[GREEN]

№ 10

Аминат


Холодно, жутко холодно, кутаясь в шерстенной платок матери, я смотрел на нее. Она помогала женщинам мыть посуду, наблюдая за каждым плавным движением и ловя ее нежный взгляд, не понимал тогда, что так сжимало мое сердце. Не смотря на все убожество подвала, в котором мы находились, мне нравилось находиться подле нее, думать, что даже хорошо, что война, это мой шанс быть рядом, да рядом, рядом всегда и везде. Мне было всего лишь двенадцать лет, и это не понятное чувство жило во мне и ни когда в жизни не повторялось.

Шла зима 1994 года, встретив Новый год под звуки разрывающихся бомб и стрельбы, слыша непонятные для меня слова, такие как «оппозиция», «независимость», «ввод войск» приходило понимание только одного - происходит что-то плохое.

Мы жили в большом девятиэтажном доме, квартиру в котором мы получили буквально незадолго до войны. В нашем доме было много семей, которых также как и нас, война застала врасплох. Тогда в целях безопасности и спасений наших жизней все мы переселись в подвал, большой, с затхлым запахом. Вот прошло уже двадцать лет, а я до сих пор ненавижу подвалы.

Облюбовав себе дальний угол подвала, я подолгу сидел там и читал. Чтение меня уносило из реальности. Книги мне помогали путешествовать, забрасывали меня то на остров сокровищ, то во времена доблестного Артура. Это было мое единственное развлечение, так как родители не выпускали нас на улицу. Но, к сожалению, день был очень коротким, дневной свет уходил очень быстро. Словно кто-то его вытягивал веревкой через слуховое окошко, оставляя нас один на один с мраком. Возвращаясь в реальность, мне становилось еще хуже. Меня пугали глаза людей, которые были полны тревоги и безысходности. Улыбающиеся лица родителей говорили: «не беспокойтесь ни чего страшного. Это всего лишь новая игра». Но выдавали глаза. Осознание всего, что творилось у них в сердцах, пришло совсем недавно, когда сам стал отцом.

Вспоминаю часто своего отца, который с остальными мужчинами уходил днем в поисках пропитания то на разрушенный овощной склад, то на разрушенный консервный завод, принося каждый вечер продукты. Воспоминания тех жестоких и тяжелых днях и каждый год моего взросления мне приходит с ясным пониманием мужества и стойкости, проявленными нашими родителями.

Несмотря на все происходящее вокруг, в нашем подвале было всегда весело. Часто вечерами устраивались танцы. И мне хотелось танцевать только с ней, с той, которая владела моим сердцем.

В детстве я рос очень стеснительным ребенком. Будучи сыном хореографа, танцевал неплохо, но на публике всегда стеснялся. И все вдруг изменилось, когда я встретил ее.

Это был жаркий довоенный летний день, когда во двор нашего дома въехал свадебный кортеж. По двору разнились звуки лезгинки, и как обычно, встав за спиной друга, стоял и смотрел как танцуют остальные. На противоположной стороне я увидел ее, смуглую девочку с черными кучерявыми вьющимися волосами, голову ее прикрывал алый платок. Улыбаясь, она стояла в окружении своих подружек. Не помня как это получилось, отодвинув своего друга, я вышел в круг и пригласил ее на танец. Танец, боже, какой это был танец! Не зря говорят, что первый раз всегда оставляет яркие впечатления. Я кружился в ритме чеченской лезгинки, вспоминая все уроки отца и матери, чем привел окружающих в изумление. Были слышны возгласы и свист товарищей, от которых меня все больше раззадоривало. Поймал, и гордый взгляд своего отца. Мне показалось, что прошло мгновение, а она ускользнула от меня обратно к подружкам. Станцевав без особого желания еще раз, я ушел. С того момента мысли были только о ней. Во мне поселился образ, прекрасной гордой горной чеченки. Образ, который меня будет преследовать всю мою жизнь. Вечером отказавшись ужинать я ушел к себе в комнату и долго не мог уснуть. Закрывая глаза, видел ее. Ворочаясь в постели, я услышал шаги, идущие к моей комнате. Я притворился спящим. Вошла мать. Мать, поправляя мое одеяло и целуя меня в лоб, прошептала

- Мой мальчик влюбился.

- Я была тобой сегодня горда.

Поцеловав меня еще раз, она ушли. Оставшись наедине со своими мыслями о ней, я уснул.

Наступило воскресное утро. Лучи солнца проскользнули в мою комнату, словно говоря мне: «Хватит спать! Вставай, пошли гулять». Открыв окно своей спальни, я выглянул в окно. Свежий утренний воздух ударил мне в лицо. Город давно уже проснулся, по трассе шныряли легковые автомобили, по тротуарам спешили, куда-то люди и куда они могли спешить в воскресное утро. Я увидел скучающего во дворе соседского мальчишку Пашку пускающего воздушного змея. Быстро оделся, крикнув матери, что я иду гулять, выбежал во двор.

- Привет Паша, как дела?
- Все хорошо.
- Слушай, а кто это была, та что танцевала со мной.
- А, Амина с 29 квартиры. Они недавно переехали.

Целый день, я повторял ее имя как заклятия, тысячу раз. В этот же день судьба нас и свела вместе. После обеда, когда спала знойная летняя жара, она вышла с подружкой во двор. Я стоял за почтовыми ящиками во дворе, смотрел на нее и не решался подойти. Рисуя на асфальте цветными мелками, она меня не замечала. А я все стоял задумчивый и смотрел. Это создание все больше овладевало мной. Идиллия была нарушена рыжим долговязым мальчишкой с соседнего двора Тимуром, который вначале им мешал, а потом решил отнять у них мелки. Не смотря на то, что он был старше меня на пару лет, я кинулся на защиту. Завязалась потасовка силы, конечно, были не равны и нас разняла выбежавшая соседка с первого этажа. Он ушел, а я остался сидеть на корточках с разбитым носом. Аминат подошла ко мне и, протягивая носовой платок, спросила:

- Тебя как зовут?
- Руслан.
- А я, Аминат. Тебе больно?
- Нет.

Я убежал домой. Ничего не отвечая на расспросы родителей, ушел в свою комнату и лег спать, сжимая всю ночь ее платок мешанный ароматом ее духов и моей крови.

Первого сентября пришлось идти в школу с опухшим носом. Я избегал встречи с Аминат. И так прошло около трех недель. Идя как-то по парку с музыкальной школы, в которую без особого желания, по настоянию матери посещал вот уже третий год, я услышал догоняющие меня шаги.

- Руслан, постой!

Оглянувшись, увидел ее, и оторопев, остановился

- Куда пропал?
- Да, никуда, - отвечал я с большим смущением.
- Ты тоже учишься в музыкальной школе? - спросила она с изумлением.
- Да, по классу фортепьяно, - вздыхая, произнес я
- А я по классу вокала. Будем учиться вместе, - весело проговорила она.

Мы пошли вместе домой, как прекрасен осенний парк, шелест опавших листьев ласкал слух, находясь рядом с ней, время летело со скоростью света. Не успев опомниться, мы оказались возле нашего дома

- Ну, мне пора, - прошептала она, беря из рук свою нотную папку
- Пока,- прошептал я

А дальше все продолжалось словно во сне. С утра мы ходили в школу, а после обеда посещали музыкальную школу. Все больше времени мы проводили вдвоем. Счастливее нас, мне казалось, нет на свете. Я посвящал Аминат свои первые неуверенные стихи, аккомпанируя ей, при проведении совместных занятий в музыкальной школе, она своим ангельским голосом не раз сбивала меня с ритма. Но счастье, как известно, не вечно. На нас обрушилась ВОЙНА.

И сейчас, когда за пределами подвала, пирует смерть, руша все, что мне было так дорого. Близкие сердцу мгновения, когда мы с Аминат сливались в танце бурной и веселой лезгинки, ритмы танца уносили нас куда-то далеко, и мне казалось, что мы с ней одни танцуем в небе, а под нами только горы, луга и бурные, поющие назманаш реки Кавказа.

Так и шли наши дни. На сегодняшний день, переоценивая тот период своей жизни, я прихожу к умозаключению, что это была самая счастливая пора в моей жизни.

Наконец зима стала потихоньку отступать, а весна стала вступать в свои законные права. День становился длиннее. Из слухового окошка, возле которого я любил сидеть и читать, дул приятно свежий весенний ветерок, слегка смешанный с запахом гари. Но после подвального спертого воздуха, мне он все равно казался приятным. Приближалось восьмое марта. И мои мысли все были заняты тем, что бы подарить Аминат. Через то же окошко я видел, как на дворовой клумбе неуверенно пробивались ранние ландыши - ее любимые цветы. Вот я и решил подарить их Аминат. Так как нас на улицу не выпускали, задача становилась сложной. Решил идти на улицу ночью, когда все уснут. На город опускалась ночь, ложась спать вместе со всеми. Я лег спать в верхней одежде, сославшись на то, что мне холодно, отмолчавшись от беспокойных расспросов матери. Пролежав часа два, почувствовал как глаза потихоньку слипаются, хочется спать. Я стал себя щипать. Еще через час, наконец-то, все затихли. Встав потихоньку, прокрался к кухонному столу, взяв со стола фонарик, и на цыпочках прокрался к входной двери, откинув медленно крючок, и оказался на улице. Холодный свежий воздух ударил мне в лицо и закружил голову, схватившись за перила, аккуратно прикрыл за собой дверь. Медленно озираясь по сторонам, я стал подниматься вверх по ступенькам. На улице была яркая лунная ночь, а вдали слышались автоматные выстрелы. Затянув поплотнее пальто, и прочитав молитву, я вышел во двор. Передо мной предстала ужасная картина разрухи и хаоса освещенная ярким лунным светом, творившегося вокруг дома. Дом, в котором мы жили, был наполовину разрушен, вторая половина со следами недавнего пожара. Где-то еще горели дома. Я поднял глаза и посмотрел на окна нашей квартиры, они были без стекла, на одной петле весела, скрепя от ветра, оконная рама. Не знаю, почему-то мне страшно захотелось домой. Поднявшись, по лестнице толкнув ногой открытую входную дверь, я оказался в родном и тем временем чужом месте. При свете фонарика картина казалась еще зловещей. Идя по битому стеклу, треск которого разносился на всю квартиру, отодвигая остатки мебели, зашел в гостиную. Буфета не было, его давно сожгли в буржуйке подвала зимой. На полу лишь остались осколки хрусталя. Я вспомнил, как мама за то, что разбил ее хрустальную вазу наказала меня. «Кого ты теперь поставишь в угол за все это?» - со вздохом подумал я. Дальше, открыв дверь в свою комнату, ошарашенный остановился у входа. Внешней стены не было. Получилось, что-то вроде большого окна на две квартиры. Во всем этом убожестве стояло мое пианино, заботливо накрытое брезентом. Стоя посреди комнаты, с высоты девятого этажа смотрел на Грозный, который был в огне, окутанный дымом, словно пушным одеялом. Сторона Аргуна и Гудермеса была освещена огневым заревом. Обойдя пианино, я стянул брезент, поднял крышку, скрип которой разнесся гулом по квартире и прошелся по клавишам. Что-то знакомое и приятное овладело мной. Я подвинул прикроватную тумбочку к пианино, сел, пройдясь еще раз по клавишам, оглянулся еще раз на мой город. Я заиграл, и «полонез Агинского» понесся по руинам и развалинам моего разбитого родного Грозного, «полонез Агинского» несся по разбитому и разрушенному моему детству. Я играл, и играл, как никогда в жизни. Играл захлебываясь слезами обиды, играл последний раз в жизни, и каждый штрих по клавишам пронзал мое сердце. Закончив, я смотрел на клавиши, шорох за спиной меня испугал, я вскочил за спиной стояло два человека со снайперскими винтовками

- не бойся,- проговорили они

я потянулся к фонарику

- не стоит, не включай, - проговорил один из них

- мы давно здесь стоим и слушаем, сыграй еще что ни будь

повернувшись, я прошелся по клавишам думая, что сыграть в голову пришел только «Даймокх». Я начал играть с каждой секундой азарт игры меня увлекал. Где то не далеко раздалась автоматная очередь и клич «Аллах Акбар». Закончив, я встал и ушел не оглядываясь. Надо было спешить, пока меня не кинулись, искать. Нарвав ландышей, потихоньку я спустился в подвал. Все спали. Аккуратно взяв стакан, зачерпнув воды из кастрюли, поставил стакан с водой в центре большого кухонного стола и опустил в них цветы. Посмотрев последний раз, на них вздохнул от сожаления, что не могу подарить их лично Аминат. Менталитет нашего народа наносит свой определенный оттенок на отношения. Строгость, воспитывающаяся у нас с детства, не позволяет показывать чувства. Она поймет, что цветы для нее. С этой мыслью я уснул. На следующий день, когда я проснулся позже всех. Вышел в общую комнату и поймал взгляд Аминат. Одарив меня улыбкой, проходя мимо она прошептала:

- Как ты это сделал? Спасибо!

Ничего не ответив, я отошел в сторону и смущенно опустил глаза. Так никто, кроме нас двоих и не узнал, кому предназначался этот маленький весь в гари букет. Потом было много шуток по этому поводу. И только спустя десять лет мать призналась, что она знала, кому предназначался этот букет и кем он был сорван. И то, что она видела, как я выходил из подвала, и то, что она пошла следом, и то, что она слышала мой последний «полонез». На вопрос: «Почему не остановила?; - она просто улыбнулась, и больше мы никогда не говорили на эту тему. Моя мать была мудрой женщиной, как впрочем, и все женщины в возрасте. Так и тянулись наши дни «заключения». Стали меньше стрелять, и у нас появилась хрупкая надежда мира. Родители стали нас потихоньку выпускать на улицу. Почему-то, в тот момент я выходил без особого желания. Во мне ярко жили воспоминания той ночи, они не погасли и сейчас. Мне страшно было смотреть на все это убожество творившиеся вокруг. Если я и выходил на улицу, то сидел на углу дома, где был наименьший обзор местности и читал. К тому времени прочитал почти все книги, которые у нас были, дочитывал «Папашу Горио» А.Дюма, которая была актуальна в данной ситуации. Мне становилось все больше жаль своих родителей. Но я никогда не терял надежду, верил, что все уладится, и мы станем жить как раньше. Верил в людей, справедливость, милосердие, доброту только до того, пока моя жизнь не разделилась на две части - до и после.

Я проснулся от того что меня разбудила мать с просьбой последить за маленькими детьми на улице, пока женщины будут стирать. Недовольный я встал, выпил чаю, и вышел на улицу. Был жаркий весенний день. Перед подвалом играла наша подвальная детвора, словно воробьи, облепив песочницу. Присев на табурет, облокотившись на фундамент дома, я впал в полудрему. Проснулся от рева реактивных двигателей. Два самолета, словно коршуны, разрывая крыльями небо, оставляя за собой белый шлейф, пролетели над головами. Быстро затолкав детей в подвал, побежал за матерью, которая с остальными женщинами стирала за домом. Забежав за дом, увидел, как женщины в панике собирают белье и бегут в подвал. Я схватив тазик из рук матери и протолкнул ее вперед к подвалу. Вновь услышав, как возвращаются коршуны, что-то екнуло в сердце. Я оглядел всех, и не увидев Аминат выбежал на улицу. Она бежала навстречу. В мгновение прозвучало два мощных взрыва и меня откинуло в сторону. Стоная, открыл глаза я увидел над собой светлое чистое небо без единого облака, и только черные следы коршунов. Все тело горело. Вставая, шатаясь, я позвал:

- Аминат!

Мне никто не ответил. Сделав еще пару шагов, я упал. Очнулся уже в подвале, я увидел склонившегося надо мной человека в грязно-белом халате перематывающего бинтом руку верней то что от нее осталось, в тот момент я не чувствовал боли все мысли были об Аминат. В другом конце подвала был слышен плач женщин, словно вой раненых волчиц. Я сделал попытку повернуть голову, но чьи-то руки крепко держали мою голову прямо и не давали смотреть по сторонам. Еще одна попытка повернуть голову была неудачной. Посмотрев на человека в халате, я прошептал; Пусти. Не дождавшись ответа, я попробовал встать. Кто прижал меня крепко к столу, и я уже более настойчиво прокричал:

- Пустите меня! - мой крик эхом пронесся по подвалу.

Где-то рядом прозвучал голос старика.

- пустите его, так будет лучше.

Как только я почувствовал, что меня отпустили, я потихоньку встал, еле стоя на ногах, шатаясь, пошел в сторону, где стояли люди. Оттолкнув подбежавшую рыдающую мать, я стоял и смотрел на искалеченное осколками тело Аминат. И только ее нежная улыбка покоилась на ее лице. Мои глаза встретились взглядом, с ее отцом. В его глазах я увидел только пустоту. Сделав еще пару шагов, я в пал в беспамятство.

Прошло уже немало времени. Город восстановили из руин, новые проспекты и парки. Но, почему-то, для меня этот город чужой. Он родной для нового поколения, мы же, поколение войны, навсегда останемся памятью в том старом городе Грозный.

Вернувшись после окончания института домой, вот уже на протяжении двадцати лет, каждый год на восьмое марта еду к дому, где мы раньше жили. К памятному камню Аминат кладу букет ранних ландышей, перевязанный аккуратно алым как кровь платком. У охотников есть одно негласное табу: «никогда не стрелять в лебедей. Но коли убил одного, то и убей второго, так как не жить одному без другого». В день гибели Аминат погиб и я, верней моя душа. От меня осталось только бренное тело, обреченное на вечное одиночество.

[GREEN]

№ 11

До капельки


Я и в армию пошла из–за этого. Из–за отчаянно безобразного лица. Нет, я не уродка. Все по отдельности у меня есть. И даже отдельно выглядит неплохо.

Но вот собранное вместе… Поэтому с детства ненавижу зеркала. Бедные мужчины! Им, чтобы бриться, каждый день нужно на себя в зеркало смотреть.

Хотя, нет. Можно научиться бриться и без зеркала. Но я родилась женщиной.

Как хорошо, что все это очень скоро закончится. По моим расчетам – минут через пятнадцать, не больше.

Неужели мне не дано испытать настоящую любовь? Хотя, какая она – настоящая. Сама я еще со школы легко влюблялась в симпатичных мальчишек и мускулистых парней. Они в меня не влюблялись. Неужели из-за моих физических данных? Я ведь не злюка, не истеричка, не стерва. В этом уже успела разобраться. Насмотрелась на красивых змеюк в роскошных нарядах и куском льда вместо сердца, хладнокровно подбирающих очередную жертву, чтобы впрыснуть яд влюбленности. Не любви. Змеиный яд убивает любовь.

Если бы я знала, как скоро жизнь опровергнет эту мою уверенность.

***
Выкопав свою половину, смотрел, как Галка ловко управляется с саперной лопаткой, копая окоп на двоих. Хотел ей помочь, но эта загорелая до черноты худышка так сверкнула на меня зеленым глазом, что у меня всякое желание ей помочь пропало. А другого желания к этой костлявой угловатой солдатке у меня и раньше не возникало.

Одни неприятности от нее. Даже в малом. Ну, чтобы отлить по-малому, приходилось тащиться по жаре к жидкому кустику метров за двести. Жаль,

Димка, мой напарник, заболел. С ним мы бы уже и выпили, и закусили. Хотя… в такой бане, вряд ли. Тут и без стопочки гимнастерку хоть выкручивай. Интересно, а почему Галка не потеет? Уже ведь полчаса лопатой машет. Или кости не потеют?

В ее взводе корректировщиков огня у всех девок уже по десятку парней было, одна она цацку из себя строит. Было бы из-за чего! Баба-яга в молодые годы, блин.

***
Наша часть уже неделю участвует в боевых стрельбах в районе Капустина Яра. Громадный полигон в раскаленной летом заволжской степи. Первый раз меня послали в паре с Владом. Как долго я этого тайно ждала. Не влюбиться в него было невозможно. Он такой огромный и красивый. С легким веселым характером. Полные, всегда улыбающиеся губы. Сколько раз в мечтах я их целовала! И вот сегодня мне эта возможность представилась. В первый и, к моему несчастью, в последний раз.

Он – корректировщик огня, а я – его помощник по должности. Сегодня нам по рации поменяли точку.

***
Слава богу, закончила окоп. Могла бы и ровнее стенку сделать. Всё за этой нескладухой доделывать надо. Какая сама, такая и жизнь у неё. Тоже, небось, как все, мечтает о принце на белом коне под красными парусами. А ведь не думают такие, как она – за что их любить? Ни кожи, ни рожи, как говорит Димка, мой опытный в любви друган.

А вот наш старшина Шайморданов, по кличке Шамо, как-то у вечернего костра чудные вещи про баб говорил. Про их любовь. Вроде, как не каждой женщине дано любить, но вот в каждую можно влюбиться. Странным нам показалось тогда его утверждение. С нашим юношеским опытом никак не стыковалось. Мы тогда были уверены, что снять бабу, что пробу со взводного котла. Зачерпнул, выхлебал до дна и… ложку помыл. До следующей пробы.

Но Шамо говорил, что все не так, сложнее. Особенно про дано, не дано.

- Не дано что: любить или быть любимой? – внушал он нам. - Любить, да, согласен, дано не всем женщинам. Но зато любить - дано всем мужчинам!
И отпадает сразу вопрос – можно ли быть любимой?
- Вообще не бывает нелюбимых женщин, - продолжал развивать свою мысль старшина. - Подтверждение в гениальном афоризме: какая женщина ни будь, а всё равно … её полюбят. Здесь только не надо путать половое влечение и способы его удовлетворения. Это – далеко за рамками любви, далеко за рамками секса и физического влечения. Для подтверждения подумайте – почему многие проститутки не целуются? Половое влечение и чувства лежат в разных карманах. Многие женщины не понимают – что ищет мужчина в них? Неужели только удовлетворения похоти и чтобы потешить очередным покорением собственное эго?

Нет, ищут не красоту, стройность, ласку и прочую хрень. Это проходит по касательной у мужчин. Ответ прост – за что мы любим одну песню и ненавидим другую? Вот. Мы любим то, что вызывает резонанс души. И если этот резонанс состоялся, мужику похрен, красив ли его выбор в физическом плане. Многие женщины понимают, что макияж – для других женщин, мужикам он не нужен. К слову, особенно противно слизывать жирную помаду.
А что, спросите вы, вызывает резонанс? То, что лучше всего умеют женщины – чувствовать мужчину и вовремя дать сигнал, что ОН выбран. Если такого сигнала нет – нет влюблённости, предтечи любви. Ведь только тех мы женщин выбираем…ну, это вы знаете. Загадочную золотинку женской тайны бог вложил во всех – вопрос только, когда ее найдут? А несчастье женщин в том, что они считают себя амфорой, полной удовольствий, но не знают своих чудесных золотинок, не умеют показать женщину, а не носительницу сосуда с медом, который, как скоро догадываются мужчины, есть у всех. Раскрой сначала в себе свою загадку, нужную другому – и, вот он, резонанс душ.

Да, тогда никто не посмел спорить со старшиной, но в душе все были с ним не согласны. Да я и сейчас сомневаюсь в его правоте, глядя на выпирающие Галкины скулы, особенно, когда она играет желваками. Целовать эти узкие синие губы, вечно в ехидной улыбке? Упаси господь! Уж лучше я расцелую и потискаю столовского котяру Ваську. Тот хоть теплый и мягкий. И когти не распускает.

***
Когда Влад уже заканчивал выравнивать верхний край окопчика, она молнией выскочила из норы. Степная гадюка. Я их десятками видела на нашей бывшей базе в северном Казахстане. Вспомнила медсестру, умершую, несмотря на вколотую ей тройную дозу противоядия. Дивизионный хирург тогда сказал, что поздно удалили яд из раны.

Треугольная морда вцепилась Владу в скулу. Как ни быстро я среагировала, но змея была быстрее. Своей острой, как бритва, «козьей ножкой» полоснула ее у самой раскрытой пасти. Хвост упал и обвился вокруг его ноги, а пасть раскрылась и медленно отвалилась от щеки. Я выбросила из окопа змеиную голову и глянула Владу в глаза.

***
Сначала почувствовал резкую боль в щеке. Потом увидел блеск ножа и как Галка выбрасывает змеиную голову. А ведь предупреждал нас ротный! Копаете окоп – проверьте на змеиные норы! Проглядел я…

Галка внимательно смотрела мне в глаза. Я знал, что она там ищет. Первые признаки смерти. Мою помощницу в части прозвали Золушкой. Из–за нелюбви к этой невзрачной девчонке нашего ротного. Он поручал ей всегда самую грязную и трудную работу.

Вот как сейчас. Послал ее со мной в такую жарюку на корректировку огня. Просидеть неделю в одном окопе с мужиком посреди раскаленной степи! Любому амбалу грустно станет, не то, что хрупкой девушке. А сам ротный, небось, сейчас к Аньке подкатывает. Ну и пусть! Она уже давно на его звёздочки на погонах заглядывалась. Маловато ей сержантского звания!

Приложил руку к щеке и… не почувствовал её. Всё. Вся правая сторона головы задеревенела. Это конец.

– Гадюка? – повернулся к Галке.
– Да. Степная.
– Жаль.
– О чем ты?
– Жаль, что с Анютой поругался. Могли бы пожениться, детишек нарожать. Ну, что же. Не получилось. Передай ей, что просил я у нее прощения перед смертью. Передашь?
– Нет.
– Почему?
– Потому что ты не умрешь. Сам передашь, – я увидел занесенную надо мной ее знаменитую «козью ножку». И выключился.

***
Глаза Влада закатились и голова откинулась на стенку окопа. Ну, и хорошо! Боли не почувствует. Я сделала крестообразный разрез на укусе и впилась в него, высасывая и сплевывая кровь с ядом.

Тут же почувствовала, как деревенеет язык. Да, яд гадюки действует быстро.

Скоро и щеки внутри потеряли чувствительность. Вроде хватит.

Открыла обе наши аптечки. Сначала сделала два укола в бедро Владу. Промедол и антидот амфетамина. Потом – себе. Уже после первого укола почувствовала, как мутится сознание. Слишком быстро впитывается яд во рту.

Боясь, что не успею – прильнула к губам Влада. Живи, мой любимый! И будь счастлив со своей Анной.

***
Я очнулся от гула вертолета. Нащупал пластырь у себя на щеке. Голова Галки лежала у меня на коленях. Глаза закатились. На подбородке кровь.

Моя. Я сразу по легкости в теле понял, что она успела отсосать яд из раны на щеке. Вынул у нее из бедра шприц. Тронул пальцем шею.

Жива! Что же я сижу? Надо же ее быстрее нести к вертолету! Там ей помогут.

Поднял ее легенькое тельце и на негнущихся ногах сделал несколько шагов. Увидел бегущих санитаров с носилками.

Когда они уложили ее в вертолёте, я наклонился над побледневшим лицом подарившей мне жизнь Золушки и нежно поцеловал ее в губы. Заметил, как дрогнули ее ресницы.

Единственно, о чем я думал – как вернуть жизнь этому милому, хрупкому созданию? Да и зачем мне подаренная жизнь без нее?

***
Первое, о чем я подумала, когда очнулась в палате – это был сон, или Влад на самом деле целовал меня?

Когда повернула голову и увидела огромный букет полевых цветов – поняла, что это был не сон.

Это была моя новая жизнь.

[GREEN]

№ 12

Одна девушка научилась летать

Одна девушка научилась летать. Ну не то, чтобы она этому училась, она умела летать с рождения, просто никогда не пробовала. А однажды взяла и полетела. Высоко не поднималась, не хотела отрываться от земли, которую очень любила. Любила, потому что по этой земле ходил он.

Многие думают, что любят. Только одни любят себя в этой любви и такие часто говорят - "Да я так его люблю, я ему и то, и это, а он...сволочь. Да все мужики такие. Им только одного и надо". Другие любят, растворяясь в своей любви и, забывая себя. Могут принять и унижение, и пренебрежение, и более жестокие вещи, жертвуя собой. Но итог такой любви неизбежен. Жертвенности никто не оценит. Они обречены на холодную постель, слезы в подушку с немного другими словами - "Я ему всю себя! А он...гад! Да все гады!".

А эта девушка любила не себя в любви и, не растворяясь в ней без остатка, а через свою любовь любила весь мир. Любила солнце и серый дождь, вредную соседку и длинную очередь, отъехавший троллейбус и цветы у подъезда. В общем, весь мир, который отражался в Его глазах. А если есть любовь, то она заполняет собой без остатка все сердце, не оставляя места для гнева и злости, зависти и жадности. И, наоборот, любовь притягивает доброту, честность, искренность. Девушка с такой любовью появилась среди людей, как чудо, как давно забытый атавизм, как зеленый росточек, пробившийся сквозь дорожный асфальт. Она с рождения могла любить, подсознательно знала ,что непременно встретит его, хотя никогда об этом не думала. Где-то в глубине души знала это и ждала. Любовь уже жила в ее сердце с рождения и не дала ему заселиться другими чувствами. Не переняла ворчливость от матери, зависть от подружек, не "заразилась" жадностью от соседки. Любовь не впустила. А потом, лет в 19 встретила его.

Многим необходимо описание ее избранника. Дескать, это очень важно, какой он, тот самый, кого можно полюбить настоящей любовью. Нет, это и не важно вовсе. Ну вот его описание: среднего роста, шатен, нос с горбинкой, серо-голубые глаза, меняющие оттенок, в зависимости от цвета неба и свитера; крепенького телосложения, но уже с намечающимся животиком. Потому что любит и пивка попить, и с друзьями встретиться, и даже без нее… И когда нервничает может покурить. Не убирает за собой посуду со стола и может некстати перебить. То есть со всеми этими мужскими, якобы недостатками, которые выводят женщин из себя. Но в том-то и дело, что он был наделен ими! И, кстати, отнюдь не миллионер. Так как же она его так беззаветно любила? Вот так и любила, его и все, имеющиеся у него недостатки. Не терпела, а именно любила. Почему, если мы любим кого-то, мы наделяем своего избранника теми качествами, которые НАМ нравятся? Которые МЫ хотели бы видеть в нем и сами же ругаем его за то, что этих качеств в этом человеке нет?? Этот человек уже был создан ДО нас, воспитан НЕ нами и нужно принять его таким какой он есть. И не ждать того, чего бы нам хотелось. А вот девушке и не хотелось ничего от него требовать. Вот он есть и хорошо. И даже если сейчас не рядом, просто хорошо оттого , что он есть на свете. Вот мечта любого человека. Чтобы тебя так беззаветно любили. Ничего не требуя взамен и прощая все. Но практически никто любить так не может, потому что люди попросту разучились этому. Естественным отбором любовь стала вытесняться гордыней, корыстностью, стремлением получать и властвовать. Да много таких качеств, с которыми оказалось легче выжить и дать потомство. Способность любить стала рецессивным признаком. примерно, как в биологии - а малое плюс а малое. И вот в девушке оказался этот почти утерянный набор генов со способностью к абсолютной любви. И такая девушка родилась, и выросла, и встретила своего суженного.

Никто бы не узнал о ней, если бы однажды она не полетела. Получилось это случайно. Она смотрела на своего любимого, переполнялась любовью и подумала, что она так счастлива и легка, что может взлететь. Потому что, когда любишь, все легко, все возможно. Оттолкнулась и полетела. Любимый разинул рот от удивления и даже глаза потер, соседские дети закричали, а прохожие подумали, что это трюк. Но вскоре новость о летающей девушке быстро разнеслась по округе, затем по всему городу, а вскоре и за пределами страны. Даже начали люди съезжаться к ее дому посмотреть на это чудо. Мама уговаривала - выступай за деньги, организуй шоу, поезжай с гастролями. А девушка удивленно улыбалась - что здесь такого? В телевизор не лезла. Но тем, кто просил, показывала - всегда пролетала немного. Высоко не взлетала - не за чем. Ведь любимый здесь, на земле. Однако общественность не могла поговорить и забыть. Летающая девушка не давала покоя, бередила душу. Как это так? Любит и летает? И все? Не «наваривает» на этом, не крутая, не участвует в супер-шоу, вообще не лезет в шоу-бизнес? Она беспокоила, она оказалась не такая, как они, не такая, как все. Она могла бы «зазвездить», купить особняк на островах, похабно ругаться с журналистами и ей бы это простили. Но отсутствие пороков не смогли. Постепенно из кумира она превратилась в изгоя. Нет, ведьмой ее не объявили и на костре не сожгли. Но медики ее признали больной, даже название какое-то придумали для новой болезни. Объявили, что причиной, по всей видимости, является не стандартный состав крови, который легче воздуха, а из-за того, что девушка категорически отказывается от обследования, лечение невозможно. Церковь ее признала населенной бесами и настаивала пожить в каком-нибудь монастыре до полного избавления. А люди просто невзлюбили, а со временем она стала вызывать у них агрессию. Она не давала спокойно существовать. Ведь так хорошо было жить, оправдывая свои поступки постулатами - кто раньше встал, того и тапки; наглость - второе счастье; спасибо на хлеб не намажешь; благими намерениями... и тому подобным. А здесь такое живое доказательство, что можно жить по-другому. Что можно изначально НЕ грешить, чтобы потом не бежать и не каяться. Что-то с ней нужно было делать. Ее саму не пробьешь. Ей хамишь, а она улыбается, предлагаешь большие деньги - отказывается, ей пишешь гадости, а она стены моет в подъезде! Но способ нашелся. Как всегда, все гениальное - просто. И рядом, на поверхности. Ее не изменить, но можно задеть, повлияв на Него. На того, кто помог понять смысл жизни, помог обрести способность летать. И все, кто не мог спокойно спать ночами, переключились на парня этой девушки. Бесконечные интервью, задушевные разговоры, рекомендации и даже пара угроз от неизвестных лиц. Парень не выдержал. Он не был наделен способностью любить, когда любишь весь мир, со всеми его недостатками. Он в этом мире любил девушку, родителей, свою машину и вечер пятницы. На грубость отвечал грубостью, надоедливых просто посылал, завидовал олигархам и постепенно терял терпение. Он пытался повлиять на свою девушку, «подрезал ей крылья», просил – «Не летай, пожалуйста! Я люблю тебя и хочу быть с тобой, но твоя ТАКАЯ любовь не нужна, она мешает!". И девушка не летала, держалась за его руку, когда шла рядом. Но в душе не изменилась, как не может солнце однажды стать холодным и золото не может стать железом. Общественность притихла, но со временем стало понятно, что их обманули, что чудо осталось и по-прежнему кто-то любит и не страдает от любви. Пошла новая волна негодования, напора на парня. И он сдался. Сначала он сдался в душе. Он понял, что готов оставить девушку, только бы его самого оставили в покое. Только бы как прежде жить по принятым правилам, работать пять дней в неделю и два отдыхать. Но и понял он, что тем самым он откажется от ее безусловной любви, которой уже никто никогда его не полюбит. И стал он плохо спать по ночам, стал нервным, много курить и похудел. И, как всегда это происходит с людьми, внутренний конфликт отразился во внешнем. Любая дисгармония в душе рано или поздно проявится нарушением телесного здоровья. Те, кто часто говорят - "Это такой геморрой для меня!", со временем слышат свой диагноз от врача – геморрой; кто жалуется - "Глаза б мои это не видели!", зарабатывает проблемы со зрением, а наш парень буквально разрывался между девушкой и общественным мнением и однажды действительно "разорвался". В тот вечер он пытался расслабиться в баре с друзьями. Они уже изрядно выпили, говорили в сотый раз об одном и том же, когда кто-то с соседней, тоже достаточно подвыпившей компании громко сказал – «А! Вон тот, который свою ведьму усмирить не может!". Могло бы и обойтись. Парень мог бы просто не обратить внимания на пьяную чушь, или даже что-то ответить и просто вступить в пьяную перебранку, но он буквально "взорвался". Ну потому что "накипело" уже, потому что услышал именно то, что терзало долгое время и услышал в самой грубой форме. Потому сразу полез в драку, хотя последний раз дрался в школе и обычно избегал их. Да видно было, не избежать. И драки-то особой не было, он ударил разок, его парочку, и тут же растащили. Мог бы отделаться ушибами, но предыдущие мысли - образы запустили уже цепь непоправимых событий. И разорвало. Врач так и сказал - "Разорвался сосуд." Неудачный удар, случайная смерть. (А так ли уж случайная?) Да что бы там ни было причиной, случилось непоправимое - смерть.

Хоронили парня всем городом. В самом расцвете ушел, жить бы и жить. Общественность замерла, люди старались не смотреть друг другу в глаза. Мать еле держалась, а девушка... Девушка вышла на улицу и пошла. Потом полетела. Обычно она не взлетала высоко, она знала, что на земле есть Он. Он притягивал и не давал оторваться надолго. Даже если бы он предал ее и ушел, она бы осталась. Чтобы знать, что он есть, чтобы ходить с ним по одной земле и быть счастливой от этого. Но теперь ей не за чем было оставаться и она не остановилась. Она полетела высоко - высоко, где тело не могло и не должно было существовать. Осталась одна душа, в которой по-прежнему жила Любовь. Любовь не выжила на земле, но и не изменилась. Не было ни обиды, ни злости. В своем первозданном виде, какой и была создана, душа полетела к своему Создателю, чтобы когда-нибудь вновь вернуться на землю еще раз. Может цветком или бабочкой.

[GREEN]

№ 13

И такое бывает


Поезд сделал короткую остановку в пять минут, и в ва­гонах тут же засуетился народ. Кто-то выходил на станцию, а кто, наоборот, тихонько пыхтя, протискивался в поезд. Семен лежал на нижнем ярусе и читал книгу, когда с ним вежливо поздоровались. Это был мужчина лет сорока – со­рока пяти, приятной внешности, ухоженный, с добрыми глазами. Даже легкая седина на висках не старила его, а, наоборот, украшала, предавая зрелости. Почему-то Се­мену сразу же подумалось, что тот непременно работает врачом, каким именно, конечно, сразу не скажешь, но что врачом – наверняка.

– Игнат, – представился сосед и слегка улыбнулся.
– Семен, – представился парень, и они обменялись ру­копожатием.

Мужчина разложился поудобнее на соседнем нижнем ярусе. Огромную черную сумку он убрал под сиденье, а маленькую серенькую положил рядом перед собой.

– Тоже до Москвы? – поинтересовался он.
– Ага, – кивнул Семен, посмотрел немного на соседа и прикрыл книгу. – Так-то я нижегородский, домой еду… С Казанского сяду, восемь часов – и дома, – Семен слегка улыбнулся. – Сам откуда?
– Москвич.
– Интересный народ.

Мужчина приятно улыбнулся.

– Как и везде… Служивый, что ли?
– Ну, – паренек провел ладонью по короткой стрижке. – Все. Дембель.
– Поздравляю!
– Четвертые сутки в этом вагоне трясусь, туту-туту, ско­рее бы, – последнюю фразу Семен произнес полушепотом.
– Два года терпел, а тут уж и подавно выдержишь, – Игнат потер подбородок. – Не желаешь пригубить, так сказать, немного?
– Не откажусь.
– Тут у меня где-то коньячок завалялся. Вот и обмоем твой дембель, – мужчина открыл серую сумку.
– Да я уж здесь в первый день наобмывался. Хех. Ребя­та сверху до Новосибирска ехали, – Семен кивнул голо­вой на верхний ярус. – Выпили, стали песни орать. Про­водница пришла ругаться давай. С характером, зараза.
– Ну, ругаться не надо. Спокойнее нужно быть.
– И я об этом же, ругань ни к чему.

Игнат достал бутылку коньяка, немного пошвыряв­шись в сумке, достал пакет с нарезанной колбасой.

– Шоколада… – положил он колбасу на столик рядом с бутылкой, – шоколада, говорю, нет, будем так. Мне, кстати, и колбасой нравится закусывать.
– Да бог с ним, – Семен махнул рукой. – Мне это слад­кое уже вот здесь, – провел ладонью у горла, – на одну сгущенку глаза век смотреть не будут.
– Понимаю, – Игнат улыбнулся, взял бутылку, разлил. – Ну, давай, солдат, за дембель!
– Давай, – чокнулись, выпили, закусили. Поставив стакан ближе к бутылке, Семен бросил взгляд в окно, где маячили телеграфные столбы, бескрайние поля, лесочки на заднем плане, ярко светило солнце, природа радова­ла глаз зеленью, и на душе сразу как-то делалось по-весеннему тепло и приятно. – Эх, до чего же хорошо.
– Ну да, коньяк ничего пошел, приятно.
– Да я не об этом. Вокруг хорошо. Солнце, небо, зе­лень… красота-а! – Семен немного призадумался. – Все-таки правильно говорят – уходить в армию лучше по осе­ни, а приходить весной. Да разве сердце выдержит… Это когда тебе еще год служить, не задумываешься больно-то, а когда семьдесят дней до дома, да ты в наряде, а тут такая красота… измучаешься весь. В феврале-то с ума сходишь, не то чтобы уж про август говорить. И ведь что самое интересное, Игнат, тоска, она и начинает мучить по-особенному, когда тебе остаются какие-то считанные деньки. Первые полгода гоняют как сидорову козу, тут не до тоски. Потом привыкаешь, втягиваешься потихоньку, приходят молодые, расслабляешься, и вроде служить-то еще целый год, а не задумываешься особо. А вот когда деньки-то приближаются и можно месяцы по пальцам на одной ладони пересчитать, тут уж да, тут уж тоска и на­чинает просыпаться. Все уже надоело, ничего не охота, а служить еще три месяца. Караул. Если поначалу недели не замечаешь, пролетают в нарядах, только глазом успе­вай моргнуть, то под дембель денечки тянутся как резин­ка из-под трусов. Тоска по дому гложет и гложет.

Игнат взял бутылку и снова разлил. Семен тяжело, печально вздохнул. То ли коньяк так быстро на него по­действовал, то ли и правда душу что-то тревожило, что хотелось говорить. И говорить про армию. Это понятно. О чем же еще мог сейчас беседовать этот двадцатилет­ний парнишка, когда только недавно сменил сапоги на кроссовки.

– И вот стою я, значит, в умывальнике перед отбоем, бреюсь, а завтра вечером поезд. Домой. Гляжу в зеркало на себя, и так сердце сжало, так горько и печально сдела­лось, что готов был прослезиться. Ведь все это я больше никогда не увижу. Больше никто не разбудит меня кри­ком «подъем», не будет больше ни прапоров, ни ротного, ничего этого больше не будет. И как бы я всю службу ни проклинал и как бы ни рвался домой, а вот в ту самую минуту так горько мне сделалось. Не поверишь. Печаль­но стало, что уезжаю. Уже другая тоска трепанула душу. Что ни говори, а все же два года я в этой казарме про­жил, в столовую ходил, на посты… да и ребят больше наверняка не увижу. Прощались, радовались, дембель, а на душе тоскливо. Вроде бы и радостно, а в то же вре­мя и грустно. И каждый из нас понимал: разъедемся, и поглотимся в суетливый омут жизни. И не будет ничего всего этого, не будет лиц, к которым привык за два года, не будет ничего.

Игнат посмотрел на паренька, на худое лицо его, на крепкие жилистые руки и, вздохнув, промолчал. Вспом­нил себя, когда пятнадцать лет назад так же возвращался со службы домой. И тоже в душе творилось что-то непо­нятное, что-то такое, чего словами не передать.

– Что-то ты о грустном заговорил, брат, – Игнат про­тянул пареньку стакан с коньяком.
– И не говори, – Семен принял выпивку. – Давай за родителей.
– Давай, – чокнулись, выпили, закусили. – Чем соби­раешься на гражданке заниматься?
– Пока не знаю, – пожал плечами, – отдохнуть надо.
– Смотри не загуляйся.
– То есть?
– Поступать не думаешь в институт?
– Да нет, говорю же, отдохнуть надо. А через годик можно и поступить. Учиться, конечно, надо.
– Надо. Ты деревенский?
– Ну.
– И я тоже из деревни…
– А говорил, москвич.

Игнат улыбнулся.

– Да у нас пол-Москвы кто из Брянска, а кто из Махач­калы. И все москвичи. Лишь бы прописка была.

Семен кивнул головой.

– Отслужил, домой вернулся в девяносто втором, за­гулял немного. Да как немного, хорошо загулял. В дерев­не работы нет, в городе беспредел один. Молодежь вся в группировки подалась да в город рванула. Сейчас все на кладбище обитают. Больше двадцати пяти и не пожили. А я три года пил по-страшному, дурью маялся. Все, ду­мал, сопьюсь. Ничего порой в голову не лезло, даже жить не хотелось. Потом Людмилу встретил. Видно, есть все-таки Бог, не дал сгинуть. Люда, она, конечно, молодец, сильная, она…
– Жена?
– Жена. Двоих сыновей растим. Никитка да Сережка. Младший в следующим году в школу пойдет, – Игнат призадумался немного, взял бутылку, открыл, стал раз­ливать.

Проводница, что шла мимо, остановилась. Крепкая черноволосая женщина с густыми бровями, как у Бреж­нева, недобро посмотрела на Семена.

– Смотрите, тихо тут, не горланьте больше, а то бы­стро ссадим, – сказала и тут же удалилась.
– Ух ты, гляди, какая, – паренек скривил улыбку. – Что же, теперь и выпить нельзя?
– Да брось ты, не обращай внимания. Невеста-то есть?
– Есть, – Семен улыбнулся. – Оксаной звать. Дождалась.
– Значит, любит. Поженитесь. Все у вас хорошо будет.
– Дай бог.
– Все же мужик, когда женат, не так дурью мается, как холостой. Что ни говори, а без женщин пропали бы. Хрупкие они, безобидные, а столько силы в них, что у нас этой самой силы нет. Все выдержат, все могут, иной раз у нас руки опустятся, а у них – нет. Сила, она ведь не здесь, – Игнат похлопал Семена по плечу, – а тут, – положил ладонь на грудь. – А мы их обижаем, – Игнат тихонько вздохнул. Взял стакан, выпил. – Переписывались?
– А то, – Семен тоже выпил. – Только этим и жил. Тяжело, конечно, вдвойне, когда девушка на гражданке ждет. Душа вся изноется. Но она у меня хорошая. Пацаны все удивлялись, зачем, мол, пишу, сотовый же есть, и так каждый день разговариваем. А я им: не понимаете вы, го­ворю, ничего не понимаете. Письмо-то получу, так я его раз двадцать прочитаю, каждое словечко, каждую строчку наизусть помню, и от листка самого ее ладонями пахнет. Сложишь, уберешь в карман, и будто рядом она с тобой, все же какая-никакая, а ее частичка присутствует.
– Это ты верно говоришь, – Игнат тихонько кивнул и еще раз повнимательнее посмотрел на соседа. Краси­вый юноша, не избалованный жизнью и не сломанный армией. Слушаешь его, и как-то даже тепло, что ли, на душе становится, хорошо. И тут же охота пожелать ему настоящего человеческого счастья. Чтобы не испортила, не измучила гражданская жизнь, как бывает часто.

Семен отвернулся к окну и задумчиво уставился вдаль. Перед глазами стояла Оксана. Ее милое, нежное, как утрен­няя роса, и веселое, как лучик солнца, личико. Слегка кур­носая, рыжеволосая, с крошечными веснушками у носика. И глаза – добрые-добрые. Смотришь в них и чувствуешь всю нежность ее, всю доброту. И сама она добрая-добрая, в жизни, наверное, таких людей не бывает. Всех жалела, всех любила своим добрым сердцем. Выйдешь, бывало, с ней ве­чером на прогулку, а она голову склонит и тихо так, полу­шепотом: «А у бабы Тамары корова отелилась. Только вот теленочек двух дней не пожил. Умер. Слабеньким родился. Жалко». Подумаешь про себя: ну что же, бывает. Люди гиб­нут, а живность и подавно. А послушаешь, как она скажет, заглянешь в ее глаза, и так жалко самому становится этого теленка, будто сам его под сердцем выносил. Никому ни в чем не отказывала. Всем во всем помогала, только по­проси. Да и просить иной раз не надо, сама помощь пред­ложит. Доверчивая очень, потому и обижали, бывало, ее же ровесницы. Завидовали красоте ее неземной. Редко в жизни так бывает, чтобы красота и доброта в одном че­ловеке ужились. За то и полюбил ее Семен, всем сердцем полюбил. Сильно. Горячо. Все два года о ней только и думал. Даже сейчас, уже в поезде, а сердце не перестает ныть и образ ее перед глазами.

– Чего загрустил опять? – потревожил воспоминания Игнат. – Пойдем, покурим.

Отведя взгляд от окна, Семен тихо вздохнул и, при­хватив со столика пачку сигарет, отправился курить.



Проведя на Казанском вокзале несколько мучитель­ных часов ожидания, Семен наконец-то сел в поезд. Еще несколько часов трясясь в вагоне, думал о доме и о любимой. Наконец вот они, родимые места, знакомый вокзал. Сойдя с поезда, паренек глубоко вдохнул. Боже, наконец-то приехал. Еще каких-то сорок километров – и дома. Обнимет мать с отцом, увидит и расцелует свою любимую. Так хорошо, так горячо стало на сердце, и в то же время терпение не давало покоя. Медлить нельзя.

В ближайшем цветочном киоске Семен купил для не­весты цветы и подошел к таксисту.

– До Глухова довезешь? – поинтересовался он.
– Пятьсот рублей.
– А чего так дорого?
– Дешевле никто не повезет, – только и ответил таксист.

Семен махнул рукой, отдал деньги и сел в машину. Таксист оказался человеком не молчаливым. Всю доро­гу, не переставая, рассказывал о рыбалке и жаловался на плохие дороги. Но солдатику уже было не до разговоров, и он молча отвернулся к окну. Где-то на полпути их рез­ко обогнала иномарка, несясь с огромной скоростью.

– Ты гляди, что вытворяет! – воскликнул шофер. – На тот свет скорее хочет. Все там будем, успеешь!
– Возможно, торопится.
– Ха, торопится. Вот из-за таких и бывают аварии на дорогах, – таксист приспустил окно и, не спросив разре­шения у паренька, закурил. – Случай был, давно, правда, знакомый у меня один, хороший знакомый, к жене в род­дом ехал. Дочь родилась. Тоже вот так вот несся сломя голову, ну и что думаешь – разбился, не доехал. И жену вдовой, и ребенка сиротой оставил. Вот и думай после этого, дорога таких не любит.

Семен посмотрел на спидометр, который показывал семьдесят километров, и снова отвернулся к окну, где мелькали березы и время от времени придорожные па­мятники, напоминающие о трагедии. Сколько же их мно­го. Стоят себе молча, никого не трогают, но как бы своим присутствием напоминают водителям: сбрось скорость, не торопись.

И наконец родное село, вот он, родимый дом. Паре­нек, поблагодарив таксиста, вышел из машины. Рядом с домом стояла соседка и посматривала куда-то вдаль. Се­мен подошел к ней тихонько и обнял за плечи.

– Равняйсь! Смирно! – улыбнулся дембель. Настрое­ние снова поднялось. Хотелось радоваться и плясать. Со­седка обернулась и уставилась на паренька тревожными растерянными глазами. – Баб Маш, ну вы чего, не при­знали, что ли?

Женщина, молча, с какой-то непонятной тревогой смотрела Семену в глаза.

– Баб Маш, ну чего вы, словно призрака увидели. Хех. Вот тебе и раз. Вот так и рады. Разве так из армии встре­чают? – паренек улыбнулся.
– Семен, – еле слышно произнесла старушка.
– Ну, наконец-то узнали, – парень кивнул на дом, – мои-то дома, не знаете?

Старушка медленно посмотрела на дом, затем снова на молодого соседа и отвела взгляд в сторону. Впереди на дороге показалась грузовая машина и люди в черных платках.

– Умер, что ли, баб Маш, кто? – серьезное лицо па­ренька уставилось вдаль. Соседка промолчала. – Баб Маш! Кого хоронят-то?

Старушка повернула морщинистое лицо, и в ее глазах блеснули слезы.

– Баб Маш, хоронят-то, говорю, кого?

Но старушка по-прежнему не проронила ни слова, только с невыносимой грустью и скорбью смотрела на паренька. Семен заволновался и стал пристальней всма­триваться в толпу. Уж не из знакомых ли кто? Впереди рядом с машиной с неживыми лицами шли родители Ок­саны. Но ее рядом с ними не было. Семен с невыноси­мой тревогой пробежал взглядом по толпе. Под сердцем больно кольнуло. Оксаны нигде не было.

– Боже, да неужто она в гробу? – еле слышно, с болью в голосе произнес паренек и, еще раз посмотрев на старушку, по ее глазам догадался, что это так. Хоронили Оксану. Муж­чины, дети, женщины в траурных платках медленно шли за машиной, из которой тихонько ложились на асфальт ело­вые ветви. Провожали всем селом. Плакали многие. Кто-то медленно шел за машиной, кто просто покидал свои дома и выходил к дороге, и все со слезами и с болью провожали в последний путь девушку, доброту и нежность которой по­знал каждый.

Машина с гробом медленно проехала мимо них. Из толпы показались родители Семена. Заприметив сына, тут же двинулись к нему.

– Семочка, миленький, сыночек, горе-то какое, горе, – мать со слезами обнимала сына, целовала, плакала. – Ты только держись, родненький, только держись. – Женщи­на не переставала плакать. – Господи, господи.

Отец стоял рядом, успокаивал жену и с болью смотрел на сына. Семен обнял родителей и заплакал. Большие сле­зы покатились по щекам. Рука дрогнула, красивый букет упал на холодную землю. Семен поднял его, отряхнул, и вытирая слезы, отправился за машиной. Внутри творилось черт-те что. Душа вся выворачивалась и ревела от боли. Да как же так? Да за что же! Семен одурманенный болью и го­рем медленно шел за толпой гневя и проклиная все на свете. Ниужто он больше никогда не увидит ее нежных и добрых глаз? Как же так? Неужто никогда не услышит ее ласкового голосочка? Неужто никогда?! Никогда. Какое это страшное слово. Паренек остановился, присел на асфальт и заплакал.

Позже от родителей Семен узнает, что какой-то пьяный лихач на машине среди бела дня, несясь как сумасшед­ший, сбил Оксану на тротуаре, когда та шла к почтовому ящику, чтобы отправить письмо любимому солдатику. Семен долго перечитывал ее последние в жизни строчки и тихонько плакал. В конце письма стояло: «Ну вот, лю­бимый, наконец-то мы снова будем вместе».

[GREEN]

№ 14

Горящие камни. Начало.


- Хотите знать, как все начиналось?

Я поправил воротничок рубашки и, облокотившись локтем о стол, попытался сконцентрировать свой взгляд на собеседнике. Изрядное количество выпитого спиртного затуманило разум, но голова еще работала. «Эх, завтра будет плохо», - подумал я.

Поезд шел своим ходом. На улице стемнело так, что в окно вагона-ресторана нельзя было разглядеть мелькающие деревья или бескрайние поля, как это описывается в приключенческих вестернах.

Собеседник заказал себе еще кофе и приготовился слушать мой рассказ.

- Просыпаюсь я утром, а с вечера немного перебрал. Голова болит. Я к холодильнику. Открывая бутылку пива, вспоминаю вчерашний день. Что же я так напился-то? И тут вспомнил, меня вчера уволили. Ну, не совсем уволили, на две недели отстранили от работы. Я работаю на станции техобслуживания. Ну, знаешь, такие по всей Москве. Мойка, мелкий ремонт, заправка и ваш автомобиль готов к путешествиям. Допиваю, значит, пиво и тут слышу стук в дверь. Я открывать, а там никого и только письмо у дверей лежит. Взял его... А на конверте, значит, ничего не написано. Что? Кому? Не известно. Открыл, а там только пять слов. «Хочешь узнать, кто твой отец?» И все. И билет на поезд.

Я сначала схватил этот билет и думаю, надо ехать, а потом думаю, куда? Зачем? Денег в кармане нет, зарплаты не предвидится. Я к своему приятелю. Мол, так и так. Одолжи, приеду, отработаю.

Спросишь, зачем? Зачем мне все это нужно? Вот ты бы поехал? Наверное, нет, - предположил я. - А я без отца вырос.

Я сделал небольшую паузу и осушил очередную рюмку водки.

- Повтори, - попросил я бармена, пальцем показывая на свою пустую рюмку.

Мой собеседник - мужчина преклонного возраста, недоуменно на меня смотрел. Он молча пил кофе и время от времени кивал головой, словно понимал о чем я говорю, хотя по большому счету ему было все равно.

- Так о чем это я? - я решил вернуться к прежней теме. - Ты знаешь, что такое отец для пацана, у которого его не было? - продолжил я после некоторой паузы. - Думаю, не знаешь. А я вот знаю. У меня ни отца, ни матери, воспитывался бабушкой. Она умерла в прошлом году. Долго продержалась, старенькая уже была. Все думаю, за меня переживала: как я один останусь, но про отца ни слова. А тут такое.

Еще недавно я мечтал о приключениях, о путешествиях, в тайне надеялся, что что-то произойдет, что изменит мою жизнь, и я вдруг стану значимым и кому-то нужным. Я упустил свой шанс в армии. Мне повезло, я попал в специальный батальон, который мы в шутку называли «люди в черном», из нас готовили снайперов, разведчиков. Мне сулила жизнь полная приключений… Я даже пару раз в операциях серьезных участвовал. Но когда пришло время определяться, отказался. Бабушка как раз заболела. А кроме меня у нее никого не было. Стало ее жалко. Вернулся в Москву. А тут рутина и бутылка. И больше ничего. Мне не хватало адреналина, да и вообще жизнь потеряла всякий смысл. В определенный момент стало страшно - прожить жизнь и умереть не поняв, для чего ты жил. Но ведь многие так живут, если не все. И я тоже стал потихоньку с этим мириться. Тупо отрабатывал свои дни у друга на заправке, считая за праздник посиделки с друзьями и пивом. Мне на тот момент только исполнилось 25. И я не предполагал, что все только начинается. Судьба неожиданно вырвала меня из этого плена. Безызвестность пугала. Но я знал, что меня ждут восхитительные приключения.

Они начались сразу по приезду. Ты даже не представляешь, как все круто закрутилось.

Я закрыл глаза и на минуту погрузился в воспоминания. Мой первый день в доме Тасумаевых.

***

Шикарный особняк на окраине города. Охрана на входе, у ворот, мажордом, прислуга, учтивые поклоны и улыбки.

Они собрались в гостиной, чтобы поприветствовать меня. Их было трое. Двое мужчин и одна женщина. В воздухе пахло какой-то враждебностью. Я не знал, чего от этих людей ожидать и непроизвольно напрягся, приготовившись к самому неожиданному повороту событий. Если бы сейчас начали стрелять, я бы, наверное, не удивился.

Меня сверлили взглядами. Я же боялся даже посмотреть на присутствующих и озирался по сторонам, делая вид, что меня очень занимает обстановка.

После непродолжительного знакомства мырешили, что дождемся мою вторую сестру.

Ольга и Лия были моими сводными сестрами. Мой отец женился на женщине с двумя детьми и вырастил их как своих, даже дав им свою фамилию - Тасумаев. Правда, отчества у них остались от родного отца – Сергеевны. Я же по отцу был Александровичем и носил фамилию матери – Озерский Сергей Александрович. Я уже знал, что моего отца нет в живых. Он умер месяц назад. Он распорядился, чтобы меня разыскали после его смерти. Не хотел со мной встречаться.

- Она должна быть с минуты на минуту, - заметила Ольга.
- Это ваш дом? – спросил я, пытаясь занять чем-то время.
- Не только наш, теперь и твой.

Я невольно сглотнул подкативший возглас удивления, и еще раз окинул взглядом комнату. Внутренне убранство в классическом стиле подчеркивало помпезность и вычурность внешнего фасада здания. Однако в голове моей крутились вопросы не о стилевом решении интерьера, а о том, кем был мой отец, если мог позволить себе так жить. Вспомнил, как недавно представлял его в образе норвежского рыбака, и мне самому стало смешно. Мои размышления прервал звук открывающейся двери.

- Здравствуйте, - услышал я решительный женский голос и обернулся, чтобы видеть дверь и входящих.

В комнату прошли еще двое - мужчина и женщина. Мое внимание привлекла женщина. Я догадался, что это и есть Лия, и невольно стал ее разглядывать. Строгая одежда в серых тонах в сочетании с решительным голосом и не менее решительной походкой предавали ей вид деловой суровой бизнес-вумен. Однако цветочный, едва уловимый аромат и легкий зардевшийся румянец на щеках, подсказывали, что за всем этим скрывается чувственная душа. Разглядеть этот румянец было нелегко за смуглой бронзовой кожей, но я смог его заметить, когда она входила. Теперь же, когда она приблизилась, не было и следа его, и ни один мускул на ее лице, не выдавал никаких эмоций. Она по-деловому протянула мне руку, и я встал в изумлении, чтобы поздороваться.

- Здравствуйте, - ответил я на ее крепкое рукопожатие.

Аналогичным образом она поздоровалась со всеми. И лишь Ольгу чмокнула в щечку.

- Рада вас всех видеть, - заявила она после. - Спасибо, что дождались меня. Ну, что попрошу всех в кабинет. - Говоря, она жестом руки пригласила всех пройти в соседнюю комнату.

Мы переместились в рабочий кабинет.

- Как добрались? - обратилась она ко мне первому.
- Спасибо, хорошо.
- Давайте я представлю всех, - предложила она. - Николай Александрович, это наш семейный адвокат и советник, друг отца. Виктор Павлович Земцов, наш компаньон, почти член семьи.
- Ну, а для вас всех представляю Сергея Александровича Озерского, сына и наследника Александра Тасумаева, прошу любить и жаловать.

После этих слов она изобразила подобие улыбки и пригласила всех присесть. Сама же сохраняла вертикальное положение и, как мне показалось, думала: сесть ли в хозяйское кресло за рабочим столом или же рядом со всеми за длинным столом, вероятно служащим для переговоров. И все-таки села рядом с нами. Я оказался сидящим рядом с сестрами, одна из них - Лия сидела как бы во главе стола, а Ольга напротив.

Несмотря на то, что Лия не заняла хозяйское кресло, вид у нее все равно оставался хозяйский. Правда, взволнованный, что-то ее очень сильно тревожило.

- Сергей, вы, наверное, догадываетесь, для чего мы здесь собрались? – заговорила она.
- Ну, уж явно не кофейку попить, - я сам удивился своей дерзости, просто весь этот церемониал начинал надоедать, хотелось поскорее покончить с формальностями.
- Исполняя последнюю волю вашего отца, мы хотим зачитать завещание, - начал Поплавский. - Ваши сестры уже знают о его содержании. Так как я поверенный семьи, я вынужден был их предупредить, чтобы для них оно не стало открытием. Поверьте, о вашем существовании они узнали только недавно, за несколько дней до смерти вашего отца. И прежде чем я вам его зачитаю, позвольте я еще раз представлю вам ваших сестер. Лия Сергеевна Тасумаева, исполняющая обязанности директора ЗАО алмазодобывающей компании «Тасумай», держатель десяти процентов акций этой компании и Ольга Сергеевна Тасумаева, юристконсульт той же компании, так же держатель десяти процентов акций.

«Так значит алмазы. Ух-ты!!!» - говоря про себя, я не мог перевести дух, дыхание перехватило. Не думал, что когда-нибудь испытаю подобное. «Во, блин, - выругался я про себя, и громко сглотнул. - Алмазы. Вот черт. Это же бешеные деньги». К такому повороту событий я не был готов с самого начала. Я предполагал, что мой отец может оказаться богатым, состоятельным человеком, но такое… В голове закрутились сотни вопросов и все они начинались на «почему?»

- Кроме них крупным держателем пакета акций является господин Земцов, здесь сегодня присутствующий, - продолжал адвокат, - Ему принадлежит так же десять процентов акций. Три процента акций принадлежат мне. Еще пятнадцать процентов акций принадлежат господину Григорьеву, он не присутствует сегодня с нами. Таким образом, не решенной остается судьба пятидесяти двух процентов акций, принадлежавших вашему отцу.

Пока он рассказывал обо всех этих цифрах, а я размышлял о своих «почему?», мне невольно стало противно. Ощущение, что все только и ждали смерти отца, чтобы разделить добычу, в миг обратило их всех во врагов. Пытаясь скрыть свою неожиданно проявившуюся враждебность, я уставился в стол, стараясь не смотреть на присутствующих, хотя понимал, что все их взгляды обращены на меня.

- Позвольте, я зачитаю завещание, - все так же спокойным и холодным голосом произнес Поплавский, раскрывая лежащую перед собой папку.
- Я, Тасумаев Александр Айханович, 12.02.53 года рождения….

Его слова звучали как приговор судьи, я напрягся и почувствовал, как заходили желваки на скулах.

- …настоящим завещанием делаю следующее распоряжение, - продолжал Поплавский, - Завещаю контрольный пакет акций ЗАО АДК «Тасумай» - пятьдесят два процента - моему сыну, Сергею Александровичу Озерскому при условии…

В комнате повисла тишина.

- При условии, - продолжил после некоторой паузы поверенный, и мне показалось, что он специально выдерживал ее, заставляя нас понервничать или собираясь с силами, - его женитьбы на одной из моих воспитанниц: Лии Сергеевне или Ольге Сергеевне Тасумаевых.

Я поперхнулся. Смысл до меня дошел постепенно и я невольно хихикнул. Потом я увидел серьезное лицо Поплавского и понял, что это не шутка. Ольга взяла меня за руку и хотела ко мне обратиться, но я ее опередил и, выдернув руку, обратился к Поплавскому.

- Это же бред.
- Позвольте, я дочитаю завещание до конца, - выждав несколько секунд и убедившись, что мы готовы дослушать, он продолжил, - Если заинтересованные стороны не придут к взаимопониманию, и не вступят в брак до 31 декабря текущего года, завещаю принадлежащей мне пакет акций разделить следующим образом. Десять процентов - отдать моему сыну С.А. Озерскому, остальные сорок два процента поделить на три равные части между моими детьми, по четырнадцать процентов каждому - Л.С. Тасумаевой, О.С. Тасумаевой и С.А. Озерскому. Таким образом, каждому из них будет в итоге принадлежать по двадцать четыре процента акций. До исполнения моей воли распоряжаться и управлять принадлежащим мне контрольным пакетом акция я доверяю Л.С. Тасумаевой, ее же и назначаю исполняющей обязанности директора…

Я отвлекся от чтения завещания и, потирая виски, стал быстро соображать, пытаясь привести мысли и чувства в порядок. Растерянность смешалась с полным непониманием ситуации. «Это все неправда», - первая мысль, которая появилась в голове. «Разве может это быть правдой?»

Мой мозг готов был взорваться. «Сначала известие об алмазной империи, теперь странное предложение о женитьбе. Нет, это точно бред».

Поплавский продолжал зачитывать завещание, а я все не мог придти в себя.

- Мы понимаем, абсурдность ситуации, - начала Лия, - Но мы, и лично я, поклялись исполнить последнюю волю отца, поэтому сейчас мы можем сделать только одно…

Она остановилась и посмотрела на Ольгу.

- Предоставить вам право выбора, - закончила она свою речь.

***

- Представляешь в каком я был замешательстве? – вновь обратился я к своему собеседнику. – В голове все это не укладывалось. Моя мама умерла при родах и отец, вынужденный тогда влачить жалкое существование геолога в вечных разведках, отдал меня бабушке. Она вырастила меня как сына. Отец никогда не проявлялся. Почему я не знал. И тут на тебе. Завещание, да еще с приветом.

Но это не самое удивительное, что произошло со мной. После общения с дедом Айханом, а он якут по происхождению - настоящий оленевод, ведущий кочевой образ жизни, и шаманских обрядов, в которых мне довелось принимать участие, я стал видеть вещие сны.

Впервые это произошло на камлание в доме деда. Я следил за действиями шаманки и неожиданно задремал. Почти тут же передо мной явился образ женщины. Он возник из сумеречного тумана, совсем неожиданно. Она стояла ко мне спиной, поэтому я не мог понять, знаю ли ее. Темные, почти черные волосы струящимся водопадом ниспадали до пояса, покрывая практически всю спину. Я видел очертание стройного стана и, казалось, ощущал ее запах, нежный цветочный аромат, несравнимый ни с чем, что было мне знакомо. Она чуть обернулась, и я увидел ее четко очерченные скулы. Мне показалось, что она улыбнулась, потому что я точно услышал звон маленьких колокольчиков. И в эту же секунду пошел снег. Я моргнул, и снова увидел шаманку. Только снежинки по-прежнему падали. Я протянул ладонь и одна из них, упала на нее и тут же исчезла, как и мое видение.

Это было удивительно. А потом эти сны стали повторяться. Я видел их практически каждую ночь.

Я снова закрыл глаза, чтобы представить себе этот восхитительный и безумно любимый образ.

***

Я оказался в душной и влажной комнате. Бродил по сырому и густому туману, чего-то боялся и кого-то искал. Я не знал кого ищу. При этом я четко осознавал, что она, а это была женщина, мне необходима, как воздух. Я задыхался, путался, спотыкался, вставал и снова брел в неизвестность. И вот мои страдания и мучения были вознаграждены, она явилась, как и в первый раз, из тумана. Ее лоснящаяся, покрытая капельками росы, кожа слегка поблескивала, словно была усыпана миллионами маленьких бриллиантов, они все источали тончайший и необычайно чистый свет. Я опять не увидел ее лица, но на этот раз она стала мне чуточку ближе. Ведь я видел ее не впервые, а это рождало ощущение, что я ее уже знаю.

Казалось, я осязал ее присутствие каждой клеточкой, но при этом мне страшно хотелось прикоснуться к ней, ощутить тепло и влагу, смахнуть рукой мириады мерцающих бриллиантов усыпающих ее тело.

«Обернись», - молился я. Я страстно желал увидеть ее лицо, но боялся, что если она услышит мои мольбы, то наоборот раствориться и исчезнет как мираж.

Я не смел пошевелиться, чтобы не спугнуть это чудо и молча любовался ею, лишь мечтая когда-то ее узнать. Все мое существо дрожало, но я сдерживал себя из последних сил. Как же мне хотелось прижать ее, стиснуть в своих объятиях и никогда не отпускать.

Зазвенели колокольчики и она начала растворяться, я закричал и потянулся к ней, чтобы успеть ухватить, поймать и не отпустить, но она просочилась сквозь мои пальцы как вода и растворилась в тумане.

***

- И однажды мои сны ожили, - продолжил я. – У тебя когда-нибудь такое было? – спросил я своего собеседника.

Тот кивнул в ответ. Я засомневался, что у него было что-то похожее, но не стал выяснять подробностей, а продолжил свой рассказ.

- Всю свою сознательную жизнь я относился к ней (жизни) легкомысленно. Шел по жизни, смеясь и веселясь. Одним словом, играл. И мне нравилось быть игроком. Я мог шутить, мог несерьезно относится ко многим вещам, и все было ни по чем, меня ничто не заботило. Учеба, спорт, все давалось легко. Я нигде особо не напрягался, может, потому и не ценил. Мне легко давалась учеба, и я бросил институт на втором курсе. Мне легко удавалось зарабатывать победы в спорте, и я с легкостью из него ушел, потому что стало неинтересно и скучно. Даже служба в армии далась мне легко, во многом за счет моих спортивных успехов. И я не остался на службе, после предложения. Моя жизнь была слишком беззаботной…

Прошло несколько месяцев с тех пор, как я приехал. Я работал в компании, потихоньку учился всему, что знают мои сестры. Момент выбора мы временно отложили, решив, что не стоит спешить. И мне с ними надо получше познакомиться, да и им меня лучше узнать.

Однажды я крупно поссорился с Лией. Она все время выводила меня из себя. Мы с ней совершенно не могли найти общий язык. Властная, строгая, она казалась непреступной скалой, сделанной из камня и стали. А я, вероятно, казался ей полным придурком, который только и привык, что развлекаться и бездельничать. В общем, отношения не клеились. И наша неприязнь была взаимной. Но все изменилось в один миг.

После ссоры я поздно вернулся домой. В доме не было света, я подумал, что все спят, но неожиданно услышал шум воды и пошел на него.

Миновав кухню, я прошел к бассейну и понял, что шум доносится из душевой. Решив, что кто-то забыл закрыть кран, я решительно направился туда.

Дверь в душевую была не заперта и я, не раздумывая, открыл ее. В глаза бросился знакомый яркий халат, небрежно накинутый на спинку пластикового кресла. «Лия», - молнией пронеслось в голове. Но я не вышел. Повинуясь какой-то неведомой силе, я шагнул вперед.

Первое, что я увидел - силуэт женщины в облаке белого пара. Оно окутывало ее как кокон, словно укрывало от посторонних глаз. Но тут облако стало рассеиваться, обнажая фигуру. Покрытая мириадами искрящихся капель воды бронзовая кожа казалась усыпанной бриллиантами. Длинные черные волосы водопадом ниспадали до пояса, языками обвивая стройный стан.

На минуту я замолчал. Я вспомнил все, что пережил в тот момент. Эти воспоминания электрическим током прошли по телу и я снова оказался там – в тумане.

Я замер. Я чувствовал, как участился мой пульс, как закружилась голова, и пол стал уплывать из под ног. «Она», - как искра пронеслось в голове. Я готов был поклясться, что услышал звук колокольчиков, когда ее лицо стало медленно разворачиваться. Сначала я увидел четко очерченную скулу, потом чувственные полураскрытые губы и, наконец, глаза, из под тяжелых от воды ресницы. Они не сразу поняли, что я не галлюцинация, и несколько долей секунды просто примерялись ко мне, но тут широко распахнулись. Рот открылся, и я услышал тяжелое дыхание. Она не закричала. Машинально прикрывшись руками, она так ничего и не произнесла, лишь как рыба, оказавшаяся на суше, жадно хватала воздух ртом и испуганно смотрела.

- Ты-ты, ты-ты, - наконец выдавила она, сдерживая крики и эмоции.

Я смотрел в ее испуганные глаза, но не мог отвернуться, все тело сковало. Я не мог пошевелиться и так же как она перевести дух. Единственное, что, наверное, мне удавалось, так это сохранять внешнее спокойствие.

- Отвернись, - выдавила она.

Повинуясь приказу, я стал разворачиваться. Я чувствовал ее каждой клеточкой, слышал каждый ее вздох, улавливал каждое движение. Она была осязаема, как одежда. Я услышал, как она споткнулась, переступая через бортик душевой кабины, как стала падать. Мне осталось лишь развернуться и подставить руки, чтобы она не упала на кафель.

Теперь ее тело было в моих руках. Несколько секунд я любовался ею, крепко держа в своих объятиях, наклонившись к ней всем телом, как в танце. Она стала выскальзывать. Я тут же подхватил ее на руки, на этот раз полностью выпрямившись.

- Что ты делаешь? Отпусти меня, - услышал я и, как будто, очнулся.

До меня не сразу дошел смысл ее слов. Я поставил ее на ноги, но в ту же секунду она сморщилась и застонала, и тут же встала на одну ногу.

- Нога, - донесся до меня ее плаксивый голос.

Она глянула на меня и снова прикрылась руками. Я заметил, как зарделись ее щеки, а на глаза навернулись слезы. Я внутренне вздрогнул. «Я на самом деле веду себя беспардонно», - пронеслось в голове. Если бы я умел краснеть, наверное, в этот момент стал бы пунцовым.

- Выйди, - выдавила она и снова повалилась на бок.

Я во время ее перехватил, чтобы она не упала. Придерживая ее одной рукой, я сдернул с кресла халат, накинул на нее и тут же взял на руки.

- Ты, что спятил? Отпусти меня? – залепетала она.
- Ты опять упадешь… - Услышав свой хриплый сдавленный голос, я осекся, прокашлялся и продолжил. – Нужно осмотреть твою ногу.

Все мое тело, каждый мускул были напряжены. Моя реакция больше всего поразила меня самого. Еще ни одна женщина не действовала на меня так завораживающе. Но у меня не было времени на раздумья. Я вышел из душевой и направился к выходу.

На обратном пути я остановился на кухне, чтобы захватить лед из холодильника. Придя же в комнату, я положил Лию на кровать и туго обмотав ее ногу полотенцем, приложил к ноге лед. Закончив с оказанием первой помощи, я встал и как скала навис над нею. Я больше был не нужен и мог уйти, но мне этого не хотелось.

Я хотел обнять ее, прижать к себе и снова почувствовать какова ее кожа на ощупь. Мне даже стало жалко, что я так быстро донес ее до спальни. Такого желания я не испытывал ни разу в жизни, оно было сродни острой сердечной недостаточности, которую можно было вылечить только одним способом – дав мне мой наркотик. В груди на самом деле защемило. Я зажмурился, чтобы не выдать своей боли, и несколько секунд собирался с мыслями. Глубоко вздохнул и наконец открыл глаза.

Она сидела прямо напротив. Невероятно желанная и притягательная. Сейчас она не была властной царицей. И то, что я увидел в ее глазах, заставляло забыть о плотских желаниях. Это была и боль, и страх, и ненависть.

Я с усилием проглотил подкативший к горлу ком. «Сейчас она заговорит и снова станет властной матроной, недосягаемой королевой для своего шута», - подумал я, и в этот момент мое сердце сжалось с еще большей силой. Я напрягся всем телом. «Ну, давай получи свой пинок и пойдешь на место как побитая собака». Но она молчала и с непонятной мне тоской смотрела из под своих полуопущенных ресниц.

- Если бы ты не ворвался ко мне, ничего бы этого не было, - объяснила она, отвернувшись и говоря в пол оборота, не глядя на меня.

«Ты ждал, что она скажет спасибо?» - язвил про себя я. «А, пожалуй, она права, если бы ты не ворвался, ничего бы этого действительно не было, и ты бы не узнал, что навсегда и безоглядно влюблен». Мои мысли шокировали меня самого. Несколько секунд мы оба молчали. Она так и не повернула ко мне своего лица. Я молча развернулся и пошел к двери. Путь до нее мне показался вечностью, потому что я испытывал невероятную, усиливающуюся с каждым шагом боль, словно отрывал от себя кусок собственной плоти.

Я чувствовал, что что-то во мне изменилось. В один миг, вдруг все перевернулось и обрело иной смысл. Я уже не был нерешительным, несостоявшимся мальчишкой, каким шагнул на порог этого дома. Какая-то часть меня надломилась, и трещина прошла по всей жизни, расколов все на «до» и «после». Я не знал, как мне быть, что мне делать. Не знал хорошо это или плохо, не знал, чем все закончиться и сделал ли я правильный выбор, но я точно знал, что она моя судьба. Она смысл моей жизни. Она то, к чему я бесконечно буду стремиться, в каком бы измерении и воплощении не находился.

***

- Но ты же понимаешь, что все не могло быть так хорошо, как хотелось. Она спесива, строптива и самоуверенна. Таких я еще не встречал. Титаническая броня из сарказма, власти и остроумия были мне не по зубам. Иногда я практически ненавидел ее, за все издевки и пренебрежения, которые она выпускала в мой адрес. Но стоило мне оказаться с нею рядом и я цепенел. Сам себя ненавидел за это, но поделать с собой ничего не мог. Она сводила меня сума. Но самое печальное, что в ее присутствии я на самом деле походил на идиота..

В ее обществе крутились мужчины другого сорта, с хорошими манерами и престижным образованием. Я же был для нее слишком простым.

Воспоминания неожиданно захлестнули меня, словно я оказался там, рядом с ней, в отцовском кабинете, зажатым между книжным стеллажом и письменным столом.

***

- Я прагматик, и эмоции для меня пустое. Мои планы на жизнь не связаны с тобой, твердила она. - Ты не тот, кто мне нужен. Спокойнее и привычнее мне будет с Виктором. А ты женись на Ольге. Она любит тебя».

Я не знал, что ей на это ответить. Она била очень больно. Но на секунду, на какую-то маленькую долю секунды, я увидел в ее глазах нечто, что заставило меня усомниться в правдивости ее слов.

- Но не так как ты, - выговорил я.
- Кто тебе сказал, что я вообще тебя люблю? – самоуверенно добавила она.
- Твои глаза, - ответил я.
- Они тебе соврали, - сопротивлялась она.
- Ты можешь врать, даже твое сердце может врать, но не твои глаза. Они говорят мне больше, чем ты думаешь.
- Что за чушь ты несешь?

Она вспылила и, шагнув чуть в сторону, отвернулась.

- Это правда, и тебя она раздражает, потому что ты не любишь, когда тебе говорят правду. Хватит притворяться.

Я замолчал. Но в следующую секунду схватил ее за руку и резко развернул к себе.

- Сейчас или никогда. Я не могу больше ждать. Не могу видеть тебя и не прикасаться к тебе. Не могу… Понимаешь. Это сильнее меня… - я сделал небольшую паузу, собираясь с силами.

Она не смотрела мне в глаза, хотя и я пытался держать ее за руки, что бы она вновь не отвернулась.

- Я никогда, ничего подобного не испытывал никогда не говорил, никому тех слов, что говорю тебе. Ты заставляешь меня ходить по лезвию ножа, балансировать на грани безумия. И если ты думаешь, что я обманываю тебя или играю с тобой, ты сильно ошибаешься. Научись, наконец, доверять людям. Я прошу тебя только об одном… Поверь мне и дай мне шанс доказать тебе, что я прав... Ты любишь меня. Просто сама еще это до конца не поняла. Ты просто боишься этих отношений, потому что они выводят тебя из состояния равновесия. Но на то она и жизнь. Я хочу, чтобы ты жила полной жизнью. И любила. Позволила себе испытать это чувство, поняла, как оно прекрасно.

- Что же прекрасного в том, что делает тебя слабым? – перебила она меня.
- Господи, о чем ты думаешь, - я повысил голос и взялся за голову.

Она снова сделала шаг в сторону дистанцируясь от меня, но неожиданно для себя уперлась в книжный шкаф.

Я шагнул к ней. Мы оказались совсем близко. Настолько, что я спокойно вдыхала ее аромат.

- Лия, - я громко произнес ее имя и замолчал.

Она невольно подняла на меня свой взгляд.

- Ты точно решила? – спросил я.
- Да, - ответила она.

Я сделал еще шаг вперед, теперь наши тела касались друг друга. Электрический ток волной прокатился по всему телу. Она дышала мне в грудь и я почувствовал как заходило ее сердце. Она жалобно вздохнула. Все ее тело лихорадило, она была как оголенный электрический провод, но изо всех сил сдерживала себя.

- Я готов положить весь мир к твоим ногам, но боюсь, что даже тогда буду удостоен лишь твоего презрения, - я был резок.

Во мне говорила обида, но она не стала меня разубеждать. Я склонил голову, жадно вдохнул запах ее волос, ткнулся носом в шею и произнес в самое ухо.

- Я готов бороться со всем миром ради тебя… Но я не могу бороться с тобой.

***

- После этого я развернулся и вышел. Вышел навсегда... И вот еду в этом поезде и чем дальше, тем больнее. Увеличивается расстояние и растет моя рана, моя боль.

Я склонился над очередной рюмкой.

Мой собеседник неожиданно похлопал меня по плечу, как это бывало делал Айхан.

- Все наладится, - сказал он впервые. – Вот увидишь.

Я молча на него посмотрел. Как же мне хотелось ему сейчас поверить.

***

Прошло несколько месяцев, как я вернулся в Москву. Жизнь с тех пор сильно изменилась. Я вернулся другим человеком. Все было не привычно и как будто ново. И как это часто бывает, снова приходилось подстраиваться под столичный ритм. Первые месяцы я мог не думать о зарабатывании денег. Тех средств, что были у меня на карточке, которую я обналичил еще перед отъездом, хватило на то чтобы раздать долги и пару месяцев безбедно питаться. Перед отъездом я успел заскочить к Поплавскому и переписал все свое наследство на Лию. Так что теперь, мне нужно было думать, как жить дальше. Я точно знал, что жить как прежде уже не стану. Вернусь в институт и устроюсь на работу. Пока, на какую придется, может даже обратно к своему другу на заправочную станцию, а потом буду искать что-то более подходящее.

О Лие я старался не думать. Хотя было страшно интересно, как она там. Да и вообще скучал по Ольге и Айхану. Я точно знал, что рано или поздно мне все-таки придется с ними увидеться или хотя бы созвониться, человеку нельзя без семьи. И мне она теперь была нужна. Но не сейчас... Пока еще свежи воспоминания…

Сегодня у меня был сложный день. Начинались занятия в институте и надо было везде успеть. Чтобы скорее влиться в атмосферу всеобщей столичной суеты и спешки, я одолжил у приятеля старенький дедовский «Москвич». На этом раритете я решил ворваться в новую жизнь.

***

Новое транспортное средство, оказалось весьма лихим, словно старалось соответствовать мне. Я спешил, хотелось скорее обговорить с моим приятелем Денном –хозяином заправки - все вопросы, и нужно было ехать в институт. К месту в баке закончился бензин и я решил заодно заправиться.

Я остановился возле одной из колонок своей родной заправки, со спины увидел подростка, которого Ден взял на работу недавно и вероятно на мое место. Он заканчивал заправлять стоящую передо мной машину. В своей мешковатой одежде и нелепой кепке он походил на развязную дворовую шпану. «Как он будет машины-то ему ремонтировать?», - задумался я про себя, осматривая хлипковатую фигуру. После этого решил, что у меня есть все шансы вернуться.

Я заглушил мотор. Проклятые ремни безопасности зацепились за замок ветровки и, пока я выпутывался из ремня, этот парнишка подошел к моему бензобаку и открыл крышку. Я вылез из машины и развернулся к нему.

- 92-й, - крикнул я, бросив на парня быстрый взгляд, и замер.

Она стояла передо мной.

– Ты?! – сорвалось с губ.

Мне казалось, что я почувствую ее приближение за километр. Но она появилась неожиданно.

Она стояла напротив через машину и из под козырька кепки, смотрела на меня своими умными глазами.

- Привет, - сказала она.
- Что ты тут делаешь? – заикаясь, спросил я.

Сейчас я позволил себе осмотреть ее с ног до голову. Потертые джинсы, футболка на два размера больше и кепка с эмблемой какого-то спортивного клуба. Она на самом деле походила на шкодливого пацана.

- Работаю, - ответила она.

Я недоуменно на нее смотрел и все еще не мог придти в себя.

- А как же компания?
- У нее есть Ольга.
- Ты все бросила? – я не знал, что еще спросить.
- Угу, - угукнув она чуть улыбнулась.

И я улыбнулся в ответ.

- Как ты смогла? – спросил я.
- Как-то так, - говоря она пожала плечами.
- Все хорошо? – я имел ввиду компанию.
- Да.

Я усмехнулся и чуть опустив голову, посмотрел на ключи в руках. Мне хотелось спросить ее, зачем она приехала, но я не мог решиться. Ее ответ мог меня и не обрадовать.

- Вы что там застыли, не видите, тут люди тоже хотят заправиться!

Неожиданный окрик со стороны отвлек меня. Я обернулся на кричавшего.

- Что уставился. Ты будешь заправляться? - крикнул тот.

Я молча посмотрел на Лию. Потом обернулся на кричавшего:

- Минуточку, пожалуйста.

Мужик недовольно пожал плечами и отвернулся.

Я пошел в ее сторону и она пошла в мою. Мы встретились на углу машины. Я чувствовал себя нелепо. Все внутри сжалось, закружилось. Эмоции нахлынули волной, я ощущал себя болваном, безмолвным истуканом. Ничего не мог придумать.

Наши глаза встретились и все слова оказались лишними и не важными. Внутри все засосало. Только сейчас я понял, как скучал по ней.

Она сделала еще один маленький шаг навстречу и оказалась совсем близко.

- Я должна тебе кое-что сказать, - начала она почти шепотом.

Ей пришлось немного задрать голову, чтобы видеть меня. Она смотрела на меня из под своей смешной кепки, глазами доверчивого ребенка. При этом впервые не отводила взгляда. Ее зрачки дрожали, выдавая волнение.

- Что? – спросил я, еле выговорив это слово и сам удивился своему пропавшему голосу.
- Я люблю тебя, - сказала она, и ее глаза наполнились слезами.

Они заблестели и ресницы дрогнули.

Я же оцепенел от неожиданности. Мне казалось, что я видел ее впервые. Я потянул к ней руку, мне нужно было убедиться, что это не мираж, не плод моего воспаленного воображения, не моя фантазия. И ее рука, как в зеркальном отражении поползла вверху вслед за моей. Мы это делали настолько синхронно, что, казалось, на самом деле она была моим отражением, а я – ее. Наши пальцы едва соприкоснулись. Я почувствовал легкий электрический ток в их кончиках.

- Что ты скажешь? – спросила она, еле сдерживая подкативший к горлу комок и накопившиеся в глазах слезы.
- Это лучшее, что я слышал в своей жизни, - выдавил я.

Она наморщила носик, и я понял ее смятение. Она не знала, как расценивать мой ответ.

- Я люблю тебя, - произнес я вслух.

Мы не могли больше сдерживать себя. Наши губы сами потянулись друг к другу. Нежное, но вместе с тем жадное соприкосновение, как глоток воды в пустыне. Первые доли секунды мне казалось, что я ухватился за оголенный электрический провод, словно молния пронзила нас насквозь и как металл сплавила в одно целое.

Я не мог насытиться вкусом ее губ, не мог остановиться. Я испытывал восторг и возбуждение, и терял рассудок от осознания всего этого. Мне казалось, что в этот миг мир, вопреки всем законам, начал кружиться вокруг нас, и земля уходила из под ног, но мы не падали, а возносились в небо.

- Эй! Вы, голубки! Вы забыли про очередь!

Неожиданный крик отвлек нас, мы одновременно посмотрели в сторону, потом друг на друга и улыбнулись.

- Пошли домой? – предложила она.
- А куда? – спросил я.
- Куда скажешь, - покорно ответила она.

[GREEN]

№ 15

Письма в вечность

Пролог со странным человеком

Шел обычный газетный день. В соседнем кабинете непривычно бесшумно набирали очередной номер операторы, по коридору изредка, постукивая каблучками, относила полосы на следующую читку главному редактору ответственный секретарь. За окном плыла жара, в кабинете заведующего отделом социальных и нравственных проблем Рустама Гутова также было тихо. Он разбирал редакционную почту для подготовки обзора писем читателей в газету. “Быт, все о своем быте и неустроенности, - и ни строки о чем-то духовном”, - посетовал он, - и, ознакомившись с последним письмом, отложил его в сторону.

В дверь осторожно постучали. “Входите - равнодушно разрешил он, не ожидая от очередного посетителя, что тот внесет в его жизнь новое и необычное, а затем подумал: как ему надоела провинциальная рутина, писанина об одних и те же людях, событиях, процессах, и этот вопиющий кризис в собственной душе и в обществе.

В кабинет вошел смуглый человек с трехдневной небритостью и лихорадочным блеском в глазах. Чудаков в газету захаживало немало, посчитав и его таковым, Гутов встретил посетителя с некоторой иронией. Вошедший почувствовал это, но не смутился.

- Слушаю вас, - обратился к нему Рустам.

Нервно теребя край рубашки навыпуск, посетитель с непроходящим блеском в глазах, и в душе, словно хватая Рустама за руки и желая быть понятым, ответил:

- Я всегда вас читал с большим интересом. Теперь, не скрою, что бывалых филигранности, глубины, изюминки в публикациях ваших не вижу. Мне кажется, вы в творческом ступоре.

Рустам прикусил губу, задетый за больное. Но кому и какое до этого дело!

- Я принес то, что, надеюсь, спасет вас от кризиса, будет очень на пользу, - продолжил незнакомец.

Он раскрыл пакет, достал из него бережно тетрадь и положил перед ним.

“На пользу?! - порассуждал про себя Гутов. - Явление очередного гения! А мне потом до нервного срыва копаться в графоманском сумбуре в поисках сути, которой в подобных трудах обычно нет”.

Посетитель, явно неглупый человек и хороший физиономист, вновь уловил его настроение и отчеканил:

- Понимаете ли, я принес вам рукопись, составленную из писем двадцатилетней девушки, прикованной с детства к инвалидной коляске. В них слог пульсирует, как живой... Есть в рукописи и мои ответы ей, кое-какие размышления.

Некоторая его страстность и порыв стали вызывать интерес Рустама.

- Будучи еще совсем девочкой, - продолжил незнакомец, - Раиса, так ее звали, писала письма на дощечках и бросала их в реку с обрыва. Странная затея, не правда ли?
- Письма - крик вопиющего в пустыне, - поразмышлял вслух Рустам.
- Так то оно так, - поддержал его посетитель. - Но сколько было в этом веры, мечты, терпеливого ожидания, что кто-то ее поймет.
- И дождалась? - спросил Рустам.
- Как сказать, - уклончиво ответил тот. - Не знаю, смог ли я дать ей хоть толику того, чего она ждала от переписки, но я хорошо понимал ее, и она смогла вернуть меня к жизни.

На мгновение посетитель стал сумрачен и будто бы ушел в себя, а потом продолжил:

- В то время я потерял жену и дочь в автокатастрофе. И казалось, жизнь моя остановилась на этом. Посчитав мир агрессивным, я обозлился и замкнулся: ушел с работы, не общался с родственниками, не отвечал на звонки друзей и коллег, мог часами возбужденно ходить по дому, не находя в нем нигде покоя. “Почему беда случилась именно со мной, чем я разгневал бога? За что?» - эти вопросы терзали мою душу в клочья и превратили ее к годовщине гибели семьи в лохмотья бродяги. Я стал наг, слаб и беззащитен. Пребывая как-то в том состоянии отчаяния, когда помышляют о самоубийстве, я увидел голубя на своем окне. Он сидел, болезненно нахохлившись, чуть запав на левую лапку. “Тебя еще не хватало! - набросился на него. – Кыш - кыш!” Но он даже не шелохнулся. Тогда я осторожно взял птицу, присмотрелся к лапке. Она была прокушена. Помазал ее йодом, перевязал. Недели две поухаживав за ним, заметил, что с оживающей птицей становлюсь как-то жизнерадостней сам. Раньше признаться, не любил держать пернатых в доме. Теперь же стал испытывать благотворное, почти благостное влияние живого существа рядом. Я поменялся в лице, посвежел, а однажды, когда поутру голубь клюнул в щеку и разбудил, улыбнулся впервые за этот год. Прошло еще несколько дней такой идиллии, мой подопечный совсем выздоровел, но потом почему-то затосковал и все чаще и чаще стал метаться у окна. “Даже рожденный ходить человек, не отказался от мечты воспарить и научился этому, а тут птица...” - смирился я, и, решив, будь что будет, открыл настежь окна. Мой Магистр, которого я назвал так из-за сановитости его и сметливости, взметнулся, некоторое время покружил по двору и полетел на юг, словно торопился домой.
- Впрочем, - остановился на этом посетитель, - все последующее есть в рукописи.
- Ладно. Я прочту ее, - заинтересованно согласился Гутов.

Незнакомец же, не назвав ни своих фамилии, имени, адреса, скрылся за дверью. Рустам выглянул в окно и увидел как тот торопливо пересек улицу и растворился в парке, что был напротив. “Странный человек, - подумал он, - странный. С одной стороны, был горячечно-нетерпелив, чтобы рукопись прочитали, а с другой - даже не спросил, когда за ней зайти”.

Он взял рукопись домой. И хотя депрессия и вследствие ее каждодневный упадок сил клонили ко сну, все же открыл тетрадь.


Отлет Магистра и возвращение Светозара

“Магистр улетел, - писал он, - и в моем доме вновь воцарилась пустота, пустота везде и во всем. Иногда я сбегаю от нее на улицу, к людям, но и они не спасают, потому что слушая - не слышу их, смотрю - и не вижу. Странное ощущение быть в этой гнетущей прострации, быть одиноким, находясь среди людей.

Раньше я любил бывать за городом и долго бродить по полям. Теперь же не хочу этого. Их простор ужасает меня, как могут ужасать масштабы океана человека, выжившего после кораблекрушения и оставшегося наедине с ним. Душа более не рвется на свободу, на простор, ни на мгновение не хочет покидать тело, довольствуясь тем, что терзает и терзает его. От меня даже стали уходить любимые вещи - дурной знак! Недавно я нечаянно разбил китайскую вазу, потерял серебряный портсигар, прожег утюгом английский пиджак. Мне нечем себя занять, некуда деть, потому что ни к чему не лежит душа.

Все это время с фотографии на стене смотрят на меня жена и дочь, и будто бы говорят с немым укором: “Что же ты поник? Тот, кто остался, должен жить! Не мучай нас, живи!...” Но я не могу с собой ничего поделать.

Так я протянул почти две недели, а потом Магистр вернулся в мой дом и вновь наполнил его светом. О, чудо! Я стал опять видеть и слышать мир, радоваться его звукам и краскам, наслаждаться им, как и прежде. И сил от этого хватило, чтобы переждать то время, когда голубь снова улетел, а потом вернулся. Затем он сделал это еще несколько раз и однажды принес письмо, написанное мелким почерком на листке из блокнота. “Добрый человек, - писал незнакомый абонент, - спасибо, что вылечили моего Светозара. Он у меня ручной, не боится наших кошки и собаки, наверное, потому и пострадал по доверчивости от кого-то из их сородичей. Последнее время я поняла, что мой плутишка стал жить на два хозяина, вот и решилась написать и поблагодарить. Зовут меня Раиса. С детства в инвалидной коляске. Дефицит общения очень острый. Если пожелаете переписываться, ответ, пожалуйста, передайте со Светозаром”.

Письмо это несколько обескуражило меня. «Именем то каким назвала голубя, тонко подметила! - удивился я. - И впрямь, Светозар!... Но что могут сказать в переписке два человека, обиженные судьбой, разве пожаловаться на нее друг другу?”

Я не знал ее и, опасаясь, что, если откажу в переписке, она больше не станет пускать Светозара ко мне, осторожно ответил: “Здравствуйте Раиса! Получил ваше письмо, за которое благодарен. Очень сожалею, но переписываться с кем-либо мне сегодня будет трудно. Я пережил личную трагедию, и к словам абсолютно не лежит душа. Хочу, очень хочу побыть один. Не обессудьте!»

Через несколько дней Светозар принес ее ответ: “Добрый человек, - писала она - крайне сожалею, что вы находитесь в таком изнеможении. Чувствую, что вам плохо, но прошу не отчаиваться и не замыкаться в себе. Поспорю с вами, если позволите, и на счет переписки. Глухой может быть поводырем у слепого, а слепой слушать за него, намного хуже обстоит, когда каждый из них сам по себе.

В любом человеке живет Бог и дьявол. Слушайте Бога, как это делаю я, и он спасет вас от одиночества и залечит душевную рану, а главное - примирит с судьбой”.

“Вот оно как! - задумался я. – Тут, оказывается, целая наука. И, похоже, это девочка достаточно цельна и сильна, совсем не собирается плакаться и одолевать своими проблемами”.

Я был поражен и долго сидел без движения во дворе, бичуя себя за то, что еще не старый мужчина - дал слабинку. Думал о ней, в инвалидной коляске: о Боже, которая хочет помочь выстоять! Мне протянули руку, и я принял ее...

Однако, пока думал обо всем этом, наш Светозар улетел.

Потом во мне стали происходить разительные перемены: по утрам возобновил зарядку, навел идеальный порядок в доме, лучше следил за внешним видом, все ближе и ближе возвращаясь к полнокровной жизни. И еще - цветы. Я возобновил, как говорила в прошлом моя жена, свой роман с цветами, выращивать и трепетно ухаживать за которыми, к удивлению моих друзей - мужчин, очень любил. Наша богатая оранжерея вновь посвежела, ярче заиграла красками и заблагоухала. И однажды, находясь в ней, я поймал себя на мысли, что очень жду возвращения Светозара, а с ним и непременной весточки от Раисы. Он наконец вернулся и, как посланник, гордый тем, что успешно выполнил волю своей королевы, напыжившись, воссел на моем окне. Я снял с его шеи ленточку, на которой было письмо. “Добрый человек, какой вы не хороший, - писала Раиса, - почему не ответили мне? Ну ничего, научена ждать. В 10 лет я писала на дощечках письма детских откровений о самом потаенном в душе и бросала их с обрыва в реку. Бросала, наивно полагая, что кто-то их обязательно прочтет, поймет и ответит. Но реки не текут вспять, ответов не было. Потом, чуть повзрослев, решила, что письма мои по реке, которая течет так же, как и время, уплыли в вечность, туда, где счастье не иллюзорно, а жизнь бесконечна, туда, где поняли их и мне уже хорошо в своих мечтах”.

“Дорогая Раиса! - вывел в тот день, волнуясь, я. - Извините, что в последний раз не ответил на письмо. Признаться, очень задумался над его содержанием, о вас, и не заметил, как Светозар улетел. Наверное, и мне пора рассказать о себе. Зовут Арсений. Более года назад потерял в автокатастрофе жену и дочь. Переживаю горькую утрату до сих пор. Но ваши письма и Светозар понемногу выводят меня из состояния скорби и отрешенности. До вас я сросся со своей болью и никому не позволял ее утолить. Соболезнования, ахи и охи вслед, не только не рубцевали душевную рану, но еще больше и больше бередили ее. Вы для меня - это нечто совсем другое. Извините за грубое сравнение и натурализм, но иногда кажется, будто бы вы сделали мне безболезненное вскрытие черепа и пролили в сознание теплый и яркий свет, навсегда рассеяв в нем сгустившийся мрак. Спасибо, Раиса, за то, что есть на этом свете вы и ваш голубь с чудным именем - Светозар! Пишите, с нетерпением жду ответа”.


Закон компенсации

«О вашем горе не скажу ни слова, - ответила она. - Лучше помолчу вместе с вами...

Когда ты здоров, весь мир принадлежит тебе, считали древние. А когда ты не здоров? Наверное, надо верить в закон компенсации. Вот я, к примеру, прикована с восьми лет к своей опостылевшей коляске, но взамен мне дана способность горячо любить жизнь, что очень наполняет. И потом, я парю по ночам, любуюсь землей с высоты птичьего полета, такой всегда красивой и такой разной, как в калейдоскопе. Подобные минуты счастья, когда захватывает дух, согласитесь, даются не каждому. Много читаю и снова парю наяву, парю в воображении, не зная границ ни во времени, ни в пространстве, совершаю подвиги с героями книг, влюбляюсь, страдаю, разочаровываюсь и снова влюбляюсь - живу!...

Счастье, Арсений, как песок в песочных часах: где-то убывает, а в чем-то прибывает. Закон компенсации существует, надо верить, а иначе просто незачем тебе будет жить».

“Моя компенсация - вы! - возбужденно ответил я ей в следующий раз.

“Я?! Лягушонка в железной коробчонке, которой никогда не суждено стать Василисой Прекрасной?”

“Мне важен внутренний мир человека, а не внешний облик и состояние, - настаивал я. – И если вижу в вас то, что мне необходимо, без чего не смогу больше жить, и вы чувствуете то же самое - это любовь!

“Да. Я чувствую то же самое, - ответила она, - но даже в мечтах не хочу быть обузой.

“Но вы отогрели мое сердце, я ожил во многом благодаря вам. Пожалуйста, дайте свой адрес”.

“Нет, нет, нет! - ответила она. - Пусть все останется так, как есть».

Несколько месяцев мы изливали друг другу душу, потом еще полгода вели эту переписку, (которую я построил как диалог) - и все лишь для того, чтобы она ответила “нет, нет, нет”! - недоумевал я. Пустота снова закралась в мой дом. Я боялся ее и днями не возвращался в него, но и это не спасало, потому что, уходя, уносил пустоту вместе с собой. Потом, собравшись, все же решился терпеливо дождаться Светозара. Он долго не летел “Неужели она закрыла его?”. “Как она могла так со мной поступить?” - сокрушался я, все глубже и глубже впадая в отчаяние.

Светозар прилетел поздно вечером, в воскресенье.

“Можно ли влюбиться в человека, которого никогда не видел? - спрашивала она. - Нет! Это самообман. Потому что в таком случае влюбляемся в воображаемое нами”.

“Иногда мы влюбляемся даже в то, что вообразили себе в человеке, который рядом, - ответил я. - Это тоже самообман. Я же испытываю к вам родство души, роднее не бывает, трепет глубокого чувства”.

“Мне всегда кажется, будто бы мы отражаемся друг в друге, как в зеркале, - ответила она. - И боюсь при этом уподобиться ослику из сказки, который провел детство с жеребятами, считая себя таким же резвым красавцем. Они подросли. И вот однажды, мня себя таким же статным скакуном, как и они, ослик увидел на зеркальное глади водопоя свое отражение, страшно испугался, был жестоко потрясен и умер. Не мнила и не хочу мнить себя скакуном, чтобы при встрече, увидев свое отражение в ваших глазах, совсем не потеряться.

“Что за глупости? Я не позволю вам потеряться, - ответил я. - Этого не может быть!»

“Может, дорогой, может! - коротко заключила она.

После этих слов прошел еще один мучительный месяц, в котором от нее не было ни весточки. Затем наконец Светозар прилетел. Как утопающий хватается за соломинку, я торопливо взял письмо, быстро ушел в дальний угол оранжереи. “Извините, - писала она, - хотя в том, что долго не отвечала, нет моей вины. Наш Светозар сам влюбился, а потому все этот время ему было не до нас. Он целовался на крыше с сизой голубкой, забавно было смотреть.

Многое изменилось за этот месяц и в моей жизни. Горько и больно вспоминать, но я стала женщиной... Ненавижу, ненавижу их!”

“Кого их?” - в тревоге поинтересовался я. - Напиши свой адрес, прилечу птицею, накажу тех, кто обидел, и умчу туда, где нам будет хорошо вместе.

В этот же день Светозар, будто стараясь упредить непоправимое, принес ее ответ.

“Зачем тебе яблоко, которое надкусывали другие, листья, по которым они безжалостно потоптались, - писала она. - Мне теперь нигде и никогда не будет хорошо, кроме как там, куда из детства уплыли мои письма, где уже прекрасно чувствую себя в мечтах...

Когда ты получишь это последнее послание, я буду лежать, как поломанная кукла, на белых камнях, и так случится, что в нем чуть-чуть переживу себя. А ты живи, дорогой. Я оставляю тебе ясную зарю, голубое небо, зеленую траву, чистые реки и пруды, все, все, чем дорожила в благодарность за то, что понял и полюбил меня. Живи и будь счастлив. Ты это заслужил. Твоя навеки-вечные Раиса”.


Поломанная кукла (рассказ лодочника)

Гутов закрыл последнюю страницу тетради с неоконченной рукописью. После этого тот, кто принес ее, не приходил к нему еще некоторое время. Рустам мог бы бросить рукопись в долгий ящик, как часто делал, но тут был иной случай, ему не терпелось узнать - чем же все закончилось. Он вспомнил последнее письмо Раисы и ее слова: “Когда ты получить это последнее послание, я буду лежать, как поломанная кукла, на белых камнях... “Белые камни, белые камни? - силился припомнить он и, как хороший знаток данной местности, вспомнил, где видел их. Несколько белых валунов находились на излучине реки у города Теплые Воды. Их привезли туда и уложили, чтобы вода более не подмывала обрыв. “Обрыв!... Она бросилась с него на белые камни!” - обожгло его.

На следующий день Рустам выехал в Теплые воды, бывать в которых любил прежде. Он с удовольствием бродил по горам в вековечных деревьях, окружавших город, изучал все новые и новые надписи туристов на стенах мрачного ущелья, названного невесть кем, когда и зачем именем гениального поэта - Дантовым, прикасался и прохладе древнего “счастливого камня”, поставленного в память о паломнике, возвращавшемся из Мекки и нашедшем упокоении тут.

На сей раз он отказался от этих удовольствий и сразу направился к белым камням. Рядом, на лодочной станции, двое мужчин средних лет, в спортивных костюмах, сидя в шезлонгах, наблюдали тренировку гребцов на байдарках. Один из них оглянулся на шум шагов Рустама по деревянному настилу над водой, окликнул лодочника: “Валь, человек к тебе”. Из дощатого домика на пристани вышел мужчина лет пятидесяти, крепкий на вид и поджарый.

- Водный велосипед, байдарку или просто лодку желаете? - поинтересовался он.
- Я совсем по другому вопросу, - ответил Рустам. - По белым камням...

Лодочник кивнул:

- Из прокуратуры, что ли?
- Нет. Из газеты.

Лодочник облокотился на перила и, постукивая большим пальцем правой руки по указательному левой, пояснил: “Я на этой станции с первого ее дня. А дом той девушки, Раисы, вот там, за обрывом, над камнями. Так что, по-соседски знал ее с самого рождения. Она росла, как и многие дети, любознательным ребенком. Бывало, спустится на станцию в своем белом сарафанчике на босую ногу и давай засыпать вопросам: “Дядь Валь, а это что, а это?» Она все больше и больше спешила раздвинуть границы видимого ею отсюда мира. Однажды спросила: “Дядь Валь, а куда всегда уплывают ваши лодки?” Я, придумав название несуществующему городу, пошутил: “Как куда, Раиска, в Звенигорск”. У нее мечтательно загорелись глаза. “В Звенигорск! - воскликнула она и ухватила меня за руку. - Наверное, это очень красивый город? Дядь Валь, пожалуйста, возьмите меня в него с собой!” Первый раз я пожалел, что так глупо пошутил с ребенком.

А потом случилась эта беда. Холодной осенью отец и мать взяли ее на сбор каштанов в горы. Набрав их, сразу поторопились домой, так как накануне в горах прошел ливень и нужно было до паводка перебраться через реку. А реки наши горные, известное дело, коварного и крутого нрава, не предугадаешь, когда взорвутся. В общем, не успели они. Нахлынувшим потоком опрокинуло лодку, а Василий, отец ее, смог только дочь спасти, а жену унесло...

С того самого дня будто уцепился за них злой рок. Из-за осложнений у восьмилетней Раисы отнялись ноги. А когда в стране начался этот переполох, названный перестройкой, и она запылала, как подожженная с разных краев куча хвороста, Василия, что работал водителем-дальнобойщиком, отправили в “горячую точку” с каким-то ценным грузом, и он без вести пропал там. Правда, потом по городу поползли слухи, что выжил он, бежал из плена и прячется в горах, мол, видели егери. Прячется, опасаясь за сестру, которая жила с ними и дочь, так как груз ценный тот был оружием на продажу и принадлежал каким-то высокопоставленным бандюкам. Узнай они, что выжил он, досталось бы родне. А так - нет человека, и спрашивать не с кого.

- В то злополучное утро, - глухо продолжил лодочник, - на станции, как назло, скопилось много отдыхающих, я едва успевал выдавать им плавсредства, потому и не заметил сразу, что Раиса непривычно близко подъехала на коляске к обрыву. Когда же увидел ее, зная о случившемся накануне, рванулся к берегу, но не прошло и нескольких секунд, как она уже лежала на камнях...
- Что произошло накануне? - спросил с плохим предчувствием Гутов.
- Над ней надругались два пьяных ублюдка - туриста.
- Безнаказанно?
- Куда там! - ответил лодочник. - После обеда, узнав, что они скрылись в горах, наши охотники и милиционеры отправились на их поиски, но нашли под вечер убитыми.
- И кого подозревают?
- Они - никого! - смолк на секунду лодочник, а затем почти прошептал на ухо Рустаму. - А я вот... Был тут какой таинственный смуглый человек в черном, сразу после ее гибели был. Постоял несколько минут у камней, на которых еще была ее кровь, и, кажется, поплакал, видел я со спины, как подрагивали его плечи. Знаю точно, не из родни он Раисы, но, видно, не чужой ей был человек. Голубь тут, Светозар, еще долго сидел на камнях, после того, как ее унесли. Он хоть и ручной, но только ей давался. А тут, увидев того человека, сразу к нему на плечо. Так и ушел с ним...

“Арсений!” - подумал Гутов.


Эпилог.

Алые гвоздики на белых камнях

В жизни, как и в этой истории, наступила осень, и погнали ветры поземкой листву. Дворники каждое утро упрямо и тщательно подметали ее, а машины отвозили эти пожелтевшие страницы весны и лета на свалку. Гутов грустил в эту пору, потому что, как казалось ему, из жизни безвозвратно уходило что-то особенно значимое, весомое, дорогое. Выметалось грубо, вывозилось и сваливалось...

После работы, чуть приподняв воротник плаща, он, как и обычно, направился домой через парк. Где-то в середине, у озерка, его кто-то окликнул. Оглянулся. Под молодым платаном на лавочке сидел Арсений.

- Вы? - удивился Рустам.
- Совсем уже не ждали, - приподнялся тот и протянул руку.

На этот раз он был аккуратно выбрит, с твердым и спокойным взглядом, что делало его более уверенным в себе. После небольшой паузы Арсений поинтересовался:

- Вы прочитали рукопись?
- Да.
- И вам не интересно, чем все закончилось?
- Я знаю, - ответил Рустам.
- Впрочем, тогда, в редакции, я и предполагал, что вы не усидите без собственного расследования. Поэтому и отдал вам неоконченную рукопись. Теперь же вы, если и не прямое, то косвенное действующее лицо этой истории, сможете правдиво и неравнодушно описать ее.
- Я то знаю, но не все, - продолжил Гутов. - Как вы нашли их?
- Тех двух туристов? - нервно переспросил Арсений, а потом, чуть успокоившись, рассказал: - Я приехал до обеда на белые камни, нахождение которых вспомнил, вероятно, как и вы, разузнал о происшедшем. Остальное было делом техники, ведь я еще в школе баловался туризмом, знал хорошо все маршруты, места те исходил вдоль и поперек. Вот и догнал их быстро на небольшой лужайке. Признаться, и меня тогда переполнял гнев, и я был вполне готов казнить этих мерзавцев, но тот высокий блондин в куртке и брюках защитного цвета опередил и уже делал свое дело. Когда я вышел на ту лужайку, он в последний раз передернул винчестер над расстрелянными, после чего, дымясь, из него вылетела пустая гильза, осмотрелся по сторонам. Увидев меня, снова дослал патрон в патронник… Я надолго запомнил его взгляд и глаза, совсем почему-то не злые, а с каким-то пронзительно-тоскливым и тлеющим огоньком. Почему он передумал в меня стрелять, убрать нежелательного свидетеля, до сих пор ума не приложу. Опустив оружие, удивленно оглядываясь, незнакомец торопливо скрылся в лесу.
- А где в это время был Светозар? - спросил Рустам.
- Как где, со мной, на плече...
- Это был точно он! - заключил Гутов.
- Кто?
- Отец Раисы, Василий. Говорят, он прячется в горах. А не стал в вас стрелять потому, что узнал голубя.
- Вот оно как получилось! - удивился Арсений. - Выходит, что птица во второй раз меня спасла...
- Все мне понятно в этой истории, - поделился на прощание Рустам, - и лишь одного не пойму, как Раиса, такая жизнелюбивая, смогла решиться на самоубийство.
- Есть люди, готовые на жертву ради других, - тихо ответил Арсений, - на нравственный подвиг, если хотите. Их не легион, но они всегда были, есть и будут. Раиса к ним, несомненно, принадлежала. Они не требуют ничего за это великодушие взамен, а потому зачастую оказываются беззащитными перед собственной бедой, своими жизнями пишут письма в вечность, торопясь научить тому, каким может и должен быть человек сегодня и в грядущем.

Вернувшись домой, Рустам еще некоторое время задумчиво сидел в углу комнаты, а затем, хотя и не любил работать дома, взял бумагу, ручку и вывел за столом «Письма в вечность. Пролог со странным человеком».



P.S. По-разному сложились судьбы героев этой истории. После публикации рассказа в литературном альманахе, Рустама заметили и предложили в нем работать, о Василие поговаривали, будто бы он эмигрировал, предпочтя чужбину родине, ставшей для него мачехой. Арсений завел другую семью, но, неизменно, в день гибели Раисы, приходит к белым камням со Светозаром, который теперь постоянно живет у него, приносит букет гвоздик, и они долго алеют на них, как огонь, - память о той, что писала письма в вечность, слушала бога, парила во сне и воображении, вернула его к жизни.

[GREEN]

№ 16

Катька

Глава 1

Подоконник был её излюбленным местом. Здесь можно было наблюдать за прохожими, слушать птичьи трели, считать звёзды, разговаривать с дождём, удивляться радуге и мечтать, спрятавшись от всех.

Сейчас за окном шёл снег. Небывалое явление. На улице 30-ти градусная жара и снег! Что за аномалия такая: летом зима, а зимой лето. Тёплый ветер ворвался в открытую форточку и шаловливо играл с любимыми Катькиными занавесками. В горле неожиданно запершило, а в носу зачесалось.

- Апчхи, апчхи. Вот напасть, - подумала она – аллергия, что ли началась? Тем временем белые пушинки, как будто кружась в танце, поднимались от земли всё выше и выше.
- Почему они не тают? – недоумевала Катька – какая природа стала непонятная, - зевнула она и прикрыла глазки.

Ей снился удивительный сон, где она вместе с Сергеем и Верой гуляла по парку. Они были очень счастливы. Ели мороженое, катались на каруселях и без конца смеялись. Потом Верочка расстелила на молодой зелёной травке плед и стала доставать из корзинки бутерброды с докторской колбасой, сало и лимонад «Дюшес». Вдруг ей на голову приземлилась снежинка, сначала одна, потом другая. Сергей осторожно взял их в руки и, сказав: «Какой он мягкий, этот тополиный пух», сдул на Катьку. Апчхи, - чихнула она и проснулась.

В этот самый момент в коридоре что-то звякнуло, грохнуло и разбилось.

- Наверное, Сергей навеселе пришёл, - решила Катька – пойду встречать. Она легко спрыгнула с подоконника на ковёр и неторопливо, мягко ступая по горячему полу, пошла в коридор, откуда уже нёсся недовольный голос вошедшего: «Катька, ну где же ты, мать твою. Иди сюда. Я с работы пришёл». Катька, как послушная девочка прыгнула ему на руки.
- Опять начальник ругался? – промурлыкала она несмело.
- Представляешь, Катька, думал, день хорошо закончится. План выполнил, всю работу чин чинарём сделал, а под конец смены, гад этот, бригадир мой, ну я тебе про него рассказывал, Пал Палыч, решил планёрку устроить и на целый час задержал.
- О чём говорил-то? – Катька понимающе кивнула.
- Ему, видите ли, заказ на срочную работу перепал. Халтурой запахло. Уговаривал сверхурочную взять. А я ни в какую. Зачем мне это?
- И правда, зачем? – подумала Катька – всё равно на диете целый месяц сидим. Как хозяйка съехала, так и жизнь вся наперекосяк пошла.
- Знаешь, - продолжал Сергей – а Колька с Борисычем согласились. Оно и понятно, их ведь дома никто не ждёт. Холостяки. А у меня ты есть, - гордо сказал он и смачно чмокнул Катьку в мокрый нос, дыхнув перегаром.
- Невежа – прошипела она в ответ и отвернулась.
- Ну ладно, не обижайся. Пошли ужинать. Что там у нас сегодня?
- Ничего – промурлыкала резко Катька, и старательно подавила голодное урчание в животе.
- Как это ничего? Яичница. Тебе яйцо и мне яйцо. Подожди. Сейчас быстро всё организую - и он, улыбнувшись, заторопился на кухню.


Глава 2

Сергей был молодым и интересным мужчиной, работягой и весельчаком. Вот только с женой ему не повезло. Вера всегда на него кричала и постоянно закатывала истерики, причины которых Катьке были непонятны. Ей было его жаль, но она старалась держать нейтралитет. Взрослые ведь уже, сами разберутся. А оно вот как вышло.

В тот день Верочка с работы вернулась раньше обычного. Спокойная и как всегда красивая. Достала из-под кровати чемодан, покидала всю одежду с вешалок. Даже свои дамские штучки не забыла из ванны забрать и, хлопнув дверью, испарилась. Только на прикроватной тумбочке с Серёгиной стороны кровати остался лежать мятый лист бумаги с единственным словом: «Достал»!

Катька, конечно же, читать не умела, но почему-то была уверена, что содержание записки хозяину не понравится. Она прыгнула на тумбу и хвостом ловко смахнула маленький листок на пол.

Сколько там ещё времени пройдёт, пока Сергей его отыщет, а там может всё и образуется, - философски подумала Катька и, свернувшись клубком на его подушке, уснула.

Вечером она впервые увидела хозяина пьяным и по настоящему несчастным. Аккуратный и правильный во всём, Сергей не был похож сам на себя. Входную дверь он оставил открытой, не снимая грязной после дождя обуви, прошёл в спальню. Рубашка кое-где вылезла из штанов, галстук съехал на бок, волосы торчали в разные стороны, с зонта на пол глухо падали капли. Взглянув на пустой шкаф, он сел на кровать и заплакал. Прошло полчаса.

Катька кружилась рядом, стараясь поддержать хозяина в его горе, разделить с ним неожиданно навалившееся одиночество, показать, что и вдвоём им будет хорошо. Наверное, у неё получилось. Потому что, Сергей, вдруг встал, закрыл дверь, отнёс мокрый зонт в коридор, разулся и пошёл мыть ботинки в ванную.

Шум воды всегда пугал Катьку, ей мерещилось в нём что-то зловещее и чужое. Она решила сопровождать Сергея, но он бесцеремонно выставил её за дверь, в первый раз жизни, пнув ногой. Катька совсем не обиделась, но затянула одну из своих самых заунывных песен. Дверь неожиданно открылась и хозяин с виноватой улыбкой, глядя ей в глаза, сухо сказал: «Прости».


Глава 3

- Катька, бегом на кухню. Я уже накрыл – нетерпеливый голос Сергея, резко прервал её воспоминания. Она неторопливо потянулась, принюхалась, облизнулась, и походкой особ царских кровей направилась навстречу своему ужину.

На столе, на грязной наспех застеленной скатерти стояла одинокая тарелка с дымящейся яичницей и графин с холодной водкой. Катька недовольно замурлыкала: «Когда же это кончится, Серёжа? Хватит одному вечера встречать. Хоть бы друга своего Потапа пригласил. Песни бы поорали, поспорили, подрались, может и отпустила бы тебя эта тоска!»

Не обращая внимания на её причитания, Сергей поставил на пол две миски: в одной был её любимый паштет, а в другой его знаменитая яичница с сухариками. «Мурррр, - пропела она, выражая свою благодарность.

- Не за что, дорогая, кушай на здоровье, а я выпью.

Этот вечер ничем не отличался от тридцати предыдущих. Хозяин был мрачным и не разговорчивым, постоянно щёлкал пультом, даже не смотря на экран. Катьке всегда хотелось знать, о чём же он думает в такие моменты, в её голове вертелась куча вопросов: виделся ли он с Верочкой, скучает ли или злится, любит её ещё или уже нет? Но он никогда не обсуждал эту тему с Катькой, хотя лучше и преданней слушателя нельзя было и представить. Катька понимала, что только благодаря ей он ещё держится на плаву, ест, спит, ходит на работу, вероятно, боясь осуждения с её стороны. Да, она имела на него влияние.

Вдруг, Катька разозлилась. «У каждого страдания есть свой срок, - промурлыкала гневно она, - уверена, что наше горе уже испито до дна. Пора и честь знать».

Но Сергей, как всегда её не услышал. Поднял с пола на руки, прижал к груди и отнёс к себе на кровать.

- Спокойной ночи, - услышала она и прикрыла веки.


Глава 4

Из зеркала на Катьку смотрела настоящая красавица. Её грациозное тело было покрыто серебристой шерстью, отливающей голубизной. Не зря в её документах написано «русская голубая». Когда Сергей решил принести её домой, он долго гулял по улицам, пряча маленького котёнка под отворотом тёплой куртки. Сейчас Катька понимала, чего он боялся. Верочки. Зайдя в квартиру, он тихо позвал: «Любимая, у меня сюрприз».

- Шубка, колечко, Багамы? - отозвался мелодичный женский голос.
- Нет, котёнок, - тихо ответил мужчина.
- Сдурел что ли? Зачем он нам нужен? Что я с ним делать-то буду? – взорвалась женщина.
- Он с родословной. Может в выставках участвовать, призы получать, дипломы. Посмотри, какой необыкновенный - оправдывался мужчина.

Он достал котёнка из-за пазухи. На него боязливо взглянули изумрудные глаза, но почему-то именно это придало ему силы. Потом он не раз рассказывал Катьке, что тогда почувствовал в её несмелом взгляде особую магию и понял, что они станут настоящими друзьями.

«Вот, вот, я особенная, - улыбнулась она своим воспоминаниям – не только красивая, но и умная. Обязательно что-нибудь придумаю. И мы найдём с Сергеем выход из этого дурацкого положения».

Она повернулась к зеркалу спиной и осмотрелась, будто прямо здесь, в комнате хотела найти решение.

Опочки, - Катька от радости закрутила хвостом. Она неожиданно вспомнила про записку. Ту, что месяц назад отправила своим трёхочковым броском хвоста за кровать. Она опустилась на лапки, прижала уши к голове и медленно поползла в темноту. Там её зелёные глазища сверкали лучше, чем любой фонарь.

- Где же может быть этот листок? – думала Катька, продолжая ползать под кроватью. И вот, когда она уже совсем отчаялась его отыскать, белый уголок попался ей на глаза. Вцепившись в него зубами, она рванула лист на себя и попятилась к окну.
- Куда его положить, чтоб не затерялся? – суетливо мотаясь из комнаты в комнату, Катька с минуты на минуту ждала возвращения Сергея. Главное, чтобы меня с этой запиской не застал. Кто её знает, что там написано. А то задаст мне трёпку, с него станется - продолжала волноваться красивая и умная.

В двери щёлкнул замок, из коридора потянуло резким цветочным ароматом.

- Катюша, я пришёл. Просыпайся, соня, - Сергей прошёл в ванную и включил воду. Катька бросила записку на подоконник и побежала за своей порцией ласки.

Сегодня хозяин был другим. Весёлым, с озорными искорками в глазах. В руках он держал букет вонючих и немного повядших цветов, но был таким счастливым. Катька потёрлась о его ноги и, прыгнув, приземлилась прямо на плечо.

- А зачем тебе этот веник? – промурлыкала она ему на ухо.

Сергей не успел ответить, потому что в этот момент, входная дверь неожиданно открылась, и сквозняком распахнуло окно в спальне, той самой, где Катька оставила записку.

Она метнулась вперёд со скоростью света и увидела, что белый измятый листок, подхваченный ветром, улетает. Не раздумывая, Катька бросилась за ним в открытое окно и приземлилась аккурат на колени одинокой девушке в наушниках, сидящей на скамейке около подъезда.

Удивительно, но ни одна из них двоих не испугалась. Они смотрели друг на друга: зелёные глаза - в голубые, а голубые - в зелёные и улыбались.

- Ты смелая, - сказала незнакомка.
- Я знаю, – ответила Катька.
- Бог мой, вот ты где? Совсем с ума сошла? – глядя на них сверху вниз, ругался Сергей.

Катька съёжилась. Вспомнив, что и записку она упустила, прижала ушки к голове и замурлыкала.

- Перестаньте кричать, - вступилась за неё очаровательная девушка - назовите номер квартиры, я поднимусь.
- Милости просим, - ответил хозяин и улыбнулся.

«Вот теперь точно всё будет хорошо»,- решила Катька и сильнее прижалась к девушке.

[GREEN]

№ 17

Исцеление

Николай работал в колхозе шофёром. Работа ему нравилась. Почти непьющий молодой парень не вылезал из командировок и зарабатывал прилично. Дома всё у него ухожено и в порядке. Одно расстраивало. Третий год его жена не могла родить ему ребёнка. Николай грешил на армию, где был дозиметристом в войсках химической защиты. Но и это не самое главное, больше зтого его стало расстраивать то, что с женой не всегда всё получается в постели. Вроде и настрой есть и жена первая красавица в селе, женщина сексуальная, а поди ж ты.
Обращения к врачам Николай избегал в силу щекотливости вопроса, да и не было в те времена ещё таких врачей, кроме как в Москве. Секса в Союзе не было, так зачем нам в стране сексологи. Прикопив денег, Николай с женой всё же съездили в Москву и на приём к сексологу попали. Жутко смущаясь, здоровый мужик рассказал о проблеме. Врач, практически его одногодок, расспросил обо всём подробно, побеседовал с женой, назначил дорогущие таблетки и чета, приобретя их солидный запас, вернулась домой.
Несколько месяцев всё было хорошо, и хоть жена не зачала, Николай чувствовал себя полноценным мужчиной. Пока не кончился запас таблеток. Достать их в глубинке оказалось невозможно. Проблема же через несколько дней вылезла вновь и усугубилась. Замаячил призрак развода. Николай с горя первый раз в жизни напился и по пьяни рассказал о неудачах друзьям - собутыльникам в гараже.
Один из друзей, пока ещё был достаточно трезв, рассказал о бабке в соседней Башкирии, которая лечит подобное дело и, якобы, он знает мужика, исцелившегося у неё. Утром Николая ждал собранный женой чемодан и нелицеприятный разговор. Сквозь похмельный треск головы Николай вспомнил о вчерашнем с ужасом, упал на колени и стал просить прощения, попутно рассказав об услышанном от собутыльника. Жена убрала чемодан и отправила его к товарищу. Взяв бутылку водки, Николай отправился к другу в разведку. Друг, естественно, был с похмелья и обрадовался бутылке, как младенец соске. Николай налил ему водки и после того, как лицо друга просветлело, а глаза приняли мало - мальски осмысленный вид, краснея попросил рассказать о чудесном исцелении мужика из вчерашнего рассказа. Друг ни черта не знал, кроме того, что бабка - целительница живёт в какой-то деревне не очень далеко, в Башкирии. После второй дозы он с трудом но всё же вспомнил название деревни. Больше ничего из него вытянуть не удалось. Оставив другу невыпитую водку, Николай пошёл понурившись домой.
Дома, обсудив с женой ситуацию, они решили съездить в названную деревню - наудачу. Друг сказал, что бабку знают не только в Башкирии и найти её в деревне не проблема. На выходные, попросив машину в колхозе, Николай и жена поехали искать приключений.
Николай мучился всю дорогу, как спросить про бабку у местных аборигенов, но так ничего и не придумал. Но, первый же попавшийся навстречу невзрачный мужичёнка, на попытку Николая открыть рот, опередив его, сказал:
- К Фирюзе едете - последний дом в этой улице направо. Водки взяли?
- Я не пью, - ответил Николай.
- Зато я пью! - ответил мужичёнка.
Ничего толком не поняв, Николай с женой доехали до конца деревни. Последний дом ничем не выделялся. Добротный пятистенок, как и все дома в башкирских деревнях, палисадник с кустами сирени и глухой забор вокруг усадьбы. Собаки не было, и супруги вошли во двор. Навстречу вышла нестарая ещё женщина, статная и видно, в прошлом красавица.
Николай и жена поздоровались. Оба густо покраснели, не представляя как начать непростой разговор. Но хозяйка пришла на помощь.
- Что, детки не получаются? А водки привезли?
- Нет, - сказал Николай, смутившись.
- А зачем? - спросила жена, мы оба не пьём.
- Придётся, все лекарства на спирту, - пояснила хозяйка.
- Ты поезжай, купи бутылку, да только моего придурка не вздумай угощать, а мы о нашем, о женском посекретничаем, - напутствовала она Николая.
Он вышел из двора, сел в машину и поехал обратно в единственный в деревне магазин. Мужичёнка толокся на его крыльце. При виде Николая он скис.
- Что, предупредила уже? - спросил он у Николая.
- Ведь говорил - сразу возьми и мне бы взял, а сейчас ясно, что не возьмёшь, - тяжело вздохнул мужичок.
- Не велела! - ответил Николай.
Он прошёл в магазин и купил бутылку "Столичной", на то время самой приличной водки. Мужичок уже куда-то подевался.
Вернувшись, он застал женщин, мирно беседующих за чаем.
- Давай! - хозяйка протянула руку.
Николай вложил бутылку в неё. Хозяйка водрузила бутылку на стол, положила обе руки на горлышко запрокинула голову и начала что - то нашёптывать. Перед глазами у Николая всё поплыло, потеряв контуры. Очнулся он от того, что хозяйка теребила его за рукав, предлагая забрать бутылку. Водка в закупоренной бутылке помутнела и имела зеленоватый оттенок. Николай опешил, но спрятал бутылку в карман пиджака.
- Приедете домой - выпьете по чуть - чуть. Денег с Вас не возьму, понравилась мне твоя милая, да и ты молодец, моего придурка не напоил. Ступайте! - напутствовала их женщина.
Они сели в машину. Хозяйка не вышла их проводить и им ничего не оставалось, как отправиться домой. Всю дорогу жена щелкала о целительнице. Николай понял только, что мужик - попрошайка, её муж - алкоголик, и что детей у них нет. Покинув Башкирию Николай остановил машину и вышел отдохнуть, до дома оставалось совсем пустяк, никогда тут не было гаишников, он устал и, невзирая на уговоры жены, распечатал бутылку. Жена постелила одеяло на полянку за обочиной и разложила нехитрую закусь.
Выпив, буквально по глотку водки, которая вновь обрела прежний вид, цвет и прозрачность. Николай взглянул на жену. В глазах у неё плясали бесенята. Николай не помнил, чтоб когда-то жена отдавалась ему с такой страстью и, чтоб он так её желал. Уже стемнело и они, сбросив с одеяла остатки закуски, растворились друг в друге. Время остановилось. Очнувшись первым, он унёс жену в кабину, водку поставил за сидение и потихоньку поехал домой. Ночью феерия повторилась несколько раз и жена наутро проводила его на работу со словами:
- Поезжай, а то у меня уже всё болит. Дорвались!
С этого времени всё в супружеской жизни наладилось. Через год у них появилась девочка, а через пару лет ещё и мальчишка. Но история на этом не закончилась. Через пару недель, когда Николай забыл уже о том, что его мучило, друзья в понедельник маялись с похмелья. Один спросил, нет ли у Николая выпить?
- Да там у меня за спинкой в машине водка, початая. Возьмите!
Радостные мужики выдули водку из горла и разошлись по своим местам. Николай уехал на станцию в райцентр за грузом и вернулся поздно. На другой день утром мужики встретили Николая вопросом:
- Ты чем нас вчера напоил?
- А что случилось, живы вроде?
- Да живы-то живы, да только вчера у нас обоих стояли весь день и наши бабы давно уже такого секса не видали, что там за хрень была в бутылке?
Только тут до Николая дошло, что он выпоил мужикам наговорённую водку. Но надобности в ней больше в его жизни не возникало ни разу.

[GREEN]

№ 18

Испытание верой


Внутри паба было темно, с каждого стола, как из индейского вигвама, валил дым, поднимаясь к потолку, он никуда не исчезал, лишь становился всё более плотным и всё более похожим на приватное небо. Почти всё здесь было сделано из дерева, столы стулья и даже пол, неотесанный, с большими щелями. Такая же барная стойка и, казалось, сам бармен. В отличие от многих своих коллег, он не отличался разговорчивостью и, тем более, гостеприимством: новое лицо было для него очередной неприятностью. Здесь не любили вопросы, не любили пиджаки и надраенные до блеска туфли. Паб был притоном. Домом для отбросов общества. Грязным, дешёвым, опасным, как бродячий пёс с пеной у рта. Обычный человек в здравом рассудке сюда никогда не сунется. Многие из разговоров плавно перетекали в драки, но в пабе не билась посуда, обидчики и обиженные решали свои вопросы на улице, за углом. А побеждённого всегда ждали падальщики-бомжи, вытаскивающие из карманов всё содержимое, стягивающие часы, а иногда и надраенные до блеска туфли.

Уже много месяцев по вечерам за столом у стойки сидел мужчина, небритый, но со стрижкой, в пальто и штанах со стрелками. Дважды его выводили «поговорить», дважды он возвращался. Мужчина был журналистом, в прошлом боксёром, а сейчас заместителем редактора далеко не первой газетёнки города. Его фамилия ‑ Ковальски, говорила о польских корнях.

Вот и сейчас он сидел лицом к входной двери, нервно курил, крутил в руке стакан виски, иногда прикладывая его к голове. Мысли стаей ворон кружились над ним в попытке выклевать надежде глаза, но та была непреклонна, а значит, он будет сидеть здесь до утра, хоть чего-то ожидая.

Лежащий на его столе мобильный телефон зазвонил. Это был Эдвард, главный редактор газеты и просто хороший малый, как думал Ковальски.

Эд был женат, растил дочь Анну, всегда был болтлив и назойлив, в его карманах водилось много отцовских денег. Окончил институт, вовсе не без посторонней помощи, как и всё, что он делал. С женой его познакомили. Заняться газетой предложил ныне покойный друг Эдварда. Остается надеяться, что рождению дочери он сам хоть капельку помог. С Ковальски они знакомы уже давно. Работа не сильно сближает людей, её часто стараются оставить за стенами своего дома, но Эдвард всегда напрашивался на встречу со своим замом, а зам и не протестовал: «Эд хороший малый – он при деньгах».

– Да, Эдди, – человек за столом у стойки ответил на звонок.
– Друг мой! – протянул голос из трубки. – Ты уже просмотрел завтрашний выпуск?
– Да, Эдди, – повторил человек.
– И что скажешь?
– Как всегда, достойно, – зачем-то польстил он.
– Вот и здорово! Скоро совсем станем на ноги. Посмотришь, развернёмся ещё. – Эдвард замолчал. – А где это ты сидишь?
– В пабе, как из города по северной дороге выезжать.
– Один?! Может, я приеду? – торопливо заговорил редактор.
– Не сегодня, мужик, я здесь с матерью.
– Ну ты даёшь! – чему-то восхитился глуповато Эд.
– Ладно. Мне, правда, пора. До завтра, – и, не дожидаясь ответа, Ковальски положил трубку.

На часах было уже двенадцать с мелочью. Официантка принесла ещё виски. Голова раскалывалась, что делало прохладу стакана спасительной. Он опять приложил его к голове.

Дверь распахнулась и внутрь легко и гордо, словно византийская царица, зашла женщина. Её волосы были аккуратно уложены, дорогое зелёное клетчатое пальто и небольшая сумочка говорили о весьма хорошем финансовом положении, а лёгкий слой косметики на приятном лице делал её похожей на двадцатипятилетнюю легкомысленную девушку.

Женщина, не останавливаясь, прошла вдоль барной стойки. Ковальски медленно поднял голову, чтобы посмотреть на её лицо.

– Можно я присоединюсь к тебе? – она повесила сумочку на спинку стула, быстро скинула пальто, села и широко улыбнулась.
– Садись, конечно, – растерянно ответил он.
– Погодка мерзкая, не удивлюсь, если скоро пойдёт дождь.
– Чего ещё ждать от осени?..
– Ну, мне хотелось бы подарков, – усмехнулась она. – Дорогой виски?
– Увы. На дорогой у меня нет денег.
– У меня есть. Она быстро открыла сумочку и достала кошелёк. Ковальски оставался неподвижен. – Может, закажешь?

Мужчина подозвал официантку и попросил бутылку виски. Когда заказ был выполнен, незнакомка расплатилась.

– Как день? – наконец успокоилась она, голос стал ровным, тихим и нежным, что успокоило и её собеседника.
– Говно.
– А поточнее?
– Поточнее. В очередной раз убедился в своих слабостях. Никак не могу бросить пару вредных привычек. К тому же, сегодня брал интервью у одной девушки… Многие из нас даже не способны на помощь.
– Уверена, что это плохое настроение говорит в тебе. Люди добрее, чем кажется.
– Вовсе нет. Мы лжём. Даже, когда любим. Мы изменяем, тем более, когда любим. У нас нет времени на помощь другим, потому как сами только и ищем помощи. Нам не хватает тепла, но почему-то мы сами его никому не даём. Наверное, я бы предпочёл хиппи всем демократам.
– Но мы бы долго не выжили в столь тяжёлой обстановке, – женщина игриво закурила несуществующий косяк с травкой.
– Зато было бы куда спокойнее.
– Ладно. А что за девка, у которой ты брал интервью?
– Да так. Волонтёр-клоун. Но дело даже не в ней, просто на мысли натолкнула. А твой день как?
– По мне не видно?
– Ну, судя по тебе, и у меня всё хорошо, но это же не так.
– Как обычно, – она положила свою ладонь на его руку. – Скучно.
– Слушай, Эм, – начал Ковальски. – Бросай всё и вали ты из этого города.
– Ты серьёзно?! – рассмеялась она. – Вот так? Думаешь, это просто? То, чем владею я, так не бросают, – она опустила голову, но тут же выпрямилась и снова улыбнулась.

Стрелка часов только-только перевалила за цифру два. Бармен открыл дверь паба, чтобы проветрить помещение. На улице уже вовсю лил дождь. Он шумно обрушался на этот город, пытаясь снова и снова смыть уличную грязь. Где-то вдалеке била гроза.

Вместе со свежим воздухом в паб проник и кот, мокрый, старый и потрепанный. Бармен погладил его по голове, ушёл на кухню и вернулся с кусочком колбасы.

Ковальски опять сидел один. Рылся у себя в кошельке, пытаясь расплатиться за выпивку. Получилось без сдачи. Он вышел из паба, пробежал до своего автомобиля. Внутри закурил. Ключи в замке зажигания пока не проворачивал, у владельца авто было достаточно времени, чтобы спокойно покурить. Магнитола молчала, этот человек дорожил тишиной. Только в ней можно было расслабиться и не о чём не думать.


В коридоре квартиры, которую он снимал, было темно. Журналист осознанно не включал свет – чтобы не било по глазам. Сел на тумбу для обуви и сложил голову на руки. В дверь позвонили. За ней стояла Эмма. Женщина из бара.

– Как же мне надоела эта погода, – она прошла в коридор, вся мокрая.
– А на такси не пробовала?
– Не люблю такси, тем более, по ночам.
– Тогда, могла бы поехать со мной…
– Не могла… боюсь, что нас увидят.
– Ладно. Я сделаю кофе с коньяком.
– Не надо, у меня в сумочке ещё виски, – крикнула из ванной Эмма.

Мужчина посмотрел на маленькую бутылку, выуженную из сумочки гостьи, и подумал, что коньяк будет вкусней без кофе.

Когда Эмма вошла в зал, Ковальски сидел за печатной машинкой.

– Скоро ты уже её допишешь?
– Не знаю. Может, и не допишу.
– Я хочу почитать. В этой книге про нас?
– Не дождетесь, дамочка, – он встал из–за стола, обнял женщину, которую любил вот уже три года, и увлёк её на кровать. Нежно убрал волосы с лица женщины, приблизился к ней, но замер в сантиметре от её губ. Её тонкий запах погружал в состояние невесомости. «Наверное, так пахнет мой дом», – подумал Ковальски. Эмма, не выдержав паузы, страстно поцеловала его.


Пальцы быстро бегали по клавишам печатной машинки. Мужчина за ней сидел в одних трусах, он курил, часто останавливался на пару секунд и продолжал снова. В комнате стоял полумрак, плотные коричневые шторы всегда спасали его от ранних солнечных лучей. На кровати за его спиной спала женщина. Ковальски дописал в конце страницы: «Я встал и покинул этот дом навсегда». Достал лист и положил его на стопку таких же листов рядом с машинкой. Потом поднялся, оделся и направился в коридор. Накинул пальто и посмотрел в зеркало. Перед ним всё так же стоял человек с несвойственной русским фамилией Ковальски. «Урод, – раздалось у него в голове. – Чёрствый урод!». Он любил женщину, спящую за стеной, и терпеть не мог самого себя. «Зачем? – наконец спросил он своё отражение. – Зачем ты это делаешь?». Мужчина опустил голову. Устало выдохнул. Было понятно, что ответа у него нет, как и нет этого немого вопроса, он просто чувствовал, что этот роман нужно остановить.

Вдруг послышались шаги. Эмма проснулась. По привычке она накинула его рубашку, раздвинула шторы и потянулась, словно сытая кошка. Он опять не успел, а значит, следующая встреча неминуема. Тяжело сжечь мост, на котором стоят двое.

– Раздевайся, – тихо сказала Эм. – Я пока приготовлю нам кофе.

Ковальски стянул пальто. Эта картина была частым зрелищем для зеркала напротив.

– Я люблю тебя. Верь – однажды мы будем вместе, - сказала Эм, обняла его и прошла на кухню.

Совсем скоро в квартире остался только мужчина, он перечитывал последние двадцать страниц своей книги, каждую из которых комкал и бросал в урну.

Зазвонил телефон.

– Да, Эдди.
– Слушай, тебя сколько ещё ждать?
– Дай мне двадцать минут.
– Хорошо…
– Что?.. Что-то стряслось? – поинтересовался Ковальски.
– Не знаю. Эмма снова не ночевала дома. Беспокоюсь.

Повисла небольшая тишина.

– Послушай, Эд. Во всех отношениях наступает такой момент, когда кто-то из влюблённых устаёт. Дай ей время, уверен, всё наладится.
– Да, я понимаю. Она ведь меня предупреждает, что будет ночевать у подружек. К тому же, постоянно твердит мне, что любит, и я ей верю. Я верю каждому её слову. Спасибо, Влад.

[GREEN]

№ 19

Волшебный зонтик


В то ясное сентябрьское утро я собиралась на дачу к подруге. Погода для осени стояла на удивление теплая, и я решила ехать в легком летнем платье. Прихватив сумку с гостинцами и куртку, я вышла из дома.

Но на вокзале погода резко изменилась. Неизвестно откуда взявшиеся огромные свинцовые тучи в две минуты заполнили небо и грозно зависли над привокзальной площадью. Глухо пророкотал гром.

- Ой, что сейчас будет! – боязливо поглядывая вверх и горько сожалея о том, что не осталась дома, подумала я, - И ведь даже зонтик не удосужилась взять, глупая. Осень все-таки!

Мощный порыв ветра, притащивший с собой необыкновенно холодный и сильный дождь, загнал меня в ближайший павильон. Отзвонившись подруге, я прижалась носом к стеклу и долго стояла, терпеливо ожидая, когда же наконец прекратится ливень. Но время шло, а потоки воды все так же мощно низвергались с неба, не затихая ни на минуту.

- Вот уж действительно! Влипла так влипла! – тоскливо подумала я и принялась от нечего делать разглядывать товары, разложенные на витрине. Так себе, ничего особенного… Всякая мелочь, которая может пригодиться в дороге путешественнику. И вдруг неожиданно мой взгляд наткнулся на зонтик кислотно-розового цвета.

- Пожалуйста, дайте мне вот этот зонтик! - подпрыгивая от нетерпения, обратилась я к продавцу.

-Девушка, он китайский! – не поворачивая головы, мирно буркнул тот в ответ.

-А мне-то какая разница, чем от дождя прикрываться? - озадаченно сказала я и повторила свою просьбу.

Я отсчитала смехотворную сумму, которую запросил за зонт неприветливый продавец, и завладела наконец вожделенной вещицей. Схватила свою покупку и быстренько покинула павильон, не услышав брошенные мне вслед слова:

- Эй, девушка! Когда будешь открывать, опусти его острием вниз!

Оказавшись на улице, я быстренько нажала на кнопку. И в то же мгновенье случилось то, чего я совершенно не ожидала! Зонт слетел с ручки, стремительно, как торпеда, взлетел в воздух и врезался прямо в лоб идущего мне навстречу мужчины! Ойкнув, тот сделал шаг назад, оступился и шлепнулся в лужу. Сжимая в руках оставшуюся часть странного зонтика, я окаменела от ужаса. Потом, опомнившись, ринулась на помощь своей нечаянной жертве.

- Что это было? – вытирая грязь с лица спросила сидевшая в луже жертва, ошалело моргая и потирая ушибленный лоб, - Теракт?

- Простите меня! Пожалуйста! Я не хотела! Это все он! – чуть не плача, объясняла я, пытаясь одновременно вытащить из лужи далеко не хилое тело потерпевшего и удержаться на ногах, - Кто же знал, что он выстрелит!

С интересом наблюдающий за этой сценкой из приоткрытых дверей продавец смешливо хрюкнул и сказал:

- Тебя же предупреждали, глупая, что он китайский! Будешь нажимать на пупочку - опусти зонтик вниз! А ты не послушалась!

- Я просто не слышала! – слабо огрызнулась я и снова обратилась к пострадавшему:

- Может, Вам врача вызвать?

- Какого врача?! – поняв, наконец, в чем дело, взъярился парень, - Какого врача?! Думать надо было, что делаешь!

Я совсем пала духом и молча стояла рядом, не зная, что предпринять.

Почесав макушку, парень вдруг захохотал и уже более спокойно добавил:

- О! Сбегал за сигаретами, называется!

- Курить вредно! –машинально сказала я, глотая слезы и чувствуя себя почти убийцей.

Молодой человек бросил еще один взгляд на насквозь промокшую, но от этого не менее хорошенькую преступницу и в его глазах заплясали вдруг веселые чертики.

- Ну, что ж! – сказал он сурово, - Придется Вам, сударыня, пойти со мной!

- Куда? В милицию? – жалобно пискнула я.

- Зачем в милицию? - удивился тот, - Вы же хотите искупить свою вину, не правда ли? Вот и помогите несчастному добраться до машины! А то от Вашего удара перед глазами все плывет! – и парень демонстративно помахал рукой перед глазами, демонстрируя, как именно все плывет.

-Поддержите меня, пожалуйста! – сказал он и, скрывая улыбку, положил на мое мокрое плечо тяжелую руку.

Когда я, пыхтя от напряжения, подвела жертву китайского ширпотреба к указанной машине, дождь хлынул с удвоенной силой. Подождав, пока потерпевший займет водительское место, я взглянула в его голубые при ближайшем рассмотрении глаза и робко спросила:

- Ну, я, пожалуй, пойду?

- Как это - пойду? – удивленно переспросил он, - Как – пойду?! Ну, уж нет, сударыня! Извольте-ка дождаться, пока мне станет лучше!

Покорно кивнув, я присела рядом с ним.

- Да! - вдруг лукаво произнесла жертва, - Между прочим, меня зовут Денис! А Вас как, о мой неудавшийся киллер?

Я хотела было нахмуриться, но вдруг совершенно неожиданно для себя улыбнулась.

- Все с рождения зовут Аленой!

- Девушка из сказки! - добродушно пробормотал Денис и задумчиво добавил:

- Какие интересные шутки, однако, шутит с нами судьба! Кому Аннушка масло на остановке льет! А кому зонт в лоб влетает... Главное - оказаться в нужном месте в нужное время!

- Что Вы сказали? – переспросила я, пребывая в странной задумчивости.

- Ничего! Это я так! – ласково улыбнулся Денис и добавил:

- Давайте-ка, я отвезу Вас домой! Вы же совсем промокли! Только сначала возьму номер телефона… Так… На всякий случай. Вдруг завтра мне будет нужна ваша помощь?

Я растерялась. Но увидев смешинки в глазах Дениса, укоризненно покачала головой.

- Бессовестно пользуетесь моментом?

- Нет! – улыбаясь во весь рот, честно ответил он, - Просто думаю, что не стоит разбрасываться подарками Судьбы! Она далеко не всегда бывает к нам такой щедрой!



С той забавной встречи прошло три года. Три года, как мы с Денисом вместе и безмерно счастливы. Подрастает наша очаровательная маленькая дочка. Иногда мы даем ей поиграть зонтиком, который нас так своеобразно познакомил. Денис давно отремонтировал его и хранит на память о нашей первой встрече.