МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Рояль в кустах» - новелла, реализм, острый сюжет, неожиданная развязка (до 30 000 знаков с пробелами). - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

«Рояль в кустах» - новелла, реализм, острый сюжет, неожиданная развязка (до 30 000 знаков с пробелами). Конкурсный сезон 2018 года.

#21 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 02 января 2018 - 15:41

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


20

ГОЛУБОЙ ЛЁД ХАЛЬМЕР-ТО


(в сокращёнии)
Хальмер (ненецкий) — покойник, умерший человек; То (ненец.) — озеро.
Хальмер-То — озеро мёртвых.


Жила была у Пашки Стрельнова во дворе огромная рыжая псина дамского полу. Жила да жила, как вдруг в один осенний день замотала мордой ночью в ошейнике, задёргалась вся так, что будку сдвинула десятипудовую, да и выскочила прочь... Видели в посёлке, как эта рыжая псина бежала рядом с волком. Причём не просто бежала, а заигрывала с ним так, как может только сука последняя и заигрывать с кобелём. Такое происходит, когда волчья порода испытывает трудности в потомстве, когда в округе остаются лишь волки-одиночки.
А месяца через три собака вернулась и очень быстро родила одного щенка. Когда Пашка Стрельнов щенка увидел, то с губ сорвалось:
— Волк... мать твою, волк!
Волк и в самом деле был волк, точнее волчица — серая, зубатая, кусачая, морда узкая, глаза умные, хвост паскудный, смотреть тошно.
Но росла волчица очень ласковой, верной, можно даже сказать приставучей собакой. Без Пашки никуда не ходила, жила на крыльце, на будку смотрела с презрением. Однажды, когда «девочке» уже был год и по волчьим законам это был переярок, Пашка попытался одеть на неё ошейник с поводком, чтобы сходить в районный центр. Маша —так назвали щенка — дважды куснула поводок и тот лопнул на две части. Маша посмотрела на хозяина и полезла мордой между колен хозяина ласкаться, чтоб погладил.
К февралю Машка исчезла. Пашка погоревал да и успокоился, поминая, что всё же Машка не собака, а полуволчица. А к лету Машка вдруг вернулась, да не просто, а с двумя щенками. Один — абсолютно серый как мать, а второй с яркой подпалиной на шее и груди. Пашка и не удивился, и не забеспокоился. «Собаки всё же в них больше, — решил он, — раз домой тянет». Прожила Машка со своими щенками у Стрельновых до осени. Питалась как обычная собака, щенков к той же пище приучала. Щенки не тявкали, воду не лакали, а тянули сквозь зубы, которые показывали всему двору ежедневно, так ни с кем и не сдружившись. Регулярно заходили в тёплый сарай, который Пашка называл загоном, и где у него держались овцы, гуси, куры и две свиньи, там нюхали осторожно воздух.
А по первому снегу возле посёлка слышали волчий вой, и той же ночью пропала и Машка, и её подросшие щенки. Пашка подумал — а следует ли вообще связываться с полукровками, да и завёл себе дворнягу.
Прошло три года. Жизнь текла себе обычно. Днём Пашка работал в сельском хозяйстве на своём бульдозере, в выходные мотался на старенькой «Ниве» по лесотундре за глухарями да гусями. Охота была для Пашки чем-то вроде отдушины от жизненных тягот.
Зимой третьего года вдруг опять зачастили волки.
В марте в загоне Пашки пропала овца. Пса утром нашли нетронутым, но полуживым от страха. Он забился к себе в будку и так в ней весь день и просидел, даже не вышел к миске с едой.
Волки.
Первое, что делает в таком положении хозяин — ставит капканы. Пашка и поставил. Капканы простояли три дня. Три дня Пашка спал тревожным сном, вскакивая при каждом шорохе снаружи. На четвёртый пропала ещё одна овца... Капканы остались нетронутыми, собака опять засела в будке прочно, снова на весь день.
Всё утро Пашка потратил на то, чтобы понять — сколько волков приходило в его двор? Спрашивал у соседей — были ли у них сегодняшней ночью гости? Гостей, оказалось, ни у кого не было. А три дня назад? И три дня назад всё было тихо. Как извели прошлый раз волков, так и, слава богу, всё спокойно.
Стрельнов задумался, что же это получается? Вроде не на краю посёлка живёт. Нет, не по этой причине хищники выбрали его двор. А по какой тогда? Осмотрел калитку в заборе, сделал над ней высокую надстройку по уровень и два дня жил спокойно. А на третий начал караулить. Пару ночей никого не было, он уж хотел было бросить это глупое занятие: сидеть перед дверью с крошечным окошком да просматривать двор на предмет появления никем не виденных хищников. Может это и не волки вовсе? А кто еще? Кто может унести крупную овцу, да ещё так сильно напугать собаку? И сделать всё настолько тихо и аккуратно, что и соседи ничего не слышали? Только волки. Через сутки во дворе вначале глухо зарычала собака, она не гавкала, а просто рычала так, как может рычать напуганное животное, не защищающее двор и территорию, а лишь пытающееся защитить себя. Пашка стряхнул с себя вялый сон, проверил оружие, осторожно выглянул во двор через окошко, никого не увидел. Тогда двери тихонько открыл... двери скрипнули...
Стрельнов рванулся к загону. Пролезть в загон в сущности можно было лишь со стороны входа, здесь дверь была не очень хорошо подогнана, и между ней и землёй был широкий лаз. Но лаз этот всегда зимой очень прочно заметался снегом, дверца отворялась внутрь. Там, где можно было подкопаться волку, было совершенно чисто, нетронуто, снег белый, мартовский, чуть севший.
Пашка двинул ногой по засову, толкнул ногой двери... Тихо. В загоне гоготали гуси и кудахтали перепуганные курицы, овцы сбились в кучу, стояли глупо и беспомощно. Пашка включил свет... Посмотрел влево, вправо... И представилась его взору картина, от которой он даже оторопел. Прямо перед ним, там, где сидели гуси, стояла огромная собака серой масти с рыжей шеей и рыжей грудью. В пасти у неё уже висел задавленный гусь, у которого ещё чуть-чуть трепыхались крылья. Похоже на овцу он просто не успел. Собака была бы собакой, но, когда глаза их встретились, Пашка сразу понял — волк! И не просто волк, это же... это же... щенок Машки! Тот самый рыжий!.. И подпалины на шее и груди — один в один! Всё в детстве загон этот обнюхивал, как запас себе на жизнь делал! Ах, скотина! Гнев настолько охватил Пашку, что он даже про ружьё забыл, хотел за вилы от злости схватиться, так — по-крестьянски.
Волк с гусем в зубах легко перемахнул перегородку, отделявшую птицу, в два прыжка подлетел к Пашке и, прыгнув ему прямо в лицо, повалил человека на землю. Пашка быстро перевернулся, но, пока ружьё поднимал, увидел, как рыжий с лёгкостью кошки, что запрыгивает на табуретку, перемахнул двухметровый забор и ушёл восвояси.
— Сволочь! — бросил Пашка ему на прощание, поднялся, ружьё бесполезное подобрал и пошёл домой. Дома долго сидел в кухне, думал о том, как его ловко провели и ругался тихонько, стараясь не разбудить своих.
Утром Наталья поинтересовалась — как дела у сторожа? Спросила мило так, с лёгким женским смешком в голосе, как бывает разговаривают с мужьями супруги, когда им весело и смешно, но мужа обидеть не хотят.
— Представляешь, — серьёзно ответил Пашка за завтраком, — это тот... волк...
— Какой тот? — уже испуганно переспросила жена.
— Тот щенок Машки... с рыжей грудью. Он... он гуся сегодня утащил, скоро вернётся. Гусь ему что — на пару дней не хватит. - Он встал из-за стола и пошёл прочь из дома.
— Может в стаю уйдёт? — уже в спину спросила супруга.
Пашка остановился, повернулся на Наталью, лицо его от удивления стало вытягиваться.
— В стаю?.. А и вправду?.. — оторопел он. — Почему в стаю не ушёл? А может наоборот? — он даже голову склонил набок от пришедшей мысли. — Выгнали из стаи, он и повадился?
С этого утра Пашка задумался — как выманить на себя зверя и застрелить его? Даже подумал вначале просто каждую ночь спать в загоне. С ружьём в обнимку вместо жены. Но спать с ружьём в загоне не стал. Вначале решил походить, благо была суббота, по знакомым старым охотникам, поспрашивать, как бороться со зверем? Волк мог пройти по лесотундре за день сотню километров, здесь надо хотя бы мотосани иметь, какой-нибудь «Буран», а у Пашки кроме старенькой «Нивы» ничего не было. Помотался Стрельнов по охотникам, посидел дома, на капканы вновь поглядывая, да и отправился в лес, далеко, где сейчас стояли стойбищем ненцы. Ненцы так и назывались — лесные. Оленей они пасли в лесотундре, заходя глубоко на юг в суровые зимы, о волках, конечно, знали много больше, нежели кто другой. Сейчас ненцы стояли совсем рядом, потому подъехать к ним было совсем просто.
В стойбище он знал пару человек, встречались на рыбалке, не раз помогал им сети тянуть, потому обратился к ним за помощью. Парни выслушали его, привели какого-то старого деда, что Пашку удивило — чисто выбритого. Дед по-русски не говорил совсем, приходилось переводить. Услышав, что хочет «белый» человек, старый ненец улыбнулся, сказал что-то на своём, Пашке перевели:
— Говорит, что просто так волка не возьмёшь, выследить не сможешь, умный зверь... самый умный зверь. К нам не ходит, давно не ходит. А что за рыжего волка, так видели его наши мальчишки прошлой зимой на озере... За лесом лежит озеро Хальмер-То, но ходить туда не надо. Он там прячется, значит, знает что-то. Озеро плохое, поганое, вода идёт как в реке, промоин много... Жди его, когда он с озера пойдёт в посёлок. Там жди. На озеро не ходи, нельзя тебе туда.
Сказав такую речь, старый дед удалился. Ненцы, что переводили, кивнули ему и тоже сказали:
— Не ходи, Паша, на Хальмер, плохое озеро, поганое, лёд голубой, значит вода рядом... промоин много...
Пашка плюнул на всё, тут же съездил домой, взял пару капканов, приманку и поехал на Хальмер-То. Остановиться пришлось метров за триста. Прошёл пешком по крепкому насту почти до берега озера, вбил железные колья в глубокий снег и привязал к ним капканы. Правда говорят, что волк не сидит в капкане, отгрызает себе лапу... ну да посмотрим.
Следов волчьих на озере он не обнаружил. Возле южной стороны озера росли немногочисленные слабоствольные берёзки. Ненцы говорили — где-то здесь у них есть родовое захоронение, потому ходить сюда просто так нельзя... святое место, что ли? Ну да он же не просто так? Он по делу. Пашка достал свой бинокль и стал осматривать местность более внимательно, но, сколько не вглядывался через мощную оптику, ничего не увидел. Озеро было чистым, пустым и голубым. Светило яркое, уже пригревающее мартовское солнце, и озеро под ним просто сверкало. По льду, где снег не мог зацепиться за лёд, шла ослепительная, сияющая в голубом обрамлении солнечная «дорожка». Что бы там ни говорили ненцы, но лёд на озере был такой, что можно было по нему на тракторе прокатиться. Может когда-то, в какой-то тёплый год и в самом деле лёд был слабый, но сейчас!.. Впрочем, что ему лёд? Ему волк этот нужен поганый.
Этой же ночью дома, когда Пашка уже немного успокоился, во сне услышал жалобное блеяние овец. Вскочил, перепугал жену, едва не голым выскочил во двор, потом впопыхах вернулся, схватил ружьё, вновь выскочил во двор и... увидел серую волчью спину с овцой сверху, перемахивающую его двухметровый забор. В бессильной злобе саданул сразу с обоих стволов куда-то в темноту... Посёлок сотрясло два взрыва. Залаяли собаки. Где-то послышалась грубая мужская речь. Пашка вернулся в дом, швырнул ружьё на пол, сел на табуретку и закрыл лицо руками. Сил не было. Злоба душила. «Рыжий» опять оказался умнее.
Так началось воскресенье.
Весь день Пашка под усмешки прохожих, под сальности соседей пытался намотать колючую проволоку на забор сверху... Прямо по всему периметру забора. Получилось неплохо, даже прочно. Только одна калитка с её искусственным наращением до высоты забора осталась нетронутой, на калитке не было места, где можно было бы проволоку эту прикрепить. Ну да что такое калитка в метр шириной, когда десять соток двора огорожены?..
Весь оставшийся март Пашка спал спокойно. Он уже стал забывать свои неудачи, собрал капканы, что стали проявляться из-под таявшего снега. Ружьё запрятал в железный шкаф, возил сына Сашку на озеро Хальмер-То, рассказывал, как он здесь волка рыжего искал, занимался хозяйством в свободное время, даже получил премию и диплом лучшего тракториста от поселкового хозяйства. Жизнь так хорошо устраивалась, что когда в уже светлую ночь апреля в загоне возмущённо закудахтали куры, гоготнули гуси и Пашка: пока ключ от шкафа ружейного искал, пока патроны в стволы загонял, пока не понимал в тапочках ему выскакивать во двор или ботинки надеть?.. В общем, пока все эти «пока» шли, по двору метнулась тень... Стрельнов вырвался на воздух, ружьё уже играло в руках, но... над калиткой мелькнул серый хвост, а над серой спиной захлопали гусиные крылья... В этот раз «рыжий» прокопал лаз и попал ровно к гусям, впопыхах ухватил птицу и был таков.
Пашка в сумерках утренних просмотрел все следы. Ночью шёл слабый снег, и следы теперь хорошо печатались на земле. «Рыжий» запрыгнул во двор через калитку, значит, понимал, собака, что колючка над забором — опасность, и ушёл через калитку, с-собака!.. Соседи уже начали предлагать свои мысли по поимке волка, но исподтишка посмеивались над Пашкой, говоря — ой, мстит он тебе, Стрельнов, ой, мстит за что-то! Может, щенком кормил мало? А может, нечего было этой Машкой, матерью его, хвастать по всему посёлку? А то ходил тут гоголем — вона, мол, волчара у меня живёт, типа кошки там... ага. Пашка кулаки сжимал — да убить, убить эту тварь!
В выходной рано утром возле двора Стрельновых проезжал на мотосанях «Буран» друг по гаражу Колька Сокол, стукнул Пашке в калитку, потом долго звонил в звонок, наконец, разбудил его и, когда тот, в одном трико дрожа от холода, выскочил из дома, быстро сказал:
— Видел я твоего волка, только что... на Хальмер-То сидит, просто сидит. Я в бинокль глянул, шея рыжая. Сидит на берегу и всё. Один. Точно он!
Пашку как пружиной подбросило, он рванулся в дом, наспех оделся, наспех ружьё зарядил, с десяток патронов в карман бросил.
До озера домчался в час, может чуть больше. Место дикое, пустынное, никто здесь не бродил, никогда не охотился. Местные охотники соблюдали порядки ненцев: раз сказали озеро нехорошее, значит, так тому и быть.
На озеро он примчался на своей "Ниве", когда солнце уже поднялось над горизонтом, голубой лёд сверкал, заснеженные берега обрамляли озеро белым воротником, на южной стороне темнели слабоствольные берёзки. Солнце пробивало сбоку их веточки насквозь, отбрасывая на яркий снег неровные серые тени. Само озеро как вытянутое зеркало — метров двести в ширину, триста в длину. В озеро впадало несколько крупных ручьёв, где-то, только непонятно где, один ручей из озера выходил. Где – найти невозможно. Потом, уже в полусотне метров, как из-под земли появлялся и шёл на восток. Потому ненцы и говорили — течение там хитрое, тянет всё живое на дно.
Он пошёл вдоль берега дальше. На всякий случай смотреть стал не только по кромке озера на белоснежный «воротник», но и чуть далее, где снег был темнее, где переходил в месиво дороги. И здесь, прямо возле берёзок, метрах в ста Пашка увидел волка.
Рыжий лежал под берёзой, довольно лениво развалившись под ярким апрельским солнцем. Погода стояла тёплая, волк в своей шикарной шубе вытянулся на спине, подставив под лучи брюхо. Похоже, он даже не видел охотника. Пашке удалось подойти метров на шестьдесят. Вскинул ружьё и слегка дрогнувшей рукой нажал на спуск... Ружьё ухнуло на пустынном месте гулким ударом. Волк подпрыгнул, увидел человека и побежал прочь. Он бежал лениво, словно знал, что ружьё не может принести ему никакого вреда.
Зверь шёл вдоль перелеска южной стороной, причём шёл так, словно ленился бежать, и Пашку это совсем удивило. Волк уходил, оборачиваясь, поглядывая, догоняет его Пашка или нет. Пашка на всякий случай саданул ещё раз — со второго ствола. Картечь легла где-то сбоку от зверя.
Волк прошёл южным берегом озера и, очевидно, хотел уйти в лесотундру. И здесь со стороны райцентра — далеко, очень далеко, натужно ревя мотором, пошёл в посёлок тяжёлый «Урал». «Урал» возил в посёлок солярку для дизель-генератора. Рыжий дрогнул, вновь сделал прыжок в обратном направлении, глянул ещё раз на Пашку, который почти бежал в глубоком снегу и... вышел на лёд Хальмер-То.
— Ах ты, гад! — крикнул ему Пашка. — Думаешь, я этой басни испугаюсь? Сволочь лохматая!
С этими словами Пашка быстро подбежал к кромке льда и уверенно пошел по голубой замёрзшей поверхности озера. Волк уходил как-то совсем трусливо. И лапами ступал, словно не по льду шёл, а по мягкому тесту. Пашка уже бежал, бежал самым настоящим образом, дыхание срывалось, горло хрипело. Ружьё прыгало у него в руках, он уже дважды хотел пальнуть, но решил всё же сократить расстояние до самого верного... добивать жертву для охотника всегда позорно. Волк не торопился, казалось он всё снижает и снижает скорость, наконец, он остановился, глянул перед собой и вдруг из волчьей пасти донёсся какой-то то ли вой, то ли скулёж.... жалобно так, словно щенка испугали. Пашка бежал. Смотрел под ноги и видел лёд толщиной в метр — не меньше. До волка было уже метров пятьдесят... сорок... тридцать... Волк стоял на месте и смотрел на охотника. Двадцать...
Раздался треск, грохот, словно в хорошем лесу с двенадцатого калибра стрельнули, Пашка даже подумал, что курок у ружья сорвался... Но тут он почувствовал, что летит вниз... С треском и грохотом. Падает, ноги намокают и тяжелеют, и льдина, огромная длинная льдина — совсем тонкая, не толще ладони и почему-то очень не широкая — переворачивается вместе с ним и волком...
Первое, что он почувствовал после обжигающего холода воды, — сильнейший толчок в спину куда-то под лопатку, льдина треснула, переворачиваясь, кусок её ударил Пашку сзади. Хорошо в спину, а не по голове. Пашка уцепился за крепкий лёд перед собой, ружьё неведомым образом оказалось на льду прямо перед ним. Но сейчас было не до ружья. Пашка попробовал вылезти... бесполезно, ещё хуже, чем просто держаться. Кто-то очень настойчиво и незаметно просто утягивал его под лёд, так ненавязчиво тянул туда... рядом проплыла небольшая льдинка и непонятным образом заплыла под лёд, показав Пашке, что его ожидает.
Он обернулся — никого. Крикнул что-то — спасите, помогите!.. Никого. Обернулся по сторонам — никого. Волк-то где? Неужели уже утащило под лёд? Сбоку, буквально в трех метрах он увидел рыжего. Пашка вновь заозирался по сторонам, вновь что-то заорал — люди, люди, помогите!! Никого. Кто-то тяжёлый и мокрый, крепкий и пахучий когтистыми лапами просто вогнал его в воду... Пашка погрузился почти по самые уши, хлебанув ртом озёрной воды — волк прыгнул на него из воды... и с этой живой платформы выскочил на свободу... Пашка ахнул от изумления — вот тварь?! Использовал его как трамплин, значит? Свинья!!
Волк отряхнулся, как ни в чём не бывало, глянул назад на Пашку и побежал к южной стороне озера, к берёзкам.
— Стой!! — вдруг крикнул ему Пашка. — Стой!! Рыжий, как тебя?! Рыжий!!
Волк остановился, обернулся и посмотрел на Пашку.
— Стой, — вновь попросил он, — боже мой... ну стой же, не уходи... Ну, ты же собака... ты же... немного собака...
Волк повернулся и вдруг сел на лёд. Сидел и смотрел на Пашкину голову, торчащую из воды.
— Помоги, — сказал шёпотом Пашка, сил на громкие слова, на вопли уже не было, сил не было даже на шёпот, локти сползали в воду.
— Помоги, — прошептал он, словно прощаясь со светом, — помоги...
Волк встал и пошёл к Пашке. Подойдя почти вплотную, зверь посмотрел Пашке в глаза, или ему показалось, что зверь посмотрел ему в глаза? Только Пашка вдруг увидел глубоко не волчьи, а чисто собачьи глаза, они смотрели на него как-то сочувственно, как будто понимали, что творится сейчас, и что может произойти.
— Помо... помоги... — шепнул Пашка ему туда, в эти собачьи глаза.
Пашка не знал, как волк мог ему помочь, но был согласен, чтобы его сейчас просто как щенка взяли за холку и вытащили на крепкий лёд, он был согласен, чтобы волк схватил его за руку и откусил эту руку, но лишь бы вытащил его на крепкий лёд... он был согласен на всё, на всё, но что мог сделать волк?..
Рыжий подошёл к ружью, понюхал его и мотнул мордой, потом как-то очень осторожно, как хищник в цирке берёт пищу изо рта дрессировщика, взял своими страшными зубами приклад, раздался хруст дерева...
— Да, да, — шептал Пашка бессознательно, — я понял, я понял...
Он ухватился за ремень оружия. Волк поднял ружьё легко, словно оно ничего и не весило, поднял зубами оружие, из которого его только что хотели убить и стал пятиться назад. Пашке резануло в мозгу — это последний шанс! Он бросил держаться за лёд и обеими руками негнущимися пальцами схватился за ремень ружья. Если волк сейчас выпустит приклад из зубов, его сразу утянет под лёд, если волк случайно выпустит приклад из зубов, его сразу затянет под лёд, если... если… если...
Рыжий пошёл назад. Шёл вначале легко, вытянув Пашку почти по пояс, потом видно было, что лапы его заскользили, в лёд вонзились волчьи когти, зверь хрипнул, мотнул мордой и резко рванулся назад, пятясь от смертельной ловушки. Пашка не мог двигаться, он даже не мог ничем помочь этому зверю. Одно его беспомощное движение, и всё может рухнуть в секунду. Пашка смотрел зверю в глаза, зверь смотрел на него, понимая, что ещё не до конца вытащил человека на свободу. Наконец ноги Пашки вышли из озера, и он просто лёг на ледяную поверхность.
Он лежал на животе, повернув голову набок. Двигаться не мог, дышать не мог, тело жгло холодом, но Пашка холода не чувствовал, он лежал и смотрел на зверя, в руках был ремень от заряженного ружья... Волк осторожно опустил ружьё на лёд. Между ними было... метр, не больше. И хищник мог в две секунды зарезать человека. Пашка смотрел рыжему в глаза и видел ответный взгляд.
— Ты всё же не совсем волк, — прошептал он.
Рыжий постоял ещё секунду, повернулся и, всё так же осторожно «труся», побежал прочь с озера, миновал перелесок из берёзок и ушёл в лесотундру.

Потом был обморок. Потом воспаление лёгких. А Рыжего больше никто не видел. Может в стаю ушёл или нашел новую?

2015 г. 2017 г. Салехард

0

#22 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 03 января 2018 - 14:04

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА



21

ШАПОЧНОЕ ЗНАКОМСТВО


Несмотря на ранний час, южное солнце уже припекало. В высоком голубом небе звенел трелями невидимый жаворонок. Вдоль шоссе пышно зеленели кроны деревьев, припудренные дорожной пылью. Над кустами роз порхали разноцветные бабочки, в воздухе стоял смешанный запах цветов и морской гнили. Совсем рядом дышал синей спокойной волной утренний Каспий. А впереди, сразу же за виднеющимися домами, нависали над местностью крутые горные хребты, один из которых так напоминал профиль великого поэта. Дагестан, «стан гор» – картина, достойная кисти художника…
По извилистой шоссейной дороге от туристической базы «Дружба» в сторону города, совсем не замечая окружающей красоты, тяжело брели два пешехода-курортника. Впереди шёл Федор, мужчина средних лет, высокий и худой интеллигент, в шортах, соломенной шляпе и в очках. Его спутник Василий, несколько моложе, пониже и поупитаннее, тоже в лёгком курортном одеянии, вяло тащился вслед. Пешеходы, несмотря на разницу в возрасте, чувствовали себя одинаково скверно.
Идти по размякшему асфальту обоим ходокам было довольно трудно: сандалии то и дело прилипали к дорожному покрытию, от дороги шёл неприятный тяжёлый запах разогретого битума, вызывавший тошноту. Зной ясного дня набирал силу, пот градом катился по лицам идущих. Короткий и знакомый путь до городка, не раз хоженый путниками прежде, впервые казался таким длинным и неприятным. И совсем неудивительно – после вчерашнего…
Пешеходы, изнывая от жары, периодически оборачивались в сторону турбазы, в надежде увидеть попутную машину. Увы, попутки не было!
- …Говорил же тебе, Вася: надо заказать такси! А ты: «…тут же близко, быстрей дойдём сами!» – передразнивая напарника, выговаривал ему долговязый Федя. – Это на трезвую голову близко, а с бодуна – очень даже далеко… А теперь вот тащись по жаре, мучайся…
Невысокий Вася молча плёлся за Федей, понуро опустив голову в белой панаме. По такой жаре ни возражать, ни соглашаться не было никакого желания. В голове под панамой засела только одна единственная мысль: дойти бы скорей до прохладного места, сесть где-нибудь в тенёк и глотнуть холодного пивка. Вот в поисках этого спасительного напитка приятели и отправились в дорогу…
Как же этот день был не похож на предыдущий вечер, когда всем было так здорово и очень весело. Вероятно, именно в такой ситуации и находился классик, сказавший в своё время: «И так всё было хорошо, всё кончилось печально...»
Время пребывания по туристической путёвке в солнечном Дагестане подходило к концу. Мужчины в группе уже давно хотели «пообщаться», устроить себе «праздник для души», да затяжные плановые экскурсии мешали осуществить навязчивую идею. И лишь в самом конце регламен-тированного отдыха появился просвет. А тут ещё у Васи случился день рождения – ну чем не повод! Событие, достойное всеобщего праздника для туристов, измотанных в автобусных поездках по извилистым горным дорогам, утомлённых и подгоревших под южным солнцем!
Дождавшись прохладного вечера – кто ж днём пьёт во время жары! – Вася «проставился». Принёс пару бутылок хорошего коньяка семилетней выдержки, фруктов и огромную браконьерскую севрюгу с местного рынка. Гулять – так гулять!
Чтобы исключить возможные неприятности со стороны администрации базы в связи с проведением банкета на морском берегу, пригласили и «администрацию» – Ашота, инструктора по туризму, обычно сопровож-дающего отдыхающих в экскурсиях по историческим местам. И встреча прошла «в тёплой и дружеской обстановке»…
Ашот не подвёл: быстро подсуетился, приволок на морской берег дров, мангал с шампурами, ножи для разделки рыбы. Он точными уверенными движениями шустро разделал крупную рыбину до нужной кондиции, быстро нанизал её куски на шампуры. Видно, сказалась многолетняя инструкторская практика.
В сгустившихся южных сумерках ярко заполыхал костёр. Через каких-нибудь полчаса чудесный запах шашлыка из деликатесной рыбы прямо-таки витал в воздухе, перехватывая дыхание и вызывая у окружающих обильное слюноотделение в предвкушении «праздника живота».
Под шорох каспийской волны и под красивый восточный тост инструктора Ашота «накатили» по первой за здоровье «новорождённого». Рыбный шашлычок под местный коньячок оказался восхитительной, прямо божественной закусью.
На огонёк костра, как ночные мотыльки на свет, быстро сориенти-ровавшись, подтянулись и другие, уже отужинавшие отдыхающие мужчины. Узнав о внеплановой вечерней сходке, кое-кто из них поспешил обратно в свой номер, чтобы вернуться, торжественно неся в руках хранимую всю поездку посудину – через день уезжать, не везти же такой дефицит обратно! Каждая новая принесённая бутылка встречала бодрое оживление всего пьющего коллектива, а её хозяин получал свободный доступ на дегустацию «пищи богов».
Праздник закончился глубокой ночью. Когда точно, Вася вспомнить не мог. Помнил только, что бутылки были все выпиты, а закуска ещё оставалась…
Но такого дисбаланса в свой день рождения Василий никак не мог позволить. Забыв, что время позднее и уже «не дают», он рвался ехать в водочный магазин, требовал продолжения «банкета»… В конце концов, они с инструктором поехали на проходную винзавода, где быстро и просто друзья Ашота за совсем небольшую плату выдали Василию коньяку. Правда, недозревшего, бренди, но зато – целую канистру! И праздник продолжался…
Ну как после такого нечаянного «счастья» наутро не болеть голове?..
…Вот уже и городская улица: жилые дома, первая забегаловка под названием «Кафе». Открывается с девяти утра и пиво всегда в наличии. Местный пьющий люд сидит там постоянно, с открытия. Но для приезжих, «чужих», заведение ещё закрыто. Для них прилеплено другое, рукописное объявление: «Сегодня работаем с 12-ти». Бумажка висит уже две недели. Поэтому курортники с «горящими трубами», имевшие уже печальный отказной опыт, проходят мимо кафе, недоступного для них в этот час.
- Может, и стоило бы разобраться с этим заведением… – ворчливо философствовал на предмет такого дискриминационного ограничения Фёдор. – Да кто ж его знает: со своим уставом и в чужой монастырь… в сложный период перестройки? Здесь не Москва! Качать права – себе дороже! Проще и здоровее отдыхать без подобных заморочек, не осложняя жизнь наведением порядка в местном общепите…
- Это заведение – не «для белых»! – единогласное мнение сложилось у отдыхающих после безуспешных попыток попасть в кафе с утра.
Вот и сегодня, завидев знакомую бумажку поверх расписания работы, отдыхающие идут по улице мимо, даже не заворачивая к двери здания.
А оттуда уже слышатся громкие голоса и звучит восточная музыка. Там, как всегда в это время, веселится местный люд.
- Мафия резвится… – прошептал Федя и нахмурился. Неприятно, когда нет справедливости. Везде, почти в каждой газете, кричат о равенстве всех людей перед советским законом, а на деле…
Перед входом в кафе на скамейке уютно развалились двое пьяных местных жителей, сладко дремавшие на воздухе в тени кизилового дерева. Один из аборигенов, заслышав шаги, приоткрыл глаза, лениво зевнул и уставился на проходивших мимо курортников.
- Ассаламуг ялайкум… – вяло поздоровался он с ними на своём языке и снова закрыл глаза.
Тут Василий стряхнул с себя дремотное состояние, приободрился. Он любил путешествовать, уже изрядно поколесил по родному Союзу и считал, что самые простые слова вежливости и приветствия в любой республике нужно озвучивать на языке местных жителей. Вот и к этой поездке Вася подготовился, выучил несколько простых фраз и поработал над произно-шением. И сейчас он озвучил одну из них:
- Ваг ялайкум ассалам!
Дальше произошло что-то непонятное. Джигиты, как по команде, резко поднялись, широко открыли глаза и несколько секунд молча смотрели на источник ответного приветствия. Затем, переглянувшись, будто разом про-трезвев, бодро вскочили со скамьи и заключили оторопевшего Василия в свои крепкие объятия.
- Юлдаш, дарагой! – незнакомые мужчины, дыша в лицо перегаром, радостно тискали совсем непохожего на них парня и пытались расцеловать, как будто он был их близким, долго отсутствовавшим родственником. Не сговариваясь, они легко подняли Васю, усадили на скамейку рядом.
- Ми тут нэделю сидим… Ми паспорили: ни адин русский нэ сумэит правильно здароваться по-даргински… Ты – первый! Ты харашо сказал! Пашли, дарагой, мы угащаем…
И горцы, не дожидаясь ответа, с победным кличем, мигом вознесли онемевшего Василия вверх по ступенькам в недоступное кафе.
Внутри заведения было прохладно и немноголюдно. Лишь в дальнем углу, у окна, несколько столиков были сдвинуты в один общий. Этот стол просто ломился от разнокалиберных бутылок, шашлыка, свежих овощей, фруктов и зелени. Над всем этим великолепием висело плотное облако табачного дыма. За столом сидело несколько мужчин разного возраста. Они пили, ели, говорили, курили. На смуглых лицах сидевших людей вдохновенно блестели глаза и сквозь тёмный загар пробивался румянец от выпитого алкоголя.
С шумом вошедшая троица сразу обратила на себя внимание. Всё разом стихло, даже музыка. Один из сопровождающих лиц что-то эмоционально объяснил на своём языке, обращаясь к сидевшему в центре плотному мужчине средних лет с золотой цепью на шее, и показал на Василия. Его товарищ, в подтверждение сказанных слов, согласно закивал бородатой головой.
Взоры всех мужчин пересеклись на Васе, как будто от него чего-то ждали. Тот встревожено озирался, почувствовав к себе насторожённое внимание: с десяток пар глаз смотрели на него с острым любопытством.
- Ассаламуг аллейкум… – тихо, в растерянности, произнёс Василий.
- Ваг ялейкум ассалам! – послышались в ответ отовсюду из-за стола.
Раздались восторженные возгласы: и на чужом языке, и по-русски. Сразу спало напряжение, на лицах сидящих появились улыбки. Стул для Васи был тут же пододвинут к столу.
- Садись, дарагой! Хароший гость – хозяину в почёт… Ты – наш гость сегодня! – с мягким восточным акцентом сказал владелец золотой цепи, властный вид и пронизывающий взгляд которого позволяли судить о его главенстве над остальными. – Садись, кущай с нами!
- Спасибо… – Вася с изумлением смотрел на стол с винными бутылка-ми, бутербродами с чёрной икрой и красной рыбой и другими изысканными закусками. Подобного изобилия он уже давно нигде не видел, тем более, в столовой турбазы.
«А на еду здесь денег не жалеют… Да, такими деликатесами на талоны не отоваривают… Прав был Федя: мафия!.. – шустрыми тараканами забегали мысли в васиной голове. – И где только они всё это берут?..»
- Дарагой! Что хочешь, скажи? Коньяк, водка, вино…
- Если можно, пива, пожалуйста… – чувствуя, что сухость в горле всё увеличивается, несмело попросил нечаянный гость.
- Пачему нэт? – усмехнулся главный и оглянулся на бармена. – Принэси гостю пиво!
Тут же появилась кружка с холодным пивом.
- Но коньяк всё же лучшэ… – добавил командир застолья.
Сидевшие за столом согласно закивали головами, молча наблюдая за новичком.
- Дэркаб! – напрягая до максимума память, Василий вспомнил, наконец, тост на даргинском. Тост моментально был оценён: люди радостно подняли свои стопки над столом и, повторив вслух уже произнесённое слово, дружно влили их содержимое в свои организмы.
Только сделав спасительный глоток ячменного напитка, Вася вспомнил о приятеле:
- Вы меня извините, но я тут с товарищем… – Василий кивнул головой на входную дверь.
- Завите его таварища! За общим сталом еда вкуснее, – немедленно распорядился главный, сверкнув в лучике солнца золотой цепью.
Через минуту изумлённый и встревоженный Федя уже сидел за столом рядом с Васей. Робко глотнув пива, он шепнул ему в ухо:
- Ты чего, разве их знаешь?..
- Нет… Откуда?.. – так же шёпотом ответил Василий.
- Тогда пошли отсюда, пока мы трезвые… А то, мало ли что…
- Нет, здесь так не принято – кавказское гостеприимство… Мы – гости! Нельзя отказываться, нанесёшь хозяевам глубокую обиду… Терпи, Федя!
И они оба «терпели» ещё около часа. В результате этого «долго-терпения» плавно перешли к вину. Затем попробовали и знаменитый дагестанский коньяк под вкуснейший шашлык из молодого барашка. Звучавшая восточная музыка, до того непривычная и не слишком желанная для европейского уха, вдруг показалась вполне органичной и даже приятной.
Федины тревоги в процессе застолья тоже постепенно рассеялись. Неожиданно он поднялся и сам попросил тишины. А дождавшись её, с чувством прочитал стихи дагестанского поэта Расула Гамзатова, чем поразил не только завсегдатаев кафе, но даже Васю, не подозревавшего в своём приятеле таких талантов. Сидевшие за столом мужчины эмоционально поощрили подвыпившего декламатора бурными аплодисментами.
- Слушай! Какие они все замечательные и гостеприимные люди!.. – делился своими восторгами Фёдор с приятелем.
Праздное время летит подозрительно быстро. Василий глянул на часы, засуетился: надо дойти до магазинов, купить продукты в дорогу…
Заметив, что тот собирается уходить, напарник уже сам попробовал отдалить этот момент.
- А давай ещё посидим… Тут так классно! – теперь уже захмелевший и расхрабрившийся Федя просил Васю остаться.
- Нет, пора! Сейчас – самое время! Мы же тут совершенно нечаянно оказались… Здесь, видно, у них какой-то мужской клуб: местные отдыхают, обсуждают свои дела… Зачем им мешать? Пора и честь знать…
Вася решительно поднялся.
- Большое спасибо за кавказское гостеприимство! Мы очень тронуты и тепло ваших сердец увезём на свою родину. Ещё раз: огромное спасибо! Баркаллаг!..
Приятели, вдохновлённые неожиданным гостеприимством, добрым общением с местными жителями и выпитым алкоголем, в приподнятом настроении бодро вышли из кафе и осторожно спустились вниз по ступенькам лестницы.
На скамье под кизиловым деревом по-прежнему дремали двое джигитов. Те же самые, только ещё более пьяные. При звуке хлопнувшей двери, один из них встрепенулся. Очевидно, какая-то навязчивая мысль не давала ему покоя. Горец приподнялся, сел на скамейке и знаками поманил к себе вышедших из кафе отдыхающих.
- Друг! Хачу спрасить…
- Пожалуйста, говори… – Василий остановился.
- Ты аткуда приехал, брат?..
- Север, Заполярье, – прозвучал ответ.
- О, как харашо! Я тоже там был! А где, какой город, брат? – нетерпеливо допытывался крепко выпивший собеседник.
- Мурманск…
- Мурманск?! – абориген даже подскочил на скамейке, придя в неописуе-мый восторг от услышанного. – Я тоже там был!!. Мэня завут Аслан! А тваё имя, брат?
- Вася, – ответил Вася.
- Дарагой друг! Зэмляк! Я бэру атсюда тавар и вэзу продавать Мурманск! Хароший тавар, тёплый мехавой шапка! О, друг Вася!.. Давай, брат, выпьем! Я угащаю!.. – и Аслан, схватив Васю за руку, попытался вернуть последнего обратно в кафе. Однако, изрядно проспиртованное тело кавказца уже отяжелело и плохо подчинялось воле своего хозяина.
Федя с Васей переглянулись. Они без слов поняли друг друга: не стоит «наступать на те же грабли». Уже повеселились, похмелились… Кстати, за чужой счёт! А наглеть-то зачем…
Но горец оказался настойчивым.
- Друг Вася! Ты хочешь Аслана обидеть?!. – в глазах джигита сверкнула молния.
- Нет, дорогой Аслан! Мы ведь уже пообщались за столом… Извини, много дел… Нам скоро ехать, пора идти.
- Мы нэ далжны так расстаться… – мужчина, оставив попытку очередного захода в кафе, достал из кармана авторучку. – Пиши адрэс! Буду Мурманск, зайду к тэбе в гости.
Все порылись в карманах в поисках бумаги, но ни клочка не нашли.
«Сходить, что ли, в кафе за салфеткой? – подумал Василий. – Да неудобно как-то: уже попрощались… К тому же, там уж точно не отбиться от нового угощения…»
Тем временем Аслан, достав из кармана свой паспорт, ни секунды не колеблясь, раскрыл его:
- Пиши адрэс! Здэс пиши!..
- Да ты что? Это же паспорт!..
- Я так хачу – пиши здэс! – горячо настаивал горец. В его чёрных глазах заблестели гневные искорки.
- Вась, напиши… Видишь, он не в себе… – шепнул приятелю в ухо осторожный Федя, с опаской поглядывая на разгорячённого джигита.
Вася увидел, как заходили желваки под смуглой кожей на лице собеседника, заметил нехороший блеск в глазах, тяжело вздохнул и… удовлетворил просьбу.
На следующий день отдыхающие, собрав свои вещи и побросав монетки в ласковую волну тёплого моря, разъезжались. Приобретя южный загар и свежие курортные впечатления, туристы вернулись к своим домам и больше ни с кем из этих гостеприимных кавказцев не встречались…

Прошло несколько лет. Однажды, придя с работы, Василий обнаружил в почтовом ящике письмо. На конверте корявым почерком был написан его домашний адрес.
- Странно, из Дагестана… Я там, вроде, никого и не знаю…
Вася вскрыл конверт. Письмо было коротким:
«Дарагой друг!
Прашу меня извэнить… Мой паспарт имэет твой адрэс… Никто нэ знает, пачэму?... Я тоже нэ знаю… пачэму он там! Всэ смеются нада мной… Эта так обыдно! Я плоха сплю, всё думаю: пачэму так?
Дарагой нэзнакомый друг! Эсли ты что-то знаешь аб этам, напиши!.. Абязатэльно напиши! Я уже давно нэ пью – три года! С тэх пор, как увидел в сваём паспарте этат адрэс…
Очень надэюсь на атвет.
Аслан»
Дочитав письмо до конца, Василий так и зашёлся продолжительным смехом: «Выходит, не только русские мужики попадают в дурацкое положение по пьяне…»
Окончив смеяться, он проявил мужскую солидарность: тут же сел писать ответ в далёкий солнечный Дагестан…

02.08.17

0

#23 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 04 января 2018 - 21:26

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


22

КТО УМЕЕТ ЖДАТЬ


Рассказ

Хлопать дверью не пришлось. Она сама вырвалась из руки и грохнула так, что разомлевшие на солнышке воробьи вспорхнули с веток, возмущенно чирикая. Я зашагал по тротуару, вспоминая название издательства, которое только что покинул.
Никогда не думал, что в нашем городе столько издательств, и в каждом меня встречали, как дорогого гостя. Желаете издать роман? Правильное решение! Сколько страниц? В какой обложке? Но когда до них доходило, что платить я не намерен, а напротив, желаю «рукопись продать», отношение ко мне круто менялось.
– Извините, даже детективы не берём. Проблемы с реализацией из-за волатильности рубля. Обратитесь в столичные издательства, поищите по интернету.
Будто бы я не искал! В лучшем случае мне отвечали вежливым отказом, а чаще не удостаивали ответом. Я шел, ругая последними словами родное книжное производство, и вдруг мне показалось, что в потоке прохожих мелькнуло знакомое лицо. Не может быть!
– Ксюша?
Если вы подумали, что я встретил знакомую девушку, то ошиблись. «Ксюша» – это мой бывший однокурсник Ксаверий Ямпольский, которого я не видел со дня выпуска, то есть, около двадцати лет.
Ростом он мне по плечо, худенький, белобрысый и безобидный. Девушки-однокурсницы доверяли ему сердечные тайны, как подружке. Парни подшучивали над ним, но он умел держать удар и никогда не обижался. Он слегка картавил, вернее, в некоторых словах путал «р», «л» и «в». Вместо «лавка» говорил «вавка», а меня называл «Алкашкой», хотя я по спортивной привычке почти не пил. Мне всегда было жаль Ксаверия. На него не было спроса даже на филфаке, среди изобилия девчонок. Их интересовал спортивный тренд, которому я вполне соответствовал, но сердце моё было не свободно: я по уши влюбился в студентку с химического факультета.
Он испуганно остановился:
– Извините?
– Ксюшка! Не узнаешь?
Мне доставляло удовольствие наблюдать, как постепенно меняется выражение его лица, проходя все стадии узнавания, от настороженности до радостной улыбки:
– Алкашка!!! Алкашка Скориков! Боксер хренов!
– Француз – мелкий трус!
Ксаверий на первом курсе ходил со мной в секцию бокса, но потом бросил, решив, что безопаснее изучать французский язык. Я стал чемпионом университета, но впоследствии заниматься боксом так и не получилось.
– Как у тебя со временем?
Он посмотрел на часы.
– Минут сорок найдется.
Солнце припекало, и мы свернули к ближайшей пивной. Сидя с кружками за пластиковым столиком, ржали, перебивая друг друга сумбурными вопросами. Узнав, что я работаю грузчиком на мясокомбинате, Ксюша удивился:
– Думал, ты кандидатскую состряпал. Впрочем… – он завистливо покосился на мои бицепсы, распирающие рукава рубахи, – всё правильно! Наука нынче плохо кормит.
– А ты где?
– Редактор издательства «Золотая книга».
Небрежно брошенные слова, наверное, отразились на моем лице, потому что Ксюша спросил удивленно: «Ты чего?». Пришлось рассказать о своих мытарствах. Даже отпуск взял, чтоб издать книгу, и всё зря! Он выслушал, не перебивая. Я думал, что он сейчас начнёт расспрашивать, о чём мой роман, и как мне удалось его написать. Но он лишь покивал и сказал задумчиво:
– Не обижайся, дед. Такие времена! Издательства еле выживают…
– К тому же волатильность рубля, – ехидно ввернул я.
– Ну вот, сам всё понимаешь, – промямлил он, натягивая на лицо иезуитски-скорбное выражение, хорошо знакомое мне по общению с сотрудниками издательств. Но профессиональный интерес все-таки заставил его спросить:
– А роман-то о чем?
Я вытащил из кармана флешку и передал через стол. Ксаверий повертел её в пальцах.
– Не боишься, что украду?
– Ты? – рассмеялся я. – Тоже мне, вор нашелся! На экзаменах со шпоры не умел сдуть.
Ксюша скорчил свирепую рожу и прошипел зловеще:
– Жизнь всему научит!
Мужики за соседним столиком оторвались от кружек и взглянули на нас подозрительно. Мы расхохотались и вышли на весеннюю улицу.
***
Вечером у компьютера я мысленно перебирал события прошедшего дня – хождения по издательствам, неожиданную встречу с бывшим однокурсником. Странно, что мы, будто по уговору, ни словом не обмолвились о Лене. А ведь я знал, что она нравилась Ксаверию!
Кажется, у Грина я вычитал, что рано или поздно несбывшееся позовет нас, и сейчас мне ясно слышался его зов. Черные очи Ленки с химфака глядели на меня из полузабытого студенческого прошлого.
Она была настоящая природная черкешенка: темноволосая, тонкая, подвижная и гибкая, как пружинка. И при этом строгая и неприступная, как и подобает дочери гор. Увидев её, мы с Ксюшей застыли от восхищения. Мой друг первым попытался завоевать сердце «Венки», но когда убедился, что у него нет никаких шансов, то стал благородно помогать мне. Его искренние попытки представить меня героем в её глазах, приводили к тому, что я всегда оставался в дураках. В этом не было его вины: моя любовь лишала меня рассудка.
Однажды, когда я с большим трудом уговорил Лену пойти на концерт, мимо нас пробежал вертлявый тип в надвинутом на голову капюшоне и вырвал из её рук сумочку. Я догнал его и успел провести пару хуков прежде, чем разглядел, что это Ксаверий! Прижав палец ко рту, он отдал мне трофей и незаметно скрылся в темноте.
Когда я предстал перед Леной с отвоёванной сумкой, гордая красавица впервые взглянула на меня с некоторым интересом:
– А если бы он пырнул тебя ножом?
У неё был особенный, низкий грудной голос, от которого я терял голову.
– Кто? Ксюша?! – невольно вырвалось у меня.
Она подняла темные брови и рассмеялась.
На другой день ко мне подошел хмурый Ксаверий и сурово отчитал за проваленный спектакль.
– Ничего, попробуем ещё раз, – оправдывался я.
– Спасибо! Но теперь с Венкой пойду я, а бандитом будешь ты!
Это были счастливые дни. Я радостно тонул в омуте первой любви, и так продолжалось до выпускного курса. А потом появился Страх.
***
Мягкими манерами и интеллигентной бородкой Михаил Львович
Страхов напоминал чеховского доктора из «Дяди Вани», но под благородной внешностью таился самолюбивый деспот. С первых же дней Страхов обрел репутацию самого свирепого «препода» на кафедре неорганической химии. По университету ходили слухи о его зверствах, которые мы, студенты филфака, обитавшие этажом выше, облекали в художественную форму и дарили друзьям-химикам в виде триллеров и мрачных элегий.
И теперь представьте, как я оторопел, когда Ленка обмолвилась, что сдала зачет Страху с первого раза! От внезапно вспыхнувшей ревности я зло рубанул:
– Самая умная или самая добрая?
Она презрительно усмехнулась и ушла. Тогда я ещё не понял, что насовсем, и отчаянно звонил, пытался встретиться. А вскоре она устроилась работать лаборанткой в химический кабинет. Мне хотелось задушить Страха своими руками, и я поделился этой мыслью с Ксюшей. Тот серьёзно сдвинул белёсые брови:
– Зачем «своими руками»? Видел новую библиотекаршу? Это Вариса Акимовна Страхова, его законная супруга! Вот пусть она его и прикончит... Пардон, я хотел сказать, повлияет на его моральный облик. Но ей нужно передать информацию… Понимаешь?
– Нет, Ксюша! Я привык с мужиками разбираться, да и то чаще кулаками.
– Ну, если хочешь вылететь из университета за месяц до выпуска, то пожалуйста… – он вздохнул устало. – Ладно, найдутся добрые люди, которые всё сделают за тебя.
– Что ты задумал?
– Ничего! Французы говорят: «Всё приходит вовремя для того, кто умеет ждать»!
***
Не знаю, каким образом добрые люди проинформировали «Варису», то есть, Ларису Акимовну, но только тихая книжница, словно околдованная, стала превращаться в ревнивую истеричку. Дня не проходило без очередной «сцены у фонтана». Никто в университете не принимал её выходки всерьез, но развязка этой истории заставила всех содрогнуться.
Однажды, застав Михаила Львовича с лаборанткой в подсобке химического кабинета, обезумевшая супруга заперла глухую каморку и смешала горючие реактивы, приготовленные на учебных столах для лабораторной работы. Случился пожар… Опомнившись, Лариса Акимовна стала звать на помощь. Студенты и преподаватели попытались сбить пламя, но лишь разметали его по аудитории. Когда с воем примчалась пожарная машина, было уже поздно.
Михаил Львович погиб, защитив собой Лену от огня. Она выжила, но получила серьезные ожоги и потеряла зрение. Я так и не смог встретиться с ней. Сначала она лежала в реанимации, а потом я узнал от Ксюши, что родственники увезли «Венку» куда-то в кавказские предгорья.
Ларису Акимовну признали невменяемой и поместили в психиатрическую больницу.
***
Редакторский кабинет Ксаверия Ямпольского был дорого обставлен, пахло хорошей парфюмерией и свежей типографской краской. Издательство «Золотая книга» когда-то принадлежало его отцу, успешному книгоиздателю, потом бизнес перешел к сыну. А мне от родителя ничего не досталось, как говорится, ввиду наличия отсутствия оного. Мать жила в станице с очередным новым мужем. Пришлось снять квартиру в городе, на которую уходила львиная доля заработка.
Ксюша долго сидел с умным видом, перекладывая страницы моей рукописи, которую не поленился распечатать и даже вымарать карандашом некоторые места. Потом поднял на меня глаза и сказал:
– Концовка скомкана.
У меня с языка чуть не сорвалось крепкое словцо. И это всё? Годы кропотливого труда, бессонные ночи, моя любовь, пережитая трагедия… Не «концовка», а вся моя жизнь скомкана!
Досадливо фыркнув, Ксюша постучал сухощавой ладонью по рукописи.
– Пойми, дед! Читателю до фени, что ты там переживал во время своего творческого процесса. Его интересует конечный продукт. А у тебя ни характеров, ни мотиваций, все сюжетные линии оборваны! – он помолчал и сказал уже мягче, глядя мне в глаза: – Ну чего тебе вздумалось ворошить прошлое?
– Тяжело на душе, – признался я. – Всё время кажется, что я в чём-то виноват. Где-то ошибся, не так поступил, как надо…
– Дурило ты, Алкашка! Кончай достоевщину, пока сам не свихнулся!
Не успел я ответить, как в кабинет впорхнула высокая тощенькая девушка лет двадцати, в рваных джинсах до колен, красной рубашке и белой бейсболке с логотипом в виде раскрытой золотой книги. Не обращая на меня ни малейшего внимания, словно я – пустое место, она чмокнула Ксаверия в плешивую макушку, и защебетала:
– Ксавик, ты не забыл, что обещал? Все уже посмотрели, я одна осталась, чумичка непросвещенная…
Редактор покраснел, нырнул в глубину стола и, покопавшись в нижнем ящике, извлек две плотные бумажки, которые вызвали бурный восторг и излияния благодарности.
– Ой, мерси, грация, сеньк ю вери мач! А я уже вёрстку сбацала, блох выловила, висяки подтянула! Можно мне слинять?
Вспотевший Ксаверий беспомощно оглянулся на меня и, вяло махнув рукой, отпустил странное создание.
Мы помолчали.
– Что сие значит? – спросил я, не дождавшись объяснений.
– А? Да ничего. Выставка какого-то великого импрессиониста.
– Я не про выставку, а про девушку! Неужто, жена?
– Что ты! Это Ася, моя дочь.
Ну да… Если дочь, то почему она называет его «Ксавиком»? Но расспрашивать не стал, чувствуя, что приятелю неохота углубляться в тему. В конце концов, каждый имеет право на личную жизнь, и какое мне дело до этой длинноногой? Пусть называет, как хочет, хоть «Ксавиком», хоть «папиком». А вот что с моей книгой? Каков будет окончательный редакторский приговор?
Ксюша аккуратно сложил листы стопкой и спрятал где-то в недрах своего необъятного стола.
– Значит, так… – в его голосе послышались суровые нотки. – Имена изменить, конец переделать! Нельзя писать о том, что случилось с Венкой!
– По-твоему, нужно врать?
Он ответил жестко:
– Слушай и запоминай, пока я жив. Пункт первый: правда факта – не всегда правда жизни. Второй: условность – непреложный закон всякого искусства. Третий: читателям нужен хэппи энд. Напиши, что Венка жива-здорова, и баста.
– Но ведь мы знаем, что с ней сталось!
– Повторяю для особо умных. Пункт первый…
Он откинулся на спинку кресла, маленький, невзрачный, но в эту минуту всемогущий вершитель моей писательской судьбы. Уязвленное самолюбие кольнуло меня ядовитой иглой. Хотелось тоже поддеть его ироничной шпилькой, но слова не нашлись. Пересилив себя, я обещал всё исправить и распрощался.
***
Едва я вышел из издательства, меня окликнул девичий голосок:
– Аркадий Скориков?
– Откуда вам известно мое имя, Ася?
– А вам? – удивилась она.
– Случайно угадал!
Она округлила и без того огромные синие глаза и рассмеялась:
– Да, ладно! Ксавик сказал, наверное? Мне с вами поговорить надо. Не возражаете?
Конечно, я не мог возразить юному созданию. Мы зашли в кафе-мороженое и сели за столик на открытом воздухе в кружевной тени. Ася медленно стянула бейсболку, и я с ужасом увидел наголо обритую голову с татушкой возле уха.
– Хорошо держитесь, – одобрительно кивнула она. – А Ксавик едва не упал в обморок, когда увидел меня без волос.
– Будь я вашим отцом, со мной бы случилось то же самое.
– Ксавик мне не отец.
Это подтверждало мою догадку. Ай да Ксюшка, ай да сукин сын! Но Ася, словно прочитав мои мысли, обожгла меня взглядом.
– Отец погиб, когда мне было полтора года. Ксаверий – мой опекун. Сначала я не знала, что он не родной, а когда подросла, то спросила, почему у меня другая фамилия…
– И стали называть его «Ксавиком»?
– Ну и что? Я его обожаю!
Её ложечка нервно звякнула о край стеклянной креманки с мороженым. Я взглянул на Асю и вдруг почувствовал, что незримая сила повлекла меня к этой девушке с тургеневским именем и внешностью инопланетянки. В кабинете Ксаверия она показалась мне развязной пацанкой, а теперь передо мной сидела юная Аэлита, нежная и таинственная. Отсутствие волос на голове уже не шокировало, а подчеркивало её хрупкость и беззащитность.
– Ася, а мама у вас есть?
– Как сказать, ¬– чуть запнулась она. – Если вы имеете в виду жену Ксавика, то она лечится в Германии и приезжает иногда на недельку. До сих пор я думала, что у меня только мачеха, а недавно поняла, что где-то есть и родная мама. Вот бы найти её! Но Ксавик не должен знать…
– Расскажите мне всё, и я помогу вам!
Она развела руками, словно не зная с чего начать, и призналась, что вчера ночью прочитала мою рукопись, которую Ксаверий распечатал с флешки. Случайно полистала и увидела имена своих настоящих родителей.
– Что? – я похолодел от внезапной догадки. – Неужели вы…
– Я – Ася Страхова! Михаил Львович и Лариса Акимовна – мои отец и мать.
С минуту мы молчали, глядя друг на друга. Я осторожно положил ладонь на её маленькую дрогнувшую руку. Слезы блеснули на её глазах, но она сумела овладеть собой. Ей нужно было знать правду. Отца не вернешь, но быть может, мама жива? Ася хотела её видеть, какой бы она ни была – грешной или праведной, с ясным или помутнённым рассудком. «Помогите мне!» – молили её глаза.
***
Только под вечер нам удалось разыскать клинику, в которой лечилась мать Аси. В прокуренном кабинете, заставленном книжными стеллажами, нас принял седой главврач. Он привычно щелкнул зажигалкой, собираясь закурить, но, поглядев на Асю, спрятал сигарету и распахнул окно. Мы сели у стола и сбивчиво рассказали о цели своего визита.
– Да-да… – задумчиво протянул врач. – Ананкастное расстройство личности. Но вы явились слишком поздно, друзья мои. Лариса Акимовна умерла лет пять назад.
– Боже мой… – прошептала Ася.
– Она помнила о вас до последнего вздоха, но не просила о встрече. Знала, что у дочери другая семья, и боялась потревожить детскую душу. Только молила Бога: «Пусть Асенька когда-нибудь узнает, что я ни в чём не виновата».
– Я верю! – воскликнула Ася. – Доктор, что ещё говорила мама?
И старый врач поведал нам то, что слышал от своей пациентки.
В тот роковой день в университетской библиотеке зазвонил телефон. Незнакомый мужской голос попросил Ларису Акимовну спуститься в химический кабинет, в подсобке которого Михаил Львович уединился со своей студенткой. Не помня себя, она помчалась вниз, но когда распахнула двери лаборатории, там бушевал огонь! На её крики сбежались люди, кто-то вызвал пожарных. Когда пламя удалось сбить, из лаборантской вынесли два тела. Лариса Акимовна потеряла сознание и очнулась только в больнице.
– Почему она ничего не объяснила следователям? – спросила Ася.
Врач снова потянулся за сигаретой, но передумал и с досадой втиснул пачку в нагрудный карман халата.
– Потому что стала… другой.
Нестерпимая боль отразилась на лице Аси.
– Её подставили! Кто мог ей позвонить?!
Словно в ответ на её слова, на столе резко звякнул телефон, заставив нас вздрогнуть. Главврача приглашали на совещание, и нам пришлось распрощаться. Уже у порога доктор вспомнил, что голос в трубке показался Ларисе Акимовне каким-то странным.
– Почему? – насторожилась Ася.
– Он спросил: «Вариса Акимовна?»
***
Нужно отдать должное выдержке Аси. Мы молча вышли из клиники, дошли до ворот, и только там она закрыла лицо руками и разрыдалась.
Не может быть! Только не Ксаверий! Она без конца повторяла: «Он не мог так поступить!» Я тоже говорил, что это нелепость. Мало ли картавых на свете? Ася кивала, но я видел, что она не верит ни мне, ни себе. Больно было глядеть на неё… Ещё вчера я ничего не знал о существовании этой девушки, а сегодня всё бы отдал, чтобы ей помочь. Ей было страшно возвращаться домой, и я пошел вместе с ней, как баран на закланье.
Сумерки стали сгущаться, поднялся ветер, похолодало. Ася продрогла, я прижал её к себе, чтобы согреть, и почувствовал, что она не отстранилась, а доверчиво прильнула ко мне. Мы остановили такси и минут через двадцать входили в просторный подъезд новой высотки, самого красивого жилого дома в нашем городе. Поднялись на лифте, и Ася открыла дверь своим ключом.
– Доченька, ты? – послышался голос Ксаверия. – А я не один!
– Я тоже не одна!
Он вышел в прихожую и удивленно уставился на меня.
– Алкашка?
– Да вот… На вернисаж вместе ходили! – пробормотал я, вспомнив про художника-импрессиониста.
Ксаверий недоверчиво хмыкнул и пожал плечами. Вскоре в столовой без суеты, словно сам собой накрылся стол, и Ася позвала нас ужинать. Мы сели втроем, но я заметил четвертый прибор, и отчего-то вдруг тревожно заныло в груди.
Этот голос раздался из прошлого. Сердце сжалось, и я почувствовал, что лечу в бездну.
– Здравствуй, Аркадий!
В дверях стояла Лена. Как будто и не прошло двадцати лет! Всё такая же тонкая, гибкая, гордая. Лишь едва заметные шрамы на лице напоминали о том, что ей пришлось пережить. И по тому, как упруго и свободно она подошла к столу, я понял, что она снова видит.
Ксаверий вскочил, галантно подвинул ей стул и сообщил мне, не скрывая торжества: «Елена Ямпольская, моя жена!». Я с трудом разлепил пересохшие губы:
– Очень рад.
Она кивнула и посмотрела на меня печально. Я невольно отвёл глаза. Ася упрямо разглаживала примятый уголок скатерти. Её бритая голова потемнела от едва пробившегося ёжика волос. Днём я его не заметил. Мне вдруг нестерпимо, до дрожи захотелось прикоснуться к её нежной макушке. Пробка от шампанского хлопнула в общей тишине. Ксаверий наполнил хрустальные бокалы.
– Не дуйся, Алкашка! Свою судьбу мы лепим сами, терпеливо, день за днём. Прости… я тебе соврал, что родственники увезли Венку на Кавказ. На самом деле я уговорил батю, царствие ему небесное, отправить её на лечение в Германию. Результат, как говорится, на лице.
Он усмехнулся грубоватому каламбуру и предложил мне произнести тост.
Бокал в руке почему-то стал тяжёлым, я поставил его на стол и почувствовал, что вместе со свободой движений пришла внутренняя свобода. «Ну что, друзья? – пронеслось в голове. – Довольно с меня ваших сюрпризов. Теперь моя очередь!» Я взглянул на Асю и понял, что должен сделать это.
***
Двадцать лет назад, устав от обид и ревности, я спустился на первый этаж в химический кабинет, чтобы в последний раз поговорить с Ленкой. В пустой лаборатории она аккуратно раскладывала на столах реактивы для опытов. Не придумав ничего лучшего, я вызвался помочь.
– Осторожнее, – предупредила строгая лаборантка, – Если смешать глицерин и марганец, возникнет реакция горения!
Но «реакция горения» возникла во мне. Неожиданно для себя я обнял Лену и, словно в бреду, стал признаваться ей в любви. Она безуспешно пыталась вырваться из моих боксерских ручищ. Вдруг жестокий удар в голову на секунду погрузил меня в нокдаун. Когда туман в глазах рассеялся, я увидел бледного от бешенства Страха.
– Вон отсюда, щенок! Считай, что это твой последний день в университете!
Тяжело дыша, я вышел и прислонился к холодной колонне. Я ненавидел Страха!
В пустом холле стояла гулкая тишина, звонок разогнал студентов по аудиториям. Ярость и жажда мести заставили меня вернуться в химический кабинет. Ни Лены, ни Страха я не обнаружил, но из подсобки доносились их тихие голоса. Неслышно подкравшись, я заметил ключ в двери, дважды повернул его, а потом стал отчаянно крушить лабораторные столы. Сбрасывал на пол колбы и пробирки, смешивая горючие реактивы. Я даже представить не мог, что огонь так быстро охватит помещение! Вспыхнувшие шторы заставили меня опомниться. Я выбежал в холл и лихорадочно набрал номер телефона библиотеки. Не помня себя, словно одержимый дьяволом, я сдавленно прохрипел в трубку:
– Вариса Акимовна!..
***
Все молчали. Я не сразу понял, говорил ли вслух или только собирался с мыслями. Чёрные глаза Лены были устремлены на Ксаверия, а тот внимательно рассматривал свою вилку, словно некую диковинку. Ася бросила на меня лишь один мимолётный взгляд. Мне показалось, что уголки её губ едва заметно дрогнули подобием загадочной улыбки Моны Лизы.
Не добавив ни слова, я вышел в прихожую, и в ту же минуту Ксаверий скользнул за мной серой тенью.
– Постой!
Он пытался удержать меня за руку, но я оттолкнул его, выскочил за дверь и, забыв о лифте, ринулся вниз по лестнице.
***
Свежий ветер остудил мою горячую голову. Я пытался понять, зачем оговорил себя? Зачем взял на себя его вину?
Но юное безутешное лицо Аси вдруг предстало перед моим мысленным взором. Вот и ответ… Я не мог вынести её страдания и любым способом должен был сберечь её детскую веру в «обожаемого Ксавика». Иначе, как ей жить дальше?
Эх, Ксюша, маленький слабый человечек! Ты получил всё, что хотел. Терпеливо, по кирпичику построил дворец своего счастья, и никто никогда не узнает, на чём замешен его фундамент.
В призрачном свете уличных фонарей я брёл по ночному городу, чувствуя себя бесконечно одиноким. Мысли смешались, и только любимая ксюшкина поговорка о том, как полезно уметь ждать, издевательски крутилась в голове. Я гнал её, но она возвращалась, чтобы снова причинить мне боль.
Ждать я не умел, вечно торопился, делал много ошибок. Может быть, поэтому нет у меня ни семьи, ни любимой работы, ни любимой женщины. Даже мой роман так и остался без конца.
Пронзительный визг тормозов заставил очнуться. В двух шагах от меня остановилась серебристая «Хонда», чиркнув резиной по асфальту. Я метнулся к тротуару, увидев, что шел по проезжей части улицы. Из машины выскочила худенькая девушка в белой бейсболке и кинулась ко мне, громко зовя по имени.
Это была Ася.

2016 г.
0

#24 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 11 января 2018 - 19:50

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


23

МЕТАМОРФОЗЫ ДЕВЯНОСТОГО ГОДА


С диким воем бешено ворвалась в обледенелый город февральская вьюга. Березки, как индийские танцовщицы, змеились в бело-синей слоистой мгле, а тополя и клены торопливо кланялись вьюге в пояс, да так, что трещали на них кафтаны. С утра кипел белый снег. Холодный пар поднимался от кипящих сугробов, и белые змеи клубились и гоняли друг друга.
В огромной, почти в сто квадратов полезной площади коммунальной квартире пенсионерка баба Зина согласно очередности принимала ванну. И до злобности природы не было ей никакого дела, и было ей тепло и тихо. Бабе Зине было бы совсем хорошо, если бы Архип Кузьмич не был ее зятем, и не просто зятем, а зятем-примаком. Был бы Архип Кузьмич просто соседом — как было бы хорошо! Когда сосед дурак — невольно чувствуешь себя умной, когда же дурак зять — невольно и себя чувствуешь дурой.
Мало того, что распрекрасный ее зять был чудо природы и жертва родительской поспешности, был он еще и дважды жертвой ванны. В первый раз он заработал в ванне тик правой щеки, а в другой — стал заикой, и теперь, когда хочет что-нибудь сказать, зевает, как карась. Угораздило же Люську выскочить за него! Мужского-то — мослы да шерстка на куриной грудке. Ни кола, ни двора, водку и ту пьет, как микстуру. Когда зятек прикладывался к рюмке, у бабы Зины начинали ныть зубы. Бабу Зину так и подмывало спросить у дочери о мужских достоинствах зятя, но природная скромность сдерживала ее любопытство.
Невероятно, но Архип Кузьмич сразу же после армии был влюблен в обрусевшую испанку Мару. Как-то раз принимал он у Мары ванну, и только намылил голову, как ворвалась эта Мара к нему, сиганула с хохотом в ванну и ну визжать и щекотать его. С перепугу тогда Архип Кузьмич и задергал щекой. Заикой же зять стал аккурат в этой самой коммунальной ванне. Тер он себе как-то мочалкой поясницу, и вдруг стукнуло ему в голову, что дверь за его спиной распахнута настежь, и Мария Ивановна, Федра Агафоновна и любимая теща Зинаида Ильинична разглядывают его, как кролика на прилавке. Обмер он, похолодел, оглянулся дико, уставился на закрытую дверь, обмяк, сполз в воду, да так час и пролежал в ней без движения. С тех пор слова и выходят из него с натугой. Крайне слабой стала перистальтика речи.
Баба же Зина обожала ванну, так как в ней можно было не только помыться и расслабиться, но и скрыться от усатой физиономии Марии Ивановны Годуновой и прокурорского лика Федры Агафоновны Горевой, скрыться от собственного зятя, от чужих глаз и ушей, от кухни и разговоров, от всех дел и забот, от запаха коммунальной квартиры и вообще от всего мира. Как уютно греться в ласковом кубике тепла и хочется петь, как в детстве, может, оттого, что становишься чище.
Баба Зина замурлыкала мотивчик, смолкла, прислушалась, снова замурлыкала и попыталась представить себе, ругаются ли Мария Ивановна с Федрой Агафоновной или обсуждают очередные вопросы культуры края.
Известно, что о состоянии культуры страны вполне можно судить по ее состоянию в общежитиях и коммунальных квартирах. Вряд ли найдется другое такое место, включая министерство культуры, где столько и так обстоятельно обсуждали бы насущные проблемы культуры. Представьте только кухню, полную еды, в прихожей обувь, куртки, шапки, белье на веревках...
Мария Ивановна была огромна, простодушна и усата. От ее энергичных движений на кухне всегда тесно. Всё, что она готовила, ужасало своими размерами. Можно было подумать, что она откармливает роту на постое, тогда как жили они вдвоем с мужем. Годуновы любили, грешным делом, покушать. Егор Борисович имел отменный аппетит, а желудок у него был, как паровозная топка. Он не сомневался: чем больше он съест, тем больше совершит пользы для государства, так как дело, по его мысли, есть прямое следствие переработки съеденной пищи.
Годуновы занимали угловую, самую большую комнату в пятикомнатной квартире, две комнаты занимала баба Зина с семейством, а еще в двух жильцы менялись каждый год.
Когда Егор Борисович заходил на кухню, он после свистящего приветствия: «Здрас-с-сть-е...», равно относившегося к пятикласснику Гришке и к бабе Зине, декламировал один и тот же монолог:
— Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, — те, быть может, найдут средство, как быть счастливыми, а мы... увы! — восклицал Годунов, вздыхал и пробовал кушанье. На его лице отражалась уверенность, что потомки так вкусно кушать не будут.
Когда он впервые произнес эти слова, он прослезил присутствующих дам, может, потому, что голос у него был сильно мужской, как у артиста Василия Ивановича Качалова. Когда к Горевым пришел в гости сотрудник краеведческого музея, оказалось, что это был монолог Астрова из пьесы А.П. Чехова «Дядя Ваня».
Квартира жила долгим ожиданием счастливых перемен, возможно, поэтому нервозность достигла апогея. Летом всех наконец-то должны были расселить, и коммунальная квартира стала походить на аэропорт в нелетную погоду.
В этот вечер обстановка накалилась сразу же, как все пришли с работы. Мария Ивановна похвасталась новой французской комбинацией из нежно-розового нейлона, которую Егор Борисович привез ей в подарок из Москвы. «Надо же, и во Франции, выходит, есть женщины с такими фигурами», — подумала Федра Агафоновна. Поражали кружева: снизу на четверть, и на груди восемь розочек крест-накрест, как две пулеметные ленты. Плечики же были явно для француженок, но ничего, сойдут. «Чтоб не затаскать, не застирать, буду надевать ее исключительно на прием к врачу», — решила Мария Ивановна.
Федра Агафоновна принесла альбом с репродукциями, который подарил ей муж Ипполит Сергеевич. Все были восхищены и поначалу не находили слов, а только листали и ахали, листали и вздыхали: «Ах, какая прелесть! Какая красота!» Шло много рыбы, мяса, ягод, цветов, фруктов, овощей, по поводу чего Мария Ивановна, вздохнув, заметила, что раньше хорошо кушали. После плотной и разнообразной еды пошли не менее аппетитные, и тоже не страдающие отсутствием аппетита, розовые мясистые тети и золотистые поджаристые дяди, в общем-то вполне подходящие друг другу, но почему-то все голые, и некоторые голые не только врозь, а и вместе: голая женщина и тут же голый мужчина; а то вдруг совсем непонятно: он — при латах, а она — без всего. Что и говорить, по натуре было видно, что жизнь тогда была сытая. Дошли до Венеры. Через два-три листика — еще до одной. Стали сличать обеих. Обе были довольно полненькие, белые и лежали в готовности № 1, одна, правда, передом, а другая — задом, и гляделась в зеркальце. Бабе Зине и Марии Ивановне понравилась Венера задом — и поаккуратнее, не такой откровенно бабий филей, и попристойнее; а Федре Агафоновне нравилась больше Венера передом — может потому, что сама она была несколько тоща по женской части. Венера задом ей нравилась меньше, но она отдала должное мастерству живописца. Потом шли зеленые и синие пейзажи, точки и мазки, разноцветные пятна, а кончилось все какими-то синюшными физиономиями и костлявыми телами, сложенными чуть ли не из детских кубиков.
— Ну, это уже безобразие какое-то! — сказала Мария Ивановна.
— Не скажите, не скажите, — загадочно произнесла Федра Агафоновна, — во всем этом есть какая-то непостигаемая тайна, неизреченное великолепие...
Баба Зина вдруг сказала:
— А мне из всего этого бабья и всяких лужаек больше всего подсолнух понравился, там, в конце. Одинокий такой, красивый. Как это похоже на правду. Вот на полустанке поезд остановится, вдали лес синеет, тут травка, солнышко, а он стоит один, ничего не ждет, голову только за солнцем поворачивает, и клюют, клюют его воробьи, и всем тепло и хорошо...
Федра Агафоновна снисходительно улыбнулась:
— В живописи, Зинаида Ильинична, совершенно другие задачи. Это образ, а не подсолнух на полустанке. Это, может быть, образ целой России или какой-то ее части!
— Ну, и бог с ним, с этим образом, а для меня он как есть подсолнух, а не образ, так и будет, вы мне хоть десять лекций прочитайте. Да и какая к черту Россия, когда там художник, уж и не упомню, совсем не наш, а... как его... Виннисент, о!
— Извините, Зинаида Ильинична, никто вам лекции читать не собирается.
— И прекрасно!
И атмосфера непонятно почему сгустилась, может, оттого, что надо было возвращаться к своим кастрюлям. Тут Мария Ивановна вспомнила, что видела в окне, как по двору тащили из гастронома уток.
— Да что же вы раньше-то молчали! — воскликнули в сердцах женщины.
— Так искусство же, — пролепетала Мария Ивановна.
Правильно, этого следовало ожидать, уток разобрали еще полчаса назад. В этот раз, как и всегда, победило искусство. И, что особенно обидно, были не одни только утки, но и куры. Очередь в основном стояла молча и монолитно, но одна дама интеллигентного вида, в очках, сильно волновалась.
— Ноги! Какие у них ноги? — восклицала она. — У них должны быть такие ноги! — она показывала руками, какие у кур должны быть ноги, и в третий раз обратилась через головы покупателей к продавщице: — Скажите, ноги у них какие?
— Человечьи, — небрежно бросила продавщица, мельком взглянув на суетливую даму и не прерывая двух своих вечных дел: взвешивания с обвешиванием и подсчитывания с обсчитыванием.
Федра Агафоновна, худая, хоть и широкая в кости, в сравнении с Марией Ивановной была сущим пустяком, правда, наполненная смыслом. И если у Годуновой за прорвой дел абсолютно не хватало времени на умственные упражнения, то у Федры Агафоновны вначале было слово, а уж потом дело. Хотя и хозяйкой она была неплохой: у нее и суп варился как-то сам по себе, и что-то парилось в кастрюльке, а она, если не жаловалась на погоду (она, как импрессионист, плохо переносила дурную погоду и ветер), то рассуждала исключительно об искусстве, этнографии и Жане Марэ. Вернувшись из гастронома без уток, она вспомнила, какие шикарные утки были у этих голландцев.
— И вообще Ренессанс — у нас такого не было, нет, и не будет!
Марии Ивановне Рене Санс представлялся непременно брюнетом с усиками, как у сослуживца мужа, Аркадия Григорьевича, и с кожаным коричневым портфелем. Мария Ивановна со школьной скамьи вышла сразу же замуж и не успела нахвататься основ, которыми у девушек принято прельщать юношей.
— Вы знаете, — воскликнула Федра Агафоновна, — какой у них спонтанный мазок! — она взглянула на растерянное большое и усатое лицо соседки, на мгновение застывшее в раздумье, и подумала: «Нет, как еще сильно в нас невежество, и ведь страшно подумать — появятся у нее дети, и она начнет учить их, наше будущее. Что ждет страну?» — и добавила: — Нет, вы себе этого даже не представляете!
Чтобы покончить с Рене Сансом, Мария Ивановна решила заварить чай, пусть с пол часика потомится на плитке. Егорушка любит крепенький. А то третьего дня в гостях таким напоили! Мария Ивановна взяла в щепотку второсортного грузинского чаю, бросила ее в заварной чайник, посмотрела, добавила еще полщепотки и залила крутым кипятком. Кипяток вылетел через носик и обварил ей руку.
— Мария Ивановна! Голубушка! — удивилась Федра Агафоновна. — Давно хотела вам сказать: вы совершенно не в курсе, как заваривать чай. Для заварки, во-первых, нужен байховый чай. Высшего сорта, разумеется. Китайский, индийский или цейлонский. На худой конец, экстра грузинский. Бай-хо-вый. Бай-хоа. По-китайски «белые реснички». А во-вторых, вот это, что у вас в чайнике, не чай, это, пардон, моча конская.
По коридорчику шмыгнул в туалет Архип Кузьмич. Следом за ним ткнулся в дверь Ипполит Сергеевич, но опоздал.
Марии Ивановне было крайне досадно: другие и работу приличную имеют, и по хозяйству расторопны, и детей воспитывают, и об искусстве свободно говорят, и про брюнета Рене Санса с белыми ресницами знают, а тут ни работы стоящей, ни детей, ни образования, а вместо искусства и Жана Марэ одна жратва. Мария Ивановна злобно, но у нее даже злобно выходило мягко, намяла тесту бока.
К Федре Агафоновне опять подошел Ипполит Сергеевич, надув губки, шепнул что-то и почесал ножкой о ножку, но та сказала: «Потерпи, Поль». Поль стал терпеть возле самой двери, за которой скрылся Архип Кузьмич, и как бы невзначай время от времени брался за ручку. Слышно было, как за дверкой хихикал зять бабы Зины. Он там любил читать «Крокодил».
В это время в ванной щелкнула щеколда, и из нее вышла распаренная баба Зина.
— Мария Ивановна, вы опять в прихожей не выключили свет! — воскликнула она, столкнувшись с соседкой.
Через полчаса на кухне что-то сгорело, и дом долго сотрясали двенадцатибальные (по шкале Рихтера, не Святослава) эмоции соседей. Хор пел: «Вот так всегда! Вот так всегда!» А бас с меццо-сопрано, сцепившись, восклицали вместе и врозь: «Чтоб вы сгорели! Чтоб вы сгорели!» И над ними, выше и громче, тенор надтреснуто дребезжал: «Бачок, кто будет смывать бачок?!» И дико орал рыжий годуновский кот Хрыч, истязаемый Гришкой Горевым.
Говорят, МЧС зародилось как раз на этой кухне…

По поводу сна есть древнее поверье, что глаза человека по ночам вылезают из орбит и блуждают по земле. И что увидят они, то и приснится человеку. Годунову приснилось, что его выдают замуж. А чуть позже ему пропели петухи — и это в разгар холодов!
Спал Егор Борисович беспокойно, как на вокзале. Утром он очнулся от полуяви-полусна и долго смотрел на Машину кровать, где никого не было, а только что сидела балерина. Балерина сидела, закинув вытянутую ногу за голову, как кошка, и глядела на него круглыми желтыми немигающими глазами. Она еще лизнула себе голяшку — раз, другой — острым красным язычком. Годунов расправил простынь, смятую в гармошку, зевая, сел на кровати. Кровать отреагировала на него новыми незнакомыми звуками. Гнусное было самочувствие: тошнит, тело разбито, поясница задеревенела.
В приемнике началось «Доброе утро». В воскресенье оно всегда доброе. Не то, что в понедельник. На кухне монотонно журчала молотилка Федры Агафоновны, перебиваемая изредка густым баритоном. Кто же это такой? Знакомые интонации... Егор Борисович, не найдя своих тапок, прошлепал босиком до дверей, приоткрыл их, чтобы лучше слышать кухонный треп вперемешку с последними известиями, прикрутил приемник и снова лег в постель.
Обсуждали вчерашний скандал на кухне. Да-да, что-то сгорело там... Вот он откуда горьковатый осадок в горле и на душе. Федра Агафоновна говорила, что всё суета сует, и это было не лишено разумности.
Чей же это баритон? Не наш кто-то. Но тембр вроде знаком, и манера выделять каждое слово... Манера вести разговор Машина. Воскресный детектив.
— Да нет же, нет, Федра Агафоновна. Во всем виноват сам Архип Кузьмич. «Кашляет»! Кто его заставляет курить? Я вот не курю и — не кашляю. В семье у нас никто никогда не курил!
Кто же это такой? Приезжих вроде нет. Хм...
— А Мария Ивановна, скажу вам по секрету, как-то призналась Зинаиде Ильиничне, что баловалась понемногу, еще до замужества.
Минутная заминка.
Чего же Маша-то молчит? Или ее нет там? Ушла что ли куда?
Снова баритон:
— Мария Ивановна? Нет, она никогда не баловалась этой гадостью.
Интересно, он-то откуда это знает? А Маша, где Маша?
— Ну, не знаю, не знаю! Вам, конечно, лучше знать!
Вот те раз! Вам, конечно (подумать только — “конечно”) лучше знать!
— А что это вы с утра на кухне? — не унимался голос Федра Агафоновны. — Ваша половина...
— Отдыхает. Воскресенье все-таки...
Ничего не понимаю. Ни-че-го.
Годунов снова сел на кровати. Кровать натужно простонала под ним. И кровать по-другому реагировала на него. Как на чужого.
— О! Егор Борисович! — послышался с кухни возбужденно-фальшивый голос Поля. — Доброе утро!..
Чего это он, сдурел? Он бы еще с первого этажа заорал.
— ... Приветствую вас! Решили сами приготовить воскресный завтрак? Это замечательно!
— Да, Егор Борисович любит начинать воскресный день оладушками с маслом и медом, — ответил мужской голос.
Очень верно ответил, кстати.
— Скажите, пожалуйста! А Мария Ивановна, что же в таком случае любит?
— Мария Ивановна? Мария Ивановна любит всё то, что любит Егор Борисович.
Егору Борисовичу радоваться бы этим словам, но не до радости ему было. Ему показалось вдруг, что он в партизанском отряде, а партизанский отряд во вражеском кольце.
Получается, баритон — Маша? Если не Маша — ничего не получается. Она простыла! Господи! Ну, конечно же, она простыла! А ведь я предупреждал! Голос сел, осип, охрип. Всё ясно. Так и есть — простыла! Вчера растворили все окна и двери настежь, жарко им, а у Маши такое слабое горло.
Годунову нехорошо стало от собственной версии, так как она сулила ему много беспокойства, связанного с уходом за больной Машей. Годунов любую, самую пустяковую чужую болезнь воспринимал как смертельную свою.
Мед! Оладья с медом — лучшее средство! Да, но где же я все-таки слышал этот голос? Мед, мед поможет.
Годунов ощутил во рту вкус оладушков в масле и меде. Десять-пятнадцать оладушков — так прогревают организм! А к ним бокал какао с каймаком. Егор Борисович проглотил слюну и погладил себя по животу. Какое-то смутное волнение охватило его, но тут закричала баба Зина:
— Егор Борисович! Егор Борисович! Помогите! — кричала она из ванной.
Ну, что ей понадобилось с утра? Ведь я могу еще спать. Беспардонная бесцеремонность!
Годунов стал шарить ногами в поисках тапок, но их нигде не было. В комнате был полумрак. Еще толком не рассвело. Тапки оказались почему-то с Машиной стороны. А трико и рубашки вовсе не было. Через сиденье стула был переброшен Машин халат, а спинку с двух сторон прикрывал ее розовый бюстгальтер.
— Егор Борисович!
— Ч-чер-рт! — выхватив из шкафа свой плащ, Годунов накинул его на себя и поспешил в ванную. В ванной было темно. Возле табуретки копошилась баба Зина.
— Здравствуйте, Зинаида Ильинична, — сказал он высоким голосом и стал откашливаться.
— Здравствуйте, Мария Ивановна.
Егор Борисович оглянулся. За его спиной Маши не было. Вообще никого не было.
— А-а-а, — произнес он не своим голосом и прислушался к нему — странно, вроде знакомый.
— Где там Егор Борисович? Куда вы его дели, Мария Ивановна? И что это вы, плащ надели?
— Егор Борисович?.. Я сейчас, — отступил в суеверном ужасе Годунов и пошел в комнату, бормоча про себя: «Дели — надели, дели — надели...»
За его спиной раздался голос бабы Зины:
— Егор Борисович, могли бы пожалеть пожилую женщину — вкрутить лампочку!
Годунов в замешательстве прикрыл за собой дверь.
— Зинаида Ильинична, он сейчас придет, — уверенно произнес баритон.
— Нет, ваша помощь мне теперь не нужна! — воскликнула баба Зина.
В ванной загремело. Вскрикнула и захныкала баба Зина.
— Ну, что же вы, Зинаида Ильинична! Надо осторожнее...
— Не прикасайтесь ко мне!
Годунов нервно почесал себе грудь, но не смог дочесаться до нее, как через пуфик. Он зажег свет и глянул в зеркало. Ужас положил на него свою холодную руку.
Егор Борисович вздрогнул, уставившись в лицо Маше. Та ошалело глядела на него и тоже проверяла себе щетину, которой у нее не было. Она прикоснулась к необъятной своей груди, отдернула руку и дико улыбнулась. А потом открыла рот и стала скалить зубы в зеркало, как шимпанзе в зоопарке.
Годунов почувствовал, как нарезали ему тело трусы и стал поправлять их, но они не поправлялись, так как поправился чрезмерно он сам. Трусы разошлись по швам.
Егор Борисович протрусил в туалет по надобности. Через пару минут туалет заорал благим матом. Сбежалась кухня, раскрылись все двери, сонный Гришка выехал на велосипеде. Егор Борисович вышел из туалета и неестественно прямо прошествовал в свою комнату. Синий плащ покрывал полные белые плечи и не мог покрыть белой женской груди.
— Что это с Марией Ивановной? — прошептала баба Зина.
Никто ей ничего не ответил.
Годунов медленно лег на постель и медленно проверился еще раз. Результаты проверки были самые неутешительные: не было главного, ради чего она затевалась. Ошибиться было трудно.
В дверь заглянул мужчина. Егор Борисович уловил это явно не мужским чувством.
— Егорушка, что с тобой? Ты стонешь? — спросил баритон.
— У Егорушки, кажется, поехала крыша, — слабо сказал Годунов. — Да и фундамент дал трещину.
— А что это у тебя какое-то странное лицо?
— Это чтоб скушать твои оладушки, Красная Шапочка, — нежно сказал Годунов. — Ты что, ничего не заметила или издеваешься?! — взвизгнул он, и, как теперь уже убедился окончательно, голосом Маши. — Ведь Егорушка теперь ты, а я — козленочек, козел я, а-а-а!!!
— Ничего не понимаю, — лже-Егорушка зашел в комнату, прикрыл за собой дверь и со страхом уставился на лже-Машу знакомым до тошноты лицом. На лице его играла, как котенок, сумасшедшая улыбка. Потом лже-Егорушка повернулся к зеркалу, поглядел в него и тихо положил зеркало вниз лицом.
— Теперь ты снова Маша, — сказал Годунов и истерически засмеялся. — А вот так, — Годунов перевернул зеркальце. — Снова Егорушка! Раз — Маша! Два — Егорушка! Раз — Маша! Два — Егорушка!
— Егорушка, я сама с раннего утра думала, что сошла с ума. И как-то так получалось, что в ванной света не было, тут ты спал, оладьи эти... Да что же я буду делать теперь? Егорушка-а-а!
— Да не ори ты! Голос-то у тебя (не забывай) мой!
Годунов стал разглядывать себя в зеркале. Чехов, кстати, так написал об этом: «Егорушка долго разглядывал его, а он Егорушку».
— Егорушка, что мы вчера кушали?
— Опомнись, Маша. От еды еще никто не превращался в бабу и наоборот. От слив рога только вырастали.
— От каких слив? Мы слив не ели. Какие сейчас сливы? Зима на дворе. Может, выпили чего?
— Грузинский чай пили. От него девушка может стать женщиной. Но мужчиной?
— Он еще юморит!
— Егор Борисович, — постучала в дверь Федра Агафоновна, — там оладьи горят, — и услышала, как Мария Ивановна сказала: «Чтоб они там сгорели вместе с тобой!»
Лже-Егорушка подскочил и заторопился на кухню.
— Ты, Егорушка, лежи. Маша... Ой, не знаю. Я что-нибудь объясню.
Ты объяснишь! — Годунов в бешенстве представил, как завтра он пойдет на работу.
Черные оладьи дымились и коптели.
Лже-Егорушка скинул их со сковороды в ведро, а остальные, золотистые и пухлые, полил растопленным сливочным маслом и в одну вазочку положил тертую клюкву, а в другую алтайского меда.
«Какой мужчина! Ах, какой мужчина!» — Федре Агафоновне стало невыносимо жалко себя, когда она представила рядом с осанистым Годуновым своего недоделанного Поля.
Лже-Егорушка внес теплые оладушки и почти игриво сказал:
— Его-ору-ушка-а! Вставай! Твоя козочка принесла оладушки.
— Ме-е-е, — сказал Егор Борисович. — Я еще не умывалась.
Лже-Маша протрусила в ванную и неловко умылась там, точно первый раз в жизни увидела воду, и машинально стала помазком намыливать себе щеки и подбородок.
Заглянувшая в ванную Федра Агафоновна с наигранным ужасом спросила:
— Вы бреетесь?
Егору Борисовичу стоило немалых трудов, чтобы не запустить в соседку мыльницей. Он мягко вытолкнул Федру Агафоновну в коридор и только тогда понял, насколько дико должна выглядеть женщина, собирающаяся скоблить безопасной бритвой свои щеки и подбородок. Федра же Агафоновна окончательно убедилась в том, что Мария Ивановна периодически сбривает свои усы. Годунов смыл пену, прогулочным шагом забрел на кухню и как можно развязнее сказал:
— А вы знаете, мыльная пена очень хорошо размягчает кожу лица, — и лже-Маша продемонстрировала мягкость атласных щек.
— Вы заблуждаетесь, милочка, — сказала Федра Агафоновна, — мыльная пена, напротив, сушит кожу лица. Я могу дать вам почитать журнал «Работница», восьмой номер.
— Благодарю вас, — с достоинством сказала лже-Маша, — я предпочитаю опыт, — и удалилась, мерзавка!
Федра Агафоновна швырнула в раковину ложку.
«Нет. Это какая-то первобытная фанаберия! О, дикость! — Федра Агафоновна приложила тыльную сторону ладони к пылающему лбу. — От горшка два вершка — а туда же! Ни образования, ни ума, ни того же опыта. Так, кусок мяса. Мужика отхватила и жирует за его широкой спиной. Думает, наверное, что совершила свое жизненное предначертание».
— Бедный Егор Борисович! — вслух произнесла Федра Агафоновна в тот момент, когда лже-Егорушка заходил за кастрюлькой с какао.
— Вы что-то сказали, Федра Агафоновна?
— Вас жаль, Егор Борисович. Мария Ивановна, не дай бог, серьезно заболела. Вы обращайтесь ко мне. Во мне вы найдете самого бескорыстного и преданного друга.
«Ща-ас!» — сказала сама себе Мария Ивановна, но чтобы поддержать диалог на должном уровне, сконцентрировала всю свою волю и память и произнесла:
— Сударыня, я тронут вашим участием. Заверяю вас, я отвечу вам не менее искренними чувствами.
Баба Зина, ставшая невольным свидетелем этой сцены, подумала, что у кого-то из присутствующих не все дома.
Какое-то время Годуновы провели в полнейшей прострации. Что делать, куда идти, где искать помощь, и просто, как и кому объяснить случившееся, если оно никак не объясняется, — согласитесь, задуматься было над чем. Мелькали у них даже мысли о побеге, отшельничестве, затворничестве, монашестве, суициде, харакири, думали идти сразу в дурдом и там рассказать эту трогательную историю; там хоть не будут сразу вязать, затыкать кляп, куда-то заталкивать и везти, пытать и допрашивать; и не увидят и не разнесут по всему миру соседи; на месте своем дурацком сразу и разберутся — известно, конечно, как, но там все-таки больше надежды понять друг друга — там обе стороны разделяет лишь невидимая грань безумия, и нет этих всяких социальных перегородок и институтов. Так рассуждал Егор Борисович, он же — лже-Маша, он же Мария Ивановна Годунова. Да, дорогие товарищи, кого мы держали в коллективе! — заявят на разных собраниях активисты, готовя протоколы для разнообразных контрольно-наблюдательных органов. Словом, кошмар! Так резюмировала Маша, лже-Егорушка, Егор Борисович. И это было именно так: кошмар! Особенно, когда лже-Маша стала декламировать:
— Не дай мне бог сойти с ума...
Но в них был, видно, силен дух жизнелюбия и свободы, была и решительность, свойственная этой фамилии.
Несколько часов Годуновы репетировали свою дальнейшую жизнь, в которой всегда возможны варианты, как в квартирном обмене. Впрочем у Годуновых таких вариантов не было.
— Я понимаю теперь, как тяжело нашим разведчиком, — сказала бархатистым баритоном Маша.
Егору Борисовичу странно было видеть перед собой самого себя, несущим всякую чушь. Знать бы, кто это сделал из нас два чучела! Когда Маша его голосом говорила то, что пристало говорить ей своим голосом, ему было не по себе. А поскольку Маша сама нервничала и разговорилась не в меру, Годунову сделалось совсем плохо.
Вот так же, наверное, дико слушать рассуждения гробовщик или ассенизатора о принципах государственного устройства. Она же опозорит меня на людях! Что они скажут обо мне?
Егор Борисович и здесь не замечал собственной ошибки: Маша позорила бы уже не его, а себя, но как же трудно к этому привыкнуть!
Маша продолжала развивать мысль о том, как тяжело, наверное, было нашим разведчикам снаружи быть врагом, а изнутри нашим.
— Это всё равно, что вывернуться наизнанку! — воскликнула она.
— Не так уж это и тяжело, Маша, — вздохнул Егор Борисович и поймал себя на том, что этот вздох у него получился совершенно женский. — Мы все с детства на тридцать раз вывернутые, как застиранный целлофановый пакет.
— Полиэтиленовый, — поправила Маша. — И ты представляешь: носить в себе тайну, которую знают во всем мире только два человека! — помолчав, воскликнула она.
— Знают двое — знает свинья.
— Какая? — не поняла Маша.
— Вопросы задавай энергичней. А то чересчур мягко, по-женски получаются. Маша, поговорим серьезно. Нам завтра с тобой идти на работу. Понятно, работу надо будет менять. Другого пути нет. А с работы так просто, за час не уволишься. Так же, как и с этой коммуналки враз не съедешь. Что будем делать? Что говорить?
— Да-да. Вот как, интересно, воспримут меня мои девки в новом облике?
Годунову это не понравилось: что значит — как ее воспримут. Нет, как воспримут его! Он же пойдет на ее работу, а она — на его. Что же такое сделать завтра? Заболеть? Взять за свой счет? Уйти в отпуск? Проще помереть или впрямь сойти с ума.
— И ты представляешь, Егорушка, — мечтательным баритоном произнесла Маша, — ты машинально заходишь в отдел мужской одежды и начинаешь примерять себе брюки! А я — женские туфельки! — рассмеялась Маша-оборотень.
— Да уж... — представил Годунов светлые брюки пятьдесят второго размера на бедрах шестидесятого и сорвался на истерические нотки, но при этом не потерял способность контроля за собой со стороны и вспомнил, что от истерических припадков и кликушества разводят золу в воде и пьют. Представив во рту эту гадость, Годунов сразу же успокоился.
— Давай-ка, Маша, шарахнем водочки. Без оной тут не разберешься.
Огурчики славно хрустели. Водочка ударяла, согревала, отрешала. Одна радость осталась.
— Вот завтра мы встаем, — стал рассуждать Егор Борисович, — завтракаем, расходимся по своим работам. «Здравствуйте, Мария Ивановна, — скажут мне. — Привет, Маша. здравствуйте, Годунова». А я им: «Нет, ребята. Нет, девчата. Нет, Петр Семенович. Я не Мария Ивановна. Я не Маша. Я Егор Борисович, — Годунов колыхнул задом и бюстом. — Хотите, паспорт покажу?» А они мне: «Покажи лучше, Егор Борисович, членское удостоверение».
— Не надо пошлостей, Егорушка. Да и чего тут голову ломать. Решили же! Тебе идти надо на мою работу, а мне на твою.
Егор Борисович после третьей рюмашки смирился с неизбежным. Да, вариантов не было.
— Маша, самое главное, что нужно инженеру по соцсоревнованию — это...
— Не вылезать из штанов. Соображу как-нибудь. Уж чего-чего, а этого добра у нас во сколько! Одни победители!
— Ну, разошлась...
— Это тебе надо подумать, как быть, а не мне. Ты хоть когда-нибудь кисть в руках держал?
— Обижаешь, гражданин начальник. И красил, и белил, и олифил, и циклевал, и грунтовал, и сачковал — все делал. Как Никита Сергеевич.
— Красила, белила, олифила... Егорушка. Маша ты теперь.
На ужин Маша (в первой редакции) вышла разогревать тушеное мясо. Баба Зина поинтересовалась у лже-Егорушки, как там Мария Ивановна.
— Ничего, идет на поправку.
— Скоро у нее!
— У нее могучий организм.
Подошел Ипполит Сергеевич и стал оспаривать неправильное решение арбитра, удалившего с площадки Старшинова.
— А вы напишите в газету «Советский спорт»! — предложил лже-Егорушка.
Появилась на кухне лже-Маша, и по укоренившейся Годуновской привычке стала декламировать о тех, кто будет жить при коммунизме. Баба Зина молча смотрела на нее. Лже-Маша осеклась, потопталась и ушла.
— С лица сошла Мария Ивановна... — покачала головой баба Зина.
После ужина пробежались еще разок по анкетным данным, хлопнули для спокойствия по рюмашке, и с удовлетворением убедились в том, что хрустящие огурчики с водочкой не единственная и не последняя радость, оставшаяся им. Как говорится, от перемены мест слагаемых, сумма удовольствий не изменилась.
Репетиции репетициями, театр театром, а жизнь жизнью. На Машиной работе Егора Борисовича встретили, как обычно, традиционным вопросом (Маша забыла сказать о нем Егорушке):
— Ну, Машка, сколько раз за воскресенье осчастливил супруг?
— Три раза, — машинально призналась лже-Маша.
— Да, — сказали коллеги, — три раза это хорошо. Как в санатории. А наши сволочи опять на рогах.
— Наставили? — спросил Годунов.
Но те не ответили, так как задумались о жизни.
Подумав, рябая подружка пихнула лже-Машу плечом и, подмигнув остальным, сказала:
— Смотри, Машка, отобью мужика. Ох, охочая я до осанистых! Да еще до трехразовиков...
Бригада захохотала, а Годунов посмотрел на рябое лицо с отсутствующим передним зубом, и ему стало тошно от соблазна. «Когда же работать начнем», — подумал он.
Не было мастера; потом пришел мастер, но пропал бригадир; потом обнаружили, что кисти забыли замочить, а те, что замочили, украли; потом машину ждали до одиннадцати, до двенадцати, а там уже ехать поздно — обед... И так весь понедельник.
— Хуже нет понедельника. Устаю больше, чем дома, — пожаловалась рябая соблазнительница.
— Да, — согласился Годунов. — Хуже нет работы, когда ее нет.
В самом конце рабочего дня покрасили синей краской панели, и Годунов был приятно поражен тем, что рука его ровно и легко водила кистью, да еще сэкономила краску для дома.
После работы Годунов зашел в «Трикотаж» и купил Маше кофточку.
— Ой, Егорушка! — Маша была тронута, но приложив кофточку к груди, рассмеялась и протянула ее Годунову.
— Это, Егорушка, тебе от меня.
Егор Борисович по-женски рассмеялся.
— Ну, как там у тебя? То бишь, у меня? Рассказывай, — попросил он.
— А у тебя? Трепались, наверное, весь день. По понедельникам на работу хоть не ходи.
— Нормально все. Тебе привет от рябенькой. Нравишься ты ей.
— А у меня тоже все нормально. У ненормальных всегда все нормально. Планерка, цехком, техника безопасности, еще чего-то. Дурота одна!

Следующей осенью Мария Ивановна родила сына, а Федра Агафоновна от неразделенной любви к Егору Борисовичу завела от Поля дочь.
0

#25 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 12 января 2018 - 19:10

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - МИНУС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


24

КУРОК


История из Сибири почти столетней давности

Аникей загрустил. Со станции привезли почту, а в ней депеша-приказ, в которой отписано, что нужно отправить одного мужика из деревни Сплавни, вроде как на «курот» или «курок». Слово непонятное оттого, что, то ли чем-то замазано и конец слова плохо проступал, то ли слово писари замудрили, но все посмотрели – сказали вроде написано «курок».
Так было понятнее.
До станции 30 верст, и депеши с указаниями из Волостисполкома приходили и раньше, и ждали их всегда с тревогой. Направить, там, например, подводу и двух мужиков на строительство цементного завода в Тшейт или пару подвод в район на уборку мусора, а то на неведомый сбор не виданного сельчанами металлолома. Отправляли исправно, но в прошлом году Силантий – местный покладистый мужик, справный хозяин, направленный на песчаный карьер для работ, не вернулся вовсе. Жена и трое детишек ждут-поджидают по сей день мужа и отца, а Силантий – ни сном, ни духом.
Из района был уполномоченный в потертой кожанке, всем недовольный такой, поговорил простуженным голосом с женой Силантия, с Аникееем и быстро уехал. А Силантия же, как не было, так и нет.
И теперь – курок.
В деревне все ждали с пасхи нехороших вестей из района – чуют сердешные, что снова будет разнорядка.
Уполномоченный говорил путано и сердито про стройки коммунизма, про новые задачи, что пора кулака-мироеда и хвост, и в гриву чесать. Как-то стало и неловко всем на деревне, что Силантий пропал. Тут такие мирового значения дела, а он взял и пропал. Вроде как дезертировал, что ли.
Отсеялись по весне – как смогли. Потом немного вздохнули с наступлением лета и вот тебе напасть, не ждамши – курок какой-то объявился. Непонятное что-то и оттого еще более страшновато было.
Аникей собрал служивых – так он звал своих сельсоветчиков, уполномоченных властью вершить дела в деревне и округе, на совет.
− Курок, мол, мужики, − одного нужно направлять. Без подводы, просто одного мужика, − взял речь председатель.
– В армию, что ли? − поинтересовался въедливый Кузьма.
−Курок – это что, или где?
– Не знаю, отписано привезти к поезду на станцию в день и час, и все дела, − уже злясь сходу, ответил Аникей.
Аникей всегда злился, когда чего-либо не понимал, не мог объяснить, но должен был отвечать или как-то решать.
Мяли мужики бороды, чесали лбы, затылки и решили:
– Коли мироеда нужно изводить, то Митрохина Ивана на курок следует слать.
Мироед Иван – великий. Как его не гнут-нагружают, а у него и своя скобяная мастерская, во дворе все к месту пристроено, инвентарь для посевной и уборки всегда на ходу, все справно в доме, дети обуты-одеты, жена всегда в ярком сарафане, пироги, сказывают по воскресеньям, – то с капустой, то с мясом.
– Жирует, гад, − подытожил Фрол, который сыздавна, смолоду еще, заглядывался на Марину, жену Ивана.
Фрол был бит не однажды Митрохиным за навязчивое приставание, но как стал Фрол уполномоченным при Аникее, тут сила взяла. Марина и вовсе перестала из двора выходить, а, казалось бы, уже и годы озаботили лица, дети давно подросли и у неё, и у Фрола.
Ан, нет! Видно кровушка не унимается – вскипает еще, а коли и власть дадена, так подавай, считал Фрол, что к ней прилагается.
Порешили насчет Ивана, выпили мутного самогона за здравие и разошлись по домам.
У Ивана дома стало сразу как-то темнее-сумрачнее. Горюшко нагрянуло, и хоть погода стояла яркая, Марина и Иван ходили чернее ночи, ждали указаний от сельсовета.
Аникей пришел как будто мимоходом − типа невзначай, сунул, не глядя в глаза Ивана разнорядку, стараясь деланно не придавать значения явлению своему в доме «приговоренного». Покрутил рыжий свой ус заскорузлыми пальцами, косясь на образа в правом углу горницы, от приглашения к столу твердо отказался и, отводя глаза, только буркнул:
– Собирайся, мол, Ваня, – два дня осталось до отправки.
Дома после ужина, уложив младших детей, Марина горестно глядя на сумрачного Ивана предложила:
− Поговори, Ваня с Федей, моим двоюродным братом. Ведь гол недотепа, ну, как тесаный кол − может ведь согласится и поедет. Давай ему дадим муки, коровенку. Худой он мужик, детей, − аж пятеро, жена иссохла от забот. Ему все одно, думаю, – может и согласится.
Иван было возмутился – дернул плечом, отвернулся – не любил бездельника, гуляку и болтуна Федьку, но фыркнув, промолчал, а утром, промаявшись полночи, пошел к Фёдору на другой край деревни. Толкнул неказистую калитку, шагнул в неухоженный заросший двор и, отведя Фёдора за угол дома, предложил ему продуманные условия. Фёдор уже знал, конечно, о разнорядке из волости, как-то нахохлился, чувствуя, как будто земля качнулась под ногами. Но жизнь его так подмяла нынче, жена ноет день за днем, в доме пусто, дети глядят на Федора глазами голодных и загнанных жизнью в угол кутят.
– Эх, была, не была! Где, наша, не пропадала! − в сердцах ударил ладонью о сруб дома Фёдор.
– Давай, веди буренку, да муки дай, самогону поболее! Гулять будем!
Утром, в день назначенный, вся деревня – от мала до старости-ветхости, еще хмельная от вчерашних проводин вышла в поля провожать Федора.
Впервые за тридцать пять годков Федя чувствовал себя героем. Его провожали все дворы, каждый стремился подойти, пожать руку, похлопать по плечу – то ли прощаясь, то ли подбадривая и таким образом приобщаясь к благородному делу.
На станцию прибыли в аккурат к поезду в лихой бричке, запряженной парой гнедых. Поезд подошел, шипя какие-то едкие гадости, сопя и вздрагивая. Кони пугливо косили глаза на ожившее грохочущее железо, а Фёдор, подбадриваемый Аникеем, вдруг почувствовал необыкновенную легкость и бодро шагнул в вагон.
Путь, оказалось, был не близкий. День за днем гремел состав, унося себя и живые души на запад.
На день пятый пути заметно потеплело, как-то неистово-буйно зазеленело, пахнуло в лицо зноем и морем, и вот он – курок – белокаменная станция чудной формы. Белые одежды встречающих, Фёдора под руки сажают в коляску, с ним еще несколько одичалых жертв курка и везут лихо мимо моря сверкающего куда-то вверх, в зелень склонов, по дорожке тесной, извилистой, но ровной. Потом ограда вычурная, белый дом с колоннами, чудные деревá, длинные праздничные аллеи, лавки крашенные и, – нет-нет – да прошмыгнут − то одна, то другая тетка в белом.
– Тихо! − прошипела встречающая их, то же в белом халате, женщина: – Мертвый час у нас!
Федор обомлел. В голове пронеслось:
–Вот он видимо конец! Мертвый час! А все как будто так буднично и даже приветливо.
Видимо и я пропаду в такой самый мертвый час.
А может, он уже пришел?
Так думал Федор, обливаясь от тревог, волнения и с непривычки к жаре, пóтом, вышагивая за провожатой. Та, молча и стремительно влекла Федю к белому дому, назвав его главным корпусом. Проходили мимо избы, в которой через стекло окон Фёдор успел разглядеть почерневших обличием, как будто измазанных с головы до пят дегтем людей. Измазанные страдальцы лежали на лавках в изнеможении, другие сидели, обречённо опустив головы и устало обтираясь дёгтем.
– Мучают, видимо, сердешных до почернения, − пронеслось в голове. – Это что? − кивая на увиденное через окно действо, дрожащим голосом спросил Федор провожатую.
– Тебе тоже полагаются грязи. Пропишут, тогда узнаешь, − как показалось, злобно прошипела тетка.
Поднялись в дом, вошли в скрипучую дверь, на кровати лежал недвижно с головой покрытый белой простынею некто. Тетка оставила Федора, молча показав ему на пустующую кровать. Федор сел, устало подогнув трясущиеся ноги, стал разбирать скарб из мешка, косясь через плечо на «жмурика».
– А самогону-то, не привез? − вдруг сипло прозвучало за спиной.
Некто оказался вполне живым и шустрым мужиком, усатым, но шибко кривоватым на одну сторону лица. Другая же сторона его лица была подвижна необыкновенно, и глаз выражал все эмоции, заветные и нехитрые желания его обладателя.
– Ты откуда? А я из Подола. Здесь уже два дня! Пузо отъел! − счастливо закатив глаз, проворковал, заканчивая, мужик.
Растерянный Федор пролепетал, что, мол, − самогону нет, да и нужен ли он, коли скоро конец – мертвый час.
– Какой там не нужен! Какой такой конец! Здесь две недели каждому дают сроку, так, что встанем и пойдем искать, я уже здесь знаю места, − ответил сосед.
– Так это, что такое, куда нас привезли? − решился спросить Федор, сбитый с толку безмятежным видом мужичка.
– Как, что? Это курорт имени товарища Блюма. А, ты что подумал? − ответил, веселея на глазах сосед.
Федор понял, что с ним случилась ошибка, и главное, это он уловил, не самая плохая из возможных.
Разобрались в ситуации и жизнь забурлила, а две недели, если не считать, что для какой-то надобности вонючей грязью через день мазали с пяток до макушки, прошли как сон дома на печи после масленницы. Это когда ни тревог, ни забот, блины да пироги, и ароматные пельмени с самогоном в избытке, а жена, – ой, как волнующе хороша.
Путь назад прошел без приключений, и Федор шагнул в родной проулок обновлённым, − тянуло на подвиги. Бабы, девицы и мальчишки бежали поперед Фёдора до самой избы, провожая его гомоном и восторженными восклицаниями.
Едва зашел Фёдор в дом, во двор взашёл Аникей с теплым чувством в глазах и казалось немного виноватым видом.
– Ну, ты – как? − спросил Аникей, внимательно оглядывая односельчанина от пыльных сапог до всклоченной головы.
– Знаешь, Аникей, не просто было, но если будет опять разнорядка на курок, посылай меня. Я уже там все разведал-разузнал, может снова изловчусь, сумею и прорвусь, − напустив на себя горестный и усталый вид, выдавил из себя Федор.
В ответ Аникей покачал головой и высказался:
– Э, брат, Федя, мы теперь знаем, где ты так устал-измучился. Прояснили мне в волости. Знаешь, пришли вести, куда это запропастился Силантий. Нашли горемыку у вдовушки местной. Пригрела так мужичка нашего, что и про работу на карьере позабыл, и о семье своей не вспомнил. А теперь отправили Силантия в места от нас совсем не отдаленные на казённый счёт. Так, что Федя, давай собирайся в Тшейт на карьер. За нами должок теперь образовался из-за Силантия, да и за курок с коровёнкой нужно тебе отработать.


2010 г.

0

#26 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 14 января 2018 - 18:29

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - МИНУС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


25

ПРИЗНАНИЕ


Клара Антоновна - коммунистка. со стажем. В этой организации она не по партбилету, а по зову души. Она свято верит, что коммунизм - это светлое будущее всего человечества. Она уверена, что гениев на земле было только двое - Ленин и Маркс, а все остальные - Пушкин, Толстой, Бетховен, Моцарт - это следующий ряд. Её любимые герои - пламенные коммунисты и их верные последователи.
Иногда она, увлёкшись, заявляет, что её назвали в честь Клары Цеткин, хотя хронологически это никак не получается.
Она всегда старается походить на большевичек двадцатых годов : носит короткуют причёску, не пользуется косметикой, редко улыбается, что по правде сказать, не может скрыть приятности её моложавого лица, пытливого взгляда красивых чёрных глаз, осенённых мохнатыми ресницами.
Отцом своего единственного сына она избрала такого же верного коммуниста по имени Карл. Наверное, при этом она имела в виду Карла Маркса или, по крайней мере, Карла Либкнехта. Впрочем, с мужем они давно расстались.
Клара Антоновна уверена, что придёт время, когда летоисчисление будет начинаться не от рождества Христова, а от дня рождения Владимира Ильича. И не вздумайте разубеждать её в этом!
А по профессии она литератор, сотрудничает в редакции популярного журнала. Пишет публицистические и критические статьи.
У неё отличная память, она может продекламировать целые главы из "Евгения Онегина", и ко всякой жизненной ситуации у неё находится подходящая цитата из классики.
Её любимый поэт - Маяковский. Как коммунист, она больше всего любит его "Владимира Ильича Ленина", "Стихи о советском паспорте" и "Хорошо!", а как литератор, несколько стесняясь, предпочитает его раннюю лирику.
Сына своего она назвала Павлом - то ли в честь Павки Корчагина, то ли в честь Павлика Морозова. Ему уже семнадцать лет, он кончает среднюю школу.
Это приятный молодой человек, чуть выше среднего роста, с лицом, напоминающим героев Достоевского в изображении Ильи Глазунова - с большими пронзительными глазами.
В отличие от мамы, он не верит в коммунизм, но старается её не огорчать, и помалкивает на эту тему.Во всём остальном мать для него - непререкаемый авторитет.
А пристрастие Клары Антоновны к литературе сын полностью разделяет. С самого раннего возраста Павел неразлучен с книгой.
-------------------------
Накануне того памятного дня Павел пришёл из школы в возбуждённом состоянии. Бросил на пол школьную сумку и плюхнулся на диван.
- Представляешь,- обратился он к матери,- сегодня вместо нашей заболевшей училки, литературу вёл учитель из другого класса. Так вот он заявил, что Маяковский только и умел варганить коммунистические агитки да рекламу, вроде "Нигде кроме, как в Моссельпроме!"
Клара Антоновна вскочила с места и бурно запротестовала:
- Какая чушь! Да у Маяковского масса лирики! Кто ещё сказал такие замечательные слова о любви!
И она без запинки продекламировала :
- Кроме любви твоей мне нету моря!
- Кроме любви твоей мне нету солнца!
- Мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени!
- Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа!
- А заключительные слова этого чудесного гимна любви! - возмущалась она :
- Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг!
- Это же просто гениально! - от переполнявших её чувств Клара Антоновна подняла вверх обе руки и с силой опустила ладони на крышку стола.
- А как остроумно и красочно описал Владимир Владимирович отношение к своему творчеству! - продожала она. - Ты только послушай, Паша:
"И бог заплачет над моей книжкой!
Не слова - судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой,
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым."
- Каково? - Клара Антоновна окинула сына победным взглядом.
-------------------------------
А на следующий день весь город обсуждал страшную трагедию : зверски убита девятилетняя девочка. По телевидению издали показали труп девочки и рыдающих родителей. Больше никаких сведений не дали - в интересах следствия. Где убили, как убили, когда убили - ни слова об этом.
Клара Антоновна смотрела передачу вместе с сыном, Когда показали мёртвого ребёнка, Павел вдруг закрыл лицо руками, и с криком "Не могу смотреть!" выбежал из комнаты. Он долго не выходил из своей спальни, и мать не пошла за ним - она воспитывала сына по- спартански.
К ужину Павел вышел весь зарёванный. Клара Антоновна сказала :
- Ты что так переживаешь? Всё в жизни бывает. Она не сестра тебе, не родственница. Такие вещи надо легче переносить, ты не барышня.
Сын посмотрел на неё долгим взглядом, но ничего не ответил.
Начиная с этого дня, с Павлом происходило что-то необычное. Он стал хмурым и неразговорчивым, грубил матери, как-то утром, проснувшись, сказал, что нездоров и не пошёл в школу. Все эти дни глаза у него были заплаканные. По ночам из его комнаты доносились рыдания. Он избегал всякого общения, даже с матерью, и всё свободное время проводил вне дома, бесцельно слоняясь по городу.
К телевизору он больше не подходил: видимо, боялся увидеть новые кадры, касающиеся преступления.
А в городе всё бродили слухи о новых подробностях трагедии.
Однажды к Кларе Антоновне зашла соседка и сообщила :
- Слышали? Бедную девочку ещё и изнасиловали!
И тут оказавшийся рядом Павел закричал срывающимся голосом :
- Неправда это! Что вы выдумываете? - и выскочил из комнаты.
Соседка пожала плечами и удалилась, а Клара Антоновна села и задумалась о странном поведении сына.
Несколько ночей она слышала рыдания, доносящиеся из спальни Павлика. Наконец, не выдержала и среди ночи вошла к нему. Он плакал, уткнув лицо в подушку.
- Что с тобой, сын?- она присела на его кровать и погладила юношу по голове.
А он всё рыдал, сотрясаясь всем телом. Так прошло какое-то время. Мать продолжала успокаивать его.
И вдруг Павлик поднял голову, бросился на грудь Клары Антоновны, прижался к ней и закричал :
- Это я убил девочку, мама!
Мать отодвинулась от него, пытаясь заглянуть в глаза :
- Ты что, заболел парень? Ты что это несёшь?
Юноша продолжал рыдать. Тогда встревоженная мать сказала ему :
- Успокойся. Не будем сейчас об этом. Я дам тебе снотворного, а завтра поговорим.
Она всё так и сделала, и Павел заснул тяжёлым сном. Весь остаток ночи он стонал, ворочался, что-то кричал во сне.
Утром - это был выходной день - мать покормила сына, посадила рядом с собой на диван и сказала :
- Ну рассказывай, что за фантазии пришли тебе в голову?
Павел помолчал немного, потом посмотрел в окно и тихо произнёс :
- Нет, при свете не могу. Вечером поговорим.
Когда наступили сумерки, Клара Антоновна зашла к сыну, села рядом с ним на кровать и в нетерпении произнесла :
- Объяснись, Павел!
Он молчал, наверное, минут десять, а она ждала.
Наконец, он заговорил :
-Да, мама, это сделал твой сын.
Она смотрела на него недоверчиво.
- Я заманил девочку в безлюдное место и задушил её. Вот этими руками. Она ужасно кричала, - продолжал он,- я заткнул ей рот платком и довёл дело до конца.
- Ты что мелешь, парень? Зачем ты наговариваешь на себя? - в глазах её появилось смятение.
- Тебе трудно поверить, но это правда! - повторил сын.
- Где, когда ты это сделал? - в отчаянии закричала мать.
Павел закрыл лицо руками , как бы восстанавливая в памяти картину, и забормотал:
- Это было поздним вечером, шёл сильный дождь, прямо ливень. Лило ей и мне прямо на голову, под ногами хлюпало.
Клара Антоновна с ужасом вспомнила, что несколько дней назад сын пришёл домой очень поздно в каком-то взвинченном состоянии. Он тогда объяснил, что задержался у приятеля..
- Помню. рядом был длинный забор, - продолжал Павел,- с дырами, забитыми жёлтыми досками. Неподалёку виднелась большая красивая церковь, а может, собор. По его куполу громко барабанил ливень. Девочка жалобно скулила - всё тише, тише, а потом передёрнулась всем телом и замолкла...
- Что ты выдумываешь, сын? - не своим голосом закричала мать. - Как тебе пришло такое в голову? Она всё ещё не верила ему.
И тогда он объяснил :
- Помнишь, у твоего любимого Маяковского есть такие строчки : "Я люблю смотреть, как умирают дети"?
- Павлик, дорогой, это же эпатаж эмоциональной творческой натуры. Поэт всю оставшуюся жизнь оправдывался за эту скандальную фразу.
- И так и не оправдался, - заметил Павел. - Потому что это была правда. У него, видимо, было какое-то болезненное любопытство к картине смерти ребёнка, которое он не мог в себе подавить. И эта же беда постигла меня, - сознался Павел.
- Не верю! - закричала мать. - Мой сын не мог убить человека!
- Вот и я об этом задумался, - проговорил Павел. Помнишь Родиона Раскольникова? Он тоже мучился : может он это сделать или нет? Обычный он человек или сверхчеловек? Вот и я задался этим вопросом.
При этих словах Клара Антоновна обхватила голову руками и с рыданиями убежала в свою комнату. Она с ужасом осознала, что это правда.
Теперь настала очередь матери проводить бессонные ночи, стонать и мучительно обдумывать : что же делать?
--------------------------------
Тем временем по телевизору давали всё более обнадёживающую информацию. Подробности не сообщали , но постоянно повторяли : кольцо вокруг преступника сжимается.
Клара Антоновна обнаружила, что на их улице, прямо против их дома появился новый пост милиции, и постовой всё время поглядывает на их окна. Потом как-то зашёл участковый. Он сказал, что это обычный обход, но она-то знала, в чём дело.
Больше ждать было нельзя, и мать снова решила поговорить с сыном.
- Ты видишь, Паша, что кольцо сжимается? - спрашивала она. - Заметил, как мельтешит вокруг милиция?
Парень, видно, ничего не замечал, он был в прострации.
- Что-то надо делать, сынок, - продолжала мать, - время идёт и всё ближе расплата. Ты представляешь, что будет : тебя схватят, посадят в кутузку, начнутся допросы, потащат на то самое место. Опозорят меня, старую коммунистку. И как ты обо мне-то не подумал?
Сын взглянул на мать с удивлением.
- Я уж было решила покончить с собой,- сообщила она,- верёвку приготовила - вон на тумбочке лежит, подходящий крючок присмотрела у нас в кладовке. А потом подумала : ну что толку? Я не увижу этого позора, но сына-то всё равно загребут, ославят и меня и его, осудят или на всю жизнь или вообще на казнь... Ты же, мой мальчик, со своей ранимой душой не выдержишь весь этот ужас!
- Ну что же делать, мама? - жалобно спросил юноша.
- Ты должен принять ответственное решение, сынок,- набрав воздуха, с трудом выговорила мать, - Вспомни великих людей, которые мужественно находили выход из самых безвыходных положений.
С этими словами Клара Антоновна стремглав выскочила из комнаты сына, вбежала в свою спальню и бросилась на постель, зарывшись лицом в подушку.
А Павел остался в состоянии крайнего замешательства : каких же великих людей имела ввиду мать?
И вдруг он понял : ну конечно, она вспомнила своего любимого Маяковского!...
Вечером, когда Клара Антоновна вернулась из редакции, она была поражена необычайной тишиной в доме. Она взглянула на тумбочку в прихожей : верёвки на месте не было. Бросилась в кладовку, распахнула дверь и сейчас же головой налетела на свисающие сверху ноги сына...
-------------------------------
На похоронах Павла все удивлялись железной выдержке Клары Антоновны. Беда не согнула её, а ещё больше закалила. Она держалась твёрдо и уверенно, беседовала с соседями, руководила церемонией. Во взгляде её не было растерянности, кое-кто даже заметил в нём что-то вроде гордости.
- Вот что значит большевичка,- шептали гости, то ли с восторгом, то ли с осуждением....
Какое-то время после похорон Клара Антоновна была настороже : всё ждала , что придут с распросами или вызовут к себе. Но время шло, а её всё не трогали.
И вот, словно гром среди ясного неба, по телевизору объявили : поймали преступника.
Услышав это, Клара Антоновна едва не закричала : "Не может быть!"
Потом с саркастической улыбкой выслушала сообщение о том, что злодей даёт признательные показания.
"Опять схватили первого попавшегося,- думала она,- и выбивают из него признание."
Клару Антоновну, правда, смутило, что девочка была задушена ремнём, а не руками, как рассказывал сын.
"Опять не разобрались",- злорадствовала она.
Но после этого сообщили, что убийство произошло на пустыре, возле озера. Ни слова про забор и церковь!
Клара Антоновна заволновалась :
- Неужели они так запутались, что и место определить не могут?
- Что же делать? - мучилась она. - Они же обвиняют ни в чём неповинного человека! Пойти рассказать им всё? Но это значит, опозорить себя и сына. А промолчать - выходит допустить несправедливость, погубить человека. А я ведь коммунистка!
И вот уже Клара Антоновна сидит в кабинете пожилого военного и, опустив голову, подробно пересказывает признание сына : где, как и что он сделал.
Военный выслушал её внимательно, потом достал толстую папку и извлёк крупную фотографию. Эту же фотографию показывали по телевизору - место, где обнаружили труп.
- Посмотрите, - сказал он,- это место преступления. Здесь никакого забора нет и храма тоже. Пустырь и озеро - всё!
- Но вы же заблуждаетесь! - воскликнула Клара Антоновна. - Поймали не того человека, нашли совсем другое место...
Военный вышел из-за стола и присел рядом с Кларой Антоновной.
- Вот что я вам скажу, мамаша : чтобы не убивать окончательно родителей девочки, мы скрыли от них, что она была изнасилована. Вам, по большому секрету, я говорю об этом. Так вот, экспертиза показала, что всё это дело рук именно того человека, которого мы задержали.
У бедной матери закружилась голова, всё поплыло перед глазами. Она ухватилась за последнюю соломинку :
- Я вам не верю, покажите заключение экспертизы.
- Зря вы так, - покачал головой военный, но выложил перед ней официальную бумагу.
Несколько минут Клара Антоновна ничего не могла понять от волнения, но когда разобралась, то с ужасом поняла, что это правда.
Какое-то время она сидела молча, низко опустив голову, так что хозяин кабинета принёс ей воды.
- Так что же, мой Павлик придумал всё это? - упавшим голосом произнесла женщина.
- Я вам скажу,- сочувственным тоном проговорил военный, - в нашей практике встречалось несколько подобных случаев. Это своего рода болезнь, учёные называют это манией виновности, когда человек считает себя виновным во всех преступлениях. Наверно, таким недугом страдал ваш Павел. Видимо, он был славный мальчик. В таких ситуациях помочь может только доктор. Я вам очень сочувствую...
Клара Антоновна не помнила, как добралась до дому. Вошла в комнату сына, села на кровать. Подумалось, что подушка ещё хранит его запах... Стала снова и снова вспоминать признание Паши. Как же это он всё так реально описал : мрак, забор, церковь... И вдруг её озарила догадка : ведь эта картинка точь в точь описана в том самом злополучном стихотворении Маяковского, где он так неосторожно сказал о детях. да, да, я помню : "Полночь промокшими пальцами щупала меня и забитый забор, и с каплями ливня на лысине купола скакал сумасшедший собор." Вот откуда Павлик взял это описание! Как же я не догадалась? Могло ведь повернуться всё совсем по другому!
-------------------------------
На следующее утро Клара Антоновна появилась в своей редакции.
Её невозможно было узнать. Волосы стали совершенно седыми, глаза ввалились, и вокруг них легли тёмные круги.
На ней был ярко красный рваный халат, на голове плетёная мусорная корзина, в руках - сучковатая палка. Глаза светились безумием.
Женщина весело приплясывала, размахивая палкой, и пела :
- Ах, он умер, госпожа,
Умер и зачах;
В головах зелёный дёрн,
Камешек в ногах.
Саван бел, как горный снег,
Цветик над могилой;
Он в неё сошёл навек ,
Не оплакан милой.
И в заключение она жалобно прокричала :
- Прощай, мой голубь!
- Это песня Офелии, - определил кто-то из дотошных сотрудников редакции.
А подруга Клары Антоновны бросилась к телефону...
0

#27 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 19 января 2018 - 16:46

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


26

ГДЕ РОДИМЧИК ЗАРЫТ…


Тамара Коломиец… Худенькая, маленькая, как девочка-подросток. Весёлая, как весенний ручеек, едва успеваешь следить за её движениями. Добрейшая душа: на её сказках выросло не одно поколение детей.
Чаще всего мы встречались на даче у Тамарочки Коломиец. Надпись на калитке: «Есть собака, но не злая… Но всё же собака». Пес Черри, чёрный, лохматый, и не подозревает, что его собачья солидность погублена хозяйкой дач и, встречает веселым лаем. В нашу последнюю, предвоенную встречу, Тамарочка говорила:.
-- Помни и никогда не путай. Есть батькивщина. Это где правители, законы, которые надо выполнять. Она может быть разной. Можно выбрать более благополучную страну и жить счастливо. А есть батькивщина. Там, где зарыт твой пупок. Это стены, сарайчики, кривые улочки, бедная утварь. Никакие богатства мира их не заменят…

Душа дома

В доме она поселилась давно. Сложили из красного кирпича на мощном, удобном фундаменте. Камин широкий, высокий, с десятком дымоходных колодцев, на самой вершине переходящий в дымарь. Жаль, зеркала рядом не было, не видела она своё великолепие.
В доме было зябко и неуютно. Печник суетился, заглядывал в поддувало, топку, прихорашивал бока красной глиной, щели замазывал. Когда же работу закончил, принёс дровишек, разжёг огонь. По комнатам стало расходиться тепло.
Печник сидел на маленьком стульчике, следил за огнём. Когда убедился, что огонь весёлый, жаркий, с гордостью сдвинул набок перепачканный картуз и обратился к ней:
-- Ты -- Душа Дома. Пока ты жива, в этих стенах будет теплиться жизнь. Впереди у тебя долгие годы. Много работы предстоит, так что будь щедрой и терпеливой…
Прошли годы и наступили страшные, странные времена. В один день дом опустел. Война…
Печка-Душа с тревогой вслушивалась в громовые раскаты… Долгими ночами, холодная, нетопленая, небеленая, Печка-Душа пыталась понять: кому нужно было разорять дома, покидать родной очаг, искать приюта в чужих краях? Прислушивалась Печка-Душа, как ветер бьется в окна, как от громов войны содрогаются стены. И ждала, ждала, ждала, когда войдет Хозяйка, приедут дети, внуки. Ждала, потому что помнила: она – Душа Дома. Пока она жива, в этих стенах будет теплиться жизнь.
А пока ждать, ждать, ждать…

Мелба

В далёком шестьдесят втором году мой отец посадил яблоньку, Мелбу. Ни у кого поблизости не было таких замечательных яблок. Шли они за белым наливом. Сочные, сладкие с легкой кислинкой. Батька имел идею приклеивать на солнечном боку, где яблочко румянится, фигурку крепить. Чтобы на красном боку рисунок солнцем «отбивался». Но мечты остались мечтами: здоровье не позволяло. Разлогой выросла Мелба. На метровой высоте ствол делился на три ветви. Между ветвями пятачок, нога вмещается, до сорокого размера. Вымахала мелба выше дома. Не стало отца, заросла яблонька, застарела. Я уже давно смирилась что яблоню нужно будет срубить. Мой муж, незабвенный и драгоценный, понудил плодоносить «волчки». Успешно понудил.
Рвала яблоки вся округа. Соседский Санька Шепеленок с утра пораньше хватал ведро, чтобы бабушке Вале воды наносить. Бабушка только удивилась: с чего такое старание? Подстерегла Саньку. Оказалось: с утра «ныряет» под нашу мелбу.
Август, 2015-ый… Жара. Яблоки лежат, никто не собирает. Санька тоже не прибегает. Ушел на войну. Иногда приезжает на пару-тройку деньков. Иногда в гости заходит. Грустно… Дети на войне…

Грушенька

Почти сто лет, близ бывшего Пугачевского шурфа, растёт грушенька. Вся местная ребятня проводила свободное время под её сенью, в футбол гоняла. Зимой на санках, лыжах бороздили заснеженную поляну. Молодые парни с девушками вечерами слушали соловьёв. Бывало, что выпускники школы встречали рассвет. Очень нравились терпкие дички козам. До сих пор можно найти в морозилке грушку-мелкушку, заготовленную на рождественский «узвар».
Нынче всё иначе. Не пускают ребятишек играть на поляну. Опасаются снайперов. Война! Стоит наша грушенька, символ прошлой мирной жизни, всматривается в тревожный горизонт, вслушивается в артиллеристскую канонаду. Ждёт, когда вольный ветер принёсет ей радостнсую весть: на суровой Донецкой земле МИР!

Донбасс

Как много лет прошло с тех пор…
Я вспоминаю старый двор.
Хрущевок желтых этажи,
Над крышей - бойкие стрижи.
Поодаль тесный магазин Со стопкой плетеных корзин,
Акаций белых стройный ряд При входе в новый детский сад.
И репродуктор на столбе, Который слушали мы все:
«Гагарин в космос полетел!
Друг Вовка громко песни пел. Мы были счастливы тогда.
Давно промчались те года…
Сквозь желтой тоски дребезжащий просвет, сквозь призрак-мираж и рванье горизонта везет караван похороненных лет в дырявых мешках мусор бывших надежд. И мне не сомкнуть неизвестную даль на бесконечности двух параллелей… Услышу ли голос заветной свирели, от песни которой восход озарится, и целые сонмища страждущих душ из плена тоски, безнадежья прорвутся чтоб в свете багряном зари раствориться…
Раскладываю перед собой фотографии. Школа… работа…
Всматриваюсь в запечатленные мгновения. Говаривала моя бабулька:
«Свитлыны. Отблеск ушедшего…»
Каждый день многострадальное Зайцево содрогается от взрывов.
Зайцево – как нерушимая граница. В центре поселка Свято-Покровский храм, разрушенный в 30-ых годах двадцатого века.
Но деревце - устремленное в небо!.. Жив храм, жив!
0

#28 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 20 января 2018 - 18:38

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


27

МАРИЯ


– Дитя мое, - донесся голос из трубки домофона, - будь так любезна, открой, пожалуйста, дверь. Жильцы первого этажа мне уже отказали, а я ведь всего лишь хочу погреться…
– Мы знакомы?
– Возможно, хотя… Я слышу недоверие в твоем голосе. Я не хочу тебя мучить, поэтому знай: если со мной что-либо случится, я прощаю тебя… Я прощаю вас всех!
Тишина. Незнакомец прекратил разговор. Растерянная Мария, крепко сжимая трубку, продолжала стоять у дверей. Отчего-то на душе было неспокойно.
«Бомжи ведь так не говорят!» - рассуждала она, - «Слишком вежлив, слишком учтив… Кто это?»
За окном раздавалось злобное рычание ветра. Мороз угрюмо скрежетал когтями по окнам, оставляя на стекле пугающие узоры, а снег, спускающийся на землю неприступной стеной, превращал двор в нечто запутанное и неразборчивое. Бушевал декабрь и, видит Бог, начало зимы не оставляло шансов бедолагам, застрявшим на улице ночью…
Накинув на плечи кофту, девушка выбежала из квартиры и, молниеносно преодолев несколько лестничных пролетов, открыла двери злополучного подъезда. Отойдя в сторону, она пригласила незнакомца войти. Перед ней стоял худощавый мужчина лет сорока. Одетый в разодранную куртку и едва ли теплые джинсы, он молча смотрел на свою спасительницу. С его лица не сходила улыбка. Она была какой-то особенной: одновременно печальной и радостной, отчасти осуждающей и всепрощающей…
– Спасибо, дитя. – Произнес он. – Как бы это смешно не звучало, но я обязан тебе… Жизнью.
– Вы вообще в своем уме? – Воскликнула Мария. – Разгуливать в таком виде по морозу! Вы же явно не бездомный, судя по Вашей речи! Что случилось? Вас ограбили? Вызвать полицию?
– Нет, нет, дитя. Не нужно никого вызывать. Я просто хочу переждать в Вашем подъезде ночь.
– Вы уверены? – Не унималась девушка. – С Вами точно все в порядке? Врача, может быть?
– Все хорошо, милая. Оставь меня одного и ложись спать. Тебе завтра рано вставать и много работать…
Мария была крайне поражена ответом незнакомца. Мужчина говорил медленно и размеренно, так, будто бы это не она вызволила его из ледяного плена, а он, ничего не требуя взамен, протянул ей руку помощи.
– Да… Вы правы. – Ответила она и тут же поспешно прибавила. – Я бы впустила Вас к себе, но муж в командировке… Что соседи подумают?
– Я все понимаю. Ложись спать, милая. Ты уже помогла мне. Спасибо.
Не в силах что-либо ответить, Мария молча кивнула и, сопровождаемая взглядом незнакомца, поднялась наверх, в свою квартиру. Раздевшись, она подошла к кровати. Часы показывали полночь. В это время девушка, обычно, спала. Нарушать устоявшийся график не хотелось, однако она отчего-то почувствовала неописуемый страх за судьбу таинственного мужчины. Войдя на кухню, Мария внимательно осмотрела содержимое холодильника. Кастрюля борща, тарелка пельменей… На днях должен вернуться муж из командировки. Поделиться неприкосновенным запасом?
– Вы будете есть? – Она вышла в подъезд. – Поднимайтесь скорее. Я уже разогрела тарелку борща.
– Спасибо, дитя. Но я не голоден…
– Это не обсуждается. – Перебила его Мария. – Поднимайтесь.
Ветер усиливался. Разглядеть за окном что-либо кроме белоснежной пучины уже не представлялось возможным. «Хорошо, что я его впустила» - подумала Мария, - «в такую погоду бродить по улице не лучшая идея…». Тем временем незнакомец, шаркая ногами, изучал квартиру милосердной девушки: он с интересом рассматривал книжные полки, фарфоровые статуэтки на тумбе, и даже, недавно поклеенные обои.
– Снимайте куртку. Тут жарко. Упаритесь.
– Нет, дитя. – Ответил он. – Под ней ничего нет… Нагота…
Протянув незнакомцу старую футболку мужа (она никак не могла выбросить ее уже около месяца), Мария пригласила его к столу. Поблагодарив хозяйку, он без удовольствия принялся за огромную тарелку борща. Таинственный гость ел совершенно отречено. Его движения ложкой напоминали некие жесты одолжения, исполняемые им из нежелания обидеть радушную девушку. Это был явно не простой человек. Из него сочилось нечто неописуемо доброе и привлекательное. Своим взглядом он внушал спокойствие и умиротворение, что пугало Марию, обыкновенную жительницу такой недоверчивой и израненной эпохи. Видит Бог, она бы никогда не впустила незнакомца в свою квартиру, и никогда бы не предложила ему, пускай и старую, футболку своего мужа. Но этот мужчина… Отчего-то его голос внушал доверие. Наблюдая за тем, как он ест, Мария корила себя за столь глупый поступок, однако стоило их глазам встретиться вновь, волнение пропадало, уступая место непреодолимому желанию помочь таинственному гостю.
– Кто вы? – Спросила девушка. – Как ваше имя?
– Боюсь, правда Вас испугает, а лгать я не намерен…
– Не лукавьте. Скажите, как есть на самом деле.
– Дитя, - улыбнулся он, - я – Бог.
Ответ незнакомца ошарашил Марию. Как можно так глупо шутить с человеком, который впустил тебя к себе в дом? Как можно нести такую чушь перед своим, ни много ни мало, спасителем? Выходит, что все эти странные обращения, словесные обороты… Не более чем часть дурацкого розыгрыша?
– Это не смешно. – Упрекнула его девушка.
– Знаю. – Ответил он. – Но и негрустно.
– И что же Бог забыл, - девушка презрительно фыркнула, - в Хабаровске?
– Не говори так, дитя. Чем Хабаровск хуже Парижа? Такие же люди, так же работают, так же ждут мужа из командировки…
«Сумасшедший!» - подумала Мария, - «Я впустила в дом сумасшедшего!». Ее охватила дрожь. Что делать она не знала: сейчас он представляется Богом, а через несколько минут возомнит себя Наполеоном, или того хуже, серийным убийцей. От таких людей можно ожидать всего! Несмело потянувшись за телефоном, она попыталась найти номер психиатрии в интернете, но… Мобильный не ловил сеть. Видимо, из-за бурана пропала связь. Может быть, стоит попробовать постучаться к соседям? Напротив снимает квартиру рослый парень, студент… Наверняка он поможет ей, но… Не заподозрит ли неладное незнакомец? Не набросится ли на нее, когда она повернется спиной? Решено: нужно попытаться сохранять самообладание. По мере возможностей. «Бог» вроде бы ведет себя крайне спокойно. Сейчас он доест, а потом… Потом она намекнет ему на то, что хорошо было бы покинуть ее квартиру. Точно!
Расправившись с едой, «Бог» пододвинул к себе чашку горячего чая. Он долго рассматривал желтую коробочку с надписью «Lipton», а затем, улыбнувшись, посмотрел на Марию. Теперь его взгляд не казался таким успокаивающим. Он настораживал и даже пугал.
– Из чайных листьев, дитя, можно делать куда более удивительные вещи, - произнес «Бог», - при правильной обработке из них получится лекарство ото всех болезней…
– Тогда, - фальшиво улыбнулась Мария, - почему люди… До сих пор гибнут?
– Не знаю. Наверное, потому, что вам нравится пить чай в пакетиках. И, - он ткнул пальцем в сотовый телефон, - создавать другие бесполезные вещи.
Метель за окном продолжала бушевать. Завывания ветра не на шутку пугали Марию, однако «Бог» совершенно не обращал на них внимания. С гораздо большим интересом он продолжал рассматривать пачку чая.
– Интересное дело, - продолжил он, - сегодня утром я почувствовал, как под моими ногами расходятся облака. Дитя, это так удивительно лететь вниз, ощущая, как силы покидают тебя. С небес падал Бог, а приземлился… Обыкновенный человек.
– Как же это произошло? – Мария продолжала подыгрывать сумасшедшему.
– Не знаю. – Улыбнулся мужчина. – Я теперь не всевидящий, дитя. У меня есть догадка, и она неразрывно связана с тобой…
– Как? Что я…
– Не бойся, дитя. Что бы ни случилось, я простил тебя, милая… Как и всех вас…
Отодвинув чашку чая, «Бог» подошел к окну. Он задумчиво смотрел вдаль, пытаясь разглядеть хоть что-то, спрятанное за снежной стеной. Отчаявшись, он облокотился о подоконник и, рассмеявшись, сказал:
– В твоей квартире нет икон. Нет их и в соседней квартире. Вы выросли, дети мои, и нет вашей вины в том, что я вам больше не нужен. Я, как любой отец, перестал понимать вас. Почему вы пьете напиток из чайных листьев? Я создал это растение как лекарство от всего… Но вы пошли своим путем. Антибиотики, таблетки… Замена отрезанной руки на железную! Мне бы никогда не пришло подобное в голову… Телевизор, телефон… Я ничего не знаю об этих вещах кроме их названий… Вы выросли, дети мои. Я ничего не понимаю в созданном вами мире. И это… Чудесно!
Опустошив чашку чая, он пробормотал: «И все-таки вкусно!», а затем, сняв футболку и накинув куртку на плечи, подошел к входной двери.
– Прости за то, что вмешался в твою жизнь, дитя. Так или иначе, я закончил с трапезой, и я благодарен тебе за то, что она состоялась.
– Я бы разрешила Вам остаться, - сказала Мария, - но муж… Что соседи подумают…
– Я уже сказал, что прощаю тебя, милая. Не ты выгоняешь меня, а я сам покидаю твое жилье, дитя. Будь счастлива.
Дверь захлопнулась. Он ушел. Посмотрев на часы, девушка поспешила в спальню, надеясь на то, что ей удастся отдохнуть хоть несколько часов. Ей ужасно хотелось выйти в подъезд и посмотреть, все ли в порядке с сумасшедшим, но страх отчего-то полностью поглотил ее. Укрывшись одеялом, она слышала, как за стеной кто-то ругается, но отгоняла дурные мысли. В глубине души Мария понимала, что это соседи пытаются прогнать его с лестничной клетки, приняв за бездомного, но ей было так легко думать о том, что это всего лишь разборки супружеской пары в соседней квартире, решившей выяснить отношения поздно ночью. Долго ворочаясь, девушка наконец-то уснула, а утром, по пути на работу, она заметила в сугробе до боли знакомую куртку. Подойдя поближе, Мария увидела безжизненное тело вчерашнего гостя. Его взгляд был направлен в небо, а в глазах, как ей показалось, мелькали тысячи звезд и вселенных. Еле сдерживая слезы, она поспешила на автобус восьмого маршрута. Посмотрев на злополучный сугроб из окна, она, к своему удивлению обнаружила, что тело исчезло.
Автобус продолжал ехать, люди продолжали пить чай, жизнь в России продолжала кипеть, будто бы не замечая, что в Хабаровском дворике, за гаражами умер сам Бог…
0

#29 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 24 января 2018 - 19:17

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Андрей Растворцев - ПЛЮС
Наталья Иванова - МИНУС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


28

ЦЕЛИНА


Вздохнул Иван Васильевич, поскреб узловатой пятерней с треском щетинистый подбородок и отвечает:
- А что целина? Ну, целина! Шуму было до потолка и выше. Радио день и ночь одно и то же трандычит. Газету было противно в руки брать, всё постановления партии да правительства. Тьфу ты! Если кино привозили, я всегда для верности через час приходил, потому что сначала лектор про эту самую целину врать будет, а потом целинную хронику одну и ту же будут крутить… И вот привозят к нам хлопцев с девчатами. Как сейчас помню: тринадцать человек. «Целину,- кричат,- поднимать будем!» Посмотрел я на них, худюсенькие, у девчат ножки, как спички, еще и титек-то настоящих нету. «Валяйте,- говорю,- поднимайте! И вам тут целину поднимут!» «Вы что это имеете в виду?»- закудахтали девчата. «Да ничего!- отмахиваюсь я. – Язык-то без костей». Правда, веселые были. Всё у них ха-ха, да хи-хи. Палец им покажи, смехом заливаются. Песни горланят, да друг над другом подшучивают. Ну, чисто дети. Им бы еще в куколки играть да с горки кататься. А они туда же – целину поднимать!
А кругом ширь неоглядная. Как в песне поется: степь да степь кругом. Ни кола ни двора. Пустыня, одним словом. Надо было бы хоть какой саманный домишко поставить. Да не до этого! Весна же уже! Пахать уже надо и сеять. Почитай, сутками в поле пропадали. А жили первоначально в армейских палатках. Может, видел? Здоровенные такие палатки! Нам-то, деревенским, это ничего. И на земле переночуем. Не велики баре! А им, городским, с асфальту, всё это в новинку, в диковинку. Из деревни-то на целину молодежь не ехала. В каждой деревне была своя целина. А этим городским задурили головы наши правители. Первое время такие герои были! Хлопчики по утрам из палатки в одних трусах выскочат и давай друг друга холодной водой поливать. Визжат, хохочут. Детский сад! И всё горланят: «Закаляйся, как сталь!»
Возвращались всегда поздно, уже по-темному. Так упластаешься, что пожрешь, не видя даже, что жрешь, и сразу засыпаешь, как убитый. А молодые еще костер разведут, на гитаре бренчат и песенки, как оглашенные, орут. Да всё не наши песни, а свои городские, те, что по радио передают, про комсомольцев-добровольцев да романтиков. Листочки там какие-то рисовали со стишками и на доске показателей вывешивали. То бригадира продернут, что вот самогонку пьет, то районное начальство, что вовремя горючку и запчасти не подвезло, то какого-нибудь бракодела изобразят. Ну, а через недельки две ребятки уже перестали по утрам в трусах выскакивать и обливаться. Бригадир стал меня посылать, чтобы я их будил. Так порой приходилось даже за ноги из палатки вытаскивать. На ноги его поставишь, а он спит, ажно посапывает. И ночные костры с гитарой прекратились. Бригадир порой начнет порой спрашивать их: «Что ж вы, ребята, стишки свои больше не вывешиваете? Посмеялись бы хоть!» А они: «Да вот… да потом… да обязательно!» Но больше уже не было никаких стенгазет. На сеялках засыпали. Мне-то страшно за них. А если упадет да под колеса? А как-то одна девчушка подходит ко мне. Владиленой ее звали. «А почему,- спрашивает она меня,- у нас нет выходной? Ведь это же нарушение трудового законодательства!» Мне смешно стало. «Э-э-э! девонька! В деревне испокон веков не были ни воскресений, ни выходных, ни отпусков, ни больничных. У нас, пока сам в эту землю ни ляжешь, всё должен ее ковырять». Смеюсь, а самому горько. Где уж им, городским, осилить такое! Только пуп надорвут и навсегда возненавидят эту деревню.
Вася там был, белобрысенький такой. Помощником у меня. Из института сам ушел. Ты представь только! Ушел из института, от папы с мамой уехал, чтобы этот целяк поднимать. Вот дурни-то какие были! Ну, вот…Утром поднимаемся, за стол пожрать. Смотрю: моего Васи нет. Я за ним в палатку.
- Ты чего, Василек! Давай быстрей! Каша твоя стынет. И в поле уже скоро ехать.
- Да я не хочу,- говорит,- дядя Ваня. Я лучше пять минуток еще полежу.
«Да ладно,- думаю,- пускай парнишка полежит! У меня с собой туесок, там в поле и перехватим». Ну, туда-сюда. Уже и ехать надо. Машина сигналит. А моего Васи всё нет. Я опять за ним в палатку.
- Васька! Ты что же творишь, паразит? А ну-ка вставай живо, а не то за ноги вытащу!
Он молча поднимается. Гляжу я на него. Э-э-э! парень! Чего-то тут нве того! Под глазами черные круги, а движения такие, как у пьяного. Рукой в рукав попасть не может. Потрогал я ему лоб. Жар, как от печки.
- Ну-ка, парень, ложись живо! Чего же ты не сказал, что болеешь?
А он, вроде и не слышит. Продолжает одеваться.
- Я же тебе сказал: ложись! У тебя температура под сорок градусов.
- Не надо,- говорит,- дядя Ваня! Я не лягу!
- Как так не лягу? Я тебе сейчас так не лягу!
- Да запросто! Про Павку Корчагина знаете?
- Да что-то не слышал про такого.
- Я вам, дядя Ваня, обязательно дам прочитать про него книгу.
Я к бригадиру. Так и так. Нерабочий парнишка.
- Но чем же я тебе помогу, Иван Васильевич? Нет у меня ни одного свободного человечка. Сам же прекрасно знаешь!
- Знаю,- говорю. – Только Васю всё равно надо везти в больницу.
- Да ты чего, Иван Васильевич? Какая больница? Что же я единственную машину в райцентр пошлю, посевную сорву. Ведь нам же завал без машины. А меня за срыв посевной, знаешь, как закатают, на полную катушку! Да чего я тебе говорю!
Оглянулся: а Васенька мой рядом стоит.
- Поехали, Иван Васильевич! Машина ждет.
Вот мы и поехали. А у меня сердце не на месте. За трактором сижу, да всё назад поглядываю: как там мой Васенька. А то остановлюсь, подойду к нему:
- Как дела, Василий?
- Нормалек, дядя Ваня!
- Чайку вот хлебни! На травках он, лекарственных.
- Вы бы из-за меня, дядя Ваня, не останавливались! А то мы с вами никакой нормы не выполним. На ужин себе даже не заработаем.
А к обеду разошелся я. Уже и назад не оглядываюсь. Жму во все железки. Ну, а когда обед привезли, стал кричать его. Не идет. Уснул, думаю. Подхожу к сеялке. А он сидит вот так вот на сеялке, глаза прикрыты. А так как живой.
Приезжал потом следователь. Нас в райцентр вызывали. Ничьей вины не нашли. Видишь, и вины нет, и парнишка умер. А ему еще бы жить да жить. У него, оказывается, с сердечком не лады были. Да кто про это знал?
Ну, а книжку эту потом я про Корчагина прочитал. Хорошая книжка! Жизненная! Говорят, сам писатель про себя писал, только фамилию другую взял.
А как Васю похоронили, завыли мои девки в голос. «Всё! Не можем больше! Домой хотим! В город! К маме! Мы тут все умрем!» Даже из райцентра первый секретарь комсомола приезжал. И упрашивал, и стыдил, и грозил и наобещал им там с три короба. Но две девчонки всё же сразу уехали. И билеты эти комсомольские ему в рожу бросили. «Не желаем из-за этих бумажек жизнь здесь свою гробить!» Сильно я тогда напугался за них. Как бы им за это дело чего не было. При Сталине бы сразу на Колыму упекли.
Вот тебе и вся целина! Через полтора года от комсомольцев-добровольцев у нас никого не осталось. Одна только память. Ну, и пришлось дальше нам, деревенским, поднимать целину. Но нам-то что? Мы к этому делу привычные. Считай, что всю жизнь одну сплошную целину поднимаем. Будь она неладна!
0

#30 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 28 января 2018 - 11:15

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ОТСЕВ
Сергей Кириллов - ПЛЮС
Сергей Дудкин - ПЛЮС
Наталья Иванова - ПЛЮС
ПРОШЛО В ЛОНГ-ЛИСТ НОМИНАЦИИ - УЧАСТВУЕТ В ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ КОНКУРСА


29

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПРЕДАТЕЛЬСТВА С ХЭППИ-ЭНДОМ


В восемь утра отличная слышимость. Из соседней квартиры сквозь стены и мебель пробился взвинченный женский голос. В ответ что - то забубнил мужчина. Заплакал ребёнок. На минуту все затихло, потом на лестничной площадке хлопнула дверь. Хлопок гулко ударил волной по соседним дверям, еще больше привлекая внимания к скандалу. «Ну и иди отсюда! – послышался женский голос. Следом снова надрывный детский плач.
"Вот же дрянь! Очередного хахаля выгоняет" - со злостью подумала одинокая пенсионерка баба Вера, припадая к дверному глазку «Вот ведь неугомонная». На лестничной площадке начинался очередной скандал, который она наблюдала раза два в месяц, начиная с того времени, как ее новая соседка въехала в квартиру, оставшуюся после ее подруги Машки. Машка померла, квартиру оставила внуку Алексею, а тот стал ее сдавать. Теперь вот этой вот девахе, третий месяц, как сдает. Сперва соседи думали приличная мать, с ребенком. Однако чем дольше они жили с ней в одном доме, тем больше задумывались, что прошлые жильцы Алексея, пара семейная, хоть и пьющая, но тихая, были гораздо лучше этой истерички. «И что съехали то, чем не жилось» - подумала она, как-то подзабыв, как сама бегала к участковому жаловаться на тихую семейную пару, за то, что они шастали с бутылками по дому каждый день. Хоть и тихо, а вдруг пьяные, да уснули бы в кровати с сигаретой, а там не далеко до пожара. «Теперь на эту лахудру надо идти к Василию, заявление писать»- мысли бабки не мешали ей слушать разгорающийся скандал и смотреть в глазок на лестничную клетку.
Из квартиры напротив вышел мужчина лет сорока, в новенькой, однако дешёвой рыночной куртке, с лицом начавшего спиваться интеллигента.
- Светлана, позвольте вам пояснить мою мысль, которую вы сейчас неверно поняли! Я люблю детей, они очень милые, когда, гммм… сидят у себя в гамаке и лепечут, ну или спят. В данный же момент, именно тогда, когда у меня творческий кризис, ваш сын, он как бы не хочет ни спать, ни лепетать в своей кроватке, Он, простите меня, у вас орет! Его крик мешает мне сосредоточиться. При всем моем весьма любезном к вам отношении, я не могу творить в такой обстановке, моя муза не переносит детского плача.
- Вали давай писатель недоделанный, и макулатуру свою забери. В спину мужчине полетела пара книг.
- Дремучая вы женщина Светлана, за эти стихи мне сам Витольд Анатольевич руку пожал.
Мужчина ступил в спасительное для него нутро лифта, предварительно бережно подобрав книги. Дверь соседской квартиры хлопнула, ставя точку в бушевавшем скандале. Даже плач ребенка стих.
Открылась дверь шумной квартиры еще раз, уже после обеда. На площадку сперва выкатилась детская коляска, следом была выкинута большая спортивная сумка, последней из дверного проема появилась девушка лет двадцати с бутылкой самого дешевого пива в руках. "Как же мне все-все надоело!" - выразилась она в сердцах и покатила коляску к лифту. В коляске заплакал ребёнок.
- На, не ори, девушка щедро плеснула пива в бутылочку с кашей, закрутила крышку с соской и дала ребёнку. - Жри мелкий гад.
В том, что этим утром от нее ушел очередной перспективный для совместного житья мужчина, она винила сына. Как ни крути, он ей мешал.
- Опять из - за тебя мужик сбежал! Понимаешь, из-за тебя! Лучше бы я тебя не рожала. Ты орёшь и орёшь, всех женихов распугал. Вдвоём с тобой, у меня шансов вообще нет.
Звонок в дверь застал женщину за просмотром очередного женского сериала. Виктории Николаевне Громовой было 36 лет, и сегодня у неё был первый день отпуска. Двенадцатилетняя дочь и восьмилетний сын были в школе. Ничего не мешало женщине насладиться любимым сериалом и печеньем.
- Кого это там принесло? - подумала она. Встала, подошла к двери, посмотрела в глазок. Перед дверью стояла девушка примерно лет двадцати, со спортивной сумкой в руках, живущая в соседнем подъезде.
- Вещи, что ли будет продавать - подумала она и не, хотя открыла дверь.
- Добрый день. - Она первой поприветствовала гостью.
- Привет – фамильярно прощебетала незваная гостья и до Вики донеслись ароматы перегара.
- Покупать ничего не буду - сразу предупредила Вика.
- А я ниччё и не продаю. Я тебе наоборот заработать предлагаю.
- Мне? Кем?
-Ребёнка моего понянчи, месяцок. Мешает он мне, а я уехать хочу, на заработки.
- Кого? - переспросила Вика.
-Да сынулю моего, достал он меня, никакой личной жизни. - Света покачнулась и не приятно резко рассмеялась: - Да ты не ссы! Не просто ж так. Я потом, это, денег тебе дам, за няньство. Я не надолго, на месяцок. Ты же безмужняя, тебе деньги не помешают. Да не обману, я же порядочная женщина. – Она еще раз рассмеялась увидев, какие круглые становятся глаза у ее соседки. «Эта мамаша сейчас меня пошлёт» - верно истолковала она всплеск руками Виктории и торопливо рванула вниз по ступенькам
- Короче! Я его в коляске во дворе оставила, нужен будет, заберёшь, ты баба хорошая, детей любишь. И это, того… адьес короче.
-Светка, ты что! Вернись! Зачем он мне? Мне такая подработка не нужна! – Вика рванула было за соседкой, но не смогла с перепугу сразу всунуть ноги в тапочки
- Вернись!!! Как я по твоему, без мужа, должна еще чужого ребенка поднимать?!
Муж Виктории погиб в автомобильной аварии, пьяный водитель сбил его на пешеходном переходе три года назад. Женщина уже досыта хлебнула одиночества и бытовых трудностей. Мысли о муже, как всегда принесли поток воспоминаний.
Познакомилась Виктория с будущим мужем вполне обычно, на свадьбе двоюродной сестры.
В банкетном зале закончился очередной свадебный конкурс. «А теперь танец жениха и невесты!» - Объявил тамада: «Присоединяйтесь, гости дорогие. Мужчины, не стесняемся, приглашаем дам потанцевать»
Молодой человек сидевший за соседним столом подошёл к Виктории, по - старинному щёлкнул каблуками, кивнул головой.
- Мадам, разрешите вас пригласить.
Через год они поженились. С тех пор прошло пятнадцать лет. Двенадцать лет семейной счастливой жизни и три года воспоминаний о ней.
Мысли о муже перешли в мысли о чужом ребенке.
- Почему я? Я же с ней практически не знакома. Даже фамилии её не знаю, виделись в подъезде пару раз!
Знать о том, что происходило часом ранее, в квартире Светки, она не могла.
Ты слышь, матрешка, я сегодня уезжаю, хочу тебя с собой взять. У меня там связи, меня все знают, шуры муры навожу, ловэшка крутится. Буш у меня как королевна жить. Клиенты - только миллионеры. Через месяц на машинёшку заработаешь. Шубу себе купишь. Ты же не просто девочкой по вызову будешь, а суперэлит, так сказать, высший класс. Должна соответствовать. И должна понимать, что я тебе предлагаю!
О прелестях будущей красивой жизни, Светке рассказывал мужчина, примерно 32 лет, по хозяйски сидящий в единственном на всю квартиру кресле. Звали его Дмитрий. С Дмитрием, Светка познакомилась неделю назад. Ну как познакомились, он приехал по делам в их город, и в один из вечеров заказал себе «массажистку индивидуалку» найдя объявление в местной газете.
- А где я жить буду? - спросила девушка.
- У меня дом под Ростовом, в Батайске – ответил мужчина. Мебель мягкая, все дела, ковры новые. В натуре не дом, а замок. Там пока поживёшь, через годик квартиру купишь, денюшка ведь, рекой потечёт. Но за дом будешь мне платить, не дорого, договоримся, мы же друзья! Паспорт свой мне давай, я билет тебе куплю, потом тебе временную регистрацию сделаю, потом постоянную. А пока без паспорта походишь.
Через пару месяцев станешь королевой. Ночные клубы, выставки, вернисажи, загородные виллы миллионеров, только работай. Через годик мужика себе подцепишь, с деньгами, да и забудешь меня. Замуж выскочишь, помашешь мне ручкой.
- Я ж чо, я правильный пацан, отпущу конечно и забуду о тебе.
- А с ребёнку няню найдёшь? - выпив очередную рюмку спросила Светка.
- Ну ты чё, матрешка, ты че! Так бизнеса не получится. Эта, оставь его кому - то, на месяцок, потом заберёшь.
- У меня здесь никого нет! – сквозь пьяные слёзы сказала Светка.
- Ну раз нет, прощай красивая жизнь. Не видать тебе светка шубы с машинёшкой, и мужа миллионера. Держи паспорт, я ещё рюмаху выпью и пойду, у меня поезд скоро.
От выпитого лицо Светки горело, она подошла к окну и лбом прислонилась к холодному стеклу.
- Покупай билеты, я поеду с тобой – сказала она.
По двору шла Виктория, с пакетами из местного супермаркета, в которых угадывались очертания продуктов. Женщина, подставляла лицо солнцу и улыбалась своим мыслям. Она и не знала, что сейчас, кто-то решает свою судьбу переплести с ее. До рокового момента оставалось меньше часа.
Вика вынырнула из мыслей и подошла к окну во двор. Бежать за соседкой она уже не успевала. Перед подъездом стояла коляска, засыпаемая снегом, который шел с самого утра. Женщина перевела взгляд на градусник - было минус 12. Она еще раз посмотрела из окна на коляску. В ее голове не помещалась сама реальность факта, что можно бросить своего ребёнка, свою кровинушку, часть себя. Для неё, такой поступок казался чем - то чудовищным, сродни убийству. К коляске подошла стая бродячих собак, самая большая стала обнюхивать колёса. Во дворе не было ни одного человека. А если Светка сказала правду? И в коляске её ребёнок? Собаки не уходили. Две стали драться у коляски. Коляска зашаталась.Вика открыла окно и хотела криком отогнать собак. Но, голос от волнения её подвёл, крик был больше похож на стон умирающего от жажды.
Перед глазами женщины пронеслась череда телевизионных репортажей о детях, покусанных собаками.
Сейчас они ее опрокинут и сожрут ребёночка! - от этой мысли сердце сначала кольнуло, а потом застучало с такой силой, что казалось сломает рёбра и влетит в горло. Вика в тапочках и халате выскочила из квартиры. Лифта решила не ждать, понеслась вниз перепрыгивая через ступеньки, от того спотыкаясь и все время теряя тапочки.
Сожрут! Сожрут! Казалось, что она слышит крик ребёнка. Быстрее, не успею, билась в голове мысль. Она так и выскочила из подъезда, босоногая, прижимая тапочки к груди, готовая увидеть самое страшное. Коляска так же стояла у подъезда, стая бродячих собак ушла к соседнему дому. В коляске лежал ребёнок, он спал. Виктория, вздохнула, казалось, что она не дышала с того момента, как выбежала из квартиры. Изо рта вырвалось облачко пара. Вика посмотрела на свои босые ноги, одела тапочки и одернула домашний халат. От холода, возится с коляской, желания не было. Женщина вытащила верхнюю часть коляски с ребенком, как переноску, отстегнула колясочную сумку и забежала в подъезд. Повезло, лифт стоял на первом этаже. Зайдя в квартиру, достала тёплое одеяло и укрылась им вместе с ребёнком, от мороза кожа горела, ребёнок спал.
Через десять минут женщина отогрелась, а ребёнку должно было стать даже жарко, одет малыш был по зимнему.
- Надо его раздеть - подумала женщина и аккуратно, стараясь не разбудить, малыша, потянула за молнию на комбинезоне. Он продолжал крепко спать. Из комбинезона, выпала криво оторванная половинка тетрадного листа. На нём, печатными буквами было написано: «БОГДАН»
«Вот и познакомились» - подумала Вика. Под одеждой оказался мальчик, примерно четырёх месяцев. «Ну, привет, Богдан» – улыбнулась женщина и поморщилась. От пелёнки пахло пивом. «Она что, ребёнка пивом облила? Мамаша криворукая» Такой миленький, Вика умилилась и наклонилась, что - бы поцеловать ребёнка в щёчку. От мальчика пахло перегаром. "Вот же мамаша тупая"- не удержалась она и выругалась в пустоту, хоть и была женщиной очень интеллигентной. «Напоить ребёнка пивом, что бы не кричал» - слезы потекли по щекам.
Женщина сидела в кресле, на её кровати спал ребёнок. «Что же, что же мне с ним делать?» - думала она: «У меня самой двое маленьких детей. Почему Светка пришла именно ко мне?»
- Что, что с ним делать? Думай Вика, думай. – монотонно звучал голос в голове.
От мысли, что этого карапуза придётся сдать в детский дом, становилось не по себе. Ребёнка было жалко до слёз.
- Хорошо, поживёт дня три – четыре у меня, а там и мамаша дурная вернётся. От принятого решения стало легче.
Услышав, как открылась входная дверь, она встала и вышла в коридор, пришли дети из школы.
- Пришли, мои герои! - поприветствовала она детей.
- Как дела в школе?
- Привет мамочка! Всё хорошо. Я так рад, что у тебя выходной – прильнул к ней сын. Дочь приобняла ее, с другой стороны.
- Хорошие мои, идите, мойте руки и раздевайтесь, не забудьте, что школьную форму надо повесить на плечики, а не раскидывать по детской.
Дети почти синхронно разделись, побросали портфели на пол и сперва побежали в ванную, толкая, и подразнивая друг - друга. Возле двери в спальню матери, оба замерли удивленно и отпрянули назад.
- Мама, кто это? - шёпотом спросил сын.
- Это Сереженька, мальчик - Богдан.
- Мамочка, а что он у нас делает?
- Он у нас в гостях.
- Откуда он взялся - спросил мальчик.
- Это сын тёти Светы, которая живёт во втором подъезде. Ты наверняка видел ее во дворе с коляской.
- Мамочка, можно я с ним поиграю? Пока его не забрали.
- Конечно можно, но только после того, как он проснётся.
- Эта та коляска, которая стоит сейчас у нашего подъезда? – спросила изумленно дочь.
- Точно, коляска же еще. – Вика тяжело вздохнула, - мне надо сходить в магазин за продуктами последите пока за ребёнком, смотрите, чтобы он не упал с кровати.
- Хорошо мам, только не задерживайся.
Виктория оделась и пошла в магазин за памперсами и детским питанием. Возвращаясь домой, закатила коляску в подъезд. Малыш проснулся примерно через час, но не плакал. С удовольствием играл с детьми, кряхтел и жизнерадостно улыбался.
- Какой солнечный карапуз - глядя на малыша думала Виктория. Был бы жив муж, мы бы его усыновили.
Второй день отпуска начался с крика Сергея.
- Мама, мама, от ребёночка какашками пахнет. Он, наверное, укакался.
Виктория спросонья не могла понять, какой ребёнок, почему укакался, и откуда он вообще взялся, этот ребёнок.
- Какой ещё ребёнок?
- Как какой! - Ответила дочь. - Тот, которого тебе вчера принесли. А он у нас, почему - то ночевать остался. Где его мама?
- Дети, его мама скоро его заберёт. Сейчас я встану и переодену его. Вы, кстати, тоже так пахли, ничего выросли. Живо собирайтесь в школу.
- Да уж, повезло, так повезло – подумала она, неся сонного малыша в ванную. Малыш не капризничал, не плакал, а просто доверчиво сопел ей в руку. От этого щемило в груди, и невольно наворачивались слезы.
Переодев и покормив кроху, она наскоро позавтракала сама и вышла с малышом на прогулку. На детской площадке во дворе, встретила знакомых из соседнего дома.
- Привет Вика - поздоровались они. - Ты родила третьего малыша?
- Ой, нет, знакомая попросила посидеть пару дней, пока я в отпуске. Светка из второго подъезда.
- Точно это ее коляска! - Сказала одна из женщин и заглянула в коляску. - Ребёночек тоже её! Вика, что происходит?
Пришлось Вике рассказать всё, что вчера произошло.
- Ну и дура же ты Вика! Вывод женщин был единогласным: - В детдом его сдай.
- Ну я же не могу его бросить- защищала себя и ребёнка Виктория: - Он у неё наверное и не кушал нормально. Поживёт у меня четыре пять дней, мамаша вернётся. Я надеюсь, протрезвеет, поймёт что сделала, и вернётся. Не может же она и правда на месяц уехать, оставив ребёнка практически чужому человеку? А ребёночек, смотрите какой, улыбается, кушает хорошо, не капризный, золото а не мальчик!
- Ну, ну, жди ветра в поле - сказала одна из молодых мам, стоящая с дорогущей коляской "Porsche": - Не вернётся твоя Светка. Живёт сейчас в своё удовольствие. Ребёночка то, в хорошие руки пристроила, что ей переживать.
Виктория попрощалась с собеседницами и покатила коляску вокруг детской площадки. Путь ее пролегал мимо бабушек, сидящих на "своей" лавочке с утра до вечера.
- Здравствуйте. - Поздоровалась она.
- Здравствуй Викуся - Ответили вразнобой старушки.
- А что это за ребятёнок у тебя? Коляска больно знакомая. Никак Светки из моего подъезда? - спросила одна из бабушек, баба Вера.
- Да, её. Вот, попросила посидеть четыре пять дней.
- Понятно - ответила баба Вера: - А денег то, дала на памперсы ребятёнку?
- Нет, обещала потом отдать. – Ответила Виктория.
- Вот ребятёнку праздник, в нормальной семье поживёт – Сказала одна из бабушек.
- Ну, едь, едь, гуляйте. Ребёнку воздух нужен.
Бабушки заулыбались и дружно закивали головами.
«Ну хоть кто то, не называет дурой, и ребёнка им жалко» - подумала Виктория.
Когда женщина с коляской отъехала от лавочки, баба Вера шёпотом сказала подругам: "Ну и дура же эта Вика, у самой дочка в чужой куртке ходит, а она ещё одного взяла".

Виктория шла не спеша, наслаждаясь лёгким морозцем и хорошей погодой. Вдруг, у коляски отвалилось правое переднее колесо, и покатилась вперёд. «Стой, куда!» - Крикнула Виктория колесу. Но ему было всё равно. Остановил катящееся колесо мужчина, лет сорока на вид, с легкой проседью в волосах. Он прижал его ногой к земле. Рядом с ним, стояла держа его за руку девочка. Примерно пяти лет.
- У тёти колесо отвалилось. - Сказала она, смеясь и подпрыгивая на одной ноге.
- Девушка, у вас колесо отвалилось. - Повторил за ней мужчина. И Вика обратила внимание на то, как они похожи. «Отец и дочь» - подумала она.
- Не у меня, а у коляски.
Мужчина поднял колесо, и подошёл к Виктории обдав её запахом хорошего мужского одеколона.
«Какой забытый для меня запах» - подумала женщина.
- Давайте я вам помогу – сказал он, и представился - Владимир.
Мужчина присел перед коляской и поставил колесо на место.
- Дома мужа попросите посмотреть, так будет надёжнее.
- К сожалению, мой муж погиб три года назад, смотреть некому.
- Давайте я посмотрю вечером? – предложил Владимир.
- Ну что вы, совсем не стоит.
Виктория смутилась и пошла дальше, забыв даже поблагодарить мужчину за помощь. Отойдя чуть в сторону, он обернулась и увидела, как Владимир и девочка, имя которой она не узнала, уходят в противоположную от нее сторону.
- Счастливые, - подумала Вика: - все живы. И папа чем - то похож на моего Андрюшу. Такие же синие глаза и добрая улыбка. Жаль, что я не согласилась. Растерялась, смутилась… Да, жаль!
На следующий день, она встретила его в магазине «Магнит» рядом с домом.
- Здравствуйте незнакомка – поздоровался с ней мужчина.
- Здравствуйте, Владимир - Ответила она: - Я вас вчера даже не поблагодарила. Огромное вам спасибо за помощь. Даже не знаю, что бы я делала, одеть колесо, сама уж точно не смогла.
- Это было не сложно.
Мужчина смотрел открытым взглядом синих глаз и улыбался.
- Виктория. - Представилась она и протянула ему руку. Он осторожно пожал женские пальчики.
Время и люди вокруг для Виктории застыли. Так приятно чувствовать свою руку в мужской. Давно забытое ощущение нежности.
Звуки магазина разбили хрупкие секунды рукопожатия.
- Может вам помочь? – спросил мужчина. Я практически без покупок, вот только сок для Анечки.
В его руках был полулитровая упаковка «Агуши». «Сок дочери купил» - подумала женщина. «А ведь он, скорее всего женат» Её хорошее настроение испарилось и Владимир это почувствовал, увидев, как с ее лица пропала ее золотистая нежная улыбка, которая так запала ему в душу, еще со вчерашнего дня.
Он проводил её до подъезда, осторожна держа за острый локоток.
- Поднять сумки?
- Нет, спасибо. Сама справлюсь.
- Может всё - таки помочь? – настаивал мужчина.
- Нет! - неожиданно резко ответила она: - Сказала же, не надо!
- Ну, как хотите. Видно было, что мужчина растерян и расстроен ее таким поведением
Виктория и сама не понимала, почему так разозлилась на Владимира. Хотя нет, понимала. Владимир ей понравился, в душе зашевелились давно забытые чувства. Но это не красивый, зато галантный и обаятельный мужчина был не просто женат, у него был ребёнок, очаровательная пятилетняя дочь. Разрушить чужую семью Виктория не могла.
В середине декабря, на улице стояла тёплая погода. Светило солнышко, снег растаял, весь двор был в лужах.
Прошло три дня.
Виктория не спеша катила коляску вдоль дома, думая о предстоящем празднике. Из размышлений её вырвал звонкий детский голос.
- Ну можно, ну можно, я по лужам попрыгаю?
- Нет, Анечка, нельзя.
Навстречу Виктории шёл Владимир. Рядом с ним шла его дочь в новых резиновых сапогах.
- Здравствуйте, Виктория.
- Здравствуйте, Владимир.
Они остановились друг на против друга. Время снова замерло, как и тогда, в магазине. Исчезли даже звуки. Виктория тонула в его синих глазах. Запах мужского одеколона и сигаретного дыма сводил с ума. С момента гибели мужа, такие чувства не посещали ее никогда. Девочка убежала на детскую площадку, мерить лужи новыми сапогами, а они все стояли и смотрели друг на друга.
- Виктория, – начал он: - Я потерял покой с того момента, как увидел вас первый раз. Каждый день я жду встречи с вами. Когда я вас вижу, мир становится ярче. Мне хочется жить. Как жаль, что вы не хотите продолжения знакомства!
- Володенька, вы мне тоже очень нравитесь. Но вы женаты, у вас дочка растёт, я не смогу разрушить вашу семью!
- Я не женат, и это не моя дочка. Это моя племянница. – Он повернулся к детской площадке и крикнул девочке: - Анечка, кто я?
- Дядя Вова, мамин брат – ответила девочка, с разбегу влетая в самую большую лужу.
Вода окатила ее по самый берет. Виктория и Владимир оба всплеснули руками и кинулись к ней. Владимир быстро, отмеряя аршинные шаги, а Виктория медленно, ведь она была с коляской, в которой спал не её сын.
- Это твоя племянница? - не смогла скрыть свою радость Виктория.
- Ну да, сестры моей Ирки, дочь.
- А где же её папа?
- На учениях, он военный, как и я. Они, познакомились на моём дне рождения, я сослуживцев пригласил, и вот так получилось. А сейчас я в отпуске, вот решил у сестры погостить. Это уже традиция, каждый отпуск на пару недель к сестре.
- Вика, ты, я так понимаю в декретном отпуске? - спросил Володя.
- Нет, я, как и ты, в отпуске.
- А ребёнок твой?
- Нет, у меня двое детей, мальчик и девочка, сейчас они в школе.

- А это чей ребёнок?
- Одной моей знакомой, я тебе потом расскажу, наверное. Виктория не хотела рассказывать ему о том, как больше месяца назад, в её жизни появился Богдан. Ей и самой сейчас было сложно. На руках ребёнок без документов, и пропавшая непутёвая мамаша, от которой с того самого дня, не было не одной весточки.
Вика с Володей не спеша пошли вдоль дома. Виктории приятно было гулять рядом с ним.
- Вика, колесо на коляске, которое недавно слетело, скоро снова отвалится - озабоченно сказал мужчина.
- Так может, придёшь вечером, починишь?
Виктория сама удивилась своим словам. Три года прожитые без мужа, казалось, убили все её чувства.
- Хорошо, приду, часиков в девять вечера.
Занимаясь домашними делами, Виктория думала о Богдане. Женщина не знала, что делать. У неё на руках ребёнок без единого документа, его непутёвая мамаша пропала. Что делать? - весь вечер в голове крутилась одна мысль. Виктория полюбила этого жизнерадостного малыша, о том в какой ад превратится его жизнь, когда вернётся его мамаша, ей становилось плохо. Даже, если предположить, что ей удастся усыновить малыша, она прекрасно понимала, что одна, троих детей не поднимет. Что бы спасти малыша от дальнейшей жизни с мамашой алкоголичкой и бесконечной чередой пьяных отчимов, придётся отдать его в детский дом. Виктория приняла тяжёлое решение, но испытала облегчение, эта ситуация угнетала её последние три недели.
Хорошо, что завтра суббота, подумала она. Отправлю детей к бабушке и дедушке. Дети не должны знать, что вечером придёт Владимир. Рано ещё, да и ни кто не знает, чем закончатся их отношения.
В восемь часов вечера, за детьми приехал дед. В начале девятого, в квартире осталась она и Богдан, до прихода Владимира оставался час, руки Виктории дрожали. Прямо как у юной девушки, перед первым свиданием - подумала она. А ведь оно и есть первое, первое за три последних года.
Владимир пришёл ровно в девять. Принёс бутылку вина и букет цветов. Виктория лицом зарылась в цветы: «о Боже! я и забыла как это прекрасно, когда тебе дарят цветы». К приходу Владимира Виктория приготовила не хитрый ужин.
- Как вкусно пахнет! - сказал он, когда зашёл.
- Поужинаем вместе, ты мне немного о себе расскажешь.
Выглядел мужчина расстроенным, хоть и улыбался.
- Сейчас, колесо посмотрю, и поужинаем.
На ремонт ушло пять минут.
- Прошу за стол, мастер - шутливо сказала Виктория.
- С удовольствием!
- Володя, что тебя тревожит? - спросила Виктория за ужином.
-Вика, давай попозже, не хочу ненароком испортить этот замечательный вечер. Я не знаю, как ты ко мне отнесёшься после услышанного.
Вот и закончен ужин, со стола убрана посуда, в тонкостенные бокалы налито вино.
- Ну, рассказывай Володя. Что происходит.
Я очень любил свою жену и детей, но три года назад они погибли в авиакатастрофе. Я запил, сомнительные компании, женщины лёгкого поведения, драки.
По щеке Виктории катилась слезинка.
Помог мне прийти в себя муж моей сестры. Вытащил из этого порочного круга. Я стал приходить в себя, часто бывал у сестры в гостях. В один из таких дней, познакомился со Светкой.
- Какой Светкой? - спросила Вика.
Да жила в одном подъезде с моей сестрой. Как то, встретил её у лифта. Вместе спустились и пошли к остановке автобусной. Договорились вечером вина попить во дворе. Встретились, я купил вина, пили прямо из горлышка, под грибком на детской площадке. Замёрзли. Она предложила к ней зайти. Зашёл, и остался до утра.
Ушёл, и благополучно забыл. Примерно через 10 месяцев, позвонила сестра. Так, мол, и так, соседка её родила и утверждает, что от тебя. Пишет, что ребёнок точно от меня. Я был просто счастлив. После гибели семьи, чувствовал себя одиноким, ни кому не нужным человеком. Сам в это время в походе был на "Адмирале Кузнецове", вернулся две недели на зад.
- В походе? - уточнила Виктория.
- Да, Вика, в походе, я военный моряк.
- Почему твоя сестра решила, что ребёнок от тебя? - спросила женщина.
- Понимаешь Вика, в нашей семье, есть одна особенность. У всех мужчин нашей семьи, есть родимое пятно размером с двухрублёвую монетку, по форме напоминающее грушу, на пояснице, с лева.
Сестра зашла к ней, и попросила показать ребёнка. На пояснице с левой стороны, было родимое пятно размером с двух рублёвую монетку в виде груши.
Ни каких сомнений в том, чей это ребёнок не было. Я сразу после похода приехал к сестре, очень хотел обнять своего сына. Но, Света и ребёнок пропали примерно месяц назад. Я обратился в милицию, но они мне ни чем помочь не могут, я даже её фамилии не знаю. Мне уезжать через два дня, а я так и не увидел своего самого родного человечка, своего сына.
Как представлю, что мой сын всю жизнь проведёт в чужой семье, жить не хочется.
У Владимира на душе было тяжело, вспомнил жену и дочь. К нему подошла Виктория, взяла за руку и завела в спальню. Вспыхнул яркий свет. На кровати спал маленький ребёнок.
Владимир не понимал, зачем она это делает.
Женщина подошла к сладко сопящему во сне малышу и задрала распашонку.
С левой стороны поясницы, было родимое пятно, размером с двухрублёвую монетку в виде груши.
- Володя, познакомься, это Богдан.
- Богдан познакомься, это твой папа.
Мужчина опустился перед ребёнком на колени и заплакал. В голове Виктории была звенящая тишина. Звуки и запахи исчезли. Остался мужчина и ребёнок.
Через полгода они поженились. Во дворце бракосочетания это была самая красивая пара. Она в белом платье невесты, он в белоснежном мундире капитана третьего ранга с золотым кортиком на поясе.
0

Поделиться темой:


  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Вы не можете ответить в тему

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей