Отправлено 25 ноября 2012 - 09:33
№ 4
Фарфоровое счастье
Метель. В небе кружатся снежинки, вальсируя, медленно падают, укрывая мокрым ледяным одеялом землю. Какая тишина! И лишь ветер завывает грустную рождественскую мелодию. Его инструмент многозвучен. Его можно услышать под холодным и мокрым мостом, на центральной улице, идя по скользкой и скованной льдом брусчатке. Но никто не вслушивается в эту симфонию, которую поет одинокий ветер, никто не знает, на каком инструменте он играет, сидя на крыше высокого здания рядом с каменными горгульями.
Ночь. Улица пуста, даже собаки не лают. На темном звездном небе светит луна. Она видит печальную картину, но никому не может сказать, она лишь наблюдает, как умирает ребенок. Может быть, это даже и взрослая девушка, но по её худобе и бледности нельзя сказать, что она вообще жила. Она существовала в своем маленьком закрытом хрупком мирке, который треснул и распадается с каждым новым завыванием ветра на миллионы осколков. Она умирает, даже снег не сравнится с белизной её холодных длинных посеребренных стужей и распухших от воды пальцев. И как бы ни была печальна эта картина, когда душа возносится под звуки музыки ветра и прекрасной трели флейты ангелов, удивляло то, что в руках умирающей лежало последнее чудо, заставлявшее окаменевшие губы произносить последние слова. Но кому она могла их говорить? Это была пустынная улица, и с девочкой в эту стужу непримечательной рождественской ночи были только ветер и луна…
Но Бог все видит и все замечает, тем более в рождественскую ночь. Эта ночь не может быть без чудес. Что-то позвало в дорогу в тот вечер богатую бездетную женщину: она села в карету и поехала по ледяной мостовой навстречу своей судьбе. И где-то на окраине города, в трущобах бедноты, лошади захрипели и встали, как вкопанные, карета остановилась… Кучер осмотрел место и увидел в снегу какое-то существо. Женщина, наблюдавшая за ним в замерзшее окошко кареты, приказала поднять и занести к ней в карету того, кто умирал в эту рождественскую ночь. Кучер с легкостью поднял почти бестелесное существо. И только в своем особняке женщина увидела, что спасла молодую девушку, в руках которой была необычайно дорогая кукла. В тощей котомке, что висела за спиной умирающей, она нашла истрепанную старую тетрадь, которую и читала, пока ухаживала за той, что находилась на грани жизни и смерти.
Целый месяц женщина и доктора пытались отвоевать у смерти девушку, которая была так бессильна, что редко приходила в себя, находясь в ужасном бреду. Только лишь несколько слов разобрала хозяйка особняка: «Мама», «Катрин», «фарфоровое счастье», «бабочки вечности»… Прочитав истрепанную старую тетрадь, она поняла, о чем идет речь, и приложила все силы и средства для спасения той, что цеплялась за жизнь во имя дочерней и материнской любви.
Каждый вечер перечитывала хозяйка особняка вслух дневник незнакомки и молила Богородицу о спасении невинной и чистой души, молила умершую мать защитить свое дитя, дать ей сил, чтобы выжить, чтобы познать мир дружбы и любви, мир помощи и поддержки, мир, который был отнят у нее бедностью. Хозяйка особняка верила, что мать услышит слова своей дочери, которая та написала в своем дневнике, что материнская любовь спасет родное дитя, ведь для материнской любви нет границ, нет законченного пространства и времени.
Месяц борьбы за спасение девушки подходил к концу, бездетная женщина, сидя у изголовья умирающей, вновь вслух читала ее дневник:
«…В этом году мне исполнилось двенадцать лет. Я мало походила на маму. Не была я столь красива и высока, как она… У меня были большие голубые глаза, за них мама и прозвала меня куклой. Она говорила, что истинный цвет глаз – серо-голубой. У меня были тонкие губы, маленький носик, пушистые, как и у мамы, ресницы, выделяющие глаза на бледной коже. Тонкие мягкие черты моего лица, как будто их скульптор вылепил из глины, запоминались надолго, по словам моей матери. Я была очень тонка, как тростинка, с белокурыми локонами, как и у моего отца, волос, которые ниспадали чуть ниже лопаток. Я не любила красивые вещи, потому что мама рассказывала мне, что красота это не платье, которое можно одеть и снять, это изюминка внутреннего мира».
«Достав своё платье и одев деревянные с дырками башмаки, я стараюсь шагать как можно тише по скрипучему и прогнившему полу. Я вместе с матерью трачу деньги не на одежду, а на кукол. Я так благодарна ей, что она научила меня любить и понимать их, сочувствовать им. Это то чудо, ради которого жила моя мать. Она иногда называла меня куколкой и говорила, что в её коллекции есть фарфоровая я - её маленькое «фарфоровое счастье»».
« Мама, как всегда, вернулась из магазина поздно вечером, она ходила туда раз в месяц покупать кукол. Но сегодня ей не удалось осуществить желаемое, так как деньги, что зарабатывал отец, работая портным, закончились. Он ничего не принес, и мама пошла любоваться куклами, а не покупать их».
«Ох, как тяжело доставались нам медные монеты…Мама с осторожностью, чтобы не потерять ни одной монетки, пересчитывала их, откладывая на еду, на одежду, на инструменты и ткани для работы отца, на иголки для вышивки бабушки. Всю ту малую часть, что отделялась ей, она тратила на кукол. Отца расстраивало, что она годами могла ходить в одном и том же платье, делая все новые и новые заплатки. Но он молчал и не укорял маму за это, отец понимал, что она терпит все это, чтобы радоваться, как ребенок, при покупке новой куклы».
«Зачем она изматывает себя? Мама часто работает до самого утра и приходит уставшая. Ее руки натружены, шершавые от мозолей и опухшие от воды, глаза закрываются от усталости, но она не жалеет себя. Мама трудилась ради нас и ради того, чтобы купить новую куклу. Она отказывала себе во всем, и я, чтобы поддержать ее, всю ту часть, что отводилась мне на одежду, отдавала ей и ждала, когда она прибежит веселая, раскрасневшаяся от бега, с новой куклой в руках».
«Свечи у нас не было, и когда приходилось работать ночью, то отец выходил на улицу и шил под лунным светом. Он портил свое зрение ради улыбки и редкого смеха мамы (он звучал только тогда, когда она покупала кукол), поэтому бабушка в шутку его называла «кукольным кротом». Эти фарфоровые красавицы притягивали мою матушку невидимыми цепями. Она говорила о них с восторгом, задыхаясь от волнения. Она посвятила им всю свою жизнь, отдавая её без остатка. Но я знала, что её любящее сердце, настолько огромное, что могло полюбить весь мир, было отдано также мне, бабушке, отцу и Люси».
«Когда же я спрашивала папу, зачем он «убивает» себя ради маминых кукол, то откуда-то появлялась мама. Она выпрямлялась во весь свой высокий рост так, что одежда мешками казалась на её стройном стане. Но, несмотря на мешковину на ее теле, Она была очень красива: стройная фигура, четкие черты лица, карие глаза, милая улыбка и мягкие губы, которые целовали меня в носик, чтобы я засыпала. А как пахла её кожа!.. Запахом ландышей после дождя. Её длинные тонкие пальцы, почему-то всегда холодные, как у фарфоровой куклы, заплетали мне косы. Иногда она шлепала меня ими, но потом быстро дергала за щечку, обнимала, и я чувствовала цветочный запах её длинных черных, как смоль, волос, которые спадали шелковыми прядями до поясницы. Когда она спала, то волосы волнами лежали на её постели, обрамляя черной рамкой её нежное миловидное лицо. Она была доброй и человечной, умела слушать, любила говорить о прекрасном. Мама никогда не сидела на одном месте, она всегда бегала, что-то делая. Может быть, она даже не была человеком, она была феей, случайно залетевшей к нам в дом и потерявшей крылья. Её воображению не было границ. Она любила мечтать, смотря на закат и восход солнца, наблюдать за звездами. Как-то раз она сказала мне: «Когда мы умираем, братья-сестры - звезды забирают нас к себе. Когда я умру, Мари, смотри на небо, и там далеко-далеко в вечной глуши и темноте я буду ждать тебя. Но ты ко мне не торопись, твое время придет… Ах, как я хотела бы быть куклой! Но нет, нет! Это просто глупая бессмысленная мечта… Не слушай меня, моя малышка Мари, мое «фарфоровое счастье»».
«И вот настала очередная неделя… Но почему? Почему именно эта календарная неделя? Почему именно мама? Почему это случилось с нами? Она сходила с ума: в лавку завезли новых кукол, но она пришла домой вся нервная, так как не смогла их купить, и ей не дали в долг, так как мама не вернула деньги за последних двух кукол, которые ей дали как частой покупательнице. Дергая плечами, она молча зашла к себе в комнату. Я хорошо её помню: это большую комнату с одной кроватью и множеством шкафов с куклами. Куклы были разными. Все смотрели огромными пустыми глазами на маму, а она плакала. Она всегда упивалась одна своим горем. Все держала в себе. Я думала, она сильная, выдержит все. Но прошло слишком много времени, прежде чем я поняла маму: если человек сильный, это не значит, что ему не может быть больно».
« Мама слегла. Ей становилось все хуже и хуже. Она горела, бредила. Когда отец решил продать пару её кукол, чтобы вызвать врача, то она вскочила и начала кричать: «Не смейте, не смейте продавать кукол! Это самое ценное. Это моя жизнь». Но отец убеждал её, что у кукол вместо сердца две стекляшки, глаза у них пустые, а румянец нарисован. Они не умеют любить, они умеют только забирать человека полностью без остатка из мира людей, привязывать к себе. Они подчиняются своему кукловоду – их Богу, их Повелителю. Но мать еще больше рыдала, утверждая, что куклам может быть больно, что у них очень ранимые сердца. Да, две стекляшки, но какая любовь, какая привязанность содержится в этих стеклышках. У них нет повелителя, у них есть друзья и те, кто их любит. Она болела куклами. Отец часто говорил ей: «Вивьен! Они убивают тебя. Отпусти, отпусти их. Я до сих пор проклинаю тот день, когда впервые познакомил тебя с ними… О, моя милая Вивьен, ты прощаешь меня?» Но мама ничего не отвечала ему, она отворачивалась, зажимая зубами свои волосы: ей было больно, но она молчала. Ужасное лезвие неведомой болезни протыкало медленно, кропотливо, но слишком точно её сердце».
« Однажды вечером я услышала, что она сказала отцу: «…Милый, обещай никогда не продавать кукол! Меня не будет, и никто за ними не приглядит, но это не значит, что они ничего не увидят и не почувствуют, это не так… Когда я умру, я стану куклой…». Дальше я не могла слушать. Было невыносимо слышать, как она прощалась с отцом. Вскоре нас позвала бабушка к матери в комнату. Она прощалась с нами. Последний подарок, который я получила, была её самая первая кукла, которую она приобрела. Именно её сравнивала мама со мной и называла нас обеих своим маленьким «фарфоровым счастьем»».
«На следующий вечер мама прощалась с бабушкой, уговаривая её, чтобы та не плакала: «Мамочка, это нечестно, что родители хоронят своих детей. Смерть забрала всех: моих братьев и сестер, моего отца, но она не подумала, как на это будешь смотреть ты? Судьба несправедлива к тебе, а жизнь жестока». Потом она быстро повернулась ко мне лицом, её глаза засверкали, по щекам текли слезы, губы тряслись. Она хотела что-то сказать, но силы покидали её. Я хотела убежать: мои глаза не могли на это смотреть, но и закрываться они не хотели. Мое тело окаменело, оно не подчинялось мне. Оно ждало, пока в моей груди оторвется маленький кусочек сердца и останется с мамой. Я просила и умоляла его забрать боль, которую я испытывала от потери, но сохранить мне воспоминания о самом дорогом для меня человеке, но судьба шептала мне на ухо: «Я оставлю тебе боль. Помни о ней и с её помощью ты сможешь выжить». Мама взяла мою руку, она была настолько холодная, что казалась льдом в моей потно-теплой руке, кисть её руки пыталась выскользнуть и упасть на покрывало, но я держала крепко».
«Той ночью мама покинула этот мир. Я слышала её последние крики, крики боли, ужаса и страха. Я не могла заснуть. На следующее утро бабушка продала свои вышивки и платья, чтобы собрать кое-какие деньги и похоронить маму. Меня не пустили попрощаться с ней».
По лицу хозяйки особняка потекли слезы, она замолчала и с нежностью посмотрела на еле дышащую девушку. Она погладила ее по волосам и коснулась куклы, которая лежала на ее подушке… Женщина могла и не опускать глаз к исписанным страницам, потому что знала их наизусть, да и фарфоровая кукла напоминала ей о том, что было начертано на старых грязных листах.
"Катрин не была похожа ни на одну куклу, которых я видела у мамы, в магазине, в руках девочек из богатых семей. Катрин была живой. Она понимала, что я люблю её и любила меня. Я играла с ней и упрашивала папу, чтобы он сшил ей новые платья. На ней было бардовое платье по колено, с красивым вырезом на шее и рукавами, похожими на колокольчик. Платье было обшито блестками. Рукава и оборочка юбки были обстрочены бледно - розовой ленточкой. Ножки были скрыты под белыми панталончиками по колено, белыми чулками и бардовыми туфельками-башмачками. Она была холодной фарфоровой, поэтому я прижимала ее поближе к сердцу, чтобы согреть. Я боялась, что Катрин заболеет и умрет. Я заботилась о ней, как мама когда-то заботилась обо мне».
«У принцессы Катрин, иногда я ее так называла, были тонкие черты лица, пухленькие розовые губки, налитые румянцем щечки, как яблочки, пышные ресницы и большие серо-голубые глаза, как у меня. Порой мне казалось, что я смотрю на себя и вижу куклу. Эти глаза я всегда любила. Я знала, что они видела мою маму, когда она была еще молодой, веселой, энергичной. Катрин делилась своими воспоминаниями о ней со мной. Её густые белые волосы, накрученные локонами, были завязаны той красной шелковой ленточкой, которую мне подарила на Рождество незнакомая мне девочка. Мы каждый вечер вместе сидели у меня на кровати и разговаривали, делились воспоминаниями и впечатлениями о прошедшем дне. Мне казалось, что мама говорит со мной и расспрашивает о будничных делах. Мне казалось, что спрятались глубоко в очах куклы мамины глаза, и что так она с небес следит за мной».
Дама из особняка поправила подушку и снова погрузилась в чтение:
«Однообразные дни бегут друг за другом и, пытаясь догнать, стекаются в общую реку. У этой реки неровный путь, он труден. Она бежит среди гор, с которых часто падают камни и осыпается земля. Все новые и новые повороты судьбы заносят наивную речку все дальше и дальше в ущелье. Резкий поворот событий – и она падает вниз, брызги летят во все стороны, огромный напор воды бьётся о камни, издавая ужасающий шум испуганной реки, которая не ожидала резкого поворота - водопада. Так протекал год за годом, приближая мое пятнадцатилетие. Так много и так мало одновременно».
«Я наконец-то решилась зайти в комнату мамы. После ее смерти я не бывала здесь, так как в ней жила моя сестра Люсинда. Но Люси покинула этот дом, бросив меня с умирающей бабушкой. С каждым днем становится все тяжелее и мне нужны силы, чтобы преодолеть трудности нищеты. Я открыла дверь в самую большую комнату, заполненную лунным светом. Здесь было три больших окна, украшенных витражными цветами, бабочками и деревьями. И сейчас они серебрятся в лунных потоках… Что-то сдавило мне горло, словно снежный ком преградил путь воздуху: чувство потери заполонило меня…
Я так долго не заходила сюда и совсем забыла за эти три года, какими способностями обладает эта комната: когда-то она могла успокаивать и дарить надежду. Я смотрела на кровать и возвращалась в прошлое: мама, веселая и улыбающаяся, раскладывает на кровати новых купленных кукол. Я подошла к кровати, украшенной вырезанными узорами, и стала гладить озябшими руками пятнадцать маленьких подушек, от которых по-прежнему пахло мамой».
«Воспоминания нахлынули на меня огромными волнами, казалось, что я вновь очутилась рядом с матушкой и слушаю ее удивительные истории. Когда-то онаа перебирала мои волосы и рассказывала о том, как впервые познакомилась с куклами:
«И вот в один день, самым утром, к твоему отцу пришла одна дама. Она была очень красивой. Дама пришла забрать платья для своих «модниц» и пригласила нас к себе на выставку. Отец твой сшил себе новый костюм, а мне красивое платье из розовой материи. Я красиво уложила себе волосы, надела туфли. Это был последний наряд, который я позволила себе. Мы выглядели так элегантно... Мы медленно шли по дороге к залу выставки. Твой Отец знал, что это за «модницы», но не рассказывал об этом мне, как бы я ни выпрашивала.
И вот мы пришли к большому дому, с огромными светящимися окнами. Это был особняк в три этажа, крыша которого украшена каменными горгульями. Солнце уже садилось, и горгульи ловили последние лучи света. Небо было чистое, без облаков, но там, где садилось солнце, прячась в свой солнечный дворец, художник разлил краски. Та часть неба была бледно-голубой с лучиками розовых, сиреневых, бледно-красных и слегка оранжевых пятен. Природа радовалась этому дню, и мы долго смотрели на это великолепие сумерек. На небе стали появляться первые звездочки, последние лучи солнца махали издалека своими слегка заметными струйками света. Я быстро вспорхнула по ступенькам, и папа, как джентльмен, открыл мне дверь. Я сделала легкий реверанс и влетела бабочкой внутрь. Но там я словно окаменела и не могла двигаться. Пальцы медленно сжались в кулачок, рот открылся от удивления, ресницы затрепетали крылышками бабочки, сердце забилось все чаще и чаще. Я не могла шевелиться.
- Вивьен, позволь познакомить тебя с теми «модницами», для которых я шил платья. Они так капризны, и не каждый цвет идет им к лицу. Милая, это куклы. Этот дом принадлежит мадемуазель Шерптон. Сюда приходят многие коллекционеры кукол. Она показывают здесь свое «богатство».
- Дорогой, давай и завтра придет сюда. Обещай приводить меня сюда каждый вечер,- пролепетала я тогда.
Твой отец согласился. Мы каждый вечер после работы приходили сюда, и каждый день я любовалась куклами. И вот в один вечер, когда мы пришли опять в этот дом, я сказала: «Милый, когда ты работаешь, я всегда прихожу сюда. Я хочу показать тебе её. Это мое маленькой «фарфоровое счастье». Я хочу себе такую же дочку – столь же прекрасную и восхитительную».
«Я открыла глаза и посмотрела на Катрин… Голос мамы затих во мне… Когда-то отец купил эту куклу и поднес маме со словами: «У тебя есть человеческое счастье, и если тебе к нему не хватает фарфорового, то я дарю тебе его». Это была самая первая кукла мамы, а сейчас она у меня. Я и она - это «маленькое фарфоровое счастье» моей мамы».
Хозяйка особняка нагнулась к девушке, прислушиваясь к бреду. «Бабочки вечности, бабочки вечности»,- лепетала она высохшими от жара губами. Женщина смочила губы страдалице и вспомнила строки из дневника:
«Мама всегда называла кукол «бабочками вечности», хотя разве бабочка совместима с вечностью. Но мама говорила, что понятие вечности зависит ни от того, какой период времени ты захватишь своими глазами, а от красоты и разнообразия. Когда я была маленькой, то матушка рассказала мне одну легенду:
«На берегу моря стоял маленький домик, в котором жили две сестры – Пеперуда и Лепидоптера. Младшая сестра Пеперуда любила сидеть на берегу моря и смотреть на заходящее солнце, а старшая Лепидоптера часто уходила на луга любоваться цветами и слушать пение птиц. Но однажды Пеперуда заболела, и Лепидоптера не знала, как её вылечить, и обратилась к камню с просьбой прекратить ее муки. Камень помог бедной девушке. И тело Пеперуды стало постепенно холодеть и твердеть. И однажды на закате Лепидоптера увидела, что вместо её младшей сестры лежит обычная кукла. Лепидоптера не знала, как жить без своей сестры и превратилась в маленькую бабочку. И чтобы ожила Пеперуда, бабочка села к ней на сердце, сложила крылышки и умерла. Глаза куклы открылись и наполнились блеском, губы налились красным оттенком, как спелые сочные яблоки, щеки покрылись румянцем. Кукла стала фарфоровой. У неё появилось сердце, которым она могла видеть, слышать и любить того, кто, не услышав её речей, поделится с ней своей жизнью, как это сделала Лепидоптера, пожертвовав собой ради Пеперуды».
Хозяйка особняка уснула у изголовья больной девушки. А поутру она услышала ровное дыхание и поняла, что болезнь отступает. Она возблагодарила Бога за услышанные молитвы. Рядом на подушке она увидела куклу с закрытыми глазами и поняла, что душа матери выпросила у Бога жизнь для дочери, навсегда простившись со своей мечтой, навсегда простившись с ней. Женщина осознала, что сердце матери, даже перестав биться, заботится о своих детях, что душа материнская не умирает, пока жив ее ребенок.
«Фарфоровое счастье» неведомой незнакомки снова будет жить, охраняемая «бабочкой вечности».