[Наталья Владимировна]

20

АЛЫЕ ПОТОКИ СЕГОДНЯ

Собаки — это последние ангелы
Из тех, что остались с нами.
«Atlantica», группа «Немного Нервно»

Закат был таким неестественно ярким, что казалось, весь мир сгорает в пожаре, и никакого завтра уже не будет. Небо проливало потоки алого света сквозь листья-сердечки берез, словно кроны зачерпывали его самоцветным кружевом. Осень стояла в самом пике своего очарования и разгара; это был тот чудный период, когда каждый листок старался переиграть своих собратьев пестротой оттенков, обычные парки превращались в сказочные леса, а деревья наряжались в пышные одеяния, в воспетые поэтами багрянец и золото...
Березы отбелили свои сарафаны, а траву покрывал густой ковер опавшей листвы, сладко шуршащей под ногами. Даже серые городские улицы заиграли новыми красками, преобразились, похорошели. Еще не пришла пора проливных сопливых дождей и постоянного сумрака; природа по-прежнему сражалась в последней отчаянной попытке не сдаться под натиском холодов. Это действительно напоминало последний рывок, в который вкладываешь все оставшиеся силы.
Мир был красным, залитым этим цветом до краев. Нежно-коралловые рассветы, пылающие киноварью закаты, розовые утренние туманы; парк и улицы — и те вдруг перекрасились в оттенок сепии. Даже люди теперь ходили оранжевые и карминные, от ботинок до кончика носа, как коричные феи. Это было какое-то особенное, осеннее красное волшебство.
Только лицо Алины было белым, как первый ноябрьский снег, для которого было еще слишком рано. Ее кожа была такой тонкой, почти пергаментной, что под ней можно было рассмотреть всю карту выпуклых, синих вен. Запавшие глаза, некогда жизнерадостно зеленого цвета, теперь всегда скрывались в тени. Иссохшая и хрупкая, как те березы за окном, она тихо сидела на кровати, и закат раскрашивал в медный ее выцветшие русые волосы, похожие на паутинки догорающего лета.
Алина умирала. Она знала об этом, давно знала и даже уже в каком-то плане смирилась. Никто был не в силах ей помочь, все врачи опустили руки. Да и вселенского плача никто не разводил: это когда тебе шесть и у тебя последняя стадия рака, весь мир рыдает и пытается тебе помочь, а когда тебе двадцать шесть... миру становится на тебя плевать. Словно ты вдруг пересекаешь невидимую черту невозврата.
Но где она пролегла, эта черта? В каком возрасте ты внезапно перестаешь иметь значимость? В четырнадцать? В восемнадцать? И разве ты не имеешь права тоже хотеть жить?..
Но Алина больше не злилась на безысходность и вселенскую несправедливость, эти чувства в ней давно перегорели. Она просто хотела прожить еще один день, одну неделю, а не писать слезливые письма в благотворительные фонды, где все только руками разводили:
«Она ведь не ребенок, у нас нет таких программ. Да и ее состояние уже...»
Все эти пустые фразы причиняли не меньшую боль, чем лекарства, которыми сдерживали ее болезнь, и сама болезнь, которой было наплевать на лекарства. Поэтому последние дни Алина просто лежала в своей постели и тоскливо смотрела в окно, жадно впитывая в себя спелые краски кровоточащей осени. И гадала, что произойдет первым: сдастся, покорится холодным объятиям смерти осень или же она сама?
К ней перестали приходить друзья, да и родители тоже устали — конечно, вслух они этого не говорили, но это было заметно по их безжизненным взглядам. Девушка их не винила — любой бы на их месте устал что физически, что морально.
На протяжении всего этого времени с ней оставался только ее пес: коричневый с охристой грудкой и животом, палевыми носочками на лапах, лохматыми ушами и темным носом. Помесь овчарки и табуретки, какая там порода! Алина нашла его на мусорнике, когда Гризли было всего две недели от роду; притащила домой — грязного, вонючего и обсиженного блохами; кормила из пипетки, баюкала на груди...
Гризли — потому что был таким же лохматым и бурым, как медведь, а еще потому, что как только перестал путаться в лапках, начал грызть все, что попадалось ему на пути. Зато вырос умным и верным псом, который ходил за Алиной без поводка, как без памяти влюбленный мальчишка.
Конечно, он не знал, что его хозяйка умирает, но что-то внутри его собачьего естества все понимало. Он клал голову девушке на живот и лежал так с ней весь день, с неохотой позволяя маме себя покормить. Раньше Алина находила силы с ним погулять возле дома, а сейчас с ним гуляли ее родители. Гризли осуществлял быстрый обход двора и тут же возвращался к своей Алине, неизменно укладываясь возле ее кровати.
Он и в больницу тоже рвался, скуля и завывая так, что на них постоянно ругались, но внутрь его все равно не пускали — как же, антисанитария! А когда Алину отпустили домой доживать, уже махнули рукой — хуже-то не будет. С Гризли девушке было почему-то легче, и боль отходила на второй план. Наверное, она и домой так рвалась по большему счету затем, чтобы встретиться наконец с единственной родственной душой, единственным, кто по-прежнему хотел ее видеть...
Это было так странно и так необъяснимо — они словно делили одну душу на двоих. Это был ее пес. Ее друг. Нет, даже больше, чем друг — их связывали незримые узы, вроде тех, что сшивают до самой смерти близнецов. Но разве возможно это объяснить тому, у кого никогда не было собаки?
Гризли тосковал и ничего не хотел, а Алина не могла ему все рассказать, не могла утешить, поэтому просто клала слабую руку на его влажный нос, а из окна на них лились потоки алого света, окрашивая и комнату, и Гризли, и ее пижаму — но только не руку, белую и неподвижную.
Пес тихонько поскуливал, и это было все, на что он был способен. Ах, он отдал бы все, лишь бы Алина поправилась! Он бы и сам умер, лишь бы она жила! Его нутро сводило от боли, которую он не мог ни объяснить, ни выразить так, чтобы хозяйка поняла. Это люди могли говорить, а он — только чувствовать. Гризли тоже знал, что умирает, он умирал вместе с девушкой, и с этой слепяще яркой осенью, которая была для него такой же серой, как и Алинина рука.
Он боялся даже заснуть, каждой клеточкой прислушиваясь к ее тихому прерывистому дыханию и теплу, что еще таила ее кисть. Ее запах — перемешавшийся с больничным, плохой запах, но такой родной; псу хотелось вдохнуть ее целиком и утонуть в этом аромате. Ток ее крови, как тиканье часов, отмеряющих последние мгновения жизни...
Он ощущал, как ее рука холодела, а кровь текла все медленнее; как успокаивалось дыхание, а запах приобретал новые оттенки, и сам задыхался. Из карих глаз потекли слезы — кто же знал, что и собаки тоже умеют плакать. Он этого не знал. Он и не плакал, просто все внутри него рвалось и кровоточило; он хотел выть до хрипоты, пока не лопнут легкие, и рвать зубами одеяло, пропитанное ее запахом, рвать и метать...
Ее пальцы стали совсем холодными, какие не могут быть у человека, и кисть соскользнула с собачьего носа. И тогда пес, захлебываясь, взвыл, пытаясь заглушить боль, сжигающую его изнутри:
«Нет, только не уходи, не уходи!..»
И вой его напоминал человеческий плач, такой жуткий, до мурашек, а в глазах стояли слезы, смешанные с медом осеннего заката.

Осень расползалась по улицам, пожирая сантиметр за сантиметром, как прожорливая ржавчина. Красное небо наложило на щеки нежные румяна, а в парке на дорожках лежали кружевные, как вытынанки, листья кленов, рябин и берез. Из продырявленных крон выглядывало пышущее белым золотом солнце, еще по-летнему яркое и теплое. На ветке ясеня пытались перекричать друг дружку две нарядные сойки в кирпично-рыжих комбинезончиках.
Наверное, все должно было выглядеть серым, но все равно было почему-то красным. Алина вдохнула носом сладкий, терпкий воздух, напоенный миллионами ароматов осени: листья, мокрый асфальт, паданка дикой яблони, машинные выхлопы и влажная беличья шерсть. Под ее мохнатыми, в палевых носочках лапами дорожка покрывалась мелкими точками дождя, а в лужах догорало, тлело лучиной алое сегодня.

[Наталья Владимировна]

21

СКАЗКА ПРО ЛИХОМАНКУ

Случилось это в деревне одной. Может скажете, что выдумка все, но кое-кто сказ этот слышал от бабки, а той ее бабка рассказывала. В те времена в лесах и болотах много чудного происходило. Вот и в тот год произошло.
Жил в той деревне парень молодой роста высокого, здоровья крепкого. Отец знатный охотник и рыбак был, да пропал когда Илье годков 10 было: ушел на рыбалку и домой не вернулся. Может медведь-шатун задавил, но поговаривали, что лобаста* под воду утащила. Так и не нашли. Только ведро карасей и осталось.
Матушка долго болела после этого, а через несколько лет и вовсе слегла. Что за болезнь, не знал никто. Бабка Праскоша, соседка Ильи, говорила, что сердечные хвори ногам ходить не дают. А соседи не особо-то спрашивали, кому дело есть до чужой беды, как из дома выходить перестала, так и забыли про нее.
Жили как-то и ладно, беды никому не доставляли. Илья не пил, не ругался, хозяйством занимался. Жизнь в трудах да заботах о матери проходила, другой жизни он не знал и кручиниться повода не было.
Был в той деревне и другой парень, Ильи погодка, холёный, румяный, кудри золотом подсвечены. На балалайке играл - у девок сердце замирало. Весельчак и балагур, Рюхой его кликали. Матушкой залюбленный, батюшкой избалованный, ни в чем отказа не знал.
Первые красавицы в деревне внимание Рюхи завоевать хотели. Все нос воротил: "Не по вашим меркам я!" Друзья за проделки его любили, да за медовку, которую от матушки таскали.
Уже год к теплу шёл, скоро жизнь в деревне забурлит, из изб на поля выплеснется. А пока кто лавку мастерит, кто корзины плетет, бабы ткут да девки прядут.
Рюха только не при деле. Тоска его заела на работу чужую смотреть, накинул свитку и со двора пошёл. Весеннее солнце силу свою уже набирает, птицы трели певучие затянули.
Лучами обласканный, присел на поваленное дерево на опушке и задремал. А во сне девица ему почудилась, бледнолицая, черноволосая, тонкая, как молодая осинка. Когда Рюха глаза открыл, солнце к закату уже клонилось. Зевнул, потянулся и по тропе домой двинулся.
Смотрит, а навстречу ему девушка, глаза черные, волосы длинные до пят. Точно из сна его вышла. Рюха так и обомлел, рот как рыба открывает, а слов нет.
- Вижу рад меня видеть, а слова все дома забыл, - рассмеялась девица.
Смеется, а сама красоту и ум Рюхи хвалит. Как от медовки, от слов её и красоты захмелел. А девица глазами-угольками взглянула и в лес убежала, но на прощанье поцеловала. Дыхание у молодца так и перехватило, сердце ухнуло и в живот камнем упало. Спохватился, окликнуть хотел, но следа ее даже на подтаявшем снегу не было.
Спал той ночью плохо, за грудь хватался, все девушка из леса ему снилась, за собой манила. На утро первым делом пошел друзьям хвастать, какую красавицу встретил, во всех красках расписывал. А друзья стояли разинув рты да слушали - княжна, не меньше. Разошлись по домам, завистью сердце полнится, и дом богаче всех у Рюхи, теперь ещё и на знатной девице женится.
Быстро вести по деревне разнеслись. Из уст в уста сказ о девице-красавице передавали. Баба Праскоша, соседка Ильи, только охала, да на все сплетни "тьфу" от нее и слышали.
Так тосковал по черноволосой своей Рюха, что слег. А потом и кое-кто из друзей его болеть стал. Слух по деревне пошел, что перед болезнью девицу в белом видели. Точь-в-точь невеста Рюхина. Испугался народ, двери на засовы закрыли и из дома не выходят. А кто смекалистее был, те табличку у дома повесили "Дома никого нет", а раз дома нет никого, то и приходить не к кому.
Уже и зима кончилась, время пахоты близится, а вся деревня в домах закрылась и на улицу ни ногой. Пошёл Илья к бабке Праскоше за советом. Она давно живёт, столько всего на своем веку повидала, посоветует как быть.
- Лихорадка к нам пожаловала. Видать хорошо ей тут. Метлой не прогонишь.
- Да кто ж такая Лихорадка эта? Может русалка какая? Так они просто с собой людей забирают, - удивился Илья, никогда прежде про Лихорадку не слышал. - Какая беда от девки-то?
Головой покачала бабушка и наказала поутру пойти травы живучки нарвать, пока роса на траве не высохла да петухи спят. И ни с кем на обратном пути не заговаривать. Хоть с русалкой, хоть с девкой.
Собрал травы Илюша, а как возвращаться нужно – видит, девушка навстречу ему, волосы длинные по ветру. Все слова ему говорила ласковые и под дерево звала с собой присесть отдохнуть. Молчал парень, как велено было, и не оборачивался до самого дому.
На следующее утро Праскоша наказала коры принести. Да не с простого дерева, а с того, где кукушка кукует. И если повстречает кого на обратном пути, не разговаривать.
Долго бродил Илья, пока дерево с кукушкой искал, солнце за горизонт опускаться начало. Вся деревня знает, как опасно в лесу в это время ходить: нечисть из нор своих выползает, всякое случится может. Так и отец Ильи пропал. Засиделся с удочкой - и поминай как звали. Нельзя Илье вот так сгинуть. Мать его дома дожидается, да и Рюхе помочь от хвори излечиться нужно, коль в силах это.
Собрал коры, а на обратном пути снова девушку встретил. Она и улыбалась и Илью расхваливала, но про наказ бабки парень хорошо помнил, не заговорил.
Разозлилась девка, закричала страшным голосом, аж мураши по коже размером с мышь побежали. Волосы дыбом, глаза горят, как пламя адское, лицо сморщилось - не старуха даже, а смерть сама!
“Ну и невеста, - подумал Илья. - С такой разве только медведей пугать ходить”. А у самого поджилки трясутся. Хоть и страшно, а надо что велено сделать - кору для снадобья принести. Бежал до дома, только пятки сверкали.
На третий день снова к бабке пошел. Дала она ему хлеб с солью и велела на дорогу к лесу идти, там все оставить и слова сказать: "Матушка-лихорадушка, на тебе хлеб-соль, а больше с меня ничего не спрашивай!" И на четыре стороны поклониться.
- Так она ж меня на куски порвет, Лихорадка эта! - испугался Илья. - Видал я ее истинное лицо, вовек не забыть.
- Нечего тебе бояться. Не по твою душу она тут. Иди и сделай, как я велела.
Сама снадобье из коры и травы живучки приготовила и по болеющим понесла.
Сделал все Илья, как бабка учила. Домой почти бегом бежал, все ему позади шаги чудились.
А через неделю все из домов повыходили. Хворь ушла, жизнь наладилась.
Говорят, девку с волосами до пят в соседней деревне видели. Старики её Ворогушей звали или Лихоманкой. А ещё говорили, что кто вином упивается и блуд творит, тот ей и угодник, того она и мучит. А другим нестрашна.

*Лобаста — считавшаяся наиболее опасной для человека русалка, живущая в камышах. Лобаста представлялась в виде огромной, ростом с большую осину, старухи-утопленницы с белым телом и красными когтями.

[Наталья Владимировна]

22

ДОМОВОЙ

Домовой Яшка проснулся сегодня в чрезвычайно хорошем расположении духа. Причин расстраиваться вообще не было: погода обещала быть превосходнейшей, на столе стоял кувшин с молоком, пахло свежевыпеченными мятными пряниками. А у хозяина Тимофея сегодня выходной – значит, идем на рыбалку!!!!! Почему идем? Да потому что Яшка тоже обожал рыбалку. Ему нравилось все! Ну что может быть лучше, чем встать на утренней зорьке, идти по узкой тропе и босыми ногами приминать росистую траву, чихнуть от попавшего в ноздри запаха сосны и с улыбкой наблюдать, как хозяин, озираясь по сторонам, сдвинет на лоб кепку , почешет затылок , пожмет плечами и со словами: «Почудилось таки»- и пойдет дальше. Но больше всего ему нравилось слушать как Тимофей поет . Голос у него тихий, протяжный, но какой- то молодецкой удалью наполнялось сердце домового, когда слышал: «Ох ты степь широкая, степь раздольная….». Так и хотелось раскинуть широко руки, запрокинуть голову и подхватить песню. Но, увы . Если хозяин еще и невидимый голос услышит, - точно кондрашка хватит. А Яшка этого не хотел – любил своего хозяина, да и хозяйку, потому как добрые они и ласковые, да и детвора приветливая и не ленивая. Хорошо Яшке у них живется - сытно и тепло. Потому и за хозяйством Яшка присматривает и днем, и ночью . Лес рядом, может волк или медведь скотину заломать , аль хворь какая-Яшка тут как тут, постучит своим посохом, похлопает в ладоши , все и проходит. Хозяева промеж собой поговаривают о домовом, благодарят за помощь. Ему и приятно жить в доме, где чтут домового.
С косьбы, громко между собой что – то обсуждая, возвращались косари. Поздоровались с Тимофеем. Поговорили про знатную траву на лугах- будет чем скотине зимой брюхо набить, а значит и молочко в доме будет. Сена так много, что придется просить председателя трактором вывезти. Трактор в селе – то один пока. Вот токмо лишь бы дождь не пошел – сгниет .
Не пойдет дождь, подумал Яшка, -он знал , когда надо идти дождю , а когда солнышку печь . И Тимофей, словно услышав мысли домового, повторил «Не пойдет, не должон быть .» На том и разошлись.
Потом по дороге встретили грибников. Почти у всех лукошки полные. А у соседского мальчишки Федотки- пустое, только на дне пару маленьких груздей лежит. Небось, набрал опять одних мухоморов (потому как красивые), вот старшие ребята и выкинули плохой гриб. Придет домой зареванный и получит от батюшки выговор. Но зато Федотка лучше всех на гармошке играет, душевно, а Яшка любил слушать гармонь и благодарил гармониста по – своему. Коровы с пастбища у Федотки всегда сытые приходили, с полным выменем молока. И невдомек никому, что это Яшка посохом своим стукнул, вот травка – то и набралась и соку, и сил.
Ну вот, наконец- то и речка. Красавица - реченька. А вода в ней - чистый хрусталь! Яшка приотстал немного от Тимофея, что бы зачерпнуть водицы, да умыться - жарко становится.
А травы, травы вокруг – по пояс. Не травы, а чудо чудное и диво дивное. На Ивана – Купала деревенские девчата таких роскошных венков наплели, да по воде пускали. А одна шутница пустила, да приговаривала: «Уж больно наш домовой помощник хороший, да заботливый - ему бы пару, чтоб не вздумал от нас уйти. » Улыбнулся Яшка на те слова, да и перехватил выше по воде венок. Повесил у себя на чердаке. Как завьюжит, будет глядеть на него и лето вспомнить. У Яшки на чердаке много чего интересного. Но больше всего он дорожил красками и кистью. Уж очень он до рисования был способен. И картины у него получались все такие веселые, как и сам домовой: на одной - поле все в цветах, на другой - березки да ромашки. И на каждой рисовал он яркое, теплое солнце.
Тимофей уже расставил удочки и прилег, задвинув кепку на глаза. Возле удочек, почти у кромки воды сидел их хромоногий кот Васька. Вот хитрюга, пробрался за ними опять - таки незаметно. Знает – первая рыбка – всегда его. Кот, почуяв приближение домового, слегка ощетинился. Но делал он лениво и неохотно, так, по службе, потому как с Яшкой у них установились товарищеские отношения. Яшка сел рядом с котом, опустив ноги в воду, благо - хозяин задремал. Он бы и так ничего не увидел, но осторожность никогда не помешает. Они молчали, а им и не надо было говорить- каждый мысленно понимал другого. Васька рассказывал о своих ночных приключениях , о знакомых деревенских котах, и о том, что в соседней деревне, где живет семья брата Тимофея, заболел сильно ребенок. Доктора помочь ничем не могу. Чахнет дитя на глазах. Хотя брат у Тимофея больно сердитый и не раз гонял его веником, а хозяйка никогда кусочка пирожка не кинула, дитя жалко.
-Злые они,- сказал Яшка. Вот дети у них и болеют.
- Ну, тогда так им и надо, буркнул кот.
Негодованию домового не было предела.
-Что значит так и надо? И как язык- то у тебя повернулся? Ишь ты, так им и надо! Идем, никуда не денется твоя рыба!
И ничего уже не радовало Яшку - ни синь небес, ни разнотравье, ни даже любимая береза. Дорога была не близкой, Кот долго молчал, только подергивающийся хвост трубой, говорил о его решительном несогласии и нервах.
-Я знаю, Яшка, ты домовой, ты помогать должен. Но люди разные, больше или злые, или ленивые. По избе сразу судить можно о хозяевах. Одна и побелена да цветы под окнами, да лавочка у крыльца, да на подоконнике крынки с молоком со сливками сверху( кот проглотил слюну). А у другого забор выше окон, собака злая, а во дворе никогда цветочка не увидишь, потому как по их разумению пользы от цветов никакой. Все кругом картошкой, да капустой, да капканов наставят в кладовой, как на медведей. А потом честные коты лапы там ломают.
-А чего это честные коты по чужим кладовым лазают – откликнулся Яшка.Честные коты пусть дома мышей ловят , вот хозяйка и молока нальет , и пирожком поделится, и хозяин не станет веником гонять.
На что кот фыркнул и ничего не ответил. А Яшка продолжал.
-Люди- то они разные, да все в них намешано и хорошее, и плохое. Только знай, в том доме, что всегда ухожен да убран, где не болеют, да не ссорятся, не просто добрые люди живут - там домовой хороший хозяин. А у Кирилла- брата Тимофея, домовой видно не задерживается , а то и вовсе нет.
-Ну что ты мне тут все людям дифирамбы поешь (кот Васька любил в споре ввернуть умное словцо), ничего в них не намешано – или злой, или хороший. И все! Этот малой, что болеет, сколько камней в меня кинул! А ты видел его рогатку? С нее медведя можно прибить, а не то что кота. И где в нем доброта? Ну чего ты так на меня смотришь? Ну да, камнем так ни разу и не попал, но ведь кидал! И рогаткой не стрелял, но ведь мог! Подумаешь,- лапу мне перемотал (увидев укоризненный взгляд Яшки), добавил, гуся от меня прогнал. Но ведь как долго собирался,- он заклевать мог меня за это время.
-И как это гусь на дереве тебя заклевать мог? - усмехнулся Яшка. Ты это зря, мальчонка, как мальчонка.
Дальше шли молча. Полуденное солнце пробиралось сквозь листву веселыми огоньками. В воздухе стоял шум от щебетанья птиц. Легкий ветерок шевелил листву, под ногами потрескивали сухие ветки. Но вот постепенно лес редел, птиц в воздухе становилось все меньше, тропинка то появлялась, то исчезала. Из-за бугра показался приземистый охотничий домик, доносился запах костра и жареного мяса. Васька поднял голову, вытянул шею, принюхался и рванул в сторону домика.
-Стой, куда ты! Там собаки!- Но Ваську было не остановить. Вскоре Яшка наблюдал такую картину: на крыше невысокого сарая стоял весь ощетинившись, с куском мяса во рту Васька, а внизу, негодуя от такой кошачьей наглости, неистовствовали три собаки. Они громко лаяли, подпрыгивали, пытаясь достать кота. Но все понимали - не достанут. Понимал это и Васька. Поэтому по-кошачьи нагло улыбнувшись, положил мясо на крышу и принялся грызть украденный кусок. Яков знал, что коту ничего не угрожает, и все же собрался уже вмешаться. Васька смотрел на приближающегося Якова. Собаки просто бесновались, но почувствовав домового, заметались, повизгивая. На шум из дому вышел молодой охотник, прогнал собак, удивился появлению кота, похвалил его за смелость и погладил.
-Ишь, какой ты, смелый, однако. Ешь, ешь. Откуда ты тут - заблудился, аль дикий? А рыжий – то ты какой, чисто солнышко. Заберу - ка я тебя с собой. Вот дочурка обрадуется. Любит она разных животинок.
Это было полной неожиданностью и не входило в их планы. Поэтому Васька пошел на крайние меры и просто укусил протянутую руку.
-Да ладно тебе, не хочешь - не надо. Волю любишь? Воля - это хорошо, сказал молодой охотник и пошел в сторону дома, позвав с собой собак.
-Эх ты, друг называется, – выговаривал Васька в дороге. Они меня чуть не загрызли, а ты клюкой- то своей стукнуть о землю не торопился. Брел бы сейчас один, без Васеньки.
Яшка усмехнулся, погладил бороду, и добродушно глядя на бурчащего кота , сказал.
-Ничего с тобой не случится, ни сегодня, ни завтра, ни потом - не бранись. А вот красть – не хорошо. Ты вот что про охотника скажешь? Ты у него мясо украл, за руку укусил, а он тебя все равно приветил, пожалел.
-Не знаю, не знаю, все это как- то чудно. Одичал видно бедный, давно людей не видел, собаки вокруг да медведи. А я о доме напомнил,- вот и рад коту.
-Ой, не лукавь, Васька, признавайся,- ведь охотник – то, добрый? - домовой скорее утверждал, чем спрашивал.
-Хватит разговоры разговаривать, вот уже хутор виднеется.
И правда, в лучах уходящего солнца виднелась деревянная изба, кровля которого была глиносоломенной, резные окна придавали тяжелому дому какой- то воздушности и вызывали доверие, но высокий забор словно предупреждал путника – «не суйся без спросу». Может для кого- то забор и был преградой, только не для Васьки и домового Яшки. Уже через мгновение Яшка был в комнате у больного ребенка. У изголовья сидела бледная заплаканная женщина и держала горячую ручку малыша. Дитя металось и что – то бессвязно говорило в бреду. Предательские синие круги под глазами говорили, как измучен ребенок. Яшка с Васькой переглянулись. Что за взгляд был у кота: растерянный, жалостливый, просящий. Домовой положил руку на лоб женщине, та подняла голову, оглянулась, но дремота овладела ею и она уснула. Потом подошел к малышу, подул на него. В комнате вдруг потемнело, появился загадочный фиолетовый свет, в воздухе начали летать различные предметы, все кружилось, сверкало, у Васьки, следившим за летающими предметами, пошла кругом голова и он растянулся на полу, но его подхватило что – то очень теплое, положило на что- то мягкое и очень уютное. Кот принюхался - в воздухе витал аромат молока, мяты и еще чего – то непонятного, но такого прекрасного запаха! На него посыпались какие- то листья, он их сбрасывал с себя, листья почему- то превращались в льдинки, но не холодные, не ледяные. Они собирались в спираль, поднимались все выше, того и гляди они сольются вместе и ринутся вниз. Кот ничего не понимал и на всякий случай зажмурился. Что – то нежное и мягкое коснулось его перепуганной мордашки, это заставило Ваську приоткрыть один глаз. В избе было светло, все стояло на своих местах, женщина все еще спокойно спала. Он сам лежал на постели у малыша, который успокоился, перевернулся на бок и положив ладошки под розовую щеку, смотрел на Яшку: «Деда!»
Трудно передать с каким восторгом и восхищением смотрел Васька на своего друга, держащего в руках невесть откуда взявшуюся тарелку молочной каши. Яшка присел на табурет возле кровати, и стал тихо напевать какую – то песню. Слова угадывались с трудом. Разве что несколько:
Ой ты, дитятко мало,
Что же ты занемогло.
Я твою печаль беду
В темны воды уведу.
Дальше было совсем непонятно, но Васька и не прислушивался. Любовался, как ложку за ложкой уплетало дитя кашу. Видно, вкусная каша. Оставили бы ему чуток, хоть на пробу.
Наевшись, мальчонка потрогал домового за бороду, улыбнулся ему, зевнул и, уютно устроившись на подушках, засопел - уснул.
Васька тоже почувствовал, что устал, собрался было прыгнуть на кровать, свернуться клубочком, и понежиться. Но Яшка отрицательно покачал головой, перекинул свою котомку через плечи. Взял кота на руки и тут опять началось что – то чудное: домовой закрутился, завертелся, изба, словно зашаталась и постепенно стала исчезать,- все расплывалось, словно размываемая водой картина, краски смешивались и становились все бледнее и бледнее. Кот уже привычно закрыл глаза.
-Вот мы и на месте - услышал он голос Якова.
Они оба стояли на берегу реки, Тимофей собирал удочки, собираясь уходить, неподалеку в ведре плескалась пойманная рыба.
Васька с возмущенным видом спрыгнул с рук .
-И чё? Можно было так передвигаться? И почему мы шли пешком, подвергая меня опасности? Он спрашивал, но не ждал ответа , так как его внимание привлекло ведро с рыбой. Тимофей, заприметив кота. Пожурил,- дескать, ты где пропадал целый день? Но достал из ведерка карасика и бросил на траву.
-Ешь, бродяга. Любишь рыбку. Да никто не отберет, чего так рычишь, словно тигра. Придем домой, щиповкой тебя побалую. Вона сколько мелкоты наловилось.
Все дружно зашали домой. Впереди шел Тимофей, за ним сытый и довольный кот Васька, замыкал строй невидимый, но всегда находящийся рядом домовой Яшка. Вдруг Тимофей споткнулся на ровном месте, словно за корягу зацепился.
-Тьфу ты,- выругался он, глядя на оторванный каблук на правом сапоге. Теперь чинить придется. Как так? Споткнуться на ровном месте!
И только Яшка знал, что впереди на тропинке, свернувшись колечком, лежит гадюка. От шума она проснулась и поползла в сторону - путь был свободен. Больше приключений не было и через малое время они были дома. Запах вкусно свежевыпеченных пирогов разносился по двору. Ох и знатные пироги пекла Дуняша: и с вишней, и с ежевикой, с мясом. Но больше всего Яшке нравились с капустой. Дуняша словно догадывалась и, отдавая дань традициям, оставляла на столе всегда пару пирогов.
-Домовому - батюшке приговаривала она. Посему неудивительно было, что выпечка у нее никогда не пригорала, была пышной, да вкусной.
На столе стояла крынка с парным, еще теплым молоком и высокая горка блинов. Возле печки на полу блюдечко, полное молока- для Васьки, который как только пришли, пошел с Яковом обходить хозяйство. Надо ведь посмотреть, все ли в порядке, все ли на месте. А потом, после хозяев можно и в баньку. Нет, кот не любил воду. Он вообще всегда возмущался – можно ведь и лапой умыться. А в бане вообще жарко, мокро, еще и веником стегают.
-Ах ты, лес дремучий,- добродушно выговаривал ему Яшка. Не стегают, а болезни выгоняют, да здоровье добавляют. Который день паришься, тот день не старишься. Березовый веничек как распаришь, да похлещешь себя, а потом водичкой холодной, да опять веничком. А потом чайку горячего травяного, да с медом. Вот тут жизнь и играет разными красками.
На что Васька несогласно фыркал и если бы мог, пожал плечами. Поэтому ему пришлось только довольствоваться тем, что взобраться на забор , всем видом показывая полное равнодушие к такому непонятному для него удовольствию и с преувеличенным вниманием рассматривать закат . Ночь постепенно вступала в свои права : небо окрасилось в золотистый цвет , по небу бежали розовые облака ,в воздухе слышен был треск светлячков, на ставке вечернюю перекличку устроили лягушки, лес , недавно еще такой близкий и шумный притих, становился, словно дальше и темнее, где- то закричал филин. Все это так завораживало. Васька любил за это ночь, любил еще и потому, что знал,- скоро усядутся они с Яшкой в укромном месте на чердаке, будут вспоминать сегодняшний день, решат, чем займутся завтра и слушать сказки. Никто лучше его друга домового Яшки не умеет сказывать сказки. А вот и Яшка из баньки идет в новой рубашке. Кот запрыгнул ему на руки и два друга, рыжий кот и домовой, молча стали подниматься на чердак. Ведь мы же знаем - им и не надо было говорить вслух, они и так понимали друг друга.

[Наталья Владимировна]

23

ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ РИХАРДА ПЁЛЯ

Рихард Пёль, внук знаменитого Вильгельма и сын не менее знаменитого отца, не находил себе места в Санкт-Петербурге. Пребывая в тени успешных и прославленных родственников, юноша грезил о свершениях и почестях. Больше всего он тяготел к алхимии, ради которой его дед, Вильгельм Пёль, аптекарь и поставщик Императорского Двора, оставил прибыльный бизнес и уединился в подвалах Аптекарского Переулка, не допуская к себе даже любимых внуков. Даже поиск дверей, ведущих в алхимическую лабораторию, находился под запретом.
В тот рубежный 1900 год, когда в календаре появились два грозных нуля, все бредили чудесами и говорили о мистических и страшных предзнаменованиях. В Санкт-Петербурге появилось немыслимое количество магов и чародеев, чревовещателей и гадалок. Даже юродивые стали бормотать странные заклинания на арамейском вместо привычной молитвы «Благодарни суще недостойнии раби Твои». Как только апрель слизал последние островки снега, Рихард Пёль собрался в Прагу. Его не стали отговаривать от путешествия. Отец был занят делом: выгодные контракты, новая линия производства ампул, свадьба дочери. Братья Рихарда во всём были подспорьем отцу. Ощущая себе отрезанным ломтём, никогда не чувствовавший интереса к коммерции, Рихард захотел получить благословение на поездку от деда.
Вильгельм Пёль выслушал неясные идеи внука, но поддержать их отказался. Вопреки досужим домыслам об открытии философского камня и мистическом происхождении богатства плеяды аптекарей Пёлей, восьмидесятилетний Пёль был человеком весьма практическим. Он хмыкнул, что добрых пятьдесят лёт жизни, отданных алхимии, вознаградили его подагрой и ломотой в пояснице, а также потерей зрения в сырых и тёмных подвалах. Тем не менее, денег на поездку юноше дал.
Прага не удивила юного Рихарда. Те же кариатиды и львы, те же святые страдальцы на фасадах соборов. Стремящиеся вверх остроконечные крыши и башенки - как в тех местах Санкт-Петербурга, которые любила посещать лютеранская семья Пёлей. Рихард укрепился в мысли о неслучайности приезда. Где же мог поселиться юноша, тайно поклонявшийся запретной науке алхимии? Разумеется, он стремился в дом Фауста. Вот где тайна богатства, тайна усовершенствования человека, вот где сокрыт эликсир вечной жизни!
Рихард Пёль пересёк Карлову Площадь и быстро нашёл мистический особняк, который при свете дня оказался принадлежащим сыну Якоба Коппа доходным домом, приносившим, впрочем, скудный доход. Мало кто отваживался останавливаться в месте с дурной славой, да ещё по соседству с костёлом Святого Яна Непомуцкого. Одни побаивались дыры в потолке, уносившей жизни грешников, другие — заунывных служб по усопшим от неизвестного мора, пронёсшегося по Праге.
Рихард Пёль был не из робкого десятка, он расплатился за номер, который оказался пустоватой комнатой с окрашенными в больничный белый цвет стенами и потолком-куполом, напоминавшим свод придела церкви. До поздней ночи юноша успел осмотреть особняк и двор, куда смотрели два окна его комнаты. Ничего интересного для себя Рихард не обнаружил, кроме знаменитой залы с дырой в потолке и крыше, и хотя Рихард не собирался дёшево расставаться с жизнью, он верил, что безоружен перед тёмными силами, поэтому осмотрел залу днём, вместе с потоком туристов.
Оставшись в одиночестве, Рихард поужинал холодным - курятиной и двумя яблоками и собрался готовиться ко сну, как в его комнату постучали. На пороге оказался одетый в тёплую шерстяную сутану и биретту священник, уже немолодой и с седыми висками. Рихард, растерявшись, поклонился и поцеловал пахнущую мылом шершавую руку вошедшего.
— Здесь давно никто не останавливался, и потому мне, Карелу Яэнегу, вдвойне приятно встретить католика, - сказал после короткого приветствия священник.
— Лютеранина, — поправил его Рихард, смутившись.
— Христос наш единый пастырь, а религия имеет целью преобразование человеческой души из греховного вместилища в сосуд милости, — примирительно ответил священник и сел на предложенный стул, единственный в комнате. — Как вам Прага?
— Я ещё не успел её осмотреть, весь день потратил на Дом Фауста.
— Понимаю, понимаю, — закивал головой священник, — я и сам живу здесь, а всех тайн этого места не знаю. Очень удобное соседство с храмом. Но вам, с вашими мечтами об алхимии, навряд ли будет понятно, что Дом Фауста нынче не место мятежа духа, но место его покоя.
Рихард посмотрел с подозрением на священника, но тот лишь безмятежно улыбался.
— Откуда вам известны мои намерения? — осторожно спросил Рихард.
— Я повидал таких юношей немало, все их намерения написаны на лице. Я предрекаю, что алхимиком вам не стать, но особая роль в истории вам уготована.
Священник распрощался с Рихардом, оставив его в полной убеждённости в том, что через туман загадочности проглядывает обычное сумасшествие.
Как бы то ни было, но проведённую Рихардом неделю в Праге трудно было назвать плодотворной. Как и все туристы, он осмотрел Тынский храм и Пражские куранты, прикоснулся к постаментам бесстрастных барочных статуй Карлова моста, побродил по недавно открытому Историческому музею. Ночами Рихард тайно выходил из своей комнаты и, крадучись, пробирался в залу с дырой в потолке. Он пытался поймать определённый ракурс движения лунных лучей, которые могли бы открыть тайные алхимические письмена на стенах и полу. Один раз Рихард даже капнул крови из порезанного пальца на пол залы, считая, что её животворная сила в полнолуние откроет какие-то секреты. Он прощупал миллиметр за миллиметром стены залы в поисках щели, чтобы обнаружить потайную дверь. Однажды его застиг Карел Яэниг и беспощадно высмеял. В свою защиту Рихард запальчиво сообщил историю удачных алхимических опытов деда, рассказал о башне грифонов, но Карел лишь покачал головой и призвал образумиться.
С огорчением от бесплодных поисков Рихард решил вернуться в Санкт-Петербург. А через тринадцать лет он получил письмо от человека, которого совсем забыл в суматохе окаянных дней и пожарище первой революции. Письмо пришло в аптеку Пёля, адрес которой Карел Яэниг узнал без труда. «Милый юноша, вы покинули Прагу с горечью в душе, но согласитесь, что алхимия не стала в итоге смыслом вашей жизни. Теперь вам должны быть смешны ваши полудетские мечтания. Приезжайте снова в Прагу и как можно скорее, вы найдёте меня в том же загадочном доме, которому суждено стать моей могилой». Рихард несколько раз перечитал письмо, хотя уже принял решение о поездке. Он и сам не мог окончательно определиться, что его влекло в Прагу: нераскрытая тайна Дома Фауста или таинственный призыв священника, который хотел сообщить особенный секрет.
Несмотря на сложности с выездом, Рихарду удалось уже через два дня покинуть Санкт-Петербург. Он использовал семейные связи, предполагая, что дело не терпит отлагательств. В лихорадочном волнении, не обращая внимания на уговоры сестры и насмешки удачливых братьев, он примчался по зову полузнакомого католического священника в преддверии нового года. Прага сверкала и шумела, в её яркой суете всё ещё были слышны отголоски Рождества. Рихард заглянул на Вацлавскую площадь, где совсем недавно воздвигли памятник Патрону Чехии - Святому Вацлаву — и сразу же получил в подарок от какой-то розовощёкой красавицы бумажную гирлянду, раскрашенную под ёлочную.
В сумбурном состоянии мыслей и духа, Рихард явился в Дом Фауста. Многолетнее запустение неприятно удивило Пёля. Даже праздник, раскрасивший всё вокруг, не коснулся этого мрачного места. Стены огромной комнаты, служившей священнику последним пристанищем, кто-то окрасил в чёрный цвет, в углу на тёмном алтаре у деревянной фигурки Девы Марии горели семь свечей. В другом углу колыхался полотняный занавес, загораживавший треть комнаты. Спальня священника была завалена разным хламом: тюки с одеждой, напольные вазы и урны, подсвечники с огарками, всюду невероятное количество книг. Мрачность обстановки усугублялась духотой, пыль и запахом тлена. Состарившийся, высохший от неведомой хвори, и от того почти не узнаваемый внешне, Карел Яэниг ждал Рихарда в постели. С полувзгляда было ясно, что дни Карела сочтены.
«Мой мальчик, ты стал совсем взрослым, готовым к миссии», — прокашлял старый священник.
Рихард присел на низенький стульчик рядом с постелью, приготовившись выслушать откровения умирающего. Он почти не сомневался в том, что Карел Яэниг, прожив полжизни в самом мистическом месте Праги, тайно изучал алхимию и выбрал его, Рихарда Пёля, в качестве преемника мудрости. Карел начал пространный монолог о душах усопших грешников, коих он исповедовал перед кончиной. Рихард терпеливо ждал, когда же Карел перейдёт к главному: передаче магической формулы, с помощью которой можно повелевать душами людей и всем сущим, но священник не торопился. Он повёл рассказ о своей коллекции, состоявшей из вещей, которые для его прихожан были последними в жизни. Собрав таких вещей не много, не мало, а девятьсот девяносто девять штук, он выявил закономерность, которую решился сообщить Рихарду.
«Вещи ни черта не стоят, мой мальчик, нам только кажется, что в них вся наша жизнь. Мы окружаем себя вещами, которые не имеют ни малейшей ценности. Мы покупаем их, но на самом деле они покупают нас. Мы тратим на вещи самый распоследний грош, но на пороге смерти не можем купить ни одного дня жизни. Распродай всё, что имеешь, и твой капитал никому не понадобится - ни на небесах, ни в преисподней».
Помолчав, священник продолжил: «Нашёл ли ты счастье, мой мальчик, в наследстве своего деда, в пышном убранстве подаренного тебе дома? В таинственных записях о преобразовании меди и олова в золото и платину? Спокойно ли тебе? Смирен ли твой дух?»
В темноте Рихард покачал головой и вздохнул, но Карел Яинег его понял.
«Скоро придёт мой последний час, и я прошу выполнить моё завещание. Пусть меня похоронят лицом вниз, я не хочу смотреть на скверну людскую после смерти. Я видел достаточно лживых лиц и ликов. Мой катафалк пусть тащат четыре вола. Сила этого тупого и бессловесного животного нам всем напомнит, что как бы мы ни были крепки, а хватит силы земной только на тягло. Мы не можем бросать Богу вызов ни при жизни, ни у врат вечности».
Рихард всё ждал, не в силах поверить, что он примчался издалека ради выспренних речей умалишённого старика. Но Карел молчал, лишь свечи трещали у самодельного алтаря. В неистовой злобе Рихард вскочил со своей скамеечки и принялся метаться по комнате, швыряя и пиная сложенные как попало вещи старика. И безумный хохот священника сопровождал его повсюду. Немало потрудившись, Рихард сорвал занавесь в углу, и его взору предстала виселица. Вид мощного деревянного сооружения охладил его ярость. В изумлении Рихард смотрел на виселицу и думал о том, как далеко зашёл священник в своём поиске бога в человеке. «Еретиков и алхимиков сжигали на кострах, вешали на городских площадях, но их век от веку не становилось меньше, — проскрипел из своего угла Карел, — Мой мальчик, я бы не хотел, чтобы эта виселица стала последним, что ты увидишь на белом свете. А впереди через каких-то двадцать пять лет по всей Чехии будут стоять такие виселицы, и виновны в этом будут твои сородичи, германцы, одержимые идеей исправления человеческих душ. А теперь иди сюда, мой мальчик, я расскажу тебе тайну, ради которой ты приехал».

***
Рихарду было не суждено узнать, правдивы ли слова Карела о виселицах, казавшиеся ему тогда безумными. Он не исполнил завещания Карела об организации похорон, не узнал секрета вечного счастья преображённой души и не прикоснулся к чернокнижию. Он запомнился организацией бесплатного госпиталя в аптеке деда на Васильевском острове, куда буквально через год стали привозить раненых с фронта. И кто знает, что помогало бойцам выживать в стенах бывшей аптеки - умение врачей или волшебные снадобья Пёля, который, возможно, привёз тайну философского камня из старой Праги.

[Наталья Владимировна]

24

СВЯЗЬ

Пролог

Из дневника Билла Хоупа

«Какая же странная вещь воспоминания. Одни из них могут сделать тебя счастливее и поднять настроение даже в самый тяжелый жизненный период. Другие же, наоборот, словно паразиты, точат, жрут изнутри, оставляя кровоточащие незаживающие язвы, которые люди имеют обыкновение не оставлять в покое, а периодически расчесывать. Из них, словно гной из зараженной гангреной раны, вытекают наши слабости, душевная боль, комплексы, чувства неполноценности. Как следствие, человек становиться негативным, неполноценным, с разрушенным или трансформированным «Я».
Меня зовут Билл Хоуп и я помню все, будто это было вчера.
Я рано потерял родителей. Мать умерла вскоре после моего рождения от сердечной недостаточности, поэтому я совсем не знал ее, а отца я не видел вовсе, когда я родился он давно покинул нашу семью. Я жил со старшим братом, который так много работал, что я почти не видел его. Так что рос я сам по себе, но был прилежным учеником, потому что знал, что брат пашет как лошадь не только для того, чтобы прокормить нас, но и для моего дальнейшего обучения, поэтому я не мог пустить его старания псу под хвост и усердно занимался. Конечно, мне не хватало родительской любви и внимания, но я не сетовал на судьбу и быстро приучился к самостоятельности. Иногда нам с братом даже удавалось поговорить о чем-то, если он приходил домой пораньше, а не как обычно за полночь.
Все началось ранней осенью. Стоял нехарактерный для того времени года холод, который можно встретить только в Аду. Не знаю, почему люди решили, что там должно быть непременно жарко. Лично я считаю, что там царит вечная мерзлота, но все это понятия субъективные и каждому из нас уготован свой личный Ад,
Холод этот был похож на смерть. Он был осязаемым, чувствовался на подсознательном уровне, но пробирал до костей на вполне материальном. Идя по улице, можно было увидеть как люди, укутанные в свои теплые куртки и замотанные, чуть ли не до глаз, в шарфы начинали ежиться и кряхтеть, будто что-то неприятное прошло рядом с ними, дотронулось, пробив брешь в их тщетных попытках утеплиться, до самого сердца, которое на секунду замерло, словно чем-то ошарашенное, а потом снова принялось разгонять горячую кровь по венам.
Осень – самое подходящее время года для всего странного, необъяснимого и жуткого. Именно в это время вся флора и фауна готовится к прикосновению ледяных щупалец зимы. Все будто умирает, чтобы весной, как птица Феникс, возродиться из пепла.
Осенью, в нашем маленьком провинциальном городке, каких несметное количество во всем мире, стали пропадать люди. Они исчезали буквально в одночасье и без объяснимых причин. Вот только вчера ты разговаривал с госпожой Н, а завтра ее уже не было, хотя раньше она ежедневно совершала свой вечерний променад в одно и то же время и мы неизменно здоровались, проходя мимо друг друга. Когда же я, обеспокоившись, начал задавать вопросы другим людям, все только пожимали плечами и делали вид, будто никакой госпожи Н и не существовало вовсе. Меня это настораживало, но другим не было никакого дела до этого, и я забывал, потому что в конце концов, ее могли забрать уже повзрослевшие дети или внуки в большой город, где жили сами.
Казалось бы, что удивительного в пропаже одного пожилого человека, который мог попросту переехать? Действительно, ничего, если бы за ту осень не пропало бы свыше 50 человек, а для небольшого городска эта цифра должна была вызвать как минимум озабоченность. Поначалу пропадали одинокие люди, до которых никому не было дела, а потом стали бесследно исчезать люди независимо от возраста, пола и социальной принадлежности.
Но больше всего меня поражало то, что никому, кроме меня не было до этого особого дела. Конечно, на первых порах, проводились какие-то розыскные мероприятия, но не обнаружив ничего, все будто бы успокаивались и делали вид, что пропавшего члена семьи и не существовало вовсе. Разительные перемены произошли и среди жителей городка. Из улыбчивых и доброжелательных, люди стали хмурыми, замкнутыми и вели себя так, будто они знают какую-то страшную тайну, которую не расскажут никому и никогда.
Лично меня возмущало как можно вести себя будто бы все нормально, когда твой близкий человек растворился в воздухе? Как мне удалось узнать, буквально выпытав подробный рассказ от одного моего одноклассника, исчезновение его отца произошло ночью. Он встал посреди ночи, будто бы утолить жажду или справить нужду, но по неизвестно причине, заплутав, так и не вернулся в свою уютную теплую постель. И никаких следов. Был и не стало.
Вся эта напряженная атмосфера в связи с исчезновениями настолько меня угнетала, что я решил обсудить ее с братом. На что он мне сказал тогда, что людям на самом деле не все равно. Они все чувствуют и замечают, но бояться, поэтому молчат и делают вид, что все нормально, потому что иного выхода у них нет. Кто бы тогда знал, что этот разговор был последний в нашей жизни. Через пару дней мой брат пропал и я остался совсем один, боясь, что возможно следующим окажусь и я.»
***
Билл открыл глаза посреди ночи, словно повинуясь внезапному порыву. Прошел ровно год с тех пор как начались загадочные события. Пропажи людей до сих пор мучили Билла, но он не находил ответов на свои вопросы. Внезапно он услышал какой-то посторонний звук, будто бы кто-то, помимо него, находился в доме. Первая мысль была, что его хотят ограбить, но он тут же отмел ее как маловероятную. Жил он очень скромно и брать у него, по сути, было нечего. Тогда что же?
Очень аккуратно встав с кровати, парень начал красться на звуки возни, которые доносились с кухни. Подумав, что возможно, ему придется защищаться, Билл решил прихватить с собой весло, стоявшее в его комнате. Раньше они с братом занимались греблей и часто сплавлялись по реке, которая текла вблизи их городка. Тогда Билл был еще совсем мальчонкой, но каждый раз с удовольствием проделывал весь нелегкий путь на байдарке.
Звуки раздавались со стороны кухни и он, стараясь не издать ни единого звука, медленно пробирался в полной темноте. Достигнув цели, парень увидел открытый холодильник и человека, который остервенело что-то там искал, издавая странные нечленораздельные звуки. Пренебрегая безопасностью, обалдев от такой наглости Билл окрикнул незнакомца. Тот повернулся, странно воззрился на молодого человека и слегка наклонил голову на бок, как бы недоумевая, что тут вообще делает. Билл включил свет и настало его время ошарашено взглянуть на непрошенного гостя. Он знал его и не верил своим глазам.
- Брат, – на одном дыхании произнес юноша.
Действительно, перед ним стоял его же старший брат, только будто бы и не он вовсе. Он как-то странно и дико выглядел, взгляд был абсолютно пустым, а из уголка рта стекала по подбородку зеленоватая слюна. Так, они стояли и разглядывали друг друга, как будто в первый раз увидели. Никто не нарушал паузу, которая уже начинала затягиваться. Оторвав взгляд от вернувшегося неизвестно откуда родственника, Билл перевел его на пол кухни, на котором валялись немногочисленные продукты, которые он успел закупить.
- Я так рад тебе. Где ты был все это время? Куда ты подевался? Мне было так плохо и горько без тебя. Расскажи мне, что же с тобой произошло?
Но мужчина напротив даже бровью не повел. Он будто бы и не слышал вовсе обращенных к нему речей и оставался стоять в той же позе и с тем же выражением лица, что и раньше. Тогда, Билл решил взять инициативу в свои руки. Он подошел к нему, взял за локоть и посадил за обеденный стол. Мужчина не сопротивлялся. Билл включил чайник, собрал с пола все съестные припасы, которые до этого раскидал его брат и решил на скорую руку приготовить ранний завтрак.
Брат Билла никак не реагировал на него. Просто сидел и смотрел в одну точку, будто все происходящее мало занимало его. Периодически он переводил взгляд на юношу и вроде бы что-то пытался сказать, но вместо неразборчивого мычания ничего не выдавал. Когда же Билл сел напротив него, мужчина вдруг начал активно бормотать и размахивать руками. Видя, что его не понимают, он несколько раз ударил кулаком по столу, от чего подпрыгнула стоящая на нем еда, так же внезапно успокоился и снова обмяк, словно решив не тратить силы на то, чего не в состоянии достичь. Билл вообще не знал что ему делать и как себя вести. Он не надеялся когда-либо увидеть своего брата снова и не ожидал такой внезапной встречи. Раньше они так же сидели с ним за этим же столом, ужиная и разговаривая. Теперь же внешний вид и поведение родича смущали и пугали его одновременно. Он не имел ни малейшего понятия как его брат оказался здесь, что с ним произошло, и где он был. Но более всего настораживала его неспособность говорить и этот безучастный ко всему взгляд не вселяли оптимизма в молодого человека.
Решив, что утро вечера мудренее, Билл отвел брата в его комнату и для подстраховки запер комнату на ключ. Все-таки события приняли неожиданный поворот, и он действительно не знал чего ожидать от этого внезапного возвращения. Парень добрался до своей комнаты и лег в постель, решив, что разберется со всем этим утром, если конечно, все это не ночной кошмар.
***
Проснувшись с утра, Билл первым делом решил убедиться, что ночные события произошли в действительности. Он зашел в комнату, но не обнаружил там ни единого следа пребывания родственника. Только вот окно было открытым настежь. Парень не помнил когда, решив устроить проветривание, забыл его закрыть. Однако, комната была пуста как и все то долгое время, что Билл жил один. Решив, что он просто очень соскучился, и все это ему пригрезилось, Билл не придал значение тому, что дверь ему пришлось открыть с помощью ключа, хотя раньше он никогда ее не запирал.
Сегодня у молодого человека был выходной, и он решил провести день в домашних хлопотах. Постирать, убрать, погладить, приготовить. Ничего интересного и занимательного. Обычная жизнь простого человека, каким он, по сути, и являлся. С чувством выполненного долга, вечером Билл отправился в постель. Он долго не мог заснуть, размышляя о том как бы он хотел еще хотя бы раз увидеть брата, поговорить с ним, как тогда, когда они жили вместе. Ему было так одиноко в этом сером, беспросветном мире и он тосковал по единственной родственной душе, которая была у него в жизни. Под эти горестные думы, парень и погрузился в объятия Морфея.
Его разбудил звук упавшей на кафель посуды. Подскочив, Билл рывком встал с кровати, от чего у него слегка закружилась голова, но быстро взяв себя в руки, он помчался на кухню. Включив свет, он увидел как его старший брат остервенело разбрасывает посуду и неистово мычит. Билл был поражен и не осмеливался подойти к мужчине, опасаясь неожиданной агрессии в свою сторону со стороны сибса.
-Эй! – окрикнул его Билл.
Брат обернулся на звук его голоса и молнией бросился на него. Они упали и Билл больно стукнулся головой о кафель. В глазах потемнело и заплясали искры, дыхание, от падения на спину сбилось и парень начал задыхаться. Почти не понимал что с ним дальше происходит, он только чувствовал руки своего брата на своем лице, которые размазывают по нему нечто мокрое. Молодой человек лишь слышал хрипение, отрывочное мычание, неясное бормотание. Лицо брата расплывалось перед глазами, а голова поднималась и гулко стукалась об пол, но боли не было. Затем все провалилось во тьму.
Когда Билл очнулся, он не сразу понял где находиться, а голову тот час прострелила резкая боль. Он попытался сесть, но с первого раза ничего не получилось, мешали шум в ушах и головокружение. Мир вращался вокруг с такой космической скоростью, калейдоскопом сменяя обстановку, что парня тут же вырвало. Приложив неимоверные усилия, ему удалось встать. Парень подошел к столу, облокотился на него и посмотрел на часы. Глубокая ночь. Пытаясь сообразить, что же произошло, он принялся медленно обводить помещение взглядом, боясь, что если делать это слишком быстро, все окружающая действительность снова вступит в конфликт с гравитацией, и он перестанет понимать где пол, а где потолок.
Вдруг он увидел в углу какой-то подозрительный раскачивающийся из стороны в сторону мешок. Подойдя ближе, Билл обнаружил, что на самом деле, это человек, более того, это его брат. Он вспомнил, как тот бросился на него и невольно отшатнулся, чуть было не упал снова. Но сейчас родственник вел себя смирно. Он тупо смотрел на него, раскачиваясь и пуская слюни себе на колени, подтянутые к лицу. Поняв, что тот не представляет опасности, Билл решил заняться собой и на нетвердых ногах, слегка пошатываясь, побрел в ванну. Перед глазами все по-прежнему расплывалось, но все же удалось посмотреть на себя в зеркало, откуда на него смотрело бледное изможденное лицо. Из носа шла кровь, но молодой человек этого даже не замечал. Ему было крайне плохо и все, чего ему сейчас хотел это принять горизонтально положение, но парень решил вернуться к брату. Хоть и не четко, но он понимал, что второго такого шанса может и представиться.
Билл вернулся на кухню, подошел к брату и мягко попытался поднять его, потянув за локоть, при этом чуть было не рухнул на него сверху. Вознося хвалы небесам за то, что его родственник не сопротивляясь встал, парень повел его, как и ночью раньше, в комнату, которая некогда принадлежа его брату. Оказавшись там, молодой человек сел в кресло, из которого просматривалось все помещение, а его родственник встал посреди комнаты и застыл.
Пребывая в плохом состоянии, Билл даже не заметил как задремал. Когда он открыл глаза, уже расцвело. Сон не принес улучшений, его по-прежнему тошнило, болела голова и тело будто превратилось в один сплошной комок ваты. Вдобавок ко всему, от неудобной позы у него затекло все тело, что явно не добавляло ничего хорошего. Брата в комнате не было, окно, так же как и вчера было нараспашку. Билл встал, подошел к окну и увидел неуклюже ковыляющую фигуру уже на довольно большом расстоянии. Мешкать было некогда, если он хотел узнать куда же его вернувшийся родич намылился. Гигантским усилием, превозмогая все на свете, парень подтянулся и буквально вывалился в оконный проем, не в силах удержать равновесие. Затем он неуклюже потрусил вслед за фигурой, рассчитывая догнать, но его движения были такими же неповоротливыми и медленными. Тем не менее, дистанцию ему все-таки удалось сократить, даже несмотря на то, что приходилось останавливаться, бороться с подкатывающими рвотными позывами и терпеть вращения карусели окружающего мира. Билл плохо понимал, где они находятся и куда идут. Полностью потеряв топографическую ориентацию. Как при симультанной агнозии, молодой человек видел одну лишь фигуру брата перед собой и больше не мог сфокусироваться ни на чем.
Тем временем, они достигли пункта назначения. Парень видел как его брат ковыляет к заброшенной постройке, хотя прожив всю свою жизнь в городе, он хорошо его знал, как и близлежащие окрестности и был точно уверен что никогда не видел и не слышал ни о каком брошенном или недостроенном здании. Он немного повременил с преследованием, решив перевести дух и понаблюдать. Тем более, что ему, от продолжительного бега трусцой, поплохело.
Найдя укромное место, где его трудно будет заметить, молодой человек некоторое время стоял, пытаясь прийти в себя, как вдруг заметил, как с разных сторон к входу в здание стекаются люди. Их было много и все они двигались так же неуверенно, как и его брат. Несмотря на то, что пришельцы шатались и еле переваливались с ноги на ногу, все как один целеустремленно шли в это место, скрываясь в зияющем проеме, будто поглощаемые огромным чудовищем. Билл готов был биться об заклад, что все эти люди - те, кто пропал прошлой осенью. Наблюдать больше не было смысла и молодой человек решил присоединиться к ним. Поскольку из-за своего состояния он выглядел чуть лучше остальных, но передвигался так же, сойти за «своего» не казалось ему такой уж проблемой. Подойдя ближе, парень поравнялся с женщиной, которую сразу же узнал, что отбросило в сторону все сомнения. Это была пожилая дама, с которой раньше он ежедневно здоровался во время ее ежевечерних моционов.
Оказавшись внутри, Билл увидел то, чего никак не ожидал. Под ветхим фасадом здания скрывалась просторная комната, посреди которой стоял огромный монитор. Вновь прибывающие подходили к тем, кто уже находился внутри, и так же как остальные вставал, замерев в каком-то молчаливом единении, и неотрывно смотрели на экран, на котором кроме беззвучных помех не происходило абсолютно ничего. Все это походило на какое-то таинство, непонятное для непосвященных. Парень переключил все свое внимание на мерцающий экран и так же, как остальные принялся смотреть, вглядываясь в бело-серые прыгающие точки.
Весь этот обряд да и вся ситуация в целом казалась Биллу очень глупой. Подумать только, он стоит посреди какой-то развалюхи, которая неведомо откуда здесь выросла, как гриб после дождя, плечом к плечу с людьми, которые больше походили на идиотов, чем на здравомыслящих людей, и с упоением наблюдает на рой крошечных мошек на экране. Но оторвать взгляда при этом он не мог, как ни старался. Парень продолжал смотреть, пока вдруг изображение не застыло на некоторое время. Билл увидел, что периодически мерцающий танец пикселей складывается в определенные символы неизвестного трактования. Молодой человек понял, что они там были всегда, а он просто не сразу их увидел из-за частого мерцания, которое причиняло еще больше боли его несчастной голове. Он чувствовал как его мозг, словно засунули в блендер, превращая его в смузи. Внезапно, символы исчезли и на смену им пришли быстро сменяющие друг друга изображения. От молниеносно меняющихся картинок у Билла закружилась голова. Будто бы попав внутрь экрана, парень увидел всю историю от начала до конца.
Он перенесся во времени, увидев бегающих туда-сюда ученых. Словно трудолюбивые пчелы, собирающие мед, они комплектовали, создавали, тестировали машину, по заказу правительства страны. Задача состояла в том, чтобы сделать из нормальных, свободомыслящих людей покорных рабов, лишенных воли, чувств и эмоций, готовых по одному лишь щелчку пальца выполнить любой приказ, не мешкая и не задавая вопросов.
Когда машина была готова, остро встал вопрос о том, кто же станет подопытным кроликом. Использование для этих целей военных или ученых было исключено. Таким образом, было принято решение проводить эксперименты на людях из провинциальных городков, до которых нет никому никакого дела.
Оказалось, что на самом деле никто никуда не пропадал. Обещая неслыханное вознаграждение за участие в тестировании машины, подопытные подписывали контракт, в котором так же содержались строки о неразглашении информации третьим лицам. Нарушившего договор ждала верная смерть от встроенного под кожу чипа, который был запрограммирован на распознавание голоса участников и сбор любых данных о человеке. Таким образом, экспериментаторы могли мало того, что слышать все, о чем говорят испытуемые, но и следить за ходом их мыслей. Люди знали на что шли, но жажда больших денег взяла свое. Из-за тайности исследований, участникам необходимо было приходить в назначенное место строго по ночам, чтобы никто не мог их увидеть или расспросить. Но этого ученым было не достаточно. В один прекрасный день они решили полностью изолировать подопытных, вырвав их из естественной среды обитания. Людей под покровом ночи вывезли в закрытую и засекреченную лабораторию, местонахождение которой было для них неизвестно. Им предоставили минимальные для проживания условия и продолжили тесты уже в изоляции. В конечном итоге, непрерывное годичное промывание мозгов, происходящее по сей день, принесло свои плоды, превратив испытуемых в послушных зомби. Этого тоже показалось мало и тогда участников вернули в родные пенаты, дабы посмотреть на их реакцию и поведение. Результаты не заставили себя долго ждать. Не представляя своей жизни без черно-белого мерцания, сменяющегося символами, испытуемые находили обозначенное место, которое специально построили, стилизовав под заброшенное здание, дабы у случайных людей не возникло лишних вопросов. Как мотыльки на свет, подопытные летели, ведомые специальными импульсами от чипа, к огромному экрану и заворожено смотрели в его недра.
Теперь, все встало на свои места. Билл был в крайней степени изможден. Он хотел сейчас только одного, вернуться в уют своего дома и обо всем забыть, но понимал, что его жизнь никогда не станет прежней. Внезапно он почувствовал себя в ловушке, осознав, что теперь смотрит не на экран, а на людей, стоящих по ту сторону. Молодой человек видел, что зрачки у них закатились и в глазных яблоках все так же мельтешат помехи. К своему ужасу, он увидел себя, таким же, как все остальные. Волна паники захлестнула парня, не давая времени на раздумья над сложившейся ситуацией. Мощная сила проникла прямо в глубины разума. Он ощущал как чужая воля агрессивно и настойчиво пытается подавить его волю, мысли и чувства. Парень не хотел становиться таким же как те, кого он видел, не желал быть как его брат, который всегда был для него авторитетом и примером для подражания. Молодой человек начал отчаянно сопротивляться. В ответ на мозговой штурм, Билл вел свою борьбу, доказывая, что он человек, личность, имеющая полную власть над своим разумом.
Его тело, находящееся среди толпы, сотрясалось, словно в эпилептическом припадке. Он упал на пол, забился в судорогах, а в глазах все так же мерцали помехи и символы, транслируемые монитором. Так продолжалось несколько минут, затем его тело обмякло. Стоящие рядом люди не обратили никакого внимания на произошедшее. Им не было дела ни до парня, ни до того, что с ним творилось. Для них не было ничего важнее машины, которая давно уже лишила их всего, в том числе и эмпатии.
Какое-то время спустя, Билл поднялся. Его зрачки вернулись на место, но взгляд стал таким же пустым как и у всех присутствовавших. Он снова встал в строй, ничего не чувствуя, кроме единения, став одним целым с этими людьми, очередным винтиком в жадной до человеческих душ, машине. Затем, он сделал один шаг вперед, потом еще один. Они были очень неуверенными, будто первыми в его жизни. Его тело просто шло, не видя ничего и никого рядом с собой. Наталкиваясь на кого-то из собратьев, он попросту шел дальше, тараня его до тех пор, пока препятствие само не отодвигалось, освобождая дорогу. Подойдя вплотную к машине, он остановился и смотрел прямо в белый, испещренный помехами экран. Слегка отклонив голову назад, парень нанес свой первый удар. Бум, бум, бум! Помещение эхом возвращало ему звуки его атак, а он упрямо бил снова и снова. От кровавого эпицентра, трещины паутиной расходились по экрану. С каждым новым ударом их становилось все больше, но Билл, не чувствуя боли, все продолжал наносить удары. Ему уже было все равно. Внутри себя он уже умер, но тело продолжало бить, пока наконец, не упало внутрь экрана, так и застыв в таком положении.
Во время уничтожения машины, остальные люди метались по помещению, схватившись за голову, крича от неописуемой боли, которая разрывала ее на куски. Падая замертво один за другим, они все уносили с собой в могилу тайну жуткого эксперимента.
***
- Аш-2, Аш-2, говорит главный штаб. Как слышно?
- Слышно нормально, прием.
- Приказываю провести зачистку в зоне 31. Сотрите город с лица земли. После этого, переходите к зоне 57 и начинайте эксперимент, прием.
- Принято. Конец связи.

[Наталья Владимировна]

25

ДЕНЬГИ ДЛЯ ПРЕИСПОНЕЙ

Деньги – самое абстрактное и
безличное из всего того, что
существует в жизни людей.
Макс Вебер.

Заседание комиссии шло как обычно. В процессе доклада, аналитик на экране зала показывал кривые на графиках и таблицы последних исследований по валютному рынку. Описав ситуацию, докладчик плавно перешёл к прогнозам.
В это время, некоторые члены комиссии тихо скучали. Изучив ещё накануне полученную информацию, которую сейчас приходилось слушать, они терпеливо ждали перехода к обсуждению главного вопроса повестки заседания – распределение дальнейшего финансирования Фондом.
Доллар развалился в кресле и прикидывал, кто из членов комиссии ещё готов упираться его решениям, с кем придётся действовать более решительно и жёстко. Евро иногда кивало головой в знак согласия докладчику, задумчиво прищурившись. Юань всё время что-то писал, изредка поглядывая на выступающего аналитика. Франк внимательно изучал папку с докладом, т.к. накануне не успел его дочитать до конца. Шекель, искоса поглядывая на Доллар, обдумывал, как успеть переговорить с тем во время перерыва. Динар, улыбаясь воспоминаниям, постоянно пил минеральную воду. Крона и Фунт внимательно слушали доклад, временами уточняя непонятные в нём детали. Иена, как председатель заседания, следила за всем, что происходило, и обдумывала своё короткое выступление в конце заседания. Реал откровенно ждал окончания доклада, наблюдая за каждым членом комиссии.
После небольшого перерыва обычно приступали к рассмотрению банковских заявок для дальнейшего финансирования. Перед каждым членом комиссии лежали уже готовые папки с документами и работали мониторы, где находилась та же информация, для просмотра, но уже в электронном виде. К обсуждению пока не приступали, решили первые десять минут выделить для ознакомления с вновь полученными документами. Все углубились в чтение.
Вдруг в приёмной раздался какой-то шум и повышенный голос секретаря. Дверь в малый зал заседания резко открылась. Пред глазами участников собрания предстал необычный посетитель. С чёрной шляпой на голове, в тёмно-синем фраке, в ярко-жёлтых рубашке и панталонах, он представлял какого-то героя из театральной мистерии. Все забыли про мониторы и папки. Десять пар глаз удивлённо взирали на визитёра, который быстро, не теряясь, сделал заявление, выпалив – «Я, будучи официальным представителем, желаю предоставить на рассмотрении комиссии заявку на кредитование своего банка!». Когда вбежала охрана вместе с секретарём, перед каждым членом комиссии уже лежала письменная заявка от нового банка.
Пережив небольшой шок от театрального появления нежданного посетителя, у членов комиссии вдруг появился интерес, как к самой персоне, так и к банку, заявившему о себе таким оригинальным способом. Иена, перекинувшись парой фраз с рядом сидящим Долларом, и получив от того согласие – удалила охрану с секретарём. Было предложено комиссии выслушать представителя от нового банка в течение пяти минут.
– «Уважаемые джентльмены и леди Валюты! Я представляю «Банк Преисподней», который нуждается во взаимодействии с вами, как и вы во взаимодействии с ним! – бодро начал свою речь странный уполномоченный, – наша валюта, на основании которой мы работаем – поминальные купюры». (Примечание. Поминальные купюры, ритуальные деньги или «деньги загробного банка», – сегодня являются атрибутом похоронного ритуала в Китае. Они напоминают обычные купюры, но у них отсутствует реальная ценность. Во время китайских похорон или поминок, родственниками ритуально сжигаются эти купюры. Они уверены, что эти сожжённые деньги уходят к умершему родственнику в загробный мир.– О.П.)
Слушающая его аудитория напряглась.
– «Наш загробный банк решил расширить свою деятельность в мировом масштабе, так как не только жители Китая нуждаются в поддержке своей загробной жизни, но есть желающие и в других странах. Вы знаете, сколько богатых людей сегодня желает унести с собой свои деньги после смерти в мир иной?» – воодушевлённо продолжал речь обладатель жёлтых панталон.
От услышанного, все члены комиссии опешили. Только Юань активно закивал головой и в согласии начал улыбаться. Над головами остальных валют витало напряжение.
– «Не секрет, что после смерти жизнь существует, и даже там нужны финансы, чтобы быть в безбедном существовании и получать удовольствия. Мы работаем с ритуальными деньгами. Помогаем умершим в финансовом благополучии. Также задариваем этими деньгами тех, кто нас обслуживает в загробном мире, сжигая эти ритуальные деньги во время похорон и поминания умерших, – воодушевлённо продолжал банковский посланец.– У нас по всему миру большая сеть точек по продаже ритуальных купюр и мы планируем увеличить объём выпуска нашей валюты. Продаём пачками – от тридцати до семидесяти банкнот. Очень многие хотят себе и родным обеспечить безоблачное будущее в загробном мире».
– «Я правильно понял, что вы предлагаете нам вкладывать свои ресурсы в бумагу, которую просто будут сжигать?» – придя в себя от услышанного, решил уточнить Франк.
– «Не совсем так, умерев, вы уходите в духовную сферу, и тут вам предложено вложиться именно туда. Вот сегодня вы же вкладываете свои ресурсы в духовную жизнь общества, в развитие культуры и искусства. Многие из вас готовы выложить огромные деньги за шедевр живописи, но ветшает экспонат, умирает владелец. В этом мире ничего не вечно, но всё вечно в ином мире, в загробном. Там вы сможете подкупить даже владыку ада за те деньги, что используете в обряде сжигания. А какие огромные заслуги будут у вас, когда придёте в мир иной, если вы уже сегодня посодействуете своим решением вложиться в наш банк!» – ревностно щебетал нежданный визитёр.
Доллар задумался. «Аналитики поговаривают о кризисе, об обрушении моего курса. Надо готовиться к худшему. Кто знает, что будет завтра. Проголосую-ка за этот банк, а потом самостоятельно ещё встречусь, окончательно переговорю, и может, дополнительно вложусь. Вдруг завтра похоронят, так хоть на том свете не пропаду», – размышляя, он смотрел на других и видел, что все члены комиссии тоже о чем-то усиленно думают.
– «А можно узнать, как выглядят купюры и можно ли ввести что-то из своих пожеланий в оформление банкнот?» – робко спросило Евро.
–«Любые ваши пожелания будут исполнены. Мы внимательно следим за всеми внешними изменениями настоящих банкнот. При любых их изменениях в изображении – тут же приходит корректировка внешнего вида аналогичных купюр «денег мёртвых» – и
тут же, достав из кармана образцы «загробных денег», представитель «банка мёртвых» приёмом фокусника за несколько секунд вручил каждому оторопевшему члену комиссии по его загробной копии-купюре.
– «Также могу предложить желающим муляжи кредитных карт. А изображения на наших деньгах – самые разнообразные. Это копии оригинальной банкноты любой страны, с любым дополнением, – пел соловьём посетитель во фраке, – а также может быть изображена любая знаменитость. Будь то политик, как Сталин, Кеннеди, Рузвельт, или артист, как Мэрилин Монро. Всё, что пожелаете – Капитолий, львы, драконы, золотые или серебряные слитки. Ах, да и любой номинации купюры, хоть миллиард».
–«А какое качество бумаги? Какова толщина купюры?»– спросил что-то озадаченно подсчитывающий Шекель.
Ещё полчаса задавались вопросы всеми членами комиссии представителю «Банка Преисподней». Каждая из валют думала о своей загробной жизни, старательно уточняя все интересующие их детали.
Через три часа заседание было закончено. В зале осталась только Иена, заполняя протокол заседания. Среди всех вынесенных решений было лишь одно, принятое единогласно, – о выдаче кредита «Банку Преисподней».

Узнав результаты голосования комиссии у секретаря, представитель загробного банка в тёмно-синем фраке, радостный вышел из здания Фонда. Завернув за угол, он освободил из жёлтых панталон свой хвост и сняв шляпу, вытер запотевшие рога.
– «Всё, пора лететь и докладывать начальству о качественно проделанной работе! – весело размышлял бес, снимая с себя фрак, – оказывается не только человек, но и деньги, и те бояться смерти, хотя чего им бояться – в аду они уже никому не нужны».
В ту же секунду он исчез, оставив после себя лишь лёгкий запах сероводорода.

[Наталья Владимировна]

26

ВЕРНЁТСЯ ОДИН

В конференц-зале Городской клинической больницы нейрохирургии тишина, наконец, осталась наедине с собой. Светила медицинских наук, аккредитованные журналисты, представители правительства и администрации президента — все разъехались по другим адресам. Остальные переместились из зала в больничный коридор, который заканчивался широкими раздвижными дверями в реанимационную палату. Двое из них, нейрохирурги, продолжали научную дискуссию, которая захватила их ещё в зале. Их коллега, похлопав одного из споривших по плечу, спешно скрылся за дверями реанимации.
На банкетки вдоль облицованной нежно-бежевыми панелями стены почти одновременно и почти напротив друг друга сели две женщины. Одной из них на вид было около тридцати, другая же, судя по морщинкам возле глаз и потерявшему контур подбородку, перешагнула этот рубеж лет семь-восемь назад. У обеих были усталые лица и круги под глазами от череды бессонных ночей. Та, что постарше, тут же ушла в себя, рассредоточено глядя куда-то сквозь стену, и совершенно забыла о мире вокруг. Другая подняла заплаканные глаза и устремила их на женщину напротив, словно гипнотизируя, безмолвно призывая ту обратить на себя внимание, но тщетно. Вдруг слёзы выкатились за предназначенные им пределы, и женщина, в который раз за сегодняшний день, сдавленно зарыдала.
Та, что постарше, вышла из оцепенения и, повернув голову, тихо, по-матерински сказала:
— Анечка, не плачьте. Давайте попробуем порассуждать. Правда, если вы не верите в Бога…
— Верю, — всхлипнула Анечка.
— Тогда послушайте, что я вам скажу. Ведь для Бога все люди равны. В Его глазах мы все родственники. Да в сущности, что такое родственники – люди, случайно связавшие свои жизни друг с другом…
— Случайно? – Анечка замотала головой. — Нет, всё в этом мире предначертано. Здесь ничего не бывает случайным.
— А если так, тогда тем более надо быть готовой принять любое Его решение. Захочет ли Он оставить мужа вам или мне, от нас с вами никак не зависит, — она слабо улыбнулась, — ведь и моя мысль приводит к тому же утешительному выводу. Мы все равны. В сущности, ныне чужой человек мог бы быть вам мужем или близким другом. Я ничем не лучше вас, и обратное также верно. Тогда давайте смотреть на произошедшее как на чудо, которое продлило одну жизнь там, где должны были окончиться две.
Анечка нервно закивала:
— Да-да, но… — она снова зарыдала, но быстро взяла себя в руки, — кому-то… повезёт, Ольга Николаевна.
Другая женщина вздрогнула:
— Зовите меня Ольга, ведь я старше вас всего-то на восемь лет. Когда вам будет шестьдесят пять, а мне семьдесят три, разница почти сотрётся.
Анечка улыбнулась сквозь слёзы.
— Да, Анечка, повезёт лишь одной из нас, но …
Молодая женщина вдруг вскинулась, в глазах сверкнули обида и гнев:
— Но это Ваня! Это его волосы, его нежные, сильные руки – это всё… — и поправ все условности, исступлённо выкрикнула, – моё-о-о!
Ей как будто стало легче, и, искривив губы, она тихо добавила:
— Вы собираетесь спать с моим Ванечкой?
Ольга Николаевна опустила глаза в пол, а когда подняла, взгляд её серых глаз отливал стальным блеском.
— Я буду спать с моим мужем, Пашей. И вы это знаете.
— Но вашего мужа больше нет. Всё, что от него …
— Прекратите истерику, Анна Андреевна, — Ольга Николаевна выпрямилась, что придало ей уверенности. – Зачем вы изводите себя и мучаете меня? Если бы моя воля…
Анна Андреевна посмотрела на неё со злой ухмылкой:
— И что бы вы сделали?
Ольга снова согнулась, как будто её вдруг придавили собственные невысказанные мысли:
— Я бы никогда не согласилась на такой эксперимент. Но Паша сам подписал согласие на использование своих органов в случае смерти. Только никто тогда не думал, что таким органом может стать…
— А почему нет? – злость на лице Анечки сменилась недоумением. – На вашем месте я бы прыгала от счастья. Получить мужа, помолодевшего на сколько? Почти на десять лет? Вам сорок, а мужу только исполнится тридцать. Уж повезло так повезло!
В глазах Ольги Николаевны блеснула и затаилась боль:
— Аня, зачем вы так? Разве дело в возрасте и теле?
Анечка нервно приподняла подбородок и колким взглядом посмотрела в лицо собеседнице. Ольга Николаевна часто закивала и потерянно добавила:
— Или мы с вами совсем разные люди, и для вас руки, ноги и, как вы выразились, «всё» важнее самого человека – его характера, привычек, тех нежных слов, что он вам говорил, тех добрых мелочей, которые он для вас делал?
Не родившаяся ухмылка растворилась где-то в уголках Аниных губ:
— Мне всего двадцать девять. Для меня это «всё» пока имеет большее значение, чем слова и «добрые мелочи», о которых вы говорите.
Ольга Николаевна кивнула и улыбнулась:
— Конечно. Вы правы. Я не подумала об этом. Вы недавно женаты?
Искреннее сочувствие, с которым был задан вопрос, волшебным образом выбил из Анечки всю спесь, и жалость к себе захватила её с новой силой:
— Три года, — пробормотала она, и прерывистые всхлипы почти в мгновение слились в один отчаянный стон.
Ольга встала, пересекла разделявший их коридор и, сев рядом с Аней, обняла хрупкую, сотрясающуюся от рыданий молодую женщину.
— Не надо, милая, — Ольга погладила её мягкие, светло-русые волосы. – Я всё понимаю. Не надо так убиваться раньше времени. Никто не знает, Ваня или Паша лежит сейчас в той палате, — и она бросила умоляющий взгляд в сторону распашных стеклянных дверей в конце коридора и, поймав себя на неискренности, отвела руку от Аниных волос.
— Все в один голос говорят, что мозг – суть человека. В нём всё – характер, воспоминания, способности, — Анечка завыла. — у Па-ши-и нет ша-а-нсов, — выдавила она сквозь слёзы, — там ле-жит ваш муж.
Ольга Николаевна и хотела, и боялась верить её словам:
— Анечка, а зачем вы дали согласие на эту операцию. Ведь, насколько я знаю, ваш муж никаких бумаг не подписывал. Это было целиком и полностью ваше решение.
Анечка как будто съёжилась, а потом взглянула испуганным волчонком на Ольгу.
— Я дура, — простонала она. – Он ведь лежал в коме. Мне почти сразу сообщили о смерти мозга. Я была на грани помешательства. И вот тут я узнаю о вас и вашем муже, и о том, что Залесский заявил, что готов провести первую операцию по пересадке мозга, и что мозг уже есть. Залесский сказал, что на девяносто процентов уверен в благоприятном исходе. Они ждали здорового тела со здоровым сердцем. И меня словно что-то подняло и потащило. Я словно во сне еду к Залесскому, подписываю там все бумаги и, только вернувшись домой, прихожу в ужас от того, что сделала. Я ведь хотела бежать обратно, порвать все бумаги, но…
Голос Анечки задрожал:
— Той ночью мне приснился сон. Ко мне пришёл Ваня. Он смотрел мне в глаза и ничего не говорил. Просто гладил по голове. Нежно так гладил… — слёзы тихо текли по её щекам. – Я проснулась от счастья. Но счастье тут же улетучилось, стоило мне осознать, что это всего лишь сон, а в реальности я влезла в какую-то страшную афёру и втянула туда Ваню. С тех пор Ваня каждую ночь приходил ко мне. Но неделю назад вдруг перестал.
Анечка вскинула глаза на Ольгу:
— Вы понимаете? – в её глазах горел страх.
Ольга покачала головой.
— Аня, мы все суеверные. Даже те, кто утверждают обратное. Вы связываете это с операцией, а это, скорее всего, чистое совпадение. А может, дело в вас. Может, после операции вам слишком тяжело, вы чересчур подавлены для счастливых снов.
Анечка взяла свою сумку, поставила было на колени, потом снова поставил рядом.
— Он перестал приходить. Он больше не гладит меня по голове даже во сне. Операция поставила точку. Его здесь больше нет.
На этот раз она не заплакала. Было ясно, что этот вывод она сделала уже некоторое время назад, и с тех пор не один раз омыла слезами.
Ольга взяла Анечку за руку.
— Послушайте, и, может быть, вам станет легче. За всё время после той страшной аварии Паша приходил ко мне только дважды. Первый раз во сне, чтобы просто обнять. А второй раз… — Ольга отпустила руку Анечки и уставилась перед собой – она и сейчас ясно видела тот странный вечер в субботу, когда в комнате будто приглушили свет, а она не придала этому значения – падение напряжения в сети случалось нередко и никого не удивляло. Но вскоре она впала в какое-то странное пограничное состояние между сном и явью. Она лежала на диване, уставившись в потолок, и ни о чём не думала – она устала думать, устала вновь и вновь заново переживать события последних семи месяцев. И тут её зрение сфокусировалось помимо её воли – будто кто-от сделал это за неё. Она увидела Пашино лицо – оно не имело чётких границ, будто было растворено в белизне потолка. Она захотела приподняться, сесть на кровати, но не смогла пошевелиться. Паша улыбался ей печальной, прощальной улыбкой. И в тот момент она поняла, что он пришёл, чтобы уйти навсегда.
— С тех пор я его больше не видела, — закончила Ольга свой рассказ и сама тихо заплакала.
— Простите меня, Ольга Николаевна… Ольга, Оленька, — теперь уже Аня обнимала свою соседку. – Я эгоистка. Я это знаю. С этим очень трудно… невозможно бороться.
Она взяла Ольгу Николаевну за руки.
— Давайте договоримся. Что бы ни случилось, чем бы всё ни закончилось, мы не будем держать друг на друга зла.
Ольга улыбнулась сквозь слёзы.
— За что? За то, что мы обе настолько любим наших мужей, что пошли на этот чудовищный эксперимент ради призрачной надежды их вернуть?
Она посмотрела Анечке в глаза.
— Скажите, положа руку на сердце, вы верили в то, что операция окажется успешной?
Анечка едва заметно кивнула.
— А я почти не верила. Честно говоря, то, что всё прошло удачно, и пересаженный мозг не отторгнут, и что понаехавшие со всего света врачи сегодня заявили, что со дня на день, а может и с минуты на минуту, он придёт в себя, до сих пор не укладывается у меня в го...
В этот момент стеклянные двери отворились и из реанимационной палаты вышел Залесский.
— Ольга Николаевна, Анна Андреевна, вам сейчас очень понадобится сила духа.
Обе женщины вздрогнули, и кровь отхлынула от их и без того бледных лиц.
— Он пришёл в сознание. И хотя за итогом операции следит весь мир, я очень рад, что это произошло раньше, чем все ожидали. Слава богу, что все разъехались, и здесь нет ни одного журналиста. Потому что я терпеть не могу, когда в трагический момент в жизни реальных людей, эта братия лезет со своими бесстыжими микрофонами брать у них интервью. Иногда я думаю, что в наше время в журналистике задерживаются только те, кто напрочь лишён эмпатии и такта.
Ольга встала:
— Антон Владимирович, — по её лицу пробежала судорога, — если он в сознании, мы ведь можем …
— Да-да, извините, что болтаю пустое – хотел дать вам время как-то подготовиться.
Анечка задрожала всем телом и тихо выдавила:
— Он что-нибудь сказал?
— Он открыл глаза и улыбнулся мне. Я спросил его, может ли он говорить, и он сказал «да».
— Ска-зал? – заикаясь и не желая верить, прошептала Анечка. – А какой у него голос?
Залесский пожал руку Анечки чуть выше запястья:
— Анна Андреевна, погодите-ка, я принесу вам успокоительное.
— Нет-нет, — Анечка выпрямилась и неуверенно направилась к дверям. – Ольга, пойдёмте, — она повернулась и взяла Ольгу Николаевну за руку.
Так они и вошли в палату.
Он лежал на реанимационной койке, голова приподнята на подушке. Женщины обошли его с правой стороны и оказались возле укрытых одеялом ног.
Ольга знала, что увидит чужого человека, и потому напряжённо смотрела ему в глаза, пытаясь по ним прочитать, откликается ли её образ в его душе.
А его глаза смотрели на неё нежно и одновременно с глубокой печалью.
Если это Паша, она привыкнет к его новой внешности. Да и как не привыкнуть? Она была готова на это, когда ей сказали, что восемьдесят процентов его кожи поражено ожогами. А тут перед ней лежал очень симпатичный сероглазый, русоволосый молодой мужчина. Конечно, потребуется время, но у неё ведь сколько угодно времени.
Анечка села на один из стульев, стоявших у стены, и уставилась в пол – она боялась поднять глаза. Она знала, что увидит Ваню, и ей было страшно думать о том миге, когда он заговорит. Она ждала приговора молча.
Тишина становилась невыносимой. Ольга продолжала смотреть в глаза мужчине. В какой-то миг она поняла, что он сейчас заговорит, и одновременно поняла, что он сейчас скажет – поняла по его глазам, по выражению его лица.
— Оля…
От звука голоса своего мужа, произнёсшего чужое имя, Аня задрожала всем телом и теперь подняла на него глаза.
— Анечка, всё хорошо, — вдруг сказал он родным голосом, и от шока и непонимания происходящего Анечку зашатало, и она откинулась на спинку стула, чтобы обрести опору.
— Оля, — он снова посмотрел на другую женщину, нервно сглатывавшую и бессмысленно прижимавшую к груди сумку, как будто та могла защитить её от беды. – Павел просил обнять вас за него. Он… — голос едва заметно задрожал, — уступил мне. Простите меня. Я совсем не был готов уйти.
Анечка вскрикнула и бросилась бы к мужу, если бы Залесский не усадил её обратно. Ольга Николаевна медленно осела на стул возле Анечки.
— Анна Андреевна, объятия преждевременны, — сказал Залесский, глядя при этом на Ольгу Николаевну.
Но Анечка больше не владела собой. Она рыдала в голос и сквозь счастливые слёзы причитала:
— Ваня, Ванечка… Господи, спасибо тебе.
Тут она спохватилась и обернулась на Ольгу Николаевну – та сидела, уставясь в пространство перед собой невидящим убитым взглядом.
— Оля, — Анечка зарыдала ещё сильнее, — Оля, простите меня. Ради бога, простите. Милая… — и она неловко обняла сидевшую рядом женщину.
— Не обнимайте меня, — голос Ольги прозвучал неестественно, будто существовал отдельно от неё, — незачем обнимать меня. Я не желала вам счастья. Я очень верила, что эта операция оставит моего мужа в живых, а не предоставит его мозг другому человеку. А должна была знать. Конечно, Паша, мой щедрый до самопожертвования муж… конечно же, он уступит свою жизнь другому. Иначе и быть не могло, — лицо Ольги Николаевны исказилось, как будто от сильной боли. Она порывисто встала, вдруг содрогнулась всем телом, и не сказав больше ни слова, стремительно вышла из палаты.
Ваня смотрел ей вслед печальным, понимающим взглядом.
— Ваня, — Анечка встала со своего места и шагнула к постели мужа, — я до сих пор не могу поверить – это ты???
— Я, любимая. Это я. Всё будет хорошо. Только ужасно жаль Олю. Ужасно жаль. И ужасно болит голова.
— Вы слишком многого хотите, Иван Алексеевич, — заметил Залесский, — чтобы вам чужой мозг пересадили, а у вас бы даже голова не заболела. Голова и от меньших недоразумений болит.
Но Ваня не улыбнулся.
— Знаете, доктор… простите, не знаю, как вас зовут.
— Антон Владимирович.
— Знаете, Антон Владимирович, я надеюсь, что со временем смогу себя простить. Иначе как же я буду жить?
Иван посмотрел на жену, и даже Залесский ощутил силу и глубину любви, которая струилась из его глаз.
— Мы ведь долго разговаривали с Павлом. Он не хотел оставлять Олю, а я не мог оставить Аню. Но у Павла там, — и он поднял указательный палец вверх, — их с Олей первенец, проживший с ними долгие семь лет. Павел просил меня сказать Оле об этом и о том, что остался с сыном ждать её возвращения, — он перевёл взгляд на Залесского, — вы ведь можете сказать об этом Оле. Ей надо обязательно об этом сказать. Ей обязательно станет легче. Хоть немного.
— Да. Конечно. Думаю, я смогу её догнать. Только Анне Андреевне придётся пойти со мной – одних я вас в палате не оставлю.
— Анечка, иди с доктором. Я очень устал, и голова раскалывается.
— Я приду завтра, мы обо всём поговорим — затараторила Анечка, — ты мне всё расскажешь.
— Аня, надо нагнать Олю. Пожалуйста.
Анечка удивлённо посмотрела на мужа.

Потом они бежали по коридорам к лифту. Уже на первом этаже Залесский на ходу попросил Анну Андреевну подождать в вестибюле, а сам бросился на улицу вслед за Ольгой Николаевной, которая неровным шагом медленно подходила к больничной ограде. Анечка видела, как он в несколько мгновений нагнал её, обнял, потом усадил на близстоящую скамейку, сел рядом и тепло, как умеют только очень чуткие люди, передал ей то, что сказал Ваня.
Они ещё какое-то время сидела на скамейке. Затем поднялись. Залесский проводил Ольгу Николаевну до конца ограды, после чего они попрощались, и нейрохирург зашагал обратно в больницу.
Войдя в вестибюль, Залесский подошёл к Анечке:
— Анна Андреевна, пока визиты будут короткими – вы должны понимать.
— Я понимаю, — она глубоко вздохнула, будто до этого надолго задержала дыхание, а потом сказала:
— Знаете… а Ваня изменился. Он всегда был весёлый и добрый, — она замялась, — но чтобы так беспокоиться о посторонних… — Анечка подняла глаза на Залесского, и он увидел на её лице неловкую улыбку, — не очень он был чувствительный, не очень внимательный.
Залесский взял Анечка за руку:
— Не забывайте, что ваш муж пережил клиническую смерть. Она меняет всех. Ну и, — он лукаво улыбнулся, — немаловажно, что у него другой мозг, в котором какие-то отделы могут функционировать лучше, чем в прежнем. Так что, Анна Андреевна, полагаю, вам ещё предстоит не раз удивиться. Лучше быть к этому готовой заранее. И давайте верить, что все сюрпризы окажутся приятными.
Анечка смотрела на нейрохирурга глазами, полными благодарности и восхищения.
— Можно я вас обниму? Крепко-крепко. Ведь вы вернули мне жизнь.
Обхватив доктора тонкими руками и положив голову ему на грудь, Анечка трепетно прижалась к великому человеку.

[Наталья Владимировна]

27

ПОСЛЕДНЕЕ ПОЛНОЛУНИЕ

Я легла в свою кровать, несмотря на то, что за окном только поднималось солнце, и поёжилась от страха. Над городом разнёсся рёв сирены, оповещающий о начале цикла. На улице уже стихли все посторонние звуки, оставляя нас наедине со своими мыслями.
Это был мой третий циклический сон, но каждый раз мне было страшно. Мысль о том, что однажды мы просто не проснёмся, терзала, наверное, не одну меня.
Сирена стихла и появился голос председателя Контроля Лунного Цикла.
- Дорогие жители планеты Земля! Наступает очередной цикл пятилетнего полнолуния, в который вас погрузят в искусственный сон на три месяца, чтобы избежать критического состояния от воздействия луны. Нам дорог ваш стабильный эмоциональный фон. Убедительно просим не вставать с кроватей до контрольного оповещения. Хорошего вам сна!
Снова заревела сирена, но уже не так громко. Я лежала и теребила край термо-одеяла. Удобная вещь, сама регулирует обогрев в зависимости от внешней температуры воздуха.
Ещё пять минут - и вертолёты-беспилотники начнут распылять в воздух усыпляющее вещество.
Я вспомнила, что нам рассказывали в начальной школе.
После того, как в озоновом слое появилось слишком много дыр, учёные нашли способ залатать их, почти не нанося вреда самой планете. Изобрели машину, выпускающую огромное количество сжатого кислорода в небо для поглощения ультрафиолета и восстановления озонового слоя.
Но в две тысячи сорок втором году что-то пошло не так. Произошёл сбой в одной из машин, и огромное количество сжатого кислорода было выпущено прямо в спутник земли, проходящий по орбите.
Учёные до сих пор решают загадку, почему луна замедлила вращение вокруг земли. В сутках по-прежнему было двадцать четыре часа, но вот лунный месяц растянулся на долгих пять лет. В которых полнолуние занимало целых три месяца.
Эта фаза луны стала самым опасным временем в году. Люди сходили с ума, совершали жестокие преступления, пока, человечество не придумало искусственный циклический сон на это время.
Я лежала в своей комнате, мама с папой в своей. Но в свои неполные семнадцать лет, мне бы хотелось быть с ними рядом, а не через стенку.
Зажужжали вертолёты, и глаза начали слипаться. В голове всё затянуло туманом, и наступил сон.
*
За зарытыми веками я почувствовала яркое солнце. Левая рука нагрелась под лучами, что стало даже неприятно.
Я поняла, что начала просыпаться, но контрольного оповещения не было слышно. Может, я так крепко спала, что даже не услышала его?
С трудом разлепив веки, получила яркую световую вспышку, пробирающую до самого мозга.
Но когда глаза привыкли к свету, из моего горла вырвался хриплый крик. Потолок над моей головой почти весь осыпался и было видно второй этаж.
Тело было затёкшим и заторможенным. С трудом повернув голову, я поняла, что стена, которая отделяла меня от родителей, теперь вся лежала в их комнате.
- Ма… ма… - с трудом позвала я.
Прямо из пола росло дерево, спокойно пробиваясь на второй этаж.
Что произошло? Сколько я проспала?
Хотелось встать, но руки потеряли силу, а когда я взглянула на них, то от страха на несколько минут потеряла разум.
Они были старыми и дряблыми, как у старухи.
Я проспала всю свою жизнь!
Крик. Стоны. Удары морщинистыми руками по таким же ногам. Мне никак не верилось, что таком могло произойти. С кем угодно, но только не со мной.
Внезапный шум на время прервал мои слёзы и крики. Рядом кто-то есть!
- Помогите! – завопила я. – Есть здесь кто-нибудь?
- Иду-иду, не ори так. – произнёс тихий мужской голос.
Из развалин, где раньше была спальня родителей, появился седой дед.
- Дедушка, помогите мне! Произошло, что-то непонятное, я не могу так выглядеть!
- Дедушка? Ты, наверное, смеёшься?! Мне всего двадцать лет. По крайней мере было, когда ложился спать.
- Значит, мы все проспали?.. Сколько мы спали?
- Где-то лет пятьдесят, судя по нашему виду.
- Пятьдесят лет. – прошептала я. – Мама! Папа!
- Не ходи туда. Там уже почти ничего не осталось.
Дедок потянул меня за руки, чтобы поднять с кровати, но я мысленно застряла в родительской комнате. Мама! Папа!
- Давай, нельзя здесь оставаться. Это дом в любой момент может рухнуть.
И вот, меня тащат по заросшим дорогам, через мёртвый город, а я плачу.
- Почему мы не умерли?
- В смысле от голода и нехватки жизненно необходимых элементов?
Я не ответила.
- Может вертолёты скинули больше усыпляющего вещества. – произнёс дед. – Или это был правительственный заговор. Мы этого уже не узнаем. Все учёные ведь тоже ложились спать, а значит, они просто умерли во сне от старости.
- Как мои родители?
- Мне очень жаль. Мои тоже не проснулись.
- Стой! – завопила я. В спине стрельнуло так, аж искры из глаз посыпались. Я схватилась за поясницу и застонала.
- Старость. Я вот, почти ничего не вижу, хотя до сна у меня было отличное зрение.
- Это значит, что мы скоро умрём от старости, так и не пожив?
- Выходит, так.
- Это мне сейчас шестьдесят семь лет.
- Мне семьдесят. Я, кстати, Кеша! – и он протянул мне сухую старческую руку.
Фу!
- Лана.
Не хотелось смотреть на него. Я даже старалась не чувствовать своего тела. Настолько оно было отвратительным.
- Куда мы идём? – спросила я, продолжая, держаться за больную спину.
- Я проснулся неделю назад и соорудил небольшое укрытие. Тут недалеко.
Мы дошли до бывшего продовольственного центра.
- Здесь по крайней мере можно найти ещё съедобные консервы.
У меня в животе заурчало.
- Как тебя зовут? – спросила я, не в силах вспомнить самостоятельно.
- Кеша.
Город был чистым, так как перед сном, проводилась генеральная уборка. Лишь листья замели все дороги, да трава с кустами везде проросли. Весь вид имел своё непонятное и жуткое очарование.
- Мы пришли.
- Куда? – спросила я.
Дедок вздохнул и провёл меня в здание. Тут было холодно и мрачно. В одной из подсобных комнат, лежали матрасы, консервы, а на стенах весело мигали новогодние гирлянды.
- Ты тут живёшь?
- Приходится.
Он усадил меня на матрас и открыл банку с маринованными персиками.
Я не стала церемониться и принялась есть руками, стараясь не смотреть на пальцы. Рукава кофты были длинными и мне не было видно всей руки.
Хорошо, что придумали универсальную одежду для циклического сна. Вот было бы неловко, если бы все проснулись голыми, с кусками истлевшей одежды.
- Короче, вот что я узнал! То полнолуние, в которое мы заснули – было последним.
- Это как? – чавкая, спросила я.
- А так, что луна снова движется с той же скоростью, что и до сорок второго года.
- Всё наладилось само собой?
- Да. Кроме нашего сна. Пока я тут бродил, прошло три дня полнолуния, а потом луна начал убывать.
Мне вдруг ужасно захотелось домой. К маме.
- Отведи меня домой, родители будут ругаться, что я так долго гуляю.
- Лана, что ты говоришь?
Я допила сок из банки, и мой разум очистился от тумана.
- Слушай, а есть ещё выжившие? – спросила я.
- Наверное. Это ужасно.
- Что?
- Ну смотри, если наше поколение стало стариками, то все, кто был преклонного возраста умерли. Так?
- Угу. Есть ещё персики?
- Держи! А те, кто был, например, младенцами, то кем они стали?
- Взрослыми?
- Не совсем. Они выросли, но не научились говорить, ходить самостоятельно и в результате чего, скорее всего все погибли. Так же, как и учёные. Нам не на кого надеяться.
- Грустно. Получается, нам даже незачем жить?
Я хотела сесть поудобнее, но заныло колено и пришлось остаться в прежней позе.
- Я не знаю.
*
Прошла уже неделя, как Кеша нашёл меня. Мы живём в продовольственном центре. Каждый вечер выходим на прогулку. Он говорит, что у меня начались провалы в памяти, но я ничего такого не замечаю.
И вот, в одну из прогулок по городу, мы услышали странный вой. Он резал по ушам и напоминал, что-то забытое.
Мы, наверное, часа два пробирались по развалинам, пока не добрались до источника звука.
- Какого?..
- Не может быть?!
Мы стояли у кровати, на которой лежало тело старухи, а рядом с ним истошно орал младенец.
- Как это возможно?
- Может быть она была беременна во время сна? – предположил Кеша.
- Пошли от сюда. Я хочу персики. – попросила я. Уже голова начала болеть от этих криков.
- Лана, мы просто обязаны забрать его! Возможно, это последний ребёнок на земле, и мы дадим ему умереть?
- Нас же никто не спасал! – со слезами воскликнула я.
- Тебя спас я! Хочешь ты этого или нет, но малыша я беру с собой.
- Тогда я уйду! – топнула я ногой и тут же пожалела. Колено опять разболелось.
- Персики хочешь?
- Хочу!
- Тогда пошли домой.
Бесит меня этот дед, но здесь мне больше никто не даст персиков в банках.
*
За ещё одну неделю мы приноровились ухаживать за младенцем, и хоть он постоянно истошно орал, но всё же был миленьким. А потом мы нашли ещё одного. А за ним – двойню. Нам их словно подкидывали.
В итоге: мы переехали в большой целый дом за городом, нянчась с девятью малышами. Там же, в деревне нашли десятилетнего Костю. Он оказался моложе и крепче нас. И отличным помощником в делах.
Я действительно стала страдать потерей памяти. И это сильно раздражало. А вот у Кеши появилась странная болезнь. Он много кашлял и иногда с кровью. Я переживала за него.
Но стоило выйти в гостиную, где шумели наши бесята, как настроение тут же улучшалось. Мы назвали детей именами наших родителей, чтобы не забывать.
Четыре девочки: Тамара, Надежда, Лариса и Кристина. И пять мальчиков: Юрий, Николай, Анатолий, Александр и Михаил.
Обращаясь к детям, нам казалось, что родители где-то рядом, всё ещё оберегая нас.
*
Спустя годы стало заметно, что луна действительно вернулась к прежним циклам. Жизнь на земле потихоньку налаживалась. Точнее, мы её налаживали. Мне стукнуло тридцать семь или если считать по-новому, то восемьдесят семь. Кеше уже было девяносто.
Мы сидели за огромным столом, Костя, Кеша, я, а напротив нас сидели наши девять детей, которые были полны жизни, энергии и молодости.
Они смогли построить новый маленький городок, со своими домиками и улицами, так как начали создавать семьи.
Я уже совсем не помнила, как зовут наших детей, а после смерти Кеши, мне это стало и вовсе не интересно.
Но стоило услышать топот маленьких ножек по дому, как в сердце становилось тепло и уютно. Кеша был прав, жалко только, что я уже совсем не помню в чём. А я сидела на веранде маленького домика и смотрела, как на горизонте появляется яркая полная луна.

[Наталья Владимировна]

28

ЗАЛЁТ ТРАНСГЕНДЕРА

2101 год.

Луиза Кротова, дочь российского алмазного магната, лениво потягивается на деревянной кровати, инкрустированной разноцветными кристаллами и застланной белоснежными простынями. Ей немногим более двадцати пяти, она транссексуал с пышными формами, зазывной улыбкой и томным взглядом на лице. Из-за природной медлительности и приобретенной лености, многие из окружения считают её девушкой глупой. Её жизненное кредо — быть всегда на высоте и провести жизнь в роскоши за папины деньги, при этом работа в ее планах не значилась до вчерашнего дня.

Слышится писк голоблютуза и в пространстве появляется голографическое изображение её подруги Кэт.
— Привет, Луиз-маркиз. Как дела?
— Готовлюсь к собеседованию в «ТрансГелио, занимающейся добычей «Гелия» на Луне, поэтому пораньше встала. Отец достал меня окончательно с работой...
— И кем ты там будешь?
— Секретарём-референтом.
— А зачем только ему это нужно, ведь у вас и так денег куры не клюют?
— Он говорит, что хочет сделать из меня человека…
— А сейчас ты разве не человек?
— Человек, но переделанный. И это отца бесит. А знаешь, подруга, в чем главный прикол?
— В чем?
— Все свои девичьи прелести мне придется оставить на Земле до своего возвращения с Луны.
— Ты чё несешь? Как это возможно? — хмыкает в трубку Кэт.
— Ты не поверишь, но у меня самой вчера челюсть отпала. На лунной базе биопринтеры напечатают новую для меня телесную оболочку, куда затем с Земли переместят мой энергетический разум.
— Душу чоли переместят?
— Вроде того…
— И на чем твоя душонка туда полетит?
— Отец говорит, что на специальной виртуальной шлюпке для перевозки энергетического компонента.
— А твоя душа не протухнет за время полёта на Луну? — смеется Кэт.
— Я спросила отца об этом. Он сказал, что перемещение займет менее секунды. Это как телепортация, только круче…

Над входом в центральный офис «ТрансГелио» светится огромное рекламное табло. Бегущая строка информирует горожан о начавшемся конкурсном отборе кандидатов на работу в лунной компании. Луиза спрыгивает с подножки летающего гелиотакси и входит в здание…
Руководитель кадровой структуры компании по добыче «Гелия-3» на Луне Мариам Кульмэн отворачивает от себя поворотный экран амбициозного планшета-трансформера, и устремляет свой взгляд на мозговой модем. Тот мгновенно считывает ее мысли, и приятным мужским голосом извещает:
— В приёмном отсеке кандидат на работу. Состояние пессимистическое… Внутренняя стесненность средняя… Теплообмен в тканях повышен… Дыхание прерывистое… Зрачки расширены… Итоговая оценка — середняк.
Мариам неторопливо поднимается из-за стола. Потягивается.
— Впустите, — властно произносит она.
Электронный страж, повинуясь ее команде, играет на входе всеми цветами радуги. Отсек безопасности озаряется зеленым светом, и входные двери распахиваются. В отсек входит Луиза и замирает в нерешительности.
— Волнуетесь? — спрашивает Мариам, изобразив на лице голливудскую улыбку.
— Есть чуток, но я в тренде, — выдавливает из себя Луиза.
Мариам окидывает ее взглядом с головы до ног. С зеркальными нейронами у этой девушки явно не в порядке. По всей видимости есть повреждения нервной системы, — отмечает она про себя.
— Присаживайтесь, в вашем распоряжении мягкие кресла у иллюминаторов, жесткие стулья у приставного стола…
Луиза, не раздумывая, плюхается в мягкое кресло, стоящее в углу отсека. Мариам, завидя взлетевшие вверх ее ноги, с трудом подавляет в себе смех.
— Электронное досье при вас? — собравшись с мыслями спрашивает Мариам девушку.
— При мне, — простецки отвечает Луиза…
— Дайте мне его.
Луиза привстает, но опереться на мягкие подлокотники ей не удается, и она плюхается в кресло.
— Да уж, трудная задачка… — беззвучно шепчет Мариам, с трудом подавляя в себе вырывающуюся наружу язвительность.
Луиза сползает с кресла, извлекает из дамской сумочки электронный пергамент, сложенный в виде веера, и подходит к Мариам. Та берет из рук Луизы пергамент, подходит к своему столу и небрежно бросает его на панорамный дисплей. На экране высвечивается: «Луиза Кротова, год рождения — 2076». Мелькают индексы сенсорных регистров; цифровые столбы матриц; данные интерактивной идентификации; символы духовного опыта; высвечиваются диаграммы ценностей; показатели глубинной вовлеченности…
Мариам скольжением пальца по дисплею возвращает последний кадр. На экране планшета-трансформера высвечивается: «Сведения о глубинной вовлеченности неблагоприятны. В работе кандидату отказать».
Она на мгновение замирает в задумчивости. Глубинная вовлеченность? Еще раз прокручивает в своей памяти, что может означать этот термин. Память молчит…
— С такими-то формами, как у вас, Луиза, вы не пропадете. Я в этом почти уверена, — решает Мариам смягчить категоричный отказ в приеме на работу и расплывается в добродушной улыбке.
— Все признают, что у меня шикарные биопласты, — с гордостью реагирует на комплимент Луиза.
Мариам усмехается. Как все захламлено: нулевой уровень отзеркаливания; плохая включаемость мозга; слабая сообразительность…
Мозговой модем тотчас отзывается в ее голове теплотой входящих сигналов: «Вывод правильный. Атрофированность зеркальных нейронов — 92%, типаж кандидата — «Волк».
— К великому сожалению, Луиза, ваше биодобро в нашей компании не ценится, — строго говорит Мариам. — Посмотрите на экран моего планшета.
Луиза подается вперед, распластав руки, словно на распятии. Она читает текст, выведенный на экране.
— И как это понять? — вырывается из ее глубин гортанный крик.
Мариам разводит в сторону руки:
— К сожалению, Луиза, вы нам не подходите, и я в этом случае ничего поделать не могу…
Луиза презрительно кривит губы. В ее глазах сверкает недобрый блеск.
— И что же это за глубинная вовлеченность, из-за которой меня нельзя взять на работу? — возмущается она.
Мариам еще раз скользит пальцем по экрану дисплея, после чего хмыкает:
— По женской линии во всех поколениях вашего рода отчетливо просматривается глубинная вовлеченность… — Мариам мнется, подыскивая нужные слова… Наконец, она находит их: — Все ваши бабушки и прабабушки, до пятого колена включительно, были, так сказать, девушками с пониженной социальной ответственностью…
— То, что они были все слабы на передок, я это знаю, — кричит взволнованно Луиза. — Но я-то транссексуал, была раньше волосатым мужиком…, — хватается она за спасательную соломинку.
— Ну, не знаю, — сокрушенно качает в ответ головой Мариам.
В сумочке у Луизы слышится пронзительный зуммер. Она достает из нее инфоэкран, свернутый в круглую трубочку, бегло читает текст и вновь идет к столу Мариам.
Мариам на всякий случай подвигает к себе поближе пульт погружения агрессивного посетителя в обморочное состояние.
— Прочтите, это для вас, — мямлит Луиза и разворачивает свернутый как лист бумаги инфоэкран, и протягивает его ей.
Мариам охватывает легкое волнение. На матовой поверхности инфоэкрана высвечивается текст. Она беззвучно читает его:
«Малыш, устрой на работу к нам эту чудо-девочку. Она нужный человек. Благодаря ее папе мы в скором времени будем добывать на Луне не только «Гелий-3», но и природные алмазы. Я в долгу перед тобой не останусь — полет на Венеру за мной. С любовью, Витоль».
Лицо Мариам озаряет улыбка.
— А знаете, Луиза, вы нам вполне подходите. А то, что у ваших бабушек и прабабушек были легковесные отношения с мужчинами, нас это не должно волновать. Будем считать, что они просто нравились мужчинам. А нравиться людям — это уже божий дар. Вы приняты на работу. Мой ассистент проводит вас в Центр перемещений…
Мариам задумчиво смотрит ей вслед. Забавно получается, на пороге новый век и ничего в человеческих отношениях кардинально не меняется. Как и в прошлом столетии, на хорошее место работы можно устроится только по великому блату. Хотя, ничего удивительного в этом нет, — осаживает она себя, — ведь в основе будущего всегда лежит опыт предыдущих поколений. Так уж устроен мир!

Центр перемещений компании «ТрансГелио».
— Добрый день, Луиза! — приветствует ее металлический голос, как только она и ассистент входят в отсек, в котором размещены четыре массивных бокса, похожие на кувезы для вынашивания недоношенных детей, с той лишь разницей, что они были значительно массивнее.
— Выбирайте, Луиза, бокс, — раздается вновь голос электронного распорядителя. — В любом из них вашему телу будет комфортно. Насчет его сохранности не переживайте, если и случится с ним непредвиденное, то принтеры, установленные в боксе, напечатают точно такую же телесную плоть в соответствие с вашим биокодом. Кстати, такую операцию уже успешно проделали в нашем Центре по перемещению на Луне.
— Так быстро? — хмыкает удивленно Луиза.
— Прогресс шагнул далеко вперед, ранее эта процедура занимала более часа.
Луиза окидывает взглядом боксы.
— Я выбираю этот, — указывает она пальцем на бокс, стоящий слева от нее. Внутри бокса тотчас сработает электронное устройство, и его верхняя крышка сдвигается по горизонтали.
— Вам нужно, Луиза, лечь в боксе на спину, вытянуть руки вдоль тела и закрыть глаза, — следует команда распорядителя.
Луиза залазит в бокс. В отсеке гаснет свет и раздается женский голос:
— Я космическая шлюпка «Гелио-001» премиум класса. Моя главная задача…
— Телепортация? — пытается угадать Луиза.
— Что-то вроде этого. Если конкретно, то доставка энергетического компонента без нанесения малейшего ущерба заказчику.
— А разве таковой может быть?
— Не может, так как мы прибыли к месту назначения. Время в пути — 0,19 секунды…

Луиза открывает глаза и видит перед собой двух бородатых парней в белых халатах.
— С прибытием тебя, Луи, на Луну!
— Вы ошибаетесь, меня зовут Луиза, — поправляет их она.
— Вы уверены в этом?
— Абсолютно. Мы создали вас в соответствии с вашим биокодом. Ошибки не может быть — вы Луи. И ваш энергетический разум признал это тело. В противном случае, вы были бы мертвы. Вы мужчина!
— Залетела! — приходит к ней прозрение. Отец говорил, что хочет, чтобы она стала человеком и он добился этого — вернул её в лоно природы-матушки таким, каким она его создала…
— Что-то не так, Луи?
— Да, всё нормально. Я видимо, парни, немного утомился, — безрадостно вздохнул Луи…

[Наталья Владимировна]

29

СТРАННЫЕ ДЕТИ

Наш побег состоится послезавтра. Сейчас главное – осторожность, чуткость, собранность и наблюдательность. Вести себя как обычно оказалось не так и трудно – во всяком случае, легче, чем я ожидала. Всё делать как всегда: ходить на процедуры и занятия, улыбаться, показывать прекрасные результаты на тренингах, общаться с группой, врачами, учителями, воспитателями и наблюдателями. Конечно, с наблюдателями. Они боги нашего маленького, затерянного в глухих лесах мира. Здесь нет другого закона, кроме их закона. Все правила – их правила. Заговоришь с охраной, решишь выйти из комнаты, откажешься проходить стресс-тренинг, сорвешь очередной болезненный анализ – дисквалификация. Что стоит за этим словом? Они говорят, что таких детей просто отправляют назад, в семью, к родителям. Что-то я сильно в этом сомневаюсь. И не только я, вся наша группа – мои друзья, за которых я готова отдать жизнь, все мы считаем, что эти семьи вряд ли когда-нибудь снова увидят своих детей.
Другое дело, не все родители готовы принять нас назад, даже если бы нас и возвращали. Я так думаю. Во-первых, мы слишком, ну, скажем, необычны, а во-вторых, проходит чересчур много времени: меня, например, у отца с матерью забрали в 10 месяцев, может, в год. Так мне рассказывали воспитатели. А сейчас мне четырнадцать лет, и за все это время никто из семьи даже не попытался хоть как-то контактировать со мной. Иногда я думаю, интересно, что же это за мать, которая добровольно смогла отдать собственного ребенка? Даже не зная, куда она его отдает? А уж тем более, если зная! Я бы за своего дралась до последнего хоть со всем миром.
Ладно, это так – лирическое отступление. А по теме: каждый из нас ненавидит свои семьи, бросившие нас здесь, отказавшиеся от нас. Ненавидит общество, отвернувшееся от происходящего и пытающееся сделать вид, что все это – в порядке вещей. Мы выйдем отсюда, очень скоро выйдем, и вот тогда – сочтемся. Я отдаю себе отчет, что на первых порах нам будет непросто. Мы знаем мир за стенами нашей школы лишь по книгам, фильмам, да рассказам воспитателей. Мы не приспособлены к нему и, наверное, это будет слишком бросаться в глаза. Но наше преимущество в том, что на первый взгляд (а также на второй, третий и т.д.) мы – просто дети, просто подростки, ну разве что немного странные. А детям позволено быть странными. Дети – это узаконенные сумасшедшие нормального мира, они вправе вести себя как угодно и это будет считаться нормой. Кроме того, мы быстро учимся, наш потенциал высок, так что результат будет скоро. Итоги нашего теста на IQ заставляют даже наблюдателей изумленно поднимать брови, а этих людей (иногда, я, правда, сомневаюсь – а люди ли они) удивить непросто.
Но главные наши преимущества обеспечивают нам наши способности. Как я уже сказала, нас пятеро и каждый из нас представляет несомненную ценность в глазах персонала школы. Я – Лиса (сокращенно от Алисы), умею лечить любые раны, болезни, вирусы, инфекции, переломы – все, что может пагубно сказаться на здоровье человека. Времени на это трачу немного: от двадцати минут, если травма не слишком серьезная, до часа – в случаях глобального ущерба для организма людей. Мне дано это с рождения, я вижу болезнь как темно-красную, почти черную, опухоль – и чем она чернее, тем хуже дело. Лечу так: руками убираю черноту, просто горстями черпаю и выбрасываю, пока место травмы не приобретет сначала светло-розовый, а затем телесный оттенок. Но есть то, о чем не знают наблюдатели и врачи: я могу помогать не только живым, но даже мертвым. Правда, лишь в случае, если смерть произошла недавно.
Моя подруга – тоненькая, застенчивая, темноволосая Зима (родилась в декабре) может предсказывать будущее на три – четыре месяца вперед. И предсказания эти всегда точны, ни разу она не ошиблась за всю нашу жизнь, ни разу. Проблема лишь в том, что будущее не определено, оно не просто вариативно, его не существует, так же, как и прошлого. Зима говорит, что когда прогнозируешь будущее, выпадает не просто карта действий, а варианты. Хорошо, если их не больше двух-трех, а если больше? Будущее не статично, оно меняется в зависимости от отправных данных настоящего. Любое наше действие сейчас рождает варианты возможных последствий. Поэтому, готовясь к побегу, мы постарались просчитать и учесть все трансформации и выборы. Надеюсь, что все…
Еще один участник заговора – Макс (его полное имя, вы только не смейтесь, Максимилиан-Юлий). Об этом парне можно сказать только одно слово: красавчик. Вот есть на свете такие лица – голубые глаза и спадающая на них соломенная челка, открытая и честная улыбка мальчишки из соседнего двора, располагающая к себе любого и каждого, от первоклашки до пенсионера. А между тем наш Макс – убийца. Практически серийный, если судить по его послужному списку. И ни одну из своих жертв он и в глаза никогда не видел, ему это просто без надобности. Наблюдатели отдают приказ, указывая на определенного человека – он выполняет. Абсолютное подчинение – непреложная основа выживаемости в нашем непростом мире. Мы ни разу не спрашивали, каким образом он выполняет подобные приказы, да еще на таком расстоянии, а сам он на эту тему никогда ничего не говорил. Да это и неважно. Важно то, что мы видим, как убивают его самого такие приказы. Каждый раз какая-то частица души, здоровья нашего друга словно схлопывается, запущен процесс саморазрушения, он уже идет. И все они это прекрасно видят. И все равно приказывают. Ненавижу.
Лучший друг Макса – Док (похож на кролика Багз Банни из мультфильма, помните его фразу: «В чем дело, док?»). По характеру Док – вылитый Банни, смешливый, находчивый, немного нахальный, любящий внимание, хитроватый и продуманный ушастик. Просто уши у него лопоухие, а стрижка короткая, поэтому очень заметно. Он, впрочем, не комплексует. Да и с чего бы. Док – телепат. А еще он наш лидер. Именно ему принадлежит идея сбежать отсюда. Нет, этого, безусловно, хотели все мы, но подвел нас к осознанию неизбежности такого расклада именно он. Он сплотил нас в единую группу, объяснив, что необычные и прекрасные у каждого в отдельности наши качества вместе составляют непобедимую гремучую смесь, противостоять которой практически нереально.
Ну и последний (но не по значению) член нашей команды – Ник (сокращенно от Никиты). Ник – профи по части самых разных железок. Что угодно починить, смастерить, переделать – это к нему. Вообще он самый настоящий ботан, что по виду, что по характеру – абсолютно незапоминающееся лицо, светло-серые глаза, пегие волосы, очки в роговой оправе и тихий-тихий нрав. И никаких необычных способностей. Ни к чему. Вообще. Его поместили сюда и держат до сих пор потому, что (по утверждениям врачей) все анализы и опыты, проведенные с ним, ясно свидетельствуют о наличии у парня таких способностей. Однако за четырнадцать прошедших с момента изъятия Никиты из семьи лет они так и не проявились, ввиду чего Ника решено было дисквалифицировать. Нам, естественно, об этом не сообщили, однако от Дока трудно что-либо скрыть, особенно, если он не напичкан лекарствами. Я говорила, что иногда врачи дают ему какие-то препараты, от которых он словно во сне? Так вот, дисквалификация Ника и стала спусковым механизмом, после которого мы решились на побег. Тянуть дальше бессмысленно, мы рискуем потерять друга.
Нам удалось убедить наблюдателей в том, что все мы, за исключением Ника, обладаем необходимыми им качествами. Мы работали над этим долго, порядка десяти лет. За это время наша маленькая группа стала сплоченным коллективом. Они говорят, какие мы молодцы. «Стресс и боль были неизбежны. Стойкость – необходимое качество нашего отбора» – утверждают они, а мы улыбаемся и согласно киваем в ответ. Но дело не в том, что они говорят, а в том, что они не говорят нам. Я не знаю, что это за школа и кто эти люди, какие цели они преследуют и почему используют нас так топорно и неумно. Иногда мне кажется, что это игра, и они делают на нас ставки. Что они купили себе право повеселиться с нашей помощью. Я думаю, в их мире деньги перестают быть мотивацией. Ею становятся власть и информация. Суть власти в том, чтобы применять ее в любой форме. Наблюдатели делают ставки на идеи. Мы – их идея.
В этой школе много детей, мы как-то пытались считать, досчитали до двухсот четырнадцати человек, потом бросили. Есть совсем маленькие, есть взрослее, но все как один необычные и никого старше шестнадцати лет. На наши вопросы – один ответ: достигших шестнадцатилетнего возраста, как и дисквалифицированных, возвращают в их семьи. Ага, как же. Похоже, их туда без вещей возвращают, потому что все вещи и одежда остаются в комнатах, а потом все это кто-то забирает. Ответ на эти вопросы помещен так глубоко в сознание окружающих нас взрослых, что даже Док не в состоянии считать его. А может, они просто не знают. Возможно, среди нас есть подставные. Так часто делают, чтобы подхлестнуть внутреннюю динамику группы. Поэтому мы стараемся много и позитивно общаться с другими детьми. Как жаль, что не все мы телепаты – вот тогда проблем с общением внутри нашего маленького коллектива точно бы не было.
Я хочу на свободу. Мы все хотим туда. И, когда, наконец, вырвемся, не будем тратить понапрасну данные нам таланты. Мы сможем подать любые идеи. Мы не сломаемся под давлением. Мы будем искать подобных нам, станем развивать их способности, воспитывать и просвещать, научим прятаться от наблюдателей и полиции, создадим свое общество внутри вашего. Вы не заметите нас, пока мы сами этого не захотим. Поставив себе на службу свои навыки, мы сможем занять ключевые посты во всех мировых компаниях, стать во главе руководства вашего мира. И, когда нас будет много, очень много, мы выйдем из тени – вот тогда вы и ваши дети будете жить в глухих резервациях посреди непроходимым лесов. Это все, что мы вам оставим.