[Наталья Владимировна]

40

ПОЦЕЛУЙ ХРОМОГО


Все ждали начала жеребьёвки. Анна пришла одной из первых специально, чтобы занять своё любимое место – самое крайнее у прохода посередине зала и чуть подальше от середины, она всегда покупала билеты на концерты именно на эти места. Правда, и жеребьёвка, и сам конкурс должны были пройти в действующей церкви, и это обстоятельство придавало что-то особенное предконкурсному настроению. На преобразованной из алтаря сцене уже стоял большой рекламный щит генерального спонсора конкурса, – компании, выпускающей музыкальные инструменты.
Главный организатор, координатор и член жюри Вилё мелькала около сцены, то уходя с неё в глубь импровизированных кулис, то вновь появляясь на ней, с сотовым телефоном возле уха. Один раз она прошла мимо Анны и приветливо улыбнувшись, подмигнула ей, покачав ладонью, на безымянном пальце которого красовалось кольцо. Этот незаметный жест, на который никто из присутствующих не обратил внимания, для Анны был своего рода сигналом, потому что кольцо Вилё подарила она.
Вдруг разом пронеслось под сводами между колонн оживление, головы сидящих на скамейках конкурсантов и просто присутствующих повернулись ко главному входу. Анна тоже обернулась и увидела входящих пять остальных членов жюри, в середине процессии шёл Клаудио. Анна сообразила, что они пройдут прямо мимо неё и отошла на несколько сидений вглубь ряда, чтобы избежать неловкой ситуации. По предложению конкурса она неделей раньше участвовала в платном мастер-классе, проводимом Клаудио и не хотела ни поздороваться с ним, ни не поздороваться. Зачем всем остальным дать понять, что она вообще знакома не просто с членом жюри, а своего рода «серым кардиналом», учредителем главного приза – записи диска на принадлежавшей ему студии. Она опустила голову, делая вид, что смотрит в телефон. Кстати, а почему бы и впрямь не заглянуть в него на пару секунд.
– А, моя самая талантливая ученица! – раздалось у неё над головой и отдалось эхом под сводами.
Анна вздрогнула, встала с места и смущённо улыбнулась. Клаудио стоял около её ряда, рядом с ним остановились остальные члены жюри. Анна в полной растерянности произнесла:
– Здравствуйте.
Клаудио не только не отошёл, но и сделал ей знак приблизиться. Анна подумала, что, наверное, он хочет ей вернуть ноты, вернее, листок, на котором она записала по его просьбе свою импровизацию на мастер-классе. Но её ожидал ошеломляющий сюрприз. Когда она подошла, Клаудио широко распростёр руки, и, обняв её, поцеловал, сначала в одну щеку, потом в другую. Четверо его коллег стояли рядом и молча созерцали эту сцену вместе со всеми остальными. После в оглушительной тишине Клаудио прошествовал к сцене, где на подготовленных для жюри местах их поджидала Вилё.
Началась процедура жеребьёвки, а Анна, заметив, что внимание с неё переключилось, постаралась тихо пробраться в конец ряда, потом также тихо в самый последний ряд, чтобы первой незаметно выскользнуть из церкви после жеребьёвки. Ну, вот и всё, и самый молодой член жюри Игнасио сел за рояль сыграть в честь окончания собрания. Он играл, допуская откровенные ошибки и фальшь, несложную пьесу, которую в музыкальной школе исполняют в тринадцать-четырнадцать лет. «Играть чисто и виртуозно не является обязанностью члена жюри, их обязанностью является объективное и компетентное судейство», – напомнила себе Анна, дёргаясь от фальши как от зубной боли, прописную истину и под апплодисменты выскользнула из церкви.
Ею вдруг овладела неясная тревога, предчувствие чего-то плохого, которые навевали и фальшивое исполнение Игнасио (несмотря на напоминание самой себе прописной истины), и из непонятной ситуации: зачем так демонстративно Клаудио было целовать её. «Просто дал волю человеческим чувствам, – моя самая талантливая ученица», – Анна позволила себе поласкать своё тщеславие этими словами Клаудио. Однако, неприятный осадок всё равно оставался, но она решительно разогнала его шуткой: «Не Христос же я, чтобы поцелуем выдавать меня стражникам».
Так, восстановив хорошее настроение и деловой настрой она направилась в музыкальную школу репетировать. Во время мастер-класса она обзавелась ключом от постоянно закрытой комнаты с электронным роялем и теперь ей не нужно было ждать часами очереди на репетицию. Она уверенно поднялась на третий этаж, открыла комнату и закрыла её изнутри. Затем села за рояль, достала ноты и надела наушники. Ей никто не мешал ни в этот день, ни на следующий.
В день своего выступления Анна, надев строгое «конкурсное» чёрное платье, пришла за полчаса до начала акустической репетиции своей группы, состоящей из четырёх человек. Церковь была пуста, рояль свободен, она села и играла до тех пор, пока не появился первый участник Оливер, опоздав на целых десять минут. Она сразу же встала, и, улыбнувшись, уступила ему место.
– Дорогу перекрыли из-за прохода военных, и автобус опоздал, – тяжело дыша после быстрого бега, сказал Оливер.
У него было всего пять минут, так как следующий участник пришёл минута в минуту. Когда пришла очередь Анны по расписанию, она подошла к Оливеру, сидевщему впереди, и предложила:
– Вы можете сейчас разыграться, я ведь, практически, воспользовалась вашими минутами.
– Нет-нет, спасибо, в этом нет необходимости, – Оливер с теплотой дотронулся до её руки.
В назначенное время появилось жюри, все участники прошли за кулисы.
Анной овладело окрыляющее волнение, она долгое время жила в предвкушении этот волнения, этого магического действа – выступления на сцене, перед зрителями. И вот этот момент настал.
Она играла вдохновенно и свободно, у неё получались все пассажи и трели, она умудрилась ни разу не задеть слегка, как это очень часто бывает даже у топ-исполнителей, соседней клавиши. Всё было чисто, точно и виртуозно, а программу Анна выбрала практически одну из самых сложных в исполнительстве. Она закончила, раздались апплодисменты.
Анна прошла за кулисы. После её выступления по регламенту пришло время небольшого перерыва.
– Фантастическое исполнение, – подошёл к ней Оливер.
– На мой взгляд, ювелирная работа, потрясающая техника, – добавили другие участники.
Они все обнялись. В это время к Анне из зала стали подходить зрители, поздравляли её. Один мальчик даже попросил свою маму сфотографировать его с ней.
Когда Анна освободилась и вышла из-за кулис в зал, там было пусто, на сцене репетировал следующий участник. Втайне, она хотела увидеть Клаудио, но никого из жюри видно не было, и, облегчённо вздохнув, Анна направилась в школу репетировать программу второго тура.
В том, что она пройдёт на второй тур, в который по регламенту из сорока участников должны были пройти восемь, она не сомневалась. Во-первых, она безошибочно и виртуозно исполнила сложную программу, во-вторых, она прошла мастер-класс перед конкурсом, получив «статус» самой талантливой ученицы. О мастер-классах, которые желательно пройти тем, кто претендует на призы, она слышала давно в околокулуарных разговорах, и разъяснения зачем именно – так же. И, несмотря на то, что её коробило всегда от этого, сейчас, в свои двадцать лет с отличием окончив консерваторию, она решила последовать этим рекомендациям, потому что в стенах консерватории столкнулась с подводными течениями, уводящими талантливых исполнителей от призов на конкурсах и концертов, и тайными пружинами, стремительно поднимающих никчемных или просто сереньких середнячков на самые престижные сцены фестивалей и финалы конкурсов. Её старенькая профессор величественно восседала в своей башне из слоновой кости над всякими течениями, пружинами и раздумьями над будущем своих учеников. Анна, блестяще сдав все экзамены и с отличием закончив консерваторию под восхищённые апплодисменты профессорско-преподавательского состава, вдруг обнаружила, что никому не нужна – ни дирижёрам, ни продюссерам, ни организаторам фестивалей, ни своему собственному педагогу. Что делать? Надо показать себя на конкурсе, который декларирует своей основной целью поиск и дальнейшую поддержку молодых талантливых исполнителей. Свой выбор Анна остановила на одном из таких конкурсов, потому что он проводился в «пупе земли», где пересекались всё и вся. Прочитав про мастер-классы, проводимые сразу перед конкурсом, Анна, хорошо информированная о конкурсных «традициях», сразу же записалась к Клаудио. И потом, почему бы не услышать другое мнение? Про Вилё она тоже подумала, и, превозмогая отвращение к самой себе, преподнесла ей не очень дорогое, но и не очень дешёвое кольцо со словами, подсказанными прошедшими через конкурсные перепетии товарищами:
– Разрешите подарить вам сувенир на память о моей стране.
Вилё без какого-либо удивления взяла коробочку, раскрыла её, и, ахнув, воскликнула:
– Какая прелесть, какое чудо. И впрямь, твоя страна – страна чудес.
«Всё правильно, значит», – подумала Анна, стирая мгновенно выступивший пот со лба. Правильным ей показалось и решение пройти мастер-класс с Клаудио, который весьма внимательно прослушав её исполнение, определил его виртуозным, интеллектуальным и музыкальным и дал ей контакты своего секретаря:
– Вот контакты моего секретаря, свяжись с ним для того, чтобы он внёс тебя в нашу базу.
Обрадованная Анна написала письмо секретарю сразу же, передав как можно точнее поручение Клаудио. К своему удивлению, она быстро получила письмо от секретаря с расценками фирмы. Она ничего не собиралась заказывать, неужели не было ясно! Между прочим, она хотела выиграть в качестве приза запись на студии! «Тупой секретарь», – решила она и не ответила на это письмо, потому что отвечать было нечего, а потом и вовсе забыла про него.
Гром грянул, оглушив, ослепив и парализовав одновременно.
На несколько минут у Анны потемнело в глазах, она потеряла ощущение времени и пространства, когда в списках семи вместо восьми участников второго тура не обнаружила себя. «Может, я сплю и мне снится кошмар», – из небытия вернула её первая мысль. Сознание, на мгновение растерявшись, вернуло её в реальность. «Тут ошибка, забыли вписать восьмого участника», – теша себя надеждой, Анна решила сейчас всё уточнить.
Игнасио стоял с листами у входа один, словно специально для того, чтобы ответить на вопросы Анны.
– Добрый день, господин Игнасио, можно спросить, почему семь участников?
– Такого было решение жюри. Вы, наверное, хотели бы услышать мой комментарий?
– Да, спасибо, – Анна попыталась улыбнуться.
– Так, вот запись о вас. Что касается трансцендентального этюда, то тут замечаний нет, практически идеальное исполнение. У вас неплохая техника и культурой исполнения тоже я доволен. Но вот, есть некоторое общее впечатление того, что что-то не то. Хотелось бы, чтобы стакатто было чуть-чуть более выражены, легатто же более сглажены. Других замечаний нет.
Анна смотрела на его лицо и на секунду ей показалось, что на нём проступили характерные для дерева тёмные полосы, превратив его в маску.
– Спасибо, – Анна отошла, в памяти прокрутилась безбожно фальшивая игра самого Игнасио, всё-таки не зря она тогда почувствовала тревогу.
Взгляд её попал на другого члена жюри Сюидж, сидевшую неподалёку и переберавшую записи, та напоминала Анне её профессора, наверное, того же возраста. Интересно, что она скажет.
– Добрый день, мадам. Простите, что я вас беспокою, но мне важно узнать, что именно в моей игре не так и почему я не прошла на второй тур.
Сюидж поднялась с места, ласково улыбаясь.
– Вы – такая юная, при этом обладаете такой техникой, что не каждый профессиональный музыкант может похвастать такой.
– А кроме хорошей техники какой ещё недостаток есть в моей игре? – Анна и не думала иронизировать, она спросила робко и наивно, потом сообразив, что немного неправильно составила вопрос.
– О, – рассмеялась Сюидж, вдруг взяв Анну за руку, в которой та держала ручку для записи замечаний, и неожиданно прижала к своей старческой груди, – у вас чудесный сценический облик, такой тонкий профиль, чувство меры и стиля во всём. И вы так искренни, пожалуй, слишком искренни.
Анна вырвала свою руку, перед её взором лицо Сюидж также начало покрываться чёрными полосами, обрастая деревянной коростой.
– Благодарю вас, мадам, – как можно спокойнее сказала она, стараясь освободиться от наваждения, – пожалуй, мне надо послушать всех участников второго тура, чтобы понять, что такого есть у них и отсутствует у меня.
Анна быстро повернулась и стремительно отошла от неё. Она прошла в самый тёмный угол за колонной, удобно уселась и достала записывающий микрофон, предстояла работа часа на четыре и она была к ней готова. Почти всё она играла сама либо в детстве, либо в консерватории. Абсолютный слух фиксировал всё: замедления темпа во время сложных пассажей, грязные аккорды, «лишние» ноты, несоразмерные «громко» и «тихо», невыдержанные паузы, не вовремя снятые педали... Кроме того, ей бросилась в глаза два обстоятельства: что всем было за тридцать, и что трое из семи участников были из одной страны.
К семи вечера выступления закончились, для Анны настал момент истины. С листами, на котором она отметила выступление каждого участника, она подошла к Клаудио.
– Добрый день, господин Клаудио.
– Анна, я ждал тебя.
– Вы назвали меня перед всеми своей самой талантливой ученицей, а я не смогла пройти даже во второй тур. Я так плохо сыграла?
– А как ты оцениваешь своё выступление?
– Моя программа была практически самой сложной по сравнению с прошедшими во второй тур...
Не надо говорить о других, только о себе.
– Предела совершенству, конечно, нет. Возможно, моё исполнение не было идеальным, но я горжусь им, потому в нём не было ничего, чего стоило бы стыдиться. Оно было профессиональным, виртуозным, чистым и экспрессивным. Музыка рождалась прямо из-под клавиш в унисон с моей душой.
– Что ж, это так. Но чтобы побеждать на конкурсах этого мало. Недостаточно также играть лучше всех. Кроме таланта, техники, красоты и харизмы должно быть ещё ЧТО-ТО, о чём неприлично говорить, но тем не менее без этого никак нельзя.
Губы Клаудио изогнулись в циничной улыбке. Анна вдруг вспомнила об оставшемся без её ответа письме «тупого» секретаря Клаудио и перед её помутнённым взором его лицо стало исходить чёрными линиями, обретая черты высеченной из грубой древесины маски.
– У нас сейчас совещание, наверное, досидимся до ночи. Завтра, после праздничного концерта, нам необходимо встретиться и обстоятельно за долгим разговором обсудить очень важные вещи.
– Спасибо, – проговорила, протирая глаза, Анна и, стремительно развернувшись, постаралась как можно быстрее покинуть и ставшим невыносимым общество Клаудио, и само место.
Она проснулась на следующее утро за полчаса до завтрака, как раз этого времени хватило, чтобы собрать вещи. Когда она подошла выписываться, портье напомнила ей, что до официальной выписки есть ещё три часа и была у них договорённость, что Анна может оставить веши в отеле до вечера. Рейс на самолёт Анна специально взяла ночью, чтобы поучаствовать в праздничном концерте, – тайно надеясь, в качестве призёра, – но вышло совсем по-другому.
– Спасибо, – стараясь выглядеть весёлой, сказала Анна, – но у меня изменились планы и мне надо уехать рано.
Она поехала на вокзал и взяла билет на автобус, следующий на побережье. Через три часа Анна сидела на берегу, внимая шум прибоя и крики чаек. Она так сидела довольно долго, пока нарыв у неё в душе не созрел и не лопнул. Она сняла одежду и в купальнике, надетом заранее ещё в отеле, вошла в воду. Вода была грязная и холодная, но пара плавающих на волнах были видны. Она тихонько вошла в воду по пояс и заплакала навзрыд. Пригоршнями набирая воду, она смывала ими слёзы ещё и ещё раз. И когда не осталось слёз, опустив голову, произнесла в пространство:
– Простите меня. Я буду жить честно и играть чистыми руками.
Мимо неё проплыли небольшие спортивные яхточки с детишками в шлемах и обтягивающих чёрных комбинезонах. Дети попрыгали в воду и начали тащить свои белоснежные яхточки на берег.
Анна тоже вышла на берег, с удовольствием наблюдая за детьми. Она распростёрлась на песке, стараясь согреться под солнцем и телом, и своими измученными нервами. И то, и другое получилось. Несколько часов перед морем под песни чаек пролетели как один миг. Пора было возвращаться назад, а потом и ехать в аэропорт.
В аэропорт Анна приехала за три с половиной часа до начала рейса, но регистрация уже началась. Она прошла все необходимые процедуры и после магазинов беспошлинной торговли вошла в зал ожидания.
– Анна, – вдруг услышала она.
Анна обернулась и увидела Оливера.
– У меня до посадки есть минут пятнадцать, можем поговорить, если не спешишь.
– У меня уйма времени, я слишком рано приехала, пока даже не объявлены ворота.
–Тебя не было на праздничном концерте. Почему?
– Я поехала на побережье, – лаконично ответила Анна.
– Знаешь, кто стал призёром? Все трое из маленькой Южной Борении.
– Маленькой, но богатой, – отметила Анна, – мне сразу показалось странным, что все трое южноборенийцев оказались во втором туре. Но чтобы все призовые места достались только им, – не хочу даже думать об этом. Я слышала всех.
– Покровитель той, которая заняла первое место, купил десять самых дорогих роялей у генерального спонсора конкурса. А эти двое – её подружка с мужем. Клаудио с Вилё сорвали солидный куш, кроме того все трое – клиенты Клаудио.
Анна плотно сжала губы и промолчала.
– Тебе неприятно об этом говорить? Для нас для всех было шоком, что тебя не пустили на второй тур, тем более, что осталось неиспользованным восьмое место. Когда на жеребьёвке Клаудио назвал тебя своей самой талантливой ученицей, все подумали, что ты – в фаворитах конкурса, особенно после того, как услышали, как ты играешь. Мне очень понравилось твоё исполнение, я тебе сказал об этом. Мне не хотелось бы показаться назойливым или любопытным, но должна же быть причина для такого поступка.
– Просто я получила именно то, за что заплатила. Я записалась на мастер-класс к Клаудио до конкурса, а этого хватило только на однo – Поцелуй Иуды, – отчётливо и мрачно произнесла Анна.
Оливер постарался разрядить ситуацию шуткой:
– Может быть, это был Поцелуй Хромого? Клаудио – ведь значит «хромой».
Анна прыснула.
– Ну, не каждый хромой – «Хромой» с большой буквы. Слишком он жидковат для инфернального смысла. Это был просто наглый поцелуй непорядочного человека. Настолько неприятного, что я была вынуждена пропустить праздничный концерт, чтобы избежать разговора с ним.
– А почему бы не выслушать было его до конца? Никогда не можешь знать заранее, что тебе скажут или предложат.
– Какие бы слова и предложения не прозвучали бы от Иуды, они никогда не заменили бы одного его поцелуя. Что способен предложить Клаудио? Я услышала бы либо ложь, либо грязь.
– Всегда можно соскочить.
– Именно это я сделала. Я соскочила.
Оливер взял её за руку и сжал её в своей.
– Пообещай, что пригласишь на свой концерт. А я очень постараюсь приехать.
– Обещаю, – улыбнулась Анна.
Оливер открыл сумку, вытаскивая оттуда визитку, он выронил на пол лист.
– Вот, мои контакты, напиши мне, пожалуйста, – потом поднял лист с пола, – вот, кстати, делал зарисовки с членов жюри. Я занимаюсь также и рисованием. Мечусь от одной своей страсти к другой.
Он протянул лист Анне. Анна ахнула:
– Какое сходство!
– Я от нечего делать рисовал на праздничном концерте, забыл выбросить в мусор. А вот и началась посадка на мой рейс.
– Не теряй времени, дай мне, я выброшу.
– Прощай, не забудь написать мне.
Анна поднялась, они обнялись, как старые друзья.
– Удачи, счастливого полёта.
– И тебе, дорогая Анна.
Оливер ушёл, а Анна прошла к монитору и села перед ним. На мониторе нашла свой рейс, рядом с которым пока ещё не было обозначено ворот.
Анна развернула лист с лицами и подумала: «Довольно точные портреты, но отсутствует самое главное».
Она достала ручку и начала короткими штрихами проводить те линии, которые ей привиделись при разговоре с Игнасио, Сюидж и Клаудио. Скоро на листе были шесть масок, в которых угадывались черты конкретных людей. «Так намного будет вам легче лгать и выдумывать абсурдные оправдания для своих подлых решений». Она бросила взгляд на монитор и в этот момент появился номер ворот её рейса.
Она встала и пошла в нужном направлении, ища взглядом мусорный контейнер, чтобы выбросить лист. Вдруг взгляд её упал на катяшуюся ей навстречу электромусорную тачку, на которой стояла большая коробка с надписью «Rеalisation des dеsirs».
Анна свободно говорила по-французски и пройти мимо такой надписи не могла.
– O la la!
Электротачка остановилась рядом с ней. И с неё раздалось:
– Est-ce que je peux être utile à une belle mademoiselle?*
Анна, остолбенев от удивления, медленно перевела глаза от надписи к тому, кто произнёс это фразу. Это был мусорщик, одетый в униформу с оранжевым жилетом. Он был молод и красив, большие гипнотические синие глаза под чуть опущенными длинными ресницами глядели немного насмешливо из-под упавших на лоб русых волос, сквозь однодневную щетину просвечивала белая кожа, которая подчёркивала аристократическую форму прямого носa с еле заметной горбинкой. Такого мусоршика Анна никогда не видела, обычно это были пожилые бесформенные мужчины, толком и на своём родном языке не говорящие.
Анна, расплываясь в улыбке под действием исходяших из синих глаз магических лучей с удовольствием поддержала диалог:
– Est-ce que vous remplissez les désirs?**
– Pas pour tous, mais nous remplissons. Mademoiselle a-t-elle un désir?***
– Oui, il y en a. Je l'ai même dessiné,**** – она потрясла рукой с листком.
– Dans ce cas, présentez-le.*****
Анна сложила листок и аккуратно бросила в коробку на мусорной электротачке.
– Votre dеsir sera accompli, belle mademoiselle,****** – синеглазый мусорщик галантно отвесил короткий прощальный поклон.
– Merci, monsieur, – зачарованно ответила Анна.
Он поднёс свою руку с длинными белыми пальцами к своим карминным губам и послал Анне воздушный поцелуй. Мгновенно, губы Анна будто обожгло пламенем.
Он включил мотор электротачки и она тронулась с места. В этот момент взгляд Анны упал на чёрную изящную трость, покоящуюся рядом с длинными ногами необычного мужчины. Он отъехал, а Анна, стряхнув с себя оцепенение, пошла к своим воротам. Она пристроилась в конец очереди, и смотрела, как в открытые ворота один за другим проходят пассажиры.
«Ворота сейчас выведут меня из тупика на какую-то новую дорогу», – подумала она с надеждой. Анна с каким-то особым чувством прошла через них. А когда она уже устроилась в кресле самолёта, её вдруг пронзила мысль:
«А что, если ОН с чёрной тросточкой и блестящим французским вовсе не мусорщик?».
Она облизала ещё чувствующие ожог губы и огонь словно прошёлся по всему её телу, достигнув потухщих и поникших было больших карих глаз. Они разом вспыхнули красивым женским лукавством, когда она ответила на свой вопрос:
«Тем лучше».
– Спасибо, монсеньор.



– *Могу ли я быть чем-то полезным для прекрасной мадемуазель?
– **Вы исполняете желания?
– ***Не для всех, но исполняем. А у мадемуазель есть желание?
– ****Да, есть. Я даже его нарисовала.
– *****Тогда, прошу вас его предъявить.
– ******Ваше желание будет исполнено, прекрасная мадемуазель.

[Наталья Владимировна]

41

ТЮРЕМНЫЙ БИЗНЕС

- Ну и как функционирует наш бизнес? – Дэнис Вестенховер, губернатор одного из самых южных штатов, почесал левой рукой жёсткий белесый ёжик волос, помассировал жирный затылок, отхлебнул полрюмки крепкого виски и с требовательной улыбкой уставился в карие с красноватыми прожилками глаза своего собеседника. - Что-то у тебя мешочки обозначились? Злоупотребляешь? - И он жёстким пальцем постучал по бутылке.
- Хлопоты, хлопоты…- финансовые, организационные, юридические… - Бернард Оксмэн, директор частной тюрьмы с ласковым названием «Ромашка», чуть заметно и снисходительно улыбнулся. – Осмелюсь напомнить, что половина всех выделяемых штату из федерального бюджеты средств возмещается из моего бизнеса.
- Из нашего, дорогой друг Бернард, из нашего! Кстати, как там поживает ваша «Железная Маска»? – С затаённой настороженностью произнёс Вестенховер.
- Примерно также, как ваш «Граф Монтекристо»… - Директор тюрьмы потянулся ко второй бутылке и налил себе фужер игривого бургундского вина. В его голосе улавливались сарказм и насмешка.
- А тебе не кажется, Бернард, что э т а история несколько… - Вестенховер сделал паузу, будто подыскивал слова или обдумывая, говорить ли то, что он хотел сказать.
- Что?...- Бернард выжидающе и насмешливо посмотрел в мутно-сталистые глаза губернатора и внезапно впервые почувствовал, если не страх, то ощущение опасности.
- …Что э т а история несколько… затянулась? – Уже твёрдо и уверенно добавил губернатор. Он, вероятно, знал, какое впечатление производят на людей его тяжёлый взгляд и подобная пауза.
- Тсс… - Бернард приложил указательный палец правой руки к своим губам. – Эстель … Она должна принести нам чаю и сладостей. Если я вас правильно понял, то мы с вами о п о д о б н о м не договаривались. К тому же, э т о, - чётко выделил слово директор частной тюрьмы, - это может вызвать нездоровый интерес журналистов и отрицательную реакцию общественности. А там и недалеко до слушаний в Сенате, господин губернатор. – Вы этого хотите? Нет уж, доверьтесь моему опыту и моим специалистам. Надеюсь, вы понимаете, что я и сам нахожусь в аналогичном положении?
- А что Эстель…? Ты не надумал узаконить ваши отношения? Ведь ты же спишь с нею… - Грустно-напористо произнёс Вестенховер.
Бернард с удивлением взглянул в мутно-сталистые глаза, с чего это губернатора интересуют его взаимоотношения с секретаршей? Бернард, как и в прошлый раз, почувствовал приступ удушающей ревности.
Вошедшая Эстель, с подчёркнуто любезным выражением своего хорошенького личика с примесью черт коренного населения страны, поставила заварник и три прибора на оранжевые пластиковые салфетки для горячего… - Прошу…, господин губернатор. Такой, как вы любите, - индийский с цейлонским английской расфасовки, заваренный по турецкой методике.
- Превосходно, превосходно. – Дэнис Вестенховер долгим взглядом посмотрел в глубокий выем серой вязаной обтягивающей кофты на умеренно пышном бюсте… - Надеюсь, вы составите нам компанию?
- Нет! - Несколько резковато проговорил Бернард. – Эстель, распорядитесь подготовить нам коммерческий блок к осмотру и объявите этим журналистам,.. в общем, экскурсантам, туристам, что минут через десять мы выйдем. Надеюсь, вам, господин губернатор, доставит удовольствие такое посещение? К тому же, как я уже сказал, среди этой группы есть и представители прессы…: «Губернатор осмотрел частную тюрьму «Ромашка» и остался доволен условиями содержания заключённых, соблюдением законности и выполнением пунктов контрактов, а, самое главное, тем, что на содержание осуждённых в этой тюрьме не потрачено ни цента из денег налогоплательщиков.» - С некоторым саркатическим пафосом добавил директор тюрьмы.
- Впрочем, ты прав. Как всегда, прав, мой дорогой партнёр и дружище, Бернард.


- Господа. Вам предоставляется уникальная возможность посетить единственное в Штатах, а если учесть и нашу коммерческую деятельность, то, наверняка, и единственное в мире, частное процветающее пенитенциарное учреждение. Что касается эксперимента, то об этом лучше всего вам расскажет … наш губернатор Дэнис Вестенховер…, поприветствуем его! – Бернард Оксмэн протянул руки в сторону губернатора и почти весело зааплодировал.
Экскурсанты активно подхватили его призыв. Губернатор приосанился и сделал, как всегда на публике, многозначительное выражение своего грубоватого, но ухоженного лица.
- Идя по пути дальнейшей демократизации нашего свободного общества и государства, и выполняя сокровенные желания свободных индивидуумов, мы на базе федеральной тюрьмы № 1243, пожиравшей значительную сумму из федерального бюджета и из бюджета нашего штата, то сеть, деньги налогоплательщиков, а это – деньги нас с вами! - Губернатор заученно раскинул руки в сторону слушающих его людей и осклабился в ожидании аплодисментов.
Раздались жидкие хлопки, не поддержанные директором тюрьмы.
- По своему собственному желанию любой гражданин свободного демократичного общества, каковым и является общество нашего государства, движимый желанием острых ощущений, раскаянием, мечтой о самом сокровенном или просто ищущий гарантированного уединения, может провести в этом прекрасном учреждении оговорённый по его желанию в заключённом договоре, срок. – Губернатор внезапно умолк и замер подобно монументу Свободы, Законности и Справедливости.
- За соответствующую плату, разумеется! – С весёлой непринуждённостью телевизионного шоумена подхватил Бернард Оксмэн. - Вы можете провести определённый срок в клетках римских гладиаторов, в вонючих ямах средневековой России, в душных восточных зинданах, в застенках немецкого гестапо или большевистского чека, диктаторов Папы Дьюка, Пол Пота и Саддама Хусейна…- Директор частной тюрьмы умолк, вероятно тоже ожидая аплодисментов, но небольшая группа экскурсантов почему-то тягостно молчала, словно каждый думал о чём-то о своем, либо переваривал столь непривычную и несколько неожиданную, даже для свободного демократического государства, информацию.
- В общем, на любой выбор – от Древнего Рима и Китая до современных тюрем Америки и Швейцарии – в номерах, простите, в камерах люкс с ванной, телефоном, телевизором, компьютером и набором, если пожелаете, секс игрушек.
- У вас не бывает побегов?
- За всё время – ни одного. У нас надёжные механические и кодированные электронные замки, хорошо оплачиваемый персонал. В общем, всё в высшей степени надёжно и безопасно.
- Господин Оксмэн, а как же настоящие преступники, если они захотят спрятаться в вашем учреждении от более тяжкого наказания? – Высоким голосом спросил человек с зачехлённым фотоаппаратом.- И почему существует запрет на фото и видеосъёмки?
«Вероятно, тот самый журналист, - подумал Бернард, - надо быть с ним повежливее и … поосторожнее.»
- Свободный человек в свободном обществе волен сам себе избирать меру наказания, соответствующую, по его мнению, тяжести его деяния. Это прежде всего моральный, а не юридический аспект. Именно на этот постулат опирается поправка к Конституции Штатов, которую мы с большим трудом в течение последних десяти лет предлагали и наконец-то сумели получить.
- А, всё-таки, какова вероятность побега, если вдруг человек морально устал, получил негативную информацию, решил, что он уже искупил свою вину или … просто решил, что ему достаточно уже этого эксперимента над собой?
- Обычные осуждённые содержаться согласно законам Федеральным и нашего штата. Они пользуются положенными льготами и правом на досрочное освобождение или амнистию. Находящиеся здесь по собственному желанию, а не по приговору суда, содержаться точно в соответствии с пунктами договора, если хотите, можно назвать его контрактом, подписанного администрацией тюрьмы и нашим клиентом. Как я уже говорил, побеги практически исключены. Даже помещения, имитирующие древние разновидности способов изоляции преступников от нормального общества, оснащены системами контроля с помощью лазерных лучей, телевизионного наблюдения в различных вариациях, и то, что я уже перечислил в начале ответа на этот вопрос.
- А пособничество обслуживающего персонала?
- Охранникам и надзирателям запрещено входить в контакт без согласования с администрацией тюрьмы. Зачастую они даже не знают ни лиц, ни имён тех, кого они обслуживают. Современные средства позволяют осуществлять подобный проект. К тому же, они прекрасно оплачиваемые люди. Кстати, находящиеся так же под соответствующим круглосуточным контролем. А что касается съёмок…? Это одно из условий в заключаемых контрактах.
- Кто же и как контролирует соблюдение прав, законность и условия контрактов?
- Во- первых, мы с губернатором. – Оксмэн весело рассмеялся. – Вы, ведь, доверяете ему, раз выбрали своим губернатором? – Затем совет тюрьмы, возглавляемый нами. Я же действую на основании полученной в установленном порядке лицензии… И, наконец, вы – журналисты, туристы, экскурсанты во время ваших посещений. К вашим услугам «Книга отзывов и пожеланий». Если ваши замечания и предложения не будут противоречить условиям заключённых контрактов, мы с удовольствием их примем и реализуем. Вы можете всё увидеть и услышать, разумеется, без риска входить в саму камеру либо клетку. – Оксмэн поймал себя на мысли, что он хотел сказать «без права входить», и усмехнулся.
- Господа! – ожила вдруг монументальная фигура губернатора. – Вы знаете, какое дорогое удовольствие для государства, а, следовательно, и для нас, налогоплательщиков, содержать пенитенциарные учреждения? В этой же тюрьме за счёт средств, получаемых от наших богатых добровольных спонсоров и от самих клиентов, мы содержим их в таких условиях, которые они выбирают по контракту. И, главное, - у нас ещё остаётся достаточно средств для содержания остальных, обычных, осуждённых и для надлежащего содержания и функционирования этой частной тюрьмы без каких-либо дотаций со стороны властей страны и нашего штата.
- А как святые отцы относятся к деятельности вашего заведения?
- С пониманием. К тому же, у меня с в о й священнослужитель. А сейчас прошу всех пройти заранее оговорённым маршрутом. – Я, как директор тюрьмы, к вашим услугам в качестве гида.
Секретарша Оксмэна Эстель, молча сотни раз наблюдавшая всё происходившее, окинула грустным взглядом столь не похожих внешне друг на друга людей, которых, по её мнению, объединило в данном случае нечто странное и даже страшное - желание получить удовольствие или удовлетворение чего-то своего, тайного, живущего там, в глубине души или в подсознании, от созерцания терпящих лишения и унижения несчастных обитателей камер, клеток, зинданов и просто обычных вонючих ям…
Впрочем, общее отделение они прошли довольно быстро, так как всех интересовало именно это ноу-хау, освоенное в данной частной тюрьме – люди, на многие годы добровольно заточившие себя и сами же оплатившие своё заточение..
- Итак, вашему вниманию представляется молодой писатель Эдгар Бэнкс, пожелавший побывать в камере смертников в течение двух лет. – Директор тюрьмы нажал кнопку на небольшом пульте управления, лежащем на ладони его левой руки.
- Сэр, - седая дама весьма преклонного возраста протолкалась к самому окошечку массивной стальной двери, - …Сэр, но почему? Что за необходимость? Притом на столь длительный срок? Вы так молоды?
- Господа, всё объясняется очень просто. Мне необходимо вжиться в образ, почувствовать себя в положении человека, который знает о вынесенном ему приговоре, и живёт в ожидании, что в любой день, в любой час его могут вызвать… И этот миг у него будет последним… А потом, здесь столько свободного времени, которое никто у меня не отнимает ни на работу, ни на встречи, ни на ухаживание за женщинами… Хотя, признаюсь, в первые дни после оглашения приговора по контракту и заточения в эту камеру, я испытывал определённый страх и даже ужас: а вдруг, и в самом деле, вызовут и выведут для исполнения приговора. – Молодой человек почти весело рассмеялся, однако и в голосе его, и в этом несколько неестественном смехе чувствовались тоска и даже какая-то неопределённая тревога. – А потом … привык.
Потеряв интерес к писателю, экскурсанты перешли к следующей камере.
- А этот, таинственно улыбающийся и не имеющий на именной табличке фамилии, человек, наверняка совершивший серьёзное преступление и, не будучи пойманным и изобличённым, можно сказать, сам себя осудивший на пять лет строгого режима, естественно, с добавочным сервисом за отдельную плату, в виде холодильника с набором продуктов по спецзаказу, телевизора с комплектом самим им выбранных порно кассет и … - Бернард Оксмэн сделал многозначительную паузу, и в этот момент он стал больше похож на коммивояжера, рекламирующего свой товар, в данном случае своё весьма специфическое учреждение с набором не менее специфических услуг…Пауза явно затянулась. - …И, простите, господа, за деликатность темы, и… резиновую женщину, что дополнительно оплачено клиентом.
- Господин директор тюрьмы, какова настоящая фамилия этого человека? И проверяет ли Комитет по безопасности государства, кто и на каком основании находится в коммерческом крыле вашего заведения? А вдруг ваш клиент серийный маньяк-убийца или насильник, или государственный преступник?
«Въедливый, однако, журналистик…» - Раздражённо подумал Оксмэн, но вслух довольно любезно объяснил:
- Лицензию на открытие и функционирование данного учреждения, а не «заведения», как вы язвительно успели выразиться, я, то есть, мы с губернатором – уже после соответствующей поправки к Конституции -добивались около трёх лет в Сенате Соединённых Штатов. И вот в течение пяти лет к нам нет претензий ни от одного клиента, ни от федеральных структур. Всё остальное есть коммерческая тайна, свято оберегаемая Конституцией нашего свободного и демократичного государства. К тому же, если он даже и совершил преступление, но не пойман и не изобличён, то он, по Закону, для общества и государства остаётся невиновным, но потенциально опасным человеком. Здесь же, без усилий и финансовых затрат со стороны правоохранительных органов, он находится пусть в добровольной, но изоляции от общества. Он не опасен для него. И, возможно даже, пересмотрит своё прошлое и станет на путь исправления…
- Только меру наказания и условия пребывания в изоляции он выбирает для себя сам? Недурно придумано. Недурно для некоторых… Да, а если он сочтёт себя уже искупившим вину, или кому-то надоела эта, с позволения сказать, «игра»?
- Одним из пунктов предусмотрено изменение срока после истечения двух третей оговоренного в контракте. Кстати, а вы не желаете стать нашим клиентом? Выбор столь разнообразен.
- Нет уж, увольте. Для этого надо иметь либо изменения в психике, либо очень и очень основательную причину. Ни того, ни другого у меня нет.
- А жаль, вы были бы весьма интересным изолянтом, – директор частной тюрьмы непринуждённо рассмеялся своей шутке. Эстель горько усмехнулась. А журналист оставил реплику без внимания. Он с явным интересом рассматривал табличку на следующей массивной стальной двери с навесным и электронным замками. На зелёном фоне чёрными старинными витиеватыми буквами на ней было написано: «Человек в железной маске. Пожизненное заключение».
- Сэр…?
- Да, есть у нас и такие экземпляры.
- С ним можно поговорить?
- Нет. К нему запрещён вход даже священнослужителя.
- Но…?
- Таковы условия контракта, подписанного этим клиентом. А согласно инструкции, утверждённой Сенатом, первоначальная воля клиента при заключении контракта, для нас становится законом.
- Кто же его посещает?
- Я, иногда с… врачом или секретаршей. Но разговоры не предусмотрены.
- Но, ведь он так разучиться говорить или сойдёт с ума? – Воскликнула пожилая седая дама. – Это жестоко и бесчеловечно.
- Но, возможно, именно этого и хотел клиент. - Обронил задумчиво высокий молодой человек в сильных очках. – Возможно, он захотел превратиться в … в животное. Что это? Протест против нашего общества? Повторение истории? Или мистификация?
- Но, я уверена, он всё понимает. – Выдавила из себя Эстель.
Бернард Оксмэн быстро и удивлённо взглянул на секретаршу и перешёл к следующей двери.
- А здесь у нас сидит «Граф Монтекристо». - С наигранной и неуместной, пожалуй, даже неестественной в подобной ситуации весёлостью, произнёс сэр Оксмэн.
Все остановились и с удивлением через решётчатую дверь стали рассматривать худого человека в рваной грязной одежде с длинными почти до пояса волосами и бородой не менее четырёх-пяти дюймов.
От мужчины исходил запах тления и человеческих испражнений. На заросшем лице жили только быстрые глаза в глубоких чёрных впадинах. Вероятно, это человек был когда-то весёлым и подвижным.
Можно с уверенностью утверждать, что глядя на это несчастное существо у большинства присутствующих пронеслась одна и та же мысль: «Что заставило этого человека подписать подобный контракт?»
- Он сам выбрал себе это имя?
- Нет, это имя дала ему я. – Эстель произнесла эти слова с долей некоторой гордости.
- А они не бунтуют, не бьются в истерике, не требуют пересмотра контрактов? Ведь они могли… они могли пойти на такой шаг, не понимая своей дальнейшей участи?! – С искренним возмущением воскликнула пожилая дама.
- Выполняя волю клиентов при подписании контрактов, мы применяем всё возможное для облегчения их участи и человеческих страданий. К их услугам даже врач психотерапевт с экстрасенсорными способностями, прошедший практику в лучших медицинских психиатрических учреждениях страны. К тому же мы получили от этих людей (либо от их родственников или друзей) деньги, и весьма солидные деньги, под условия выполнения всех пунктов контрактов.
- А он разговаривает?
- Да, но он явно неадекватен. Вероятно, рассудок его сдаёт… - Директор частной тюрьмы повернулся к своим спутникам. – Итак, вы убедились, что мы выполняем все запросы клиентов… - И, вероятно, понимая, что экскурсия в целом прошла без непредвиденных эксцессов, неожиданно наклонился к журналисту и почти шёпотом добавил: «Кстати, можете особо подчеркнуть это в своей газетёнке».
Тот поднял бледное лицо с невидящим взглядом, от которого директору стало слегка не по себе.
- А теперь, - снова громко и с наигранной весёлостью произнёс Оксмэн, - прошу… прошу всех…, всех желающих и решившихся после экскурсии, прошу ко мне в кабинет. – Бернард Оксмэн широким жестом правой руки обвёл экскурсантов, остановив её прямо напротив входа с решётчатой металлической дверью.
Столпившиеся люди неуверенно попятились назад, словно ища выход на свободу. Директор тюрьмы кривовато усмехнулся:
- Ну, что ж, надумаете, приходите. Желающих у нас хватает.

…Если бы Бернард Оксмэн встретил человека с такой внешностью ночью на улице или днём в удалённом проулке, он бы тут же потянулся за пистолетом, а при малейшем движении его рук, открыл бы стрельбу на поражение.
- Ха, любезный, ваш облик – прямо классическое пособие для демонстрации образца отпетого преступника по системе доктора Ломброзо. Вы словно вчера ещё были питекантропом и нет такого преступления, какого вы с вашей внешностью не могли бы совершить! – почему-то со злой весёлостью прямо в лицо Джону Гриффину выпалил Бернард Оксмэн.
- Да, сэр… - Ничуть не обидевшись и не возмутившись, растеряно вымолвила горилоподобная фигура. – Так все и говорят, сэр. А я в своей сорокалетней жизни ещё ни разу не совершил даже предосудительного проступка.
- Право, не знаю, что же с вами делать… - Смягчился директор тюрьмы. – Деньги-то у вас хоть есть? Я не спрашиваю, честно ли вы их заработали. Есть ли они у вас вообще?
- Да, сэр. Я их заработал в честных поединках. Я прекрасный боксёр, сэр. И ещё, я… я хотел бы одиночную камеру, сэр. Сроком на пять лет с маленьким спортзалом, компьютером и библиотекой по французской поэзии и книгами о раннем Ренессансе…
- Деньги?!
- Вот, сэр.
- Хорошо, прочтите и подпишите контракт. Считайте, что вы уже осуждены.
- Спасибо, сэр.
- Надзиратель, уведите клиента. Следующий!


У вошедшего интеллигентного вида, высокого, стройного молодого человека было удлиненное одухотворённое лицо, обрамлённое светло-русой короткой волнистой растительностью.
Особую одухотворенность его лицу придавали бледная с матовым отливом кожа и светившиеся умом и внутренним огнём голубые глаза.
Если бы не нервно вздрагивающие тонкие крылья прямого носа, с такого лица можно было бы писать лик святого.
- Гарри. Гарри Мэтьюсон, сэр, студент четвёртого курса юридического факультета Горвардского университета. Я долго колебался… я всё обдумал… Прошу оформить контракт на десять…, нет, на двадцать… - Студент помолчал. Внешне он был спокоен, вот только ноздри, вздрагивающие как у породистой лошади. – Нет. Всё-таки на десять лет, так как я всё осознал. Думаю, этого достаточно.
- Условия? Деньги? Хотя меня так и подмывает узнать, что вы такого, в самом деле, натворили? – Насмешливо протянул директор частной тюрьмы. Его и впрямь заинтересовало, что такого преступного мог совершить этот юноша с ликом святого.
- Деньги у меня есть, сэр. Ну я вынужден сэкономить, чтобы после выхода у меня было с чего начать новую жизнь… Прошу содержать меня в одиночной камере с высоко расположенным маленьким окошечком. Чтобы не более получаса в день мне светило солнце, а ночью я бы мог видеть через него не более двух – трёх мерцающих звёзд. – Гарри недолго помолчал, потом извиняюще продолжил. – Последний ваш вопрос, сэр, разрешите оставить без ответа, так как согласно условиям контракта, клиент не обязан отвечать на подобные вопросы. – Бледный юноша снова помолчал и добавил. – Прошу, сэр, немедленно надеть на меня наручники и препроводить в наручниках по коридору в мою камеру.
Оксмэн удивлённо поднял вверх брови.
- Вот вам, сэр, мой чек с необходимой суммой. Вот… роспись…, дата… Я готов.
Директор тюрьмы защелкнул наручники и вызвал охрану.

«Всё-таки, выгодное это дело – частная тюрьма. - Думал Бернард Оксмэн, подсчитывая деньги в конце рабочего дня. - Кто-то платит за экстрим, кто-то за уединение, большинство за особые условия проживания, а кое-кто и за… «законную» возможность избежать правосудия за вполне реальное и зачастую довольно тяжкое преступление. Были бы деньги… Кстати, их вполне хватит не только на содержание самих клиентов, но и на «Графа Монтекристо» и на «Железную маску»… А кое-что, в виде одной тритии от дохода перепадёт ещё и мне, как директору, и губернатору Дэнису Вестенховеру… Кстати, он обещал заехать в конце недели за своей долей… Ну, что ж, я тоже не внакладе.
К тому же это даёт нам возможность решать и кое-какие свои частные проблемы». – Думал уже ночью Бернард Оксмэн, непривычно долго ворочаясь с боку на бок на своей обширной и упругой кровати.


- Ну, и как наш бизнес? - В предвкушении ощущения тяжести увесистого конверта Дэнис Вестенховер почесал левой рукой коротко стриженные волосы, помассировал бугристый загривок, привычно отхлебнул свой крепкий виски без содовой и уставился тяжёлым взглядом в лицо директора частной тюрьмы. Его удивили почти полное отсутствие мешков под глазами, проступающие вместо них глубокие тени и ещё какая-то особая бледноватость лица Бернарда. – Ты несколько осунулся, похудел…, я бы даже сказал – помолодел? – Забыв о бизнесе, произнёс Вестенховер.
- Содовая … без виски, голодание по Брэгу, специальная диета, бег, плавание, свежий воздух и … Эстель. – Оксмэн радостно-сдержанно поднялся навстречу вошедшей секретарше.
Вестенховеру показалось, что Бернард стал как бы не только стройнее, но и чуть выше…
- Ваш любимый, по-турецки, господин губернатор. - Пропела Эстель радостная и великолепная.
- Вы поженились?
- Бернард… - Эстель чуть замешкалась.- Да, Бернард сделал мне предложение. И свадьба…
Величественный губернатор чуть подрагивающей рукой налил стакан виски без содовой и, не поморщившись, проглотил его.
- Кстати, вы не желаете взглянуть на «Железную маску» и «Графа Монтекристо»? Наш психиатр уделил им несколько больше внимания и сегодня они спокойны и умиротворены. Вы можете даже зайти к «графу» в камеру, посмотреть ему в глаза.
- Впрочем, ты прав, Бернард… и в отношении Эстель и относительно посещения. Надеюсь, «граф» узнает меня, и я тоже доставлю ему некоторое удовольствие. – Губернатор попытался скроить улыбку, но его пьяный оскал был жутковат, как у актёра прекрасно играющего роль пьяного бешеного пса, бешенство которого затаилось подспудно или искусно утаено.


Отключив записывающую систему видеонаблюдения, они прошли пустынным коридором мимо крепко и безмятежно спящих в весьма неудобных позах, словно сон настиг их внезапно, охранников, мимо зарешёченных и закрытых дверей, смотровых окошечек, люков и ям. Чуть замедлили шаги возле двери «Железной маски», возле которой Вестенховер поднял свой мутный и тяжёлый взгляд.
- Ну!?
-Заглянем вначале к «графу». – Чуть срывающимся голосом и натянуто улыбаясь, предложила Эстель.
Губернатор качнулся и двинулся дальше по коридору.
Начальник тюрьмы ткнул собственным ключом в наклейку с его росписью, закрывавшей отверстие для ключа на навесном амбарном замке, дважды с усилием повернул ключ, снял замок, подержал на левой ладони – увесистый и капитально надёжный… Набрал код - щёлкнул электрический замок, резко и неожиданно лязгнул засов. Вставил пластиковую карточку в щель электронного замка… Все трое вошли внутрь камеры.
- Ну, и как тут поживает мой старший братец? Надеюсь, не хуже, чем твой младший в соседней камере? – Дэнис Вестенховер сильно качнулся вперёд, выпрямился и тяжело уставился на стоящего перед ним человека в рваной и грязной одежде, но чисто выбритого и подстриженного под знакомый ему ёжик, который он ежедневно десятки раз приглаживал либо скрёб своей грубой пятернёй…И лицо было таким знакомым… В другой ситуации он бы подумал «родным», но чуть худым и постаревшим.
- Что за маскарад? Почему он побрит и стрижен под меня!? – Губернатор дико, и, несмотря на опьянённость, пожалуй, грозно взглянул на начальника тюрьмы. – Почему!?- И вдруг неожиданная догадка мелькнула в его хмельном и затуманенном ещё чем-то сознании.- Зачем вы его побрили и подстригли так же, как меня?...
-Один маскарад закончился… Другой начинается… - Мнимый «Бернард» ткнул ствол пистолета в спину Дэниса Вестенховера.
- Ведь это ты отправил меня сюда, испугавшись моего преимущества на встречах с избирателями? – Медленно и устало заговорил «Граф Монтекристо».- Второй срок управления штатом ты получил благодаря подкупам, угрозам и максимальному использованию административного ресурса. Так что мы только восстановим справедливость в отношении меня и граждан штата.
Стоящая рядом Эстель держала в правой руке шприц с каким-то раствором.
- Это не страшно, мой младший братец. После укола ужас пройдёт, настанет радужное умиротворение… Через две-три недели – привычка к дозе. А через пару лет – отупение и безразличие. Т а к, по крайней мере, должно было бы случиться со мной. Да спасибо друзьям и вот – Эстель… А теперь - и Дэвиду.
-Дэвиду!? А-а…Бернард? Где начальник тюрьмы Бернард Оксмэн?! – Дэнис Вестенховер всё ещё осознавал себя всесильным губернатором штата…
- А Бернард рядом с тобой, в соседней камере… он теперь – «Железная маска».

Возвращаясь в жилые апартаменты, Дэвид Оксмэн и Эстель рассказали Генри Вестенховеру о том, как Дэвид оказался в одиночной камере, именуемой «каменный мешок», с табличкой «Человек в железной маске».
… Оксмэн младший, в отличие от своего брата, был по образованию юристом, весёлым и честным малым, неженатым и практикующем в качестве адвоката.
Два года назад, во время своего недельного отпуска, он заехал к брату из глубокого профессионального любопытства, как же тот, бывший торговец недвижимостью без юридического образования, управляется с частной тюрьмой, да ещё и открыл столь необычный бизнес…
Вероятно, Дэвид и Эстель не сумели скрыть от Бернарда внезапно возникшие чувства симпатии и привязанности друг к другу…
А здесь ещё при обходе основного блока Бернард, подогретый бешенной ревностью, застрелил на глазах у брата старика-негра за то, что тот неудачно сходил на унитаз и отказался прибирать за собой, ссылаясь на то, что для этого есть специальный оплачиваемый персонал, а в его контракте нет пункта, обязывающего его…
Вероятно, окончательную судьбу Оксмэна младшего решили его слова, что если Бернард не вызовет сейчас же полицию и не заявит о превышении своих должностных полномочий, то он, Дэвид, будет вынужден сделать это сам.
Утром Бернард объявил Эстель, что они с братом разругались по причине разных взглядов на правосудие и тот ночью в нетрезвом виде уехал обратно к себе в город.
А в дневных новостях по штату было сообщено, что ночью на трассе был обнаружен сгоревший до остова автомобиль с неопознанными останками человека. По заводским номерам двигателя был установлен госномер автомобиля и затем его владелец…
А о том, что Дэвид находится в камере, Эстель заподозрила примерно через месяц после случившегося, когда Бернард и губернатор, как обычно в изрядном подпитии, взяли её с собой для обхода тюрьмы.
Долго думала она потом, кому принадлежит этот странно знакомый и искажённый тесным металлом голос. И только сопоставив дату появления узника в железной маске и таинственные, порой непонятные фразы Бернарда и Дэниса Вестенховера, Эстель окончательно убедилась, что в этом каменном мешке находится её любимый, не погибший в автомобильной катастрофе, Дэвид Оксмэн. С тех пор они вместе стали разрабатывать план избавления от плена и возможной мести.

- Ну что ж, господин губернатор, не желаете ли встретиться с журналистами и экскурсантами? – Обратился к недавнему «Графу Монтекристо» новый директор частной тюрьмы, весело и озорно подмигнув Эстель.
- Пожалуй, рановато нам выходить на публику… Ты вон выглядишь значительно моложе и счастливее. А я – старше, бледен и худющ. К тому же…, если у нас проверят отпечатки пальцев, радужную оболочку глаз…? – Генри растерянно развёл руками.
-Ну, я надеюсь, что мы до этого не дойдём! – С уверенной весёлостью воскликнул Дэвид. – Если даже всё и раскроется, мы, в отличие от наших братцев, никого не убивали и не заточали без суда и следствия в частную тюрьму.
- А что мы сделали только что?
- Во-первых, мы просто восстановили справедливость. Во-вторых, по официальной версии мы оба погибли… от чьих-то рук. Если нас «раскусят», то всем станет ясно, от чьих рук мы «официально погибли», а на самом деле были заживо погребены.- Бывшая «Железная маска» вдруг грустно замолчала… - Впрочем, и в этом случае самое большее, что мы потеряем, это кресло губернатора и лицензию на право владения и управления частной тюрьмой.
- Итак, готовим заявление для прессы…- Оба недавних узника коммерческого отделения частной тюрьмы «Ромашка» невольно вздрогнули и обратили свои взоры к улыбающейся Эстель. – В связи с бракосочетанием господина Бернарда Оксмэна и Эстель Идо, директор тюрьмы вместе со своей супругой-секретаршей отправляются в свадебное путешествие в одну из стран Южного полушария. Вместе с ними… - Эстель сделал значительную и почти торжественную паузу. – Вместе с ними отправляется и губернаторская чета Вестенховеров, так как губернатор последние два года не пользовался трудовым отпуском, и был чрезмерно занят проблемами штата, соблюдением прав и свобод своих граждан, улучшением функцианирования пенитенциарных учреждений штата! – Восторженно закончила Эстель, и, вдруг, с удручённым видом спросила: - А кого же мы оставим на правление?
- Действительно… - Новоиспечённый губернатор был явно растерян. – Конечно, старая команда справится и без меня. Не так уж мой братец был силён в административно-правовых и хозяйственно-управленческих вопросах. А вот…тюрьма… с этими двумя камерами?
- Ну, во-первых, … действует табу в виде обязательного выполнения условий контракта, несмотря на любые логичные либо бредовые заявления клиентов. Они же сами… всё предусмотрели, как оказалось, для себя. А, во-вторых, … - Дэвид Оксмэн выдержал длинную, прямо-таки театральную, паузу, - у меня есть работоспособный зам, который, как мне кажется, довольно честный малый, несмотря на то, что он подделал, притом изумительно точно, мой почерк и мою роспись, и помог Бернарду упрятать меня на пожизненное заключение.
- И ты не боишься оставить всё на него?
- Нет. Контракт вместо меня он подписал под дулом пистолета. К тому же, без его помощи Эстель не смогла бы вытащить нас обоих… Тем более, я увеличил ему оклад вдвое, а у него недавно родилась вторая дочь. Надо обеспечивать семью.
- Прекрасно, прекрасно! – Эстель была радостно возбуждена. –Ппостойте…, - вдруг, заикаясь, растерянно произнесла она, - а как же супруга настоящего Дэниса?
Все обескуражено умолкли. Затем Генри Вестенховер мягко улыбнулся, помолчал и произнёс:
- Надеюсь, Марго… Я думаю, что Марго… поймёт нас, наши мотивы и побуждения. К тому же, мы были с нею когда-то дружны. Нет, не в смысле интимных отношений…Правда, со слов брата и из газет она знает о моей «трагической и безвременной» гибели…
- Доверьте это мне. Мне – женщине… К тому же, как мне известно, Дэнис её ни во что не ставил и почти открыто изменял ей. Итак, первое… мы не едем к ней. К чему вызывать интерес к нашему появлению на публике и в их доме? Мы приглашаем её сюда к нам. Во-вторых, я сама подготовлю её к встрече . А потом мы всё ей расскажем здесь, на месте. Впрочем, она, вероятно, и сама о многом знает либо догадывается о другой, теневой и преступной деятельности своего мужа…
И Эстель набрала домашний номер телефона губернатора Дэниса Вестенховера.

[Наталья Владимировна]

42

КАК Я СТАЛ ПУТЕШЕСТВЕННИКОМ

Как-то раз отдыхал я на скамейке в парке. Подсел ко мне незнакомец. Молчит. Непорядок! Почему не пообщаться между собой двум интересным людям, я всегда так делаю. И я начал:
- «Пошёл ты к чёрту», - сказали мне однажды. И, знаете, я пошел.
- Правда?
- Да! Увлекательное путешествие, знаете ли.
- Да что Вы?! И как там?
- Разнообразно, любопытно!
- Это как?
- Постоянства – нет, предсказуемости – нет, зато так динамично! Мне это понравилось больше, чем я до того жил. Скуку и тоску как рукой сняло.
- И чем Вы там занимались?
- Изучал местный колорит. Например, за Кудыкиной горой побывал - той, которой стращают. И зачем стращают, не понимаю, всё там у них прекрасно. Разве что жители бегают и суетятся: «Куды? Куды? Куда идти? Куда бежать?». А мне удивительно: красота вокруг, пейзажи горные, а им куда-то надо. Говорю им – чего носитесь, успокойтесь, присядьте, оглядитесь, в каком живописном месте живете! Зачем вам куда-то, у вас же лепота под боком! Вы моих трущоб не видели, вот оттуда хочется хоть «куды» сбежать. Они притихли. Расселись глядеть по сторонам и рты открыли от изумления.
А в центре той горы – горячий источник, местные его пеклом называют. Жар, как в печке, я и сам вспотел. Заглянул в него – живенько в кратере: люди купаются, плещутся, лечебные ванны принимают. Но только возбужденно кричат и руками машут. Я тоже с радостью помахал в ответ, пожелал им здоровья. Но всё же мне подумалось, что жарковато им, нельзя долго в горячей воде плавать. Я для них ступеньки из камней выложил, показываю жестами: выбирайтесь на берег, мол, пора сохнуть. Они как ломанулись, я еле на ногах устоял. Они мне всё: «Благодарим, благодарим!» Чуть ли не ручки целуют. А я им на прощанье: «Да не за что, вы лучше закаляйтесь, это полезней будет».
Во-от. А ещё я на собрание анонимных ангелов сходил. Это те, кто по ту сторону, но, как бы, перевоспитываются. Вот приходят они и рассказывают друг другу, как скучают по дому, и какие успехи делают по преодолению этой пагубной зависимости. Один, рассказывали, даже как-то сорвался: не удержался парень от зова родины и решил сбежать за границу. Но за косяк крылом зацепился и упал, перья так и кружились над ним, бедным – «падшим» и прозвали. А я вот не пойму, зачем себя сдерживать, когда сильно хочется? Если сердцем чувствуешь, если зов слышишь, так зачем упорствовать. Иди за мечтой и пригодись уже там, где твоё истинное место, не то так и просидишь на чужом и промаешься. Так и сказал им, а через секунду остался в комнате один. Слышал только отдаляющиеся возгласы: «Ура, можно, можно!»
Потом в речке одной диковинной искупался. Вышел из неё и забыл, где брюки оставил. Обмотался простыней, что на камне в стопке лежала, и отправился на поиски. А по дороге гадалку встретил, говорю ей: «Помоги, подскажи, что делать, где искать?» А она мне: «Позолоти ручку». Сунул было руку в карман – а штанов-то нет. Нет ничего, говорю ей. А она: «Ох уж эти туристы, вечно накупаются в реке Забвения, так и остаются без памяти. И гадай им за просто так, память возвращай. Вот наказание-то мне, карма беспробудная! Сколько тут нахожусь, и монетки не заработала. Эх, что ты будешь делать, давай руку».
И нагадала мне, что дальняя дорога ждёт впереди – опасная, но интересная. И добавила: «А коль понравится наш край, перебирайся насовсем. Ты что-то такое натворишь тут, – говорит, – что после тебя грядут большие преобразования». А я и подумал, если тут есть что натворить, так это только к лучшему. Скучать не получится, засидеться тоже. И отправился туда, куда указала мне провидица.
Увидел я на развилке указатель: «Умница, хозяюшка, стряпуха и портниха девуся Ягуся». Решил к ней, к рукодельнице, за брюками и зайти, хотя и неудобно мне было – мужчина, полуодетый, в простыне, перед дамой… Но делать было нечего.
Долго ли, коротко ли… Ну, да не об этом. Шёл-шёл и очутился я перед избушкой на кривых ножках, в которой Ягуся живёт. Стучу, открывает красавица молодая. Баньку растопила, ужином накормила. Я ещё подумал, а чего всё так чудесно, будто в сказку попал. Подозрительно. Но так понравилась она мне, что сил сопротивляться не было! И только было собрался поцеловать Ягусю, как она мне: «Ты сначала поработай, кольцо мне принеси из ведома-неведома, незнамо откуда, тогда подумаю». А я возмутился – вот везде одно и то же, что тут, что в родном краю! Так надоела мне эта условная любовь, что я ей сказал: «Да ну тебя, пойду я лучше». А она разозлилась, аж волосы поседели, руки в крюки превратились, из ноздрей пар повалил, глаза кровью налились, и стала она похожа на самую что ни на есть бабусю. И как обрадовалась она! «Спасибо, – говорит, – а то умаялась я, всё никак не могла собой стать. Приходилось девицей прикидываться, молодцев испытывать. Ты думаешь, хоть кто-то отказал мне до тебя? Все как миленькие отправлялись в это ведомо-неведомо, никто не додумался противиться мне. Мне ж наказание тут дали: навечно мучиться в молодой шкуре и жизнь мужчинам усложнять чудны́ми капризами. А это совсем не в моём нраве-то, я ж добрая, на самом деле, помогающая. Спасибо тебе. На вот тебе яблочко, иди за ним, оно тебя к Кощею приведёт». «Ты яблочко, – говорю, – сама съешь, а мне брюки лучше сшей». Но она уже дверь перед носом закрыла и избушку ко мне неприличным местом развернула.
Вот незадача. Но последовал-таки за яблоком, которое мигом поскакало по полям, по долам, по колдобинам. Иду, простыня сползает. Я ее через плечо перекинул и завязал, чтобы покрепче сидела. А навстречу три друга – в таких же. Откуда, спрашиваю, вы? «Из древности, – говорят. – Ученые-мыслители мы, приехали изучать основы местной морали, этики и философского мировоззрения. Да только всё так дьявольски непросто здесь, что уезжать мы не собираемся, пока до конца не осмыслим, ведь знаем теперь мы, что ничего не знаем». «А по-простому, – спрашиваю, – что ищете-то?» «Истину!» – в три голоса отвечают. Ну, что ж, каждому свое, главное, чтобы любил человек свое дело! И пошел каждый из нас по своим сусекам скрести, истину добывать.
Наконец, привело меня яблочко к Кощею. Он что-то не в духе был – хандрил, по его словам, уже тысячелетий сто. Чего-то потерял, а чего забыл. Я спрашиваю, в реке Забвения что ли искупался, может, плавки потерял? Нет, говорит, не купался, всё мое при мне. Нечто другое найти не могу, покоя нет. Мол что-то важное, жизненное… Думали-думали, не придумали, так я и ушел.
Иду, чувствую, проголодался, яблочком волшебным и закусил. Утолил голод, только вот путеводного плода не стало и кожура в зубах застряла. А тут ещё ночь спустилась, пора на ночлег устраиваться. Плюхнулся я под дерево, и подо мной что-то хрустнуло. Смотрю, яичко раздавил, вот неуклюжий я, и того – падшего – вспомнил. А из-под скорлупки зубочистка виднеется. Вот, думаю, повезло! Поковырял в зубах, она и сломалась. Нет, всё-таки не повезло. И тут из яйца дымовое облако выплывает, а из него голос Кощеев мне говорит: «Спасибо тебе, вот что я искал – смерть свою! Наконец-то! Освободил ты меня. Держи корону в награду. Скоро рассвет, выберешься и без яблока, не волнуйся». И испарился.
Встало солнце. Брёл я по чаще непролазной, пока на болото не набрёл. А с небольшого островка в трясине лохматая девушка на меня таращится. Тяжело дышит, хрипит и глаза по сторонам бегают – растерялась милая, не иначе, как расческу потеряла. И жалко её, растеряшу, стало. Красивая ведь, а так запустила себя: волосы нечесаные, ногти грязные, лицо чумазое, в какие-то лохмотья одетая. «Что, – говорю, – девица, одиноко тебе тут? Никто не приголубит, никто к сердцу не прижмет, никто не позаботится? Ну-ка, дай я тебя в порядок приведу». Умыл её, причёску сделал, обнял на прощанье и корону на голову надел. Королева, говорю, не меньше! Она прямо на глазах и расцвела! Ахнула и мне на шею бросилась. Спасибо, говорит, я о таком и не мечтала. И похромала в лес, а за ней лягушки с пиявками, словно свита. «Как звать хоть?» – кричу вслед. «Кикимора», – донеслось эхом.
Но пора идти дальше – штаны не ждут. Вот что не понравилось мне у них в государстве, так это несоразмерная за всё плата. На каждом прилавке вывеска «За всё надо платить!» Брюки у портного заказал, да не по карману оказались: он за них счастье запросил. Я не стал брать, так в простыне и остался. По крайней мере, не один в ней хожу, выделяться не буду наряду с теми – древними.
Счастье за штаны… Но это ещё что, вот при мне из одного паренька чуть душу не вытрясли. Оказывается, он в долг любви попросил, а долг накопился такой, что отдать не смог. А эти мордовороты на него накинулись, давай самое ценное отбирать. Тут я вмешался, говорю: «Нельзя ж так зверски мучить, человек всё же. Дайте я сам с ним поговорю, я его вразумлю, чтобы в должниках не ходил».
Расспросил его, что да как произошло. Он рассказал, что в своё время подписал не глядя какой-то договор, кровью причем – ручки не оказалось под рукой. Хотел, чтобы его женой красавица-раскрасавица одна стала, но она столько условий ему выставила, что решил он лёгким путем пойти: не заслужить её расположения, а завладеть её сердцем по-хитрому. Нашел бюро добрых услуг и вот… Оказалось, душу заложил за сделку. Я спрашиваю, мол, в избушке на кривых ножках живёт твоя красавица? Да, говорит. Что ж, отвечаю, обрадую я тебя: уговор ваш отменяется, нет больше твоей красавицы-девуси, а значит, и сделке не быть. Всё, свободен ты, парень, говорю, но больше не торгуй чувствами. Мордовороты переглянулись, а делать нечего, пришлось отпустить парня. И на прощанье направление к черту мне указали. Добрые люди, как знали, кого я ищу!
Но и паренёк в долгу не остался. Подкатил в качестве благодарности бочку с вином, угощайся, говорит. Я ее, взял, конечно, а сам думаю, ну куда мне, неохота катить, а путь дальний. И тут, на удачу, мыслительная троица по дорожке топает. Я им бочку и пристроил. Слышал только позади себя, как они пробку вышибли и прокричали слова диковинные: «Эврика! Ин вино веритас!».
По пути к черту я в парк развлечений заглянул, в тот, что на краю земли. Понаблюдал там конец света – такое представление, фестиваль фейерверков самый настоящий. По замыслу, земля под ногами рушится, образуется резкий обрыв и летит всё в тартарары. И действо это яркими вспышками сопровождается. Я изумился, запрыгал от радости! И вдруг темным-темно стало, выбирайся, как знаешь. Там за меня один чудак уцепился, стал за собой увлекать. Пойдём, говорит, за мной; я знаю, где выход, я тебе рай покажу! А сам к обрыву ведёт. Да где ж ты тут рай нашел в кромешной тьме, говорю. Заблудился бедняжка, в панике ориентиры потерял, ещё чего гляди, провалится, погубит себя. Не растерялся я, схватил его за руку и потащил за собой прочь от пропасти. Не бойся, говорю, мы выберемся! Так на свет его и вывел. Взглянул на него и лицо его показалось мне знакомым, но не могу вспомнить, где я его видел.
Тут меня и скрутили. Опомнился я в тесной комнате в окружении людей в рогатых масках. Они меня допрашивать принялись: кто такой, откуда и почему общественный уклад нарушаю. А я им что мог сказать? Как есть, так и сказал: что я путешественник, проездом тут. Сказали, что я в их стране самоуправством занимаюсь – жители кудыкать перестали, в горячих источниках больше не купаются, девусю развратил, Кощея освободил, Кикимору задобрил, миграция ангелов началась, мыслители истину открыли, еще и долговые махинации провожу. Сказочке конец, мол.
В общем, депортировали меня из страны за нарушение местных законов. Вот такое было моё путешествие к чёрту. Только я его так и не повстречал. А может, и нет никакого чёрта, а придумали его, чтобы было, куда отправить? Есть чёрт, нет чёрта, какая к нему разница, всё равно надо будет ещё разок туда съездить, уж больно необычное это государство.
- Слушай, а вот тот, кого ты на краю земли в конце света встретил, он не с рогами случайно был?
- С рогами! Он ими за колючие кусты цеплялся, пока я его из пропасти вытаскивал.
- Никого не напоминает?
- И?
- Ну?!
- Что ну?
- Ну и кто у нас с рогами?!
- Кто?
- Да чёрт в пальто!
- Да, в пальто он был! А ты откуда знаешь?!
- Короче, то чёрт и был!
- Да быть не может!
- Может! Так и было!
- Да выдумки это всё, нет никакого чёрта, был я там и всё своими глазами видел!
- Да есть!
- Нет!
- Есть, я тебе говорю!
- Нет, выдумка этот чёрт!
- А вот это, по-твоему, что?!
И в исступлении собеседник сдернул капюшон, оголив рога.
- Так это ты был!
- Ну, наконец-то! Вот Фома… Ну, и намаялся я с тобой. Давай так договоримся: ты в моё государство больше не суйся, а то натворить такое за один день, это ж надо так преуспеть. Разъезжай-ка ты лучше по соседним странам, это уже их проблемы будут – держи билет, от меня подарок; только смотри, ко мне ни ногой!
Собеседник исчез. Украшение на голове ему было очень кстати: рога уравновешивали его слегка крупноватый нос и длинные уши, и стесняться этого не нужно. А я посмотрел в билет – меня ждало очередное путешествие, и на этот раз в рай. Ай да собеседник, подумал я! Мне всегда везло на хороших людей.
Так я стал путешественником.
А чего он разозлился, я так и не понял. Для меня что ни страна, то удивительное приключение. А всё почему? Потому что, как считаю верным, так и поступаю, что вижу, то и говорю. Радуют – радуюсь, плачут – помогаю, потерялись – тех найду и на место верну. Говорят, добро-зло. Нет их. Для меня люди просто люди, и неважно где живут они и как выглядят – хоть рогатые, хоть крылатые.
Ну что ж, райские жители, я уже в пути!

[Наталья Владимировна]

43

ФОКУС-ПОКУС

Пролог. Начало

В свои 25 Эля имела все – хорошая работа, квартира, приличная зарплата. Эля работала научным сотрудником. Собственно, и Элей ее звали только свои, а в научных кругах она давно была Эльвирой Махмудовной, перспективным, подающим надежды молодым ученым.
Сегодня Эля приехала в Москву и остановилась в гостинице. На протяжении полугода она готовила масштабный проект. И в Москву она приехала именно затем, чтобы представить его в широких научных кругах.
«Уже через два дня я буду представлять свой проект…» - подумала счастливая Эля.
Девушка неторопливо пообедала, а затем, вернувшись в гостиницу, решила еще раз пробежать глазами свою научную работу и достала ноутбук, где хранился файл с долгими бессонными ночами, мозговым штурмом, размышлениями, волнениями, доводами и сомнениями - файл с ее проектом.
Конечно, она его знала наизусть, но… Эле доставляло особенное удовольствие открывать файл и видеть десятки страниц, заполненных ровным черным шрифтом…
Эля включила ноутбук и…громко вскрикнула.
В ужасе она начала беспорядочно нажимать на кнопки, но сделала только хуже, ибо… ее драгоценный ноутбук, хранивший столь важный для нее документ, получил серьезное ранение. Прямо в сердце. А сердце ноутбука – жесткий диск. Именно он неожиданно и так не вовремя сломался.
Но Эля еще этого не знала. Она видела лишь синий экран и белые буквы и цифры, которые без конца начинали свой счет… 10, 9, 8, 7… 10, 9, 8, 7… Эля смотрела на эти цифры, и ей казалось, что это идет отсчет ее жизни…начала конца ее жизни.
Ибо это была катастрофа!
Ее ноутбук сломался, а через 2 дня у нее выступление с проектом!
Куда бежать? Что делать?
-Ой, мамочки! – простонала Эля и заревела.
Проревевшись, она начала думать.
Свой проект она помнила хорошо, но напечатать его заново и оформить она не успеет при всем желании. Резервной копии у нее нет, и даже на почту она его не отправляла. Просто потому что мероприятие предполагало очное знакомство с идеями…
Ситуация была аховая, но один шанс все же был.
И Эля побежала искать сервисный центр…
Глава 1. Чудесное спасение
-Девушка, я не могу вам дать никакой гарантии. – молодой человек устало посмотрел на Элю, вертя в руках ноутбук. – Конечно, я его посмотрю, попробую что-нибудь сделать, но…
-Вы понимаете, от этого документа зависит моя жизнь! - вскрикнула Эля. – Там проект, над которым я работала пол года, а послезавтра у меня выступление и тут… вот это… - Эля снова едва не зарыдала.
-Мда… - парень с сочувствием посмотрел на Элю. – И что же нет ни одной копии…
-Ну, разумеется, нет! Что бы я тогда к вам пришла!
-Мда… Хм…- парень нахмурился.- Ну, кто же в наше время не делает копий?
-Я-я… - пролепетала Эля и все-таки не сдержалась, заревела.
-Ох, девушка… - парень испуганно вскочил и налив воды из кулера, подал Эле пластиковый стаканчик. – Вот, выпей и успокойся.
В это время в помещение вошел еще один посетитель.
-Привет, Костя! Как у тебя дела? – он взглянул на Элю. – Вижу, что не очень… А что случилось?
-Да вот у девушки ноутбук сломался, а там важный документ.
-Ну и что, ты разве не можешь его сделать?
-Могу. Но не факт, что смогу восстановить всю инфу. Но я попробую… Девушка, приходите завтра…
-Во сколько? – спросила Эля, вытирая слезы.
-Я позвоню.
-Хорошо. Спасибо вам.
-Да пока что не за что.
Пришедший к Косте посетитель проводил взглядом Элю.
-Хорошенькая… - сказал он Косте.
-Ну да, наверное… - Костя отложил ноутбук в сторону. – Кофе будешь?
-Давай.
-Сейчас, погоди.
Костя повесил табличку перерыв, и ребята сели неторопливо пить кофе.
-Ну и когда ты собираешься смотреть ее ноутбук?
-Не знаю, вечером гляну. У меня заказов еще полно.
-Слушай, постарайся его сделать, будь другом?
-Макс… – Костя ухмыльнулся. – Ну конечно я сделаю, что смогу.
-Слушай, а она же оставила свой номер на заказе?
-Да, конечно.
Макс посмотрел на бланк и быстро переписал цифры в свой телефон.
-Позвони мне завтра, как станет что известно с ее ноутбуком, ок?
-Без проблем.
***
В обед Эле позвонили из сервисного центра.
-Добрый день, ваш ноутбук починен, можете приезжать забирать.
Не помня себя от счастья, Эля тут же помчалась за своим железным другом.
«Ой, а вдруг документ не получилось восстановить?» - со страхом подумала девушка.
Но к счастью ее опасения были напрасны.
Она открыла ноутбук. Важный документ был на месте, и, пробежав его глазами, Эля убедилась, что вся информация сохранена.
-Все в порядке! – сказала счастливая Эля.
-Вы очень везучий человек. Скажу честно, я не был уверен, что у меня получится достать ваши файлы, и что они не повреждены. Но, вижу, все получилось.
-Да! Спасибо вам большое! – обрадованно воскликнула Эля. – Сколько я вам должна?
-Ничего. Тем более что зарядка от вашего ноутбука не у меня.
-А где же она?!
«Это еще что за ерунда?!»
-Сегодня в 4 часа в парк Горького мой друг принесет вам вашу зарядку.
-Что за бред?! Это что такая шутка? – спросила Эля, вновь начиная нервничать.
«Мне еще не хватало сейчас искать по всему городу зарядку…» - подумала она.
-Никакой шутки. Просто вы очень понравились моему другу.
-И поэтому он утащил зарядку моего ноутбука?!
-Это все вопросы к нему.
-И как я узнаю этого вашего друга?
-Он вам позвонит.
Глава 2. Свидание
В 4 часа Эля была в парке и в ту же минуту ей позвонили. Приятный мужской голос сказал:
-Эльвира, привет! С тобой говорит похититель зарядки. Я жду тебя в тени липы. Иди по парку прямо, потом заверни на второй дорожке.
Выполнив все инструкции, Эльвира пришла к раскидистой липе. Но никого там не увидела. Она задумчиво посмотрела по сторонам, затем догадалась обойти липу с другой стороны и там…
Эльвира не сдержала вздох удивления.
На зеленой траве стоял стол, накрытый белоснежной скатертью, по обе его стороны располагались два причудливо изогнутых стула, а за столом сидел симпатичный молодой человек.
Эля вспомнила, что видела его тогда в сервисном центре. Тогда она не особенно обратила внимание на его внешность, однако сейчас рассмотрев молодого человека, она невольно подумала, что он очень даже хорош собой.
«Эй, стоп! Он утащил зарядку от твоего ноутбука!» - напомнил внутренний голос.
-Ну и где она? – спросила Эля.
-Ну, к чему такая спешка? Давай сначала, присядь за стол, выпьем кофе…
Эля со вздохом села за стол. На столе стояли две чашки кофе и большое блюдо со сладостями. Были здесь и ее любимые пирожные-корзинки, но сейчас ей было не до них.
-Скажи, пожалуйста, зачем ты это все устроил? – спросила Эля.
-Что именно?
-Зачем забрал зарядку?
-Чтобы ты пришла на встречу.
-А просто позвать была не судьба?
-Но так ведь гораздо интереснее. К тому же, так я был уверен, что ты точно придешь.
«Он какой-то идиот. И ситуация идиотская».
-Вообще-то я могла просто купить в магазине новую зарядку. – сухо сказала Эля.
-Но ты же этого не сделала, а пришла сюда.
-Мне просто некогда сейчас бежать еще и в магазин.
-Выпей со мной кофе, и я верну тебе твою зарядку. – улыбнулся он.
Эля вздохнула.
-Хорошо, я выпью с тобой кофе. – сказала она.
«Куда же мне теперь деваться…»
Взяв чашку, Эля сделала глоток.
-Расскажи мне, что это за важный документ, который нужно было срочно восстановить? – спросил он, тоже отпив кофе.
- Это научный проект, завтра я буду с ним выступать на важной конференции. – сказала Эля. – А ты чем занимаешься, ну, кроме того что воруешь чужие зарядки от ноутбуков? – ухмыльнулась она.
-А вот сейчас я тебе кое-что покажу и ты сама поймешь . – загадочно улыбнулся он.
Затем молодой человек хлопнул в ладоши и из его рук посыпались огненные искры и конфетти а когда все это рассеялось, обалдевшая Эля увидела, как сверху медленно спускается зарядное устройство от ее ноутбука, привязанное за тучу воздушных шаров.
Зарядное устройство медленно опустилось в его руки и он, встав, подошел к Эле.
-Фокус-покус! Тру-ля-ля! – улыбаясь, произнес он и протянул Эле зарядку.
-Ох, ничего себе… Как ты это сделал? – спросила Эля, принимая зарядное устройство и освобождая его от воздушных шаров.
Шарики тут же взмыли в воздух.
-Мы фокусники свои секреты не раскрываем.
-Ты что, правда, фокусник? – удивленно спросила Эля.
-Ну, ты ведь сейчас видела фокус, так? А значит я кто?
-Я хотела сказать, это твое увлечение или ты прям работаешь…
-Я прям работаю. В цирке.
-Ого… а расскажи подробнее, как это… работать в цирке?
Глава 3. Интересное предложение
-Как же это все интересно… - сказала Эля. – Знаешь, я ведь в детстве тоже мечтала работать в цирке.
-Интересно… и как же получилось, что ты работаешь в итоге в науке?
-Родители хотели, чтобы занималась серьезным делом. К тому же они у меня научные работники. Вот и я пошла в науку.
-А сама-то ты хотела этого?
-Сначала нет, а сейчас мне даже нравится моя работа.
-А если я тебя приглашу в поездку с нашей труппой? Ну, просто съездишь с нами, исполнишь детскую мечту, поработаешь в цирке, а потом вернешься в свою науку.
-И кем же я буду работать у вас в цирке? Я же ничего не умею! – улыбнулась Эля.
-Поверь мне, в цирке найдется для тебя работа.
-Интересное предложение… – задумчиво сказала Эльвира. - Хорошо. Я подумаю. Ой, я же до сих пор не знаю, как тебя зовут…
-Макс.
-Очень приятно, Макс.
-Не желаешь немного прогуляться?
-Давай…
Глава 4. Путешествие
Эля пришла домой поздно вечером. А завтра ей предстояло выступать с проектом.
«Как же я так долго прогуляла...» - с досадой подумала девушка и тут же счастливо улыбнулась, вспоминая этот вечер с Максом.
Никогда еще у нее не было такого необычного свидания. А каким интересным и милым оказался Макс. Пока они гуляли, он столько интересных историй рассказал из жизни цирка, что развеял все сомнения Эли. Конечно, ей нужно поехать с труппой. Никто ведь не требует бросать науку. Она просто исполнит свою детскую мечту…
***
Эльвира Махмудовна блестяще защитила проект. А на следующий день Эля собрала вещи и поехала с Максом и его труппой в путешествие.
И началась у Эли новая жизнь.
Если раньше она работала по ночам, сидя за ноутбуком в тишине, то сейчас у нее был длинный и шумный рабочий день в цирке. Она была всего лишь в роли «принеси-подай», но все равно была очень счастлива. Ведь она оказалась в новой для нее атмосфере. Атмосфере вечного праздника и смеха. Это потом Эльвира увидит труд и слезы цирковых, а пока она видела легкость и беззаботность.
Шло время, и Эле совсем не хотелось покидать мир цирка.
И тогда Макс стал учить ее легким фокусам. Эля схватывала все на лету, словно всегда только и делала, что занималась фокусами.
-Вот видишь, как у тебя хорошо все получается.– улыбался Макс. – Ты прирожденная фокусница.
И это была правда. Эля была, наконец, на своем месте, она, наконец, услышала себя. Она поняла, что ее детская мечта вовсе не осталась в детстве, она до сих пор с ней, просто Эля запретила себе о ней вспоминать и занималась тем, что было приемлемо для ее окружения. Но только не для нее самой! Однако с детства Эля привыкла все делать на совесть, поэтому и достигла больших успехов в науке. Но теперь,… когда она, наконец, позволила себе услышать свой собственный голос, свои собственные желания, теперь все будет по-другому.
Совсем немного времени понадобилось Эле, чтобы понять что цирк – ее истинная жизнь, и только работа здесь принесет ей настоящее счастье.
Она очень старалась, много училась, и однажды наступил день, когда Эля вышла на сцену вместе с Максом.
Это была знаменательная дата во всех отношениях. Ведь с момента ее появления в цирке прошло уже целых пол года. А их отношениям с Максом исполнилось три месяца.
Выступление прошло на ура. И вечером, уставшая, но счастливая Эля сказала Максу:
-Я хочу остаться, остаться здесь навсегда.
Макс улыбнулся и нежно ее поцеловал. Он и не сомневался, что так все и будет.
Эпилог
Часто бывает, что мы забываем свои детские желания. Иногда мы совсем не знаем своих способностей, настолько не слышим себя. Так было и с Эльвирой. Она шла не по-своему пути. Видела приемлемую обществом картинку успеха. Но ее душа желала совсем другого. Истинный ее талант был в другом. Эля без труда научилась фокусам, потому что в этом был ее истинный талант.
Это глупости что нужно много труда и усердия в любимом деле. Если это твое дело, то тебе удивительно легко и приятно им заниматься. Это просто полет. Полет души. Да, ты можешь доводить свое дело до совершенства. И это трудно. Но сам процесс необычайно легок и приятен. Теперь и Эльвира об этом знала. А помог ей это узнать случай. Причудливый узор обстоятельств.
***
А в завершении еще немного информации о героях, для особо любопытных.
Эля продолжила работать в цирке вместе с Максом. Она ежедневно совершенствовала свой талант. И с каждым днем она любила свое дело все больше. И ни через год, ни через два ей не надоела ее уже такая привычная и родная работа. И в жизни ее теперь все действительно было по-другому. Каждый день она чувствовала себя счастливой.
Теперь она, в самом деле, имела все. По-настоящему любимую работу, в которой она когда-нибудь обязательно добьется больших успехов. Верных друзей-коллег, и любимого человека, который помог ей услышать себя и пойти по уготованному ей и так долго ждущему, когда же она на него осмелиться ступить, пути…

[Наталья Владимировна]

44

НАТУРАЛИЗМ, ИЛИ ПРАВДА ЖИЗНИ

Массовые средства, словно соревнуясь между собой в остроумии и литературной игре словами и образами, пестрели броскими заголовками и фразами, разобранными на цитаты дня; вовсю обыгрывали фамилию небезызвестного режиссёра Даниэлиса Межелайтиса. Забыв о всяком пиетете, выдавали «перлы» один лучше другого! Даниэлис «меж двух стульев», «между призванием и амбициями», «соединяющий эпохи», «посреди двух миров», «властелин двух искусств», «жизнь или театр – Бог или Сатана?», «компьютеризация по полной программе с вкусовыми и тактильными ощущениями»… - Обыгрывали, таким образом, и название программы по управлению компьютером с помощью голосовых команд, которая буквально звучала, как «Лайтис»; называя симбиоз её со своим тёзкой, носителем одноимённой фамилии «голосом небес», и самого режиссёра «модератором третьей реальности»; имея первыми двумя – жизнь и виртуальные пространства; «создателем слова божьего» - обыгрывали фразу «сначала было Слово и слово было Богом» - в новой интерпретации фраза заканчивалась «…и слово было Даниэлесом», а также газетки оспаривали «право голоса», тут же утверждая, что «Лайтис» рулит, Даниэль «творит словом», и что представление – первый день новой эпохи, когда человечество объединяется с машинами!
Задавались вопросами смыслов, натурализма и естественности, немало не стесняясь, что вопросы подобного рода становилось задавать уже просто неприлично, сродни, что первым появилось, яйцо или курица… вполне правдоподобно, как бы вы не спорили между собой, что яйцо сначала должен был кто-то снести; а этот кто-то сначала должен был вылупиться из яйца!..
Мы могли бы предложить и свою версию, в духе арт-искусства или масла масляного, ибо «арт» подразумевает тоже искусство, но идущее впереди прежнего! Но как оно может, собственно, быть впереди, коли появилось позже него, итак искусство от искусства, наш вариант: опозоренный сородичами, несчастный динозавр снёс-таки яйцо, из которого таки вылупился цыплёнок! Динозавр от стыда умер, не сходя с места, а цыплёнок благополучно вырос в курицу…
«Гора родила мышь» тоже было… «шедеврально до бронхита», «грозит ли пневмония актёрам?», «меж двух огней – небесным и земным!» - конечно же! Поэты сочиняли! «В иллюзиях реальности живущий! Открыл для мира миражи планет! Богов творящих, звуками поющих, и создающих Землю! Воду! Свет!»
Журналисты пронырливыми ящерками сновали между деятелями искусств, которых, так кстати, собрал на свою премьерную инсталляцию из живых кукол, то де актёров, которые имитировали движения то ли заводных механических кукол, то ли полукиборгов, рядом с которыми тут же стоящая реальная модель человека – робота производила впечатление более человечной до абсурда. Этим собственно показ не ограничился. Действо продвигалось постепенно к сценическим подмосткам, где уже зрителям было позволено испытать реальный шок от прочувствованного; а не только увиденного и услышанного. Для кого-то оказалась важнее всё же серединная часть, но это, видимо, были люди, которые относились к жизни утилитарно и потребительски, или просто не доедали в детстве, потому что мы говорим сейчас не о зрелище, предоставленном Даниэлесом, а о хлебе насущном, и в прямом, и в переносном, во всех смыслах. Потому что тут же, среди общения с актёрами странного театра, где можно было по-панибратски похлопать того по плечу, или даже дать пинка под зад при желании, располагались атрибуты «шведского стола» и русского застолья; работали «Шаверма» и «Суши-бар». Дежурила бригада врачей «Скорой помощи», на всякий случай! Собственно, и пожарники были! Массовое мероприятие, как-никак! Очень массовое! К слову сказать, отличить искусственные фрукты и резиновую подделку, хотя бы, куриный окорочок выставочного образца театрального реквизита от настоящего с первого раза не всегда удавалось! Если учесть, что на столах, имитирующих реальное застолье, и съедобное и не съедобное было размещено рядом, а ошибиться было так легко! Что называется, иллюзия вкусной пищи удалась на славу! Даже при специальном предупреждении – троекратном, как минимум, в отечестве нашем да не сыскать чудака!.. прошлёпавшего жизненно важное объявление, отхватившего свою куриную ногу происхождения творческой мастерской театрального художника, мастера – прикладника, не за лишние деньги для семейного бюджета и не такое сотворить могущего, - труда бы не составило! А после ещё удивлённо хлопающего ресницами на сломанный зуб – легко отделался, бедолага!
После нашего несколько сумбурного поверхностного обзора событий культурного фронта, от последних военных действий которого до сих пор отходит столичный бомонд, не будет лишним внести некоторую ясность и последовательно объяснить, как всё это происходило на самом деле. Вам об этом расскажет наш корреспондент… да в нём ли соль и перчик… а вот вам сама история, как это было на деле, глазами нашего работника, да хоть Севы Богуславского!

Как вы понимаете, никакого Севы на самом деле нет, а это псевдоним нашего товарища. Их у него не меньше пяти; для разных случаев жизни; для новых русских - один; для старых евреев – другой… ну, и для красно-коричневых, оранжевых и голубых … поэтому совпадение имён и фамилий, как принято говорить – видимо, случайное!.. но зато инфа из первых рук…

***
Действо в Арт-театре – три «Д» обещали сногсшибательное до умопомрачения, и с достатком очистительного катарсиса, как заново родиться иже с ним сразу и креститься! Поэтому от элиты отбоя нет! Аншлаг! Рекламная компания оказалась на высоте!.. все билеты проданы! Больше мест нет, а нам и не надо! Нас с Алесей, видимо, последних запустили. Мы такие потерянные, думали у какой-нибудь знаменитости интервью попутно перехватить, до Межелайтиса-то, навряд ли, в премьерный день сумеем дорваться, таких охочих отсеивают сразу! Но нас через фэйс-контроль, дрес-код и задний проход, как-то, через подставное лицо – через «логин», «пароль» и втридорога за проход от стоимости билета… короче другого слова нет… офигеваем… одни знаменитости вокруг... мы лишь незнакомцы… хорошо, что сами себя знаем… а вот у кого интервью брать трудно выбрать. А потом мы как-то быстро на это дело забили! Было чем заняться! Всё равно заметку дома сочинять будем! Так, пофотографируем, посмотрим. Послушаем, одним воздухом с богатыми и знаменитыми подышим! Алеся уже напортачила. Отошла в сторону… нет, но мы же не на привязи… у меня самого вскоре рефлекс собаки Павлова разыгрался вместе с аппетитом… глаза разбегаются, как и мысли… она значит: «бла-бла… вопрос на засыпку одной фифе, а ответку получает от другой цыпы, и говорит той: «Вообще-то я не вас спрашиваю!» - та аж позеленела… Алеся, правда тоже поняла, что брякнула что-то не то, извинилась, ответ выслушала и до меня: «Кто вон та в белых буклях?»
- Ведущая «Дома -2» - отвечаю, - лицо общественное и публичное!
- Ну, что публичная, сразу видно!
Тут сам мэтр росписи раздавать стал, на манжетах! Оказывается, для такого случая, манжеты, можно было по отдельной цене вместе с программкой, меню, буклетом и биографией Межелайтиса приобрести! Можно в розницу. Можно оптом. Пока мы пытались хотя бы манжет приобрести, выяснилось, что он чуть ли не дороже входного билета по стоимости будет, поэтому решили одну программку взять, а с биографией позже в интернете разобраться бесплатно. Манжеты, кстати, вспомнили, потому, что Чарли Чаплин, на них сценарии записывал… без лишних подробностей, просто гениальные мысли, забегающие в нужную дверь, голову. А поскольку этот господин за счастье маленького человека ратовал, антифашистом был, на самого Гитлера не побоялся пародию снять, значит и у нас ко двору пришёлся, наш человек, русский, хоть и жил в Америке.
А буклет мы потом у кого-нибудь стибрим или выпросим, обычно после праздника, он уже не так всем и нужен, как думалось многим вначале. Благие мысли прочесть всё до строчки, оставляют, как только на горизонте проклёвывается новое событие.
Однако, к тому времени, когда мы готовы были пробиться к мэтру, раздача подписей прекратилась, так как пришло важное лицо, вроде как даже мэр города, и мэтр пошёл общаться индивидуально с мэром. Но теперь у нас в руках была программа дня! Заценим!
В программке три отделения. Первое – формирование общественного мнения, деловые предложения, укрепление дружественных связей. Второе. Антракт. Свободное общение. Игры. Танцы. Караоке. Тренинги. Адаптация. От чего, и в связи с чем, не сказано. Действие происходило, как вы понимаете не в одном зале. Были задействованы практически все смежные аудитории театра вкупе с малой сценой; кроме того, парковая зона с работающими разборно – сборными аттракционами, а на большой сцене, собственно, в окончании третьего отделения расположились Три-«Д» кинотеатр, планетарий и сами актёры; часть которых, как выше было сказано, уже в фойе общались с будущими зрителями. Но не на равных. А в виде роботов и механических кукол.
В заключении нам обещали показать «Зарождение мира», «Эпоху динозавров», «Пять рас человечества» - включающие в себя саморождённых, гиперборейцев, атлантов, лемурийцев или по-другому цивилизации-Му. Где-то там ещё суб-раса гермофродитов на одной из ветвей разместилась, когда человек самодостаточным был, и без греха, и без смерти… состарится и сам по себе как птица феникс возрождался из себя же самого, только вновь юным и здоровым… самоомоложение такое вечное… а сами мы, как нам тут же нашедшиеся «знатоки» понятно, по-простому, объяснили, относились к пятой расе, являясь потомками арийцев; и шестая, детей индиго была уже на подходе. В окончании ещё и «Потоп» должны были показать, разделяющий, так сказать, историю на мир «до нас» и мир «с нами», а в перспективе и что грядёт во временах неисчислимых… мир «после нас»
Но в самом разгаре была бесплатная дегустация в четырёх открытых точках общепита, работающих во время первых двух отделений. На каждой из точек стоял контроль, следящий за предъявлением жетонов, которые надо было отработать во втором отделении, приняв участие в общих забавах; как раз и включающих в себя игры, тренинги, танцы и караоке в клубах по интересам. Или предъявить бело- сине-красную под флаг исполненную визитную карточку российского гражданина, прошедшего в первом отделении тест-опросник у активистов; оставившего отзыв в книге предложений; а то и предоставивший материальную или другую помощь театру и укрепившему таким образом дружественные связи с ним.
Тест-опросник прошёл я, и понял, что, возможно, мне не стоило этого делать. Потому что первым делом, он выявлял уровень культурного понимания действительности и благорасположения к театру и его художественному руководителю и режиссёру в одном лице. А вторым касался политической грамотности и общего знания положения в стране, кто с кем дружит, и против кого, мягко говоря…
Думаю, я в обоих вариантах не лучше Алеськи был… но проверять меня на политкорректность и склонность на любовь к искусству не стали, а карточку гражданина выдали; предложить мне было нечего и связи укреплять веса не хватало; а к «Книге Восхвалений» очередь из поэтов - современников выстроилась и других братьев по искусству, и сестёр, по большей части, как всегда. Поэтому я ещё и тренинг попытался пройти. Тренинг оказался на психологическую защиту, и я бы сказал, по- русски, проверкой «на пофигизм», потому что даже смотреть, как солидные дяденьки и тётеньки ползают на коленках и бормочут «я луноход один», «я луноход два», а не то, что уподобиться «четверолапым», я не захотел; и меня, я бы сказал, с позором изгнали из аудитории – плохой из меня разведчик; правда, сумел спровоцировать проводившую красавицу, и она выдала нервно мне тайну, что эта школа Грицко, известного психолога и так далее, а я, чтобы не мешал, если не понимаю. Я ещё потом подглядел, как они развеселить друг друга пытаются, морды корчат, анекдоты травят, а условие такое, чтобы тот, кого смешат, не вздумал поддаться на провокации, и ни одной мышцей лица себя не выдал! И вот сидит он горемычный и чуть не плачет! Один анекдот, сам собой запомнился, мне бы под него смеяться не захотелось, слишком на правду похож. Вот и врезался в память! Ладно, перескажу, там, где надо – вырежут. Короче, разгоняет ОМОН коммунистический митинг; ну и к оператору подбегают, а он закрыл собой аппаратуру, как курица растопырился над ней и кричит: «Я тут не причём, я за деньги, я вообще не знаю, кто эти люди!» - на этом месте рассказчик, изображая звуковика, тоже прыгал курицей перед тем, кого веселил. Не знаю, как вам, а мне только грустно стало.
Алесе повезло на этот раз больше. Она, чуть ли, не приглашение в кино сниматься получила, боюсь, что в шутку; но какой-то выпендрёжной золотой визиткой у меня перед лицом помахала! Я изобразил полную индифферентность, как на тренинге! – отыгрался на Алеське! Она ещё и в караоке попела; и в каких-то играх и конкурсах участие принять успела. Зря я решил «поумничать», но надо же было посмотреть, что на других участках, вверенных нашей команде культурно в массмедиа отразить, происходит!
Я больше удовольствия получил, наблюдая, как мажоры всякие с актёрами и роботом – женщиной просвещаются, или правильнее было бы сказать – «отрываются»!. пока Алеська веселилась. Но пересказывать, как они из себя роботов строили, желания нет, да и шутки у них так себе… были ниже пояса… у нас без дураков не обойдётся… один «умник» спросил, можно ли её трахнуть, а она в ответ: «А тебя?» Тот не сдаётся: «Можно, только осторожно!» - «У нас самообслуживание!» - отвечает. – «А ты мне не поможешь?» - юморит, типа. – «Могу крем посоветовать, надо?» - «Нет» - ретировался с позором под свист и улюлюканье нечаянных зрителей… ещё один перекурить это дело предложил роботу, та отшутилась, что не курит; и по просьбе, особо одарённой у нас деньгами молодёжи, можно сказать, прочла лекцию о вреде табакокурения. Другой аж позеленел, пока слушал, говорит: «Ты только не проси её о наркотиках рассказывать, идиот!» Но, о марках заморских винах всё же поговорили, поэкзаменовали робота на предмет, какую закуску, к какому вину подавать; но мне этот кулинарный ликбез, навряд ли, пригодится! А, впрочем, почему нет! Я в этой области не силён, и уши послушать не отвалятся! Рекомендации, как говорится, вечные, и для меня в новинку, я б вам мог сказать, чем водку закусывают, ну да это и третьеклассник скажет. Оказывается, Шампанское надо не оливье закусывать, как у нас вся страна лопает в ночь под Новый год, а морепродуктами и икрой, и холодными закусками с белым мясом, и пастой, по-русски, макаронами, - но с этим я не согласен. Нам макарон и в будничный день пореже желательно. Только фигуры девушкам портить... а для девушек подойдут десерты, фрукты, мороженое и сыр. Ну. это я и сам знаю. К цитрусовым и южной экзотики фруктам хорошо идут крепкие белые вина, как мадера и портвейн; и диетическое мясо телятины и баранины, или птицы – к красному вину. А чтобы запомнилось, я про себя повторял: «Красное - к красному. К белому – южное!» Поэтому, Алесе сразу и выдал, что в голове вертелось: «Выпивка дело – полезное, нужное!» - и ей экзамен устроил, чтобы хоть названия вин в голове отложились - моей! Хочешь запомнить сам – расскажи товарищу!.. и, как говорится, захочешь вспомнить – будет, у кого спросить!
- Понимаешь, если не знаешь, какая закуска к чему подходит, просто бери «Короля «Тавеля»!»
- Что это?
- «Тавель» к любой закуске – король розовых вин!
- Мы не на дегустации!
- Представляешь, что французы пьют к устрицам?
- Где тут французы?
- «Пикпуль де Пине»!
- Питбультерьер – порода такая собак есть!
- А слышала про такие вина, как «Шабли» и «Жюрансон»?
- Как я понимаю, вина надо пить, а не слушать! Что с тобой? Надегустировался? И где?
- «Рислинг», «Кагор», «Бордо» - столько вин на свете! И каждому – своя закуска представь!
- Да лопнуть можно! Или растолстеть, как бочка!
- Ты хоть какое вино знаешь, что-нибудь пробовала?
- Угу.
- Какое?
- Советское шампанское!
- Игристое вино. Сочетается с устрицами, мидиями и улитками!
- Чего? Улитками? Кто тебе это сказал?
- Робот. И ещё с белым мясом и птицей гриль!.. зато настоящее шампанское брют и сухое подходит к любым блюдам!
- Дура - твоя робот! У нас, что полезло – то и полезно!.. а где наливают хоть?
- Запомни хотя бы, что коньяки после десерта пьют, параллельно с чаем, кофе и сигарами!
- Ё!.. Да мне диагонально, что параллельно! Я так понимаю, ты голодный, и тебе напиться хочется!
- Как динозавру на водопое!.. – ноги сами понесли нас к столам, меня - повторно… а почему бы и нет?..
У меня было ощущение, что Алеська дорвалась! Ну, у меня тоже под ложечкой засосало, как потянуло к своему родному разносольному застолью русскому, под водочку с пельмешками, с огурчиком, да с грибочком маринованным. Причём сразу, как только я такой аттракцион узрел!.. но я же не набросился, как голодный лев на муляжи мясные, я же и тест прошёл. И у робота с цивильными пацанами потусовался, даже стих сочинил! А потом, конечно, «летящей походкой» и прямо по курсу!.. как и все, а то так к шапочному разбору только и успеешь!.. а вот, кто на мясо сразу позарились – многие обломались – в основном антураж искусственным оказался, а салатики да каши, хоть и на одноразовых тарелочках, а отменно пошли в ход. Вино, надо сказать, было настоящее и пирожковых изделий – кулебяк и расстегайчиков от души положено – с капустой, картошкой и опять же с пшеничной кашей. «Особо одарённым» - уж, после гиды пояснили, что на нормальных тарелках – то муляжи, а всё съедобное на одноразовых и пластиковых!
Ну, думаю, меня за такую заметку не похвалят, я же не стол описывать пришёл. Хотя не плохо, не плохо… винца и белого, и красного хватило по стаканчику хлопнуть. Мы с Алеськой, когда я её чуть не насильно с каруселей снял, и со шведского стола на правах прессы, тарталеток со шпротиной и салатным листом перехватили. Я сначала на русском пасся. После общения с роботом! И попутно стихи сочинять продолжить хотел, но дальше того экспромта дело не пошло, ладно, хоть до Алеси сумел свои четыре строки не забытыми донести! Я за ней метался по всем аудиториям, смешным аттракционам, она вроде, как в комнате смеха была, пока курил, она уже на качели умотала, в театр пришли, называется, культурный центр! Бешеные деньги кто-то за нас отвалил; чтобы девочку выгулять, я ей потом сказал, что думал, хотя сам от впечатлений за день так устал, что и говорить сил не было! Она тоже не лыком шита, мне же, говорит, надо было жетоны столовые заработать! Да, пожрать первым делом, нормально; а с другой стороны, сам о себе не позаботишься, никто не накормит! Оказывается, кинотеатр наш «Три «Д» одновременно на четырёх площадках работал. Звёзды и миры рождались на главной сцене, где был, собственно и планетарий. Поэтому симбиоз чудо – техники переходящего кино, аппаратуры планетария и летающих на трапециях – качелях актёров, вещающих стихи коммунистической эры прошедшего столетия литовского поэта – коммуниста Эдуардаса Межелайтиса, оставшегося верным себе и времени, планетарному мышлению…

***
В шар земной упираясь ногами
Солнца шар я держу на руках.
Так стою, меж двумя шарами –
Солнечным и земным.
Недра мозга, пласты мозга
Глубоки, словно рудные недра.
Я из них вырубаю, как уголь,
Выплавляю из них, как железо.
Корабли, бороздящие море,
Поезда, обвившие сушу.
Продолжение птиц – самолёты
И развитие молний – ракеты.

Или это:

Голова моя – шар Солнца,
Излучающий свет и счастье.
Оживляющий всё земное.
Заселяющий землю людьми.
Что Земля без меня?

Он становится сверхчеловеком. Он поднимается в стихах до вселенского трансгуманистического коммунизма – всё проникается единством человека с космосом, с ноосферой, с преобразованной техническими достижениями природой – гением человека труда, творца! Человека, уподоблённого Богу!
И вот уже сплетаются два мировоззрения, христианское и коммунистическое, о божественном сотворении мира и самозарождении его из первичного бульона; или действия теории панспермии; где носимые солнечным ветром семена, споры жизни, попадают на Землю с капсулами – метеоритами, кометами, космическими кораблями вместе с проникающими к нам пассажирами - космическими организмами, бактериями и вирусами; и перекликаясь, дают ответ: человеческой мысли под силу управлять вселенским компьютером! Человек будет участвовать в создании новых вселенных!
И поэты современники вторят впереди идущему флагману звёздного флота Земли:

Я Небо задеваю головой,
И стряхиваю Звёзды с небосвода,
И в пламени роятся вслед за мной
Кометы символом Дороги и Свободы!

Предвестники Космической Мечты
О Магистралях, ткущих Бесконечность,
Где Звёздных Станций Млечные Мосты
Для Человечества пророчествуют Вечность!

Или это:

Города – корабли,
И космические станции
По орбитам плывут
Бесконечных дорог…
Далеко от Земли
В космогонии танцев
Зажигают звёзды и жгут…
Маяки млечных трасс…
Звёздный город
Огнями космодромов
Мечту человечества славит!

Насколько хватает глаз –
Чёрный холст
- космический холод,
Пугая, удерживает
Звёзды и нас…

От величия картины захватывает дух! Когда среди звёзд и планет, вспышек сверхновой, в космической вышине цирковые эквилибристы выделывают головокружительные сальто – мортале…
Нам снова пришлось разделиться, пока я наблюдал вкупе с планетарными иллюзиями цирковые акробатические номера и слушал стихи поэтов о космосе, вселенной и звёздной экспансии человечества; Алеся, желавшая получить, как можно больше впечатлений решила пойти смотреть потоп, потому что воспринимать серьёзно оккультные знания не хотела. Я думаю, дело даже было не в этом; как раз она пыталась пойти туда, где не придётся никого хватать за руку. Ну, или побоялась, что приснится, какой-нибудь отбившейся от стаи дух гермафродита… ну, кто короче, знал, что одновременно на четырёх точках, будет демонстрация идти?.. Прямо на улице в парковой зоне, где Алеся игралась в детство на аттракционах, проекция на соседнюю стену дома, рассказывали, высветила огромного тираннозавра – рекса, и народ в три «Д»- активных очках визжал так, что всему городу не до сна было. В составленных панорамой белых полотнищах, до этого отражавших сполохи салютов и полярного сияния, мозаичных коллажей и эзотерических пиктограмм, на людей вдруг побежали стада травоядных диплодоков и стегозавров, трицератопсов и гигантозавров; дромеозавридов и компсогнатов, крошечных убийц с безобидной внешностью; полетели птеродактили и археоптериксы. Дополненная звуковым оформлением иллюзия напугала людей так, как когда-то во Франции в 1895 году, на бульваре Капуцинов в доме номер четырнадцать в полуподвальном помещении «Гранд-кафе», пущенный братьями Люмьерами «паровоз», заставил зрителей спешно покидать кинотеатр. Но страх к динозаврам у человека в крови. Поэтому, воплей было точно, не меньше, несмотря на то, что несколько минут спустя голос диктора стал рассказывать об образе жизни этих доисторических ящеров. Даже если допустить, что визжали умышленно, от удовольствия и желания повизжать. Но честно, думаю и я бы не удержался, чего уж там! Просто я как-то сразу в зрительный зал попёр, по традиции. Мы не могли одновременно присутствовать на всех показах. Но уж если говорить обо мне, я был доволен звёздными безднами и высотами. И «на динозавров» бы не то, что не хотел попасть; но особливо был доволен, что волею обстоятельств попал туда, куда сам бы выбрал! Собственно, так же, как и Алеся, пошла куда-то с толпой и попала, куда попала, не выбирая особо. Просто судьба! Жутковато, признаться было везде!
Шла демонстрация, между прочим, видео-фильма «5Д»: с потопом; с использованием движущейся площадки, где зрители с перепугу хватались друг за друга; с техникой, генерирующей туман и морские запахи; со стереофоническими звукоэффектами: криками морских птиц, раскатами грома… ослепляющими, пугающими, неожиданно сверкающими молниями!.. и должно быть, вымышленным сюжетом с кораблями и лодками… шёл спектакль; играли настоящие актёры! Сиденья не предполагались; и режиссёр не сказал, что будет показывать, как Ной в ковчеге спасался с семьёй и животными, прихватив каждой твари по паре, - это был спектакль на свободную тему. В теории существует версия о том, что ковчег на самом деле был космическим кораблём, и плавал не по морю, а бороздил пространство космоса по орбите Земли; и не сами твари вживую присутствовали на нём. А их ДНК в виде кусочков шерсти и когтей. Заставив вволю поволноваться и переживать за судьбы тонущих, смотрящих стоя зрителей, в окончании представления… да, зрителям не повезло больше всех, потому что их окатили струёй из пожарного брандспойда. Реально, окатили, очень неожиданно, – чистой водой, конечно, но они были после демонстрации потопа все, словно мокрые курицы в своих дорогих костюмах и модельных платьях. В том числе в своих джинсах Алиса. Дрожала так, что зуб на зуб не попадал. «Кажется, надо порадоваться, что ты осталась жива и не утонула?» - только и смог сказать я. Впрочем, глядя на то, какие напуганные люди выходили из парковой зоны, точнее выбегали с округлившимися от ужаса глазами; где смотрели на мир эпохи динозавров; или даже после демонстрации тайных знаний по Блаватской, где видимо такими же ирреально огромными выглядела раса великанов, и вовсе не относящиеся к человечеству люди первых рас, могли смутить своими не согласующимися с современной наукой взглядами и понятиями о себе, что нам приходилось только радоваться, что ещё легко отделались.
Мы уповали на то, что по мере наших возможностей, справились с поставленной задачей, хотя и не полностью, но частично. О Блаватской надо будет узнавать от свидетелей или предположительно строить догадки по «Википедии», библиотеке интернет – пространства. Сейчас необходимо было Алесю переодеть в сухое. Я помог решить ей эту маленькую незадачу, она не могла пойти домой в таком виде и напугать старушку – мать. Поэтому мы пили у моей обрадованной мамы чай с малиной, страшно довольной этим; что и для меня нашлась, наконец-то, «принцесса на горошине». Та тоже постучала в королевские ворота, будучи в дождь абсолютно мокрой, но конечно, вопрос очень интересный, как умудрилась намочиться в солнечный день наша принцесса?
- Потоп! – ответила просто Алеся.
А я добавил: «Рабочая командировка в прошлое!»
- Но ты ведь не вымок? – с сомнением вопросила матушка.
- Он как раз вернулся из будущего!
- Ты не встречал там моих внуков? – на полном серьёзе спросила она.
- Мама, если вы не будете нам мешать, пожалуй, этим вопросом мы займёмся в настоящем!..
Мама с радостью согласилась не мешать после того, как убедиться, что девочка согрелась, и страшный грипп ей не угрожает! Хотя после потопа, ей уже ничего не было страшно. Всё-таки струя воды была довольно неожиданным окончанием спектакля, в котором из выживших персонажей остались только зрители. Но мы с Алесей были не согласны с такой трактовкой, потому что откуда-то люди снова пришли, и заселили по-новому землю. И мы подозревали, что знали ответ! Среди древних людей тоже нашёлся свой «не правильный динозавр»!
Ведь у каждого народа был свой «Ной». Данные о потопе были обнаружены среди книг, найденных при раскопках дворца ассирийского царя Ашшурбанипала в Ниневии.
Древнейшие индийские сказания о потопе относятся к шестому веку до Рождества Христова и в религиозном труде Сатапатха Брахмана. Индийский Ной – Ману.
О потопе рассказывает и племя бхилы, живущее в джунглях Центральной Индии, в их повествовании фигурирует Рама – Ной, о чём рассказано в известных индийских трудах «Рамаяна» и «Махабхарата».
По преданию туземцев Австралии много веков назад на землю обрушился потоп, в котором погибли все люди, кроме нескольких человек.
Легенды о потопе распространены у племени бапеди в Южной Африке; и у ряда племён Восточной Африки. В их легендах некий Тумбайнот – африканский Ной, славился благочестием.
Индейские племена каинганг, курруайя, паумари, абедери, катауши в Бразилии, арауканы в Чили, мурато в Эквадоре, маку и аккаваи в Гвиане, инки в Перу, чиригуано в Боливии рассказывают предания, тождественные Библейскому потопу. Ной выступает в них под разными именами – Тамандуаре, Уассу, Анатиуа, Сигу и пр.
В Мексиканской провинции Мичоакан Центральной Америки также сохранилась легенда о потопе, где спасся Теуни с женой и детьми, взяв на большое судно животных и семена растений.
Племена Северной Америки: монтанье, чироки, пима, делавары, солто, тинне, папаго, акагчемеи, луисеньо, кри, манданы также рассказывают о потопе, в котором спасся один человек, приплыв на лодке к горе на западе. Сказания Европы о потопе записаны в «Младшей Эдде», эпическом памятнике древних ирландцев, поэтом Снорри Стурлусоном. В ходе катастрофы спасся лишь Бергельмир со своей женой и детьми, сев в ковчег. Скандинавские герои, пережившие потоп, - Бит, его жена Биррен и их дочь, так же спасшиеся благодаря тому, что сели в ковчег.
Сохранились легенды о потопе и у жителей Уэлса, Фрисландии.
Даже аборигены Гренландии сохранили предания о потопе, в котором погибло все человечество, кроме одного мужчины.
Как показали дальнейшие раскопки, «Эпос о Гильгамеше» не был древнейшим известием о потопе. При раскопках месопотамского города Ниппура была найдена небольшая табличка, о содержании которой миру поведал в 1914 году профессор ассириолог Арне Пебелеи. В сохранившейся части текста речь идет о сотворении человека, животных и растений, об основании пяти городов, о гневе богов и решении их наслать на землю потоп, чтобы уничтожить род людской. В роли Ноя выступал набожный и богобоязненный царь Зиусудра.
Мы подняли с Алесей информацию в интернете. И в этом свете, нам уже не казалась интерпретация события Даниэлисом уж слишком вольной.
Впереди у нас была работа с материалами по цивилизациям Елены Блаватской. Но можно было просто отловить очевидцев и расспросить, как всё было. Но на примере с динозаврами ждать внятных ответов, однако, не приходилось. Как нам было сказано: «Было всё равно страшно; поэтому все орали, шарахались по сторонам, и убегали!»
К тому же «пережитый потоп», Алесю расположил ко мне положительно, и шутки шутками, а нам и на самом деле, захотелось, чтобы человечество продолжилось и дальше. И мы оба были не против внести свой вклад в его историю.

[Наталья Владимировна]

45

ПИТОМЕЦ

Светка была в том возрасте, когда уже пора. Пора заводить семью. Шестой год минул, скоро выпускной в саду, молодость проходит, а любви всё нет.
⠀
Светка была женщина опытная. Знала, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок и бесперебойное питание. Она достала из буфета конфеты "Лёвушка" (как-то на них она поймала Димку из пятой группы) и положила на порог квартиры. Так в жизни Светки появился рыжий и наглый Генка.
⠀
У Генки были усы Боярского, море обаяния и три пары рыжих ног. Генка был тараканом.
⠀
Светка второй год театрально ныла, но родители так и не разрешали завести котёнка. Мать считала, что дочь ещё слишком мала, чтобы нормально за ним ухаживать. Светка спокойно пережила этот факт. Поймав таракана, посадила в банку и начала, как ненормальная, «ухаживать» за ним.
⠀
Генка жил как у Христа за пазухой. Пятиразовое питание, как в санатории. В основном из хлеба. С чего Генка стал пухнуть как на дрожжах. А на десерт конфеты. Светка их очень любила, а Генка чесался с них, как буйнопомешанный. Но трескал. Таких деликатесов в 70-ти детной рыжей семье отродясь не видали.
⠀
Через неделю Светка заподозрила, что Генка альфонс. Любви ни в одном глазу. Жрёт за троих. Спит. В руки не даётся. Светка ему всё, а он сидит в банке с недовольной рожей.
В общем, неравный брак, основанный на хлебе и конфетах, стал трещать по швам.
⠀
По ночам к Генке приходила жена с потомством. Смотрела в банку, пока беременный хлебом Генка сладко спит на фантиках от конфет "Лёвушка".
⠀
Вскоре Генке надоело жить в "золотой" банке. "Любовь должна быть птицей в небе, её нельзя запереть в клетку. Даже если тебе посчастливится сделать для неё самую лучшую золотую клетку, ты всё равно убьёшь птицу. Птица в облаках знает, что такое блаженство. Любовь - это птица и бла-бла-бла.." – задумался Генка, а потом, знатно рыгнув, перевернулся на другой бок и заснул.
⠀
Однажды после кормёжки Света забыла закрыть банку, и Геннадий сбежал, как последняя скотина. Светка рыдала целый час. И в её речи было много неприличных междометий, общий смысл которых означал: «Ну ты и козёл, конечно, Геннадий, неблагонадёжный мужчина!» и что-то там ещё про лучшие годы.
⠀
Так Светка быстро повзрослела. А родители поняли, что всё-таки стоит завести кота.

[Наталья Владимировна]

46

ОДАРЕННЫЙ ФИЛИСТЕР

Вот какое смешное несчастье вышло: именно в тот день, когда я окончательно решил застрелиться, мою квартиру вскрыли какие-то пройдохи и вынесли телевизор с холодильником. Говорю «пройдохи» потому, что в нашем районе другого сорта людей не водилось (не исключая меня). Ко всему прочему, они не взяли бабушкину золотую цепочку, лежавшую у телевизора на самом видном месте. И денег не взяли.
Собственно, квартира мне от бабушки досталась, а сейчас уже кажется, что всегда была темницей моего одиночества и хворых мыслей чахнущего разума.
Я был даже благодарен пройдохам-домушникам. Вынеся холодильник, они, по сути, лишили меня пропитания. А без телевизора жизнь моя должна была стать невыносимо скучной, хоть я и не пользовался им толком. В любом случае, то, что я стал жертвой ужасных обстоятельств, должно было добавить пряной драматичности моему суициду. И сделать его хоть сколько-нибудь резонным.
Признаться честно, настоящей причины для самоубийства у меня не было. Я прекрасно понимал, что собираюсь сделать полную глупость. Я был вполне доволен жизнью, у меня были друзья, неплохая работа и стабильный заработок. Я был вполне сытым кулачком среднего класса. Мне хотелось лишить себя жизни просто так. Без какой-либо настоящей причины, вполне осмысленно. Холодно и трезво я решился на это, как-то с утра разглядывая стылый потолок с желтым водяным пятном. Наверное, в тот момент я ощущал себя героем Достоевского, который самоотверженно покончил с собой, доказывая, что Бога нет.
Проблема в том, что я не собирался умирать за идею. Просто хотел умереть. И даже не чтобы испробовать вкус смерти: я понимал, что у нее нет ни вкуса, ни цвета, она прозрачна, как вода, и бесплотна. Пожалуй, даже самые искусные психологи не смогли бы разобрать, что со мной не так. Я бы назвал это неудержимой волей к смерти.
Обнаружив в тот день дверь квартиры вскрытой, я не ощутил ничего. Ни досады, ни злобы, ни осуждения. Я просто осмотрел комнаты, нашел пропажу. Потом, констатировав воровское пришествие, прошел в зал, где вынул из серванта револьвер. Револьвер принадлежал прадеду как трофей, снятый с убитого немца в годы войны. А теперь его, как трофей, должен был снять какой-нибудь представитель Органов. Эта мысль была единственная, противная мне. Но ради смерти надо чем-то жертвовать – так же, как ради красоты.
Перед смертью я думал о том, что во мне много творческого. Большей частию ведь именно творцы склонны к самоубийствам бредовым, бессмысленным, но оттого приобретающим смысл.
Я уже собирался спустить собачку револьвера, когда в дверь позвонили. Это меня взволновало, всколыхнуло мое сознание. По нему пошла рябь, а ведь при самоубийстве надо быть сосредоточенно умиротворенным.
Ко мне пришла соседка, в прошлом деловитая подруга моей бабки.
— Что? — выжидательно спросил я.
— Олежек, не беспокойся, я уже позвонила в милицию. Я видела, как эти гады выносили твои вещи, и могу дать их описание. — Она перешла на полушепот, как будто одно упоминание о ворах могло вызвать их обратно. — Ты представляешь, если бы они в мою квартиру заглянули!
— Да, вам бы пришлось тяжело.
— Вот-вот. Но я их запомнила и уже все рассказала участковому. Он скоро снова придет, и следователь тоже. Надо тебе заявление написать, так что не выходи из дома.
— И не собирался.
— Ну, все. Если что нужно, ты заходи, я помогу.
— Уже помогли, — буркнул я и закостеневшей от напряжения рукой захлопнул дверь.
Я всегда знал, что в наше время невозможно ни работать добросовестно, ни умирать. Подумал, что даже хорошо, если фараоны найдут мое тело. Хотя домушников мне стало даже жалко. Вдруг их взаправду найдут.
Потом задумался, почему все-таки на Западе полицейских раньше называли фараонами. Представил, как участковый, следователь, оперативники будут заходить в мою квартиру гуськом, как на египетской фреске, обращаясь ко мне в профиль, как к главному богу и хозяину сего мира – Владельцу Квартиры Маргариты Павловны, моей бабки.
Участковый явился быстро. Долго топтался на пороге, записывая показания. Мне запомнились его сухие, торчащие волосы, похожие на мочалу, и такие же жесткие слова. Первые минут пять он пытался заверить меня самого, что я просто забыл закрыть дверь, и нет никакого смысла в заявлении. Но потом на помощь явилась та же соседка и дробной, быстрой речью убедила его, что видела воров.
После их ухода я понял, что у меня не так много времени, прежде чем явится следователь и опергруппа. Это значило, что стреляться мне надо было как можно скорее. Я уже решил, что именно сегодня должен убиться, пусть мне голову отсекут, но жизни я должен был лишиться сегодня!
Через широкое, тройное окно в зал сочился желто-осенний свет, высвечивая каждую пылинку, каждую мелочь и запрятанную мысль. И револьвер на столе.
На чем я остановился в прошлый раз, когда брался за рукоятку?.. Ах, да, я думал о том, что только творческий человек способен на самоубийство, не имея для того серьезных оснований. Или глупый человек. Тут я ни на шутку встревожился. Я никогда не считал себя глупым, только дурашливым может, но никак не дураком. Но другие, конечно, узнав о моей смерти, сочли бы меня натуральнейшим идиотом. Даже обидно. Я всегда почитал себя за ученого, никак не связанного с наукой. Ведь, по сути, я делал небольшое открытие при помощи самоубийства. Я отвечал на вопрос: хватит ли у человека сил и духу наложить на себя руки, не боясь смерти, не цепляясь за благо жизни, просто так, имея в достатке удовлетворение от настоящего и не страдая от неудач прошлого?
Меня так увлекла мысль о собственной учености, что я отвел дуло от виска и начал даже поигрывать револьвером, выстраивая мысли в стройный ряд. Меня столь поглотил этот процесс, что заигравшись, я случайно выстрелил. Пуля застряла в стене, наметив тонкую витиеватую трещину. Я решил, что то был знак – призыв к действию. Но в тот же момент в дверь постучали.
Соседка выглядела встревоженной:
— Ты слыхал хлопок, звук такой громкий? Я ажно подпрыгнула! Это у тебя тут?
— Думаю, нет. Иначе я бы заметил, — отмахнулся я, уже собираясь закрыть дверь.
— Ты погоди, я тут банку огурчиков открыла, сейчас тебе принесу. Тебе кушать надо. Да побольше, когда такая суматоха творится.
И я, наконец, закрыл дверь. У меня мелькнула идея следующий выстрел опробовать на соседке, но патронов больше не было. Только сейчас я об этом задумался. У меня была одна пуля, береженная дедом и отцом для басурманского врага, вора или убийцы. Единственный шанс, и я упустил его так опрометчиво.
Таблетки – самое верное средство при нужной дозе. Если резаться, то надо иметь какую-никакую сноровку, чтобы наверняка да с первого раза истечь кровью.
Я собрал все пилюли, которые были в доме, когда нагрянули оперативники. В черной смоляной форме, с такими же темными глазами и душами. Шарканья их ботинок по полу вызывали жгучую чесотку, а расспросы – тугую головную боль.
Словно издеваясь, в открытую дверь просочилась соседка с огурцами. Она явно использовала их только как предлог, чтобы разнюхать о происходящем. Не успев еще зайти, начала убеждать, что заявление имеет смысл и должно быть написано обязательно. Требовала ручку, чтобы самой его написать, но ее упредили.
Пока составлялось описание и снимались отпечатки пальцев, я размышлял о том, почему все-таки воры выбрали именно мою квартиру. У меня и входная дверь стояла старая, облупленная, еще бабкиных времен. Конечно, легкая добыча, но по ней одной было видно, что ничего сверхстоящего в квартире не найти.
И почему такая избирательность? Телевизор и холодильник. Не хватало хлеба и зрелищ? Я всегда оценивал себя как духовно самодостаточного человека, независимого от денег, зарабатывающего чисто на хлеб, не имеющего излишеств, воображал себя даже молчальником-схимником. Но сейчас крепко осознал, что мне все-таки было чем похвастать. Это придало мне ценности в собственных глазах, и свет, озарявший гостиную, показался ярче, а воздух свежее и чище. Даже люди показались приятными. Оперативники со следователем – усердными работниками, а соседка – миловидной старушонкой. Мир заблагоухал и запел жаворонком.
Ненадолго, впрочем. Уже через час мне надоело, что дверь все время оставалась нараспашку, а гости расхаживали по квартире, словно местные владыки-феодалы.
Больше двух часов они снимали отпечатки и опрашивали соседей. Не выдержав, я начал потихоньку пить таблетки. Совершенно без разбора, просто все, что попадалось под руку. Якобы от головной боли, а на самом деле, чтобы избежать припадка бешенства и не послать всех к чертям собачьим. Запивал таблетки горячим кипятком с таким видом, будто зефирки с чаем ел. Никто этого и не замечал.
Соседка бегала хвостом за следователем, точно он был смыслом всей ее жизни. Она рассказывала в подробностях всю свою биографию, давно забыв о ворах. Ушла она вместе с ними, даже не попрощавшись. С таким довольным, пресыщенным видом, точно слегка выпила.
Солнце приобрело темный оттенок, начинался закат, неся предвечернюю сонную прохладу. Я постепенно увеличивал дозу и выпивал все больше таблеток. Говоря откровенно, я не хотел умирать медленно и постепенно, спускаться по длинной лестнице в глубокий вечный сон. Я хотел попрощаться с миром резко и отрывисто, чтобы особо не размышлять о причинах моего поступка или смысле существования человечества.
Когда голова у меня уже прилично кружилась, как от алкоголя, а в ушах было глухо, как если бы у меня случилась контузия, в дверь снова постучали. Мне показалось, что не прошло и десяти минут, как оперативники явились снова.
Я настороженно и вымученно вглядывался в их расплывчатые лица, пытаясь расслышать, что они говорили, и понять, что они здесь забыли. Не сразу до меня дошло, что передо мной стоял всего только один человек. Участковый. Довольно скоро где-то в коридоре подъезда замаячила и фигура соседки, и ее голос, сладкий, как патока и такой же вяжущий, обнял весь мир.
Мне было плохо, меня мутило, и хотелось поскорее свалиться в летаргический сон, уйти подальше от всего этого коловращения. Однако когда я уловил общую суть дела, то даже сам заинтересовался.
Участковый помногу и упорно повторял, что мои холодильник и телевизор нашлись. Самым странным образом нашлись на свалке, прямо в соседнем дворе. Необходимо было опознать вещи.
Не помню ни как покидал квартиру, ни как выходил из дома на улицу. Перед глазами было мутно, я будто смотрел сквозь воду, и звуки воспринимал так же – будто бы через толщу. Но помню, что на улице стало серо, солнце закатилось куда-то за дома, обведя их крыши золотящим светом.
Вещи я опознал. Старехонький холодильник, еще бабкин, и телевизор, купленный родителями. Мысль моя вновь взволновалась, поскольку я решил, что определение «мои вещи» было неверным, ведь, в сущности, не я их приобрел, а если и принадлежали они мне, то без моего на то притязания и воли. Я хотел поговорить об этом с фараонами, но потом ощутил, что не могу и слова им сказать. Мне казалось, что препараты должны были снять все мнимые общественные или внутренние запреты, сделать меня разговорчивым и предельно открытым, даже развязным. И мне стало досадно, что даже близкая смерть не сделала меня всесильным по сравнению с ними, обычными людьми.
Может, я решил самоубиться от гордыни, несоразмерной с моим истинным значением для этой жизни?.. Эту мысль я быстро отринул, все же свалив мою немногословность на замкнутость нашего современного общества. Но когда я разобрался с этой идеей окончательно, то обнаружил себя уже дома. Опять-таки, как я туда возвратился – не помню. Не представляю и того, как успел отказаться от написания заявления, и как объявил о своем намерении Органам. То было по-своему разумно – если бы я согласился написать заявление, мои только что найденные вещи забрали бы на экспертизу, которая длилась бы вечность и, конечно, мало что могла бы дать.
Но следователю, наверное, было оскорбительно так легко отказаться от дела, и у него сработал инстинкт охотничьего пса. Я чувствовал себя под пытками, пока он задавал свои туманные вопросы, которые я еле переваривал, и еле выдавал на них изжеванные, вялые ответы. Впрочем, его «терапия» сработала. Мне явилось божие прозрение.
Я уверен, что сказал ему тогда:
— У меня есть враги, — тут же заинтриговав следователя. Я вспомнил, что не так давно подрался с местной шпаной на почве какой-то их не слишком остроумной шуточки в мой адрес. Даже припомнил, что я тогда был элементарно не в духе, иначе бы в драку не полез. Итогом же стала нелепая угроза найти меня и «показать, что такое житуха». Они сказали именно это, а я зацепился, подчеркнув для себя просторечие «житуха». То, что они выкрали мои вещи, являлось более чем сомнительным запугиванием, смешным и таким же глупым, как мое рвение к суициду.
Дальше в беседе со следователем я уже мало что соображал. Меня так зажгло осознание того, что у меня были враги… Не те вымышленные тараканы, которыми обычно человек оправдывает свои неудачи или еще что. А самые настоящие враги, опасные для здоровья, как какие-нибудь стихийные бедствия. И это стихийное бедствие было моим личным, выделившим меня в качестве объекта своих нападок. Я был его источником, и без меня не возникла бы вся эта колготня. Это привело меня в высочайший восторг.
Заявление я так и не подписал, хотя, помнится, следователь мягко пытался урезонить меня в обратном. Его опека напомнила мне соседку, которая не заставила ждать своим появлением.
Она принесла вкусных яств, чтобы устроить нечто вроде праздничка для воспевания справедливости и доброго знака, что ангелы меня зорко стерегут. Телевизор и холодильник мне вернули, и я действительно готов был поверить в мою исключительность, в необычайную значимость моей личности для этого мира.
К тому времени, когда мы с соседкой сели в моей кухне ужинать, черные сумерки уже облегли район, но я еще не до конца отошел от забвения. Меня вознесла мысль, что у меня есть враги, что мне теперь надо жить, чтобы бороться с ними или избегать их, что они теперь незаметно стали частью моего бытия. Если бы я сдал их фараонам, то те быстро изловили бы их и мгновенно исторгли бы центральную ось моей «житухи»…
Любое сомнение, что мои вещи пытались украсть какие-то другие неопытные пройдохи, я отрицал и отгонял подальше.
Ночью я, оставшись один, все еще пребывая в наркотическом полусне, обмозговывал происшедшее, жевал хлеб с маслом, пялился в экран возвращенного телевизора и медленно расплетал клубок спутавшихся дум. И так, размышляя, прикинул, что больше не хочу помирать. Настроение не то было. Спасибо домушникам.

[Наталья Владимировна]

47

СВЕТ

Мы идем обратно уже целую вечность. Или мы всё время ходим по кругу? А может быть, мы давным-давно уже вышли из пещеры, просто мои глаза забыли, как видеть? Сколько ещё выдержит рассудок? Ноги перестали бояться неровностей, тело уже не реагирует на ушибы. Я не знаю: синяки, царапины, шишки, раны, может, и язвы – где они, сколько их… Всё уже устало болеть. В непроглядной, абсолютной тьме, кажется, тело то ли растворилось, то ли деформировалось, я боюсь забыть: чтобы идти – надо двигать ногами. Иногда, сделав три-четыре взмаха верхними конечностями, вспоминаю, что это руки – они просто болтаются по воздуху и не помогают передвижению, если не опираются о горизонтальную поверхность, или хотя бы напоминающую её. Сначала охватывал ужас, когда с той стороны, куда обращено лицо, оказывалась преграда: носок, колено, ладонь, лоб упираются в нечто и не могут найти способа преодолеть это. Сколько их было, этих преград? Сколько раз мы поворачивали? И точно ли влево или вправо? Или назад? Кажется, я даже не уверен: не идем ли мы куда-нибудь вверх или вниз? Нет, мы не выбрались (это всё-таки даже обнадёживает – есть еще цель), пальцы то и дело чувствуют на уровне плеч, головы что-то всякое, но неизбежное: твёрдое, рыхлое, холодное, скользкое, вязкое, гладкое, острое, с выступами и выбоинами, просто шероховатое… И когда ладоней касается ничто, всё равно на плечи, затылок давит близкое, тесное присутствие.
Я ещё помню, ещё помню, как осторожно ставил ногу, боясь споткнуться, упасть в яму, как медленно передвигал ступни, не отрывая почти от земли, как держал руки всё время вытянутыми на уровне лица – чтобы не повредить чем-нибудь случайно особенно глаза. Всё. Теперь всё равно. Нет. Почти всё равно. Я теперь не боюсь упасть. Теперь охватывает чуть ли не наслаждение, когда всё тело впечатывается не в пустую тьму – в нечто более-менее определённое, осязаемое. Когда вспоминаешь: сухо, мокро, холодно, тепло, скользко, липко… И в ноздри пробивается какой-нибудь иной запах, чем тот, который уже ничто. Который уже – ты сам. Не то чтобы руки устали тянуться и искать, осторожничать, просто в этом нет необходимости. Кажется, уже не только вся кожа, волосы, но и пропитанная грязью, и сыростью, и затхлостью одежда чувствуют, с какой стороны преграда ближе, чем длина шага.
Эти стены, поверхность, то пологая, то вертикальная, эта замкнутость не просто окружающее нечто, это – жизнь. Единственная опора. Я устал от неё, я её ненавижу, но, если всё это исчезнет, отступит, пропадёт и останется только тьма, рассудку не за что станет цепляться. Правда есть ещё звуки. Эти изматывающие своей неравномерной монотонностью, как шаги по шпалам, звуки. Всхлип, чавканье, стук, шарканье, сопение – звуки, производимые нашим движением. Мы так привыкли молчать, что уже не вскрикиваем от неожиданности или боли.
Эллис и Мэт сейчас идут за мной, сохраняя ритм, как эхо, больное, охрипшее, уставшее, но добросовестное эхо. Нам есть, наверное, о чём поговорить, и, вроде бы, ещё достаточно сил для осуществления добавочных движений, но мы словно забрели в какой-то непроходимый тупик. Я замолчал первым, когда понял, что вынужденная слепота сделала нас словно глухими. Наш разговор стал выглядеть так странно, будто мы все идем разными дорогами, всё больше отдаляясь друг от друга.
Рассудок Эллис всё-таки покачнулся: она всё время говорила о том, что видит. Это ужасно – здесь нет источника света. Мы не собирались забираться вглубь, просто заглянули в такой заманчивый грот, а когда повернули обратно, видимо, зашли в какое-то ответвление и заблудились. Темнота запутала нас совершенно, а все наши вещи остались снаружи. Да впрочем, у нас и не было с собой никаких фонарей. До темноты мы собирались уже быть дома.
А кстати, странно, я как-то забыл об этом. Почему совсем не слышно было шума волн? Пусть на море мертвый штиль, иначе мы не рискнули бы отправиться покататься вместе с Мэтом – он совершенно не выносит качки – но ведь волны не могли абсолютно бесшумно плескаться о скалы? Мы сделали буквально несколько шагов – и свет исчез. Неужели от неожиданности мы все оглохли разом? Ведь кто-нибудь должен был слышать море? Я не помню. Не могу вспомнить, слышал я плеск или нет? Не помню. Должен был слышать. Кто-то из нас троих непременно должен был слышать! Это всё темнота. Она оглушила. Хотелось найти непременно свет. Свет, а не шум волн. И я пошёл искать свет. Это я помню. Я и теперь хочу, кажется, найти именно свет, а не выход из пещеры.
Да, уже как-то прочно укоренился страх от того, что там, снаружи, тоже непроглядная беззвездная и безлунная ночь – иначе не может и быть. Иначе невозможно уже представить. И я всё время думаю о том, что выход может обернуться ещё более страшной бедой: тот, кто окажется у выхода первым, обязательно провалится в эту ночь. И как мы будем его искать тогда? Мы же не сможем увидеть, в какую сторону отнесут его волны. И сможет ли он от неожиданности справиться с ними? И кто будет первым? В этой темноте мы даже не рискуем обходить друг друга.
Звуки погасли… Мэт и Эллис, кажется, одновременно со мной почувствовали очередной тупик. Я провел ладонями по шероховатым, совершенно сухим на этот раз камням – так и есть. Мы просто молча разворачиваемся – теперь первой идёт Эллис, она замыкала шествие.
Нет! Только не ЭТО! Что угодно, только не эти пустые глаза! Эти потухшие зрачки – нет ничего ужаснее. Скорее – не видеть. Пусть лучше ЭТО будет за спиной. Всё-таки не так жутко. Когда я первый раз увидела таким его лицо, я отвернулась рефлекторно и побежала прочь. И тут Уин закричал, чтобы я не шла так быстро, потому что в темноте могу напороться на что-нибудь острое или споткнуться. Я остановилась. Я подумала, что ослышалась. Конечно, на бегу можно споткнуться, но почему в темноте? Я, кажется, так и спросила: «Почему в темноте?» Я повернулась к нему лицом, чтобы спросить, почему он так сказал, но поняла всё сама…
Уин не понимает, что он ослеп. Даже не ослеп, нет – это что-то вовсе невероятное. Я видела глаза незрячих: в них неприятно смотреть, но они всё же отражают блики света, а не эту жуткую муть, будто подёрнутую пылью. Я стояла не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь. Не помню, сколько я так простояла, но Уин сказал, что я теперь должна постараться идти первой. Я не сразу поняла, что он имел в виду, но он шёл на меня медленно, не собираясь останавливаться, и я повернулась к нему спиной и пошла вперёд.
Он давно уже молчит. Не разговаривает, не отвечает на вопросы, будто оглох. Я сначала так и подумала, но, видя, как искажается мукой его лицо (когда он не отвечал на вопрос, я поворачивалась к нему, думая, что так лучше слышно), я поняла: он просто не хочет слышать. И самое страшное – Уин не может смириться не с тем, что не видит он, а с тем, что вижу я. Я пыталась предупреждать его об опасностях, грозящих ему, когда он готов был то провалиться в расщелину, то наступить на змею – он начал злиться! И ведь как? Как объяснить незрячему, что опасность, которая есть рядом, но его не поглотила, всё-таки есть! Как?
Я не понимаю, почему он всё ходит и ходит бессмысленно, тупо по этой пещере. Я пыталась объяснить ему, что давно пора уже вернуться. Скоро сядет солнце, и тогда действительно мы можем тут заблудиться – у нас нет с собой ни фонаря, ни даже спичек. Но Уин упрямо твердит, что мы должны, непременно должны найти свет. Я не понимаю, какой свет он хочет найти. Тут очень мрачно и иногда, когда мы удаляемся от входа довольно далеко, особенно после нескольких поворотов, становится совсем темно. Я всё время боюсь забыть направление – здесь так много ходов и разветвлений. К счастью, они все не бесконечны, и когда Уин в очередной раз упирается в непреодолимую преграду, он разворачивается и я пытаюсь вернуться обратно. Но как только я подхожу к вожделенному выходу, я останавливаюсь, чтобы подбодрить Мэта и… Каждый раз, неизменно слышу удаляющиеся шаги и вновь, оставляя сына, бросаюсь к мужу. Мои силы совершенно уже на исходе! Сколько времени я ещё смогу терпеть эти нескончаемые муки?
Мэт устал ходить за нами. Он сел недалеко от выхода и, по-моему, уже не надеется, что мы отсюда когда-нибудь выберемся. Сначала он весело припрыгивал вокруг отца, всё спрашивая, какой свет мы ищем. Он тоже хотел найти этот проклятый свет. Но потом ему надоело и он уселся на одном месте, взяв с меня обещание, что как только мы найдем этот самый свет, я сразу позову его.
Это невыносимо! Как мне хочется сесть рядом с сыном, обнять его сгорбившуюся фигурку, усадить рядом с собой мужа, прислониться к его плечу. Я не могу сказать, что вызывает во мне большую муку: сиротливо сжавшийся неподвижный ребёнок или неутомимо вышагивающий в бессмысленном поиске ослепший мужчина?
Мне уже странно, что сначала леденящий ужас вызывал во мне просто каждый шаг по пещере. Здесь всё рождает отвращение: осклизлые какие-то поверхности кишат мерзкими насекомыми. Подальше от выхода, когда становится совсем темно, всё-таки не так страшно, но там, где солнце отражается от воды, кажется, что мы в пасти какого-то чудовища. Если я спотыкаюсь, я не в силах прикоснуться к стенам, чтобы удержаться на ногах. Одежда на мне совершенно потеряла всякий цвет от грязи и следов раздавленных многоножек и прочей дряни. Когда одна из этих тварей впервые заползла мне на руку, я, наверное, жутко заверещала – не могу себе простить глаза сына, его взгляд, застывший, испуганный. Я больше не кричала, но молча сносить всё-таки долго ещё не могла эти гнусные прикосновения. Сначала Уин пытался мне помочь – стряхнуть с меня эту гадость. Но каждый раз, когда он поворачивался ко мне лицом, я немела от его дикого взгляда. К тому же, он всё время говорил, что на мне ничего такого нет и, проводя руками по моему телу, просто-напросто раздавливал и размазывал… Они лопались с таким треском, разбрызгивали слизь, я всё время боялась, что она ядовита или едкая, зажмуривала глаза… А потом просто перестала замечать. Не знаю, как это произошло, когда. Только вдруг я почувствовала, что слёзы, которые я не решалась вытирать грязными руками, высохли…
Теперь мне уже всё равно! Я даже привыкла к свернувшейся на уступе змее – мы не один раз проходили мимо неё – она не шевелится. И я, кажется, злюсь на неё за эту неподвижность. Я так хочу, чтобы все наши мучения закончились хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь, но закончились!

- Жук, ты же меня слышишь? Я не могу громко говорить, потому что мама тебя боится. Ты не обижаешься, что я тебя накрываю ладонью, когда она подходит близко? Ты же не боишься темноты – ты всё равно в пещере живёшь, там темно. Правда, папа говорит, что там есть какой-то свет. Я не знаю, какой он. Ты мне расскажи как-нибудь. Ну, намекни. Ты не бойся, когда папа найдет свет, я тебя отнесу обратно, правда. А здорово в вашей пещере! Просто самое настоящее приключение у нас получилось! А я первый заметил этот грот. Я только не знал, что это грот. Папа сказал. И мы полезли посмотреть, что там внутри. А потом папа сказал, что надо найти свет и мы пошли искать. А я много-много светов всяких видел, только папе не говорил – он же рядом был, но всё шёл дальше. Значит, эти светы были не те, хотя они были очень красивые! Сначала блики такие на стенах. Они колышутся, как прям живые! Всё переливается и блестит. Как будто молнии такие маленькие, только медленные и нестрашные. А потом дальше, где свет от воды уже не отражается, на стенах много-много… Не уползай! Тебе скучно тут одному? Или ты просто свет не любишь? Я тебя вот так загорожу, только ты не уползай! Ну да, ты знаешь, что вас там много. Но ты же не знаешь, как много! А ты не испугался, когда на маму упал? А мама, знаешь, как испугалась! Ты не обижайся – все женщины насекомых боятся. Тут уж ничего не поделать! Зато мужчины все смелые! Я вот ничего не боюсь! И папа. Он всё равно найдёт этот свет.
Ну вот, а потом я видел маленькие такие светики. Я сначала не понял, что это такое, а потом поближе рассмотрел – это паучки такие. Они мохнатенькие, как… пушистики такие. И как будто маленькие фонарики светятся! А хочешь, я тебя с собой заберу? На Рождество папа принесёт ёлку, мы её будем наряжать и повесим много-много таких маленьких лампочек. Они, конечно, не такие красивые, как паучки, и не пушистые, но зато они разноцветные!
Тихо! Мама опять подходит. Она боится, что я тут один. Я же не могу сказать ей… Опять ушла. Значит, ещё не нашли, а то она бы меня позвала. Подожди, мне надо запомнить, куда они повернут. Потому что здесь так много всяких коридоров, и они не прямые, а с поворотами. И если повернёшь несколько раз, можно потом забыть, сколько раз поворачивал. Вот я и придумал: буду сидеть здесь, у развилки, и запоминать, куда папа с мамой уходят каждый раз. И если их долго не будет, я могу покричать в ту сторону, куда они ушли, и они тогда не заблудятся! Здорово, правда? А ещё я тут лодку стерегу. Слышишь, как она шуршит по камням? А если чуть-чуть высунуться отсюда, то её видно. Давай посмотрим?
Смотри! Видишь? Видишь, папа какой сильный у меня! Он таким большущим камнем верёвку придавил – никакая волна его не сдвинет! Вот скоро мама с папой найдут свет, и мы сядем в лодку и поплывём вон к тому маяку. Ты не бойся, если они долго будут искать, на маяке загорится огонь, и мы не заблудимся. Мы давай пока посмотрим на волны. Видишь, какие они красивые? Прям как стены в твоей пещере – тоже блестят, и переливаются, и колышутся. Только ты не обижайся, но море всё-таки интереснее и красивее. Потому что солнце здесь не краешком, а вовсю светит. И волны поэтому цветные, искристые. Здорово! Только нам нельзя с тобой здесь долго – родители могут пойти в другой коридор, а я не услышу…

[Наталья Владимировна]

48

НЕМАТЬ

Глава 1

Подмена
Сегодняшняя суббота была серединой осени. На Кубани это ещё достаточно тёплые деньки, но уже не похожие один на другой. Надежда сидела у себя в загородном доме на террасе и с наслаждением отхлёбывала из тоненькой фарфоровой чашечки ароматный чай, заваренный со смородиновым листом. Она радовалась солнцу, щедро заполнившему всё террасное пространство, и птичьему пению на все голоса. Особенно старалась одна махонькая загадочная пташка, сидевшая на заборе. Что это за птица такая, Надя не знала. Разноцветные крылышки и звонкий голосок не могли не привлечь к себе внимание, и женщина решила непременно узнать, что же это за чудо такое расчудесное очаровало её своими голосовыми переливами. Наведя камеру телефона на птичку, Надежда старательно выбирала ракурс поэффектней и только собралась сделать снимок, как за забором раздался резкий крик соседки Марины, спугнувший очаровательную пташку. Скандалы за забором не были редкостью. С утра до вечера, громко, не стесняясь в выражениях, мать и дочь выясняли свои непростые отношения, а Надежда волей-неволей становилась свидетелем этого. Соседи, так же, как и Надя, приезжали на дачу в пятницу после рабочего дня и всегда оставались до позднего воскресного вечера.
–Да что же ты за дрянь такая!? – срывающимся голосом то ли утверждала, то ли вопрошала Марина у своей дочери Оксанки. – Я тебе мать или не мать? Ты можешь помолчать хотя бы пять минут?
–Тебе надо, ты и молчи! – грубо парировала в ответ её дочь – студентка третьего курса музыкального училища. – Как ты меня достала! За первого встречного замуж пойду, лишь бы тебя никогда больше не видеть!
–Да кто тебя возьмёт, дуру такую?! В монастырь тебе прямая дорога!
–Я и в монастырь буду рада уйди! Только подальше от этого дурдома! –Девчонка, рыдая во весь голос, громко хлопнула калиткой и побежала в сторону реки, отбивая на асфальтированной дорожке каблучками туфелек грустную чечётку.
– Надежда, можно к тебе? – Марина, раздвинув в разные стороны четыре штакетины на заборе, висевшие на верхних гвоздях, в упор смотрела на соседку.
– Проходи, проходи! Я сейчас свежего чайку с мятой заварю! Тебе успокоиться нужно! – Надежда засуетилась, смахнула со стола какие-то невидимые крошки, переставила с места на место сахарницу и вазочку с малиновым вареньем.
– Не надо! Я тут вот. – Марина достала из-под фартука руку с хрустальным графинчиком. – Я со своей вишнёвой наливкой. Выпей со мной, Христом Богом прошу! Выпей, Надюша!
Дрожащими от недавно пережитого скандала руками соседка налила прямо в чайные фарфоровые чашечки ароматно пахнущую наливку.
–Я сейчас рюмашки…
– Не стоит! – перебила Надежду соседка. –Какая разница, из какой посуды?! Главное, чтобы было что! – И тут же жадно, залпом выпила из чашки весь напиток: – Ой, не могу я, Надя! Не могу! Сил у меня уже не осталось! Мы с моей Оксанкой живём, как два лютых врага! Одна ненависть вокруг! За что, за что она меня так ненавидит?
–Да что ты, Мариночка? Твоя Оксана – девчоночка молоденькая, она о ненависти ещё и знать-то ничего не знает! Ты бы с ней сама помягче, что ли! Она же у тебя неплохая! И работящая, и голосистая! Как вчера в саду пела, я заслушалась ненароком!
–Знаешь, соседушка, а ведь у неё сегодня день рождения! Бабка моя Александра Максимовна всегда говорила: кто в этот день, под птичье голошение, родится – певучим голосом непременно обладать будет! Угадала бабка-то моя! Мудрая была! Много чего знала! Природу чувствовала так, словно одними глазами с ней на всё вместе глядели. Не хватает мне моей Ляксандры – так она сама себя величала! Ох, не хватает! Она бы вмиг наши проблемы разрешила!
–Ой! Поздравляю тебя, Мариша, с новорожденной! День-то какой славный! А вы скандалить удумали! Я тебе сейчас и подарок подарю! – Надежда резко поднялась с места.
–Погоди, не спеши! Давай лучше выпьем ещё по чашечке! – Спешно разливая из графинчика рубиновый напиток, Марина схватила за руку соседку и рывком усадила на место. – Потом подарок подаришь, потом! За мою Оксанку давай! А может, и не за мою! Не знаю! Мне порой кажется, что чужая она, не моя кровь, не наша!
– Ну, что ты такое говоришь, Марина? – Надежда, пригубив наливку, поставила чашечку на стол. – Оксанка как две капли воды на твоего Сергея похожа!
– Ой, не скажи, Надюха! А я сходства не вижу! Всё чаще и чаще думаю, что она не наша дочь! Чужая! Нам её в роддоме подменили! – Марина поднесла к глазам край фартука и утёрла выкатившуюся слезу.
– Да что же ты такое выдумываешь? Давай-ка я лучше чайку тебе плесну. – Надя подозрительно посмотрела на свою собеседницу.
–Думаешь, захмелела? – Женщина криво ухмыльнулась. – Нет! Я тебе сейчас одну историю расскажу! Никогда и никому не рассказывала, а тебе расскажу.
Марина вылила из графина остатки напитка в свою чашку, отпила пару глотков и начала свой рассказ:
– Оксанка у нас родилась ровно двадцать лет назад. Я её легко так носила – никаких токсикозов или недомоганий. Не ходила, а летала. Серёга мой в армии служил, когда я первенца нашего вынашивала – сложная тогдашняя беременность терзала меня все девять месяцев. А на этот раз мой милый рядом был. После двух лет разлуки у нас с ним такая любовь приключилась – пуще прежней! Он меня на руках готов был день и ночь носить! Глаз с меня не сводил! Уж так мы с ним любились, так любились! У меня до сих пор сердце замирает, когда вспоминаю те сладкие денёчки! Вот и одарил нас Господь ещё одним дитятком! Радость такая была – слов не найти, чтобы описать! Так мы счастливы были, так счастливы! Сыночек наш уже лепетать начал – славный такой, смышлёный! Хорошенький, как ангелочек! Ляксандра моя его с рук не спускала! Обожала не на шутку! Баловала да зацеловывала! Взаимные у них чувства были! Наш сыночек за прабабкой по сей день горюет, всё на погост к ней ездит с букетами, пять лет, почитай, она уже там. Сказал, что памятник будет бабушке Максимовне из гранита ставить, чтобы на века. – Марина снова отпила из чашки. – Ой, что-то я отвлеклась! Не о том тебе хочу поведать! Короче! Родилась Оксанка рано утром! Мне врачи сказали, что здоровенькая да крепенькая! Муж всю ночь под окном простоял! Я и попросила санитарку, чтобы крикнула ему, что дочка родилась! Мы с ним с самого начала решили, что не будем узнавать, кого ждём! А тут я так обрадовалась, что у нас теперь и сын, и дочка есть! Мне её показывают, а я и не смотрю на неё, все мысли только о муже! Размечталась не на шутку, как он радоваться-то будет! Вскользь на малышку взгляд бросила – мол, насмотрюсь ещё - и опять глаза зажмурила и мечтаю себе, мечтаю! Вечером мне дочурку мою кормить принесли, вот тут-то я её и рассмотрела: белобрысая, белокожая, глаза голубые, а мы оба кареглазые да смуглокожие! Странно, думаю, но понимаю, что такое может быть! Слышала где-то, что это у голубоглазых родителей кареглазые дети не рождаются, а у кареглазых и зеленоглазые могут быть, и голубоглазые. К тому же у мужа моего отец голубоглазый! Какая разница, думаю, моя кровиночка, плод большой любви, и зацеловываю крошку свою, налюбоваться на неё не могу! А она всё куксится, плачет, грудь брать не хочет! У других мамаш в палате малыши сосут да причмокивают, а моя плюётся да орёт!
Утром следующего дня – обход врачебный! Мне врач и говорит, мол, больной у вас ребёнок, слабенький, требует особого ухода! Как больной, переспрашиваю? Мне вчера говорили, что здоровая, крепкая! Не знаю, отвечает, что вам там вчера говорили – я по обследованиям делаю выводы! Горько мне, но думаю, не беда! Своей любовью выхожу да выпестую! На четвёртый день всю палату, а нас шесть мамок-то там было - мы все в один день рожали, на выписку и отправили. Серёжки мои оба примчались, родители мои и мужа, да ещё несколько друзей наших! Шумно нас встречали: с цветами, шарами, шампанским! Фотографировались, на видеокамеру встречу снимали. Дома стол ждал накрытый! Приехали, Оксанка спит, мы её в кроватку уложили, а сами праздновать! Серёженька каждые пять минут к кроватке бегал, всё на сестричку смотрел, а тут бежит, как оголтелый орёт, мол, проснулась, проснулась – сейчас заплачет! – Марина посмотрела на Надежду грустным взглядом, допила наливку из чашки и горько разрыдалась.
– Мариночка, да что ж ты, дорогая, так заходишься? Если тебе трудно рассказывать, так погоди, успокойся сначала! – Надя встала из-за стола и подошла к своей собеседнице, чтобы приобнять ту за плечи.
– Нет, нет! Я сейчас возьму себя в руки! Не волнуйся, соседушка! Веришь ли, до сих пор не могу вспоминать без слёз! Я малышку на руки взяла, а она мокрая! Перепеленать надо! Развернула одну пелёнку, другую, смотрю, а это… мальчик! Не может быть, думаю, это же тот самый ребёнок – доченька моя, которую мне вечером после родов принесли кормить и потом все дни до выписки этого же малыша приносили! Уж я за это время каждую чёрточку разглядела и запомнила! Думай- не думай, крути его во все стороны- не крути, а ребёнок – мальчик, и всё тут! Я Серёжку позвала, показываю ему, а он не поймёт, что к чему! Смеётся, говорит: ты же сказала, что девка-Оксанка! Я в слёзы! Документы хватаем, читаем – чёрным по белому – девочка: 3 кг, 200 граммов, 54 см. И, главное, помню отлично –девочку мне после родов показывали, девочку! На личико-то я не очень обратила внимание, а вот то, что женского пола - хорошо заприметила! Я пуще прежнего рыдать! Что делать? Где наша девочка? Чей это мальчик? В палате у нас у всех мамочек новорожденные девки были! Мы ещё смеялись, что, мол, палата невест!
Перепеленали малыша и назад в роддом поехали! А там тишь, гладь и благодать! Никто мальчика не разыскивает! Сегодня только девочки выписывались! В детской всех детей распеленали: может, где несоответствие с бирками! Нет, всё совпадает! Я – не живая, не мёртвая! Силы меня покидают! А врачи только руками разводят! Акушерку, которая роды у меня принимала, вызвали, она приехала, подтвердила, что девочка у меня родилась. Санитарка, которая мужу моему в окошко крикнула, что у него дочь родилась, тоже подтвердила. Все рождение девочки подтверждают, а где наша доченька - никто не знает!
–Маринка! Маринка! – В металлическую калитку соседей кто-то громко постучал.
– Похоже, тётка Варвара стучит, – встрепенулась Марина, вытирая мокрые глаза. – Не пойму, что ей надо. Небось молока принесла. Я сейчас мигом!
– Маринка! – продолжала громко кричать Варвара. – Беги скорей к реке! Там с твоей Оксанкой беда приключилась!
– Бог ты мой! – Обе женщины – Надя и Марина, не чуя под собой ног, выскочили на улицу, где стояла тётка Варвара со своей козой Майкой. Коза не спеша, со вкусом объедала пёстрые астры, растущие в Маринкином палисаднике, рядом с калиткой.
–Что случилось, тётка Варвара? Что случилось? – наперебой стали спрашивать женщину соседки. – Какая беда? Живая она?
–Да, живая! Живая! Не верещите как резаные! – И, потянув за верёвку свою козу из цветника: – А ну, пошла, ненасытная! Я вот тебе рога-то пообломаю! – неспешно повернула голову к Маринке: – Ногу, кажись, она поломала! Неслась, как скаженная! За корягу зацепилась, кубарем к ногам моим и слетела. Мы с Майкой моей – ни сном, ни духом – пасёмся себе на лужайке! А тут, нате вам! Подарочек катится!
Марина схватилась за сердце:
– Скорую нужно вызывать!
– Ты беги, беги уже! Одна она там сидит на берегу! Я ей свою безрукавку подстелила, чтобы не застудилась девка! Так ты её не забудь забрать – безрукавку-то мою! Хорошая вещь ещё – тёплая и не маркая! – вослед убегающей Марине прокричала Варвара. И тут же, повернув голову к Наде, скомандовала: – А ты, Надежда, скорую давай вызывай!
Надежда телефон впопыхах оставила на столе и теперь, беспомощно хлопая по карманам своего спортивного костюма, всё никак не могла сообразить, что его там нет. И только щёлкнув себя по лбу, заспешила во двор.
–Погодь, погодь, Надежда! Глянь-ка своими молодыми глазами! Никак Оксанку на руках хлопец какой-то несёт! – Варвара, продолжая воевать со своей козой, громким выкриком задержала женщину. – Точно! Несёт! Так это же, кажись, Петруха – Яблоковых внучок! Точно, он! Поглядите, какой молодец!
Высокий, крепкий, спортивного телосложения молодой человек, прижимая к своей груди хрупкое Оксанкино тело, быстрым шагом приближался к стоявшим женщинам. За ним следом, охая и ахая, не шла, а бежала Марина. Опередив парнишку на мгновение, распахнула перед ним калитку. Первой в калитку протиснулась коза Майка, следом за ней тётка Варвара, а потом Пётр со своей стонущей ношей и, стало быть, далее Марина с Надеждой.
Бережно усадив Оксану в кресло-качалку, стоявшее в резной деревянной беседке, парнишка присел на корточки рядом и принялся ощупывать лодыжку девушки.
– Я в меде учусь, – успокоил он Марину. – Правда, только на третий курс перешёл. Но разобраться, есть перелом или нет, я могу.
– Может, видите ли, он! – грозно сказала тётка Варвара. –А безрукавка моя где? Небось, кинули чужую вещь, где непопадя!
– Да не волнуйтесь, бабка Варвара! Не забыли мы вашу вещь! Оксана только и твердила, что о безрукавке вашей, чтобы не забыли её, – рассмеялся парнишка, снимая со спины небольшой чёрный рюкзачок. – Вот она! Получите и распишитесь! – И, повернувшись к Марине и Надежде, добавил:
– Перелома нет! Похоже на растяжение! Тугую повязочку наложим, и через пару дней бегать будет!

Глава вторая
Встреча

Надежда, заинтригованная и взволнованная рассказом Марины, прерванным на самом интересном месте, не могла заснуть до самого утра. Пытаясь предугадать развязку сюжета, она так ни до чего и не додумалась. Марина со своим семейством чуть свет укатила на своей «Хонде» в городскую квартиру. К счастью, тихо, без шума и скандала.
- И слава Богу! – вслух прошептала Надя. – Глядишь, и наладится у них всё!
-Ты о чём это? - встревоженно взглянул на неё супруг.
Женщина отмахнулась от него и вышла в сад. День обещал быть тёплым и солнечным, точной копией предыдущего. «Последнее тепло», - подумала Надя и, склонившись над кустом чайных роз, вдохнула в себя тонкий аромат. Тут же лёгкой волной накрыла память. Мама Надежды боготворила духи с ноткой белой розы, самые любимые - «Болгарская роза» - всегда стояли на её туалетном столике; даже тогда, когда женщина была уже смертельно больна, она не забывала наносить на себя несколько капель любимого аромата. Надя с мамой не были особенно дружны, но никогда не ссорились и, тем более, не позволяли себе публичных скандалов. «Мамочка, милая мамочка, - подумала Надежда. - Как мало я тебя любила! Прости, родная! Прости!» Дочь же у Надежды была ещё школьницей, этим сентябрём пошла в шестой класс. Очень милая, ласковая девочка обожала свою маму и, оставшись с ней наедине, буквально прилипала к ней, плотно прижавшись своей изящной фигуркой. Надя и представить себе не могла, чтобы они с её нежной Алёнкой вдруг смогли бы возненавидеть друг друга! «Брр!» - от этих мыслей её пробрала дрожь. Женщина подошла к развесистой айве и, сорвав с дерева крупный плод, поспешила на кухню, чтобы приготовить на завтрак для своей дочурки пышные оладьи с мёдом и тёртой айвой.
Всю последующую неделю Надя только и думала о рассказе Марины и не могла дождаться пятницы. Она твёрдо для себя решила, что непременно зазовёт соседку в гости и узнает продолжение невеселой истории, приключившейся в их семействе двадцать лет назад.
Марина и сама, похоже, поджидала Надежду с большим нетерпением, и едва только та хлопнула дверцей своей машины, сразу же раздвинула заветные штакетины на заборе.
- Надюша, загляни ко мне на минутку! – попросила она соседку взволнованным голосом. - Я одна сегодня ночевать буду. Мои только завтра приедут, а может, даже и послезавтра. Короче, жду тебя. У меня такие новости! Сгораю от нетерпения как можно скорее рассказать их тебе.
«Уж как я сгораю!» - подумала Надя. И, выудив из огромного пакета с продуктами бутылку своего любимого сухого вина «Мерло. Мысхако», бросив на ходу улыбающемуся мужу:
- Я на часок! – поспешила к дыре в заборе.
- Как Оксана себя чувствует? – перво-наперво поинтересовалась Надя.
- Как кобылица скачет! - ответила Марина в свойственной ей грубой манере. И, заметив недоуменный взгляд соседки, добавила: - Что с ней будет? У неё теперь свой личный доктор! Петруша – солёные уши!
Надя улыбнулась в ответ и присела в кресло-качалку, которое ей заботливо придвинула Марина.
- Ой, Надюха! Как судьба нами крутит! Как крутит! Ты и представить себе не можешь! Такое только в кино и бывает! Знаешь, кто он - Петька-то этот?
- Так, стоп! Давай по порядку, подруга! Ты мне так и не рассказала, как же вы Оксану свою отыскали! Я уже все мозги набекрень вывернула, пытаясь разгадать эту загадку!
- Ну, по порядку так по порядку. Слушай! Десять дней мальчонка жил с нами! Куда его девать? Из роддома малыша выписали, да и прикипела я к нему! Думала: когда дочку найду, то и пацанёнка отдавать не буду! Мы в те дни Горздрав на уши поставили, заявление в прокуратуру написали! Все семьи, выписанные в ближайшие дни из роддома, объехали. Никто из них так и не признался, что вместо мальчонки девочку из больницы привезли! Скандал жуткий! Я рыдаю день и ночь! Молоко у меня пропало! Мой Серёжка чернее тучи ходит! Чертовщина какая-то, да и только! А тут, на десятый день после случившегося, приезжает в роддом семья одна, говорят, что им справку ошибочную выдали, мол, у них девочка родилась, а им в справке написали, что мальчик. Маму эту «прокесарили» в тот же день, что и я рожала. Она после операции в реанимации три дня пролежала, очень тяжёлая была: и сердце у неё останавливалось, и кровотечение жуткое открылось, еле-еле остановили. Отцу ребёнка на следующий день сообщили, что девочка у них родилась, хотя на УЗИ твёрдо уверяли, что они мальчика ждут! Девочка так девочка! Обрадовались родители, что здоровенькая и крепенькая малышка! После ультразвуковых исследований их предупреждали, что ребёночек слабенький, не всё в порядке у него со здоровьем! А тут такая радость! Мол, ошиблись врачи! Девчушку, как и положено, на четвёртые сутки из роддома выписали, а мамочку в больнице оставили – слабая очень! Отец с ребёнком туда-сюда мотался - возил матери на кормёжку три раза в день. Не до документов ему было, он на них и не взглянул! И только, когда жену из роддома забрал, тогда они вместе и обратили внимание на справку. Вот тут-то всё и закрутилось, и завертелось! - Марина встала из-за стола и, выхватив из огромной плетёной корзины янтарную гроздь винограда, принялась поливать её из пластиковой бутылки, смывая пыль и мелкую паутину. Положив гроздь на блюдо, придвинула к Наде: - Угощайся!
- Да ты лучше дальше рассказывай! Не отвлекайся! - Надя даже вспыхнула от нетерпения.
- А я, как только взглянула на эту семейную пару, так сердце у меня и оборвалось: мужик - красавец писаный - и статью, и лицом! А она - замухрышка какая-то, в очёчках, бледная, щёки впалые, глаза – бесцветные, губы синие! Ну, думаю, так и есть – я их сыночка своей грудью кормлю – вылитый мамаша! На девочку новорожденную поглядела, на руки её взяла – ничего во мне не шелохнулось! А эта – замухрышка, как только мальчонку на руки взяла, так чуть в обморок и не хлопнулась! Твердит как заведённая, мол, мой это сыночек, я чувствую, говорит, что – моя он кровиночка! Мы с ним за девять месяцев одним целым стали! Я его ни с кем, говорит, и никогда не перепутаю! Мне даже завидно стало! Я-то к девочке не чувствую ни-че-го! Правда, Серёжа мой малышку взял на руки, по щёчке погладил, в носик чмокнул и говорит: «Наша!». Так и поменялись! А я с той минуты потеряла покой и сон! Чувствую - не моя она! И всё тут!
- Марина, что же ты, дорогая, так себя терзаешь по сей день? И девочку в конец измучила! – Надя с укоризной посмотрела на собеседницу. - Давно пора генетическую экспертизу провести!
-Думала я о ней, об этой растреклятой экспертизе, и не раз! Да только боюсь я, Надя! Жутко боюсь! Если чужой Оксанка дочкой окажется, то у меня тут же разрыв сердца случится! Как я смогу пережить, что наша девочка столько лет где-то с чужими ей людьми живёт!
- А если Оксанка ваша? И все твои страдания совершенно напрасны? Ты же этими своими догадками и сомнениями девочку сама против себя и настраиваешь! Отсюда и растут ваши недопонимания, разногласия и ссоры! Нельзя так, Марина, нельзя!
- А если она не наша?
-Тем более! Свою искать нужно! Весь мир перевернуть вверх тормашки и найти! – Надя крепко взяла за руку Марину. - Найти! Поняла?
- Поняла! - всхлипнула Марина. - Теперь поняла! И почему я раньше тебе не рассказала обо всём? Знаешь, а ведь история на этом не закончилась! Мистика в ней какая-то, не иначе! Вчера я Петю Яблокова встретила в супермаркете с отцом и матерью! Чуть дара речи не лишилась! Они – это те самые: отец - красавец, а мать - замухрышка, всё в тех же очёчках, такая же худющая, бледнокожая! Я их никогда не забуду! Все двадцать лет они перед моими глазами стояли, как вкопанные! Правда, меня они не признали, я-то раздобрела не на шутку, поди, килограммов двадцать на себе лишних таскаю, вон уже через щель в заборе едва протискиваюсь, благо, штакетины не узкие.
- Ты не ошибаешься? – Надя как зачарованная смотрела на всхлипывающую Марину.
- Нет! – твёрдо ответила та. - Петю снова судьба привела ко мне! Притянула, присосала! Что дальше будет – не знаю! Только Оксанка моя влюбилась в него по самое не хочу! Да и он, как я погляжу, тоже к ней неравнодушен.

Глава третья
Тёща

Осень заканчивалась. Поездки на дачу становились всё реже и реже. Надя с Мариной почти не встречались. Но история, рассказанная соседкой, у Надежды из головы не выходила. Всё чаще и чаще размышляла она на тему услышанного, к себе историю примеряла: а как бы она себя повела в подобной ситуации? Оксанку жалела, да и Марину тоже. Импульсивная Марина была, несдержанная! Дочь терзала понапрасну и себя уже до крайности довела. Надя считала, что подобное поведение матери является разрушительным для девочки, и чрезмерный список претензий не что иное, как обыкновенная женская зависть. Все эти бурные сцены а-ля «голливудская драма» являются полным отсутствием мудрости со стороны матери, её патологическим ужасом перед взрослением дочери, перед страхом отпустить в самостоятельную жизнь свою кровиночку, выстраданную годами сомнений и мучительных догадок о том, что она совсем и не мать, а просто чужая тётка, которой судьба подкинула загадку длиной в дочернее совершеннолетие с хвостиком.
Однажды в последний осенний денёк к Надежде заглянула тётка Варвара, принесла гостинец – козий сыр, который изготавливала собственноручно по-старинному казачьему рецепту. К слову сказать, сыр получался великолепным и был дачниками нарасхват. Надя пригласила говорливую соседку на чай, и они засиделись за разговорами дотемна. Тётка Варвара сама завела речь о своих соседях Яблоковых. Скупая на похвалу, тут она чересчур расщедрилась и рассыпалась в их адрес в немыслимых восхищениях и восторгах. С её слов выходило, что таких людей на всём белом свете больше-то и не сыскать: и интеллигентные, и образованные, и обходительные! К тому же ещё на редкость щедрые и беззлобные. В прошлом годе Варварина коза Майка у них в огороде всю капусту объела, так они и словом не обмолвись, да ещё потом всё, что эта рогатая шалопута не доела, срезали и ей – тётке Варваре принесли со словами: «Для Маечки, чтобы ела себе на здоровье да молочком целебным людей поила!» И внук у них – Петенька, не внук, а сокровище редкостное. Когда у неё, у Варвары, в конце октября давление не на шутку разыгралось, так он и на ночь у неё остался, каждый час своим аппаратом давление ей измерял и в блокнот свой записывал. Утром участковой «терапевше» Инне Павловне чин-чинарём доложил обстановку и только после этого укатил в свой институт! А она – «терапевша» сказала Варваре, что спас он её от инсульта! Вот и молится теперь тётка Варвара за хлопчика этого и утром, и вечером каждого дня, и за деда его – профессора по пшенице, и за бабку, сказывают, писательша она знаменитая, за мамашу – докторшу по психам, и папашу, уж такого раскрасавчика, точь-в-точь – Петенька, только постарше годков на тридцать; кто он по профессии, Варвара не знает, но, точно, большущий начальник – у него и машина служебная в собственном распоряжении имеется, и водитель личный – Васька-«дурносмех». Потом Варвара и Маринку с Оксанкой вспомнила: что не говори, сказала, а больно скандальная эта Маринка и девку замордовала. Как не повстречается та ей – Варваре на пути, так всё с заплаканными глазами. И опять, получается, что Оксанку Петенька спас: не принеси он её на руках в тот злополучный день, когда она кубарем к Варвариным ногам скатилась, застудилась бы девчонка скорую дожидаясь! А так всё славно вышло, по-людски! Оксанка Варваре дюже до души! Поёт так, как и она – Варвара, по молодости пела! А певуньи – они все, как одна, до жизни шибко годные! Так сам Господь распорядился! И чует, ох, чует Варвара, что Петенька с Оксанкой не просто так повстречались! Глас это Божий! Потом, мол, сама ты, Надежда, в этом убедишься!
Надежда слушала тётку Варвару да только головой в ответ ей и кивала. А Варваре другого и не надо было, слово вставить она никому не давала, ей самой наговориться надобно было на целую зиму.
Зимой поездки на дачу были совсем редкими. Надежда приезжала на часок-другой проверить, всё ли в порядке и, убедившись в том, что дом не замерзает, что всё хорошо, сразу же возвращалась в город. Муж с дочерью зимой на дачу никогда не ездили, а без них Наде было невыносимо тоскливо. В один из таких приездов она нос к носу столкнулась с Мариной. Та – розовощёкая от лёгкого морозца, с горящими карими глазами, в тонком разноцветном шерстяном свитере, выгодно подчёркивающем её шикарные формы, распростёрла свои объятия для Надежды.
- Вот кого я рада видеть! – прокричала она во весь голос. - Что же мы с тобой, подруга, и телефонами даже не обменялись? Дня не проходит, чтобы я о тебе не вспомнила. Не торопишься? Пойдём ко мне, у камина посидим, почирикаем! Он, поди, уже разогрелся до комфортной температуры, и поленья еловые весело потрескивают, душе на радость, да ароматом своим пьянят, как вином столетним, - рассмеялась Марина, опять трепетно прижимая Надежду к своей роскошной груди.
- И я рада тебя видеть, Марина! Как поживаете? С Оксаной что-нибудь прояснилось?
- Всё, загоняй машину во двор! Женьке своему звони, что на даче остаёшься, и айда ко мне на всеношную! Соскучилась я! Наговоримся всласть! Наливка-то вишнёвая у меня настоялась, и сыра я у тётки Варвары знаменитого её прикупила! Будем пировать!
В уютной деревянной гостиной небольшого двухэтажного дома, прикупленного соседями всего пару лет назад у переехавшего на ПМЖ в Израиль стоматолога, сладко пахло сосновым дымом. Марина хлопотала у небольшого журнального столика, накрытого белой скатёркой ручной вязки. Надя невольно залюбовалась красотой узора, не удержалась и провела рукой по выпуклости замысловатых плетений.
-Нравится? - улыбнулась Марина. - Это всё Ляксандра наша! Мастерица была, каких теперь и не сыщешь! У меня таких скатёрок – полный комод! Бабуля моя приданое для Оксанки готовила да приговаривала: будет наша невеста богатой и всем желанной! В своё время и для моей мамы, стало быть, для своей дочери, навязала. И меня – внучку свою вниманием не обошла. Вот и скопилось у нас этих сокровищ – хоть выставку прикладного искусства устраивай!
- Ой, счастливые вы, девчонки! Красотища какая! - Надежда от восхищения руки к груди прижала. - А у нас в семействе сроду никто спицы держать не умел!
Подруги, комфортно расположившись в мягких креслах, покрытых белыми лохматыми шкурами, взяли в руки бокалы тончайшего хрусталя, наполненные вишнёвой настойкой цвета сочного рубина.
- Не томи, Марина! Рассказывай уже!
- Надюха! Счастье ко мне вернулось! Я почему такая раздражённая, даже, если совсем честно - злая была? Да потому, что жила, как в тумане, считала себя какой-то проклятой, обманутой судьбой! Пока Оксанка маленькой была, я ещё ничего, терпела, не ворчала, не ревновала её. Не к горшку же, в конце концов, ревновать было? А потом она подрастать стала, хорошеть не по дням, а по часам! Смотрю, а Сергеи мои, что старший, что младший, любуются ею украдкой. Меня одна мысль всегда съедала: мол, чужая, вот и любуются, небось была бы своя - и глаз бы не поднимали. Эх, Наденька, какая же я дура была! Как уродилась такой дудорой* – ума не приложу! Одним словом – немать, и всё тут! Стыдно мне в этом признаваться, очень стыдно! Только, уж если быть честной - то до конца! Я, наверное, как кошка. Когда у той котята вырастают, она забывает, что они её дети! Так и со мной приключилось! Зациклилась я на истории, случившейся в роддоме, и жила этим все последующие годы, словно наслаждалась своим несчастьем! Не хотела быть счастливой, а, может быть, и не умела, не была научена любить другую женщину, ту, что лучше меня, красивее, моложе! Потому и экспертизу генетическую не желала проводить, понимала, где-то там – на подсознательном уровне, что считая Оксанку не нашей, тем самым нахожу себе оправдание – не люблю, потому что она – чужая! Ревную – по той же самой причине! - Марина поднялась из кресла, подошла к резной деревянной полке и, взяв в руки тяжёлый альбом в бордовом кожаном переплёте, протянула его Надежде:
- Вот здесь вся моя жизнь от рождения до сегодняшнего дня и покоится! Если по большому счёту - так счастливая она, моя жизнь! Я, после нашего с тобой разговора тогда в беседке, думала-передумала сотни думок своих. Решила счастливой быть всегда и всех, кто рядом со мной живут, тоже счастливыми делать! Рассказала я Оксанке своей всё-всё, что в роддоме двадцать лет назад с нами приключилось. Проплакали мы всю ночь напролёт, а утром оделись, обулись и поехали в клинику – экспертизу эту генетическую делать! Целый месяц результата ждали! – Марина замолчала. Подошла к окну, отодвинула занавеску и выглянула во двор: - Надюха, снег пошёл! Иди, посмотри, какой густой! Ночь чудес! Невозможных чудес! Не поверишь, я, как рассказала тебе всё - словно заново народилась!
- И что же экспертиза? - Надя вся напряглась, сердце выскакивало из груди.
- Экспертиза показала, что вероятность моего материнства составляет 99,998% и является максимальной из всех возможных! Понимаешь, Надюша? Максимальной! - Марина подошла к подруге, опустилась к её ногам, усевшись прямо на пушистый ковёр, и положила свою голову на Надины колени. Потом подняла её и, глядя подруге в глаза, сказала с улыбкой:
- Вчера Петя со своими родителями приходил к нам в гости, Оксанку нашу засватали! Молодые они ещё, наши ребятки, но крепко любят друга, малыша уже ждут! В марте я тёщей стану, редкой тёщей, такой, которая собственного зятя грудью кормила и на руках по ночам качала! А в августе - бабкой! Я внучку или внука так любить буду, как меня моя Ляксандра любила! Пусть будут счастливы всю жизнь, мои дети- Оксанка и Петя!
- А не выпить ли нам за это, немать ты моя, распрекрасная? – Надя протянула Маринке бокал и, наклонившись к её голове, звонко чмокнула в макушку.

[Наталья Владимировна]

49

ОХОТА

1
В город пришла весна. Слякотно. Зябко. Ветер завывает, стараясь пробраться в любую щелку, под рукава и полы куртки, за шею, укутанную маминым шарфом. Я быстрыми перебежками двигался от остановки до офиса, безуспешно сражаясь с колючими мелко-снежными россыпями, которые норовили облепить лицо, впивались в глаза.
Ну наконец-то. В кабинете тепло и уютно. Затренькал телефон.
- О, привет, Иваныч! Привет, дружище!
- Приветствую, Ромыч. Как твое ничего-то? В делах, небось, все?
- И не говори. Одни дела и остались. Работа, будь она неладна. Ты-то как?
- Да нормально. Хотел тебя на охоту позвать. Ибрагимыч подтянется, Васек тоже. Без тебя – никак. Тетерев пошел уже нынче. Ерофеич на днях звонил. Сам удивляется. Говорит, снег малый был, поэтому. Вот птица и тусуется. Ты как?
А я как? Я всегда – за. Только это же столько проблем решить на раз-два надо. Отпуск взять. Если дадут, конечно. С женой договориться. Маме сиделку приставить, чтобы хоть в магазин ходила. Короче, маеты до фига… А сердце так засвербило. Так захотелось сбежать из этого города, мокрого, грязного, холодного.
-Э, Ромыч, ты че молчишь-то? Замечтался? – Иваныч на другом конце связи заржал.
- Да не. Думаю. Очень хочу.
- Да че тут думать-то?! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Давай, булки не жми, шуруй отпуск оформлять. Ибрагимыч сказал, что без тебя не поедет, - Иваныч снова раскатился басовитым смешком и отключился.
Заманчиво, блин. Несколько дней в тайге, с ребятами. Вспомнились ребята. Иваныч, Ванька, одноклассник, с которым дружили с первого класса. Судьба забросила его после школы в Хабаровск, но связи никогда не теряли. Потом уже появился Ибрагимыч, веселый узбек с забубенным именем, которое и за год мы не выучили. Так и окрестили – Ибрагимыч. Он не обижался, скалил в улыбке белоснежные зубы и пытался отругиваться шутейно. Потом влился Васек, солидный владелец строительной компании в Хабаровске. Вот так и сошлись мы вместе, такие разные, но ведомые одной любовью к природе и охоте. Много спорили, сидя у печурки темными длинными ночами, о естестве охоты, о необходимости охоты, о своем древнем, генном инстинкте добывать пропитание. Успокоенные друг другом и убежденные, что охота – не просто развлечение, расходились потом по лавкам, и здоровый мужской храп до рассвета сотрясал сосновые стены.
«Все. Еду». Я решился. Отпуск на неделю подозрительно легко подписали. И мало того, даже не спросили о необходимости такой роскоши. Я забеспокоился. Но Юлька из отдела кадров уверила, что начальство ждет большой проверки из Москвы, головного офиса, и им не до выяснения причин моего весеннего острого желания отдохнуть. «Самим бы остаться в живых. Тем более, что ты не жизненно необходим в этом дурдоме», - окончательно успокоила меня Юлька. Сказать, что я был рад, - ничего не сказать. Теперь жена. Здесь все сложнее. Может и не понять – отпуск весной.
На мне еще и мама плюс ко всему «висела». Через день, после работы, я еще и к ней заскакивал. Продукты приносил, мусор забирал. Диски с фильмами таскал. Мама как обезножила, так пристрастилась к кино. Причем пристрастия были самыми разными. От слезливых мелодрам до ужастиков и боевиков. Проводить дни в полном одиночестве – врагу не пожелаешь такого. А к нам переехать она отказывалась наотрез и сердито меня обрывала, если вдруг я опять, как она говорила, - «заводил шарманку»…
Мама мою новость о том, что к ней неделю будет вместо меня приходить незнакомая тетка, восприняла без истерики, но крайне расстроенно. Поджала губы, вздохнула и обиженно покрутила свои колесики вглубь квартиры. Сейчас «включит» всеми брошенного инвалида, и мне опять станет стыдно. И я опять буду всю эту неделю ругать и корить себя за ее одиночество на целых семь дней.
-Мам, ну я же не на войну ухожу. И не на год. Всего-то на неделю. Все будет в порядке.
Молчание. Я начал раздражаться. Уйти? Или попытаться найти консенсус?
- Мама! – я повысил голос. – Не совестно тебе? Взрослая женщина, а ведешь себя, как дите неразумное. Я вернусь ровно через семь дней. И со мной ничего не случится.
Мама, видимо, среагировала на «дите неразумное», потому что послышался скрежет каталки. Ну, начинается утро в деревне. Мама въехала в кухню. Настроена была непримиримо.
- Конечно, - плачущим голосом заговорила она. – Мать - дура старая у тебя. Старческая деменция у нее, в дите превращается. А то, что мать сидит тут, как привязанная к этой коляске, это никого не волнует. Конечно, бросай мать! Езжай, играй в свои стрелялки. А мать пусть тут с голоду сдохнет. А что? Всем удобно будет, - голос ее окреп, слезы чудесным образом исчезли, и, казалось, она любовалась своим ораторским искусством со стороны. Актриса, блин. Всегда на публику. Даже если зритель всего один. Причем собственный сын. Она замолчала, демонстративно глядя на расписной гжелевый чайник. Я слушал ее монолог и спокойно убирал продукты, которые принес, в холодильник. Сейчас выпустит пар и остынет. Она всегда так. Вдруг встрепенулась.
- Ну, куда ты кефир-то ставишь?! На дверцу поставь. Мне так удобнее доставать.
Я же говорил. Вспыхнет, как спичка, и погаснет быстро.
- Мам, - я старался говорить как можно мягче. – Маша будет приходить. Сиделка из соцопеки. Я уже договорился. Фильмов я тебе привез. Не сердись, пожалуйста.
Мама уже почти сдалась, но видимость обиды сохраняла еще. Я присел перед ней на корточки и уперся подбородком в ее колени.
- Ну хватит уже. Ты прекрасно знаешь, что я никогда тебя не брошу.
А она вдруг по-настоящему, не по-актерски, а по-матерински всхлипнула.
- Ромушка, что-то неспокойно мне. Не ездил бы ты, а? Вот предчувствие какое-то нехорошее.
- Ма, да что может случится-то?! Та же компания. То же место. Постреляю малеха и вернусь. Не переживай.
- Ох, Ромушка, ладно, езжай с богом. Не обращай внимания. Погорячилась. Осторожнее там, с оружием-то. Возле ног не ставь. Это как у Чехова. Вдруг выстрелит.
Я улыбнулся. Смешная она у меня все-таки. Мама перекрестила меня наманикюренной щепоткой, и я пошел домой, довольный, что все утряслось без маминого обычного цунами. Странная она какая-то сегодня была. Предчувствия какие-то. Если бы я знал тогда, как же она была права…
Я шел домой и обдумывал, как начать разговор с женой. Так-то она у меня баба понятливая. Но кто его знает… Дома вкусно пахло жареными котлетами. Маша копошилась возле мойки, домывая посуду после готовки.
- Ты че так долго-то? Все нормально? Обедал сегодня?
- Да к маме заходил. Ага, нормально. Не, не успел.
Маша повернулась. Сердито так глянула.
- Давно гастрит «привет» не передавал?
- Да все нормально. Некогда было. Маш, ну накладывай уже. А то я сейчас тарелку начну грызть.
Маша щедро навалила мне на тарелку котлет и картошки. О, боги! Вкуснота-то какая! Наверно, я сильно проголодался, потому что первые пять минут только жевал и глотал. Когда первый голод утолил, подумал, что пора бы и разговор начать. А вот как его начать? Решил – с самого главного.
- Машунь, я на охоту уезжаю. Завтра. Билет уже купил до Хабаровска. Там Иваныч встретит.
Смотрю на нее. Сидит молча, взгляд потупила в столешницу. Я не выдержал.
- Че молчишь-то? Отпустишь?
- А я что-то решаю тут? Билет же взял уже. Перед фактом ставишь. Че спрашивать-то?
- Ну, Маш, не начинай, а. Всего-то на неделю. Ребята зовут. Вдруг в мае не получится.
И тут я обалдел. Такая неистеричная всегда моя жена вдруг хлюпнула носом, и частые слезинки закапали в тарелку.
- Ромочка, прошу тебя, не езди. Прошу тебя, откажись, сдай билет, пока не поздно!
Блин, сговорились, они сегодня?! В инкубаторе их делают, что ли, этих женщин? Один в один. Одинаковые. Я оторвался от котлет, подошел в жене, обнял ее за плечи.
- Милая, я всего на неделю. Все будет хорошо, не расстраивайся. Только не забудь во вторник из сервиса машину забрать.
Машка покорно кивнула головой, вытерла слезы и полезла в шкаф за моим походно-охотным снаряжением. Не, точно сегодня какой-то геомагнитный день. Обе как сговорились. В первый раз, что ли, еду на охоту? Рюкзак собрали. Все. Ружье почистил, разрешение приготовил. Билет и паспорт положил в карман куртки. Поцеловал Илюшку в потный сонный лобик – умаялся, бедолага, помогая папе собираться на «офоту». Спать. Рейс рано утром…

2
В аэропорту меня встретил Иваныч. Растопырив медвежьи объятия, с широченной лыбой на лице, он напоминал какого-то киношного супергероя. Здоровый, под метр девяносто, ладный, с русым модным чубом и веселыми ярко-голубыми глазами Иваныч своим появлением непроизвольно и бессовестно обессловливал женский контингент любой аудитории и возрастной категории, вводя их в ступор сначала и заставляя выворачивать шеи, когда уходил восвояси. Дамы в его присутствии начинали краснеть, бледнеть, даже нервно икать и судорожно облизывать губы, когда Иваныч, чуть прищурившись, взглядом знатока, буквально обволакивал интересом очередную жертву его обаяния. Но Иваныч обладал удивительной чертой, так не свойственной сердцеедам. Он был однолюбом - предан жене и душой, и телом. Жена, Охота и Природа – три кита, на которых строилась его жизнь…
Вот и сейчас, он шел мне навстречу, совершенно не обращая внимания на двух качавшихся в полуобмороке над багажными тележками, стильных бальзаковских дамочек. Дамы грустно и разочарованно провожали его глазами, пока он шел по привокзальной площади - красивый, сильный, уверенный.
- Ромыч! Здорово, бродяга! Да ты ж дорогой мой человек! – Иваныч поддергивал меня и подтрясывал от радости, как кот полудохлую мышь. Господи, ну и силища!
- Ванька, ребра же сломаешь, лосяра! Всего-то полгода не виделись, пусти уже, - я еле высвободил свой хрустящий торс из медвежьих тисков Иваныча.
- А, да? А харю-то, харю наел за полгода. Тебя че, Машка комбикормом откармливает? Эх, чертяка, мы тебе фигуру-то поправим, - Иваныч говорил не переставая, радостно поглядывая на меня с высоты своих сантиметров.
- Нинка там мясца нажарила, водовка в морозилке стынет. К нам едем. А к вечеру Васек и Ибрагимыч обещали быть. Утром выдвигаемся. Поэтому седня – по-маленькой. Чисто за встречу, - Иваныч деловито закидывал мои вещи в багажник.
Весна в Хабаровском крае скорая на расправу. Снег уже у них стаял совсем. Я открыл окно в машине и вдыхал запах другого города, в пол уха слушая Ваньку. Все-таки наш воздух вкуснее. Чище и свежее, что ли. А, может, потому что родной. В лесу тоже снега нет, наверное. Ну и ладно. Так идти легче. Но видимость хуже. Все сливается в один серый цвет. В такое время года, бывает, глаз аж слезится от напряжения. Вдруг Иваныч тыкнул меня в бок. От неожиданности я вздрогнул.
- Ты меня слышишь, нет?! Я кому тут соловья запустил? О чем задумался-то, философ?
Философ – это моя кличка среди ребят. За думы мои, за разговоры, за неспешные ответы. А что? Мне нравится. Пусть будет философ. Я и, правда, люблю иногда поговорить о жизни, о ее течении, о том, зачем мы в этот мир приходим и где найдем свой конец. Интересно же…
- А? Че? Ага, задумался чего-то. А ты что говорил?
- Я говорю, что Нинка беременная! Представляешь?! Я отцом, батькой, папкой стану!! Ты представляешь??
Ну, наконец-то. Восемь лет пытаются ребята. И узи-музи всякие, и эко-пеко, и чего только они не делали. Рукой уже махнули. Задумались, чтобы из детдома ребятенка взять. А тут такой подарок судьбы!
- Иваныч, я рад. Очень рад! Наконец-то! Когда ждем? А кто, уже известно?
Ванька снисходительно, как бывалый гинеколог, хмыкнул.
- Да кто же тебе на таком сроке скажет-то?! А кто бы ни родился – моя частичка. И Нинкина.
- Ну да. Собственно, какая разница.
- Вот и я говорю – какая разница! – Ванька весело хлопнул меня по плечу.
- Иваныч! Твою-то маму, ты контролировать себя можешь?! – я потирал ушибленное плечо. Но глянув в счастливое лицо этого Голиафа, понял, что пока не может. Радость нужно было куда-то деть. Кому-то передать. С кем-то поделиться. Ну и ладно. Пусть стучит. Лишь бы все хорошо у них было…
Нина встретила меня как самого родного и дорогого друга. А я смотрел на нее и не узнавал. Я откровенно ею любовался. Вот есть же такое выражение – «лицо светится изнутри». Никогда не придавал ему значения, даже не задумывался. А вот оно! Это свечение! Словно какой-то дополнительный аккумулятор в человеке появился. И распространяет он свой свет на все и всех вокруг. Честно говоря, когда увидел в первый раз Ванькину жену – поразился. Как?! Такой супермачо женился на такой простушке почти бесцветной. А с годами понял. Именно такая ему была нужна подруга. Тихая, ласковая, не очень приметная, но очень необходимая и, как бы это сказать правильно, парная ему она была. Ну в смысле, его половинка. Настоящая. Уж не знаю, кем посланная. А сейчас беременность ее негромкую, не бросающуюся в глаза красоту, подсветила из глубины души…
К вечеру подтянулись Васек и Ибрагимыч. Васек, тоже здоровый лось, рыжий, как осенний березняк, дружески окольцевал мои настрадавшиеся за сегодня ребра. Шумный, балагуристый, он принес на стандартную кэпэдэшную кухню радостную суету и праздник. Ибрагимыч все время останавливал его бас, переживая за покой хозяйки. Невысокий, жилистый, он производил впечатление не очень сильного человека. Но этот не очень сильный человек однажды, имея при себе только нож, нарвался на шатуна. Он не любил про это рассказывать, уж не знаю почему. В результате, где шатун я не в курсе, а Ибрагимыч с нами на кухне болтает и водку пьет, блестя улыбкой на смуглом бровастом лице. Эх, друзья мои хорошие! Как же мне с вами здоровско…
Утром выдвинулись рано. Чтобы успеть до обеда следующего дня к избушке. Лесника уже предупредили. Он ждал. От нетерпения названивал каждый час. Нажарил зимней солонины из кабарги, сообщил об этом по громкой связи, посмеиваясь.
- Мужики, не вздумайте жрать. А то не охота будет, а сплошное д…, - Ванька ржал, поглядывая в зеркало.
Ибрагимыч заинтересовался.
- Пачему, дорогой? Про марала слышал, про кабаргу не слышал.
Тут Васек уже конем зашелся.
- А ты попробуй. Практически одинаковое мясо. Ерофеичу-то в тайге все едино. Да и староват он для таких утех.
-Ай, шайтан, зачем так шутишь? Ерофеич – мужик, - Ибрагимыч в порыве благородной защиты согнул руку в кулаке. Густой, мужской ржач на несколько минут заглушил нежную мелодию Тани Булановой из радио.
Ванька вытирая слезу, почти упал головой на руль.
- Ибрагимчик, тебе, горячему азиатскому парню, я ваще не рекомендую даже нюхать это мясо А то – прощай охота. Новый взрыв хохота потряс салон старого верного уазика. Так, со смехом и шутками, останавливаясь по дороге перекусить и размять затекшие от долгого сидения ноги, с перерывом на ночевку, добрались до места. Ерофеич, крепенький мужичок лет шестидесяти пяти, с радушной наполовину беззубой улыбкой, встретил дорогих гостей как полагается. В избушке и стол был накрыт, в нетерпении во дворе пыхтел самовар, раскочегаренный по старинке на сосновых шишках, ружье начищено, походный рюкзачок приготовлен.
- Ну, че, ребятушки, вздрогнем по маленькой? С устатку-то, за встречу? – Ерофеич с энтузиазмом пошарил голой рукой в дождевой бочке и выудил бутылку беленькой. Потряс ею торжествующе перед гостями.
- А? Ребятушки, ну че, вздрогнем да айда в тайгу!
- Да иди ты, Ерофеич, в пень со своим дрожанием. Не. Придем и вздрогнем, - Иваныч разгружая охотничий скарб, улыбался, глядя на взъерошенного, укутанного брезентовым плащом егеря.
- Не, ну я же не настаиваю, Ванечка. Как скажите, ребятушки. Потом так потом, - Ерофеич послушно опустил бутылку в бочку. С сожалением глянул в водяную муть, крякнул и скомандовал – «Ну пора. Глухарик щас токует уже». Мы выдвинулись. Ерофеич взял Верного – лайку, которую я ему еще щенком подарил. Верный получился действительно верным псом. Толковым и настоящим охотником.
Весенняя, еще не оправившаяся от долгого сна тайга навевала думы. Вообще, мне кажется, глухарь – неглупая птица, как принято считать. Просто эмоциональный очень. Глухарь, когда на ток прилетает, практически ничего не слышит. Забившись в гущу сосновых веток, начинает он свою длинную мольбу. Мольбу о любви. А когда оттокует к вечеру, обессилев от горя и отчаяния, оглохнув от собственной песни, спускается на землю, чтобы попытаться привлечь внимание глухарки. Вот тут-то терпеливый охотник и бьет его. И несчастный влюбленный, так не добившись взаимности от возлюбленной, попадает в суп. Значит, не приглянулся. Глухарки сами выбирают себе партнера. У глухарей это, видимо, тот самый случай, когда любовь застит разум…
Идем по лесу. Верный впереди, нос по ветру держит. Ерофеич пыхтит сосредоточенно, но ходко идет. Чувствуется пешая закалка.
-Ерофеич, ты ток-то видал? Точно уже токуют?
- Дык, ишшо в марте следы нашел, я же говорил. Ближе к болотам. Там они, родименькие, и расположились нонче. Щас через пару километров ужо слыхать будет песни ихние.
И точно, минут через двадцать послышалось отдаленное «кадь, кадь, кадь». А потом через минуту с металлическим свистом «сжги, сжги, сжги». Мы переглянулись. Ванька потирал руки. Ибрагимыч, довольный, хлопнул Ерофеича по плечу. Прав был старик. Вот оно, токовище! Почти рядом.
- А че, ребятушки, еслив повезет, то и на кабаргу наткнемся. Вишь, Верный забеспокоился, - Ерофеич наклонился и любовно почесал пса за ухом. Но Верный вел себя странно. Крутился юлой на одном месте, стараясь унюхать сразу все четыре стороны света, подтявкивал, вдруг бросался вперед и, поскуливая, возвращался к ногам хозяина, трясясь мелкой дрожью. Ерофеич внимательно присмотрелся к нему.
- Стопе, ребятушки. Чета не так здеся. На месте постойте. Никуда, пока я не скажу. Можа, шатун объявился. Тогда драпать надоть, че есть мОчи. Проверю пойду.
И лесник, оставив нас на полянке, осторожно покрался с Верным вглубь леса. Иваныч и Васек закурили. Стояло унылое молчание. Каждый из нас думал об одном и том же. Не хотелось, чтобы охота оборвалась, так и не начавшись толком… Минут через десять Ерофеич вернулся. Задумчиво почесывая седую голову под капюшоном, постоял, переводя взгляд то на Верного, то куда-то вдаль, к болотам.
- Ниче не понимаю, ядри тя в корень. Все тихо тама. Помет нашел кабарги. Пошли-ка чуть восточнее. С тылу к току подойдем.
Мы облегченно вздохнули.
- Ну, че, идем дальше?
- Ну, пошли, ребятушки. Может, он козу учуял?
Пошли дальше. Лес то редел, то становился почти непроходимым из-за поваленного бурелома. Одно хорошо – гнуса нет. Вдруг Ерофеич, идущий впереди, встал как вкопанный. Качнулся в сторону здоровенной сосны, припал к ней, шаря руками по стволу. Мы в недоумении заспешили к нему. А он, повернув к нам белое лицо с глазами, черными от расширившихся зрачков, судорожно приложил палец к губам, типа, молчите, значит. Верный присел на попу и тоже замер. Что происходит-то?!
- Ребятушки, тигра здеся. Амурка. Вона, на коре зацепки. Территорию метил, - сиплым от страха голосом прошипел. - Откуда взялсси-то?! Отродясь не было в наших краях.
У меня зашевелились волосы. Парни лицом посерели и присели на корточки машинально. А Ерофеич продолжал шипеть:
- Если это тигриная баба, но все, пипец котенку. Это она тута дитенков плодить собралась. Ей само время щас. А мы агрессоры для нее. Всех передавит.
Он закрыл глаза и перекрестился. Ибрагимыч осторожно снял ружье с плеча.
- Мать твою, джигит херов! Убери, спрячь!! – яростно прохрипел Ерофеич.
Но Ибрагимыч, не слушая его, щелкнул затвором. Раздался рык. Совсем рядом. Было ощущение, что прямо в соседних кустах. Я не знаю, испугался я или нет, но ноги у меня похолодели. Наверно, именно так душа уходит в пятки. Мы лихорадочно крутили головами, пытаясь разглядеть хоть что-то. Амурский тигр умеет хорошо маскироваться. Стало совсем не по себе. Тело затекло. Но пошевелиться было так страшно, что уж лучше задеревенеть, чем поменять позу под невидимым звериным оком. Верный не выдержал первым, и с заливистым бесстрашным лаем бросился к кустам. Ерофеич рванулся, было, за ним, но Васек быстрым рывком опрокинул лесника на спину.
- Ты че, старый пень?! Ополоумел? Верный верткий, выкрутится.
Потом раздался хриплый лай, визг, который словно захлебнулся на полуноте. Стало тихо. И вдруг кусты затрещали. Мы, как по команде, вскинули подбородки на звук. Мать честная! Недовольно щуря желтые глаза, высунув язык величиной с мою голову, на поляну вышла огромная тигрица. Это нам потом Ерофеич рассказал, что это кошка, а не самец. Усы стояли дыбом, полосатое тело было напряжено. Она явно была очень рассержена. Наверно, несколько секунд, мы завороженно смотрели на нее. Не знаю, как у парней, но у меня была одна мысль. А если я не успею? Видимо, Иваныч не раздумывал – успеет он или нет. То, что происходило дальше, я помню отчетливо, в мельчайших подробностях. До сих пор. Словно кто-то прокрутил картинку или кино перед моими глазами. Но без звука. Кино было немое. Я оглох, как глухарь.
Тигрица на долю секунды оказалась быстрее Иваныча. Она взвилась в прыжке, махнула наотмашь исполинской лапой и, как игрушку, затащила Ваньку в кусты. Я закрыл глаза. Я не хотел больше ничего видеть. Звук вернулся выстрелами и криками. Очнулся, когда Васек затормошил меня за плечи. Потом я пытался объяснить себе, почему тогда закрыл глаза. Может быть, мне было неважно уже, что будет с тигрицей и кинется ли она на меня. Я же был ближе всех к ней после Иваныча. Не знаю…
3
Иваныч лежал на полянке за кустами. С перекушенным горлом, он глядел незряче вверх, кровь еще несильными толчками пульсировала из рваной раны. Верный лежал поодаль. Вспугнутая выстрелами тигрица бросила Ваньку за кустистыми ветвями и исчезла…
Сплели носилки их жердей. Положили на них Иваныча и Верного. Путь до избушки почему-то показался очень долгим. Шли, спотыкаясь, не попадая в ширину тропинки. Я поднял глаза вверх. Небо. Оно было такое невозмутимое, такое безучастное. Словно не под ним сейчас мы потеряли друга. Словно оно было не при чем, синее, безоблачное, безмятежное. Я глянул по сторонам. Все вокруг обычное. Кусты, голыми черными стеблями тянущиеся к солнцу, с набухшими почками новой жизни, деревья, тоже черные пока, но готовые разродиться молодой сильной зеленью, трава, желтовато-серая, но уже колосящаяся нежно-изумрудными стрелками. Все вокруг готовилось жить заново, продолжать эту жизнь. Только Ваньки больше нет…
Так молча доперлись до избушки. Ерофеич бережно снял с носилок Верного и, сгибаясь под тяжестью его веса, понес к лесу. Потом вернулся за лопатой. На наши предложения помощи сердито отмахивался заскорузлой ладошкой. Сердился, потому что слеза нет-нет да накатывала на морщинистый глаз. Пока Ерофеич готовил для своего единственного друга последний приют, мы вызвали вертолет для Иваныча. Назад ехать больше суток. Солнце пригревает. Не довезем на машине. Обещали прислать. Ерофеич пыхтел с лопатой. Ваньку в сенки занесли, сели перекурить.
- Не, я найду ее. Не, я ее, суку, на портянки порву, - Васек понурив рыжую голову глухо забормотал. – Ну так же не бывает! За глухарями же шли…
- Э, дарагой, зачем один? Я с тобой пойду! – Ибрагимыч воинственно вскинул голову. – Философ, ты с нами?
А я задумался. Иваныча уже не вернуть. А с этой кошкой связываться – себе дороже. Кто ее знает, что на уме. Апатия мной овладела какая-то. Бейся за жизнь – не бейся, все равно не узнаешь, где тебя конец подкараулит. Поверни мы сегодня назад, когда Ерофеич следы от когтей увидел, не щелкни затвором Ибрагимыч, не пустился бы Верный хозяина защищать, кто знает, может, и жив бы был Ванька. Обстоятельства, мать их… Ерофеич закончил свое дело. Даже крест поставил из двух веток.
- Ерофеич, ты че, совсем тронулся?! Он же собака! Зачем крест? – Васек ошарашенно смотрел на этот Тадж-Махал и чесал за ухом.
- Пусть будет. Так я точно буду знать, что его в собачий рай заберут, - лесник упрямо скособочил голову.
-Да он же зверюга. Не мог он в Бога верить, - горячился Васек.
- Ну и что? Он мне ближе всех был, и роднее всех. Крест не уберу! – Ерофеич встал возле холмика с лопатой наперевес.
- Харе, мужики. Вам-то че? Пусть будет, - мне этот спор показался таким мелочным, таким ненужным, что я не выдержал – вмешался. Да и какая разница-то?
- Ну да. В принципе-то, все равно…
Ерофеич уселся на крыльцо, достал беломорину.
- Други. Вы кошку не трогайте. Слышал я ваш разговор. Она не виноватая. Можить, пострадала когда-то от рук человеческих. Вот и отомстила. Это мы пришли на ее территорию. Охолоните малехо. Ваньку жалко. Но это – кошка дикая, тем более амурская. Плодиться собралась. Вот вам мой сказ. Не пущщу я вас.
Васек вскочил. Нервно отмеривал шаги от избушки до поляны и обратно. Ибрагимыч что-то прошайтанил, но сквозь зубы.
- Не, Ерофеич, мы пойдем. Ванька здесь лежит, а она там своих …нышей собралась растить?! – градус у Васька нарастал. Я опять задумался. Мы же ее не трогали. Ну просто ушли бы. Если бы не этот затвор и Верный… Но и Васек не прав. Она же – животина. Разве понимает… Короче, фиг его знает, как правильно.
- Ребятушки, я вам в ентом деле не помощник. Вы кому мстить-то задумали? Она же – сама Природа. Вы с Природой на спор решили скинуться? Тьфу, прости мя Господи, - Ерофеич сплюнул и зашел в дом.
А мы остались обсуждать наш завтрашний поход. Я тоже решил идти. Уж не знаю, как объяснить, но я хотел быть с ребятами. Что-то такое угрюмое и давящее камнем на сердце не давало мне покоя. Может, то, что Ванька словно свою жизнь отдал вместо моей?
Утром пришел борт. Ваньку загрузили вместе с еловыми лапами от запаха. Встал вопрос - кто сопровождать будет. Ерофеич, цыкнув сквозь беззубье коричневой беломорной слюной, сказал:
- Васек поедет. Я ему лицензию закрыл седни.
- Да ты че, Ерофеич? У меня же еще есть дни, - Васек растерянно переводил взгляд с нас на лесника.
- Все. Я сказал, закрыта лицензия. И баста, - Ерофеич чего-то чиркнул в планшете и отдал бумажку пилоту. Васек готов был броситься на колени.
- Ерофеич, ты че, старый пень, ты меня зачем отправляешь? За кошку свою переживаешь? Так ты забыл, кто у тебя в земельке-то лежит, и кого мы щас Нинке беременной привезем? – Васек забегал, занервничал.
Ерофеич сурово губы сжал и махнул рукой. Типа, пора, отправляйся. Ну, а что делать? Не поспоришь… Вертолет улетел, унося мертвого Иваныча и негодующего Васька. Наверно, Ерофеич правильно поступил. Нельзя было Васька оставлять. Уж больно горяч. А мы занялись ужином. Ибрагимыч чистил картошку, я растопил печурку в избушке. Ерофеич ушел к могилке Верного. Картошка поспела, добавили тушенку, поужинали.
Смурно было на душе. Я и хотел идти на тигрицу, и не хотел. И Ваньку жалко, ох как жалко. И ее, честно говоря, тоже. Вот как быть-то? Ибрагимыч горел гневом несмываемой обиды и мести. А Ерофеич, вообще-то, был прав. Ну, разве она виновата? «Да черт разберет, как по-человечески, а как не по-людски», – в очередной раз подумал я.
Улеглись молча по лавкам. Свечу погасили. А сон все не находился. Какие-то обрывки лесных троп, звуки выстрелов, Ванька со сникшей головой…И вдруг – поле. Обычное русское поле. С васильками и клевером. И идем мы с Иванычем по этому полю.
- Ты куда меня привел, Иваныч? Где ты тут глухарей надыбаешь?
- Ромыч, ты посмотри, красота-то какая!
- Иваныч, какая красота? Тебя же нет…
- Это тебя нет. И скоро, возможно, и там не будет. Хочу встретиться, но нельзя. Не ходи завтра.
- Вань, а ты где?
- Да я везде. На небо посмотри. На лес посмотри. Я – там.
Наверно, я ворочался во сне. Хотелось во сне унюхать этот запах поля и цветов. Я словно был и в реальности, и там, с Иванычем. Странное состояние. А потом опять провал. Проснулся от того, что кто-то тянул меня за фуфайку.
- Ромка, слышь, чета там во дворе не то.
Я сфокусировался. Ерофеич. Испуганный такой. Капля пота свисает с кончика носа.
- Ты слышал банки?
Ерофеич вечером натянул консервные банки по деревьям вокруг избушки. Верного-то нет рядом. Мало ли. Какой зверь забредет.
- Ибрагимыча буди.
Ибрагимыч спросонок замахал руками, сбросил ватник на земляной пол и сел на лавке, протирая сонные глаза.
- Что, пора уже, идем? А темно почему? – Ибрагимыч непонимающе вертел головой. Потом, видимо, сообразил, где находится, что вчера случилось, и молча потянулся за ружьем.
- Да тихо вы. Ребятушки, гости у нас, - Ерофеич щурился в ослепленные темнотой окошки. А что там разглядеть? Ночь. Хоть глаз выколи. Банки снова отчаянно забренькали.
- Твою ж дивизию! Да че тама такое-то?! – Ерофеич буквально вдавил лицо в стекло. Мы притихли рядом, пытаясь вглядеться в ночной сумрак. Опять – трень-трень-трень. Стало не по себе. Аж мурашки побежали. Ибрагимыч обнимал ружье, подрагивая от возбуждения. А, может, как и я, от страха. Он такой. Никогда не признается, что страшно. Сон слетел начисто. Темнота обволокла, сделав беззащитным и уязвимым. Настолько уязвимым, что кажется – ты голый, без одежды и без кожи даже. Только воспаленный адреналином нерв и убыстряющееся движение крови по венам…
- Короче так, ребятушки. Две лампы засветим. Ромыч по левый угол, Ибрагимыч по правый от двери. Я посередке. Дверь резко распахиваем. И на крыльцо. Тока не палить сразу. Сначала разглядеть гостя надоть. А там разберемся.
Егерь пошарил наощупь по полкам, не щелкая пока даже зажигалкой.
- Вот. Вторая лампа. Первая на столе. Зажигаем одновременно. Все понятно, ребятушки? Тока не стрелять. Бошку оторву тому, кто пыхать начнет. Соберитесь. Черти здеся не водятся. Значица, с живым существом дело имеем.
Вроде, не жарко совсем, а пот глаза заливал. Ибрагимыч рядом пыхтел, пытаясь нащупать запал в лампе.
- Готовы? Запалы нашли? Поджигай!
Вмиг избушка озарилась ярким желтым светом, выхватив из темноты наши перекошенные от страха лица. Знаете, это все фигня, когда в таком экстриме, не зная наверняка жив ты будешь через пять минут, люди шутят, переругиваются, иронизируют. Да тут, в натуре, до ветру хочется сразу. И не до шуток. И паника. Паника накрывает. Потому что не знаешь, с чем или с кем имеешь дело… Ерофеич на наши фейсы глянул и заржал в голос.
- Вы че, други, обосратушки, чоли? Ну, вы даете!
Мы с Ибрагимычем переглянулись и тоже заулыбались. А Ибрагимыч-то тоже струхнул. Никогда его таким не видел. Зрачки почти сравнялись с радужкой.
- Ну все. Приготовились. На раз-два я дверь открываю. Ружья приготовьте. Без команды не стрелять.
Мы послушно встали с лампами по углам от дверного косяка. В левой руке керосинка, в правой ружье. Я не думал о том, кого я там могу увидеть. В любом случае – я не один. А это уже пятьдесят процентов победы. Страх ушел, выгнанный смехом Ерофеича. Просто даже азарт какой-то появился.
Егерь дверь пинком распахнул. Мы с Ибрагимычем с лампами и ружьями выскочили на крыльцо. Ерофеич, выставив ружье вперед дулом, встал посередине, пытаясь прорваться взглядом сквозь керосиновый свет.
- Матерь Божья! Пришла! – Ерофеич попятился назад, растопырив руки в стороны, словно уберегая нас и закрывая этими руками.
Во дворе сидела тигрица, щуря глаза от света. Неправильные, наверно, мысли, но я невольно залюбовался ею. Красавица! Исполинское по тигровым меркам тело, готовое в секунду броситься на врага. Желто-бурая шерсть клочьями висела по бокам и на отяжелевшем брюхе. К лету готовилась. Но столько в ней было достоинства и грации, что мысль о ружье всплыла не сразу. Время словно остановилось.
- Тише, ребятушки, тише, милые. Она щас уйдет. Она показала уже, кто хозяин в тайге, - шептал егерь, не сводя глаз с непрошенной гостьи.
Ибрагимыч застыл. Тоже, наверно, про ружье забыл, настолько она была красива в своем животном, природном совершенстве.
- Тихохонько отступаем назад, ребятушки. Ружьями не бренчите. Она уйдет. Матушка нам себя показала. И уйдет, - бормотал негромко егерь.
Мы медленно, в том же порядке, как выскочили на крыльцо, задвинулись назад в избушку. Ерофеич захлопнул осторожно дверь. Лампу одну велел погасить. Банки еще раз тренькнули и замолкли. Мы разбрелись по углам. Не до сна теперь. Ибрагимыч что-то забормотал. Я прислушался.
- Ай, шайтан, трус я позорный. Какой-то кошки вонючей испугался. Ванька, дарагой мой друг Ванька, прости меня.
С черных, как смоль, его ресниц покатились крупные слезы, которые он не утирал, и они капали и капали на ватник. Ерофеич зашевелился. Сел к столу.
- Да пойми ты, дурья башка. Она же – кошка. Она же не поняла бы, че ты за друга отомстил. Ты ж думай – в ей же детки сидят. Им-то каково? Ты среди людей человеческих такие законы применяй. В тайге тебя никто не поймет.
Он сурово обвел нас взглядом.
- Все. Спать. Кошку убить не дам. Утром поговорим, – он задул керосинку, впотьмах натыкаясь на скарб, забрался на свою лавку и затих.
А я долго ворочался. Заснуть не мог. Слишком много всего случилось. И я думал, что Ерофеич прав. Как бы я Ваньку не любил. Ну, все мы уже у природы отняли. И моря, и реки, и леса. А что им еще остается, братьям нашим меньшим? Должны же они хоть как-то, хоть где-то себя хозяевами чувствовать. Не везде мы распоряжаться имеем право. И они иногда дают нам это понять…