[GREEN]

2023 - 2025
Все лауреаты
и дипломанты:


В 2023 году
ЗОЛОТЫМ ЛАУРЕАТОМ СТАЛ:

Пучков Андрей, 1963 г./ Россия, Красноярский край, г. Сосновоборск
Ссылки на издания и публикации:


13

(с) Андрей Пучков

РАНЕТКИ

Заезжать в поселок я не стал, свернул с дороги и, остановившись возле небольшого пустыря, сплошь заросшего крапивой и кустами, заглушил двигатель. Вышел и, осмотревшись, втянул носом воздух. Почему-то на пустырях, несмотря на обилие травы, всегда пахнет пылью. Заметив в высокой траве большой булыжник с плоской, будто специально стесанной вершиной, сел на него, через джинсы чувствуя накопленное камнем за день тепло.
Поселок разросся и изменился до неузнаваемости. Появились новые улицы, на которых величаво выстроились современные коттеджи. Они с барской ленцой поглядывали пластиковыми окнами на невзрачные, покосившиеся от старости домишки, доживавшие по соседству с ними свой век.
Это и неудивительно, сорок лет я здесь не был. Сорок! Большой срок для человека. Половина жизни прошла! За это время успел много где побывать, повидал немало. Детей вырастил...
Как дело к «занавесу» пошло, все чаще стал вспоминать места, где вырос и провел самое прекрасное время в жизни. Вот и сподобился, разобравшись с делами да лень поборов!
Уже по дороге сюда знал, что остановлюсь в этом месте... Именно здесь в детстве я испытал сильнейшее потрясение, запомнившееся на всю жизнь. Здесь, на пустыре, когда-то стоял большой дом, во дворе которого, как мне казалось, я мог с этой жизнью распрощаться.
Я сидел на камне, как и много лет назад, смотрел на пустырь и думал: «Наверное, это и к лучшему, что дом разобрали. Стоял бы он сейчас в одиночестве, с выбитыми стеклами да провалившейся крышей, и медленно умирал, сетуя на то, что не может быстро уйти вслед за своими коротко живущими хозяевами».
Сидеть на теплом камне было приятно и, как ни странно, удобно. Улыбнулся и, прикрыв глаза, прислушался к ошалелому звону кузнечиков, заполнившему все вокруг.

«Что делать?» Казалось, этот вопрос плавал в воздухе, безрезультатно стукаясь о наши головы. Почему безрезультатно? Потому что осенним вечером, когда уже стемнело, группе десятилетних пацанов действительно нечем было заняться. Мы сидели в беседке во дворе нашего дома и не знали, чем загрузить свои деятельные натуры.
– Может, на школьный стадион пойдем, мяч попинаем? – предложил Мишка, живущий в соседнем доме. – Мне как раз папка новый мяч купил, только подкачать надо.
– Да не, Миха!.. Как раз сегодня и не получится! – вздохнул я. – Брат сказал, что там свет не включили. Он недавно мимо проходил, видел.
– Тогда, может, на котлован? На плотах поплаваем...
Мы еще долго гадали и перебирали варианты, но сгущавшиеся сумерки сводили на нет все наши умственные потуги. В потемках не больно-то разгуляешься.
Неизвестно, до чего бы мы все же додумались, если бы не Серега, который предложил «похорьковать».
– Да ну на фиг! Надоело уже! – забраковал идею Миха. – У всех огороды есть, чё не хватает-то?
– Ага!.. Ты бы, наверное, только за арбузами полез? Да? – не сдавался Серега. – Не обязательно ведь огурцы да помидоры тырить!
– А что, это идея! – поддержал я приятеля. – Давайте за ранетками сходим. Давно уже собирались.
– Да не-е-е, – заупрямился Миха. – У Бабарихи они кислые, а к Семке Косому идти далеко, и ранетки у него тоже не очень-то вкусные. Только время потеряем.
– Да я не их имел в виду, – пожал я плечами. – Предлагаю к Угрюмому сходить. Сами ведь знаете, ранетки у него обалденные.
– Вы чего, с ума тут посходили?! – подошла к нам моя одноклассница Светка и, покрутив пальцем у виска, добавила, обращаясь ко мне: – А ты – в первую очередь!
Светка очень мне нравилась, но на меня она внимания не обращала. Когда я увидел её, то захотел произвести впечатление. И произвел! На свою голову...
Я уже заметил: как только она появлялась в поле моего зрения, мой мозг отключался и переставал нормально работать. Вот и сейчас я брякнул не подумав...
Залезть к Угрюмому было равносильно самоубийству! Это знали все. Старшие парни рассказывали, что у него по огороду трупы детей закопаны – тех, которые не сумели убежать, когда забирались к нему за ранетками. Это походило на правду. Угрюмый одевался во все тёмное и выглядел, как убийца – высокий, худой и хромой. Вдобавок ко всему, лицо его пересекал шрам и казалось, что он всегда злобно усмехается. Его дом стоял на окраине поселка, и мы с пацанами, когда бегали на озёра, старались обходить его стороной.
– Ты точно сбрендил! – вытаращился на меня Серега и ехидно добавил: – Ну и кто же к нему в огород полезет? Кто у нас такой смелый? Уж не ты ли?
Вопрос правильный. Нечего исполнение своей идеи на других перекладывать.
– Мое предложение, мне и лезть, – как можно равнодушнее ответил я и покосился на Светку.

Она несколько секунд смотрела на меня, а потом решительно заявила:
– Тогда я иду с вами! Иначе обязательно куда-нибудь вляпаетесь!
Вот теперь точно всё! Отступать некуда. Уже, можно сказать, вляпался...
На улице стемнело окончательно, и можно уже было начинать операцию, но я всё стоял и стоял, прильнув глазом к щели в заборе, пытаясь рассмотреть хоть что-то в огороде Угрюмого.
– Ну что? Ты полезешь, в конце концов, или нет? Ждёшь, что ли, когда рассветёт? – прошипел Миха и ткнул меня локтем в бок. – Сам вызвался, никто тебя за язык не тянул!
– Да ладно тебе, лезу уже, лезу!.. – прошептал я и посмотрел в сторону кустов, за которыми пряталась Светка.
Подпрыгнул, ухватился за верх забора, подтянулся и, помогая носками кед, влез на него. Прыгать в темноту не стал, справедливо рассудив, что под забором может быть что угодно. Нащупал ногой сначала верхнюю поперечную слегу, а потом, опустившись на руках, – нижнюю. Всё, на земле. Присел на корточки и, чувствуя, как в груди бешено колотится сердце, прислушался.
Я знал, что огород у Угрюмого обширный, но сейчас темнота сожрала расстояние и казалось, что стою я на небольшом пятачке, ограниченном с одной стороны забором, а с другой – темными громадами яблонь.
Вокруг тишина и спокойствие, никого. Я осторожно встал и, пригнувшись, подошел к ближайшему дереву. Еще раз осмотрелся и стал на ощупь разыскивать плоды. Срывал их трясущимися от страха руками и торопливо заталкивал за ворот футболки.
За спиной раздалось негромкое ворчание, и я замер с поднятой рукой, не решаясь пошевелиться, чувствуя, как от ужаса сковало тело и перехватило горло.
Медленно обернулся и увидел сидящую возле забора собаку. Что за собака, в темноте было не разглядеть, но видно, что большая. Я судорожно всхлипнул и, не делая резких движений, отступил от дерева. Даже такой бестолочи, как я, стало понятно: попался! От этой зверюги не убежишь и на забор залезть не успеешь. В подтверждение правильности моих рассуждений пёс зевнул, продемонстрировав блеснувшие в темноте здоровенные клыки.
Возле дома вспыхнул свет, осветив половину огорода, и раздался хриплый насмешливый голос:
– Что, Граф, никак гости к нам пожаловали?!
И следом послышались тяжелые шаркающие шаги, направлявшиеся в мою сторону. О бегстве не могло быть и речи: страх парализовал тело так, что я пошевелиться не мог. Когда шаги остановились возле меня и в лицо ударил свет фонаря, я зажмурился, с тоской осознавая, что мне никто не поможет.
– Не смейте его трогать! – вдруг раздался из-за забора взволнованный Светкин голос. – Нельзя убивать детей за ранетки!
– А ну брысь отседова! – рявкнул Угрюмый. – Сам решу, что с ним делать! Убивать аль нет...
Он с минуту рассматривал меня, освещая фонариком, а потом, усмехнувшись, сказал:
– Открывай глаза, герой! Да пошли на свет, неча тут в потёмках ковыряться.
Я открыл глаза и осмотрелся. Собаки не увидел. Ушла. Сейчас, наверное, где-то по огороду бегает.
– Топай давай! – подтолкнул меня в спину Угрюмый, и я, опустив голову, обречённо побрел в сторону дома по выложенной камнями дорожке.
Двор освещался несколькими лампочками. Угрюмый выключил фонарь, уселся на лавку у ворот и, обдав меня запахом перегара, спросил:
– Что, для неё, небось, старался-то?
– Для неё, – прошептал я, не решаясь поднять голову.
– Однако дела-а-а... – протянул он и вдруг сказал: – Садись-ка вона на булыгу, поговорим, а то я, знаешь ли, давненько с ребятней не общался.
Я оглянулся и, увидев приткнувшийся к забору большой, с ровной вершинкой камень, осторожно опустился на краешек.
Подождав, пока я устроюсь, Угрюмый грустно добавил:
– Дети выросли, разъехались, жену на погост свёз. Вот, брат, и получается, что один остался. А поговорить иной раз хочется...
Он помолчал, а потом спохватился:
– Только ты не подумай чего! Сыны у меня правильные выросли. Как погостить приезжают, так с собой зовут. Чего, говорят, тута одному прозябать...
Угрюмый помолчал, а потом тяжело вздохнул:
– А куда я отсель подамся-то? Старики тут лежат, Сонечка моя тоже здеся... Да и друзья фронтовые, с кем воевал, в землю ужо укладываться начали. Куда ж я от них съеду?..
Я удивленно посмотрел на него. С ума сойти! У него, оказывается, семья есть! Жена... была... Дети взрослые... Он даже воевал! А как же я?! По идее, он меня уже должен где-нибудь под деревцем закапывать.
Он опять вздохнул и, словно извиняясь, сказал:
– Я тут принял на грудь трошки – день сегодня у меня особый, брат! Я, можно сказать, в этот день заново родился. – Он недоуменно развел руками и, пожав плечами, добавил: – Пристрелить меня должен был немец, но почему-то не убил.
– Как не убил?! – ошарашенно прошептал я и даже привстал с камня, забыв, что недавно готовился распрощаться с жизнью. – Фашисты же всегда советских солдат убивали!
– Не всегда, выходит! – усмехнулся Угрюмый. – Я, как видишь, вот он, живой и здоровый.
– А как же так получилось? – уставился я на него, а потом с надеждой спросил:
– Наверное, Вы его первый успели застрелить? Правда ведь?!
Несмотря на то, что я боялся Угрюмого, мне почему-то хотелось, чтобы он победил этого фашиста.
– Нет, неправда, – покачал головой Угрюмый. – Я в тот момент вообще ничего не смог бы сделать – осколками посекло. Даже не был вооружен, от автомата только бесполезные куски остались.
– Тогда почему он Вас...
– Наверное, потому, что он не был фашистом. Повезло мне, выходит...
– Но вы же сами сказали, что это немец!
– Да, сказал, – улыбнулся Угрюмый. – Но, как оказалось, не все немцы – фашисты.
Поднявшись с лавки, Угрюмый зашел в дом. Через пару минут вернулся с начатой бутылкой водки и стаканом. Сел и, посмотрев на меня с сожалением, сказал:
– Это не богоугодное дело, но люблю я выпить. Грешен!
Он налил полстакана и, резко выдохнув, опрокинул водку в рот. Посидел несколько секунд, прикрыв глаза, потом довольно крякнул и попросил:
– Дай-ка яблочко...
Я запустил руку за ворот футболки, подцепил несколько ранеток и протянул ему. Он взял одну, оторвал хвостик и, целиком засунув ранетку в рот, с хрустом начал жевать её вместе с косточками.
– Вот скажи, чего ты ждал, когда я к тебе подошёл? – вдруг спросил он и внимательно посмотрел на меня на удивление трезвыми глазами.
Я замялся. Неудобно было повторять за пацанами бред о том, что он детей тут убивает.
– Ну-у-у... В общем, я думал, что вы меня сейчас... это самое... убьёте. Пацаны рассказывали, что...
– А я взял и не убил!
– Да, не убили...
– Вот и я, брат, думал, что меня немец убьёт, – пробормотал Угрюмый и крепко потер лицо ладонями.

– А он взял и не убил? – прошептал я и с не меньшим ужасом, чем в тот миг, когда меня поймали, увидел, как по изуродованному лицу Угрюмого катятся слезы.
Я не знал, что и думать. Это был не тот Угрюмый, которого мы знали. Вернее, думали, что знаем.
– Извини, браток, – шмыгнул он носом. – Знаешь, как выпью, завсегда так-то вот происходит...
– А как получилось, что фаш... немец вас не убил?
Угрюмый поставил на лавку пустой стакан и, неловко смахнув ладонью слезы, грустно улыбнулся.
– В сорок втором мне семнадцать исполнилось, но я обманул военкоматовских – год себе прибавил. Сказал, что документы при бомбежке вместе с домом сгорели. И к тому времени, о котором идет речь, я уже целый год воевал. Тогда, помню, приказ мы получили – станцию взять. Пошли в атаку и нарвались. Попали под обстрел из минометов.
Меня сразу же накрыло. Когда очнулся, было уже тихо. Понятно, что атака не получилась. Полезли нахрапом – нас и разделали, как бог черепаху. Если бы наша взяла, то санитары давно бы уже раненых разыскивали да убитых собирали. А тут – никого.
Мне повезло – отшвырнуло в воронку. Может, потому и жив остался. Сидел на дне этой ямы и смотрел, как из ноги сквозь разодранную штанину кровь сочится. Перевязаться нечем, да я и не смог бы – правую руку зацепило, пальцы онемели и не шевелились...
Немца увидел, когда тот уже стоял на краю воронки и смотрел на меня. Он снял с плеча винтовку, и я понял, что меня сейчас убьют. Страшно стало так, что заплакал. Жить, брат, хотелось... Очень хотелось!
Угрюмый замолчал, налил еще водки и выпил, закусив ранеткой, которую я догадливо подал.
– А что дальше было? Что немец сделал-то? Ушёл?
– Да нет, брат, не ушёл! Он спустился в воронку и положил рядом со мной перевязочный пакет. А когда понял, что я не справлюсь, сам меня и перевязал...
Угрюмый поднялся и, подойдя к большой бочке, стоявшей под водостоком с крыши, умылся. Потом опять сел напротив и, вытирая руки о штаны, сказал:
– Я не помню, как он выглядел, не запомнил лица, только руки. – И он, вытянув свои руки в мою сторону, покрутил ладонями с длинными узловатыми пальцами. – Большие у него были ладони, пальцы сильные, я это чувствовал. Под кожу чернота въелась. Шахтёром, наверное, до войны был. А может, молодость мою пожалел, – может, у самого сын был такой же, как я...

Скрипнула калитка, и во двор осторожно заглянула Светка.
– Ну вот! – обрадовался Угрюмый. – Подружка твоя пришла. А я всё думаю, отважится заглянуть на огонек али нет? Смелая дивчина!..
Светка стояла и не отрываясь смотрела на меня, будто увидела впервые. Я улыбнулся и помахал ей рукой. Она фыркнула, вздернула нос и ушла, хлопнув калиткой.
Угрюмый засмеялся и опять потянулся за бутылкой...
На следующий день мне было неловко оттого, что я так плохо думал об Угрюмом. О человеке, которого мы совершенно не знали, который, оказывается, воевал за нас. За меня, за то, чтобы я мог маяться дурью и «хорьковать» по чужим огородам! Его звали Степаном. Степаном Николаевичем...

Я много думал о том, почему мы в детстве так легко верили в явную чушь про убитых и закопанных в огороде детей. В то, что на старом кладбище каждую ночь из могил выползают мертвецы и ловят на окраинах посёлка одиноких прохожих. И в то, что если в лунную ночь забраться на старую кочегарку, то ровно в двенадцать часов у тебя остановится сердце...
Я нашел ответ на этот вопрос.
Мы настолько были уверены в своей безопасности, что где-то там, на уровне нашего детского подсознания, эта уверенность нас тяготила. Нам хотелось, как сейчас говорят, драйва, почувствовать, как захватывает дух и сжимается сердце. Потому и придумывали эти страшилки. Нам было мало просто бояться темноты!
Мне, моему поколению, посчастливилось жить и расти в великой державе, где дети без опасений сами приходили в детский сад и вечером возвращались домой. В стране, в которой я сам ходил встречать маму, когда она задерживалась на работе. В стране, где родители были уверены в том, что с их детьми на улице ничего плохого не произойдет, и доверяли их воспитание школе, зная, что их чада будут учиться только по одной программе – той, которая учит любить Родину, уважать рабочего человека и его труд, защищать слабых, гордиться своей историей, помнить и чтить подвиг наших воинов.
Я родился через восемнадцать лет после войны и, едва начал осознавать себя, слышал о ней. Рядом со мной жили и трудились солдаты: рабочие-солдаты, врачи-солдаты, учителя-солдаты, колхозники-солдаты, – которым тогда, в начале семидесятых, не было еще и пятидесяти лет. Они все воевали, начиная от нашего школьного завхоза и заканчивая Угрюмым. Я слушал их истории, радовался за них, когда они, смеясь, рассказывали, как били фашистов. И удивлялся, когда эти мужики-герои, подпив, плакали... Зачем плакать?! Они ведь победили! Мы победили!.. Тогда я не мог понять этих слез.
...Ладно. Пора. Я с неохотой поднялся с теплого камня и, напоследок еще раз вдохнув пыльный воздух пустыря, направился к машине. Пройдет немного времени – и на этом месте вырастет большой красивый дом, в котором будут жить молодые, умные, радостные люди. И это будет правильно: жизнь должна продолжаться. Мне хочется, чтобы у этих людей было всё для счастливой жизни. И я верю, что так будет!
Единственное, чего уже не будет никогда и чего они никогда не увидят, – это как перед ними сидит солдат, прошедший великую войну, и, зажав в ладони ранетку, плачет...

[GREEN]

СЕРЕБРЯНЫМИ ЛАУРЕАТАМИ СТАЛИ:

Волкова Виктория, 1977 г./ Россия, Республика Крым, с. Кизиловка
Ссылки на издания и публикации:



10

(с) Виктория Волкова

ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ

Последний снег – как последний шанс – никогда не знаешь что он последний. Привыкаешь что он есть, и будет еще, никуда не денется. Или наоборот, думаешь, да хватит уже, сколько можно – ну надоело, ей-богу! И оказывается, что действительно – хватит. Или не ждешь его уже, думаешь, все, баста! А он вдруг нагрянет нежданно-негаданно… и не знаешь радоваться ему или грустить.
Сегодня ночью шел снег – такой белый, пушистый, чистый-чистый, и не верилось даже, что это он, настолько все уже было по-весеннему. Я смотрела в окно и думала: хорошо снегу, он приходит, не думая о том ждут его или нет, нужен он кому-то или помешает. И мне казалось, что одеяло мое из теплого снега, и подушки - сугробы. И сны мне снились рассыпчатые, некрепкие, кристально-белые, но теплые…
А потом пришла боль и вывернула меня из сна наизнанку, дальше я просто лежала и думала обо всем на свете. Я представляла, как усну и не проснусь. Хорошо бы чтобы тогда был снег. Болело все сильнее, но надо было терпеть. Мама опять сегодня на работе, а дедушка боится делать мне уколы. И в больницу не отдает меня – говорит: «Знаю я ваше «на время», заберете ребенка, и больше я ее не увижу! Не дам!»
Мне опять стало очень страшно. Что со мной будет? Кто со мной будет? Я увижу боженьку… Но будет ли у него время играть со мной, как это делает дедушка? Увижу ли я еще маму? И когда мои волосы отрастут – а мама говорит, что это обязательно произойдет – кто будет расчесывать меня и делать красивые прически?
Снег все шел и шел, и куст за окном превратился в огромный сугроб. Мне вдруг ужасно захотелось нырнуть в него. Надо завтра попросить дедушку достать санки. А вдруг завтра утром снег растает? Ведь уже апрель!
Я села в кровати и опустила ноги на холодный пол. Тапочки опять куда-то убежали. Прошлепав босыми пятками в дедушкину комнату, я на цыпочках подошла к его кровати и тихо позвала «Деда!», но мой голос потерялся в его храпе. «Дедууууль!» Я потянула за край одеяла. Дед быстро сел в кровати.
- Что случилось? Анютка, ты? Тебе плохо?
- Я, дедуль. Болит опять.
- Ох, беда…
Дед бережно посадил меня к себе на колено и погладил по колючей голове.
- Дедуль, там снег идет. Давай достанем санки!
- Утром обязательно, Анютка. А сейчас ночь, спать надо. Давай я тебе таблетку дам волшебную?
- Не хочу я таблетку! Снег может растаять к утру! Пожалуйста, дедуль, давай сейчас пойдем кататься, ну, понимаешь, может это последний шанс! …
Неба не было видно из-за снега. Большие пушистые хлопья медленно падали вокруг, но, когда санки ехали с горки, снег разгонялся и бежал мимо так быстро, что я не успевала его ловить. Дедушка брел по колено в вязком и рыхлом снегу, с усилием затаскивая санки на горку снова и снова. А я верила, что боженька очень на него похож. И с ним мне будет хорошо… как сейчас…





Бондаренко Наталья, 1959 г./ Россия, г. Сызрань
Ссылки на издания и публикации:



17

(с) Наталья Бондаренко

УКРАДЕННОЕ ДЕТСТВО

У детей войны украли детство
И хотели Родину отнять…
Галина Маштакова

1941 год. Ленинградская область.
Многодетные Ивановы из деревни Пашково жили дружно. Ребятишки росли в тёплой семейной атмосфере. Благодушные взрослые в них души не чаяли, ими дышали, устраивали им праздники с играми и подарками. Особая уютная обстановка влияла на младшее поколение наилучшим образом. Сыновья и дочери, впитывая родительскую доброту и заботу порами своей души, были отзывчивыми, ласковыми, жизнерадостными.
Всё в семье спорилось и ладилось, и, казалось, никто не нарушит в ней мира и покоя, не обездолит детей. Но… грянула Великая Отечественная.
В один из дней июня семилетняя Тоня Иванова с двумя братьями в четыре утра отправилась в лес за душистой дикой малиной. Только она принялась за ягоду, как вдруг увидела в небе самолёт – он был почему-то без красных звёздочек на крыльях. В стороне парили двенадцать парашютистов. «Что происходит?» – Тоня не могла понять. Как только самолёт и парашютисты исчезли из поля зрения, она стала искать свою корзинку, которую случайно выпустила из рук. И тут её взгляд упал на огромного человека в странном одеянии – он был в отдалении. Чужак наклонился над её корзиной, отправил горсть малины в рот и выронил белый рулончик. В это время послышалась команда на непонятном языке. Чужак помчался большими прыжками на поляну, где строились тремя четвёрками парашютисты. После построения все разошлись в разных направлениях – к озеру Долгое, к мельнице, к станции Струги-Красное.
Рулончик оказался картой данной местности. Подхватив корзины и этот трофей, ребята побежали домой. И в тот же день на место высадки десанта привели работников сельсовета и двух военных. Взрослые нашли прикопанные в земле десять парашютов, один отдали детям – в награду за смелость и смекалку.
Через восемнадцать дней будут гореть западные города и сёла страны. Фашистский кованый сапог оставит кровавый след на русской земле.
…Шла пятая неделя жестоких боёв под Ленинградом. Деревня Пашково горела. Повсюду взрывались мины, убивая скот и людей. В баньках и сараях прятались от немцев дети, женщины и старики. Лишь по ночам они выходили на свои огороды за овощами.
Родители и старшая дочь Ивановых погнали колхозный скот на восток, спасая его от гитлеровцев. Тоню с двумя братьями односельчане должны были посадить, вместе с другими деревенскими детьми, в поезд, идущий в Среднюю Азию. Но началась бомбёжка, грузовик с продуктами и вещами отъезжающих загорелся. Ребятишки чудом успели спастись. Деревня пылала, кругом валялись мёртвые животные, живые – призывно мычали, ржали, хрюкали. Стоны, крики раненых, расстрелы в упор, беженцы… Страшная картина!
Двенадцатилетний Николай отвечал за Тоню и четырёхлетнего Мишутку. Во время бомбёжки он растерялся: вокруг творилось ужасное! Неожиданно подоспела помощь. Из этого ада всех троих вывезли на повозке в лес два красноармейца, оставив им коробки с продуктами. Тело Тони ныло, ноги были разбиты, на лице – ожоги и синяки. Пострадали от бомбёжки и братья, оба были в ссадинах и ожогах.
С этого дня началась борьба детей за выживание в немецкой оккупации.
Поселилась троица в лесной землянке. Николай, защитник и добытчик, вечерами ходил в сгоревшую деревню за урожаем. И однажды привёл в своё хозяйство козу Катьку. Мишутка её кормил, Тоня доила. Прижилась Катька-кормилица...
Текли томительные дни ожидания возвращения родителей... Прячась в лесу от фашистов, дети выживали как могли. Однажды произошло вот что.
Пошли все трое в соседнюю рощу, за малиной. В какой-то момент Тоня почувствовала, как на неё кто-то смотрит. Повернулась – о ужас! – на неё уставился, прислонив к берёзе голову, удав; изо рта его то появлялся, то исчезал раздвоенный язык. Страх на доли минуты сковал Тонино тело. Схватив Мишутку за руки, троица понеслась в землянку. Второй раз эту змею дети увидели зимой, в деревне. Местный сапожник поехал на лошади в лес за дровами и вместе с хворостом привёз домой удава. А наткнулся он на замёрзшего пятнистого питона, когда разбирал сухостой. Откуда взялся в лесу диковинный змей – не понятно. Со временем всё прояснится. Поезд с эвакуировавшимся ленинградским зоопарком попал неподалёку от этих мест под немецкий обстрел. Оставшиеся в живых животные разбежались кто куда.
Однажды Тоне приснился сон, будто старший брат Василий (он учился в Ленинграде в лётной школе) весь перебинтован, ослеп, не может ходить. Спрашивает Тоня во сне:
- Что произошло с тобой, Вася?
- Фашистский десант забросал нас гранатами, когда мы шли на аэродром. Все наши погибли, а меня, израненного, доставили в госпиталь.
Сон длился шесть дней, он мучил Тоню, она просыпалась в слезах.
27 сентября 1941-го видит она в очередном сне: брат прощается с ней. Навсегда. Спустя два года, вернувшись в свою деревню, дети получили письмо от отцовой сестры-блокадницы, где она сообщала, что их двадцатидвухлетний брат Василий умер 27 сентября 1941 года от тяжёлых ран, похоронен в братской могиле на Пискарёвском кладбище.
Тот сон оказался вещим.
Как-то раз, вернувшись из деревни, Николай сообщил сестре и брату, что все трое будут помогать односельчанам – выпекать лепёшки и хлеб для партизан. Тоня с Мишуткой обрадовались: хлеб! Воспоминания о нём вызвали слюнки и слёзы...
На месте сгоревшей деревни взрослые построили четыре печки. Дети таскали для них дрова из леса, женщины за это их кормили. Узнав о пекарне, фашисты «сняли» партизанские посты и окружили деревню. Разгорелся бой. Немцы всё прибывали на крытых машинах и, выгоняя жителей из сараюшек, заталкивали в кузова машин. Николай, Мишутка и Тоня тоже не избежали этой участи. Привезли гитлеровцы пленников на станцию, загнали всех в товарные вагоны. Немецкие овчарки с диким лаем рвались с поводков, готовые разорвать измученных людей на куски.
В вагоне – жара, хотелось пить, жажда мучила, тянула в сон. Спать, спать… Николай и Мишутка лежали на полу и еле шевелили губами от жажды. Тоня крепилась. И увидела она, как односельчанка, бабушка Маша, вышла в тамбур, сняла с шеи золотую цепочку и предложила её охраннику – за освобождение. Немец попробовал цепочку на зуб – остался доволен. Так Мишутка, Тоня, Николай и их спасительница баба Маша оказались на воле. Позже узнали они, что все старики и ребятишки из тех четырёх вагонов были расстреляны фашистами в Цыганском Яру.
…Зима 42-го. Двое суток, не переставая, бушует метель. Дети сидят в землянке, с ними их больные друзья Валя и Лёня. Николай привёл ребят из сожжённой деревни. Прижимаясь друг к другу от холода, обнимая свою собаку Томку, дети вспоминают родителей, довоенную счастливую жизнь. Но как же хочется есть! Николай не выдерживает и идёт проверять капканы, поставленные им на зайца. А Тоня отправляется к дальней родственнице, живущей в двух километрах от леса, в надежде получить известие о родителях. Договариваются так: Николай встретит сестру на развилке дорог выстрелом.
Тётушка накормила Тоню, дала ей с собой медовые соты и пареную брюкву. Сытная пища быстро повлияла на изголодавшийся детский организм. На половине обратного пути, присев на корточки, Тоня освобождает валенок от снега и мгновенно засыпает. В забытье чувствует: кто-то лизнул её в губы. Очнулась – волк! Жёлтые горящие глаза, оскаленная страшная пасть… Невиданная сила подняла девчушку из сугроба в воздух! «Прочь, серый!» – крикнула Тоня. И в ту же минуту услышала выстрел Николая. Ей показалось, что она летит и что волк тоже летит, но в другую сторону. И тут Тоня столкнулась с братом, оба упали в снег. В землянку добрались уже ночью. Все радовались вкусному гостинцу, который Тоня принесла из деревни. Валя и Лёня повеселели. Но наутро не стало Валентины – она тихо скончалась. А через три дня погиб Лёня. Вот как это случилось.
Сидят в землянке, дрожат от холода. Мишутка просит есть. Но еды не осталось. Решают идти на лыжах за мельницу, где в гуртах – картофель и турнепс. Пурга была в тот день их союзником – укрывала от фашистских глаз. Николай быстро открыл лазы в трёх гуртах, и, едва успели они набрать овощей, послышался лай собак.
- Всем в гурт! Закрыть отверстия мешками! Прижать лыжами и ногами! Не шевелиться! – крикнул Николай.
Ясно... Немцы наблюдали за ними из бинокля и выпустили овчарок.
Вдруг раздался душераздирающий крик Лёни: на него напали собаки. Тоня потеряла сознание. Пришла в себя от ласковых слов Николая – он шептал ей на ухо:
- Очнись, сестричка, собак уже нет!
Тоня открыла глаза и… не узнала брата. Он был седым.
Фашисты сделали ещё одно чёрное дело: вместо Лёни остался кровавый ком.
Еле живыми добрались до землянки. Лёню похоронили рядом с Валей лишь на третий день: ни у кого не было сил.
Горе от потери друзей оказалось безутешным...
Кое-как дождались лета.
Однажды, обнаружив в деревне маленького поросёночка, решили забрать его в своё лесное хозяйство. Назвали малыша Зюзей. Поросёнку чудом удалось избежать смерти. Он трижды вырывался из рук фрица, в него стреляли, метали ножи, но он был неуловим и неутомим. Это видел Николай.
Нашли поросёнка, взяли с собой, по дороге в землянку набрали в саду яблок и направились к лесу. Неожиданно появились фашисты. Тоня с поросёнком в руках бросилась бежать. Рыжий верзила в два прыжка оказался рядом, стал вырывать Зюзю, а Тоня – кричать, кусать немцу руку. На шум прибежала собака Томка. Она мёртвой хваткой сжала запястье фашиста. Тот изловчился и свободной рукой полоснул ей ножом по горлу, и тут же – по горлу поросёнка. Тоня обезумела от злобы: ногти впились в лицо врага, в шею. Видевшие это немцы захохотали. На крики и смех прибежал Николай и с ходу оторвал Тоню от разъярённого верзилы. Раздался немецкий выстрел – голову девочки обожгло болью, тёплая кровь залила лицо. Очнулась Тоня в землянке. И почувствовала, что голова перебинтована, крепко стянута. Эта фашистская метка осталась на Тониной макушке на всю жизнь.
…Немцы организовали учёбу для русских детей, с целью: подготовить покорных рабов для Германии. В канун нового года их привлекли готовить концерт. На внутренних стенах школы появились портреты Гитлера, Геббельса, Гимлера, Геринга. Комнату с портретами закрыли. На следующий день фашисты, возбуждённые от выпитого шнапса, гоготали, хлопали детей по плечам, готовились смотреть их выступление. Секунда… и немецкие физиономии превратились в оскалы злых псов: фашисты увидели испорченные портреты на стенах. Кто-то порезал их накануне концерта.
- Кито это сделал?! – рявкнул верзила, взглянув на Тоню, стоящую рядом.
Язык девочки онемел.
Школьникам приказали быстро одеться, повели их к карьеру, поставили в шеренгу. Раздалась немецкая команда, и выпущенные из автоматов пули просвистели над детскими головами. Тоня была самой маленькой. Фашист подошёл к ней, поднял за воротник, он оторвался, девчушка упала на снег. Грохнул жуткий немецкий хохот. Опять дали очередь из автомата. Смех прекратился.
И тут из строя вышел Лёша – сын старосты, стал говорить дрожащим голосом:
- Это я сделал. Отпустите всех! Они не виноваты.
Ребята знали, что Лёша ни при чём. Он был безобидным, тихим, даже не обижался на своё прозвище «Косой». Мина, взорвавшаяся на огороде, унесла в могилу его мать, сам он остался калекой с повреждённым глазом.
Фашисты забрали Лёшу с собой. Больше его никогда не видели.
…Сёла, где жили родственники Ивановых, лесная троица посещала раз в месяц. Надежда найти родителей не покидала ребят. Как-то раз шли они, истощённые и оборванные, в деревню Скучнево.
- Сколько же лет вы скитаетесь, бедолаги? – вдруг услышали мужской голос за спиной.
Обернулись – старик на деревянной ноге – как приведение.
- Два с половиной года прячемся в землянке. Давно бы воевал я с фашистами, но мне мешает «хвост». Ведь они ещё дети, – ответил Николай, указывая рукой на Мишутку и Тоню.
Из-за поворота показалась пегая лошадь, в санях сидела старушка. Дед махнул рукой:
- Эх, была не была!
Старики взяли детей с собой в лес, к партизанам. Ребятишки то сидели в санях, то, еле переставляя ноги от голода (два дня не ели), бежали трусцой, чтобы не замёрзнуть на крепком морозе и северном ветре.
- Сейчас будем лечиться, а потом – спать. Потерпите, родненькие, – приговаривала старушка ласково, суетясь в землянке.
Детей накормили, напоили душистым настоем трав, протёрли их грязные тела мокрой тряпкой, одели в длинные рубахи и повязали головы дурно пахнувшими косынками.
Проснулась Тоня от тихого плача Мишутки. Он жалобно звал маму. Сестрёнка приласкала брата, он уснул. С улицы доносились звуки боя. Неожиданно дверь распахнулась, в землянку вбежали люди, с криками:
- Наши пришли! Все спасены!
Дети вскочили, заплакали...
А потом была баня! И снова еда! И – царские подарки! Каждый из ребят получил валенки, шапку и варежки. А Мишутка в придачу – тулупчик и игрушечный пистолет.
Спасители детей – Иван Петрович Михеев – герой двух войн, сапёр, связной партизанского отряда. Его жена – Екатерина Васильевна Михеева – медсестра, знаменитая на весь Лужский район травница. Они избавили ребятишек от чесотки, отмыли их, обогрели и накормили – спасли от смерти.
Как только советские войска освободили район от немцев, дети перебрались в свою деревню. И вскоре у них появился новый член семьи – Бирюков Миша. Он остался без родных, без дома. Два его брата-близнеца подорвались на фашистской мине, которую фрицы привязали к веялке так, что освободители лошади и веялки взорвались бы на месте. Отец и старший брат погибли под Ленинградом.
Дети привели в порядок свой огород: за три лета трава выросла толстой и высокой. Но вот беда – не было посевного материала. И вдруг – удача! На пашне Тоня нашла шесть зёрен пшеницы. И, копнув кромку земли, увидела: толстым слоем лежит пшеничный пласт – два с половиной ведра зерна! Это грызуны, чувствуя неблагоприятные условия, запасли еды на несколько лет вперёд. Часть пшеницы дети обменяли у жителей на семена овощей. И целый месяц варили из зерна похлёбку. И пекли пшеничные, наполовину с полевым хвощом, лепёшки. Остатки находки посеяли.
Пшеница, на радость, выросла высокой и густой. Ай да зверюшки!.. Спасли от голода!
…Последняя стоянка фашистов была детьми обследована, едва сошёл снег. Ребята обнаружили тайник в земле, в нём – две коробки: одна – с банками мясной и рыбной каши, другая – с мужским пальто, шляпой, костюмом. И – с «золушкиными» туфельками! Все ахнули, увидев эту красоту, попросили Тоню примерить. «Чудо! К школе будут в самый раз!» – ликовала девчушка. Но поносить их не пришлось. Вот почему.
Тоня переносила через речку вброд, по очереди, шестерых детей. Замёрзла в холодной воде и заболела. Пылала жаром, не узнавала окружающих. Николай привёл в своё жилище старую цыганку и протянул ей чудо-туфельки. Она скрылась с подарком и вскоре вернулась с мёдом и отварами трав. Тонино тело быстро натёрла мёдом, обернула простынёй, смоченной в лечебном отваре, накрыла цыганским тулупом. И шесть дней не отходила от постели больной. Выходила! День выздоровления Тони – 12 мая 1945 года – второй день её рождения.
Жили дети после оккупации в брошенном амбаре (их дом сгорел), работали на временном полевом аэродроме – за горячее питание. Маму не дождались, она погибла во время бомбёжки в начале войны. Отец воевал, был контужен, долго не знал, где его деревня; вернулся домой, когда восстановилась память. Старшая сестра была угнана фашистами в польский концлагерь, где перенесла страшные мучения. Вернулась на родину, но прожила мало. Михаила и Николая тоже давно нет: военные невзгоды подорвали здоровье.
О войне Тоня не рассказывала людям более семи десятилетий: не могла возвращаться в детство, украденное войной.

[GREEN]

ЛАУРЕАТАМИ СТАЛИ:

Вячеслав Нескоромных, 1958 г./ Россия, г. Красноярск
Ссылки на издания и публикации:


31

(с) Вячеслав Нескоромных

ЧУДОЯРВИ

Каково это услышать после нескольких лет совместной жизни, любви, весёлых прогулок за руку, жарких ночей, совместного душа, когда отмытые и усталые, просветлевшие и доверчивые друг к другу, выходили и падали в белоснежную постель без сил:
− Шесть лет жизни ты мне испортил. Думала, за мужика выхожу, лидера. Какой ты лидер!
Сказанула Верка, словно курёнку головёнку свернула, и сама дернулась всем телом нервически, словно это ей голову отвернули. Сказала и так зло глянула, что сразу между нами разверзся обрыв, а иначе прóпасть, в которой мне предлагали пропáсть.
За окном солнечный утренний день стал серым, а воскресенье как бы будним деньком. И лишь одно радовало, что можно было не идти на работу, а уткнуться в компьютер и терпеть, сопя тихонько нешуточное унижение.
Я, конечно, не дар небес. Характер бывает скверный, как подгоревшая картошка, у которой внутри все светло и даже может быть вкусно, а с наружи корка порченная, малосъедобная. Есть такую картошку можно, но порой тошно. Любитель я покопаться в себе, сумрачно ковыряя утренние макароны, а, не докопавшись до призрачной истины, с раздражением двинуть тарелку под настороженный взгляд жены. Могу хлопнуть дверью, сморозить глупость. Но, как известно, на все бывают причины и только вот на все сказанное выше причин я не находил.
Весь этот рубежный для семейной жизни день, дома я был один и отчего-то в душе вскоре просветлело: наметился какой-никакой путь. Квартирка моя холостяцкая пустовала, и я из нажитого уже совместно жилья решительно, пока горели и пекли душу угли раздора, взялся перебираться в своё гнездо под молчаливые и внимательные взгляды жены. Она не отговаривала, но и заметно было, что ждала, когда пойду на попятный.
В квартирке навёл порядок, прикупил то, чего не доставало по моему невзыскательному на быт взгляду. Угли в душе стали угасать: хлопоты и некая отстраненность от прежних отношений дали плоды. Вскоре освобождённый дух дал возможность плодотворно работать; тихонечко, чтобы не спугнуть настроение, радоваться жизни.
На службе знакомые дамы, прознав о моем подрифтованном семейном статусе, несколько оживились, а Лариска, которая второй раз уже вернула себе свободу от обязательных постельных сцен, кинула проходя мимо, игриво так покачивая бедрами:
− Девушку хотя бы домой проводил или в кино пригласил.
Вышло в целом пошловато с её непременными ужимками. А ещё эти накрученные рыже-крашенные локоны просто бесили.
Должен сказать, женским вниманием я не обделён. В свои неполные сорок изрядного живота не нажил, занятия спортом в молодые годы развернули плечи, и при высоком росте, если не обращать внимания на несколько помятое лицо, выглядел сносно. Не пренебрегал я и теперь спортзалом – порой гонял мяч и даже в бассейн ходил целый год, пока от хлориванной воды не началось стойкое отвращение к плаванию.
Но одно дело, что к тебе тянутся, а другое – самому проявить активность. Девчонки-то, они какие? Хвостиком вильнёт, грудкой тряхнёт, попкой качнёт − привлечёт внимание… А как только начинаешь знаки внимания оказывать, тут же включают режим ожидания и делают вид, что им это всё неинтересно. Вот такие хитрющие недотроги! И начинаются мучения: цветочки там, шоколадки, смс-ки с глупыми порой фразами, типа «Чем занимаешься? О чём думаешь? А, может, погуляем?»
В общим детский сад вперемешку с дурдомом.
Надо сказать, что после разрыва с женой вера моя в искренность и глубину отношений иссякла. Нет, она ещё как бы присутствовала, но, как только намечался реальная женщина для любви, я включал задний ход, представляя весь ужас очередной неудачи.
Между тем слякотная зима вкатилась в промозглую весну без спешного перехода. И только к маю невнятно зазеленело. Жизнь катила по новым рельсам и, оказалось, что жить можно и после катастрофы. К тому же, с тополиным пухом явился вдруг жаркий июль и отпуск. Легко вздохнув от отсутствия обязательств перед другими близкими к телу лицами, решился я на тур. Долго не думал: как только вбил слово «тур» в поисковик, тут же вывалилось – «Карелия». Я не люблю жару и многолюдье страждущих закоптить свои тела, подчас совершенно малоподготовленные к публичному обнажению.
− Еду в Карелию! – завопил я среди ночи, сидя перед компом в одних трусах. И уже скоро летел над страной, толкался в аэропортах среди движущегося в разных направлениях народа.
Накануне поездки, собрав пару близких друзей, Витька да Гошу, докладывал им о Карелии:
− Места там такие! А названия – Эссойла, Вешкелица, Корза! Песня! Там, говорят, в каждом подворье своё родниковое озеро и леса дивные. А в озерах водятся навки – русалки чудные! Буду ходить по грибы! Белые там, говорят, прям-таки толпятся у тропы в поисках удобной корзинки!
− Чудак-человек! Тебе, что наших сибирских лесов мало?! И грибы здешние тебе не нравятся?
− Мужики! – уже изрядно окосев от выпитого, захорохорился я, но ничего не нашёл, как затянуть, неуверенно следуя мелодии:
− «Долго будет Карелия сниться, будет сниться с этих пор: остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озёр….»
− Ну, давай, − одобрил Витек, с усмешкой прослушав мое исполнение.
− Все лучше, чем киснуть, − поддержал меня Григорий, − и бывшей покажешь, как ты без неё хорошо обходишься, время культурно проводишь.
− А то привезешь из Карелии карелочку, − продолжил подшучивать надо мной Витька. – Вот у меня дружбан есть, так он поехал как-то в Пицунду. Море там, говорят, шикарное, горы, лес сосновый, винишко местное. Решил отдохнуть, а привез назад красавицу-абхазочку. Он довольный − голову напрочь снесло. А уж дома ложатся в постель, он к ней со всем пылом горящего, словно факел, тела и душой нараспашку. А глядь: между ними кинжал в ножнах лежит. Он было пошутить взялся, типа:
− Ну, что ты, дорогая! Ведь скоро в ЗАГС!
А она кинжал из ножен достала и так аккуратно его снова положила рядышком.
− Ну и что он? – завороженный историей, спросил я.
− А что ему оставалось? Утром помчался в ЗАГС, включил все свои связи, собрал справки, денег кому надо занёс – и уже через неделю получили они штамп в паспорта. Кинжал после этого повесили на стенку.
− И как живут?
− А как живут? На свадьбу целый отряд братьев и прочей родни понаехали. И все с кинжалами. Тут, брат, не трепыхнёшься. Троих ребят уже растят: два джигита и дочка красавица – вся в маму.
− Так что давай, дорогой, не грусти! Всё у тебя сложится, − прощаясь подвели черту под обсуждением моего положения мужики.
А Витя, приняв на посошок, взялся философствовать и, держась за косяк уже открытой входной двери, изрек глубокомысленно:
− Знаешь, Стас, самое главное в любой ситуации – выйти из неё сильнее, чем ты был до. Любые говённости можно отмыть и найти путь к возврату. Но это уже будет не исходная точка, а над исходная позиция, − Виктор для убедительности поводил перед моим носом указательным пальцем по восходящей винтовой траектории, показывая, какова должна быть линия восхождения.
− Понимаешь, процесс восхождения работает, если ты не сидишь, а движешься, несмотря ни на что. А очиститься от говённой нахлобучки – та ещё каторга! Требует, знаешь усилий! Давай, дерзай, брат, ты на верном пути!

Самолёт прям-таки плюхнулся в лужу на бетонке Петрозаводска. И, уже скоро немало не торгуясь, летим через дождь на такси в посёлок Вешкелица, где должно начинаться наше знакомство с севером.
− А жить будете в доме местных жителей, − улыбаясь рассказывала милая женщина, распорядитель тура Ирочка.
– Вот, для вас улица Лесная, 2. А вот и хозяйка дома, знакомьтесь.
Передо мной стояла улыбающаяся взрослая женщина, опрятно одетая в нарядном платье. При всей нарядности в ней чувствовалась работящая сельская жительница, для которой жизнь была сосредоточена вокруг её подворья.
Мы познакомились с Галиной, и уже скоро вышагивали вместе по селу в направлении дома на улице Лесной.
Вешкелица, культурное карельское село, раскинулось на берегах одиннадцати озер. У дороги ягода растёт гроздьями смородины и малины, тут же земляника яркими каплями оживляет зелень травы. Дом Галины и её мужа Артура разместился у одного из озёр. Тут рядком и банька, в которую по прибытии меня снарядили хозяева: оказалось ждали гостя.
Банька разместилась у самой воды небольшого озера, заросшего у берегов лилиями. Озеро заполняло круглую котловину, образованную древним ледником, было глубоким и питалось родниками. Берега озера обильно окружены лесом так, что ветви ближних к воде пихт нависали, едва не касаясь воды изумрудными иголками. Напарившись и вдоволь поплавав в озере с чистейшей прохладной водой, сидел, усталый и умиротворённый, на кухне хозяев и угощался медком да чаем. Заговорили об озере и выяснилось, что это чудесное озеро носит название Меличуярве и так названо после истории с дочерью мельника, что проживала на его берегах. Это была печальная история о гибели суженого, о долгой тоске помолвленной невесты и о её гибели в водах озера.
Весь следующий день был занят экскурсиями по окрестностям, прослушиванием карельских песен в исполнении местного ансамбля, изучением обрядов и танцев карелов. Вернулся в дом Галины и Артура уже в темноте и, сразу влекомый желанием поплавать в озере, отправился в баню на берег.
Тёмная вода, светлое еще, но уже набирающее краски ночи небо, лапы пихт и сосен над водой и всё озеро, обрамлённое чёрным уже на фоне неба лесом, создавали необыкновенный антураж, совершенно театральные декорации к сказочной пьесе. Я, беззвучно рассекая воду, плыл вдоль свисающих к воде ветвей. И, когда уже собрался было править к мосткам, преодолевая желание плыть дальше (так притягивало, зазывало меня озеро), из-под ветвей блеснуло. И чёрный треугольник рассёк темную, как смоль, воду, слегка прошумев всплеском и раздался девичий голос:
− Пойдешь к плотине через мост. Он соединит вас… Твоя надежда и вера… Далеко ходить не надо.
Я ошалело смотрел в сторону места, откуда прозвучал голос, и видел только очертания головы и плеч над водой. И два огонька на лице сияли, мерцая.
Сказать, что я испугался, нельзя. Видение было столь необычным и даже могло показаться страшным в темноте на воде. Но я вёл себя удивительно спокойно. Я понимал: мне ничего не угрожает.
Я вернулся в дом и тут же был приглашён Галиной к столу, на котором чай, медок и горячие оладушки. Конечно, я не сдержался и рассказал о происшествии хозяевам дома. Галина и Артур выслушали меня спокойно, а Галина обронила:
– Так это дочка мельника шалит. Она как-то Ахти, моему однокласснику (Галина рассмеялась, что-то, видимо, вспомнив) нагадала, что выиграет в лотерею машину. Тот пошёл на другой день на почту и купил билет ДОСААФ. И что ты думаешь? Через полгода уже на Москвиче катался.
– Даром, что водяной – Ахти. Своему, видать, и нагадала русалочка. А после этого лотерейные билеты у нас в селе не залеживались: раскупали все в один день, − вступил в разговор, рассмеявшись Артур. И продолжил:
– Но никто более трёшки не выигрывал после.
– Да как не выигрывал! А я? – вставила слово Галина, − купила как-то десять билетов, а выиграла магнитолу. Забыл?
– А, точно. Только недолго она у нас играла. Сынок наш рыбачил на мостках да спихнул неаккуратно в воду. Забрала дочь мельника агрегат.
– А она мне сказала, чтобы шёл к плотине и мосту. Там что-то нас соединит, − поделился я.
– Ну, идти туда далековато будет − нужно ехать. Обычно туристов возят на экскурсию к нашей плотине. Так ты, что не женат?
– Да как сказать? Штамп в документе есть, а так вроде и нет.
– Её не обманешь. Коли сказала кого-то встретишь, значит видит, что твоё сердце свободно.
На следующий день была экскурсия на плотину. Группа у нас подобралась ровная такая: всех возрастов по паре. Я как-то не приглядывался, но пару девушек приятных, ладных, всё же боковым зрением отметил.
Ну, думаю, с кем это меня русалка сводить собирается? Приглядываюсь к молодухам и так, и этак… Ну, ничего не подсказывает, кто из них мне под стать и кого мне предстоит вскорости обнимать.
Приехали на плотину: шумит, дробится упругая струя, обдаёт мелкими дождем желающих что-то разглядеть в стремительных потоках.
А я брожу упорно по мосту у плотины. Доски на мосту гуляют-гнутся, поскрипывают, а народ по нему ходит всё не тот. Вдруг вижу впереди как бы знакомый силуэт и походку узнаю. О, Господи! Навстречу мне робко вышагивает моя ещё пока законная супружница Вера. Не понял?! Откуда такое явление? В панике оглядываюсь по сторонам, а Вера уже возле меня. И сомнений нет – это она. Одета скромно, по-туристически: в знакомых джинсиках, футболке, кроссовках, что сам я ей покупал; волосы ветром треплет, и улыбка на лице виноватая.
− Да, это я. Не ожидал? А я с Виктором встретилась, он мне твою тайну и рассказал.
− Какую тайну?
− Что ты в Карелию за женой подался. Я вот подумала и решила, что была неправа, а если ты не против, давай вернёмся домой вместе.
В сердце, что было наглухо задраено, как подводная лодка перед погружением, вдруг окрылись потаенные клапана. Стало мне её и жалко, и захотелось как-то утешить. Только и сказал:
– Иди ко мне.
Вера уткнулась мне лицом в плечо и скоро плечу стало мокро.
– Ты как-то говорил, что дважды в одну реку не войдёшь. Тогда я с тобой согласилась, но теперь думаю иначе. Река-то течёт, движется и время. Нет таких условий, чтобы в одну реку войти дважды и ничего не изменилось. И потом: говорят, с возрастом восприятие времени меняется. Оно как бы ускоряется, а вода – она имеет память. Вот и выходит, что нет такого состояния природы, времени, самого человека, чтобы два события в жизни совпали один в один. Поэтому выходит, что в одну реку можно и нужно входить без устали! Входить нужно столько раз, пока не получится!
Я отнял голову жены от своего мокрого плеча и глянул ей в глаза. В них было много всего: и слёз, и мольбы, и вопрос, ответ на который она ждала пуще всего.
− Давай пробовать, − ответил я и обнял её.
– Вот, вот, друзья! Отличный будет снимок! − раздалось рядом.
И лысый мужик по фамилии Егоров в франтоватой шляпе с огромным фотоаппаратом взялся нас фотографировать, выдавая серии щелчков.
– Вот, гляньте! – Юрий протянул нам свой фотоаппарат, и мы увидели на экране себя. Сомнений быть не могло − мы выглядели счастливыми. А это значит, что река времени зачла нам эту непростую попытку.






Сансара Анжелика (Стынка Анжелика Васильевна), 1966 г./ Россия, г. Санкт-Петербург
Ссылки на издания и публикации:


55

(с) Анжелика Сансара

СТАРУХА

У водоёма сидела старуха. Для укрепления подвижных песков озеро со всех сторон окружили плакучими ивами. Ветки отражались в воде. Листья всех оттенков зеленого завораживали взгляд старухи.
«Осень. Сентябрь, – шепнула молодая ивушка. – Придётся сбросить нарядное одеяние».
«Будем стоять голые, – вздохнула старая ива. – Прилетит ветер. Прогнёт к земле».
У ног старухи околачивался грязный и костлявый пёс. Насчёт бедолаги сомнений не было: пёс бездомный.
Опустив голову на рваный башмак, старуха заносила обувь до дыр; шерстью слившись с серым песком, пёс задремал.
Старуха вспоминала.
Люся жила в синем доме. Детский дом в два этажа стоял на окраине города, между свалкой, там можно было найти всё, что угодно, даже мужа, и железнодорожными путями. По ним ходили товарные поезда, груженные углём. Когда ветер дул в сторону детского дома, со свалки валила гарь. Бездомные жгли мусор, чтобы согреться.
На первом этаже детского дома находилась кухня детского дома, там работали толстые и потные тёти-поварихи (нелёгкое дело – тесто месить) и спальни взрослых девочек – им уже исполнилось семь лет. Скоро детей переведут в школу-интернат. На втором этаже жили малыши от трёх до шести лет, по двенадцать человек в комнате.
Старые кровати. Железные прутья под жесткими матрасами. Тумбочки, где дети хранили личные вещи и игрушки. Посреди комнаты – застиранный, но тёплый ковер. На ковре малыши играли.
Цветные занавески на окнах.
Руководила детским домом настоящая колдунья. Её черные, как смоль, волосы, не обещали ничего хорошего с семи утра до полудня. Кривыми завитушками опускаясь на острые плечи, гневились на персонал. Совершая обход по царству-государству, колдунья брызгала слюной. К полудню завитушки, устав, распрямлялись, колдунья убирала их в неприглядный пучок и подкалывала острыми шпильками. Согнувшись, уходила в кабинет и запиралась там.
Что ещё сказать о колдунье? У неё были синие и глаза и нос с горбинкой. Днём нос, злясь, выпускал из ноздрей пламя. Дети видели настоящий огонь! Ночами нос шмыгал. После отбоя, когда на дежурство заступала ночная нянечка и колдунья пряталась в личной комнате, она горько плакала. Тихо жаловалась на жизнь... Никто не слышал.
У носа была ещё особенность: стоило поднести к нему полевые цветы (ромашки или васильки), нос чихал. У колдуньи была аллергия на всё прекрасное.
В детском доме все знали, что колдунья «съела» старую заведующую.
Маленькая Люся хорошо себе представляла, как колдунья острыми зубами впивается в горло Марии Петровны. Прокусить дряблую кожу старухи молодой колдунье ничего не стоило.
Каким-то образом, наверняка с помощью доброго волшебника, Мария Петровна осталась в мире людей. Будучи заслуженной пенсионеркой, приходила в детский дом, чтобы обнять любимых детей. Шею бывшей заведующей прикрывал платок. Шелковая полоска нужна была Марии Петровне, чтобы прятать страшную и незаживающую рану.
Когда колдунья заступила на должность заведующей, она долго присматривалась к персоналу. Не кричала на нянечек, не щипала воспитательниц, а вела себя как человек.
Через какое-то время нервы колдуньи не выдержали и она стала обижать взрослых людей. В детском доме все боялись её, потому что знали, чем она занималась! Колдунья варила колдовское зелье. Из комнаты колдуньи валил густой дым. Пробиваясь через щели, носился по коридору.
Двенадцатиметровая комната, где колдунья спала, умывалась и вела личную жизнь, находилась на первом этаже, неподалёку от кухни. После девяти вечера детский дом мирно дышал, и колдунья тяжелыми шагами топала в пищеблок. Там, не включая лампочку, она искала хлеб и масло. Громко чавкая, отдыхала от проклятой работы.
Звали новую заведующую Степанида Витальевна. Она никогда не была замужем и не обзавелась своими детьми. Чужих детей она называла "огрызками".
Работники наградили Степаниду Витальевну прозвищем: "царь Степан".
В плохом настроении "царь" таскал за волосы красивых девочек. Гадкие поступки сходили "царю" с рук. Никто из персонала детского дома не написал на колдунью жалобу. Колдунья опаивала людей колдовским зельем. От страшного зелья немели руки и застревали слова в горле.
День ото дня колдунья становилась всё сильней. У заведующей вырос второй подбородок.
В счастливые дни, когда в детский дом приезжала инспекция, заведующая надевала маску доброй волшебницы. В особенные дни на кухне пекли пирожки для детей. В обычные дни пирожки готовили только для персонала.
Детский дом замело снегом. Под Новый год в актовом зале установили ёлку. Развесили электрические фонарики. Налепили на окна бумажные снежинки. В благодушном настроении персонал и дети ждали утренников. Неожиданно в детский дом "заехали" две девочки, их подобрали на каком-то вокзале. Отмыли. Вывели насекомых. Вручили в руки документы и отправили на постоянное место жительство – в синий дом.
Хмурый человек привёз их. Быстро переговорив с заведующей, исчез. Новые жильцы сразу приглянулись колдунье. Дети тоже умели колдовать. Они плевались ядовитой слюной и бросались в малышей сонными мухами. Злые девочки их находили между рамами. Старые рамы хорошо подходили мухам для сна. Каждую зиму между рамами мухи дожидались весны. Да не тут-то было той зимой!
Злым девочкам не сиделось на одном месте, они любили веселиться. Опуская грязные пальцы в чашки с компотом, делали его испорченным. Кто-то из детей пил испорченный компот, потому что не мог удержаться. Компот готовили редко. А большинство малышей отодвигали от себя чашки. Нянечка сразу сливала компот обратно в чайник. Большой чайник она уносила вечером домой. Что она там делала с испорченным компотом, никто не знал, но все догадывались. У нянечки было трое детей и не было мужа.
В детском доме детей, которые жили с родителями, называли "домашние дети". Несмотря на то, что дети нянечки ходили в рваных туфлях и на них была одежда из детского дома, обитатели детского дома завидовали "домашним детям". У "домашних детей" была мама.
В детском доме все видели, как нянечка ворует одежду, но никто не делал ей замечаний, даже заведующая-колдунья.
Чтобы "домашние дети" не привлекали к себе лишнего внимания (ведь зимой на них были пальто и шапки из детского дома), они не проходили на территорию детского дома, а стояли за забором, прильнув к калитке. Нянечка выносила им объедки.
Малыши детского дома плохо кушали. Некоторые не ели совсем. Никто из персонала не заставлял и не уговаривал их принимать пищу. Истощённых детей уводили в лазарет. В детский дом они больше не возвращались.
Ночами маленькая Люся думала: «А почему дети не приходят обратно?» Так пропала её подружка Сонечка. Что с ней сделали в лазарете? Быть может, там детей превращают в рыб, а рыб тайно привозят в детский дом?
В кабинете заведующей появился аквариум. Чтобы золотым рыбкам в аквариуме не было хорошо и они всего боялись, колдунья окружила аквариум жабами. Пластмассовые жабы не квакали, но рыбы всё равно их опасались и прятались от неживых жаб под плоскими камушками.
Старшие девочек пугали младших детей. Те скрывались от них под одеялами. Если хорошо натянуть одеяло на голову, то становилось не очень страшно, а только чуть-чуть. Ночью под одеялом дети шептали добрые заклинания, днём они их передавали друг другу. Если кто-то не мог заучить заклинание, того ждала беда.
Бывало и так, что магические слова теряли силу, тогда злые девочки всё равно находили малыша под одеялом.
К Люсе они подкрались так тихо, что она даже не поняла: злые девочки стоят рядом. У них получалось ступать бесслышно, потому что тапочки они натерли колдовским зельем, глушащим любые звуки. Специальное зелье им вручила заведующая. Колдунья была заодно с двумя злыми девочками.
Кабинет колдуньи находился на первом этаже, рядом с её личной комнатой и неподалёку от пищеблока.
На первый взгляд, в кабинете заведующей ничего необычного не было. Папки, книги, чернильница. Колдовское зелье и колдовские мази заведующая прятала в несгораемом шкафу. Выходя из кабинета, колдунья запирала шкаф на ключ.
Зачем взрослые девочки пугали малышей, Люсе было непонятно. Психотравмирующие факторы к хорошему не приводят. Некоторые дети начинали мочиться в кровать. За недержание мочи на них громко кричали и били тряпками.
Взрослые девочки помогали злой колдунье мучить детей...
Все ждали праздника. В детский дом завезли маски животных с отверстием для глаз. Карнавальные маски сложили в деревянный ящик, и унесли его в кабинет заведующей. Там же находилась одежда Бабы Яги, Снегурочки и Деда Мороза.
В масках злые девочки наскакивали на малышей, сторожа их у туалета.
В туалете не было перегородок. Только дыры в полу. Каждый ребенок боялся провалиться в дыру. Нужно было тщательно следить за расположением ног.
Подкравшись к кровати, где спала Люся, злые девочки откинули одеяло и связали ей руки. Острыми ножницами они срезали её локоны.
Волосы быстро вылетели в форточку. Ураганный ветер распахнул её.
Ветер с корнем вырвал деревья. Снес крышу с дворницкой. Перевернул качели.
В детском доме все шептались, что это дело рук колдуньи. Городские власти безмолвствовали.
После пурги, сделавшей ночь безумной, Люся стала заикаться.
Старуха потрогала свои серебряные волосы. Грязная пакля была на месте. Пёс перевернулся на другой бок.
Солнце медленно садилось. Ивы перестали шептаться. Становилось всё темней. Прохожие пропадали в сумерках. Чтобы не исчезнуть навсегда, люди шагали широко. У кого был дом, те спешили вернуться в него.
Заплаканная маленькая Люся думала о том, что больше никогда не увидит свои волосы. Тоненькими голосами те спели ей прощальную песенку. Перед рассветом Люся решила, что жизнь можно прожить и без волос. Пусть Люся будет некрасивой и никому не нужной девочкой!
Еще Люся поняла, что одеяло от беды не спасёт. Зло обязательно явится! И если сильно не повезёт, утащит за собой.
Красивая женщина в светлой юбке, с красными губами и зелёными бусами на шее пришла тогда, когда её не ждали. «Я буду тебе доброй мамой», – сказала женщина Люсе.
Женщина забрала Люсю к себе. Так у Люси появился дом. Люся стала "домашним ребенком".
Перестав заикаться, она поняла, что дома никто не свяжет руки и не острижет волосы, Люся пошла в обычную школу, где учились только "домашние дети".
Скоро выросли волосы. Были они лучше прежних. Мачеха любила заплетать их в косички.
Люся ни разу не сказа ей «мама». Лишь однажды. В день похорон мачехи.
Пёс жалобно заскулил. Старуха подумала, что приблудный пёс читает её мысли.
Когда мачеха умерла, Люся выла долго. Соседи слышали. Никто не выгнал её из дома. Никому не пришло в голову забрать её обратно в муниципальное учреждение для сирот.
Люсе исполнилось восемнадцать лет, и она поступила в техникум. Приходилось работать, чтобы учиться. Её взяли посудомойкой на кухню. Вскоре её руки огрубели, а на ногах появились синие выпуклые вены. Но её волосы искрились и переливались под солнцем. В застиранном платье, поверх которого был наброшен клеёнчатый фартук, Люся тянулась к солнцу.
"Золушка?" – спросил он.
"Люся, – ответила она. – А ты кто?"
"Игорь".
Вскоре они поженились. В жизнь Люси вошёл добрый человек.
Муж был настоящим волшебником, но не признавался в том. Волшебники часто живут среди людей инкогнито. Волшебники приходят в мир людей, чтобы любить, помогать, заботиться.
Хорошие волшебники живут недолго. Они так много отдают, что им самим ничего не остается.
Волшебник заболел. Люся пела ему добрые песни. Читала магические мантры. Заваривала для него душистую траву. Обнимала и прижимала к своей груди. Люся надеялась, что любовь спасёт. Вернёт волшебнику силу.
Волшебник умер.
У Игоря был богатый дом, доставшийся ему по наследству от родителей. Родители – известные люди, принадлежали к знатному роду.
Волшебник мало говорил о прошлом. Больше он рассказывал Люсе о настоящем. О том, что в мире есть зло. Но добро обязательно победит.
После смерти волшебника явились бесы. На них были чистые лица. В новых рубашках, в деловых костюмах они говорили грязные слова.
Их руки сжимали пухлые портфели. Бесы извлекли из них старые бумаги. Они тыкали ими в лицо Люси. Угрожали. Стращали. Наводили ужас.
Разве можно было Люсю напугать?
Кто в детстве столкнулся с коварными девочками и злой колдуньей, и не утратил способность улыбаться; тех, кто на выжженом поле вырастил цветы, не одолеть страхом.
Добро победит зло. Надо только подождать.
Бесы забрали всё.
Люся могла незаметно достать из потайного сейфа драгоценности. Продав их, беззаботно жить долгое время.
Из дома Люся вышла в домашнем платье. Ситцевое платье, трепеща на ветру, обрадовалось свободе.
В удобных кедах Люся пришла к заброшенной деревне. По какой-то причине люди покинули поселение. Забрав утварь, заколотили досками окна. Стадно покинув малую родину, осиротили её.
У заколоченного дома стоял старый сарай. Прежде в нём жили животные. Из сарая тянуло навозом и скисшим молоком. Отворив дверь сарая, Люся улеглась на тряпку. Тканью когда-то протирали вымя коровы.
В углу сарая валялись ржавые ёмкости. Когда в деревне была жизнь, в сарае доили корову.
Распростёршись на мягкой тряпке, через худую крышу Люся смотрела на звезды. Потом она разглядывала солнце. И слушала дождь...
Осенью из сарая вышла старуха. Её тело от грязи покрылось пузырями. Её волосы превратились в паклю.
Старуха помнила, что зовут её Люся, но сколько ей лет, не знала.
Как Люся оказалась у водоёма? Почему к ней прибился облезлый пёс? Люсе нечем было накормить беднягу.
Люся смотрела на собаку и думала о том, что пред ней не обычный пёс, а заколдованный мальчик. Забрав у ребёнка родителей, колдунья не пожалела и сироту, а превратила мальчика в собаку.
– Не могу взять тебя с собой, – сказала старуха псу. – У меня нет дома. Есть только сарай. В нём холодно и сыро.
Пёс все равно поплелся следом за старухой.
Нескоро они нашли дорогу к заброшенной деревне. Там отыскали сарай. Тот, или другой? Старая постройка кривым боком сиротливо жалась к лесу. У заколоченного дома с целой крышей стояли три сухие берёзы. Некому было их срубить. Вот-вот деревья завалятся на дом и повредят веранду.
Утром старуха в сарае нашла ведро, а за домом – колодец, источник питьевой воды. Из колодца не исчезла вода. В тех местах давно не было засухи. Проливные дожди раскрасили лето.
Березы вытягивают много воды из почвы. Дождливое лето не помогло бедным березам. Деревья приготовились к смерти.
"Не позволю!" – сказала им старуха.
Обильно полив березы, старуха взялась за пса.
"Бесполезно!" – рявкнул пёс.
Старуха всё же отмыла его шерсть. Чистые бока засверкали. Пёс завилял хвостом.
"Жизнь удалась" – счастливо тявкнул пёс.
"Да, Сынок" – согласилась старуха.
Старуха назвала пса "Сынок". Пёс охотно откликался на кличку. С первой секунды знакомства пёс всем сердцем привязался к старухе.
Пёс думал, что его псячья жизнь пойдёт коту под хвост и пройдёт в глубоком одиночестве. Тут явилась она! Пёс сразу решил, что пред ним настоящая волшебница! Собачье чутьё не подвело.
Пса не смутили стоптанные башмаки и запах плесени, исходившей от старухи. Настоящие волшебники могу предстать пред псами в любом обличии!
Люди же, встречая волшебников, одетых в лохмотья, брезгливо отворачиваются от них. Люди оценивают по одежде. Люди глупее псов.
"В мир волшебники приходят редко, но мне повезло" – благодушно размышлял пёс, валяясь у сарая.
Сидя на веранде заброшенного дома, старуха думала о том, что ранней весной на деревьях появятся молодые зеленые побеги. А как же иначе?

***
Снова пошёл дождь. Игорь терял имя. Предметы не отбрасывали тени, и оно стиралось. Медленно выгорало, как шторы на окнах в солнечную погоду.
От прежнего имени остался лишь контур.
Непогода властвовала. В новом мире не было солнца... Впрочем, над домами, расположенными рядом, солнце все же светило. Иногда Игорь заглядывал к соседям, чтобы погреться.
Игорь знал: как только Люся перестанет плакать, закончится дождь. Его жена плакала и днём, и ночью.
В мире людей ничего нового не происходило. Сильные обижали слабых.
У его жены отобрали всё, что можно было потрогать. Самое ценное, что не имеет формы, а представляется лишь мыслью, забрать невозможно.
Игорь зажёг лампу. Зашуршали страницы книги. Записали важное. "К её ногам прибилась собака" – прочитал Игорь.
"Хорошо" – сказал Игорь и прилёг на диван. Тут же пришёл Васька, пушистый кот. Мурлыкнув, уткнулся в щёку.
"Подружишься ли ты с псом?" – спросил хозяин у кота.
Кот потянул песню. "Всё замурчательно", – пел Васька.
Игорь уснул.
На следующий день пропали тучи, показалось солнце. Новый день обещал быть сухим, без дождей.
В безвременье были дни.

[GREEN]

В 2023 году

ДИПЛОМАНТАМИ СТАЛИ:

Бодров Владимир, 1966 г., Елена Глебова-Павлова/ Россия, г. Орехово-Зуево
Ссылки на издания и публикации:


35

(с) Владимир Бодров

КЛЯТВА

«Мы в ответе за тех, кого приручили», – эта фраза, сказанная Экзюпери, не просто красивые слова. За ними – истории и драмы многих людей.
Конец восьмидесятых – начало девяностых годов многим запомнились как эпоха всеобщего дефицита. Продукты питания, одежда, обувь и другие товары купить было крайне сложно. Нынешнему поколению трудно представить, что люди записывались в бесконечные очереди, дежурили ночами, отмечались… И всё это ради завидной пары обуви, качественных обоев, дутого пальто, предметов мебели. Более того, в стране, победившей фашизм и открывшей для человечества космическую эру, были введены талоны, регламентирующие покупки. Слово «достать», рождённое десятилетиями назад, приобрело пиковое значение.

Стоял конец ноября. Снег ещё не выпал, но лужи были уже затянуты льдом. Нагрянувший вне снега мороз порождал иллюзию начала арктического холода. Он сковывал движения, и казалось, что мир застыл.
Лучи остывшего солнца ярко освещали тропинку, ведущую к железнодорожному переезду, по которой бежала худенькая нескладная девочка лет двенадцати. Даже мельком брошенный на неё взгляд не оставлял никакого сомнения, что ребёнок был одет с чужого плеча. Несуразное, не по размеру пальто, тёмно-зелёного цвета варежки с дырками на больших пальцах, шапка, словно доставшаяся по наследству, коричневые вытянутые рейтузы и не по сезону лёгкие из искусственной кожи чёрные ботинки на пластмассовой подошве. Ребёнок на бегу кутался в синий грубой вязки шарф, временами передёргиваясь от холода.
Маруся, именно так звали девочку, бежала на выходные к своей тётке Ольге Петровне, живущей за железнодорожным переездом рядом с хлебокомбинатом. Лишь только там, оставшись на выходные у своей родственницы, ребёнок мог вдоволь наесться, помыться и пару дней поспать в чистой, пахнущей свежестью постели.
Такие еженедельные походы начались год назад, после того, как сгорел дом, где Маруся жила со своей мамой, и они вынуждены были ютиться в предоставленной комбинатом крошечной части маленького домика без удобств, больше напоминавшую конуру.
Мама воспитывала Марусю одна. Денег с мизерной зарплаты еле хватало на жизнь, и постоянная нужда стала их спутницей. Порой за счастье на ужин был отварной рис с кубанской томатной пастой. Если к чаю появлялись дешёвые карамельки, это был почти праздник. Ну а вместо бутерброда с колбасой или сыром был чёрный хлеб с подсолнечным маслом и солью.
Дело осложнялось тем, что марусина мама часто болела. Она не любила говорить о своей хвори, но два-три раза в году вынуждена была ложиться в больницу.
Работала она в детском садике прачкой, и Маруся после школы бежала на мамину работу, чтобы пообедать: там всегда была гарантирована ей тарелка супа.
Ольга Петровна, насколько могла, опекала младшую сестру и принимала племянницу. Работала она заведующей продуктовым магазином, и слова «дефицит» для неё не существовало в принципе. Она могла достать всё, ну или почти всё.
Маруся любила бывать у Ольги Петровны, там она испытывала иллюзию большой настоящей семьи, поскольку у тётки был любящий муж, во всём поддерживающий свою супругу и не перечащий ей, и две дочери-погодки, чуть постарше Маруси. Были они избалованы, при любой возможности убегали из дома гулять. Им и в голову не приходило, что маме нужно помогать. Ольга Петровна беззаветно любила своих дочурок и готова была потакать их прихотям. С Марусей девочки играли, конечно, но всегда давали понять, кто есть кто.
Маруся никогда не обижалась и с большим удовольствием помогала тётке по хозяйству, вместе с ней готовила первое, пекла пироги и любила гладить тёткины белые халаты, прилежно расправляяя каждую складочку. Так она выражала свою искреннюю детскую любовь и благодарность за приют.
Почти подбежав к дому тётушки, Маруся почувствовала нестерпимый голод, который усиливался от запаха ванили, исходившего от пекарен хлебокомбината. На секунду девочке показалось, что она вот-вот потеряет сознание.
Маруся вбежала в подъезд, проворно преодолела лестничные пролёты и нажала на звонок знакомой двери. Дверь почти тотчас распахнулась, на пороге квартиры девочку радушно встретила Ольга Петровна в фартуке, присыпанном свежей мукой, косынке и мягких домашних тапочках, которые Маруся любила примерять.
– Ну здравствуй, егоза. Как раз к чаю с пирогами, – с этими словами Ольга Петровна закрыла за Марусей дверь, и девочка оказалась в атмосфере тепла и уюта.
Выходные пронеслись стремительно. Ещё бы: в них уложились стирка и накрахмаливание халатов, лепка пельменей, генеральная уборка, вечерняя игра в лото, просмотр «В гостях у сказки» и много других приятных моментов, среди которых была открытая банка сгущёнки, всегда стоявшая на кухонном столе Ольги Петровны. Маруся при любой возможности забегала на кухню и быстро съедала две ложки, чтобы никто не увидел. Так ребёнок пытался наесться впрок от постоянного недоедания. Ольга Петровна всё понимала и делала вид, что не замечает, как содержимое банки улетучивается на глазах.
Настала пора возвращаться домой. Маруся стояла в коридоре, на неё смотрели холодные стоптанные ботинки. Девочка с ужасом представила, как побежит в них по морозу и подошвы буду снова примерзать к её ступням. Поёжившись от этой мысли, она нагнулась и стала нехотя запихивать ногу в ботинок.
Её мысли прервал голос Ольги Петровны:
– Господи, что это у тебя за обувь? Ну-ка, дай сюда!
Маруся послушно протянула ботинок.
– У тебя что, обуть больше нечего?
– Нечего, – еле слышно пробормотала Маруся и почувствовала, как её лицо заливает краска стыда. – Прошлогодние малы стали.
– Погоди-ка, – с этими словами Ольга Петровна выдвинула один из ящиков массивного шкафа, стоявшего в коридоре, и достала оттуда коробку, на которой красовалось название «Salamander» и сбоку была нарисована ящерка с короной на голове. Открыв коробку, Ольга Петровна достала из неё сапожки. Они не были новыми, но вполне в хорошем состоянии и к тому же красивые.
– На-ка, примерь! – Ольга Петровна протянула сапожки Марусе.
– Да зачем? Не надо, – сконфузилась девочка.
– Надевай, я тебе говорю! – настаивала Ольга Петровна.
– Спасибо, – сказала Маруся и чуть не расплакалась.
Не помня себя от счастья, Маруся бежала по знакомой тропинке по направлению к дому. Первый раз за долгое время у неё была комфортная, удобная, тёплая обувь по размеру. Красивые сапожки как будто сами несли девочку, которая просто порхала от счастья.

Всю неделю Маруся не могла нарадоваться обновке. Дома она аккуратно мыла подошвы, протирала верх обуви подсолнечным маслом, используя его вместо крема. Когда она шла по улице, ей казалось: все смотрят на неё, на её замечательные сапожки.
Девчонки в школе тоже заметили обновку.
– Ничего себе! Хорошие шузы, – оценила Валька. – Где взяла?
– Подарили, – гордо отвечала Маруся.

Утром, как и неделю назад, Маруся вновь бежала по знакомой тропинке к Ольге Петровне, только в этот раз она не ёжилась от холода, ведь на ногах были тёплые и удобные «саламандры».

Выходные в гостях прошли, как всегда, в заботах, делах, тепло и по-семейному. Уже воскресным вечером, когда Маруся засобиралась домой, с улицы вернулись её двоюродные сёстры. Четырнадцатилетняя Лариса, окинув Марусю взглядом, сразу закричала:
– Мааам, это чё? – и указала пальцем на сапоги, надетые на Марусю.
Маруся съёжилась. На возгласы дочери подошла Ольга Петровна.
– А чё они на ней делают? – возмущённо вопрошала Лариса. – Это мои сапоги.
– Ну ты же их совсем не носишь.
– Ну и что? Это мои сапоги. Пусть она их снимет.
Испуганная Маруся начала стягивать сапоги с ног. Ольга Петровна суетливо вытащила из обувницы старые Марусины ботинки. Марусю парализовало от беспомощности и обиды. Она не могла вымолвить ни слова.
Засунув ноги в ботинки, Маруся, как ошпаренная, выскочила из квартиры. Она бежала, и слёзы, лившиеся градом, мешали видеть и дышать. Отчаяние и боль сжали грудь. Она не чувствовала никакого мороза, не могла понять, за что с ней так жестоко обошлись самые близкие люди.
Всю ночь Маруся проплакала в подушку от обиды и унижения, не находя ответов на свои вопросы, и от этого ей было ещё больнее. В ту ночь она поклялась, что, когда вырастет, у неё обязательно будет вдоволь еды, уютный дом, красивая одежда, удобная обувь.

– Мария Викторовна, разрешите?
– Заходи, Галочка.
– Мария Викторовна, к Вам соискатель вакансии на собеседование.
– Пусть зайдёт через пять минут, – Мария Викторовна встала и подошла к окну. Это была красивая, успешная, респектабельная бизнес-леди. В ней тяжело было узнать ту нескладную, вечно не доедавшую, одетую с чужого плеча Марусю.
Она исполнила клятву, которую дала в ту далёкую зимнюю ночь.





Андрей Пасынок (Ветров Сергей Алексеевич), 1972 г./ Россия, г. Курган
Ссылки на издания и публикации:

23

(с) Андрей Пасынок

АЛФАВИТ

Помнишь, когда тебе исполнилось семь, мы стали придумывать свой алфавит? Не тот, который ты знала уже в пять, а наш с тобою. Только наш. Было воскресение, день, когда Лена разрешала нам видеться. Мы сидели в машине. На улице лил дождь. Изнывая от скуки и не зная, чем заняться ты достала из кармашка сидения блокнот, в котором мы обычно рисовали. Я уже не помню, кто из нас первым предложил придумывать новые буквы, но то, что первую букву записала ты, это я помню совершенно точно. Она была робкая и неказистая, наверное, потому что первая. Её линии «плясали» и завивались в какую-то замысловатую закорючку. Буква не была похожа ни на одну известную мне, да и вообще на букву, она была мало похожа. Назвала ты её тоже необычно – «Утро». Я спросил:
– Почему «Утро»?
– Потому-что! Потому-что каждый новый день начинается с утра! Потому-что солнышко появляется утром. Потому-что я родилась утром и вообще, папа, почему я должна разжёвывать тебе элементарные вещи! – сдвинув брови и придав лицу очень серьёзное выражение, выпалила ты.
– Хорошо, дочь. Тогда, следуя твоей логике, следующая буква обязательно должна называться «Кофе», – и я изобразил что-то похожее на кружку, над которой клубился пар.
– Это, папочка, следуя твоей логике! Это ведь ты у нас без кофе жить не можешь!
Возразить было нечего, и поэтому я снова согласился.
Вот интересно, почему люди, чем меньше знают, тем меньше сомневаются? Детей это касается в первую очередь. Наверное, потому, что ваша память еще не засорена огромным количеством информации и ещё большим количеством воспоминаний, которые, словно старые игрушки в доверху набитой кладовой, пылятся и ждут, когда их достанут. Некоторые иногда достают, чтобы стряхнуть с них пыль. Некоторым игрушкам везёт, ими делятся. Пока ты изображала следующую букву и думала, как её назвать, из кладовой моей памяти я достал одну из таких игрушек.
Летнее, воскресное утро. Яркое солнце нагло пытается раздвинуть портьеры и заглянуть в спальню. Из раскрытого настежь окна одновременно с пением птиц доносятся звуки просыпающегося города. Тебе около двух. Ты спишь в своей кроватке у стены, мило подсунув ручки под щёку. Лена, откинув лёгкое одеяло, тоже спит. Её длинные волосы, как продолжение солнечных лучей, которые не смогли пробраться в спальню, рассыпались по подушке. На красивом лице играет едва заметная улыбка. Я глажу её волосы, чувствую тепло, идущее от её тела. Какое-то время я лежу и любуюсь моими ангелочками, потом тихо встаю, умываюсь и иду на кухню готовить завтрак. Мне очень хочется сделать что-то приятное для моих любимых девочек! И пусть это такая мелочь, завтрак, но я знаю, что Лене это точно понравится…
– Папа, ты где? – твой голос вернул меня в реальность.
– Извини, дочь, задумался. Ну что, какая буква у нас следующая?
– «Вода», только не спрашивай, почему!
– Хорошо, не буду. Я уже понял правила составления нашего алфавита – никаких правил. Сплошная импровизация.
– Какой ты умный, папочка!
– Тогда следующая буква будет называться, будет называться… она будет называться «работа».
– И как же ты её изобразишь?
Я задумался. Если вспомнить предпоследнее место работы. Я бы, ни секунды не колеблясь, изобразил эту букву в виде бутылки. Устроился на работу – надо обмыть, а то мужики не примут. Конец рабочей недели – надо отметить, а то коллеги не поймут, и так пошло, поехало. Дни рождения, премии, корпоративы и т.д. и т.п. Лена сначала терпела, потом стала ругаться, потом умолять, потом снова ругаться, а потом собрала вещи, переехала к маме и подала на развод.
– Папа, ты опять завис? Рисуй давай!
– Знаешь, что, а давай-ка изобразим её в виде осла!
– Прикольно!

С тех пор, если погода не позволяла нам гулять, мы придумывали буквы для нашего алфавита. Какие только закорючки мы с тобой не рисовали. И как только мы их ни называли! Всё было хорошо, если не считать того, что твоя мама никак не хотела меня прощать. Боялась, что я опять сорвусь. Но я держался. Я приезжал к тебе каждые выходные. Я знал все твои тайны. Во всяком случая, я так думал. Ты росла на моих глазах. Всё было хорошо до тех пор, пока в нашем алфавите не появилась буква «зю». Буква похожая на чёрную тучу и обозначающая горе, беду, трагедию.

У тебя обнаружили серьёзное заболевание. Нужна была срочная операция за границей, которая стоила больших денег. Очень больших денег. Потянулись недели тяжелых испытаний. Больницы, обследования, уколы, капельницы. Твоё состояние ухудшалось с каждым днём. Радио, телевидение, спонсоры, фонды. Мы собирали деньги. Деньги собирались очень медленно. А ещё мы помирились с Леной. Сначала, конечно, она винила во всём меня. Ругалась, кричала, плакала. Но потом поняла, что не время. И снова белые халаты, крашеные коридоры, твои осунувшиеся глаза. Письма, запросы, кабинеты, отказы. И так по кругу день за днём. Машину я продал, но наш блокнот носил всегда с собой и когда становилось совсем невмоготу я придумывал новые буквы. В нашем алфавите появились: «храм», «молитва», «вера», «надежда», «надежда», «надежда» … Надежда угасала.
А потом, вдруг, из неоткуда, появилась буква «чудо». Нашелся волшебник, который сразу выделил всю недостающую сумму. Тебе сделали операцию. Ты идёшь на поправку, и скоро вы с мамой будете дома. Мы обязательно до придумываем наш алфавит. Мы втроём. Я уверен, есть ещё немало букв, которые обязательно надо придумать. Дочь, только чур, последнюю букву запишешь ты, пусть, даже, если она будет похожа на два маленьких холмика. Назови эту букву «память».

[GREEN]

Продолжение в 2014, к весне... если конкурс не прикрою...