[GREEN]

№ 10

УТОЧКА

Первое воскресенье сентября. Раннее утро. Мы с отцом собираемся на охоту. Вынырнул я из своего глубокого детского сна сегодня очень легко, ведь вечером засыпал с приятной мыслью, что утром пойду на охоту. Охотой с этого года я заболел и от волнения меня немножко лихорадит, поэтому собрался почти мгновенно. Да собирать-то мне особенно нечего – корзина под грибы, а в ней два бутерброда и нож. Теперь вот маюсь в томительном ожидании, когда соберется отец. И кажется мне, что делает он все уж слишком медленно. Я сел на табуретку и наблюдаю за ним. Происходящее мне представляется как в замедленной съемке, и нет сомнения в том, что даже газ на плите горит плохо. Вот отец разогревает борщ. Спрашивает, буду ли я его есть. Я отказываюсь, мне о нем даже противно думать, а отец ест и ест почему-то с аппетитом. Про себя думаю: «Как он может, есть такое невкусное, да еще и на завтрак». Однако отец от меня не отстает:

- Женя, попей хоть чаю и съешь бутерброд. Это не юг, энергии тратится намного больше. Здесь холоднее, и ходить по болоту – это тебе не по степи. Вот увидишь, до леса не дойдем – запросишь еду.

Есть совсем не хочется, но на чай пришлось согласиться.

В этом году ощущаю я себя совсем взрослым, ведь мне целых двенадцать лет и отец, наконец, стал брать меня с собой на охоту. Просился я, конечно, и раньше, но отец всегда говорил одно и то же:

- Охотится тебе еще рано, подрасти немного. Охота - работа тяжелая, ты не выдержишь.

В этом году, как всегда, август мы провели на родине отца в Днепропетровской области. На охоту ходили через день-два, и отец каждый раз брал меня с собой. Охотились мы на перепелов и диких голубей. Удивительное дело, но вот дикий голубь оказался на Украине хорошей, настоящей дичью. Летает он там большими стаями, и наносит некоторый ущерб сельскому хозяйству. Кормится голубь семечками подсолнуха. Поля же, на которых подсолнух там растет, бескрайни, как моря.

Добыть дикого голубя очень непросто, птица это умная и близко к себе не подпускает. Когда стая кормится, то одна из птиц не ест, а сидит на самом высоком подсолнечнике и внимательно смотрит по сторонам, и, когда замечает опасность, кричит особым криком. Стая поднимается на крыло и улетает. И все же несмотря ни на что, на голубя мы охотились очень успешно и меньше десяти штук никогда не приносили. Ведь отец - классный охотник и охотится с уникальным штучным австрийским ружьем, которое как раз и предназначено для стрельбы на дальние расстояния.

Отпуск закончился, вернулись мы на берега любимой Невы, на свои болота и вот собираемся на свою первую в этом году осеннюю охоту. Отец надевает патронташ, болотные сапоги, вскидывает на плечо ружье, я беру свою корзину, и мы выходим на улицу. Там еще сумрачно и прохладно. После жаркой украинской степи сырость и холод чувствуются очень остро.

Место нашей охоты недалеко, всего в трех километрах от дома. Идем мы на озеро за Первый городок. Отец впереди, я метра три-четыре сзади. Идем молча, и я предаюсь приятным воспоминаниям. А приятное - это все, что связано с южной охотой в этом году, оно настолько яркое, что заслоняет собой и летние игры с друзьями, и даже начало учебного года.

Взрослые меня этим летом захвалили, и ощущал я себя в новом качестве - в качестве добытчика и кормильца. И это действительно было где-то похоже на правду. Ведь в то время в сельских магазинах продукты практически не продавались, и ели мы только то, что сами добывали. А мясо, оказывается, могли добыть только мы с отцом. Да и какое мясо! Жирные перепела и голуби - да ведь это настоящие деликатесы.

Просто так деликатесы эти конечно не давались. Чтобы добыть в степи дичь, мастерства недостаточно, нужно было еще иметь много терпения и выносливости. Ведь возвращались с охоты, когда солнце было уже высоко, и температура в тени иногда превышала 35 градусов. Встречал нас полный двор народа, как ратников с поля боя, как героев. Да, летом собиралась там вся наша родня, и за обеденным столом меньше десяти человек не бывало. На обед же обязательно подавался любимый всеми традиционный украинский борщ. Порой борщ этот был приготовлен на перепелах. Жир от них в ведерной кастрюле - толщиной с палец, а сами перепела плавали в борще как галушки. Женщины, насыпая борщ в тарелки, меня уже выделяли, и получал я свою порцию сразу после мужчин, и перепела мне в тарелку выбирали покрупнее.

Перепел – птичка удивительная, серенькая, размерами чуть больше скворца. Птичка эта очень разговорчивая и кричит днем и ночью. Песня ее очень характерная и на человеческий язык переводится так – «Ва-ва, ва-ва, спать-пора, спать-пора, спать-пора». Если эти слова прочитать быстро и громко, то это и будет песня перепела. Летает он небольшими стайками, буквально не более десятка, и любит кормиться на полях, где растут зерновые. Мы с отцом чаще всего охотились на просяном поле. К концу августа откармливается перепел до шарообразного состояния, вот тогда-то он и представляет интерес для охотников. Взлетают перепела со своего просяного поля как тяжелые микроистребители абсолютно по прямой и машут крыльями так отчаянно, что их почти не видно. Стреляют перепела самой мелкой дробью, и иногда от одного выстрела падает сразу пара. За выход отец стрелял по два-три десятка перепелов. Моей задачей было после удачного выстрела собирать их и складывать в рюкзак. Когда мы возвращались с охоты, низ рюкзака становился черным, поскольку пропитывался перепелиным жиром, и к следующей охоте женщины вынуждены были его застирывать. Перепел нагуливает столько жиру к сентябрю совсем не случайно. Ведь в сентябре летит он в Крым, где собирается в большие стаи, порой по несколько тысяч штук в каждой. И уже такими громадными стаями летит перепел дальше на юг, к египетским пирамидам. Летит он только ночью и в дороге очень мало ест. Нагулянный за осень жир служит перепелу горючим во время перелета. Нагулять жир для этой птички вопрос жизни и смерти. Тощая до Египта не долетает и гибнет в пути.

Охота на перепела была не такая тяжелая, как охота на дикого голубя. Это я рассуждаю с положения своей охотничьей функции, функции почти собачьей. Ходить по просяному полю значительно легче, чем по полю засаженному подсолнухом или по-украински - «сонячником», а дичь подстреленную находить и тем более легче.

Как только заходим с отцом на поле с подсолнухом, я из-за своего маленького роста, тут же перестаю что-либо видеть и ориентироваться в пространстве. Под ногами растрескавшийся от жары серый степной чернозем, перед глазами со всех сторон меня окружают толстенные стебли подсолнечников, а над самой головой маленький кусочек ясного белесого южного неба, остальная часть горизонта во все стороны занята тарелками подсолнуха, плотно набитыми семечками. Все тарелки, как локаторы, смотрят, не отрываясь на солнце. Голова подсолнечника колючая, царапучая, и удар ее очень неприятен, поэтому плетусь за отцом на приличном расстоянии. Вдруг он останавливается, вскидывает ружье - выстрел. Я стою сзади и вопросительно смотрю отцу в затылок, почти как собака, ждущая команды - «пиль». Отец же, как всегда, внешне спокоен и не суетен. Открывает ружье, вынимает стреляную гильзу, из ствола идет дым, гильзу кладет в патронташ, загоняет в ствол заряженный патрон, и только после этого поворачивается ко мне и показывает рукой направление, куда нужно идти. Я срываюсь с места и бегу в указанном направлении как слаломист, огибая стебли. Пробежав метров 20-30 и не найдя подстреленной дичи, шевелю ближний к себе подсолнух, и отец корректирует мое местоположение. Стрелял отец фантастически метко. Рекорд, свидетелем которого я был, десять выстрелов - девять голубей. Как раз в тот день, когда рекорд был установлен, произошел забавный случай. Принес я отцу очередного подстреленного голубя, он его осмотрел и говорит:

- Женя посмотри, может, ты видишь на нем какие-то повреждения?

Я посмотрел, и действительно, крылышки целы, ран никаких нет, а голубь мертвый.

- Нет, - говорю я, – не вижу никаких повреждений.

Отец положил голубя в рюкзак, посмотрел на солнце, посмотрел по сторонам и говорит:

- В десяти минутах ходьбы начнется лесополоса, а за ней бахча. Солнце уже высоко. Мы устали. Дойдем до бахчи, съедим по арбузу, отдохнем, и пойдем домой.

И мы пошли. Выбрали два арбуза и устроились в лесополосе, в тенечке. Отец вынул из ружья патроны и вставил в стволы два патрона по ползаряда, заряженные специально для меня, потом ножом отрезал донышко арбуза и говорит:

- Вот тебе мишень. Перед тем как пойдем домой, постреляешь.

И вот арбузы съедены, мы сидим, отдыхаем. От жары и усталости накатилась такая вялость, что мне даже лень идти к ружью и расстреливать свою арбузную мишень. Вдруг отец спрашивает:

- Женя! Сколько мы сегодня застрелили?

Я не задумываясь: - Двенадцать.

Отец, после некоторой паузы:

- А мне кажется, больше.

После этих слов, берет он рюкзак и высыпает голубей на землю, чтобы их пересчитать. Один голубь тут же свечкой взмывает в небо и скрывается за кронами деревьев.

Куда девалась степенность отца – не знаю. С невероятным проворством схватил он с земли ружье, вскинул к плечу, секундная пауза, выстрел. Слышу, впереди на кроны деревьев что-то падает, я побежал туда, взял подстреленного голубя, и радостно кричу:

- Пап! Теперь ты подстрелил его по- настоящему, и он больше не улетит!

Подхожу к отцу, даю ему голубя, а он стоит грустный. Взял голубя, положил в рюкзак и говорит:

- А ведь я неправ. Я не должен был стрелять…. Он имел право улететь.

Отец резко останавливается и снимает с плеча ружье. От неожиданности я чуть не натыкаюсь на него. Экран воспоминаний погас, и я вернулся к реальной жизни. Вижу, что мы почти пришли, и совсем рассвело. Отец, заряжая ружье, говорит мне:

- Женя! Сейчас начнутся воронки, а в них могут быть утки. Держись метрах в пяти сзади и старайся поменьше шуметь.

Мы медленно идем по еле заметной тропинке. Утренний туман почти рассеялся, на траве и кустах обильная роса. Вокруг так сыро и мокро, как бывает после сильного дождя. Уже рядом с тропинкой попадаются и воронки. Я держу в поле зрения идущего впереди отца и не забываю свою основную работу на охоте – сбор грибов. Грибник я уже опытный, и знаю, что по краю воронок любят расти грибы, и особенно хорошо растут там, где мелкие березки или осинки.

Мы дошли почти до лесного озера, но ни одна утка не взлетела. Должно быть, вчера вечером здесь охотились, и ее пугнули. Десять дней как открыта охота, и вся утка напугана. Она не понимает, что вокруг твориться. Только что спокойно и гнездилась, и кормилась, а теперь не может сесть на воду, стреляют в нее, бедную, изо всех кустов.

Вдруг слышу характерный свист крыльев и вижу, что на почтительном расстоянии от нас тянет пара чирков. Летят они очень быстро и красиво, крыло в крыло, и напоминают парочку истребителей. Смотрю, отец вскидывает ружье. Выстрел. Одна из уток как будто на что-то натыкается и начинает падать по пологой линии. Я замечаю место, куда она упала, ставлю корзину на тропинку и бегу туда. Упала она в траву, метрах в десяти от озера. Место ее падения я заметил очень хорошо. Прибегаю, все внимательно осматриваю - утки нет. Исчезла, испарилась. Минут пять я хожу вокруг этого места. Круг моего поиска расширился до берега озера и до ближайших кустов – утки нет. Я в растерянности, ничего не понимаю, и возвращаюсь на то место, куда утка упала. Вдруг неожиданный резкий крик, от которого я вздрогнул. Из под моей ноги порхнула и побежала по траве уточка, волоча за собой левое перебитое крыло. Время от времени она оглядывалась на меня. В глазах уточки я видел и панику, и ужас. Я, конечно, ее поймал и понес отцу. Меня душила жалость к этой уточке, я вдруг понял, что это существо думающее. Ведь я топтался в полуметре от нее, а она замерла и не шевелилась, понимая, что серенькая, что сливается с травой, и ее не видят.

Подошел к отцу и отдал ему утку со словами:

- Вот, поймал.

Отец увидел мое состояние и строго спросил:

- Почему она живая? Она же мучается.
- Я не знаю, что делать, – ответил я.

Отец взял утку за туловище, резко ударил головкой о приклад ружья, и, повесив ее сбоку на удавку, сказал:

- Женя, ты охотник, а это дичь. Дичь на охоте жалеть нельзя.

Прошло много лет и стало мне понятно, как важен был в моей жизни этот эпизод с уточкой. Очевидно, что отец мой был абсолютно прав, но теперь понятно и другое. Понятно мне теперь, что, возможно, родился я совсем для другого времени, времени, когда нарушилось равновесие на Земле между человеком и миром животным. У человека сейчас осталось одно право по отношению к дикому животному миру - право любить и сохранять. Иначе как объяснить то, что в своем роду, я должен был стать четвертым поколением охотников. Все к этому шло, и с самого раннего детства рос я на легендах о своих знаменитых предках-охотниках. Что стоит только то, что дед мой Иван охотился на дроф, и писал статьи в журнал - «Охота и охотничье хозяйство». А отец? Высокий профессионализм охотника совсем не противоречил его любви к природе. Однако охотником я не стал, хотя охотничий билет имел, и в лес с ружьем иногда ходил, и интересен мне там был сам процесс, а совсем не результат. Этот эпизод показал, что даже утка не станет для меня дичью, а я не стану охотником, и династия охотников в нашем роду завершиться на моем отце.

[GREEN]

№ 11

ПОВЕСТЬ О ВЕТРЕ И БЕРЁЗЕ.

Много лет привольно и беспечно жил-да-поживал бродяга Ветер.
Он летал без устали по свету, силой молодецкою играя,
С громом сталкивал на небе тучи, пригибал к земле стволы деревьев,
Раздувал весёлые пожары, заунывно песни пел над лесом.
Но однажды, голубой весною, вдруг взгрустнулось молодому Ветру,
Под крылом тревожно засосало, позвало куда-то, потянуло.

И расправил крылья вольный Ветер, разметал по небу свои кудри,
Полетел стремительно навстречу смутному, неведомому зову.
Перед ним трусливо разбегались облаков лохматые перины,
Где-то вдалеке стонали громы, растревоженно кричали птицы.
И с волненьем вглядывался Ветер в плывшие внизу потоком пёстрым
Вешние луга, озёра-льдинки и зазеленевшие деревья.

Пролетал он над лиловым морем, заглянул в бездонную пучину,
Фыркнул громко в суеверном страхе и, взрябив сердито гладь морскую,
В небо взмыл , подальше от холодной, жуткой и загадочной стихии.
Пролетал над мрачными горами, что упёрлись головами в небо,
Изодрал об острые вершины свои крепкие большие крылья,
И, спустив по склонам камнепады, дальше полетел, умывшись тучей.

Пролетал он над зелёным лесом,растревожил тихие деревья.
Ощетинились сердито ёлки, закачались, загудели сосны.
Опустился ниже буйный Ветер и увидел на лесной поляне,
В стороне от зелени и хвои, худенькую стройную Берёзку.
Словно заплутавшая девчонка, она гнулась от порывов Ветра,
Прикрывая белые колени ветками с зелёным пухом листьев.

Заняло дыханье у бродяги - очень хороша была Берёзка:
Так нежна, слаба и беззащитна, так всесильна юной красотою!
В изумленьи любовался Ветер её белой, розоватой кожей,
Листьями с прожилками живыми, скромно наклонённою верхушкой...
И беднягу Ветра охватила тёплая пьянящая истома
И неодолимое желанье - тихо прикорнуть у ног Берёзы.

На поляну опустился Ветер и заговорил осипшим басом:
- Здравствуй юная краса лесная! Ты прекрасна и чиста, как небо.
Я любовь принёс тебе на крыльях, будь мне, милая, подругой верной!
Помолчав, ответила Берёзка: - Не старайся понапрасну, Ветер.
Я одарена уже любовью: Человек меня всем сердцем любит.
Никого на свете нет сильнее и смелей и краше Человека!

-- Как же молода ты и наивна, - её горячий Ветер,
- Разве может скромную Берёзу Человек любить самодовольный?
Любит он лишь на себя похожих, он себя считает идеалом...
Всей листвой она затрепетала, замахала тонкими ветвями:
- Злой, неверный, нехороший Ветер! Ты совсем не знаешь Человека!
Мой любимый - Человек особый, любит он меня, свою Берёзку.

Каждый вечер, только лишь на небо выплывет Луна, моя подруга,
Человек спускается по тропке, и у самых ног моих садится.
Голову кладёт мне на колени, тихо шепчет о весне и счастье.
На меня глядят глаза большие, словно два голубеньких листочка.
Я молчу, как жаль, что Человеку не дано понять язык Берёзы,
Глажу лоб его прохладой листьев, млею от невиданного счастья.

Не дослушал оскорблённый Ветер, в гневе отшатнулся от Берёзы,
В небо взмыл под облака тугие, жмурясь от сияющего Солнца.
Заработал крыльями, бродяга, полетел, пути не разбирая.
Целый день летел бездомный Ветер сквозь дожди, снега и зной палящий,
Наконец, уже к закату Солнца, он увидел пенистое море.
То владенья были его брата - бархатного ласкового Бриза.

Работяга, брат его любимый, вечно занят был нелёгким делом:
Днём он обдувал горячий берег, ночью веял над бурлящим морем.
Но в тот час, когда усталый Ветер появился над его страною,
Бриз лежал на облаке курчавом, отдыхал перед ночной работой.
И когда поведал ему Ветер о любви несчастной, безответной,
Бриз сказал ему: - Попробуй лаской и вниманьем покорить Берёзу.

Полетел обратно буйный Ветер, отмахал опять чуть не полсвета,
И к утру, когда явилось Солнце, любовался вновь своей Берёзкой.
А она, от сна лишь пробудившись, хороша, свежа была на диво,
Капельки росы в зелёных листьях вспыхивали, словно бриллианты.
- С добрым утром, милая Берёзка,- тихо произнёс бродяга Ветер.
- Как живёшь, красавица лесная? Человек тебя не позабыл ли?

Ветви белые Берёза наклонила: - Не надейся, Ветер понапрасну,
Человек меня не забывает, лишь вчера он снова был со мною.
Долго любовался чёрной ночью, вслушивался в тишину лесную,
А потом в задумчивости грустной к моему стволу он прислонился.
И ты знаешь, я вдруг ощутила, как стучится гулко его сердце.
О, какое это счастье, Ветер, - трепет сердца ощутить живого!

Задохнулся от обиды Ветер, застонал от гадкого бессилья,
И решил слетать он за советом к своей гордой северной сестрице.
Уж Пурга - красавица научит, чем околдовать ему Берёзку.
И опять раскинул Ветер крылья, полетел стремительно над миром.
Полетел он над пустынной степью и над молчаливыми горами,
Над тайгой холодною пронёсся и поплыл над бесконечной тундрой.

Видит, по заснеженному полю, на санях, запряженных четвёркой,
Мчится его милая сестрица, поднимая вихри и бураны.
На плечах Пурги упруго бьётся шаль из мягких кружевных снежинок,
В волосах серебряные звёзды вспыхивают под лучами Солнца,
На лице - румянец от мороза, на ресницах - звонкие сосульки.
Очень хороша была сестрица, только холодна и своенравна.

Опустился к ней влюблённый Ветер, рассказал ей о своей печали,
Попросил он у Пурги совета, как любви берёзкиной добиться.
Возмутилась гордая сестрица, назвала Берёзу деревяшкой,
А потом задумчиво сказала: - Задари-ка ты её подарком.
Не такие важные красотки от подарков таяли и млели.
На, лови, мой братец ненаглядный, дар для неотёсанной Берёзы!

Бросила Пурга ему на крылья шаль из тонких звёздочек-снежинок,
Люто взвыла на коней гривастых , и исчезла, будто белый призрак.
А исполненный надежды Ветер пересёк опять тайгу и тундру,
Миновал морщинистые горы, степи ароматные, хмельные,
И завидев вскоре среди леса пятнышко зелёное родное,
Волосы крылом назад откинул и помчался быстрым ураганом.

Подлетел он к худенькой Берёзке, отплясал над ней лихую пляску,
Шалью кружевной её окутал и присел, красавицей любуясь.
Но Берёза сморщилась сердито: - Не люблю я, Ветер, глупых шуток!
До чего ж ты прост и невоспитан, далеко тебе до Человека.
Зябко повела она ветвями, шаль на землю скинула брезгливо,
И Пурги подарок драгоценный вмиг растаял под лучами Солнца.

Гнев сдержав, к ней наклонился Ветер: - Я люблю тебя, моя Берёзка!
Позабудь ты лучше Человека, он тебя, зелёную обманет.
Для Берёзы Богом создан Ветер, лишь со мной найдёшь ты своё счастье.
- Что ты, Ветер, - молвила Берёзка, - от добра никто добра не ищет.
Всей листвой люблю я Человека, для него живу и зеленею.
Не тревожь меня, несчастный путник, и не омрачай моё блаженство!

- Вот нагрянет Вечер близорукий, сумраком окутает деревья,
Спрячет Солнце за крутые горы, по небу рассыплет густо звёзды,
И, покинув домик за холмами, прибежит опять ко мне мой милый.
Он обнимет ласково Берёзку, вздрогнет от росы, упавшей с листьев,
Чёрный чуб рукой со лба откинет, взор задумчивый уставит в небо,
Точно ждёт кого-то он из бездны или сам взлететь мечтает к звёздам.

- И, ты знаешь,- сбивчиво и страстно зашептала юная Берёзка,
- Кажется порой мне, милый Ветер, что в груди моей, в том самом месте,
Где я каждый вечер ощущаю жар и трепет сердца Человека,-
Появилось и стучит тихонько собственное маленькое сердце!
Ты не веришь мне, упрямый Ветер? И сама не смею я поверить...
Ну-ка подойди ко мне поближе! Наклонись скорей. Вот здесь, послушай!

Недоверчиво склонился Ветер к тонкому стволу своей любимой,
Осторожно, не измяв листочка, он отвёл крылом тугие ветви,
Берестой зашелестел курчавой, ароматом сладким задохнулся.
Он приник к её прохладной коже, затаил горячее дыханье,
И сквозь шорох неумолчных листьев тихий стук расслышал под корою,
Будто мерно по стволу стучала сломанная высохшая ветка.

И тогда бедняга Ветер понял; не видать ему любви Берёзки,
Не узнать ему - бродяге счастья, не услышать ласкового слова.
Взвился он стрелой в седое небо, захлебнулся облаком промозглым
И понёсся по родной стихии - прочь и от любви и от Берёзы.
А с зелёной бархатной лужайки вслед ему звенел счастливый голос:
- Слушайте, родимый Лес и Солнце: у Берёзы появилось сердце!

Разъярился не на шутку Ветер и пошёл по свету куролесить.
Рвал он в клочья облака и тучи, сбрасывал с деревьев птичьи гнёзда,
В гневе разбивал о скалы лодки, и на рифы гнал суда морские.
Расплескал он реки и озёра, затопил жилища человечьи...
Но потом притих лихой проказник, вспомнил вновь про юную Берёзку,
Распластал свободно свои крылья и печально заскользил по небу.

Через жёлтые пески и горы, через толщи сонных океанов
Много дней летел упрямый Ветер, разрывая зябкие туманы.
Истрепав порядком свои крылья, волосы в дождях косых запутав,
Оказался как-то он под вечер над уютным островком зелёным.
Глянул Ветер вниз и вдруг увидел деда своего - седого Смерча.
Вытянув своё большое тело, прикорнул он между двух утёсов.

Опустился Ветер на утёсы и присел неслышно в отдаленьи.
Знал он деда, вспыльчивый и грубый, если его кто-то потревожит,
Он взовьётся лютым вихрем в небо, закружится, разнесёт всё в щепки,
Над землёй поднимет ураганы, море выплеснет фонтаном пенным...
Подождал отверженный бродяга, когда буйный Смерч его заметит,
А потом пожаловался деду на Берёзку и на Человека.

Внука выслушал старик суровый, почесал свои седые космы,
И по тихой глади океана покатился гром его ответа:
- Полетай-ка ты к своей Берёзе, духу наберись и силы ярой,
Раскрути над ней лихие вихри, вырви с корнем из родного леса,
Принеси её на этот остров, усади вон там, среди деревьев.
И уж здесь, вдали от Человека, ты любви берёзкиной добьёшься.

Поклонился деду вольный Ветер, поблагодарил его сердечно,
И назад понёсся окрылённый, земли и моря пересекая.
Как давно не видел он Берёзку! Как соскучился он по любимой!
Вот знакомый лес вдали синеет, вот видна желанная полянка.
Но не видно на краю поляны пятнышка зелёного родного
С белою полоской посредине, с тонкой, чуть наклоненной верхушкой.

Весь похолодел бедняга Ветер, подлетел поближе и увидел,
Что лежит несчастная Берёза на траве придавленной, помятой.
Листья молодые пожелтели, ветви онемевшие повисли.
На груди берёзкиной зияет тёмная запёкшаяся рана.
Глухо застонал несчастный Ветер, заметался, закружил над нею,
Начал теребить и гладить и молить недвижную Берёзку:

- Ты очнись, проснись, моя Берёзка! Прилетел к тебе твой верный Ветер.
Поднимись скорей с земли холодной, отогрейся под лучами Солнца!
Я возьму тебя к себе на крылья, подниму над лесом и горами,
Покажу тебе весь мир бескрайний, Молнию могучую и звёзды.
Отнесу тебя на чудный остров, океаном вымытый солёным,
Там любовью жаркой отогрею, для тебя опять весна наступит!

Долго причитал влюблённый Ветер и кружился над листвой поникшей.
Наконец, Берёза встрепенулась и печально молвила сквозь листья:
- Ты не буйствуй понапрасну, Ветер, и не вой тоскливо надо мною.
Не увидеть мне весны цветущей, не налиться соком ароматным,
Не звенеть серебряной листвою под лучами ласкового Солнца.
Полетай-ка ты своей дорогой, позабудь несчастную Берёзу.

Потемнел от горя бедный Ветер, сгорбилсяи замер над любимой.
А она, поникнув на мгновенье, сил набравшись, вновь заговорила:
- Я была такой счастливой, Ветер! Жизнь моя была полна любовью.
Каждый вечер, лишь сгущались тени, Человек ко мне с холма спускался,
И когда по гулкой мягкой тропке доносился звук шагов знакомых,
Сердце моё сладко замирало, холодок бежал по белой коже.

А потом, присев со мною рядом, с наслажденьем расправлял он плечи,
И вдыхая ароматы леса, лишь беззвучно шевелил губами.
Лунный свет лица его касался, в голубых глазах сияли звёзды.
И в такие дивные минуты в мире не было меня счастливей.
Сердце моё бешено стучало, оглашая лес тревожным боем.
А вокруг меня кружились ели в сказочном весёлом хороводе

Много дней, счастливых, безмятежных, пролетело надо мною, Ветер,
Но однажды, вечером туманным, не дождалась милого Берёзка.
Не пришёл ко мне он и назавтра, потекли тоскливые денёчки.
Разрывалось сердце от тревоги и манила к милому тропинка.
Но к земле несчастные деревья накрепко прикованы корнями,
Не дано нам лунными ночами прибегать cамим к своим любимым.

Всё же вскоре Человек мой снова на заросшей тропке появился.
Снова ярко выглянуло Солнце, снова звонко застучало сердце.
Только мой любимый изменился, я теперь его не узнавала:
Приходил он бледный и усталый, тихо возле ног моих садился
И молчал подолгу, лишь улыбка на лице его порой мерцала.
Но он снова был со мною рядом, и я счастлива была, как прежде.

Время шло, и вот однажды, Ветер, когда только выкатилось Солнце,
И роса лишь выпала на листья, Человек на тропке показался.
Но на этот раз была с ним рядом Девушка, красивая, как утро,
Стройная, как ёлочка лесная, с волосами жёлтыми, как осень.
Они крепко за руки держались, и на лицах их сияло счастье.
Сердце моё сжалось и притихло, на траву закапали росинки.

Дальше, Ветер, страшное случилось и непостижимое, как пламя.
По тропинке вниз они сбежали, и передо мной остановились.
Мой любимый отстранил легонько Девушку-красавицу подальше,
И в руке его на ясном солнце сталь сверкнула хищною улыбкой,
В грудь мою вошла со злобным скрипом и пронзила молодое сердце.
Застонали надо мною сосны, вразнобой по небу заметались.

Мой возлюбленный ножом холодным рану на груди моей расширил,
В рану вставил высохшую щепку, как занозу острую и злую.
И когда по щепке побежала кровь моя, прозрачная густая,
Под душистую капель живую ох подставил маленький стаканчик,
Свёрнутый из бересты упругой, и присел, лицо подставив Солнцу.
Девушка, взгрустнувшая внезапно, рядом тихо затянула песню.

Звонкие серебряные капли падали в берестяную чашу,
Вместе с ними уходили силы, и я в сон тяжёлый погружалась.
А у ног моих сидел мой милый с Девушкой своей желтоволосой.
Доносился до меня их шёпот, смех и звуки сладких поцелуев.
Солнце уж вовсю пылало в небе, день бежал обычной чередою.
Гомонила за холмом деревня, и над лесом вскрикивали птицы.

А затем я видела сквозь дрёму, как с улыбкой нежной мой любимый
Приподнёс к губам своей подруги полную берёзовую чашу.
И они поочереди пили, восхищаясь чудным ароматом,
Вырывая друг у друга чашу, обливаясь моим липким соком...
В этот миг я снова задремала и очнулась только на закате.
Тихо было под моей листвою, и в груди уже не билось сердце.

- Вот и вся история, мой Ветер, - прошептала тонкая Берёза,
Зябко встрепенулась всей листвою, вытянула ветви и застыла...
И опять один остался Ветер, неудачливый влюблённый странник.
Он взлетел в безоблачное небо, оглядел недобрым взором землю
И понёсся вдоль знакомой тропки, мимо расступающихся елей,
Через холм, под солнцем пожелтевший, - к маленькой ухоженной деревне.

Он ворвался лютым ураганом в тишину её спокойных улиц,
Вихрем закружил по закоулкам, поднимая к небу тучи пыли,
Вдребезги рассыпал в окнах стёкла, на столбах зазвякал фонарями,
Растрепал соломенные крыши, зазвенел побитой черепицей,
Вёдрами пустыми по ступенькам загремел, как-будто на пожаре,
Захрустел разбитыми горшками, словно головами в жаркой битве.

А потом пригнал безумный Ветер тёмную налившуюся Тучу,
И потряс её крылом могучим над притихшей в страхе деревушкой.
Пролилась на землю злая Туча нескончаемым свирепым ливнем,
Потекли по улицам горбатым серые шипящие потоки.
А измученный и мокрый Ветер всё носился под бичами ливня,
Громыхал по гулким скользким крышам, ухал и стонал в печные трубы.

Удивлённо спрашивали люди: - Что это разбушевался Ветер?
Запирали на запоры двери, у огня усаживались тесно,
И под смутный вой бродяги Ветра заводили долгие беседы...

[GREEN]

№ 12

ПОЛТИННИК

В наш город приехал зоопарк. Сейчас подобное событие может показаться будничным и неинтересным, но тогда, в самом начале 70-х, для подмосковной глубинки оно было значительным.

Говорили, что расположился зоопарк на поляне возле реки, а главное, – в первый же день его приезда по улице Ленина провели бегемота, вернее, бегемотиху по прозвищу Лота. Две тонны.

В свои без малого шесть лет я знал о бегемотах по картинкам и телепередаче «В мире животных» и, конечно же, очень мечтал увидеть их взаправду.

Но вот прошел день, другой, а я оставался ни с чем. Мама, как обычно, была очень занята, а отец после рейсов возвращался домой слишком поздно. На брата же, тогда пятнадцатилетнего подростка, надежды не было никакой: свои интересы. А мне так хотелось в зоопарк! Так хотелось!

Вечером третьего дня отец сказал мне:

– Не грусти. Завтра я приду с работы пораньше, часа в четыре, и мы с тобой обязательно сходим в зоопарк. Обещаю. Вот здесь - и на билеты, и на мороженое.

С этими словами он торжественно вынул из кармана брюк полтинник и положил его на верх книжного шкафа.



Утро следующего дня тянулось как никогда медленно. Я то и дело подходил к настенным часам, висевшим в большой комнате, прислушивался, ходят ли они, не остановились ли. И ждал.

Было солнечно и тепло. Бабушка по обыкновению вязала в комнате. Я же, взяв все необходимое для рисования, перебрался из дома на воздух, в беседку. Но и в ней мысль о зоопарке не давала покоя: вскоре нарисованные слон, черепаха и бегемотиха Лота смотрели на меня, словно упрекая: «Ну, что же ты? Мы уже давно приехали, а ты еще ни разу не пришел».

«Сегодня приду. Приду», – мысленно пообещал я и в очередной раз побежал в дом посмотреть, сколько времени на часах.

Около двенадцати со «школьной отработки, чтоб ее» пришел мой старший брат Миша со своим приятелем, которого все в округе почему-то звали Рыжий, хотя волосы у него были совсем не рыжие. Оба подошли к беседке.

– Привет, Вовка! Чего рисуешь? Ну-ка, – с этими словами Рыжий взял в руки лист с Лотой. – Ну, ты даешь! Таких бегемотов не бывает. Он же у тебя синий. А они разве синие?
– А мне так больше нравится. И вообще, папа говорит, что дело не в цвете, – возразил я, не будучи уверенным, что отец говорил именно так.
– Понимал бы чего. Синих зверей вообще не бывает, – добавил брат. – Мазила Бабашкин!

И они оба громко засмеялись.

– Отец – художник, а сын – маляр, – добавил Рыжий. И снова – взрыв хохота

Я ничуть не обиделся. Я привык, что так меня дразнили. Мой отец, правда, хорошо рисовал. Но иногда совсем непонятно: какие-то линии, пятна, расплывшиеся силуэты. Иногда казалось, что на картину выплеснули воду, и краски растеклись. Но все равно было здорово. С весны до осени отец работал на одной из двух террас дома. Я любил проникать туда и, пока не было отца, долго сидеть, вдыхая стойкий запах, перебирая многочисленные тюбики краски, кисти, дощечки, какие-то инструменты. Для меня это был непонятный и влекущий мир. Там же в письменном столе лежали какие-то самодельные книжки. А еще фотографии, где были не люди, и не растения, и даже не животные, а какие-то тексты. Они были аккуратно скреплены в отдельные стопки. Отец почему-то никому не разрешал лазить в стол, а когда однажды застал меня за этим занятием – сердился. Он даже стал закрывать дверь в терраску на ключ. И мне приходилось лазить туда через окно комнаты.

А потом в один из вечеров отец стал разбираться в терраске. Некоторые картины он разрезал: наверное, они ему перестали нравиться. Некоторые в рамках убрал на чердак. Остальные свернул в трубочки. И ушел куда-то.

Мама почему-то плакала ночью. Я слышал. Вернулся папа через несколько дней и вскоре стал работать шофером на большой машине.

Я тогда не понимал, что происходит. Наверное, ему разонравилось рисовать, и он решил ездить на большой машине в другие города. Он любил дороги. Как же их не любить! Я вот тоже любил. Особенно когда он брал меня в поездки. Иногда назад мы возвращались совсем ночью на папиной машине под номером – 39-01 ЮАЗ.

Хорошо помню то время. Хотя прошло много лет, память до сих пор сохраняет все запахи и звуки, окружавшие меня тогда, ожидания прихода отца с работы, строгий бабушкин голос, мамины песни, рыбалки с братом и Рыжим. Сохраняет память наш дом и большой сад, окружавший его, беседку, увитую плющом. Много чего. Увы, все это живо лишь в воспоминаниях.

– И травы красной не бывает. Ты опять, Вовка, цвета перепутал, – уже серьезно сказал брат. – Я же тебе говорил, что баночка с зеленой краской первая в верхнем ряду. Рисуй лучше простым карандашом, а вечером вместе разукрасим. Ладно?
– А я сегодня в зоопарк пойду с папой, – похвалился я. – Он сказал мне вчера перед сном.
– Когда он с работы вернется, звери уже спать будут, – заметил Миша. – Так что ты особо не жди. Я сам слышал, как отец маме говорил, что работы много.
– Неправда. Он мне сказал, что мы с ним в зоопарк пойдем сегодня, – с легкой обидой пролепетал я. – Он обещал, что пойдем.

Я всегда верил словам отца, он никогда меня не обманывал. Но слова брата пробудили во мне какое-то странное чувство.

– Мы пойдем в зоопарк. Сегодня же и пойдем, – насупившись, как будто стремясь кому-то что-то доказать, не унимался я.
– Да, ладно, Вовка, успокойся. Сходишь ты в свой зоопарк. Может, там и неинтересно. Мы тебе расскажем вечером, – Рыжий так решил меня поддержать.
– А вы тоже пойдете, что ли? А когда? – я пристально посмотрел на брата.
– Сейчас, – нехотя ответил Миша, покрутив пальцем у виска. Жест адресовался Рыжему. Видимо, брат не хотел, чтобы я знал об их планах.
- Да, ладно. Чего ты? – как бы извиняясь, сказал Рыжий.

И тут я не удержался:

– Возьмите меня с собой. Ну, пожалуйста.
– Дома сиди, жди маму, Бабушка скоро закончит, почитает тебе что-нибудь. Вечером папа придет, сходишь с ним, – не отзываясь на мою мольбу, стоял на своем брат.
– А вдруг не придет? – я ужаснулся сказанному, но так невыносимо хотелось в зоопарк.
– Денег тебе на билет у нас нет, – не сдавался брат.
– У меня есть! Полтинник! – мое падение было стремительным. – Мне папа дал. Там, на шкафу лежит.

Брат и Рыжий переглянулись.

– Да, ладно, Мишка. Давай возьмем. Чего там.
– Ну ладно возьмем, только за удовольствие все денежки нам отдашь. И не говори, что мы курить будем, а то сам знаешь чего, - Миша угрожающе показал кулак. - Папа спросит, куда потратили деньги, скажешь на мороженое. Идет?
– Идет, – торг был окончен.

Миша сходил в дом, взял со шкафа оставленный отцом полтинник, сказал бабушке, что берет меня с собой в зоопарк. И мы втроем отправились навстречу моей маленькой мечте.



В зоопарке было здорово. Там были обезьяны, ягуар и бегемотиха Лота, и лев, и еще много других зверей. Но почему-то мне стало немного грустно, потому что все звери лежали в своих тесных клетках или ходили по ним туда сюда. Им, наверное, было не так хорошо, как нам. Особенно мне запомнились грустные глаза лошади, прежний хозяин которой носил фамилию Поживальский.

Домой мы возвращались по берегу реки. Посидели около спасательной станции. Миша с Рыжим курили заранее купленные папиросы, потом жевали листья. Потом вышли к самому дому. Брат затолкнул меня в калитку и пошел гулять дальше. Я же побежал к маме, только что вернувшейся с работы:

– Мама, мама, а мы в зоопарке были, – торопился я поделиться с ней радостью.
– Вот и молодцы мои. Понравилось?
– Очень! Там такие обезьяны смешные. Мам, а Лота больша-ая такая, толстая, – я развел руки в стороны, стараясь показать ее размеры. – А еще лев злой. И филин…



Ровно в четыре часа, когда на террасе я, мама и бабушка сидели за столом и пили чай, послышался звук открывающейся калитки, знакомые шаги по дорожке, затем открылась входная дверь и в проеме показалась фигура отца. Сердце мое замерло.

– Всем привет, вот и я! – радостно прогремел он. И, подойдя к столу, произнес: Ну, что, сын? В зоопарк?

Онемевший, смотрел я на отца и не мог ничего выговорить. Смотрел, не слыша ничего и никого. Лишь чувствовал: вот-вот расплачусь. Если бы я мог провалиться под землю в ту минуту, с радостью бы это сделал.

– Ты не заболел? Сынок, что с тобой? – вдруг сквозь глухоту прорезался тревожный голос мамы.
– Ну, собирайся и пошли бегемота смотреть, – улыбаясь, проговорил отец.

И тут я сорвался с места и бегом – из дома. В саду забился в самый глухой уголок, возле сарайчика, где обильно росла крапива, и – навзрыд. Рыдал до тех пор, пока отец не нашел меня. Он подошел ко мне, присел на корточки и погладил меня по голове. Потом обнял своими большими сильными руками, прижал к себе. Не переставая плакать, я уткнулся в его грудь. Он продолжал гладить меня по волосам, и мне вдруг стало хорошо и спокойно. Я затихал. Все еще всхлипывая, я пробормотал:

– Я… Я был… В зоопарке… С… Мишей. Не дож… дождался тебя.
– Ну, и ничего. Мы с тобой в воскресенье туда еще раз сходим. И маму возьмем с собой. Возьмем?
– Да. Я…. Очень хотел…
– А каких зверей видел?

Тут я отнял лицо от его груди и стал рассказывать:

– Там… там бег… бегемотиха... Большая такая. Лота зовут. Орел есть.
– Орел есть? Красивый, наверное? – спросил отец, вытирая мне щеки.
– Красивый, пап! Там... много зверей, – я уже совсем успокоился. – Пап, а кто такой Пожевальский?
– Кто?
– Пожевальский. Он свою лошадь в зоопарк отдал.
– Кто это тебе сказал?
– Рыжий. Я спросил, почему лошадь так зовут, а он мне так сказал.
– А, понятно. Пржевальский, а не Пожевальский. Идем, я тебе расскажу про него. Давай пять.

И, взявшись за руки, мы с отцом пошли к дому, где нас ждали мама и бабушка. И рассказ про знаменитого русского путешественника. И еще много-много хороших минут моего детства.

[GREEN]

№ 13

Бродячий цирк
Два отрывка из повести
Бродячий цирк приехал с выступлениями в один пустынный городок восточной Европы.


После ужина я укутался в дождевик и решил немного пройтись в компании Мышика. Поискать местных жителей, хотя бы тех, кто кидал нам деньги за выступление. Одному было слегка страшновато, а пёс своей вознёй вселял хоть какую-то уверенность. Он только что высушил шёрстку, и теперь с новой радостью ринулся под дождь. Мой пёс – любитель контрастов.

Стоило отойти на десяток шагов, как цирк рассыпался пятнами света, а впереди выросла, словно выныривающая из морских пучин акула, громада какого-то дома. Я выпутался из хватающих меня за ноги корней, ступил на гравийную дорожку. Заборов здесь не было и один крошечный, заросший растительностью дворик беспрепятственно перетекал в другой. Мышик по брюхо в воде гонялся за клочками тумана.

Я добрёл до окошка, прилип к нему щекой, пытаясь разглядеть там хоть что-то. Кажется, паутина. И какой-то огонёк в глубине… нет, это всего лишь отражение костерка, что как раз разжигали между фургонами Аксель с Костей.

Вдруг я услышал негромкие шаги. Кто-то пробирался к тому же самому окну, водя руками в тумане и тихонько чертыхаясь под нос. От Мышика оно шарахнулось, едва не свалившись с гравийной дорожки в лужу.

- Мышиик! – взвыла Марина*, и тут же придушила голос до шёпота: – Ты что здесь? Гуляешь? Фу, ты же весь мокрый!

Хвост танцевал вокруг неё, словно большой восклицательный знак.

Я задавил искушение спрятаться и хорошенько её напугать, вместо этого позвал к себе.

- Шелест*, и ты здесь, - удивилась Марина.

Я прижал палец к губам.

- Должна же в этом городишке быть хоть одна живая душа?

Марина мгновенно всё поняла.

- Что там, в окошке?
- Тишина. Но Костя* говорит, что здесь есть люди. Можно постучать.
- Иди ты, - почему-то обиделась Марина. – Стучи без меня, если хочешь. Пошли лучше дальше. Если Костя кого-то видел, мы наверняка увидим в окнах свет.

Мы выбрались на дорогу, звонко шлёпая сапогами по воде. Мышик ввинчивался в туман рыжим штопором, лаял на что-то, что оставалось за границами зрения. Я нервничал (мерцание цирковых огней почти таяло за спиной), но старался не подавать виду. Перед девчонкой нельзя подавать виду, что ты нервничаешь. Особенно перед такой, как Марина – перед той, которая даст фору любому пацану. Она шагала впереди, закрывая рукавом фонарик; откусывала от мрачного пейзажа безрассудно огромные куски, а я семенил чуть сзади, и на каждый один её шаг приходилось полтора моих.

Так продолжалось до тех пор, пока она не остановилась, чтобы перевести дыхание, и я заглянул в её лицо под капюшоном, чтобы увидеть нервно подрагивающие уголки губ и бьющуюся на виске жилку.

Она тоже боялась. Это немного меня успокоило.

- Неужели на весь чёртов город не найдётся хотя бы одного чёртового человека? Живого человека?

На голос прибежал, настороженно виляя хвостом, пёс.

- Только если выйдет набрать глины. Просто так по двору-то шататься, что-то, очень мокро.

Мы вышли почти что к самой окраине – там, где уже проезжали утром. В щебне до сих пор не размыло колею от телег.

- Зачем глины?
- Чтобы делать сов.
- Ты головой ударился, какие в такую погоду совы?
- Красные. Из глины. Под дождём она становится холодная, и приходится брать с собой лопату.

Марина бросила разглядывать окрестности, и с раздражением обратила ко мне лицо.

- Какие совы, ну?

Я смотрел на неё. Я не понимал, откуда идёт этот голос.

- Некоторые делают чёрных или белых сов. Но это если есть краска. Из того, что остаётся, делают мышей. Мой кузен делает только мышей. Все считают, что он немного не в себе. Он в самом деле немного не в себе. Иногда делает лошадей.

Голос прятался где-то здесь, словно слой масла между белым хлебом-почвой и слоем повидла – нависающими над самой макушкой тучами.

- С кем это ты разговариваешь? – нервно спросила Марина.
- Я разговариваю?
- Лошади плохо продаются, это же не символ города, - грустно журчал, сочась с деревьев тягучими каплями, голос. – Символ города – совы.

Мышик неуверенно гавкнул в пустоту, и пустота пробурчала «Ухожу, ухожу».

И что-то вроде: «Хорошая собачка».

Через пять минут я сам начал сомневаться, был ли голос, рассуждающий про сов из красной глины, или всё это пригрезилось нам в шелесте листвы и завываниях ветра под ставнями. Марина хранила молчание. Я обнаружил, что мое запястье было зажато холодной рукой девочки. Запястье онемело, словно его передавили тисками. Она тащила меня обратно к лагерю, пытаясь смерить шаг, словно стреноженная лошадь, но получалось плохо.

На обратном пути нас, к тому же, чуть не задавила машина. Вряд ли водитель старенького доджа вообще нас заметил. Да я бы на его месте и не предполагал кого-то встретить в такой дождь и в таком не слишком-то людном месте. У него работала только одна фара, вторая же включалась только на кочках, и тут же гасла, создавая ощущение моргающего глаза. Разбрызгивая грязь, пикап пронёсся мимо, а мы едва успели отскочить к обочине.

- Кто-то, может быть, проездом, - сказал я.
- Здесь нет проходных дорог, - раздражённо сказала Марина. – Здесь только одна дорога. Уезжают отсюда только той же дорогой, что и приехали.
- Значит, кто-то здесь всё-таки живёт. Какой-нибудь смотритель, или там, сторож с семьёй. Он приходил смотреть на наше представление, а теперь уехал куда-нибудь по делам.

Мара промолчала.

Несмотря ни на что, встреча с автомобилем вернула нас к реальности. Рычащий, и фырчащий агрегат с мигающей больной фарой заставил голос, всё ещё звучащий в голове, стереться до едва заметного контура, словно карандашный рисунок после набегов ластика.

Марина отпустила мою руку.

- Идём-ка. Нужно проверить. Убедиться раз и навсегда. Я не хочу, чтобы всякие галлюцинации портили мне пребывание на этом курорте.

Она направилась к двери ближайшего дома и постучала. Выждала немного, и повернулась ко мне:

- У тебя нету с собой ломика?

Ломик мы нашли здесь же, в заросшем лопухами саду. Точнее – проржавевшую насквозь железяку, оставляющую на пальцах коричневые чешуйки. Я не горел желанием лезть в чужой дом, пусть даже на самом деле скорее всего он окажется пустым, но бросать Марину одну не хотелось. Когда она уже прицеливалась к двери, я сказал:

- Подожди. Давай ещё постучим.
- Мы уже дали им одну возможность показаться по-хорошему. Теперь только ломом! – воинственно сказала Мара.

Пока я пытался сообразить, что делать, если нам всё-таки откроют (конечно же, не откроют. Откуда в этом комке белесого камня, с протекающей – наверняка! – крышей, с окнами без света, люди?), дверь скрипнула под напором ржавого железа и отворилась.

Внутри дом не выглядел покинутым. Люди словно оставили его совсем ненадолго, вышли в магазин, или, например, в погреб, за овощами. Тепло, и пахнет отнюдь не пылью и паутиной.

- Пахнет жареной картошкой, - понизив голос, сказал я.
- Не картошкой. Кофе пахнет, - голос девочки тоже был на грани шёпота. – Жареным.

Немного поколебавшись, мы разулись. Тапочки скучали здесь всего одни, большие и зелёные, ворсом наружу, мы обошли их с двух сторон, словно диковинного сторожевого зверя.

И картошку, и кофе мы обнаружили на кухне. Ещё урчащий холодильник, похожий мордой и радиаторной решёткой на наш «Фольксваген».

- Ерунда всё это. Не может такого быть.
- Наверное, он куда-то спрятался, когда мы зашли, - сказал я, приподнимая краешек скатерти и заглядывая под стол.
- Посмотрю в спальне.

Лом девочка прижимала к себе, будто плюшевую игрушку, пачкая одежду.

В спальне тоже никого не оказалось. Кровать аккуратно застелена, на окнах кактусы и слегка повядший цветок, что-то вроде герани. На столике свечи в подсвечниках, очки с толстенными стёклами, какие-то безделушки. На полках старинные книги с блестящими кожаными корешками. Меня всегда тянуло к книгам, старинные экземпляры вызывали трепет не хуже, например, велосипеда. Пусть написаны были там по большей части скучные вещи – я надеялся, что когда-нибудь вырасту до этих умных слов, или мудрёных символов.

Вот сейчас такие же книги выстроились передо мной чёрной гвардией, и я боялся даже поднять руку, чтобы не нарушить их молчаливое бдение.

- Когда-нибудь у меня будет такая же библиотека, - сказал я Марине. Но она не обратила на мои слова никакого внимания.
- Смотри.

На одной из полок обнаружился выводок одинаковых глиняных совят, точь-в-точь как на табличке при въезде в город. Окно давало совсем мало света, бледные тени накладывались друг на друга, и казалось, что птицы двигались, семенили на коротеньких лапках и разевали клювы, нарисованные на глине острой палочкой.

- Идём отсюда, - зашептала Марина.

Хлопнув дверью, мы выскочили на улицу. Дождь не думал утихать, с новой силой принялся стучать по нашим капюшонам, словно у каждого за плечами стояло по серьёзному дядьке, которые этим стуком пытались пробудить хотя бы толики разума. Путь до лагеря прошёл в молчании. Я направился к костру, а Марина ушла переодеваться в повозку.


***

Аксель* позвал меня:

- Пошли, я тебе кое-что покажу. Только накинь капюшон. И возьми с собой тостов. Идти придётся довольно далеко. А к тому времени, как вернёмся, поспеет и яичница…

Склон словно бы сам тек под ноги. За руки хватались мокрые кусты орешника, мешая подниматься наверх. Сапоги скользили по мокрой траве, словно по маслу. Штаны промокли до самых коленей, дождь мерзкими холодными пальцами скрёб затылок. Аксель шел впереди, я старался не отставать, хотя не совсем понимал, куда и зачем мы идём. Было ощущение, что поднимаемся по невидимой лестнице прямо в чёрное небо.

До вершины ещё довольно далеко, но Аксель повернулся и махнул мне рукой, мол, обернись. Внизу светился множеством огоньков городок. Их тут десятки. Будто смотришь издалека на новогоднюю ёлку.

- Многие уже легли спать, - сказал Аксель. – Остальные смотрят телевизор. Что ещё делать в такой дождь, кроме как смотреть телевизор?
- Откуда они все взялись? Мы с Мариной никого не видели. Мы прошли через весь город, но не увидели ни одного огонька во всём городе.
- Не слишком-то правильно доверять всему, что видишь, верно? – Аксель улыбнулся. – Или тому, что не видишь.
- Значит, монетки в шляпу тоже кидали не вы с Джагитом?
- Я похож на того, кто будет бросать собственные деньги в этот колодец? – возмутился Капитан. - Там был господин, с женой и двумя детьми. Такой, в ярком зелёном плаще. Похож на рыбака, или на охотника. Ты не мог не слышать, как он хохочет. Точнее, грохочет… как будто гром. Ты точно его слышал. Ещё один, которому ты едва не заехал в нос булавой. Думаю, если были все эти господа, могли быть и мальчишки-карманники.
- Мышик на кого-то лаял, - вспомнил я. – Я видел бородатого мужчину в пальто… точнее, думал, что видел. Рядом с лошадьми. Но он куда-то очень быстро исчез. Будто провалился сквозь землю. Хотел спросить, бывают ли в горах миражи, или что-нибудь подобное.
- Это Джагит. Просто кормил лошадей. В этом пальто многие принимают его за потустороннее существо.
- А ещё… ещё мы с Марой слышали голос, - сказал я, чувствуя себя залипшей в меду мухой. Трава под ногами была необыкновенно скользкой, и я боялся двинуться, чтобы не полететь кубарем вниз. - Из ниоткуда. Он рассказал нам про глиняных сов.

Капитан оставил моё последнее признание без комментариев.

- Отдохнул? – он раскурил трубку, прикрывая её от дождя ладонью. - Идём дальше. Осталось совсем чуть-чуть.

Словно два хоббита, мы двинулись в обход склона, туда, где чернели вдалеке кроны дубов.

- Каждое лето сюда приезжают сотни туристов, - дорогой рассказывал Аксель. В его руке иногда щёлкал фонарик, выхватывая из темноты опасные места, и в этих вспышках света я видел, как в его волосах серебрится паутина. – Как ты думаешь, что происходит с героями книги, когда её никто не читает?

Я никак не ожидал такого вопроса, поэтому промолчал. Впрочем, Капитан справился и сам:

- Их просто не существует. До тех пор, пока кто-нибудь снова не откроет эту книгу.
- Я так и думал, - сказал я. На самом деле, на это поле мои мысли не забредали никогда, но всё казалось довольно логичным – насколько вообще может быть логичным разговор о частной жизни героев книг.

Но тут Аксель сказал неожиданное:

- То же самое происходит с теми, кто забывает себя в служении другим людям. Когда ими никто не интересуется, их считай что и не существует. Актёры театра, актёры-ветераны, достаточно долго отслужившие на сцене, после выступления исчезают. Становятся частью декорации, которые разбирают и уносят в реквизитную. Они уже не могут существовать без чужого внимания.
- Мы тоже артисты.
- Верно, - Акс рассмеялся, заботливо посветил мне под ноги фонариком. - Но это высшая степень искусства. Мы её никогда не достигнем. Наша труппа колесит по миру не в поисках внимания зрителей, а для себя.

Он указал рукой наверх холма, где, уже, кажется, совсем рядом, покачивали кронами, словно великаны царственными головами, ели.

- Вон там, на вершине скалы, есть замок. Точнее, то, что от него осталось. Туристы приезжают сюда, чтобы в кои-то веки пройтись по руинам, не огороженным ленточками. Вон там была псарня, держали собак, а вон там – пиршественная зала. Никто никогда не задумывается, зачем нужен замок посреди леса – не по этой же тропинке, по которой мы сейчас идём, ехал кортеж барона! - и с какой стати вообще, спрашивается, он такой маленький? На самом деле, здесь никогда не было замка.

Я ждал продолжения, оглядываясь через каждые десять шагов, чтобы удостовериться, что россыпь огоньков внизу никуда не исчезла. Загривок холма опустился к нашим ногам, и явил в кольце кустарников и буйно разросшегося репейника вход в грот.

- Вот ещё одна достопримечательность.

Возле чёрного провала горел фонарь, похожий среди мокрых листьев папоротника на гигантского светляка.

- Туристы полагают, что это древнее святилище румынского божества. Можешь посмотреть вон там.

Он показал на латунную табличку, установленную прямо у входа. Я подошёл поближе, и прочитал: «Древнее святилище румынского божества».

И ниже:

«Проходите, пожалуйста, и соблюдайте тишину».

Мы прошли. Грот оказался довольно обширным, и заставлял чувствовать себя комаром, проглоченным лягушкой. Здесь было так же сыро, как в лягушачьем зеве, только, пожалуй, немного уютнее за счёт лепившихся к стенам крошечных светильников. Под ногами зашуршал ворсом коврик.

- Да не вытирай ты так ноги, это просто музейный экспонат.

Несмотря бедную, практически топорную, обстановку, я чувствовал трепет и чьё-то таинственное присутствие. Стол, очевидно, нужный здесь для продажи сувениров религиозного толка, подполз к самому входу, так что его не сразу можно было отличить от большой многоножки. Напротив, прямо на полу, было расстелено что-то вроде почерневшего от старости матраса, рядом – пара мисок и фарфоровая чашка с отломанной ручкой. Отодвинутая к самой стене электрическая конфорка на кривых ножках, такая старинная и покрытая таким слоем копоти, что казалось, её могли выпустить только в прошлом веке. Мраморные накладки на стенах кое-где чернели грубым растительным орнаментом. Редкий «шлёп!» падающих капель, да шум наших с Акселем шагов были единственными здесь звуками.

Посередине – черепаха с сонной мордой и пятнами-веснушками вырезанная из куска камня какой-то другой породы, нежели проглядывающие из-под накладок родные стены пещеры. Должно быть, в прошлом притащить сюда этот камень стоило немалых трудов.

Аксель взгромоздился черепахе на голову, похлопал её по спине, как старого приятеля. Обратил моё внимание на выемку размером в две ладони ровно посерёдке панциря.

- Это торговец счастьем. Видишь, на спине она везёт счастье. А вот сюда, в рот, нужно опускать деньги. – На языке имелось достаточно места и под монеты, и под свёрнутые трубочкой купюры. - После того, как оплатишь, счастье появится у тебя в левом рукаве. Будет некоторое время оттягивать его, пока не впитается в твою карму. Я как-то раз покупал. Довольно забавное чувство.
- То есть, сюда нужно обязательно приходить в одежде с длинным рукавом?
- Ну, в общем да. Вон там, на стене, есть инструкция, иди почитай сам.
- Зачем это всё? – я потрогал ногой матрас - всё-таки подъём немного утомил, и хотелось куда-нибудь присесть, - но из-под него вдруг выскочила крыса, заставив меня шарахнуться в сторону. – Для туристов? Но ведь это же всё не взаправду. Кстати, нам нужно было приехать сюда осенью. Когда везде люди. Если бы мы их развлекали, то заработали бы, может быть, куда больше.
- Туристы и без нас найдут, чем заняться. А местным жителям нельзя всё время жить для кого-то. Они и так почти что исчезли. В месяцы, когда гостевые домики пустуют, все они развоплощаются в тени и туман. Нужно, чтобы хоть раз кто-то сделал что-то для них. Выступил бы, как мы, с представлением.

Капитан мне подмигнул, и почесал черепахе шею. После этого огляделся, и сказал в пустоту:

- Иди сюда, Яков. Я хочу с тобой поручкаться.

И, как ни в чём не бывало, продолжил:

- Если сюда никто не приедет летом посорить деньгами, эта деревушка вымрет. Здесь нет пастбищ, чтобы пасти скот, нет полей, чтобы выращивать зерно. Нет заводов, в горах никаких полезных ископаемых. Есть горнолыжный склон, но там своя гостиница, и те, кто приезжают кататься на лыжах, сюда почти не забредают. Здесь же невероятно красиво осенью. Можно бесконечно ходить по этим горам. Здесь даже проложены специальные тропинки, похожие на звериные тропы. Вроде идёшь сам по себе, а она так, бежит рядом своей дорогой. Вроде как вы и не знакомы.

Ну а приходите вы в одно и то же место. К горному озеру, похожему на медную монетку. Ко входу в горную пещеру, запечатанную льдом, словно бутылка шампанского пробкой. Ты не представляешь, сколько здесь таких тайных, и в то же время явных мест.

Здесь живёт старый Яков. Он строил своими руками замок, до которого мы, быть может, сегодня ещё доберёмся. Не удивляйся, он не такой уж и древний. Лет пятьдесят назад здесь начали строить парк развлечений. Самый большой в Европе, он должен был называться «Девять горных пиков». Во всех этих домишках жили строители и их семьи, а ещё архитекторы, повара, разнорабочие и вообще все служащие этого парка. Им обещали, что после открытия у них останутся и рабочие места, и дома, где можно растить детей, так что перебирались сюда основательно. Парк аттракционов – что может быть долговечнее и прибыльнее! Но потом война спутала все планы. С тех пор всё заросло травой, лес, который до этого планировали превратить в парк, совершенно вырвался из под контроля. Белки одичали, уток пустили на мясо. Озёра – говорят, между холмами здесь ютились волшебной красоты озёра, - заросли ряской. Местные жители – сами строители и их потомки.

- Но почему они не уехали? – захваченный историей, спросил я. Пещера казалась куда более таинственной, чем раньше, когда я не знал об её искусственном происхождении, потолок и стены словно приблизились, будто мы оказались в гигантском кулаке, владелец которого прямо сейчас раздумывал – задушить нас, или позволить ещё немного пожить.
- Большая часть уехала, но, знаешь, даже когда от мечты остаётся лишь ржавый каркас, её не так-то просто сломать. Оставшиеся цеплялись за это место как могли, надеялись, что у нищей Словакии кто-нибудь перекупит проект. В разное время к нему прицеливалась Германия, Франция и даже США, но дальше переговоров ничего не сдвинулось. В Братиславе и паре других городов устраивали пикеты в поддержку парка, возможно, поэтому это место приобрело некоторую известность. Сюда полюбили ездить туристы, бродить по заросшей стройке, фотографироваться, устраивать пикники. Они находят замок, где печальный смотритель рассказывает им грустную историю этого места, и за две-три сотни злотых пускает внутрь. И местные жители постепенно приучились жить только ради этих двух месяцев, лелея свою тайную надежду, что парк аттракционов когда-нибудь будет достроен. На всё остальное время весь мир забывает об их существовании. Того, что оставляют туристы в замке, в этом гроте, и ещё в нескольких подобных местах, разбросанных по лесу, хватает на жизнь всему городку. Старый Яков присматривает за румынским божеством. Он отличный рассказчик, много знает про эти холмы.
- Ты можешь его видеть?
- Конечно, могу, - возмутился Аксель. – Здесь самые обычные люди. Просто они настолько привыкли, что их не слышат и не замечают, что… ну, ты и сам понял. Смотри, вот и Яков!

Я никого не увидел.

Аксель расспрашивал пустоту о здоровье, и стук капель надиктовывал ему ответ. Я думал, что может быть, уловлю голос, вроде того, что слышали мы с Мариной двумя часами раньше, но не услышал ничего.

- Это, возможно, самая тихая публика на свете, - приложив ладонь ко рту, шепнул мне Аксель. - И при этом самая внимательная. Поверь мне, они ценят каждую секунду, которую ты им уделил.
- Поэтому вы возвращаетесь сюда снова и снова?
- Я люблю благодарную публику. Кое-кто из моих знакомых звал нас всех на обед, но боюсь, обед с этими ребятами будет выглядеть несколько… эксцентрично. Психическое здоровье труппы мне дороже.
- Почему вы решили рассказать всё это мне? Вы же ничего не сказали остальным?
- Джагит знает и так, хотя никого из них не видит, но мне кажется, до подобных мелочей ему нет никакого дела. Что там какие-то невидимые люди, когда во вселенной происходят вещи гораздо более глобального масштаба.
- А Мара?
- Марина просто нам с тобой не поверит. Для неё это место, в лучшем случае, останется населённым призраками посёлком. Придётся сказать этим милым людям, что она сумасшедшая, а я не хочу никого расстраивать. Завтра мы дадим большой концерт для этих ребят. Поможем им стать чуть более значимыми. Договорились? А сейчас Яков хочет показать тебе парочку местных достопримечательностей. Он думает, что ты славный малый.

Я вдруг почувствовал прикосновение к волосам и подпрыгнул на месте.

- А ты пойдёшь со мной?

Аксель рассмеялся.

- Конечно, пойду. Что может быть прекраснее осмотра старых развалин холодной туманной ночью?
- Спроси его, пожалуйста, почему они так любят глиняных сов, - шёпотом попросил я Акселя.
- Спроси сам.

Я спросил, и, воткнув пальцы в ладони слушал лесные шумы до тех пор, пока возня ночных мотыльков не стала казаться чьим-то навязчивым шёпотом.

Аксель сжалился:

- Он говорит, что совы напоминают им себя самих. В этой местности много серых хохлатых сов, которые спят днём, а ночью летают по окрестностям, словно призраки. Их не так-то легко заметить, если не быть внимательным или хотя бы не знать их повадок. Продавая сов туристам, они... - Капитан слушает с пять секунд, а потом заканчивает с улыбкой: - Они сами не знают, что хотят этим сказать. Думаю, это просто способ избавиться от старых фигурок и освободить место под новые.
- Приходи завтра на выступление, дорогой друг, - сказал пану Якову Аксель, а мне показалось, что я наконец увидел, как на лесном ковре из листьев проступают отпечатки чьих-то сапог.

Вдоволь нагулявшись по окрестностям, мы отправились домой.

Костёр уже потух, навес отвязался с одной стороны, и громко хлопал на ветру. Откуда-то вылез нам навстречу Мышик, который косился на разбушевавшееся полотно с подозрением и поджимал хвост, должно быть, думая, что это какая-то большая птица. Больших птиц он не любил и боялся.

Все спали, и я, переодевшись в сухое, заполз в спальник.

Наутро Аксель объявил, что днём мы дадим выступление с небольшой театральной постановкой, а к вечеру снова намотаем на колёса несколько десятков километров дорог — туда, где есть солнышко.

Я рассказал Маре то, что услышал и увидел накануне вечером. Мне хотелось с кем-то поделиться, а приключение, которое мы пережили накануне, как мне кажется, сблизило нас.

Сначала я думал, что она и не поверила. Мало того — ещё и обиделась за то, что ей, здравомыслящей девочке, вешают на уши такой длины макаронины. Но потом вдруг сказала:

- Мне кажется, нам нужно пойти и извиниться.
- Куда? За что?
- В тот дом. Мы же там порядочно натоптали!..

«Для неё это место, в лучшем случае, останется населённым призраками посёлком», - вспомнил я слова Акселя.

Она по своему обыкновению схватила меня за рукав.

- Пошли прямо сейчас. У нас ещё куча дел! Я не понимаю, как это Капитан хочет тронуться сразу после представления. Чтобы быстрее загрузить весь этот хлам в автобус, нам понадобятся лопаты и грабли. Значит, ты говоришь, здесь есть невидимые живые люди? Может, они одолжат нам лопаты?

Мы с трудом отыскали тот самый дом. Рядом с крыльцом, нелепо задрав одно из задних колёс, лежал трёхколёсный велосипед. В саду зацветали розовые кусты. Бутоны сплошь тёмно-зелёные, казалось, когда придёт время распускаться, они будут точно такого же цвета.

Дверь оказалась заперта. Я постучал, а Мара, немного поколебавшись, громко сказала:

- Мы пришли с миром. Извините, что вошли без спросу, и нанесли вам в комнату грязи. Обещаем, что впредь будем разуваться.

Замок щёлкнул, но мы ещё с полминуты переглядывались и не решались потянуть за ручку.

Кто бы не жил в этом доме, кажется, он на нас не злился. Он приготовил замечательный кофе, добавил туда именно столько сливок и сахара, сколько я люблю. Правда, самого хозяина мы так и не увидели, но предупредили пыльный сервиз в общем, и веточки вербы в высокой вазе в частности, что через час на главной площади состоится выступление для всех жителей городка независимо от того, можно их увидеть, или нет.

Я считал, что прозвучало это несколько грубовато, ведь эти бедняги считают, что они просто немножечко незаметны, если можно так выразиться, невзрачны и сливаются с пейзажем, но Мара сказала, что в самый раз.

- Мы же не можем их увидеть, - резонно заметила она.

Мне нечего было возразить.


_____________________________________________________________________________________
*повествование ведётся от лица Целестина ( по прозвищу Шелест), приютского мальчишки четырнадцати лет, которого взяли подмастерьем бродячие артисты.

• Аксель – руководитель цирка.
• Марина – ровесница Шелеста, талантливая ученица, мастер на все руки.
• Джагит – участник труппы, маг и заклинатель змей.
• Костя - участник труппы.

[GREEN]

№ 14

Тот, кто что-либо знает
(глава из повести «Последний год»)

Машину немного занесло на повороте. Андрюха не выдержал и набросился на брата:

- Ты что, совсем рехнулся! Устроил гонки! Думаешь, на автостраде?
- Все равно же никого нет! – оправдался Тёма, так и не сбавив скорость. – Кто ж в такой мороз будет по улице шляться?

И они, поднимая снежную пыль, промчались вдоль ряда одинаковых блочных домов.

Вокруг, действительно не было ни души. Темно, холодно. Никто добровольно не покинет дом в такую погоду. Да и время уже позднее.

- Все равно! – настаивал Андрюха.

Мало ли выскочит из подъезда какой-нибудь собачатник, решивший выгулять на ночь любимого питомца, или поздний прохожий вывернет из-за угла.

- Да не боись ты! – усмехнулся Тёма.

Большое шоссе его не привлекало: гладко, прямо, светофоры ни к месту понатыканы. А еще хуже – попадется патрульная машина. А между домов – полный экстрим! Неожиданная трасса, частые повороты, и ни черта не видно за высокими сугробами, насыпанными вдоль тротуаров. Только Андрюха, хоть и младший брат, а зудит занудливо в самое ухо, как последний старикан.

- Слушай, сбавь скорость! – опять слышит Тёма с соседнего кресла, но по-мальчишески назло давит на газ.

Он так долго ждал! Ждал, когда отец наконец-то решится и купит себе новую машину, а старенькую видавшую виды «Ладу» отдаст ему.

Да, не супер тачка, не крутая иномарка. Исторический драндулет на предпоследнем издыхании. Но зато свой собственный! А водить и Тёма, и даже Андрюха, умели уже давно. Только Тёма, отпраздновав совершеннолетие, получил водительские права. А Андрюха – еще маленький. Не дорос пока до «баранки». Хотя чисто внешне он и выше и крупнее старшего брата.

Тёме весело. Ему даже хочется зажмурить глаза и, плюнув на опасность, отдавшись в руки судьбе, вести машину вслепую. Он уверен: ничего плохого с ним не случится. Судьба любит дерзких, любит рисковых. Вызывающая улыбка не сходит с Тёминых губ. И вдруг…

- Стой!

Внезапно появившийся темный силуэт на фоне голубых сугробов. И глухой удар по капоту. И тихий вскрик.

- Стой, урод! Стой! – орет Андрюха, пытаясь отобрать руль.
- Нет! Ты чего! Нет! – заглушая его, вопит Тёма.

Мышцы сводит, и он застывает в одном положении, не способный пошевелиться и что-то изменить.

Главное, подальше! Подальше от того, что произошло!

Машина испуганно несется, не разбирая дороги, и непослушно стремится вперед, даже когда Тёма изо всех сил давит на тормоза.

Обоих братьев сильно мотнуло вперед. Андрюха чуть не врезался головой в лобовое стекло, а Тёма с размаху навалился на руль, так что дыхание сперло.

- Давай назад! – требует Андрюха, но Тёма смотрит на него огромными испуганными глазами.
- Ты что? Зачем?
- Надо же узнать, что случилось! Надо помочь! – Андрюхин голос громкий и уверенный. В нем ни тени сомнения. И страх в нем совсем другой, не как у Тёмы.
- Да ты что? Тогда же сразу узнают, что это я! Тогда же меня… Нет!
- Трус! – зло бросает Андрюха и чувствует, как резкое слово впивается в него самого. Потому как где-то возле виска назойливо бьется мысль: «Хорошо, что не я был за рулем!»

Андрюха распахивает дверь, жадно вдыхает ворвавшийся внутрь салона морозный воздух. В машине душно, в машине дышать нечем!

- Ну и сиди здесь!

Тёма отчаянно цепляется за его куртку:

- Дюха! Ну не ходи! Не надо! А вдруг узнают!

В неестественном сумеречно-электрическом свете зимней ночи не разглядишь, какого цвета у него лицо. Кажется, бецветное. Прозрачное, как у привидения. Только глаза, обычно светло-голубые, потемнели и смотрят, смотрят на Андрюху, не отрываясь, с мольбой и ужасом.

Несмотря на отчаянную Тёмину хватку, Андрюха выбирается из машины. Брат волочится следом и, понимая, что решительный Андрюхин порыв ему все равно не остановить, повторяет снова и снова:

- Только не говори никому про меня! Ладно? Никому-никому! Не говори! И родителям не говори! Иначе отец тачку отберет! Не говори ему! Хорошо? Хорошо?

«Хорошо»?

И дальше невозможно ни слушать, ни видеть. А еще хуже ощущать пригибающий к земле вес здорового тела, раздавленного горем: «Иначе отец тачку отберет».

- Сволочь!

Андрюха ударил не глядя и почти неосознанно. Разум в обход воли послал свой сигнал. А, может, не разум? Может, что-то другое? Андрюхина совесть? Андрюхины понятия о справедливости и чести?

Тёма разжал пальцы, рухнул на промерзшую дорогу, спрятал неживое лицо в оставленной колесами машины снежной колее. А Андрюха поспешил прочь, хотя толком еще не знал, куда идти. Заблудился в знакомых местах, ставших неожиданно чужими и странными.

Потом он услышал вой сирены, и поспешил на ее зов. Видимо, уже кто-то вызвал неотложку, и, значит, пострадавший не лежит совершенно один, беспомощный и бездвижный, на холодном грязном снегу. И идти уже нет смысла.

Андрей прибавил шаг. И сердце застучало еще быстрей, и от его мощных толчков стало больно в груди.

Может, лучше пойти домой, отгородиться от случившегося толстыми бетонными стенами и прочной металлической дверью? Вдруг там, куда несется по скользкой дороге «Скорая», «уже поздно»?

Возле одной из многоэтажек толпились люди. Все одеты кое-как. Заметно, что наспех.

Вон бабулька в длинном пальто, на ногах – шлепанцы. Старательно вжимает голову в плечи, стараясь натянуть на уши меховой воротник. Рядом - женщина в огромном пуховом платке, накинутом поверх домашнего халата.

«Неотложка» уже на месте. Рыча не выключенным мотором, подрагивает, будто от холода. Задние двери жадно распахнуты, готовы заглотить добычу прямо вместе с металлической каталкой.

- Да жива! Жива! – нарочито громко произносит бабулька в шлепанцах, спеша сообщить вновь прибывшим оптимистичную весть. – Но без сознания. Пока ничего сказать не могут. Осмотр тщательный нужен. – И заканчивает опять более радостным: - Да вроде бы ничего особенно страшного нет.

«Жива, - чисто автоматически отмечает Андрюха. - Значит – она. Женщина».

А бабулька не умолкает.

- Вот же, заразы! Гоняют даже по дворам! Никакие законы им не писаны! Уселись за руль и себя царями считают. Что хотят, то и воротят! Ни стыда, ни совести! Сбили девчонку и укатили, как ни в чем не бывало. Нелюди!
- Скоты! – поддерживают старушку из толпы, и кто-то добавляет еще пару определений. Непечатных.

Андрей в который раз повторяет про себя: «Жива!» И больше не хочется думать про «уже поздно». А если бы… Нет! Не надо! Она же жива.

А слова из толпы все еще витают в морозном воздухе: «Нелюди! Скоты! ...».


Утром в школе первым, что услышал Андрей, войдя в класс, были возмущенные слова Ерыгиной, делившейся новостями с Юлей Бухтой:

- Представляешь, Машку Сурикову из десятого вчера машина сбила! Прямо возле дома! Ты подумай! Сбил и сразу укатил! Вот гад!

Юля согласно кивнула и что-то тихонько прибавила от себя.

- Она сейчас в больнице лежит. У нее сотрясение, чего-то там поломано. В общем, в жутком состоянии.

Андрей плюхнулся на место и попытался отгородиться от девчачьего разговора. Сделать это оказалось очень сложно – Юля сидела прямо перед ним, а Ерыгина гневно подпрыгивала на соседнем стуле и говорила почти в лицо Андрею:

- Нет, ну надо же! А? Скотина какая! Чуть не угробил девчонку и смылся! Морду бы ему набить! – Ерыгина заметила Андрея и обратилась к нему: - Согласен, Зорин?
- Да! – с трудом выдавил он и отвернулся к окну.

Поскорей бы прозвенел звонок! Тогда Ерыгина заткнется и отвалит на свой средний ряд, а Юлька развернется к нему спиной.

Между окошком и партой остановилась Алла Березина, уставилась на Андрея.

- Зорин, с тобой все в порядке?

У Алки глаза – темно-темно-коричневые. Возможно, из-за насыщенности цветом ее взгляд кажется таким осязаемым, проникающим до самых внутренностей. Точнее до тщательно скрываемых потайных мыслей. И выдержать его очень сложно.

- В порядке, - глухо отвечает Андрей затертой деревянной столешнице.
- Как знаешь, - хмыкает Березина, бросает сумку на свою парту и спокойно топает на место.

А Андрей по-прежнему видит перед собой ее глаза. Темные, пронзительные, вопросительные. Но вроде бы это и не Алкины глаза, а той… Маши Суриковой из десятого. Андрей даже не помнит такую.


Отец долго не решался поменять свою старенькую, но верную «Ладу» на что-нибудь новое и более солидное. Сроднился с ней, сросся душой. Словно и не машиной она была, а давней подругой, с которой промчались бог знает сколько километров, с которой прошли и огонь, и воду, и несколько разномасштабных ДТП. Может, они даже как-то общались. На своем, только им понятном языке. Потому что дня не прошло, а отец, сидя за обеденным столом, спрашивал, одновременно иронично и озабоченно:

- Во что это ты уже успел въехать?

Спрашивал у старшего сына, а смотрел на младшего. Он прекрасно знал: от Тёмы не добьешься сразу прямого честного ответа, будет выкручиваться до последнего, а Андрей юлить не станет.

- А? – откликнулся Андрюха, не оборачиваясь. Как будто не слышал, о чем идет речь.
- Во что этот оболтус врезался, спрашиваю! – громко и четко произнес отец.
- А я откуда знаю? – по-прежнему не оборачиваясь, равнодушно протянул Андрей.
- Я думал, вы вместе были.

Младший только головой мотнул, неторопливо поднялся из-за стола и ушел в свою комнату.

- Мне еще уроки доделывать.

Тёма появился где-то через полчаса, раскрасневшийся, вспотевший, взъерошенный. Словно вагоны разгружал, а не врал, не оправдывался. Посмотрел на Андрея с признательностью, с горячей благодарностью.

- Спасибо, Дюха, что не заложил.

Андрея передернуло от его слов.

- Я в долгу не останусь. Если что…

Тёма попытался по-братски положить руку на Андрюхино широкое плечо, но тот брезгливо отшатнулся.

- Лучше уйди! – процедил сквозь зубы.

Тёма недоуменно приподнял плечи.

- Ну, ладно.

А что такого? Отчего брат бесится? Случись все наоборот, окажись Андрюха на его месте, а он - на Андрюхином, без лишних напоминаний прикрыл бы младшенького. Даже под пытками никому бы ничего не выдал. Все-таки не чужие!

Дверь закрылась за Тёминой спиной, и Андрюха бросил на нее тяжелый, мрачный взгляд.

Он ничего не сказал отцу. И никогда не скажет. И остальным тоже не скажет. Никому. Он не будет судить Тёму. Потому что Тёма – брат. Но и защищать его тоже не будет. Потому что тот виноват, и Андрею трудно отыскать для него оправдания. И еще труднее согласиться с тем, что Тёма выйдет сухим из воды, и будет радоваться, что счастливо выкрутился. Ведь брат у него – скала, надежный человек, и прочее, и прочее.

Почему же Андрюхе так паршиво? С его-то невиновностью! С его-то стойкостью и благородной братской солидарностью! Почему тяжело удержать обличающие слова? Разве рассказать кому-то, ни значит – предать брата? А он – не предатель, не стукач! Но Тёма…

Тёму пугает не то, что он едва ни убил человека. Больше всего на свете Тёма боится, что об этом узнают. Главное, узнает отец. И отберет тачку. И Тёме нет никакого дела до десятиклассницы Машки Суриковой, лежащей в больнице. Он даже не спросил у Андрея - жива она или нет?


Черт его дернул подойти на автобусной остановке к стенду с объявлениями! Поверх всех этих мелких столбиков с полезной информацией о рабочих местах, домашних питомцах, мечтающих попасть в хорошие руки, и ждущих продажи вещах в отличном состоянии разместился большой лист с фотографией смущенно улыбающейся весьма симпатичной девчонки.

«Тех, кто что-либо знает о ДТП, произошедшем 28 января возле дома 45, корпус 2 по улице Московской, в котором пострадала моя пятнадцатилетняя дочь, очень прошу позвонить по телефону…»

Маша Сурикова улыбалась Андрюхе, ничего не требуя. Просто улыбалась. Словно случайно встретила мальчика, который ей нравился, и немного смутилась, немного растерялась и застыла в ожидании. И Андрюха подумал: лучше бы уж он оказался в тот день за рулем. Тогда бы он пришел в больницу к этой Маше, и честно бы во всем признался, и попросил бы прощения. И пусть бы она делала с ним, что хотела: писала бы заявление, вызывала бы полицию или жаждущего отмщения отца. Без разницы. В любом случае, так ему было бы легче.

[GREEN]

№ 15

РУССКОЕ ПОЛЕ

1

Он делает удивительных солдатиков эпохи Фридриха Великого, и мы разыгрываем небывалые сражения за выдуманные реки и волшебные горы. Он бы, наверное, всегда занимался только этим, но поскольку в конце лета я уезжаю, ему для компании волей-неволей приходится отправляться в университет и читать немцам лекции по их немецкой философии.

Зовут его дядя Якоб. Но я как в первый раз ошиблась, приняв немецкое Onkel (дядя) за имя, так и повелось – дядя Онкель.

Он безошибочно угадывает время моего приезда.

- А у меня для Вас что-то есть, - всякий раз в день моего появления в Берлине говорит тетя, когда он по звонку открывает дверь.

Но он сразу присаживается на корточки, и, выскочив из-за двери, я неизменно попадаю в его объятия.

- Как ты догадался? - шепчу я ему в ухо.

Он кивает на люстру и произносит:

- Каждый раз я начинаю верить, что вечный двигатель в принципе возможен.

Я обдумываю это уже на ходу, обегая по периметру каждую из его пяти комнат.

С папой они познакомились «под Сталинградом».

- «В» Сталинграде,- поправляю я его русский.

Но он только качает головой.

После войны дядя Онкель с товарищами помогали нашей стране заново строиться, и тетя говорит, что их дома выдержат любой землетрус и всех нас переживут.

Больше всего дядя Онкель любит, когда я читаю ему Пушкина, «Золотого петушка». И конфеты эти он обожает. Я привожу ему их из Москвы в гостинец и с легким сердцем отказываюсь от угощения – я не люблю сою.

Вот я привскакиваю на одной ноге, изображая встрепенувшегося спросонья петушка, прочищаю заспанное горло и неожиданно, вне пушкинского сценария, оглашаю квартиру жизнелюбивым воплем юного горниста:

- Ту-у-у, ту-ту-ту-у, ту-ту-у!

Дядя Онкель от удовольствия подпрыгивает в кресле и говорит мне, большим пальцем показывая вниз:

- Ну вот, теперь и Перельманы знают, что ты вернулась.

Днем мы ходим гулять по городу. Кружим целыми часами с перерывом на кафе-мороженое, и у дяди Онкеля припасена история о каждом мостике, дереве, стоявшем здесь когда-то каменном кайзере. Повезло немцам: курфюрства их маленькие, и цари какие-то домашние – можно потрогать за усы, за шляпу.

- Пусть-ка в Москве мне покажут наших царей,- вслух я завязываю узелок на память.

И осекаюсь, увидя указательный палец дяди Онкеля. Здесь, в Берлине, это просто какой-то знак беды. В первый раз его показал мне папа, когда 9 Мая, пробегая мимо их с дядей Онкелем застолья, я закричала:

- Папа, почему у вашего Чарли такая смешная фамилия: Капэпэ?

Папа поймал меня на лету за подол фланелевого платья, протер им свои в золотой оправе очки (это был наш с ним любимый обряд), поднял указательный палец и произнес:

- Секретик?

Моментально смекнув таинственную важность подоплеки, я кивнула и, отпущенная, понеслась дальше.

Папа уже знал, что мог быть спокоен.

Про Стену тоже говорить не полагалось. На прогулках мы никогда не подходили близко.

Я догадывалась, что за Стеной было Застенье. Долгое время именно оттуда являлись мои детские ночные тревоги, температурный бред всегда внезапных ангин, туда стягивались в болезненных фантазиях экипированные во что-то ядовито – колючее неумолимые силы подземного зла.

Навоображав невообразимое, ночью я иногда пугаюсь, сон отпрыгивает от меня, и, еще не зная молитв, я читаю по памяти услышанное от дяди Онкеля:

- Sie haben alle mude Munde
Und helle Seelen ohne Saum.
Und eine Sehnsucht (wie nach Sunde)
geht ihnen manchmal durch den Traum.
Fast gleichen sie einander alle;
In Gottes Garten schweigen sie,
Wie viele, viele Intervalle
In seiner Macht und Melodie.

Это Рильке. Это похожее на речную гальку имя, как и сами стихи, действует на меня успокаивающе, и я снова засыпаю.

Раза два-три я видела тетю на работе в роддоме, где, совершив свой обход, она просто для души купала своего очередного грудного немчика, а он кряхтел от удовольствия, и хрустел, и скрипел от чистоты, как тугой капустный лист.

Часто ей звонили и ночью. Тогда она оставляла меня на дядю Онкеля, но я узнавала об этом только утром, когда, бледная от бессонной ночи, она приходила будить меня и присаживалась на мой диванчик:

- Рапунцель, Рапунцель, проснись,
Спусти свои косоньки вниз!

Хотя чего уж там, этот проснувшийся маленький вулкан с каждой минутой пробуждения к жизни все меньше соответствовал созданному в ее мечтах романтическому образу.

Пару раз, уезжая до вечера за город, тетя также оставляла меня на дядю Онкеля. Мы предвкушали праздник Непослушания и заговорщицки подмигивали друг другу.

Но, убедившись на горьком опыте, что я здесь «уже вполне освоилась», тетя однажды решила взять меня с собой.

- А как придем в поле, - наперед наставляет она меня,- рот не разевай. А-то отберут красивое платье, дадут посконное да деревянные башмаки.
- Кто?- выдыхаю я.
- Узнаешь! Высыпят чечевицу да горох в золу, заставят выбирать. А не станешь – отдуют аршином.
- А я, а я…птиц позову!
- Как созовешь? – языка –то не знаешь.
- А я змеиного мяса отведаю и понимать стану. Они хорошее – так в горшочек, поплоше – в зобочек.
- Приставят к тебе трех баб: у одной ступня широкая, у другой губа нижняя толстая, у третьей – широкий большой палец. Станут воспитывать.
- А я возьму дырявый сапог да налью воды. Вода не прольется – они рот-то и раскроют. А я в лес убегу.
- А что есть-то в том лесу станешь?
- Встречу избушку из хлеба: крыша из пряников, окно из леденца.
- Ну съешь избушку, а дальше что?
- Брошу в колодец веретенце и прыгну следом. А не то сломлю ветку, что первая зацепила меня по дороге, поплачу на нее. Зацветет она, вырастет и станет красивым деревом. Я наверх заберусь и тебя увижу.

Я прыгаю к тете на руки, и она вздыхает притворно: «Никуда от тебя не денешься».

Так мы вспоминаем гриммовские сказки, по которым тетя учит меня немецкому языку.

Завтра рано вставать на поезд. И я послушно засыпаю в надежде увидеть во сне гномов, карлов, сильван, гоблинов болотных. Кто-то размером с еловую шишку со спутанной, как гнездо, бородой и впрямь прошмыгнул перед закрытыми глазами. Вернулся, помахал пучком травы, отведав которой говоришь только правду, и скрылся.

Я улыбаюсь и засыпаю.

2

Дорогой обошлось без приключений – с меня уже взято клятвенное обещание чечетку в U-bahn (в метро) не бить и «Лимончики» («одесский русский понимают все») не петь. Ну что поделаешь, милый дядя Ледя Вейсбан?! Слово крепче гороха!

Первая утренняя электричка с Bahnhof Lichtenberg понесла нас навстречу едва-едва оторвавшемуся от земли малиновому шарику. Как приклеенная, я смотрю в окно на веселые домики в пригороде Берлина, на верблюжьего цвета кирпичные дорожки, черепичные крыши, нарядные островерхие колпаки кирх.

Вот засквозил, набегая, буковый лес, и я пытаюсь понять, на что похожи эти деревья. То у них оливкового цвета осиновые стволы, то рябые березовые от сизого нароста губчатого лишайника. Вот они цапают землю корявыми осьминожьими щупальцами, а вот замерли в испуге от самих себя корнем мандрагоры. И я поспешно затыкаю уши, чтобы не быть застигнутой врасплох.

Потом враз побежали дубы.
Потом опять бучины.
Потом все вперемежку.
А потом мы уж и приехали.

Нам помогают выйти из поезда. Он чухает дальше, а мы остаемся на перроне одни.

Тетя тормошит меня, и мы вступаем на одну из этих оранжевых дорожек. Мне нравится скрипеть камешками и дробленой кирпичной крошкой под сандаликами. Я помахиваю желтым марлевым сачком и чувствую при каждом шаге легкие тычки термоса в рюкзачке за спиной.

- Захочешь снова «прогуляться» - поосторожней с крокодилами, - говорит тетя.

Я понимающе хмыкаю, но все же вопросительно смотрю на нее.

Она кивает в сторону идущего нам навстречу солнца.

- Солнце – это тепло, тепло – это юг, юг – это Африка, значит, чем ближе к солнцу, тем больше вероятности нарваться на крокодилов.

Я задумываюсь.

Мы поднимаемся в горушку, любуемся, как весело наша дорожка петляет на волнистом склоне, и вслед за нею ненадолго ныряем под кучерявые своды рощицы.

Радость птичьего утра обрушивается на нас. Мы переглядываемся и улыбаемся.

Хорошо так, что еще чуть-чуть и стало бы больно. Все струнки во мне натянуты.

- Постоим, - прошу я.

Это бывает так. Я смыкаю веки, перестаю думать и начинаю идти в рост. Я гигантский стебель и тянусь ввысь. Я самый отзывчивый в мире парус, переполненный до краев какой-то музыкой. Мне просторно и вместе чуточку тесно. Вот-вот я перельюсь.

- Пора, - зовет меня тетя.

Я открываю глаза и капельку медлю, чтобы привыкнуть к себе.

Мы вступаем на склон, ведущий к большому полю.

Справа на опушке белеет пирамидка какого-то обелиска, и я киваю в ту сторону.

- На обратном пути, - обещает тетя.

На краю поля мы оставляем вещи, и она дает мне костяной ножик. Я должна резать ромашки и только их. Одним ножичком только одни цветы. И ромашки режут только до обеда, пока роса.

А дальше… Дальше тетя делает вот что. Она раскапывает пальцем в земле ямку и зарывает монетку в одну марку. А сверху помечает это местечко печенинкой и сахарком из нашего завтрака.

Она опускает руки и обводит поле каким-то рассеянным и блуждающим взглядом.

Все замерло.

Я вижу, как ее уложенные коронкой косы излучают свет, и над головой загорается золотая тиара.

Вдруг раздается чей-то глубокий, берущий за душу голос. Он звучит, словно сразу отовсюду. И я не сразу понимаю, что это говорит тетя.

- Обращаюсь за помощью и поддержкой
Не прихоти ради, но по крайней надобе,
Не ради золота или серебра, но человека блага ради,
Не для славы-почести – они только ваши,
Но во исцеление страждущих.
Что вы даром даете, то я даром отдам.
Во славу Всевышнего и для вашей славы.

И все. Дальше она ждет. Я никого не вижу, но тоже чего-то жду.

Поле не колыхнется. Оно выстегано травянистым шелком до самого горизонта.

Ответом ей была тишина. Где-то вдали, должно быть, вспорхнули с гнезда птицы – легкая зыбь пробежала по изумрудной глади. И все. Опять ни звука.

Она вздыхает с облегчением.

- Вот и хорошо, - и даже жмурит глаза от удовольствия.

Не знаю, почему, но я верю ей на слово. Хорошо.

И вот теперь мы режем траву. Долго. Очень долго.

Но мне не лень. Нет, мне совсем не лень. Я кланяюсь и кланяюсь в пояс до земли. Иногда останавливаюсь, чтоб раздуть ромашкам их лохматые головки.

Я раскланиваюсь с цветами и, как зачарованная, смотрю на тетин полукруглый костяной ножичек. И вся она какая-то ладная и к месту пришлась: и кремовый с шитьем по подолу льняной сарафан, и покрытая кружевной косынкой голова, и белые с прилипшими от росы семенами и стебельковыми усиками ноги.

Тетя рассказывает о травах Солнца, Меркурия, Юпитера, Нептуна… Что нужно собирать на растущей Луне, а что на ущербной. Как одна и та же трава может помирить, а может развести и поссорить.

- Но есть день, - продолжает она,- когда трава бывает самой сильной.
- Вся-вся? – переспрашиваю я.
- Любая. В день самой короткой ночи - с 21 на 22 июня. В ночь на Ивана Купала.

Я зачарована. Я уже вижу, как лихие мужики и бабы в глухую полночь, сняв рубахи, до утренней зари роют коренья и ищут в заветных местах клады. Как цветет и кричит дурным голосом папоротник. Как деревья переходят с места на место, а потом ведут свои разговоры, шурша и шелестя листьями.

Да, мне не лень. В этот самый сильный день в году я от души помогаю тебе, тетя.

Я всему верю и все примечаю. Время от времени я бегаю к оставленным на краю поля вещам, будто бы попить. А по правде я проверяю судьбу ее кому-то гостинца.

И в этот раз…Клянусь, это был он! Ну, мне так показалось – тот самый с бородой гнездом и в пыльной курточке цвета йода.

О, тетя, он цапнул твой фруктовый сахарок и печенинку! Проверить денежку я не посмела, но наверняка он высмотрел и ее!

Тетя гладит меня по голове – вот и хорошо, так и надо.

Я успокаиваюсь, но ворчать перестаю не сразу.

Когда становится жарко и роса высыхает даже у самых корней, мы наконец откладываем свои костяные серпики. Тетя бережно увязывает цветы под марличку в свою корзинку и в мой рюкзачок, и мы бредем в тень, чтобы перекусить.

- Молодец, папина дочка,- вместо похвалы говорит тетя на ходу.

Если бы я устала чуть меньше, я бы, наверное, лопнула от удовольствия.

Мы раскладываем на яркой клетчатой салфетке нехитрую снедь: свежие огурчики, помидоры, вареные яйца, ситный хлебушек и соль по-русски в спичечном коробке.

Нет, не зря мы сюда приехали. Не зря.

Потом я запиваю все кисло-сладким морсом из черносмородинового варенья, откидываюсь на спину и, раскинув руки-ноги, закрываю глаза.

3

Они появляются не сразу.

Да я какое-то время и не различаю их среди трепета листьев и птичьих свирелек. Так, будто показалось что-то.

Я поднимаю голову.

Тетя собирает цветы в большой пестрый букет, взбираясь на горушку, которую мы огибали по пути сюда.

Я решаю, что тоже нарву цветов, чтобы сплести венок. Поваляюсь еще немножко и сплету.

Какое-то время я провожаю взглядом причудливые сцепленья бесконечных облаков – караван за караваном, прежде чем наконец понимаю, что то, что я слышу, совсем не птичьи голоса. Это – просто голоса.

Я резко сажусь. Я вижу, что мы здесь совершенно одни. Но мы - не одни. Я их слышу.

Вот, вот накатило по травяному морю прибоем и рассыпалось у самых ног:

- Ми-и-лый!

И еще раз так же нежно, как только наедине друг с другом:

- Ми-и-лый!

Я не успеваю удивиться, что они говорят на русском. Они, потому что следом раздается толстая глухая бархатная струна:

- Моя-я!

Совсем как на ушко:

- Моя-я!

Озираясь, я начинаю улыбаться. Но я ничего не понимаю.

Я снова растягиваюсь на траве, потому что догадываюсь, что так будет лучше слышно.

- А за-а-в-тра-а?- спрашивает она, и голос ее слегка клонит цветы. – За-а-в-тра-а?

Он мешкает с ответом, и я отчего-то напрягаюсь.

- На-всег-да-а-а! – отвечает он.- На-всег-да-а-а!

Я вздыхаю с облегчением.

Они медлят, и я боюсь пошевелиться, чтобы не быть обнаруженной.

- А ес-ли-и,- начинает и почему-то не договаривает она.
- Не-е-т, не-е-т,- раньше времени вступает он,- мы не-е ум-ре-е-м, так не-е бы-ва-а-ет!
- Да-а, да-а,- словно поправляет саму себя она.
- Ве-е-дь уже-е все-е,- успокаивает он.
- Ве-е-дь уже-е все-е,- как эхо подхватывает она.
- Мы про-рас-те-ем!- что-то и вовсе непонятное обещает он.

Тишина.

В животе у меня все замерло и стиснулось в кулачок.

И вот я еще не слышу, но уже чувствую рождение другого звука. Поначалу он похож всего лишь на комариный писк, но я с первой же секунды готова расчесать себя в кровь: я чувствую его враждебность каждой клеткой тела, каждой порой кожи, каждым солнечным зайчиком души.

Как-то вдруг я понимаю – так звучит Ужас.

Вот он, леший, уже не взынькает комариной самкой, а мучает слух скрипом мокрой волосатой пятерни по стеклу, и в следующую секунду наполняет уши дурным медноголосым протягом мартовского кота, и следом тянет полуобморочной пожарной сиреной, и заканчивает тем, что я раньше слышала только в кино о войне.

Я успеваю намертво вцепиться в траву и зажмуриться, и тут все вокруг встает дыбом. В голове у меня лопается, и я вплющиваюсь в землю.

Сверху что-то сыпется, чудом не задевая меня, а потом наступает оглушительная тишина.

Проходит Вечность. Другая.

Я ничего не чувствую. Не слышу. Не вижу. Не жду, что кто-то набредет на нашу корзинку и найдет меня, убитую.

Наконец кто-то заползает на мое лицо, топает к носу и пытается забраться внутрь.

Я оглушительно чихаю.

- Встань с земли,- раздается откуда-то издалека.

Я открываю глаза. Прямо передо мной, уже распустив слюдяные подкрылья, берет старт божья коровка. Вот маленьким зеленым складнем метнулась фрачистая саранча, и зависла в воздухе желто-серая пыльца какого-то ковылька.

Вот – солнце. Вот – небо. Вот – поле. Вот на горушке – моя тетя.

А где – Ужас?

Я вскакиваю. Я больше не могу быть одна. Я бегу к тебе, тетя.

Запыхавшись, как вычерпанная до дна, я бросаюсь к ней и утыкаюсь лицом в подол.

- Ну что? Ну что?- гладит она меня большой ладонью. - Устала? Едем домой.

Уговаривать меня не приходится. Я цепко держусь за тетину руку, так, что она даже начинает посмеиваться.

Я жмурюсь от белого солнечного одуванчика, вслед за тетей по щиколотку бреду по ленивой водичке. То и дело я отвечаю невпопад и неожиданно для себя смеюсь, когда смешно. Но внутри меня живет оно, новое, – маленькое черное горе.

- Что с тобой?- спрашивает тетя и поправляет на мне панамку.

Вместо ответа я строю гримаску и пожимаю плечами.

Мы пускаемся в обратный путь.

- Ты хотела взглянуть, - кивает в сторону обелиска тетя, когда мы проходим рощицу.

Я машинально соглашаюсь.

Необычного в этом памятнике только то, что здесь я еще такого не видела. Дома, на родине, фанерные, кирпичные, они на каждом кладбище.

Бесстрастно я приближаюсь к табличке, чтоб прочитать имена похороненных. Их двое.

- Тетя, русские!- восклицаю я, оборачиваясь.

Тетя присаживается на вкопанную скамеечку.

- Иван Нелидов,- громко, для нас обеих, читаю я,- октябрь двадцатого тире май сорок пятого!

Я снова оборачиваюсь. Тетя приладила на скамеечке букет и ловко подрезает, ровняя, стебли.

Я читаю дальше.

- Маргарита…а,- будто поперхнувшись, спотыкаюсь я, разглядев дальше свою фамилию.- Май двадцатого тире май сорок пятого.

- Тетя,- как-то вдруг и сразу понимаю я,- это ты?

Она, не глядя, коротко и молча кивает.

Потом достает прибранную за холмиком могилки небьющуюся банку, наливает воду и устанавливает букет прямо под табличкой.

Я не лезу с расспросами. Тетя тоже молчит.

- Прямое попадание,- наконец говорит она.- Может, это был последний за всю войну снаряд. Все думали, что от меня, кроме сапог, тоже ничего не осталось.

Вдруг тетя прижимает меня к себе. Она говорит, как-то понизив голос, словно рассказывает потаенную, заветную сказку.

- А я в тот день пораньше его встала. Раненых нет – пусть поспит. А я пока в деревне у фермера молока достану. Тепло-о. Рясный дождичек прошел. Так босиком и побежала.

Прибегаю с котелком в их немецкое хозяйство – что за оказия?! Ворота распахнуты, скотина по двору мыкается, недоеная, некормленая. Гляжу, сам хозяин из дома вываливается и ко мне. Губа трясется, руки мои ловит – целует, в ноги валится. Что за притча?

- А я,- усмехается тетя,- французский, английский знаю, а немецкий как-то не удосужилась. Как хочешь, так и выпутывайся.

Только слышу – стонут в доме. Ну, этих наших бабьих стонов я еще в больнице при институте наслушалась. И тащить меня не надо стало – сама понеслась.

Жена у него первым разродиться не могла. Ночь промучилась – и все на том же.

Тут уж я его погонять начала. Как мы понимали друг друга( снова улыбается тетя) - богу весть. Только дай бог каждому такого ассистента.

Достало-о-сь… Мало сама не родила. А в голове нет-нет да высверлит: часть наша снимается, да чего уж там, снялась, поди, уже, и как я оправдываться буду?

Ну, подробности, за малолетством твоим, опустим, а пацан 4 кг на безмене вытянул. Сама видела.

Не то молоко – и котелок-то я там оставила. Неслась так, что любо-дорого со стороны посмотреть.

И поспела… Аккурат на свои похороны… Это уж я не дала табличку снять – и вправду все во мне тогда вместе с ним умерло. Все никак понять не могла: вот она, Победа, а его нет и нет.

Все искала причину здесь задержаться, а потом и насовсем осталась. Если правда, что снаряд дважды в одно место не бьет, значит, теперь и вовсе не умру. Это здесь я его вдвое старше, а там мы вровень.

- Зато теперь я и немецкий знаю,- и тетя целует меня в затылок.

И вдруг я понимаю, что мне перестало быть страшно, что во мне нет этого черного, чужого и враждебного, как на поводке угнетенно волокущего меня. Я потихоньку потягиваю в себя воздух и чувствую, как по-прежнему наполняюсь светящим и мерцающим светом беспричинной радости. И я обнимаю тебя, всем своим неискушенным сердцем запечатлеваясь в твоей распахнутой душе.

- Ну слава богу!- говоришь ты,- а я уж подумала, не заболела ли моя девочка? А как вернемся, букетиков навяжем, сушить повесим – видела в кладовочке?

Я киваю.

- Всему свое время. Все поймешь. Время придет, и все поймешь…

Крепко обняв тебя за шею, я киваю. Мне впервые так радостно раствориться в чужой воле, и я киваю, киваю…

4

Верили тете безоговорочно, потому что она оправдывала доверие. Она рассылала во все концы Германии потерявшим всякую надежду женщинам крошечные посылки со своим травяным сбором. А спустя положенное время к ней летели розовые, голубые веселые конверты, из которых вместе с листочками незатейливых, в счастье своем похожих одно на другое писем выпархивали фотокарточки как на подбор голых улыбчивых карапузов. Курт, Гензель, Гретхен…Имена у этих ангелов тоже были немецкие.

Nur wenn sie ihre Flugel breiten,
Sind sie die Wecker eines Winds:
Als ginge Gott mit seinen weiten
Bildhauerhanden durch die Seiten
Im dunklen Buch des Anbeginns.

Ты была права, тетя. Это время пришло.

Каждое лето, оказавшись далеко за городом, я набираю без разбору большой букет полевых цветов – чем незнакомей, тем милей и краше.

Потом, оставшись в квартире одна, я закрываю глаза, зарываюсь в него лицом, чтоб в забытьи, улучив минутку, никем не замеченной, по-прежнему, не держась за поручень, взлететь по знакомой до последней щербинки почти вертикальной чердачной лестнице, пробежать по пружинящей под ногами доске настила к слуховому окну и замереть в ожидании.

И когда все от тебя уйдет, все в тебе уляжется и стихнет, распахнется и откроется, ты услышишь сначала, как весело пощелкивают пергаментные коробочки развешанной травы, как сыпется сухая мышиная дробь переспевших семян, а уж потом то самое, свое заветное.

Я и теперь это слышу:

Рапунцель, Рапунцель, проснись,
Спусти свои косоньки вниз…


________________________________________________________________
Райнер Мария Рильке (перевод Вячеслава Куприянова)

Ангелы

У них у всех уста устали,
И души досветла ясны.
И лишь случайные печали
Порою им смущают сны.

Они как будто не у дела,
И, Божий населяя сад,
Они, как мерные пробелы,
В его мелодии молчат.

Но стоит крыльям их раскрыться,
Разбудит ветер все края,
Так Бог перелистнуть стремится
Рукою скульптора страницу
Неясной книги бытия.

[GREEN]

№ 16
ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ( фантастический рассказ )
Последнее, что помнил Дмитрий Лободев, были взрыв и ломающийся металл. Сейчас он не видел ничего, кроме тьмы, беспощадно заволокшей все пространство перед глазами. Мозг космонавта был шокирован, а тело отказывалось выполнять самые простые команды. Подумать только! В тренировочном центре молодой человек спокойно поднимал штангу весом в сто килограммов сорок раз, а тут даже не мог открыть своих век. Космонавт чувствовал себя косулей, зажатой стаей волков. Сейчас он был таким же беззащитным, и так же потерял надежды на спасение. Дмитрий перестал бороться и отдался пугающей тишине, но вдруг он услышал странное шипение, исходящее из радионаушников, встроенных в скафандр.

- Шшш… «Звезда», при…те шшш… Говорит «Мир»…

Вдруг тьма рассеялась, а тело начало наполняться неведомой силой. Дмитрий напрягся и с трудом открыл веки. Глазам предстала картина неописуемой красоты. Он вдруг увидел огромную Землю с зелеными лесами и с голубыми океанами. Мужчина с детства мечтал увидеть этот прекрасный пейзаж, как жаль, что грезы сбылись именно при таких обстоятельствах.

- «Зве..а», шшш, как слы….. шшш….еня? Ответьте…..

Наконец космонавт собрался с силами и сумел дать членораздельный ответ:

- «Мир», «Мир». Говорит «Звезда». Как слышите меня?
- Фух… Дима, слушай. У нас осталось очень мало времени. Согласно нашим данным уже через 15 минут несколько астероидов достигнут Земли. Ни в ко… случае нельзя медлить. Осмотрись вокруг, ты должен найти остатки ракеты.

Дмитрий Лободев был космонавтом, одним из лучших в своем деле. С самого детства он смотрел в звездное небо, читал много литературы о космосе и сам придумывал занимательные истории, в которых гулял по Луне или управлял космической ракетой. Практически все вокруг замечали его увлечение этой опасной профессией. Его комната была заполнена книгами этой тематики, у окна стоял огромный телескоп – Димина гордость, подарок его любимых родителей. Он всегда помнил тот свой день рождения и то, как он обрадовался такому неожиданному, но желанному подарку. Он часто вспоминал, как загадочно улыбались накануне его мама и папа.

Окончив школу, Дмитрий выучился на летчика-испытателя. Он быстро завоевал репутацию лучшего из лучших и вскоре получил предложение от станции «Мир» поучаствовать в нескольких полетах в космос. Годы изнурительных тренировок не прошли даром. Молодой человек достиг пика своей физической формы и уже готовился к своему полету на Луну за пробами грунта, как тут до центра подготовки дошли тревожные сигналы о приближении целого скопления астероидов. Их столкновение с Землей должно было произойти 26 июля 2024 года в 23:47 и сулило радикальную перемену климата на планете. Операцию назвали «Спасение». Два года ученые всего мира в строжайшем секрете разрабатывали прибор, способный остановить атаку астероидов. И вот был разработан «Зонатор», который сжимал звук до такой степени, что он мог создать барьер, который должен был изменить направление их движения.

Наконец настал день полета. Наверное, это был самый тяжелый день в его жизни. Он вспоминал свою мать, так рано умершую от рака, отца, улетевшего в пробный полет и не вернувшегося. Сложнее всего Диме было смотреть на свою дочь Катю. Он узнал этот взгляд, заплаканный и печальный взгляд. Вот так же и он смотрел на своего отца в день его проклятого полета.

Дмитрий осмотрелся по сторонам. Вокруг летали тысячи осколков корабля. Вдруг в его сознании начали проявляться картинки. Он вспомнил, как бортовые сканеры начали показывать приближение астероидов. Пришло время проверить новый прибор в действии. Мужчина надел скафандр и собрался запустить зонатор, но один из астероидов ударил в корпус «Звезды» и разрушил космический транспорт.

- Шшш… Дима, что ты видишь?
- Тут полно обломков. Мне нужно несколько минут, чтобы найти часть, где находится зонатор.
- «Звезда», шшш…«Звезда», я – «Мир». Лободев! ..шшш… пото..шшш…пись! До столк..шшш…вения…шшш… с Землей …шшш… осталось ..шшш… 15 мин…шшш …шшш …шшш
- Станция, станция, я – «Звезда». Ответьте. - Но станция не отвечала.

Космонавт остался один на один с пугающей неизвестностью космоса. Как был красив космос и как он был опасен сейчас. Два несовместимых понятия слились воедино и создали эту вселенную. Здесь начала зарождаться жизнь, здесь она и погибнет. Дима всегда хотел стать космонавтом, отправиться в эту неизвестную темноту, но никогда бы он даже и не предположил, что окажется в подобной ситуации.

Лободев еще раз решил проверить связь со станцией, но все оставалось по-прежнему. Все как всегда! Вечно госпожа Фортуна поворачивалась к нему спиной. Все устроено в этой жизни не по правилам. Если человек с юных лет блещет умом, то на его пути вырастают огромные препятствия. Вдруг Дмитрий почувствовал тяжесть в дыхании, а стекло скафандра начало изнутри покрываться каплями. Все это наводило на ужасающую мысль о нехватке кислорода. Так и есть! Датчик кислорода показывал низкий уровень газа, максимум минут на девять-десять.

Дмитрий запаниковал. Перспектива умереть в открытом космосе не казалась ему радужной. Он перестал бороться и поддался бесчувственной темноте, которая беспощадно вращала его. Тут космонавт увидел картину в полной мере иллюстрирующую выражение «страшно красиво». Сотни, нет! Тысячи астероидов летели к Земле. Лободев знал, что такое огромное расстояние космические тела преодолеют за несколько минут, но что-либо сделать он не мог. Люди понимали, что конец настал, но все равно продолжали брыкаться в руках смерти… Человечество прожило свою долгую жизнь. Жизнь, в которой было все: война, радость, горе и страх неизбежного. Сколько раз человечество выскальзывало из цепких рук смерти. Сколько раз люди находили выход из сложнейших ситуаций? Талисман помогал, что ли? В любом случае сейчас этот талисман сломался, вышел из строя! Космонавт подумал о Катюше и своей жене Лизе. Что же будет с ними? Его любимые, дорогие и милые девочки… Стоп! Сейчас только от него, от Дмитрия зависит их жизнь и даже жизни миллиардов жителей голубой планеты, а значит, он должен сделать все, что в его силах.

Космонавт огляделся и увидел часть корабля в которой находился зонатор. Черт! Свершилось величайшее событие за всю историю Земли, а у него совершенно нет сил даже на поднятие руки. Интересно, а смог бы он жить со знанием того, что из-за него умерло несколько миллиардов людей, и Катя с Лизой в их числе? Мешкать нельзя! Плевать на боль, плевать на все! Боль пройдет, а усталость снимет дома, общаясь со своей дочуркой.

Рукой, ногой, снова рукой, перевести дыхание. Алгоритм стал привычным и выполнялся автоматически. Как медленно течет время! Секунда – как час, а минута казалась годом. Стекло скафандра стало запотевать еще сильнее, а капли начали стекать по лицу.

«Выше головы не прыгнешь». Эта поговорка не давала Дмитрию покоя всю его жизнь. Всегда ему говорили, что он достиг пика своих возможностей, но молодой человек хотел чего-то большего. Как он переживал, когда не добрал одного балла на бюджетное отделение в институте, но Лободев был не из тех, кто опускал свои руки после серии неудач. Он напрягся, учил настолько точно, что материал отскакивал от зубов, а в письменных работах не к чему было придраться. На факультете он считался одним из лучших. В итоге получил красный диплом и отличные рекомендации. Он привык брать от жизни все, что ему нужно, и каждый день проживал на максимуме. Он ни о чем не жалел, а ошибки, сделанные в прошлом, никогда не повторялись. Выше головы не прыгнуть? Посмотрим, опровергнет ли он эту поговорку на этот раз?

О, боже! Как колет в боку! Как болит голова! Какой ужасный треск! Главное перетерпеть сейчас, а потом откроется второе дыхание. Нужно сделать буквально несколько рывков. Вдруг Дима увидел кабину с запасными баллонами с кислородом. Но они находились в противоположной стороне. Космонавт остановился. Вот он, шанс на спасение! Но успеет ли он заменить баллон на новый, а после этого запустить зонатор. Жаль! Чуда не произошло! Дмитрий мельком посмотрел на кислородный датчик. Запаса воздуха осталось ровно на три минуты. Мозг заработал быстро и четко. Зонатор – кислородные баллоны, я – посередине. Он понял, что сможет добраться только до одного пункта…

Часто Лободев стоял перед выбором между собственными целями и деятельностью для других, но никогда еще на кону не стояла его жизнь и жизнь нескольких миллиардов людей. Он всегда осуждал эгоистические поступки и старался не уподобляться подобным людям. Возможно, некоторым казалось, что он идеалист, коих в обществе осталось очень мало, но они ошибались. Дмитрий не был чист. Он, так же как и все, иногда поступал неправильно, о чем потом долго жалел и переживал. Но сейчас все по–другому. У него нет права на ошибку. Мужчина должен сделать правильный выбор. Выбор слишком неравен…

Что значит променять свою жизнь на жизни миллиардов и знать о том, что из-за него умерли Катя и Лиза? Он не мог поступить иначе… Вполне возможно, Дмитрий умрет здесь и сейчас непризнанным героем, а его тело исчезнет в космосе. Пустяк… Лободев даже улыбнулся. Через несколько дней после его смерти об этом расскажут Лизе. Она сядет на небольшое кресло и зарыдает. В это время Катюша бросит игру в куклы и спросит маму в чем дело. Его любимая жена не станет обманывать дочь и все ей расскажет. Девочка не поверит, но присоединится к унылости матери… Их дом погрузится в скорбь…

Наконец Дмитрий добрался до зонатора. По щеке пробежала слеза. Он больше никогда не увидит свой дом, родных, землю. Но космонавт знал, что поступает правильно. Он успел!

Мужчина ввел код запуска, который знал наизусть, и прибор заработал. Астероиды задели искуственно созданный барьер и изменили направление движения. Миссия выполнена. «И все-таки я сделал это. Может быть на этот раз я прыгнул выше головы?» - мелькнуло в голове у космонавта.

- Дима, шшш… ты сделал это! Дима, Дима, ответь! - Но Лободев не отвечал. Он закрыл глаза и отдался страшной неизвестности космоса, он умирал без страха. Начинался новый этап в его жизни, в которой он воссоединится с отцом и матерью.

Множество людей на Земле наблюдали за красивым полетом космических тел. Все видели большое количество астероидов, быстро приближающихся к планете, но никто и не догадывался, почему так внезапно они сменили направление своего движения. Лишь на станции «Мир» знали о герое, который пожертвовал своей жизнью ради их спасения. Как всегда, чтобы не сеять панику, они умолчали его имя, сославшись на удачное стечение обстоятельств. Но этот мир убог и примитивен. И чудес в нем, к сожалению, не бывает…

[GREEN]

Приём в номинацию прекращён.
Жюри может приступать к определению своих предпочтений.

До 25 апреля всему составу жюри номинации надо прислать мне свои шорт-листы, лучше раньше.

[GREEN]

Объявляется состав жюри в номинации "Кортик" конкурса
"Десятая планета", серии Международных литературных
конкурсов "Большой финал" / 2012 - 2013 /

1. Александр Пономарёв / г. Липецк, Россия / - председатель жюри номинации. Писатель, драматург, член Союза писателей России, Межрегионального Союза писателей Украины, Конгресса литераторов Украины. В 1994 году окончил филологический факультет Липецкого Государственного педагогического института. Писать начал в 2006 году. Лауреат национального литературного конкурса «Золотое Перо Руси – 2009». Писательские пристрастия – о том, что довелось увидеть своими глазами. В основном о перипетиях человеческих судеб на фоне вооружённого конфликта на Северном Кавказе. Подполковник милиции в отставке, пенсионер, член Общественного Совета УВД по Липецкой области. Проживает в Липецке, где и родился в 1969 году.

2. Дмитрий Воронин /Калининградская область, Россия/. Член Союза писателей России с 2003 года, член Конгресса литераторов Украины, член Межрегионального союза писателей Украины. Является автором трех сборников рассказов. Воронин Д.П. является лауреатом международного конкурса «Согласование времен» - 2009г.и 2011г., судьей международного конкурса «Согласование времен» - 2010г. (Германия), лауреатом международного фестиваля «Славянские традиции» 2010г. (Украина), лауреатом литературной премии им. Юрия Каплана (Украина), лауреатом национального конкурса «Золотое перо Руси» /2011/, Гран-При международного конкурса «Гоголь-фэнтези» /2011 – Украина/, лауреатом "Гоголь-фэнтези"/2012 – Украина/, дипломантом международного конкурса «Русский Stil» /2012 – Германия/, лауреатом, победителем и призером международного конкурса "Большой финал" /2011, 2012 и 2013/, лауреатом конкурса "Белая скрижаль" /2012/. Публиковался в художественно-литературных журналах "Балтика" /Калининград/, "Балтика" /Таллинн/,"Мозаика юга" /Краснодар/, "Приокские зори" Тула, "Подъем" Воронеж, "Общелитературная газета" Москва, "Молодежный вестник" /Липецк/, "Наше поколение" /Кишинев/, "Север" /Петрозаводск/. Рассказы печатались в литературных альманахах "ЛитЭра 5" /2010/ и "ЛитЭра 7" /2012/ – /Симферополь/, "Третий этаж" /2010, 2011 – Берлин/, "Земля Калининградская" и "Эхо" Калининград и сборниках прозы "Согласование времен" /2009, 2010, 2011 – Берлин/,"Триумф короткого сюжета" /2012 - Мурманск/, "Гоголь фэнтези" /2012 и 2013 - Херсон/, "Светлые души" /2012 - Вологда/. Дмитрий Павлович проживает в п. Тишино Багратионовского района Калининградской области. Работает в сельской школе учителем географии и истории.

3. Николай Дик / г. Азов, Ростовской области, Россия /. Член Союза писателей России. Член Союза литераторов России, Союза журналистов России и Международного Союза творческих сил «Озарение». Педагог, публицист, журналист и детский поэт, кандидат социально-педагогических наук. Двукратный лауреат Всероссийского конкурса научных и научно-учебных изданий историко-педагогического профиля (2007), обладатель специального приза методических разработок II Международного конкурса «Уроки благотворительности» (2008), финалист Международного конкурса литературных эссе и художественно-публицистических статей, посвященного 65-летию победы в Великой Отечественной войне (Австрия, 2010). Участник городского творческого литературного объединения «Петрович», член редколлегии глянцевого журнала «Современный Азов», внештатный корреспондент азовских городской газеты «Азовская неделя» и районной газеты «Приазовье»; публикуется в ростовской газете «Молот», в литературном журнале «Автограф» (Украина), литературно-художественном интернет журнале «Немцы из России», сетевом литературно-историческом журнале «Великороссъ» и литературно-историческом журнале «Что есть истина?». В 1987 году закончил исторический факультет Ростовского государственного университета, в 1993 году получил второй диплом по специальности «социальный педагог» РОИПКиПРО. Родился Николай Францевич в 1954 году.

4. Сергей Фокин / г. Дзержинск, Нижегородской области, Россия /. Неоднократный лауреат и призёр серии международных литературных конкурсов «Большой финал» /2011 и 2012/ в номинациях поэзии и малой проза. Участие в конкурсных сборниках проекта «Ковдория», сборник поэзии – «Не потеряй меня. Пожалуйста…» и сборник малой прозы – «Триумф короткого сюжета». Победитель конкурса детской сказки на портале Проза.ру. Публиковался в журнале «Юность» и в «Детской роман-газете». Работает начальником участка промышленной электроники на одном из предприятий г. Дзержинска. Сергей Николаевич 1964 года рождения.

5. Александр Бобков / г. Москва, Россия /. Лауреат конкурса малой прозы в 2010 году и номинант 2009-2010 на большом и малом поэтическом конкурсе "Серебряного Стрельца". Начало публикаций в 1997 год - "Стресс. Жизнь и Смерть", в 1999 - "Из семейной записной книжки. Мысли. Раздумья. Стихи. Рассказы", в 2003 - "Тайное и явное в эволюции жизни и сознания", в 2004 - "Неизвестная смерть". Всё - в издательстве "Элит".Более поздние публикации - в цифровом виде на сайтах Интернета - роман "Обречённые на жизнь", "Книга афоризмов", "Книга стихов", сборник "Божественные Спирали" и др. Доктор медицинских наук. Преподавал в Учебно-Научном Центре УДП РФ. Автор более 100 научных публикаций, рационализаторских предложений по методам гормональных исследований, ранней диагностике размеров инфаркта миокарда, способам лечения холецисто-панкреатита. Под его руководством, за 30 лет, лабораторией освоено 25 новых гормональных методик, широко практикуемых сегодня в диагностике в развитых странах. Отличник здравоохранения Советского Союза. Награждён медалями и дипломами за многолетнюю плодотворную работу, большой личный вклад в подготовку научных и медицинских кадров. Александр Ильич родился в Новосибирске, в 1944 году

6. Евгений Варламов / г. Тула, Россия /. Ветеран Вооруженных сил РФ. Профессия - военный финансист. Писать начал в 2007 году после выхода в отставку. Стихи пробует писать только с февраля 2011 года. Дважды публиковался в электронном журнале «Точка Zрения», в журнале «Новая литература», и дважды в журнале «Эрфольг». Получил грамоту от поэта Эльдара Ахадова за участие в поэтическом конкурсе «Озарение», занял второе место в конкурсе короткого рассказа сайта «Неогранка». Победил в конкурсе короткого рассказа на сайте ОЛСР. Призер серии литературных конкурсов «Большой финал 2012 г» в двух номинациях малой прозы. Интересуется литературой, живописью, музыкой. И еще тысячами интересных вещей, от рыбалки до лоскутного шитья. Уроженец Ульяновской области. Живёт в г. Тула Российской Федерации. Псевдоним Юджин Гебер.

7. Игорь Федоровский / г. Омск, Россия /. Поэт и прозаик из Омска. Образование филологическое. Член редколлегии альманаха «Вольный лист», выходящего в Омске. Куратор, предноминатор и член жюри многих номинаций серии Международных конкурсов "Большой финал". Участие в двух конкурсных сборниках проекта "Ковдория" в 2012 году. Многочисленные публикации в Омске и Красноярском альманахе «День и Ночь». Автор книг «Восьмая нота» 2007, «Научите меня плакать» 2009, «Оттачивать снег» 2010. Работает журналистом. Родился в 1988 году.


Сколь бы ваш текст не был гениален – всегда найдется тысяча читателей, которые сочтут его бездарным. Как бы ваш текст не был бездарен, всегда найдется тысяча читателей, которые сочтут его гениальным. И вообще – каков бы ни был ваш текст – найдутся миллионы читателей, которых он не оставит равнодушными…

Найдено на просторах Интернета…

Мое напутствие тем, кто не вышел в финал. Не стоит отчаиваться, что первый блин пошел комом. И опускать руки тоже не стоит. Каждый человек по-своему талантлив, но не каждый этот талант в себе развивает. Не отчаивайтесь. Взгляните на свои произведения и попробуйте понять, а что же не устроило нас, членов жюри? Если вы это поймете сами, в следующий раз вы напишете так, как надо.

С уважением ко всем участникам конкурса Любовь Рябикина.

[GREEN]

Подведение итогов конкурса детско-юношеской литературы «Десятая планета», серии
Международных литературных конкурсов «Большой финал» /2012-2013/, определение
победителей номинации «Кортик» - приключенческий рассказ, новелла, отрывок
из повести, романа – сюжет интересный для юношества 12 – 17 лет

Оценки и комментарии жюри:

1. Александр Пономарёв / г. Липецк, Россия / - председатель жюри номинации

+№.. 4 – 1 место: 9 баллов - "Оперотряд. Убить полицая"
+№ 15 – 2 место: 7 баллов - "Русское поле"
+№.. 1 – 3 место: 5 баллов - "Суп из черепахи"
+№ 12 – 4 место: 3 балла - "Полтинник"
+№.. 9 – 5 место: 2 балла - "Прощальное послание"
+№ 16 – 6 место: 1 балл - "Последний рубеж"

2. Дмитрий Воронин / Калининградская область, Россия /

+№ 14 - 1 место: 9 баллов - Тот кто что-либо знает
+№ 15 - 2 место: 7 баллов - Русское поле
+№ 13 - 3 место: 5 баллов - Бродячий цирк
+№.. 7 - 4 место: 3 балла - Тишкины ворота
+№ 12 - 5 место: 2 балла - Полтинник
+№.. 6 - 6 место: 1 балл - Найденыш

3. Николай Дик / г. Азов, Ростовской области, Россия /

+№ 15 - 1 место: 9 баллов – "Русское поле".
+№.. 4 - 2 место: 7 баллов - "Оперотряд. Убить полицая".
+№.. 1 - 3 место: 5+1= 6 баллов – "Суп из черепахи" (+1 балл коррекции)
+№.. 3 - 4 место: 3 балла - "Отрывок из школьного романа «Второй закон Кеплера»"
+№ 14 - 5 место: 2 балла - "Тот, кто что-либо знает".
+№ 11 - 6 место: 1+1= 2 балла – "Повесть о ветре и березе" (+1 балл коррекции)

4. Сергей Фокин / г. Дзержинск, Нижегородской области, Россия /

+№ 15 – 1 место: 9 баллов – Русское поле
+№.. 6 – 2 место: 7 баллов – Найденыш
+№.. 3 – 3 место: 5 баллов – Второй закон Кеплера
+№ 13 – 4 место: 3 балла – Бродячий цирк
+№.. 4 – 5 место: 2+1= 3 балла – Оперотряд. Убить полицая (+1 балл коррекции)
+№.. 1 – 6 место: 1+1= 2 балла – Суп из черепахи (+1 балл коррекции)
+№.. 7 – 7 место: 1 балл коррекции – Тишкины ворота

Много крепких и равных по качеству работ. Определить победителя затруднительно, поэтому попытался подтянуть низших за счет доп. Баллов.

5. Александр Бобков / г. Москва, Россия /

+№ 9 - 1место: 9 баллов - Прощальное послание
+№ 7 - 2место: 7 баллов - Тишкины ворота
+№ 8 - 3место: 5 баллов - А пока лишь снег, лишь снег у ног
+№ 6 - 4место: 3 балла - Найдёныш
+№ 5 - 5место: 2 балла - Первая учительница
+№ 4 - 6место: 1 балл - Оперотряд. Убить полицая.

6. Евгений Варламов / г. Тула, Россия /

+№ 15 – 1 место: 9+2= 11 баллов – «Русское поле» (+2 балла коррекции)
+№.. 1 – 2 место: 7 баллов – « Суп из черепахи»
+№.. 6 – 3 место: 5 баллов – « Найденыш»
+№.. 5 – 4 место: 3 балла – «Первая учительница»
+№ 14 – 5 место: 2+1= 3 балла – « Тот, кто что-либо знает» (+1 балл коррекции)
+№ 12 – 6 место: 1 балл – « Полтинник»

7. Игорь Федоровский / г. Омск, Россия /

+№.. 3 – 1 место: 9 баллов - Отрывок из школьного романа «Второй закон Кеплера»
+№.. 6 – 2 место: 7 баллов - Найдёныш
+№.. 1 – 3 место: 5 баллов – Суп из черепахи
+№.. 7 – 4 место: 3 балла - Тишкины Ворота
+№ 13 – 5 место: 2 балла - Бродячий цирк
+№.. 9 – 6 место: 1 балл - Прощальное послание
___________________________________________________________

№.. 1 – ( 5+6+2+7+5 ) = 25 – Денис Бандура, 1996 / г. Харьков, Украина /
№.. 2 – ( 0 ) ………….. = 0 – Александр Мецгер, 1956 / Краснодарский край /
№.. 3 – ( 3+5+9 ) …… = 17 – Лиала Хронопуло, 1981 / г. Санкт-Петербург /
№.. 4 – ( 9+7+3+1 ) .... = 20 – Владимир Удод, 1956 / г. Антрацит, Луганской, Украина /
№.. 5 – ( 2+3 ) ……...... = 5 - Авидон Нина, 1950 / г. Кишинёв, Молдова /
№.. 6 – ( 1+7+3+5+7 ) = 23 – Ольга Правдина, 1966 / г. Заречный, Пензенской, Россия /
№.. 7 – ( 3+1+7+3 ) ... = 14 - Дмитрий Иванов, 1969 / г. Новгород Великий, Россия /
№.. 8 – ( 5 ) ………..... = 5 - Марина Симонова, 1953 / г. Пфорцхайм, Германия /
№.. 9 – ( 2+9+1 ) …... = 12 - Владимир Нестеренко, 1941 / г. Красноярск, Россия /
№ 10 – ( 0 ) …………. = 0 – Евгений Ткаченко, 1947 / г. Санкт-Петербург, Россия /
№ 11 – ( 2 ) ………..... = 2 – Валерий Краснов, 1937 / г. Филадельфия, США /
№ 12 – ( 3+2+1 ) …..... = 6 – Владимир Бодров, 1966 / г. Орехово-Зуево, Московской, Россия /
№ 13 – ( 5+3+2 ) …... = 10 - Дмитрий Ахметшин, 1987 / г. Самара, Россия /
№ 14 – ( 9+2+3 ) …... = 14 – Эльвира Смелик, 1969 / г. Ярославль, Россия /
№ 15 – (7+7+9+9+11) = 43 - Наталья Капитолинина, 1979 / г. Москва, Россия /
№ 16 – ( 1 ) ……….…. = 1 - Поздняков Евгений, 1998 / г. Николаевск-на-Амуре, Хабаровский край, Россия /

Произведения прошедшие в финальную часть попадают в лонг-лист /длинный список/ номинации конкурса.
Произведения получившие баллы от жюри попадают в шорт-лист /короткий список/ номинации конкурса.
__________________________________________________________________

Победителями конкурса детско-юношеской литературы
«Десятая планета» серии международных литературных
конкурсов "Большой финал" /2012 – 2013/, в номинации
«Кортик», стали:

ЛАУРЕАТ

№ 15 – 43 балла - Наталья Капитолинина, 1979 / г. Москва, Россия / - «Русское поле»

ПРИЗЁРЫ:

№ 1 – 25 баллов – Денис Бандура, 1996 / г. Харьков, Украина / - «Суп из черепахи»
№ 6 - 23 балла – Ольга Правдина, 1966 / г. Заречный, Пензенской, Россия / - «Найденыш»
№ 4 - 20 баллов – Владимир Удод, 1956 / г. Антрацит, Луганской, Украина / - «Оперотряд. Убить полицая»

Сердечно поздравляю всех дипломантов конкурса детско-юношеской
литературы «Десятая планета», серии Международных литературных
конкурсов «Большой финал» /2012-2013/, в номинации «Кортик».

Победители - призёры и лауреаты, награждаются дипломами, а по их заявке
им отрывают именной авторский форум в читальном зале проекта. По выбору
редактора издания, дипломанты конкурсов могут принять участие, без гонорара,
в издательских проектах «Ковдории», по авторскому договору с составителем
тематического сборника или конкурсной антологии современной малой прозы.

Желаем всем дальнейших творческих успехов!


Тема открыта для комментариев и пожеланий