчук или Гребенщиков или ещё кто – хуже. Нет. Они не хуже. Они другие.
- Вернулись к тому, с чего начали.
- Это да. Но ты понял, что я имел в виду под словом – эпоха вырождения.
- Да я сразу понял, просто хотел послушать твои доводы.
- И как?
- Примерно совпадают с моими. Но, я пришёл к выводу, что оно ещё продолжается.
- Так и я не сказал, что оно закончилось. Смутное время. Но, пока такие как мы будем существовать, победить оно не сможет. Хоть и помешать вырождению мы мало чем сможем. Остаётся надеяться, что немного осталось. Бог поможет, Он всё видит.
- Скажи, а Вера она… помогает?
- Ты же крещёный.
- Да какой там! Окрестили меня, когда мне год был. Я тогда не мог внятно излагать свои мысли и доводы, вот они меня и не поняли. Крестик, так, болтается, для красоты. Но я и не атеист.
- Вера помогает. Только к ней прийти нужно. Она, просто так, никому не даётся. Это очень важное решение – окреститься. Я где-то читал, что, мол, если человек некрещёный – то Бог, как бы, не знает о его существовании. Ну, незарегистрированный он. Её помощи, как правило, не видно, хотя – ищущий да обрящет.
- А ты веришь?
- Верю.
- В церковь ходишь?
- Редко.
- Почему?
- Церковь и Вера – не совсем одно и то же. Понимаешь?
- Понимаю.
- Из-за церкви много чего люди натворили. Из-за церкви, а не из-за Веры. Вспомни Крестовые походы, а конфликты на Ближнем Востоке, Югославия. Мусульмане резали христиан и наоборот. Повод всего этого – Вера. Повод, а не причина. Причина же банальна – деньги и власть.
- Хитрые люди руководят людьми простыми и сирыми, так?
- Где-то так…
- А те бегут исполнять якобы волю Божью?
- Да. С Исламом идентичная история. Ведь истинный Ислам – религия мирная. А есть ещё и Радикальный Ислам. Эти понятия часто путают. Вообще в прежние времена Вера была очень мощным оружием. Скажи только – «Вон тот – враг! Он не верует!» И побегут головы резать. Варфоломеевская ночь, Святая Инквизиция.
- Помню, кино видел. Ты сказал – в прежние времена.
- Да, в прежние. Я ж говорю – вырождение. Сегодня, если кому сказать в той же Франции или Испании, про то, что кто-то не в то верит и его надо убивать. Засмеют.
- Да. Ну, а ты, что ж в юристы подался? Работа-то бесовская.
- Я хочу в священники пойти, после.
- В священники? Ты ж сам только что говорил про церковь…
- Я надеюсь, что это не везде. В деревеньке какой-нибудь, взять нечего, вот попы и служат честно. Я хочу. Это моё.
- Тут я тебя понять не могу.
- Понимаешь, они настоящие… С Богом говорят…
- Спасибо, приятно было поговорить с умным человеком.
Они пожали руки.
Дальше всё было обычно: чай-кофе – потанцуем, пиво-водка – полежим и так далее…

День второй.

Наукоград Дубна. Суббота.

В начале было слово. Слово было матерным, начиналось оно с буквы «б», а заканчивалось мягким знаком. Слово много раз повторилось с разной интонацией и окрасом. Иногда оно было в конце предложения, иногда в начале, в середине – ни разу. Видимо кто-то заснул в ванной и видимо этого «кого-то» (судя по звуку льющийся из душа воды) не заметили.
Андрей глаза не открывал, знал, что если откроет – то проснётся, а он не хотел просыпаться (а на самом деле тупо боялся).
«Как мило, наверное, ехать по жаркой саванне на бирюзовом фламинго и попивать что-то холодное из красивого высокого бокала. Бр-р-р. Господи, какая же хуйня в голову с перепоя лезет!»
Андрей услышал, как отворилась дверь в комнату, кто-то прошлёпал к кровати и стал теребить его за плечо.
- Дюша, восемь часов. Вставать пора, тебе через час на вокзал.
Андрей спал на левой стороне туловища, поэтому приоткрыл правый глаз. Его взгляду с начала открылись чьи-то волосатые ноги, выше были семейники, а ещё выше белая футболка с портретом Че Гевары. Ещё выше физия Бори. Верный друг его разбудил, как вчера просил Андрей. Бо-ольшое ему за это спасибо. Андрей с неохотой поднялся и натягивая джинсы спросил:
- Чо такой довольный? Приснилось чо?
- Да-а-а, – растянул в блаженной улыбке небритую физиономию Боря. – Машка.
- Какая Машка?
- Шарапова.
- Счастливый ты человек, Боря.
- Почему? А тебе чо приснилось?
- Жопа.
- Какая жопа?
- Бывает просто жопа. Бывает «жопа круглая». А у меня жопа костлявая, неприятная такая… С косой…
- Жопа с косой… действительно как-то… пасмурно.
- Во-во.
Андрей быстро собрался, в коридоре (так как в ванной по-прежнему продолжался скандал, судя по голосам – это были Лёнчик и Машка) он посмотрелся в зеркало. Ему стало жутко. Но делать было нечего.
На остановке он решил закурить, достал пачку «Честерфилда» из кармана пальто. Из пачки высыпались какие-то крошки (идентифицировать крошки у Андрея не было времени, да и желания) и разломанная на две части сигарета. Он огляделся. Попросить закурить было не у кого, кроме одиноко стоящей девушки. Курить хотелось сильно, поэтому Андрей поёжился от порыва ветра и подошёл.
- Закурить не будет? – спросил он, не надеясь на взаимность.
Девушка окинула Андрея высокомерным взглядом и молча достала из сумочки пачку «Мальборо».
- Благодарствую, – Андрей прикурил и отошёл.
Подошёл автобус, они залезли внутрь. В автобусе было мало народу. Андрей уже года полтора не ездил на автобусах, всё больше на маршрутках и Бориной «ласточке», поэтому цену билета он не знал, чтобы узнать спросил у подошедшей румяной кондукторши:
- Десять, да?
- Если что-то изменится, я вам сообщу, – ответила она. У Андрея не было сил, чтобы оценивать сарказм кондукторши, он расплатился и прижал горячий лоб к холодному стеклу.
- Плохо? – спросила та самая девушка подсев к нему.
- Хорошо, но не очень, – Андрей отлепил голову от стекла. – Меня зовут…
- Нет, не надо, – не глядя на него, ответила девушка.
- Понял, не дурак, – пожал плечами Андрей. – Дурак бы не понял и переспросил.
Сестра Марина преподавала русский язык и литературу в каком-то московском навороченном колледже, для детей особо одарённых родителей. Её сын Сева в этом году пошёл в первый класс.
Андрей стоял на перроне и скучал. Наконец экспресс подъехал. Его мучило чувство того, что всё это уже было. Ещё бы! Три дня подряд на вокзале ошиваться! Из вагона вышла Марина с сыном, мужа Анатолия Андрей не разглядел. Толя Андрею нравился, с ним приятно было поговорить, у них с Андреем было много общего. Сестра подошла, провела рукой по волосам Андрея.
- Плохо выглядишь…
- Чувствую себя ещё хуже… Чо без мужа?
- Работает.
Андрей посмотрел на Севу, пацану было чуть больше семи лет, и он ужасно походил на него самого в этом возрасте: светлые волосы, уши как лопухи и чистые глаза. Волосы потемнеют, уши прижмутся к черепу, а глаза… Андрею хотелось, чтобы к двадцати у Севы глаза оставались такими же чистыми…
- Пил вчера?
- Не только… Ещё закусывал, это вообще – тяжёлое наследие ужасного прошлого! Слышь, систер, кончай меня учить! А то привыкла там, в школе своей: «Мама рыла яму» (каламбур – мама мыла раму)
Андрей наклонился к Севе.
- Ну-ка, Всеволод Анатольевич, скажи: ма-ма ры-ла я-му.
- Мама р-р-рыла яму! – прорычал Сева.
- Молодчик, дай краба, – они пожали руки.
- Ты знаешь, что он ответил, когда его в классе спросили, кто его лечил от картавости?
- Что?
- Он ответил – брат моей мамы, мой дядя. Учительница спросила: «логопед?» А он… Сева скажи, что ты учительнице сказал.
- Нор-р-рмальный пар-р-рень Андр-р-рей! – снова прорычал Сева.
- Класс? – радостно спросила Марина.
- Кла-асс, – не мог не согласиться Андрей.
Он потратил на излечение племянника на порядок меньше времени, чем профессиональные логопеды. Севу учили правильно выговаривать букву «р» лет с пяти, а Андрей исправил дефект за один только июль этого лета, так что в первый класс Сева пошёл без дефекта речи.
Они ещё поболтали о разном, пока ждали такси. Андрей удивился этому желанию «московских» разъезжать на такси. До ужина в ресторане оставалось не так много времени, так что Марине останется время только привести себя в порядок и сразу собираться на праздник.
- На, – протянула она ему два сложенных листа формата А4. – Олегу отвези…
- Чо такое?
- Песню переделала, родителей поздравлять будем.
- Понятно. А я думал это у меня тяжёлое наследие ужасного прошлого.
Они стояли у дороги, такси не ехало, и они начинали замерзать. Андрей издалека заметил, ехавшую на них, серебристую «Ауди-А6». Подъезжая к ним «Ауди» замедлила ход, моргнула фарами и поехала дальше.
Марина посмотрела на брата. То ли от холода, то ли ещё от чего, но брат стоял весь бледный и гонял желваки. Ей показалось, что она поняла причину перемены настроения Андрея.
- Кто это? – спросила она, кивая на удаляющуюся машину.
- А? – Андрей дёрнул головой. – Забыл…
Марина пожала плечами, мало ли что с ним такое, захочет – сам расскажет.
- Слушайте, вы езжайте, – кивнул Андрей на подъезжающее такси. – А я потом подтянусь, к Олегу заеду пока.
- Как хочешь, – пожала Марина плечами и в месте с сыном забралась в «Волгу». Вещей у них было не много, так что физическая помощь Андрея не требовалась.
Оставшись в одиночестве, Андрей понял, что ему срочно нужно выпить – иначе бешено колотившееся сердце просто выскочит из груди или вовсе остановится. Он набрёл на какой-то магазин, купил там пузырь белой и пачку сигарет. Сел в каком-то дворике на качели и стал пить, прямо из горла, закусывал только дымом.
Он знал человека сидевшего за рулём той «Ауди». Это была она. Аня. Они встречались почти три года, а перед выпускным вечером расстались. Причин было много, Андрей вряд ли мог бы назвать одну, самую важную. Причина была в том, что они были людьми разными. Замашки и планы на дальнейшую жизнь их диаметрально расходились. Аня хотела жить красиво и дорого (любой ценой), при этом она умудрилась не стать стервозной сукой, Андрей же хотел просто жить и оставаться честным (любой ценой). Он считал, что хождение по головам (он это называл литературным названием – хождение по мукам) ради карьеры или просто финансового благосостояния – не правильно. Ему никто и никогда этого не говорил, он просто откуда-то знал, что это – не-пра-виль-но! И всё! Он считал, что никакое благосостояние не стоит потери человеческого облика. Облика морального. А если ты ходишь по головам – какая уж тут мораль?!
Но дело было не только в этом. Он помнил (вернее уже много позже догадался), какой именно разговор и стал финальной точкой в их отношениях.
Тёплым июньским вечерком они гуляли по городу, и как обычно у них бывало, прогулка заканчивалась разговором на повышенных тонах. Началось всё с того, что Аня вдруг резко перескочила с рассказа о своём выпускном платье на другую тему:
- Одна моя знакомая, хочет познакомиться с одним парнем, только чтобы с ним переспать. У тебя со мной не та же цель?
Андрей поперхнулся мороженным, за три года она ему так и не позволила перейти дальше поцелуев и обжиманий, хотя Андрею иногда казалось, что и она не против, но казалось так ему только иногда.
- Ну-у, как тебе сказать, – протянул Андрей.
Он считал, что половые отношения естественны и вполне нормально, и что если парень, встречающийся с девушкой, хочет поскорее перейти к этим отношениям – тоже нормально. Другое дело ради чего он с ней встречается. Если только ради секса – тогда действительно караул. Андрей точно про себя знал, что он с Аней встречается не только из-за этого, она ему нравилась очень и он (в далёком будущем) хотел на ней жениться. Андрей хотел ей всё это объяснить, но позже, подобрав нужные и правильные слова. Андрей думал, что у них ещё много времени. Он ошибался, не зная, что этого времени почти не осталось. Последней же каплей стал этот его неуверенный ответ. Он перевесил в Ане все сомнения. Ох, женщины.
Тем вечером они поссорились (была найдена ещё какая-то причина). Андрей не звонил Ане, считая, что это её повоспитывает, и она поймёт, что без него ей – труба. А вышло всё не так. На выпускной он увидел, что её привёз (и увёз) какой-то чувак на дорогой «Ауди».
- Такие девушки любят смазливых и богатых, – вздохнул стоявший рядом с ним Боря. – Такие как мы, им не нужны.
- Какие «такие»? – зло спросил Андрей. Он имел ввиду «такие» сказанное Борей в отношении Ани. Боря вздохнул и ушёл.
Андрей ругал себя за то, что не позвонил, он считал, что это и стало толчком для Ани. Он ошибался. Позже он пытался связаться с ней, но она на его звонки не отвечала и при встречах старалась побыстрее свернуть разговор.
Боря (и вообще никто) не верил в чувство Андрея к Ане, считали, что это просто гормоны и что если найти Андрею новую пассию – тот успокоится. Андрей и сам некоторое время так считал. Если бы это было так, то Андрей ушёл бы в разгул (он же всё-таки какой-никакой, а мужчина). Но с другими у него не получалось, не потому что причина была в них. Причина была в нём. Один раз он даже очень серьёзно увлёкся одной барышней. Но в том-то и дело, что «увлёкся». Она видимо этот нюанс почувствовала и бросила Андрея. Это было совсем недавно и Андрей (хоть и совсем немного) переживал расставание.
Что же касается Ани, то он каждый день хотел её видеть и одновременно боялся увидеть её. Когда её видел, то что-то с ним случалось, и он сначала радовался встрече (или просто тому, что увидел её издалека), а потом уходил в себя (не редко это заканчивалось пьянкой). Это произошло и сейчас. Он злился на себя за такое слюнтяйство, но ничего не мог поделать.
Сейчас ему нужно было отвлечься от выпивки и он, оставив в бутылке чуть меньше половины, отправился к брату.

***
Брат остановился на БВ в квартире своего старого школьного товарища (в квартире родителей все просто не поместились бы), который на полгода ушёл в плавание с каким-то сухогрузом.
Дверь открыл Олег. Олег чем-то напомнил Андрею Борю. Брат тоже стоял в семейниках и футболке с портретом Че Гевары, только цвет футболки был не белым, а красным. Андрей мысленно подсчитал, сколько сейчас времени, получалось, что никак не меньше часа дня.
- Я никак не пойму, ты сова или жаворонок? – спросил Андрей, когда они прошли на кухню.
- Удод он, – вошла Тома на кухню.
- Ты, ты заткнёшься или нет, а! С утра до вечера – ду-ду-ду, ду-ду-ду! Никакого покоя нет! – заорал Олег.
- Ну, я смотрю у вас всё по-прежнему, – вздохнул Андрей. – Идиллия и уважение к ближнему.
- Покой нам только снится.
- Болит? – спросил Андрей, увидев, что брат держится за голову.
- Вчера с Костей коньяк по голландской системе пили.
- Это как?
- С пивом и тюльпанчиком.
- Кучеряво живёшь…
- Твоими молитвами.
- Вот и жил бы со своим Костей! – ехидно крикнула Тома, не понаслышке знавшая, о правильной сексуальной ориентации мужа.
- Не искушай, а! Нет, вот давно бы убил! Так нет – люблю.
Андрей улыбнулся и протянул брату два листка, которые ему дала Марина.
- Это чо за приблуда? – удивился Олег.
- Песня. Родителей поздравлять будем. Вам дано ЦУ выучить на зубок, так как репетировать времени нет.
- А тут репетируй, не репетируй, всё равно на «я» получится.
- Ну, моё дело маленькое. Мне дали – я передал. Всё я пошёл.
Тома, улыбаясь, закрыла за ним дверь. Когда Андрей вышел, улыбка сразу сошла с её уст. Андрея она недолюбливала. Считала его неудачником. Олег злился и орал, когда она заводила эту тему. Олег брата любил и никому не позволял его оскорблять. Правда, доводы Томы были не слишком изысканными – мол, двадцать лет парню, а у него как у десятилетнего – в поле ветер, в жопе дым. Никакой ответственности! Бабы и той нет, хоть бы за неё отвечал. Олег, мало интересовавшийся личной жизнью брата, сетовал на то, что, мол, парень в поиске и так далее. Подобные разговоры заканчивались в основном скандалами, поэтому сейчас Тома не стала озвучивать свои мысли. А мысли были такими: «Пьяный припёрся! Чего от него вообще можно ждать, если он в юбилей собственных родителей уже с утра обожранный ходит!? Как бы чего не учудил в ресторане! А этот, муженёк-то, всё потакает ему, как маленькому, возится с ним! Цирк какой-то! Когда же они оба повзрослеют! Нет, точно конченый человек, Андрей этот. Конченный. Нос красный, глаза злые, холодные какие-то, сам лыбится, а глаза так и сверлят. Ох, допьётся скоро, молодчик».
Иногда, правда, ей становилось жалко Андрея, но такие секунды слабости случались редко, да и длились они не долго. Секунды.

***
По дороге домой (в автобусе), Андрей добил бутылку, под неодобрительные взгляды каких-то старушек. Развезло его прилично, но он всё-таки успокоился.
Домой он пришёл, еле перебирая ногами, отец сразу почуял ароматец и спросил:
- Ты опять!? Ты же обещал!
- Бать, да чо я-то? Я ж немного, я бля буду, когда гости придут всё нормально будет!
- Ты же слово давал!
- Я не давал. Ну, то есть такой формулировки, что «даю слово» не было. Я же…
- Зачем тебе всё это? Можешь чётко ответить?
- Бать, не задавай глупых вопросов, чтобы не получать глупых ответов. Я так хочу, я всё понимаю, я уже взрослый человек, я хочу сам совершать свои ошибки и сам за них отвечать! Свобода это когда ты сам можешь решать, что тебе делать. И сам отвечаешь за эти решения.
- Разъебай, – понял отец, что с пьяным сыном разговаривать бесполезно.
- Может быть…
- Иди в порядок себя приводи, скоро уже пойдём, – отец вышел, потирая ладонью левую сторону груди.
Андрей зашёл в ванную и посмотрел на себя в зеркало.
- Ну и сука же я! – прошептал он, открывая кран и подставляя голову под струю воды.
Он прекрасно понимал, что он делает, когда напивается в день рождение своих родителей, он понял, что настроение родителей испорчено. От этого осознания ему стало ещё хуже и снова захотелось выпить.
- Ничего, потерпи – вечером напьёшься! – снова сказал он, глядя в зеркало.
В ресторан шли всей семьёй, отец казалось, и не помнил об их разговоре и вёл себя совершенно естественно. «Лучше бы морду набил» – грустно подумал Андрей.
Тома всё-таки не удержалась от попытки поговорить с Олегом о брате. Ехали они отдельно от остальной семьи и возможность поговорить была.
-… Почему ты его всё время защищаешь? Сколько тебя знаю, ты всё время защищаешь неправых. Все знают – что они неправы и ты тоже знаешь! А всё равно встаёшь на их сторону. Почему?
- Я хотел стать адвокатом, – индифферентно ответил Олег.
- Я серьёзно!
- Так и я не шучу.
Тома остановилась.
- Олег!
Олег подошёл к ней, взял её за локоть и сказал тихо-тихо, почти шёпотом:
- Знаешь, какой кайф – идти против всех? Не знаешь, ты всегда с теми, кто прав. Так спокойнее. Правильная ты. В тамбуре не курить! Орать будут! Идти против всех и побеждать всех. Одному. Понимаешь? Это как идти по тротуару против движения. По водопаду, только не вниз, а вверх! О брате. Ты о нём почти ничего не знаешь, поэтому мне не интересно слушать то, что ты о нём думаешь. Всё равно всё неверно. Понять трудно, принять ещё труднее. Проще послать. Далеко и надолго и крест поставить. Он мой брат. Он молод. Он ещё не во всём определился, но стержень у парня есть, это видно. Он справится. Дай ему время, не засылай в «отвергнутые». Всё, закрыли тему.
Тома скривилась, но перечить не стала. Не то что бы парировать было не чем, просто не хотела нагнетать атмосферу.
В зале ресторана «Вечерний» горел приглушённый свет и играла такая же музыка. Стояло несколько круглых столов. Андрей повесил пальто на вешалку и прошёл в зал, стал здороваться со многочисленными двоюродными и троюродными дядями, тётями, братьями и сёстрами, бабушками и дедушками и просто с хорошими (даже очень хорошими) знакомыми родителей (и соответственно его знакомыми). На его лице почти не осталось следа похмелья, если не считать за «след похмелья» кисло-вялое выражение. Он с трудом выдавливал из себя улыбки, слова и шутки. Он любил всех родственников, но конкретно сейчас с ними ему говорить было неприятно. Ну, не вписывался он со своими внутренними метаниями во всеобщее радостно-праздничное настроение.
Его мозг всё больше захватывали мысли об Ане, о своих проблемах с учёбой, да и вчерашний разговор с Русланом он вспоминал с каким-то странным чувством. Вроде бы всё, что сказал ему вчера Руслан это то, что музыка и творчество Талькова это гениально, и то, что вера помогает. Ещё правда одна фраза постоянно пульсировала в мозгу Андрея «эпоха вырождения». Вроде ничего особенного, просто мысль необычного и интересного человека (любящего читать и размышлять о России), человека не совсем вписывающегося в общую струю сегодняшнего бытия российского студента. Руслана понимали далеко не все, да и говорил (открыто) он далеко не со всеми. А вот поговорил он с ним, с Андреем, и тот задумался.
«Как трудно интеллигентному, думающему человеку жить в обществе недалёких людей. Не плохих. Не хороших. Недалёких. Сегодняшнюю молодёжь мало интересует то, о чём мы вчера разговаривали. Конечно, не все такие. Но “недалёких” большинство. И вот это большинство и устанавливает правила поведения. Свои – недалёкие правила. А тот, кто этим правилам следовать не хочет, тот кто? Тот изгой. Но этот изгой он внутренне честнее. Он следует своим внутренним правилам. А кто я получается? Я, получается, следую этим правилам, этих ”недалёких”. Я сижу с ними за одним столом, пью с ними кофе и не только кофе, ржу с ними вместе, я слушаю сплетни всяких Светок и Резаковых. Как он меня вчера назвал? Эндрю. И я утёрся. Он же про Бутусова такое говно мне рассказывал! А Тёма человек, не то, что Резаков. А я-то не понял. Надо было прямо за столом ему в харю плюнуть! Сука. Господи! Листая старую тетрадь расстрелянного генерала, я тщетно силился понять, как ты смогла себя отдать на растерзание вандалам. Действительно гениально, и, блядь, как современно! Вандалам. Получается, что я тоже такой же вандал, если не борюсь с ними. А как с ними бороться? Душить всеми фалангами своих пальцев? Всех не передушишь. Можно высказывать своё мнение. Я этого не делаю. А кто я, таким как Руслан? Никто. Я не свой и не чужой. Никакой я. Трус я? Трус»
- Один часовой заснул на посту и просрал нашествие римлян. Как ты понимаешь, жизнь на каторге у него была не долгой, – толкнул его в локоть брат.
Андрей очнулся от своих мыслей и обнаружил, что чисто машинально во время своих размышлений накладывал себе салаты, наливал и выпивал водку. С ним за столом сидели Олег с Томой и Марина с Севой. Гости давно преступили к трапезе, в ресторане было шумно, все разговаривали, смеялись. Время от времени звучали поздравления и тосты. Дарили подарки, как всегда остроумным поздравлением выделился дядя Вова. Он встал и произнёс следующую пламенную речь.
- Знаю, что часы на дни рождения не дарят. Но это не обычные часы. Это часы особенные. Эти часы мы сами, своими руками, сделали на заводе. Запчасти к ним на завод мы носили больше двух лет. И через проходную проносили с очень большим трудом. Спрятать от бдящего конвоя эти запчасти мы смогли только там, где они точно не смогли бы их найти – в заднице. И там же мы эти часы проносили уже в готовом виде. По очереди. И вот часы здесь. Внесите часы! (переделанная история про «золотые часы» из х/ф. «Криминальное чтиво»)
Андрей поперхнулся водкой, когда дядя Вова и его старший сын внесли в зал огромные напольные часы в виде английского Биг-Бена. В гуле хохота погас и тост дядя Вовы.
Дальше дядя Витя поздравлял родителей песней на китайском языке (сказались два года срочной службы, которые дядя Витя провёл на границе с Китаем). Наконец настал черёд поздравлять именинников их родных детей. На середину зала вышли Марина, Олег с Томой и Андрей (всё ещё размышлявший о «эпохе вырождения»). Спели… Ну, как сказать? Грэмми им бы точно не дали. Ну, короче, получилось всё, как предсказывал Олег, то есть получилось на «я». Однако горе певцов всё же наградили аплодисментами.
Андрей, наконец, улучил момент и вытащил брата на улицу покурить и поговорить. Решение поговорить с братом далось Андрею с большим трудом. Ну, не хотел он, чтобы кто-то кроме него влезал в эти его интеллигентские метания. Не хотел. Но самому справиться с ними было всё же трудно. Начать разговор было ещё труднее.
- С-слушай, Олег, т-тут такая т-тема, – почему-то заикаясь (видимо от нервного перенапряжения вызванного постоянной работой мозга и похмельем). – Я с т-тобой поговорить хотел о д-девушке одной, м-мне кажется…
- Заикания испугом лечат, у нас в казарме чувак жил. Заикался он, караул! Ну, мы и решили его напугать. Ночью, – прервал его брат.
- И чо, заикаться перестал?
- Заикаться перестал. Ссаться, сука, начал. Не бери в голову, бери в рот, и люди к тебе потянутся.
- Спасибо, брат.
- Стоп. Неправильно начали. О чём разговор. В чём зерно проблемы?
Андрею не нравился насмешливый тон брата, именно этого он и боялся. Сейчас начнёт ещё с ним, как с ребёнком разговаривать, мол, я взрослый, я всё знаю. Андрей уже пожалел, что затеял разговор, но – назвался груздем, полезай в кузов.
- Есть одна девушка, я с ней встречался долго, перед этим ещё год к ней подкатывали. Расстались мы перед выпускным.
- Погодь, ты мне про неё тогда рассказывал?
- Да. Я с тех пор о ней думаю, ни о ком больше. Ни с кем даже пытаться мутить чего-то не хочется. Да и не получается.
- Сильно она тебя зацепила?
- Очень, я как её вижу, меня трясёт аж всего, – Андрея и сейчас трясло, но это могло быть из-за холода, пиджак он оставил на спинке стула, и сейчас на улице оба они стояли в рубашках.
- То есть ты на ней зациклился? Так?
- Нет, я… я не зациклился… я же не маньяк…я её…
- Стоп, не говори. – Брат прищурился. – Вены не резал, вешаться из-за неё не хотел?
- Я ж не совсем ёбнутый.
- Уже легче. Ты пьёшь, я заметил, много, да и мама говорила… из-за неё? Подумай.
- Нет.
- Хорошо. Ты мне скажи, ты классику любишь?
- Люблю.
- Помнишь, что с той Анастасией Филипповной стало?
- В «Идиоте»?
- В нём.
- Ну, помню.
- А что с Рогожиным этим?
- Помню.
- Что?
- Ну, не очень всё хорошо кончилось.
- Это, мягко говоря. Умом ебануться очень легко, особенно из-за женщины. Особенно, пока ты молодой. Сегодня ты нормальный, весёлый человек, а завтра – пьёшь людскую кровь и ходишь по водосточным трубам. Не еби Му-Му, брат, выбери момент и поставь с ней все точки над «я», понял? Не играй в мыслителя и философа. Поговори с ней. И тебе сразу станет легче. Самый страшный враг – незнание. Иначе потом сам себя изнутри съешь. Уже ешь. Я однажды тоже… вовремя не поговорил… Но это нафталин. Ты молодой, у тебя жизнь впереди, баб туча…
- Мне туча не нужна, мне одна нужна, чтобы любить и жить с ней…
Брат долго смотрел на него. Андрей не смог идентифицировать окрас этого взгляда. На улице было темно, да и щурился Олег сильно. Брат вздохнул, положил свою руку ему на плечо:
- Я всё сказал… Решай сам брат… Ты взрослый, решения надо принимать самому.
Олег ушёл, а Андрей ещё долго стоял в одиночестве. Он думал, напряжённо думал, о словах брата (может, он и был прав?), о Руслане, об Ане… Андрей очень сильно захотел выпить и побыть в одиночестве. Выпить в ресторане можно (ещё как), но вот побыть одному и разобраться в мыслях будет трудновато. Внутри все веселятся и смеются, радуются, а тут он со своей кислой рожей. Андрей решил уйти по-тихому. Не прощаясь. Если он найдёт ответы на вопросы, то потом просто всё родителям объяснит, и они его простят.
Андрей тихой сапой снял с вешалки своё пальто и вышел на улицу. Сначала нужно выпить. Иначе вылетит сердце. Потом подумать.

***
Купив пузырь, он набрёл на какой-то подъезд, время было около семи вечера. На улице уже было темно, поэтому на одиноко идущего и пьющего водку парня не обращали внимания. Да и в субботу вечером и не такое можно увидеть. Он зашёл в подъезд.
На четвёртом этаже он сел на ступеньку и прислонился к стене. Андрей пил из горла, не открывая глаз. В ресторане он уже выпил достаточно. В подъезд он пришёл «пьяный», а из подъезда планировал выйти «никакой». К нему вернулись старые мысли, а перед глазами (окутанными какой-то пеленой) появилось Анино лицо. В какой-то момент он потерял связь с реальностью, ему послышались тихие (даже по-стариковски шаркающие) шаги, показалось, что кто-то сел с ним рядом на лесенку. Андрей глаз не открывал. Потом он услышал голос.
- Ты её любишь? – спросил Голос.
- Её.
- Ты плачешь?
- Нет.
- А что это?
- Это от дыма… и холода.
- Завтра тебе будет стыдно…
- Будет. И больно будет. Завтра.
Молчание.
- Есть же другие, – снова подал голос Голос.
- Не знаю. Никому не верю, – мотнул головой Андрей, глаз он не открывал.
- Может это не любовь? Подумай, разберись...
- Может и не любовь. Тогда что? Семь лет уже…
- Семь лет? Это много. И что, никого не было?
- Были… Нет…не было…
- Почему?
- Не хотел расходоваться по пустякам…
- А у неё?
- Меня не было…
- Так, почему ты не с ней?
- Я с ней. Она без меня.
- Ты говорил ей, что любишь?
- Нет.
- Почему?
- Меньше знаешь – крепче спишь.
- Это глупо!
- Это мой выбор.
Молчание. В подъезде слышится бульканье жидкости, переливаемое из бутылки в горло.
- Пьёшь?
- Она ни в чём не виновата. Я сам во всём виноват.
- Твоя мечта…
- Забыть. Её забыть. Проснуться однажды и увидев её – не узнать. Забыть…
- Это глупо.
- Это мечта…
- А если она смеётся над тобой?
- Не смеётся…
- А если?
- А если?.. Я прощаю её.
Андрей и сам не понял, было ли это на самом деле или этот разговор выдумало его воспалённое водкой сознание. Андрей сам не заметил, как он оказался в парке на скамеечке. Он сидел и тупо смотрел на падающий снег. Мыслей не было никаких. Только безразличие. Он сунул руку в карман и бутылки там не обнаружил. Сигарет тоже не было.
Мимо него по дорожке шли (видимо в «Патриот») какие-то девушки, их было человек пять, у них было хорошее настроение, они смеялись (чересчур громко), и пели что-то заунывное, воспевающее тяжёлую и несчастную женскую долю. Одна из них завидев его, одиноко сидящего на лавке, крикнула что-то типа: «Мальчишка, пойдём с нами, с нами интереснее!» или типа того. Андрей посмотрел в их сторону. Он вдруг вспомнил, как смотрел на него его отец, приходя вечером домой (Александр Петрович в середине девяностых работал на двух работах, дабы заработать хоть что-то) усталый и голодный, а он, Андрей, доставал его глупыми детскими вопросами (типа: почему радуга зелёная? Почему трава вращается вокруг солнца, а не по вертикали? И прочая детская ерунда). Отец мудро улыбался и отвечал терпеливо и подробно. Андрей представил свой взгляд со стороны, и так ему вдруг тоскливо стало. Ну, почему, почему у него всё не так как у людей? Вон девчонки идут – молодые, красивые, счастливые. Человеку для счастья нужно немного. А они счастливы, потому и кричат и смеются громко. Он очень давно не смеялся откровенно и громко. Зачем загружать себя непонятными (никому не нужными) размышлениями и вопросами? Мир такой, какой он есть и ему – Андрею его не изменить! Нужно жить так, как… А как?
Андрею вдруг стало так тоскливо и скучно, что он захотел ответить как можно грубее, чтобы сильнее их обидеть. Он даже открыл рот, но ничего не сказал. Понял, что они не виноваты в его плохом настроении. Понял, что это – неправильно. Он просто встал и ушёл. Он знал, куда ему идти.

***

Он долго вспоминал номер квартиры Руслана, чтобы позвонить по домофону. У двери подъезда на морозе, он простоял минут двадцать, лёгкое осеннее пальто, под которым была только рубашка, так как пиджак он забыл в ресторане, совсем не грело. Ему повезло и из подъезда, наконец, вышли. Он проскочил внутрь, пару минут грел руки на батарее и только потом он поднялся на нужный этаж и позвонил в дверь Руслана.
Руслан открыл почти сразу. Он стоял в фартуке с закатанными рукавами рубашки (видимо что-то готовил). Он осмотрел Андрея с ног до головы, в глаза сразу бросились бешенные и больные (Андрей сам не заметил, как простудился, водка глушила все симптомы ангины, высокую температуру он принял за простой похмельный синдром) глаза, мешки под глазами и бледность лица.
- Проходи.
Они прошли в кухню, Андрей плюхнулся на стул и произнёс как-то дико и с придыханиями:
- Руся… Я всё думаю… Ты тогда сказал… Вырождение. Ты и меня имел в виду?
- Не совсем… Хотя… В какой-то мере это относится и к тебе.
- Почему? – не понял Андрей, эти слава прозвучали очень обидно, он не ожидал их. Ему захотелось заплакать. – Я же не такой как они!..
- Кто «они»? – продолжал чистить картошку Руслан.
- Ну, те… Которые другие. Которые «недалёкие». Они же… Никакие… Я же… Я же…
- Что?
Андрей тяжело дышал:
- Я же не вырождаюсь! Я д-духовный, я почти к Вере пришёл, мне чуть-чуть осталось!
- Нет. – Грустно сказал Руслан. – Точно. Это относится и к тебе. – Через паузу добавил. – Ты пьёшь?
- Пью.
- Ты пьешь, потому что считаешь, что это и есть твоя свобода? Делать то, что хочется? Так? Ты хочешь там найти ответы?
- Да. В чём я не прав?
- Ты прав в деталях, но неправ в основополагающих вещах.
- Объясни… Пожалуйста… Я с ума сойду…
Андрей уже действительно был не в себе и со стороны вполне мог сойти за припадочного (ещё чуть-чуть и изо рта пойдёт пена). Андрей сам себя довёл до такого состояния, водкой, сигаретами и размышлениями, которые не давали его бедному мозгу ни секунды покоя. Андрей сам изменил своему правилу, которое гласило: меньше думаешь – крепче и слаще спишь!
- Попытаюсь коротко и доходчиво, учитывая твоё состояние. Свобода – это не тогда, когда ты делаешь то, что хочешь. Это эгоизм. А тогда, когда ты делаешь то, что нужно, зная, что за это ты можешь заплатить и заплатить дорого. Но ты всё равно делаешь. Потому что не боишься, а знаешь – ты прав. Правда придаёт силы человеку. Страдания облагораживают. Правды без страдания не бывает. А, правда – это свобода. У каждого своя правда, но есть и высшая правда. Правда Жизни. Её ещё иногда справедливостью называют. Страдания – это цена за правду. И плата. Когда ты это поймёшь, ты станешь свободным и возродишься, как человек, в высшем смысле, а не как биологическое существо. Понял?
Андрей молчал, он переваривал новую вводную. Хотя испитый мозг уже вообще отказывался что-то переваривать. Основную мысль он (хоть и с трудом) уловил. Андрей поднял больные глаза на Руслана, молча кивнул головой и вышел из его квартиры. Руслан не стал его останавливать.
Он шёл по улице Энтузиастов, бормоча тихо что-то себе под нос. Проходившие мимо люди шарахались от него и оборачивались. Взрослые люди (учуяв запах алкоголя) думали, что парень совсем до чертей допился, ругали молодёжь вообще и этого алкаша в частности. Слышались тихие (вдруг услышит! Не буди лихо, пока оно тихо!) ругательства в его адрес. Сердобольные старушки (которые почему-то ещё ходили по улицам в одиннадцать часов вечера) сдерживая слёзы, медленно крестили его вслед. Более молодые люди, относились более скептически. Считая, что парнишку уже скоро должно отпустить.
Андрей дошёл до остановки и встал. Мимо него проехали три маршрутки, которые подходили Андрею, но он их не замечал и оставался на месте. Как свет в конце туннеля перед ним возникли фары.
…Наверняка у каждого молодого человека есть сексуальная фантазия, где он стоит на остановке (или идёт по улице), а перед ним останавливается шикарная спортивная машина. Из неё выходит шикарная дама (или даже две) и что-то спрашивает (-ют). Молодой человек указывает дорогу (рассказывает о селекции луковичных растений, считает столбиком, объясняет суть «общего анализа» Карла Маркса), а благодарная дама предлагает ему прокатиться с ней. Дальше всё проходит по мере испорченности мечтателя. Не берусь утверждать, что подобные фантазии есть у всех, по крайней мере, я (стоя в 20-ти градусный мороз на остановке) об этом мечтал. Ну, не суть…
Андрей аморфно повернул голову в сторону автомобиля. Это была серебристая «Ауди». В груди что-то ёкнуло. Андрей уже не мог адекватно оценивать действительность. Он сел в машину, кажется, даже улыбнулся (если конечно можно было назвать улыбкой эту гримасу, вызванную морозом, отупением и опьянением).
Аня была пьяна. Во время движения (Андрей даже не думал, куда они едут) она постоянно что-то говорила, материлась и пару раз даже приложилась к бутылке виски «White horse». Андрей кивал, мычал, ему хотелось курить, но сигарет не было. Было виски. Подошло.
Из красочного рассказа Ани он понял не много. Ясно было только то, что она со своим мужем Игорем поссорилась и, что, похоже, уже никогда не помирится. Зная Аню, Андрей в эти слова не поверил (ей, как всем женщинам было свойственно преувеличивать… да всё преувеличивать), но говорить ничего не стал. Странно, но он не обрадовался тому, что она с мужем может расстаться. Он видел, что Аня переживает искренне (в уголке правого глаза предательски блестела слеза), что ей плохо. И ему было плохо вместе с ней (он даже на секунду испугался, что это «плохо» примет материальные формы). Ему захотелось её прижать к груди (не надо пошлых мыслей!) и успокоить. Но он этого делать не стал. Во-первых, он был пьян и мог элементарно промахнуться, во-вторых, это было бы воспринято неверно, а, в-третьих, она же за рулём!
Они приехали. До мутного сознания Андрея не дошло, что они приехали к ней домой, и что за рулём машины, на которой он ехал, была пьяная баба. Они вошли к ней в квартиру. Аня предложила выпить. Андрей согласился. В интоксикацию он не верил, считал, что это выдумки предков и медиков и вообще пережитки ужасного прошлого.
- Ты дурак, Костомаров, – выдала Аня тост.
- Не спорю, – они чокнулись.
- Нет, правда, ты какой-то не такой, – смотрела она с прищуром. – Не от мира сего, какой-то. Другой бы на твоём месте волосы бы на себе рвал, а ты как железо. Я что тебе совсем безразлична была?
Андрей катнул желваки, уголок левого глаза дёрнулся, левая рука затряслась.
- Может быть, – он сам, не ожидал этих слов.
- Да-а-а? А сейчас?
Она вскочила с дивана и подошла к нему, но он отстранил её руками. Она такой реакции не ожидала. Её первый раз отталкивали. Аня поджала губы и с интонацией ребёнка, у которого отняли конфету, спросила:
- Ты что не хочешь?
- Хочу, но не так. Ты не меня хочешь, ты просто хочешь. А это не по мне. Я не вошь какая-нибудь и не по вызову.
- Другого раза у тебя может не быть…
- Знаю.
- Конечно! Ты ж у нас рыцарь! Только без доспехов и коня! А я хочу жить! Понимаешь? Жить! Мне двадцать лет, Андрей, и я не хочу жить в коммуналке или с твоими родителями, и считать каждую копейку от зарплаты до зарплаты! Я молодая! Андрей!
Она сильно распалилась во время монолога. Говорила ещё что-то обидное. Щёки её раскраснелись. Но истерика была не долгой, минут через пять (Андрей молча стоял и смотрел на неё) Аня села на диван, а потом расплакалась.
- Не смотри на меня, я страшная, я уродина.
Андрей присел рядом, стал гладить её по голове:
- Ты самая хорошая, самая красивая, самая умная…
Она потихоньку стала засыпать, нервное напряжение и алкогольное опьянение взяли верх над нежеланием засыпать в одной квартире с посторонним парнем. Всё это время он гладил её по волосам и смотрел в стену. Он не чувствовал ни усталости, ни боли, ни обиды, к нему вернулось тупое бесцветное равнодушие, покинувшее его на пороге этой квартиры. Вернулись и неприятные мысли. Она заснула. Андрей встал, прошёл в коридор, достал её мобильный телефон, нашёл абонента с окрасом «Милый», набрал номер на своём телефоне (вдруг звонок с её трубки он не примет) и о чём-то с ним разговаривал.
… Он вспомнил слова Руслана. Андрей Аню любил. Любил давно и всё время о ней вспоминал, стараясь, правда этого не делать, но память побеждала, и он всё время возвращался к тому времени, когда они были вместе. Он давно уже жил прошлым. Для него свой характер давно ушёл на второй план (в отношении её, естественно), дело было уже не в характере. Он её любил и хотел, чтобы она была счастлива, и чтобы у неё всё было хорошо. Он понимал, что с ним она счастлива не будет. Если, вдруг, она будет снова с ним. Конечно, не в деньгах счастье. Но это только по началу. Привыкнув к хорошей жизни, Ане трудно будет привыкать к жизни обычной. А у Андрея пока ничего не было, да и перспектива появления «чего-то» была очень смутной. Ввиду отсутствия планов на будущее и интереса к учёбе. Он не хотел, чтобы ей было плохо. «Стоп», – думал Андрей. – «Что такое любовь? Это забота о человеке. Да. Я её люблю? Да. Я хочу, чтобы она была счастлива, чтобы ей было хорошо? Конечно. Но со мной она счастлива не будет. Факт. Зато счастлива она будет с ним, с ним ей будет хорошо, комфортно. Да. Пусть ей будет хорошо, хотя бы и с другим. Ну, а я? Мне будет хорошо? Сначала – нет. Потом? Потом, скорее всего, если я буду знать, что хорошо ей, то хорошо будет и мне. Как он там сказал? Страдания облагораживают? Бля, благородный я какой стал! Без страданий нет правды? А в чём правда? В том, что я её люблю и хочу, чтобы ей было хорошо. И что с того, что я буду страдать? Главное – это она. Сначала будет плохо – потом хорошо. Нужно только подождать. Сколько ждать? А какая разница. Жизнь как сабля: широка, остра, бля. С другими я не смогу. Если возникнет вопрос ”ты меня любишь?” я не смогу ей солгать. Отвечу – нет. И всё. Всё закончится. А если такого вопроса не возникнет – тогда тем более! Зачем тогда всё это? Бля, правильной дорогой иду!»…
Андрей сидел на скамеечке у подъезда. Со страшным визгом во двор влетела «БМВ» этого «Милого». Из машины выскочили трое. Один из них (это и был Игорь) подбежал к вставшему Андрею, схватил его за воротник пальто:
- Где она?
- Руки убери, дома она. Спит. Тебя ждёт.
- А чо ж ты мне плёл-то хуйню какую-то? А!
- А ты бы приехал, если бы я просто тебе сказал, что она тебя ждёт?
Игорь опустил голову.
- Вот и я так думаю, – кивнул Андрей. – Иди, она тебя ждёт, ты ей нужен.
Игорь недоверчиво посмотрел на Андрея.
- Побазарить бы надо…
- Да иди… Меня, если захочешь, всегда найдёшь. Я не прячусь. Всё, я пошёл.
Андрей развернулся и пошёл подальше от этого дома.

День третий.

Наукоград Дубна. Воскресенье.

Раннее ноябрьское утро. Даже ещё ночь. На улице было темно и грустно. Вчера вечером снова выпал снег, и Андрей с его помощью очистил от грязи свои туфли. Он посмотрел на часы. В это время нормально (в тепле) можно было выпить только в игровом клубе «Вулкан». Андрей подошёл к стойке и заказал сто грамм водки. В кармане ожил мобильный.
- Алло…
- Ты дурак, Андрей, – раздался тихий (видимо Игорь спал) Анин голос.
- Я тоже очень рад тебя слышать, Аня.
- Нет, ты, правда, дурак.
- Не спорю.
- Ты ничего не понял, ты ничего не знаешь, ты…
- Нет… – прервал он её. – Я понял… Я стал свободен…

Россия. Московская область. Наукоград Дубна.
19 – 26 февраля, 2006 год.

[leonidus]

упс

Сообщение отредактировал leonidus: 09 октября 2010 - 03:31

[leonidus]

упс

Сообщение отредактировал leonidus: 09 октября 2010 - 03:31

[leonidus]

«Наберут по объявлению»
Home literature

представляет:

«НАТА»

***

Наукоград Дубна.
Сентябрь 1998-го года – Июнь 1999-го года.

- Алло.
- Алё, Натка, привет!
- Привет.
- Привет, подруга, ну ты как?
- Нормально, Свет.
- Точно нормально? Голос у тебя какой-то…
- Правда, Свет, всё нормально.
- Что с Тимуром?
- С Тимуром всё.
- Натка… Мне прийти?
- Да нет, не надо. Спасибо, Свет.
- Точно?
- Точно, Свет.
- Нат… а, что это за звук, а?
- Я в ванну собралась.
- Нат, ну, тогда я попозже позвоню, да?
- Угу. Наверное.
- Натах, что-то голос мне твой не нравится, точно всё в порядке?
- Всё в порядке, Свет.
- Ну, давай тогда я позже позвоню. Пока.
- Угу. Пока. (и очень тихо) Прощай.
Света положила трубку, подобрала под себя ноги, упёрлась коленями в подбородок. Что-то было не так с голосом подруги. Бубенцова всегда щебетала по телефону, как заведённая, не остановить. А сейчас сама быстро свернула разговор. Странно. И голос какой-то у неё… больной, что ли?
Света ещё несколько раз прокрутила в памяти этот разговор (слава Богу, память на телефонные разговоры у неё всегда была отменная) и вдруг в голове что-то словно щёлкнуло.
Ресничкина снова схватила трубку и стала бешено набирать номер квартиры Бубенцовой. Гудки. Никого нет. Странно. Когда Натка принимала ванну, она всегда брала трубку с собой, с недавних пор даже когда в туалет ходила (Светка почему-то постоянно звонила тогда, когда Натаха находилась в уборной). И что же теперь? Похоже, дома у Бубенцовой никого кроме неё нет. Это плохо. Вдруг словно что-то очень больно кольнуло Светку в сердце. А что она в конце разговора сказала? «Прощай»? Господи!
… Света вспомнила выражение глаз подруги. Они виделись за эту неделю всего один раз. У Наташи были очень печальные, если не сказать больные глаза. В отношениях Бубенцовой и Тимура в последнее время появились какие-то проблемы, которых до этого не было, какие-то недомолвки. Наташа уверяла подругу, что с ней всё в порядке, но Светка опытным глазом (к сожалению или к счастью? Кое-какой опыт по утешению подруг у Ресничкиной был) разглядела, что Бубенцова с ней не до конца откровенна. Светка думала, что всё образуется, через пару дней зайдёт к Нате, они посидят, может, выпьют и Натка выплеснет из укромных уголков души подруге всё, что находится в этих уголках. Находится и обжигает её. И они вдвоём во всём разберутся…
Света положила трубку и тут же схватила её снова и стала набирать номер Парфёнова. Слава Богу, Парфён оказался дома. Да не один, а со своим вечным корешем Счастливчиковым. Коля всегда был лёгок на подъём, да ещё если просит симпатичная девушка он готов хоть на край света (интересный каламбур) лететь добывать то, не знаю что. Светка очень эмоционально рассказала всё одноклассникам, бросила трубку и стала собираться.
До дома Бубенцовой ребята добрались очень быстро (бегом бежали) даже быстрее чем сама Ресничкина, жившая на соседней улице.
- Какой этаж? – крикнул, взбегая по ступеням, Парфёнов.
- Четвёртый! – крикнула Светка.
- Нормально, – выкинул сигарету Витя.
Троица поднялась на четвёртый этаж. Парфёнов приложил ухо к двери и стал вслушиваться.
- Чо стоим-то! Звонить надо! – крикнула Ресничкина и требовательно стала давить на кнопку звонка.
Дверь никто не открывал, в квартире никаких признаков жизни никто не подавал. Коля отошёл от двери и как следует её рассмотрел.
- Хер выбьем, а если и выбьем, то не скоро, а сейчас дорога каждая секунда!
- По хер, атакуем! – Витя даже отошёл на несколько шагов для разбега.
- Мальчики, зачем выбивать? – с этими словами Света быстро (видимо имелся опыт) открыла щиток с электрическими счетчиками и извлекла оттуда запасной ключ от квартиры Бубенцовой. Натаха часто теряла ключи, поэтому отец предусмотрительно решил заныкать один экземпляр на случай очередной потери. Отец и не догадывался, что своей предусмотрительностью, возможно, спас дочери жизнь.
- Золото ты наше! Чтобы мы без тебя делали! – воскликнул Витя и стал открывать дверь.
Войдя в квартиру ребят, напугала почти в буквальном смысле (учитывая обстоятельства) мёртвая тишина.
- Где ванная? – Парфёнов у Бубенцовой ни разу не был.
- По коридору на право.
- Светка, звони Антохе, пускай отца поднимает! Не хер в «скорую» звонить!
Слава Богу, дверь ванной была хлипче, чем входная. Под напором двух накаченных мышцами молодых тел дверь (запертая изнутри) отворилась быстро. Ребята выбили дверь, так, чтобы она не повредила того, кто мог находиться в ванной комнате, то есть аккуратно. Дверь открывалась наружу. В тот момент, когда дверь поддалась, время как будто остановилось и потекло очень-очень медленно. Словно бы ребята просматривали какой-то фильм на режиме медленной прокрутки. Витя очень долго не сможет избавиться от холодного ощущения страха, где-то внутри живота.
Они медленно положили дверь на пол коридора, и встали как вкопанные, глядя внутрь ванной комнаты. Вода из ванной выливалась на кафель. Красная вода. На поверхности воды была видна только воронёная грива Бубенцовой и ещё бледная кожа шеи. Голова была запрокинута на правое плечо, рот открыт, глаза закрыта. Кажется, она что-то шептала.
- Быстро, жгут! – заорал Счастливчиков вытаскивая Наташу из воды. Он словно бы очнулся ото сна. Время вновь завертелось с прежней, а то и с ещё большей скоростью. В такие минуты счёт идёт на секунды.
- Светка, х…и стоишь-то?! Сказал же Чегарову звони, у него отец сёдня дежурит! – крикнул кто-то из ребят, а может и оба сразу.
Светка бросилась звонить отцу одного парня из «Б» класса, а ребята бережно вытащили Наташу из воды (благо Бубенцова решило покончить с собой в одежде – джинсах и топике) и стали оказывать ей первую помощь. Вот где пригодились уроки ОБЖ (Основы Безопасности Жизнедеятельности) Евгения Евгеньевича. А ведь на уроках Коля и Витя балду пинали. Страшно подумать, чтобы сейчас они делали если бы Евгений Евгеньевич не оставил бы их троих (кстати с Бубенцовой) сдавать ему лично контрольную. Витя старался не думать об этом.
Так уж у нас в стране заведено, что всё и везде решает блат. Знакомства то есть. Дубна – не Москва. На «тридцатке» у «скорой помощи» всего пара машин, да и то на них не всегда бензина хватает. Не хочется ни на кого наговаривать, но с «сервисом» «скорой», думаю, сталкивались все и не один раз. Не мне рассказывать, как работает эта служба. Не хочется ни на кого наговаривать, думаю, везде бывает по-разному. Тем не менее, интересно, сколько бы ехала «скорая» если бы не знакомство ребят с одним из дежуривших хирургов? В такие минуту об этом думать не хочется. Понимание ЭТОГО приходит после. Когда опасность, вроде бы, уже миновала. Когда бояться нечего. Когда помощь пришла. Коля вздрогнул от посетившей его мысли. А что если бы? Врачи сказали, что ребята подоспели во время, ещё чуть-чуть и… Что «и» думать Парфёнову сейчас не хотелось.
- Наташенька, ты потерпи, потерпи, хорошая! Всё хорошо будет. Натка, слышишь, всё хорошо будет! Натка! – причитала Светка, когда Бубенцову несли в машину.
- Ты как? – тяжело вздохнул Витя, присев рядом с Парфёновым.
- Нажраться хочется. Пить до утра, потом всё утро блевать, а потом спать, и никогда не просыпаться. Вот же сука!
- Парни, я вас не люблю, – подошла Света. Её в машину не пустили, сказали, что навестить Наташу можно завтра. Она не имела в виду именно Парфёнова и Счастливчикова. Светка и сама не до конца знала, кого она имела в виду. Хотя чо гадать? Ведь говорила она Натке не связывайся ты с Тимуром, говорила, что он за «динамо» болеет. Говорила. Своей головы не привинтить.
- Что Николай Сергеевич сказал? – спросил Витя. Он не обиделся. Они с Парфеновым всё понимали.
- Ничего! – рявкнула Светка. – Ничего хорошего!
- Понятно, – обречённо выдохнул дым Парфёнов. Сейчас начнётся.
- Сигаретку дайте.
Ребята угостили Свету сигаретами. Троица закурила. Они сидели на лестничной клетке и Света старалась не думать о том, что она будет объяснять родителям Бубенцовой, когда они вернутся. И дело было естественно не в выбитой двери ванной комнаты. Как Света поняла, Наташа не рассказывала родителям (даже маме) о своём романе с Тимуром Тулебековым. По сути, об этом романе знала только Светка, естественно из знакомых Бубенцовой. А объяснять что-то нужно будет.
… Наташа встретилась с Тимуром в самом начале сентября девяносто восьмого года. Для восьмиклассницы Наташа выглядела очень взрослой. Несмотря на небольшой рост и довольно субтильную конституции тела. Что-то наверное было в её красивых карих глазах с насмешливым прищуром. Так вот.
Наташа бродила по городу после последнего урока. На улице было «бабье лето» и Наташа улыбалась ласковому сентябрьскому солнцу. Она купила в палатке эскимо «Ёлочка» и продолжила движение по главной улице города – Центральной. Мысли в голове были только положительные. Вчера вечером Витька, когда провожал домой, попытался её поцеловать. Именно попытался. Потому что делал он это неуклюже и только насмешил своими попытками Наташу. Витя обиделся, насупился и даже хотел уйти, но Наташа, прикусывая губу, чтобы не засмеяться (парни такие глупые!) взяла его за руку. Рука у Счастливчикова была раза в полтора больше чем у Наташки, но её это не смущало. Она привстала на цыпочки и поцеловала Витю в лоб. Витино лицо просветлело, Наташа улыбнулась, помахала Счастливчикову (теперь он полностью оправдывал свою фамилию) и пошла в подъезд. Не всё же сразу!
… Они знали друг друга с первого класса. Больше того с первого класса они сидели за одной партой. Класса до третьего они почти каждую перемену ругались, потом на уроках мирились, а потом когда Витя провожал Наташу до дома снова ссорились. Иногда даже дрались. Но не серьёзно, а так, сами знаете – бьёт, значит любит. Именно таким нехитрым образом они и выражали друг другу свои симпатии. Потом Витька на некоторое время увлёкся Ленкой Алёшиной. А Бубенцова стала принимать знаки внимания от Славки Осокина. Точнее разрешала ему оказывать ей знаки внимания. Смешной улыбчивый мальчуган с вечно растрёпанными волосами её всё время смешил, а Бубенцова позволяла ему её смешить. Так всё и двигалось. В конце концов, что ещё требуется от парнишки в шестом классе? Списывать? Гм. Порою, Осокин сам списывал у Бубенцовой (которая, к слову, никогда особыми знаниями не блистала). Так они и жили. Класс претерпевал изменения, кто-то приходил, кто-то уходил. То они были «В», то вдруг стали «Б», то снова превратились в «В», так до конца и проучившись с этой литерой.
Потом что-то у Вити с Леной не сложилось, кажется, она начала принимать ухаживания ещё от кого-то и Витя, не на шутку оскорбившись, снова переключился на свою «первую любовь». Осокин был тут же Бубенцовой забыт.
И вот после летних каникул в самом начале восьмого класса Витя стал уже более серьёзно и целенаправленно штурмовать цитадель по имени «Ната Бубенцова». Наташа вовсе не была красавицей и грудь первая появилась вовсе не у неё, а у Светки Ресничкиной, тем не менее, именно Бубенцова носила негласный титул секс символа класса (Господи, сейчас и вспоминать смешно!). Наверное, это из-за аккуратной (а вовсе не субтильной) фигурки, воронёных, всегда аккуратно уложенных, волос (тогда как все девчонки старались краситься в более светлые, «женственные» цвета) и всегда немного насмешливого тона и взгляда. Да и язычок у Наташи был остр и очень хорошо подвешен. Пару раз Витя был свидетелем обычным женским ссорам, которые, правда, по своему накалу, грозили перерасти во что-то грандиозное. Одна девчонка, кажется кто-то из «А» класса крикнула как-то Наташе во время перемены на весь вестибюль что-то вроде «Дешёвка и рубль тебе цена!». Наташа пожала плечами и щуря левый глаз ответила, тихо, но так, что слышали почему-то все: «Если моя цена рубль, то твоя копейка!».
Бубенцова была весёлой и остроумной (это, кстати, разные вещи). Плюс она отличалась от большинства девушек поведением и совсем не женской (временами) логикой. А иногда она становилось воплощением девчячей упёртости и скандальности. Эти метаморфозы доводили иногда Витю до бешенства. Тем не менее именно они (метаморфозы эти) и делали Нату Бубенцову непохожей на других. За это она Счастливчикову и нравилась, и когда он почувствовал, что может её потерять, Витя собрался и отбил её у Осокина. Именно поэтому он и переключился снова на Наташу, а не из-за того, что Лена, якобы, встречалась ещё с кем-то там. Он снова начал действовать. Летом ходил с ней на Волгу купаться, потом они гуляли. В общем, всё складывалось неплохо…
Наташа двигалась по Центральной поглощая «Ёлочку» и разглядывая красивую осеннюю окраску деревьев. Она и не заметила, как вошла в заводской парк и стала прогуливаться по аллеям. Вдруг её окликнули:
- Девушка!
Она, как девушка приличная не стала оборачиваться. Ещё чего! Надо, сами догонят и подойдут. Так, собственно и произошло.
- Девушка, ну что же вы не останавливаетесь? Мы вас кричим-кричим, а вы всё идёте и идёте.
Перед ней выросли два высоких парня.
- Так кому это нужно? Мне или вам?
- Нам, – согласился один из парней, всё это время говорил только он. У парня была интересная, необычная внешность – чуть раскосые (совсем чуть-чуть) серые глаза, аккуратно причёсанные светло-русые волосы. Наташа собиралась стать парикмахером, а потому волосы бросались ей в глаза сразу, а уж потом она обращала внимание на остальную внешность человека. Парень был симпатичен. Даже красив. И одет прилично и не крикливо – тёмно серые брюки и белая сорочка. Не то, что «вечно спортивный» Счастливчиков. Второй парень понравился Наташе гораздо меньше чем первый. Так же Наташе бросилось в глаза, что ребята были старше её. Причём на много, пять-шесть лет. Где-то так. Для четырнадцатилетней Наташи это было много. – Тем не менее, вы могли бы проявить больший энтузиазм при общении с нами.
- Это почему? – удивилась Наташа.
- Понимаете, мы работаем в театре…
- Сочувствую.
- Нет, я серьёзно, – улыбнулся парень, улыбка у него была красивая. – Мы работаем в театре.
- В драматическом?
- В очень драматическом. Девушка, вы будете слушать, что я вам говорю?
- Да-да, конечно, – Наташа изобразила такую мину, будто ей жутко интересно. А улыбка у парня действительно красивая.
- Так вот. Как я уже сказал мы, я и мой товарищ, работаем в театре. В очень драматическом театре. Сегодня у нас премьера. У моего товарища главная роль.
- Поздравляю, – кивнула она второму парню, тот кивнул. – Кого играете?
- Гарлема… – неуверенно ответил второй парень.
- Гамлета, – тут же исправил приятеля Первый. – Так вот, представляете, у друга сегодня премьера, потом торжественная часть вечера, а его девушка бросила! Представляете?!
- Ах, вот в чём дело!.. То есть – сочувствую.
- Девушка, вы производите впечатление очень умного человека (очко в его пользу).
- Это так и есть.
- Вот видите! – обрадовался Первый. – Вот, вот скажите вы променяли бы моего приятеля на юриста?
- А это какой-то конкретный юрист? Или просто – юрист?
- Просто – юрист.
- Дайте подумать. Хотя, скорее всего, что – да.
- Вот видите, вы согласны!
- С чем? И с чего вы взяли, что я согласна?
- Вы же сами только что сказали «да». Было такое?
- Кажется да, но…
- Вот видите! Вы снова сказали это волшебное слово «да»! А это оговорочка по Фрейду!
- По чём оговорочка?
- По Фрейду. Был такой древнекитайский мудрец. Он занимался сбором и систематизацией оговорок. Очень умный человек был. А стало быть, если вы знаете его оговорочки, значит и вы тоже умный человек. Так? Не верите? Давайте ему позвоним и спросим? А?
- Да. Стоп, молодой человек, что вы мне голову морочите? Я прекрасно знаю кто такой Фрейд. И вообще…
- Вот видите – мы в вас не ошиблись!
- Да в чём!
- Именно вы достойны великой чести сопровождать моего товарища на празднество! Там будет весь цвет Дубненского общества, а может и сам господин Фрейд заскочит на огонёк, я с ним созвонюсь и обо всём договорюсь. Уверен, он будет рад встретиться с такой очаровательной, а главное – образованной девушкой, это знаете ли редкость в наше время. Тем более, что вы прекрасно знаете его творчество.
- Так, молодой человек, перестаньте разрушать мой мозг! – сдалась под этим словесным поносом Наташа. – Так вы хотите со мной познакомиться? – обратилась она ко второму. Он ей нравился гораздо меньше.
- Зачем? Можно сразу, – произнёс тот.
- Конечно, хочет! От вас, девушка, ничего не утаишь, вы очень наблюдательны. Вы наверное…
- Стойте! Господи! Хорошо! – Наташа уже была готова на всё, лишь бы этот тип замолчал. – Он у вас хоть говорящий?
Несколько секунд было очень тихо. Затем Первый парень снова открыл рот:
- Конечно говорящий! Это он просто бережёт эмоциональные и физические силы! Понимаете, роль требует максимальной физической и внутренней концентрации! А когда спектакль кончится! О-го-го, как он засверкает остротами и знанием классической литературы. Больше того, он сам стихи пишет!
- Да вы что?
- Да! Правой рукой пишет, левой зачёркивает! Такой лихач, что вы! Вот, к примеру, моё любимое из него:

… Счастливы ли Вы? И что Вам снится?
Помните, Вам часто снился снег?
Он ложился мягко на ресницы…
Вы смеялись, я любил Ваш смех.

Тают годы… Дни летят, как птицы.
Третий март встречаю я без Вас.
Золотую осень покружиться
Приглашаю вместо Вас на вальс.

Я люблю Вас так же, как и прежде,
И с любовью этой буду жить.
Я люблю Вас трепетно и нежно
И другую не хочу любить.

Уже утро. За окном светает.
Дождь всю ночь идёт, идёт, идёт…
И вполне возможно, кто же знает,
Что моё письмо Вас не найдёт…
(И. Тальков)

- Как грустно! Это вы написали? – Наташа повернулась ко второму парню.
- Ага. Точно. Я.
- Вот видите! Это человек тончайшей душевной организации! Ну, так как? Идёте сегодня с нами?
- Вообще-то у меня были планы… Хотя, почему бы и нет! – Наташа сказала и сама на себя разозлилась. Нельзя так быстро соглашаться! Нельзя! Ну, что ж поделаешь? В следующий раз.
- Вот и замечательно. Этого гиганта прозаической и стихотворной мысли зовут Олег, а вас?
- А меня Наташа.
- Очень приятно. Олег – Наташа. Наташа – Олег.
- Подождите, а вас как зовут?
- Кого? Меня?
- Да. Вас.
- Ну-у-у, – парни переглянулись. – Вообще-то… меня Тимур зовут.
- Очень приятно. Наташа.
Они пожали руки. Рука у парня была сильная и такая… в общем у Наташи чуть ноги не подкосились из-за этого рукопожатия. Такое оно было… Она тут же забыла и про этого Олега, и про Счастливчикова и вообще, про всё она забыла. Ей вдруг захотелось, что бы сейчас во всём пространстве остались только они. Она всматривалась в умные серые глаза. В груди сердце заколотилось бешеным темпом. Казалось, сердце сейчас выскочит наружу.
Странно, Наташа всегда считала, что «любовь с первого взгляда» это бред придуманный малодушными и помешанными на женских романах лохушками. Лохушкой Наташе быть не хотелось совсем. Тем не менее, поделать с собой она ничего не могла. Весь остаток дня она думала только о Тимуре. Когда она закрывала глаза, перед ней мысленно появлялся этот высокий и красивый парень. К тому же обладающий неплохим чувством юмора. И ещё Наташа была просто уверена, что эти стихи написал он – Тимур – а не этот заторможенный и отмороженный Олег. А вот Витя наверняка никогда ничего не напишет!
Она с огромным трудом дождалась вечера. Оделась сексуально, ну, так как ей тогда казалось сексуальным. В оговоренный до этого час во двор лихо въехала бежевая «бочка» (АУДИ-), из окон которой на весь двор распространялись звуки голоса Криса Реа. Водила посигналил. Наташа улыбнулась, крикнула маме дежурное «я пошла» и выбежала из квартиры.
Странно, куда подевался инстинкт самосохранения Бубенцовой? Садиться в машину к совершенно незнакомым взрослым парням, ехать неизвестно куда. Наташа всегда была девочкой рассудительной, но сейчас что-то происходило с ней непонятное, она никогда не испытывала таких чувств. Она готова была доверять Тимуру во всём, ехать с ним, куда тот скажет, делать, что скажет. На лицо были все признаки влюблённости. Наташа не хотела сама себе в этом признаваться, гнала эту мысль от себя. Успокаивала себя, мол, минутная слабость, увлечение, развеяться не помешает никогда и никому. Она просто не видела себя со стороны. Если бы мама была чуть повнимательнее сегодня, наверняка опытная женщина рассмотрела бы в дочери зернышки большого чувства. Но она была занята работай. А между тем этим самым «зёрнышкам» много и не нужно было. Вполне достаточно, чтобы Тимур подарил ей какой-нибудь букетик (Наташе всегда нравились лилии), заехал лихо на красивой машине за ней, улыбнулся бы, сделал бы комплемент (всё это он, кстати, и сделал) и она готова была уже на всё. На что на всё? Думаю объяснять не стоит, тем более, что Наташа чувствовала уже, что созрела. Что пора уже становиться женщиной.
Как это не странно они действительно повезли её в театр, точнее, это театр вовсе, а Дом Культуры «Октябрь», там у нас есть такое объединение любителей творчества. Они репетируют и играют спектакли.
В этот день, правда, давали не «Гамлета», а вовсе даже «Женитьбу», но Наташе было всё равно. Весь спектакль (кстати, действительно неплохо поставленный) она сидела между Олегом и Тимуром. Олег лапал (другого слова она подобрать просто не могла) её ногу, а она в это время, не обращая внимания (неслыханное дело!) на приставания Олега, сжимала свою руку в руке Тимура. После спектакля молодые люди оставили девушку на несколько минут скучать в одиночестве, после чего Тимур вернулся один (больше она Олега не видела). Они поехали вдвоем кататься по городу. Весь спектакль Наташа только об этом мечтала. Она сидела на соседнем с водительским сидением и с замиранием сердца закрывала глаза, когда Тимур совершал очередной лихой вираж, а его рука изредка сползала на её коленку. Иногда они смотрели друг другу в глаза, ей казалось, что она тонет в сером озере его глаз.
На улице темнело, но, тем не менее, было тепло, они заехали на берег Волги. Тимур останови машину, из колонок доносилась сначала романтичная песня «Midnight lady» Криса Норманна, а потом и вовсе зазвучала «Wieked game» Криса Исаака. Тимур сделал потише. Они некоторое время сидели молча, а Наташа думала, смотря ему в глаза, что если он вот сейчас начнёт приставать или что-то вроде того, она, конечно, посопротевляется, но для виду. Немного. Но он не начал приставать. Тимур взял её за руку:
- Если бы я снимал кино, то это был бы фильм о любви. Мы в моём фильме играли бы главные роли. Половину фильма мы жили бы с тобой душа в душу, радовались бы каждому дню, прожитому вместе, но где-то к середине фильма наши отношения расстроились бы. Их кто-нибудь расстроил бы. Потому что все бы нам завидовали и желающих испортить нам жизнь была бы масса. Люди не выносят, когда кому-то лучше, чем им и готовы пойти на всё, лишь бы насолить счастливчикам (Наташа даже не вздрогнула). Любыми методами. Но у них бы ничего не получилось. Там в конце у моего героя были бы такие слова: «Когда я проснулся сегодня утром, я случайно увидел лилию и думал, что это самое прекрасное, что есть на свете, пока не увидел тебя. Ты моё солнце, без тебя даже самый яркий и тёплый день кажется пасмурным и тоскливым. Я только хочу, чтобы ты, моё солнце, светило бы мне всегда.»
- А что потом? – заворожено спросила она.
- А потом бы я тебя поцеловал. Любовь побеждает. Конец фильма. Happy end.

Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Наты
По-персидски нежное «люблю»?

Я спросил сегодня у менялы
Легче ветра, тише Ванских струй,
Как назвать мне для прекрасной Наты
Слово ласковое «поцелуй»?

И ещё спросил я у менялы,
В сердце робость глубже притая,
Как сказать мне для прекрасной Наты,
Как сказать ей, что она «моя»?

И ответил мне меняла кратко:
О любви в словах не говорят,
О любви вздыхают лишь украдкой.
Да глаза, как яхонты, горят.

Поцелуй названья не имеет,
Поцелуй не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи веют,
Лепестками тая на губах.

От любви не требуют поруки,
С нею знают радость и беду.
«Ты – моя» сказать лишь могут руки,
Что срывали чёрную чадру.
(С. Есенин;
имя Лала изменено персонажем на Ната умышленно)

И только после этого Тимур поцеловал Наташу в губы. Наташа целовалась впервые и этот поцелуй она не забудет никогда. В тот момент ей казалось, что все мечты сбываются. Вот она вечная, чистая и светлая любовь. Сколько времени они целовались, она не знала, время прекратило своё течение, остановилось для четырнадцатилетней девочки. Она сама ослабила сидение и откинулась назад под влиянием сильных, но нежных рук. Он расстегнул несколько пуговиц на блузке, но на этом остановился.
- Ты чего? – удивилась она взглядом.
- Не сейчас.
- А когда?
- Позже, потерпи, Ната.
Они не разлепляли губ и говорили глазами.
Он привёз её домой. Они долго сидели в машине, по-прежнему держась за руки и переговариваясь взглядами. Иногда слова вовсе не нужны, если разговаривают глаза. Наконец Наташа посмотрела в сторону своего окна. На кухне горел свет.
- Мне пора. Ты… Ты позвонишь?
- Позвоню, – улыбнулся Тимур.
- Ну, пока, – они коротко поцеловались и Наташа выскочила из салона.
По лестницам она взлетала будто на крыльях, хотя на крыльях наверное и летела Наташа. Да, именно на крыльях. Она открыла дверь.
- Привет, ма.
- Привет, доча, есть будешь? – мама, закончившая с отчётом, была теперь занята готовкой.
- Не, мам, я потом.
- Ну, как хочешь.
А Наташе нужно было с кем-то поделиться и она, пробежав в свою комнату, набрала номер Ресничкиной. Но, набрав, тут же положила трубку обратно. А вдруг Тимур позвонит, пока она будет болтать со Светкой, её ведь не остановишь! Не-ет. Лучше я подожду его звонка, а уж потом позвоню Светке.
Наташа села в кресло, поджала ноги к груди и стала ждать звонка, смотря на телефон. Так она и заснула. Уже во сне она как-то умудрилась раздеться и лечь спать, не снимая макияжа.
Она спала хорошо, и снились ей красивые, светлые и тёплые сны. Только уже под утро закралось в сновидение что-то нехорошее, что, правда, вспомнить Наташа не смогла, но проснулась она со странным чувством, которое испортило всё впечатление от красивых снов. А Тимур-то не позвонил. Как же так? Неужели она ему не понравилась? А если он вообще не позвонит!
Наташе стало зябко от таких мыслей, несмотря на яркое солнышко за окном. Наташа проспала школу, часы показывали 12:40 и идти туда не было уже никакого смысла. Мама и папа уходили на работу рано, а потому разбудить дочь и позаботиться о том, чтобы она вовремя встала в школу («разбудить», и «вовремя встала» – это две большие разницы, если кто не знает) было некому. Наташа вставала по будильнику или по звонку Светки. Но никто не позвонил, а будильник она не слышала. Стоп! Догадка посетила голову Наташи! А может телефон не работает!? Ну, да, конечно! То-то Тимур дозвониться не может!
Она вскочила с кровати и кинулась к трубке. Но напрасно. Телефон работал. Почему же он не позвонил? Наташа снова в расстроенных чувствах улеглась на кровать, настроения не было никакого, да и голова, что-то заболела. И в этот момент, наконец, ожил телефон…

***
Отвлечёмся ненадолго от Бубенцовой и вернёмся немного назад во времени. Витя шёл к Наташе с букетиком гвоздик (он тогда плохо в этом разбирался), он весь вечер звонил ей, но Наташи не было дома, по крайней мере, так отвечала ему мама. У неё не было особого повода врать ему, но Витя почему-то заподозрил, что мама специально вводит его в заблуждение (мы, когда ревнуем такие подозрительные) и решил прийти и спросить уже лично. С глазу на глаз, так сказать. В качестве убойного аргумента прикупил букет цветов. О времени (достаточно позднем уже) он не задумывался.
И вот идёт он, значит, уже подошёл к Наташиному дому, заворачивает наш герой за угол и что он видит? Наташа выплывает, выпархивает, как угодно из чужой, незнакомой машины, с букетом лилий и лицо её излучает улыбку и счастье. Витя мигом юркнул обратно за угол. Подождал немного в сметённых чувствах. Потом решил, что нужно узнать, кто же там в машине. Он выкинул подальше букет, вставил в рот сигарету и шагнул во двор. Вид у него был абсолютно «пацанский». В этот момент «Ауди» как раз проезжала мимо него, Витя решил остановить машину и вышел прямо на дорогу. Ну, не задавит же он его, правда? Не задавил. Машина затормозила, скрипнув тормозами. Витя скроил морду кирпичом (у него всегда это хорошо получалось) и подошёл к открытому окну. Водитель (Витя успел рассмотреть, что он был в машине один) высунулся и грубо спросил:
- Чо, жить надоело? Офанарел в атаке? Чо под колёса бросаешься?
- Братан, огоньком не угостишь? – грубым голосом спросил Витя водителя.
- Не курю, – ответил водитель, хотя на «торпеде» лежала пачка «Camel».
- Ну, извиняй, братан, слушай, а ты тут живёшь? В этом дворе? – спросил Витя и не дожидаясь ответа продолжил: – Слушай, а Санька из третьего подъезда знаешь?
- Не местный я. Всё? Вопросов больше нет? Дай проехать, не доводи до греха!
- Ну, звиняй, братан, проезжай, – отошёл Витя.
Интер-ресный кадр. Так вот, значит, с кем Наташка «гулять ушла», как мама ему отвечала. Да уж. Ну, хоть с одним вопросом разобрались, мама ему не врала. Ух, лучше бы врала. Ладно, живы будем, не помрём.
Витя побрёл домой с окончательно испорченным настроением. Вламываться сейчас к Бубенцовой домой и начинать выяснять с ней отношения (Витя, почему-то, уже считал Наташу «своей девушкой») не стоило. Поздно уже. Да и от отца можно огрести. Завтра поговорим, в школе.
Но в школу, как известно, Наташа на следующий день не пришла. Витёк промаялся за одной партой с Осокиным, не разделяя его энтузиазма (где он его берёт-то?) по поводу алгебраических уравнений (икс/игрек/и-краткая) и где-то часов в двенадцать слинял с физкультуры. Придя домой Витя долго маялся – позвонить? не позвонить? Всё-таки решил звонить. Он набрал номер Бубенцовой, так и не придумав сколько-нибудь правдоподобного предлога для звонка, не хотелось начинать разговор с вопроса «где была, сука?»
- Алло! – раздалось на том конце, Наташа так кричала, будто от этого звонка зависела её жизнь.
- Алло, – смутился Витя. – Наташ, привет, это Витя. Узнала?
- А-а-а, это ты… (эта фраза всегда убивает)
У Вити сразу всё настроение пропало, но, коли позвонил – разговаривай.
- Слушай, Наташ, а ты чего не пришла? Заболела что ли?
- Ага. Заболела. Сильно. Ты скажи там, что я болею…
- А я класснухе так сразу и сказал! – обрадовался Витя тому, что может быть хоть чем-то полезен Бубенцовой.
- Молодец.
- Слушай, Наташ, я что звоню-то… Давай вечерком сходим куда-нибудь, погуляем, а?
- Вить, я же болею.
- А… ну, да.
- Давай потом, а?
- Давай. Пока.
- Пока.
Витя положил трубку, сжал до хруста кулаки. Так его ещё никогда не отшивали, всякое бывало, но чтобы так! Он упал на пол и отжался ровно шестьдесят три раза. Потом встал, почти не запыхавшись, снова схватился за трубку, но в последний момент передумал.
Вечером он пошёл на секцию и уродовался там до потери сознания. Причём уродовал он не, сколько себя, сколько своих спаррингов. Последним, третьим, спаррингом выбран был Парфёнов. Парфёнов ловко уворачивался от коронных Витиных ударов, чем вызывал аплодисменты наблюдавших за поединком и новые приливы бешенства Счастливчикова. Наконец когда Витя провёл свой любимый удар правой, Парфенов ловко ушёл от удара вниз и вправо и провёл молниеносную серию «левой-низ, правой-верх, правой-низ, левой-верх», окружающую реальность Витя стал ощущать уже лёжа на полу ринга. Со стороны весь поединок и особенно заключительная серия Парфёнова выглядели так эффектно, что вызвали новый прилив аплодисменты даже пришедших из соседнего зала каратистов.
- Всё! Брэк! Следующие давайте! И будем закругляться! Хватит дуэлей на сегодня! – прокричал тренер.
Коля помог Вите подняться, и они вдвоём спустились с ринга.
- Молодец, Парфён, Али отдыхает а Шугар Рей Леонард краснеет и потеет! – подскочил к ним парень из «Б» класса, каратист Антон Чегаров. – Пацаны, вы сейчас куда?
- Оплодотворять верблюда! С нами хочешь? – потряс головой Витя.
- Ещё как! Я не потерплю, если это историческое событие произойдёт без моего участия! Верблюды, мы идём! Слоны идут на север!
- Слоны идут на х…й! – огрызнулся Витя, уже снявший шлем и выплюнувший капу.
Ребята помылись, сложили вещи (шлемы, перчатки, капы, шорты-майки, бинты, боксёрские кеды) в сумки, так как в последнее время оставлять всё это добро (стоящее кучу денег) в шкафчиках было не безопасно (только Парфёнов оставил в своём шкафчике носки и трусы, вдруг кому пригодится?) и подождав Чегарова отправились домой. В палатке купили по бутылке минералки и уселись в парке, подставляя лица всё ещё теплому сентябрьскому ветерку.
- Ну, Витёк, что тебя так взбесило-то? Ты сегодня как с цепи сорвался? Ванька Ильюшина чуть не убил, – спросил Коля.
- Да Натаха всё…
- Бубенец, что ли? – встрял в разговор взрослых Антон.
- Она.
- Ну и что? – отглотнул минералки Парфёнов. – Пацаны-то тут причём? Ты ж ему чуть мозги не вышиб. Мог бы сразу на мне сорваться.
- На тебе сорвёшься, – потёр всё ещё болевшие рёбра Витя.
- Это точно, – улыбнулся Парфёнов.
- Ты рассказывай, что случилось-то? – снова подал голос Антон. – Помочь не поможем, но послушаем с бо-ольшим удовольствием!
- Да блин, вчера видел, как она из машины пи…ра какого-то вылезала. С цветами. Счастливая такая, весёлая.
- У-у-у, мой братишка ревнует! Мы наконец-то выросли! Добро пожаловать во взрослую жизнь! – веселился Парфёнов.
- Да пошёл ты!
- Ладно-ладно, проехали, ну и чо?
- Я не понимаю, что ей надо-то? Чего ей не хватает?
Парфёнов вздохнул, как взрослые вздыхают, когда слышат простые и глупые детские вопросы и изрёк:
- Бабы, Витёк, они существа такие… Понимаешь… Им того, что нам достаточно, им не хватает. Понимаешь?
- Распутник прав, – подал голос Антон, кивая на Парфёнова, тот поклонился, мол, благодарю.
- И что делать? Как себя вести? – спросил Витя.
- Ну, уж во всяком случае, не так, как ты вёл себя всё это время.
- В смысле?
- Витя, сынок, ты чо действительно по уши деревянный?
- Деревянный-деревянный…
- Слыш, Че, заткнись, пока не огрёб! – насупился Витя.
- Ой, как страшно! Я вся трясуся!
- Б…ь, щас в натуре въ…у!
- А ну давай! – Антону всё смешно было, а вот Вите-то было совсем не до смеха.
- Так! Баста, карапузики, кончалися танцы! Харэ я сказал! – встал между ними Парфёнов. – Антоха, друг, ты не обижайся, но иди ты на х…й, а?
- Ну и пожалуйста, – Антон гордо тряхнул воображаемой шевелюрой, закинул спортивную сумку на плечо и погрёб домой. – Вы ещё меня вспомните!
- Иди ты, вражина!
- Не, я всегда знал, что у каратэг с головой не всё в порядке, но что бы так? – восхитился боксёр Витя.
- Да брось ты, прикалывается он.
- Он-то прикалывается, а мне что делать?
Коля закурил, потянулся, хрустнув костями и приготовился вразумлять нерадивого ученика.
- Запомни, Виктор. С женщинами нужно нежно. Понял? С фантазией, с воображением. С вывертам, короче.
- Это как?
- Тяжёлый случай. Ладно, попробую объяснить. Я тут с вами недавно вместе гулял, под луною, и диву давался, о чём ты с ней говоришь.
- А о чём?
- О том, как турки в Крым входили! Ты чо, не помнишь? Цитирую: «Натка, вчера с пацанами так классно в футбик рубанули, ты бы видела, я так смачно в девятку зах…л! Там ваще все в ауте были, а вратарь вообще стоит, зенки трёт…» И это, я думаю, я ещё не всё слышал. Ви-тя! О-пом-ни-сь! Ей это на фиг не надо!
- А что ж надо-то?
- Господи, укрепи. Рассказываю. Витя, сынок, хотя нет. Внучёк. Слухай и запоминай, потом будешь детям своим рассказывать, дядю Колю вспоминать добрым словом. Женщине должно быть с тобой интересно, понимаешь?
- Да ей, вроде…
- Вроде, в огороде, Витя, женщины любят ушами! Витя, а чем ты любишь? Не надо не показывай, чо я там не видел. Понимаешь, им нужно, чтобы у вас было много общего, Витя, чтобы ты её понимал, чтобы тебе была интересна та хрень, которую она тебе будет рассказывать. А поверь мне, Витя, она будет рассказывать много! Даже очень много (поёжился Коля и вспомнил одну свою знакомую)! Очень! Плевать, Витя! Ты не должен её перебивать! Категорически! Понимаешь, она должна почувствовать в тебе родственную душу!
- Да вроде…
- Вроде, на заводе! Витя, слушай, внучёк, понимаешь, она должна тебе доверять, верить должна, как сомой себе! А бывают вообще тяжёлые случаи, когда они и себе-то не верят (снова поёжился Парфёнов, вспомнив другую свою пассию)! Это вообще обморок! Ладно, не важно. Так, о чём я? Так вот ты должен говорить то, что она хочет от тебя услышать! Только то, что она ХОЧЕТ услышать, Витя! Всё остальное прибереги до нашей встречи! Понял! Она должна чувствовать себя с ТОБОЙ королевой, Витя! Прынцэссой, Витя! Это у них, ну, у многих, пунктик такой с детства. А ты, стало быть, обязан быть ПРЫНЦЭМ. Желательно и на белом коне. Понял? И не важно, что тебе придётся для этого делать или говорить, важен ре-зу-ль-тат.
- Ну, это как-то…
- Не по-пацански, да? А какая табэ разница, брат? Это всё окупится с лихвой, потом! Поверь мне (Коля улыбнулся, вспомнив обеих девушек, которых он вспоминал до этого)! Потом отыграешься. Кстати, погодь.
Парфёнов вскочил с лавочки и чуть ли не в припрыжку подошёл к сидящей слева парочке девушек. Разговаривали они не долго, минут десять. Всё это время Витя сидел, курил и переваривал то, что Парфёнов ему рассказал. В конце-концов это не так уж и сложно. Может и самому приятно будет, если она будет чувствовать себя с ним принцессой, или кем там? В конце-концов – это не так уж и сложно.
Парфёнов вернулся, помахивая девушкам рукой и шлёпнул на лавочку перед Счастливчиковым блокнотом. В нём только что появились ещё два новых телефона.
- Так о чём это я? Кстати, приятная перспектива на вечер вырисовывается, ты как? Атакуем?
- Ты не закончил.
- Ах, да. Точно. На чём я остановился?
- На том, что это не по-пацански.
- Ах, да, мой брутальный друг. Посмотри мне в глаза.
Витя посмотрел Парфёнову в глаза.
- Ну, всё ясно, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
- Не понял.
- Витя, у тебя глаза воина, но ум раба!
- Я не раб.
- Раб! Ты раб стереотипов, Витя! Ты считаешь, как некоторые мои знакомые, что мужчина это центр земли, и что ежели ты малёхо прогнёшься, то всё, ты мужиком быть перестанешь.
- Ну…
- Х…й гну! Этот фуфел, который ты, не знаю где услышал, забудь, как очередной не смешной анекдот Маркова. Ежели ты мужчина, во-первых, не мужик, а мужчина, я бы даже сказал муЗчина, то твоя первостепенная задача сделать так, чтобы хорошо было всем, кто рядом с тобой, а уж потом только хорошо было тебе. Понимаешь? Я не предлагаю тебе наплевать на свои, совершенно естественные потребности в ласке, но это всё потом, Витя! По-том! Даже так – пОтом. Понял? Постараться нужно, чтобы перед чёртом оправдываться не пришлось. Да и к тому же, в процессе этого, если ты настоящий человек и музчина тебе самому будет интересно. Ты спросишь, а когда же жить для себя? А что такое «жить», Витя? Поверь мне, пройдут годы, а они, суки, имеют свойство проходить, и ты будешь счастливейшим из смертных, если будешь жить так. В молодости, Витя, нужно гореть. Ярко и спорно. И пусть все ох…ют! По хер на них! Потому что потом гореть будет некогда. Живи, Витя, живи. И дай умереть другим. Смешно, да? Сам не ожидал. Да и ещё…
- Что?
- Прикид те надо поменять, Витёк.
- А сам-то…
- Не надо. Я с тренировки, а ты по жизни так ходишь. Взрослеть надо, развиваться, так сказать морально и физически. Гопничество и дворы придётся рано или поздно забыть. Вот так. Всё, баста. Заболтался я с тобой, пора мне.
- Погодь.
- Чо такое?
- Колян, слушай, у меня такой вопрос ещё… – Витя замялся, действительно не легко было спросить то, что он собирался узнать. Хотя, с другой стороны у кого ещё спрашивать, как не у лучшего друга, который, к тому же только что разложил по полочкам весь смысл мироздания и жизнипрожигания? – Коль, у тебя же в этом опыт большой…
- Большой. И не только в этом. Не пугай меня…
- Слушай, я не целовался никогда…
- Стоп! – выставил перед собой Коля, будто защищаясь от чего-то. – Стоп. На этом замолчи. На это я не подписывался. К тому же (Коля вдруг сладко улыбнулся, будто солнце взошло) ты сам всему научишься. Придёт время, и ты скажешь себе: «Блин, православные, я ж сам это сделал!» Поверь мне. Я тебе когда-нибудь врал?
- Нет.
- Ты мне веришь? – Парфёнов посмотрел Вите в глаза. Даже намёка не было на улыбку.
- Верю.
- Веришь? – снова переспросил Коля.
- Верю, – Счастливчикову пришлось вложить в слова максимум эмоций.
- Во-от. Никогда не врал и сейчас не вру. Не порть ощущения будущих воспоминаний. В конце концов, вся наша жизнь – сплошные воспоминания, а остальное химера, впрочем, хватит. Пора мне.
Парфёнов поднялся, пожал руку Вите и отправился к тем двум девушкам, с которыми познакомился до этого. А Счастливчиков остался на лавочке один. Он допил минералку и закурил.
***

Но вернёмся же к бубенцовой. Шло время. Прошло три дня с того свидания, все эти дни Наташа не ходила в школу, не выходила из дома. Ждала звонка Тимура. В конце третьего дня совершенно изведённая, доведённая ожиданием до полубешеного состояния (вчера так на отца наорала, когда он в комнату к ней заглянул!) Бубенцова начала шептать себе под нос: «Да кто он такой, а? Что он о себе думает? Что себе позволяет! Я, что ему девочка?! Думает щас он позвонит и я побегу к нему, да? Фигушки! Нет, кто он такой! Придурок, козёл, гад, кобель, ненавижу! Вот объявится, я ему всё выскажу! Прямо в лицо! Да! А может даже… Может даже по физиономии его гадской съезжу! Точно! Будет знать!»
За окном знакомо скрипнули тормоза, а из открытого окна машины раздавалась знакомая песня «Midnight lady». Наташа подошла к окну и увидела Тимура. Тот вышел из машины и стоял с букетом лилий, он улыбнулся и помахал ей рукой.
- Нет, что он себе позволят! – уже в слух сказала Бубенцова, хорошо, что дома никого не было. – Он что действительно считает, что вот сейчас я возьму так, да и спущусь к нему.
Наташа сдвинула бровки, поджала губки, скрестила ручки на груди.
- Нет, он что правда… нет, кем он себя возомнил?! – говорила Наташа, одевая кроссовки.
- Щас вот возьму, и всё ему скажу! Да! И по морде схлопочет! Ха! Как же он сейчас схлопочет, а! Будет знать, козёл! – шептала она, спускаясь по лестнице.
- Всё, вот сейчас, вот сейчас! Ха! Погоди у меня! – шептала она, выйдя из подъезда и сжимая кулачки.
- Привет, Нат.
- Гад, сволочь, ненавижу, – колотила она кулачками по его груди. – Почему ты не позвонил! Почему! Ненавижу, гад!
- Ну, извини, – гладил он её по голове. – Прости дурака! В Универе замотался. Но я же приехал. Приехал. Это тебе.
- Спасибо, – пискнула Наташа, смахивая слёзы и прижимаясь к мягкому свитеру.
Она сжала в ручке букетик лилий.
- Никогда больше так не делай! Слышишь! Никогда! Сволочь! Ненавижу!
- Ну, извини! Хочешь, на колени встану? Хочешь? – обнял он её.
- Не надо, – разревелась она.
Так начался шикарный, красивый, пестрящий букетами, красивыми стихами (Наташа не очень хорошо училась, а потому искренне считала, что стихи Тимур писал сам) и поездками при луне, роман. Много ли нужно четырнадцатилетней девочке, чтобы она влюбилась? Не много. Всё было красиво, так как она мечтала, так как мечтают все (ну, если не все, то многие) девочки. И принц был у Наташи и конь, почти белый. Конь, правда, был железным, но это даже лучше, так как этих здоровенных, четырёхкопытных и плохо пахнущих зверей Наташа не очень-то и любила (а на самом деле ужасно боялась).
Шло время, закончился 98-й год, начался 99-й. Новый год, кстати, они встречали вместе. Тимур проводил с ней четыре дня из семи. Только на выходных они не встречались. Они каждый день созванивались и разговаривали по несколько часов. Тимур часто заезжал за ней в школу, его часто замечали учителя. Она носила его фотку в сумочке, это тоже заметили учителя. Классная руководительница пыталась поговорить сначала с Наташей, потом с её родителями (они не приходили на родительские собрания), но у неё ничего не выходило. Наташа будто запиралась в какой-то панцирь. Вытащить её оттуда было невозможно. Если учителя только догадывались, то точно знал только один человек – Светка Ресничкина – лучшая подруга. Она, правда, так же энтузиазма Наташи не разделяла, но, тем не менее, почти никогда ничего не говорила.
Витя ходил все эти месяцы чернее тучи. Он однажды пытался поговорить с Наташе, объясниться ей в… Объясниться с ней. Но. Но Наташа грубо (в прямом смысле – пшёл ты, Счастливчиков!) отшила одноклассника и, впорхнув в салон «Ауди» улетела. Вите хотелось напиться, с горя, по-взрослому, в кино показывают, что это помогает. Но он этого не делал, а вместо пьянства каждый день стал бегать, отжиматься до потери сил, качать пресс. Записался ещё в две секции – баскетбольную и волейбольную, чтобы не сидеть дома по вечерам, а придя домой с занятий свалиться без задних ног. Странно, но именно эти проблемы в личной жизни закалили, а не сломали Витю. Да, он стал немного циничен, да шутки стали грубее, но именно Бубенцова сделала из мальчика юношу стремящегося в мужчины. Оставалось совсем малёхо. Что нас не убивает, то делает нас сильнее. А нас хрен убьёшь.
А Наташа летела, парила. Если бы она слышала разговор Парфёнова со Счастливчиковым, то она сказала бы – а я вот так горю, мальчики! Ярко? Ярко! Спорно? Спорно! Каждый выбирает свой способ горения! Я вот так горю! Что-то не нравится? А не пойти ли вам на х…й, а? И писем оттуда не пишите, морализаторы…
Пришла весна. Наташа снова расцвела, она становилась красивой, интересной внутренне, настоящей дамой. Она много почерпнула из общения с Тимуром. Язычок стал ещё острее, прищур ещё более лукавым, а смех более звонким, раскатистым.
Если бы родители не были бы так заняты на работе (отец занимался бизнесом, ему и так не сладко было после кризиса 98-го; а мама была зам.глав.бух на одном производственном предприятии) они может и заметили бы, что их девочка меняется, и неизвестно в положительную или отрицательную сторону. Но родителям было не до того. Что ж.
Он пару раз спрашивал:
- Наверняка у тебя кто-то в классе есть, а?
- Не-а, нету. Они ж все маленькие ещё. Ну, кроме одного, Парфёнов есть такой. Этот вообще… акселерат.
- Маленькие? – усмехнулся Тимур. – А ты большая?
- Большая.
На своё пятнадцатилетние она пригласила только Тимура. Точнее это он отвёз её на дачу своих родителей и там, наконец, это случилось. Всё это время Наташа ждала, ну, когда же, наконец, когда?! И вот. Случилось. Она проснулась женщиной. В принципе, мир не перевернулся, небо не стало лилово-бирюзовым и вообще каких-то глобальных изменений не произошло. Она всё утро лежала и вспоминала вчерашние вечер, мартини, свечи, большого плюшевого медведя. Потом стала вспоминать ночь… Она снова заснула с улыбкой. Всё это время она засыпала и просыпалась с улыбкой. Теперь заживут они по-новому. Наташа никогда не принадлежала к категории девушек, которые сразу после ЭТОГО задумываются о ЗАГСе, но… А почему бы и нет. Готовь сани летом, как говорится…
А сложилось всё по иному…
Наташа, наверное, никогда не забудет июнь 99-го года.
Что-то стало происходить с Тимуром. Наташа пыталась его разговорить, но тот не отзывался, отшучивался и сворачивал разговор к сексу, мол, давай так попробуем, давай так… Цепь оговорок Тимура, этих отшучиваний привела Наташу от подозрения к уверенности.
У него кто-то есть. Она разговаривала, делилась своими подозрениями со Светой, та соглашалась с выводами подруги, но сама Наташа с ними не соглашалась! Не могло этого быть! И нет ничего! Просто устала, перегрелась, скоро всё прояснится, он все расскажет, наверное, у него просто проблемы с военкоматом там, или что-то ещё такое. Не может ОН обманывать МЕНЯ не может! Не верю! Не ве-рю!
Однажды, когда он пошёл мыться Наташа (до этого не страдавшая клептоманией) пошарила по его вещам, заглянула в паспорт. Сердце остановилось. «Женат, брак зарегистрирован 26. 09. 97» шептала Наташа непослушными губами. Женат. Брак зарегистрирован 26. 09. 97.
- Оп-па, – появился он в комнате.
- Что это?
- Это…
Наташа надеялась, что вот сейчас кто-нибудь ущипнёт ее, и она проснётся и ничего этого не будет. Ни штампа, ни-че-го! Но она всё не просыпалась.
- Это… Э-э-эх, кто ж тебя в паспорт-то надоумил заглянуть?
- Я спрашиваю, что это?
- Ты же сама всё понимаешь…
- Ты, что? Ты, что женат?
- Женат.
- И был женат всё это время?
- Да.
- И ты с ней… потом со мной…
- Нат, не надо.
- Не называй меня так! – земля словно уходила из под ног. – Наташа стала одеваться, так как всё это время была… короче одеваться стала. – И ты… ты…
- Что – я?
- Как ты мог?
- Значит мог.
- И ты так просто об этом говоришь?
- А как? Наташ, мне двадцать один год, у меня до тебя была жизнь. У меня есть свои потребности.
- Какие потребности!?!
- Наташ, а ты вспомни тот исторический поход в театр. Потом поездку и поцелуи на Волге. Вспомнила? Что ты тогда хотела? Разве не этого? И я бы всё сделал. Легко. Я мужик, Нат, но я не стал пользоваться моментом, просто…
- И ты этим гордишься, да?
- Есть малёхо. Я не понимаю, что изменилось то? Да, у меня есть жена, два года уже, это ничего не меняет.
- Как её зовут?
- Какая разница?
- Как её зовут? – раздельно произнесла она.
- Ника.
- Я почему-то так и думала. Самое бл…е имя.
- Нат, что ты говоришь…
- Не называй меня так ты… ты… оборотень!
Наташе было очень плохо, она ощущала будто бы её ударили в солнечное сплетение (её никогда не били, но она была уверена, что если бы били, то ощущения были бы именно такими), ей хотелось дышать, но воздух не поступал в лёгкие и она начинала задыхаться. Ей хотелось плакать, но она понимала, что сейчас плакать нельзя. Нельзя показывать ему свою слабость.
- Ты оборотень!
- Господи, какой оборотень? Что ты несёшь?
- Ты сам говорил, что так называют животное, которое днём имеет облик человека, скрывается под ним, а ночью снова превращается в … в… гниду, плесень, господи, какой же ты!..
- Не надо! Наташа, не обманывай себя! Только, извини за грубое выражение, дура не заметила бы. Ты же не хотела ничего замечать…
- Ты для этого приложил максимум усилий!
- Не надо, если бы ты захотела, то сложила бы два и два. Ты же ничего не хотела замечать. Ты права, я приложил для этого максимум усилий, но, дай я тебе объясню, раз уж больше некому, как устроены людские отношения – мужчина, да, он добивается женщины, дарит цветы, читает стихи, делает комплементы, от нашего поведения многое зависит. Но! Но решает-то женщина! Она делает выбор «да» или «нет». Она! И хоть ты в лепёшку разбейся, но если ты ей не нравишься, то ничего не будет. Ни-че-го! А я, как ты заметила, тебя не насиловал, ты сама этого хотела, всё это время! А я? А я ждал! Я не торопил тебя, Ната! Я ждал полгода. Ната, я мужик, извини, мы так устроены. Нам ЭТО нужно. Необходимо. Конечно, от отсутствия секса никто не умирал, но, заметь, никто и не рождался. Если я не торопил тебя, то где-то нужно мне было этим заниматься. Я мужик, Ната. Кстати, насчёт рождаться, ты не…
- Ещё чего, – фыркнула Бубенцова. – Господи, какой же я дурой была! Не торопил, говоришь. Ждал? И ты считаешь себя благородным, да?
- Не без этого, – пожал он плечами.
Ей не хотелось больше ничего говорить. Она собрала свои вещи и уже на выходе обернулась стоящему в дверях Тимуру:
- Мужик, говоришь? Знаешь, Тима, а мне кажется, что мужику кроме этого, – она указала в область паха Тимура, – необходимо ещё кое-что, чтобы называться мужчиной.
- Что, интересно? – усмехнулся Тимур.
- Совесть нужна. И честь, к сожалению сейчас эти слава забыты…
Она не плакала, она шла домой и щёки её горели, как будто её по ним хлестали пассажиры в автобусе оглядывались на странную, что-то шепчущую себе под нос девушку. Она не плакала даже тогда, когда пришла домой. Дома никого не было, родители как всегда были на работе, а ей так необходима была сейчас мамина рука, её ласковый голос, мамочка…
Первая любовь Наташи Бубенцовой потерпела полное и безоговорочное поражение. Странно, но она не чувствовала к Тимуру не отвращения, не ненависти, ведь из настоящей любви ненависть появиться не может. Она (ненависть) может появиться из влюблённости, из чего угодно, но не из любви. А это, согласитесь, две большие разницы. В том-то и дело, что любовь Бубенцовой была настоящей.
Теперь в той части сердца, где до этого жила любовь, была пустота. Тишина. Наташе было пятнадцать лет и как бы она не старалась выглядеть взрослой, вести себя по-взрослому, она всё ещё была ребёнком. Она всё ещё была маленькой, нежной, ранимой девочкой.
Наташа испугалась, а вдруг эта пустота никуда не денется? А вдруг она больше не полюбит никого? Она вспомнила, как ей было хорошо с любимым, как она порхала. А если никогда больше этого не будет? Зачем тогда жить?
В комнате зазвонил телефон. Наташа, уже всё для себя решив, вставила в ванную пробку, открыла воду, потом прошла в комнату и взяла трубку с базы. Потом она прошла в ванную, заперлась, залезла в ванную и только теперь нажала на приём:
- Алло.
- Алё, Натка, привет!
- Привет.
- Привет, подруга, ну ты как?
- Нормально, Свет.
- Точно нормально? Голос у тебя какой-то…
- Правда, Свет, всё нормально.
- Что с Тимуром?
- С Тимуром всё.
- Натка… Мне прийти?
- Да нет, не надо. Спасибо, Свет.
- Точно?
- Точно, Свет.
- Нат… а, что это за звук, а?
- Я в ванну собралась.
- Нат, ну, тогда я попозже позвоню, да?
- Угу. Наверное.
- Натах, что-то голос мне твой не нравится, точно всё в порядке?
- Всё в порядке, Свет.
- Ну, давай, тогда я позже позвоню. Пока.
- Угу. Пока. (и очень тихо) Прощай…

***

Наукоград Дубна.
Сентябрь 1999 – июнь 2005.

В девятый класс Наташа пришла другим человеком. Изменения внутренние она прикрывала изменениями внешности. В сентябре 99-го в Дубне проходил конкурс парикмахеров (собственно, ежегодный), где требовались модели для причёсок. На следующий день в школу она пришла с какой-то неимоверной шевелюрой: ядовито-красная-малиновая чёлка на фоне ещё более чёрных (чем раньше) волос. На какие-то замечания классной руководительницы и любимой Наташей учительницы литературы, она лишь фыркала и отшучивалась.
Наташа начала бродяжить по злачным местам города. Если раньше она выпивала (по граммулечке вина, мартини), то теперь она прикладывалась к бутылке регулярно и не только по выходным. Нужно, правда, отдать ей должное, до дешёвой водки она не опустилась.
Родители, бесспорно чувствовавшие свою вину в том, что дочка резала вены, безропотно снабжали кровиночку материально, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не забеременела, как говорится…
Спустя какое-то время про Бубенцову стали ходить какие-то легенды-сплетни. Распускали их, естественно, недоброжелательницы, коих у Наташи была масса. Ходили вообще сумасшедшие слухи, дескать, Бубенцова за один вечер «обслужила» чуть ли не половину Дубненской торгово-промышленной палаты. Так как её постоянно видели с разными парнями (преимущественно – старше её), естественно, беременела Наташа с регулярностью два раза в месяц. Стой же частотой она делала аборты, ещё чаще у неё случались выкидыши из-за падения с лестницы в подъезде, естессно, в состоянии наркотического опьянения. Самое же страшное, самое дикое в этой истории, даже не то, что слухи эти доходили до преподавателей (в массе своей взрослых женщин), а то, что в эти слухи они верили. И даже, было пару раз, – приукрашивали их сами какими-то подробностями. Так уж устроен человек, ну, не может он рассказать услышанную от кого-то историю другому, не приукрасив и не дополнив своими фантазиями.
В общем, в скором времени Наташа стала школьной полудостопримечательностью-полулегендой. Как Майк Науменко, что-то типа того. Постоянно ошиваясь в клубах, барах и ресторанах (коих, правда, в городе было не много в то время; дубненцы знают, где тогда можно было ошиваться) она приобретала много знакомых\полузнакомых\ и вовсе незнакомых людей, но которые с ней постоянно, почему-то, здоровались. В основной массе это были девушки. К марту 2000-го года Наташа уже знала половину девушек города, старше себя и своего возраста. К ней часто подходили вовсе не знакомые молодые люди с просьбой познакомить с той или иной чаровницей. Наташа соглашалась, не прося ничего за свою помощь, кроме уважения и «спасибо» после акта. Своё «сводничество» она комментировала таким образом «ну, нравится мне быть тайным кукловодом, нравится!».
Естественно ведя такую активную жизнь Наташа впутывалась в разные негативные и конфликтные ситуации. Однажды (эта история, кстати, тоже была золотыми буквами в книгу сплетен города) за один вечер из-за неё передрались сразу четыре молодых человека, ну, они просто хотели познакомиться с симпатичной задорнохохочущей девушкой, а в это время к ней подходил кто-то другой. «Разбирайтесь сами, мальчики. Вы же мужчины!» Слово «мужчины» Наташа произносила так сладко, так выпячивая губки, что молодые люди, испытывая сладкую истому внизу живота, сглатывали слюну и шли бить друг другу морды. Кстати, не один из четверых к ней так и не вернулся. Тяжела ты шапка Мономаха. «Учитесь девочки» – говорила она соседкам по столику (их и подругами-то не назовёшь) и компания продолжала щебетать о своём.
Наташа стала пробовать лёгкие наркотики, несколько раз курила план. Но, это занятие не приносило ей никаких положительных эмоций, и она ловко спрыгнула, не дожидаясь, пока пристрастие к плану и анаше не приведёт её к игле. Уж лучше пить. Алкоголизм хотя бы лечится.
Апогея жизнипрожигания она достигла одним апрельским вечером (точнее ночью). Встретив в одном из заведения Парфёнова, с очередной пассией, она обменялась с ним репликами:
- Как жизнь? – спросил он.
- Прожигаю, – ответила она.
Они разошлись и Наташа почти забыла о том, что здесь находится её одноклассник. Потом она ещё немного выпила (абсент сёдня чудо) и пошла танцевать с каким-то подошедшим парнем, по виду студентом. Играла, кстати, «Midnight lady». У Бубенцовой защемило сердце, она сама не заметила, как прижалась к груди парня…
Она улетела мыслями от своего бренного тела, от этой грешной земли в то время, когда она была счастлива, когда она знала ради чего и главное – ради кого жить. Господи, неужели это было всего год назад? Кажется, что прошла целая вечность! Если бы год назад, когда я ещё встречалась с Тимуром, кто-нибудь сказал бы мне, что всё так обернётся – плюнула бы ему в харю! Как же так? Что со мной случилось? Когда всё пошло не так? Она спрашивала себя и не находила ответа, но потом она случайно разглядела своё отражение в витрине бара. И ужаснулась.
… В этот момент она вернулась в реальность. А реальность, в лице партнёра по танцу, расценила прижимание партнёрши как сигнал к действию. Значит, правду пацаны про неё гуторили! Сама всё сделает. Может и в жопу даст! Парень, ничуть не сомневаясь в своей правоте, стал спускать свою руку с поясницы Бубенцовой много ниже, рука проникла под юбку и проникала дальше. И наверняка добралась бы до цели, если бы Наташа не очнулась от своих мыслей.
Она медленно отодвинулась от парня и раздельно произнесла:
- Мальчик, а ты не прих…л ли? – это она сказала парню, который был старше её года на четыре точно и больше раза в два.
- Ты чо, коза? – сильно удивился «мальчик». Он чуть-чуть тряхнул её за плечи: – Ты чо, ох…а что ли? – по его философии (если, конечно, можно так сказать) коза была не права. Ваще не права щас. Конкретно не права, блин.
- Хам, – сделала для себя вывод Бубенцова и дала парню пощёчину, кое-какой опыт по отшиванию чересчур наглых ухожоров у неё имелся. Правда Бубенцова не учла того обстоятельства, что до этого ей приходилось отшивать более или менее человекоподобных и мыслящих особей. Эта же особь «ваще не втыкала чо происходит».
- Сосем что ли? – сказал он и тряхнул Наташу за плечи. – Не пи…ли давно?
На них стали оборачиваться, но вмешиваться пока никто не спешил. Наташа сверкнула глазами, вдруг задрала рукав кофты и прошипела парню:
- Ну, давай, м…ло, я вены резала, мне теперь ничего не страшно!
В этот момент подошёл Парфёнов, танцевавший со своей девушкой по близости, и оставивший её, как только инстинктивно почувствовал, что «наших бьют»:
- Молодой человек, похоже, вам пора.
- А ты кто? – удивился он. Он ваще не втыкал, что здесь происходит.
И Парфёнова и Наташу здесь хорошо знали, более того, один из охранников этого заведения – Денис Майоров – встречался со Светой Ресничкиной (и как известно очень скоро она родит ему двойню), а вот парня видели здесь впервые. Да он ещё и один пришёл. Так что многие из присутствующих сейчас на танцполе людей с интересом наблюдали за развитием конфликта.
- Я – Джуви Пропаччи из семьи Крузинелло клана Пентаджилли. Ещё вопросы будут?
- Ты чо – дурак?
- Дурак, – легко согласился Парфёнов, – справку показать?
- Чо тебе надо-то? – опасности парень не чувствовал, он был выше Парфёнова (а у того рост 183 см.) и чуть-чуть, но больше. – Ты кто спрашиваю, промычи!
- Тяжёлый случай, – вздохнул Парфёнов. – Я, друг мой ситный, санитар леса. Волчара, по-вашему. Я избавляю жителей этого леса от различного человеческого, впрочем, к тебе это не относится, мусора. У меня есть все прививки, разрешения и лицензии на выполнение этого почётного долга. Потому как – ежели не мы, то хто? Впитал, упырь?
- Твоя баба, что ли?
Коля снова вздохнул:
- Эх, яхонтовый ты мой, похоже, не понимаешь ты человеческого языка. Объясняю на доступном диалекте: ты сейчас разворачиваешься, валишь на х...й от сюда, потом идёшь в церковь и ставишь свечку, за то, что так всё хорошо кончилось. Ты смотри, паря, я с тобой церемониться не буду, я сейчас ремень вытащу…
В этот момент подошли трое охранников, старший Денис Майоров поинтересовался:
- Всё в порядке, молодые люди? Есть какие-то проблемы?
- Всё нормально, Дэн, – сказала Наташа.
- Всё нормально.
- Всё нормально.
- Ну и ладушки, Коль, дуэли на воздухе, да?
- Само собой.
Охранники удалились, сгустившаяся обстановка между молодыми людьми постепенно стала развеиваться. Наташа побрела за свой столик. Коля тоже хотел вернуться к себе, но остановился и произнёс не громко, но так, чтобы слышали рядом стоящие и танцующие, а особенно его давешний (безусловно, приятный) собеседник:
- Будут вопросы – обращайся. Парфёнов моя фамилия. Не глупый, найдёшь.
Коля ещё некоторое время провёл с той барышней, с которой пришёл, а потом, заметив, что Бубенцова одевается и собирается уходить, промямлил что-то нечленораздельное и быстро накинув кожанку, вышел за Бубенцовой.
Нагнал он её быстро, Наташа никогда не отличалось скоростной ходьбой.
- Слушай подруга, ты как себя ведёшь-то? Ты сама-то понимаешь? – наскочил он сбоку.
- Господи, Парфёнов, напугал! Чуть родимчик не схватила!
- Ты на вопрос-то отвечай!
- На какой вопрос?
- Дурой не прикидывайся! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! Чо ты себя как бл…ь-то ведёшь!
- Так, а я и есть бл…ь! Ты что не слышал последние новости? Кстати, на прошлой неделе я снова залетела. По большому секрету говорю, Коля, отец ребёнка первый заместитель мэра города. Такой мужчина, я тебе скажу! Что ты! А хочешь, я тебе расскажу, как мы с ним познакомились? Лови! Так вот, шёл дождь, даже не дождь – ливень. Угу. В апреле-то! Так вот иду я значит иду, как всегда полуголая, как это обычно со мой бывает, с бокалом виски в правой руке и косяком в левой. Ага. Так вот, тормозит, значит, он рядом со мной и говорит в открытое окно: Натус, 30 баксов плачу! Я сразу же срываю с себя остатки одежды и вжить к нему в машину. Ага. Так всё и было!
- Да перестань ты! – сморщился Парфёнов.
- А что «перестань», что? Это ж правда! Так усё и было! А знаешь, что я тебе скажу, Коля, у тебя какое-то странное отношение к жизни! Я бы даже сказала болезненно-благородное! Ты же всех по себе меришь! А я тебе секрет один открою, ты только не обижайся, да? То, что ты у нас такой благородный и справедливый совершенно не означает, что все остальные такие же! И ты будешь смеяться – таких как ты мало. Их почти нет, это комплемент, кстати.
- Спасибо.
- Не за что. Ты считаешь, что все должны, так же как и ты жить по совести, а вот остальные так не считают. Во-первых, потому что это сложно. А во-вторых, потому что это скучно. Согласна – ты вовсе не скучно живёшь. А я тебе скажу, я знаю, какие люди на самом деле. Люди злые, жадные до сплетен. Они готовы на все, лишь бы насолить тому, кому лучше, чем им, причем, не стесняясь в средствах. А это самое страшное – не стесняясь в средствах. Оборотни. Ты скажешь, мол, не все такие. Согласна. Но это исключения из правил, которые лишь подтверждают правила!
Коля как раз открыл рот, чтобы возразить, но Бубенцову понесло:
- И вообще, кто бы заикался о морали, а? Это ты говоришь? Ты мне? Коля на себя-то посмотри!
- А что я-то?
- Что? Ха! А я тебе расскажу – у меня в записной книжке 93 женских имени. И 62 из них, изо всех частей нашего прекрасного города, знают тебя, причём не понаслышке. Буратино ты наш. А! Во что вспомнила! Хочешь, я тебе расскажу страшную историю, которая произошла в общаге Универа седьмого января сего года? А произошло страшное, некий молодой человек, Николай его зовут, во совпадение, да? Умудрился зажечь в 39-й комнате по очереди с пятью студентками юридического факультета! С пятью, Коля! Конечно, это не 20, но всё равно до хрена!
- Ну, это…
- Да хоть, то… – Наташа сбавила темп, трясущимися руками закурила. – Хоть того. Да будет тебе известно, что причиной, из-за которой я решила свести счёты с этим миром, был как раз вот такой, как ты кобель. Он тоже считал, что всем хорошо, если ему хорошо. Многостаночник, блин… Так что не учи отца е…ся!
У неё задрожали губки, она часто заморгала, Коля сразу понял, что вот сейчас она заплачет, он быстро обнял её, стал гладить по голове.
- Господи, во что я превратилась? Я же не такая!
- Я знаю.
- Господи, что же теперь делать-то? Это же всё неправда!
- Я знаю.
- Кому я теперь нужна-то? Кто меня вытерпит? С такой репутацией? Все же меня бл…ю считают! А я не с одним, слышишь, не с одним!
- Я знаю.
- Как мне людям в глаза смотреть? Господи, как жить?! Как? Скажи, скажи, что ты знаешь, скажи, что всё в порядке будет, скажи, что я справлюсь! Скажи!
- Ты справишься, всё будет в порядке! Красивая же баба, ты чего, сестра? Ты чо раскисла-то? Не бзди, Натаха, мы будем жить вечно! Мне папа рассказывал, что человек умирает, только тогда, когда его забывают. Когда память о нём рассеивается в водовороте ежедневных дел. А кого не хотят помнить, а, Натах? А помнить не хотят плохих людей! Именно они и умирают! Плохие! Хорошие не умирают, Натах! Хорошие живут вечно! Мы будем жить вечно, Натах!
- Правда?
- Правда! Ты мне веришь?
- Верю.
- Всё в порядке будет, ну, успокойся. На платочек. Ага. Не, оставь себе. Я тебе никогда не врал и сейчас не собираюсь. Всё в порядке будет! Клянусь! Ты справишься! Ты ещё сама надо всеми нами смеяться будешь! А потом, немного позже, чуть-чуть позже, когда всё у тебя в жизни будет хорошо, ты забьудешь это. Забудешь, как страшный сон. Я тебе клянусь – так и будет, Ната!
- Коля…

***

- Курить будешь?
- Буду.
- Пачка вон, в сумочке.
- «Парламент»? Хорошие куришь.
- Стараюсь. Если уж травиться, то лучше хорошими, чем дерьмом всяким.
- Ты куда?
- Ну, не здесь же!
- Да кури здесь, господи! Всё равно уже.
Молчание. Сидят. Курят.
- Мы совершили огромную ошибку.
- А мне понравилось.
- Не-не, мне тоже понравилось! – замахал руками Парфёнов.
- Не врали про тебя.
- Кто?
- Да кто угодно, господи. Маринка.
- А-а-а, Маринка…
- Парфёнов!
- Молчу-молчу-молчу.
Сидят. Курят.
- Люди об этом никогда не узнают.
- Само собой.
- Слушай, – Парфёнов откинулся назад на подушку, произнёс, рассматривая Наташину спину: – Это что у тебя? Откуда?
- От сырости.
- Я серьёзно.
- Так и я не шучу. Да, сделала недавно. Пьяная была. Девка одна говорит, мол, у неё парень знакомый есть. Татушки колит. Очен-но неплохие. Она как раз себе бабочку хотела на жопу наколоть. Ну и я пошла за компанию.
- Красиво, – Парфёнов провёл рукой по татуировке сверху-вниз.
На спине у Бубенцовой была выколота роза. Сам распустившийся бутон с лепестками (красного, как положено, цвета) располагался возле левой лопатки, от него шёл извивающийся чёрный стебель, который уходил своим началом (то есть корнем) вниз в… в неизвестность (хотя, что уж тут неизвестного).
- Красиво?
- Очень.
- Да дура, короче, была, вот и наколола. Не сводить же! Шрам останется. Ха. Отец как увидел, разнервничался, за ремень схватился… Но образумился потом. Где же он раньше был? Интересно. А я ещё хочу чуть попозже ещё пару лепестков на стебле наколоть. А то с одним несолидно получается.
- Действительно, – ответил Парфенов, поглаживая татуировку.
- Ру-ки! Мыли? Молодой человек, ты чо-то там засмотрелся!
- Точно-точно, – вернулся Коля в положение «сидя». – Всё-таки не хорошо получилось.
- Ну, ты ещё прощения попроси.
- А надо?
- Господи, от кого я это слышу?
- Действительно.
Наташа поднялась (Парфёнов залюбовался), и отправилась к двери.
- Ты куда?
- Носик попудрить.
- Смотри, родителей не разбуди!
- А ты думаешь они спали?
- Н-да.
Дверь за Бубенцовой закрылась, Парфёнов снова откинулся на подушку и тут из-за закрытой двери из коридора донеслось:
- Ой, здравствуйте, дядя Андрей.
Через мгновенье Бубенцова влетела в комнату, зажимая рот, чтобы не засмеяться.
- Отец твой, тоже, видимо, носик попудрить вышел…
Парфёнов сначала заржал в голос, а потом ему стало жалко отца, который наверняка совсем не ЭТО ожидал увидеть, выходя среди ночи в туалет. Через пару минут в комнату тихо постучали, затем дверь немного отворилась и Андрей Дмитриевич, стараясь не смотреть в комнату, тихо сказал:
- Коля, можно на секунду?
Коля вздохнул, натянул джинсы, обернулся к зарывшейся в простыни и дико ржущей в подушку Бубенцовой:
- Если я не вернусь – считай меня коммунистом.
Они с отцом вышли на кухню, там отец закурил трясущимися руками (дома он никогда не курил) и произнёс:
- Сын… ты это… я всё понимаю, но… разное… конечно… много ты… но… чтобы такое!.. Нам с матерью всё-таки на работу… – Парфёнов-старший вытер пот со лба. – Ты время-то видел?
- Пап, я сегодня в школу не пойду.
- Это я понял. Не дурак.
- Не, понимаешь, это не то, что ты думаешь…
- Чего ж тут не понятного? – развёл руками отец.
- Нет, понимаешь, па, она моя подруга, понимаешь, ей помощь нужна была…
- Ну, слава Богу! Это ж всё объясняет.
- Да блин!
- Так! Можно не кричать на старого отца!
- Это ты-то старый? – саркастически заметил Парфёнов.
- Проехали. Ладно, мне теперь хотя бы не стыдно за бесцельно прожитые годы. Вырастил мужика. Иди, давай. Да, и скажи ей, татуировка прикольная.
- Батя!
- Молчу-молчу. Эх, молодость-молодость.
Парфёнов вернулся в комнату и уселся за стол.
- Не спишь?
- Заснёшь тут с вами.
- Я с тобой поговорить хотел.
- Теперь это так называется?
- Не, я серьёзно. Ты вот давеча много наговорила, извини, что напоминаю, но в одном ты всё же ошибаешься сильнее, чем в остальном.
- Это в чём интересно?
- Понимаешь, есть один человечек, которому ты нужна в любом твоём состоянии. Понимаешь о ком я?
- Счастливчиков?
- В точку.
- Ну не знаю. Он же теперь, вроде, с этой, как её? Из «А» класса… Шараповой, кажется. Сучка. Это она про меня всякие небылицы придумывает. Никакой фантазии, могла бы пустить слушок, что я резидент, естественно глубоко законсервированный, ЦРУ или там Штази. Тоже, говорят, солидная контора.
- Не слабо. Ну, у тебя и аппетит… Кстати, ты есть не хочешь?
- Это ж на кухню идти надо? Нет уж, ещё одной встречи с твоим отцом я не переживу. Он как, кстати?
- Да нормаль, в принципе. Только причитал всё на кухне «my eyes! my eyes!» Кстати, ты не знаешь, что это значит? Не знаешь? Ну, и ладно. Хорошо, утро придет, поедим.
- Нормально.
- Так вот, по поводу Вити. Сто-оп. Я надеюсь, ты на меня не… – Парфёнов постучал по столу кулаком. – Глаз не положила?
- Ещё чего, – фыркнула Бубенцова. – Размечтался. Парфёнов, это была минутная слабость!
- Минутная? – лукаво спросил Парфёнов.
- Хорошо, не минутная. Ой, нашёл чем гордиться. Ладно… Витя? Витя он хороший. Он один от меня не отвернулся…
- Один?
- Ну, хорошо вы вдвоём были. Но он же с Шараповой… как тогда? Я не знаю даже. Нет, отбить, конечно, его у неё проблемы не составит. Стоп. А почему это я должна его отбивать? А? Мужик он или нет? Пусть сам меня отбивает! Что он о себе возомнил! Я тебя спрашиваю?
- Меня?
- Тебя! Это же ты мне предлагаешь пойти на сделку с совестью!
- Я? Хорошо, я, – быстро согласился Парфенов, потом подсел на кровать к Бубенцовой и заговорщицким тоном начал: – Слушай, сестра, у меня есть план.
- Говори.
- Лови. Витя, он ведь человек ещё очень неопытный, необразованный в определённых моментах. Не экстрасенс, опять же, потому мысли, твои в частности, читать не умеет. Он не знает, что ты только про него думаешь. Ты же думаешь?
- Ну-у, думаю.
- Во-от. От тебя нужно-то только, чтобы ты ему ма-аленький, ну, совсем масясенький намёк дала бы, а уж я его подтолкну и направлю на путь истинный! Что ты! Он тебя так завоюет! Ты даже пикнуть не успеешь, уже с ним будешь!
- Ты говори-говори, да не заговаривайся.
- Хорошо, подумаешь, поломаешься пару дней, как это у вас, у красивых девушек, положено, а потом возьмёшь да и согласишься! Ну, как тебе план?
- Хороший у вас план, товарищ Жуков. Но я ещё не сказала своё категорическое да.
- А я тебя и не тороплю. Подумай, прикинь. Совета можешь испросить. Только, давай договоримся на берегу – об этом разговоре, и тем более об обстоятельствах, которые имели место перед ним – ни-ко-му! Поняла?
- Это будет наша маленькая тайна!
- Верной дорогой идёте, товарищ. Нет, ты как хочешь, а я жрать хочу. Пойдём?
- Нет.
- Да пойдём, не съест он тебя.
- Хорошо.
- Пойдём.
- Пойдём.
- Ну…
- Гну! Отвернись.
- Ах, ну, да. Конечно.

***
Претворить план в жизнь оказалось не так уж и сложно. Правда, для этого понадобилось время. Наташа перестала вести беспорядочную «ночную» жизнь, всё чаще отказываясь от предложений пойти, потусоваться, всё чаще оставаясь дома, перечитывая учебники (этим она не занималась достаточно давно). Конечно, за два весенних месяца было трудна развеять все те мифы, которые насочинялись до этого, а впрочем, Наташа и не старалась ничего развевать, она старалась не подавать новых поводов для сплетен.
Она подтянула физику (до уровня удовл.), алгебру, русский язык, историю (предмет их классной руководительницы) и вообще… Парфёнов и Колобков многие свободные вечера (даже по выходным!) проводили в обществе Бубенцовой, вводя её в курс различных жизненноважных предметов. Выбор Парфёнова и Колобкова для Наташи был не случаен – во-первых, парни учились хорошо (в случае с Парфёновым это вообще нонсенс, учитывая, ту жизнь, которую он вёл); а во-вторых, это были единственные люди, которых она могла терпеть в то время. Осокин, правда, ещё пытался подтянуть Наташу по-английскому. Получилось у него хреново. Осокин дико бесился, когда у Наташи не получалось правильно произносить слова:
- Господи! За что мне это? Наташа, язык вот так вот «зэ-зэ-зэ», между зубами! Нет! Господи, деепричастие, Наташа! Неужели так сложно! Как мы произносим числительные?
- С трудом.
- Боже мой! Натах, я увезу тебя в Англию, придушу там, а меня там за это не осудят!!! Это же язык Конан-Дойля, Шекспира и… и… и…
- Оззи Озборна!
- Господи!
- Ха-ха-ха, – слышался в ответ ржач Парфёнова и Бубенцовой.
В результате Осокин написал контрольную за год по-английскому не только за себя, но и за Бубенцову и за Парфёнова и за Счастливчикова и за Алёшину и за Щепкину и за Ресничкину. Это надо было видеть – сидит он на задней парте, весь взмыленный, с дикими глазами, сорочка из штанов вылезла, на среднем пальце видна свежая трудовая мозоль от ручки… Ужас.
Пять экзаменов, которые, венчали девятый класс, Наташа сдала более или менее нормально, но её всё равно не планировали брать в десятый-одиннадцатый классы. Всё припомнили и курение на задней парте на уроке химии вместе с Толстым, и хамские ответы на замечания учительницы алгебры, и, конечно же, всё то, что говорилось о Наташе за весь год. Наташе давно не было так тошно, из кабинета завуча она вышла, сжимая-разжимая кулачки. Она зашла за угол школы (там многие курят), закурила и только сейчас из глаз у неё потекли слёзы. Она не плакала даже тогда, когда собиралась вены резать, а вот сейчас, когда ей намёком дали понять, что отребью всякому, черни в школе не место, что она не заслуживает права называться ученицей гимназии номер три – она заплакала. Слёзы текли, а Наташа зло улыбалась. «Почему? За что? Конечно, понять человека труднее, чем выкинуть его под зад коленом!» Наташа забыла, что с ней пытались говорить, пытались её понять. Но, с другой стороны, пытались-то только на первоначальном этапе. «А потом? Потом сами стали сплетни эти распускать! Учителя! Им интересно было! Учителям! Думают, я не знаю, что каждая из них говорила про меня! Сучки!»
Этим же вечером она рассказала всё Парфёнову и Счастливчикову, те, всё поняли и на следующий день отправились к директрисе. Просить за Наташу. А требовать не годами не заслугами, пока, не заслужили. В результате, после долгих и продолжительных переговоров было достигнуто соглашение – Бубенцову берут в десятый класс, а парни делают ремонт. Ремонт хоть и не всей школы, но некоторых кабинетов. Парни переглянулись и согласились. В результате – стройматериалы подтянул отец Вити, а ремонтом – в основном покраской и прибивкой чего-то – занялись парни из теперь уже 10 «В». Ремонтировались, красились, прибивались, переставлялись, стирали шторы, они в течение всего июля.
Когда, наконец, последний штрих был сделан. Коля и Витя расстались со своими товарищами по ремонту и доплелись (усталые, но довольные) до Волги. Там, сидя на тёплой ещё травке, Коля, наконец, и спросил:
- Слушай, брат, а как у тебя с Шараповой?
- Зачем интересуешься?
- Да так…
- А-а-а, расстались мы после выпускного.
- Почему? – оживился Парфёнов.
- Не дала.
Парфёнов заржал, но потом опомнился:
- А ты брал?
- Ладно, кончай ты.
- Хорошо-хорошо, блин, нашёл причину. Я надеюсь, ты ей прямо так не сказал?
- Не надо было?
Снова приступ смеха. Витя насупился, хотел встать (ребята сидели спиной к спине), но Парфёнов ухватил друга за плечо:
- Да сиди ты!
- А вот сейчас пойду и утоплюсь!
- Не утопишься.
- Это почему?
- Говно не тонет… Ладно, проехали.
- Сука ты – Парфён.
- Не спорю. Слушай, а ты это… к Натке-то как?
- Не знаю.
- В смысле?
- Дай закурить.
- Лови.
Витя поймал пачку, закурил, тем же способом вернул Парфёнову:
- Да как-то… Она ж вся в этих…
- В чём?
- В думах о светлом будущем. А если, а если? А чо думать-то? Жить надо.
- Так не понял – пылаешь или нет?
- Ну, допустим, пылаю. А смысл? Она ж меня не замечает. Отсела.
- Давно отсела, ты только заметил?
- Да я не об этом…
- Понятно. Слушай, брат…
- Чего?
- Короче, я, это…
- Чего?
- Это…
- Слушай, кончай, а! Блин, ещё один мечущийся интеллигент выискался! Мне Осокина за глаза и за уши хватает, а тут ты ещё заикаешься. Есть что говорить – говори. Нет – молчи.
- Короче – переспали мы с ней!
- Понятно…
Хорошо, что они сидели спиной к спине и не видели взглядов друг друга.
- Дай закурить.
- Лови.
Сидят. Молчат. Курят. Солнце уходит на запад.
- Ну и как?
- Чо – дурак?
- Да. Дурак. Не ожидал я от тебя…
- Слушай, брат, мы… мы с ней договорились не говорить никому… но я теперь не могу. Не могу от тебя скрывать. Понимаешь, так вышло… Блин, ну, дурак был, не утерпел, она плакала… я чтобы ей лучше стало…
- Слушай, вчера Покрышкин порезался, у него тоже слёзы потекли… Чо ты его не трахнул? Может и ему лучше стало бы, а?!
- Брат, я не знаю, что говорят в таких случаях… Прости, брат.
- Вставай.
- Не понял.
- Чо непонятного – вставай, давай!
- Бить будете?
Они встали, смотрят друг другу в глаза.
- «Последний бойскаут» смотрел?
- Ну…
- В челюсть или поддых?
- Поддых.
- Лови.
Внезапно красивое, вечернее летнее небо и тёплая зелёная травка берега Волги поменялись местами, у Парфёнова на мгновенье потемнело в глазах, потом темнота взорвалась тысячами, миллионами ярко-малиновых вспышек, дыхание перехватило. Снова воспринимать действительность он начал только минуты через две, когда, наконец, бешено заглатывая воздух ртом, восстановил дыхание. Он развалился на травке, Витя сидел рядом и курил. Потом он так же прилёг на траву. Они лежали голова к голове, макушка к макушке, и смотрели в темнеющее вечернее небо.
- Растёшь.
- Твоими молитвами.
- В расчёте?
- Ещё раз… убью. Понял?
- Чего уж непонятного.
- Ну и ладушки.
Яркое зарево уплывало за горизонт.
- Я тебя не сильно?
- Нормально. Слушай, а чего ты Покрышкину посоветовал?
- Что на порез поссать надо, иначе у него рак разовьётся.
Какое-то время смеялись, вспоминая побледневшую физиономию Покрышкина.
- Слушай, так как насчёт Натахи-то, а?
- А что?
- Я ей сказал, что ты за ней начнёшь ухаживать. Добиваться. Как, а?
- Начну, что ж делать. Я её люблю.
- Как там у Шевчука?

Пели, как первые люди,
Жили, как свободные птицы,
Но не знали в 13 – что будет,
Если случайно напиться
Железнодорожной воды у ядовитой дороги –
МЫ!

Падали больно, но ловко,
Не утираясь, вставали
И на голодных тусовках
Нам без конца наливали
Железнодорожной воды у ядовитой дороги –
МЫ!

Прямо и просто ложили,
Ни себя, ни друзей не сдавали
Многие нас хоронили,
А мы все же не умирали –
МЫ!

Ветры на съехавшей крыше
Резали черные вены
Нас умоляли – потише,
Мы разнесли эти стены
Бойцы ядовитой воды и дырявой дороги –
М Ы!

Брали пространство за нервы,
Драли красавиц, да горла
Каждый наутро был первым,
Если под вечер поперло
Бойцы ядовитой воды и дырявой дороги –
М Ы!

Если я буду последним,
Кого донесут до цели
Знайте, что мы не исчезнем,
Мы в слове "Я" уцелели.
Бойцы ядовитой воды и дырявой дороги –
М Ы!

Строем дырявили стаи
Кляксами ставили точки
Но к несчастью в 13 – не знали,
что судит Он поодиночке.
Бойцы ядовитой воды и дырявой дороги –
М Ы!

***

Если для сторонних наблюдателей роман Бубенцовой и Счастливчикова протекал красиво и безоблачно, то для них самих каждый совместно проведённый день был равносилен дню гибели Помпеи. Они то ссорились бурно, то так же бурно мирились. Витя и Наташа просто были из той категории людей, которым скучно было просто жить. Им нужны были ежедневные встряски. Ссоры, крики, ругань. Зато, какие потом были примирения! Нужно отдать им должное – на публике они ссорились гораздо реже, чем в отсутствии сторонних наблюдателей, потому, собственно, у них (у этих наблюдателей) и возникало впечатление безоблачности.
Иногда Счастливчикову казалось, что ещё одной ссоры он не выдержит и сорвётся, но потом обострение проходило, и он снова включался в игру. Наташа не редко находила поводы там, где Счастливчиков их, ну, не как не мог разглядеть. Не под силу было это его воображению. Не смотря на то, что Наташа часто сама была причиной многих ссор, со Счастливчиковым ей было хорошо. Давно Наташе не было так тепло и светло. Но она по-прежнему изредка поддерживала имидж бунтарщицы. Чтоб жизнь мёдом не казалась. Кому? Да всем. В том числе и Вите. Иногда она вдруг могла наорать на него, даже малёхо стукнуть Витю (ему это, что слону комариный укус). Но, это как говорится, раз бьёт, значит любит. Хорошо ей было. Она снова была счастлива. Видимо правду говорят, что Бог троицу любит. Счастливчиков был третьим. И Наташа надеялась, последним.
Тем не менее, однажды она решила приколоться над Счастливчиковым, срисовать его реакцию, что делать будет посмотреть. Заставить ревновать его. Нужно сказать, что эта мысль появилась в голове Наташи спонтанно и быстро, а потому продумать всё и как следует подготовиться она не смогла. Это был август 2004-го, на свадьбе Парфёнова. Она просто надулась из-за какого-то Витиного неосторожного (необдуманного) действия (слова) и стала развивать идею. Витя весь вечер злился, потом оттащил (достаточно грубо) её в угол зала, наговорил чего-то. Она уже была готова расколоться, но что-то ей помешало это сделать. Что? Она сама не поняла. Вдруг ей на глаза попался пьяный в лоскуты Осокин. Старый (по давности, разумеется) воздыхатель не мог остаться равнодушным к её намёкам и предложению потанцевать. Старые чувства никогда не ржавеют.
Итогом «прикола» стал грандиозный скандал и драка между Счастливчиковым и Осокиным на следующий после свадьбы день. Наташа поняла, что «прикол» не удался. Но чувства и реакцию Счастливчикова она проверила и теперь ждала, когда тот заявится, выяснять отношения. Шло время, наступил сентябрь, а никто не приходил и она тоже не торопилась выходить на контакт. Однако одним сентябрьским вечером припёрся к ней Колобков. Наташа сама потом не помнила, что она ему наговорила, что он ей наговорил. Кажется, уходя, она сказала Юре, что беременна. Это не была ложь в чистой форме, Наташа, как говорят юристы «добросовестно заблуждалась», потому как некоторая задержка в месячных действительно имела место быть. Совпадение. Но они (месячные, то есть) начались через пару часов после ухода Колобкова. Чем окончательно испортили ей настроение. Завершением паршивого вечера стало появление невменяемого Счастливчикова и его закадычных друзей – Колобкова и Джубадзе.
Они стояли на лестничной площадке:
- Это мой ребёнок? – сразу взял быка за рога пьяный Витя. Она давно не видела, чтобы он был так пьян.
Наташа огляделась вокруг, посмотрела на стоящих внизу друзей.
- Какой ребёнок? Нет здесь никакого ребёнка.
- Дуру, бл…ь, не валяй! Это мой ребёнок, спрашиваю? Или Осокина?
- Та-ак, опять-двадцать пять, пошли по кругу, скоро станем уставать.
- Я вопрос задал. Ответь. Пожалуйста.
- Я бы ответила, да, боюсь ты забудешь.
- Я приложу все усилия. Ну?
- Гну. Значит так, молодой человек, протрезвеешь – приходи. Поговорим. Всё, Витя! Ребята, уведите его.
- Мы бы увели, но, понимаешь, Наташа, шнурки развязались. Ну, как с развязанными шнурками-то, а?
- Хамите, молодой человек, – обратилась она к Колобкову. – Я тебе, Юра, это когда-нибудь припомню. Зура, ну, ты хоть… ты же взрослый человек, уведи его. Пусть завтра придёт.
Зураб посмотрел на Витю. Зураб был человеком разумным. Кроме того мягким и сентиментальным, а потому ему сейчас больше всего хотелось, чтобы это всё побыстрее закончилось. А закончить «это всё» побыстрее можно было одним способом – Вите протрезветь, а потом им обоим поговорить. Поэтому Зураб быстро (для своей комплекции) поднялся на лестничную площадку, заломал руку Счастливчикову (понимая, что тот сам не уйдёт) и повёл того вниз.
- Зура! – подал голос Юра. На что Джубадзе показал ему свой здоровенный кулак и Юра сник.
- Спасибо, Зур, – сказала Наташа.
- Завтра он сам прыдот, – пробасил тот.
- Хоть один нормальный человек.
Она закрыла дверь, прислонилась к стене и, наконец, расплакалась.
На следующий день появился Счастливчиков. Трезвый, гладко выбритый, в светлой сорочке и с букетом цветов. Несмотря на довольно бодрый вид в уголках глаз всё ещё стоял синдром тревоги, да и руки с букетом подрагивали.
- Это тебе.
- Спасибо, – приняла Наташа лилии.
- Чем занимаешься?
- Читаю.
- Что? Если не секрет, конечно.
- Эрнст Хемингуэй. «Прощай оружие».
- Чиво? Я серьёзно, что читаешь?
- Марио Пьёзо. «Крёстный отец».
- Другое дело. Слушай, Нат, так ты меня впустишь или так и будем через порог разговаривать?
- Входи.
Они зашли, прошли в её комнату, Витя как всегда не разулся.
- Ничего не меняется.
- Да? А по-моему кое-что изменилось. Разве не так?
- Что ты имеешь в виду? – вздохнула она.
- Ты понимаешь.
- Не понимаю. Объясни.
- Я закурю?
- Тебя ведь не остановишь.
Витя закурил, но потом опомнился, открыл форточку и выкинул сигарету на улицу.
- Ты чо, дура!? Это ж вредно для ребёнка!
- Господи, какого ребёнка-то?
- Слушай, перестань, я всё знаю. Мне Юрец всё рассказал.
- Да перестань, ВСЕГО никто не знает.
- Хватит острить! Мне, лично, не до смеха! По идее и тебе тоже должно быть не до него!
- Минута смеха прибавляет пятнадцать минут жизни.
- И отнимает 453 нервных клетки, а они, как вещает журнал «Здоровье» не восстанавливаются! Слушай, я ведь тоже на 15 языках материться умею! Ты будешь серьёзно разговаривать!? Сама же от меня всегда серьёзности добивалась! Так лови! Я сказал – это мой ребёнок и я хочу его воспитывать! Поняла! Мой! Или всё же не мой?
- Господи, укрепи! Витя, говорю по слогам не-т ни-ка-ко-го ре-бён-ка. Ну, кроме тебя. То, что Колобков тебе сказал – забудь. Пошутила я. Понял? Юмор у меня такой. Тяжёлое детство, суки-ухажёры. Ну, ты видел. Всё? Ещё вопросы есть?
Витя сник и сел на кресло.
- Правда нет?
- Нет.
- А почему тогда?
- Покошмарить захотелось. Шутка не прошла. Всё, забыли, проехали. Понял?
- Не понял, – потряс чугунной головой Витя. – Зачем?
- Ну, дура. Признаю. Это такой, если хочешь, ма-аленький, женский каприз.
- Зачем?
- Хотела, чтобы ты понервничал.
- У тебя получилось.
Странно, но злости у него не было. Вите всё это уже и самому надоело, он уже жалел, что съездил Осокину по лицу, что наговорил разных гадостей. Хотелось изобрести машину времени, вернуться назад и сделать так, чтобы этого ничего не было. Жаль, что это было невозможно.
- Слушай, Нат, прости меня, это я во всём виноват, вёл себя как дурак.
- Нет, Вить, это я во всём виновата.
- Нет, я.
- Хорошо, – быстро согласилась она.
- Значит, не будет ребёнка?
- Ну, это не от меня, точнее – не только от меня, зависит.
- Нет, я не об этом. Значит, ты не беременна?
- Нет.
- Жалко, а я уже свыкся с мыслью, что я отец. Готовиться начал.
- Это как?
- Имя стал придумывать, – смутился Витя.
- Ну, мы над этим поработаем.
- Нат.
- А?
- Давай мириться, а?
Наташе хотелось, чтобы он сказал что-нибудь ещё, что-нибудь красивое, нежное. Но, она ужасно, смертельно устала ото всей этой глупой ситуации.
- Давай.
***

И всё пошло по-прежнему. Витя через какое-то время перевёлся из МАИ (в котором у него не много-то и получалось) в Дубненский Универ. Сделать это было не трудно, у его отца (который с трудом, но смирился с тем, что сын не закончит тот ВУЗ, который закончил он сам) были связи в Универе. И с нового 2005-го года Витя стал учиться в Дубне, чтобы быть поближе к Наташе. В новом коллективе тот освоился достаточно быстро и очень быстро стал своим, тем более, что многих он и так знал.
Они стали снимать квартиру и жить вместе. Витя устроился работать к отцу на завод. Исполнял мелкие и полусредние поручения, затем осел в финансово-плановом отделе. Учёбе это не мешало, так как Счастливчиков занимался, наконец, тем, чем ему нравилось. Программированием. О свадьбе, правда, пока не разговаривали, считали, что следует немного повременить. Хотя перед глазами и стоял удачный «ранний» брак Парфёнова и Оксаны.
Компания по-прежнему собиралась, правда, реже. Ведь с Осокиным, кроме, Счастливчикова никто не ссорился, и продолжали поддерживать с ним отношения. Они сидели на одних праздниках, но не разговаривали. И даже не смотрели друг на друга.
Осокина вообще, после того памятного разговора за больницей, больше месяца никто из компании не видел. Только потом узнали, что Славу уволили за «систематические прогулы и появление на работе в состоянии алкогольного опьянения». Этого, правда, в трудовой книге никто не писал, но всё было так. Впрочем, однажды, в конце сентября, Наташа видела его. Она ехала в автобусе, а тот шёл по тротуару. Странное было зрелище – солидный с виду молодой человек, в пиджаке и водолазке шел пьяный по улице, в руке бутылка «Столичной» и стаканы.
Потом, когда он объявился, ребята узнали, что тот бросил пить. То есть совсем бросил – наглухо. Завязал.
Они с Витей не разговаривали вплоть до июня 2005-го года. Хоть они и приходили на все дни рождения и прочие праздники, проводимые совместно, но разговаривать не разговаривали и даже не смотрели друг на друга.
Наташа говорила с Витей (чувствуя, в каком-то смысле, свою вину за размолвку друзей) но тот клялся, что готов мириться. Нужно было только уговорить Осокина. Но этого Вите не позволяла сделать гордость. Так они и ходили вялые да скучные. Наконец инициативу по примирению решили взять на себя девушки. «Кто если не мы?» – справедливо рассудили дамы и вызвали Осокина на разговор.
Осокин появился вовремя (он не любил опаздывать и не терпел, когда опаздывают другие), на улице было солнечно и жарко. Слава внимательно рассмотрел девушек. Света выглядела просто шикарно (она всегда так выглядела) – густые ярко рыжие волосы, лёгкое платье, подчеркивающее её фигуру, васильковые глаза, косынка на голове. В детстве он пару раз смотрел фильмы из цикла про «Анжелику» и Света как раз и напоминала ему эту героиню. Наташа так же выглядела потрясающе – замшевые высокие сапоги на высоком каблуке, синие джинсы, замшевый жакет чёрного цвета, волосы Бубенцовой были коротко подстрижены (под «ёжик») и имели платиновый цвет. Наташа продолжала эксперименты над причёской, а коротко пришлось подстричься из-за того, что чуть не сожгла волосы, когда красилась в последний раз.
Они поздоровались, причём девушки, не сговариваясь, поцеловали его в обе щеки одновременно. Потом Света покрутила верхнюю пуговицу его рубашки, поправила воротник. Слава сглотнул слюну и понял, что не устоит теперь не перед чем – господи, почему я такой тряпка?
- Здорова! – поприветствовал он девушек. – Куда пойдём? Предупреждаю сразу – денег у меня нет.
Девушки переглянулись:
- Осокин, можешь сделать поступок?
- Какой?
- Нет, ты ответь, можешь?
- Я же не знаю, что ты меня просишь сделать.
- А ты просто скажи «могу» и всё.
- Почему?
- Ну, ради меня, – ответила Света.
- Стесняюсь спросить – что ты для меня сделала, чтобы я ради тебя совершал поступок?
- Как что? Я же тебе всегда подарки на 23-е февраля дарила!
- Ах, да, точно! 23-е февраля 2002-го года. Ага. Я помню твой подарок. Эти колготки я ношу до сих пор. Ага.
- Ой, ну, ладно! А вспомни восьмой класс, кто предложил пригласить тебя к Бычковой на день рождения?
- Ну, точно! День рождения Бычковой! Это тот самый день рождения, когда Таня решила испечь торт по бабушкиному рецепту? Это тот день рождения, после которого меня два дня несло как Ноев ковчег? Спаси-ибо, век не забуду.
- Блин!
Честно говоря, они с Ресничкиной были бы отличной парой, если бы Слава не побоялся однажды предложит ей встречаться. Она бы согласилась. Но он побоялся, что эта красивая девушка откажет и посмеётся над ним. А потом поезд тю-тю. Уехал.
- Ну, перестань, Слав, не всё же так плохо, – подала голос Наташа.
- Я вообще-то подвиги на ближайшее время не планировал. Я только недавно Авгиевы конюшни вычистил. Так что… Вот если бы в сабельную рубку, да на боевом коне…
- Подумаешь – не планировал! Я тоже, между прочим, не планировала в шестнадцать двойню рожать! И замуж выходить! И ничего! – подала голос Света.
- И где сейчас твой брак?
- Согласна. Но дети-то со мной!
- Не о том говорите, товарищи, – сказала Наташа, и они обе снова покрутили пуговицы его рубашки. Слава с трудом оторвал взгляд от бюста Ресничкиной.
«Господи, – взмолился Слава про себя. – Ну, почему я такой тряпка?»
- Ладно. Сделаю я поступок.
- Любой?
- Любой, но учтите, что Кеннеди уже убили до меня.
- Это мы знаем.
- Так, что нужно?
- А ты не откажешься?
- Нет. Слово царя – твёрже гороха.
- Помирись с Витей, а? – они так лучезарно улыбнулись, что на улице стало ещё светлее.
А у Славы испортилось и без того отсутствующее настроение.
- Серьёзно, на вас же смотреть больно!
Славе захотелось завопить в стиле Лёлика из «Брильянтовой руки»: «Нет! Нет! На это я пойтить не могу! Нет!» Но он просто сказал:
- Нет.
- Почему?
- Он меня предал.
- Погоди, он тебя? Не наоборот?
- Нет. Наташа лучше кого бы то ни было знает, что ничего не было. А он мне не поверил. Мне. Не поверил. Я думал мы братья. Братья должны верить друг другу. Иначе грош цена такому брату.
- Но ведь ты хотел?
- Хотел. Но ведь не сделал. Да и опять же «хотению» моему грош цена. Я ведь пьяный был. Очень. Ты знаешь, Нат, я много об этом думал, винил себя долго, а потом понял – я ведь ни в чём не виноват. Я ни-че-го не сделал! Я ведь с тобой не спал. И его я, получается, не предавал. А он мне не поверил. Он поверил в то, во что хотел поверить.
- Вряд ли хотел…
- Мы этого никогда не узнаем. Он может говорить, что угодно. Он, конечно, много мне тогда наговорил. Слова – это листва. Это – пшик и всё. Человека судят не по его словам, а по его действиям. Станиславского ведь уважают не за то, что он однажды сказал «не верю!», а за то, что он делал. Как он это делал. А Витя плевал на меня от души. Это его выбор. Его правда. Раз не захотел меня выслушать, значит, так тому и быть.
- Ты, что, никогда его не простишь?
- Никогда? Знаешь, Ната, в жизни есть три необратимые вещи – рождение человека, смерть человека и судимость. Ты никогда их не исправишь, потому они и необратимые. Всё остальное исправить и простить можно. Глупо, когда тебе 90 лет и ты на смертном одре, не простить измену, которая произошла в двадцать-двадцат пять лет, да? Нужно быть идиотом, чтобы не простить. Главное свойство в человеке – прощать. Просто нужно время. Каждому человеку своё. А я никого не убил. Никого не родил и никого не посадил. Я просто сунул язык и руку туда, куда не следовало. Я только один раз поскользнулся. Один. И он меня списал. Никогда? Почему? Прощу. Просто не сейчас. А теперь извините, дамы, – Слава засунул руки в карманы джинсов, – продолжать разговор на эту тему я считаю бессмысленным. И беспощадным. Да. До встречи…
Он уходил, как всегда, сутулясь и не смотря по сторонам.

***

Однако всё случилось по-другому.
Через несколько дней, на Большой Волге в квартире Кирилла Маревича происходила пьянка по поводу сдачи одного из экзаменов. На квартире было много народу из разных групп, с разных направлений. Кто-то пригласил и Осокина. Счастливчиков так же присутствовал на пьянке. Один. Без Бубенцовой. Весь вечер они снова не разговаривали, пили. Потом Осокин вышел покурить на балкон и там о чём-то разговаривал с одним своим старым знакомым – Артёмом Бутусовым. О чём они разговаривали Витя не знал, но Осокин вернулся в комнату, резво схватил на половину пустую бутылку водки со стола (на это никто не обратил внимание) и подошёл к Вите:
- Отойдём, пошепчемся.
- Куда?
- Туда. На лестницу.
Они вышли, надев обувь, встали у подоконника, закурили, отглотнули по разу.
- Тяжело начать.
- Понимаю.
- Я попробую.
- Попробуй.
Выпили, снова закурили.
- Я…
- Ты…
- Короче так. Я хочу сразу поставить точки над «я».
- Давай.
- Все хотят, чтобы мы помирились.
- Все?
- Да.
- И ты?
- Не буду лгать – желание было.
- Было?
- Было.
- А сейчас?
- Со мной Ната разговаривала…
- Ах, вот в чём дело…
- Не только, – Осокин прикусил губу.
- Что ещё?
- Нужно добавить, – посмотрел Осокин на пустую уже бутылку.
- Слушай, ты же не пьёшь?
- Ага. Я ещё и не курю, – затянулся сигаретой Осокин. – Так что, пошли?
- Пошли.
Они вышли на улицу, в магазине по близости купили по бутылке пива. Сели на лавочку.
- Такое простить трудно. Понимаю.
- Что «такое»? Ничего же не было?
- То есть ты согласен, что ничего не было?
- Ну-у… это… ну, согласен, хрен с тобой.
- Как просто.
- Да уж. Проще не бывает.
- Значит – замяли?
- Замяли. Ты не грешник, я не пастырь. Всё вышло, как вышло. Прошлого не вернуть. Будем жить дальше. Мне тут Колян сказал, как можно дожить до ста лет и не умереть от сердечного приступа.
- Как?
- Ни о чём не жалей. И ни о чём не переживай. Не рви сердце. Прошлое не изменить. Но нужно сделать так, чтобы в будущем не повторять ошибок прошлого.
- Коля доживёт до ста. А я нет.
- Знаешь, мне трудно будет тебя братом называть… это… я попробую… конечно. Но нужно время.
- Нужно. Я тоже попробую.
- Значит – живём как раньше?
- Пробуем жить как раньше.
- Ну да – пробуем. Знаешь, мне Ната рассказала, всё, что ты им наговорил тогда.
- Для того и говорил.
- Ну, вы и шельмец, Вячеслав.
- Не без этого.
- О! Видал, уже почти получается!
- Есть малёхо.
- Прости меня… брат.
- И ты меня… брат.
Сидят. Пьют. Курят. Молчат. Смотрят друг на друга.
- Слушай, ты как живёшь-то? Девушку не нашёл? Мне ту рассказали, что ты с одной там…
- Было дело. Знаешь, познакомились, пообщались.
- Как зовут?
- Катя Киселёва.
- Не знаю.
- Ага. Катя Киселёва. Киса, короче. Смяшно, да? Мы с ней в парке даже на скамейке накарябали как в «12 стульях»: Ося и Киса были здесь.
- Смешно. Только ты что-то не смеёшься.
- Ну, познакомились, начали встречаться, а я, понимаешь, не сказал ей, что на заочном отделении учусь. Что работаю, сказал, а что учусь и изредка приезжаю в Универ, не сказал.
- Почему?
- Не знаю. Ну, не сказал и не сказал. Проехали. Потом, короче, в марте, по-моему, приехал в Универ, не помню зачем, нужно было что-то. В кафешку универскую зашёл. А она там… там с парнем каким-то сидит, милуется. На коленях у него, короче, сидит, как у меня сидела. Ну, я сцен устраивать не стал. Развернулся. Ушёл.
- Слав…
- Да, нормально, короче. Действительно, начинаем жить как раньше. Ладно, пошли.
Они встали.
- Стоп.
- Чего?
- Тёма посоветовал, мол, морды друг другу набейте и снова Вась-Вась будете.
- То есть скрепим договор печатями? Ага?
- Да.
- Ну, давай.
- Давай.
- Только не уворачиваться.
- Договорились.
- Лови…
- Лови…
КОНЕЦ


Россия. Московская область. Наукоград Дубна.
24 октября – 24 ноября, 2006 год.

[leonidus]

«Наберут по объявлению»
Home literature

представляет:

«Производство»
(Один день из жизни рабочего)

От автора

В июле этого (2007-го) года стукнет ровно шесть (6) лет, как я впервые вступил на территорию производственного предприятия. Тогда в 2001-м году я, только что закончивший девятый класс пацанчик, нигде до этого не работавший, впервые вкусил все тяготы и невзгоды ежедневного (порою посменного) хождения на завод.
На заводах, фабриках и прочих не самых приятных местах работает львиная доля населения нашей страны. Смотря телевизор и читая разнообразные книги, создаётся впечатление, что наша многомиллионная страна населена только «ментами», «бригадами», «неродившимися красивыми», «клубами», «танцующими со звёздами» и проч. Очень, знаете ли, становится обидно за простых работяг, которые (по моему скромному мнению) являются гордостью и опорой нашей с Вами, Уважаемый Читатель, великой и могучей родины.
Очень не хотелось делать историю про ежедневную, героическую борьбу за урожай (как это в основном делало наше советское кино), в которой, почему-то всё время побеждает этот самый урожай (зараза такая!).
Рассказ «Производство» не претендует на «истину в первой инстанции» о современных российских рабочих и производстве. Это просто взгляд изнутри. Взгляд предвзятый. Я, естественно, не всё знаю, не всё помню, могу где-то и ошибаться. Этот рассказ полудокументальный, так как просто о рабочем дне некого молодого человека из Дубны Вам, думаю, читать будет неинтересно. Да и «непросто рассказ о рабочем дне и т.д.» так же может быть не интересным.
Получился ли у меня интересный рассказ – решать Вам, Уважаемый Читатель.

Действующие лица:

Матвей Егоров;
Александр Ерёмин;
Олег Чайка;
Виктор «НКВД» Костин;
Ваня Столяров;
Алексей «Бычок» Гурьев;
Вадим «Ниндзя» Хромов;
Игорь Туровский;
Алёна;
Вячеслав Осокин;
и другие.

***
Дубна. Март, 2007 год.

Интересно, почему все романы и рассказы начинаются со знакомства? Почему бы не начать рассказ расставанием? Как там «Анна Каренина» начинается? Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То как зверь она завоет, то заляжет на путях… Стоп! Это кажется вообще из другой пьесы. Точно! Гоголь.
Тем не менее.
- Ты сегодня во сколько придёшь?
- А если я не хочу возвращаться? – расставаться с человеком, с которым знаком почти сотню лет (как тебе кажется) и о котором ты знаешь практически всё (как тебе кажется) всегда не легко. Но у Матвея не было больше сил.
- Что ты имеешь в виду?
- Я? Я имею в виду, что не хочу возвращаться.
Этот разговор назревал давно. Конечно, следовало бы начать его в других обстоятельствах, когда оба одеты, не в шесть часов утра, когда Матвей уходит на работу, а Алёна только проснулась, типа, его проводить… Но всё вышло, как вышло. Силы человеческие не бесконечны.
- А причину мне ты говорить, разумеется, не собираешься? Поступишь как настоящий мужчина, да? Расплачешься и убежишь?
Лучшая оборона это нападение. Матвей пожалел о том, что завёл этот расставательный разговор именно сейчас. Нет, он не боялся его, ему было чем «аргументировать» своё решение, честно говоря он к этому разговору готовился, но… Как-то всё через пень колоду, или как говорил один его знакомый: «через анус к звёздам» у него получается. Спонтанно вспыхнувший разговор обязательно приведёт его, Матвея, к грандиозной сцене выяснения отношений… или не приведёт.
Алёна повернулась к Матвею, который уже накинул куртку. Тот пожал плечами:
- Скажу, но не сейчас.
- То есть соберёшься с мыслями, подумаешь, да? И всё-таки? В чем, позволь узнать, причина такого решения?
Алёна, если честно, находилась в данный момент на грани срыва. И очень боялась показать это молодому человеку. Всё, как ей казалось, у них с Матвеем шло хорошо, даже очень хорошо. И вдруг на тебе! Лучшая оборона это нападение.
- Понимаешь, Ал, – Матвей опёрся на стену рядом с зеркалом в прихожей, посмотрел девушке в глаза. – Когда-то очень давно, а на самом деле недавно, молодой дурной мальчик влюбился в девушку. С тех пор прошло много-много лет, девушка в тысячу, в десять тысяч, в миллион раз похорошела, а мальчик ничуть не изменился. Только блеск из глаз пропал. Понимаешь?
- Ага. Всё понятно – он застрял! (цитата из мультфильма «Вини-Пух») Ты себе кого-то помоложе нашёл, да? Отвечай, Егоров, не бойся. Я не буду стрелять.
- Странно, я думал мы взрослые люди… Хорошо, Ал, я тебе так скажу …
Выйдя из подъезда, Матвей пошевелил пятернёй волосы на затылке, потянулся, вдохнул свежий мартовский ветерок и задумался. А что, собственно, дальше? Не в глобальном смысле, а вообще. Куда идти? На работу Матвею нужно было во вторую смену, к 14 часам, а сейчас только чуть больше семи. Подумав немного, он вытащил мобильный и набрал номер друга.
- Алё, Тура, здорова. Ни от кого не оторвал? Один? Хреновая выдалась неделя? Понимаю. Слушай, старый, вопросец у меня к тебе накопился – пустишь? Да нет, просто нужно перекантоваться до смены где-то, вот я и решил, где же ещё, если не у тебя? Так как? Всё, бегу. Пива захватить? Ладно. Не, я сам не буду, мне ещё работать. Всё, жди.
Туровский снимал квартиру на Большой Волге, на улице Попова. Неплохая двухкомнатная квартира обходилась ему (а точнее его родителям) в… Впрочем, совершенно не важно во сколько она обходилась. Не дёшево, по крайней мере, по Дубненским меркам. Первое время Турик платил за хату сам, но в какой-то момент (а если быть точным – перед весенней сессией второго курса) остро встал вопрос: либо учёба, либо – кирзовые сапоги и отдавание чести всем, кому эта привилегия полагается по уставу. Короче говоря – либо Игорь (основательно запустивший учёбу) бросает работу и навёрстывает пропущенное полугодие, либо – будет ему дорога дальняя в город Железнодорожный, где находится областной пункт приёма солдатотары (в народе этот пункт именуют «железкой»).
Игорь выбрал первый вариант.
Но всё это было достаточно давно. С тех пор прошло много времени и Игорь студент пятого курса САУ (Системный анализ и управление) Дубненского Универа научился зарабатывать и без ущерба для учёбы.
Матвей купил в круглосуточной палатке неподалёку от дома Туровского несколько бутылок пива и отправился к другу. Пока стоял у лифта, подошёл какой-то пацан с собакой (видимо они совершали утреннюю прогулку).
- Вам, какой этаж?
Матвей сделал морду чайником и промолчал. «Чо я всем всё говорить должен? Мне никто ничего не говорит!» – подумал Егоров – «Не скажу. Не скажу и всё!» (Егоров ехиден по натуре). Они втроём зашли в подошедший лифт, Матвей прокатился с парнем до девятого этажа, хотя ему нужно было на четвёртый. Вышел на нужном, подошёл к тёмной двери, позвонил два раза. Дверь открыл взъерошенный парень в спортивных штанах.
- Ты меня больше не любишь? – наклонив голову к правому плечу, спросил Матвей.
- Полвосьмого? Шутишь? Я тебя ненавижу! Более того, теперь я просто обязан купить куклу Вуду с твоим изображением и втыкать в неё иголки. Как думаешь, куда я буду тыкать?
- Втыкай куда хочешь, только не выбрасывай меня в те кусты! Хорош, – они наконец-то пожали руки и обнялись, так как давно не виделись. – Здравствуй, брат.
- Здорова, братуха.
Пока Матвей снимал ботинки и кожанку, Туровский ловко подхватил с пола сразу три бутылки в одну руку и понёс их на кухню:
- Присоединяйся!
- Слушай, Тур, я побреюсь, а? А то у Алёнки не успел.
- А чего у вас случилось-то?
- Столкновение жизненных интересов.
- А если серьёзно?
- А ты не нукай! Не запряг ещё! Ишь ты, нукальщик нашёлся! Так побриться-то можно?
- Ну, я не знаю…
- Да ладно, я ж не яйца брить буду! Фэйс! Ну?
- Фу, какой ты противный, – повысил тональность голоса Игорь. – Ладно, иди брейся. Где вас таких грубиянов только воспитывают?
- Бытие определяет сознание, Игорь Петрович, – уже из ванной ответил Егоров.
- Кто сказал?
- Я откуда знаю? Я, честно говоря, всё время считал, что это я выдумал…
- Бывает.
Матвей смотрелся в зеркало. Борода – это единственный способ для мужчины изменить свою внешность. Вернее, конечно, не единственный, но: 1 – не заставляющий его мучаться сомнениями, типа: «блин, я ж не баба!»; 2 – не отнимающий много сил и времени; 3 – главное, абсолютно бесплатный!
Матвей не брился шесть дней. Что, кстати, очень не нравилось Алёне (но теперь-то уже всё равно), потому как – колется, блин! Матвей, честно говоря, был согласен с этим утверждение, но из вредности (и ехидности) не признавался в этом девушке. Ну, отрастил бороду и отрастил, чего такого-то?
Егоров наложил пену на лицо и приступил: сначала правая щека, затем левая, потом подбородок, затем шея, немного подумал, и чернеющие червячком усы тоже сбрил. Сполоснул лицо водой, вытерся. Оглядел себя. Сойдёт для сельской местности.
Когда Матвей, натягивая свитер, вышел из ванной, Игорь уже сидел за столом и сосал первую из принесённых Матвеем бутылок.
- Давай, колись, чо случилось?
Матвей присел на табуретку у стены, закрыл глаза:
- Отвали.
- Понял, был не прав, исправлюсь.
Туровский не стал расспрашивать Матвея. Игорь отлично знал друга, несмотря на то, что знакомы они были «всего» шесть лет. Для двадцати двухлетних это был достаточно значимый отрезок. Тем более, что дружба проверялась и закалялась и в баскетбольных сражениях (они всегда играли в одной команде), и в драках, и в пьянках. Правда, с тех пор, как Матвей бросил пить без повода (типа как сейчас) закаляться в пьянках стало труднее. Так вот. Игорь отлично знал Егорова и прекрасно знал, что тот сам начнёт говорить, и начнёт только тогда, когда захочет этого. Уж очень он упёртый, как баран, прям. Как с ним Алёнка живёт?
Ему – Игорю – сегодня торопиться было некуда, а вот Матвею ещё на работу… Так что в скором времени расколется, никуда не денется.
И Егоров действительно раскололся:
- Достало!
- Понеслась! – обрадовался Туровский.
- Она почему-то считает, что раз она старше меня, так и имеет право учить меня жить! Воспитывать!
- Сумасшедшая!
- Именно! То есть, как полку ей приделать, шкаф передвинуть или на неё залечь, так: «ты же мужик?!»; а чуть что, так: «чо ты как маленький-то?!»
- Отвратительно!
- Что?
- А что? Слушай, брат, а не ты ли меня учил, что бабам в мелочах нужно уступать, а? Что так спокойнее будет? Вот от тебя-то, как раз, я таких речей и не ожидал услышать. Ты же у нас такой умный не по годам! Самому двадцать два, а ума как у пятилетнего!
- Ты о чём вообще?
- О своём, о девичьем.
Помолчали, Игорь закурил.
- Чай будешь?
- Я б пожрал бы чего-нибудь! – возмутился Матвей.
- Иждивенец.
Однако Туровский отправился к холодильнику:
- Пельмени будешь?
- Спрашиваешь? Слушай, жарко у тебя тут!
- Сними ты свитер-то! Чо ты паришься?
Матвей последовал совету Игоря и снял свитер. Посидели, подождали, пока приготовятся пельмени.
- На работу тут месяц назад устроилась…
- Алёнка?
- Ага.
- Боюсь спросить – куда?
- Короче, ушёл я.
- Мужик, – кивнул Игорь.
- Да иди ты… Запарила она меня: «чего ты добьёшься?», «что тебя ждёт?», «кем ты станешь?» Мне говорят, что нужно кем-то мне становиться, а я хочу лишь остаться собой! – последнюю фразу Матвей пропел.
- Нет, Цой, конечно, чувак гениальный. Был. Но, братуха, вспомни – чем он закончил?
- В историю вошёл.
- Нет. То есть да, но не в этом дело… Короче… Как бы тебе сказать, чтоб не обидеть…
- Ты ноутбук купил?
- Да. А что?
- Покажи.
- Пойдём.

***

Первым делом, когда приходишь на работу, следует со всеми поздороваться. Иначе весь оставшийся день тебе прухи не будет.
На скамеечке, огороженной сеткой, достающей примерно до пояса, сидели грузчики, фрезер (фрезеровщик), сверловщик и бригадные. Бригадных – человек пять. Вообще-то бригада на данный момент состояла из четырёх человек, а это значило, что и первая смена ещё не успела уйти. Матвей поздоровался со всеми за руку, перекинулся парочкой незначительных фраз с фрезеровщиком Максом Арбузовым и отправился в раздевалку.
- О! Мат! – попался на выходе из раздевалки Саша Ерёмин. – Ты пришёл или уходишь?
- Пришёл.
- Как? Ты же вчера в первую работал?
- Да, Вадик звонил, просил поменяться с ним. Не знаю уж чего там у него…
- Ну, ладно, значит, будем орбайтен вместе. Слушай, ты участвуешь?
- В чём?
- Ну, как? У меня же сегодня отвальная!
- А что уже две недели прошло?
- Именно! Так как?
- Слушай, Саш, у меня денег нет…
- Это весна, Маугли. Я же русским по белому сказал: у ме-ня от-ва-ль-на-я! Контора платит. Ну?
- Ладно, участвую.
- Ну, всё, до встречи у прессов…
Халявы Матвей не любил, но не поучаствовать в отвальной Ерёмина он тоже не мог.
Наконец Матвей шагнул в раздевалку. Среди рядов из шкафчиков сейчас копошился только один человек – Ванька Столяров. Ванька был старше Матвея года на два, он уже успел отслужить во флоте. Столяров был сверловщиком. Отличительной чертой Вани была его «униформа»: обычный тёмно-синий, как у всех комбинезон и чёрная футболка. В футболке-то и была загвоздка. На спине большими белыми буквами была вышита надпись «сосед алкашей». За эту надпись (неизвестно, как она появилась на футболке с Кобэйном) Ваню и прозвали «сосед». Правда, погремуха надолго не прижилась и «соседом» Ваню называли крайне редко.
- Здорова, дружище! – протянул Ваня руку Матвею, завязывая на голове бандану. – Ты пришёл или уходишь?
- Тфу ты блин! Достали! Пришёл я, пришёл!
- Ладно, чо ты завёлся-то! Просто спросил, как сам?
- Не дождешься!
Матвей открыл шкафчик, закрытый на маленький замочек (в замке, в принципе, не было никакого смысла, так как если он и мог что-то защитить, то только… блин, такая вещь ещё даже не придумана!) Шкафчик делился на две половины. Первая для уличной (цивильной) одежды, а вторая для рабочей. В ней сейчас хранился комбинезон, лёгкая тельняшка с длинными рукавами (у прессов очень жарко, поэтому все бригадные работали в основном в футболках и лёгких рубашках), свитер (на случай войны. Шутка. На случай работы на улице, а такое случалось), кроссовки, и специальная полоска ткани, которая обматывалась вокруг лба и завязывалась на затылке, в основном, чтобы впитывался пот. Повязка так же служила для красоты. Некоторые носили банданы.
Матвей стал переодеваться, а в раздевалку зашёл мастер, только что сдавший смену – Виктор Аркадьевич. Он поздоровался за руку с Матвеем:
- Ты пришёл или уходишь?
«Вы знаете, я уже сам сомневаться начал!» – хотел ответить Матвей, но не стал:
- Пришёл.
- Здорово, – тут же потерял к Егорову интерес мастер и обратился к Ване: - Слушай, Вано, а когда машину-то будем обмывать?
- Какую машину? – сделал Ваня глаза по 5 рублей. – Не понимаю, о чём вы говорите.
- Как? Ты разве машину не покупал?
- Не-ет, – протянул Ваня, как будто разговаривал с душевно больным. – Не покупал.
- Н-да? – задумался мастер. – Странно. Ну, ладно…
Матвей уже переоделся и они вдвоём со Столяровым вышли из раздевалки.
- Значит – купишь, – сказал Матвей Ване, пока они шли по коридору.
- Машина уже давно в гараже стоит, обмытая, – кивнул Ваня.

***

Бригаде как-то раз бог послал кусочек молодого…
На том предприятии, о котором идёт речь (назовем его условно «ОВЕКС») существовала древняя традиция – всех, кто приходил на работу называть – молодыми. Независимо от возраста, образования, местами пола, и старых трудовых заслуг, ну, если возраст приличный, то уважительно – молодо-ой. Молодых не гнобили, не унижали, просто… называли молодыми и всё. Длилось это в зависимости от их «испорченности». Как правило – не долго. Теоретически, это могло продолжаться даже после «проставы» молодого. Потом ему уже давали новое погоняло, или же пользовались старым, которое у него было (если было).
Так вот. Матвей не знал, а вот Саше Ерёмину (погремуха которого была «Кэп»), бригадиру третьей бригады, сегодня стало известно, что к ним в бригаду добавили человека. Молодого. Во всех смыслах.
Мише было чуть больше восемнадцати и он совсем недавно оформил академку в Универе. Миша, просто пропустил первые… хрен знает сколько занятий. Естессно из-за болезни, а как же? Вот и пришлось взять академку. Миша был младшим сыном одного из заместителей директора «ОВЕКСА». Вот и пристроили Мишу в бригаду, дабы понял, откуда деньги берутся и ещё потому что сидя дома и бездельничая, Миша всех уже там достал. Вот.
Третья бригада сидела в курилке. Работал только прессовщик – Витя-НКВД – здоровенный парень, бывший милиционер. Бригада, как уже сказано было, состояла из четырёх человек: Саша Ерёмин (бригадир, формовщик), Витя-НКВД (прессовщик), Лёша Гурьев (пропитчик), Вадик-Ниндзя (формовщик).
Пришло время рассказать о членах этой тёплой компании. Начать, наверное, можно с самого большого члена (извините за каламбур). Большинство из бригадных имеют клички, вернее не клички, а «погоняла». Они упрощают общение и отражают сущность многих людей. Погонялы просто так не дают, как правило, они отражают какие-то черты человека (внешние или черты характера) или же по каким-то поступкам, которые их обладатели совершили. Такой случай как раз и произошёл с Вадимом. Итак.
Вадим «Ниндзя» Хромов. Вадиму недавно исполнилось тридцать лет. Он был большим (килограммов сто десять) лысым парнем. В своё время он проходил срочную службу в десанте, однако участия в боевых действиях не принимал. За его службу, он получил первое прозвище – «Берет». Погоняло «Ниндзя» он получил из-за следующего инцидента. Случилось это, дай Бог памяти, прошлой осенью. Лучшая часть бригады: Саша Ерёмин, Лёха Гурьев, Тёма Смольнов (из бригады Матвея) и Вадик праздновали какое-то важное событие. По этому поводу они вжарили по пузырю беленькой в парке, после второй смены, затем отправились в клуб «Патриот», который располагался прямо напротив заводской проходной. Там они поиграли в бильярд, добавили ещё и, в общем-то, никого не трогая (а их хрен кто тронет, вы бы их вместе видели!) спустились на первый этаж в танц-пол. За каким хреном их туда понесло, тайна великая, наверное, они и сами не смогли бы это объяснить. Там, у барной стойки Вадик и Лёша решили выпить по рюмочке куньяку – для аромату (это они потом так объясняли). Заказали, даже почти выпили. К барной стойке подскочили трое каких-то бычков (по внешнему виду – наверняка сослуживцы Вадима по десанту, но только что дембельнувшиеся), кто-то кого-то толкнул, короче слово за слово, то-сё, бараньи яйца – возник конфликт. Как у нас улаживаются конфликты, объяснять, думаю, никому не нужно. Лёша и Вадик поплелись с этой троицей на выход (о Ерёмине и Смольнове они, видимо, забыли, а те спокойно снова играли в бильярд). На улице слов почти не говорили (не хотелось, да и не в том состоянии). Вадик смачно выдохнул (в принципе, от выхлопа уже можно было свалиться на землю без чувств) и с пронзительным криком «кий-я-а-а!» ударил ногой с разворота ближнего товарища. Эффект был потрясающим ещё и потому, что пока Вадим разворачивался он зацепил ногой и Гурьева. Бей своих, чтобы чужие боялись! Это так называется. Первый из дембелей слёг. Падая, он зацепил рукой одного своего товарища, тот тоже свалился в чавкающую грязь начала октября. Третий встал в стойку. Олег проделал тот же удар с разворота, но уже в другую сторону и опять же попал по Гурьеву, который уже почти вернулся в исходное (стоячее) положение. Такой низости от Вадика Гурьев не ожидал и, падая, проорал «контра!», в принципе, я с ним солидарен.
Итог всего этого мракобесия был печален – два синяка у Гурьева, подвёрнутая нога у Вадима (та нога, на которой он, собственно, и разворачивался), плюс ко всему надорванные от хохота глотки Ерёмина и Смольнова. Остаток ночи Вадик пытался как-то загладить вину перед распухающим на глазах Гурьевым, получилось у него хреново, то есть, совсем не получилось.
С тех пор к Вадику и прилипло прозвище Ниндзя. Поначалу к этому слову присоединялось (в основном Гурьевым) ещё одно слово: «херов», но приставку скоро забыли, и Вадик остался просто Ниндзя.
Следующий придурок. Алексей «Бычок» Гурьев. Прозвище своё он получил почти сразу, как начал работать в «ОВЕКСЕ». Лёше двадцать семь лет, родом он был из Екатеринбурга, как его занесло в Дубну, никто понять не может до сих пор, а он не объясняет. Все склонялись к тому, что занесло его сюда после срочной службы в армии. Он был невысокого роста, смугл, всегда коротко подстрижен, никогда не отвечал на вопросы, а если отвечал, то только вопросами. Так вот. Почему Бычок? Матвей как-то спросил у Ерёмина, мол, почему Бычок? Выёживается много? Вроде нормальный парень, не борзый. Саша переглянулся с Вадиком и ответил без тени улыбки (с ним вообще не поймёшь, когда он шутит, а когда говорит серьёзно): «Потому что тёлок любит!» Матвей кивнул и успокоился. Тёлок Лёха действительно любил и имел даже одну странность: под рабочий комбинезон он всегда одевал рубашку (всегда – летом, зимой, не важно. Всегда) и вскоре Матвей заметил, что Гурьев-Бычок очень часто меняет рубашки. Иногда даже мог одеть совсем новую, а на следующий день мог принести ещё одну рубашку, прямо в упаковке. Новенькую совсем. Матвей долго ломал голову и, наконец, спросил у Ерёмина, почему так? Саша снова без намёка на улыбку ответил: «Есть многое, друг Гораций, что неподвластно нашим мудрецам. Он как бабу какую-нибудь трахнет, так на следующий день в нулёвой рубашке приходит. Ритуал такой, хрен его знает почему. Обязательно чтобы с нуля была рубашка. В хорошую неделю по семь рубашек выкидывает. Во как!» Гурьева женщины действительно любили, хотя красавцем он не был, но что-то в нём такое было, что-то их притягивало, причём всех от мало до велико. Как назвала однажды его одна барышня, с томным придыханием: «Он прикольный такой!» На следующий день Гурьев пришёл с новой рубашкой. Вот такой человек – Лёша Гурьев.
Витя «НКВД» Костин. Ну, это просто. Как уже было сказано, НКВД после армии работал в ППС (патрульно-постовая служба), вот, собственно и всё. Когда коренному дубненцу Вите опостылела ментовка, он по-бырому написал заявление «по собственному» и отправился туда, где могли пригодиться его умения, способности и таланты. На завод. На производстве, как правило, вообще много людей с милицейским или армейским прошлым. Каких-то особенных случаев связанных с НКВД Матвей, как не старался, вспомнить не мог. Единственное, что запоминалось в Вите это их с Ерёминым взаимные насмешки. Не из неприязни, а просто, от нечего заняться.
Саша, как правило, кричал Вите надрывно: «А вы в своих застенках интеллигенцию пытали! И не стыдно?! Вооружённый отряд партии! Тоже мне!» После чего начинался до коликов смешной, местами светский, диспут двух не самых культурных людей России.
Наконец бригадир – Александр «Кэп» Ерёмин. Александру Витальевичу Ерёмину было тридцать семь лет. Жизнь он прожил, может и не самую интересную, но что не скучную, это точно.
Ерёмин по образованию был военным хирургом. В начале девяностых (ещё как студент, медиков не хватало) он участвовал в конфликте в Приднестровье, потом Голубые Каски в Югославии. После была Чечня. Служил он там по профилю и даже дослужился до звания капитана медицинской службы. Правда, долго Александр Витальевич не выдержал. Каждый день видеть искалеченных пацанов и мирных жителей было ужасно тяжело. Он начал пить, иногда выпивал между дежурствами, иногда и на дежурствах. Понимал, что это неправильно и что от его уверенных действий зависят зачастую жизни людей. Его пьянство заметило начальство. Без скандала не обошлось. Александра уволили в запас с очень не хорошей характеристикой. С этой характеристикой он, оказавшись на гражданке, не смог бы работать даже ветеринаром, не то, что хирургом. Хотя профессионалом он был классным.
После увольнения из армии он развёлся (во второй раз) и запил. Пил Ерёмин с месяц превратившись из человека в хрен поймёшь кого. Он обтёр собой все рыгаловки, притоны и прочие злачные места Дубны. Однако в начале девяносто седьмого года Ерёмин встретил одного старого знакомого. Они были знакомы давно, и когда-то жили в одном дворе. Валерий Рентгенович Осокин работал мастером в «ОВЕКСЕ» и помог Ерёмину устроиться в бригаду. Помощь Осокина состояла в том, что в отделе кадров не обратили внимание на причину увольнения с места службы. В принципе (если по-чесноку) нарушение не было таким уж страшным. Таким образом, хирург Ерёмин переквалифицировался в формовщика – рядового рабочего бригады.
Начал он так резво, что уже через полгода стал бригадиром. То есть непосредственно на производстве вторым, после мастера. Бригадиром его выбрали сами рабочие, почуяли в нём реального лидера. Увидели в нём личность, жёсткость и характер. Он никого никогда не подводил, бригада, возглавляемая им, всегда была первой по качеству продукции и косяков за рабочими почти не замечалось. Ерёмин стал неформальным лидером рабочих.
Саша был начитан и образован, но не системно. Книги он любил разные от серьёзных трудов серьёзных философов или не менее серьёзных учёных других областей до детективов. Правда и детективы он выбирал тщательно. Ещё он очень любил читать биографии знаменитых людей. От Че Гевары до маршала Рокоссовского.
В Еремине очень удачно сочетались начитанная интеллигентность и пролетарская простота. В его речи очень часто сочетались цитаты из великих произведений или великих писателей с затейливыми матерными заворотами. Иногда такое мог завернуть. Ой! Ай! Уши вяли у ежей.
Вообще Ерёмин очень нравился Матвею. Можно даже сказать, что он в него влюбился (не надо хмыкать, ничего педерастического). Матвею очень хотелось быть на него похожим. Он точно знал, что когда у него появится реальная щетина (она была, но не шибко густая), то он будет ходить с двух(трёх)дневной небритостью неделями. Ерёмин всегда коротко стрижётся под «ёжик». А цвет волос у них и так одинаковый – тёмно-русый. Ещё Матвею очень нравилась манера разговора Ерёмина – шуточно-надменная, с интересными идиоматическими оборотами. Многие выражения Ерёмина Матвей копировал. В общем, для Егорова Ерёмин стал образцом для подражания. Однако Ерёмина Матвей мог охарактеризовать (с сожалением) примерно так – человек, каким я никогда не буду. Пока что у Матвея не было многих черт присущих Ерёмину – жёсткости в рабочих вопросах, уверенность и даже наглость в общении с руководством и многое другое, чего не описать словами и даже не увидеть. Это можно только прочувствовать. Он был настоящим мужчиной – сильным, уверенным, красивым (внешне и внутренне), на него хотелось быть похожим. Матвей хотел быть на него похожим.
К тому же Сашу любили женщины, однако, в отличие от Гурьева не все и не везде. Но и относился Ерёмин к своим пассиям (после второго развода он так и не женился) бережно. Всегда оставался с ними в хороших отношениях, при этом, умудряясь не переламывать себя и оставаться собой. Он со всеми был честен. Наверное, за это его и любили. И эту черту Матвей хотел перенять от Ерёмина. Вот, сегодня постарался быть честным со своей девушкой и что? Только всё испортил...
Рядом с курилкой стоял автопогрузчик. Миша-молодой, не зная порядков и уставов предприятия недолго думая, взял и на него уселся. А машинка хорошая, темно-синяя (прям под цвет нового Мишиного комбеза) с жёлтой надписью «Тойота» на бортах. Сами рисовали. Так вот. Сел и закурил. Саша некоторое время смотрел на сидящего Мишу, потом не выдержал:
- Слушай, молодой, тебя же Миха зовут?
- Ну?
- Гну. Меня – Саша. Александр Витальевич. Ты знаешь, что, Миша, ты лучше на погрузчике на этом не сиди.
- Почему? – естественно, поинтересовался Миша.
- Яиц можно запросто лишиться.
Все на скамеечке были абсолютно серьезными, и даже тени улыбки не промелькнуло у них на лицах.
- Почему? – снова спросил Миша.
- Понимаешь, Михаил, погрузчик водят грузчики. И только они, так уж получилось, так сложилось исторически, имеют право на нём сидеть. И не просто сидеть, а ещё и курить. А теперь посмотри на их лица, на руки их посмотри…
Миша оглянулся. Бригада грузчиков (из трёх штук) стояла за его спиной и чуть правее, обсуждала, что сегодня привезут и ПОКА ЧТО на Мишу внимания не обращала. Пока что.
- Посмотрел?
- Ага, – кивнул Миша-молодой.
- Теперь понял, почему можно лишиться яиц?
- Ага.
- Ну и всё, давай слазь.
К курилке подошёл мастер – Олег Чайка:
- Здорова, орлы!
- Здравия желаем, товарищ генерал! – ответили, почти хором, бригадные.
- Молодцы!
Олег поздоровался со всеми за руку, не обделив и Мишу.
- Та-ак, а где Егоров? С вами же сегодня?
- Аллах его знает! – ответил за Ерёмина Лёша Гурьев. – Нам сия тайна неведома.
- Ага. Понятно, – тут Олег, наконец, обратил внимание на стоящего рядом с ним Мишу. – Так, значит, это ты у нас Михаил, да?
- Да.
- Ага. Что ж с тобой, Михаил, делать-то, а?
- Мне сказали я в бригаде буду…
- Может быть, конечно, и будешь… Тут, знаешь, как посмотреть… Так, орлы, пацана не обижать. Он теперь член нашего плотного и обаятельного трудового коллектива. Ты пьёшь?
- Ну-у, – протянул Миша.
- Запьёт, – кивнул Лёша.
- Очень смешно. Та-ак, в бригаде, говоришь? Ну, может, действительно будешь, а пока… пойдём-ка, Михаил, у меня для тебя дело есть… Чрезвычайной важности. А вы, любители спорта, давайте-ка за работу, а то там Витёк уже нервничать начинает. А вы знаете, что происходит, когда НКВД нервничает?
- Репрессии начинаются, – кивнул, поднимаясь с лавочки, Саша.
- Во-во. Так что давайте, орбайтен по стахановски! Айда, Миха.
В этот момент в поле зрения Олега появились Ваня и Матвей. Друзья напевали фальшиво:

Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползём на последнем крыле!
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле!

- Опа, Шерочка с Машерочкой нарисовались! Вы чо уже хряпнули где-то, что ли?
- Обижаешь, начальник, – ответил Ваня. – Мы ж хряпнувшими уже родились!
- Истина, – пожал руку Олегу Матвей.
- Понятно. Значит дисциплины ноль. Так, знакомьтесь, мужики, парня Миша зовут.
- Матвей, – пожал Егоров Мише руку.
- Миша, – протянул тот руку Столярову.
- Да ты не расстраивайся так. Здорова, мужики! – Ваня пошёл здороваться с бригадными.
- Не обращай внимания, – сказал Матвей Мише. Егоров прекрасно знал, что такое быть новеньким в старом, сложившемся коллективе. Тем более для молодого парня в обществе взрослых, здоровенных мужиков (к коим он и себя относил). – Студент?
- Да.
- Сам откуда?
- С «тридцатки».
- Нормально. Главное, паря, запомни, видишь во-он того мужика, – Матвей указал на одного из грузчиков.
- Ну?
- Это Кузьмич. В долг не давай. Понял?
… Был такой случай у Матвея, когда он только пришёл в «ОВЕКС». Матвей тогда только закончил девятый класс и устроился подработать на летних каникулах. Ну и по простоте душевной одолжил бригадиру грузчиков сотню. Не огромные, конечно, деньги, но для только что начавшего зарабатывать парня – прилично. Короче прошло три дня, а Кузьмич обещался отдать на следующий день. Матвей всё стеснялся (а может, и боялся) подойти к Кузьмичу и напомнить. Ерёмин с присущей ему проницательностью просёк причину неуверенности Матвея.
- Чо кислый такой, молодой? – спросил Ерёмин.
Ну, Матвей и рассказал. В последствии Егоров сомневался, а правильно ли он сделал? Получалось, что вроде как настучал на обидчика? Наябедничал? Разве это правильное поведение для мужчины?
- Ну, ты даёшь, молодой! Нашел, кому в долг давать! – удивился Ерёмин. – Сколько одолжил-то?
- Да, так, по мелочи…
- Сколько?
- Сотку.
- Ну-у, это не горе, если болит нога. Не бзди, молодой, отдаст Кузьмич. Вад, пойдём, спросим у Кузьмича сколько звёзд на небе.
- Чем провинился?
- А тебе, разве, повод нужен?
- Действительно! – вскочил со скамеечки Вадик. – То-то я думаю, чего это у меня с самого утра кулаки чешутся?
- Жди здесь, – сказал Ерёмин Матвею и они с Вадиком отправились к Кузьмичу.
Кузьмич нежился на жарком июльском солнышке, так как у него был обеденный перерыв. Однако его мерный и приятный похмельный сон согнали двое бригадных.
- Кузя! Кузьмич! Кузя, мать твою через коромысло! – пнул (но легонько) его Ерёмин. – Давай вставай, солнце ещё высоко!
- Чо надо? – раскрыл один глаз Кузьмич.
- Ты что же это делаешь, а?
- А чо?
- Как чо? Мы, я и Вадик, столько времени потратили, на то чтобы развеять тот негативный имидж российского завода, который создали телевидение и печатные средства массовой информации! А ты взял и одним махом всё разрушил!
- Ты о чём, Сань?
- Ты деньги брал? – вступил в беседу Вадик.
- Ну?
- Болт гну! Деньги брал? Брал! Обещал отдать? Было дело. И где деньги, Зин?
- Вы про молодого, что ли?
- Бинго!
- Да я забыл просто!
- Короче, деньги молодому нужно вернуть. Вернёшь двести.
- С какого перепугу?
- За наши моральные хлопоты! Я из-за тебя веру в человечество потерял! Не отдашь – потеряю окончательно. Не зли меня, ибо не обуздан я в желаниях своих!
- Да и меня ты знаешь, – присел рядом с Кузьмичом Вадик. С месяц назад Кузьмич так же «забыл» вернуть денежку Вадиму. Ну и огрёб. Ох, не под настроение попал! Вернее, как раз под настроение, но не под то.
Саша и Вадик отошли от «летней курилки», где происходила эта душещипательная беседа.
- Слушай, Сань, пойдём ещё и с водил бабло стрясём, а?
- А почему бы и нет?..
- В долг не давай. Понял? – снова спросил Матвей у Миши.
- Понял.
- Ну и всё. Добро пожаловать в реальный мир.

***

В принципе подошло время рассказать о том, чем, собственно, это производство занимается. «ОВЕКС» занимался производством составных частей для железных дорог. В том числе и метро. Были и ещё несколько участков производства. Например, в Москве, на какой точно улице не помню, установлен пешеходный мост сделанный из композитных материалов.
Основной продукт производства – накладки. Так как подробное описание производственного процесса и внешнего вида продукции займёт слишком много времени и сил, придётся описывать всё очень-очень по-простому. Не то чтобы я не могу описать всё по-научному, не-ет, я некоторое время трудился в химической лаборатории предприятия и прочитал ВСЕ ТП (тех.процесс) и ТУ (тех.установки) которые только можно прочитать. Просто, я, честно говоря, не знаю, можно ли это описывать? Не является ли это разглашением производственной тайны? Да и непосредственного отношения к этому рассказу рабочий процесс не имеет. Важно знать, что:
А) У прессов очень жарко! (то есть ОЧЕНЬ жарко! Когда бригадные отправляются курить, они снимают повязки и банданы и выжимают их, на пол потоком течёт пот);
Б) Приходится много бегать и много тягать трудно разматываемые рулоны, которые к тому же могут поранить руку, так как колючие, иногда и перчатки не спасают;
В) Если хотите похудеть, приходите к нам на производство 
Так вот. Накладки. Основная часть накладок это – стеклоткань. Рулоны (офигенно тяжёлые) пропитываются связующим (для этого на участке «пропитка» стоят две высоченных машины, принцип работы которых так же описывать смысла нет. Важно знать, что стеклоткань пропитывается связующим и наматывается, уже пропитанная, на гильзу. Оператором пропиточной машины заполняются две бирки, одна отправляется, вместе с образцами пропитанной ткани в лабораторию, а вторая вместе с пропитанным рулоном к разделочным столам). Пропитанная связующим Ф-1 стеклоткань называется – препрег. Ага, я тоже долго выговорить не мог. Так вот, рулоны разматываются и режутся формовщиками. Как вы понимаете, пропитанная стеклоткань мало того, что липкая, так ещё и разматывается проблематично. Поэтому все у нас сильные, стройные и красивые. Ширина отрезков примерно 20 сантиметров, в одной накладке около пятнадцати отрезков. Нужно всё делать очень аккуратно (при этом очень быстро), чтобы не дай бог не было нигде никаких складок. После чего сложенные отрезки помещаются в специальную металлическую форму. Форма помещается в пресс, процесс пошёл. Прессов всего шесть. В каждый влазит штук по восемь форм. Вот так. Затем, когда цикл проведён, формы вытаскиваются прессовщиком из прессов, накладки извлекаются из форм. Специальным (длинным) ножом очищаются от остатков связующего, налипших по бокам. Таким образом, получается некий параллелепипед длинной около метра и шириной 20 сантиметров (накладки бывают разными, поэтому и длина и ширина бывает разной). Готовая накладка весит чуть больше десяти килограммов. Потом они складываются, накрываются тканью и остывают. Горячие (свежие) накладки очень неустойчивы и очень скользки. Поэтому вокруг них ходят очень аккуратно и осторожно. Если всё же стопка накладок неудержалась и развалилась, то первое, что стоит делать человеку, который имел неосторожность оказаться в этот момент рядом, это – валить оттуда, как можно скорее, и как можно дальше, потому как собрать накладки ещё можно. А вот собрать ногу будет проблематично, так как протезная промышленность у нас функционирует до сих пор не очень хорошо. В том смысле, что если Вам на ногу свалится хотя бы одна из накладок, то можете вместо туфлей или кроссовок подбирать себе ласты. Когда накладки остывают (на это, как правило, требуется около суток) они измеряются ОТК (отдел технического контроля) и если что-то не сходится накладки отправляются на фрезеровку, а после на сверловку. Дальнейшее нас в данный момент не интересует.
Вот (если очень коротко и очень просто) такой хренью маются восемь часов смены бригадные.
Есть на производстве и другие участки. Например, участок электрических изоляторов. Честно говоря, о процессе их производства я не имею вообще никаких знаний, поэтому продолжим. Есть так называемая «городская тематика» о ней я тоже знаю мало, процесс в принципе тот же, только пресса у них поменьше и детальки поменьше и пофигурестее. А так, всё тоже самое. Есть участок ТПА (термопласт автомат), где я в данный момент тружусь. ТПА производит, и вы будете смеяться – прокладку упругую ЦП-369.
Так что если путешествуете по нашей необъятной стране поездом или же пользуетесь московским (и не только, так как фирма сотрудничает с другими странами) метрополитеном, то знайте, что вы, возможно, едите по нашей продукции. Вот так.

***

С час примерно бригада усиленно (практически по-стахановски) работала, когда все пресса были загружены бригадные отправились в курилку.
- Идите, я вас догоню, – крикнул Матвей НКВД и Ерёмину. Егоров увидел как посередине цеха, рядом с пультом от крана, стоит Чайка, и дико хохочет. Кажется, даже прослезился мастер Чайка. Матвей подошёл, дабы поинтересоваться причиной смеха мастера, а так же тем, куда это подевался Миша.
- Слушай, Матвей, вот ты умный человек? – закончил ржать Олег.
- Присутствует, вроде.
- Книжки читаешь… Вот скажи мне, как русский человек, русскому человеку, вот что с ними делать?
И Олег показал Матвею пульт со свеженарисованными чёрным маркером стрелками. На оранжевом пульте от подъёмочного крана, который передвигается по рельсам на потолке, недавно, точнее, достаточно давно, стёрлись указующие стрелочки (ну, типа: вверх, вниз, влево, вправо, вперёд, назад). Поэтому молодому-Мише было дано указание нарисовать эти самые стрелочки на этом самом пульте. Неизвестно, может быть, Чайка как-то не так поставил перед молодым задачу, может, подобрал не те слова, не простимулировал его солдатскую смекалку, но факт остаётся фактом – Миша своё первое официальное задание провалил с треском. С придыхом.
Дело вот в чём. Стрелочки-то Миша нарисовал достаточно талантливо, видно было, что старался парень. Вот только загвоздка-то в чем? Стрелочки, над КАЖДОЙ кнопкой указывали в ОБЕ стороны. Вдумайтесь. Выглядело это примерно так: . И как понять, что обозначает кнопка? Вправо или влево? Та же история с «вверх-вниз, вперёд-назад» Да, друзья, такому в Универе не учат. Тут ум нужен! Конечно, можно было попробовать и туда и сюда, но согласитесь, что если бы стрелки выглядели обычным образом (сиречь: < или >) то работать с краном было бы на порядок удобнее, а, главное – быстрее. Что немаловажно.
- Как избавиться от глупости на деревне? – спросил Чайка у Матвея, когда тот рассмотрел Мишины художества.
- Только розги, – покачал головой Егоров.
- Вот и я так же думаю!
- Да ладно, Олег, мысли позитивно.
… Матвей старался не вспоминать свой первый день на заводе. Дело в том, что накануне Матвей немного употребил со знакомыми, а потому на работу пришёл в состоянии похмелья и с тем же запахом. Мастер (Валерий Рентгенович Осокин) провёл Матвея по цеху и вручил в заботливые клешни Саши Ерёмина. Дальше экскурсию продолжил Ерёмин. Несмотря на наличие в цехе специфического «производственно-рабочего» запаха Ерёмин учуял выхлоп исходящий от Егорова. Вскоре экскурсия свернула свой путь к туалету. Как только Ерёмин и Егоров оказались одни среди кабинок и писсуаров, Саша сразу же задал наводящий вопрос:
- Пиво-водку любишь?
- Ну-у, это, – протянул Матвей.
- Вижу, что любишь, – улыбка сползла с Сашиного лица. – А теперь, молодой, слушай меня очень-очень внимательно, и наматывай на ус. С сегодняшнего дня, судя по всему, за твою жопу и физическое здоровье буду отвечать я! А работа наша, так уж, сука, вышло, связана с систематической травматизацией, по неосторожности или же по-пьяни, поэтому, если ты ещё хоть раз появишься на работе с бодуна или хотя бы с его намёком, то я тебе очень-очень-очень не завидую, паря! Видишь этот кулак? – Саша показал Матвею кулачище, Матвей кивнул. – Так вот, я тебе руки вырву, в уши вставлю, после чего заставлю в таком непристойном виде прыгать на одной ноге и распевать монгольские частушки! Если же и это не поможет просветлению твоего несформировавшегося сознания, то тогда вот этот самый кулак окажется между сетчаткой твоего левого глаза и твоими носовыми перепонками (как это возможно я не представляю), фирштейн? – Саша сильно ударил деревянную стенку кабинки кулаком, Матвей кивнул, а в этот момент в туалете появился мастер Осокин, и Ерёмин, заметивший появление мастера боковым зрением, не меняя горячей интонации, продолжил: – Эта кабинка, молодой (он снова ударил кабинку), сделана из дерева, понимаешь? Из дерева! А мы здесь занимаемся производством изделий из композитных материалов, из стеклопластика, короче. В принципе. В принципе! Мы тоже можем производить изделия из дерева, но только если нам завезут подходящие деревообрабатывающие станки, если мы все пройдём аттестацию на этих станках, а тех.бюро составит качественные и понятные пролетарскому сознанию техпроцессы и техустановки! Понимаешь разницу?
Матвей кивнул, а Осокин, хоть и слышавший только последнюю часть ерёминской тирады, на инстинкте прочувствовал, что до его появления здесь говорили совершенно другое, строго спросил Ерёмина:
- Что здесь происходит?
- Всё нормально, Валер, провожу лекцию с вверенным мне личным составом на предмет повышения профессиональной квалификации, да?
- Ага, – кивнул Матвей, глядя на Ерёмина.
- Вот видишь? Ладно, молодой, давай за работу, солнце ещё высоко.
Ерёмин вышел из туалета, Осокин подошёл к писсуару, а основательно перессавший (будем к нему суровы) Матвей, выдохнул. Когда Матвей уже выходил из туалета его окликнул Осокин:
- Матвей.
- А? – обернулся Егоров.
- Добро пожаловать в реальный мир, – подмигнул Осокин…

***

Рабочий процесс насколько увлекателен, настолько и нуден – каждый день в течение времени рабочей смены (естественно с вычетом времени на перекуры и обед, кстати, у бригадных определённого, константного обеденного времени нет, например Гурьев, как оператор пропиточной машины обедает, как правило, отдельно от остальных) делаешь одно и то же. Как правило, разнообразия немного. Ну, если только мастер тебе какую-нибудь левую работку по цеху не подыщет (а он обязательно подыщет), поэтому, как только выдаётся свободное время (пока пресса выполняют циклы) бригадные отправляются подальше с глаз мастера. Потому как на всякую «хоз.работу» грузчики есть и другие несознательные граждане с других-прочих участков (например, с ТПА, чёрт подери!).
Так вот. Бригадные с привычным безразличием и хладнокровием выполняли ВСЕ установленные техпроцессом правила по нарезке препрега и скомпанования его (родимого, кормильца нашего!) в формы.
Не сказать, что в цехе днём тихо, днём работают фрезеровщики и сверловщики, мельтешатся туда-сюда (прям как дети малые) грузчики, вздыхает над ухом прессовщика («почему третий пресс давление не держит?») главный технолог, проистекают прочие шумы, которые принято называть – фоновыми. То есть днём в цехе ОЧЕНЬ НЕ ТИХО (ночью потише малёхо будет). Так вот. Вот это вот НЕ ТИХО как нож масло разрезал крик Чайки со второго этажа (где находится комната мастеров, говоря медицинским языком – ординаторская). Так вот Олег вышел из двери мастерской и, сложив руки рупором, прокричал раздельно:
- Тарищи разъ…и! Ахтунг, ахтунг! Всей третьей бригаде срочно прибыть на вторые пути третей платформы для получения заслуженных звездюлей! Благодарю за внимание.
Честно говоря, если бы на месте Чайки был бы другой мастер, бригадные просто послали бы его на известные три буквы, но Чайку рабочие уважали. Поэтому, Саша Еремин вздохнул и, не поднимая головы, ответил:
- Щас, Олег, дорежем и придём, – и чуть тише стоящему напротив (через стол) режущему препрег Матвею. – Мат, у тебя вазелин есть с собой? Потому что если нет, то у меня он всегда есть.
- Да я тоже про запас всегда беру.
- Ну и дай-то бог…
А дело вот в чем. С утра (то есть в первую смену) ОТКашники измеряли вчерашние накладки сделанные второй сменой, то есть третей бригадой. И выяснилось (о, чудо!) что около тридцати не соответствуют параметрам. Нет, конечно, случается, что накладки не соответствуют установленным нормам, но для этого их и отправляют на фрезеровку. Но сейчас накладки были абсолютно, что называется «не фонтан». Создавалось такое ощущение, что нарезал и складывал их слепец (типа Стивви Вандера). Как уж это не выяснилось раньше (когда продукция была вытащена из прессов) остаётся только гадать.
Так вот. ОТКашники вернулись с обеда и высказали всё мастеру (предварительно накатав несколько служебных записок в адрес вышестоящего начальства). Олег всю тираду начальника ОТК Владимира Ильича (дал же Бог инициалы) выслушал спокойно, потом шваркнул ручкой о стол, вышел из мастерской и прокричал известный уже текст. Как уже сказано было, брак, естественно, случается и никуда от него не денешься (это вам не «Фабрика звёзд» где бракованную продукцию можно тупо с глаз долой отправить на гастроли по стране), но такого! Чтобы 30 накладок! Это почти два пресса, или три! Деньжищи-то какие (три или четыре моих зарплаты! Хотя, скорее всего больше)! Ведь эти испорченные исправлению уже не подлежали.
Бригадные насвистывая весёлые мелодии (каждый свою, Матвей насвистывал мелодию из мультфильма про Фунтика) поднимались по лесенке на второй этаж в комнату мастеров на экзекуцию.
- Ах вы пид…сы! – тепло встретил их Олег. Снова, если бы такая встреча была уготована любым другим мастером, то этот любой мог бы запросто распрощаться с трудоспособностью месяцев так на пять-шесть.
Бригадные зашли в мастерскую и встали в рядок. К этому моменту в комнате были уже все, кто только мог. Начальник производства (поглавнее мастера будет) Иван Сергеевич, главный технолог, Владимир Ильич (начальник ОТК, он же заместитель директора по качеству), и, наконец, Чайка. Остальные, предпочли на время из комнаты испариться.
В течении нескольких минут было произнесено такое количество уничижительно-расстрельных слов, что у Матвея даже уши заложило, хотя он и не такое тут слышал. Егоров стоял последним в ряду, то есть дальше всех от Владимира Ильича, а ближе всех к начальнику стоял Саша. В основном говорило ОТК. Остальные только поддакивали (Чайка просто отвернулся и смотрел на цех через окно. Сделать Олег ничего не мог, и все это понимали, так как карательные санкции коснутся и его).
Владимир Ильич раньше был кадровым армейским офицером (каких войск Матвей не знал), поэтому, когда он в очередной раз подошёл ближе к Гурьеву, Матвей вдруг очень ясно представил себе, как Владимир Ильич подносит ко лбу Гурьева именной пистолет Макарова, ба-бах! Приговор обжалованию не подлежит. Бр-р-р. Ужас какой. Матвей даже головой тряхнул, чтобы избавиться от этой картинки.
Дальше началось то, ради чего, собственно и вызвали бригаду – раздача риса. Здесь читай – поиск того, кто виноват. Здесь есть такое словечко «рис», которое означает, да, в принципе всё оно означает (материальные блага, материальные взыскания, количество дней отпуска, количество дней рабочих, короче – всё!).
В результате нехитрых вычислений выяснилось, что САМЫМИ виноватыми в этой драме будут считаться Вадик-Ниндзя и Андрей-Шило, который замещал вчера Витю Костина. Однако, когда начальник ОТК выяснил, что упомянутых половозрелых индивидов на данный момент здесь нет, было вынесено следующее решение: с этими двумя пи…ми будем разбираться в отдельном порядке, а вы, граждане, можете попрощаться с половиной зряплаты! И это ещё по-божески!
После того, как Саша заметил, что уж Егоров-то тут точно не при делах, что он вообще из другой бригады, начальником ОТК было произнесено сакраментально-монументальное:
- Не еб…т!
А после этого крылатого выражение было произнесено следующее:
- Ты, Ерёмин, вообще помолчал бы! А то ещё чуть-чуть и мы подумаем, что это ты специально так решил нагадить перед уходом, у тебя ведь сегодня последняя смена?
- Есть такое дело.
- Так что помолчи лучше, Саша, потому как всё это дело можно и против тебя одного повернуть, понимаешь?
На самом деле гораздо лучше было бы (для начальника ОТК) если бы подобные речи он произносил наедине с Сашей. Хотя, тут уж как посмотреть… Тем не менее он это и сам, похоже, понял, но, как говорится, слово не воробей, много не нагадит… Н-да. Короче говоря, бригаду отпустили с богом, вынеся предварительный приговор: ущерб фирме следует возместить. И следует возместить по средствам взыскания с виновной бригады. Всей. Как уже говорилось, с Вадиком и Андреем разговор будет отдельный. Им как раз собирались звонить.
Из мастерской бригадные отправились прямиком в курилку.
- Вот сука! – имея ввиду Вадика, прошептал Матвей, зарплата в этом месяце была бы совсем не лишней.
- Не бери в голову, Матвей, – толкнул его Гурьев, – не в первый и не в последний раз.
- Да, на все чихания не наздравствуешься, – поддакнул НКВД.
- Да всё это, конечно, замечательно, но я что-то не пойму, я-то тут при чём? – ответил вопросом Матвей.
- Понимаешь, Мат, – сказал усевшись на лавочку Саша, – кто-то же должен быть виноват… Вот так. Кстати, вазелин можешь поставить на место.
- Да кончился уже! – огрызнулся Матвей. – Дай цигарку, а, Лёх.
- Ты ж бросил!
- Как бросил так и подобрал! Те чо жалко, что ли?
- Да не жалко, не жалко, на – бери, травись, – протянул сигарету Бычок.
Матвей прикурил от любезно предоставленной НКВД зажигалки. Он не курил уже два года и думал, что снова не начнёт, так как «психологический барьер» в полтора года был уже преодолён. А вот на тебе. Что ж за день-то сегодня? С девушкой расстался, огрёб не за что!
- Мужики, а чо за шум-то был? – появился в курилке Ваня. – Я чуть не оглох от Чайкиных возгласов.
- Это очень трагичная и, тем не менее, весёлая история. Столкнулись с обстоятельствами, обстоятельства дали сдачи. Перемелется, – ответил Столярову Ерёмин.
- Тебе хорошо говорить, у тебя сегодня последний день, – подал голос НКВД
- Это ты о чём?
- Да так…
- Нет, ты давай, договаривай, Вить. Может быть, ты хотел сказать, что это я специально этих двух раз…ев подговорил два пресса запороть? А? Нет, ты давай, договаривай, что ты имел в виду, Витя? Что я действительно таким, нужно признать очень оригинальным способом, решил дверью хлопнуть, да? И всю бригаду этим подставить? То есть ты таким завуалированным способом задаёшь мне вопрос «а не сука ли вы, Александр Витальевич?» А может быть ты, Витя, намекаешь на мои не самые приятные и дружеские отношения с замдиректора? Ты договаривай, давай! Сказал «ой», говори «бл…ь»! Давай-давай!
- Да иди ты в жопу, Саня! Понял? Я сказал только то, что я сказал!
- Ты думай сначала! Нам для этого голова нужна, а не для того, чтобы… А-ай, хрена с тобой говорить!
- Да ладно, мужики, вы чего? Не в первый и не в последний раз! Пробздимся и дальше жить будем, – вступил в беседу Гурьев.
- Ты сам-то понял, чо ты сказал, Быча? Мне эти деньги во как нужны! Да меня Юлька убьёт! У меня ж ремонт!
Некоторое время курили молча, Матвей изо всех сил старался не закашлять, курилось непривычно тяжело.
- Слыш, Мат, – решил сменить тему Ваня, – а где молодой-то, а?
- А я-то откуда знаю? – удивился Егоров. – Я чо сторожу его что ли?
- Ну, ты так к нему потянулся душою при вашей первой встрече, – подмигнул Столяров.
- Да иди ты в топку, Вань! Непривычно же первый день в новом коллективе, вот я и…
- Да, мужики, походу молодой теперь вместо Ниндзи будет! – заржал Гурьев.
Между тем Миша-молодой занимался чрезвычайно важным и полезным делом – очисткой территории. На это раз Чайка поставил перед ним задачу предельно точно:
- Вот эту светотень (Олег указал на пустые бочки из под смолы ЭД-20, которая была нужна для производства связующего и из под ацетона) нужно вытащить на улицу. Понял?
- Ага, – кивнул Миша.
Олег вместе с Мишей вышел на улицу и показал то место, куда следовало транспортировать бочки, для их последующей перевозки и (скорее всего) утилизации.
- Только так на улицу не выходи, холодно ещё. У механиков бушлат возьмёшь. Всё. Давай, дерзай.
И Миша в данный момент действительно дерзал. Именно поэтому, кстати, в цехе было достаточно шумно: бочки из под смолы были маленькими и удобными для транспортировки, одну бочку можно было нести в руке, а вот бочки из под ацетона приходилось катать по полу, этим и производя шум.

***

Мерно ползли минуты смены. Прошло всего четыре с половиной часа, а произошло уже столько событий… Хотя, на самом деле, ещё ничего и не произошло. Саша, Матвей, Ваня и Макс Арбузов отправились в столовую – чаю погонять. Позже должны были присоединиться остальные (наставало время трапезы).
- Опа! – хлопнул вальтом пик об стол Матвей. – Опа! – на сто легла дама пик. – Опа! – пришла очередь короля пик.
- Где ты столько швали набрал? – разозлился Макс, оставшийся в «дураках». Козырями были пики.
- Эх, был бы ты в Лас-Вегасе, ушёл бы ты оттуда пешком да голышом, – сказал Арбузову Саша.
- А чо, нормально! – поддакнул Ваня. – И весело и достаточно эротично!
- Именно по этой причине я туда никогда и не поеду! – буркнул Макс.
- У-у, чукча умный! – заржал Матвей. – Давай пальчик, давай.
- Да ты чо, мне ж фрезеровать ещё полсмены!
- Тогда по носу. Нос-то тебе на хрен не нужен, да?
- Как? А как же я тогда пойму, что ты приближаешься? – ответил Макс.
- Один-один, – прокомментировал Саша. – Тем не менее, Максим Викторович (да-да, тёзка сериального) подставляйте нос. Карточный долг, долг чести!
- Сколько? – буркнул Макс.
- Двадцать семь, – ответил, подготавливая карты для наказания, Матвей.
- Откуда такая цифра? – возмутился Макс.
- По количеству сантиметров, – ответил Егоров.
- Два-один, – прокомментировал, хлебая чай, Ерёмин.
- Да у вас же клан! Вы же все за одно! Это не честно! – завопил Макс.
- Ага, Кукнус-клан! Давай нос! Раз, два, три, четыре, – стал щёлкать картами по кончику носа Арбузова Егоров.
- Ага, и ещё проигравший за водой для чая бежит! – снова подал голос Ваня.
- Да иди ты! Ай!
- Терпи, будешь знать, как с профессионалом играть. К твоему сведению Егорыч пару раз даже Смольного обыграл, – допил чай Ерёмин.
- А это, согласимтесь, уважуха, – ответил Матвей. – Двадцать пять, двадцать шесть, три, четыре, пять!
- Э! Э! Э! – возмутился (встав со стула) Макс. – Чо-то перебор, по-моему, нет?!
- А где двадцать семь, там и тридцать, – заржал Матвей.
- Я те щас!..
Максим уже намеревался выбивать из Матвея всю его дурь, но в этот момент в столовке стало как-то темно, а в цехе очень подозрительно тихо. Как будто полярная ночь вдруг накрыла панамой весь цех «ОВЕКСА». На какое-то время все застыли в тех позах, в которых были, некоторое время все молчали, а потом…
Потом в цех выбежали те из начальства, кто ещё был на работе (время-то позднее, больше шести вечера): Чайка и нач.производства – Иван Сергеевич. Они побегали по цеху, выясняя что, где перемкнуло, и главное, кто в этом виноват? В цехе было непривычно тихо и одиноко. Очень ясно доносились до ушей Матвея крики и ругательства начальства.
- Ну и какая падла сунула гвоздь в розетку? – орал Чайка. – Признавайтесь, опричники! Ты сунул, Егорыч?
- А куда его ещё сувать? – возмутился Матвей.
К этому времени все, кто был в столовке, уже спустились в цех и наблюдали за мельтешением начальства.
- Так, баб здесь нет? Нет. Да хоть в задницу! Что произошло?
Вариантов было не так уж и много. Во-первых, на пропитке могло что-то перегореть и оставить цех без электричества (такое бывало), но Гурьев клялся могилой своего попугайчика, что у него всё в порядке; во-вторых – в другом месте могло что-то перегореть; в-третьих – свет мог вырубиться из-за погодных условий (буря, там, или ураган какой) но этих условий не наблюдалось. Наконец, Иван Сергеевич дозвонился (по мобильному, так как городской так же не работал) до дежурного по ДМЗ (Дубненский Машиностроительный Завод). И выяснил, что же произошло.
ДМЗ имеет огромную территорию и «ОВЕКС» просто снимал один (точнее два, но второй нас не интересует) цеха на территории Завода. Так вот. Оказалось, что на станции обеспечивающей электричеством ДМЗ (и небольшую часть города) произошла авария. И когда эту аварию исправят, известно было только Аллаху.
После того, как Иван Сергеевич донёс эту информацию до бригадных, рабочим было сказано следующее:
- Мужики, тут, короче, через полчаса должна машина прийти, мы её вообще-то завтра ждали, поэтому и грузчиков отпустили… Короче, надо бы накладками загрузить… Вот.
Некоторое время опять было тихо. Потом тишину взорвал хохот Столярова.
- А чо ты ржешь-то? – толкнул его Лёха – Твоё-то сверло тоже не работает.
Ваня перестал ржать и с надеждой посмотрел на Олега.
- Да, Вань, ты тоже помоги мужикам.
- А если я…
- «А если ты», то заявление на стол и гуляй, Ваня, – перебил его Иван Сергеевич. – Уразумел? Макс, ты тоже.
- Вот блин! – сплюнул Ваня.
- Не бзди, Капустин, трахнут, отпустят, – поддержал Ваню Макс, всё ещё державшийся за нос.
- Хоть что-то заработаете, – сказал Чайка уже в курилке. – А то свет хрен знает когда дадут, в диспетчерской сказали, что работы уже идут, что они уже вычерпывают вёдрами. Вот так, короче.
- Слушай, Олег, вообще-то сорванная спина в мои планы на сегодня не входила, – возмутился НКВД. – У меня жена и детей ещё нет! А хочется! Очень хочется!
- Не, Вить, я тебя не держу! Сергеич тебе же сказал – заяву на стол и аля-улю я работать не люблю. Понял?
- Между прочим, я действительно не люблю, – буркнул Витя.
- Так вот, оказывается, в чём дело! – воскликнул на весь цех Гурьев. – Вот, оказывается, в чем причина всех наших неудач! Это ты во всём виноват!
- Ага, нашли дурочка! Щас! Это Ерёма во всём виноват, он же увольняется! Это ЕГО цех отпускать просто так не хочет! Саня и у стен есть уши!
- Да иди ты, – отмахнулся Ерёмин.
- Это, как раз, не самое плохое, я про уши. Хорошо, что у стен другого органа нет, – усмехнулся Матвей.
Подошло время баек. К курилке подтянулись те, кто ещё был в цехе. В том числе и Миша-молодой. Один случай, может не самый смешной, но уж не скучный точно вспомнил Саша:
- Ногу я себе однажды порезал. Всю ляжку распахал. От уха до йуха. Я тогда на стол раскроечный её закинул, чтобы удобнее резать было, сейчас-то я понимаю, что так неудобно. Так вот, только нож заточил, препрег, значит, режу, полоснул, чувствую – по штанине, что-то потекло. Нет, не в этом смысле. Смотрю – камбез аж чёрный становится, говорю – Лёх, сходи за мастером, – кивнул Ерёмин в сторону Гурьева, тот кивнул. – Ну, значит, решил посмотреть, чего там. Зашёл за пресса, встал, штанину попытался поднять, передумал. Стянул, до пяток камбез, а там! Мама не горюй! Кровища! Хоть залейся. Голову-то поднимаю, а на втором этаже, рядом с мастерской, стоит наша секретутка и значит, на меня пялится, только за биноклем не сбегала. Интересно, что она подумала: стоит мужик в семейных трусах и вниз, туда, почти в трусы смотрит, ног-то ей моих не видно, ну то, что они в крови, в прямом смысле по колено. И чего смотрит? Мужика в семейниках не видела, что ли? Тем более на рабочем месте? Ко мне значит, Осокин подходит, он тогда ещё работал и говорит: «Ну, мол, чего случилось?» Я говорю: «Валер, я вместо препрега ногу раскроил» Он покивал, говорит: «Ну да, ну да» Потом головой дёрнул, как заорёт: Чего-о-о? Ну, меня домой отправили, вернее в травму, перед этим, естественно, первую помощь оказали. Ну, как оказали? Я сам всё делал. В травме меня медсестра, симпатичная такая, спрашивает, мол, каким образом? А я ей говорю, ну типа когда брился порезался и т.д. Потом-то нормально всё оформил, производственная травма и всё такое.
… Смешного, конечно, мало, вы скажете, что тут не смеяться надо, а плакать? Может быть, только с нашим существованием, не так уж и много поводов для смеха, а тут такое событие! Полноги раскроил ножом острым как бритва! Обхохочешься! Саша вообще относился к той категории людей, которые находят позитив даже в стопроцентном негативе…
Эстафету перенял Лёша:
- Короче, как-то раз подвозил я товарища на его машине. А он, ну, мягко говоря, в неадеквате находился маненько. Ну, то есть – ковёр самолёт. Пьяный в лоскуты. Короче я сажусь за руль и везу его домой. Въезжаю во двор на Боголюбова. А из двора на полном ходу вылетает газик мусорской и прям мне в носяру – хлобысь! Как яйца на пасху. Обе тачки всмятку! И главное-то что, как дети малые – задним ходом, задним ходом из этого дворика… Другу моему – ноль. Сгруппироваться успел. Пьяный же. А у меня весь лоб в кровище, я кое-как из девятки, которая по габаритам стала «Оку» напоминать вылезаю и кричу им: мол, вернитесь, мол я всё прощу, мол, куда же вы?
- И чего?
- Чего? Хорошо номера запомнил. Тут же в ГИБДД отзвонились. Менты-то говорят, мол, ерунда, мол, вы сами во всём виноваты, а я им – «да это не вам решать! Щас ГАИ приедет, вот и решим всё чо-как!» Козлы.
- И как?
- Да, пока никак. Суд ещё продолжается… А это с год назад было. Вот так вот, Макс, – кивнул Гурьев на Арбузова. – Ехай аккуратнее.
Матвей не понял почему, но ему вдруг вспомнился один случай произошедший с Максом. Никак не связанный с предыдущим рассказом, просто этот случай очень ярко отражает состояние нашего общества в целом. Дело было так. Стояли за зарплатой, деньги, как правило, выдавались после 15:00, это сейчас деньги переводятся на карточку, как положено, а тогда стояли в бухгалтерию. Так вот, Матвей тогда пришёл с ночной смены не выспавшимся, и встал в очередь. Как уже сказано было, деньги выдавались после трёх часов дня, на двери бухгалтерии даже специальное объявление по этому поводу весит. Так вот. Выдавать деньги начали полпятого. Все подсчитали, сколько прошло времени с трёх? Всё это время стояли в очереди в душном коридоре. Как скот, ей богу. А так как Матвей пришёл одним из последних, то понял, что получит он свои кровно заработанные тугрики только часам к шести. Обдумывая, что ему сделать со зряплатой он отправился покурить (он тогда ещё курил). Присел, с удовольствием закурил «Pall Mall». Через несколько минут к скамеечке спустился Макс Арбузов, бледный какой-то. Макс в тот день работал во вторую и пошёл получать материальные блага в том, в чём был, то есть в грязной, заляпанной рубахе и таком же комбинезоне.
- Чо случилось, Максим? – спросил у Арбузова Тёма Смольнов. – Кто тебя обидел, солнце отечественной фрезеровки?
- Пиз…ц, мужики. Захожу в кабинет, там бабы как обычно сидят. Подхожу к столу, а там сикуха эта сидит, меня оглядела и спрашивает: «а у вас ничего почище не было, молодой человек? Что ж вы как свинья-то в бухгалтерию заходите?» Молодой человек! Это она мне! Да я на шесть лет её старше! И прикинь, Мат, я стою, как обосранный! Мне! Мне какая-то сикуха двадцатилетняя говорит про то, что я как свинья грязная в БУХГАЛТЕРИЮ, вершину эволюции, прихожу! Ты знаешь, я всегда думал, что никогда ударить женщину не смогу, а сегодня смог бы, наверное…
- Надеюсь, не ударил?
- Нет.
Это было давно, года три назад. Матвею тогда было где-то девятнадцать и эта сцена произвела на него очень большое впечатление. Как что-то настоящее он её запомнил. Он сидел и смотрел на взрослого мужика, отслужившего в армии, на впахивавшего как Папа Карло мужчину, которого чуть было, не довела до слёз или до рукоприкладства молодая девка. Одним неосторожным (а может и просто глупым) высказыванием. Эта сцена во многом помогла ему расставить жизненные приоритеты. Разобраться, что правильно, а что нет.
Ещё смешнее оказался случай, произошедший через два месяца. Заболела главный бухгалтер. Ну, заболела и заболела, со всеми может случиться, все же люди. Однако, заболела она в канун выплаты зарплаты. И вот, что удивительно, в бухгалтерии работают четыре человека, ну, без главбуха – три. Наверняка с высшим образованием. Наверняка если не с вышкой, то уж выполнять возложенные на них обязанности они должны были уметь. Так вот. Когда бригадир егоровской бригады отправился узнать насчитали ли им зряплату (именно так мы её и называем – зряплата, мы вообще весёлые ребята). Так вот, когда бригадир отправился с этим вопросом, вернулся он из бухгалтерии в шоковом состоянии.
- Чо сказали-то? – спросил Тёма у бригадира.
- Вы будете смеяться, мужики… Я спросил, будут ли деньги? А они… «а мы не умеем»…
Скамейка в курилке взорвалась хохотом. А потом нам (прошу прощения – им) стало очень грустно. И вот почему: как уже сказано было, помимо заболевшего главбуха там сидит ещё три человека. Вопрос: ежели они не умеют высчитывать зарплату, заработанную, честно говоря, потом и местами кровью, местами и слезами, и честно говоря, не такую уж и огромную зарплату, то, какого, извините, хера они там все сидят?
Самое смешное, что пришлось вызывать с больничного главбуха, чтобы та высчитала нам (им) зарплату. Анекдот, короче.

[leonidus]

***

Простой в производстве дело совсем не хорошее. Зарплата-то у бригадных, да и у многих других, сдельная. То есть – сколько сделал (каждая деталька стоит определённых денег, не будем уточнять), столько и получил, за вычетом налога. Ничего не сделал – ничего не получил. В таком вот порядке. Третья бригада сегодня не успела сделать почти ничего. Сделала всего одну запрессовку, то есть всего один раз успели выгрузить загруженный до этого пресс, да и то, выгрузили то, что загрузила для второй первая смена. Свет вырубился тогда, когда было уже почти пора выгружать сделанные накладки. А так, то, что сейчас находилось в вырубленных прессах – испортилось безвозвратно. И было непонятно, когда же врубят свет. То есть свет-то врубят, вот только во сколько? Вторая смена заканчивается в 22:00, может быть свет сделают раньше, а может? Так что погрузка пришлась кстати. Хоть что-то можно было сегодня заработать. Насчёт увольнения это, конечно, пурга всё. Никто всю бригаду за один раз не уволил бы, но... Как говорится, неприятное ощущение тревоги присутствовало…
Сидели, курили, ждали машину. Байки постепенно кончались, а на улице темнело. Наконец, когда стрелки на часах Егорова показывали 19:31 ворота цеха отворились и внутри появился водила – Егор. Он поприветствовал бригаду и остальных, кто был в курилке, после чего выслушал немало нелицеприятных выражений в свой адрес, ответить на которые он мог только так:
- Я-то тут при чём? – пожал он плечами. – Мне сказали, я поехал, все побежали и я побежал.
Затем Егор отправился в мастерскую к Ивану Сергеевичу, дабы доложиться, что машина прибыла и так далее. А потом отвалить домой. Почему? Вот почему: бригадные должны были загрузить машину, а уйти она должна была завтра с самого ранья. Вот так вот.
После того, как Егор загнал грузовик в цех он запер кабину и отправился домой. К вставшей в рядок бригаде присоединился один из сотрудников участка «городской тематики» Вова. У Вовы было погоняло, которым его называли за глаза – Гонщик. Не оттого, что он любил быструю езду, а оттого, что он любил гнать. То есть говорить не правду, вводить в заблуждение. На памяти Матвея, Вова передрался (и конечно победил) уже со всей армией, причём количество представителей вооружённых сил качественно превышало количество Вовы. Хотя, пожалуй, нет, не со всей армией, он ещё не дрался с женским взводом химической защиты полка ракетных войск стратегического назначения якутского военного округа, хотя Матвей думал, что вскоре и они под раздачу попадут. А в целом, если его не слушать, то работником он был вполне толковым.
- Что ж друзья, будет и на вашей улице праздник, – подбодрил будущих грузчиков Чайка. – Смелее, ребята, выше знамя Советского спорта! Вам всего-то штук четыреста нужно загрузить, вас же вон сколько!
Грузчиками стали четверо бригадных, Ваня Столяров, Миша-молодой и Вова. Макс Арбузов грузить накладки отказался даже после того, как Чайка пригрозил ему смертью, причём смерть должна была наступить достаточно необычным образом. Но Макс всё равно свалил домой.
- Давайте, ребят, давайте, – подбадривал Олег.
- Слушай, Олег, ты будешь смеяться, но мы так не можем. Давай, вдохнови нас своим примером, – кивнул Саша.
- Что-то мне это напоминает, – шепнул Матвей Гурьеву.
… История тогда вышла и смешная и грустная одновременно. Это было два года назад. Тогда в «ОВЕКСЕ» ещё работал мастер с ласковым погонялом Великий Ассенизатор. Всё очень просто: до «ОВЕКСА» мастер работал в Тверской области в одном из колхозов, что ли… короче, что-то вроде этого, на хозяйстве, короче. И заведовал он там, как не трудно догадаться – ассенизаторством полей.
Так вот. В тот день пришла фура со стеклотканью. Разгружать, как и сейчас было некому, так как все грузчики смылись. На разгрузку «пригласили» бригадных (тогда в бригадах было по шесть человек). После воодушевляющей на подвиги речи Великого Ассенизатора Ерёмин, засунув руки в карманы, скептически заметил:
- Мы ТАК не можем. Давай, Иваныч, вдохнови нас своим примером.
Процесс разгрузки фуры выглядел так: кто-то (два-три человека) залезает на фуру, и скидывает рулоны (шут их знает, сколько они весят, под восемьдесят, может, килограммов, а может и больше) на поддон, который в свою очередь подцепляет своими вилами автопогрузчик, вернее не скидывает, а аккуратно складывает. Автопогрузчик увозит один поддон, все курят, потом автопогрузчик возвращается и всё по новой. Так вот. На фуру полезли тогда Ниндзя, Матвей и Великий Ассенизатор. После первого же поддона загруженного этой великой троицей мастер Иваныч повалился на рулоны (обёрнутые в плёнку) и схватился за спину.
Итогом всего это действа стала сорванная спина мастера. Ну, просто не нужно другим яму рыть сам в неё тогда не попадёшь, так, примерно, можно прокомментировать эту ситуацию. Больше, кстати, Ассенизатор в «ОВЕКС» не вернулся, послав эту славную фирму на три весёлых буквы…
- Ребят, устанете, я ваше знамя с огромным удовольствием подниму! Шнеля! – ответил Саше Чайка.
И понеслась работа слаженная и потопролитная. Правда, по накладным оказалось, что загружать нужно было не четыре-пять сотен накладок, а семь-восемь. Маленькая такая разница. По идее, если бы был свет, то можно было бы определённое количество накладок сложить в специальный (для продукции ТПА) контейнер-клетку, и поднять его на кузов машины краном, а уж потом сгружать, а в это время остальные загружали бы другой контейнер, но… света не было. И, кстати, уже достаточно прилично стемнело, поэтому трудились практически на ощупь. Автопогрузчик так же использовать было нельзя, так как ключи от него остались у грузчиков и у Ивана Сергеевича, который, как оказалось, уже свалил до дому. Вот такая ботва. Всё, как всегда «через анус к звёздам».
В результате процесс загрузки происходил так: накладки складывались в упомянутый контейнер-клетку, потом этот контейнер на «рохле» подвозился к машине (накладки сложены были у прессов, а машина стояла достаточно далеко), затем накладки подавались тем, кто располагался в кузове. Потом они складывались (по возможности аккуратно). Вот так. На машине сейчас принимали Саша и Миша-молодой. Остальные загружали контейнеры внизу «на земле».
- Ну что, молодой, чувствуешь, как руки наполняются сталью? – спросил после третей сотни Ерёмин.
- Чувствую, – кивнул парень, не самой, нужно сказать богатырской комплекции.
- Эт хорошо!
Ваня переглянулся с Матвеем:
- Похоже, Мат, у тебя появился конкурент.
- В каком смысле? – не понял Матвей.
- В прямом. Чувствую я, что отныне любимым учеником Ерёмина станет Мишка, а не Матвейка, – Ваня подмигнул Егорову.
- Ага, – влез в их разговор НКВД, – аналогичный случай произошёл в 97-м году, когда молодой вор по прозвищу Кроха отбил наставника у чуть менее молодого карманника по прозвищу Моня.
- И что? – проявил живой интерес к рассказу Ваня.
- Кроху зарезали. Причём очень необычным способом.
- Вот и я о том же, – кивнул Столяров.
- Да идите вы оба! – отмахнулся Матвей, они втроём подтащили новый контейнер к грузовику.
В этот момент раздался дикий крик Ерёмина:
- Аккуратней!
А потом… А потом посыпались накладки. Все, аккуратно сложенные в кузове стопки накладок Р-50 и Р-65 начали разваливаться, «плыть» по кузову и даже «стекать» с кузова, падая на подошедшую троицу. В этот момент в цехе появился свет.
- Слава тебе господи! – раздался чей-то (скорее всего Гонщика) голос.
Потом несколько секунд было тихо. Потом:
- Бл…ь! – заорал Ерёмин на Мишу. – Ты чо, сука, вялым келдышем сделан? Руки откуда у тебя растут?
Матвей, почуявший в голосе Ерёмина звериную ярость, тут же запрыгнул на грузовик, за ним последовал Витя.
Оказалось, что Миша как-то неудачно повернулся, задел стопку, та развалилась, следом повалилась другая. От одной из накладок Саше увернуться не удалось, и она отбила ему ногу (следует напомнить, что одна накладка весит чуть больше 10 кг).
Запрыгнувшим в кузов Матвею и Вите вовремя удалось перехватить Ерёмина. Тот уже собирался нарушить одну из своих заповедей, которая гласила «никогда не бей малолеток!» То есть Ерёмин в прямом смысле бросился рвать Мишу на ма-аленькие и тонкие кусочки ткани и мяса.
- Саня! Саня, ты чо! Спокойно! Успокойся, говорю! – орал и оттаскивал Ерёмина Витя (Матвей бы не справился).
Егоров же в это время оттащил находящегося в шоковом состоянии Мишу (ему тоже, кстати, досталось) к краю кузова:
- Иди, покури!
- У меня кончились…
- По х…й! Воздухом иди подыши! Давай-давай, паря!
- Да пусти, всё уже! – оттолкнул Витю Ерёмин. – Всё уже.
Какое-то время стояли, смотрели на разваленные стопки, ведь их ещё заново ставить придётся. Матвей поднял одну из накладок, посмотрел на номер и дату:
- О! Эту я делал! – обрадовался Егоров.
- Бл…ь! – разозлился Ерёмин. – Мат, давай бросай её на хер! Пойдём, покурим!
- Свет включили, запускаться надо, – промямлил Гурьев.
- Тебе надо, ты и запускай! Меня вообще здесь быть не должно! Егоров, пойдём, покурим!

***

В тёмный и свежий (после цеха-то) мартовский вечер вышли двое в тельняшках и комбинезонах.
- Да не смотри ты на меня так, отче! Ну, сорвался, был не прав! Проехали.
- Ну, проехали, так проехали, – пожал плечами Матвей.
- Просто всё через жопу сегодня, – закурил Ерёмин. – Накладки эти. Я ж вчера обязан был заметить! Просто обязан был! А не заметил. А знаешь, что самое обидное?
- Что сейчас перед тобой не Ниндзя стоит?
- И это тоже. Обидно другое – я ведь должен был заметить, а не заметил! А может прав Ильич? И это я так «дверью хлопаю»?
- А сам ты как думаешь? Моё скромное мнение, что это всё глупости.
- Глупости-то глупости, да не совсем. Может и хотел «хлопнуть», я не понял ещё… А чего добился? Только мужикам нагадил. На сопляка вон сорвался. Просто он рядом был. Нервы, знаешь, Матвей, они не железные. Ты знаешь, я шесть с половиной лет штопал-резал людей, думал уже ничего меня не выбьет из колеи… Ан нет. Смяшно – упавшая на ногу накладка в неподходящий день и в неподходящей ситуации может так вывести из себя человека, как не может смерть молоденького солдатика на твоём столе. Сука!
- Сука, – согласился Матвей.
- Ты знаешь, Мат, я в «ОВЕКСЕ» почти десять лет, и что я имею? А ни хрена! Ни денег, ни машины, ничего! А кое-кто…
- Александр Евгеньевич?
- Эта падла… Странно как-то. Кому-то бог даёт всё, а кому-то ничего… Вот Евгенич, он же со мной в бригаде начинал в девяносто седьмом. И где он и где я? Александр Евгеньевич вот уже три года как заместитель директора, а я? У него две хаты, джип, баба…
- Ленка?
- Ага. Я у неё тогда спросил, чего она в нём нашла, а она знаешь, что ответила?
- Догадываюсь.
- Вот именно. И вот стою я сегодня у зеркала, тридцати семилетний мужик, смотрю на себя и думаю «и на кой? Кому нужна твоя порядочность? Честность? Характер? Зачем ты защищаешь людей от начальства, коли от тебя баба к более удачливому конкуренту уходит? У которого всё нормально в жизни? У которого ВСЁ есть? На кой всё это? Может тоже следовало жопу лизать, барабанить на мужиков? Не зря ли всё это?»
- Сань, – после паузы позвал Матвей. Становилось холодно.
- А?
- А у тебя дети-то есть?
- Двое. От первого брака. Старший в следующем году школу заканчивает.
- А где они?
- В Дмитрове, с матерью и отчимом. Нормальный мужик, кстати. Добрый, Катьку любит.
- Ты знаешь, Саш, не зря. Не зря всё это. Меня моя тоже пилит, вернее пилила, что я со своим хамством и нежеланием лизать попец начальству далеко не продвинусь… А я… А я не хочу так. Я хочу, когда подыхать буду, чтобы мне не стыдно людям в глаза смотреть было! Я тебя, Саш, не долго знаю, хотя… может и долго. Так вот – тебе, Саш, не стыдно будет.
- Ну, вот и ты меня хоронишь.
- Да я не о том… Я тебе спасибо хотел сказать…
- С какого перепугу?
- Ты помнишь, какой я пришёл? Я у Кузьмича ссался долг забрать. А теперь, Саш, я никого не боюсь. Помнишь, ты мне как-то рассказывал, что всем, кто хоть немного знаком с историей известно, что не было врагов страшнее Римлян?
- Помню.
- И что там дальше по твоей истории?
- А Римляне боялись нас, работяг, – усмехнулся Ерёмин старой байке.
- Вот! В этом-то и дело! Ты знаешь, я знаком со многими студентами и прочим мажорным материалом, которые целыми днями только делают вид, что чем-то занимаются… Нет, конечно есть и такие, которые действительно чего-то стоят, друган мой Турик, например, но в большинстве-то своём – говно одно. Человеческий мусор. Мажоры. Если по-чесноку. По простому. Ты знаешь, мне мамка часто намекает, что, мол, надо бы тебе сынок заводить друзей и из другого круга, не только из рабочих. А мне, знаешь, Сань, мне пьяный в жопу Кузьмич, мне быдловатый Витя милее, чем самые ухоженные, самые молодёжные, самые, которые для меня должны быть «своими». Никто они для меня. Нет, есть исключения, но это всё листва… Может я в чём-то не прав, не знаю. Я другой жизни не видел. Вы же честные все, открытые. Себе не врёте. Так что не зря, Сань, не зря. Спасибо тебе.
- Тебе сколько лет, Мат?
- Двадцать два.
- А, точно, в январе же отмечали… Слушай, тебе, конечно, жить, тебе решать… Ты где-то, может быть и прав, а где-то… Не знаю. Знаю только одно – производство это не то место, где должен находиться молодой, талантливый парень.
- Спасибо.
- Это не комплемент. И ты не баба, да и я тоже… Тебе Сергеич пока не говорил, скажет ещё… короче, у них там все тыкву чешут. Белов-то, мастер, увольняется, я вот увольняюсь… уволился уже. Так вот, думают они кого бы мастером назначить вместо Белова? Нужно чтоб человек был, пользующийся уважением и желательно из рабочих.
- Почему я? Более опытных нет, что ли?
- Опытные не согласятся, – усмехнулся Ерёмин. – Потому что опытные. Туман уже отказался. Тёма тоже. Короче, Мат, тебе решать, но… не соглашайся ты. Не соглашайся. И бригадиром если назначат в моей, тоже не соглашайся. У бригадира ведь благ никаких нет, одни обязанности. И вазелин в кредит. Ну, ты понял?
- Спасибо что предупредил.
- Ерунда, у меня монета кончится, ты нальёшь, так ведь? А теперь пойдём-ка добьём этот гадский контейнер, да и запускаться надо!

***

Остаток смены пролетел как-то слишком незаметно. В темпе вальса (за час) загрузили машину, распрессовали и снова запрессовали пресса, Лёха намотал третьей смене препрег. О случившемся инциденте старались не вспоминать. Только за полчаса до конца смены, оказавшись один на один в сортире (это вообще место всех исторических встреч, например с директором Матвей встречался почему-то только в туалете) Егоров сказал Мише:
- Ты в голову не бери и зла не держи. Они все сволочи нормальные. Ключевое слово – нормальные. В спину не ударят. В глаз могут, а вот в спину… Нормальные, короче. Настоящие мужики, молодой. В другом месте ты их не встретишь.
- Да я и не…
- Вот и хорошо. Не бзди, Капустин, трахнут и отпустят! Пошли переодеваться.
В раздевалке Ерёмин (одетый только в полотенце на поясе) поднялся на одну из скамеек и продекламировал:
- Друзья мои, настал тот исторический день, когда я – ваш вожак – вас покидаю! Но! Я надеюсь, что дело моё – борьба за свет, тепло, высокую зарплату, премии и выходные по праздникам – не будет похерено! И вы продолжите бороться за свои права означенные в трудовом кодексе! Даёшь высокую зарплату!
Все крикнули – даёшь!
- Даёшь выходные и нормальный график работы!
Все крикнули – даёшь!
- И, наконец, вернём слову БРИГАДА его первоначальное, высокое значение!
- Даёшь!
- Короче, друзья мои, покидая вас я кричу вам: «Бригада УХ работает до двух!» Ура, товарищи!
- Ура!
- Племени нужен новый вожак!
- Нужен!
- Ну, это уж без меня, – слез Саша со скамейки.
Матвей усмехнулся и отправился в душ.

***

Выйдя их проходной бригадный остановились и закурили. Чтобы дойти до «Патриота» нужно было только перейти дорогу.
- Так, Матвей, ты с нами?
- С вами.
- Вано?
- Я тоже!
- Так, молодой, молодой!
- А?
- Бэ! Ты как?
- Я не знаю…
- Не знают Друзь и Двинятин, а ты, если хочешь влиться в наш дружный коллектив, должен знать, ну?
- С нами он, с нами, – ответил Матвей за парня.
- Ну, так как в бригаде он официально только с завтрашнего дня, проставу мы с него завтра потребуем, да? Темболее, что завтра пятница! – испросил Гурьев, все кивнули. – Тогда сегодня парень просто гость на этом торжественном мероприятии! Всё! Погнали, а то все места займут!
Это было, конечно, преувеличением, в будни «Патриот» это не самое заполненное место, но поторапливаться следовало.
- А мне завтра в первую, – почесал затылок Матвей.
- Ну, это нормально, – кивнул Саша.
«Патриот» был действительно не так уж и заполнен и свободные места имелись в большом изобилии. В последнее время (примерно полгода) люди гораздо чаще посещали развлекательный центр «Юность» (Короткая справка: Раньше в этом здании располагался кинотеатр «Юность», но в середине девяностых кино показывать, видимо, стало не выгодно и в здании кинотеатра чего только не открывалось. Здесь и мебель продавали и кафешки какие-то стрёмные делали. Потом здание и вовсе пустовало. Однако года три назад кому-то очень влиятельному пришло в голову превратить бывший кинотеатр в современный центр развлечений. Маленькая деталь – более или менее современный центр развлечений.
Работа закипела. И к пятидесятилетию города, которое отмечалось в июле 2006-го года центр был открыт. После торжественного открытия оставалось доделать только самую мелочь – кинозал. А всё остальное – боулинг, ресторан, танц-пол и прочая – было уже готово.
Открытие нового заведения (более или менее приличного) пришлось очень кстати. «Патриоту» до обыкновенного гадюшника оставалось всего пара шагов. И что характерно – вскоре эти шаги наверняка будут сделаны. Единственной, пожалуй, проблемой обновлённой «Юности» были медленные, словно пьяные черепахи, официанты и официантки), однако и в «Патриот» люди тоже захаживали. Скорее по привычке. Саша тоже больше любил «Юность», но до него тащиться сколько придётся! Мама не горюй! Поэтому Ерёмин и решил устроить отвальную в «Патрике», а не в «Юности».
Бригадные разместились за двумя столиками и стали подходит к стойке бара, дабы заказать что-нибудь выпить и закусить. Матвей к бару пока не ходил, он остановился на коньяке, который заказали Ерёмину Лёха и Ваня (Ой, Ваня, деревня-деревней, а коньяк на халяву только в путь потребляет!).
В этот момент Матвей заметил на противоположном конце зала очень интересную картину. К одиноко сидящей за столиком рыженькой девушке (он её немного знал) подсели два парня и завели разговор. О чём они говорили с девушкой Матвей, естественно, знать не мог (мог только догадываться), а мы узнаем. Итак.
- Интересно, почему вы, девушка, такая привлекательная, сидите в этот прекрасный вечер одна? Наверняка ведь вам скучно? Надеюсь, вы разрешите двум, интеллигентным парням, составить вам компанию?
Девушка безразлично пожала плечами, потягивая через трубочку молочный коктейль. Дело всё в том, что на пальчиках девушки было слишком много разных колец и ТО САМОЕ кольцо разглядеть было практически невозможно. Тем более за такой короткий промежуток времени.
Парни, однако, надежды снять эту симпатичную, рыженькую, миниатюрную девочку не теряли. Было бы странно, если бы было по-другому. Мужики вообще никогда надежды не теряют!
- Девушка, что же вы молчите? Вам совершенно не интересно?
- Я вас стесняюсь, – слегка утрированно (впрочем, пацаны этого не заметили) покраснела и смутилась барышня.
- Вам совершенно нечего стесняться! Девушка, неужели мы похожи на людей, которых можно стесняться? Неужели мы такие страшные?
- Красота в мужчине не главное, молодые люди, – тоном учительницы сказала парням девушка.
- А что же главное?
Рыженькая слегка привстала со стула и ОЧЕНЬ томным голосом прошептала на ухо ближнему парню простое, короткое слово из четырёх букв. Потом она вернулась на свой стул и снова приняла внешний вид такой очень застенчивой, домашней девочки: «Что вы! Что вы! Даже не смейте о ней думать чего-то такое фривольное!»
Настал черёд смущаться парням. Они переглянулись.
- И вы продолжаете утверждать, что это вы нас стесняетесь?
- А в чём дело?
- Ну, как-то не верится… Такие выражения…
- Понимаете, молодые люди, в каждой женщине должна быть какая-то тайна. Какая-то загадка.
- А у вас есть такая тайна?
- Разумеется.
- И какая же это тайна?
- Никому не скажите?
- Никому.
- Никому-никому? – тоном секретного агента Джона Ланкастера Пека переспросила рыженькая.
- Никому!
- Обещаете?
- Обещаем.
- Короче, – она огляделась, в «Патриоте» народу пока было мало, только толпа каких-то трудяг завалилась десять минут назад, да ещё парочка компаний разноплановых гопников. Убедившись, что вокруг них почти никого нет, а тем, кто есть – по фиг на всё происходящее, девушка поманила пальчиком парней и вдруг, сделав страшные глаза, прохрипела: – Жаба я! Заколдованная! Ха-ха-ха!
Особенно удался заключительный смех. Модель 3 – «умалишённый на отдыхе».

***

Последнюю фразу девушки и её смех не расслышал бы только глухой человек. Услышал и Матвей. Услышал и убедился в том, что опознал её правильно, а это означало, что где-то рядом должны быть… А! Вот и они!
Из туалета вышли двое парней. Один повыше с тёмными волосами, второй чуть пониже, волосы его были очень светлыми. Мимо этих парней пробежали те, которые клеились к рыженькой дамочке:
- Слыш, ну её на фиг, тронутая какая-то! - только и сказал один из них.
Вышедшие из туалета парни переглянулись, пожали плечами, и подошли к столику девушки. Светлый сказал барышне:
- Ну, ты даёшь, Натах, всех пацанов распугала!
- Я? – сделала непонимающие глаза Наташа. – Я тут вообще не при чём. Парни просто в последнее время какие-то хиловатые.
- Хероватые, скорее, – присел на стул Слава Осокин.
- Или так, – согласилась Наташа.
Слава стал оглядывать вновь прибывших, так как когда они с Витей уходили в туалет, этих людей здесь не было. После некоторого замешательства Слава узрел своих бывших коллег-сослуживцев.
- Оп-па! – сказал он. – Ребят, я вас оставлю не надолго?
- Да ради Бога, – кивнула Наташа. Вдруг она повела носиком, её тонкое обоняние почувствовало запах сигаретного дыма. Что, в принципе не странно, для ночного клуба… Но Наташа почуяла запах от Вити, а тот клятвенно заверял супругу, что бросит курить. – Ты где был?
- Я?
- Ты-ты.
- В сортире, – пожал плечами Витя.
- Ты же бросить обещал!
- Чо бросить? На очко ходить? – продолжал «в дурочку играть» Витя.
- Курить бросить, дятел.
- А-а, ну, раз обещал – брошу. Мужик сказал – мужик сделал.
- Ну-ну, – скептически цикнула зубом Наташа.
- А что – не так? И вообще, молчи женщина! Твой день восьмое марта! А сегодня мой день!
- И вот так всегда, – вздохнула Наташа Счастливчикова.
А Слава Осокин, который был уволен из «ОВЕКСА» в 2004-м году (через год, правда, Иван Сергеевич звал его обратно, но Слава не согласился вернуться) тем временем пробирался к столику своих бывших сослуживцев. Первым его заметил виновник торжества.
- О! Рады видеть тебя без петли на шее, Славик!
- О, Химик! – поднялся Гурьев.
- Здорова, Славик! – выкрикнул, не оборачиваясь, НКВД.
- Здорова, мужики! – заорал Осокин. – Здорова, Егорыч! Ванька!
После долгих объятий и рукопожатий Слава поинтересовался:
- Чего празднуем?
- Отвальная у меня, Слав.
- О! Уволиться решил, Кэп? И правильно, не хер там делать! Слушай, а куда пойдёшь, нашёл?
- Ну-у, – покачал головой Саша.
- Да нашёл он! Только не колется, гад, боится, что мы туда же перейдём и всю мазу ему там испортим! – заржал НКВД.
- Ну, не хочешь, не говори!
- Давай, Слав с нами, за здоровье капитана!
- Лёх, я же не пью. Минералочки вот накачу, а коньяк не буду.
- А-а, так ты же у нас до сих пор не пьющий! А помнишь?
- Ой, не напоминай! – вспомнил Слава причину своего увольнения. – Только спать начал нормально…
- Ладно, – поднялся Матвей. – Давайте мужики за то, чтобы Сашке нормально работалось на новом месте и не икалось, когда мы его вспоминать будем!
- Будем! – заорали все.
- А это новенький что ли? – присел рядом с Матвеем и Мишей Осокин.
- Ага. Первый день сегодня, – кивнул Миша. – Михаил.
- Серьёзно. Вячеслав, папу Валерой зовут, – пожал протянутую руку Слава. – Ты, паря, главное не бзди! Это они только с виду такие страшные! А на самом деле очень милые и тихие люди. Я тебе щас расскажу как они меня гнобили когда мне лет было как тебе сейчас…
- Давай, рассказывай, – кивнул Матвей, а сам отправился к стойке бара.
- Короче, – рассказывал Слава, – я, когда в лаборатории работал, несколько раз, ходил к завхозу за спиртом. А, чтобы получить спирт нужно пройти половину цеха. В принципе задача не сложная, но это только на первый взгляд. Нужно пройти мимо курилки, а там, как нарочно, всегда куча народу. Эти уроды по жизни там сидят и смолят одну за одной! Туда, к завхозу, ещё нормально, если не считать всяких выкриков типа: «з…сь лаборатория живёт»; или «может наши из раздевалки захватишь?»; или «по рублю не сдавай, родина дороже стоит!» Дело-то, Миша, в том, что спирт мы храним в двух бутылках: 0,7 «Виноградов» и 0,5 «Столичной». Ну, вот значит, стою я у двери завхоза с двумя пустыми пузырями из-под водки, а она не открывает, зараза! Выкриков воинственно настроенной бригады не замечаю. Завхоз меня попросила подождать снаружи, она только с обеда пришла, в два часа. Нормально, да? Проходит Чайка-мастер, говорит мне: «За…сь, картина маслом, тебе ещё стаканов не хватает и сырка плавленого!» А я огрызаюсь: «Я предпочитаю шпроты или паштет!» Получил я спирт и как всегда, с риском для жизни, двинулся обратно. Пару раз я прятал бутылки в халат, но это не помогало, поэтому я со скоростью баллида «Формулы 1» пробегаю мимо курилки, вслед мне несутся крики типа: «… э-э-э, молодой, а нам налить!»; или «… сейчас там опять напьются, а потом результаты херовые пойдут!» И т. д… Короче, Миха, тихий ужас! Не работай в лаборатории, даже если сильно попросят! Не работай!
Матвей тем временем встал неподалёку от барной стойки. Баром сейчас рулили двое, парень и девушка. Девушка Матвею приглянулась (он бы испугался, если бы приглянулся парень!): длинные тёмные волосы, белая блузочка – знойная женщина, мечта поэта. Матвей один раз поймал её взгляд на себе.
«Давай, маленькая, давай! Ещё один раз посмотришь – значит заинтересовал! Значит – атакую!» Девушка снова полоснула его томным взглядом.
«Есть! Пошёл мазут! Мы летим, ковыляя во мгле, мы к родной подлетаем земле! Атакую!»
Матвей провёл рукой по волосам, типа причесался и подошёл к стойке бара. В «Патриоте» по-прежнему было немного народу и у бара стояли только незнакомый Матвею парень и Ерёмин.
- Сань.
- Чего?
- Слушай, Сань, денег займи, а?
- Сколько?
- Штуку.
- Штуку?
- Да, штуку. Очень надо, Сань.
- Ладно, на.
Саша протянул Матвею тысячную бумажку, зная, что тот обязательно отдаст, причём в самом скором времени. Наконец, парень и Ерёмин отоварились и подошла очередь заказывать Матвею.
- Привет, – сказал он барышне.
- Привет, – пожала та плечами.
- Девушка, я не буду оригинален, но давайте знакомиться.
- Действительно не оригинально.
- И всё-таки как вас зовут?
- Таисия, – после определённой паузы ответила она.
«Ну, Таисия, так Таисия»
- Красиво имя.
- Спасибо. А вас как зовут, молодой человек?
- Александр, – ляпнул Матвей, а почему нет?
- У вас тоже очень красивое имя. Ой, что это у вас? – она протянула ручку и попыталась что-то стереть со щеки Егорова. Что там могло быть? Да хрен его знает, может царапина какая…
- Да не волнуйтесь, это щека, – пожал плечами Матвей, всё ещё переживая прикосновение её тёплых и мягких рук.
- Итак?
- Итак, вы не замужем?
- Нет.
«Вот пруха!»
- И молодого человека у вас тоже нет?
- Нет. Недавно расстались.
«Вот пруха-2!»
- Стесняюсь спросить почему?
- Он был такой скотиной.
- Что ж, бывает, – Матвей скривился. – А давайте, Таисия, поиграем с вами в такую игру – «вопрос-ответ».
- Почему бы и нет. Народу всё равно мало. Я первая.
- Разумеется.
- Вы бабник? Только правду!
- Таисия, ну, разве я похож на бабника?
- Да, действительно.
- Нет, я не в том смысле… просто… в каком-то смысле, и вовсе не в прямом, все мужчины бабники…
- Я же говорю – был скотиной.
- Что ж вы так прям?
- Ну, хорошо, допустим. Ваш вопрос?
- Чем вы занимаетесь?
- Вообще-то я студентка, а по вечерам здесь подрабатываю. А вы?
- Ну, я…
- Подождите, дайте я угадаю… вы сын очень богатых родителей? Хотя, если судить по одежке – вряд ли.
- Истина.
- Значит вы сын не очень богатых родителей, так?
- Ну-у, где-то так.
- Значит вы… ну, не рабочий точно, скорее всего, вы студент, как и я. Только не очень посещающий занятия, иначе, я бы вас запомнила…
- Почему вы думаете, что я не рабочий?
- Честно говоря, не похожи вы на них, – она кивнула в сторону Ерёмина и компании.
- Спасибо, конечно, но я именно рабочий.
- Жаль.
- А в чём дело?
- Не знаю, просто какие-то они грубоватые, что ли…
- А ещё они сильные, надёжные, юморные и обаятельные.
- Ну, конечно, у вас же корпоративная этика.
- Не спорю. Моя очередь. Вы отличница?
- С чего вы взяли?
- Догадался.
- Нет, я серьёзно? Я подрабатываю в ночном клубе и совсем не обязательно учусь на «отлично». Скорее даже наоборот! С чего вы взяли? Как вы, интересно, догадались?
- По вашей великолепной фигуре и вашим ослепительным глазам.
- Перестаньте.
- Не перестану. А у меня не вопрос, а предложение, давайте я закажу чего-нибудь, и мы с вами перейдём на «ты». Как предложение?
- Поддерживаю. Только…
- Что «только»?
- А вы не боитесь, Александр, что я вас таким способом «разведу» а потом забуду, как вчерашний день?
- Нет. Не боюсь.
- Почему?
- Из-за вашей великолепной фигуры и ваших ослепляющих глаз.
- Я серьёзно!
- Серьёзно? Не похожи вы на них.
- Спасибо. Чего желаете?
- Виски, грамм пятьдесят.
- Ого, виски? Я же говорю – не похожи вы…
- Случайность. Что ж, продолжим?
Но продолжить пришлось только после того, как Ванька и НКВД отоварились у барменши.
- Продолжим? – спросила она. – А ваши коллеги не будут вас искать?
- Скорее всего, будут. Но, скорее всего не найдут. Продолжим. Моя очередь.
- Разве?
- Не всё ли равно?
- Действительно.
- Рискую спугнуть фортуну, но ваше замечание по поводу «рабочих» меня задело.
- Для этого и делалось, – кивнула она.
- Я так и понял. Итак, вы что-то имеете против пролетариата?
- Помимо того, что они rude?
- Да, помимо грубости. Вот видите! Я ещё и целое-одно английское слово знаю! Не только виски! Итак?
- Понимаете, Александр, мой прежний молодой человек…
- Это который «такая скотина»?
- Именно. Так вот, он тоже относился к категории «пролетариат».
- И он был с вами груб?
- Немного.
- Какой ужас! И в чём же это выражалось?
- Вы будете смеяться.
- Обещаю, что не буду.
- Вам это не понравится.
- Понравится. Удивите меня.
- Понимаете, – зашептала она. – Когда я начинала говорить ему о том, как я к нему отношусь, спрашивать, как он ко мне относится… ну вы знаете эти наши женские разговоры…
- О том, куда движутся наши отношения и так далее?
- Именно! Так вот, он, не глядя на меня, отвечал: тише, «Барса» играет. Или не «Барса», не важно, не разбираюсь я в футболе.
- Действительно грубо, – потупился Матвей.
- Еще, понимаете, стесняюсь говорить, он был немного младше меня…
- Поразительное совпадение, Таисия…
- Можно Тася.
- Поразительное совпадение, Тася, моя девушка, с которой я недавно расстался тоже была НЕМНОГО старше меня.
- Вот как?
- Да. Именно так.
- И почему же вы расстались? Я надеюсь, вы расстались? Иначе зачем вы…
- Расстались.
- И? Какова же причина?
- Как вам объяснить? Я могу говорить с вами откровенно?
- Говорить всегда следует откровенно.
- Действительно. Вы знаете, Тася…
- Мы же на «ты».
- Да, точно! Ты знаешь, Тася, смешно даже… когда расставались я мог сформулировать причину… Я был в ней уверен, в этой причине… А сейчас…
- Что-то произошло? Трудный день?
Матвей вспомнил загруженный грузовик, вырубленный свет, то, как оттаскивали Ерёмина от молодого:
- Да нет, – улыбнулся Егоров. – День как день.
- Так в чём же дело? Что изменилось?
- Я изменился.
- В каком смысле?
- Не знаю, думаю во всех. Она была старше меня… понимашь, я, когда за ней ухаживал всё время чувство такое было, что… что я ей что-то должен буду, если она согласится… Понимаешь, мне тогда семнадцать было, только школу закончил, а она… она отличница, у неё почти высшее образование. А у меня? Кто я был? Не поймёшь кто. Да и сейчас…
- И как же она сдалась?
- Тебе действительно интересно?
- Ну. Раз уж у нас такая откровенная беседа пошла, выкладывай, давай! Всё равно клиентов нет.
- Короче, ухаживал я за ней, ухаживал… Ну, как ухаживают? Цветы дарил, комплементы говорил, песню один раз пел, я вообще-то пою хреново… Но, ничего не получалось. Всё, извини за латынь, мялась она, дразнилась только. Потом, короче, я арендовал лошадь…
- Лошадь?
- Да, лошадь. Я вообще-то лошадей стремаюсь малехо, но… Чего не сделаешь ради девушки?
- Действительно.
- Так вот. Лошадь за поводья, так это, кажется, называется, вела хозяйка. Я как дурак в седле, с гитарой, играю я тоже хреново. Короче, подъехали мы к её дому, на БВ домик стоит, а девушка жила тогда на пятом этаже. И вот стоим мы втроём – хозяйка лошади, лошадь и я. Стоим, я бледный как мел, лошадь-то страшная, да ещё фыркает… Короче, заиграл я на гитаре, что играл сейчас уже и не вспомнишь… Не помню, Есенина что-то. Но – красивое. Запел. По-моему все коты на крышах повеселись, не говоря уже о соседях… И тут…
- И тут она выбежала вам в объятия?
- Нет. Всё намного прозаичнее. Тут пошёл дождь. А её не было дома. Оказывается. Зато была её мама. Мама её сжалилась над промокшим до нитки придурком, но больше, наверное, над лошадью и её хозяйкой. Короче мама спустилась и пригласила меня попить чаю.
- А потом?
- А потом пришла она. И я повторил песню снова. А на следующий день…
- Она сдалась?
- Нет. Я свалился с температурой. Дождь уж очень холодным оказался. Конец сентября был…
- И что?
- Собственно всё. Через пару дней она пришла ко мне, а видок у меня был, сама понимаешь: сопливый, кашляю, температурю… ужас. Ну, мы поговорили…
- И вы начали встречаться?
- Нет. На следующий день она тоже свалилась с температурой. Заразилась, видимо…
- Боже, какой ужас! – пыталась сдержать смех барменша, но получалось у неё плохо, и она всё-таки рассмеялась.
- Грешно смеяться над больными людьми, – отхлебнул Матвей из бокала.
- Прости.
- Да, ерунда.
- И вы начали встречаться?
- Через месяц примерно, когда окончательно встали на ноги.
- Долго встречались?
- Щас посчитаю… Мне тогда семнадцать было, значит пять лет. Да. Пять.
- Не изменял? – сурово спросила барменша.
- Нет.
- Ни разу?
- Даже в мыслях не было. Я, понимаешь, по жизни – однолюб. У меня и отец так говорит, мол, я однолюб! Мол, у него одна Люба. Вот. Гены решают всё.
- А про бабников мне тут втирал…
- Хороший понт дороже денег. Странно, но мне легко с тобой разговаривать, как будто давно с тобой знаком.
- Ну… я же бармен. У меня работа такая. Мы как бесплатные психоаналитики.
- Понимаю. Часто каяться приходят?
- По всякому бывает.
- Ага. Бывает, что на «е» бывает, а бывает, что и на «я» бывает. Извини.
- Да ничего. Так из-за чего расстались-то?
- Я не понимаю просто. Никогда не считал себя дураком, хотя и умным особо никогда не считал… Я понимаю, почему ей нужно дарить подарки, цветы, почему нужно помнить все даты, у меня вообще память на даты хорошая, почему говорить комплементы, мама её мне и так нравилась, в основном, потому что я ей нравился… Я всё это понимаю. Потому что ей это НУЖНО. Но я не понимаю: я почти не пью, и не курю, по бабам не шляюсь, с друзьями никуда не хожу. Я понимаю, почему я должен делать всё вышеуказанное, но я не понимаю, почему она не может понять, что я люблю футбол? Зарабатываю я нормально…
- Жили вместе?
- Да, – сильно разгорячился Матвей, виски он уже допил. – Зарабатываю я нормально. Не миллионы, конечно, но нам хватало… А тут ещё она удумала – на работу устроилась. Мол, я тебе докажу, что я и сама могу себя обеспечивать! Да ради бога, солнышко, лишь бы тебе было хорошо! Я не понимаю, почему вам, женщинам, постоянно нужно что-то нам доказывать? Откуда у вас столько комплексов? Что за дух соревнования такой?
«Боже, что я несу?»
- Ну, знаешь, – вспыхнули её глазки.
- Да знаю, – Остапа несло, и не совсем ещё пьяный Егоров не мог остановиться. – Всё я знаю. Просто… Я понимаю, почему мы должны вам что-то доказывать.
- Почему, интересно?
- Понимаешь, только женщина может сказать настоящий ты мужчина или нет. Блин, – оглянулся Матвей, – меня любой пацан за такие речи придушит.
- Да ты не бойся.
- Только женщина может сказать настоящий ты мужчина или нет, а у нас сейчас слишком много таких парней появилось, которые на словах – орлы, а на деле-то – пшик.
- Это точно.
«Боже, что я несу?!» – снова задал себе вопрос Матвей – «А зачем я вообще к ней подкатил?»
- Потрясающие речи можно порой услышать от нетрезвых клиентов. Просто диву даёшься!
- Это точно. Что-то я разогнался. Ещё полтинник, Тась.
- На.
К стойке подошли двое парней:
- Девушка, у вас в заведении можно культурно посидеть?
- Честно?
- Да.
- Нет.
- Значит мы по адресу. Всем чаю!
Парни отвалили, а Тася спросила у Матвея (вернее Александра):
- А почему же тогда, по твоей теории, мы всё время лезем соревноваться с вами?
- А хрен вас знает. Сие мне неведомо. Больше тебе скажу – вы сами этого не знаете.
- Да?
- Да.
- Ну, может и не знаем, зато, хочешь, я тебе скажу, по ма-аленькому секрету, почему твоей девушке на работу захотелось устроиться?
- Ну, давай, скажи.
- А ты не задумывался, что, может быть, ей просто надоело одной дома сидеть целыми днями, в то время как ты там на своём заводе самоутверждаешься методом таскания разных тяжёлых штук? Настоящий мужчина? Некоторые штурмуют города, организовывают опасные экспедиции, изобретают что-то! А некоторые просто к нам ходят! Не задумывался? Может ей тебя просто не хватает! Вот она тебя и воспитывать пытается, чтобы ты на неё внимание обратил! Хоть чуть-чуть? Цветы, комплименты, это, конечно, хорошо, но ты же это делаешь на автомате! Ведь так? Ты же после того, как её завоевал, успокоился! Не задумывался об этом?
- Честно?
- Честно.
- Нет, – опустил взгляд Егоров.
- Вот видишь.
В этот момент к бару подошёл основательно поддатый Гурьев:
- Властью данной мне ассоциацией проктологов Подмосковья объявляю вас мужем и женой!
- Иди ты, Быча! – разозлился Матвей.
- А я и не к тебе пришёл! Барышня, бутылочку «Путинки», пожалуйста, – потом он обратился к Матвею: – Слушай, Егорыч, пошли к нам, а? С нами веселее, там молодого уже до коликов напоили, они щас с НКВД будут в бильярд играть! Айда!
- Слушай, Быч, у меня тут разговор серьёзный.
- Вы знаете, мне кажется, что вам лучше проследовать к вашим друзьям, – принесла бутылку барменша.
- Да?
- Да.
- Ну, ладно, – Матвей залпом выпил последний заказанный стакан виски, – тогда я пойду. Я уже иду. Я уже ушёл.
- Подожди… Саша, – после некоторой паузы окликнула барменша Егорова, он снова подошёл. – Саша… я в пять заканчиваю, если хочешь, – видно было, что говорить ей нелегко, поэтому Матвей, чтобы она дальше не унижалась, продолжил за неё:
- Я буду ждать. У выхода. Я дождусь.
Она кивнула, а в этот момент на барную стойку нахлынула толпа покупателей, и им было уже не до многозначительных взглядов.

***

Московское время было около часа ночи. Матвей прикинул, что если она закончит в пять, а ему к семи на работу, то домой он не успеет. (Раньше, до девятого класса, семья Егорова жила на «тридцатке», но потом их дом по плану снесли, жили они в одном из старинных «бараков» построенных лет пятьдесят назад, а вместо разрушенной им дали новую жилплощадь в только что отстроенном доме на Большой Волге) Поэтому он быстренько подгрёб к ещё трезвому Ерёмину.
- Сань, нужны ключи от твоей хаты, на пару часов!
- Чо такое?
- Вон, – Матвей мотнул головой в сторону барной стойки.
- Понял. На, бери.
- Спасибо, Сань, я… Скажи куда положить, я завтра, точнее уже сегодня, в первую, так что…
- Да ладно. Я завтра всё равно с самого утра на новую работу поеду. Буду только вечером. Вечером и отдашь.
- Спасибо, Сань.
- Спасибо в карман не положишь. Давай-ка лучше вместо «спасибо» помоги мне молодого в состояние привести и до дома дотащить. Какое нынче слабенькое поколение пошло! Вы-то с Осокиным покрепче были.
- Бывает.
Мишаня-молодой, которому не сговариваясь дали погоняло «Кутила», спал уткнувшись в крепкое плечо трезвого Осокина. Больше в радиусе ста метров трезвых людей не было.
- О-о-о, а он большой пошляк! Это ж надо так нажраться на рубль! – восхитился Матвей.
- Он кричал, что сегодня он пьёт без запивки, что мы ещё узнаем, как он умеет пить! Его уговаривали остановиться, а он всё наливал и пил. Кремень, – печально-индифферентно рассказывал Матвею Ваня.
- Столяр, ты его напоил, ты его и веди! – вынес приговор Слава. – Ему ещё завтра на работу!
- Я никуда не уйду, – заявил Ваня.
- Это, интересно, почему? – спросил Саша.
- Будем считать, что мне ноги трамваем отрезало.
- Контра ты, Ваня, – заметил Матвей.
- Хамить изволите? А мне всё равно. Я никуда не пойду. У нас с НКВД турнир по съёму. Тем более, что и народ подошёл. Так что – мимо, ребятки! Мимо. Ищите другого дурочка.
- И что делать? – спросил у Ерёмина Матвей.
- Сухари сушить, – огрызнулся Саша. – Давай, Слав, помогай, дотащим это тело до дому.
- Только его ещё в порядок нужно привести! – подсказал Матвей.
- Приведём. Погнали!
Миша пить не умел. Это было видно. Он постоянно спотыкался, падал, пару раз срыгнул. Тем не менее, троица тащила тело молодого целенаправленно и очень аккуратно.
- Слушай, Славик, – обратился Ерёмин к Осокину, который в данный момент отдыхал. Они с Матвеем менялись.
- Чо?
- А ты, почему на завод пошёл? Напомни.
- С какой целью интересуешься?
- Да так. Интересно просто. Сколько лет тебя знаю, а так до сих пор не понял.
- Это было в степях Херсонщины! После окончания школы передо мной встала интер-ресная проблема – куда дальше? Армия, в силу определённых обстоятельств, не в счёт. Можно, конечно, было направить свои непутёвые ступни в университет или институт, но без слёз и мата на мой аттестат не взглянешь, собственно его содержание соответствует полученным знаниям: в школе я научился только водку пить и то не очень хорошо. Хотя врать не буду, в университет я всё же сунулся, там мне в мягкой гамбургской манере, объяснили, что я им там нужен, как жабе акваланг, а вот за деньги – милости просим. На платной основе поступали все – кривые, сифилитики, дебилы. Хочешь учиться на юриста или ещё кого? Пожалуйста, платите в кассу! А денег таких у моей семьи не было, да и сейчас нет. А разгильдяйничать, а я бы разгильдяйничал, и ждать пока мама с папой за меня заплатят не хотелось. Не хотелось быть хреновым студентом. Вот типа как он, – Слава кивнул на Мишу. – Он мне тут порассказал, чем они вместо лекций занимались… караул! Поэтому я выбрал, на мой взгляд, самый оптимальный вариант – я, с помощью отца, конечно, поступил на работу в «ОВЕКС», откуда, как вы знаете, меня выкинули с треском три года назад, и одновременно с этим поступил на заочное отделение нашего университета. Вот такая вот ботва.
Матвей слушал своего знакомого (они со Славой были ровесниками и познакомились как раз в «ОВЕКСЕ», молодые очень легко находят общий язык) и вспоминал разговор, который они разговаривали с Ерёминым накануне.
- Всё с тобой понятно, ещё один дебил, – сделал вывод Ерёмин.
- Не понял? – остановился Слава.
- Да пошли! Не вставай ты в позу! Я просто это к тому, что у вас, пацаны, лица не глупые. Нечего вам там делать… Сгорите ведь.
- Я всё равно не понял!
- Стоп! – они с Матвеем остановились. – У русских есть такая традиция бравировать своим пьянством. Я три могу выпить! А я четыре! А вот если вдуматься, хорошо ли это? Давайте мерить всё таким детсадовским определением «хорошо» или «плохо». Тем более, что это удобнее. Хорошо это – пьянство? Вот ты, Слава, ты же из-за этого погорел?
- В том числе и из-за этого, – скривился Слава. Не хотелось сейчас заниматься душевным стриптизом. Слава в глубине души знал, что Ерёмин, о чём бы он не говорил сейчас – прав.
- Вот видишь! Видишь, Матвей?
- Что?
- То, ёбто! Завод то же пьянство! Вы ж талантливые ребята! У вас глаза умные! Какое сейчас время-то? На производстве можно отработать ну год, ну два, но потом-то! Потом! Валите вы оттуда, куда хотите! Не тратьте жизнь зря!
- Саш, ты сам-то понял, что ты сказал? – разозлился Матвей, чуть не уронив Мишу. – Понял? Ты ж на нас всех положил с прибором! На нас со Славиком, на ребят! Ты нас в вежливой форме дебилами назвал!
- Ладно… Живите как хотите. Вы взрослые, вам решать.
- Решим, не волнуйся, Кэп! Потащили!
- Куда потащили? Пришли уже.
- Что – уже?
- Да. Вот его дом. Знаете, что, мужики, вы это, давайте идите… Я его отца знаю, объясню как-нибудь, тем более предполагаю, что это не в первый раз… Давайте, идите.
Спорить с Ерёминым было бесполезно. Начали прощаться. Слава пожал руку Ерёмину и отошёл. Матвей же пожал руку и обнял бригадира:
- Давай, Сань, звони. Удачи тебе. Ключи завтра отдам.
- Ага, давайте, мужики, удачи!
Когда Ерёмин почти подтащил бессознательное тело молодого до подъезда, Матвей (вспоминавший всё это время их с Ерёминым разговор, рассказ Осокина, бездыханного молодого) вдруг обернулся к нему и крикнул:
- Не зря, Саш! Не зря!

***

- Ну, ты куда? – спросил Осокин.
- Нажраться, Слав, хочется в муку. Мелкого помола.
- С удовольствием поддержал бы, но не пью.
- Я знаю.
- Тогда – пока. Я на боковую.
- Давай, Слав, удачи тебе.
- Удачи.
Оставшись в гордом одиночестве, Матвей побрёл куда-то по дороге. В круглосуточной палатке он купил бутылку минералки и, отойдя на несколько шагов от палатки, вылил половину себе на голову. Вроде полегчало. Вроде протрезвел.
Егоров сел на лавочку за ДК «Октябрь» и стал прокручивать в голове события вчерашнего дня. С самого его начала. Расставание с Алёной, разговор с Туриком, работа и беседа по душам с Ерёминым, спор с барменшей.
Матвей достал мобильный и стал звонить Алёне. Телефон был отключен. Ну, оно и понятно.
Сколько он просидел на лавочке Матвей не знал, но когда он посмотрел на часы, ходики показывали без пятнадцати пять.
- Нет! Ну, так же не бывает!? – воскликнул он и огляделся, никого вокруг не было. Город спал и ждал новостей. Весна в этом году пришла рано и ночи были достаточно тёплыми.
До смены оставалось два часа и пятнадцать минут, можно, конечно, позвонить и отпроситься на сегодня, но уж больно не в фарт был сегодняшний (вернее уже вчерашний) штраф. Не за что штраф! Так что нужно было зарабатывать.
Матвей спрыгнул с лавочки, поднял воротник кожанки и отправился к «Патриоту».
Он пришёл как раз вовремя – народ, который выгнали из закрывающегося заведения с час назад всё ещё группировался неподалёку. Кто-то, кажется, дрался. Кажется, Матвей расслышал характерные выражения НКВД. Вряд ли его били, скорее наоборот, поэтому Матвей не стал подходить к тому месту откуда проистекали крики. Вместо этого он подошёл ко входу, присел на корточки у стены и стал ждать.
Барменша вышла в пятнадцать минут шестого, ну оно и понятно, пока кассу сдаст, пока переоденется, то да сё. Матвей не разозлился.
Некоторое время смотрели друг другу в глаза. Говорить им ничего не требовалось. Всё уже было сказано. Просто смотрели. Он на неё снизу-вверх, она на него – сверху-вниз. Собственно, как это обычно и бывает между мужчиной и женщиной. Потом Матвей резко встал с корточек и оказался выше девушки сантиметров на восемь. Вдохнул аромат её волос, не сбитый ароматом ночного клуба.
- Куда? – спросила она. – К тебе? Или ко мне?
- Не угадаешь.
- Удиви меня.
И они пошли. Они не разговаривали, только изредка обменивались короткими, но острыми взглядами. Дверь Ерёминской квартиры Матвей открыл не сразу, а только с третьей попытки.
- Ты ещё и взломщик?
- У меня много скрытых талантов. Я ваще такой талантливый! Оп-па. Пошли.
Они зашли в квартиру и… естественно, сразу же набросились друг на друга. Эти ушки, тёплые губы, этот бюст, эта спина, её кожа!

***

Матвей поднялся, застёгивая джинсы, подошёл к окну, посмотрел на часы – 6:38. Время ещё есть. На крайняк первый часик справятся и без него, ну, подумаешь, схватит опоздание, ерунда-то какая! У них-то бригада, в отличии от третьей, полностью укомплектована.
- О чём ты думаешь? – спросила она.
- Ты знаешь, – не оборачиваясь, сказал Матвей хриплым голосом, – Алёнка… мне кажется, что наш с тобой развод с треском провалился…

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

По перрону вокзала «Дубна» медленно (прихрамывая) шёл высокий темноволосый мужчина, одетый в светлый осенний плащ. Он остановился у скамеечки, положил на неё небольшую сумку. Поправил кашне. Посмотрел на командирские часы – 8:43. До электрички оставалась одна минута. Мужчина закурил и подставил лицо холодному, утреннему мартовскому ветерку. Улыбнулся.
- Всё. Простите, мужики. Начнём всё заново.
Подошла электричка. Мужчина зашёл в вагон, сел на сидение и стал вглядываться в горизонт.
Это был новый заместитель директора по качеству нового, совместного Датско-Германо-Русского предприятия по производству изделий из композитных материалов. Базировалось новое предприятие под Дмитровом.
Мужчину звали Александр Витальевич Ерёмин. Ему всего тридцать семь лет.

КОНЕЦ

Россия. Московская область. Наукоград Дубна.
19-20 марта, 2007 год.

[leonidus]

«Наберут по объявлению»
Home literature

представляет:

«Лето.Ося.Дубна»

От автора

Здравствуйте, Уважаемый Читатель!
Хотелось написать что-то лёгкое, летнее, солнечное. Написать так, чтобы не заморачиваться ни самому, ни Вас не заморачивать ни на чём. И как-то сама собой родилась эта история.
Правда, по ходу написания эта история приобрела совсем другой смысл и другое значение. Так что ничего лёгкого не получилось.
У каждого пишущего человека есть какая-то «своя» тема. Я свою тему продолжаю. Кто о чём, как говорится, а вшивый всё о Ване.
Это рассказ о моём родном городе, который я искренне и преданно люблю вот уже 21 год. В июле 2006-го года мой город праздновал пятидесятилетие, но так уж сложились обстоятельства, что ничего посветить Дубне тогда я не мог. Сейчас же я попытаюсь исправить это упущение.

***

Действующие лица:

Тамара Колчина;
Вячеслав Осокин;
Павел Вершин;
Май «Милан» Калашников;
Зураб Джубадзе;
Джульетта Сарсания;
Юрий Колобков;
Светлана Ресничкина;
Наталья Счастливчикова;
Виктор Счастливчиков;
Дмитрий Колганов;
Агата;
и другие.

***

Наукоград Дубна. Лето 2007 года.

- Кого ждём?
Вопрос не мог не последовать после тридцати минут стояния на утреннем июньском солнцепёке. Водителя служебной машины фирмы по организации праздников «Party Company» вполне можно было понять.
- У моря по морде, – сплюнул Милан. Вообще-то Милана звали совсем не Милан, а вовсе даже Май. Однако, несколько лет назад, когда Милан узнал, что в реалити-шоу «Дом-2» (в защиту Милана нужно сказать, что сам он это шоу не смотрел, ему его тогдашняя девушка сообщила) появился некий кадр, которого тоже звали Май, и который (опять же по информации извне) не пользовался большим уважением (по крайней мере, у тех из пацанов, кому «посчастливилось» наблюдать сие «великолепное» творение телевизионщиков), Милан решил отказаться от своего имени в пользу прозвища. Милан с детства увлекался футболом, выступал сначала за команду «Волна», потом за команду Универа. Болел Милан, как это не трудно догадаться за «Манчестер Юнайтед». Ну это же на поверхности! Почему Милан? А хрен его знает. Почему «операция Ы»? Наверное, потому, что «Манчестер Юнайтед» выговаривать слишком долго. В общем – против истории не попрёшь – Милан и всё тут.
Переучивать людей, которые никогда не звали его по прозвищу (в основном дам) пришлось недолго. Милан просто не отзывался на позывной «Май» и, в конце концов, дошло до того, что Миланом его стали звать даже преподавательницы с кафедры лингвистики, где он и имел честь обучаться. Вот такой интересный кадр. Высокий, с чёрными вьющимися волосами, всегда модно одетый Милан имел репутацию «бабника» и с удовольствием подтверждал её (репутацию) делом. В отличии от многих о своих «победах» он никогда не трепался, что не могло не делать ему чести.
- Шеф, сейчас поедем. Женщина же… – улыбнулся водителю Слава Осокин.
- Опаздываем, – постучал водитель по циферблату часов. – А если пробки? Вообще хрен знает когда приедем.
- Да нормально, шеф, время терпит.
На самом-то деле Слава считал, что «время – деньги», но поддакивать водиле желания у него не было. Он прибавил громкости в плеере мобильного телефона. В наушниках сегодня давали исключительно группу «Пилот». На «Пилота» Слава подсел с полгода назад и за это время выучил почти все песни. У Осокина вообще всегда была хорошая память на песни и стихи, чего не скажешь о нужных вещах: например, различные физические и математические формулы, номера статей из различных кодексов, которые нужны были для успешной учёбы и так далее. Вообще почему-то Осокину всегда на учёбу не хватало памяти.
Наконец на горизонте (в смысле из-за поворота) показалась Тома. Вернее Тома с Пашей. Парочка шла за ручку, Паша нёс Томины принадлежности: сумку с цифровиком (достаточно тяжёлую) и просто сумочку.
- Не прошло и полугода! – поднялся с корточек Милан.
- Ага. Я уж думал не придёте вовсе, – поприветствовал парочку Осокин. – Хотя для нас это было бы даже лучше. Раздербанили бы, Том, твой гонорар на пополам и вся недолга.
Милан и Слава поочереди пожали руку Паше, поздоровались с Томой.
- Ося, я всегда знала, что ты очень меркантильный и жадный человек.
- Тяжёлое детство, чугунные игрушки, – легко парировал Осокин и обратился к Паше, понимая, что с женщиной по делу не говорят. – Чего так долго-то?
- Ну… Макияж, туфельки к юбке подобрать нужно…
Тома выглядела хорошо. Даже не хорошо, а замечательно. Троица ехала проводить выпускной одной из школ города Дмитрова. Слава должен был запечатлеть всё это знаменательное событие на камеру, Тома на фоторужьё, а Милан числился ди-джеем. Все трое работали в уже упомянутой фирме «Party Company», правда, роли у них там были разные. Милан числился в штате, как и Тома, а вот Осокин был, что называется Special Guest Star. Ну, насчёт «Star» можно было и поспорить, а вот всё остальное правда чистая. Славу привлекали время от времени для съёмок и последующего монтажа отснятого материала. Что не мешало ему работать на постоянном месте работы, а по субботам (время от времени, конечно) ещё и снимать свадьбы самостоятельно. Славе вообще очень нравилось снимать, а потом возиться с отснятым. Тома же была штатным фотографом (одной из трёх) фирмы. Её фотоработы (не связанные с работой, извините за каламбур) даже выставлялись на областных и городских выставках. И многие любители могли её знать. Так вот. Тома действительно выглядела потрясающе: светлая юбка, светлая блузочка, на которую водопадом стекали длинные вихрастые волосы каштанового цвета. Макияж и форма одежды должны были быть строгими, дабы не отвлекать посетителей мероприятия от самого мероприятия. Осокин так же приоделся по случаю: светлые кожаные туфли, светлые же брюки и светлая сорочка с короткими рукавами. Слава даже ради этого выпускного сбрил бороду. Ведь мероприятие-то молодёжное – а тут какой-то чувак с бородой! Самым непринуждённым в одежде был Милан (к ди-джею и требования были другими): футболка любимого «Манчестера», рваные джинсы, кроссовки, какие-то фенечки на руках. Слава не был жлобом, но он как-то подсознательно отталкивался от парней с таким стилем одежды. Хотя, время такое. Слава прекрасно понимал, что время диктует свои законы. Понимать-то понимал, но вот следовать этим законам Осокин отказывался, предпочитая… предпочитая не заморачиваться на шмотье.
- Паш, вот как ты это терпишь, а? Сколько она одевалась? Час? Два? Тебя это не бесит?
- Нет, – легко ответил Паша. – Ведь если она будет плохо выглядеть, мне никто не будет завидовать!
- Ты такой милый, – простонала Тома и поцеловала Пашу.
- Вот. У Паши сегодня будет секс, а у тебя нет, – толкнул Милан Славу локтем, тот кивнул.
- Жлоб ты, Ося, и грубиян.
С этими словами Тома впорхнула в салон служебной «Тойоты».
- А если серьёзно? – повернулся Слава к Паше.
- Я её убить готов! – сжал кулаки Паша.
- Спасибо тебе, Паша, за поддержку, – кивнул Слава.
- Да не за что! – улыбнулся Паша.
- Вот и я о том же! Ладно, Паш, давай. Доставим твою барышню вечером в целости и сохранности!
- Смотри, чтобы не пила там!
- Попробую. Слыш, иждивенец! – крикнул Слава отбежавшему в тенёк с солнцепёка Милану.
- Чо?
- Через плечо. Садись, давай, Паганини!
Парни распрощались, пожав друг другу руки: Паша отправился домой доделывать диплом, а Слава и Милан погрузились в «Тойоту».
Уже докипающий водитель нажал на газ и машина тронулась.

***
- Слушай, Ось, а ты чего небритый-то ходил? – повернулась Тома с переднего, соседнего с водительским, сидения.
- Мне вера запрещает.
- В смысле? Ты этот, что ли… Чурбан байрам что ли? Какая вера-то?
- Да я сам не знаю! Припёрлась какая-то девка, говорит: «Я – Вера! Я тебе бриться запрещаю!» Ну и я, того… маленько на очко подсел. У неё были такие сурьёзные глаза! И видела бы ты её ногти!
Милан, сидящий рядом с Осокиным, заржал в голос, засмеялся даже водитель, который (если по-чесноку) не очень-то любил весь этот молодняк.
- Так, – сжала кулачки Тома. – Я поняла. Меня обхамили. Слава, почему ты такой грубый, а? Я же нормально тебя спросила!
Вопрос прозвучал как-то уж очень отчаянно и надрывно, создалось даже ощущение, что Томе не всё равно, что ответит Осокин. Слава и Тома работали «в паре» уже полгода, Осокин даже подключал Тамару, когда ему заказывали снимать свадьбу и просили привести своего фотографа. Естественно начальство Тамары не одобрило бы такого сотрудничества своего штатного фотооператора с «вольным стрелком» Осокиным (которого тоже звали в штат, но тот не шёл), а посему «вышестоящее начальство» не знало (или делало вид, что не знало) об этом творческом тандеме. Знал только Дима Колганов – непосредственный Томин начальник, отвечающий именно за видео-фото съёмки фирмы.
С самого первого дня Томино и Славино общение стало носить какой-то странный характер, странную форму. Это был и не флирт и не… короче непонятно, что это было, но они с огромным удовольствием друг друга подкалывали, причём подколки иногда носили весьма опасную окраску. «На грани фола», можно так выразиться. Пару раз, правда, Осокин переборщил с «солёностью» в высказывании в адрес Тамары и она даже послала его на три монументальных исконно русских буквы. Осокин вообще мог очень легко обидеть словом кого угодно (совершенно не желая этого), так как обладал очень подвешенным и острым языком. Он мог даже не заметить (как это и произошло с Томой) этого, а потом, когда до него наконец-то доходило, мог часами извиняться.
Вообще их общение было очень странным: у Томы почти не было друзей или подруг, так как её молодой человек Пашка фактически обрубил все её контакты своими запретами и скандалами, если эти запреты нарушались. По началу-то всё было ровно и спокойно, начались скандалы после полутора лет совместного времяпрепровождения. Сначала Тома пыталась бороться с «запретами» (общаться со старыми друзьями хотелось сильно!) Паши, а потом… потом она окончательно сделала выбор в пользу молодого человека, понимая, что самое важное в жизни – семья. А друзья… Они должны понять. Так контакты были практически обрублены. Встречалась Тома со своей старой компанией крайне редко (Новый год да день рождения, который, по странному стечению обстоятельств, выпал на 2-е января, так что…), да и то приходила она только вместе с Пашей. Одну Паша отпускал её только на работу. Так что Тома общалась только с парой женщин с работы и с Осокиным. Колчину это очень бесило, так как сам Паша не стеснялся выходить со своими старыми друзьями на «пару бутылок чая» без своей пассии. Они часто скандалили по этому поводу, так как Паша считал это совершенно нормальным. А Тома нет.
- Я же нормально тебя спросила! – повторила с надрывом Тома свой вопрос.
- Ну… нормально, – стреманулся Осокин, такой у Томы был тон, как будто она вот прямо сейчас разрыдается, как будто от этого ответа зависит что-то очень-очень важное.
Милан толкнул Осокина в колено, как бы говоря: «ты чего? Чо ты её доводишь-то? Нормально ответить не можешь?»
- Да это Юлька всё… Говорит я с бородой ей Тимберлейка напоминаю… Кстати, не знаете кто это?
- Певец такой американский, – ответила Тома.
- Не знаю таких, – пожал плечами Осокин.
- Странно. Тут зимой фильм с ним вышел. «Альфа Дог» назывался.
- «Альфа Дог» говоришь? Про животных что ли? – спросил Слава у Милана. Тот точно должен был быть в курсе.
- Типа того, – усмехнулся Милан.
- Ну, это хорошо.
- Чего хорошего-то? – переспросил Милан. – Ты ж животных не любишь!
- Да я и людей не очень как-то! – огрызнулся Слава (всё этому Милану знать нужно!). – Так что…
- Ну, тогда всё понятно, – снова подала голос Тома.
- Что понятно-то?
- Понятно, почему ты такой резкий.
- Ага. Резкий, как понос! – заржал Милан.
Слава только рукой махнул и уставился в окно. Говорить больше не хотелось. Ни с Томой, ни с Миланом. Ну, по крайней мере, с Томой в присутствии Милана. Осокин сам понять не мог, почему всё время подкалывает Колчину. Он даже думать боялся, что это тот самый детский синдром: постоянно задевать (чем угодно) того, кто тебе нравится. Боялся думать… а всё же думал. Странно, только вроде всё в личной жизни устроилось – с Юлькой уже полгода почти. Скоро эту «годовщину» отмечать придётся. А тут Тома… Бесспорно девушка красивая и умная к тому же. Ум он ведь отличается от «образованности», человек вполне может на зубок отчеканить чем отличаются картины Моцарта от картин Петрова-Водкина и в каком году был расстрелян композитор Растрелли… а в остальном может вообще ничего не понимать. В Томе сочеталось и образование и ум. Это не могло не привлекать Осокина, и он честно не понимал Пашу. Тома же очень часто делилась с Осокиным тем, что он (Паша) её достал. Делилась, правда, не деталями, а, так сказать, «общей ситуацией», но и этого Осокину хватало за глаза и за уши, чтобы понять, что этот Паша – тот ещё фрукт. «Понимание» совсем недавно вылилось в «знание». Паша с Осокиным стали часто общаться, в том числе и по «вине» Томы. Друзьями, конечно, не стали, но общие темы находили. Странно, но в Осокине Паше не видел угрозы для себя. И Славу (как человека скрыто-амбициозного) это не могло не бесить. Хотя виду не подавал. А Паша всеми способами показывал Славе, что это ОН с Томой, а не Слава, и что Славе с ней и не быть никогда.
Остаток пути до Дмитрова провели почти в полной тишине. Пару раз перекинулись ничего не значащими фразами о погоде. Осокин спросил у Милана, что тот будет сегодня играть. Прозвучавшие названия новомодных R’n’B (или как там это называется) исполнителей Славе вообще ничего не сказали, поэтому тему он поддержать не смог. Тома так же не смогла ничего сказать Милану по поводу подборки музыки, так как меломанкой не была. Милан, конечно, всё это и так знал давно (чай не в первый раз вместе корпоративники обслуживают), но в очередной раз окрестил их про себе «теми ещё кадрами».
На том и порешили. Водитель, наконец, получил великодушное разрешение от Томы включить радио. По радио давали шансон и Слава окончательно скис. Снова вставил в уши наушники мобильного и включил «Пилота». Под дорогу очень подходило.

***

Наконец приехали в Дмитров. Водитель высадил Славу и Тому у школы, которая заказала их услуги, и повёз Милана в ресторан, где выпускники этой школы будут гулять. Готовиться, в принципе, Милану практически не нужно было, но всё равно. Пожелав друг другу удачи они разошлись. Слава по джентельменски донёс сумку с Томиным оборудованием до школы.
Их встретили члены «родительского комитета» и классная руководительница одного из выпускающихся классов. Ося шёл и только башкой крутил: выпускниц пока ещё было не много (так как рано ещё), но даже те, что были, производили очень хорошее впечатление. Ну, не все, конечно, но всё равно.
Невольно на Славу нахлынули воспоминания о собственном выпускном – ведь ровно пять лет прошло. Сейчас двадцатидвухлетний Осокин с умилением (даже чуть не прослезился) смотрел на бодрящихся, понтующихся, ржущих, фотографирующихся, уже выпивших выпускников и выпускниц. Из разных концов школы то и дело доносились крики типа: «11Б – форева!», «11Г – супер! Лучше всех!» и прочее.
Их провели в один из классов, где они зарядили камеру и фотоаппарат соответственно. Угостили чайком (в такую жару!) и, наконец, подошло время идти в зал. Тома начала щёлкать своим фоторужьём ещё в коридоре, подлавливая пикантные и не очень моменты времяпрепровождения выпускников. Слава обошёл зал, прикидывая откуда лучше всего будет снимать. Нашёл три удобных ракурса в зале и один на сцене. Помимо Осокина, разумеется, были ещё люди с камерами, но Слава знал что делать, если вдруг они ему помешают подойти своими телодвижениями: пусть прочувствуют «чувство локтя», решил Слава.
Ещё через полчаса (естественно, с нарушением графика) в зал стали запускать выпускников. Стало ещё жарче и Слава даже пожалел, что надел светлую сорочку: ему почему-то казалось, что на спине растеклось здоровенное мокрое пятно.
Наконец представление и церемония вручения аттестатов началась. Слава снимал разные лица: уставшие, умные, вредные, безразличные (ввиду беременности) и прочее… Всё это он, конечно, видел не раз, да и свои собственные воспоминания были ещё свежи. Осокин прекрасно знал, что все поднимающиеся сейчас на сцену мальчики и девочки мыслями уже давно не в этом зале, а в зале ресторана. А кто-то и ещё дальше.
Слава снимал много и практически всё, так как знал, что на выпускных самое основное и интересное (по мнению заказчика, а платили за это родители) происходит именно в зале школы, а не ресторана. В ресторане-то всё одно будут только пьяные рожи, а на них родителям смотреть не очень интересно (кстати, зря)… Тома же наоборот: она понимала, что фотки смотреть будут в основном сами выпускники, поэтому щелкала только самые важные моменты (вручения, поздравления), всё остальное она отснимет в ресторане.
Снова на сцене «зажигала» самодеятельность, на которую (как это обычно бывает) никто почти не смотрел: всем хотелось курить и выпить. Слава краешком своего червивого глаза отмечал самых симпатичных из сидящих в зале барышень, они, судя по всему, будут чаще всего появляться в кадре. Кто-то плакал (это очень важные кадры) из-за того, что не хочет покидать школу (скорее всего отличницы), кому-то было вообще наплевать. В общем – как обычно.
Кажется, церемония вручения подходила к концу. Слава Богу, отмучались из зала выходили красные и вспотевшие люди, весь этот поток Осокин так же запечатлел. Ещё пофотографировались в классах, с учителями в коридоре, с родителями, друг с другом – Слава в этом процессе участия почти не принимал. Наконец, двинулись в ресторан.
В ресторане у Милана было уже всё готово. Он пританцовывая на своей пятой точке рылся в WINAMPе своего ноутбука. Из колонок доносилось что-то уничтожающее мозг Осокина, но молодёжи нравилось, поэтому…
Выпускники, родители, учителя расселись по местам, Осокину с Томой тоже было отведено место за столом учителей. Вот именно сейчас праздник и начался!

***

Прошло почти два часа с начала праздника в ресторане, а тамада уже взвыла. Аудитория на выпускных всегда очень сложная. Одна треть гостей уже пьяная (как правило, это отличники и отличницы, которые все десять или одиннадцать лет были паиньками, а сейчас отрывались по-полной, но бывают и родители и учителя), вторая треть уже трахается где-то по углам (опять же не только выпускники), остаётся только «третья треть». С ними, собственно, и приходится работать и устраивать какие-то конкурсы. А это, как правило, те, кого не брали ни в первую треть, ни во вторую. От чего, понятное дело, настроение у них не на высоте, отсюда и вялость в исполнении заданий конкурсов.
Слава нервно поглядывал на часы – они работали до часа ночи, а сейчас было только полвосьмого. Он поснимал в курилке различные пожелания выпускников друг другу, поздравления и наставления учителей, директора и родителей. Поснимал танцы. Милан уже во всю зажигал с молодой географичкой. Слава не очень любил и приветствовал такое общение между «персоналом» и «клиентами». Безусловно, мы все люди, но всё равно! Он сам выработал определённую нейтрально-безразличную манеру поведения с «клиентами» на свадьбах и подобного рода мероприятиях. Потому как бывает по-разному и не все одинаково положительно относятся к тому, что, например, оператор вовремя медляка на свадьбе зажимается со свидетельницей (со Славой такое бывало). Все же люди разные и… Короче Слава старался такого не допускать. Конечно, бывают такие случаи, когда на праздниках мужчин мало (или же свободных мужчин), а дам много. И кого пригласить на танец? Конечно скромного и непьющего оператора. И никуда не денешься, потому как чуть ли не умоляют, но всё равно… «Не правильно это!» – считал Слава и старался этим не злоупотреблять. Да и человеком Слава был не таким, как Милан. Тот парень компанейский (даже когда не просят), назойливый, в каждой бочке затычка, а Слава старался никому и никогда себя не навязывать.
Поснимав ещё немного учителей Слава отошёл и прижался спиной (буквально горящей) к холодной колонне. Почувствовав неземной кайф, Слава закрыл глаза и блаженно улыбнулся.
- Слышь, паря, – обратился кто-то к нему.
Голос был молодым и нетрезвым (а потому борзым), Слава как-то инстинктивно не любил такие голоса. Наверное, потому что сам так когда-то разговаривал. Он медленно открыл глаза, матеря про себя того, кто оторвал его от блаженного прижимания к колонне. Рядом с Осокиным стоял выпускник. Он был пониже, но поспортивнее Осокина, волосы были милированы, в ухе блестела серьга, рубаха была расстёгнута, из кармана пиджака торчал галстук. Он был нетрезв.
- Слышь, метнись за пивком, тут рядом! – парень сунул пятисотрублёвую купюру Славе в нагрудный карман сорочки. Глаза Осокина заволокла какая-то розовая пелена бешенства.
- Щас я тебе метнусь, щас так метнусь! – Слава резко схватил парня за шею и оттащил за колонну, туда, где их не увидел бы никто.
«Сейчас я тебе метнусь!» – думал Слава – «Щас сунуть в кадык, а потом левой в бочину!» Но вовремя себя остановил. Осокин сильно прижал выпускника к колонне и, глядя в глаза, медленно произнёс, засунув его пятисотрублёвку ему в пиджак:
- Сейчас я тебе метнусь. Потом, когда с пола поднимешься ещё метнусь. И ещё и ещё. Слушай сюда: я сейчас отвернусь, а ты отойдёшь и больше мне на глаза не попадаешься! Понял?!
В этот момент в зале кто-то что-то разбил.
- Это на счастье! Но, сука, не на твоё! Пшёл вон отсюда, плесень!
Слава резко вышвырнул выпускника из-за колонны, а сам прижался горячим лбом к холодной колонне.
- Господи, что же это происходит?
Он сам, честно говоря, не понял, почему слова этого гадёныша так его задели. Может быть борзый тон, может то, что когда этот обморок сидел на школьной скамье или же прогуливал алгебру с физикой Слава уже во всю наяривал на заводе, таская различные тяжёлые предметы. Всё может быть. Слава вообще очень на себя злился, когда в голову приходили такие сравнения с заводом, но ничего поделать с собой не мог.
- Слушай, парень, – снова кто-то позвал Осокина.
На этот раз голос был женским и постарше. Тамада, узнал Осокин. Он вообще очень удивился, когда увидел тамаду на выпускном. Нет, бывает, конечно, по-разному, но на хрен тамада, если есть Милан с его «мьюзиком»? Непонятно. Ну, платят и платят, Осокину-то всё равно.
- Чего? – спросил он, отрываясь от колонны.
- Слушай, парень, я больше не могу! – взмолилась тамада. Ей было, наверное, чуть за сорок, фигура у неё была «добрая такая», в общем классическая русская тамада. – Ну, ты посмотри на них! Я уже не знаю что делать! Не расшевелить же! Как будто водки и еды год не видели!
Слава усмехнулся. Он понимал, как трудно работать с подобным контингентом. Выбор тамады изначально был неверным. Молодёжь сейчас другая и им все эти конкурсы, которые прекрасно «канают» на свадьбах или корпоративах не интересны. Им интересен Милан с музыкой, выпить им интересно и прочее. Слава это прекрасно знал по себе. Сам таким был. Так же он прекрасно знал, что если уж праздник не задался в какой-то момент, то вернуть его в прежнее «активное» русло практически невозможно. Немногим это удавалось, на его памяти было несколько таких свадеб, на которых уже часам к восьми вечера не было ни одного трезвого гостя. Такие ситуации очень сложны, как для тамады, так и для оператора – материал-то нужен! Фильм-то из чего-то нужно делать! А на пьяные рожи смотреть не всегда приятно, но это другая история.
- Слушай, давай виски вжарим!? – спросила она его с надрывом.
Славе очень не хотелось огорчать тамаду, которая работала хорошо, честно и её вины в потере контроля над ситуацией Осокин не видел. Но пришлось её огорчить.
- Я не пью, – развёл руками Осокин.
- Ёпт, ещё и ты не пьёшь! – закатила она глаза. – Что ж за день-то сегодня!?
- Что происходит? О чём шепчетесь? – очень вовремя подошла Тома.
- Слушай, а ты-то хоть пьёшь? – взмолилась тамада.
- Ну-у, это… – смутилась Тома. Пить-то она пила, вот только как многие дамы пьянела быстро, а потому не злоупотребляла.
- Ну! Значит пьёшь!
- Ну, если только вина, – сломалась Тома, которая уже почти наснимала материал.
- Конечно, милая, конечно!
Через несколько секунд они уже сидела за столиком для официантов: тамада налила себе из фляжки что-то очень напоминающее виски, а Тома плеснула себе в бокал немного вина. Дамы чокнулись и выпили. Слава понаблюдал за этим великолепием и отправился в туалет со словами: «ладно, дамы, вы только не сильно!». Куда его послали, он уже не услышал.
По углам жались парочки, парни с неимоверным упорством пытались пробраться под замысловатые и тяжёлые для поднятия платья. Кому-то даже удавалось. Думая о Юле (думая очень хорошо) и чувствуя приятную истому внизу живота, Слава открыл дверь туалета и тут же её захлопнул. За те несколько секунд, что Осокин наблюдал внутренности уборной он заметил следующее: Милан прижат к стене, голова откинута, рядом с Миланом на корточках сидит какая-то выпускница, голова её где-то в области паха Милана. Эйнштейном быть не нужно, чтобы понять, что там происходит. Слава быстро огляделся и увидел идущих к туалету двоих «папочек». Вполне могло быть, что один из них папочка той самой барышни, что сейчас с Миланом в туалете. А тогда… Тогда Славе придется снимать уже свадьбу Милана. Причём свадьба калеки будет очень оригинальной…
- Мужики, – Слава говорил неуверенно-стиснительно. – Вы… это… Короче не заходите пока, а?
- В каком смысле? – возмутился один из родителей.
- Ну, там это… – Слава помахал перед носом рукой, как бы отгоняя что-то, – Шмонит там, короче!
- А-а, понятно.
- Мужики, а пойдёмте выпьем, а? За здоровье выпускников!
С оператором почему-то все хотят выпить, так что предлагая это Слава точно знал, что они не откажут. И ведь не отказали. Уже в зале Слава бросил своим новым знакомым: «Я сейчас подойду!» Естественно он не подойдёт, но…
Тома всё ещё сидела с тамадой, барышни о чём-то горячо разговаривали, но когда подошёл Осокин очень быстро свернули беседу.
- Слушай, парень, – улыбнулась тамада, – А тебя как зовут?
«Началось» – подумал Осокин, а в слух сказал:
- Слава.
- Зоя, – протянула она руку. Осокин пожал. – Слушай, Славик, мы тут с Томочкой поговорили, – барышни переглянулись, Тома сделала страшные глаза. – А ты мне нравишься. Нравятся мне непьющие мужики, это такая редкость.
- Я ещё и не курю.
- Даже так! Женат?
- Сапожник без сапог, – пожал плечами Слава.
- О как! А у меня две дочки!
- Здорово.
- Слушай, Слав, я в этом ресторане всё время работаю… операторы часто нужны. Хорошие операторы. А то бывает такого наснимут, что… А ты я вижу неплохой, не пьёшь опять же…
- Спасибо.
- Слушай, оставь мне номерок, а? Если что тебе звякнут, клиенты-то нужны?
«Конечно нужны!» Деньги лишними никогда не бывают, а если ещё эти деньги зарабатываются когда ты занимаешься любимым делом! Рай!
- Записывайте, – ответил Слава.

***

Веселье продолжало проистекать неуправляемым потоком лавы. Милан крутил какие-то композиции, выпускники и прочие гости бесновались на танц-поле. Во время очередного перерывчика Осокин подошёл к курящему на улице Милану.
- Слушай, ну ты даёшь!
- А чего? – сладко улыбнулся слегка выпивший Милан.
- Ты ж почти женатый человек!
- Но не мёртвый же! Слав, чо ты мне мозги насилуешь? Перестань, я не грешник, ты не прокурор… Не надо.
- Дурень ты! Я ж тебя от гибели верной спас!
- В каком смысле?
- Да в сортир чуть папочка твоей… твоей, короче… чуть не зашёл.
- Ну, спасибо, конечно…
В этот момент на улице появилась географичка. Она откашлялась и учительским голосом позвала:
- Милан, э-э, можно вас на секундочку?
- Извини, старик, дела, – выкинул Милан сигарету и похлопал Славу по плечу.
- Слушай, – Слава остановил Милана и прошептал: – Ну, на кого ты похож? Посмотри на себя!
- Да ты лучше на себя посмотри! Сам-то на кого похож?
С этими словами Милан подошёл к географичке и они куда-то удалились. Слава только головой покачал. Ладно, Милан, а эта-то! Это же учительница! И что? О чём она-то думает? А о чём она будет думать, когда их в сортире застукают? А тогда-то уже поздно будет… Думая эти невесёлые мысли Слава вернулся в зал.
А в зале было уже не так весело: тамада пыталась как-то расшевелить остатки гостей, некоторые уже открыто спали за столами. В углу Слава разглядел Тому, она сидела на стуле какая-то грустная, фотоаппарат лежал на коленях.
- Слушай, подруга – Слава поставил стул рядом с Тамарой – Я тут недавно услышал, что если мыслишь – значит существуешь.
- И что? – индеффирентно спросила Тамара.
- Десять человек только что исчезли, – кивнул Слава за зал.
- Смешно, – даже не улыбнулась Тома.
- Том, что случилось?
- С чего ты взял, что что-то случилось?
- Да по лицу твоему, прости, конечно, может не моё дело…
- Слав, я устала! – не дала она ему договорить. – Мне всё это надоело!
- Что?
- Представляешь, звонил мне сейчас! Голос ему мой не понравился! Опять мозги трахал, мол, почему пьяная? Я пьяная, Ось?
- Нет…
- Вот! Вот видишь! А он… Ося, я так устала… Меня всё это так достало! Туда не ходи, этого не делай! А сам? Ты бы знал, когда он домой приходит! А мне нельзя! Я что – не заслужила? Он, видите ли устал! А я, блин, не устала! Отдыхает он! А я? Я что права не имею отдохнуть?
- Имеешь, – робко вставил Слава. Слава знал, что ей сейчас не собеседник, а слушатель.
- Вот… Вот скажи, Ось, вот ты свою Юльку так же терроризируешь?
- Нет.
- Вот! А он меня! Как в тюрьме, честное слово! Надоело! Вот скажи, Слав, почему мужики такие собственники? Мы что не люди? Вот ты когда женишься так же будешь свою жену… ограничивать!?
- Ты знаешь, Том… В таких ситуациях выгодно говорить: «Да нет! Да ты чего! Да никогда! Да я же другой совсем!» Это чтобы понравиться тому, кто спрашивает… То есть тебе… А я… Я не знаю, у меня такой проблемы не было никогда.
- И что?
- Понимаешь, мне чтобы сделать какой-то вывод, составить какое-то мнение нужно послушать как минимум обе версии… Вы, женщины, очень эмоциональны, думаю, с этим ты спорить не будешь.
- Буду!
- Почему-то не сомневаюсь. Так вот: я не знаю, что тебе сказать. Одно могу сказать точно – человеками нужно быть. И тебе и ему.
- Ну, замечательно!
- Подожди. Я отдаю себе отчёт в том, что я тебе по сути – никто. Даже не друг, но…
- Слав, я не хочу возвращаться домой. Мне всё это надоело…
Она положила свою голову ему на плечо, так они и сидели, пока не подошёл Милан.
- А чо это вы тут делаете? Кино-то уже кончилось.
- Тебя ещё не хватало, Паганини, – скривился Слава.
- Слыш, Хичкок, я-то своё отпахал, а там, между прочим, директор речь сейчас толкать будет… Оставшимся в живых… Так что, давай, роняя кал! Орбайтен по-стахановски! Шнеля!
- Яволь, товарищ фельдмаршал!
Осокин нехотя встал, взял камеру и отправился дорабатывать.

***

Закончили работать где-то около часа, выпускники (некоторые уже протрезвели и успели нажраться снова) вскоре должны были отправиться гулять по городу, а троицу уже ждала служебная машина. Пока Тома о чём-то мило беседовала с тамадой, Милан отозвал Славу в сторонку и начал, прямо скажем, необычно:
- Слава, ты чего опух?
- Не понял тебя.
Милан исподлобья посмотрел на Славу.
- Я всё понимаю, Слав. Ты… Тома баба классная. Я всё понимаю. Но… Я с Паханом в одной группе учусь, я его десять лет знаю, так что – если что… я ведь не сука, я молчать не буду. Я просто тебя предупреждаю.
- Ну я понял тебя, Май, – глядя в глаза Милану ответил Осокин. – Я тебя понял.
- Это хорошо, что ты меня понял, Слав. Очень хорошо.
- Да уж, лучше не бывает. Слушай, Май, – Слава знал, что Милан очень бесится, когда его по имени зовут, – А ты себя хорошо чувствуешь?
- Ну, а что?
- Да так, ничего.
- Ну и всё.
- Всё. Тома, давай завязывай! Поехали уже!
Тома попрощалась с тамадой и впорхнула в машину, но уже на заднее сидение, так как там была подушечка, а Тома очень сильно устала.
- Устала? – спросил Колчину Милан.
- Ага.
- Ну, ничего, сейчас уже скоро домой приедем… там ванная, Пахан что-нибудь покушать приготовит, да?
- Хорошо бы.
Слава смотрел в окно и пытался не вслушиваться в разговор, происходивший на заднем сидении машины. Тошно было Славе. Из-за всего тошно. И из-за оборзевших выпускников, и из-за Милана и из-за Томиного Паши.

***

- Счастливчиков! Счастливчиков!
На Дубну уже улеглась ночь (которая, впрочем, в июне не такая уж и тёмная) и добропорядочные жители города уже давно спали. Не спали лишь выпускники и Наташа Счастливчикова. «Угораздило же квартиру на первом этаже снять!» – ругалась она про себя. Наташа была не совсем права, так как снять квартиру в Дубне в последнее время вообще было очень большой проблемой. Странно даже, но город практически оккупировали москвичи. Хотя, с другой стороны, ничего странного: Дубна город красивый, спокойный и относительно (тем более для москвичей) недорогой. Они скупали, снимали и строили здесь жильё и многие в городе всерьёз считали, что Дубна совсем скоро окончательно превратится в Москву. Непонятно только было – хорошо это или плохо.
Так вот – Наташа не могла уснуть. У Счастливчиковой был слишком нежный слух и она слышала всё, что происходило под окнами (по случаю жары настежь открытыми). Рядом с подъездом, видимо, догуливали выпускники какой-то из школ (сегодня на «тридцатке» выпускались 10 и 1 школы). Догуливали они рьяно с выходом, заходом и чечёткой. Мат лился рекой, пиво ручейками. Наташа в очередной раз злобно посмотрела на сопящего как ни в чём не бывало мужа: Витя дрых без задних ног и казалось ничего его не волновало, казалось даже пушкой Витю не разбудить. Наташа снова посмотрела на мобильный, лежащий на тумбочке рядом с её головой: часы показывали 4:57. Наташе стало обидно. Ей, конечно, на работу не нужно было, потому как выходной, но всё равно! Это не честно!
- Счастливчиков! – снова прошипела она, добавив ещё смачный толчок локтем в бочину.
Витя пошевелился, отмахнулся, произнеся что-то вроде «ин-нах!» и снова затих.
- Нет! – сказала в слух Наташа. – Это уже не в какие ворота не лезет! Счастливчиков! Рядовой Счастливчиков – подъём!
Очередной зловещий шепот она снабдила очередным толчком и проигрыванием мелодии «Вставай страна огромная» по средствам мобильного телефона.
- Счастливчиков, твою маму через коромысло!
- А? – встрепенулся Витя. Он ошалело замотал головой пытаясь понять, что происходит и по какой причине его оторвали ото сна. Впрочем, из царства грёз он окончательно ещё не вышел. – А? Чо? Уже на работу? Встаю, встаю. Натах, доброе утро.
Витя опустил ноги на пол, потом ненароком взглянул на свой мобильный. Циферки тоже светились. Витя протёр рукой лицо и глаза пытаясь понять: мерещится ему или нет? Оказалось, что не мерещится.
- Чо за дела? – повернулся он к жене.
Наташа к тому времени уже находилась в положении «сидя», она опёрлась спиной на стену, руки скрестила на груди, насупила бровки. Выглядела Ната в этот момент очень грозно. И очень красиво.
- Что за дела, Нат? – повторил Витя вопрос.
- Мне не спится, – буркнула Натаха.
- А? – раскрыл рот Витя. – Чиво? Ты смеёшься? Время пять часов, Нат! Мне через полтора часа на работу вставать!
- А я вообще не спала!
Витя тяжело (и очень грозно) вздохнул:
- А мне что делать? Сказочку тебе прочитать? Так слушай: Жили в славном городе муж и жена. И жили они долго и счастливо пока жена не разбудила мужа-боксёра в пять часов утра!
- Счастливчиков, – медленно произнесла Ната. – Не буди во мне зверя! Ты знаешь, что в гневе я страшна!
- Гнев тебя полнит, – огрызнулся Витя.
- Счастливчиков, – снова зарычала Наташа. – У тебя сейчас два варианта: первый – ты идёшь и разгоняешь этих пиндосов по углам…
- Второй будет?
- Будет. Но о нём ты узнаешь только когда выйдешь из комы! Быстро пошёл!
Витя обречённо вздохнул, понимая, что с беременной женой спорить бесполезно: лишняя нервотрёпка Вите была не нужна. Он поднялся с кровати, натянул шорты и тапочки и в таком виде отправился наводить «правосудие по-техасски».
На лавочке перед подъездом доживали свой выпускной трое парней. Витя вышел из подъезда, как выходили должно быть на смертный бой богатыри земли Русской. Несколько секунд у Счастливчикова ушло на то, чтобы оценить «трагедию момента»: ребята были спортивными, но бойцами они были никудышными (их выдавала пластика, вернее – отсутствие таковой), это Витя понял сразу. Плюс ещё и пьяные в молоко. Двоих Счастливчиков мог положить даже не вытаскивая правую руку из кармана шорт. Ну, а третий от этого зрелища сам в нокаут уйдёт. МС по боксу Виктор Михайлович Счастливчиков выбрал манеру поведения с пацанами: вежливо-угрожающая. Он понимал (в принципе) настроение ребят и (опять же в принципе) не осуждал их. Если бы не жена, то он о них даже и не знал бы, лишь бы грядки не топтали, да машины не били!
- Так, пацаны, – обратился Витя к выпускникам. – Я всё понимаю: выпускной, радостно на душе, все дела. Сам таким был. Но! Но завтра мне на работу. И это даже хрен с ним, но! Но! Но у меня жена заснуть не может. А знаете, что происходит, когда жена заснуть не может? Не знаете? А я вам расскажу: она начинает сношать мозг своему мужу. Знаете, что значит «сношать»? Трахать – по-русски. А я, знаете ли, чо-то не очень люблю, когда мне трахают мозги, так что… Так что, парни, давайте потише, а? Я с вами по-людски говорю. Ну, чо – договорились?
- Или что? – вдруг взбрыкнул один из парней. – Мусоров вызовешь?
Витя обречённо вздохнул. Счастливчиков окончательно проснулся, а это значило, что заснуть снова будет ОЧЕНЬ проблематично.
- Мусоров? – с улыбкой (в которой ничего весёлого не было) переспросил Витя. – Мусора сами приедут, когда им из морга отзвонят по поводу трёх трупов трёх несовершеннолетних мудаков. Фирштейн?
- А мне восемнадцать есть! – непонятно зачем вдруг поднялся с лавочки второй в светлом (но грязном) костюме.
Витя снова вздохнул.
- Значит по-людски не понимаем… – обречённо произнёс Витя.
Витя давно не дрался, да и на секцию уже год не ходил, но он продолжал тренироваться дома (отжимаясь и прыгая через скакалку, чем сильно смущал жену) поэтому с реакцией и скоростью у него всё было в порядке.
Парни даже не заметили как один из их товарищей (тот, что встал первым и был ближе к Вите) свалился на асфальт, судорожно глотая ртом воздух. А вышедший мужик снова стоял на своём месте рассматривая кулак. Как в фильме «Когда деревья были большими» – руки-то помнят! Бил он в живот. Но это был удар страшной силы и парню очень сильно повезло, что его не пронесло после такого удара.
- Всё, мужик, уходим! – встали оставшиеся.
- Друга своего заберите.
Парни подняли всё еще не пришедшего в себя товарища с асфальта и гуськом отошли за угол дома. Витя немного постоял, подышал свежим воздухом. Разумеется, он не был горд собой. «Ну вот – ребёнка избил. Блин, каким же я отцом-то буду? А если моего сына или дочь так же? Блин!» От этих мыслей Вите стало совсем тошно, он плюнул под ноги и вернулся домой.
А дома его ждала неожиданность: Натаха спала. И просыпаться дабы отблагодарить героя не собиралась. А вот Витя понял, что уже не заснёт, слишком сильны были впечатления от этого инцидента. Наташа была на втором месяце беременности и Витя с каждым днём стал чувствовать нарастающую неуверенность в собственных силах и возможностях. А также стал чувствовать ответственность. Теперь уже не только за себя и жену, но и за ещё пока не родившегося малыша.
Витя не любил чувствовать себя неуверенным (никогда свою неуверенность никому не показывая, даже Парфёнову), а потому, когда его посещали подобного рода мысли очень сильно бесился.
Вот и сейчас Витя сильно разозлился на самого себя, зашёл на кухню и стал варить кофе. Раз уж всё равно не заснуть, так хоть что-то полезное по дому сделать: может, Натахе завтрак сварганить? Хотя ведь всё равно до часу дня проспит. Везёт ей – выходной сегодня!
Витя приготовил кофе, достал тульский пряник в упаковке, раскрыл её и принялся за поглощения этих нехитрых продуктов.
Витины мысли невольно отнесли его в август 2005-го года, когда они отмечали рождение сына Парфёнова – Артура. «Это ж надо как Оксанка сподобилась – подарочек тебе, Колян, на день варения!» – шутили они тогда. А Парфёнов, казалось, вообще ничего не понимал, только лыбился как идиот, да ржал невпопад.
«Счастье», подумал тогда Витя.
Сами роды проходили ночью и к Оксанке пропустили только Парфёнова, а они вчетвером: Витя, Зураб, Колобков и Осокин стояли у стен родильного отделения и пили за здоровье новорожденного, роженицы, новоиспечённого папы и вообще всех, кто живёт на этой голубой планете с названием Земля. Пили, правда, не все – Осокин отказался категорически, даже по такому поводу. Витя в очередной раз удивился этому странному человеку:
- Слав, вот сколько лет тебя знаю, а не перестаю удивляться! У тебя брат рожает! Тьфу ты! Жена брата родила! А ты? Чо ты как чмо-то!?
- Да ладно вам, ну не пьёт и не пьёт! – вступился за Осокина Зураб, который говорил уже почти без акцента. Вернее акцент появлялся тогда, когда он этого хотел сам. – Зато мы за них всех выпьем, да? Ура!
Они заорали, но шёпотом (всё же ночь на дворе) и чокнулись стаканами с дорогим виски, а Слава стаканом с дорогой минералкой. Вышедший через некоторое время Коля был сам не свой: он шёл какой-то шаркающей походкой, смотрел как будто сквозь предметы – если бы друзья не знали Парфёнова, то подумали бы, что он наширялся. Но Коля наркоманом не был. Он теперь был отцом! А это звучит гордо.
Парфёнов, не говоря ни слова, опрокинул в себя полный стакан виски и произнёс:
- Парни… Это всё. Жизнь удалась!
И вот тут они уже не могли молчать – крики и визги слышала вся Дубна. Потом было много чего: Зураб чуть не расколошматил свой джип, когда парковался у дома Парфёнова (но, слава Богу, всё обошлось), потом они пили остаток ночи в Парфёновской квартире, Коля толкал тосты, плакал; потом, уже на следующий день (они забили на свои дела), бухали с дядей Андреем и дядей Вовой – соответственно – отцами Коли и Оксаны.
- Странно, – сказал вдруг Андрей Дмитриевич грустно.
- Что странного? – спросил Коля.
Они сидели (если можно так выразиться) за столом в большой комнате.
- Как быстро время летит… – усмехнулся Андрей Дмитриевич. – Казалось, только вчера я тебя впервые на руки взял, ты орал-орал, а потом вдруг меня по щетине погладил, – усмехнулся Парфёнов-старший и сам провёл рукой по лицу сына. – А теперь у тебя у самого щетина, ты теперь сам отец… Как быстро время летит, Господи!
- Ты его хоть на руки-то брал? – спросил дядя Вова.
- Я...
- Да куда ему! – встрепенулся, угасший было, Колобков. – Он же его уронит!
- Да типун тебе на язык, Юстас! – заорал Слава.
- Кто его от принтера отвязал? – возмутился Витя.
А Парфёнов оскалился озорно:
- Уроню, говоришь? – с этим словами он резко подскочил к Колобкову и как пушинку забросил его себе на плечи и стал крутить (благо обстановка комнаты позволяла).
- Э-э-э, Парфён, кончай! Я щас сблюю, ты чего!
- Сын, давай, действительно, опускай его, а то правда не сдержится! – сказал Андрей Дмитриевич.
- Это точно! Он у нас такой несдержанный! – заржал Слава. Единственный трезвый в этом вертепе. Шли вторые сутки запоя.
Парфёнов поставил Колобкова на место, даже не вспотев и не запыхавшись.
Снова начали пить.
- Господа, – подал голос дядя Вова. Отозвались не все. – Господа!!!
- Чего?
- Давайте не будем переть против неопровержимой истины…
- Да! Мы все в говно! – закончил за него Коля.
- Поэтому предлагаю выпить из вазы! – закричал, выливая содержимое вазы в окно, Парфёнов-старший. Он давно хотел выпить из вазы.
Что было дальше, Витя помнил смутно: вазу, кажется, все же удалось отнять, но вот во время «процесса отнимания» отец и сын разбили собственно «яблоко раздора», пару рюмок, поставили синяк совершенно невменяемому Колобкову и под конец этого круговорота выбили с петель одну из дверей. Потом Парфёновы долго лежали на полу, тяжело дышали и ржали как ненормальные. Остальное – как в тумане.
Витя пил кофе, вспоминал этот бардак и улыбался. Счастливчикову было хорошо, и он точно знал, что у них всё получится!

***

С того дня, когда они снимали выпускной в Дмитрове прошло несколько дней. Тома сдала фотографии, Осокин видеозапись.
Тома открыла дверь кабинета (она приходила одной из первых потому как жила в соседнем доме), шумно зашла в него, бросила сумочку на свой стол, у неё выпали ключи и вот тут-то и раздалось зловещее: «А-а-а!»
Ныл Осокин. Тома даже не сразу его заметила. Слава сидел в кресле, прислонив голову к стене, на журнальном столике рядом с ним стоял электрический чайник, пустая коробка чая и Славина чашка с его именем.
- Ося? А… А ты как здесь? – удивилась Тома, глядя на помятую, небритую и измученную рожу Осокина.
- Стреляли, – ответил Слава, пытаясь вылезти из кресла. Однако вылезти у него не получилось, так как все мышцы были чрезвычайно расслаблены. Получилось только подняться и снова опуститься.
- Я серьёзно, Ось, что ты тут делаешь?
Молчание.
- Ося… Ты меня пугаешь…
- Техника молотит, – показал в сторону одного из компьютеров Слава. Только сейчас Тома заметила, что один из компов работает, видимо гудение не было слышно из-за вентилятора.
… И тут Тома вспомнила. Вчера днём Осокин зашёл в офис по каким-то своим только ему одному ведомым нуждам и на самом выходе его поймал Дима Колганов.
- Слава! – крикнул Дима.
- Чего? – нехотя обернулся Осокин. Он вполне мог убежать, но несолидно как-то было.
- Слушай, Слав, – пожал Дима руку Осокину. – Тут такое дело есть.
- На мульён? – недовольно спросил Слава.
- Даже на два. Короче такое дело: тут в субботу свадьбу снимали
- Поздравляю, – кивнул Слава.
- Спасибо. Оператор… Короче, есть запись, которую нужно смонтировать. Тут, понимаешь, «молодые»-то куда-то за границу к родственникам едут, в Америку, по-моему… Куда-то недалеко, короче, и хотят запись своего бракосочетания взять с собой.
- А оператор?
- Что оператор?
- Ну, он жив и здоров?
- Ну, – не понял Дима.
- То есть у него глаза, руки есть, всё функционирует, да?
- Да. Это ты к чему?
- А чего ж он сам-то?
Тут до Димы дошло.
- Слава! – угрожающе покачал головой Дима. В принципе это не значило вообще ничего! Осокин спокойно мог послать Колганова далеко-далеко, где живёт Сулико, где не знают ушастого Кирю, но… Славе нужны были деньги. Он собирался покупать новую камеру, а Юльке нужно было купить новые шортики, которые вполне могли оказаться дороже камеры, так что…
- А оплата? – спросил меркантильный Осокин.
- Они готовы доплатить за скорость. Ту нам повезло – клиент состоятельный попался. Ну, так как?
- Когда нужно?
- К завтрашнему дню.
- О как?
- Да ладно, Слав, ты и не успеешь?
Слава был в отпуске. Времени у него было много, поэтому он решил не отказываться. В результате Осокин засел за монтаж в четыре часа дня, поставив рядом с собой чайник, упаковку чая и вентилятор. Закончил он только часам к семи утра. После того, как смонтированный фильм был поставлен на оцифровку, Слава отъехал на кресле к стене напротив и бессильно закрыв красные глаза задремал. На улице уже рассвело…
Всего этого Тома не знала, так как только мельком слышала обрывок фразы о том, что Славе нужно что-то монтировать. Она пожалела Осокина, погладив его по мокрым волосам. Оба напряглись.
- Так! – тут же вскочил с кресла не ожидавший такого проявления заботы Осокин. – Так-так-так!
- Так-так-так! – поддержала его Тамара, тут же принявшаяся искать что-то в межкомпьютерном пространстве.
- Так-так-так-так! – продолжал Слава. Он потрепал свои волосы, всунул руки в карманы, вытащил обратно, повертел головой, но не нашел ничего куда можно было бы смотреть.
- И ты все это так быстро сделал? – прекратила эту глупую паузу Тома вменяемым вопросом.
- Ага. Да, делов-то… Долго ли, умеючи ли…
Атмосферу разрядил появившийся Колганов:
- Здрасте вам! А чего это вы тут делаете? – улыбался жизнерадостный Дмитрий.
- Дима! – тут же подскочил к нему, как к спасителю, Слава. – Дима! Это… это! – Слава неопределённо махнул рукой в сторону компьютера. – Дима, это нереально! Дима, это четыре часа сорок минут на свадьбу! Дима!
Обычно свадебные фильмы Осокина (он не знал, как делают другие) продолжались три часа. Плюс, минус. Естественно снималось больше, но не столько же!
- Я всё понимаю, Слав.
- Дима! Но четыре часа сорок минут! Дима! Кто он? Покажи мне его, и я порву его… там ни одного кадра спокойного нет! Всё время рука трясётся, Дима! За что ты меня так не любишь? Он же всё время там говорит что-то, Дима!
- Я понимаю, Слав, – прервал этот словесный понос Дима. – Не успел?
- Что значит «не успел»? Что значит «не успел», Дим? Я и «не успел»?
- Так всё-таки успел? – обрадовался Дима, моментом высчитав свою премию за быстро и (надеялся Колганов) качественно сделанную работу. В Славиных фильмах было что-то… что-то цепляло Диму. Он знал, что Осокин любил фильмы Тарковского и старался подражать стилю операторов многих других хороших фильмов.
- Конечно, успел! – гордо поднял небритый подбородок Слава. – Ты за кого меня принимаешь? Между прочим, всю ночь тут сидел!
- Молодец! – похлопал отечески его по плечу Дима. – Отметим грамотой и доской почёта!
- Это хорошо, но лучше помогите материально! Там три часа ещё оцифровываться будет, может четыре, ещё по пятнадцать минут на диски, так что! Но это уже сами сделаете. Кстати, насчёт «материально», когда состоится выдача риса?
- Завтра зайди, Слав. Сегодня я им отзвонюсь, они приедут и заплатят, тогда и мы с тобой рассчитаемся, лады?
И опять же Слава мог отослать Диму куда подальше и потребовать гонорар сейчас, но Слава Диме верил. На том и разошлись.
Тома с непонятными чувствами смотрела в окно на уходящего Осокина. Слава был совсем не в её вкусе. Совсем! Тома была отличницей и ей всегда нравились парни именно из этой категории. Внешность в мужчинах её никогда не привлекала. Вот ум, а вернее интеллект совсем другое дело. Паша был на год её старше и считался одним из лучших студентов кафедры лингвистики. А Осокин? Тома знала, что Слава учился на пятом курсе заочного отделения Дубненского Университета кафедры «юриспруденция». Но учился он только постольку поскольку… Особенными знаниями и успеваемостью Слава не блистал. В его лексиконе частенько проскальзывали слова паразиты и дворовое прошлое. Паша же, хоть и выпивал иногда с друзьями, но делал он это культурно, в культурных местах и никогда не допивался до свинского состояния. Осокин же (Тома слышала пару его историй), судя по всему, в молодости сильно злоупотреблял зелёным змием.
С другой стороны Славик постоянно пытался шутить, что за Пашей не замечалось. Пашка считал, что всё это «клоунство» для мужчины неприемлемо. А Тома хорошую шутку любила и ценила людей, которые могут весело, а главное уместно в любой ситуации сострить.
За размышлениями о том, как устроен мир и почему он так устроен Тома и провела большую часть рабочего дня. Делать ей было, по большей части, нечего, поэтому она сидела за компом в кабинете, рылась в Интернете и одновременно следила за тем, как оцифровывается Славин фильм.
Потом пришёл Дима и позвал на летучку. Тома продолжала думать и рассуждать сама с собой (про себя, разумеется) даже на летучке, чем не могла не снискать гнева замдиректора (по совместительству жены директора). Пока Ольга Дмитриевна что-то рассказывала, ругала некоторых неродивых сотрудников (Тома, честно говоря, вообще не понимала, что она здесь делает? Что, Ольга Дмитриевна может научить её как ей правильно выстраивать кадр? Ловить момент? Вряд ли!), Тома совсем потеряла связь с происходящим и с отрешённым лицом сидела, глядя куда-то в одну точку на стене. Из размышлений её вырвала Ольга Дмитриевна. Она пристально посмотрела на Тому и с издевательским тоном спросила:
- Тамара Владимировна, а вам совсем не интересно?
Тома вырвалась из своих невесёлых размышлений и посмотрела на замдиректора с вызовом. Некоторое время они смотрели друг на друга, не обращая внимания на шёпот сотрудников. Затем Тома встала со своего места и не глядя на директоршу обратилась к Диме, как к непосредственному начальнику:
- Дмитрий Алексеевич, вас устраивает уровень выполняемой мною работы?
Дима поперхнулся. Его разрывали противоречия: с одной стороны ужасно хотелось помочь и поддержать девушку (так как Ольгу Дмитриевну, честно говоря, Дима, как и многие сотрудники, не уважал), а с другой стороны Дима был, что называется, «начальником по крови» и всегда считал, что инструкция – превыше всего. Если летучка, то будь добр сиди и слушай. И участвуй. По мере сил. Разрываемый этими противоречиями он подал голос:
- В общем и целом – да. Тамара Владимировна работает у нас с момента открытия, я считаю её очень грамотным и профессиональным фотографом и специалистом…
- Разрешите идти? – по-военному спросила Тома и, не дожидаясь разрешения, вышла из директорского кабинета.
Все оставшиеся в кабинете были в шоке.
Тома сидела в кабинете и кипела изнутри. После получаса кипения в кабинет ворвался Колганов:
- Ты чего творишь, подруга?
- Дим, достало! Всё достало! И она достала! Чего она ко мне цепляется всё время?
- Да потому что слушать нужно, когда вышестоящее начальство разглагольствует! – присел рядом Дима. – И не выпендриваться. Ну и чего ты добилась?
- А что? Уволит она меня?
- Ну, я за тебя словечко замолвил, – пожал плечами Дима. – Пурги нагнал там, короче, что ты…
- Да пускай увольняет! – словно не слыша Димы, продолжала заводиться Тома: – Пусть увольняет! Думает мне деться некуда? Да меня кто угодно на работу возьмёт! Варианты, слава Богу, имеются!
- На Осокина намекаешь? – спросил тихо Дима.
- Да хоть бы и на Осокина! А премия, Дим, премия за весну? Восемьсот пятьдесят рублей! Это ж комедия! Как псу кость кинула и… А-ай, да что я тебе говорю? Ты же сам всё прекрасно знаешь! Всё видишь! И все видят, что она совершенно не компетентна и… и… А Борисыч потакает, потому как иначе она ему такую истерику закатит! Что, мама, не горюй! Уши завянут!
«Типа как ты мне сейчас» – подумал Дима, а вслух сказал:
- Том, я постарше тебя буду… Я разных людей видел – хороших плохих, всяких, но… От этого не деться никуда, не душить же их, правда? Это уж совсем в УПК не вписывается. Нужно просто… потерпеть, что ли… не обращать внимания. Ты же знаешь, на кого не обижаются? Ты ж на меня не обижаешься? Вот, а почему на Дмитриевну взъелась?
- Ты хотя бы работаешь, а эта… слова даже подобрать не могу! У-у-у! Как она меня бесит! – топнула ножкой Тома.
- Ну, я не встречал ещё ни одного сотрудника, который был бы доволен своим начальством… Это только президента все любят, потому как он гарант! А так… Ты, Том, не кипятись, подумай получше, по полочкам разложи всё. Уйти-то всегда успеешь, а так… Тут на начало июля есть кое-чего, какая-то контора гуляет… во-от, Славке позвоню… Ты как?
- А причём тут Осокин? Нет, Дим, ты мне ответь – при чём тут Осокин? Если хочешь знать – он мне вообще не нравится!
«Хрен поймёшь этих баб», подумал Дима. За неполные двадцать девять лет Колганов повидал немало женщин, но так и не сумел разобраться до конца хотя бы в одной… Даже в жене.
- Том, слушай, давай мы на этом разговор закончим, а то я смотрю он несколько в иную плоскость уходит.
- В какую такую плоскость? – сощурилась Тома.
- В плоскость симпатий и антипатий. А нам сейчас это нужно меньше всего… Слушай, подруга, я тебе на сегодня отгул даю, давай иди позагорай там, по магазинам прошвырнись, а? А разговор этот мы всегда договорить успеем, лады?
Тома пристально смотрела на Диму, а потом молча взяла сумочку и вышла из кабинета.
А Колганов твёрдо для себя решил, что если Тома всё же уволится (а он этого не хотел), то они больше не будут брать баб-фотографов или операторов. Хватит. Намучались. Курица не птица, а баба не офицер.

[leonidus]

***

Это был вечер того же дня. Тома прошлась, как и советовал Дима, по городу и по магазинам, но не успокоилась, а только ещё сильнее накрутила себя. Сразу столько вопросов навалилось на девушку, что справиться или хотя бы расставить все вопросы по своим местам сил у неё не хватило. На улице Тома ещё как-то держалась, а вот придя домой и увидев, как Пашка в фартуке строгает что-то на кухне (что замечалось за ним крайне редко) опёрлась спиной на дверной косяк, медленно спустилась по нему и разрыдалась. Она и сама не смогла бы объяснить, что же было причиной такого поведения. Точнее – что именно? Скандал на работе или постоянные скандалы дома, когда она делает что-то не так, как хочет Паша?
Тома плакала, пытаясь ответить на последний из мучавших её вопросов, а тем временем Пашка быстренько поднял её с грязного пола (опять не пропылесосил!), напоил каким-то успокоительным, погладил по волосам (ей так нравилось, когда он гладил её своими сильными руками) и отвёл в ванную. Только там Тома, оставшись одна, и оказавшись в ванне наполненной горячей (в такую жару!) водой сумела успокоиться и расслабиться.
Тем временем зазвонил Пашин мобильный. Паша, вытерев мокрые руки, ответил:
- Алло?
- Алло! Паш, здорова, Осокин моя фамилия, помнишь такого?
- Смутно, – сморщился Паша.
- Это хорошо. Короче, Паш, слушай новую вводную, а то я Томе звоню, а у неё мобила не отвечает. Записывай!
- Я запомню, – буркнул Паша.
- Счастливый ты, а у меня память ни к чёрту! Ладно, лирика всё это, а где Тома-то?
- В ванной.
- Где? В ванной? Ну, ладно, всё равно запоминай: есть тема. Свадьба на седьмое июля, понял? 07.07.07! Короче только что позвонили, я-то до этого отказывался, но тут клиент хороший попался, состоятельный и упёртый. А им ещё и фотограф нужен! Смекаешь? Короче, Паш, у меня сейчас стрела с ними на площади Мира, там, знаешь, скверик есть и плита «почётные жители города»?
- Знаю, – хмыкнул Паша. Он-то БВ получше Осокина знал.
- Отлично. Короче: если Томе надо – пусть приходит. Я с ними в 21:00 встречаюсь в этом скверике.
- Как она вас там найдёт?
- Ну, меня-то она худо-бедно да узнает, а если не вспомнит, то записывай приметы: тёмно-зелёная футболка с Мапет-шоу, серые шорты, кроссовки белые, короткая стрижка слегка небрит, буду подпрыгивать на левой ноге и размахивать правой рукой, понял?
- Никогда в жизни не забуду, – хмыкнул Паша.
- Молодчик! Короче, если ей надо пусть подходит, потому как они оченно хотят на нас позырить, блажь такая… Ах, да! Ты ей намекни, что полторы цены! Так что… Ну, а если не надо… Ну, короче, пускай сама решает. Всё, Пахан, бывай!
- И тебе не хворать, – отключил мобильный Паша.
В этот момент из ванной комнаты вышла Тома – в полотенце на голове и Пашиной любимой футболке с Кинчевым. Паша всегда бесился, когда Тома напяливала что-то из его одежды, но сейчас устраивать разборок не стал – живы были ещё воспоминания о давешней истерики Томы, в суть которой Паша так и не въехал.
- Слушай, мась, тут Осокин звонил…
- Ну и что? Мало ли кто мне звонил? А причём тут Осокин-то вообще? – резко отреагировала Тома.
- Ну, может и не при чём… Бог с ним… А чего это ты так реагируешь?
- А что? Нет, я спрашиваю: причём здесь Осокин?
- Ну…
- Что «ну»?.. Ты… Ты что – ревнуешь? – улыбнулась Тома.
- Вот ещё не дело! – отвернулся Паша.
- Это почему? – улыбнулась загадочно Тома.
- По кочану.
- И, должно быть, по квашеной капусте?
- Тома! Не надо.
- Нет, – всплеснула руками Тома, так, что футболка немного задралась и испортила всю серьёзность момента. Об Осокине Паша больше думать не мог. – Нет! Я имею право знать – почему это меня никогда не ревнуют? А?!
- Тома, проехали!
- Нет! Я жду ответа на поставленный мною вопрос! И аргументов!
- Аргументов?
- Да!
- Ладно. Во-первых – Осокин мне не соперник.
- Это почему? – сама не ожидала Тома от себя такого эмоционального вопроса. Но Паша не обратил внимания, он всё ещё думал о её загорелых ляжках и…
- Ну, хотя бы потому, что я его видел. И не раз. И общался с ним. Он же клоун.
- А «во-вторых» будет?
- Будет. Ты же моя, Том. Моя.
«Ах, вот даже как?» – зло сощурилась Тома, но Паша расценил это прищур как призыв к действию и стал приставать. Так завершалось процентов восемьдесят всех семейных сцен.

***

Клиентами оказались сами молодые. Парень и девушка, которым лет было примерно как Осокину. Слава поднялся с лавочки и поздоровался с клиентами. После прелюдии жених спросил у Осокина:
- Скажите, Слава, я так понимаю, что это как фильм выглядит, да?
- Разумеется.
- Спецэффекты, музыка, да? – подала голос невеста.
- Музыка – да, а спецэффекты… Ну какие спецэффекты? Кинг-Конга нарисовать? Гостей размножить до легиона? Это, конечно, можно, но за очень дополнительные деньги… А так – конечно.
- Скажите, Слава, а какие-то рекламные материалы у вас есть?
- Рекламные материалы? – почесал небритую шею Слава, ему часто задавали это вопрос (что вполне естественно) и он каждый раз отвечал одинаково: – Вы знаете, я материалы не оставляю. Во-первых, – с моей стороны это будет не совсем этично. Ну, сами посудите – вам наверняка было бы неприятно, если бы вы узнали, что кто-то совершенно вам не знакомый смотрел вашу свадьбу?
- Ну, вообще-то – да, – кивнула невеста. Слава уже прекрасно знал, что на свадьбе, во время подготовки к ней и пару дней после неё главное это – невеста. Всё решает она, а жених так, для блезиру. Кошелёк ходячий. Поэтому если он договаривался о съёмке с невестой или (как сейчас) с обоими, то старался произвести как можно лучшее впечатление именно на невесту. Жених-то ей перечить никогда не будет. Скажете – хитро или не честно? Лицедействует Осокин? Мы все носим маски, подстраиваемся под кого-то, да и потом – ведь никого Слава не убивал и не насиловал, к тому же свою работу Слава выполнял честно – от и до. Единственное, что заставляло его выкладываться на подобных мероприятиях это действительно счастливые лица и глаза невест. За всё время, что Слава снимал свадьбы, он встретил только двоих женихов, которые к концу всего вечера не взбесились бы. Так что работал Слава именно на невест, а мужикам всё это (как это не прискорбно) – по барабану. Причём они этого даже и не скрывают. А некоторые (что помоложе) даже гордятся своим пофигизмом.
- Ну, а во-вторых, – продолжил Осокин. – Вам же меня кто-то посоветовал?
- Ну, – кивнул жених.
- Друзья или близкие? А они плохого не посоветуют. Согласны?
- Ну, в общем и целом – да, – кивнул жених.
- Скажите, Вячеслав, – снова подала голос невеста. – А фотограф?
- Фотограф? – Слава посмотрел на часы. – Сейчас девушка должна подойти…
- Ваша девушка? – тут же поинтересовалась невеста. В её мозгу тут же родилась мысль «как это романтично! Вместе работать на таком светлом событии как свадьба! Счастливые!»
- Нет, – улыбнулся Осокин. – Не моя.
- Значит фотограф девушка? – насторожился жених.
- Да. Девушка. Кстати, напрасно вы так нахмурились, если хотите, я могу дать вам адресочек её сайта, там выложены все её работы, многие даже на областных выставках участвовали. Некоторые даже в соревнованиях побеждали, так что...
Слава продиктовал адрес сайта Колчиной.
- Скажите, Слава, вы профессиональный оператор? – снова поинтересовалась невеста.
- Смотря, что вы вкладываете в слово «профессиональный»… Диплома у меня нет.
- А как давно снимаете?
- Свадьбы – года четыре, а вообще, сколько себя помню. Я ещё на старую кинокамеру отца в детстве умудрялся что-то снимать. Мне вообще нравится снимать, монтировать, возиться со всем этим… Так что я вроде как совмещаю приятное с полезным – и занимаюсь тем, что мне нравится и подрабатываю.
- А вы ещё где-то работаете?
- Конечно. Мне же двадцать два года, – удивился Осокин.
Жених с невестой переглянулись и Слава понял, что нажил себе врага в лице жениха, который, судя по насмешливым искоркам в глазах невесты, не работал.
- А где, если не секрет? – последовал очередной женский вопрос.
Слава уже хотел было ответить, но на горизонте появилась Томина фигурка (очень даже!) и Слава переключил внимание клиентов с себя на подходящую довольно улыбающуюся девушку.
Когда Слава увидел Тому, сердце в груди невольно ёкнуло. Осокин боялся, что она не придёт.

***

До свадьбы седьмого июля оставалась ровно неделя. Жарким субботним утречком 30 июня зазвонил Славин мобильный телефон. Зазвонил он мелодией из кинофильма «Криминальное чтиво», что означало, что звонит Тамара. Странно – Колчина ещё ни разу не звонила Славке сама, и эта мелодия (помните, Girl you’ll be a woman soon?) ещё ни разу не звучала. Слава удивился, но трубку поднял.
- Алло.
- Ося, мне скучно.
- Не понял, – помотал головой Слава. Спит он ещё что ли?
- Ну ты тупой, Ося!
- Я тоже рад тебя слышать, Том.
- Ладно, проехали. Так вот – как я уже сказала – мне скучно. Развесели меня!
- Как? Раздеться? Это точно тебя развеселит.
- Но я же тебя не вижу!
- Поверь мне на слово! Я тебя когда-нибудь обманывал?
- Кажется, нет, но ты мне ещё ничего серьёзного и не говорил. Осик, Пашка с отцом на рыбалку уехал, а мне скучно одной! Что предложишь?
Вообще-то у Славы был вариант. Они все через два часа ехали на Волгу, дабы отметить всей своей кучной компашкой два замечательных события: помолвку Зураба и беременность мадемуазель Счастливчиковой. До этого как-то не получалось, все ж занятые ужасно!
- Слушай, Том, не называй меня «Осиком».
- Почему?
- Мне всё время «Ослик» слышится.
- Иа?
- И бэ, тоже. Ладно, Том, короче, раз тебе скучно есть тема. Мы тут с друзьями едем отмечать два славных события, айда с нами, а?
Слава сам даже удивился своему предложению. Юлю он не пригласил.
- Куда идем?
- На Волгу.
- Загорать?
- Боюсь, что бухать. Но купальник можешь прихватить. Хотя, если хочешь, можешь без купальника, мы люди привыкшие…
- Почему-то не сомневаюсь. Ладно, Слав, куда и когда подъезжать?
- В десять часов на Центральной. На площади Космонавтов, ну ты знаешь, там аллея есть…
- Ага, знаю.
- Ну, вот там и встретимся. Пароль – трусы на голове.
- А разве пароль не поменяли? – хихикнула Тома.
- Пароль поменяли, а трусы нет. Ладно, давай до встречи и вот ещё что: не надейся уйти трезвой и рано. Лады?
- Лады!
Естественно никто к десяти часам утра не пришёл. Кроме Осокина, разумеется. Никто из их компании не страдал пунктуальностью, кроме (опять же) самого Осокина. Так что если встреча назначалась на десять утра, то смело можно было подходить к десяти тридцати и ещё оказаться самым первым и канючить потом, о том, что пришлось столько времени ждать!
Первым (после Осокина) пришёл Юра Колобков. Двое небритых чуваков обменялись рукопожатиями и объятиями, так как давно не виделись.
Юрка Колобков изменился. Первое изменение касалось его внешнего вида. Всё началось с того, что осенью 2006-го года Юрка посмотрел новый фильм своего любимого (теперь уже любимого) режиссёра Мартина Скорсезе – «Отступники». Эта картина собрала в себе целое созвездие голливудских актёров, в том числе и кадра по имени Леонардо Ди Каприо. Раньше-то Юра Лео за мужика вообще не считал, а вот посмотрев этот фильм проникся его талантом.
Юрик почему-то считал, что он похож на Лео – тоже невысокого роста, достаточно крепкий, светловолосый. Колобков отрастил бородку как у Леонардо в «Отступниках», перестал брить шею. В принципе и получился такой Ди Каприо для бедных.
Второе изменение касалось общественного поведения Колобкова. После того, как вечный бабник Парфёнов остепенился (женившись), Юрка стал главным бабником в их компании. Благодаря своему долгому общению с Осокиным Юра натренировал в себе неплохое чувство юмора. В его репертуаре было пять хохм, четыре анекдота и четыре истории которые позволяли ему снимать любое существо женского пола от 11-го класса до третьего курса. Этого диапазона Колобкову вполне хватало. Так что если подойти к любой выпускнице в его родной третьей школе и спросить у неё «кто такой Юра Колобков?» то процентов на семьдесят вы получите какой либо ответ. Девушки будут отзываться о Юре либо хорошо, либо наоборот – плохо. Равнодушными (в виду незнания такого кадра) останутся не многие.
Сейчас, правда, Юрик был один, но он уже заглядывался на проходящую мимо парочку барышень.
Вторыми подошла чета Счастливчиковых. Слава и Юра долго поздравляли Наташу с беременностью, та вежливо улыбалась, так как её уже достали с этими поздравлениями. Так же как и Счастливчикова.
(Однажды на чей-то вопрос о том «как они назовут ребёночка?» Витя шваркнул рукой по ляжке и прошипел сквозь зубы: «Рваная резина!» Да. Ребёночка Счастливчиковы заводить не планировали ещё года два, но… Счастливчиковы предполагают, а Бог располагает.)
Потом подъехало такси с Тамарой. Парни залюбовались её загорелой кожей и короткими шортиками.
- Тома, – протянула Колчина ручку для знакомства Наташе.
- Я вижу, – улыбнулась та.
Потом подошла Света Ресничкина. Последними явились, собственно, ещё одни виновники торжества – Зураб и Джульетта.
Зураб сильно изменился. За эти годы он стал стройнее, говорил теперь почти без акцента. Зураб научился контролировать свою речь и акцент у него появлялся только тогда, когда он этого хотел.
Внешне изменяться Зураб начал почти три года назад. Когда-то давно Зураб приютил у себя запутавшуюся девушку. Пригрел, накормил и спать рядом положил. Однажды вечером Зураб снял проститутку. Отработав несколько произвольных и обязательных программ они с ней разговорились. Так начался самый серьёзный роман из всех, что был у Джубадзе. Девушку звали Катя.
Встречались они достаточно долго. Впрочем, кому как. Зураб, по крайней мере, ни с кем больше так долго не встречался. То, что испытывал грузин к падшей русской девушке процентов на девяносто пять можно было назвать любовью. Катя очень помогла тогда Зурабу. Помогла забыть другую девушку, к которой он испытывал не меньшие, а может и большие чувства.
Всё шло хорошо. Катя совершенно устраивала Зурика, но однажды она, сказав, что поедет к родителям на выходные, – исчезла. Дело было накануне эпохальной Парфёновской свадьбы. От Кати не было вестей день, два, три, неделю. К концу августа 2004-го года Зураб, считавший, что девушка просто истосковалась по родному дому и поэтому не возвращается, тревоги не поднимал. Но ужё шёл сентябрь 2004-го года и нужно было девушку искать. Так получилось, что адреса и телефона своих родителей Катя ему не оставила. Зураб весь извёлся. Он осунулся, ещё больше почернел, пытался даже запить. Не получилось. В конце концов, он нанял частных детективов, благо к тому времени финансовые возможности уже позволяли – отец в качестве «откупа» оставил сыну несколько своих фирм, квартиру и джип, а сам ушёл к женщине и остался в Москве, где был основной бизнес Георгия Георгиевича. Зурик понимал, что оставленные ему организации и всё остальное это банальный откуп, но… Но он всё понимал. К тому же отец оставил Зуре не только это, но и свою поддержку, своё слово в пользу него. А это было немало.
Розыск бывшие сыщики МУРа вели почти три месяца. В результате – нашли. Правда Зураб больше хотел бы, чтобы они не находили её никогда.
Катя сорвалась.
МУРовцы выдвинули версию, что когда Катерина приехала в Москву от родителей, то встретила старых знакомых. Одному Аллаху было известно, о чём говорили подруги, но результат оказался плачевным – Катя сорвалась во все тяжкие. Сыщики выдвинули версию, что вероятно Катерину чем-то опоили или накололи. Но это была только версия.
В результате её пьяную (или обколотую) избил клиент. Да так, что, пролежав в реанимации сутки, Екатерина Кочергина скончалась. (А может и не клиент вовсе, а радостные, за счастливую судьбу Кати, подруги. Только Бог знает, как все было…)
Зураб проплакал над могилой целую ночь… А потом решил жить дальше.
Зураб жил-жил, работал-работал, пока однажды не столкнулся с землячкой по имени Джульетта. Столкнулся и не отпускал её от себя вот уже год.
Джульетта была настоящей кавказской красавицей – стройная, высокая (выше похудевшего Зураба), с большими и красивыми глазами, с густыми чёрными волосами…
Девушки (успевшие уже подружиться) шли впереди, а загруженные всякой всячиной парни плелись сзади. Юрик как-то изловчился и, невзирая на тяжесть рюкзака и пакетов с закуской, подскочил к Томе.
- Скажите, Тамара, а вам нравятся небритые молодые люди? – оскалился он из-под панамы.
- Смотря где, – улыбнулась Тома и обернулась в пол-оборота на идущего сзади Осокина.
- В каком смысле? Это то, о чём я думаю?
- Колобков, – подала голос Ната, – то о чём ты думаешь, никто и никогда тебе не сделает! Успокойся уже!
- Отстань, старуха, я в печали! – отмахнулся от Наты, как от назойливой мухи Юра. – И всё же, Тамара, что ты имеешь в виду?
- «Смотря где» это значит, что на фотографиях они мне нравятся, а так близко – нет.
Улица взорвалась Витиным хохотом, а посланный в далёкую даль Колобков вернулся в строй рабочих лошадок.
- А ничего девка, боевая, – заметил Зураб.
- Ещё какая! – улыбнулся Осокин.
Шли они на «их место», на этом местечке они отмечали многие праздники вот уже лет пять. Народу с утра было мало, что удивляло, но не настораживало, хотя на улице было не так жарко, кажется, где-то вдалеке даже плыла тучка.
- Я тучка-тучка-тучка, я вовсе не медведь, – пропел Юра.
- Ах как опасно тучке на Дубну лететь! – закончил за него Витя. – Давай раскладываться!
- Я не согласен! – взвился Колобков. – Оставьте свои грязные инсинуации, Виктор! Я прошу!
- Э! Юстас! А ну отстань от моего мужчины! – закричала Ната. – С чего это ты взял, что у него «грязные» эти, как ты сказал?
- Инсинуации, – подсказала Света.
- Точно! Инсинуации! Ничего они не грязные, сама проверяла!
Тома изо всех сил старалась не засмеяться, но всё же не получилось и смешок вырвался наружу.
- Это только начало, – шепнул ей Зураб.
- Добро пожаловать в ад! – повернулся к Колчиной Витя.

***

Это был совсем не «ад». Томе очень нравились эти ребята: весёлые, где-то пошлые, но совсем чуть-чуть, живые какие-то. Ей не очень нравились Пашины друзья способные говорить либо о машинах, либо о компьютерах. Либо судачить о том кто кого и где. И ещё «куда». Её порою тошнило от этих совсем не мужских сплетен здоровых парней.
С этими людьми всё было по-другому. И Осокин предстал перед ней совсем в другом свете. Он совершенно нормально и адекватно (совсем не грубо, но всё равно с подколками) общался и с Натой, со Светой и с Джульеттой. С Зурабом вполне грамотно они обсуждали то, кто же всё-таки будет новым президентом. И ни слова о компьютерах или работе. Казалось, что ребят совершенно не интересовало то, чем каждый из них занимается. На самом деле, конечно, это было не так. Тома поняла, что ребята не тратят время на эти разговоры, так как очень редко видятся и у них есть, что обсудить.
И подколки в компании были органичны и, казалось, вообще являлись тем, на чём основывалось их общение. Но подколки не грубые и не злые, а… Когда подкалывали друг друга Пашины друзья – несло помойкой. Один раз даже двое друзей пошли драться – так друг друга достали. Тома не могла представить, что Колобков или Счастливчиков могут вот сейчас встать и пойти драться из-за этих самых «инсинуаций».
И Зураб оказался очень интересным и разносторонним человеком. Не ограниченный на чём-то одном, как многие её знакомые. Томе очень нравилось чувство юмора рыженькой Наташи.
Тома, конечно же, знала, что Наташа была беременна (тем более, что ни один тост за это произнесли). Но животика у Счастливчиковой ещё не было, хотя всё же было заметно, что обычно субтильная Ната поправилась. И поправится ещё. Когда Наташа повернулась спиной к Томе та, впервые за весь день, заметила её татуировку. На спине Счастливчиковой цвёл целый букет из пяти алых роз, уместившийся на одном чёрном стебле, корень которого уходил куда-то в плавки.
- Вить, а что ты сделаешь, если вдруг поймешь, что ты Наташу теряешь? Что она готова уйти от тебя? – вдруг сам собой вырвался вопрос мучавший её (правда в несколько иной формулировке. И спрашивать она хотела не Витю, а Пашу).
На мгновение стало тихо. Колобков и Зураб поперхнулись пивом. Слава спустил солнечные очки с глаз на нос, Джульетта и Света переглянулись. Витя некоторое время молчал ошарашенный странным вопросом девушки, которую он видит в первый раз в жизни. Первой заговорила Ната:
- А действительно! – стукнула она кулачком по травке. – Что ты будешь делать, Счастливчиков? Я думаю, что здесь всех это интересует! – не понятно было издевается Ната или говорит серьёзно, её глаза, как всегда, насмешливо блестели. – Ответь девушке!
- Насмотрелись домов два, блин! – буркнул Витя, уронивший от неожиданности шашлык. – Что делать буду? Что же я буду делать? – он подошёл к жене, присел рядом, отхлебнул из стакана с пивом. – А вот что: хряпну кулаком по столу и скажу «сидеть, мля! Ишь, придумали, уходят-приходят! А в доме жрать нечего! Марш на кухню, женщина!» – с Витей тоже никогда не понятно: шутит он или говорит серьёзно.
Колобков заржал в голос, а Слава поправил бейсболку.
- Вот так и живём, – развела руками Ната.
- Слушай, Том, ты же тоже свадьбы снимаешь, как и Ося? – спросила Джульетта.
- Снимаю. Фотографирую, в смысле, – кивнула Тамара.
- А сама-то не замужем? – спросила ветеран «семейного фронта» Света Ресничкина.
- Нет, – смутилась слегка Тома.
- А чо так? – сощурился Витя. – Нет, пойми меня правильно, ты задаёшь такие вопросы, а мы ведь тоже не щи лаптем хлебаем.
- А хоцца? – не дал ей ответить на Витин вопрос Юра.
- Ну-у… Это такой вопрос… Действительно очень серьёзный и сложный, требующий долгого раздумья, взвешивания…
- А если серьёзно? – усмехнулся Слава.
- Конечно, хочу, Ось, – повернулась к нему Тома, а Юра отсел подальше.
- Кстати! – вскрикнула Ната. – Ося! А как там Юлечка поживает? Скоро ли я буду кушать на твоей свадьбе праздничный оливье?
- Шутишь что ли? У меня на эти свадьбы уже стойкие рвотные позывы, как у гинеколога сами знаете на что… Я вообще пока жив – не женюсь.
Своим ответом Слава словил неодобряющие взгляды абсолютно всех присутствующих дам. И Витин взгляд, но Витин по другой причине. Зависть.
- И этот человек снимает самое знаменательное событие, которое только может быть? – фыркнула Ната. – Куда катится наша страна?
- Нет, Нат, тут всё сложнее… Я, честно говоря, вообще не понимаю смысла этого… этой церемонии… Только тс-с! Никому не говорите!
- Почему смысла не видишь? – спросила Джульетта.
- Фарс. Или трагифарс. Называй как хочешь. Обряд какой-то непонятный. Какое-то это язычество… А я человек крещёный и язычеством увлекаться не имею права.
- Дурак ты, Ося! – подытожила Света.
- Ну, я ж и не спорю, – легко согласился Слава.

***

Свадьбы бывают разные. Бывают интересные, да такие, что самому аж приятно и самому хочется броситься зажигать в центр танцующих, а бывают… Эта свадьба, слава Богу, получилась хорошей. Она получилась хорошей даже несмотря на то, что очень многие гости были людьми состоятельными. С репутациями. Но никто не превратился от выпитого в свиноподобное подобие человека. И наоборот ни одного человека не осталось равнодушным.
Свадьбу гуляло семейство известного предпринимателя Владимира Александровича Бояринова. На которого, кстати, вот уже два года работал Коля Парфёнов. Коли, естественно, среди приглашённых не было.
Гости веселились, танцевали, пели, участвовали в конкурсах, организованных тамадой. Славе давно так не работалось. Так… душевно, что ли. Томе тоже. Она с огромным удовольствием перещёлкала своим фоторужьём всех малолетних детей всех без исключения гостей, естественно не забывая о происходящем с молодыми.
Слава мельком посматривал на буквально светящуюся от счастья и удовольствия Тому и в сотый раз говорил про себя «какая же она красивая!». Однако с красивыми дамами Осокину никогда не везло, поэтому и здесь он опасался… Чего опасался? Осокин и сам не смог бы себе сформулировать. Страшно было получить отказ от той, которая ему так нравилась! К тому же девушка была почти замужней. Жили вместе Тома и Паша уже года три. Вон Зураб со своей Джульеттой уже после года решил свадьбу сыграть, а эти? А действительно: что эти-то?
Слава сделал определённые выводы, что что-то Тому не устраивает. Но Тома была девушкой очень странной (или наоборот – совершенно обычной): она всё равно оставалась с Пашей, несмотря на то, что её многое не устраивало в том, как они живут. Причину такой твёрдой позиции (а на самом деле очень хрупкой) выявить было трудно. Слава, правда, попытался это сделать и у него кое-что да получилось.
Слава снимал сейчас тост одного из гостей, а сам вспоминал вечер того дня, когда они все вместе отдыхали на Волге. Сидела ватажка почти до ночи. Стало холодать. Тома, на которой ничего тёплого не было, только топик, то и дело вздрагивала от порывов ветра, который дул с Волги. На обратном пути Юра Колобков не терявший надежды по поводу Томы пару раз спрашивал что-то вроде «тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?» Тома с упорством заслуживающим лучшего применения твердила, что тепло. В конце концов, Слава не выдержал и сам набросил на Колчину свою джинсовую рубашку (Юра решил, что Славик эту рубашку именно ради этого и брал). Она тут же укуталась и, показалось в темноте, посветлела лицом.
- Здорово. И сколько он очков получил?
- Десять, – довольным от нахлынувшего тепла голосом ответила Тома.
- Ага, – усмехнулся Слава. – По тысяча бальной системе.
Они втроём оторвались от остальных и шли впереди. Томе стал названивать Паша. Девушка долго не решалась: брать, не брать? И если брать, то что говорить? Если сказать, что она дома? Она не знала вернулся ли Паша домой или остался с отцом в гостях у дяди. Если вернулся, то при таком раскладе гарантирован скандал. А скандала не хотелось. Но, похоже, скандала всё равно было не избежать.
- Да нет, Паш… Я гуляю. На «тридцатке». Нет, с Ленкой. Ну, точнее мы гуляли, а она домой пошла уже, я такси как раз собиралась вызывать… Паш, да нет… Да не отключала я телефон! Я на связи! Алло… алло… Опять трубку бросил.
- И кто у нас муж? – попытался разрядить обстановку Юра.
Но Тома юмора не поняла и ответила:
- Как же я устала! Всё надоело! Я не хочу домой!
- Можно нескромный вопрос? – снова подал голос Юра.
- Ну.
- А почему ты это терпишь?
- У него двадцать два сантиметра.
- Везёт дуракам! – присвистнул Слава.
- Это точно, – потемнела глазами Тома.
- А если серьёзно? – не унимался Колобков.
Тома долго молчала, явно думая о чём-то своём, молодые люди тоже молчали, не мешая работе мысли. Наконец, она произнесла:
- А кому я ещё нужна? Кто меня вытерпит?
Слава сжал зубы и отвернулся на фонарь, который они как раз проходили. На улице Ленина было пустынно и тихо, что свойственно для Дубны. В Дубне можно спокойно гулять хоть всю ночь. Слава смотрел на чернеющее в далеке ДК «Октябрь» и мысленно проклинал себя и вообще всё!
Можно было, очень даже можно было, вот прямо сейчас жахнуть в воздух «мне нужна! Я вытерплю!» Но… Но мешала порядочность. Или глупость. Слава прекрасно понимал, что уводить девушек нужно именно в такие моменты. Когда их отношения на границе жизни и смерти. Когда они в размолвке и девушка сама точно не знает нужно ей это или нет. Проще всего было взять её тёпленькой вот прямо сейчас, но…
Это было бесчестно.
Слава хоть и недолюбливал Пашу (по понятным причинам), но он его всё же уважал. И так поступить с человеком, которого уважаешь – неправильно. Нужно было отнимать Тому по-другому… Как-то по-другому.
К тому же существовала ещё одна загвоздка – Юля. О которой Слава немного подзабыл. Ему очень не хотелось огорчать девушку. Он прекрасно понимал, что любви нет и быть между ними не может – слишком уж они разные, но… Но это с его стороны. Он почему-то догадывался, что Юля испытывает к нему нечто большее, чем он к ней. Она, правда, никогда ничего подобного не говорила, но всячески намекала. Однако, как это не прискорбно было, но с Юлей придётся завязывать. Слава не хотел обманывать девушку. Занимать чужое место. Она ещё вполне сможет найти… кого-то другого сможет найти.
Поэтому Слава промолчал в этот момент сжимая до хруста зубы. И отвернулся чтобы она не дай Бог не прочла что-то в его взгляде. Только через несколько дней до него дошло, что может быть Тома именно для того и говорила, чтобы он заорал ей? Тома хоть и прикидывалась самостоятельной, но ей ОЧЕНЬ нужно было, чтобы её взяли и повели за собой. Этим она отличалась, скажем, от той же Наташи.
А потом… А потом, когда они втроём вышли с Ленина на Центральную (кишащую молодёжью) вдруг скрипнули автомобильные тормоза и из машины вылез Паша собственной персоной. Сказать, что он удивился, увидев свою девушку в чужой рубахе, да ещё и в опасной близости от владельца этой рубахи, значит не сказать ничего.
Паша был повыше Славы и чуть больше. Раньше Паша активно занимался рукопашным боем. Глаза его налились злобой. Они долго стояли и смотрели друг на друга.
- В машину, – как-то уж слишком агрессивно ПРИКАЗАЛ Паша Томе.
Тамара мельком взглянула на Осокина и, отдав ему рубаху, залезла в салон.
- Поговорим? – подошёл вплотную к Славе Паша.
- Легко.
Они отошли в тёмный дворик. Встали у стены дома, а Юра стал вызванивать Витю или Зураба, которые как-то уж слишком отстали.
Тем временем Паша не теряя времени объявил Осокину:
- Ты, если ещё раз к ней подойдёшь – я тебя зарою, – произнесено это было как-то уж слишком самоуверенно (как будто перед Пашей не человек стоял, а фантик) – Понял?
Слава чуть было не заржал на всю улицу.
«Дать бы тебе сейчас, паря, по яйцам, тогда и посмотрим кто кого зароет», однако в слух Слава сказал совсем другое:
- Ты меня сейчас так напугал! Так напугал! Подожди я сейчас в землю сам зароюсь, чтобы ты руки не запачкал. Хорошо?
- Глумишься? – схватил его за футболку Паша.
- Руки убери. Про твои достижения на ниве просвещения и рукопашного боя я слышал, только для меня это ни хера не значит. А знаешь почему?
- Интересно почему?
- Потому что мы росли в разных условиях. Ты качался в тренажёрном зале и пинал балду на матах, а я различные тяжёлые штуки таскал от звонка и до звонка. Я – злее!
Наконец к Колобкову подошли остальные.
- А где Ося? – спросила Наташа.
- Слушай, Вить, – игнорируя Наташин вопрос, прошептал Юра. – Вить, там сейчас, наверное, Осокина бьют!
- Наконец-то! – вздохнула Ната.
- Кто? – удивился Витя.
- Да вон Томкин хахаль, – махнул Юра в сторону машины.
- Так и знал, что из-за неё проблемы будут, – вздохнул Витя. – Пойду порву его.
- Подожди, – остановила его Джульетта.
- Чего ждать-то? – удивился Витя.
- Пусть мужчины сами всё решат, – ответила Джульетта.
- Они же мужчины, – кивнула Ната.
А Паша продолжал пугать:
- Ты ей никто, понял? Ты чего, парень, потерялся? Ты кем себя возомнил? Соблазнителем?
- Человеком.
- Ты человек?
- Не тебе решать.
- Короче, слушай меня очень внимательно: если ещё раз её рядом с тобой увижу – пи…ц тебе урод, понял?
- А ты переспроси, а я отвечу!
- Я тебя предупредил! – развернулся Паша.
- Ну-ну.
Паша на глазах у компании прошёл к машине и сев в неё стал что-то эмоционально выговаривать Томе.
- Нат, ну можно порву? Ну, очень хочется! – стонал Витя как ребёнок, которому не покупают очень хорошую и красивую игрушку. – Ну пока не уехал! Ну, пожалуйста!
Конечно Витя лицедействовал. Разуметься он не был зависимым от насилия инфантилом, но… Уж очень настроение было куражливое. Если бы Витя действительно хотел – пошёл бы, ни у кого не спрашивая, вытащил бы этого обморока из машины и зарыл его в асфальт. И вся Центральная была бы свидетелем того, что Паша таким и приехал. И сделал бы это Витя потому, что ЧУЖОЙ посмел поднять руку на СВОЕГО. Невзирая на все их с Осокиным прошлые «непонятки». Но Осокин вернулся живой и невредимый…
Слава понятия не имел что нужно было сказать или сделать Томе, чтобы Паша разрешил ей сегодня идти и работать. Тома совсем не выглядела как несчастная барышня, которую все обижают (Славе сразу вспомнилась старая хохма: Ваш муж ущемляет ваши права? Лучше бы он мне права ущемлял!). Тома была свежа и весела. Но это было только на первый взгляд...
Свадьба уже подходила к концу. К Осокину (уже собирающему вещи) подошёл один из гостей (один из нетрезвых гостей) и пожал ему руку благодаря за работу. Когда Слава разжал ладонь в ней осталась тысячная купюра.
- Подождите! – позвал мужика Осокин. – Мне вообще-то уже заплатили, так что это лишнее.
- Ты чего, парень? Это ж за уважуху! Бери и не парь мне мозги.
Осокин так и остался стоять с раскрытым ртом, потом он прикинул, что, в принципе, чаевые ещё никто не отменял, да и не сделал он ничего нечестного. И подкупать вроде его никому и в голову не придёт. Кому он нужен? Поэтому Слава перестал по совету мужика «парить мозги» твёрдо решив, что половину отдаст Томе. По-чесноку.
Тома тоже уже собиралась. Она вообще-то давно уже своё отработала и в принципе вполне могла идти домой, но почему-то не шла. Хотя понятно почему не шла.
- Ну, что, Тамара? – бодро подскочил к ней Осокин.
- Ничего, – безразлично ответила она.
- Как? Совсем ничего?
- Совсем.
- Том, что случилось? Опять?
Молчаливый кивок.
- Слав, я не хочу домой. Если бы ты знал как я устала!
Слава присел рядом на корточки и посмотрел снизу вверх:
- Так. Я всё понял. Надо тебя выручать: значит так, у меня тут кое какая сумма вне гонорара внезапно организовалась, так что мы сейчас с тобой хватаем такси и несёмся ко мне.
- Куда?
- На «тридцатку»! Покажите мне Москву, москвичи! Погуляем, потрендим за жизнь, а … А Отелло своего пошлёшь на… Ну, ты знаешь куда.
- А?..
- Всё-всё-всё, атакуем, Тома!

***

Что такое дом? Дом это там, где тебе хорошо. Где тебе всё знакомо и все тебе там рады. Осокин преданно и честно любил «тридцатку». Любил, её в том числе и из-за того, что её по периметру можно было обойти минут за сорок не особо напрягаясь. Любил людей населяющих её, несмотря на то, что с некоторыми были не совсем «тёплые» отношения, любил «тридцатку» потому, что это был его дом. Ему много раз предлагали переехать на БВ или в Институтскую Часть, но Слава отказывался, мотивируя это тем, что он любит свою родину. А как можно уехать от любимой?
Слава не во многих городах бывал… Были и Питер и Варшава, но Дубну он любил искренне и нежно, и другую любить не хотел…
Они с Томой шли по местами тёмным, а местами хорошо освещённым фонарями, улицам. Предварительно они забросили вещи Славе домой. Ночь была тёплая и безветренная. На улице было хорошо и людно. Слава рассказывал Томе про дома «тридцатки». В принципе никаких очень уж важных или красивых домов здесь не было, но почти с каждым домом у Осокина была связана история. Истории, правда, были в основном однообразные, но…
- В этом подъезде я пил, в этом в первый раз поцеловался, здесь… здесь тоже что-то было, не помню, пьяный был, это парк, вот памятник, вот это проходная ДМЗ, здесь я отпахал несколько хороших лет, это «Патриот», ну ты в курсе, это пожарка, привет Тёма! Это стадион «Волна», это вот новое поле, говорят Роман Абрамович программу финансирует. Не знаю, может, врут. Это вот баня.
- Слав, ты много пил? – вдруг спросила Тома.
- Много.
- А почему?
- Из принципа. Раньше я из принципа пил, а теперь я из принципа не пью.
- Странно…
- Да ничего странного.
- А я бы сейчас чего-нибудь выпила бы.
- Легко, спонсорские денежки имеются. Пошли в магазин.
Единственный магазин, который работал в это ночное время была «Радуга» на Центральной (нет, не единственный, но до второго идти долго). Вокруг «Радуги» как всегда крутилось много народу.
Слава знал почти всех на три года старше себя и на столько же младше. С кем-то он пил, с кем-то играл в баскетбол, с кем-то просто здоровался, но оба здоровающихся не знали имён друг друга. Такое бывает. В «Радуге» Осокин наткнулся на парнягу по имени Гарик и прозвищу Гаврик. С Гавриком было ещё несколько парней и девушек.
Вся компания тепло поздоровалась со Славой, они обменялись репликами отвлечённого содержания. А Томе было хорошо. Ей было тепло и уютно. А что ещё нужно человеку? Только тепло и уют. Её никто не доставал нотациями, никто не ругал, не ограничивал… Сейчас совершенно не уставшая Тома была готова идти куда угодно за Осокиным. Слава продолжал балагурить, покупая спиртное. Потом он предложил с компашкой зарулить в одну беседку в соседнем дворике.
- Я тебе на гитаре сыграю, – прошептал он горячо ей на ушко.
Тома согласилась. Как-то слишком легко, она даже сама удивилась этому своему решению. Ведь до этого она всё никак не могла решить – кого из парней выбрать, а сейчас выбор свершился как-то сам собой. Видимо Томе просто надоело, что всё время кто-то решает всё за неё.
Компания вошла во двор, оккупировала беседку. Оставалось только достать гитару.
- У меня есть! – подала голос Агата.
- Пошли! – подпрыгнул Осокин, а Томе шепнул: – Я сейчас.
Вся компания была года на два младше Осокина и знал он их ещё с того момента, когда учился в школе. Взрослели они у него на глазах. Особенно на глазах взрослела девушка по имени Валя, и прозвищу Агата. Она с детства тащилась с группы «Агата Кристи» и они с Осокиным даже придумали взаимные приветствия: Слава, когда встречал Агату всегда говорил «Опиум – навсегда!» А Агата отвечала Славе «Чёрный пёс Петербург – навсегда!» («Опиум» это один из самых известных и удачных альбомов группы «Агата Кристи», по совместительству он был любимым альбомом Агаты. Ну, а «Чёрный пёс Петербург» просто потому что название запоминающееся. Слава любил все альбомы «ДДТ»)
Агату и Осокина связывала совместно проведённая (в засосах и зажиманиях) ночь в одном из подъездов «тридцатки», но дальше у них как-то не заладилось. Они остались друзьями.
Слава стоял у подъезда Агаты, ждал пока она выйдет и решал про себя: да или нет? Слава тоже сделал выбор. Сегодня будем отбивать Тому, а дальше… Сегодня он ей всё скажет.
Наконец из подъезда вышла Агата с гитарой.
- А чья гитара-то, Агат? – спросил по дороге Слава.
- Брата, – ответила девушка.
- Брат тоже на гитаре играет?
- Играл, – не согласилась Агата, а Слава многое понял про эту семью.
Они все вчетвером (он, Колька, Юрка, Витька) заболели музыкой одновременно. Купили в складчину гитару, одну на четверых, и стали учиться играть. Во дворах. Без аккордов, без всего. Кто-то одно покажет, кто-то другое. Лучше всех играть научился Парфёнов, который делал это почти профессионально. Вторым по уровню игры был Витя, но он давно не практиковался. Юра и Слава были примерно на одном уровне «чуть выше среднего». Когда они стали постарше, каждый купил себе по гитаре, но сохранилась она только у Парфёнова (он свою первую гитару холил и лелеял) и у Счастливчикова. Слава свою где-то на пьянке потерял, а Юра разбил её в общаге МАИ.
Каждый играл что-то своё. Слава, например, первыми научился играть песни группы «Чиж и Ко», Коля «ДДТ», Витя «Наутилус», а Юрка навострился наяривать «Арию» и «Алису». Ну и «секторуха», конечно. Куда же без «Лирики» или «Колхозного панка»? В последствии каждый научил другого песням «своей» группы и в итоге… в итоге все четверо достаточно прилично знали многое из репертуара этих групп.
Именно, кстати, с «Лирики» и начал Слава, после того, как настроил гитару. Не сказать, что у Осокина был красивый голос, да и слуха почти не было, но ведь это и не требуется. Важно всё делать от души!
Тома сидела со стаканом «Мартини» в руке и в кромешной темноте смотрела на наяривающего на гитаре Осю:

Ты со мною забудь обо всём,
Эта ночь нам покажется сном!
Я возьму тебя и прижму как родную дочь,
Нас окутает дым сигарет!
Ты уйдёшь как настанет рассвет,
И следы на постели напомнят про счастливую ночь!

Тома понимала, что поёт это Осокин для неё, а Паша никогда не пел. Судя по всему – Слава решил пройтись по всем композициям, которые вызывают в девичьих сердцах приятные чувства. После «Лирики» последовали две песни ЧИЖа – «Перекрёсток» и «Я подобно собаке», потом последовало «17 лет» ЧАЙФов, потом снова ЧИЖ «18 берёз», а добил почтеннейшую публику Слава романсом на стихи Есенина «Не жалею, не зову, не плачу» этому романсу он научился у Парфёнова.
Хорошо сидели, немного выпивали. В темноте беседки Тома не видела глаз Осокина. А глаза смотрели на неё.
- Слав, а что вообще пить не хочется? – спросил Гарик-Гаврик.
Осокин улыбнулся в темноте. Ему этот вопрос задавали часто. Даже слишком часто. Каждый раз он отвечал по-разному: хохмил, огрызался, вообще не отвечал.
- Я тебе сейчас, Гарик, расскажу одну историю, которая произошла со мной в декабре прошлого года. Как раз очередная годовщина должна была быть моего «не пития». Так вот значит: гуляю я по городу. Думаю о своём. Мысли не очень радужные, как это обычно бывает… Так вот, думаю, что вот сейчас, вот одну мыслишку до конца додумать и всё – в «Юность» пойду, вискаря вжарю, а потом пойду и тупо пузырь белой в калитку засажу. Это, кстати, очень не трудно. Так вот иду я по улице, думаю, головой верчу по сторонам и натыкается мой взгляд на такую картину: стоят трое парней и пытаются клеиться к двум девчонкам, а парни… Караул! Ну, возрастом может с меня будут, ну, чуть постарше, небритые, кожанки какие-то потёртые, грязные, штаны какие-то спортивные, как из жопы извлечённые… И самое-то смешное, что орут девчонкам, а девчонки приличные и на них внимания не обращают, так вот, орут что-то типа: «Всё нормально будет! Посидим, выпьем, все дела!» Ну и в том же духе. Придурки. Они потом сразу в магазин ещё за пузырём пошли, ну, после того, как девушки их отшили. И я вдруг ясно понял – я ТАК не хочу! БОЛЬШЕ не хочу! Потому что я так же ходил! Было время… Но я так больше не хочу! И не буду! Я же понимаю, что если я снова начну пить – я сопьюсь. И окажусь, скорее всего, на кладбище. Потому как это – всё. Край. Тупиковая ветвь развития.
Слава вдруг вспомнил 2004-й год. Они тогда с Витей сильно повздорили и даже подрались, а потом Осокин начал пить. Сначала он прогулял три рабочих дня, потом взял отпуск (отпуск был оформлен вообще без его ведома, постарался отец Славы, тогда ещё работавший в «ОВЕКСе»), не появлялся дома, обитая где-то у своих собутыльников. Потом, когда отпуск кончился, Слава вернулся на работу (всё это время их бригадир Саша Ерёмин его прикрывал как мог), но приходил то пьяный, то с похмелья. В конце концов нервы руководства не выдержали. Между начальником производства и отцом Славы произошёл длинный разговор, закончил который начальник так:
- Ну, ты же понимаешь! – говорил он шёпотом. – Ты же понимаешь, на ком лучше всего устраивать показательную порку, чтобы не повадно было? На сыне мастера!
В результате Славу выперли с работы, выходное пособие и вообще все свои деньги он пропил. Впрочем, вопрос уже был не в деньгах, а в здоровье Славы. Отец пытался поговорить, вразумить, всколыхнуть сына, но у него ничего не получилось. Слава всегда был очень упрямым… Но в одно прекрасное утро Осокин проснулся с разбитым носом (с тех пор у него нос с горбинкой) и понял – баста! Слава с огромным трудом отлип от кровати, по стене прополз до ванной и долго-долго смотрел на своё отражение. С того декабрьского дня Осокин не пил вовсе…
- Во даже как? – покачал головой Гарик.
- Да. Именно так.
Слава встал, аккуратно поставил гитару. Немного посидели, поговорили. Тома то ли от выпитого, то ли от внезапно нахлынувшей усталости (а скорее всего всё вместе) стала дремать на плече Агаты. В беседке даже говорить тише стали. Наконец Осокин решил, что это никуда не годится и подошёл будить Тому.
Она открыла правый глаз и первым, что она увидела был Осокин. Лицо Томы расплылось в улыбке и вовсе не пьяной, а нормальной – человеческой. Слава извлёк Тому из объятий Агаты (с которой Тома уже почти подружилась) и попрощавшись с честной компанией парочка ушла восвояси.
- Куда? Домой? – спросил Слава, когда они отошли на приличное расстояние от дворика.
- Нет.
- Слушай, а можно нескромный вопрос? – провёл он пальцем по её правой руке. Томе было холодно, по рукам бегали мурашки.
- Валяй, – ответила Тома, покрепче прижимаясь к обнимающему её Осокину.
- А как тебя твой благоверный-то отпустил? Дьявол всё ещё продолжает скупать души?
Тома долго молчала, наконец, она вздохнула тяжело:
- А он и не отпускал… Слав, мне всё надоело, я так устала! Я не хочу домой, Слав!
- Та-ак! Мне это надоело. Я тебе сейчас один вещь скажу, не знаю уж насколько умный, только ты не обижайся!
- Валяй, – великодушно разрешила Тома.
- Тома, Тома, слышишь меня?
- Слышу.
- Тома, ты почти каждый день мне говоришь эти фразы, а, позволь спросить, зачем? Нет, не зачем ты мне это говоришь, а «зачем»? Просто – зачем? Ты говоришь, что не хочешь домой, но всё равно с упорством идиотки возвращаешься! Каким там мёдом намазано? Почему ты возвращаешься?
- Я не знаю, – опустила голову Тома.
- А я знаю! Ты не знаешь, а я знаю!
- И почему же?
- А потому что: либо ты его так сильно любишь! Но если бы ты его действительно любила, то не говорила бы, что ты «не хочешь домой» постороннему парню! Понимаешь? Посторонним такое не говорят! Если… Если не хотят, чтобы их услышали! Я тебя услышал! Я понимаю, я всё понимаю, что я тебе никто! Скорее всего, даже не друг! Но, так уж получилось, что ты мне стала совсем не чужой! А значит своей. Своим я стараюсь всячески помочь!
- Ты сказал «либо»… Есть ещё варианты?
- Есть! Бог есть и любовь есть! Так вот, либо ты его любишь, что не странно, так как вы живёте уже хрен знает сколько времени вместе! А раз любишь, то, Тома, иди-ка ты за него замуж!
- Дельная мысль.
- Нет! И мы оба это знаем! Потому что ты его не любишь! А почему всё время возвращаешься? А потому что он хороший человек! Чёрт, сейчас язык отсохнет от таких слов, но он – хороший человек! Надёжный! Скорее всего, ласковый, но! Но! Он не твой! Не твоё это! А возвращаешься ты домой, потому что привыкла возвращаться! При-вы-кла! И ещё, потому что боишься!
- Боюсь?
- Да! Боишься! Неопределённости! Это простительно – ты женщина! Но ты ещё и человек! Судьба-то твоя в ТВОИХ руках! А не в Пашиных! Я понимаю, он стена! Которую хер сдвинешь, но! Тома, поверь мне, лет через двадцать ты очень сильно пожалеешь, что выбрала стену, а не свободу выбора! Ты же женщина! Пожалеешь, но будет поздно! Пожалеешь, если это не твоё, а если… Вот прямо сейчас, скажи что он твой! Скажи! Что ты без него прожить не сможешь! Что детей от него хочешь! И я тебе поверю! Я закончу этот разговор! Скажи!
Тома молчала. Слава тоже молчал. Он не был доволен тем, что сказал сейчас Томе, не был доволен тем, что вот сейчас она уже дошла до кондиции и её спокойненько можно брать тёпленькой, если… Если применить всё своё красноязычее и если… если всё, что он сейчас ей наговорил – правда. Если это действительно так.
С другой стороны, а если это не так? Если он сейчас ошибается? Если Тома сделает выбор в пользу него, а потом пожалеет? Он-то, Слава, не пожалеет точно, а вот Тома… Он ведь отбивать её собирался не для того, чтобы просто отбить. И не для процесса, который соседствует с «отбиванием».
- Хорошо, я понимаю! – продолжил Слава. – Я понимаю, что тебе нужно, чтобы Я это ТЕБЕ сказал! Я облегчу тебе задачу! Выходи за меня замуж!
- Что? – обалдела от такого Тома.
- То! Я тебе предложение делаю! Ты знаешь моё отношение к браку, но! Но выходи за меня замуж! Завтра прям, нет, завтра ЗАГС не работает… В понедельник идём заявление писать! А? Или может на колено встать? Извини, кольца нет, но будет – обещаю! Обязательно будет! Так я встану! Ну?! И вся улица будет свидетелем! – на улице, правда, уже никого не было, но Слава, тем не менее, проорал: – Тома, выходи за меня замуж! Я тебя люблю!

***

Они ехали в такси на Большую Волгу. Ждать до утра не было смысла – оба бы не заснули. Тома твёрдо решила, что не будет больше прятаться от Паши, сейчас она всё ему скажет! Томе было очень жалко Пашу, несмотря ни на что ей было жаль Пашу. Он действительно был очень хорошим человеком.
Она согласилась с Осокиным. Она сделала, должно быть, самый важный и смелый шаг в своей жизни. Но вот теперь, когда они уже подъехали к дому, когда она одна вошла в лифт и нажала на кнопку ей, вдруг, стало очень страшно. Так страшно, что она даже отшатнулась к стене лифта, когда двери открылись.
Она на ватных ногах подошла к двери, вставила ключ в замочную скважину, но дверь отворилась сама, как будто её ждали. Дверь открыл Паша. «Ну, всё, – подумала Тома. – Сейчас начнётся!»
Но ничего не началось.
- Том, ты где была? Я так волновался! Могла бы позвонит хотя бы! Тома, ты чего? Том, что-то случилось? Подожди, мась, тебя кто-то обидел? Где сумка, Тома? Тома, что случилось? Отвечай, Том, я же переживаю!
- Паш, нам нужно поговорить, – дрожащим голосом сказала Тома.
- Давай поговорим, только я сначала тебя чаем напою, а то вон руки какие холодные! Что случилось-то, Том? Устала? Точно никто не обидел? Тебе зелёный? Том, ну расскажи, что случилось-то?
Тома чувствовала, как дрожат её веки и что она вот-вот расплачется. Наконец, она сделала выбор.
- Паша…
Слава сидел на скамеечке возле дома напротив. Он видел, как на кухне их квартиры зажёгся свет. Видел Пашин тёмный силуэт на фоне окна. Слава прикрыл глаза и стал слушать город. Было очень тихо и только лёгкий ветерок шевелил листья деревьев. Слава вдохнул аромат лета. Странно, но здесь совсем не пахло городом или ещё чем-то неприятным, здесь пахло летом! Свободный летний воздух будоражил дух и сознание. Слава откинулся на спинку скамеечки, слушая ветерок и вдыхая аромат растущего рядом деревца. Было очень тепло и очень свободно.
Он просидел на этой лавочке весь остаток ночи.

***

- Слав, я… я выхожу за муж.
- Это я понял.
- За Пашу.
- Это я тоже понял.
Они говорили на лестничной площадке. Тома приехала на следующий день за сумкой с фотоаппаратом.
- Ты так реагируешь…
- Как?
- Спокойно!
- А что мне – плакать?
- А?
- Тома. Я тебе говорил, про выбор? Выбор – это твоя свобода. Твоё мнение и только ТВОЁ. Ничьё больше. Ты сделала СВОЙ выбор. Я уважаю тебя и твоё решение.
- Слава, зря ты так…
- Не зря.
- Я его люблю!
- Дай Бог вам счастья. Я говорю честно и искренне.
- Слав, а ты… Ты свадьбу не снимешь? Лучше тебя ведь никто не снимет.
- Нет. Том, я, хоть в это и трудно поверить, но я всё же немного человек. И у меня просто остановится сердце.
- Слав, ты как? Не обижайся, Слав, так…
- Так сложилось исторически, – положил Слава ей руку на плечо. – А я и не обижаюсь. Я же сказал, что уважаю твой выбор. Удачи вам.

ЭПИЛОГ

- Привет, Юль.
Вместо ответа Слава схлопотал звучную и смачную пощёчину. Он не удивился и даже не пошевелился:
- Рассказали?
- Рассказали.
- Я…
- Жаль мне тебя, Слава. Сука ты дешёвая. Не звони мне больше никогда!

КОНЕЦ

Россия. Московская область. Наукоград Дубна.
26 мая – 2 июня, 2007год.

[leonidus]

«Наберут по объявлению!»
Home literature

представляет:

«ИНФОРМАТОРЫ»

Часть первая

«Мы из телевизора»

От автора

Все события и персонажи рассказа являются вымышленными. Любые совпадения с имевшими место реальными событиями – случайны. Совпадение фамилий и названий предприятий с реально существующими – так же являются случайными. Этот рассказ является художественным произведением, все изложенное в нем – авторский вымысел, а фактура не может быть использована в суде.

***

Главные действующие лица:

Полина Немкова;
Сергей Ростов;
Вячеслав Осокин;
Елена Ганина;
Светлана Комарова;
Андрей Максанов;
и др.


***

- В эфире новости. Вас приветствует информационная служба Телеканала и я Елена Ганина. Сегодня в выпуске: На очередной встрече с жителями города депутаты обсудили проблемы с движением на плотине ГРЭС. В физкультурно-оздоровительном комплексе «Радуга» состоялись соревнования по мини-футболу. Белый снег, серый лёд, проститутка по асфальту идет… Э-э! Это что такое? Что за народное творчество? – Ганина повернулась налево, там за окном находилась главная аппаратная, где сидели и ржали во весь голос три идиота. – Валерусик, убери предателей из аппаратной! Давайте исправляйте это! Алё, гараж!
Но Ганину слушали уже плохо, Осокин и Олеся Радужная практически валялись на полу, режиссер – Валерик Цеборковский – тоже не мог сдержать смеха: перед ним на стеллажах удобно расположились несколько контрольных мониторов, в которых в свою очередь расположилась Лена Ганина. Она строила страшные глаза и Слава с Олесей поняли, что это им с рук не сойдёт: Ганина любила Цоя и идея вбить в телесуфлер пародию на Виктора Робертовича пришла Осокину ещё вчера, но вчера во время записи новостей Слава был на съемке, поэтому наполеоновский план по освоению суфлера пришлось оставить на сегодня.
Небольшая разрядочка для в общем-то очень напряженного сегодняшнего дня ребятам была нужна. Ганина по-прежнему шумела за стенкой (хоть Валерик и выключил звук на пульте, но стена не было толстой и ребятам все было отлично слышно).
- Ладно, давайте исправляйте там всё, – вытерев слезы с глаз, бросил через плечо Валерик (кудрявый брюнет, слегка моложе сорока).
Олеся ущипнув Осокина села за компьютер и стерла эту и ещё несколько лишних строчек, которые ждали Лену ниже.
Слава решив не дожидаться гнева Ганиной быстренько слинял из аппаратной в операторскую (в народе именуемую «императорской») пить чай перед съёмкой.
В корреспондентской было как всегда прохладно и шумно. Света Кузнецова (заместитель директора Телеканала), сидя в огороженном уголке, разговаривала с кем-то по телефону, договаривалась по поводу завтрашнего прямого эфира. По средам на Телеканале проходил прямой эфир. Гостями были люди разные, а с 2008-го года дважды в месяц гостем был мэр города. Один раз эфир проводили молодые сотрудники Телеканала: это были либо Стас Екимов с Олесей Радужной, либо это была Поля Немкова.
В коридоре Слава чуть не столкнулся с Ингой Соколовой, которая шла с монтажа из третей монтажки. Слава аккуратно обогнув хрупкую Ингу, чтобы не сбить её своими костями, прошел мимо бухгалтерии и, наконец, войдя в императорскую, плюхнулся на диванчик и уставился в монитор телевизора. Телик стоял на шкафу. Он был стар. Даже не так… Он был супер стар. Во. Так вот. Так как на Телеканале (в частности в операторской) было прохладно, а телевизор был старым и советским – он моргал. То есть, развивать умение кивком говорить «да» – удобно, но смысл фильма или передачи не уловить…
Кивать Слава и так умел неплохо, поэтому через некоторое время это моргание ему надоело. Заварив чай Осокин удобно расположился за столом главного оператора Телеканала Игоря Циборковского. Слава достал линейку и тетрадь, в которой операторы записывали используемое во время съёмок оборудование и какие-либо претензии к оному. Слава разлиновал ещё несколько страниц, отхлебнул чай и удобно развалился на кресле Игоря.
- Оса, готовность пять минут! – вбежала в операторскую Ганина, натягивая свитер. – Белоусов уже приехал!
Слава встрепенулся, посмотрел в окно – действительно, из «Баргузина» как раз сейчас выгружались Андрей Максанов и Галя Морозова.
Слава был несказанно рад тому, что ему удалось избежать гнева Ганиной, поэтому он тут же подорвался (недопив чай) к сейфу с аппаратурой. Доставая кофр с камерой и штатив, Осокин поинтересовался у Ганиной (смывающей грим около раковины):
- А куда хоть едем-то? Чего снимаем?
- Рекламу снимаем, – коротко ответила Ганина.
- А раскадровочка имеется? – осторожно поинтересовался Осокин.
В ответ на вполне нормальный вопрос Ганина посмотрела на Славу таким взглядом, что тот пожалел о своём чрезмерно длинном языке. Перекидываясь фразами отвлеченного содержания съемочная бригада продвинулась по коридору. Встретив в корреспондентской Андрея, Слава пожал тому руку, перехватив аккуратненько чемодан с осветительной техникой.
- Оса, шнеля! Заказчик ждет! – подбодрила Осокина Ганина, надевая пальто.
Максанов засмеялся, а набивавший в это время какой-то текст Стас кинул через плечо:
- Удачного боя, брат!
Слава коротко кивнул и пошел за бодрошагающей Ганиной.
В это время Света Комарова оторвалась ненадолго от телефонного разговора и крикнула (не надеясь, собственно, на ответ) в первую монтажку:
- Андрюша, а ты меня на монтаж не зовешь ещё?
В ответ Комарова услышала монументальную (вошедшую уже в легенды) фразу Жеглова:
- Ждите…
Другого ответа Света, собственно, и не ждала, поэтому вновь приступила к телефонному разговору.

***

Полине Немковой было 24 года. В коллективе (и не только) её называли – Немка. Это прозвище Поля получила не только из-за своей фамилии, но и из-за своего происхождения.
Поля родилась в Германии в семье одного из командующих ЗГВ (западной группой войск). Большую часть своего детства Поля провела за границей, однако, когда было принято решение выводить ЗГВ из Германии она несказанно обрадовалась своему возвращению на Родину. В Россию. Отец с мамой во время их пребывания в Германии летали в Россию, а Полечку в силу её малого возраста с собой не брали. Полина же много слышала о России и заочно её очень любила.
После возвращения на Родину семья Немковых ещё какое-то время жила в Москве. Поля училась в школе. Проблем с языком у неё не было, так как мама её по образованию была преподавателем русского языка и литературы. Она и привила Поле любовь к чистой и красивой русской речи.
Однако потом отношения у мамы и папы разладились и в конце девяностых мама с Полей перебрались в свой родной город. Подмосковную Дубну.
Однако, несмотря на фактический разрыв и юридический развод отец Поли Сергей Николаевич дочку очень любил, продолжал он симпатизировать и маме, поэтому Полина до сих пор получала всевозможную помощь от отца, сейчас уже генерала. Например, на недавний день рождения Поля получила в подарок от отца автомобиль. Пежо.
Полина закончила Университет по специальности экономист, но заниматься чем-то связанным с полученной профессией ей не хотелось. Ещё учась в университете Полина стала пописывать статейки в университетский вестник. А уже позже она подрабатывала в редакции одной из Дубненских газет.
Писала Поля хорошо, красиво и грамотно. От её заметок и статей не попахивало «кирпичностью». Было видно, что у девочки есть чувство стиля и свое видение событий. А для журналиста это было немаловажно.
Ей предлагали войти в штат газеты на полную ставку, но Поля отказалась. Она загорелась другой идеей. Она хотела «в телевизор». Не для славы, а потому что там было больше возможностей реализовать свой потенциал.
Она не знала почему – может и из-за своего влиятельного отца – но её взяли практически сразу. Генеральный директор отправив документы в бухгалтерию отправила двадцатилетнюю девочку к своему заместителю – Светлане Викторовне Комаровой.
Этот разговор Поля запомнила, наверное, на всю свою жизнь. Беседа проходила в конце очень тяжелого трудового дня. Разговор состоялся в курилке. Они закурили, Света усталыми глазами посмотрела на красивую молодую девочку.
- Я сейчас тебя спрошу, а ты мне постарайся ответить, – начала Света. – Ты хочешь играть в репортера, или быть им?
На какое-то время в курилке воцарилось молчание. Они затягивались сигаретами и пристально смотрели друг на друга. Света первой нарушила молчание:
- Это очень честный вопрос и я жду на него честного ответа. Скорее всего от меня уже не зависит, будешь ты работать у нас или нет. Как я понимаю решение уже принято. Мне просто хочется понять с кем я имею дело.
- А что значит «играть в репортера»? – спросила вдруг Поля.
- Ну… Город маленький, сама понимаешь. Голова из телевизора, поклонники и все такое… Ну, возможно, это тоже неплохо… По началу… Так как? Ты не обижайся и не смотри на меня волком. Пойми, если я тебя так спрашиваю, значит понять про тебя что-то пытаюсь.
- Я хочу быть репортером. Не в том уже возрасте, чтобы играть.
В то время Телеканал только переехал из здания Университета в новое помещение на Большой Волге. Понемногу разрастался штат и техническое оснащение. Света прикрыла ненадолго усталые глаза.
- Ну, дай Бог. Ладно, пойдем, познакомлю тебя с коллективом.
Первыми людьми с кем познакомилась Поля были Игорь Циборковский, Лена Ганина и Андрей Максанов, они сидели в операторской, пили чай и смеялись.
Первое время к Поле присматривались, потом, когда поняли, что та действительно ХОЧЕТ работать ей стали доверять нечто более серьезное. Изменилось и отношение.
Ведь журналистика, телевидение в частности, это действительно наркотик. Наркотик легализованный. Ведь Дубна не Москва, не так много событий происходит в городе, да и аудитория намного меньше, но… Но что-то держало многих людей здесь. Явно не зарплата. За почти четыре года (на весну 2008-го), что Поля проработала на Телеканале коллектив сменился наполовину. Андрей Максанов как-то сказал ей во время одного из корпоративных праздников:
- Вот… Вот бывает так… Бывает всё за…т, и денег нет, и съемок до фига и… и хочется бросить всё это, уехать куда-нибудь в Москву, хоть денег заработать… – потом он посмотрел в Полины зеленые глаза, широко улыбнулся. – Но вот когда вспоминаешь, что есть такие парни и девушки, снова жить хочется!
Максанов был прав и в другом. Были здесь и те, кто не увольнялся, но кто просто работал здесь. Как на любой другой работе. Как на заводе, в КБ. А кто-то жил здесь и не врал ни себе, ни другим в том, что говорил – я фанатик. Как сказала как-то Галя Морозова: «не важно образование, не важен талант, тут главное – чтобы глаза горели!».
У Поли глаза горели до сих пор. Она старалась писать сильно, душевно и грамотно. В какой-то момент ей даже разрешено было проводить иногда прямые эфира. Никто не говорил об этом в слух, но многие догадывались, что Комарова готовит себе смену в лице Немковой.
Со временем Поля освоила и техническую сторону работы – она изредка стала сама монтировать собственные сюжеты.
На Телеканале было три монтажки и три монтажера. Один из них – самый профессиональный – Андрей Жеглов. Ещё две монтажки периодически меняли своих хозяев. Почти два года назад в монтажке номер три «поселился» Петр Корчагин. Во второй монтажке хозяйки (да-да, три хозяйки меняли друг друга) менялись чаще. В конце концов, когда последняя из хозяек второй монтажки отправилась в декретный отпуск, директор Телеканала приняла волевое решение – перевести Полю на должность монтажера, оставив ей при этом возможность делать N-е количество авторских сюжетов (или же программ) в месяц и проводить прямые эфиры. Поля и не возражала. Теперь у неё была возможность делать программы так, как она хотела сама. Теперь от неё зависело больше. Ответственность была больше. И Поле это нравилось.

***

- Привет.
- Привет.
Они встретились на встрече выпускников в феврале. Слава очень давно не видел Галю Счастливчикову (теперь Николаеву). Хотя, собственно, и желания большого её видеть у него не было.
- Ты прекрасно выглядишь, – улыбнулся Слава, помешивая в кружке чай.
- Хм. Ты тоже… Гладко выбрит, трезв, нормально одет… Странно.
- Что странно?
- Несмотря на полное фиаско в личной жизни, ты прекрасно держишься, Осокин.
- А ты ничуть не изменилась… Все такая же добрая.
- Да перестань, Слава! Я раньше тебе этого не говорила, но теперь скажу – я тебя ненавижу, Осокин. Ты же мне жизнь сломал! Я же любила тебя, Славочка! А ты…
- Галя, я тысячу раз извинялся. Могу извиниться в тысячу первый, но это ничего не изменит. Потому что дело не во мне, дело в тебе. Извини, но разговаривать на эту тему у меня нет настроения.
Слава поставил чай на стойку бара в «Высшей лиге», развернулся и отправился в гардероб. Находиться здесь у него не было больше настроения, тем более, что Парфеновы не придут, а Колобков уже обнимался с кем-то. Слава надел куртку и кепку и уже вышел на улицу, как вдруг она его окликнула:
- Ты же неудачник, Осокин! Я тебя ненавижу! Ты посмотри на себя! Кто ты есть-то? Ты же гнус! Жалкий операторишка! Ты никто, Осокин! Почему ты ещё не спился? Почему ты не пьешь-то, Славик? Тебе же только это и остается, из-за убогости своей! Вы посмотрите на него! Живет с родителями, работает на сраном дубненском канале! И кем!? Оператором, Господи! Чего ты улыбаешься? Не смотри на меня, как на равную! Ты неудачник, Осокин! Ничтожество! Ничтожество… ничтожество…
В этот момент «Баргузин» тряхнуло и Слава проснулся. Ему редко снились сны, о событиях, которые происходили на самом деле. Осокин повернул голову влево. Судя по тому, что у Ганиной глаза были «по пять рублей» ухабина и её вырвала из царства сна.
Лена посмотрела в окно и ласково спросила у Белоусова:
- Андрюшенька, а куда ты нас привез?
- Только бы не Махачкала, только бы не Махачкала! – скрестил пальцы Слава.
- Пф, – фыркнула Ганина.
- Так Кимры, как заказывали.
- Слава Богу! – выдохнул Осокин.
Ганина снова фыркнула, и снова посмотрев в окно, заметила:
- Похоже на Дрезден после бомбежки…
- Ну, – пожал плечами Андрей Белоусов. – Это уж не ко мне. Куда сказали, туда и привез. Хочешь, позвони президенту…
- Я думаю, нужно десантироваться, – зевнул Слава. – Атакуем, Лен?
- Ага, шашки наголо.
Они выбрались из «Баргузина» и Слава тут же правой ногой оказался в мартовской до безобразия мокрой луже. Почувствовав, как холодная вода сквозь трещину в кроссовке пропитывает его носок Слава погонял желваки и, посмотрев на притихшую Ганину, сказал тихо:
- Теряю свежесть…
В этот момент к ним подбежала какая-то женщина, лет тридцати пяти. Она внимательно осмотрела прибывших: высокий небритый парень в черной бейсболке и зеленой «натовской» куртке, видимо, был оператором, а симпатичная шатенка среднего роста в темно-сером пальто, судя по всему, была той самой Еленой Ганиной, с которой она разговаривала по телефону.
Они поздоровались, Ганина сразу же начала расспрашивать об объекте съёмки, а Слава притих, оглядывая внушительных размеров помещение. Внутри его недобрые ожидания подтвердились. Снимать предстояло в двух павильонах, в которых почти не было освещения. Слава потихонечку начинал ненавидеть мебель вообще и мебельные магазины в частности.
- Еб…ть, – прошептал Слава, когда зашел в первый павильон.
Более сдержанная Ганина, понимавшая сложность следующих трех Осокинских часов, погладила его по локтю.
Предательски хлюпал правый кроссовок, Слава поставил на пол штатив и чемодан со светом. Хрустнул пальцами на руке, и подумав о том, что «раньше сядем, раньше выйдем» приступил собирать аппаратуру, напевая песенку из мультфильма про мамонтенка.

***

Это был непростой день для всех.
Телеканал сегодня работал по полной программе. Раннее время записи новостей (13 часов дня, обычно новости писались не раньше трех дня) было вызвано тем, что на четыре дня была запланирована съемка в студии. Снимать предстояло какого-то гусляра. Так как на то, чтобы грамотно выставить студию нужно было время вот и пришлось записывать новости в авральном режиме. К тому же редактор новостей на этой неделе – Лена Ганина – должна была полвторого уезжать на съемку рекламы, поэтому она с самого раннего утра напрягала корреспондентов на предмет написания подводок к их сюжетам. Подводки пришлось писать до того, как были написаны тексты к самим сюжетам. А это трудновато. Однако и Олеся, и Сергей, и Инга Соколова с поставленной задачей справились. Поэтому в то время как в аппаратной Валерик монтировал выпуск новостей, в монтажках вовсю шли монтажи сюжетов. Записать и сжать выпуск новостей нужно было как минимум до трех часов дня, потому что потом в аппаратной должен был начать хозяйничать Костя Котов – звукорежиссер Телеканала.
- Мы все! – вышла из своей монтажки Поля.
- Полечка, ты супер! – послал ей воздушный поцелуй Валерик. – Летит уже?
- Уже летит! – ответила поцелуем Немкова. – Название – Стол в ДМС. Время – 5:17.
- Ни фига себе! – воскликнул Валерик. – О чем они там совещались-то? Серхио, во ты размахнулся!
- Хы, – хмыкнул, вышедший из монтажки вслед за Немковой, Ростов. – Валер, все претензии вон, в кабинет начальства. У меня изначально минуты на три текста было, плюс синхронны.
В это время зазвонил телефон.
- Алло, Телеканал, – подняла трубку Инга Соколова. – Да, Людмила Петровна. Здесь. Сереж, вместе с Максановым зайдите к Людмиле Петровне, – положив трубку, сказала Соколова.
- Тра-та-та-там, – пропел похоронный марш Андрей, вставая из-за компьютера, на котором раскладывал пасьянс.
- Интересно, на кой мы ей сдались? – поинтересовался Сергей.
- Щас, наверное, будет кроликов из шляпы доставать, – хмыкнул Андрей.
- Или наоборот, – усомнился Ростов.
- Или наоборот, – согласился Андрей.
- Может, пока время есть сгонять за вазелином?
- Да брось, вдруг ещё обойдется?
- Блажен кто верует…
Перекидываясь подобными фразами ребята прошли в кабине директора мимо секретарши Жени. Андрей подмигнул девушке и положил ей на стол конфету «Рафаэлло».
Однако никаких карательных санкций ни к оператору ни к репортеру со стороны начальства не поступило. По мере разговора Людмила Петровна (изначально суровая) смягчалась. Собственно, речь шла о сегодняшней съемке (не хватало операторов, Осокин был на съемках в Кимрах, третий оператор – Золотницкий должен был через час уехать на съемку с Олесей Радужной, а Лёша Барлесов был в отпуске) и съемке в выходные. Снимать сегодняшнего гусляра Сергей согласился, согласился он и на съемку в выходные. На вопрос с кем будет снимать Илья тот, не долго думая, ответил:
- С Барлесовым, наверное.
На том и разошлись.

***

Сергею было двадцать пять. И отец и мама Ростова были стоматологами. И, разумеется, мечтали о том, что сын выберет их профессию и станет хорошим зубным врачом. Однако мечты родителей разбились о суровую действительность. Прочитав в девятом классе мемуары одного из известных российских военных журналистов Сергей загорелся идеей стать репортером. Не обязательно военным, можно и просто. Родитель пытались переубедить сына, но их попытки были тщетны. Сын думал только об одном.
Как только закончились занятия в десятом классе Сергей стремглав помчался в редакцию Дубненской газеты «Весть». Показал главному редактору свои небольшие художественные рассказики и несколько заметок о школьной жизни. Главный редактор дала добро и Сергей все лето провел в редакции выезжая вместе с опытными корреспондентами на различные события. Та же история повторилась и после одиннадцатого класса.
Практика в газете не помешала Ростову поступить в Дубненский Университет на кафедру лингвистики. Благо, способности к языкам у него проявились ещё в школе. Отучившись в Университете полтора курса Сергей попал в другую медиаструктуру города – на Телеканал. Он в то время ещё располагался в здании Университета. Появление шустрого черноволосого мальчика с умными синими глазами было воспринято двояко. С одной стороны сотрудники считали, что тот просто «играется», а с другой были отзывы знакомых репортеров «Вести», которые отзывались о Ростове только с положительной стороны. Говорили, что парень безумно талантлив, что не по годам зрелые тексты заставляли мурашек бегать по коже даже очень взрослых и опытных корреспондентов. Вот только… Характер у парня был чересчур… трудно было подобрать слово для характеристики, но после паузы журналисты все же говорили это слово – жестким. Сергей Ростов был парнем горячим и вспыльчивым. У парня была какая-то неестественная тяга к справедливости. Обостренное её восприятие. Многие считали, что ему это будет только мешать.
Телевизионщики прислушались к газетным коллегам и стали смотреть на Сергея по-другому.
В результате через какое-то время его всё же взяли на полставки в качестве корреспондента. И нужно сказать, что развитый, не закостеневший язык Ростова обедни телевизионщикам не испортил. Сергей пару раз в неделю делал неплохие репортажи, сдружился с оператором Максановым. Позже Ростова оформили на полную ставку. Оформили корреспондентом.
Он бы и дальше мог работать на Телеканале, но в каком-то смысле его карьере помешал кубок мира по водным лыжам. Его этап с определенного времени стал проходить в Дубне. На водном стадионе. Так как на эти соревнования съезжались спортсмены с разных стран, организаторам были нужны переводчики. А так как Сергей был совсем неплохим лингвистом он на время стал волонтером, взяв отпуск на Телеканале.
Вернуться из отпуска у Ростова не получилось. «Помешала» (опять же, как посмотреть) другая его страсть – фотография. У Сергея уже была неплохая зеркалка. Он нередко брал её и на съемки Телеканала (фотографий «рабочего процесса» до Ростова было крайне мало, а после него стало крайне много). Брал свою фотокамеру Сергей и на соревнования. И однажды один из организаторов (канадец по гражданству) увидел кадры, заснятые волонтером Ростовым. Снятые Сергеем воднолыжники (в процессе соревнований, и после оных) так понравились чиновнику, что тот сделал Ростову предложение, от которого парень не мог отказаться.
Чиновник предложил Сергею на время стать штатным фотографом чемпионата. Одним из фотографов, разумеется, но это не уменьшало его значимости. Ростов подумал, понял, что такой шанс выдается не часто и согласился. Правда, для этого ему пришлось уволиться с Телеканала. А так же договариваться с кафедрой о своем редком посещении занятий. В результате уже в августе Сергей Ростов отправился на свою первую съемку в качестве фотографа. Отправился в Лондон. Для этого, правда, пришлось потратиться. Расходы на поездки и на проживание несла организация, а Сергей был обязан купить себе профессиональный фотоаппарат.
Совмещать фотографии и учебу было трудно, но Сергей справился. Во время одной из поездок Ростов пересекся со сноубордистами, которым так же нравились его снимки. Одна из страниц их сайта даже будет оформлена его снимками. К тому времени Сергей уже выступал в качестве платного фотографа. То есть ему оплачивали не только проживание и билеты, но и сами снимки. В итоге в холодное время года он ездил со сноубордистами, а в более теплое с воднолыжниками. В Дубне Ростов появлялся крайне редко. Во время своих путешествий он умудрялся даже писать какие-то заметки для сайта ассоциации воднолыжников. Так же он очень хорошо стал разговаривать по-английски, практически без акцента. К тому же практически освоил ещё два языка – французский и испанский.
Такая активная рабочая деятельность не могла не помешать нормальному развитию отношений с любимой девушкой. Чтобы хоть как-то нормализовать их отношения Ростов женился на Марине. Но это не помогло. Через год они разошлись.
Тогда-то Сергей и сказал себе – хватит! Он забросил фотоаппарат, практически прервал свое общение с обеими ассоциациями (благо, свято место пусто не бывает).
Он закончил Университет с красным дипломом, поступил в аспирантуру, дабы не загреметь в армию и устроился во всю ту же редакцию газеты «Весть». Однако, отношения с почти полностью поменявшимся коллективом у него не сложились. Сергей однажды даже избил одного черезчур рьяного журналюгу за то, что тот нелицеприятно (хамски и пошло) отзывался об одной их общей коллеге. Какое-то время он ещё работал, но стал Сергей каким-то другим. Серьезным, все чаще угрюмым. Он много думал о себе, окружающих, о своем будущем и своем прошлом.
Во время своих путешествий он все меньше общался с родителями (они к тому времени обзавелись собственной клиникой и несколькими её филиалами в Твери и по Подмосковью). К тому же они все больше уделяли время его младшей сестре, которая, кстати, собиралась так же стать дантистом.
В итоге Ростов решил уйти из газеты, но не из журналистики. Когда увольнялся с Телеканала Света Комарова сказала ему – «Захочешь вернуться, приходи. Возьмем.»
Он захотел вернуться. К тому же, возвращался он не побитым неудачником, а неплохим фотографом, имя которого чуть-чуть но было известным. В результате в декабре 2007-го года Сергей Ростов был снова оформлен корреспондентом Телеканала.
Приняли его тепло. Но не все. Те, кто работал с ним раньше, помнили его хоть и вспыльчивым, но веселым и добрым, а те кто работал сейчас не всегда понимали Сергея. Кто-то даже считал его «примой» по поведению. Однако, эта манера поведения была не проявлением «звездной болезни». Сергей просто стал очень сильно разделять работу и личную жизнь. Впрочем, последней у него почти не было. Короче говоря молодежь Телеканала не очень приняла Ростова, в частности Олеся Радужная и Стас Екимов. Единственным с кем Сергею удалось по-настоящему сдружиться это были Леша Барлесов и Слава Осокин. Славик хоть и был ровесником Екимову и Радужной, но чем-то от них отличался. Ну, а Барлесова он знал с детства – одно время они вместе ходили в один фотокружок.
Во время «привальной» Сергей разложив все на столе в корреспондентской и за чем-то вошел в операторскую. Там на диванчике дремал паренек в операторской жилетке поверх сорочки. Его Сергей ни разу не видел, за два посещения Телеканала на этой и прошлой неделе.
- Браток, пойдем выпьем. Я там стол народу накрыл, – обратился Сергей к оператору.
- Браток, – раскрыл один глаз Осокин. – Да я по синьке не боец.
- Так и я тоже! – широко улыбнулся вдруг Ростов. Он вспомнил, что точно так же (слово в слово) ответил как-то Максанову. – Пойдем, хоть закусишь!
Слава несколько секунд прикидывал в уме – послать парня или же проследовать к столу. Журчание в животе свидетельствовало о том, что второй вариант более логичен. Слава нехотя поднялся и отправился за новым репортером. С тех пор Ростов часто снимал Осокиным. Хоть лучшим оператором телеканала (не считая Игоря Циборковского, который теперь снимал только очень серьезные вещи и авторские программы) и считался Андрей Максанов. Просто Сергей как-то очень быстро нашел общий язык с Осокиным. А это очень важно, когда корреспондент и оператор понимают друг друга с полуслова. К тому же… К тому же в Осокине Ростов увидел искорки того фанатизма, о котором как-то говорил Максанов и который испытывал он сам. Ну, а сдруживаться с Барлесовым не было необходимости – связи они и так не теряли.
Диапазон у репортера Ростова был широким. Он мог писать и на политические темы и на тему социальные. Он так же ввел в практику (ох, сколько сил и нервов он угробил на то, чтобы уговорить сначала начальников, а потом и Людмилу Петровну!) ночные дежурства. Каждую неделю он собирался проводить одну ночь то с экипажем милиции, то с бригадой «скорой помощи», то с аварийной службой. Согласился, правда, на такие дежурства только Осокин. В короткое время Сергей стал очень профессиональным корреспондентом, намного профессиональнее и грамотнее Радужной и Екимова, что не могло им нравиться. С 2008-го года Ростова сделали одним из редакторов новостей. Теперь на Телеканале их было трое – Соколова, Ганина и он – Серхио Ростов.

***

Стрелки часов уже подходили к трем. В студию подтянулись главный инженер – Вадим Завацкий и главный звукорежиссер – Костя Котов. Первое, о чем поинтересовался Вадим это было количество гостей. Здесь всех (в том числе и операторов) ждал сюрприз. Изначально планировалась запись одной ведущей (которая и преподнесет через мгновение этот самый сюрприз) и одного гусляра. Но, вошедшая только что в информационный отдел (он же корреспондентская) ведущая (по совместительству чиновник из администрации города, отдел культуры) сказала:
- Один гусляр и два вокалиста.
Повисла пауза. После паузы, отошедший от шока Вадим сказал сакраментальную фразу:
- Уважаемые творческие сотрудники Телеканала, во избежание скандалов и неприятной ругани сотрудников технических, убедительная просьба, записывая съемку указывать в графе «гости» – количество гостей в штуках. Это облегчит наш с вами быт и сделает наш труд более легким и радужным.
К тирадам Завацкого уже все привыкли, поэтому особого внимания не обратили.
Шло время, на Телеканал подтянулись гости (их, кстати, снова оказалось больше, приплюсовался ещё один гусляр). Максанов, Ростов и Завацкий как угорелые носились по студии расставляя декорации, стулья, выставляя и поверяя камеры, выставляя свет. В тот момент когда все гости оказались на своих местах как угорелый уже стал носиться Котов.
- Уважаемые музыканты! – с интонацией сельского батюшки обратился к людям в русских народных костюмах Котов (высоченный длинноволосый мужчина) – Авторитетно заявляю вам, что сходить в туалет, нажаловаться в ЦРУ на произвол телевизионщиков и отправить бандероль можно будет только в течении следующих двух минут. Потом я навешу на вас микрофоны и сдвинуться с места вам будет невозможно.
- Нет, – возразил Завацкий. – Возможно, конечно, но при таком развитии событий нам придется применить к вам заманчивые, прежде всего для нас, физические меры воздействия.
Гусляр брянкнул что-то своей «гуслей», а Максанов плюнул и вышел из студии. За ним последовал Ростов. Пока Котов прикрепляет микрофоны им делать в студии было нечего.
За режиссерским пультом восседал Валерик, он нацепил на голову наушник и ждал. Через десять минут в аппаратную вошел Котов.
- Нужно этому гусляру… – Котов потрепал свои длинные волосы.
- Чего? Контровик поправить? – поднялся со стула Ростов.
- Не, башку разбить, – сплюнул Костя.
- Кот, ну зачем ты так? Это же работники высокого искусства! – появилась в аппаратной Полина. За ней тут же захлопнулась дверь. Это Света Комарова не вытерпела звука гуслей, которые как раз сейчас настраивали музыканты. Взрыв хохота в аппаратной перебил даже вой русского народного инструмента.
- На сколько камер-то работаете? – снова поинтересовалась Поля.
- На семнадцать, – буркнул Валерик. Дома его ждали молодая красивая жена и две дочки.
- Для этого дела специально молдован и всяких джамшутов наняли, – вошел Завацкий.
- Вадик, там все? – спросил Максанов.
- У нас все, – ответил Котов. – Сейчас здесь буду ковыряться, – сказав это, Котов действительно стал крутить что-то на звуковом пульте и компрессоре.
- Ну чего, пойдем, помолясь? – грустно поднялся Максанов. Они с Ростовым надев наушники вошли в комнату музыкальных пыток, которая раньше называлась телевизионной студией.
Программу решено было писать на четыре камеры. Одна – общий план, вторая на ведущую и сидящего рядом с ней гусляра, третья на сидящих напротив певунов, последняя на сидящего отдельно второго гусляра. Если бы камер было три, Максанов справился бы и один, но так как камер было больше и при таком расположении гостей понадобился Ростова.
Через полчаса запись началась.
- Серхио, дырочку прикрой чуть-чуть (здесь читай – закрой диафрагму) – шептал в наушник Валерик. – Во, молодец. Так, ребят, сейчас общий, Андрей работай на ведущую. Фокус поправь. Все. Дальше общий и гусляр Серхио.
Ростов смотрел в ЖК дисплей и быстро навел внимание камеры на гусляра. Певуны в это время завывали что-то на старославянском.
- Нужно будет спросить у них можно ли где-то их CD приобрести, – послышался в наушнике голос Котова, который сидел рядом с Валериком. Серхио фыркнул, а Максанов развил тему:
- А я хочу такой рингтон себе поставить на мобильный. Надо узнать я смогу это сделать?
- Андрюх, кто твой психотерапевт? Он явно недорабатывает! – прошептал Ростов. А Андрей закусил губу, чтобы не заржать.
- Валер, спроси у Поли какого цвета на ней белье? – снова шепнул Максанов.
- Говорит белый лифчик и черные трусы – ответил Валерик. – Серхио, работай на солиста. Андрей, после солиста общий, потом ведущая.
- Тьфу, блин, все настроение испортила! – прошептал Андрей.
- Валер, спроси Немку, она меня подвезет? – поинтересовался Ростов.
- Браток, как насчет сегодня у меня посидеть?
- В очередь, сукины дети! – не выдержал Валерик. – Я уже не понимаю кто из вас кто!
- Я такой симпатичный и небритый, с сигаретой за ухом (Андрей действительно засунул за ухо сигарету и напрочь забыл про неё), – подал голос Максанов.
- А я такой умный репортер, используемый не по назначению, – охарактеризовал себя Ростов.
- Это ерунда, у нас и ездовые академики наук попадаются! – парировал Андрей.
- А я такой кудрявый из Ливерпуля! Парни, кончайте засерать эфир! – был ответ Валерика.

***

День устало плелся к своему концу. Белоусов высадил Ганину около её дома, и поехал отвозить Осокина и аппаратуру на студию. На Телеканале уже почти никого не осталось. Что-то паял паяльником Завацкий, что-то делала в монтажке Немкова. Запись давно закончились и все работавшие на ней давно разошлись по домам.
Слава аккуратно сложил кофр и штатив в сейф, затем он поставил чайник кипятиться и вошел, наконец, в операторскую. Присев на диванчик Слава стянул с себя опостылевшие (к тому же промокшие) носки и кроссовки, императорскую тут же наполнил неприятный запах мокрых носков и ног. Слава вздохнул, и надев сменную обувь Максанова (своей не имелось) пошел забирать чайник. В холодильнике как всегда хранились общие запасы еды. Правда, сейчас их было крайне мало. Слава порезал хлеб, откромсал от маленького кусочка сыр. Налил чай в кружку. Отхлебнул горячую жидкость и тут же почувствовал прилив тепла.
Юзать Максановские сандалии было стыдно, поэтому Слава вернул их на место, так же стянул с себя жилетку и свитер. Чтобы снять каждый кадр ему пришлось каждый раз переставлять свет. В результате когда-то белая футболка превратилась во что-то непонятно серое, сейчас она больше напоминала тряпку. Слава закатал мокрые штанины джинс до колен и встал босыми ногами на специально брошенный на пол журнал. Слава хотел дотянуться и включить телевизор.
- Да, тут никакой дезодорант не поможет, – вдруг произнес он.
В этот момент его и поймала Поля. Она вошла в операторскую и ей в нос тут же ударил запах мокрых ног и пота. В этот момент Осокин почувствовал себя каким-то уж очень ничтожным ничтожеством. Самое обидное было то, что он-то ни в чем не виноват! Поганое было ощущение – стоять перед красивой девушкой в вонючей потной футболке и с вонючими мокрыми ногами. И понимать что ты ни в чем в общем-то не виноват. Но как объяснить это её нежному обонянию?
Они немного помолчали и Слава вдруг тихо произнес:
- Зае…ло! Все! Кроссовкам полугода нет!
… Осокина с самого первого дня на Телеканале стали использовать по полной программе. В выходные, праздники, всегда. Максанова и Барлесова на всех не хватало, а потихоньку спивающийся Золотницкий всё меньше и меньше устраивал корреспондентов. Его было жалко увольнять, ведь когда он не пил это был отличный оператор, а сейчас… В общем ездили на Славе все и много. Света Комарова на летучках ругалась на репортеров (ругалась для галочки, все понимая):
- Мне это надоело! Надоело ваше это разделение! Да, Лена, я к тебе обращаюсь. Я не понимаю почему у Золотницкого пять съемок в неделю, а у Осокина с Максановым по десять!? А монтажи! На Немковой все ездите, а Жеглов без работы сидит, дурака валяет!
Но Слава не жаловался. Не жаловался на ночные дежурства с ментами и Ростовым, не жаловался на небольшую зарплату. Ему было нужно только глоток свежего воздуха на бегу и немного уважения. Еще человеческое отношение к себе. Слава прекрасно понимал, что он состоит в безотказной категории людей, безотказных как автомат Калашникова. Но ему это нравилось. Но иногда силы вот-вот могли кончиться и нужно было что-то, чтобы восстановит их. Пить, Осокин не пил, а отдыхать он не умел…
Поля словно прочитала его мысли и вдруг сделала совсем уж неожиданное – она быстро подошла к нему, погладила по голове, обняла и прошептала:
- Ты ведь не уволишься, Слав? Правда?
- С какого перепугу? – Славу, собственно, удивил не вопрос, а движения и объятия Поли.
- Ну, ты устал, вымотался, на тебе все ездят… Вот я и подумала…
- Не дождетесь, – усмехнулся Осокин.
Поля посмотрела ему в глаза:
- Ты нам нужен, Слава. Ты нам очень нужен…
В этот момент Осокин почему-то вспомнил Галю Счастливчикову (теперь Николаеву), успешную и счастливую домохозяйку.
- А что конкретно нужно? – с улыбкой спросил он.
- У Олеси завтра три съемочки… А с Леней она не хочет… И еще Света сказала прямой эфир твой… Она сама уже боится к тебе подходить, думает – прибьешь.
- Господи, – обратился Осокин к потолку. – Ну почему я такой тряпка? А? Почему?
- Ты не тряпка, Слав. Ты лоялен…
- Да, я лоялен… Лояльный оператор…

***

Самое отвратительно изобретение двадцатого века – автоответчик. Отсутствие этого чуда техники оставляет хоть какую-то надежду на то, что вам хоть кто-то звонил. Самый ничтожный шансик остается. Присутствие же автоответчика в квартире автоматически избавляет вас от этих глупых надежд. Если бы Поля могла, она бы вернулась в прошлое и расписала бы все ручки в доме того инженера, который выдумал это адскую машинку.
Поля как обычно не включила свет после входа в квартиру. Она повесила сумку, пальто и шарф на вешалку. Потом поля прошла на кухню, не снимая сапог, включила чайник. Посидела какое-то время устало глядя в окно. Только после того, как чайник вскипел она подошла к автоответчику и нажала на кнопочку.
Никто не звонил.
К сожалению слабые мужчины боятся сильных женщин. У Поли был очень мужской и жесткий характер. Он достался ей в наследство от папы-военного. Она была требовательной, жесткой, аккуратисткой во всем. У Немковой в квартире (кстати, тоже подарок папы) всегда был полный порядок. Она очень следила за чистотой, пять раз в неделю вытирала пыль, даже если выматывалась на работе.
Практически все её романы (их было немного) заканчивались плачевно. Парни просто не выдерживали мощного напора Полины. Со временем она это поняла, но меняться не собиралась. Даже если придется… Об этом, правда, думать не хотелось…
Поля переоделась в домашнее и войдя в ванную стала смывать косметику. Перед умыванием она долго и грустно смотрела на свое отражение в зеркале: большие зеленые глаза, тонкие нос и губы. Поля вздохнула и вышла из ванны.
Последний роман закончился еще осенью. После разрыва – не по-людски как-то, посредством смс-сообщения – Поля больше часа старалась сдерживать слезы. Ей хотелось выть и кричать «почему?!» Ведь все было хорошо! Вместе ездили отдыхать в Египет. Все же было очень хорошо! Ну, может и надавливала немного она на него. Но… Но Поля никак не могла понять своей ошибки. Или не хотела понимать… С другой стороны – а если и поняла бы? Что тогда? Изменится она?
Еще один серый вечер у телевизора, за книжкой. Собственно день заканчивался как обычно – ужин, книжка, сериал Саус Парк по MTV, затем вечерний марафет и спать.
Раздался телефонный звонок.
- Алло, – устало спросила поля.
В телефонной трубке раздался мамин голос.
- Да. Да, мама. Да, я целый день на работе сижу перед компьютером.
- Поля, мне это не нравится!
- Да, мама.
- Вот если бы у тебя было двое детей и муж, вот тогда…
- Да, мама, – прошептала Поля.
Выйдя из душа Поля долго сушилась феном глядя на фотографию на столе. На фотографии были изображены пять человек. Фотка была сделана во время корпоративного гуляния по случаю нового года в одном из городских ресторанов. На ней были изображены слева на право: Слава Осокин, она, Алексей Барлесов, Олеся и Стас. Где-то на заднем фоне в красном колпаке прыгал Максанов.
Поля смотрела на фото…

***

- Двоешник, а Двоешник! – знакомый голос раздавался откуда-то издалека, из другого измерения. Слава сделал последнее усилие и открыл правый глаз, затем закрыл его и открыл оба. Его разбудила Мимка.
Нужно сказать, что в локальной Дубненской сети имелась некая игра, имя которой было «викторина», называли её, правда, чаще буктопуха (если читать русскими буквами английское название – buktopuha). Смысл её сводился к тому, что компьютер (админ под названием PUMA) задавал вопросы и в скобочках указывал количество букв. Игроки имели право открыть первые две буквы набрав нехитрую команду. Короче говоря – кто ответил первым, тот и выиграл.
Слава (до своего участия в ней) много слышал об этой ерунде, но ни разу не видел. И вот однажды летним вечерком он зашел на этот канал и… и, что называется, подсел. До этого Осокин не подсел ни на «аську» ни на другие подобные штуки. А тут вдруг… Короче говоря Слава втянулся. Ник-нейм в этой игре Осокин выбрал себе такой – Двоешник. Так как-то и повелось. Потом общаясь с игроками Осокин как-то сблизился с ними, что ли… В результате на одной из «сходок» Двоешник-Осокин увидел своих партнеров по игре «в реале». Ну и… В общем общались они теперь чаще. Ездили друг другу в гости, сидели в барах и так далее. Ближе всех, наверное, Осокин сошелся с парочкой (которая в свою очередь и сошлась на такой сходке) Мимка и Крокус. Еще была парочка человек Катенок (именно так пишется, никакой ошибки!), например.
И вот сегодня, когда Осокин наконец вывалился из Телеканала перед ним встала дилемма – а куда, собственно, идти? Идти домой не хотелось. Идти к друзьям? К друзьям с которыми (после рождения в трех семьях детей) потихонечку, но терялась связь? Парфеновых он не видел практически год (а когда была возможность увидеть, Слава работал), потому как Коля занимал сейчас очень высокую должность в одном предприятии. К Счастливчиковым или Джубадзе? В обеих семьях росли маленькие дети и тревожить их покой не хотелось. А Юрка Колобков зависал где-то в Москве с очередной подругой. Потихоньку связь терялась и Славу не могло это радовать. Слава постепенно оказывался в ситуации когда людей вокруг много, но все равно чувствуешь себя одиноким. А Максанов, Екимов, Радужная, Немкова или Ростов хоть и были Славе очень близки, но семьей пока ему не стали… Вот Слава и решил отправиться к своим «компьютерным» друзьям, которые постепенно становились друзьями настоящими. Хотя, Слава опасался называть их таким громким словом, но все чаще и чаще на вопрос мамы «куда сын идет?» Слава отвечал: «к друзьям».
Короче говоря, Осокин очухался и понял, что заснул в комнате полной народу. Кто-то играл, кто-то лазил во всемирной паутине (и Мимки и Крокуса было два компьютера), кто-то пил пиво и все разговаривали. Правда, Слава заметил, что с его пробуждением говорит они стали громче, стало быть боялись разбудить. Слава поправил жилетку, потер лицо и отправился в ванную умываться со сна. На часах было больше одиннадцати. Нужно было ехать домой, вот только зачем? Побриться, переодеться? Только за этим…

***

- Алло, такси можно? На БВ, парк семейного отдыха знаете? Вот, один человек в институтскую часть. Да. Что? Я на дорогу выйду. Что? Да он увидит, я тут один стою! В куртке коричневой… Да. Сколько? Хорошо, жду.
Ростов опустил телефон в карман, поежился на холодном ещё мартовском ветру. Поднял воротник прохладной осенней куртки и подышал на замерзшие руки. Он стоял на мосту и смотрел на озеро покрытое коркой льда. Ждать такси предстояло еще семь минут и Сергей продолжил любование озером и ночным городом.
Как-то во время своих странствий судьба занесла его в Питер, кажется это как раз был конец марта. Ростову тогда не спалось и он посреди ночи выбрался из гостиницы, на такси доехал до набережной Невы и весь остаток ночи любовался темными водами реки.
В голове роем носились мысли и тексты к будущим репортажам. Ростов всегда знал, что ему снимать и как. Часто так бывает, когда не клеится личная жизнь, люди с головой погружаются в работу. Кому-то везет, и спасение там они находят, а кому-то…

КОНЕЦ

Продолжение следует…

Россия. Московская область. Наукоград Дубна.
19 марта – 2 июня. 2008-й год.