[Наталья Владимировна]

40

ФОРМУЛА ЛЮБВИ

— Да не стану я вам ничего рассказывать! Не стану, и всё. Все равно не поймёте. Отстаньте от меня…
Настя хлопнула дверью и заперлась в своей комнате.
— Настя, открой, открой сейчас же!
— Ладно, Нин, оставь её. Ну, не дверь же вышибать…
Расстроенные родители, не сговариваясь, пошли на кухню — выпить чего-нибудь для успокоения: дочь-подросток — испытание не для слабонервных.
Мария Васильевна, Настина бабушка, нестарая ещё женщина с округлыми формами, юркая, с короткой стрижкой крашенных в каштановый цвет волос, суетилась у плиты, заваривая свежий чай с душицей. Его аромат, пряный, напоминающий о лете, цветущем луге, солнце, поплыл по квартире, приятно щекоча ноздри.
— Мария Васильевна, может, Вы поговорите с Настей? — Нина с надеждой посмотрела на свекровь. — Она любит Вас, уважает. Мы-то для неё в последнее время вроде как и не авторитет…
— Да, мамуль, поговори. Может, тебе расскажет, что у неё там стряслось. Как с катушек снесло девчонку - сама не своя, — поддержал просьбу жены Антон. — Эх, была б пацаном, ремнём бы сейчас - и все дела…
Нина с укоризной взглянула на мужа: что, мол, ещё за методы воспитания?
Мария Васильевна задумчиво посмотрела на сына и его жену: «Молодые вроде ещё, а успели уже подзабыть, как это бывает в первый раз…»
— Отчего ж не поговорить? Поговорю, конечно. Если Настя этого захочет. Только вы не давите на неё. Разве не видите — девчонка влюбилась…
— Влюбилась? — Антон с Ниной переглянулись.
— Мам, ну какая любовь? Настьке всего четырнадцать.
— Не всего, а уже. Она у вас совсем взрослая, а вы ее всё за сопливого несмышленыша держите.
Сын с невесткой хотели было возмутиться, но Мария Васильевна миролюбиво предложила:
— Вы пейте, пейте чай, пока не остыл, а я попробую с Настей поговорить. Как раз плюшек ей отнесу — она их любит.
Бабушку Настя в комнату впустила. Виновато улыбнулась:
— Ба, ты прости. Мы тут с родаками пошумели немножко.
— С кем не бывает… — успокоила Мария Васильевна внучку. — Пар выпустить порой нужно — иначе изнутри разорвёт.
— Вот ты у меня всё понимаешь, хоть и родилась в прошлом веке, — пошутила Настя.
— И правда, Настен, я прямо мастодонт какой-то доисторический.
Обе рассмеялись.
— Ой, бабуль, ну что ты стоишь?! Садись! — спохватилась Настя.
Мария Васильевна села в кресло, внучка — напротив. Сразу откусила от булочки:
— М-м-м, бабуль, как вкусно! Научила бы маму, что ли, печь такие же.
— Да нет ничего сложного. Давай лучше я тебя научу. Раз нравятся, сама пробуй стряпать. Ты же будущая хозяйка.
Настя в ответ хмыкнула: «хозяйка», мол, когда это ещё случится.
«Ох, милая моя девочка, и не заметишь, как вырастешь да своих деток будешь учить».
— Настюш, и как его зовут?
— Кого, ба?
— Ну, мальчика твоего.
— Он не мой… — только что улыбавшаяся внучка вмиг помрачнела. — Он с моей подругой Катькой встречается. Бывшей подругой… — поправила она сама себя.
— Вон как. А ты, значит, любишь его безответно. Понимаю, проходили.
— Бабушка, и у тебя такое было, что ли? — удивилась Настя.
— Ох, внученька, было и так, и по-другому, всяко. На свете-то давно живу.
— Расскажи, ба, мне так интересно, — Настя устроилась поуютнее, спрятав под себя ноги, и приготовилась слушать.
— Только это долгая история, — предупредила Мария Васильевна.
— А мы куда-то торопимся? — заговорщицки подмигнула Настя.
— А вдруг у тебя уроки не сделаны, а? Попадёт нам потом за разговоры про лавстори от твоих родителей.
— Ну ты, ба, и продвинутая у меня! — восхитилась внучка. — Даже такие слова, как лавстори, знаешь. А уроки я сделала уже, пусть не переживают.
— Ладно, тогда слушай.
В школе я, конечно, как и ты, тоже мальчишками интересовалась, хоть виду и не подавала. Но всё это так, ничего серьёзного. Обычное взросление. Правда, где-то классе в десятом, наверное, влюбилась. В Сашу Богданова, двоюродного брата соседки. Парень был гораздо старше меня. Ой, Настюш, каким он мне казался умным, красивым! Невероятным каким-то! А вот сейчас, с высоты своих лет, вспоминаю его и думаю: и за что я могла влюбиться в этого Сашу? Ведь ничего особенного: пышная шевелюра, шапкой такой волнистой, очки с толстенными стеклами («признак ума» для меня, глупенькой), и вел себя так… как нынешние пофигисты. А почему влюбилась? Ну, разве можно сказать — за что? Просто он снизошёл до меня, соплячки неопытной. Почти как бог… Ну, мне и хватило.
Мария Васильевна рассмеялась так молодо, так заразительно, что и Настя расхохоталась, представляя этого «почти бога».
— Я писала ему письма, которые не отсылала; ждала вечерами, выглядывая на улицу. Он, конечно, не приходил. Но я всё равно ждала. Вот такая дурочка была твоя бабуля.
— Нет, ты у меня самая лучшая бабуля на свете, — не выдержала Настя, соскочила, обняла бабушку и чмокнула её в разрумянившиеся от воспоминаний щёки. — И что потом?
— Потом я окончила школу и уехала в Ленинград. Пострадала немножко, конечно… Но время лечит, и влюблённость тоже поддается такому лечению. Так что мой лохматый Саша вскоре забылся.
Знаешь, за что я люблю Питер? Не только потому, что это удивительный город. Он такой — единственный. Когда я бываю там, у меня душа трепещет, как в молодости. Летать хочется. И плакать. И смеяться. Буря эмоций накрывает. Но ещё люблю его за то, что там я полюбила по-настоящему. И чувство это пронесла через всю жизнь. А ведь оно было безответным. Как и твоё, Настюш.
Внучка посмотрела на бабушку с недоверием: любить безответно и всю жизнь помнить это чувство? Разве так бывает?
— Думаешь, наверное, так не бывает. Бывает, девочка моя.
Лёша — мой ровесник. Познакомил нас мой одноклассник, который тоже учился в Ленинграде. Мы как-то очень быстро подружились. Именно подружились. Встречали в большой общей компании праздники, ходили в походы на озера, иногда в театры. Нам было так интересно вместе. Весело. Говорили обо всем на свете.
Как ты уже догадалась, наверное, я даже не заметила, как влюбилась в Лёшу. Помню, как штопала его бушлат, на который попал уголёк из костра, когда мы сидела около него в походе. Я сама предложила его починить, взяла домой и наложила заплату из запасного кусочка ткани. Пока пришивала, всё вдыхала запах дыма, которым пропитался бушлат. Потом, не удержавшись, даже надела его на себя. И появилось ощущение, что Лёша рядом, что обнимает меня…
Вскоре он ушел служить. Мы переписывались все два года. Конечно же, ни слова о любви в наших письмах не было. Ведь это я влюбилась, а не он. Я ж для него просто «свой в доску парень»…
Настя рассмеялась: бабушка - и вдруг «свой в доску парень».
— Вот тебе смешно, а мне было не до смеха. Я же думала о нём постоянно. Ждала, когда вернётся из армии. Всё представляла: вот вернётся, объяснимся и… А что «и», и как объяснимся, если я для него только друг?.. Об этом даже думать не хотелось.
Когда он после возвращения приехал и не застал меня дома (а я снимала тогда комнату на Садовой улице), он положил букет роз в портфель и гулял с ним часа два в ожидании. Букету тому здОрово досталось. Словно коровой жеванный, но для меня — самый прекрасный! Единственный букет от любимого…
Мы продолжали общаться, как и прежде. Часто виделись, ходили в мой любимый Пушкинский на спектакли, на природу выбирались. Я ждала его приездов каждый день, хотя мы и не договаривались о встрече. Вечерами, сидя на кухне, прислушивалась к шагам в подъезде. Вдруг это Лёша? Вдруг ему захотелось увидеться вот так просто, экспромтом, без причины.
Меня измучило это ожидание. На самом деле, ты же понимаешь, я ждала не только его самого, но и признания, что и он любит меня. В общем, мне всё труднее становилось прятать своё чувство. Раздирало от желания признаться наконец, что люблю его, уже не один год люблю, и непонимания: ну, неужели он не видит этого? Как можно этого не замечать?! Ведь я смотрела на него влюблёнными глазами украдкой, когда он этого не видел; порой в разговоре забывала слова, терялась, наверное, даже казалась вдруг поглупевшей… Все признаки и налицо, и на лице… А он не видел. Наверное, девочки в этом смысле более чуткие. Они всегда чувствуют, когда кому-то нравятся.
Нет, не подумай, я не навязывалась, не названивала ему все время, не пыталась «достать» любой ценой. Гордость не позволяла, хоть чувства к Лёше и переполняли меня, я тонула в них, и спасательный круг мог бросить мне только он.
Когда закончилась моя учеба и пришло время возвращаться в свой город, я, зная, что нам предстоит расставание, возможно, навсегда, всё-таки решила признаться Лёше. Но делать это глаза в глаза было так стыдно, что я написала ему письмо и передала через нашу общую с ним знакомую. Скажешь: «Ну, прямо Татьяна Ларина». Ну, да, Ларина образца восьмидесятых, — улыбнулась Мария Васильевна.
— Знаешь, бабуль, в этом мало что изменилось, на самом деле. Теперь, правда, редко кто пишет письма на бумаге - разве что записку какую-нибудь идиотскую, чтоб подшутить. Сейчас все признания делаются в виртуальном мире. В соцсетях, в СМС-ках, по электронке. Но настоящего, вот как ты рассказываешь, в этом очень мало, это больше похоже на стёб, — ответила Настя очень серьёзно. Было видно, что она об этом думала и не раз, что её, дитя времени интернет-коммуникаций, это волнует.
— Да, внучка, я, как ты говоришь, продвинутый «юзер», а потому для меня виртуальный мир тоже существует… Ну, как одно из средств общения. Соглашусь с тобой, искреннего и истинного там действительно мало. Но это, опять же, зависит от самого человека, с какими ожиданиями он идёт в этот мир.
— Ба, а что дальше? Что ответил тебе Лёша? Хотя я догадываюсь, раз ты сказала, что это было безответно.
— Ты правильно догадалась: он ничего не ответил. У него хватило порядочности не сказать мне «нет» лично. Мы просто перестали общаться, потому что делать вид, будто не признавалась, и дружить, как и прежде, уже не получилось бы.
Вскоре я уехала домой, устроилась там на работу и вроде бы зажила уже другой жизнью. Но не могла забыть своего чувства к Лёше, его самого. Через питерских друзей узнавала, как он, что происходит в его жизни. Года через два умерла его мама, к которой он очень трепетно относился. Замечательная женщина, спокойная, интеллигентная. Он познакомил нас на проводах в армию. Я знала, какая это утрата для него, и написала письмо — со словами соболезнования, сочувствия его горю, поддержки. Он ответил что-то, теперь уже и не помню — что именно. Помню только, что ответ был сдержанным, то есть он не хотел давать мне какую-то надежду. Хотел оставаться честным.
— А что потом было?
— Я встретила твоего дедушку, вышла за него замуж, родился твой папа.
— А ты любила дедушку?
— Честно?
— Ну конечно!
— Поначалу — нет. Он мне понравился, я даже увлеклась им, но я скорее позволяла себя любить, была благодарна за его любовь, но сама от «страсти не сгорала». Просто пришло время создавать семью, детей рожать, вот и согласилась пойти за него замуж. Потом уже, постепенно, когда я узнавала его лучше, когда видела, какой он заботливый муж, как любит сына, меня, моё чувство из просто симпатии переросло во что-то большее. И всё равно я не могла назвать это любовью. Да разве важно — как называть? Мы растили сына, переживали вместе радости и беды тоже - всякие времена случались. И только когда его не стало, я поняла, как мне его не хватает, как я дорожила им.
— А с Лёшей этим больше никогда не виделись?
— Виделись, раза два или три, когда я ездила в Петербург в отпуск. Дедушки твоего тогда уже не было в живых - он же молодым погиб в аварии едва за сорок перевалило. Мы встретились с Лёшей как старинные друзья. Ужасно обрадовались друг другу. Не могли наговориться. Во второй мой приезд, кажется, он пригласил меня в гости к себе. Его жена и дочь уехали тогда на дачу. Помнится, мы что-то приготовили вместе, потом долго-долго сидели на кухне. Вспоминали молодость, наши походы в Приозёрск, друзей… В какой-то момент мне показалось, что нам опять по восемнадцать, что не было этих лет разлуки, что я… Снова влюблена в него, как тогда. Ох, и накрыло меня, Настюш, прямо с макушкой, словно и не прошло этих двадцати лет…
Мы не заметили, что за окнами поздний вечер, почти ночь. Совсем не хотелось расставаться. Лёша предложил мне остаться ночевать в его квартире, мол, комнат много, никого не стесню.
У Насти загорелись глаза: неужели?..
— Нет, Настюш, не осталась я. Хотя, скажу честно, хотелось этого в тот момент больше всего на свете.
— Ба, но почему?!.
— Неужели не поняла? Не могла я остаться. Даже если бы между нами ничего и не произошло той ночью, если предположить, что он предлагал мне просто переночевать, а у него, скорее всего, в мыслях ничего другого и не было, я не могла переступить через то, что он женат, что я не так давно потеряла мужа, что у него и у меня есть дети… Я не могла забыть об этом и предать людей, которых мы любили и которые любили нас. И потом, я не хотела разрушать то, что нас объединяло — нашу дружбу.
В общем, я «выстояла». Против соблазна, против зова плоти, против минутной слабости. И горжусь этим. Честно. Может, и нечем гордиться, но я думаю, что поступила тогда правильно. И мне теперь не стыдно ни перед его женой, ни перед памятью покойного мужа, ни перед детьми. И вот перед тобой мне тоже не стыдно.
— Бабуль, ты меня прямо озадачила… Не знаю, смогла бы я устоять, если бы любила человека так, как ты? Не знаю…
— Внученька, у тебя впереди ещё вся жизнь, чтобы проверить это. Главное — не теряй себя, своего достоинства. На самом деле любить дано далеко не каждому. Может показаться, что всё вокруг только и делают, что влюбляются. Очень часто за любовь принимают другое: страсть, влечение, желание обладать, взрыв гормонов… Особенно по молодости. Когда старше становятся, бывает, привычку за любовь принимают. Но настоящее чувство — оно приходит не к каждому. И не определить его одним словом. Ну, что это? Когда ты готов жизнь свою отдать? В огонь и в воду за него? Или когда, любя, отпускаешь? Когда для тебя его или её счастье важнее?
Сколько людей, столько и ответов. И сколько живём, столько и пытаемся найти эти ответы. Вот не поверишь, а мне Лёша до сих пор иногда снится. Но было ли это той самой любовью — настоящей, единственной? Может, я любила не самого Лёшу, а свое чувство к нему? Может, настоящее как раз то, что связывало нас с твоим дедушкой? Не знаю…
— Бабуль, вот и я думаю теперь, может, мне просто обидно стало, что Селезнёв выбрал Катьку, а не меня? Ведь все говорят, что я красивее Кати. А он все равно её выбрал.
— Настюш, ты станешь старше и поймшь, что часто любят не за что-то, а вопреки. И красота, фигура, там, какие-то достоинства внешние, деньги, богатство… Это, конечно, имеет значение. Но, для того чтобы полюбить человека, достаточно его самого, а не его «атрибутов» и «причиндалов». Ведь не зря говорят, что любовь — это химия. Реакция, которую не объяснишь никакими формулами. Нет таких формул. Не придумали.
— Бабуль, я так тебя люблю! — Настя снова обняла бабушку. — Ну, почему родители никогда не говорят со мной так? Как со взрослой? Я ведь давно уже не маленькая. Вот ты мне рассказываешь, как подруге, и я тебя понимаю. Ты не учишь, не читаешь нотаций, а просто разговариваешь. Как с равной.
— Настён, ты не обижайся на папу с мамой. Поверь: они тебя очень любят и самое главное для них - чтобы ты была здорова и счастлива. А то, что не говорят, как со взрослой… Так ты для них всегда останешься ребёнком. Даже когда тебе будет двадцать, и тридцать, и больше. Они не хотят, чтобы ты быстро повзрослела. Взрослая жизнь — взрослые отношения, ответственность взрослая. Они хотят до поры до времени оградить тебя от этого, потому что всё это ещё успеется. Жить-то тебе. Ты не суди их строго. Будь в этом старше и мудрее, как бы смешно это ни звучало. Вот представь, что ты — мать и у тебя дочь-подросток, которая влюбилась. Что ты сделаешь? Только не с позиции дочери, а мамы.
Настя задумалась. Чуть погодя с удивлением произнесла:
— Бабуль, а ведь ты права! Я скажу ей: какая любовь? Тебе всего четырнадцать! Мария Васильевна расхохоталась, и Настя вместе с ней.
— И пожалуйста, Настюш, не называй маму с папой родаками, ладно? Такое грубое, некрасивое слово… Они родили тебя, дали тебе жизнь, потому что любят тебя и друг друга. А ты: «родаки»… Вот ты лучше расспроси их как-нибудь, как папа маме твоей признался в любви и предложение сделал. О, это очень романтичная история, я-то знаю.
— И они расскажут?
— Конечно же! А теперь пойдём к ним. Думаю, вам есть что сказать друг другу.

[Наталья Владимировна]

41

НЕ ХОРОНИ МЕНЯ

Он ведь просил её не звонить сегодня, но она не смогла сдержать слово. Она звонила и звонила, а он всё не брал эту проклятую трубку. Её разрывало предчувствие, и она точно знала, что предчувствие это связано с ним.
Вдруг зазвонил её телефон, и она увидела чужой номер. Это звонила комендант, чтобы сообщить о его смерти. Она долго не хотела верить в то, что его больше нет, но его уже не было. Он ушёл от неё навсегда.
Она не поехала его хоронить, чтобы запомнить его только живым и ждать его возвращения. Она послала телеграмму и деньги его другу. На сороковой день он ей, наконец, приснился. Они ехали в одном поезде, в одном вагоне и в одном купе, но он ехал на юг, а она — на север. Они сидели рядом, потом он обнял её, попрощался и вышел, а она поехала дальше…
Она не разрешала себе вспоминать его, уговаривала: ещё не время. «Я знаю, что он любит меня и ждет, но не торопит меня, потому что хочет, чтобы я закончила все свои дела на этом свете. Ведь он говорил мне, что придет и заберет меня, и не важно, как я жила без него. Это не имеет для него значения. Он знает, что есть он и я — и всё. Осталось совсем немного — женить внука…»

[Наталья Владимировна]

42

ДВА ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ МУЖЧИНЫ

День первый

В этот раз, впервые со дня нашего знакомства я встречал тебя в аэропорту. Я уверен, ты слышала биение моего сердца, ты не могла не понять моего состояния, ведь увидев тебя, я не смог сделать даже шаг на встречу. Я коснулся твоей щеки, дрожащим голосом произнес стандартное приветствие, а хотел закричать: – любимая, родная! Хотел схватить в объятья и не отпускать. Встречал с букетом белых роз, а хотел бы подарить все цветы мира, которые распустились в этот день. Твой веселый смех и открытая улыбка заставляли многих оборачиваться, а я хотел, чтобы никто кроме меня не смотрел на тебя такими восхищенными глазами. Ты трогательно обняла цветы, предоставив мне свой чемодан, а я, пряча за вымученной улыбкой трепет и боль в сердце, плелся сзади, даже не слушая тебя, а только впитывал, как сухая, потрескавшаяся земля небесную влагу, твой голос. Мои ватные ноги и дрожащие коленки предательски выдавали мои чувства, хорошо, что руки были заняты багажом, иначе мне не в силах было бы совладать с собой, как бы я не крепился. Я кивал головой в ответ на твои обыденные вопросы, понимая, что тебе надо выговориться после перелета, сбросить напряжение, почувствовать себя на родной земле. Для тебя всегда это было важным моментом. Родившись вдалеке от родной земли, ты тем не менее чувствовала ее как никто другой, излучала удивительный трепет и восторг от каждой замеченной мелочи, на которые мы, выросшие здесь, не обращали внимания.
Ты останавливалась в одной и той же гостинице в центре города, менялись только этажи, а вид из окна должен был тебе позволить каждое утро любоваться Араратом в его привычной легкой дымке. Ты всегда жаловалась как маленький ребенок, что опять не удалось увидеть библейскую гору целиком, но зато с каким восторгом и упоением рассказывала о своих впечатлениях, когда удавалось увидеть верхушку горы.
-День будет удачным. - говорила и свято верила ты, в отличии от меня, для которого жизнь расцветала особенными красками далеко не так часто, как того хотелось.
Запомнились только дни, когда родились мои дочери, все остальное проплывало мимо тихо и незаметно, кроме, пожалуй, тех редких моментов, когда я слышал твой голос по телефону. Раньше я не верил, что смогу жить без тебя, но судьба не подарила мне такого счастья, а может это было к лучшему? Ведь я не смог бы отпускать тебя на работу, разрешать одной ходить по магазинам, посидеть с подругами в кафе. Я бы умер от одной мысли, что кто-то кроме меня мог с тобой разговаривать или упаси бог, дотронуться до тебя. Это было бы смертельным испытанием, от которого ты меня освободила, спасла одним простым решением – ты вышла замуж, но не за меня.
Сейчас я понимаю, что это был правильный выбор, продуманный ход опытного шахматиста. Мы не смогли бы с тобой составить идеальную супружескую пару по той причине, что я ревновал тебя ко всему. Это было бы пыткой для обоих, пыткой, которая могла привести к любому результату- разводу, ненависти, презрению с твоей стороны. Ты вышла замуж, родила двоих сыновей.
Сейчас я следовал за тобой, а ты, оглядываясь и задорно смеясь, рассказывала мне о женщине, с которой ты летела в самолете. Я не уверен, что смог бы повторить твой рассказ или что я вообще понял, о чем ты говорила. Боже, разве это было важно? Ты шла рядом, все остальное растворилось, уплыло из моего сознания. Мир существовал только в том пространстве, в котором находилась ты. Я не помню, как я вел машину, бросая искоса на тебя взгляд. Я видел твои нежные губы, чуть обведенные карандашом, изгиб ресниц, крохотную родинку на щеке. Твои тонкие пальчики то чертили в воздухе абстрактные фигуры, подтверждая что- то сказанное, то отбивали ритм на приборной доске. Ты была вся в движении, совсем такая же, как тридцать лет назад, в тебе всегда сидел маленький чертик- лукавый и озорной. Я заметил несколько седых волосинок на висках, морщинки у тебя под глазами, такую тонкую сеточку, которая проявлялась при улыбке. Неужели время беспощадно и к тебе тоже? Меня пронзила мысль- почему не я стал свидетелем их появления? Почему я должен был потерять тридцать лет жизни, промучиться вдали от тебя? Почему все мое существование разделилось на до и после?
Но слава богу, что после все еще было, есть, оно осязаемо, оно рядом, до него можно легко дотронуться. Я видел тебя, слышал аромат твоих духов, мог коснуться твоего плеча или даже по-дружески поцеловать тебя в щеку, как это сделал при встрече, боясь проявить свои чувства, чтобы не испугать тебя, не заставить встрепенуться, бросить на меня тревожный взгляд. Ты была рядом, это не сон, не наваждение, которое преследовало меня со дня нашей последней встречи. Все эти годы я сознательно уходил с головой в работу, в семейные заботы и хлопоты. Детские болезни, проблемы со здоровьем у родителей на время давали мне передышку. Я отдыхал от тебя, вернее, от мыслей о тебе, но очередная бессонница возвращала меня в мою юность, когда казалось, что до заветной мечты быть вместе оставался один шаг, на который мы так и не решились.
Моя жизнь протекала ровно- женитьба, рождение моих дочерей, которыми я дорожу, их взросление и становление, образование, покупки миллиона каких- то тряпок, которые они, погодки, должны были менять каждый день, ну а как иначе? Мне было смешно, но я над этим не задумывался, вытаскивая каждый раз, когда требовалось кошелек и предоставляя жене делать покупки. Я ходил на работу, вечерами шел с друзьями в парк или в кафе выпить, пообщаться. Все было размеренно, привычно, понедельник не отличался от пятницы, а все субботы- воскресенья было как две капли похожи на другие воскресные дни, независимо от времени года.
Твой звонок стал громом небесным, твой голос заставил меня встряхнуться и запаниковать. Мне стало страшно от одной мысли, что я снова увижу тебя и чем это все может закончиться, а еще- как я буду выглядеть в твоих глазах. Возраст не щадит никого, а мужчину за 60, который никогда не пользовался услугами косметолога, просто поверг в отчаяние. Ну что я мог сделать за те несколько дней, которые оставались до твоего приезда? Нарастить волосы, перекрасить седину, сделать подтяжку лица?
Я купил себе пару модных рубашек, аккуратно подстриг ногти на руках, помня, как ты всегда обращала внимание на пальцы, утверждая, что у меня руки аристократа, поменял батарейки на часах, выучил новые функции на мобильном телефоне, приготовил диски с хорошей музыкой, хотя уже не представлял себе какую музыку ты слушаешь. 30 лет могли изменить любые вкусы и пристрастия. Я кажется был готов к встрече, но как только увидел тебя, то забыл о всех приготовлениях, я вернулся словно на машине времени в те благословенные 80, когда не было перестройки и развала страны, не было лихих 90, не было расслоение общества на богатых и бедных, когда мы были молодыми и красивыми, не представляя какое будущее нас ждет. Я вернулся в то волшебное время, когда главным в жизни была любовь, все остальное- учеба, работа, деньги уходили на второй план. Вот и моя любовь тогда была рядом со мной, совсем как сейчас, когда я вез тебя в гостиницу. Утром у тебя была запланирована встреча с журналистами, которые съехались на форум. В свое время у тебя хватило упорства бросить учебу в техническом вузе, к неудовольствию родителей и уйти в журналистику.
Я занес твой чемодан с в номер. Ты поставила розы в вазу и стала искать в сумке ключи, при этом не переставая, что- то рассказывала. Тонкая лямка твоей цветной майки съезжала с плеча, обнажая нежную кожу, была видна кружевная бретелька лифа. Если бы ты только знала, как мне хотелось на мгновение забыть о приличии, этикете, схватить тебя в объятья и целовать. Я понимал, что должен оставаться немым в своих проявлениях, не имея никакого права лезть тебе в душу. У тебя стабильная жизнь, муж, дети, зачем тебе новые потрясения?
Ты наконец справилась со своими ключами от чемодана и вытащила пакет.
-Это тебе и твоим девочкам. Очень надеюсь, что им понравится.
Я только поблагодарил, при этом заметив, что совершенно не стоило беспокоиться, но в душе мне было приятно от того, что ты подумала о моих детях. В машине, едва отъехав от твоего отеля, я заглянул в пакет, осторожно развернув подарки. Две чайные чашки тончайшего прозрачного фарфора, флакон французских духов, набор косметики, конфеты. Внизу лежала коробочка, перетянутая голубой лентой. То, что я увидел, заставило меня сжать зубы. Серебряный браслет грубого, но красивого плетения, так похожий на тот, который на совершеннолетие мне подарил мой отец. Я потерял браслет в озере, когда мы с тобой в летний жаркий день отправились купаться. Он незаметно соскользнул с руки, пропажу я обнаружил только по дороге домой. Неужели ты помнила горечь моей утраты? Это была семейная реликвия, которую я такой безалаберный в свои 20 лет, потерял.
Ты предупредила меня, что на несколько дней вы уезжаете в курортное местечко, где пройдет форум, утром приедет автобус. Обещала позвонить, добавив, что сейчас хочешь принять душ и отдохнуть, словом, моя работа на тот момент была завершена и я мог возвращаться к своим привычным делам. Я ушел, пожелав тебе спокойной ночи.
День последний.
Ты позвонила мне за несколько часов до вылета, извинилась, что не нашла времени встретиться. Вас все время возили куда- то, то на встречи, то на обмен опытом, была запись на телевидении. Сейчас ты собиралась взять такси.
-У вас такие смешные цены на такси, что просто грех не воспользоваться, - со смехом сказала ты, -¬Хочу быстренько пробежаться по магазинам, купить кое- что по мелочам. Если ты не очень занят и сможешь отвезти меня в аэропорт, то…
Она знала мой ответ и прекрасно понимала, что для нее у меня в любое время суток найдется и время, и желание, но вот эта ее политкорректность или женская хитрость, не знаю точно, взяли вверх. Я даже по телефону почувствовал, словно увидел наяву, легкую улыбку на губах.
-Я не хочу загружать тебя своими проблемами. Все заняты, время такое.
Я никогда бы не смог поднять руку на женщину, на любимую тем более, но после этих слов мне захотелось тебя задушить, хорошо, что тебя не было рядом. Я грубо сказал, что через тридцать минут буду возле отеля.
-Значит обойдемся без такси? - переспросила ты.
-Да, обойдемся без дешевого такси.
Я думаю, ты прекрасно поняла мое состояние, но словно предвидя мой ответ, ты уже без иронии и искусственного веселья ответила: - Я жду.
С маленькой сумкой через плечо, в шортах и в майке бирюзового цвета, тонкая, стройная, с роскошной копной волос, ты ждала меня у входа, больше напоминая выпускницу университета, чем мать двоих детей.
-Как прошли встречи?
-Было интересно, встретила многих, кого знала заочно, все было продумано и организовано на высшем уровне.
-Ты вернулась сегодня?
Перебирая пальцами, словно играла на пианино, ты посмотрела в окно и спросила, не отвечая на мой простой вопрос: - Я раньше не видела. Что это за памятник?
-Несколько лет назад установили. Скульптор – аргентинский мастер, помешанный на гигантизме, наш второй Церетели. Недавно он подарил городу еще одну, власти не могут найти ей достойное место. Как ты понимаешь, надо выбрать такое, чтобы скульптор не обиделся, а главное, чтобы фигура во всем своем великолепии вписалась в отведенное ей пространство.
-Да, город изменился. Для нас в первый день устроили трехчасовую экскурсию. Всем очень понравилось. Многие были просто в восторге.
-А ты?
-Для меня этот город был и есть особенным и любимым. Даже такой, каким я его вижу сегодня, изменившийся, с некоторым европейским шармом, но все равно не потерявший своего, только ему свойственного колорита, свой особенной изюминки.
Ты замолчала, разглядывая улицы, дома, киоски и цветочные лотки, которые располагались почти на всех перекрестках, а я впервые в жизни пожалел в этот момент, что не курил. Мне надо было хоть как-то успокоить нервы. Я остановил машину возле коммерческого центра.
-Мне пойти с тобой?
-Нет, я очень быстро пробегусь, мне кое- что надо по мелочам, ты даже не успеешь соскучиться.
Ты хотела сказать банальную фразу, но случайно попала в точку.
-Я очень быстро. - вновь добавила ты уже серьезно и быстро вышла из машины.
Вернулась ты действительно быстро, всего через каких- то тридцать- сорок минут. Я забрал у тебя сумки и пакеты и разместил все на заднем сидении.
-Куда теперь?
-Может просто покатаемся?
-Как скажешь. - Я согласился бы на любое ее условие в ту минуту. Мы поехали по центру города, сворачивали на маленькие улочки и вновь возвращались на проспекты. Уже зажглись фонари на улицах, скоро на небосклоне появятся первые звездочки. Мы долго молчали, но совсем не потому, что нам нечего было сказать друг другу.
Остановившись на красный свет светофора, я пристально посмотрел тебе в глаза, ты не отвела взор, я дотронулся до твоей руки, сжав нежные тонкие пальцы. Ток пронзил нас обоих. Я поднес твою руку к губам и по одному поцеловал каждый пальчик. Почему у меня не сто рук, чтобы каждой обнимать тебя, касаться твоего лица, тела? Когда зажегся зеленый свет ты попыталась освободить руку, но я только покачал головой.
На перекрестке, который был когда- то знаковым для нас, росло молодое, только недавно посаженное деревце. Я поймал твой удивленный взгляд. Ты не забыла, как именно здесь я признался тебе в любви и ты, смущенная, с зардевшимися от волнения щеками тогда сказала: - Давай запомним его, оно стало свидетелем наших чувств.
-А ты думала увидеть на этом месте почти полувековое дерево? Когда в стране не было электричества, воды, света, все деревья в городе были срублены. Людям надо было выживать, все жили по законам военного времени. Наше дерево спасло чью- то жизнь, согревая теплом в холодную зиму.
-Ты веришь в приметы? - как-то очень тихо спросила ты, словно боялась разбудить кого- то спящего в машине.
-Когда- то очень давно я верил в любовь. Вчера вечером я подъехал к твоей гостинице и простоял почти три часа у входа, т.к. узнал, что ты вернулась, но в номере тебя не было.
Твои ноготочки вонзились мне в ладонь. Самые любимые в мире глаза смотрели на меня удивленно.
-Я действительно вернулась в гостиницу вчера утром, - произнесла ты, останавливаясь на каждом слове, словно у тебя перехватило дыхание. - Днем заехала к тете попрощаться, а вечером взяла такси и поехала в парк Победы. Я там пробыла почти два часа и только поздно вечером вернулась в гостиницу.
Теперь у меня перехватило дыхание.
-Ты не забыла, а я не догадался. Прости, романтика в моей душе испарилась много лет назад, но вот вкус первого поцелуя там в парке остался на всю жизнь. Каждый раз, когда я проезжаю мимо, я вспоминаю тебя и те счастливые минуты, а проезжаю я там почти каждый день. –Я усмехнулся: - Ты не поверишь, но я все годы мысленно разговариваю с тобой, когда еду в машине, так что считай, что ты была в моей жизни всегда.
-Мы были счастливы, нам было хорошо вместе, это правда. Все наши встречи я отчетливо помню, словно это было вчера.
-Я чуть не умер, когда узнал, что ты выходишь замуж. Я твердо решил никогда не жениться, гулять всю жизнь и не заводить семью, детей.
-Мне не просто было принять такое решение.
-Но ты сделала, а должна была быть только моей. - Я не смотрел на дорогу, на светофор, на людей, переходящих улицу, я видел только ее лицо.
-Пожалуйста, следи за дорогой, - взмолилась ты, - или останови машину.
-Поехали в гостиницу, прямо сейчас, у нас еще есть время все изменить. Мы должны принадлежать друг другу. Мы должны исправить ошибку, пусть даже через столько лет.
-Нет, мы поедем в гостиницу через тридцать минут, я заберу вещи, и ты отвезешь меня в аэропорт.
-Ты должна была быть моей, только моей. - Я уже не мог сдерживать свои чувства, я хотел обладать тобой, я хотел забыть все- прошлое, настоящее, забыть всех, я хотел только одного- близости с тобой, чтобы утонуть в этой страсти, в любви, которую я ждал всю жизнь. У меня дрожали руки, я действительно вынужден был остановить машину и встать на обочине.
-У меня не так много настоящих друзей, - вдруг сказала ты. –В жизни были разочарования, горечь от предательства и обмана близких людей, от бездушия и непонимания, но ты… ты такое светлое и чистое пятно в моей памяти, человек, которому я всегда верила и доверяла, абсолютно уверенная в чистоте твоих помыслов и поступков, по крайней мере по отношению ко мне.
-Только пятно? - усмехнулся я, но ты закрыла рукой мне рот.
-Не придирайся к словам, не выхватывай их из общего контекста. Я знала, что ты не сможешь меня обмануть и предать, я была в этом абсолютно уверена…
-Поэтому ты вышла замуж. – я бесцеремонно перебил ее.
-Ты не понял главного. - очень тихо произнесла ты, перекладывая сумку на заднее сидение и повернувшись ко мне. –Я хотела спасти наши чувства- чистые и красивые. Я боялась твой паталогической ревности, я не хотела рассчитывать каждый свой жест, шаг, объяснять почему я накрасила глаза или одела новое платье. Я должна была сдерживать свои чувства и эмоции, а они и сейчас у меня кипят и рвутся наружу, я творческая натура. Я не могу делать то, что меня заставляют, я всегда хотела быть свободной в своих решениях, в поступках. Твоя ревность при моей импульсивности могла привести к чему угодно.
-Я любил тебя. - я даже не оправдывался.
-У тебя она была гипертрофированная, искаженная. Откуда такое недоверие?
-Это было простое желание уберечь, защитить.
-От кого? Ты же понимал, что не сможешь посадить меня в клетку, даже золотую.
-Я и не смог. - только и сказал я.
Вулкан ее эмоций на секунду притих, она улыбнувшись сказала: - А ты помнишь, как подарил мне трусики, такие красивые, нежные, кружевные? Ты их сжал в руке и отвернувшись, протянул мне, стесняясь. Нынешняя молодежь этого не поймет.
Я хотел сказать, что мы были другими, но поймал себя на мысли, что могу сказать банальную фразу.
-Твоя ревность была ужасной, ты обижал меня, заставлял злиться, нервничать, мне даже иногда хотелось сделать что- то специально назло тебе. Ты понимаешь, что классическая шекспировская трагедия могла стать отражением, зеркалом нашей жизни. Я не хотела оказаться в тупике, я не хотела отдать на поругание наши чувства, я не хотела…
Я не знаю, что ты еще не хотела, но я схватил тебя в объятья и стал целовать. Незабытый вкус первого поцелуя и через тридцать лет будоражил меня не меньше, только сегодня это были чувства не молодого человека, а взрослого мужчины, который потерял главное давно и безвозвратно. Мы с тобой целовались как в тот день в парке, когда впервые я коснулся твоих губ и чуть не умер от счастья. Мы целовались в машине как подростки, дрожа и прижимаясь, мы вернулись на мгновение в наше прошлое и оно растворилось, даря нам наслаждение и радость. Кто мне теперь докажет, что любовь не может повернуть время вспять?
Вселенная замерла, испуганная и удивленная от такого всплеска чувств взрослых, казалось бы, людей.
-Поехали в гостиницу. - вновь прошептал я между поцелуями.
Ты только на секунду бросила взгляд на часы. -Через пятнадцать минут мы должны ехать в аэропорт. Только круг почета и в гостиницу за чемоданом, на большее нет времени.
Жестокий удар твоих слов поставил все на свои места. Ушат ледяной воды не имел бы такого отрезвляющего эффекта.
-Ты все рассчитала?
-Да, солнышко, я подумала, что так лучше для нас обоих.
Как же давно я не слышал этого слова, как давно оно не слетало с твоих губ. Миллионы раз оно звучало в моей жизни, но только когда ты произносила его, глядя мне в глаза, я умирал от любви и счастья, я таял и замирал от предвкушения услышать его снова, хотя на самом деле это ты была моим вечным светилом.
-Солнышко, поехали. - прошептала ты. –Время не ждет.
Мне показалось, что в твоих глазах стояли слезы. Совершив круг почета по площади, как было всегда перед твоим отъездом (это была наша с тобой традиция- неторопливая, глаза в глаза, расставаясь на неопределенное время), мы поехали в гостиницу. Я поднялся с тобой в номер, ты закрыла чемодан, оглядела комнату, чтобы удостовериться, что ничего не забыла и направилась к дверям. Я понимал, что вижу тебя в последний раз. Эта наша встреча была более чем неожиданной, о другой я мог уже и не мечтать, значит я тебя теряю навсегда? Я схватил тебя в объятья и принялся целовать.
-Ты любимая, единственная, желанная. Что ты со мной делаешь? Как это мучительно понимать, что мне осталось видеть тебя считанные минуты.
-Наверное мне не стоило приезжать или же оповещать тебя о приезде. – между поцелуями очень тихо сказала ты. –Лучше, чтобы ты просто не знал, что я в городе и все было бы как обычно, как каждый день до этого.
-Что ты, любимая, пусть так, пусть как угодно, но лишь бы видеть тебя. Ты- моя жизнь, радость, душа.
-Солнышко, нам надо ехать. –ты отстранилась от меня. –Соберись, я не должна опоздать на рейс.
По дороге в аэропорт я держал тебя за руку и на каждой остановке светофора целовал твои сладкие губы. Глубокая грусть затаилась в твоих глазах, в моей душе бушевал вулкан. Меня поймет только тот, кто когда- либо терял безвозвратно свою любовь, так как это происходило со мной. Я вновь терял тебя и вновь ничего не мог изменить. Поставив машину на стоянку, я вытащил чемодан, пакет с подарками, которые я купил для твоих мужчин- коньяки, сигареты, конфеты. Наступила минута прощания. Я никому не желаю пережить подобное. Мы смотрели друг другу в глаза, держась за руки. Потом ты опустила руки, намереваясь уйти.
-Подожди. - попросил я и протянул тебе бархатную коробочку. Ты открыла ее дрожащими руками. Эта минута стоила всей моей жизни. Слезы катились у тебя по щекам, тыльной стороной руки ты молча вытирала их, глядя мне в глаза.
Тонкое кольцо с тремя камнями – с изумрудом, сапфиром и бриллиантом, которое я обещал тебе купить к нашей свадьбе не потемнело за эти годы. Когда ты его увидела в ювелирном, ты назвала его символом любви и брака - вера, надежда, любовь. Я его купил, но так и не надел на твой безымянный палец, на котором и сегодня не было обручального кольца. Я помню, как ты презрительно смотрела на принятые тогда простые обручальные кольца, называя их брусками золота. Ты одела его прижала к губам, затем, собрав вещи, медленно направилась в зал для улетающих, оглядываясь.
Я потихоньку умирал, сжимался как шагренева кожа. С тобой поравнялся высокий седовласый мужчина, который что- то спросил тебя, а ты только покачала головой.
-Что ему надо? Что он хочет? –я возмутился и стал громко кричать. - Ты его знаешь? Кто он?
Я попытался обойти сотрудников аэропорта и подбежать к тебе, но двое из службы безопасности перегородили мне дорогу. Увидев это, ты бросила на пол все свои сумки и подбежала ко мне.
-Что ему от тебя надо? Ты его знаешь? – в нетерпении я размахивал руками.
-Успокойся, прошу тебя, он только предложил свою помощь, увидев у меня в руках столько вещей. Он хотел помочь, ничего больше. Храни тебя бог, солнышко. - негромко сказала ты и ушла, не оглядываясь.
Я стоял, прижавшись лбом к толстому прозрачному стеклу и ждал, когда самолет поднимется ввысь и растворится в розовых от заката облаках, унося от меня в небо мою единственную любовь, не в силах заставить себя вернуться в привычную рутину жизни.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

43

НЕ ЗАПЛЫВАЙТЕ ДАЛЕКО В МОРЕ

На спасательной вышке выкинули красные флаги. Пара сидела на пляже, устав с утра купаться и жариться на солнце. Каждое утро они выходили на пляж и подставляли солнцу свои тела, и мужчина моментально обгорел, и девушка растирала его кефиром, но потом настал черед самой девушки. Мужчина стал черным красавцем, а молодая женщина покрылась красными шелушащимися пятнами, и, пока это не прошло, ходила раздраженная, и ей не следовало попадаться под горячую руку.
Мужчина уходил от девушки и заплывал далеко в море, обычно очень чистое и легкое — брел по песку, ухал в воду ласточкой, выбрасывал коричневые руки, соревнуясь в кроле сам с собой, и нырял до дна с открытыми глазами. Он нырял с открытыми глазами, и они от этого становились красными. Он собирал красивые раковины и нес их девушке, которая прятала плечи под выцветшим зонтом, а иногда притаскивал ей рачков. Рачки были маленькие, они прятались в бежевые раковины и недоуменно шевелили крохотными ножками. Девушка загадочно улыбалась, глядя на рачков.
Мужчина шел в море прямо с утра, когда вода еще не прогрелась. Женщина пользовалась ранним часом, чтобы безопасно загореть. Позже они шли купаться вместе — он входил в воду стремительно, напористо, и сразу нырял, а она — мелкими шажочками, растирая бедра и чуть повизгивая.
Потом становилось жарко, пляж заполнялся битком, и передвигаться по нему надо было осторожно, чтобы ни на кого не наступить. Между лежаками сновали голоногие разносчицы из баров, предлагали напитки.
В это время они уже обычно не купались, но когда вывесили красные флаги, даже девушке вдруг захотелось в воду.
- Нельзя, - с сожалением сказала она. - Шторм. Смотри, какие волны.
- Да, всех зовут на берег. Жалко.
- Ух, вот эта какая высокая.
Мужчина отпил пива, вытер пену с усов и сообщил:
- А я люблю в шторм купаться. Здорово бывает покачаться на волнах!
- Герой.
- Не, правда здорово. Бросаешься прямо в волну, а она тебя несет, все в пене, и ты уже почти на берегу, встаешь и снова идешь к волне. Тут надо быть аккуратным. Если быть аккуратным, ничего страшного. Сплошное удовольствие.
Девушка развалилась на лежаке. У нее сильнее всего обгорели плечи, и она лежала в рубашке, завязанной рукавами на пупке. У нее были грубоватые черты лица и короткая стрижка. Но тело у нее было красивое, особенно длинные, хотя и крупные ноги, и она знала все про свои ноги, поэтому вытянула их, чтобы все могли окинуть взглядом и изящные лодыжки, и крепкие икры, и немного полноватые бедра.
- Нет уж, - сказала она. - Если шторм, так и нечего купаться. Если шторм, никто не купается. Красные флаги видишь? Нельзя.
- Да никто и не собирается, - сказал мужчина.
- Да. Опасно.
- А жаль. Я люблю купаться в шторм. Кувыркаться в волнах. Здорово это — волны.
Девушка разозлилась.
- Ну сходи, окунись, если хочешь. Что ты все твердишь про свои волны. Если хочешь, искупайся, ничего страшного не будет.
- Ты же сама сказала: опасно, - напомнил мужчина.
- О, господи. Да. Я так сказала. Все правильно. Не ходи купаться. Принеси мне лучше еще дайкири.
- Тогда и я возьму дайкири, - согласился мужчина.
Он встал и направился к бару, аккуратно пробираясь между рядами тел самой разнообразной расцветки, и стало видно, что не так уж он и молод. В воде он казался молодым и сильным, но когда он пошел за дайкири, сразу все стало видно: и его дряблые мускулы, и его свисающий живот, делающий высокую фигуру нелепой и странной, и его неуверенные движения. Девушка скосилась на столик рядом с лежаком и увидела, что он не взял очки.
«Господи, ну что он хочет мне доказать?» - подумала она. - «Вот если бы он был таким принципиальным в жизни. А то — тряпка, тюфяк. Добрая, мягкая тряпка. А очки не берет. Хочет показать, что все прекрасно видит без очков».
Мужчина пробирался к ней, держа в руках два запотевших бокала. Он протянул ей один и смахнул со лба пот.
- Становится совсем жарко, - сообщил он. - Странно, да, девочка? Такое солнце и шторм.
- Ты зачем не взял очки? - спросила женщина. - В следующий раз надень очки. Ты передавишь полпляжа.
Мужчина виновато потупился.
- Ладно, - кивнул он. - Буду носить очки. А что, кто-то недоволен?
- Я.
- Чем?
- Тем, что ты не носишь очки.
Мужчина с досадой отвернулся и стал глядеть на море. Там волнение разошлось не на шутку. Высокие волны вставали зелеными стенами, в которых играло солнце, они накатывали с шумом, загибали белые края, обрушивались на песок и волокли его назад, но тут приходила следующая волна, и если она шла чуть под другим углом, у берега все вскипало пеной. Мужчина подумал о рачках. «Наверное, им сейчас не сладко», - подумал он. - «Наверное, их сейчас мотает по всему дну».
Люди оттащили лежаки от воды. В ней виднелась пара отчаянных голов, и по берегу бегал угольно-черный спасатель, свистел в свисток и что-то, жестикулируя, выкрикивал.
- Ух, смотри, какие ноги, - услышал мужчина.
Мимо проходила компания молодых людей. Они с восхищением смотрели на девушку. Та вытянула ноги и слегка выгнула спину. Она не смотрела на мужчину. Она читала книгу и пила коктейль, следя за молодыми людьми.
- Ты пользуешься популярностью, дорогая, - сказал мужчина.
- А тебе не нравится, дорогой? - не без яду в голосе спросила девушка.
- Ну что ты. Я рад, что ты такая красавица. Я рад, что на тебя все обращают внимание. Я просто сказал, что ты очень красивая и пользуешься популярностью.
Казалось, что девушка довольна. Она откинулась на спинку лежака и прикрыла мечтательно глаза. У нее были очень выразительные, большие, зеленые глаза, и она знала, какой производит эффект, когда вот так опускает на них веки. У нее был грубый подбородок и шелушился нос, но глаза были хороши, и ноги были хороши, и она осталась довольна, что на нее обратили внимание.
- Я хочу еще дайкири, - мурлыкнула она.
Мужчина подумал и нахмурился.
- Не рано ли мы принялись сегодня за выпивку? - спросил он осторожно. - Это ведь крепкая штука — дайкири.
- Да? Кто бы говорил, - ехидно сказала девушка. - А так совсем не чувствуется. Вкусно.
- Эта штука на роме.
- Вот и отлично, милый. Принеси еще дайкири. Только очки не забудь.
Когда мужчина вернулся, он увидел, что компания молодых людей стоит рядом с их местом. Они оживленно беседовали с девушкой. Он подошел и отдал ей бокал с зеленоватым напитком.
Девушка разговаривала с парнями о баскетболе. Кто-то сказал, что с такими ногами она обязательно должна отлично играть. Девушка кокетливо сказала, что никогда не пробовала. Мужчина отвернулся: он знал, что она когда-то прекрасно играла в баскетбол. «Начинается», - подумал он. - «Никогда не получается так, чтобы побыть вдвоем. Как только мы остаемся вдвоем чуть дольше обычного, начинаются выкрутасы. А когда я работаю и меня почти не бывает дома, и я прихожу выжатый как лимон, она жалуется, что я совсем не обращаю на нее внимания».
С моря дул жаркий ветер, он очень сушил кожу. Грохот волн стал громче. От линии прибоя по-прежнему доносился свисток спасателя.
Солнце стояло в зените и палило нещадно. В это время они обычно уходили с пляжа в отель, там принимали душ и шли обедать. Иногда они ездили в город, гуляли там, взявшись за руки, по узким мощенным булыжником улочкам, и тогда обедали в городе.
В этом городе они бродили под домами странной, непривычной конструкции — вторые этажи выступали над первыми. Чаще всего это были очень старые дома, и дерево совсем потемнело, как будто загорело, но попадались и новые, свеженькие и блестящие — и все равно вторые этажи выступали над первыми, а иногда еще третьи выступали над вторыми, и получалось, как лестница наоборот.
В первых этажах находились бесчисленные лавчонки с сувенирами, одеждой, едой, а вторые этажи, видимо, использовались под жилье. Во дворах рос виноград. Когда удавалось заглянуть за забор, было видно, что во дворах очень зелено и ухожено, а на улицах толпились и гомонили люди. Это был маленький средневековый южный городок на скалистом острове, вокруг которого шумело море. Это был очень романтичный городок, хоть и шумный.
В жару было хорошо бродить в тени под вторыми этажами, и девушка считала, что дома здесь строились так странно именно для того, чтобы давать тень, но мужчина, поправляя очки, сказал, что это, скорее всего, из-за налогов. Такая конструкция давала возможность платить меньше за землю, а жилье получалось большое, вместительное. «Зануда», - сказала на это девушка.
А сейчас она болтала с парнями, молодыми, здоровыми, полными сил молодыми людьми, торсы которых лопались от мускулов, а животы были плоскими и расчерченными на квадраты. Она не считала их занудами, хотя они трепались о пустяках. У ребят были славные, веселые лица. Они хотели играть в волейбол. Один из парней взял у нее из рук бокал и отпил глоток коктейля.
- Ух ты, - сказал он. - Крепко. Но очень сладко.
- Мне так нравится, - сказала она.
- Мы принесем еще.
Они отошли. Девушка поглядела на мужчину, который стоял растерянно рядом.
- Ну, что ты? - спросила она. - Ты что скис? Ревнуешь?
- Нет, - сказал он, глядя на нее из-под очков. На усах у него образовалась белая полоска. - Хотя, честно говоря, неприятно. Я хотел побыть с тобой вдвоем.
- Ну не нуди, милый, - сказала девушка. - Ты замечательный, и я тебя не променяю ни на кого на свете, но ведь нет ничего плохого в том, что мной заинтересовались эти ребята. Они очень, очень славные. Давай пообщаемся, а? Мы же ни с кем тут не общаемся, только спим, купаемся, да еще исходили вдоль и поперек этот чертов городишко. Там уже ни одного ресторана нет, куда бы мы не зашли.
Мужчина пожал плечами. Ему не хотелось общаться с юношами. Ему не хотелось ни с кем общаться, кроме девушки. Но он пожал плечами и отступил - как отступал всегда, когда она что-то хотела.
Парни принесли целую охапку дайкири — девушке и себе. Один из них поглядел на мужчину и смутился.
- Извините, - сказал он. У него оказался очень высокий, красивый голос. - Мы не знали, что вам взять. Мы принесем.
- Ничего, ничего, - поспешно ответил мужчина. Ему стало неловко. - Я сам схожу.
«Совсем еще юнцы», - подумал он. Он оглянулся и увидел, как один из них положил руку на плечо девушке, а та сбросила ее и засмеялась.
Потом он занял соседний лежак. Молодежь пыталась втянуть его в разговор, но мужчина отмалчивался, и его оставили в покое. Он задумчиво смотрел на море, изумрудное, невероятно живое, все в пене, на мыс вдалеке, будто парящий в воздухе, и на косу на другом конце бухты. Коса заканчивалась скалой, а к скале прилепился город, сейчас весь освещенный солнцем, и его красная черепица и нелепые домишки были четко видны в чистом горячем воздухе, и четко был виден большой лайнер, очень белый, которые шел в море параллельно берегу.
Он очень любил отдыхать на море. Когда он смотрел на воду, ему становилось хорошо и спокойно, и забывалось все тяжелое, давящее, серое — все это осталось дома. Мужчина наблюдал за возней детей у берега, за ныряльщиками на отмели вдалеке, за тем, как лодка тащила за собой парашют. Люди, которые летели над водой, визжали так, что было слышно с берега, и были в полном восторге.
А сейчас он получал удовольствие, потому что поднялся шторм. Волны мужчина любил больше всего. Он видел в них могучую, красивую и совершенную стихию, буйство, которого так ему не хватало.
- Как вы думаете, утихнет до вечера? - спросил он кого-то из юношей.
Тот озадаченно помолчал, не ожидая вопроса, потом помотал головой, и мокрые волосы упали ему на лоб.
- Нет, - сказал юноша уверенно. - Это теперь на несколько дней. Но никто не мешает играть в волейбол. А купаться пока можно в бассейне.
- Я не люблю купаться в бассейне, - пробормотал мужчина. - Я люблю в шторм. На волнах. Знаете, как хорошо — ныряешь в волну, а она тащит.... Ласково так. Просто надо знать, как нырять. И не заплывать далеко.
Его вежливо выслушали. Девушка кокетничала с тем молодым человеком, который принес ей дайкири. Ее глаза блестели.
- Мы пойдем играть в волейбол, - сказала она и поднялась с лежака одним гибким движением, словно большая кошка.
Мужчина не двинулся с места.
- Ну, что же ты? - спросила девушка.
- Ты иди, милая, - сказал мужчина. - Я что-то устал. Пойду, отдохну в отель. Я буду там тебя ждать.
Он глядел, как вся компания дружно направилась в сторону площадки, и думал, что спина у девушки тоже очень красива, и любовался, как работают у нее лопатки, натягивая кожу, и как слаженно двигаются бедра, хотя, может быть, они все-таки слегка великоваты, но, право слово, тело у нее красивое, а лицо грубоватой лепки и обожжен нос. Он говорил ей, чтобы она особенно берегла нос. А она все равно его сожгла и теперь он красный и шелушится.
Потом он пошел в отель. Он чувствовал себя никому не нужным, и в отеле выпил водки. Это средство всегда помогало, и сейчас тоже помогло. Он знал, что девушка будет злиться, но выпил водки и почувствовал облегчение.
Комок в груди рассосался, и мужчине стало все равно, что у него большой живот и нелепая фигура, но он на пляже выпил много пива и дайкири, и от водки у него зашумело в голове. Тогда он прилег, включил телевизор и стал, ничего не понимая, смотреть какую-то передачу, и незаметно для себя уснул.
Девушка пришла ближе к вечеру, но он еще спал. Она была очень, очень, очень довольна. Такие замечательные мальчики. Так здорово поиграли. Она посмотрела на спящего и подумала, что он, конечно, очень славный, но зануда и тюфяк, а мальчики очень веселые. Он проснется и будет ревновать, но нет ничего плохого в том, что она вместо этих дурацких степенных прогулок по надоевшему городу поиграла с ребятами в волейбол. И эти восхищенные взгляды. Этот толстячок давным-давно не смотрел на нее так, как эти мальчики. Он воспринимает ее, как мебель. Как вот эту тумбочку. Она его любит, но она все-таки не его собственность. Всегда одно и тоже. Нет, он должен давать ей больше свободы. Завтра она, пожалуй, опять пойдет играть. Все равно ведь шторм.
Она заметила, что мужчина не спит, подошла к нему и поцеловала. Он ощутил горьковатый запах ее разгоряченного тела и подумал, что сейчас девушка выглядит просто блестяще. Мужчина понял, что давно не видел свою женщину такой привлекательной.
- Мы здорово сыграли, - сказала девушка, и сама испугалась того, как фальшиво звучит ее голос. Она попыталась снова.
- Ты спал? - спросила она, и опять ничего не получилось, и она поняла, что мужчина это увидел и оценил.
Тогда она почувствовала гнев и стала ругаться. Она бранила мужчину за то, что он все время пьет, что он таскает ее за собой, как зверушку на веревке, что он совершенно беспричинно и бешено ревнует ее к каждому столбу, а сам не очень-то и обращает на нее внимание, а она молода и нет ничего худого в том, что она сыграет в баскетбол с очаровательными ребятами, которые, между прочим, и его звали, да только он, видите ли, впал сразу в мрачность и не пожелал. Не соизволил. Господи, какой ты бука. Ты иногда бываешь совершенно невыносим.
Это звучало искренне, и мужчина лежал и улыбался.
- А ты знаешь, я хорошо поспал, - сказал он. - Я хорошо поспал, пока ты общалась с мальчиками.
- Что ты имеешь ввиду? - рявкнула она, готовая дать отпор.
- Только то, что я выспался, - мирно ответил он, встал и взял лежащее на стуле рядом полотенце. - А теперь я хочу купаться.
- Купаться? Да там же шторм!
- Я люблю шторм, - сказал мужчина и вышел.
- Ну и пожалуйста, - прошипела она вслед и крикнула: — Далеко не заплывай!
Она немного посидела, остывая, потом приняла душ, смывая с себя соль и пот, и снова пришла в хорошее настроение. У нее всегда быстро менялось настроение. Она вспомнила, как она играла в баскетбол. Она вспомнила, что, когда они уходили с пляжа, с моря наползала большая туча.
- Будет гроза, - сказал тот юноша, который угощал ее давеча коктейлем. Он иногда быстро касался ее рукой, якобы случайно, не позволяя себе ничего лишнего, и это было очень приятно. Каждый раз, когда она чувствовала это прикосновение, у нее по коже бежали мурашки. Она не собиралась позволять никому ничего лишнего, потому что у нее был мужчина, которого она любила, но эти мимолетные касания юноши все равно заставляли ее вздрагивать.
«Наверное, мой пошел в бар», - подумала девушка. - «Заказал водки и пьет. Опять будет перегаром вонять. Фу».
Она оделась и спустилась вниз, но в баре никого не было, ни мужчины, ни юношей. Там гремела громкая музыка, официанты опускали полог, чтобы ветер не мешал отдыхающим ужинать, но в баре не оказалось знакомых лиц.
Отель стоял на первой линии, и на пляж сразу от бара вела деревянная дорожка, проложенная через дюну. Над бухтой нависла тяжелая туча, дул сильный ветер, который совсем взлохматил ей прическу.
Она прошла по дорожке. Работники уже убрали пляж: унесли мусор, пластиковые лежаки и стулья, свернули зонты. Море рокотало громко и раскатисто, но волны были уже не такие веселые, как утром, когда они просвечивались лучами солнца. Они тяжело и грузно наваливались на берег, на секунду замирая перед тем, как опрокинуться. Они не устраивали веселой чехарды, а катились ровными рядами, соблюдая четкие интервалы, как солдаты на марше.
Все уже ушли. На спасательной вышке трепыхался красный флажок.
Тогда ей стало не по себе. Она прошлась по песку, чувствуя, как он лезет в туфли. Песок уже остыл. «Скоро пойдет дождь», - подумала она, поежившись, и попыталась вспомнить, как славно начинался этот день, и как она здорово играла в волейбол.
У нее почему-то не получилось это вспомнить. Она никого не видела ни на пляже, ни в море. Даже город на скале этим вечером выглядел, как бледный расплывчатый лунный круг. За ее спиной приветливо светились огни отеля, там были люди, там были бары, там были мальчики, с которыми так весело игралось в баскетбол, а в море уже вообще ничего не было.
- Ээээй! Ты где! - закричала она, потом крикнула громче, начала звать мужчину по имени, но никто не отзывался, кроме соленых брызг, которые нес ветер из бесконечных морских сумерек. Ветер срывал слова с губ, так что она еле услышала себя.
Девушка бегала вдоль прибоя, боясь приближаться близко к воде. Волны казались черными, ужасными и враждебными. Она поняла, что скоро совсем стемнеет. Она споткнулась, и ощутила боль, и сразу забыла об этом. Ей стало совсем страшно.
- Да что же это такое, - сказала она. - Милый, ну где ты? Милый, ну где же ты? Господи, да ведь я же только пошла поиграть в волейбол! Ведь ничего не было!
Она заплакала. «Как глупо. Он, наверное, все-таки в баре», - всхлипнула она. - «Здесь так много баров. Он точно там».
Она еще немного покричала в надвигающуюся пустоту. «Ничего же не произошло», - сказала она себе еще раз. Волны накатывались мерно, неудержимо, и девушка, глядя на море, очень старалась понять, что мужчина нашел в них такого хорошего, и никак не могла.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

44

СКРИПКА ПОЁТ О ПРИЗРАКЕ

Greg Haines – 183 Times

Мы сами наделяем музыку цветом. Вообще-то ничего не существует, ни оттенков, ни звучаний: всё, как известно, работа нашего мозга по преобразованию колебаний разной длины. Глаза и уши в помощь, мелкое человечище. Как-то так. Впрочем, в физике я никогда не блистала, за возможные неточности прошу прощения.
Странно всё это. Допустим, то, что я сейчас оформила в упрощённом виде, – правда, истина. Я сейчас стою в ожидании поезда в метро на какой-то неглубокой станции, вижу безнадёжно закрытый переход, мой личный символ отчаяния – обещанную ветку, которая пролегала бы рядом с моим домом, никак не построят, едва ли она будет готова, когда я буду праздновать выход на пенсию – и вижу мелкие узоры, созданные разными вариантами коричнево-красного мрамора, рассматривая колонны, и все эти зрительные впечатления для меня важнее и дороже, чем какая-то посторонняя правда о пучке сигналов в моей черепной коробке. Скрипка. Как хороша! Мои наушники заботливо оберегают от шума окружающей среды. Как это мило с вашей стороны, дорогие наушники. Спасибо вам.
Я слушаю одну и ту же композицию, наполненную воздухом – нет, даже легче, гелием, и она взлетает в нежно-фиолетовом тумане, и мне легко и покойно.
Меня выгнали из института, кстати. Не знаю, как сказать родителям. Они до сих пор присылают мне деньги, чтобы платить за аренду жилья, иногда болтаем по скайпу, и я очень умело вру. Пожалуй, за последний год врать я выучилась мастерски.
Всё это время я провела в маленькой, но уютной однокомнатной квартире, закрыв занавески, так что солнечный свет не мог проникнуть и избить мои глаза ужасной яркостью. Куда милее маленькие настольные и настенные лампы, которые светят так ласково и мягко. Моим единственным верным товарищем был крошка ноутбук, выводивший меня в виртуальный мир, где можно сбросить со счетов себя «реальную» и не тревожиться ни о чём, но даже здесь приходилось нелегко. Любая, даже самая маленькая попытка вступить в контакт наводит на меня липкий, мучительный страх. По всему телу разливается что-то холодное, густое, гелеобразное, руки и ноги превращаются в вату, а сердце готово остановиться и навеки окаменеть. Когда преподаватель отмечал присутствие, я готова была провалиться. Язык не слушался, прилипал к нёбу, голосовые связки никак не могли напрячься; я была похожа на рыбу, открывавшую рот без единого звука. Иногда мне удавалось выдавить из себя едва различимый хрип, но чаще напротив моей фамилии ставили жирную «энку», хотя я присутствовала на занятии.
Заговорить с кем-то? Спросить дорогу, узнать, куда едет троллейбус, который час, купить что-то в ларьке, а не в гипермаркете? Я просто не могу. Когда на меня кто-то смотрит, пусть даже я одна из многих и не более интересна, чем пустое место, я застываю от ужаса, как если бы перед моими глазами разверзлась земля и показались обитатели преисподней.
Интернет я видела как панацею, как убежище и возможность наконец обрести кого-то, кто будет разделять мои интересы. Стоит ли говорить, какое жестокое разочарование меня ожидало? Не обладая достаточными навыками отбирать информацию и ресурсы, слегка обезумев от радости найти потенциально родной уголок, я растерянно заходила в чаты и здоровалась, но никто не обращал на меня внимание, и я сконфуженно покидала беседу, чтобы потом вернуться под другой учётной записью, но сценарий повторялся. Мои заметки в блогах никто не комментировал, как и сообщения на форумах, в социальных сетях тоже ничего не складывалось. Даже онлайн-игры, требующие взаимодействия между игроками, доставляли массу хлопот, хотя здесь всё же было легче. Попадались хорошие ребята, такие же затворники, как и я, без фотографий и реальных имён в профиле; по всей видимости, они идентифицировали меня верно и не пытались навязываться. Поначалу мне это нравилось, и какое-то время я накапливала энергию в приятном, сладком одиночестве.
В институте стала появляться реже, затем вовсе забросила. Выходила из дома разве что купить еды и вынести мусор, немного зарабатывала в сети сама и основную часть времени проводила за чтением, просмотром фильмов и сериалов.
Однажды мне позвонили из деканата. Было много возни, и в конечном итоге меня отчислили. В тот день я стояла в коридоре, тщетно пытаясь утихомирить панику и пульсирующую головную боль: вокруг слишком много людей, слишком много глаз, носов, капюшонов и толстовок, сумок и рюкзаков, наручных часов и серёжек; всё это были какие-то картонные декорации, ни одного настоящего человека, думалось мне.
Настоящий человек был в полутора метрах от меня. Красивый, весёлый парень, высокий, с родинкой под правым глазом, окружённый манекенами: кому-то он диктовал номер телефона, который я, к несчастью, запомнила очень хорошо.
Память – одно устройств человеческого организма, которое по степени коварства превосходит даже будильник. Дни, наполненные важными для меня событиями из жизни гильдии, воспоминаниями о мудрых книгах и шикарных кинопроизведениях сделались чем-то маленьким и несущественным. Всё уместилось в несколько мегабайт. В свою очередь, тот день, когда я, к величайшему своему стыду, пошла за ним, как шпион, помню поминутно, подробно. Компания парней спустилась в подземку. Как преступница, я украдкой смотрела на него, как он стоит в другом конце вагона, что-то говорит приятелям и беспечно улыбается. А потом они вышли.
Время ползло, воспоминание не отпускало. Моя жизнь тянулась тихо, так же, как раньше, но перед глазами то и дело возникало улыбающееся лицо. Это было жутко, почти потусторонне, улыбка превращалась в нахальную гримасу, искажала его и делала безобразным. Мне стали сниться сны с его участием, как я пытаюсь догнать его в тоннеле, но сзади едет поезд, а он стоит спокойно, руки в карманах, и это выражение, эти хитрые глаза, морщинки в уголках, и он успевает продиктовать номер, прежде чем мою спину ломает летящий состав.
Днём спать было спокойнее, и я спала днём.
Мне было нечего делать. Сны питались моей энергией, и я заметно похудела, стала невнимательной, скорость реакции снизилась. Я решила поддаться и позвонить.
Я ему звонила ему редко. В прошлый раз – накануне собственного дня рождения, а ещё был звонок в грустный субботний вечер, когда дождь изо всех сил топил горожан, и накануне Нового года, и однажды весной перед первой грозой, когда мне сделалось очень душно и противно. Для звонков пришлось приобрести несколько сим-карт, чтобы один и тот же номер не навёл его на какие-нибудь мысли. Всякий раз он бодрым голосом говорил: «Алло?» и, не получив ответа, переспрашивал пару раз, слышно ли его. Я молчала. Я записала его голос на диктофон, так что у меня накопилась маленькая коллекция его «алло», произнесённых с разной интонацией. Он не бывал, как ни странно, раздражён, скорее удивлён. А потом, когда я позвонила ему, механический голос сказал: «Номер не обслуживается».
Теперь я чаще выхожу на улицу, иду в метро и гуляю по станции, надеясь где-то глубоко в душе, что он сейчас, после окончания занятий, поедет домой. Пока никаких результатов.
Сны перестали быть невыносимо тяжёлыми. Иногда мы просто едем в вагоне совершенно одни и молчим. Это самые счастливые видения, самые радостные. В таких видениях построили долгожданную ветку и открыли переход, и мы поднимаемся по лестнице, не произнеся ни слова, и медленно шагаем, и снова садимся, чтобы куда-то ехать.
Скрипка доплакала свою песню. Мне пора уходить: дежурная по станции недовольно глядит на меня, и лучше не вступать в конфликт.
Что я буду делать, если встречу его здесь? Я бы хотела снова стать прежней, но не получается. Мне хочется спрятаться в тёмной комнате и стереть себе память. Я просто пройду мимо, говорю я себе, хотя в глубине души знаю, что заговорю с ним.

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

45

ВСЁ ПРОШЛО, И ВСЁ ОСТАЛОСЬ…

Спелые кисти дикой рябины за окном, алея, напоминали о другой осени…
Они гуляли по городу прозрачному от дождя, прохладного ветра и прощального солнечного света. Время растягивалось и застывало в неподвижности в залитых осенними красками улицах города. Рябиновые гроздья с каждым днем становились все ярче и тяжелее, готовые упасть от сильных порывов ветра на мокрый асфальт, как сорванные украшения… Кто-то хотел остановить уходящую осень, но она вырвалась, оставив от себя только красные бусинки. А зима еще не пришла, образовалась щель между мирами. В такие дни хочется или вообще не выходить на улицу, или гулять весь день, пытаясь снять с ветвей оставшиеся нити бус, собирать разноцветные листья, чтобы потом по кусочкам воссоздать и сохранить образ этой осени. Ведь каждый раз она приходит немного другая. Иногда за окнами шуршал тихий и легкий дождь, пытаясь заполнить антракт, как неумелый конферансье. Иногда ветер жонглировал остатками разноцветной листвы. Парень с девушкой быстро, почти не разговаривая, под руку, шли по спальным районам города. Ярко светило холодное солнце. Периодически они останавливались возле кустов рябины, и девушка, подпрыгивая, срывала гроздья спелых, упругих ягод и засовывала их в его карманы. Иногда им по пути попадались кусты черноплодки или бузины, чьи ягоды так же пополняли его уже измазанные и оттопыренные карманы. Он ворчал, нервно закуривал, и торопился домой.
Придя в квартиру, он высыпал ягоды на пол, включал ноутбук, и негромко ставил свою любимую медитативную музыку. В это время она заваривала глинтвейн. Он умиротворенный садился на диван, и наблюдал, как она нанизывает спелые ягоды на нити…. Завешивает гирляндами из ягод всю их комнату.
А потом девушка устраивалась рядом с ним на диване, он теребил ее волосы, накручивая их себе на пальцы… Она делала черных птиц из бумаги… Журавликов оригами…
Их разуму было не за что цепляться. Для них существовали только ощущения-спокойствия, безмятежности, осенней прозрачности, тепла, легкой радости и грусти. Больше не было необходимости ни во времени, ни во внешнем пространстве. Кроме этой комнаты, залитой осенним багрово-золотистым светом, отражённом в спелых ягодах и опавших листьях, в их мире больше ничего не существовало.
Они думали, что эти дни никогда не кончатся. Черные журавлики на разноцветных бусинках покрывали всю комнату. Это была их осень…
Птицы улетали в теплые края, а бумажные журавлики шуршали от порывов ветра из форточки, откликаясь на прощальные крики своих живых сородичей.. но не покидали комнаты…
Та осень давно прошла. А сиротливые журавлики и остатки бус еще некоторое время оставались в комнате храня, как старые фотографии ее отпечатки. Со временем и они куда-то задевались, и этот образ полностью стерся … Все прошло.. Но все и осталось…. и когда гроздья рябины набираются соком, в каждой ягодке как в капле - океан, виден смеющийся и немного печальный образ той осени, а в шелесте листвы слышится шорох крыльев черных журавликов… и если хорошо присмотреться, то можно заметить, как высоко-высоко в небе они летят, держа в клювах остатки красных бус…

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

46

РЫЖАЯ БЕСТИЯ

Вернувшись из армии, где на горной заставе вдоволь наскучался по женскому общению и теплу, Юрка Бершов в скором времени женился. Однако семейная жизнь не заладилась. То ли оттого, что встречался с будущей супругой всего-то недельку, то ли от горячей молодой крови, не хотевшей идти ни на какие компромиссы в спорах, то ли ещё от чего – неясно. Как бы там ни было – развёлся и уже долгое время холостяковал. Матушка вначале с пониманием относилась к его одиночеству, затем стала намекать на то, что пора бы и остепениться. Потом начала давить на сознательность с жалостью: дескать, умру, а внуков не понянчу.
- Ма, зачем тебе лишние хлопоты? Без них дольше проживёшь.
Та на какое-то время умолкала, с лёгкой укоризной смотрела на сына. Терпела, крепилась и … опять принималась за старое...
Как-то, придя с работы, Юра сказал, что ему дают путёвку в Дом отдыха за усердный труд на благо возродившегося российского капитализма.
- Вот и хорошо, сынок. Может, там какую-нибудь приглядишь, раз свои-то девахи не устраивают.
- Непременно пригляжу,- пообещал, лишь бы успокоить маманю и не возвращаться хотя бы в этот вечер к надоевшей теме…
Приехав в Дом отдыха на берегу моря, Бершов быстренько освоился среди десятков таких же тружеников и тружениц, которые прибыли сюда с намерением не столь уделить внимание здоровью, сколь порезвиться от души. Развлекался всяк по-своему. Молодёжь тусовалась на дискотеках, вечерах, в игровых залах, постарше посещали клуб «Тем, кому за тридцать». Танцевали под магнитофон, под местных «лабухов» или, на худой конец, под баян, меха которого растягивал дородный массовик-затейник Пётр Андреевич. После посещения клуба отдыхающие разбредались парочками по тенистым аллеям парка в поисках свободных скамеечек или более укромных мест. Оставшиеся вместе с Андреевичем принимали на грудь и из зала доносились чуть ли не до утра разухабистые песни с похабными частушками… Иногда веселились все вместе.
На таком вечере, где потешали публику и «лабухи», и магнитофон, и раскрасневшийся от вдохновения и духоты массовик-затейник, познакомился с рыжеволосой симпатюлей с эффектным бюстом и зелёными, с поволокою, глазами… Вклинившись в изгалявшуюся изгибами тел толпу, увидел фигуру с разметающейся в такт танца яркой копной волос, завертелся около… Приближаясь почти вплотную или отдаляясь, чувствовал, как накатывает будоражащая дух с плотью волна. В такие минуты возбуждения у Юры приятно поламывали передние зубы – будто в знойную пору пьёшь ключевую воду и утоляешь жажду, и смакуешь, и хмелеешь от этого… А зелень глаз то вспыхивала насмешкой, то манила, то отталкивала, но так, чтобы привлечь… Движения рук и тела настолько притягивали, что трудно было удержаться от желания прикоснуться к ним хоть ненароком…
Музыка вовсю грохотала в душном зале, разноцветные блики светофильтров метались по стеклу окон, а Бершов с Ирой (так звали новую знакомую ) брели по аллее к шуму моря… Выйдя к прибою, принялись забавляться: неслись за отхлынувшей волной, убегали от воды. Так, играючи, очутились у песчано-скалистого укрытия, соблазнявшего сумеречной таинственностью… Как только тень скрыла их от любопытного взора луны, резко, властно, но в то же время просяще и жадно припал к губам спутницы. Страсть, всепоглощающая страсть тотчас охватила от макушки до ступней… Ринулся туда без оглядки, отмечая в глубине сознания, что и красоткой овладело ответное чувство… В горячем желании вихрились темперамент, раскованность, естественность, чуткость и напрочь отсутствовали кокетство и жеманность… Так вот с ходу хорошо и легко ему не было ни с одной девицей.
С той встречи искали возможность для уединения. Им хватало полминуты для того, чтобы укрыться в нише коридора или остановиться на лестничной площадке и обжечься губами… Будучи в компаниях своих жильцов по комнатам Дома отдыха, проходя мимо, вроде бы случайно касались рук или бёдер, искали и находили среди лиц сияющие радостью глаза, разговаривая с людьми, обменивались многозначительными взглядами. То – днём.
А вечером уединялись в своём укрытии у моря. Осыпали друг друга поцелуями, утопая в волнах любви… Юра, пьянея от нежности и наслаждения, удивлялся жаркой пылкости, что источала Ирочка… Ладно, он – холостяк, но она-то замужняя… Отдавалась так, словно больше его изголодалась по ласке с теплом… Словно она, а не он урывал от жизни в случайных, скоротечных встречах частицы хотя бы призрачного счастья…
- Ты моя рыжая бестия…- шептал, скользя руками по податливому телу, казавшемуся в свете луны изваянием из мрамора. Ирина изгибалась под потоком прикосновений, тихонько смеялась. Целовала лицо возлюбезного, шею, грудь, горячо дышала: «Твоя, твоя… Вся твоя, обожаемый мой…»
Пролетело незаметно время, и наступили последние сутки отдыха на берегу моря. Соседи Бершова к вечеру разъехались по домам. Комната опустела. И, конечно же, стала местом прощания влюблённых.
Прибой, как было раньше, не шуршал неподалёку, а только шёпотом глухим долетал до приоткрытого окна. Горела свеча на столе, отражаясь в стекле фужеров… И тонкие пальцы трепетали у него на груди, и сплеталися волосы на подушке. Рыжие да чёрные…
- Я приеду к тебе, обожаемый мой. Приеду…
Юрка замер, серьёзно посмотрев на Ирину, «приземлил»:
- В деревне ведь живу. В городе только работаю. Приезжаю на выходные к матушке, вкалываю по полной программе: огород, дом и всякое разное… А потом… У тебя же семья…
Заложила руки за голову, помолчала. Затем тихо сказала:
- Какая семья?… Только живём под одной крышей… Нет уже ничего. Пусты-ыня… - и неожиданно спросила:
- А у вас коровка есть?
- Есть.
- Я её доить буду.
- Ты?! – взял руки Иры в свои, переспросил: - Ты? Вот этими пальчиками?
- Представь, именно этими. Живём на окраине города и у нас аж три коровы. И дою их я. Одна. Так что приеду, повяжу косынку, надену передник, возьму доенку и…
- И сразу покоришь мою маму.
- Вот здорово!
… Сев за столик купе, Юрий положил на него билет: по вагону шёл с проверкой проводник. Вместе с билетом прихватил из кармана и два листочка бумаги. На одном каллиграфично было выведено: «Ирина Горлицкая» и номер телефона, на другом – деловито, размашисто – начертал цифры Александр Петрович, прораб из Москвы. Петрович пригласил Бершова к себе на стройку, узнав, что тот и в кирпичной кладке горазд, и столярные работы ему по плечу.
Дома быстренько взял расчёт, укатил в столицу. Как всякий провинциал, не привередничал, брался за любое дело, выполняя всё на совесть. Навкалывавшись до ломоты в суставах, до тяжести в мышцах, засыпал крепким сном здорового мужика. Изредка выходил бродить по Москве, любовался улицами, переулками, восхищался масштабами строительства, понимая, что на его век здесь работы хватит. И денежки, главное, платят – не чета прежним заработкам.
Несколько раз звонил Ирине. Сначала никто не брал трубку, потом услышал мужской голос и оставил телефон в покое…
Дружбы с местными не завёл, с товарищами по стройке особо не застольничал – позволял изредка побаловаться пивком. Зато появилось достаточно времени на книги.
В одну из пятниц решил после работы пройтись по магазинам, купить кое-что из продуктов. Возвращаясь с покупками в общагу, завернул в книжный, приглядел сборник Л.Улицкой и в хорошем расположении духа зашагал к 105-у… На полдороги к остановке автобуса заметил впереди знакомую фигуру. То была раздатчица из их столовой с редким для современниц именем Ульяна. Догнал, молча взял из рук идущей увесистую сумку. Метнувшийся испуганный взгляд сменился улыбкой:
- А, это Вы, Юра? Спасибо.
Помог донести ношу до её двери и удивился приглашению войти.
Скромная квартира, скромная обстановка, но везде чувствовалась рука хозяйки, привыкшей к чистоте и рукоделию: разнообразные макраме украшали интерьер.
Ульяна поставила на плиту чайник. Пока тот доходил до кипения, неторопливыми движениями, в которых скользила ранее скрытая от глаз Бершова грация, расставила по местам покупки. Невольно залюбовался ею, отмечая про себя стройность фигуры, миловидность лица, большие (нет, огромные) глаза с лёгкой, как у серны, грустинкой. «Видимо, и у неё получился не очень удачный жизненный расклад»,- сделал вывод, упёршись взглядом в окно. За стеклом открывался вид обычного городского пейзажа с облупленными многоэтажками, серым асфальтом и листвою, что разбросала наступившая осень… Грустинка, таящаяся в карих глазах Ули, перепрыгнула в душу гостя, тихонько умостилась там…
- О чём задумался?- вернул к реальности женский голос.
- Да так… давно не был, наверное, в домашней обстановке…
- Ну, давай распарим чайком твою кручину…
Долго сидели на кухне, рассказали друг другу о своей жизни, об увлечениях, узнали, что у обоих в живых из родителей только матери, коротающие дни в деревнях…
Уходя, получил приглашение на предстоящие выходные. И стал постоянно навещать хлебосольный дом. Починил ванну, все краны, сколотил раму с сеткой от комаров для двери на балкон, наточил ножи… Ему нравилось что-то крутить, вертеть, клеить, внося устойчивый мужской порядок. Нравилось и Ульяне.
Их отношения носили неспешный, уравновешенный характер. Не было той страсти, что жгла Юрия с Ириной. Иногда вспоминал бурные дни в Доме отдыха, но они уже казались нереальностью. А действительность… Действительность вот она: посапывает у него на плече и улыбается… Видимо, что-то снится. Приятное. Спокойное, как и сама спящая.
Бершов привык к суматошной, жёсткой, а порой и жестокой жизни в Москве, но было для него здесь и уютное гнёздышко, где ждали…
Прошёл год. Засобирался к матери. В одном из последних писем она крепко сетовала на царивший во дворе непорядок, и совесть зашевелилась в душе чада.
- Ты вернёшься? – спросила Уля, и грустинка в глазах выросла в тоску. Обнял женщину, чмокнул в щеку, взялся за поручень вагона, улыбнулся в ответ:
- Непременно.
…Ещё из окна автобуса, подкатывающего к остановке, приметил среди встречающих свою старушку…
Шли по пыльной дороге, отрывочно вели разговор, дожидаясь дома. Свернули на тропинку, та повела их вдоль реки. Знакомые с детства тополя шелестели листвою, словно приветствуя странника. От этого и от чего-то ещё, неведомого и волнующего, сердце учащённо стучало в груди…
Матушка время от времени как-то загадочно улыбалась, глядя на сына, и, только подойдя к родному подворью, Юра понял её улыбку: у калитки в косынке и в переднике, с ведром в руках маячила женская фигура с копной рыжих волос…

[Наталья Владимировна]

47

ОТ НЕНАВИСТИ ДО ЛЮБВИ РУКОЙ ПОДАТЬ

(фрагмент романа «Страгглеры»)

– Будешь Наставницей принца, – сказал король Флоре.
– Ваше Величество, в связи с подготовкой принца к успешной адаптации в качестве наследника престола, у меня просьба.
– Я оказываю милость, а ты ставишь условия?
– Вы милостиво дарите трудную задачу.
– Что хочешь? – спросил король.
– Разрешите с принцем обучать его сверстников.
– Согласен! Во дворец привезут шесть мальчиков из знатных родов...
– Ваше Величество, мудрецы считают: учеников следует подбирать тщательно, как цветы для клумбы. Случайно занесённый сорняк погубит труд садовника. Разрешите мне выбрать воспитанников.
– Разрешаю. Аудиенция окончена!
В сопровождении виконта Ренельи, Филиса и Шулетты отправилась изучать взаимоотношения в семьях вассалов. При анализе информации учитывала, что характер человека подобен чаю с лимоном, где заварка, вода, лимонный сок и сахар – части целого. Ребёнок в разных ситуациях может быть и целеустремленным, и робким, и циничным, и добрым, и расчётливым, и безалаберным.
Возвращаясь в столицу, встретили Альяха, племянника герцога Нарвея. Тот пригласил познакомиться с дядей – легендарным полководцем, одно имя его вносило смятение в ряды противника.
Флора оделась подчёркнуто скромно. Из украшений - лишь серебряный обруч поддерживал белоснежное покрывало, концами которого она тщательно задрапировала лиф платья. Герцог Нарвей пировал с вассалами и не встал при её появлении. Массивный торс, короткая шея, прямая спина. Пригладив рукой коротко подстриженные волосы, холодно кивнул виконту Ренельи и Филису. На неё не взглянул, но сказал:
– Смешно: девчонка – Наставник принца. Девчонка дома должна сидеть. Виконт, выдай её замуж.
– Я не пойду против воли короля! – сухо возразил виконт Ренельи.
«Герцог и свита - как звери в стае: Нарвей – «альфа-особь» – жестоко карает, уважает силу и тех, кто защищает свои границы. Племянник – «бета» – агрессивен. Свита – «омеги» – бесправные существа, – думала Флора. – Раз я в стае, изменю статус в герцогском табеле о рангах сыграв по их правилам».
Ловко крутанув кинжал, с силой вонзила его перед тарелкой герцога Нарвея. Воцарилась гнетущая тишина. Хозяин замка насупил брови и смотрел на неё, играя желваками на скулах.
Виконт Ренельи негромко сказал:
– Доченька, невежливо за столом метать кинжалы - ты же не в лесу.
– Его Величество счёл меня достойной быть Наставником принца, – сказала Флора, не отводя взгляда от лица хозяина замка.
Герцог Нарвей резко поднялся, за ним повскакала свита.
– Выпьем за Наставницу принца!
«Ого! Растём! Тост в мою честь», – усмехнулась Флора.
Герцог не прощаясь, вышел, Флора ощутила тревогу.
– Виконтесса хочет полюбоваться цветочками?
– Да.
В сопровождении племянника герцога Флора шла по живописной аллее. Вышли к лужайке; в центре возвышалась железная клетка, а в ней - человек. Грязные длинные чёрные волосы и борода свалялись; сквозь дыры в лохмотьях виднелось смуглое тело.
– Кто это?
– Дядя посадил вора - он залез в сокровищницу.
«Что-то ты, дружок, темнишь. Ни один вор не полезет в замок Нарвея», – мелькнуло в её голове.
Принесли стол и аппетитно пахнущие блюда. Слуги привычно сновали. Альях часто вкушал здесь яства, издеваясь над голодным.
– Погибла служанка, попав под выстрел арбалета, который предназначался вору!
Флора заметила, как побелели костяшки пальцев, сжавшие прутья. Она села на кресло рядом с клеткой и исполнила песню «Белый шиповник на слова» А. Вознесенского. «Шерше ля фам», – заметив слёзы на глазах узника, подумала Флора.
– Вы пели для вора?!
– Я пою для себя. Досточтимые Кавалеры, я покину вас.
Запершись в комнате, спросила Шулетту о дочери герцога.
– Герцог напоил дочку ядом, а Маура – в клетку.
– Надо освободить Маура. Принеси ключ.
Миниатюрная крыса скрылась. Вскоре показалась с ключом в пасти. Девушка подхватила её на руки и, спрятав за пазуху, поспешила в комнату.
Услышав голос Филиса, впустила его.
– Есть новости. Видел в саду узника.
– Я его освобожу.
– Как Маур выйдет из замка?
– Спустится по крепостной стене.
– Стратег. А если…
– А если ты пойдёшь со мной в образе бера-оборотня?
– Хочешь, чтобы я перекинулся?
– Да. Это собьёт погоню.
– Тогда я раздеваюсь…
– А я отворачиваюсь…
Флора укладывала вещи в мешок, услышав мурлыканье, повернулась.
Возле камина вытянулся огромный чёрный кот; отблески пламени бросали блики на глянцевую шкуру, а в зелёных глазах плясали весёлые искорки. В нём было столько изящества, столько силы!
– Ой, Филис! Какой ты красивый!
Крадучись, они спустились по винтовой лестнице в сад.
Флору Маур спросил:
– Придумала забаву? Опять кинжалы в меня метать?
– Спасибо, что напомнил, – отстегнув от пояса кинжал, положила его в мешок и протиснула в клетку.
– Зачем?
– Развяжи, я займусь замком, – прошептала Флора.
– Хочешь освободить?
– Если тебе здесь нравится, не буду мешать…
– Нет! Я оценил гостеприимство Нарвея, – поспешно переодеваясь, усмехнулся мужчина.
– Выходи, – девушка распахнула металлическую дверцу.
– Зверь дрессированный?
– Это мой друг! – сказала, успокаивая оскалившуюся пантеру.
– Нижайше прошу, пресветлый господин, простить.
– Он не сердится. Иди в дом…
– Виконтесса, а гончие? Злобные твари! Егеря их натаскивают.
– Собьём со следа, – бросила на землю плащ и шепнула в бархатистое ухо. Бер-оборотень сощурил глаза. Казалось, зверь от души смеётся. Большая кошка подняла толстый хвост – на плащ брызнула едко пахнущая струя.
– Мне надеть? – брезгливо спросил Маур.
– Хочешь спастись – наденешь. Мой друг проводит. В комнате привяжешь верёвку и спустишься через окно. Это тебе, – и протянула Мауру мешочек. – Там деньги. Прощай!
– Прощай, малышка! Свидимся – отблагодарю!
Флора привязала верёвку к одежде узника и поволокла в противоположном направлении к крепостной стене. Залезла на дерево, размахнулась и перебросила обноски через стену. Услышав плеск, спустилась.
– Маур сбежал? – спросила бера, точившего огромные когти о дерево.– Зверь помахал хвостом и дружелюбно боднул головой, сделал это осторожно, но девушка с трудом устояла.
– Благодарю, – сказала Флора, когда он перекинулся.
– Мы же друзья! – ухмыльнулся Филис и ушёл.
В полдень Флора проснулась. Только оделась, как в дверь постучали. На пороге улыбался Филис:
– В замке суматоха! Маур исчез из закрытой клетки. А по всему саду следы огромных лап какого-то зверя. Спустили ищеек, но они жалобно скулят, поджав хвосты. Я принял активное участие в розыске преступника. Как весело! – ухмыляясь, Филис бросил на стол замшевую перчатку. – У клетки лежала. Твоя.…
– Вот, растяпа!
Ликующий виконт Ренельи влетел в комнату, забыв постучаться:
– Свадебный подарок! – и протянул Флоре рубиновое колье. – Это тебе! Герцог Нарвей берёт тебя в жёны! После смерти жены он не обращал внимания ни на одну женщину. Как ты сумела покорить его сердце?!
– Отец, я не хочу выходить замуж. Верните колье.
– Невозможно, дитя моё!
– Поздравляю, Флора! – сухо сказал Филис и быстро вышел.
– Вот что происходит, когда не думаешь головой. За всеё надо платить: Маура выпустила – сама потеряла свободу. Бежать! Стоп! Свадьба не завтра, за это время что-то произойдёт. Статус невесты герцога Нарвея оградит от поклонников – хорошо, от друзей – плохо! Филис уже убежал.
Размышления прервала Шулетта:
– Как я за тебя рада!
– Быстро же ты забыла о том, что он сделал с дочерью?
– Ну, ты же говорила: с таким жить, как за каменной стеной быть.
– Тебе нравится жить за каменной стеной?
– Нет. Что делать?
– Не знаю! – рявкнула Флора.
– Ты должна быть самой красивой и веселой!
– Тебе легко говорить. Я его боюсь.
– Возьми себя в руки. Вытри слёзы! Найдём выход.
Как всё изменилось! Едва вошла, герцог Нарвей мгновенно оказался рядом. Его глаза лучились нежностью, не узнать грозного воина. Взяв Флору за руку, торжественно произнёс:
– Я, Адалардус, герцог Эллигуен, Кавалер рода Нарвей, объявляю Флору, Даму рода Таунбер, моей невестой!
Все поднялись и поздравляли.
– Теперь твоя жизнь изменится! Король назначит сыну другого Наставника.
– Господин герцог!
– Для тебя Адалардус. Ты под моим покровительством! Я знаю, что нужно! Запомни, девочка, мир полон страданий. Милосердие – слабость! Ты должна повиноваться мне во всём!
– Но господин... Адалардус.
Герцог Нарвей безапелляционно произнёс:
– Еду к королю. Ты останешься в замке.
– Мне нельзя уехать?
– Зачем? Ты дома!
– А друзья могут навещать меня?
– Составь список, посмотрю. Помни, вокруг враги! Никому нельзя доверять, ты моя невеста, – Флора явственно услышала лязг засова, запирающего её в золотой клетке. – Приехал Лонцано мой младший племянник.
– А где старший племянник?
– Почему спрашиваешь? Он тебе нравится? – герцог Нарвей с силой сжал её руку и требовательно посмотрел в глаза.
– Альях не в моём вкусе, отпустите руку...
– Я отправил его на границу.
«Первая приятная новость», – подумала Флора.
Подошёл виконт Ренельи:
– Дитя моё, я должен ехать. И я рад, что ты счастлива!
– Конечно! Ведь она моя невеста! – ответил герцог за Флору. – Скорее прощайся! Я покажу твою комнату, она рядом с моими апартаментами!
«Кто бы сомневался…» – подумала девушка, а вслух произнесла:
– Отец, пусть дорога будет счастливой!
– Флора, я вернусь и расскажу новости...
– Новости моей невесте сообщаю только я! – оборвал его герцог Нарвей.
«Как горько ощущать себя игрушкой!.. Но ещё горше, что сама загнала себя в ловушку», – размышляла она, опираясь на руку герцога Нарвея.
Комната поражала роскошью, всё кричало о богатстве. «Так вот как выглядит золотая клетка! – рассматривая жилище, думала Флора.
– Нравится? Мне для тебя ничего не жаль! – сказал герцог, усаживаясь на тахту. – Иди сюда!
Не дожидаясь ответа, резко дёрнул за руку, Флора в мгновение ока оказалась у него на коленях.
– Не бойся! Я не причиню зла. Ты моя девочка! – и с силой прижался губами к её губам.
В этом поцелуе не было ни любви, ни нежности. Флора почувствовала обиду. Отбежав, оглянулась, герцог сидел на тахте.
– Вижу, ты не так слаба. Мне нравятся люди с характером. Уверен, у нас будет крепкий союз. Сейчас я еду во дворец, а ты с Лонцано можешь поговорить.
Младший племянник герцога был невысок, худощав, молчалив и насторожен.
– Тебе не нравится в замке дяди?
– Я боюсь его.
– Я тоже его боюсь. Давай вместе бояться. Если один большой страх разделить на двоих, он станет маленьким.
– Давай! – без тени улыбки согласился мальчик. – Я помню Элгарию, дочь дяди, она была такая же добрая. Когда умерла, я так горевал... Все, кого я любил, уходят в Лучшие Земли. Боги наказывают меня!
– Тогда полюби тех, кто обижает тебя, – пошутила Флора.
– Как можно любить злых?
– Злой не считает себя злым.
Лонцано и Флора сидели в саду. Голова мальчика лежала на её коленях; девушка расчёсывала мягкие вьющиеся локоны и певучим голосом рассказывала сказку «О гадком утёнке».
– Вот ты где! – раздался властный голос герцога Нарвея, коренастой фигурой заслонившего солнце.
От неожиданности они вздрогнули.
– И тут же сердце в ноги побежало, – шепнула на ухо Лонцано.
Заметив слабую улыбку на лице племянника, герцог Нарвей рявкнул:
– Подружились? Мне не нравится это!
– А мы живём не для того, чтобы тебе нравиться, – тихо сказала Флора.
Лонцано весело расхохотался.
– Щенок, ты смеёшься надо мной? Ты завтра уедешь к братцу! – герцог Нарвей сильно толкнул мальчика, тот упал на землю. – Даже стоять не может. Иди за мной!
Почувствовав, что чаша её терпения переполнилась, громко приказала:
– Адалардус, стоять!
Герцог Нарвей повернулся и с удивлением посмотрел на неё.
– Ты заигрался! Забыл? Я не жена! Ты мне не хозяин! Я разрываю помолвку и уезжаю. Лонцано забираю с собой!
Герцог Нарвей в два прыжка оказался рядом:
– Ты моя! Останешься здесь! И не зли меня. Пожалеешь!
Их взгляды скрестились. Флора улыбнулась и указала на клумбу:
– Адалардус, ты любишь цветы?
– Что? Издеваешься? – глаза герцога Нарвея превратились в две узкие щёлки.
– Прекрасные цветы, – не обращая внимания на острые шипы, выдернула из земли колючий куст, усыпанный крупными белыми цветами. – Ты любишь цветы, но если ты их вырвешь, они погибнут. Всему есть предел! Ты любишь мёртвых и убиваешь живых. Ты храбрый воин, дальновидный полководец, но и безжалостный палач! Врагов ты убиваешь быстро, а родных мучаешь долго и изощрённо, заставляя забыть радость жизни, заставляя жить в страхе. Тебе нравится пугать! Не отпустишь – объявлю голодовку! Моя смерть будет мучительна, но это лучше, чем влачить жалкое существование в твоей тюрьме, – кричала Флора, а из её руки на белоснежные цветы падали алые капли крови.
Герцог Нарвей оторвал от рубашки рукав и опустился на колени перед яростно сверкающей глазами девушкой. Он осторожно взял её руку, стёр кровь и перевязал. Вырванный с корнем куст посадил и утрамбовал вокруг землю:
– Благодарю за урок, девочка! Можешь ехать, – сгорбившись, медленно пошёл прочь.
Флора и Лонцано покидали замок. В полном военном облачении к ним подошёл герцог Нарвей:
– Эти люди поедут с тобой, им можно доверять, – протягивая кожаный мешочек, сказал, – здесь деньги. Передай королю, он выиграл. Мы спорили на тебя…
– Как это?
– Король сказал, что я отпущу тебя. Мы поспорили.
Она холодно произнесла:
– Сам отдай.
– Флора, не обижайся. Я хороший. А помолвку разорвать не дам!
– Почему?
– Я люблю тебя. Мы скоро поженимся, – он притянул девушку к себе и поцеловал в лоб на глазах у вассалов. – Пожалуйста, береги себя!
– Как ни крути, а жизнь закрутит круче, – сказала Флора, уже не сердясь, – сама во всём виновата.
– Куда мы поедем? – спросил Лонцано.
– К моему отцу – виконту Ренельи.
По дороге остановились на ночлег. Флора выбралась из палатки, спустилась по тропинке к реке и увидела Хранительницу Вод, Апоне.
– Апоне, я так рада тебя видеть! Вода Правды на герцога Нарвея не действует.
– Моё средство становится Водой Правды в воде, а ты смешала с вином. Оно стало приворотным зельем.
– Ужасно! Когда его действие закончится?
– Любовь Адалардуса будет крепка, как его вино.
– Он собственник. Дай отворотное средство.
– У тебя будет верный, любящий, богатый, знатный, довольно молодой муж, что тебе ещё надо?
– Я его боюсь! Дай отворотного зелья...
– Не могу. Выйдешь замуж и делай с ним, что хочешь. Большинство женщин за такое снадобье полжизни отдадут, а ты недовольна!
– Я не люблю его…
– Ваш союз будет счастливым, – рассмеялась Апоне и исчезла.
«Странная штука жизнь. От любви до ненависти рукой подать. Может, бросить его? Ха! Герцог не палка, а бумеранг! Вернётся и так стукнет! Без приворотного средства встанешь на задние лапки и по его команде запрыгаешь с тумбы на тумбу. Хлебнуть вина с водичкой? Делу конец – пойду под венец. Нет! Ни за что!»
Флора въехала в замок отца в приподнятом настроении. Она дома, снова будет беседовать с отцом у камина, сидеть в библиотеке. Но увидев у входа замка герцога Нарвея, поняла, её желаниям сбыться не суждено.
Герцог Нарвей помог слезть с харлуга, но из рук её не выпустил.
– Адалардус, отпусти, все смотрят... – смущённо покраснела девушка, освобождаясь из его объятий.
– Ты моя невеста! Пусть смотрят и завидуют!
– Почему ты здесь?
– Соскучился!
– Очень уважительная причина!
– Рад тебя видеть! – по-отечески обнял Флору виконт Ренельи. – Я размещу Лонцано и приду к тебе.
– Любимая, мы придём вместе! Идем! Я ещё не всё видел, – безапелляционно заявил герцог Нарвей и потащил виконта Ренельи за собой.
К Флоре подбежал Лонцано и испуганно прижался:
– Он за мной приехал?
– Не бойся, Адалардус приехал ко мне.
– Надолго?
– Не знаю.
Мальчик посмотрел на Флору, в его взгляде было нечто, что взволновало её. Она обняла Лонцано, прикоснулась губами к мягким волосам:
– Не бойся, всё будет хорошо.
«Как всё запутано. Пойду в библиотеку к новой должности готовиться, сочиню концепцию воспитания принца с сотоварищами».
Флора знала, что сыновей аристократов учили верховой езде, владению оружием, мечом и пикой, борьбе и плаванью. Охота считалась вторым, после войны, достойным занятием. Она уткнулась в толстенный трактат о военном искусстве.
Но тут дверь отворилась и неловко, бочком, протиснулся герцог Нарвей, держа огромный поднос, заставленный тарелочкам с яствами.
– Вот, принёс немножко!
Снеди хватало на пятерых, а смешно суетящийся герцог бормотал, что поднос маловат.
– Тебе надо поесть. А чем ты занимаешься?
– Планирую учебный процесс принца.
– Расскажи! – усаживаясь рядом, попросил герцог Нарвей.
Девушка недоверчиво взглянула на него, увидев неподдельный интерес, сбивчиво, а потом с энтузиазмом рассказала, каким видится процесс обучения. Вскоре они увлечённо спорили, как это лучше реализовать. От слов перешли к постройке полосы препятствий. В ход пошли мебель, подушки, книги. Заспорив, какой стиль боевых искусств предпочтительнее, перешли к демонстрации приёмов. Герцог Нарвей зацепился за пышный ковёр и потерял равновесие, падая, схватил и потянул её за собой. С хохотом они растянулись на полу.
– Адалардус, ты такой сильный и знаменитый воин, но победила я.
– Я впервые испытываю радость от поражения. Я навсегда твой пленник! – осторожно перехватил руку Флоры и в мгновение ока оказался сверху, прижимая плечи девушки к ковру, склонился над ней и преувеличенно грозным голосом прорычал: – Сдавайся! Или я убью тебя!
Флора не успела ответить, сзади на герцога Нарвея прыгнул Лонцано. Отчаянно вопящий мальчик бил дядю по голове толстым фолиантом:
– Я не дам убить Флору. Она хорошая, а ты злой!
Герцог Нарвей вскочил на ноги, но мальчик не испугался. Флора от смеха не могла вымолвить ни слова. Лонцано пришёл в ещё большую ярость, схватил кинжал и бросился на хохочущего герцога Нарвея.
– Стой, Лонцано, мы играли и выясняли, какой стиль борьбы лучше, – Флора обняла мальчика.
– А теперь поужинаем, – сказал герцог Нарвей.
Сесть было некуда – вся мебель перевёрнута. Устроились на полу возле горящего камина. Флора спела песню на стихи Твардовского: «Когда пройдёшь путём колонн /В жару, и в дождь, и в снег, /Тогда поймёшь, /Как сладок сон, /Как радостен ночлег…»
Герцог слушал, не сводя с неё глаз; обняв Лонцано, подпевал. Глаза мальчика закрылись, в уголках губ затаилась счастливая улыбка. Адалардус осторожно поднял племянника, отнёс на кровать и укрыл одеялом. Сев на пол рядом с Флорой, с улыбкой сказал:
– Ты волшебница, я вновь люблю! Один сын у нас есть, а скоро появятся прелестные, как ты доченьки, и смелые как я сыночки!
Флора смущённо улыбнулась, взгляд Адалардуса такой ласковый и нежный! Флора доверчиво прижалась к герцогу. Обнявшись, смотрели на огонь в камине, боясь разрушить то, чему не было слов.
Он дотронулся губами до её губ. Это был удивительный незабываемый поцелуй. В нём было всё: и любовь, и нежность, и радость обретения друг друга. Флора видела верного друга, любящего и любимого мужчину. Перед мысленным взором предстала большая жёсткая, с неровными краями, бурая раковина. Она раскрылась. Переливалась то цветом зари, то голубоватым цветом бездонного неба, восхитительная жемчужина. Флора поняла, что увидела Душу Воина.
С восторгом они смотрели друг другу в глаза. Флора встала. Прилегла рядом с Лонцано, между ними пристроился герцог Нарвей. Девушка положила голову ему на грудь и закрыла глаза.
– Спи, моя любимая девочка! Завтра будет ещё один прекрасный день нашей жизни, – шептал Адалардус, ласково гладя по щеке.
Утром в комнату заглянул виконт Ренельи и замер на пороге. Он увидел перевернутые кресла, накрытые гобеленами. Стол покрыт ковром, под ним стопка фолиантов, а на кровати доверчиво прижавшись к грозному герцогу, спали Флора и Лонцано.
– Уходи! – приказал герцог Нарвей. Дверь мгновенно закрылась.
– Когда ты уезжаешь? – спросила Флора сонным голосом:
– Сейчас!
– Береги себя.
Герцог Нарвей прижался губами к волосам Флоры:
– Будет исполнено, мой командир! А это мой оберёг, он охранит тебя, – и вложил в её руку коробочку. Медленно поднялся и, не оглядываясь, пошёл к двери.
Сердце Флоры сжала необъяснимая тревога: в коробочке раковина, а в ней – жемчужина.
– Неужели я влюбилась?

[Наталья Владимировна]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

48

Журавлиной стаей улетает грусть

Я был один на даче летом. В уютном домике.
Был день, и шёл прозрачный дождь. Шёл он по солнечным лучам, что делали его слепым. Слепым, но чистым. Была видна и радуга. Была она видна до той поры, пока шёл день. И всё хотелось мне смотреть на тонкую игру небесных сфер, что сверху нам спускали решетом забавную небесную водичку. Когда закончился тот день, сменился тон прозрачный на серые полоски из воды.

Но вечер должен был нагрянуть, и он сменил дневные облака на облик серых туч.
Днём лило здесь умеренно, несильно. Но вечер внёс на то поправки. А сам же я стелил матрац на пол в комфортной комнатушке, что была скорее кухонькой, чем кухней.
Помыслив спать ложиться, присел сперва на табуретке, прислонившись к правому углу широкого окна. А в домике самом пыталась затаиться тишина. Все комнатки домишка дачного днём освещались только светом проникающих лучей. Свет получался тусклым сквозь пелену промокших стёкол. Но были яркими лучи в своей природной красоте, давая путь весёлым мыслям.
Вечер всё же внёс свои поправки. Внутри пространство стало серым. Но дом не стал мне менее уютным. А серость стен меня не испугала.
Я взглядом провожал косые ручейки тех капель дождевых, что вдоль стекла стекали. Они, прихлопывая глухо, ударами толкались о стекло, затем бесшумно скатывались от верхней рамы вниз, растягивая влажные следы-дорожки.
Порывы ветра грозно и надрывно швыряли гроздья дождика о крышу.
Холодный моросящий дождь по-прежнему своей тончайшею струёй заштриховал окно.
Как хорошо, что не курю я. Как хорошо, что я люблю Катюшу.
Вот ведь как бывает. Ты сейчас на даче здесь один… но ты осознаёшь свои чувствительные мысли о любимой, что сейчас в том городе за медленной рекой. И мне приятно оттого, что принял я вернейшее решение – выбраться сюда в момент тех напряжённых отношений, когда любой довлеющий по жизни сложный поворот событий в глазах других присваивает весь источник бед тебе, и только потому, что оказался ты тем самым близким в тот момент объектом, который мог в ничтожном варианте так необдуманно внести черёд поступков, порочащих любовь двух беззащитных голубков.
Есть расстояние… И между нами есть огромный столб дождя. И как приятно осознать, что он здесь не помеха нам. Я слышу схожих ощущений шум внутри сознания Катюши в тот момент, когда я думаю о ней.
Ох, этот дождь. Он омывает то, что между нами есть, и это – наши отношенья. Если бы мы были рядом вот сейчас, мы только бы во вред друг другу создали б проблем. И я всё это понимаю здесь, сейчас.

Шум улетающих куда-то журавлей поднялся где-то высоко над крышей. И голос стаи птиц напоминал мне завыванье ветра в деревянном доме посреди текучих зимних дней. И что-то так тревожно в этом лишь слегка надрывном завыванье журавлей. И даже понимая, что они летят на юг отсюда, я чувствовал, что будто бы они намеренно надрывно ввысь кричат, борясь между собою за самый громкий голос, чтоб люди здесь ещё услышали их крик. Он достигал высот… и опадал в печальном тоне, как будто на исходе сил от дальнего полёта.

Я до сих пор то завыванье слышу, прощальный крик тех самых грустных птиц.

[GREEN]

Авторский (оригинальный) текст без корректуры и редактуры

49

Булёмина любовь

Его звали Сашка. У его родителей он не был в планах. Это была нормальная семья: отец, мать, сын и дочь. Но, когда случилась беда и их сын погиб, в отчаянии родители решили родить еще ребёнка. Ему было сорок пять, ей сорок… Ребёнок родился явно не нормальным: с большой арбузной головой, маленьким телом и тонюсенькими руками и ногами. Но родительская любовь сильней всяких бед и они прилежно его растили и, как могли, воспитывали. В школу мальца не взяли, но на улице он всегда был с нами рядом, поражая своим умением дружить.

Шло время. Я и мои ровесники окончили школу, многие отучились в училищах или институтах, а те, кто не «косил», отслужили в армии. Санька тоже рос, но, находясь постоянно в деревне, рос незаметно, в стороне. И когда однажды я увидел здорового парня, то лишь по явно выдающему еголицу узнал Саньку. Оказалось, что ему уже скоро будет двадцать лет.

Получилось так, что вечером встретилось много нас, чьи детство и юность прошли рядом. За рюмкой вновь переживали весёлые и просто запомнившиеся моменты жизни, и кто-то вспомнил о Сашке.

– А Булёма- то вымахал, видали какой конь! Пахать на нём можно. Батя у него умер, сестра в городе замужем, так он вдвоём с матерью живёт. И хоть мать уже старая, но хозяйство у них хорошее. Он, в этом плане упёртый, может работать как трактор, сутками. Только вот девчонки у него нет никакой, и никогда не было. Стесняется он очень, да и красив-то не шибко, вот его и игнорирует слабый пол…

И на нашу дурость мы решили подарить ему на его двадцатилетие проститутку.

- Да кто сюда поедет? – орал мой одноклассник Юрка. – Вызов сюда обойдётся в две тысячи. - Но мы очень хотели сделать Булёме подарок, и я взялся организовать это дело.

Всё вышло куда проще, чем казалось. Один мой знакомый работал в милиции, и, попросив его помочь, я уже на следующий день разговаривал с девушкой в коротком джинсовом платье, с большой грудью и яркими глазами и ртом. Её звали Женя, и за ночь с доставкой туда и обратно она просила одну тысячу: «Лишь бы малой был не садист какой». Убедив её, что «малой» хорош и спокоен и объяснив ситуацию, я взял у неё адрес и договорился о времени встречи.

- А неужели он ещё мальчик? - не поверила она.

- Он – мальчик, и потому хочется, чтобы все было хорошо.

- Все будет тики-так, или я тоже девочка! - она засмеялась и помахала мне рукой.

***

В субботу утром я подъехал по указанному адресу, и, когда ко мне подошла красивая девчонка с большим бантом в волосах, я даже не узнал в ней Женьку.

- Ну, ты даёшь?! - Я просто был шокирован её красотой и юностью. Оказалось, что ей тоже не многим более двадцати лет, но этим делом она уже занимается около трёх.

- Отец нас с матерью выгнал, и понеслось... Сначала пытались работать по-честному, но потом поняли, что или голодать или… Мать тоже этим занимается, только она больше по пожилым…

Когда подъезжали к деревне, она попросила остановить на пять минут. Открыла свою сумочку, достала шприц с желтоватой жидкостью и резиновый хлястик.

-А без этого нельзя?

-Нет, нельзя. Мне будет плохо и праздника не получится.

Она ловко намотнула хлястик, поработала рукой, скинула колпачок со шприца и быстро, аккуратно воткнув иглу в еле заметную вену, выдавила содержимое. Смотря сбоку, я видел, как между бровями разгладилась морщинка, и на лбу мелким бисером выступил пот. Через минуту она открыла глаза и весело сказала: «Теперь вперёд!»

***

Санька̀ мы уговорили справлять праздник у общего знакомого Валерона. Тот жил один, в нормальном, ещё бабкином доме, который достался ему по наследству. Баню, он сам сладил, довольно большую, с предбанником и с большой комнатой отдыха.

В общем, когда Булёма парился, мы зашли и с криками и хохотом, поздравили его с днём рождения…

- А подарком нашим, Санёк, будет тебе вот это чудо, которое мы специально выписали тебе из города. - Я подтолкнул из-за спин Женьку, в коротком халате, перевязанную бантом.

- Продукт скоропортящийся, всего на одну ночь!

С лица Сашки можно было писать портрет. Наверняка это был бы реальный шедевр. В общем, мы ушли гулять. Всю ночь мы пили, плясали, ели и веселились. Я унёс им в баню пару шашлыков, бутылку вина и пару бутылок пива. Саньке нельзя было пить: пьяный он начинал говорить вообще нечленораздельно и запутанно. Слова вылетали из его рта непонятные, с выплёвыванием слюны, похожие на бульканье. Так же было, когда он сильно волновался. Наверное, зная это, он выпивал редко, и то только не много пива. Наша ночь была весела. Про их ночь, знают только ночь и широкий топчан в отдыхаловке.

***

Утром их в бане не было. Не знаю, что он говорил, не знаю, о чём она думала, но они ушли к нему домой. А через день на вечернем автобусе мы увидели всю его семью, включая сестру с мужем, мать, самого Санька и Женьку, которая, несомненно, была центром, точнее ядром, вокруг которого вдруг неожиданно зародилась новая жизнь. Сашкина мать громко смеялась и называла Женьку дочкой, сестра его говорила с ней как со старой знакомой, а сам Булёма с красным от счастья лицом, с широкой улыбкой стоял с огромными баулами, набитыми подарками и боялся их опустить на землю.

- Ты, дочка, сразу такси вызывай, не жди троллейбус. А то, надсадишься. А Саша к тебе через недельку, на выходные, приедет, - напутствовала Санькина мать.

Женька улыбалась и обнимала всех по очереди, включая державшего сумки Санька. Она была красива. Автобус пришёл, её посадили, и когда он поехал, Сашка бежал за автобусом метров двести, пока не задохнулся в пыли. Счастливый, он никого не замечал и не стеснялся.

***

Булёма нашёл меня через четыре дня.

- Игорь, понимаешь, она дала мне телефон, а я не могу дозвониться. Мне адрес нужно узнать, свататься ехать.

Он держал меня за рубаху и беззвучно плакал. Потом заговорил-забулькал:

- Понимаешь, мы все договорились, сестра приедет, мамка, мы все поедем к ним домой. Я буду её муж, а она – моя жена. Я уговорю её родителей и сделаю её счастливой, самой – самой…

Он кривил рот в плаче, и из опущенной стороны рта на его костюм тянулась слюна.

- Помоги, ты же можешь…

Меня все это сильно задело и по-настоящему взволновало. С трудом, оторвав от себя руку, я твёрдо пообещал ему помочь.

***

- Передоз. Смерть в диком кайфе. - Мент Вован закурил, и, нервно выпуская дым, договорил: - Таких тысячи по стране. Она в понедельник с сутенёром в гаражах в машине ширнулась и всё. Тот, как понял, что борщанули, скорую по сотовому вызвал, да и здоровее он… В общем, его откачали, её - нет. В среду похоронили, по скромному. Мать сдала, в больнице по-моему.

Попрощавшись, я поехал в деревню. Вот это дело. Как в кино. «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Мне предстоит как-то сказать Булёме обо всём. Но как? Представлялось с трудом.

***

Как всё было больно! Санёк, услышав, как-то сразу сник, приопустил плечи и сильно клоня голову на бок, заикаясь и, глотая слова, начал вдруг выговаривать мне булькающей скороговоркой:

- Игорь, этого не может быть, мы договорились. Мы всю ночь с ней не спали, она любит меня, а мама сказала, всё нам отдаст, мы с ней целовались…и я сильный, не правда всё это…всё…всё…не правда…

Он плакал навзрыд и, захлёбываясь слезами, просил меня спасти его и её, заглядывал в глаза и вдруг, начинал говорить, как им будет хорошо, потом сбивчиво обвинял её родителей: «Наверное, они…» Потом опять плакал и хватал меня мокрыми руками.

Это продолжалось минут сорок, потом он устал и только всхлипывал громко, вздрагивая всем телом. Потом долго молчал, наверное, поняв, что мне врать не к чему и в его сознании рождались какие-то мысли, понятные и нужные только ему.

Мне было очень трудно на всё это смотреть, к тому же я всё это затеял, и когда он вдруг попросил свозить его на кладбище попрощаться, я согласился.

***

Позвонил Вовке, он узнал, где она похоронена. Попросил его съездить со мной, так как боялся за Санька, кто знает, что у него на уме.

Он пришёл ко мне чистым, в красивом сером костюме, побритый и подстриженный. Спокойно попросил в городе остановиться где-нибудь около ювелирного магазина. Всю дорогу молчал, не мигая, смотря вперёд, и только шевеление губ и меняющаяся мимика лица, показывали, что в нём идет какая-то жизнь.

Хотя он раньше стеснялся города и тем более больших магазинов, сейчас спокойно вышел из машины и, не сказав ничего, ушёл в магазин. Я позвонил Вовке, и он обещал подождать меня у ворот кладбища и пройти с нами.

Булёма вернулся, спокойно сел и, загадочно улыбаясь, сказал, что готов. Поехали.

Я, сам, никогда специально, не заходил на городское кладбище, поэтому меня сразу поразили его размах и будничность. Мы долго шли, куда-то сворачивая и сверяясь по номерам. Наконец, Вовка показал на холмик с венком и простеньким деревянным крестом. Санёк, растерянно улыбаясь, мотнул головой и пошёл вперёд. Сначала он, неуклюже наклонясь, стоял, рассматривая прилепленную на скотч фотографию, потом вдруг грузно опустился на колени и, закрыв лицо руками, негромко заплакал, что-то говоря и подвывая, покачивая в такт телом.

- Я балдею! - Вовка нервно курил: - Он чё, правду её так любил?

- Нет, Вова, похоже, он её не любил – а любит. И, наверное, это надолго, если

не навсегда.

Вовка раздавил о лавочку сигарету, тихо сказал: «Я её тоже любил.…Любил такой, какой она была, с этими яркими губами, фальшивыми ногтями и нарисованными глазами. Я подолгу наблюдал из машины, как она продаётся разным мужикам, как она курит, выставляя ногу вперед и слушал, как хамит и громко хохочет. А потом подъезжал, забирал её и бешено, именно бешено, любил в машине, зацеловывая и облизывая всю с ног до головы. А когда увозил её на место, так сказать, «работы», старался почаще проезжать и смотреть на неё». Он неуклюже поправил очки, по-моему, протирая под ними слезинку, и мотнув головой, в сторону Булёмы, сказал, что надо собираться. Пока слушал Вовку, я немного потерял контроль, но Сашка сидел уже тихо, гладя или заравнивая что-то на холмике своими большими руками.

В машине, по дороге домой, он, неожиданно улыбнувшись, показал мне руку.

- Я на ней женился, Игорь. Женился, насовсем! - он с любовью потрогал обручальное кольцо.

P.S.

Прошло время. Я женился, родил сына, построил дом. Бывая в деревне и встречая Санька, постоянно слышу от него после трёх минут разговора: «Ну ладно, я пошёл, а то Женя обидится, что долго шатаюсь без дел. Она у меня хозяйка, не любит беспорядка».

Говоря это, он трогает рукой золотое кольцо, ставшее кольцом его жизни…