[Vitus KL]

Происшествие на границе.


-Послушайте, пацаны! - сказал Антон Железкин, младший пограннаряда, как только наряд вышел за территорию заставы и дежурный закрыл за бойцами ворота выгородки. – У меня появилась блестящая идея!
Старший наряда, сержант Клунько, тяжко вздохнул и даже негромко заматерился. Но так как мат служит непременным атрибутом армейской жизни в виде обязательной связки между словами и универсальным заменителем оных, никто этого даже не заметил. Вторым человеком в этом «никто» был старослужащий Серега Белый, который в отличии от сержанта Клунько, все идеи старослужащего Железкина воспринимал исключительно на «ура». Оба «дедушки» были ноябрьского призыва, и их дембель был уже не за горами. Старший пограннаряда был «майский» и, несмотря на более высокое звание и должность, его мнение можно было особо в расчет не принимать. Клунько «оттрубил» в погранвойсках всего год и три месяца, и по неписаному закону этого погранотряда уже мог расслабить ремень и даже носить панаму на затылке, но права голоса в данной ситуации не имел. Закон был строг и нарушать его сержанту не хотелось.
-Ура! – бодро отозвался рядовой Серега Белый, - Ну-ка, Железяка, выкладывай!
Они плелись под немилосердным августовским солнцем по пыльной дороге рядом с контрольно-следовой полосой, пытаясь понять, нет ли среди змеиных и черепашьих следов каких-нибудь других, например человеческих. За несколько лет никто ни разу не попытался пересечь границу на этом участке - а когда-то здесь было очень даже непросто и на заставе служил сам знаменитый Карацупа. С тех пор в пограничной речке Аракс утекло много воды и ситуация кардинально изменилась. Никто не спешил почему-то оставить свой след на КСП - что пограничникам было на руку – по участку они ходили без всякой особой бдительности, целью их было исключительно выживание в жарком азербайджанском климате, столь непривычном для жителей средней полосы и Украины.
-А давайте заглянем на третьем участке на бахчу и проверим, как обстоят дела с дынями.
-Было бы глупо не заглянуть! – согласился Белый.
Клунько опять вздохнул. Начальник заставы, майор Сивунов, специально отметил при постановке боевой задачи на охрану границы, что ближе ста метров к дыням приближаться не разрешает. Местные колхозники, которым разрешалось держать бахчу на приграничной территории, замучали его жалобами. Майор запретил брать с собой в наряд штык-ножи, стал проверять карманы бойцов перед выходом на границу, и читать им лекции о недопустимости подобного отношения к колхозной собственности. Но первый же наряд, вернувшийся с ночного дежурства, засветился по полной программе. Ничего, чем можно было бы вскрыть и разрезать дыню у пограничников не было – но опытный начальник приказал снять с автоматов крышки ствольных коробок и без труда обнаружил на них следы пиршества. Майор рассвирипел, нещадно обматерил солдат, и послал их к в наказание к старшине. Старшина - младший прапорщик Мамуев – немедленно послал самого «младшего» из них драять туалет, а с двумя другими – старослужащими – даже провел «беседу». Майор Сивунов записал себе в блокнот «разобраться с дынями» и стал закручивать гайки ещё сильнее. Он пообещал, что каждый, пойманный на дынепоклонничестве будет немедленно отослан на «хомутовку», и вместо сна станет чистить свиной загон. Причем независимо от звания и срока службы.
Поэтому Клунько вздохнул на дельное предложение ефрейтора Железкина, хотя откушать спелой дыньки ему самому ох как хотелось – уставные макароны и «дробуха» приелись ужасно.
-Тока крышки потом почистим тщательно, - сказал Клунько. – А то неохота торчать ночь на «хомутовке».
-Ага! – согласились младшие наряда.
-Кстати, - сказал Белый, - Клуня, тебе вчера посылка приходила. Давай, делись.
Клунько нагнулся и извлек из сапога небольшой сверток с конфетами, присланными из дома. Шесть конфет они разделили по братски – по две на человека. Дедушки съели по одной и по одной заначили на «потом», а сержант сжевал свои обе. У конфет был сладкий вкус свободы, дома, детства… Клуня растрогался, но потом взял себя в руки, и принялся рассказывать бородатый анекдот.
По уставу они должны были двигаться на достаточном расстоянии друг от друга, внимательно наблюдая за КСП и границей. На самом деле они шли тесной группой, наблюдая за всем, что подвернется, закуривая, и посмеиваясь. Солнце пекло так нещадно, что казалось, задалось целью поджечь на бойцах выгоревшее и пропитанное солью х/б. Единственной тенью, в которую они могли спрятаться по дороге, была их собственная, да еще тень от панам. Ровная, как столешница, степь, покрытая в основном колючей и сухой травой, носившая имя Мугань, не сулила никакой прохлады. Облака на небе отсутствовали, а редкие порывы горячего ветра обдирали сухую кожу с тщательностью напильника. Через пару километров, присев у телефонного столба, пограничники стали сетовать на жажду. Теплая вода из фляг, которую к тому же приходилось экономить в связи с полным отсутствием питьевых источников, утоляла жажду недостаточно.
Внезапно Антон уставился на что-то вдалеке и потянулся к биноклю. Сердце сержанта Клунько дрогнуло: «Проверка!», но оглянувшись, он увидел лишь корову, пасущуюся в степи. Её-то вероятно и разглядывал в бинокль Железкин.
-Что Железка, телку подходящую увидел? - пошутил Клунько и пограничники вяло засмеялись. Железкин отложил бинокль, закурил и произнес веско:
-Очень даже подходящую. А не желаете ли вы, товарищи бойцы, отведать молочка? А?
Смех разом прекратился. Белый сглотнул слюну, а Клуня даже присвистнул. Вот это идея! Только Железкину в голову и могла прийти. «Молоко»… Волшебное слово. Они не пробовали молока с момента своего призыва, и сейчас оно представилось пограничникам прохладным и сытным чудесным эликсиром, способным утолить жажду, накормить и подарить забытые ощущения дома и родительской опеки…
Все трое были городскими ребятами и о коровах имели самые поверхностные представления. Молоко поступало к ним в стаканы из синих треугольных пакетов или полулитровых бутылок с крышкой из фольги. Как оно попадало в эти пакеты и бутылки, ребятам было неведомо, но то, что в начале цепочки находилась корова – было несомненно. Итак, сейчас перед ними было священное животное, стоящее у истока пищевой молочной цепи, или точнее будет сказать, реки, а они мысленно уже спускались к этой реке по кисельным берегам.
Молоко данной конкретной коровы представлялось им белоснежным, прохладным и питательным. Вкус дыни бледнел в сравнении с этим чудесным напитком.
-Погодите, - остудил воображение скептически настроенный Клуня. – Предположим, заловить корову не трудно. Зайдем с трех сторон и прижмем ее к выгородке. Но куда доить-то? Тары нет! Не во флягу же.
-Да, это проблема, - согласился Белый и вопросительно посмотрел на Железкина. – Во флягу не попадем. Уверен. Думай, Тоха, думай. Ты идею подал, ты и думай.
По лицу Железкина пробежала легкая рябь раздражения, сменившаяся мысленным напряжением. «Интересно», - подумал Клуня, разглядывая это решительное лицо.- Неужели что-нибудь придумает? Эх, мне бы его мозги, я бы давно получил еще лычку.»
Он уже мысленно перебрал все имеющиеся в распоряжении наряда емкости, включая пачки из-под сигарет и чехол от радиостанции. Единственной подходящей емкостью Клуне виделся ящик из–под песка, который можно было притащить от рубежа, но он был большой и грязный, то есть совершенно не годился.
-Есть! – подобно древнему мудрецу вдруг воскликнул младший пограннаряда Железкин. – Эврика!
Его товарищи скептически переглянулись.
Железкин полез во внутренний карман х/б и достал из него небольшой сверток. Это были неуставные фотографии, бережно хранимые у самого сердца по той причине, что нигде более хранить их не было безопасно – ни в тумбочке (мог найти начальник заставы), ни в нычке (могли стырить для дембельского альбома сослуживцы). Клуня сто раз видел эти фото и знал их наизусть. Пограничники сфотографировались у выгородки, вальяжно повиснув на колючей проволоке, на рубеже с радиолокационной станцией, на посту, на фоне гигантского прожектора, именуемого бойцами «Аполлоном». За любую из этих фото владельцу грозили беседа с «особистом» и ужасное наказание – начиная от пограничной гауптвахты и заканчивая теоретическим трибуналом. В сравнении с этим трехэтажный мат начальника заставы выглядел детской забавой.
-О, покажи с «Аполлоном», - сказал отрешенно Белый.
-Да иди ты! – Железкин вынул фотографии из плотного полиэтиленового пакета, служащего им надежной защитой и бережно положил обратно в карман. – Вот она, тара!
Он слегка надул пакет воздухом , демонстрируя его целостность и свою решимость пожертвовать ценным предметом ради общего блага.
Бойцы удивленно засмеялись и принялись хлопать Антона по плечам и спине:
-Голова! Тебе, брат, памятник нужно поставить на заставе и назвать ее твоим именем! Будет именная застава. Тебе отпуск надо вне очереди и погранца второй степени! Тебе надо…
-Да отстаньте, - отмахнулся Железкин, - Давайте с коровой разберемся! План такой: первое – заходим с трех сторон и прижимаем корову к выгородке; второе – вы хватаете ее за рога и удерживаете на месте; третье – я выдаиваю ее в пакет; четвертое – бросаем корову и сматываемся.
-Если погонится , - кивнул Белый – мотаем к вышке, там она нас не достанет.
-Если разозлится, то точно погонится, - подтвердил Клуня. – У меня брат двоюродный из деревни, он мне рассказывал.
Как известно, слова у пограничников никогда не расходятся с делом. Как только проблема с тарой была решена, они начали действовать. Автоматы бойцы решили спрятать в зеленом островке какой-то местной колючей травы – чтобы не мешали «охоте». Там же остались ремни, подсумки с боеприпасами, радиостанция и фляги. Железкин еще раз посмотрел на корову в бинокль и присовокупил его к остальному снаряжению.
-Ведет себя спокойно, - сказал он товарищам, - Можно брать. Ты, Клуня, заходи справа, ты, братан, слева, а я по центру. Никуда она не денется.
Солнце стояло в зените, волны горячего воздуха обжигали кожу, каждое движение давалось с трудом. Клуня посмотрел на выгоревшую степь и вдруг вспомнил, как весной прошел сильный дождь и степь по-колено залило водой из Аракса. Степь расцвела тысячами цветов, головки которых торчали из воды, отражаясь в ней вместе с высоким синим небом, порождая фантастическую картину, настолько красивую, что даже очерствевшие за время службы солдатские сердца сжимались в спазме благоговения. Сейчас же картина была совершенно иная – трава выгорела, все заполонила сухая колючка, степь стала серо-коричневой. Клуня вздохнул и быстро зашагал вправо от столба, глядя на корову, выискивающую в этой колючке какое-то пропитание.
Как только пограничники оказались на своих местах и принялись медленно сходиться к корове, животное перестало жевать и подняло голову. Вероятно, это был инстинкт, но со стороны поведение коровы было весьма разумным. Она повернула голову сначала направо, затем налево, и неспешной походкой принялась двигаться прочь от солдат.
«Догадалась, сволочь!» - мысленно воскликнул сержант Клунько и взял еще правее, пытаясь выйти на перерез корове.
Корова была довольно поджарая. Разгадав маневр пограничников, она ускорила свой шаг. Клунько нахлобучил панаму на лоб и тоже ускорил шаг. Он был уже довольно близко, наблюдая, как его товарищи заходят с противоположной стороны, как вдруг корова резко развернулась, издала протяжный низкий звук и ринулась бежать. Такого пограничники не ожидали, и пока они соображали, корове удалось вырваться за пределы невидимого треугольника, в вершинах которого находились бойцы.
Железкин закричал и замахал руками. Белый и Клуня принялись опять обходить корову, а Антон побежал прямо за ней. Но, сочтя этот маневр неудачным, он вдруг остановился. Так можно было животное вынудить пересечь контрольно-следовую полосу и границу, и уйти в Иран. Гнаться за ней по территории Ирана не имело смысла – это было бы слишком рискованно. Двое других пограничников тоже сообразили, что корова может смотаться в сопредельное государство и притормозили. Клуня услышал, как Белый громко выругался. Корова, дойдя до рубежа, по которому проходила грунтовая дорога, увидела впереди пограничный столб, и тоже остановилась. Она повернула голову и принялась разглядывать бойцов.
Клуня стал медленно обходить ее, что бы отрезать от рубежа. Это ему удалось и через пару минут он был уже между коровой и КСП. Корова повернулась к нему боком, очевидно соображая, что же от нее хотят люди в форме и как выкручиваться из создавшегося положения. Треугольник опять принялся уменьшаться в размерах. Но корова не собиралась сдаваться легко. Она замычала и кинулась в противоположную границе сторону, пробежав совсем близко от Железкина. Бойцы припустили за ней.
-Какая-то спортивная корова! – крикнул Железкин Белому.
-Ага, резвая, сволочь!
Теперь они двигались цепью, постепенно расходясь, в стороны, вынуждая корову бежать в сторону выгородки – забора из колючей проволоки высотой чуть больше метра, перегораживающего степь. Когда между коровой и выгородкой оставалось столько же, как и между жертвой и преследователями, животное резко развернулось и помчалось в противоположную сторону.
-Ах ты! – только и крикнул сержант Клунько, когда корова промчалась в двух шагах от него, разглядывая её черно-коричневый пятнистый бок. Самое крупное коричневое пятно напоминало своими очертаниями родную Украину, какой она выглядела на политической карте. Сержант сплюнул и рванул за коровой, надеясь догнать ее. Но корова все время маневрировала, сворачивая то вправо, то влево. Когда же он почти настиг животное, пытаясь сообразить, что же делать дальше, нога сержанта вдруг запуталась в колючке и Клуня упал. Белый и Железкин через несколько секунд поравнялись с ним и помогли подняться. Корова, торжествуя, побежала вдоль рубежа и остановилась метрах в ста от пограничников. Бока ее ходили ходуном, но она издала торжествующее мычание и медленно побрела в степь.
-Нда, провалился «план Барбаросса», - сказал Железкин, вытирая пот со лба. – Что будем делать?
По лицам товарищей он понял, что сдаваться они не собираются. Дело теперь было даже не в молоке, теперь это было делом принципа. Гордость пограничников была уязвлена.
-Она уже устала. – сказал Белый. –Смотри, еле двигается. Сейчас побежим быстро-быстро, догоним и погоним к выгородке. Никуда она не денется.
-Что-то мне казалось, что коровы вообще так бегать не умеют. – с сомнением сказа Клуня.
-Это азербайджанская корова, - похлопал его по плечу Антон. –Они, наверное, умеют. Ну что, рванули?
-Рванули!
И они побежали.
Как только побежали пограничники, побежала и корова.
Через пол часа маневров корову все еще не удалось прижать к выгородке или заставить сдаться. Это казалось пограничникам невероятным, но в армии они повидали всякого и научились принимать действительность такой, какова она есть, практически не удивляясь ничему. Корова, очевидно, очень устала, но и ее преследователи устали тоже. Даже самый тренированный из них, сержант Клунько, бежал с трудом, сильно прихрамывая. Наконец корова перешла с бега на шаг, и остановилась в десяти шагах от забора. Она замычала и повернула голову к пограничникам. Бойцы, предвкушая победу, тоже перешли на шаг , но продолжали сокращать расстояние.
-Все, р-бята, -сказал, тяжело дыша и пропуская гласные сержант Клунько. - К-рова, сд-лась.
Ефрейтор Железкин произнес длинное ругательство и показал зажатый в кулаке пакет.
-Давайте минуту передохнем, - попросил Белый.- Никуда она уже не денется.
Они остановились, разглядывая жертву. Корова смотрела на бойцов грустными глазами. Жесткая короткая шерсть на ее загривке стояла дыбом, хвост вяло хлестал по бокам. С удивлением Клунько отметил, что у коровы видны ребра.
-Все, пацаны, хватит отдыхать, - сказал Железкин через минуту. –Ну что, «последний бой, он трудный самый»? Вперед.
И они направились к корове.
Корова замычала, запрокинув голову, затем еще раз печально посмотрела на солдат, и побежала к выгородке.
Предчувствуя неладное, бойцы припустили изо всех оставшихся сил. Но не успели.
Добежав до выгородки, корова грациозно изогнулась, оттолкнулась задними ногами и взлетела в воздух. Подобно тренированной лошади, взмывающей над препятствием, она перелетела через забор, приземлилась на все четыре копыта, выбив из степи небольшое облако серой пыли, и неспешно затрусила в сторону тыла, оставив ошарашенных пограничников стоять с той стороны с отвисшими челюстями и выпученными глазами.
Они конечно могли бы преодолеть выгородку, но гнаться за этой коровой ни у кого из пограничников уже не было желания.
Прийдя в себя, сержант Клунько глянул на лица своих товарищей, и засмеялся. Затем засмеялся рядовой Белый. Они смеялись долго и громко, и лишь ефрейтор Железкин не издал ни смешка. Он все смотрел в след корове, сжимая в руке бесполезный полиэтиленовый пакет, а по его лбу катились крупные капли пота.
Наконец пограничники перестали смеяться, и Белый произнес:
-Не, ребята, вы как хотите, но у меня есть идея получше. Дыни, они знаете ли, еще не научились бегать. Даже азербайджанские.

[Veta]

Вит, спасибо за тот добрый юмор, котором наполнен рассказ. Юмор, который вызывает смех, продлевающий жизнь.

[Госпожа Удача]

От души посмеялась. Люблю я и такой стиль, и такие рассказы, спасибо автор. порадовал.

[Vitus KL]

Вета и Госпожа Удача, спасибо большое. Я хотел выложить рассказ на первоапрельский конкурс, но он не вмещается в рамки ограничения по размеру. Рад что вы его заметили здесь. :)

[Госпожа Удача]

Вета и Госпожа Удача, спасибо большое. Я хотел выложить рассказ на первоапрельский конкурс, но он не вмещается в рамки ограничения по размеру. Рад что вы его заметили здесь. :)

А у Вас есть что-нибудь в этом же духе? Очень хотелось бы увидеть

[Vitus KL]

А у Вас есть что-нибудь в этом же духе? Очень хотелось бы увидеть

Госпожа Удача, каждый мой законченный рассказ этов своем роде эксперимент, так что вряд ли в подобном стиле. Но если вам нравится что-нибудь веселенькое, то вот здесь есть рассказик:

http://igri-uma.ru/forum/index.php?showtopic=376

и вот здесь:

http://anor.flyboard.ru/topic211.html

[Vitus KL]

Время-деньги.

Ночь заступила на вахту рано, как всегда в это ледяное время года, сменив короткий вечер с его спешащими в тепло людьми и безумным багровым закатом. Опустели заснеженные улицы, опустел вокзал, разогнавший большую часть пассажиров и поездов, и в теплых домах загорелись желтые карлики электроламп и голубые гиганты телеэкранов. А на небесах пылали вечно прекрасные, ничем не замутненные, звезды Ориона и Кассиопеи.
Несколько часов спустя погас свет в окнах домов, и на небо величаво выплыла красавица Луна, в отличии от земных красавиц, прекрасная в своей полноте. Она слегка рассеяла темноту, окрасив мир в хрустальные оттенки голубого и синего цветов и не прибавив ночи ни капли тепла, лишь немного таинственности от игры лунных теней и света. Казалось, мир замер, завороженный этой игрой. Черные силуэты деревьев, тянущие к Луне, Матери Силы, озябшие руки-ветви, пока Мать Жизни Солнце спит в своей тропической колыбели. Большие свежевыстроенные особняки и маленькие, тонущие в снегу домишки, покосившиеся заборы, неровная, спрессованная колесами автомобилей и ногами прохожих, заснеженная дорога - все застыло в вечном ожидании, предельном космическом одиночестве. Легкий ветер кружил в морозном воздухе мириады сверкающих обломков миров-снежинок, таких невесомых, что вопреки закону тяготения, они не падали вниз, а наоборот, поднимались все выше и выше, от белых сугробов, располосованных фиолетовыми тенями, к далеким звездам. И ни одной живой души вокруг, ни одной живой теплой плоти. Кроме, конечно, странников-кошек и лохматых собачьих хиппи, остающихся, впрочем, как всегда оставались, за кадром.
И кроме двух фигур, прячущихся в тени огромного мрачного здания с заколоченными фанерой окнами и грязно-желтыми стенами, покрытыми лишаями осыпавшейся штукатурки, бывшего Дворца Культуры бывшей Социалистической Республики. Две гротескные фигуры, еле различимые в густой фиолетовой тени, Леха и Рябой, два брата, две парадоксально похожие противоположности. Леха - маленькая фигура в старой куртке, в вязаной спортивной шапке, именуемой в народе "петухом", воротник торчком, с усов свисают сосульки, руки запрятаны в карманы серых брюк, и Рябой - огромный детина в затертой дубленке, без шапки, волосы, не знающие расчески, на ногах армейские сапоги "хрен его поймет какого долбанного" размера. Замерший Леха, то и дело высовывал свое сморщенное лицо из-за угла и смотрел на дорогу, и в это мгновение можно было бы хорошо рассмотреть шальной огонек в его глазах. Фигура Рябого, наоборот, неподвижна, мороз ему, похоже, не страшен, он уставился на носки своих сапог и задумчиво чесал небритый подбородок. Очень различные по внешности, они принадлежали к тем людям, в которых безошибочно узнаешь родственников с первого взгляда, может быть по одинаковой, чуть ехидной улыбочке, или по этому недоброму блеску в глазах, или по другим, столь же загадочным признакам родства. В небольшом шахтерском поселке, где они обитали, братьев знали очень хорошо, многие их недолюбливали, многие побаивались, зная или догадываясь о «ночном» образе жизни, который они вели время от времени. Здесь же, в чужом большом городе они чувствовали себя неуютно, нервничали, и даже небольшая доза водки, принятая "для храбрости" не очень-то помогала.
-Хорош светиться! - Рябой схватил Леху здоровенной ладонью за рукав и затащил поглубже в тень. Леха улыбнулся невидимой в темноте улыбкой и крепче сжал ручку острого финского ножа, лежащего в кармане.
-Словно вымерли все,- шепотом сказал он, чувствуя, как холод поднимается от ступней, одетых в ботинки на тонкой подошве, по ногам, к коленям и заползает в пах, - А еще город! Еще немного подождем и надо валить.
-Электричка все равно только утром. А на вокзале торчать опасно. – Рябой зевнул, демонстрируя полное безразличие к холоду.
-У Седого переночуем, - ответил брат. - Он нам еще трояк торчит, кстати.
И вдруг он весь напрягся и вытянул шею.
-Идет кто-то!
Похожая на чернильную кляксу в чистой тетради, на фоне голубых сугробов черным пятном выделялась одинокая фигура человека в пальто и шляпе. Он шел не спеша, балансируя на скользкой дороге, глядя себе под ноги. Редко кто ходит так ночью спокойно, как днем, не оглядываясь вокруг, не думая о возможных неприятностях, которые таит в себе это загадочное время суток. Казалось, человек этот просто гуляет, обдумывая какую-то важную проблему, его глаза, устремленные на дорогу, видели нечто совсем иное, губы беззвучно шевелились, руки в тонких перчатках парили в воздухе, как две темные птицы.
Он даже не заметил, как Рябой вырос перед ним из-за угла Дворца Культуры.
-Эй, папаша, - произнес Рябой затасканную фразу. - Огню не найдется?
Человек в черном остановился, как вкопанный, и посмотрел на Рябого невидящим взглядом.
-Что? - переспросил он, оглянувшись вокруг, словно только теперь понял, где находится. Наконец до него дошел смысл вопроса.
- Простите, я не курю, – вежливо ответил человек в пальто и шляпе, и повернул к Рябому бледное лицо пожилого интеллигента.
-А зря, - сказал Рябой, а про себя подумал: "Попался, жидяра! С этим возни не будет."
Леха уже занял свою позицию позади человека в черном, вынув из кармана финку и продемонстрировав ее. В свете луны нож блестел, как ледяная игла - страшно и отстраненно.
-Ну-ка, - сказал Леха, приставив нож к спине прохожего. - Отойдем в тень. Да без шума, старик. Посмотрим, не завалялась ли в твоих карманах мелочь.
Он больше не мерз. Сердце стучало ровно и часто, быстрее обычного и холод ушел из паха обратно в землю.
Человек в черном медлил и Рябой подтолкнул его в бок. На лице Рябого, покрытом густой смесью коричневых веснушек и многочисленных оспин, блуждала мерзкая кривая улыбка, обнажающая неровные зубы. Эта улыбка пахла спиртным, больной печенью и неприятностями. Незнакомец повиновался, и они все вместе скрылись в переплетении теней здания и огромного старого дерева, раскинувшего свои руки-ветви над засыпающим миром. Теперь все трое стояли плотно, и незадачливому прохожему невозможно было броситься в бега, да он и не смог бы убежать, без того, что бы не получить удар быстрой Лехиной Финки в бок. Да и разве может убежать пожилой человек от двух подонков, каждый из которых моложе его на пол жизни, ночью, по скользкой заледеневшей дороге? По дороге, на которой целый час уже не показывался ни один человек, на что очень сильно
рассчитывали грабители и в дальнейшем.
Где-то в районе железнодорожных путей загудел локомотив, и противно заскрежетали колеса вагонов. Подул легкий ледяной ветерок, но никто из людей даже не поёжился, адреналин переполнял их кровь, и сейчас они не замечали холода.
-Ну шо, папаша, бабки есть? - спросил Рябой. Он обычно «беседовал» с жертвой, имея куда более внушительный вид и грозный голос, чем у брата. На самом же деле именно Леха имел куда более скверный характер и был в их деле практически главным, хотя братья редко касались этой темы. Сейчас он не вмешивался в разговор, а просто держал финку, прижав ее к спине пожилого человека, -Мене не охота тебя обыскивать, - продолжал Рябой и это было правдой, он терпеть не мог этого.
-Так шо для твоего здоровья буде полезнее самому достать кашелек, или шо там у тебя заместо него.
-Очнись сука! - Добавил Леха, присовокупив к своей реплике удар свободной рукой по левой почке.
Человек тихо застонал и кивнул. "Размазня. - подумал с сожалением Леха. - Сейчас выложит бабки сам." Он уже вошел в азарт и ему хотелось, чтобы прохожий оказал сопротивление, тогда можно будет десяток разков ударить его в разные места, разок в пах, пару раз по почкам, двинуть по зубам. "Впрочем, - подумал он, - можно и так врезать, даже если он не будет сопротивляться. Чтобы в будущем, морда жидовская, не шлялся, где попало, по ночам. Попривыкали чувствовать себя хозяевами жизни! Нет уж! Знайте, кто здесь хозяин! Получи!"
И он опять больно ударил человека по почке, теперь по правой. Тот опять застонал и полез в нижний карман пальто. Ни Рябой, ни Леха даже бровью не повели, "боевой опыт" подсказывал, что люди в основном не носят с собой оружия, даже ножа, по разным причинам. Кто-то просто не думает об опасности, кто-то не умет пользоваться, многие просто боятся милиции (залети к ним с ножом, потом сто раз пожалеешь, что взял его с собой). Огнестрельное оружие есть у некоторых дома, но и его не носят с собой по тем же причинам. Правда, сейчас появились газовые баллончики, и один раз Леха даже испытал его действие на себе, когда хотел снять норковую шапку с одной «беременной сучки». Она брызнула ему в лицо и убежала, но он знал, где она живет, и потом рассчитался с ней сполна, так, что она на длительный срок попала в больницу, потеряв желание пользоваться подобными "средствами самозащиты". Так что они просто стояли и смотрели, как пожилой человек достает из кармана свои деньги . Рябой взял бумажки и передал их Лехе. Тот высунул руку из тени дерева и тотчас сунул ее обратно.
-Доллары. - сказал он тихо. - Десять долларов.
-Чего? - прорычал Рябой, забыв о правиле соблюдать относительную тишину.
-Тише ты! - Леха опять посмотрел на доллары. -Баксы. Два по пять.
-Може липовые? - спросил Рябой, поднеся для устрашения грязный кулачище к носу жертвы.
-Хорошо не разглядишь, но вряд ли,- ответив Леха, поразмыслив. - Пятерки не подделывают.
-Настоящие, - спокойно сказал человек в шляпе. В его грудном голосе не было явного страха, лишь опасение. Леха положил шуршащие бумажки в карман штанов и внимательно оглядел пожилого незнакомца. Лица его он не мог разглядеть, как следует, но одежда и в темноте производила впечатление дорогой, сидела на нём как влитая. Пальто, правда, не кожаное, скорее похоже на драп, но и драповые бывают дорогими, особенно ежели "там" сшитые. Под пальто явно костюм, может и галстук, под шарфом не видно. Черные обводы ботинок на снегу имели совершенную форму. У такого баксы могут быть. И не какая-то жалкая десятка, а поболее.
-А шо ещё есть? - спросил Рябой, словно прочитав мысли брата. -Давай, давай, выкладывай, а то подвесим за ноги, как Буратина, и трясти бум.
И он опять продемонстрировал кулак и кривую улыбку.
Юмор Рябого и его кулак подействовали на человека в шляпе, он опустил руку во второй нижний карман и извлек оттуда еще три бумажки. Он еще не успел передать их Рябому, а Леха по шуршанию понял, что это опять доллары. Он взял бумажки и взглянул на них - три десятки. «Не плохо», подумал он, а вслух сказал:
-Зеленые. Тридцать.
-Ну ладно, батя, можешь топать, - озадаченно сказал Рябой, очевидно будучи немного не в себе.
-Чего? Не шевелись! - приказал Леха «бате». - Да ты у нас просто денежный мешок. Грех тебя так быстро отпускать.
-Грех? - с сомнением спросил Рябой. Он почувствовал, что брат завелся. Этого Рябой не любил. В такие минуты он побаивался Леху. Но перечить ему он не стал, только огляделся вокруг. Потемнело. По небу бежали невесть откуда взявшиеся бодрые тучки. Ветер усилился. Луна ныряла в облаках, как резиновый мячик в волнах разгулявшегося моря. Мужчина с несоразмерно большими бетонными бицепсами и гагаринским лицом простого русского парня взирал на все свысока с разрушенного пьедестала метрах в тридцати, в тени высоких деревьев. На поднятых руках он держал мальчика с крупной головой и повернутым к небу лицом, который в свою очередь, гордо поднимал над собой нечто, бывшее раньше, наверное, голубем, а сейчас похожее на чучело птицы с оторванной головой и ребрами из арматуры. Время не пощадило ни мужчину, ни ребенка, ни птицу, да и что ему(Времени) за дело до них, будучи настоящим меценатом и ценителем искусства, оно разрушило и куда более выдающиеся памятники, нежели этот увековеченный в бетоне порыв человека покорить не только землю и море, но и небо. Рябой заметил, что и бедолага в пальто (Рябому он казался жалким) смотрит на памятник тоже.
-Не думаю, - сказал Леха, - что такой фраер носит деньги в карманах. У него должен был заваляться бумажник. Наверняка... Доставай, жидовская морда. А то тебе будет очень больно. - И он слегка надавил на ручку финки, прорезав пальто человека в шляпе и то, что было под ним, уколов его самым кончиком острого ножа в спину. - Гони бумажник!
Из-под шляпы сверкнули и сразу же погасли на удивление молодые глаза. Незнакомец покорно опустил взгляд и полез в нагрудный карман. Блеснула хромовая кожа, и в его руке показался бумажник. Он протянул его Лехе, догадавшись окончательно, кто здесь играет первую скрипку.
"Гордость показывает, сморчок, -выругался про себя Леха, беря бумажник и убирая нож, - Другой бы уже просил отпустить, в ногах валялся..." Но тут его
мысли переключились на другую тему. Он увидел содержимое бумажника. Никаких блокнотов, квитанций, записок, билетов, визиток, всего того мусора, что обычно таскают в бумажниках люди. Только деньги. Одна, две, три... десять, двадцать бумажек. И все зеленые, хрустящие. Двести долларов. Плюс сорок. Сердце у Лехи застучало быстро-быстро.
Рябой даже не спросил сколько, по Лехиному вздоху можно было понять, что много.
-Все? - спросил Леха, приблизив свое лицо к лицу незнакомца, чувствуя что нет, не все, что сегодня им повезло, крупно повезло. Масть пошла, как говорится.
-Давай остальное, и мы не будем тебя бить. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя били, да? Ведь не хочешь? Или тебе понравится, если мы снимем с тебя это пальто, костюмчик, штаны и пустим по улице? Холодно ведь, папаша. Да и ветер, вон, поднялся. А вы, буржуи, не любите холода. Ну что, есть еще что-нибудь? Может, за подкладкой завалялось?
Незнакомец вдруг посмотрел Лехе прямо в глаза, и тот даже отшатнулся, разглядев блеск в зрачках и странное, не тонущее и в темноте выражение превосходства на лице пожилого человека, словно не он был жертвой, не его ограбили здесь, в темном уголке, посреди длинной зимней ночи.
-Завалялось, - сказал человек и каким-то театральным жестом снял с себя
шляпу и, покопавшись внутри, извлек еще пять бумажек.
-Пятьсот, - сказал он, хищно глядя на Леху и играя бумажками. - Долларов. Леха дернулся всем телом, выхватил бумажки и ударил человека в живот. Тот согнулся пополам. Рябой не вмешивался, он даже отступил на шаг. Он чувствовал, что тут что-то неладно, нехорошо, может он из этих, из новых, правда не похож, те все больше в кожаных плащах, и пешком в темноте не ходят, и шобло при них, но кто его знает.
-Держи его, чтобы не убежал, - приказал Леха, а сам быстрой кошачьей поход-
кой пошел на другую сторону здания, где тускло светил одинокий, чудом уцелевший фонарь, раскачивающийся на невесть откуда взявшемся порывистом ветру. Рябой охранял странного человека в пальто, который уже преодолел боль и теперь смотрел на него исподлобья, правда, без злости, но и без затравленности жерт-
вы, знающей, что хищник намного сильнее ее, как-то не так смотрел, с жалостью, как доктор, глядящий на еще цветущего и уповающего на свою волю к жизни пациента, уже зная, что у того рак. Рябому даже показалось, что он улыбается, но, присмотревшись, он понял, что это скорее оскал. Если бы Рябой был верующим, он бы даже перекрестился, но его рука никогда не знала этого жеста, и он просто опять сжал кулак и помахал им перед носом прохожего, чтобы развеять свои опасения. Ему показалось, что если бы старик мог, то впился бы ему в кулак зубами, так хищно сверкнули глаза в темноте.
-Смотри у меня, гнида! – на всякий случай сказал Рябой, хватая жертву за рукав. -Не рыпайся!
Ветер вырывал бумажки из Лехиных рук, но он смог разглядеть их достоинство. И правда, пять сотен. На фальшивые не похожи. Да и человек этот не похож на фальшивомонетчика, просто богатый старый фраер. Случайно оказался не в том месте, не в то время. Пускай теперь пожалеет.
Он вернулся под дерево. Подумал: "Может пальто с него снять?", но сразу же раздумал, со шмотками связываться не любил, хватит и той злополучной шапки. "А может, у него еще баксы есть? - пронзила мозг шальная мысль. – Может много, под подкладкой или еще где?» Ну, не случайно дед отдал без сопротивления такую кучу бабок. Может у него еще больше, и он специально не сопротивлялся, чтобы не обыскали. Но с другой стороны, что за идиот будет шляться в темноте с карманами, набитыми долларами? Чертовщина какая-то. Леха не показал своего замешательства и только отрицательно покачал головой на вопрос Рябого, отпускать или нет старика.
Ветер дул все сильнее, и фонарь вдалеке раскачивался и плясал, заставляя плясать переплетенные в диковинный узор тени. Леха опять почувствовал, как холод начал атаку на ноги. "Ладно, пора кончать с дедом, - решил он. –Попробую в последний раз и сваливаем."
-Слушай, да я же знаю, старик, что у тебя за подкладкой еще завалялось. – Леха попробовал взять прохожего на понт, поднеся финку к самому лицу жертвы. - Братуха, сними с него пальто, штаны и все, что под низом. Ему это уже не понадобится.
Рябой нехотя принялся вытряхивать пожилого человека из его дорогого пальто. Он рванул его (кого?) за воротник, и несколько пуговиц отлетели.
-Стойте! – негромко и как-то театрально вскрикнул тот. - У меня еще есть! Я сам достану. Только не трогайте меня!
"Сработало!" - самодовольно подумал Леха, не обратив внимание, что в голосе
человека не было ни страха, ни жалобных нот. Старик нагнулся и, придерживая одной рукой шляпу, достал что-то из носка. Это были еще деньги. Еще доллары, свернутые трубочкой.
"В носке таскает!" - удивился Леха, словно это и было самым удивительным во всей этой истории. "В носке!" - удивленно повторял он про себя, пока брал бумажки из рук своей жертвы. Ветер разошелся не на шутку. Он уже завывал в деревьях и хлопал оторванными досками на заколоченных окнах ДК. Облака неслись по небу с почти невозможной скоростью, и над землей кружились их двойники, облака мелкого снега и снежной пыли, обжигая лица и руки. Луна на несколько секунд вылезла из облаков, и в ее свете Леха разглядел призрачные цифры на зеленых бумажках. Единица и три ноля. Он даже не знал, могут ли быть такие купюры. Ему вдруг показалось, что все происходящее, лишь сон, нелепый сон, наверное, они замерзли и пошли к Седому, «буханули» там, и теперь ему снится этот дурацкий сон. А проснувшись, он не обнаружит ни этого холода, ни бешеного ветра, ни этих огромных денег. Идиотский сон! Надо бросать пить!
Но, подняв глаза и посмотрев на человека в черном пальто, он вдруг осознал, что это вовсе не сон. Человек был предельно реальным, стоял теперь прямо и улыбался довольно, как висельник, которого повесили после долгих пыток, и теперь он был рад избавлению от боли. Его морщины пылали внутренним светом, глаза отсвечивали красным. Руки, разведенные в стороны, парили как две черные птицы. Он был словно черный крест на белом снегу, и ветер не шевелил его пальто, обтекал старика и с силой бил Лехе в лицо. Рябой, испугавшийся внезапного преображения человека в черном, отступил на несколько шагов и что-то кричал. Но его слова улетали по ветру, заглушаемые громким голосом странного человека, произносящего тяжелые, веские слова то ли стихов, то ли заклинаний.


...Солнце опалит зеницы,
Ветер вырвет волоса,
Время превратится в камень,
Золото сотрется в пыль,
Рот забьет песком и пеплом,
Прахом обратится плоть,
Каждая монета будет,
Жизни стоить ровно год...


Слова падали на Леху, душили его, как камни били по лицу и по ногам. Один удар в пах, несколько по почкам, под дых. Из последних сил он попытался ударить черного человека финкой прямо в лицо, но рука не смогла пробиться сквозь ветер. Рябой уже не кричал, а ревел как медведь. Одной рукой он обхватил ствол дерева, а второй схватился за Лехино плечо.
-Бежим! Бежим! - ревел Рябой. - Леха, бежим, бля!
Человек в черном, ставший словно на пол метра выше, запрокинул голову и засмеялся громким смехом, и раскаты этого смеха сотрясали окружающую действительность, как раскаты летнего грома. Он смеялся и смеялся, сверкая глазами из-под шляпы, а лицо его становилось все моложе. Исчезали овраги глубоких морщин, идущих от крыльев носа вниз, к подбородку и морщин, разрезающих высокий лоб. Посветлел гранит лица и стал прозрачнее обсидиан глазных яблок, розовый цвет проступил на равнинах щек, и испарилась синева на подбородке. Он в последний раз взглянул на Леху с Рябым, и, продолжая смеяться, повернулся и легко пошел против ураганного ветра. Полы его пальто были все так же неподвижны, а поля шляпы и не думали трепетать на ветру, лишь длинные черные волосы, выбившиеся из-под нее, слегка развевались. Он вышел на середину улицы, очертания которой размазались и утонули в метели, и пошел по ней черным призраком, медленно, не спеша, раскинув руки, запрокинув голову на встречу снежным ударам и продолжая смеяться, становясь все моложе и моложе, словно живое подтверждение истины, гласящей, что смех продлевает жизнь.
Ветер со страшной силой ударил Леху в грудь, и он чуть не упал. Но ветер не дал ему упасть, ветер развернул его лицом вперед и, пытаясь вырвать доллары из руки, бросил в объятия брата. Рябой тоже потерял равновесие и чуть не напоролся на Лехину финку. Он сдавил Лехино плечо с такой силой, что в плече что-то хрустнуло. Ветер вытолкал братьев из-под дерева и понес в сторону вокзала, причем они едва успевали переставлять ноги, вцепившись друг в друга (финка выпала из Лехиной руки со слабым звоном, балансируя и скользя на заледенелой дороге, потеряв через минуту всякое представление о времени и пространстве. Когда их наконец-то прибило к железнодорожным путям, как два утлых челна в бурю к берегу, и ветер стих, они нашли друг друга в ужасающем состоянии. Два глубоких старика с развевающимися бородами, без шапок, без обуви, в истлевшей одежде, с черными обмороженными лицами. Рябой плакал, согнувшись, держась рукой за правый бок, где бесновалась в спазмах печень, а Леха сидел на снегу, вытаращив глаза на огромную Луну в безоблачном небе, раскачиваясь и что-то бормоча себе под нос. Луна самодовольно плыла, улыбаясь противной хитрой улыбкой, плыла над вечной славянской зимой с ее бездорожьем, неприкаянностью, холодом, разбитыми надеждами и потерянными судьбами, уплывая куда-то далеко-далеко, где никогда не было ни зимы, ни лета, ни других времен года.
Совсем рядом резко загудел локомотив, а потом застучали колеса вагонов, отбивая привычный железнодорожный ритм. Дряблые Лехины мышцы расслабились, пальцы разжались и на снег выпали зеленые треугольные лоскутки, каждый стоимостью в один год. Корчась от боли, его брат Рябой поднял изуродованное лицо с замершими восковыми наплывами слез на морщинистой коже и тоскливо, как-то по-собачьи, завыл на Луну. Ночь продолжалась.

[trivera]

Знаешь, что мне напомнила эта твоя вещь?
Сказку о Золотой рыбке. Только с гораздо более страшным концом.

Рассказ наверняка ранний, да? Но стиль твой. Узнаваемый и неповторимый.

[Veta]

Может правда, боль, которую мы осознанно или неосознанно причиняем другим , в конечном итоге отбирает у нас если не жизнь, то что-то ценное в нашей жизни?

[trivera]

Может правда, боль, которую мы осознанно или неосознанно причиняем другим , в конечном итоге отбирает у нас если не жизнь, то что-то ценное в нашей жизни?

Вета! Я безмолвствую. В одной фразе сформалировать то, что в моей голове четыре дня никак не формулируется!