[GREEN]

Номинация ждёт своих соискателей.

Объявление конкурса, здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4345

Прикрепленные файлы

•  ФИО - ЗАЯВКА - проза Триумф короткого сюжета.doc (30,5К)
  Количество загрузок:: 94

[GREEN]

№ 1

Маленькая Платонова
Посвящается дурам


По выходным Елена Платонова гуляла в парке Mon Repos, который был прекрасен в любое время года и где, как считали наши люди, Владимир Ильич с супругой тоже наследили. Вообще, в этой маленькой Швейцарии трудно было найти приличное место, где бы в свое время не погуляла эта пара. Поэтому любая историческая ссылка перекрывались раздраженным: "О, Господи, и здесь тоже…"
Но, несмотря на это компрометирующее обстоятельство, в парке бывали не только уроженцы и гости города Женевы, но и скромные совслужащие, находящиеся в длительной загранкомандировке в далекой и сказочной тогда стране. Платонова не составляла исключения: близко от дома, вдоль любимого Женевского озера, вокруг ручные белки и лебеди c длинными, немытыми шеями.

В экологически чистом воздухе респектабельной Женевы особо чуткие советские носы уже уловили первые дуновения перестройки. Еще ничего нельзя, но кое-что уже можно. Можно шутить по поводу любимой пивной Вождя. Можно уже читать Войновича, а вот читать Солженицына еще нельзя. Но, все равно, читали, только вот дома книги никогда не оставляли, а уносили с собой.
Была ранняя весна, из земли показались маленькие крокусы – смешные и очень яркие. Они были такими сочными и свежими, что хотелось сорвать один из них и облизать, как цветное эскимо, держа цветок за его толстенький, короткий стебель.
Платонова шла по парку и была почти счастлива: отходила после рабочей недели, выгуливала новый плащ, находилась в ладу с собой, ощущая себя органичной частью этого милого места.
Обычный комплекс «совка» перед Западом, бедного перед богатым на время отпустил. На душе было почти «торжественно и тихо». Но торжественной тишине не суждено было длиться дольше отпущенного судьбой времени.
Она была прервана неприятным ощущением. В спину Платоновой пульнули что-то твердое. Не больно, но обидно. А еще Швейцария... Хорошо еще, что это оказался не камень, а прошлогодний каштан. Она приготовила политкорректную улыбку и стала высматривать того гаденыша, который это сделал.

Гаденыш стоял недалеко и с интересом смотрел на нее. Она еще раз проверила: вокруг, кроме него и столетней старушки в кресле с моторчиком, никого нет. Если не он, тогда, значит, она.
Он не совсем соответствовал представлению Платоновой о внутренне свободном, но невоспитанном женевском шалуне. Он был умеренно брюнетист, волосат и одет в солидное и уж очень буржуазное зеленое, со встречной складкой на спине, пальто. Платонова вспомнила, что, кажется, оно называется «Лоден». Дорого, и гармонирует с общим стилем страны пребывания.
Он был уже большой мальчик - на вид ему было лет сорок. И он с интересом ждал развития ситуации. Хулиганский поступок и его автор-исполнитель находились в таком непримиримом противоречии, что совместить их в пространстве и времени у нее не получалось.
Самое умное, что она могла сделать, это спросить на старательном французском, не его ли этот каштан. Автор-исполнитель c готовностью признался, что его. И также легко, по своей инициативе, открылся, что пульнул им именно он. И тут же попросил извинения за неуместную вольность. Что дальше было делать, она не знала и как реагировать – тоже.
Хотелось сказать, что он козел. Но на французском для этого нужно было употребить другое слово, которое адекватно нашему заветному – тому самому, что непременно украшает стену любого лифта любого дома в любом городе нашего Отечества.

Ее тяжкое раздумье и тупое оцепенение. Пауза затягивалась, и Платонова уже собралась покинуть место происшествия на нейтрально-доброжелательной ноте. Но оказалось, что у ее обидчика были свои планы. Вглядываясь в ее лицо темными глазами, он на неважном русском языке утвердительно произнес: «Вы - русская».
Это была самая большая гадость, какую только можно было ей сказать.
От чувства гармонии с чуждой ей западной действительностью не осталось и следа. Платонова вжалась в свои комплексы, как улитка вжимается в домик. Она ненавидела этого человека за то, что он унизил ее дважды.
Она вымучила еще одну улыбку, жизнеутверждающе проблеяла «да-да» и помахала ему жестом, каким приветствовали, стоя на трибуне Мавзолея, праздничную демонстрацию трудящихся руководители ее страны.
Все, она пошла догуливать вон по той тропинке.
В спину Платоновой теперь попал уже не каштан, а вопрос: любит ли она русскую литературу (???)
А потом вопросы о перестройке, о весне и о девушках, которые в одиночестве гуляют по ухоженным дорожкам популярного в городе парка.

«Господи всемогущий! - молила она про себя, и даже губами шевелила от усердия, - ну сделай так, чтобы меня, одинокую и беззащитную машинистку совзагранучреждения, не встретил бы никто из коллег и знакомых. Ведь то, что этот дядька не наш, видно за версту. И что я буду рассказывать нашему «сапогу» о своих несанкционированных контактах с иностранцем?».
А дядька тем временем рассказывал Платоновой о том, что приметил ее давно и легко вычислил, что та - русская (город-то маленький). О том, как нравится ему этот трогательный русский тип.
Ох, и опять этот террорист попал кулаком в больное место Платоновой. Она была худенькая, как девочка-подросток, со светлыми глазами и мягким, чуть вздернутым носиком, похожая больше всего на маленькую козочку. В ее нежные ушки хотелось вдеть не скучные сережки, а веселые колокольчики, чтобы козочка могла задорно заявлять о своем присутствии всему миру.
Но своей внешности Платонова стеснялась, а заявлять о себе не умела. Тем более что расти она перестала в седьмом классе и покупала себе одежду детского размера.
Кроме того, несмотря на сходство с Козочкой из сказки о Сером волке и семерых козлятках, своих козлят у нее не было, и замужем в свои двадцать восемь лет она еще не была.
На Святки она тайно гадала на жениха и ставила в церкви свечку за исполнение желаний.
Говорила Платонова тихо и отвечала часто невпопад, прикусывая губу от досады на себя. А по ночам ругала себя за неуклюжесть и тупоумие. И удивлялась, как быстро задним числом приходили на ум остроумные ответы для самых каверзных вопросов. От невозможности переписать сценарий она привычно плакала, вытирая нос краешком пододеяльника.
Язык не поворачивался называть Платонову Леной. И поэтому окружающие обычно ее звали Леночка или Аленушка. И Платонова переживала, видя в этом очередное доказательство своей, как она про себя выражалась, физической недоразвитости.
При знакомстве она солидно представлялась как Платонова, или, в крайнем случае, как Елена. Любые уменьшительно-ласкательные суффиксы оскорбляли до глубины души. Сослуживцы давно это заметили и за глаза звали Леночку «маленькая Платонова».
Леночка очень любила свою непрестижную профессию и даже немножко гордилась ею.
«Дипломата можно и по блату за границу послать, - с удовольствием, но чуть-чуть стесняясь, думала она, - ничего особенного из-за этого не произойдет. Вон сколько их, и ничего, процесс, как говорит Горбачев, идет».
А ее, Елену Платонову, заменить трудно. Потому что так работать – на реактивных скоростях и без ошибок - мало кто еще может.
За пишущей машинкой она чувствовала себя уверенно и любила ее за это. Машинка платила ей тем же.

- Боже, Боже, когда же он от меня отстанет, и как мне смыться? - А разговор, тем временем, шел уже о скромных успехах в изучении русского языка ее покорного слуги, сотрудника известной международной организации. О том, что жить в Женеве хорошо, но в Милане, где Родина, тоже замечательно. Что там живет его по-итальянски большая и шумная семья, что отец - старый, но еще держит в руках обувной бизнес. И что в Италии практически каждое уважающее себя семейство имеет по обувной фабрике. Она вежливо слушала и искала пути отступления. Но отступать было некуда. Сказать ему, что она боится белым днем идти по парку, беседуя с иностранцем, - стыдно. Идти на риск быть замеченной соотечественниками - страшно.
Он понял. Он хорошо знает наши порядки и не удивляется. «Еще как бы ты удивился, если бы действительно знал их!», - мрачно усмехнулась про себя маленькая Платонова. Поэтому откланивается и просит о встрече в следующий выходной. Есть недалеко одна тихая улица. Там будет стоять его темно-зеленая «Ауди». Ей надо просто подойти и, если никого нет на горизонте, сесть в машину. Черные глаза смотрели умоляюще. Лоден источал ароматы дорогого парфюма и добропорядочности.
Сказать «да» было самым экономичным способом, не вдаваясь в подробности, прервать общение и рвануть подальше от этого типа.
Платонова неслась домой, проклиная свою горькую одинокую долю. Удовольствия никакого, одни нервы.
Она не пошла на тихую улицу в следующий выходной. Не пошла она и в парк. Она пошла в бассейн и прекрасно провела там день. Прошел один выходной и еще один, и еще один... Платонова почти перестала бояться последствий своего вынужденного знакомства. Никто ее не вызывал, никто не грозил в 24 часа отправить на Родину в перестройку.

…Был будний день, вернее веселый весенний вечер. Птицы истерично заходились в сольных партиях. И только что Платонова подсмотрела бой.
На короткой, густой шерстке, которая в Швейцарии зовется травой, но имеет вид дорогого холеного меха, дрались два селезня.
Уточка спокойно стояла в стороне под неправдоподобно буйно-розовой яблоней. Селезни дрались насмерть. На ее глазах они из солидных и благопристойных городских птиц превратились в диких, неуправляемых тварей.
Оба были откормленные, яркие и блестящие, впрочем, как и все одушевленное и неодушевленное в этой удивительной стране. Сначала со змеиным шипом они обошли друг друга несколько раз, а потом сцепились. Они трепали друг друга так страшно, что хотелось спрятаться в безопасное место. Но азарт зрелища победил. Платонова боялась пошевельнуться и только удивлялась, откуда у этих флегматичных птиц столько силы и злости.
Наконец, один из бойцов отполз прочь. Платонова уже, было, тронулась с места, не подозревая, что кульминация впереди. Теперь победитель вспомнил о своей прекрасной даме. И принялся за уточку. Сразу же после изнурительной и почти смертельной схватки с соперником он с еще большей энергией накинулся на нее.
Он прихватил даму сердца клювом за шейку, не давая ей вывернуться. Да, по правде сказать, та не очень-то и стремилась это сделать. Стиснув свои утиные челюсти, он равномерно и сильно вбивал нижнюю часть своего крупного тела уточке под хвост. Через несколько минут все было окончено, опять щебет, веселая трава и аромат яблонь.
Было окончено для них, но не для Платоновой. Лоб ее пошел испариной. Впечатление было сильнее, чем от просмотра непристойного (гадость какая!) фильма. Сердце колотилось так, что вздрагивала футболка. По правде говоря, она завидовала уточке.
Ну вот, от каких вещей может зависеть почти что судьба одинокой девушки!
Когда через несколько минут возле Платоновой вдруг с визгом притормозила темно-зеленая "Ауди", она, еще не понимая, что делает, плюхнулась в машину. Ей тоже хотелось приключений и страстей.
Пьетро был взволнован. Сразу же начал рассказывать, как тогда ждал ее, как вечерами выслеживал по городу, как боялся подойти, потому что она была не одна. Платонова жадно впитывала в себя его сбивчивые французские и итальянские фразы и чувствовала себя почти уточкой.

С тех пор, находясь в длительной командировке в капстране, куда с таким трудом она попала и где строжайшим образом запрещались любые несанкционированные контакты с иностранцами, тихая и пугливая Леночка стала ходить на тайные свидания с иностранным капиталистом или с капиталистическим иностранцем. Как кому нравится. Дважды в неделю в восемь вечера она появлялась в глухом переулке и ныряла в машину.
Возможно, если б не ощущение игры с огнем, ей бы это не было так интересно. Но поиграть с огнем хотелось. Леночка с удивлением обнаруживала, как приступы сладкого страха в душе сменялись решительной готовностью идти на риск.

Но все оказалось не совсем так, как рисовала она себе в своем воображении. Приступы итальянских страстей сопровождались частичным или полным фиаско по той самой части. От этого непереносимого несоответствия – желания и возможности – он то ругался последними итальянскими словами, то, сплетя пальцы под подбородком, истово просил у Платоновой прощения. Она помогала ему как могла, но каждый раз при этом вспоминала того селезня. Сравнение было не совсем в пользу бедного Пьетро.
И все равно: как интересны, как романтичны и опасны были их путешествия! Постепенно были наработаны свои правила конспирации. По городу Платонова ехала в машине в темных очках, заслоняя обзор открытой газетой. За городской чертой маскарад заканчивался, но готовность моментально вернуться в образ оставалась.

Первый раз Леночка побывала во Франции нелегально. Они просто пересекли границу и поехали дальше по пустой дороге. Никто их не останавливал, и никому не было до них никакого дела. Как это было прекрасно! Платонова, как козочка (а кто же еще?), скакала по французской земле, топала по ней обеими ножками и, обращаясь к небесам и Пьетро, вопрошала: «Неужели я во Франции?». О возможных последствиях такого поступка она старалась не думать. Равно как и о том, что пощады, в случае чего, не будет.
Они гуляли по безлюдным паркам, зеленым лужайкам. И на траве, и на лавочках, и на безлюдных тропинках - везде - происходило одно и то же. Ненасытные попытки и частые неудачи. Но Пьетро был таким изобретательным и горячим, он так талантливо компенсировал то, что у него не совсем получалось обычным способом, что ее тело блаженствовало, а душа сопереживала.

Он много рассказывал о родителях и своей семье.
Детей двое. Старший сын учится в Женевском университете на очень престижном факультете – «Экология окружающей среды».
«У нас был бы кандидат в нищие», – автоматически отмечала Платонова про себя.
Но сейчас он призван на срочную службу в армию на целых три месяца. По выходным мальчик приходит домой как есть, при полной амуниции, включая боевое оружие.
А она-то думала, почему в этом навечно мирном городе так много молоденьких солдат с оружием в руках?
На выходные их отпускают домой. Нет, только пообщаться, кормят их и в казармах достаточно. Вкусно ли? Ну что за вопрос, конечно вкусно, ресторанное меню... А как же еще?
«Как же еще» Платонова предпочитала не обсуждать. На Родине Платонову ждала не только такая же тихая, как она, мать, но и Васька, младший брат. Будучи сестрой будущего призывника, она уже многое успела узнать о службе в рядах отечественных вооруженных сил... Ну, неужели для них, этих европейцев, это и есть реальная жизнь?
Дочка у Пьетро балда и разгильдяйка. Опять же по-французски это звучит совсем даже не так. А как – сказать нельзя. Можно только догадаться.
Связалась с плохой компанией, сама покуривает травку. Учиться не хочет, живет на съемной квартире, Пьетро оплачивает.
Но главное несчастье его жизни – жена.
«О, Елена, ты не представляешь, она же англичанка! Как ну и что? Она такая холодная и совершенно не умеет готовить! Недавно подала на ужин яичницу с грибами!», - Пьетро с суеверным ужасом заводит взор к небесам.

«Мой бедный маленький дружок, – это Платонова мысленно обращалась к ним обоим, - как жаль, но накормить тебя я могу только любовью. Бери, сколько хочешь.
Если сможешь...».
Маленькая козочка уже научилась легонько поддевать Пьетро своими фарфоровыми рожками, и это доставляло ей большое удовольствие.
Вскоре Пьетро предоставил ей возможность проявить себя в качестве хозяйки на кухне маленькой, симпатичной квартирки недалеко от работы Платоновой.
Квартирка друга. Тот уехал по контракту в Африку.
«Знаешь, что он увез с собой?», - Пьетро мечтательно откидывает голову. Платонова напрягает воображение. Но догадаться ей не под силу.
- Чемодан презервативов!
«Бог в помощь», - говорит деликатная Леночка по-русски и думает:
«А почему бы Пьетро не поехать в Африку, а другу, как раз наоборот, остаться бы в этой квартирке с ней?».
Но нет, не будет больше Платонова колоть фарфоровыми рожками своего Петьку. Он действительно хороший. А иногда такой наивный и смешной, хотя лучше все же с ним не шутить.
Пьетро страстный коллекционер оружия. Дома у него специальная комната, выложенная бордовым бархатом. В мягких гнездах по стенам в несколько ярусов развешены длинноствольные, короткоствольные, старинные и современные драгоценные экземпляры. Дважды в неделю Пьетро ездит на стрельбы. На ладонях у него специфические жесткие мозоли, а хватка твердокаменная.
Первый раз Леночка испытала культурный шок от посещения человеческого жилища, когда в летний день Пьетро пригласил ее к себе посмотреть предмет своей гордости – эту самую коллекцию. Вообще-то до этого ей казалось, что она вполне понимала всю имущественную и социальную разницу в их положении.
Но личный лифт, домчавший их на семнадцатый этаж прямо в квартиру Пьетро, казалось, не поднялся, а пропорол собой всю глубину пропасти, которая сразу же предметно обозначилась в смятенном сознании маленькой Платоновой.
Комнаты по величине напоминали теннисные корты, и она с тоской замечала, что даже люстр было по две-три в каждой из них. Торжественная мебель (Италия- родина дизайна), сложная техника. Но самое гнетущее впечатление произвело невиданное обилие живых цветов в огромных вазах. Изысканные цветочные композиции давили своим великолепием и презрением
к собственной стоимости.
Платонова совсем уже было зашлась в своих имущественных комплексах, когда вдруг увидела старую, сожженную во многих местах гладильную доску и стальной утюг с черной эбонитовой ручкой, до боли напоминающий изделия отечественного легпрома.
Как здесь, в царстве бытовых изысков, оказались эти пещерные экземпляры, Леночке не суждено было узнать, но стало ей легко и весело, как будто встретила она среди незнакомой толпы хорошего знакомого. Чужое материальное благополучие перестало давить, и она уже внимательно слушала историю каждого из драгоценных экземпляров в оружейной коллекции Пьетро.

Всенародный праздник Седьмого ноября аполитичная Платонова провела в постели с мужчиной. То есть, с Пьетро Леонардо Захария Сильвестри, брюнетом сорока двух лет от роду. Весь день. Много говорили, смеялись, ели. И неистощимые фантазии Пьетро: он не хотел сдаваться.
Каждые полчаса он умоляюще смотрел на нее влажными, как маслины, глазами и говорил, мешая французские и русские слова: « Елена, ты настоящая проблема моей жизни и ужасная блиять ....».
Это она-то, застенчивая козочка с веселыми колокольчиками в розовых ушках? Леночка понимала, что надо обидеться, но у нее ничего не получалось. Еще никто не обвинял ее в таком грехе, и в душе ей это было даже приятно.
- Елена, любишь ли ты меня хоть немного? -
Ну, как было не ответить «да»? И Пьетро с утроенной энергией принимался за свой скорбный труд.
Первый человек, которого Платонова встретила в тот вечер на пути к себе домой, был секретарь Парткома - с женой. Они были оба прочные, широкозадые и с умным выражением на каком-то общем лице. Поздравили друг друга с праздником Революции. Жена «парткома» посмотрела на Леночку сверху вниз с интересом энтомолога, и Платонова почувствовала себя уже не козочкой и не уточкой, а бабочкой, пришпиленной к полу жалом по-партийному беспощадного взгляда.
Через минуту она резво бежала дальше. «У них-то, наверное, все по этой части хорошо, вон какая сытая морда – одна на двоих. Это тебе не влюбленный и нервный Пьетро», - думала она, перепрыгивая, чтобы напрасно не сбивать каблуки, через швы исторической брусчатки.
Настроение было смешанное.
Как-то много всего образовалось. Она попробовала разобраться, где болит.
Пьетро – его ироничный взгляд при встрече. А ведь она специально для него надела свою гордость – первую в жизни настоящую шубку. Полгода Леночка копила, сидела на диете, похудела на два размера, и вот - свершилось. Правда, шубка дешевая, мутон или, по-старому, цигейка, но ведь все-таки не козлик какой-нибудь!
Он ничего не сказал, только чуть улыбнулся. Вот гад.
Так, теперь с этим «парткомом» - что было там? Там тоже была улыбка, была обидная ирония. Ну, понятно, почему. Если для Пьетро ноябрь и впрямь зима, то для наших видеть Платонову при плюсовой температуре в мехах – большое удовольствие. Плевать, главное, им и в голову никогда не придет, как Леночка провела этот день.

Прошло два года. Пьетро прочно вошел в жизнь маленькой Платоновой. Все хранилось в глубокой тайне, на работе никто ни о чем не догадывался.
За отчетный период она сделал для себя несколько интересных открытий. Первое и очень приятное – ее можно любить. Второе, не менее важное, но печальное - Пьетро стал для нее своим, близким, почти что родным.
Больше в глубине своего взрослого, но малоопытного сердца Леночка отыскать не могла ничего.
И главное, она поняла, что, оказывается, тоже может! Если бы Платонову спросили, а что, собственно, она может, Леночка, наверное, застенчиво прикусила бы губку, тряхнула веселыми колокольчиками в розовых ушках и.
И ответила бы совсем невпопад.
Сейчас ей было ясно, что она – большой молодец. Молодец, что выучилась, и не просто на курсах, а вечерний пед закончила. Молодец, что выбралась сюда. И молодец потому, что в ее семье – она, оказывается, самая главная. Почему она раньше не замечала, что мать давно уже спрашивает в письмах ее совета по всем жизненно важным вопросам и, главное, следует им?
Скоро, скоро Леночка выплатит деньги за кооператив, и у них будет своя квартира… Мать уже и занавески на кухню купила – шесть часов отстояла в очереди.
Однажды они поехали по новой дороге за город. Ехали быстро, Пьетро молчал. Наконец, приехали в Эрманс. Платонова вспомнила, что это предместье русские называли «Германск».
Почему-то подошли к пустоши. Пьетро смотрел то на землю, то на нее. Платонова почувствовала, что сейчас что-то произойдет.
Он попросил ее встать на мягкую почву. Потопать обеими ногами, как тогда во Франции. Зачем? Но она поняла, что так нужно, и встала, и потопала.
Как она боялась и не хотела услышать, то, что услышала!

Это земля для них. Для их будущего дома и их будущих детей (?). У нее начнется совсем другая жизнь. И сама она станет совсем другой. Другая прическа, лицо, другая шуба, другие украшения. Ежемесячно на карманные расходы ей будет выдаваться три тысячи швейцарских франков (хорошо же оплачивают труд своих чиновников международные организации!). От нее требуется только одно – физически быть и любить Пьетро. Даже готовить необязательно. Из ее рук он готов кормиться даже яичницей с грибами.
Ну что было тут ответить? «Мой бедный маленький дружок!», – непонятно почему, но Платонова звала Пьетро, который был старше ее на четырнадцать лет и выше на две головы, именно так.
Мысленно она пыталась представить себя другой – в дорогущей шубе, макияж, бриллианты, что там еще … белье, как то, что она видела на витрине. Ей бы это так пошло. Благородная смесь Италии со Швейцарией. На темно-зеленой «Ауди» будет заруливать сама. И даже ростом, может быть, станет повыше.
Платонова уговаривала себя. Ей очень хотелось согласиться. Она понимала, что это шанс, который дается ей первый и последний раз в жизни.
А возвращение домой уже так близко, и это навсегда. А там перестройка и талоны на сахар и табак. И маме на Родину она отправляет передачи с лекарствами и чаем. И Ваське нужно что-то на зиму…
«Ты будешь другая, ты будешь лучше, и думать уже не надо будет ни о чем. Впереди одни горнолыжные курорты и молящие глаза Пьетро – ну, соглашайся же!», - уговаривала она себя.

Она представляла себя другой – небрежно-утомленной, уверенной в себе, и на душе становилось тяжело. Как объяснить Петьке, что променять собственные, пусть маленькие и смешные победы, на большие, но не свои завоевания, для нее сейчас уже невозможно?
А ее собственный драгоценный мутон? Конечно, он совсем дешевый, но как она гордится тем, что сама его купила, что смогла! Чувство вины перед возлюбленным сокровищем опережало решение. Чужая роскошная шуба сразу же обесценит ее собственную, так же, как и чужая богатая жизнь обесценит все, что до этого было так серьезно и значимо в ее собственной жизни.
И вообще, Платонова поняла, что не хочет быть «совсем другой» – пусть даже лучшей. Она почувствовала, что, оказывается, любит себя, и ей жаль расставаться с собой настоящей. И не хочется просто физически быть, и хочется своих, а не чужих подвигов.
«Скоро эта самая жизнь со всеми твоими собственными подвигами так тебя укатает, не своим голосом взвоешь», - говорила в ней более умная часть ее «я».
«Но я не хочу!», – малодушно отпиралась ее совсем глупая часть.

Молчание затягивалось. Пьетро напряженно смотрел на линию горизонта. Он был умный и уже понимал, что сильно ошибся.
Возвращались в тишине. Платонова чувствовала себя уже не уточкой, а свиньей. Машина мчалась почти на пределе возможностей. Было страшно. Вдруг правая рука Пьетро прошлась по кнопкам ее джинсовой рубашки.
Это было похоже на дурной сон. На огромной скорости, на пустынном шоссе Пьетро, не отрывая взгляда от дороги и левой рукой мертво вцепившись в руль, правой наощупь снимал с нее все. Он делал это не спеша, продлевая минуты своей абсолютной власти. Она без звука подчинялась ему, боясь неверным движением враз покончить со всеми разногласиями на этом свете. В финале, Платонова сидела в машине с зажмуренными от страха глазами и совершенно раздетая. Мимо проносились виноградники, во рту у нее пересохло, говорить она не могла. Всю дорогу он так и держал руль левой рукой.
Остановились они у заброшенного причала на берегу Женевского озера. Машина резко затормозила, и Платонова больно стукнулась голой грудью о приборную доску.

Больше они не встречались. И только однажды накануне ее отъезда домой по дороге с работы она почувствовала легкий шлепок по спине. На дороге валялся маленький каштан. Под большим каштаном, прислонясь к стволу и засунув руки в карманы брюк, стоял Пьетро. Он изменился. Но сказал то же самое на своем прекрасном французском языке: «Елена, ты настоящая проблема моей жизни. Скажи, любишь ли ты меня хоть немного?». Ну, как было не ответить «да»?

И маленькая Платонова вернулась в Москву. Вокруг шла борьба за выживание. Мама с гордостью докладывала о каждой очередной победе: то гречневый продел удалось купить, то табачные талоны обменять на сахарные.
И она действительно взвыла и не раз потом заламывала свои маленькие ручки: где ее непостроенный дом на необласканной земле в милом Германске? Пьетро как будто услышал. Неизвестно, как, через кого он узнал номер ее телефона. Позвонил и опять сказал то же самое. Он ждет. Ждет и Германск.
Боже, как прекрасна та сказочная земля, как долго будет любить маленькая Платонова своего Петьку. Она будет любить его всегда. Потому что никогда, никогда не вернется она в тот город. Потому что опять прочно замолчит в ответ, и в трубке будет слышно только ее дыхание. И потом опять будет она выть и заламывать руки.

Через полгода ей со знакомыми пришла посылка. В коробке из-под обуви лежали лекарства для матери и дорогой чай.
Платонова прямо от знакомых позвонила домой и рассказала маме про свои завоевания.
В конце концов, это было не хуже, чем гречневый продел.

[GREEN]

№ 2


Я и он

Каждое утро я встаю с трудом. Еле-еле поднимаюсь. Как будто мне не шестьдесят минуло, а все девяносто.
Встаю я поздно, после того, как он стукнет дверью.
Ушел, можно, наконец, подниматься.
С той поры, как я поссорилась с внучкой и дочкой, дел у меня – только обеспечить себя едой. Если женщина всю жизнь готовила на семью, то это пустяки. Главное, чтобы хоть как-то хватило денег, а их пока хватает, хоть тают мои сбережения с необыкновенной быстротой.
Готовлю я много, все время промахиваюсь, забываю, что я одна, и еда остается, то суп, то второе.
Ему я не предлагаю, просто выбрасываю, или отношу бродячим собакам.
Его пусть она прикармливает, как заблудшего пса, которым он и является.
Наконец, я выползла из постели, размяла затекшие руки и ноги, растерла поясницу, и отдернула шторы. Солнце врывается в мою комнату. Радостный, мягкий свет бабьего лета.
Я пью чай и выбираюсь на улицу, бреду в парк, сижу там на лавочке над Днепром, слушаю разговоры синиц, гудки пароходов, слышу, как тихо кружась в воздухе, опадают желтые листья кленов, смотрю на светлые блики на голубой воде. Иногда приношу с собой хлеб и рассыпаю хлебные крошки возле скамейки. Слетаются воробьи и голуби и клюют их.
Совсем недавно, когда на мне была семья, я не понимала этих бездельных старух, которые сидят на лавочке и кормят птиц. Осуждала их.
А теперь, я их понимаю, это от одиночества. Хочется кого прикормить, приласкать, бездомных собак или голодных птиц.
Я стараюсь держаться подальше от мамаш и бабушек с маленькими детьми: шум, производимый детьми, меня утомляет.
Проголодавшись, я возвращаюсь домой, готовлю что-нибудь и обедаю.
Его дома нет. Он у той, и будет там до вечера. Я включаю телевизор, и думаю о том, что делают Маша с Ольгой.
Думаю я о них непрерывно и мне странно, очень странно. Еще совсем недавно, всего неделю назад они не могли обойтись без меня и одного дня, я ходила за продуктами, готовила обед, встречала Машу из консерватории, слушала ее рассказы о том, как прошел день, мыла посуду, гладила белье, и работы мне было по горло. А сейчас они живут без меня, как будто я умерла уже, и справляются. Плохо, наверное, справляются, ничего вкусного не едят, и бардак у них в квартире огроменный, я в этом уверена, но вот они живут день за днем, без меня, и не зовут на помощь, и оказывается, что то, чем я была занята все дни, заботой о семье единственной дочери, никому все это не нужно, и они, в сущности, взрослые люди, три взрослых человека, прекрасно обходятся и без меня.
Может быть, им даже лучше, без меня обходиться. Спокойнее.
Я думаю иногда, что он ходит к ним, заглядывает, когда возвращается от той, сидит на кухне, пьет чай и разговаривает, и сообщает им новости обо мне, во всяком случае, докладывает, что я еще жива.
От одной мысли о том, что он ходит к детям, а я нет, и что это он, именно он поссорил меня с ними, у меня начинается сердцебиение, и холодный пот выступает на лбу.
И тогда я сажусь за стол и пишу, делаю записи о прожитой жизни.
Мне тоскливо и одиноко, за последние годы я ограничивалась только заботами о семье, и подрастеряла подруг, которые еще живы. А живы многие, не так уж много лет нам, только-только за шестьдесят перевалило. Я всю жизнь прожила здесь, в Днепропетровске, и оказывается, нет у меня личных друзей, которым я могла бы пожаловаться на него, и быть уверенной, что меня поймут, а не подумают, что так мне и надо, что я сама во всем виновата, да еще и позлорадствуют.
И мне тоскливо, как когда-то, сорок лет назад, в Воскресенске, куда меня послали по распределения после окончания института. И я в 23 года оказалась одна впервые, без друзей, без знакомых, без любви.
Работа была тяжелая, грязная и неинтересная.
В цехе отвратительно, до спазм в желудке, пахло аминами, а у меня оказалась аллергическая реакция на них.
Летом было еще сносно. Весь август в парке в центре города были танцы, гремела музыка, толкалась молодежь. Много было сомнительных, хулиганистых и пьяных ребят, и мат стоял жуткий, но мы, девушки из общаги, держались вместе, дружно. И постепенно образовались небольшие компании. Часть людей вместе работала, другая вместе жила, у местных были одноклассники, друзья, они знакомили с приезжими, возникал круг общения.
Но я скучала по своим, а тут еще сентябрь выдался холодный, и когда у нас было еще тепло, и я разгуливала бы в легком плаще, здесь в пору было зимнее пальто надевать.
От скуки прибилась к одной компании, и все вечера проводили мы вместе. Как-то незаметно образовались парочки, да, парочки, а мне достался гитарист, голубоглазый, местный, довольно красивый, приходится признать, что он, Григорий, был красив в молодости.
Он молчал, сидел на моей кровати, перебирал струны гитары, и молчал.
Народ уходил, приходил, кто-то пил, кто-то целовался, у меня от шума болела голова, и я хотела одного, чтобы все разошлись, и я легла бы спать, но не расходились, а только выходили, прогуляться, поцеловаться и даже за чем-нибудь еще в соседнюю комнату, а Григорий все сидел, играл, молчал, ко мне не приставал, хотя считалось, что у нас любовь.
Мне все надоело, я считала оставшиеся до отпуска месяцы, чтобы уехать на лето домой, к маме, к друзьям, переживала, что не пыталась сдать в аспирантуру и остаться при институте и при доме.
И ждала, когда Григорию надоест тренькать на гитаре, и он уйдет. Впрочем он мне не очень мешал, но как ухажера я его не воспринимала, он работала электриком, закончил где-то электромеханический техникум, жил в маленьком частном доме с сестрой и матерью, и я считала, что он мне не пара, и таких как он, я если бы захотела, имела бы в родном Днепропетровске пачками.
Время шло, и вот однажды, ближе к новому году, когда все хорошо напились, потушили верхний свет, зажгли свечи и обжимались по углам, Григорий отложил гитару, пересел ближе ко мне и, развернув мое лицо к своему, начал без всяких предисловий целоваться.
Я попыталась его оттолкнуть, но кто-то из приятелей, стал его подначивать, мол, вперед и не отступай, я, как ни вертела головой и отталкивала его, оказалась прижатой к стене крепкими руками, и пришлось целоваться.
Конечно, я была сильно пьяна, вскоре мне стало хорошо, и не захотелось расставаться, мы целовались, потом пили еще, еще целовались, и незаметно как-то остались одни в нашей комнате, моя соседка Лида ушла в тот день к своему дружку, и нам никто не мешал.
Наутро я проснулась с головной болью, измученная, помнящая вчерашнее как сквозь туман, и удивленная, что Григорий не сбежал, а мирно спал на Лидкиной кровати, свесив с кровати руку и курчавую голову.
Я сидела в постели, смотрела на спящего и думала:
Что это? Любовь?
Мне не хотелось признаваться себе, что я влюбилась в этого молодого, на два года моложе себя парня, но с другой стороны, если это не любовь, то тогда что? Блуд?
Это было противно. И я решила, что это любовь, во всяком случае, с моей стороны.
Мы стали встречаться. Часто. И когда удавалось остаться одним, то возможность никогда не упускали, во всяком случае, Григорий такого не допускал, чтобы мы упустили возможность.
Говорили мы, в основном о пустяках, о работе, о еде, о том, куда пойти и где провести время.
Незаметно прошла зима, стало теплее, и во мне произошли кое-какие физиологические изменения..
Врач сказала: шесть недель и спросила, буду ли я рожать.
Трудно быстро принять решение. Мне было двадцать четыре года, я была не замужем, и жила в общаге. Но зато мне не надо было учиться, и по причине беременности можно было сбежать с работы домой, в любимый Днепропетровск. А там, рядом с мамой, уже и решать, рожать мне или нет.
Но очень быстро я поняла, что решать придется прямо сейчас: справку о беременности давали после трех месяцев, т. е тогда, когда аборт делать было поздно.
Я была одинока, очень одинока, и хотя не была дружна со своей соседкой по комнате Лидкой, девчонкой с большим самомнением, из Менделеевского института, но все же она была живой человек, всегда под боком, и я поведала ей о своей беременности.
– А Григорию ты сказала? – первый вопрос, который мне задала Лидка.
– Нет,– я немного растерялась. – Я ведь еще не решила, оставлять ребенка, или нет, а если нет, то зачем говорить?
Лидка смотрела на меня. До сих пор я помню, как она на меня смотрела, как на существо с другой планеты, непонятное насекомое.
– Но ведь это не только твой ребенок, – вот что сказала она.
– Он и его тоже. Конечно, не похоже, чтобы Григорий мечтал о детях, но сказать ему все равно надо. Если он порядочный, то женится, а то ты сделаешь аборт, он узнает и не простит тебе этого.
– Но я не думала о замужестве…
Я не объяснила Лидке, почему не думала о замужестве, но она поняла сразу, как будто рентгеном меня просветила.
– А, так ты надеешься на принца на розовом коне?
«Почему на розовом, на белом» – продумала я, но вслух бросила уклончиво:
– Да нет, просто.
– Просто, так скажи ему. Сегодня же и скажи.
И я сказала.
Григорий был ошарашен, я поняла, что он совершенно ничего такого не ожидал, да, он был застигнут врасплох, шокирован неожиданной новостью, но я видела четко, что не испуган. Нет, испуган он не был, совсем не был.
Он сел на кровать, достал свою идиотскую гитару и затренькал на ней что-то печальное.
– Что ты молчишь, набросилась я на него. Что молчишь? Скажи что-нибудь.
– А что говорить-то? – Григорий поднял на меня глаза. – Завтра суббота. Пойдем и подадим заявление в загс.
– Будем свадьбу играть?
– А что?
Григорий, тогда, наконец, отложил свою гитару в сторону, и посмотрел мне прямо в глаза.
– Я думал, ты меня любишь, раз мы это самое….
И вот раз мы это самое, то и подали заявление в загс, и написали маме, которая приехала, вырвалась на два дня, и сыграли свадьбу, и он увел меня в свой домишко, все удобства во дворе, в маленькую комнатку, за стенкой свекровь с золовкой, а как только мне дали справку о беременности, я уволилась, и укатила в Днепропетровск. Григорий на прощание сказал, что приедет ко мне, и через три месяца, не написав ни одного письма, появился на пороге нашей квартиры с чемоданом на руках.
Было это тридцать семь лет назад.
Через два месяца после его приезда я родила Ольгу, мы стали жить вчетвером в двухкомнатной квартире: в одной комнате мы, в другой мама.
Вообще-то до этой квартиры, которая досталась маме от второго мужа, старика, за которого вышла уже не молоденькой, а он был в преклонных годах, мы жили в коммуналке.
Мама вышла замуж второй раз через десять лет после смерти моего отца.
Отец был летчик, но война пощадила его. Он вернулся с войны целый, хотя два раза его самолет был подбит. Вернулся, и мама забеременела мною. Много позднее я узнала от мамы, что у меня был брат, но в войну, во время оккупации он умер. Отец вернулся, война пощадила их, но счастье длилось недолго. В тайге, на полигоне, куда он ездил с инспекцией, его укусил энцефалитный клещ, и из той командировки отца привезли на носилках.
Его парализовало, и мама восемь лет, всю свою молодость прожила, ухаживая за парализованным мужем.
А потом одна и одна. И только когда время перевалило за сорок, она неожиданно вышла замуж за моего отчима, профессора, преподавателя Днепропетровского политехнического института и старого холостяка, который неожиданно решил жениться, когда ему было уже за шестьдесят.
Мама взяла меня и переехала в его двухкомнатную квартиру в старом дореволюционном особняке с лепными украшениями.
Они прожили три года, когда неожиданно отчим скончался от инсульта, оставив маме квартиру.
И это та самая квартира, в которой живу я сейчас. Я имею на это полное право, это моя мать выстрадала эту квартиру, и оставила ее мне, она моя, а он пришел сюда с одним чемоданом, и пусть уходит отсюда так же, как пришел, с одним чемоданом, возвращается в свой Воскресенск.
– Мама, но его там никто не ждет, – сказала мне Ольга. – Кому он там нужен.
– А здесь он тоже никому не нужен, – сказала я.
Я очень боялась, что дочка скажет: он нам нужен, но она убоялась моего гнева и промолчала.
Я сейчас вспоминаю прожитые тридцать семь лет, и ничего, связанного с ним хорошего и вспомнить не могу.
Снова пишу. Уже вторая неделя пошла, а от дочки и внучки ничего. Тишина.Никаких шагов к примирению
Перечитала записи.
Прыгают мысли, вспоминается все урывками какими-то.
Но буду продолжать.
Дети, Маша и Ольга прочтут, и стыдно им будет за то, что меня мучили, не понимали.
Да, так вот, день его приезда.
До этого не было ни писем, ни звонков, тишина.
Мать переживала, хоть и была у меня печать в паспорте, ну да паспорт каждому не покажешь, а результат такой; уехала дочка в дальние края и вернулась одна, неожиданно. А к весне и беременность уже стала видна, и мать, я же видела, ходила, опустив голову, а я строила план, как мы будем одни растить ребенка, дочку, я хотела только дочку, и вот мы будем растить ребенка, а потом я встречу хорошего человека, пару мне настоящую.
А с Григорием разведусь, пустяки, разведут, раз мы в разных городах живем, и он не едет.
Мама смотрела зорко, боялась, что я переживаю, плачу по ночам, уговаривала меня, что надо сохранять спокойствие и жить ради маленькой, а если тосковать начну, то ребенку плохо будет, они, дети, все чувствуют, там, внутри нас.
В воскресение я собиралась пойти гулять с подругой, и когда раздался звонок, я решила, что это Томка за мной идет, а я еще и не собралась.
Пока я дошла до прихожей, мама уже открыла.
Я стою в дверях, ведущих в прихожую, халат на животе задрался и пуговица расстегнута, тесноват он мне, лицо все в пигментных пятнах, и на голове волосья торчком, не прибранные, а он стоит в дверях, в правой руке гвоздика, в левой чемодан, а за спиной гитара торчит.
Чистенький такой красавчик, рубашка белая и улыбочка шесть на девять, как обычно.
Мама руку к сердцу прижала от неожиданности, но говорит удивительно спокойно:
– Ну, заходи зятек, коли приехал…
Он еще шире улыбнулся, через порог шагнул, гвоздику ей протянул:
– Здравствуйте, мама!
Ну и все, вижу, она сразу растаяла, цветок взяла, а у меня слезы из глаз потекли ручьями, и на халат мой застиранный закапали, закапали.
Григорий ко мне подходит, целует казенно и произносит так, как будто не было этих трех месяцев неопределенного молчания:
– Здравствуй, Лариса.
Тут меня и прорвало. Я села на сундук, он еще от отчимова деда остался, да так и стоял в прихожей.
Я на него опустилась и зарыдала уже в голос.
– Видишь, что ты наделал,– мама с упреком смотрела на Григория. С легким упреком, не так, как следовало бы. – Три месяца ни слуху, ни духу. Ни письмеца, ни звонка. Мы уже и ждать перестали.
– Да я вот думал со дня на день, приеду и приеду. И не писал. А меня не отпускали на работе, то да се….
Григорий присел на корточки рядом со мной, и пытался оторвать руки от моего лица, а я все плакала, и плакала, хоронила свою мечту, свою придуманное будущее, без него, без Григория.
Я как посмотрела на этих двоих, мать и Гришку, так и поняла, что теперь уж мне от него не скоро избавиться, мать будет против, уж очень она рада была, что зять приехал, глаза так и сияли. Теперь ей можно будет с высоко поднятой головой мимо соседских кумушек ходить, и мои истинные чувства ее нисколько не волновали, да и не догадывалась она о них.
Позднее, может, и догадывалась, а в тот момент нет.
Я слезы вытерла, мужа поцеловала, и все, началась наша жизнь втроем, а в скорости и вчетвером.
Каждый божий день заполнен заботами, неустанной суетой, а потом проходят годы, и силишься что-то вспомнить, оглядываясь назад, и вспоминаются какие-то мелочи:
Машенька за контрольную по математике получила тройку, и горько плакала. И пришлось мне садиться и сидеть, решать, думать, подтягивать, а Григорий сидел на балконе, играл на гитаре, что-то мурлыкал себе под нос.
Конечно, справедливости ради надо сказать, что и от него был в доме какой-то прок, он врезал замки, чинил водопроводный кран, приносил домой картошку, притаскивал в августе арбузы.
Денежка у его водилась всегда, хотя зарплату он мне отдавал до копейки, ну да у электрика всегда найдется левый заработок.
Он ушел из ЖК, где мы работали вместе, на стройку, где больше платили, а пили, не меньше, и он часто приходил домой выпивши, молчал, играл на гитаре, и на мои крики, что он сопьется, не обращал никакого внимания.
Как глухой становился.
Свекровь нам не докучала, приезжала за все годы два раза. У нее в Воскресенске дочка была, младшая, вот она с той семьей и жила.
Мама старела, и все, ну буквально все, в семье решала я.
Подруги мне завидовали, что у меня тихий смирный муж, красивый и на гитаре играет, и приводили меня своими похвалами в ужас.
Я не хотела такого себе мужа, и все его достоинства в моем сознании были пороками:
Я никогда не мечтала, чтобы у меня муж был красивый, главное, чтобы на коне, его игра на гитаре никак меня не прельщала, а тихости и смирности я предпочитала уверенность в себе.
По сторонам я пыталась смотреть, искать подходящий вариант, и на меня, хоть красавицей я никогда не была, многие мужчины внимание обращали, но все они либо совсем мне не нравились, либо были при женах и детях, и ничего серьезного на стороне заводить не собирались.
Пару раз я ездила в отпуск на курорт, в санаторий, одна, там за мной тоже ухаживали, но опять-таки всякая шушера, и я махнула на личную жизнь рукой.
Хотя опять-таки, с точки зрения окружающих меня женщин, с личной жизнью у меня все было в порядке, муж мною никогда не пренебрегал, чего никогда не было, того не было, но после неожиданной, от инсульта, смерти мамы я долго не могла оправиться, а потом перешла жить в мамину комнату, привесила крючок на дверь, и на просьбы мужа открыть отвечала отказом.
Тогда он, наверное, и завел свою кикимору, а может быть, они и раньше снюхались, не знаю, он мне не докладывал.
Кикимора его была моложе его, вдова, жила с сыном, в двухкомнатной квартире, и он к ней уйти не мог, вот и оставался в этой квартире, а какое он имел право в ней находиться? Квартира мамина, и чего ему здесь было делать?
Когда все это случилось, Маша уже замужем была и Ольгушка уже родилась, так что мне забот хватало. Мама годик не дожила, чтобы прабабушкой стать.
Маша с семьей жили у свекрови, пока свою квартиру не получили, а я опять мыла, стирала, нянькалась, водила девочку по кружкам, потом в музыкальную школу.
Конечно, способности к музыке у Ольги от него, от Григория, но если бы не я, разве она закончила бы музыкальную школу?
Это я семь лет с ней сидела, гаммы разучивала, пальчики поправляла, каждый раз отводила ее в школу и приводила обратно до двенадцати лет, потом она сама стала ходить.
А он что? Он только на концерты ходил.
И то, что Ольга сейчас в консерватории, моя заслуга, а не его.
Он дальше того, чтобы с ребенком погулять, в садике посидеть, посмотреть, как Маша в песочке копается, дальше этого он в воспитании никогда и не шел, и все мечтал о сыне, все уговаривал меня еще родить, но я не захотела.
Мечтала жизнь переменить, другого найти, а потом поздно было.
И за все свои труды не так уж много я от детей просила, чтобы хотя бы при мне они ему ни чувств, ни внимания не оказывали, отвернулись бы от него, за то, что он на стороне любовницу себе завел, перечеркнул годы нашей совместной жизни, унизил меня и детей тоже.
Да, да, я считаю, что детей он тоже унизил, а то как же? Какой пример подал?
Я как-то ему об этом сказала, об унижении, о плохом примере, и он ответил, впервые ответил, говорить научился вдруг, когда с той стервой связался:
– Я нормальный пример детям подаю, показываю им, что чувства важнее всего, а ты всю жизнь чего-то хотела, а на чувства тебе было наплевать, на мои, во всяком случае, точно, а своих у тебя никогда и не было.
Я от оскорбления даже ответить толком ничего не смогла, хотела вещи его из квартиры выкинуть, и замок сменить, но Маша сказала, чтобы я ничего не делала, он имеет полное право жить там, где всегда жил:
– Больше тридцати лет прошло, как он уехал из Воскресенска, здесь у него мы, друзья, работа, куда он уйдет. Оставь его в покое, мама.
Пришлось оставить, Машка всегда любила отца, особенно когда маленькая была.
Но Ольгушка, я считала, она моя внучка, и его совсем не любит, а тут вот захожу в комнату. Нет, дело было так.
Ко мне приехала двоюродная сестра с дочкой из-под Москвы, навестить могилы родителей.
Мы редко видимся, а все детство провели вместе, и для меня ее приезд всегда радость.
Две недели пролетели незаметно, а в день отъезда я устроила у себя небольшую прощальную вечеринку.
И вот во время этой вечеринки все и произошло:
Вдруг вижу, Ольга куда-то пропала. Нет ее ни в комнате, ни на кухне.
У меня сердце так и замерло.
Открываю дверь в его комнату, и пожалуйста! Наплевав на все мои просьбы не общаться с дедом, который так меня оскорбил и опозорил, она сидит у него в комнате на кровати, держит все ту же гитару, которой в обед сто лет, и, наклонив голову, перебирает струны. И выражение лица у нее точно такое же, как когда-то было у Григория, когда он за мной ухаживал.
А Григорий стоит в проеме открытой двери на балкон, курит прямо на ребенка и улыбается.
Улыбается и глядит на нее, как будто любит, как будто он хоть палец о палец ударил с той поры восемнадцать лет назад, когда она родилась.
И я сразу почувствовала, что им хорошо тут вдвоем, и я здесь лишняя, ну и закричала:
– Сколько раз я тебя, Ольга просила, не общаться с ним хотя бы в моем присутствии.
А Ольга мне в ответ:
– Хочу и общаюсь…
И это при сестре и племяннице!
Еле-еле удержалась я, чтобы за волосы ее отсюда не выволочь.
Сказала только:
– Раз так, ты мне больше не внучка!
И закрыла двери.
А тут Маша подходит и я ей:
– Хорошо твое воспитание!
А Маша говорит:
– Ты, мама, совсем тираном стала. Продохнуть не даешь, все учишь, как нам жить, и что делать. Отцом всю жизнь командовала, теперь нами. Дай хоть Ольге покой. В конце концов, он ей родной дед.
– Какой он дед, какой дед! Еще и связался с этой!
– Ну, от этого он ей дедом, а мне отцом быть не перестал.
Вот так, случайно, я выяснила позицию дочери в этом вопросе.
Ну, довели меня до слез, я ушла на кухню, заперлась там, и только вышла перед уходом сестры с племянницей, поцеловалась с ними, зять и дочь увозили их на вокзал, к поезду. Вечер, конечно, был испорчен, никакой радостной вечеринки не получилось, и все потому, что он в этот вечер не ушел к своей!
Вот с той поры месяц прошел, я уже всю свою жизнь описала, а с их стороны никаких шагов навстречу для примирения нет и нет.
Скоро у Ольги концерт в консерватории, неужели она не пригласит?
Вчера вечером, когда я думала расстелить постель и сидела перед окном, смотрела на освещенные окна квартиры зятя, думала, что они там делают-поделывают, раздался звонок.
Ольгушка позвонила, пригласила меня быть на концерте.
– А пригласительный я тебе на столе оставлю,– добавила она. – Зайдешь, возьмешь.
Я сдержанно поблагодарила, а у самой сердце так и запрыгало в груди.
Завтра вечером я пойду на концерт, а это, как ни верти, первый шаг к примирению.
А простить их придется. Не могу же все время только на их освещенные окна смотреть, я же скучаю, плохо мне без них…

[GREEN]

№ 3 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!

АМУЛЕТ

– А как называются эти штуки?
Марина с интересом разглядывала позвякивающие вещички. Их было множество и все разные. Полупрозрачные пластинки камня на веревочках разной длинны; полые металлические трубочки – всё дрожало от ветра, переливалось и перезванивалось. Продавец, азиатского вида, китаец или вьетнамец, очень экзотичный, пробормотал что-то непонятное.
– Эолова арфа, – раздался позади скучающий голос.
– Арфа? А где же струны?
– По большому счету должны быть струны. Эол – бог ветра, под ветром струны издают звук. А это европейская облегченная модификация. Болтается и звенит. Типичный кич.
Полнеющий господин средних лет с брезгливым выражением лица качнул пальцем висюлички, те печально зазвенели.
– А я думала – китайские, здесь же восточный павильон.
Толстяк ехидно усмехнулся.
– Вся контрабанда делается, как говорил Остап Бендер, в Одессе на Малой Арнаутовской. Потащат такое барахло из Китая.
– Китайские, китайские, – закивал продавец, – все прямо из Китая.
Он указал рукой на колокольчики, статуэтки Будды, черепах, пятиногих жаб, драконов в изобилии расставленных и развешенных в маленькой палатке.

После развода Марина устроила ремонт, переклеила обои, переставила мебель и, наконец- то, выкинула уродливую люстру. Но другой не нашла. То, что нравилось, не подходило по цене, а то, что подходило, не нравилось. «Обойдусь без этого чудовища, – решила она, – света предостаточно: торшер, бра, настольная лампа» Но в потолке остался торчать крючок, который надо было прикрыть. Нечто оригинальное, что закроет крючок и придаст комнате индивидуальную ноту. Вот эта штука могла бы подойти.
– А что- нибудь погуще у вас есть?
Вопрос прозвучал несколько странно, она даже удивилась, что продавец её прекрасно понял.
– Есть, есть, – обрадовано затараторил он, – специально для вас, единственный экземпляр, древняя ручная работа. Амулет. Приносит счастье.
Эта штука понравилась Марине с первого взгляда. Матовый бронзовый диск и с него густо свисают вперемежку пестрые шнуры, пушистые перышки, бусинки и металлические пластинки. Марина заулыбалась.
– Нравится? Принесет много счастья, – повторил продавец.

Дома Марина повесила вещичку на крючок. Оригинально, очень оригинально. Но весит совершенно тихо, не издает ни звука. Марина еще немного поколдовала и спустила чуть ниже. Теперь нижние перышки касались ее волос и, когда она проходила и задевала их головой, раздавался легкий приятный звук.
После развода Марина жила одна. Муж дождался восемнадцатилетия дочери и рванулся на волю, свободный от алиментов. И теперь наслаждался холостой жизнью. Дочь, Света, решила изучать гостиничный менеджмент, устроилась на полставки в гостиницу на рецепшен. Став самостоятельной, она сняла комнату недалеко от гостиницы и к матери заглядывала не часто.

Света неожиданно предупредила звонком, что собирается в гости. Такого за ней раньше не водилось: знала, что мать ей всегда рада и приходила, когда время было, а чаще – когда денег не было. А тут вдруг позвонила и сообщила, что собирается представить молодого человека, потенциального жениха. И осторожно добавила: «Он постарше меня».
Точнее, значительно ее старше. Подготовила мать. Марина заволновалась.

Кирилл оказался не так ужасен, как ожидала Марина. Зря беспокоилась: высокий подтянутый мужчина, выразительные глаза, четко очерченный рот.
– Марина Андреевна, – чопорно представилась она.
– Мама, ну, какая ты «Андреевна». Просто «Марина». Вы почти ровесники, – скомандовала ее дочь. Казалось, огромная разница в возрасте её совершенно не смущает.
Увидав новое мамино приобретение, свисающее с потолка, Света пришла в неописуемый восторг и тут же начала бегать под перышками. Эолова арфа тихо покачивалась, когда ее касались, и мелодично звенела. Странно, но звенела она по-разному. Когда Света проходила под перышками, звук был звонче и светлее. Может быть оттого, что она была повыше матери. У Кирилла звенело тоже по-своему. Когда он случайно коснулся нитей и шнурочков, раздался невероятно красивый звук.
Но ничего не получалось. Звучало совершенно одинаково. Тогда она предположила, что качество тона зависит от человека, который, вызывает звук.
Спала она плохо. Лежала и думала о своей дочке. Будет ли она счастлива с таким взрослым человеком. Семнадцать лет разницы. В беспокойном сне казалось ей, что из комнаты доносится легкий перезвон. Кто-то прошел и головой задел многочисленные подвески? Или ей снились звуки? Она села в кровати и, замерев, вслушивалась в темноту. Едва дыша от страха, Марина прихватила тяжелый подсвечник из спальни, босиком бесшумно подошла к полуоткрытой двери в комнату. Ленточки и пушинки едва заметно подрагивали, издавая слабый звук. На цыпочках дошла она до входной двери. Собачка замка поднята, цепочка наложена. Никого нет и быть не может. Что она себе вообразила?
И в другие ночи слышала она тихий перезвон, словно кто-то невидимый касался легких перышков. Но она не двигалась с места, натягивала одеяло на нос и шептала: «Никого нет». И обещала себе: «Утром выкину эту штуковину вон». А утром рука не поднималась, так нравилась ей эта загадочная вещь. Днем игрушка висела тихо и смирно, издавая звук только при прикосновении.
Однажды, усталая, издерганная от бессонной ночи, она все же решительно сняла сложное сооружение с крючка. Но комната сразу стала голой, неуютной, безликой. Пришлось лезть на стул и прикреплять на место.
А тут еще позвонил ее бывший.
– Как ты допускаешь такое, надо немедленно прекратить! – По старой привычке орал он. – Наша дочь нашла себе хахаля, который ей в отцы годится.
Именно этот тон больше всего её раздражал. Её супруг, теперь уже бывший, требовал немедленного выполнения своих приказов. Марина глубоко вздохнула и мысленно просчитала до десяти.
– Вот ты ей это и скажи. И обязательно в присутствии своей подруги. Она младше тебя на двадцать лет или больше?
– Это разные вещи! Распустила девчонку. Почему ты разрешила ей снимать комнату? Она молода и глупа, вот и стала жертвой проходимца.
– Что касается комнаты…
…было совершенно бесполезно напоминать, что Света часто работает допоздна и ехать на край города на двух автобусах, потом топать по темноте, опасно и совершенно невозможно…. Он никого не слышал. Только себя.
– А что касается комнаты… предложи ей жить у тебя. Твоя квартира близко к центру.
Пока он сглатывал, задохнувшись от возмущения, она решила продолжать и снова повторила ошибку, которую совершала во время двадцати лет брака: она попыталась высказать свое мнение.
– Если она любит этого человека, мешать ей нельзя. И, кроме того, Кирилл очень приятный человек.
Эолова арфа издала глубокий мягкий звук. Марина повернула голову и изумленно посмотрела на трепещущие подвески. Но в комнате, кроме нее никого не было. Как получилось, что ЭТО звенит, само по себе? Ей стало жутковато, по коже пробежали мурашки. Значит ночные страхи не игра воображения, не сны?
Марина молча положила трубку. Настороженно оглянулась и громко повторила: «Кирилл». В ответ раздался глубокий насыщенный тон. Она даже вздрогнула от изумления.
« Владимир, Елена, Максим»
Она перебрала все пришедшие на ум имена. Но эта штука никак не реагировала, спокойно висела, красуясь бусинками, шнурочками, перышками. Марина наморщила лоб. Из глубины подсознания выплывали отрывочные воспоминания о частоте колебаний, или о совпадении частоты. Вспомнился старый фильм, в котором люстра разбилась от голоса певца. Или стаканы разбились, а люстра зазвенела? Были еще Иерихонские трубы, развалившие крепостные стены.
Ага, согласная «К» издается с сильным придыханием, «Р» звучит долго и раскатисто, и в конце двойное звонкое «Л». Сильная вибрация согласных и вызывает ответный резонанс свободно висящей конструкции. Всё просто.

Расстроенная звонком «бывшего», Марина недовольно рассматривала себя в зеркале. «Фу, как я себя запустила, надо бы наведаться в парикмахерскую». После парикмахерской на душе посветлело, и она решила пройтись по магазинам.
«Да, я одна, но это не значит, что я обязана носить фланелевые панталоны». И она направилась в «Виктория Сикрет». Затем была «Бонита», затем «Би-БА». Закончила она прогулку прозаически – в ближайшем супермаркете.
«Пожалуй, я погорячилась», – сообразила она, перегружая покупки в пластиковые мешки.
Как дотащить четыре пакета добра до остановки? А там ещё пешком. Хоть выбрасывай.
– Марина, Марина, – услышала она и оглянулась. Кирилл собственной персоной. Она поискала глазами дочь. Нет, он был один.
– Марина, как я рад, – улыбался он, подходя.
…неужели действительно рад?
– Замечательная стрижка, тебе очень идет.
…надо же заметил. А хорошо, что я была в парикмахерской. Разве мы на «ты»? Ах, да, Света говорила, мы почти ровесники.
– Домой? Я тебя подвезу.
Он подхватил ее сумки. И весьма галантно открыл перед ней дверцу машины.
И он её подвез, и пришлось пригласить его в дом и напоить чаем. Часа два они болтали, как старые знакомые, давно имеющие общие интересы, общие взгляды.
Эолова арфа мелодично зазвенела, когда он, уходя, случайно коснулся макушкой пестрых перышек.

На следующий день позвонила Света.
– Мама, я чего звоню. Кирилл приглашает нас в ресторан. Он всё мучается, он у тебя был, теперь необходим ответный визит. В пятницу, да? Мы заедем за тобой на работу.
– Ой, – всполошилась Марина, – ой, что же мне одеть? У меня и одеть нечего.
– Мам, не суетись, сейчас в ресторан ходят поужинать, пообедать и не устраивают никакого цирка. Обычная одежда. Все, пока.

Марина спала беспокойно.
…Он подошел к ней медленно, поцеловал ее в лоб, веки, уголки губ. Она не видела его лица, только чувствовала, как нежны его губы… Дрожь прошла по ее позвоночнику. Она осторожно провела пальцами по его коже, и почувствовала, как все его тело напрягается. Ей перехватило дыхание…
Марина открыла глаза и, вглядываюсь в темноту спальни, осторожно к себе прислушиваясь. Впервые в жизни приснился ей эротический сон.
«Фу-у, вот до чего доводит жизнь разведенной женщины, – ворчала она, взбивая подушку, – надо принимать кардинальные меры».

В среду на работе праздновали Валичкин юбилей. Валечка так и осталась Валечкой и после тридцати лет безупречной работы. Было много вина, торжественных тостов, водки и салатов. Все были свои, никто себя не ограничивал ни в еде, ни в питье. Юрий Давидович из соседнего отдела, разведенный и не обремененный детьми, вызвался проводить Марину. Провожал он её до дома, до входной двери, до чашки чая и рюмки коньяка. Самое время для кардинальных мер…
…Юрий Давидович спал на животе, из седеющих волос на макушке явственно проглядывала лысина. На жирноватой спине торчали пучки редких волос.
«Храпит. – Недовольно поморщилась Марина. – Ишь, разлегся».
Она скрипнула зубами и отправилась досыпать на диван.
Утром, она глотала анальгин и рычала на подчиненных. И с тревогой думала о пятнице.

После ресторана они довезли её до дома на машине. Кирилл галантно распахнул перед ней дверцу, довел до подъезда и, прощаясь, поцеловал ей руку. Марина вспыхнула, в один миг ей стало жарко, даже волосы вспотели. Дыхание остановилось.
Она пулей взлетела на свой третий этаж, впрыгнула в квартиру, и только там, кажется, смогла вздохнуть.
Она глядела в зеркало: пылающие щеки, сверкающие глаза.
– Не надо лукавить, – сказала она своему отражению и засмеялась, – ты влюбилась. Влюбилась в друга своей дочери, почти жениха.
Что ж, все ее подруги честят дочкиных мужей направо и налево. Она будет единственной тещей, которая любит своего зятя.
И снова под чуть слышный перезвон снилось ей:
… он подошел к ней медленно, поцеловал ее в лоб, веки, уголки губ. Она чувствовала, как нежны его губы…
Только на сей раз, она видела его лицо. И это лицо было ей хорошо знакомо.
Светлым днем ей удавалось прогнать крамольные мысли. Она строго повторяла себе: «Он не для тебя, он друг твоей собственной дочери. Почти зять. Табу». Днем она держала себя в руках, сохраняла трезвую голову.
…все не так страшно. Света много работает, учиться, видеться мы будем редко, только по праздникам. А потом все пройдет само по себе. И я буду со смехом вспоминать эту глупость.
Но коварная ночь усыпляла ее благоразумие и посылала все то же наваждение.

Марина проглотила снотворное, легкий препарат, как ей объяснили в аптеке, и заснула довольно быстро. Среди ночи она проснулась и со страхом огляделась вокруг. Сна она не помнила, осталось лишь ощущение ужаса. Сердце билось высоко в горле. Страх продолжал давить на неё. Шторы шевелились, за ними скрывались страшные фигуры. Комната, в слабом свете, качалась и искажалась. До ушей донесся звучный перезвон. Она обхватила голову руками. Кто-то беззастенчиво разгуливает в большой комнате. Ей слышались скрипы, стуки.
Что же делать? Оглушенная снотворным, она нащупала телефон на тумбочке и с трудом набрала номер.
«Света, Света, возьми трубку», – шептала она.
Ей необходимо услышать голос дочери, любой человеческий голос, который отрезвит ее и вырвет из затянувшегося кошмара.
Но дочь или крепко спала, или, как часто случалось, оставила мобильник на работе. Наконец длинные гудки прекратились, раздалось недовольное дыхание.
– Света, это я, – хрипло выдохнула Марина.
– Это не Света, это Кирилл. Что случилось?
От неожиданности, от смущения у нее совершенно сел голос, она могла только просипеть:
– А Света?
– Телефон… Она несколько дней назад телефон в машине забыла. Никак не соберусь завести. Я обычно трубку не беру, а тут, смотрю, твой номер высветился. Что с тобой? У тебя такой голос…
Почти рыдая, выпалила она, что у неё в квартире кто-то ходит, она не знает, что делать, боится двинуться с места, может в милицию звонить?…И тут же поняла, что звучит глупо. Старая истерическая баба.
Но Кирилл воспринял совершенно по-другому.
– Через десять минут я приеду. У тебя под рукой есть что- нибудь тяжелое? Встань у окна и, если кто войдет, бросай в стекло и кричи « Пожар».
Эти десять минут были самыми длинными в ее жизни. Кирилл продолжал говорить какие-то слова, она не понимала их смысл, но интонации действовали успокаивающе. И все равно, когда раздался звонок в дверь, она вздрогнула, едва не заорала и на негнущихся ногах поковыляла в прихожую.

… – я сделаю чай, – спокойно сказал Кирилл и по-хозяйски заглянул в кухонный шкафчик.

Минут двадцать ходил он по квартире, внимательно оглядывая шпингалеты окон, замки входной двери, настороженно заглядывая во все углы, шкафы. Прислушивался у дверей соседей. Никого и ничего. Внезапно осознав, что следует за ним по пятам в одной тонкой ночной сорочки, Марина стремительно завернулась в халат. Больше всего ей хотелось провалиться под землю, там и остаться.

… – я сделаю чай, – спокойно сказал Кирилл. Тут он заметил на столе упаковку лекарства. «Дисинол», снотворное. Запаянные в фольгу таблетки, одной не хватает. Он быстро пробежал глазами вкладыш.
– Вот оно. Побочные явления: усиленное сердцебиение, страхи, галлюцинации. Кто ж тебе прописал?
Марина держала кружку обеими руками, не имея сил (и совести) поднять глаза.
– В аптеке посоветовали. Легкое, совершенно безвредное, – прошептала она. – Мне так неловко, – еле слышно, покаянно начала она, – Кирилл…
…в комнате раздался мелодичный звон…
… – Кирилл, Свете не рассказывай, а? Глупость такая …
– Все нормально.
Он вдруг смутился, заспешил.
– Ну, я поеду.

Сон улетел. Марина долго сидела в кухне, сжимая в руке опустевшую кружку. За окном уже серело; она прошлась по квартире, выключая ненужный свет. В большой комнате остановилась и укоризненно посмотрела на Амулет.
– Что ж ты не приносишь мне счастья?
И направилась в прихожую, еще раз проверить замки и наложить цепочку. Машинально посмотрела в глазок.
Кирилл сидел на ступеньке лестнице и курил. Путаясь в замках и цепочках, она распахнула дверь.
– Кирилл!
…он стремительно шагнул к ней, поцеловал ее в лоб, веки, уголки губ. Она не видела его лица, только чувствовала, как нежны его губы…
Она так часто видела это во сне, что не сразу могла понять спит она или бодрствует.

Света ворвалась, как всегда без предупреждения.
– Мама, – возвестила она еще с порога, – мы тут в Питер собрались на пару дней, дай мне твои синие туфли поносить.
Марина сжалась, едва заслышав ее голос.
…знает или нет? Кажется, не знает.
Совесть у нее болела. Отбить друга у собственной дочери!

...Всего несколько часов назад Марина была абсолютно счастлива. Вот, что значит, седьмое небо. Или даже выше. Не хотелось двигаться, говорить – только смотреть на Кирилла. В его светлых волосах кое-где уже появилась седина; между бровями, вокруг глаз, обозначились морщины. Она с улыбкой любовалась им. Неожиданно он открыл глаза и радостно ей улыбнулся.
Через короткое время эйфория прошла, Марина посуровела. Стараясь не глядеть на Кирилла, с трудом произнесла:
– Света не должна ничего узнать. Обещай мне.
– Ты что? – Он резко развернул ее к себе. – Что ты говоришь? Мы должны быть вместе. Это судьба. Я сразу понял, едва вошел сюда в первый раз. Я люблю тебя, Марина. Света – девочка. Для неё всё было просто игрой во взрослость. Ей льстило внимание взрослого мужчины, А я… ну, понимаешь, тоже самолюбие, что мной увлеклась молоденькая девушка. С тобой – совсем другое. С тобой –навсегда. Я объясню ей. Она должна понять.
– Нет!
Марина едва не подпрыгнула.
– Я сама ей объясню.

И вот сейчас она с ужасом думала, что и как она скажет своей дочери.
– Мам, – протянула Света и покаянно вздохнула. – Проблемы с Кириллом.
Марина напряглась.
– Он – хороший, он порядочный, но такой… взрослый. Я рядом с ним, понимаешь, как будто все время на цыпочках, – она хихикнула, – и с подтянутым животом. В напряжении. Стараюсь что-то умное сказать, или, по меньшей мере, глупость не ляпнуть. У-уф. Устала. Несвободно как-то. Я тут с мальчиком познакомилась. Мы хотим вместе в Питер... ты не против? Он мне очень нравится, правда.
– А Кирилл?
– Может, ты ему объяснишь? – Просительно протянула дочка, подхалимски заглядывая Марине в глаза. – Тебе проще, вы же из одного поколения.
– Объясню.

Вот что чувствует приговоренный к смерти, получив помилование.

Марина непроизвольно подняла глаза к потолку. Эолова арфа ответила тихим мягким звуком.

[GREEN]

№ 4 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!

Десятое солнце

Пролог.

Банальная правда уже давным-давно всем надоела. Что толку рисковать своими нервами, пытаясь что-то вдолбить пустоголовому стаду? Порой, конечно, хочется изменить мир к лучшему, хочется, чтобы на душе стало светлее… Но пока что я знаю только один способ избавиться от щемящей боли – закрыть глаза.
Ах, да, я ведь не представилась! Меня зовут Тина Зейберт. Мне 19 лет. Я работаю внештатным корреспондентом на местном телеканале NN. Работа не пыльная, да и платят прилично… Хотя, кого я обманываю! Моя зарплата составляет ровно 30 % с той зарплаты, которую платят профессионалам. Сколько получают профессионалы за свою работу – секрет фирмы, а потому и свой гонорар я утаю.
Главное для меня сейчас стать хорошим журналистом, а потому я охотно берусь за все, даже самые дурацкие поручения, и пытаюсь как можно более оперативно и качественно выполнить свою работу…


День первый.

Утро началось с трели соловья. Да нет, я не живу напротив вечнозеленого парка, это просто на моем сотовом стоит такая мелодия. Позвонил мой шеф и сказал срочно выезжать. Я, естественно, собиралась как на пожар, то есть уложилась в две с половиной минуты. Выскочила из дома в еле как зашнурованных кроссовках, молясь, чтобы моя старенькая «волга», доставшаяся мне в наследство от деда, меня не подвела…
Приехав на место назначения, я еле как отыскала своего шефа, который как обычно пил на ходу черный кофе в одноразовом стаканчике и давал свои указания. Оператор Максим Перепелкин задумчиво наводил объектив видеокамеры на безжизненные черные ветви деревьев, набухшие от выпавшего вчера снега…
Расспросив шефа обо всем, что касалось моей работы, я остановила взгляд на замерзшем озере, и, тяжело вздохнув, подумала о том, что это совсем не то…
Мы снимали сюжет про каких-то рыбаков, которые ловили рыбу в проруби, приходя на озеро каждое утро как на работу к шести часам и ни минутой позже… Моя задача состояла в том, чтобы задать рыбакам как можно больше вопросов, естественно таких, которые сделали бы сюжет «оптимистичным». Хотя, какой тут к черту оптимизм, когда все прекрасно знают, что большая часть «рыбаков» приходит на озеро лишь затем, чтобы их семья окончательно не умерла с голода… Процентов 40 населения в нашем районе находится за чертой бедности, и это, надо сказать, не самая страшная наша проблема… Но не будем о грустном…. После съемки сюжета я поехала с Максимом к нему домой.
За поздним завтраком мы говорили о мечтах и разочарованиях, о страхах и обманах…
Именно с Максимом меня часто тянет рассуждать на философские темы. Максим очень начитан, к тому же он – отличный знаток истории. У меня по этой части имеются огромные пробелы, потому как …ну да ладно, не будем о грустном! Так же Максим потрясающе играет в шахматы, а потому, как только у нас появлялось свободное время, мы садились за шахматный столик и бились «до последнего», то есть до моего поражения.
Назавтра у нас была назначена встреча с каким-то очередным «гением», издавшим свою первую книгу.
-Необходимо хорошенько подготовиться к завтрашней встрече. – сказала я.
-Да, конечно, ты права. – улыбнулся Максим, без труда уловив в моем голосе иронию. – Нам нужно постараться не ударить лицом перед этим «гением»!
-Но ты ведь знаешь, что у гениев порой случается самая неожиданная реакция на вполне обыденные вопросы.
-Да, например, ты спросишь: уважаемый NN, а это правда, что первый ваш опыт оказался плачевным?
-Максим, ну как ты можешь! Гении – ранимые люди, с ними так нельзя. Нужно спрашивать так: уважаемый NN, скажите, пожалуйста, это верно, что ваши первые шаги в поэзии были несколько робкими, но первый же успех укрепил вашу веру в себя и впоследствии вы достигли немыслимых вершин?
-Каких еще вершин? Вершин Парнаса? – усмехнулся Максим.
-Да, может быть и Парнаса! Ну да ладно, хватит об этом. Лучше скажи, ты сегодня собираешься ехать к своей тете?
-А куда мне деваться, конечно, собираюсь, иначе она мне вечером покоя не даст своими звонками!
-Отлично! Значит, подвезешь меня к «Октябрьскому».
-А тебе зачем туда?
-Там сегодня репетиция у моей подруги. Попросила оценить «свежим» взглядом.
-О, ну тогда ты должна быть совершенно беспристрастной!
-Обещаю, именно такой я и буду!


День второй.

Говорят, каждый день ты должен делать что-то доброе. Говорят, безразличие – самое страшное зло… Люди так много говорят… и чаще всего сами не понимают, что они говорят. Порой в порыве внезапной злости ты можешь наговорить любимому человеку кучу гадостей, а после, остыв, сидишь в одиночестве и не понимаешь, что на тебя нашло.
Слова… каждый день миллиарды слов застывают в холодном и безумном мире… В мире, где каждый уже давным-давно сам за себя. Равнодушные взгляды каждый день скользят по твоему лицу, мельком, между делом… Холодная тишина окружает тебя всякий раз, как только ты оказываешься среди огромного скопления людей… Нет, конечно, мир тонет в разнообразных звуках, но все это не те звуки, если они не оставляют в сердце ничего, кроме бесконечного раздражения…
Обо всем об этом я думала, собираясь утром на интервью с Леонидом Грызновым. Не желая распространять свою фамилию, Леонид взял более благозвучный псевдоним – Лео Листопад. Хотя, мне казалось, что это ни к чему. Главное ведь то, каков внутренний мир у человека, а особенно у поэта. Если его стихи хороши, то их прочитают, даже если на обложке будет стоять «неблагозвучная» фамилия…. Но, каждый имеет право на иную точку зрения…
На интервью я всегда приезжала минута в минуту. Так было и на этот раз. Смело нажав на дверной звонок, я приготовилась к встрече с творческой личностью… Дверь долго не открывали. Наконец, раздался скрежет в дверном замке. С шумом распахнув двери и увидев меня, поэт нахмурился.
-Кто? - лаконично спросил он.
-Корреспондент телеканала NN Тина Зейберт. – привычно отчеканила я.
-Телевидение… А где камера?
-Будет с минуты на минуты.
«Максим… где ты застрял, черт возьми!»
-Понятно…. Ну проходи…

***
-Времени у меня немного, поэтому на глупые вопросы отвечать не буду. – предупредил Леонид.
-Таких не будет. – пообещала я.
-Как же… знаю я вас, журналистов. Говорите, что пишите про творчество, а потом зачем- то спрашиваете про личную жизнь. А какая у поэта личная жизнь… только в мечтах… - сказал Леонид, и первоначальное напряжение в его глазах сменилось легкой грустью.
«В мечтах… конечно же…» - подумала я, решив отказаться от своего первоначального плана.
-Вы сказали, в мечтах? Выходит, вы каждый день боретесь с нависшей на вас реальностью? Давайте поговорим о ваших мечтах.
-А что о них говорить? Они такие же, как у всех. Дом, семья, работа, успех…
-Но вы ведь поэт, вы видите мир иначе…
-Ошибаетесь, я вижу мир именно таким, какой он есть на самом деле. Меня не обмануть пустыми миражами и придуманными благами. Я знаю, где истина, а где ложь…
На первый взгляд, Леонид говорил вполне обыденные вещи. Я уже имела опыт общения с несколькими поэтами, и все они, как один, твердили, что только они способны увидеть мир таким, каков он есть на самом деле. Им, дескать, больно видеть грязь и фальшивость этого бренного мира, а потому они не находят ничего лучше, чем уйти в мир своих фантазий и снов… Однако, последние фразы Леонида мне показались весьма оригинальными, и, что главное, с определенной долей смысла.
-Еще в детстве я придумал миф про десятое солнце. Десятое солнце – всего лишь иллюзия, глупая романтика, не имеющая никакой ценности для тех, кто привык делить мир только на черное и белое. Однако, в мире сотни оттенков, многие из которых человеческий глаз просто не способен воспринять. Десятое солнце светит мне только тогда, когда гаснут остальные девять… Не ищи логики в моем рассказе, ее здесь просто нет. Меня сможет понять только такой же истинный романтик, и то, только тогда, когда сам почувствует это на себе…
-Что почувствует?
-Свет десятого солнца. – улыбнулся Леонид.
-Почему десятого? Из чего ты исходишь? Это как-то связано с десятой планетой в солнечной системе?
-Я же сказал, не ищи логики…
-А как ты понимаешь, когда гаснут остальные девять?
-Просто чувствую и все, я же уже объяснил.
-А десятое солнце как-то помогает тебе в твоем творчестве? Оно является твоим вдохновением?
-Оно является для меня всем, в том числе и вдохновением…


***
Максим, приехавший намного позже назначенного срока, попросил меня ничего не говорить шефу и как можно быстрее взять интервью у «короля поэзии». Я ухмыльнулась, хотя подколки Максима в адрес Лео, теперь совсем меня не смешили.
Присев на бархатное кресло, я начала интервью. Чувствуя, что задаю совершенно примитивные вопросы, я взглянула на Лео с извиняющейся улыбкой. Он подмигнул мне, давая понять, что все понимает. Интервью прошло на редкость гладко. Максим только диву давался, так как был наслышан о весьма склочном характере Лео.
Отсняв сюжет, мы поспешили попрощаться, так как я понимала, что Лео уже устал от общения и ему требуется уединение. Пока Максим разбирал видеокамеру, Лео подписал мне свой дебютный сборник, черкнув на последней странице номер мобильного.
-Если вдруг возникнут какие-то вопросы, или потребуется что-то уточнить…
Я улыбнулась и, взяв книгу, вышла из комнаты…


День третий.

Вечером отключили электричество. Злая, как черт, я помчалась к своей подруге Нине. По дороге я позвонила папе, который живет в Германии. Мой папа – коренной немец, однако, познакомившись с моей мамой в России, он долгое время жил на две страны. Где-то за год до моего рождения, ему удалось, наконец, уговорить маму покинуть родину. Они поженились в Кельне, однако, сразу после свадьбы уехали в Лейпциг, так как папе там дали работу. Я родилась в Лейпциге. К сожалению, пожить в Германии долго мне не удалось. Где-то через два с половиной года совместной жизни мои родители пришли к выводу, что они совершенно чужие друг другу люди и им просто необходимо расстаться.
Мама уехала обратно на родину, естественно, забрав меня с собой. Так я стала россиянкой с немецкими корнями…
-Привет, дорогая. – раздался в трубке папин голос.
-Привет, пап! Как у тебя дела?
-У меня хорошо, на работе порядок, дома тоже…
-А как там Кэти? (Кэти жена папы).
-Я ее почти не вижу. Ездит все по своим семинарам. Кэти сейчас преподает в Лейпцигском университете.
-Вся в работе, ясно… Я вот тоже сейчас устроилась...
-Хм… выходит, к родному отцу ты не собираешься?
-Пап, мы же уже говорили на эту тему…
-Ты занимаешься немецким?
-Да, я хорошо владею немецким.
-Тогда в чем проблема?
-Я не могу сейчас уехать. Точнее, я вообще не могу уехать…
-Кажется, я понимаю в чем дело… Ну что ж, по-своему ты права. Но все же, дочь, я жду тебя… хотя бы в гости…
-В гости я приеду, обязательно… - сказала я.

***
Вечером, приехав домой, я прочитала книгу Лео. Из головы никак не шел разговор про десятое солнце. Внезапно мне чертовски захотелось набрать номер Лео. Несколько секунд я смотрела на заветные цифры, а потом, глубоко вздохнув, взяла со стола сотовый телефон…
Казалось, Лео даже обрадовался, когда понял, кто ему звонит. Я сказала, что мне нужно уточнить кое-какие данные из биографии Лео и спросила, может ли он уделить мне немного времени, скажем, сегодня вечером.
Лео охотно согласился встретиться. И уже через пол часа я мчалась по безлюдной трассе в дом человека, к которому я впервые в жизни чувствовала настоящий интерес…


День четвертый.

Утром за мной заехал Максим, и мы поехали вместе на работу. Он поинтересовался, чем я занималась вчера вечером.
-Я встречалась с Лео.
-С Лео? Кто это?
-Это поэт, про которого мы позавчера снимали сюжет, неужели уже не помнишь?
-Неа, не помню. Много их таких поэтиков было в нашей профессиональной жизни! – ухмыльнулся Максим.
-И все ведь мнят себя великими гениями!
-Лео действительно очень интересный человек, и пишет очень даже неплохо.
-А ты откуда знаешь, неужели уже успела прочитать книгу, которую он тебе всунул?
-Да, я вчера ее прочитала, и потом мы с Лео еще пообщались…
-Так, а вот это уже интересно… Когда это вы успели с ним пообщаться?
-Вчера вечером, после того как я прочитала книгу, я ему позвонила и мы встретились.
-Вот это да! И о чем же вы, позволь спросить, с ним беседовали? Могу поспорить, этот чудак все уши тебе прожужжал про свои творения!
-С чего ты взял?
-А с того, что с этим недоделанным гением ни о чем, кроме как его опусах, поговорить невозможно! – ухмыльнулся Максим.
-Нет, это не так. И хватит говорить о Лео в таком пренебрежительном тоне!
-Вот как! Интересно… Да ты ведь сама недавно была того же мнения о нем и об его творениях! Забыла, как ты смеялась вместе со мной перед интервью?
-Я ошибалась…
-И что же тебя заставило изменить свое мнение?
-Разговор с Лео. И еще я прочитала его книгу.
-Ах, да, великий гений подарил тебе свою книгу! И даже автограф дал… Он, наверное, чувствовал себя в тот момент самым выдающимся поэтом современности!
-Максим, успокойся, пожалуйста. – нахмурилась я, умолчав о том, что это был не только автограф…


День четвертый.

-Как тебе мой вчерашний репортаж? – спросил Максим.
-Он был весьма… интересным… - сказала я, умолчав о том, что, пока я доехала до Нины, и мы включили телевизор, прошла уже добрая половина репортажа.
-Какие у тебя планы на завтра?
-В общем-то, никаких, если шеф как всегда не загрузит.
-Не загрузит. Он завтра едет на пресс-конференцию, так что у нас не будет никаких дел.
Что если нам сходить завтра в кино?
-Хорошо, давай сходим. – согласилась я, решив, что завтрашний день будет целиком и полностью принадлежать мне и я наконец-то полноценно отдохну…
Как же я ошиблась!


День пятый.

Звонок в шесть утра с некоторых пор стал для меня привычным делом. Однако, взяв трубку и услышав взволнованный голос Лео, я несколько удивилась.
-Тина, извини, пожалуйста, что звоню, но… больше мне обратиться не к кому… Понимаешь, я…
-Стоп! Я сейчас приеду, и все расскажешь…
Я домчалась до дома Лео за пятнадцать минут, благо, пробок в этот час не было. В этот раз он меня ждал, поэтому дверь была открыта.
Я вошла в полутемную комнату, тут же наткнувшись на стоящий посередине стул.
«Что за ерунда!» - разозлилась я и включила свет.
Откуда ни возьмись, появился Лео.
-Что ты делаешь! Выключи! – прошептал он.
-Что происходит, Лео?
-Тихо!
-ЛЕО!
-Прошу тебя…
Я выключила свет и присела на диван рядом с Лео.
-А теперь объясни, что случилось.
-Два года назад я попал в весьма неприятную историю. Я работал на одного человека, собирал для него всю необходимую информацию. Эта информация способствовала его продвижению по службе и устранению с пути его соперников в бизнесе. Мой шеф с помощью собранной мной информации добился глобального успеха и полностью лишил конкурентов возможности продолжать работу. Организация конкурентов развалилась, и шеф, в благодарность за проделанную работу, купил мне квартиру в вашем городе. Я думал, что здесь буду в безопасности,… но я ошибался. Они нашли меня.
-Но как они узнали, что это ты собрал на них компромат?
-Я не знаю. Видимо, у них очень много связей, кто-то проболтался…
-Откуда ты узнал, что они нашли тебя? Тебе позвонили с угрозами?
-Да.
-Так, ясно. Собирайся.
Лео ухмыльнулся.
-Смысл?
-Слушай, а зачем ты меня позвал, если не собираешься действовать? – разозлилась я.
-Я позвал тебя, чтобы ты знала, что со мной случилось, когда меня бездыханным найдут где-нибудь в овраге… «Погиб поэт! Невольник чести…»
-Так, Лео, давай оставим пока эту лирику, тем более что твоя история несколько иная. Собирайся, пожалуйста!
-Нет… - прошептал Лео. – Не стоит…
«Ну что за человек!» - подумала я, а вслух сказала:
-Лео, я знаю, ты сейчас на нервах, ты не отдаешь себе отчет…
-Не нужно, не нужно слов… ты не понимаешь моего истинного состояния…
-Зато я отлично понимаю, каким будет твое состояние, если эти люди тебя найдут! Собирайся, черт возьми!


***
Всю дорогу следя в зеркало, чтобы мы не оказались на хвосте, я попутно проклинала тот день, когда я поговорила с Лео «по душам».
«Не нужно… не нужно было вызывать его на откровенность, не нужно было показывать, что я его отлично понимаю, что я чувствую то же самое, но, накинув на себя маску «железной леди», я не позволяю себе плакаться на людях. Я успешна, уверена в себе, гордая и независимая. Так считает большинство окружающих меня людей, и только один-единственный человек, моя лучшая подруга, знает, как часто я, на самом деле, подвержена различным страхам и депрессиям.… Как только я остаюсь одна, в моей голове сразу же начинается нечто вроде атомной войны. Множество мыслей наползает, с каждой секундой становясь все навязчивее.… Я думаю о том, что мне никогда не хватит сил изменить окружающий меня мир в лучшую сторону, я думаю о том, что в нем много зла и несправедливости, которые я все чаще испытываю на себе. Часто мне кажется, что моя жизнь совершенно нелепа, пуста и однообразна. И тогда же я прихожу к выводу, что она попросту бессмысленна. Такие думы меня посещают исключительно вечером, когда я возвращаюсь домой после работы.… А это значит, что промучившись пол ночи бессмысленными думами я засыпаю, чтобы завтра начать все сначала… И так уже долгие годы я живу в привычном мире, иду к своей цели, по пути натыкаясь на различные препятствия и время от времени решая мелкие бытовые проблемы… Живу как все… Но теперь… теперь в моей жизни появился Лео, которому мне нужно помочь… Конечно ведь помочь самой себе я не в состоянии, а потому я попытаюсь в очередной раз «забыться». Не буду думать о своей жизни, займусь чужими проблемами.… Пусть будет так…» - решила я…


***
-Вот здесь ты будешь пока… жить. – сказала я.
Лео хмуро огляделся вокруг.
-Это дача моей знакомой. – поспешила я внести ясность. – Место отдаленное, скрытое от чужих глаз, так что здесь тебя никто не найдет. Можешь спать тут спокойно и… создавать свои «шедевры». – ухмыльнулась я.
-Ха-ха, очень смешно! – разозлился Лео.
-Пойдем в дом, поэт! – сказала я, прикрыв калитку.
…В доме было прохладно и не работало электричество. Однако, предвидя такое положение дел, я благоразумно захватила фонарик и свечи. Свечи на тот случай, если Лео захочет окружить себя «ореолом романтики», или же если попросту сядет фонарик.
Видя, как растерян Лео, я решила его приободрить.
-Не волнуйся, волки здесь не водятся. Единственной опасностью могут стать крысы…
-Кто?!
-Тише-тише! Я пошутила!
-Нашла время… - недовольно сказал Лео.
-Должна же я была как-то разрядить обстановку! – ухмыльнулась я.
Лео сердито на меня посмотрел, однако промолчал.


День шестой.

Все мысли сейчас о том, как там Лео… Мне кажется, я слишком много о нем думаю. Не
маленький же он, в конце концов!
Максим перестал со мной разговаривать. Когда я приехала на съемку, он со мной даже не поздоровался. Обычно после съемки мы еще часа два обсуждали, как все прошло…. Сегодня же он сразу уехал, так и не сказав мне ни слова. Что с ним случилось, ума не приложу! Мы же друзья….
Промучившись еще с пол часа, я решила позвонить Максиму. Он почему-то долго не брал...
-Алло. – услышала я наконец.
-Максим, я звоню, чтобы узнать… у тебя все в порядке?
-А разве тебя это интересует?
-Конечно, интересует, если я звоню!
«Что за странный вопрос!»
-Да,… а мне кажется нет.
-С чего ты это взял?
-Даже и не знаю, с чего я вдруг так подумал! Наверное, это мысль возникла не случайно…
-Максим, прекрати!
-Я звонил тебе вчера весь день, думал, мы и вправду сходим в кино, а ты не брала трубку. Хотела посмеяться надо мной? Тина, зачем?
«Кино… точно же.… Как я могла забыть!»
-Максим, понимаешь… мне позвонил один мой знакомый, ему срочно потребовалась моя помощь… Я хотела тебя предупредить, но по дороге у меня разрядился телефон.
-Ясно. Я понял. Ну, как, помогла человеку?
-Да, я помогла и теперь все в порядке…
-Здорово. Ты такая отзывчивая… надо же, не знал… - сказал Максим с сарказмом.
-Теперь будешь знать. – сказала я и отключилась.
Кинув телефон на диван, я глубоко вздохнула.
«С ним сейчас бесполезно разговаривать. Он обижен, потому что я ему не позвонила… Да, я забыла позвонить, но любой бы забыл на моем месте! Эх, если бы я могла ему рассказать, что у меня случилось, но я не могу… Нет, не то чтобы я не доверяю Максиму, просто… это не моя тайна, а Лео вряд ли захочет обо всем рассказать еще одному человеку… Как же мне все объяснить Максиму…как?»


День седьмой.

Все разрешилось самым неожиданным для меня образом. Максим сам подошел ко мне после работы.
-Тина, я вчера думал… после разговора с тобой… - сказал он. – Я понял, что был не прав.… В общем, извини меня.
-И ты извини, что так получилось…
-Что хоть произошло?
-Извини, но я не могу тебе рассказать…
-Понимаю… - сказал Максим. – Но если тебе понадобиться помощь, можешь всегда на меня рассчитывать.
-Спасибо, Максим!- улыбнулась я. - Ты настоящий друг!
-Тин, я тут подумал, раз у нас не получилось сходить в кино тогда, может, сходим сегодня?
-Я не против!
-Тогда поехали?
-Что, прямо сейчас?
-Конечно, сейчас знаешь какие пробки, все едут с работы, так что к началу сеанса как раз прибудем!
-Ну, тогда поехали!


***
Почему-то сюжет фильма совсем меня не увлек…. Я с тоской подумала, что трачу целых два часа впустую. Взглянув на Максима, который с большим интересом следил за развитием событий на экране, я совсем расстроилась.
«Как было бы здорово поговорить сейчас с Лео.… Надеюсь, у него сейчас все в порядке… Нужно будет вечером ему позвонить...»
С трудом дождавшись окончания фильма, я поспешно вышла из зала.
-Ну как тебе фильм? – спросил Максим.
-Фильм стоящий, спецэффекты – блеск.
-Да, это было сильно! А помнишь тот момент…
«Лео, нужно срочно ему позвонить…. Нужно что-то решать с его проблемой, вечно прятаться невозможно… Если бы я могла с кем-то посоветоваться… Хотя, нет, конечно же, никому нельзя об этом рассказывать, мы с Лео сами решим эту проблему…»
-Тина, почему ты молчишь, разве ты со мной не согласна? – спросил Максим.
-С чем не согласна?
-С тем, что если бы такая ситуация случилась с кем-то из моих знакомых, я бы не задумываясь ему помог.
-Да, конечно, я бы тоже…
«Да, просто необходимо помочь Лео, и чем скорее, тем лучше…»
-Ты куда-то спешишь? – спросил Максим.
-Нет, с чего ты взял?
-Просто ты так быстро идешь, я едва за тобой успеваю!
-Вообще-то, да, я немного спешу… Я, пожалуй, возьму такси.
-Зачем? – с удивлением спросил Максим. - Я тебя подвезу.
-Нет, не стоит… - сказала я, и махнула рукой проезжающему мимо такси. – Увидимся завтра на работе, пока!
-Пока… - растерянно сказал Максим.


День восьмой.

Весь день был расписан буквально по минутам. С утра поехали снимать сюжет про плохое содержание животных в зоопарке, причем, директор этого зоопарка где-то с пол часа уверял нас, что за животными ведется вполне бережный уход, и они ни в чем не испытывают недостатка. Однако глазам мы верили больше. Стоило только взглянуть на тесные клетки, которые больше были приспособлены для содержания в них кроликов, нежели для взрослых тигров и леопардов, как становилось ясно: плохая слава об этом зоопарке разнеслась по городу неслучайно. Тигры с воспаленными глазами, лежащие без движения в клетках, были до такой степени худы, что сквозь шкуру проглядывались кости. Это и неудивительно, так как вода у них в мисках была сомнительной свежести, корм же отсутствовал вовсе. Я взглянула на Максима, и мы поняли друг друга без слов.
Максим навел камеру на одну из клеток, я приготовилась сказать свое слово. Директор зоопарка видимо, наконец, что-то начал понимать, потому как перестал препираться с нашим шефом и подскочил к нам.
-Так, послушайте, молодые люди! Я только что весьма четко объяснил вашему шефу, что снимать в своем зоопарке я не позволю! Более того, я подам на вас в суд, если вы не прекратите это безобразие! Вы мне еще штраф заплатите!
-По-моему, это вы заплатите огромный штраф за плохое содержание животных! Да вы же их практически угробили! – сказала я.
-Послушайте, я не потерплю повышенного тона! Вы никто, чтобы делать мне замечания!
-Максим, продолжайте снимать. – сказал шеф. – А вы, уважаемый, не мешайте моим сотрудникам работать, тем более что мы с вами еще не закончили наш разговор…


***
После зоопарка мы поехали в ККЦ «Юность», где выступали ребята из детских творческих коллективов. Мы засняли некоторые фрагменты концерта, а после него я задала несколько вопросов участникам концерта. Самому младшему из них было 8 лет, старшему 12. К моему удовольствию, ребята весьма охотно отвечали на вопросы, а многие из них даже делились своими впечатлениями и планами на будущее. Большинство мечтало стать известными артистами, чтобы ездить в другие города с концертами. Эти ребята умели петь, играть на музыкальных инструментах, делать сложные акробатические трюки и показывать пантомимы.
Зарядившись положительными эмоциями и сняв хороший сюжет, мы с Максимом поехали в другой конец города, в музей искусств, где я должна была взять интервью у одного из скульпторов.
Едва мы вышли из музея, нам тут же позвонил шеф и сказал поторапливаться, так как мы должны еще успеть на соревнования по бодибилдингу…


День девятый.

…Наконец-то наступил выходной, и я смогла поехать к Лео. По дороге я опять думала о том, как все бессмысленно… Я чувствовала, что меня покидают последние силы. Даже любимое дело, которым я когда-то мечтала заниматься, меня разочаровало. Все оказалось не так. Но я не могла просто так все бросить. Нужна большая смелость, чтобы начать все с нуля. У меня ее нет, а потому я ехала к Лео, чтобы пожаловаться ему… Я знала, что он поймет меня как никто другой… А еще мне почему-то очень сильно хотелось его увидеть… В моей голове молнией сверкнула одна-единственная мысль, но я запретила себе об этом думать. Я больше не верила в это чувство…
Лео встретил меня с улыбкой на лице, но я знала, что у него тоже на душе скребут кошки... И, тем не менее, я спросила:
-Лео, как ты?
-Как я? Хорошо. У меня сейчас есть много времени для того, чтобы поразмышлять. Гораздо больше, чем прежде. – сказал Лео.
-Тебе это приносит радость?
-Нет, меня это просто успокаивает. – сказал Лео, задумчиво крутя в руках карандаш. – Я когда - то мечтал стать художником, чтобы однажды нарисовать портрет самой красивой девушки на свете.
-Ты сказал, что мечтал, а теперь, выходит, не мечтаешь?
-Теперь нет, потому что я знаю, что никогда не встречу такую девушку в жизни.
-Ты знаешь, мы с тобой слишком много хотим от жизни. – сказала я. – Нужно перестать мечтать о том, чего никогда не будет. Мир никогда не станет идеальным.
-А кто сказал, что я мечтаю об идеальном мире? Я мечтаю о добром, светлом, красивом мире, но не идеальном.
-Возможно, мы просто сами не замечаем прелести…
-Ты сама-то веришь в то, что говоришь? – разозлился Лео. – Тина, что с тобой?!
-Я и сама не знаю… - сказала я внезапно охрипшим голосом…


День десятый.

Мне снился странный сон. Как будто я и Лео шли по берегу озера, взявшись за руки. Внезапно из кустов выбежала большая собака. Лео жутко испугался, а я почему-то была совершенна спокойна. Я пошла навстречу собаке и погладила ее. Обернувшись, я хотела сказать Лео, что ему нечего бояться, но Лео позади меня не оказалось. Он просто исчез.
Я стала звать его и плакать, понимая, что это совершенно бессмысленно. Я села на большой серый камень и, закрыв лицо, руками, заплакала.
-Лео, как же так… Лео… - прошептала я… и проснулась.
В комнате было холодно и пусто. В душе скользнуло какое-то неприятное чувство. Внезапно я услышала за прикрытой дверью какие-то голоса. Резко распахнув двери, я едва не упала в обморок.
«Все-таки это случилось… Лео…»
От ужаса я не могла вымолвить ни слова.
На кухне находилось два чужих человека в черном. Один из них…
«Нет, только не это…»
Я встретилась взглядом с Лео и в моей голове молнией сверкнула одна-единственная мысль. И теперь я снова поверила в это чувство…
«Слишком поздно…»
Второй уже подошел ко мне и схватил меня за руку. Все будто бы происходило в замедленной съемке, и я не могла ничего с этим поделать. Я поняла, что это конец, конец всему… Нас нашли…
«Лео, я ошиблась, я так ошиблась вчера, а сегодня об этом жалеть уже слишком поздно…».
Раздался громкий выстрел.
-Лео… Лео! – закричала я и тут же упала на пол от сильного удара…
Все девять солнц погасли одновременно, десятое разбилось вдребезги…

[GREEN]

№ 5 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!

Декретный отпуск бабушки Зины

Зинаида относилась к тем женщинам, которые по праву могли отнести к себе крылатое выражение «между двадцатью и тридцатью я прожила тридцать замечательных лет». Теперь она скромно тупила очи и небрежно отмахивалась на вопрос о возрасте: «Уже за тридцать». Не вызывая ничего, кроме восхищения (у мужчин) и зависти (естественно, не у них). И собиралась повторить свой подвиг в следующем «десятилетии». Имея на то все основания. Казалось бы, живи и радуйся. Но полному счастью мешали две проблемы. Первая – время. Вторая – все те же мужчины.
Итак, о первой. После сорока пяти дни полетели с космической скоростью. Да что там дни – годы!
Не успела Зина оглянуться, как отметила золотой юбилей. Не успела отойти от устроенного коллегам и близким праздника – на горизонте замаячили вполне различаемые очертания пенсии.
Жизнь заканчивалась! И как бы не упиралась Зинаида несуществующим в природе рогом, как бы не тормозила вращение земли каблучками модельных туфелек, время набирало обороты.
Нет, ничего особенно ужасного в его полете не было. Ну, подумаешь, уйдет на пенсию. Так ведь и сбережения имеются, и подруг целый хоровод. И дочь стала самостоятельной. И увлечение на любой вкус и цвет найти можно. И здоровьем Бог не обидел.
И о второй, в смысле - проблеме. Рядом не было мужчины, способного скрасить годы приближающейся старости. Мужчины восхищались, желали и стремились, но косяком пролетали мимо. Практически не задерживаясь рядом.
Впрочем, когда-то был один, допущенный (или осмелившийся быть допущенным) к телу, сердцу и даже руке. И, в целом, не такой уж и плохой. Да весь вышел. Вернее, вышла Зинаида, обнаружив в собственной постели прекрасную незнакомку. И не одну, естественно. В объятьях мужа. И, между прочим, отца. Маринка только-только родилась.
И Зинаида, в ту пору еще просто Зиночка, переехала к маме под бочок. На время.
Чтоб не раздражать мужа, не вскакивать по ночам, не носиться по квартире со шваброй. В общем, удобно и надежно рядом с мамой. И она решила облегчить себе жизнь месяца так на три. Может, на пять. Не больше. А уж потом она обязательно вернется. Обязательно примется выполнять свой супружеский долг. И жизнь войдет в нормальное русло.
Не получилось. В чем-то стратегия не сработала. Ну и ладно. Даже скандалить Зиночка не стала. Мама не воспитывала ее в нужном ключе. Или в ненужном. Да и к чему скандалить? Очень надо! Она и без мужа проживет! А вырастет Маринка, можно будет найти себе не один десяток ухажеров не чета Николеньке.
Зиночка в глубине души ожидала покаяния. К нему в обязательном порядке прилагались красивые душещипательные слова, приятные подарки и прочие необременительные мелочи. Но Николенька каяться не стал. На суд – документы на развод собирала сама Зина – явился вовремя. Держался достойно. На вопросы судьи отвечал кратко, но однозначно. Деньги за половину квартиры выплатил в срок. Кроме алиментов присылал Маринке гостинцы и заморские наряды из загранкомандировок. На грубость не нарывался, на свидания с дочерью не напрашивался. И потерялся из виду лет пять назад.
Зина от одиночества страдать не собиралась. Яркая, стильная, складная – мужики липли к ней как мухи на мед. До замужества.
- И дальше будут! Подождут до окончания вынужденного перерыва. А муж? А что муж? На мне ведь не написано, что я замужем. И потом… кого в наше время пугает наличие мужа? Ха-ха-ха! Ровным счетом ни-ко-го! Да и мужа того – ищи, свищи. Растаял белым туманом. Но ничего, я свое наверстаю, будет и на моей улице праздник! – уверяла она себя, качая колыбель дочери. – Вот выйду из декрета, приведу себя в порядок. И трепещи губерния! Такую женщину еще поискать нужно. А тут…
Она вышла из декретного отпуска, когда Маринке исполнилось три года. И попала под серьезную проверку республиканского уровня. Справилась блестяще.
- Ну, Зинаида, - покачивал головой начальник отдела Михал Михалыч, - задала ты им жару! Теперь года три нос не сунут. Отдохнем. А тебя я, пожалуй, своим замом назначу. Толковая ты баба.
Не назначил. Михалыча убрали через неделю – в проверке он оказался лишним человеком. А начальником отдела поставили Зинаиду.
- Был звонок сверху, - многозначительно поднял указательный палец директор, - приказали принять меры. Принимаю. С завтрашнего дня ты вместо Михалыча. Принимай дела. А к осени направим на курсы. Чтоб уж наверняка. Справишься?


И она справилась. Блеснула умом на курсах переподготовки, покорила начальство грамотным отчетом и пошла вверх по карьерной лестнице.
Выглядела Зинаида на сто процентов с приличным хвостиком. Денег на себя не жалела. Цвела и пахла. Разъезжала по заграничным командировкам и отдыхала в лучших санаториях. Мужчины смотрели ей вслед с восхищением.
Но близко подходить не решались.
- Слишком Вы, уважаемая, хороши, - делился впечатлениями подвыпивший хозяин приморского коттеджа, где Зина снимала комнату вместе с подругой. - Слишком независимы. И взгляд как рентген, пронзает насквозь. К тому же переполнен интеллекта и прочих умственных способностей. Боится подобной роскоши наш брат как огня. Если только в приличном подпитии…
- Вот еще! – дергала плечиком Зинаида. – Очень надо! Подпущу я к себе мужика в приличном подпитии! Держи карман шире! И потом я не спешу, будет и на моей улице праздник.
Однако, праздник где-то подзадержался. Годы шли. Зинаида все так же цвела и все также благоухала. Растила дочь. Терпела капризы стареющей матери. Радовалась профессиональным успехам. И обрастала поклонниками. На час. Максимум, на вечер.


Мужчины воспринимали ее появление с энтузиазмом. Принимались настойчиво ухаживать. Пылко прижимали желанную женщину в танце. Не скупились на милые слова. Так много обещали взглядами. И убегали прочь при первой представившейся возможности.
Порой это бесило. Иногда настраивало на философский лад. Чаще всего ранило до глубины души.
- Чего? Ну чего им не хватает? – делилась Зинаида проблемой с зеркалом в ванной. Больше делиться было не с кем – маму жалко, дочке рано, подругам стыдно. – И хороша. И упакована по полной программе. И свободна. И вредных привычек не имею, в конце концов…
Отчего-то именно на вредных привычках она жалела себя больше всего. И даже поревывала, с опаской поглядывая на дверь – а вдруг мама с дочкой услышат? Те не слышали. Одна с возрастом теряла остроту слуха, у другой своих дел хоть отбавляй. Да и опыт не пропьешь – за годы одиночества Зина научилась рыдать практически беззвучно.
И все-таки… Чего им не хватало?
За очередной неудачей следовал артналет: в срочном порядке обновлялся гардероб, парфюмерия, порой даже имижд. Отчаянно похорошевшая, помолодевшая, наполненная решимостью и верой в светлое будущее, Зинаида заходила на следующий виток. Пленяла, соблазняла, ослепляла…
Чтобы снова засесть в ванной и мучить несчастное зеркало своими откровенностями.


Летом прошлого года она выдала дочь замуж. Замечательная получилась свадьба! Много гостей, шикарная невеста, симпатичный жених, щедрое угощение, хорошая музыка. И она. Совершенная до невозможности. Прекрасная до умопомрачения. Ослепительная до ослепления, естественно.
- Вот это теща! – восхищались гости. – Не поймешь, кто из двух красавиц невеста.
- Наверное та, что в белом, - добавляли дегтю в переполненную медом бочку представительницы прекрасной половины, оставшиеся не у дел.
И оставались невостребованными. До самого вечера. Когда Зинаида, вновь оказавшаяся у разбитого корыта, ревела белугой в своей ванной, размазывая по лицу элитную косметику.
К утру, впрочем, она успевала прийти в норму. И порадовать сватов не только тещиными блинами (маминого производства – на подобные подвиги она все еще не решалась), но и сногсшибательной внешностью.
- И что у меня за сватья! – восхищался отец зятя, подкручивая седеющий ус. – Таких женщин в мире – раз, два – и обчелся. Смотрел бы и смотрел.
«Вот так всегда, - вздыхала про себя Зинаида, мило улыбаясь новым родственникам и подкладывая в пустеющие с неимоверной быстротой тарелки новые порции блинчиков, - сто комплиментов в минуту, а взяться не за что».
И снова она с головой ушла в работу. Блестяще выполнила казалось невыполнимое задание, обаяла сурового проверяющего, с первой попытки сдала квартальный отчет. Почувствовала себя почти счастливой.
Оставила молодых на маму, взяла отпуск и отправилась с подругой на курорт. Решив для себя в сто первый раз: теперь или никогда. И оптимистично склонялась к «теперь». В чемодане ровной стопочкой лежали новенькие сарафаны, кокетливые маечки, соблазнительные шорты и прочие неотразимые дамские штучки, пленяющие мужчин в один момент. В арсенале решительной охотницы значились также пять с половиной килограммов лишнего веса (со знаком минус, естественно), новая задорная стрижка от самого модного в городе парикмахера, наращенные ресницы…
- Зин, мне с тобой ехать даже страшно, - шептала в изумлении подруга, что ты, а что я!
- Не боись, - подмаргивала той красавица, - и на твою долю охотники найдутся. Это же курорт! Там каждая бабенка пользуется спросом равно как сексбомба в наших широтах. Вот увидишь, к концу третьего дня от поклонников не будет отбоя. А если повезет, заберем кого-нибудь с собой. А что? Мы женщины свободные. Как теперь говорят, открытые для отношений. Вот увидишь!
Пророчество сбылось. С точностью до дня. И Анечка возвращалась домой в положении возлюбленной. А Зина… Зина как всегда, с разбитым корытом.


Прорыдав полночи в пустой кровати (мама уехала на дачу к приятельнице, дочь с мужем пошли в гости), она поднялась с головной болью. От нечего делать записалась к врачу. Пожаловалась на все, на что вообще можно было пожаловаться. И услышала в ответ:
- Что Вы хотите? Возраст. Чем дальше в лес, тем сами понимаете…
Зина не нашлась, что бы ответить на подобное оскорбление. Промолчала. На выходе из поликлиники разорвала рецепт:
- Не дождетесь! Я еще себя покажу.
Потратила оставшиеся от отпуска деньги в недавно открывшемся бутике. И отчаянно захотела на работу – ну где еще она могла бы щегольнуть в новенькой блузочке? Блузочка была дивно хороша. А Зинаида в ней молодела лет на десять.
Принарядилась, помчалась на работу:
- Ну, как тут у нас?
- Завал, - привычно отозвалась секретарша директора Оленька, главная в фирме ценительница женских нарядов. – Зато Вы как всегда неотразимы. И как Вам это удается?
Прежде ее ответ ценился бы наравне с комплиментом. А теперь…
«Завидует, что ли? – застучало молоточком в Зинином сознании. – Или намекает на возраст? Неприятная все же девица».
Зинаида натянуто улыбнулась, прошлась по полупустым коридорам, поймала несколько восхищенных мужских взглядов и заскучала.
Более того, впала в депрессию. До самой осени. А там…


- Ма, у нас будет ребенок, - огорошила дочь дождливым ноябрьским вечером.
«Нашли время, - Зинаида покосилась на залитое дождем стекло. – Зима не за горами, а они… С ума все посходили, что ли?»
- Мам, ты где? – дочь энергично помахала перед ничего не выражающими глазами будущей бабушки расписной чашкой. – Я тебя обрадовать хотела. У нас весной будет мальчик. Ромочка.
- Почему Ромочка? – Зинаида наконец сфокусировала взгляд на самом дорогом в мире человеке. – И потом, я еще не готова стать бабушкой. Ты можешь меня представить в подобной роли?
- Ну, - не особенно огорчилась отсутствием радостных нот в мамином голосе дочь, - во-первых, раньше надо было предупреждать. А во-вторых, очень даже представляю: ты в льняной панаме держишь на руках эдакого розовощекого пузанчика. И он очень на тебя похож. Картинка впечатляет. Особенно панама.
- Кстати, почему именно панама? В жизни не носила.
- Ничего, придет время…
«Не дождетесь! – запротестовала Зинаида в глубине души. – Ну надо же! Родная дочь в бабки записывает. И панаму примеряет!»


Депрессия развивалась на фоне хронических профессионально-семейных неурядиц. Зина сопротивлялась, как могла. Зачастила в косметический салон, требуя от врачей невозможного. Записалась на шейпинг, купила абонемент в бассейн. Похудела на три килограмма. Потом на пять поправилась.
Прическа раздражала. Одежду невозможно было подобрать. По телевизору шли идиотские передачи. Сотрудники поражали своей тупостью и непробиваемостью. Погода не скупилась на пакости. А мужики как на подбор оказывались козлами.


Зима прошла в состоянии постоянного раздражения. На всех и все.
Но Зинаида старалась не поддаваться проискам неизвестных, но явно враждебных сил. Без устали экспериментировала с макияжем, взбивала волосы в немыслимые прически, экспериментировала с костюмами, стреляла глазками налево и направо. И со страхом отмечала увеличивающийся живот дочери.
Внук родился в начале июня. Раньше срока почти на месяц. Как-то неожиданно.
С утра все было нормально. Дочь приготовила завтрак. За столом шла речь о предстоящей покупке детской кроватки. Зять шутил по этому поводу. Дочь мило смущалась. Мама ворчала на своей волне. А Зина поглядывала на часы – хотелось побыстрее вырваться из душных оков надоевшей темы.
Она примчалась на работу за полчаса до срока. Повертелась у зеркала. Поправила выбившийся из прически локон. Заварила чай. Полила цветы. Вздохнула.
И уселась за бумаги.


Телефонный звонок заставил женщину вздрогнуть. Слишком звонок он был в тишине пустого офиса. Слишком неожиданнен. И вообще – кому взбрело в голову звонить в половине девятого?
- Нет, люди у нас не имеют никакой совести! – всердцах воскликнула Зинаида и потянулась к трубке. – Что у вас?
- …ова Зинаида Павловна? – прошамкали в трубке.
- Естественно, - ответила Зина, закипая от раздражения – кто еще мог ответить с ее персонального телефона?
- У Вас мальчик. Три двести. Поздравляю, - трубка захрюкала и разразилась короткими гудками.
- Что за черт? Какой мальчик? При чем здесь… - начал было Зинаида и замолчала. Вникла в проблему. И растерялась. Съежилась в рабочем кресле. Растерянно посмотрела по сторонам в поисках непонятно чего. – Но как же… рано ведь еще…
Спохватилась. Схватила телефонную трубку. Принялась набирать какой-то номер. Остановилась на полпути. Удивленно взглянула на трубку. Осторожно положила ее на место. Снова подняла. Бросила. Порылась в сумочке, выудила на свет мобильник. Потыкала пальцем в дисплей:
- Алик? Где Маринка? Как уже? А ты? А я?
Подхватилась. И понеслась на всех парусах. У крыльца поймала такси. Долго и непонятно объясняла водителю куда ехать. Три раза по пути меняла адрес. Наконец выскочила из машины, забыв рассчитаться. Принялась отбиваться от кинувшегося за ней шофера. С третьей попытки поняла, что к чему. Сунула в руки таксиста десятидолларовую купюру, которую хранила в кошельке на счастье.
- Калинка в какой палате? – испугала своим вопросом дремлющую у окошка приемного покоя медсестру. – Халат дадите? Или так можно?
- Вы в своем уме, дамочка? – та быстро пришла в себя – опыт есть опыт. – Какой халат? У нас роддом, а не профилакторий. Халатов не выдаем. Посетителей не пускаем. Деревьев-кустарников не разводим. Передачи строго по списку, там, на стенде все написано. С десяти до часу и с пяти до семи. У Вас все?
- А при чем тут кусты? – опешила Зинаида. – Мне к дочери нужно.
- А Вы про калину намедни спрашивали.
- Про Калинку. У Марины моей такая фамилия. Она сегодня родила. Час назад. А Вы, значит, не в курсе? У вас что, народ массами рожает? Что даже фамилии запомнить не в силах? Решаем, значит, демографическую проблему ударными темпами?
- Эй, дамочка, - очередь теряться пришла дежурной, - Вы чего кипятитесь? Я с ночной смены, между прочим! В голове туман, а тут вы со своими наездами! Подумаешь, не поняла! Велика важность!
Она уткнулась в лежащий на столе журнал, перечитала последние записи:
- Есть такая! И, правда, Калинка! Надо же! И каких только фамилий не начитаешься в нашем журнале! И птицы, и рыбы и даже насекомые. Представляете! Прошлой зимой рожала девушка по фамилии…
- Меня не интересуют фамилии ваших рожениц. Мне нужно о дочери узнать. Как она там? Как мальчик? Когда их можно будет увидеть?


Увидеть внука Зинаиде удалось к обеду. Маринка понесла к окну крохотный кулек с глазками-щелочками и надутыми щеками. Дочь выглядела неплохо, младенца на расстоянии рассмотреть не удалось.
- Эка невидаль, - махнула рукой новоиспеченная бабушка, - дома рассмотрим.
Всплеснула руками и помчалась на работу.
- Я тебе вечером позвоню! – прокричала она, оглядываясь на ходу. – И Алика пошлю с передачей. Скажешь только, что нужно привезти!
В такси она поправила прическу, подкрасила губы, посмотрелась в зеркало:
- Да-а, видок у меня тот еще! Дети даром не даются. Особенно мальчики. Представляю, что нас ожидает в ближайшем будущем.
Депрессия усугубилась с рождением внука. Перспективы пугали. Вместо страстно ожидаемого летнего отдыха впереди замаячили суровые будни с младенцем на руках.
- Плакало мое лето! – объявила Зинаида секретарше директора и кивнула на дверь, ведущую в его кабинет. – На месте?


Получить три дня за свой счет не потребовало особых усилий. И Зина полетела по магазинам. Следовало в срочном порядке приобрести детское приданое, провести в квартире генеральную уборку. И обустроить детскую. Да и сам по себе шопинг входил у Зинаиды в список эффективных способов поднятия настроения.
А потом она взялась за квартиру.
- Кто как не я? – суетилась Зинаида, перетаскивая диван в гостиную. – Не маму же с дачи вызывать? Себе дороже! Не будешь знать, за кем ухаживать. Нет уж! Пускай пару дней поживет в неведении! Невелика радость!
Нет, она не была такой черствой и бессердечной. Просто немножко устала. И очень боялась похоронить свою независимость на дне тазика с замоченными пеленками. Ведь еще совсем недавно, лет пять назад мысленно примеряла к себе и свадебное платье, и банкет в ресторане и даже декретный отпуск.
- А что? – придирчиво рассматривая себя в зеркале, вопрошала она. – Немного поздно, но здоровьем меня Бог не обидел, силой тоже. Вполне, так сказать, соответствую! И будет новый муж носить меня с сыночком на руках!
Ей казалось что будет именно сын. Младшенький. Домашний любимец. А теперь… теперь был лишь внук. И никаких надежд на собственную новую семью.


- А мое женское счастье? С ним-то теперь что будет? Здесь каждый день на счету. А пока малыш вырастет, я буду уже настоящей бабкой! И никто не взглянет в мою сторону.
В отчаянии Зина решилась на последний в сезоне променад. Пригласила приятельницу, навела марафет и отправилась в ресторан.
- Хоть крохотный кусочек счастья, но урву! – решила она. – А там как карта ляжет.
Для храбрости опрокинула бокал шампанского. И принялась за дело. Три танца прошли на ура. Молодящийся мужчинка в милой лысинке и огромном, дурацкой расцветки галстуке даже отважился попросить телефончик.
-Есть контакт! – ликовала уставшая от ожидания душа. – А вот, кажется, еще один…
К концу вечера она была пьяна и счастлива: в скверике у ресторана терпеливо дожидались продолжения отношений целых три «танкиста». Так, ничего особенного – все тот же лысый в галстуке, худосочный старикашка-профессор (или доцент, Зина точно не помнила, зато мужчина умел так галантно целовать руки!) и отставной майор с громким командным голосом и неприятным запахом изо рта.
Подруга была усажена в такси и отправлена восвояси. Зинаида нервно прохаживалась по площадке перед запасным выходом, мучительно выбирая меньшее из трех зол. Имеющиеся в активе потенциальных кавалеров недостатки она игнорировала: в ее-то возрасте на подобные мелочи не следует обращать внимания. Да и справиться с ними можно будет за неделю. А вот как быть с плюсами?
У счастливого обладателя идиотского галстука имелся дом в деревне с немалым хозяйством в придачу. Профессор нес на своих плечах тяжесть забот о престарелых родителях, живущих с ним под одной крышей. А майор хвастался сумасшедшим количеством наловленной рыбы.
Так кого же выбрать? Или дать шанс всем троим?


Из глубины раздумий она не сразу услышала тревожный звонок телефона.
- Что там у нас? Как выписывают? Зачем выписывают? Боже! А кроватку я так и не купила! Коврик не выстирала. И пол в детской, наверное, еще не высох. Нужно в срочном порядке открывать окно! Нет, только не утром! Мариночка, девочка моя, ты не потерпишь часа два? До обеда? Алик сам тебя заберет, а я мигом домой. Я успею!
Зинаида помчалась к гардеробу за плащом. И усаживаясь в такси, вспомнила об оставшихся в сквере кандидатах на ее руку и сердце. Поначалу хотела вернуться, а потом…
- Какие могут быть кавалеры? – проворчала просыпающаяся в недрах сознания совесть. – Ты бабушка, бабушка. Бабушка!
- А может, и правда, оставить их в покое? – обратилась женщина к таксисту. – Ведь, если присмотреться хорошенько, ни один не достоин даже рядом постоять! И с чего это я так опустилась?
- Вы о чем? – обернулся таксист.
В ответ она лишь махнула рукой – ну что тут скажешь?


Ромочка рос болезненным и капризным.
- И сколько я могу с ним мучиться? – ворчала дочь, в очередной раз возвращаясь из поликлиники. – Никакой личной жизни. Одни слезы и сопли. Так и с ума сойти недалеко!
- Какие тут слезы? – возмущалась прабабушка, тетешкая правнука. – Тут радость сплошная! Вон какой бутуз растет! Ни тебе пеленок, ни бутылочек из молочной кухни! Открыл крышечку, сунул сосочку – и на тебе завтрак! Вытащил памперс, протер попку салфеткой – на тебе - сухая попка! Кабы в мое время такая роскошь была, я б Зинаиде сестер-братьев с дюжину нарожала!
- Бабуля, а может, ты за меня в декрете годик-другой посидишь? – спросила Маринка. – С такими-то условиями?
- Я-то вряд ли, - хитро прищурилась бабушка, - а вот мать уговорить можно.
- Мам, а что? Возьми на себя Ромку! Справишься! Он тебя вон как любит. И слушается с первого слова. Зарплата твоя с моей не сравнится – у нас в банке в два раза больше получают. А тут мне еще повышение предложили. Завотделом. Мы с Ленькой тебе приплачивать будем. И помогать. Давай, а?
- Да ведь у меня собственный годовой баланс на носу! И потом… - начала было оправдываться Зинаида, и остановилась, пораженная внезапно пришедшей мыслью. Ей элементарно захотелось уйти в отпуск!
И вплотную заняться любимым с некоторых пор внуком. Следить за каждым шагом, каждым взглядом. Кормить из бутылочки, придерживая своей рукой крохотную ладошку. Укачивать на руках. Рассказывать стишки и прибаутки. Купать. Взвешивать. Выгуливать. Воспитывать...
Просыпаться не по будильнику, а по зову любимого чада. Часами болтать с подружками по телефону. Неторопливо готовить обед и ужин своим домочадцам. И не зависеть от состояния накопившейся отчетной документации.
- Старею, видимо, - огорчилась она, - о мужчинах уже и забыла, когда вспоминала последний раз. Теперь вот еще и это странное предложение. Надо бы отказаться…


И согласилась. Оформилась на удивление быстро. И закрутилась в угаре домашних дел. С возвратившимся из дальних стран энтузиазмом.
С неимоверной легкостью носилась вверх и вниз по лестнице с малышом на руках и коляской под мышкой. Терпеливо высиживала в очереди к врачу. С удовольствием стряпала полузабытые домашние деликатесы. Вязала внуку носки и тапочки. Вдруг взялась за давнишнюю вышивку салфеток.
Полюбила неспешные прогулки по старому парку.
Забросила элегантные костюмы. Перестала краситься. Коротко постриглась. Сменила брюки на удобные джинсы, а туфельки на каблуке на мягкие кроссовки. Перестала обращать внимание на собственные недостатки. Распрощалась с диетами. Слегка поправилась.
И почувствовала себя свободной. От условностей, суеты, непонятных обязанностей.
Словом, вошла во вкус новой жизни. Открылась для новой любви. К самому лучшему из мужчин!


- Не разрешите присесть?
Зинаида подняла глаза: рядом стояла двойная коляска, чуть поодаль симпатичный пожилой мужчина. Приятное приложение к транспортному средству.
- В прежней жизни я бы точно запала на этого симпатягу, а теперь… - Зинаида небрежно кивнула в сторону вопроса. – Присаживайтесь, места всем хватит, правда, Ромочка?
Деловито жующий печенюшку внук важно кивнул и наклонился, чтобы рассмотреть обитателей коляски.
- У нас две девочки, - мужчина сел рядом и развернул коляску к малышу, - Анечка и Танечка. Мы умницы, красавицы. Нам почти годик. А тебя как зовут?
- А нас зовут Рома, - ответила за внука бабушка и протянула малышу новое печенье.
- Вот и познакомились, - засмеялся мужчина. - Надо же! Еще год назад эта встреча происходила бы совершенно иначе. Рядом такая женщина, а я, болван, даже не удосужился представиться!
- Не берите в голову! В нашем возрасте можно обходить стороной условности. Зина.
- Имя у Вас какое замечательное! Редкое. И благозвучное… Звоночек… Колокольчик… И сама Вы такая располагающая к себе, неординарная. Настоящая женщина!
Зина благодарно улыбнулась: «Надо же! В кои-то веки дождалась комплимента. И что? Ни тебе ответной кокетливости. Ни лживых возражений. Ни возбуждения. Абсолютно никакой реакции. Кроме человеческой благодарности. Что это? Климакс? Или одичание, связанное с декретом? Упаси Боже!»
Мужчина успел представиться, посетовал на занятость дочери, признался в любви к внучкам. И предложил встречаться в парке по утрам:
- Будет с кем поговорить, я, знаете ли, к старости становлюсь болтливым сверх всякой меры. Мои осуждают эту маленькую слабость. А с посторонним человеком поговорить часок-другой – одно удовольствие! Будем вместе?
- Будем, Антон Ильич, будем!
- Можно просто Антон. Идет?
- Такому мужчине и отказать? До встречи, Антон!
- До встречи.


День спустя у Зинаиды нашелся свободный час на личные дела. И она не теряла времени зря: забежала к подружке на чашку чая, к участковому терапевту за рецептом, купила Ромочке симпатичную шапочку и попала к знакомому мастеру в салон красоты.
- Сколько лет, сколько зим, Зинаида Павловна! А Вы все молодеете!
- Бог с Вами, Эдик! Смотреть страшно!
- Напротив! Это раньше на Вас страшно было смотреть – не женщина – комок достоинств! Даже наши клиенты посматривали на этакое совершенство с опаской. А теперь – теперь Вы нормальная женщина. В меру симпатичная, в меру обаятельная. Вызывающая интерес. Не верите? А вот взгляните на мужчину напротив – глаз не сводит. С самого Вашего прихода. А Вы сомневаетесь! Что будем делать сегодня?
Зинаида попросила постричь коротко, помелировать слегка, уложить задорно.
- Раз все у меня в порядке, не будем особенно мудрить. Оставим все как есть, только обновим немножко. Идет? – и подмигнула незнакомцу в зеркале.
Тот смутился и перевел взгляд на своего мастера.
«Мама дорогая! – восхитилась Зинаида. – Они еще и смущаться не разучились!»
Дернула плечиком и закрыла глаза, отдавшись на откуп мастеру.
Результатом работы Эдика она осталась довольна. Лаконично, энергично и стильно. Вполне подходит к полюбившемуся за последнее время пушистому свитеру и джинсам.
Расплатилась. Поблагодарила. Приняла как должное пару комплиментов. Ответила тем же. И вышла на залитую весенним солнышком площадь.


Город наполнился светом, запахами пробуждающихся растений и ожиданием. Солнце играло льдинками в лужах, слепило глаза, пригревало по-весеннему.
- Весна скоро, - услышала Зинаида за спиной. И обернулась.
Так и есть! Смущающийся незнакомец из парикмахерской. Значит, дожидался? Подумаешь! Не он первый. Не он, надо надеяться, последний.
- Сергей.
Она поискала в недрах словарного запаса что-нибудь оригинальное, не подобрала, потеряла интерес к процессу и ограничилась банальным:
- Зина.
- Очень приятно. Имя Вам очень идет. Нестандартное, как и Вы. Яркое. Неизбитое. Незабываемое. Я не покажусь Вам чересчур настойчивым, если приглашу Вас на чашечку кофе? Здесь за углом есть чудесное кафе. С изумительными пирожными.
После кафе они договорились пойти в театр на премьеру.
- Я позвоню?
- Конечно, Сергей! Я буду рада Вашему звонку. Не пропадайте надолго!
- Теперь ни за что. Даже не надейтесь!


Весна выдалась теплой и солнечной. К середине апреля зацвели тюльпаны и дикий миндаль. Ромочка пытался делать первые шаги. А Зина с удовольствием следила за развитием отношений с Антоном и Сергеем.
Первый отважился на приглашение новой знакомой с внуком к себе на дачу.
- Два дня вы проведете, словно в сказке! – обещал он. – Удивительная природа, дом из натурального дерева, настоящая русская баня, родниковая вода.
- Не вызовет ли эта поездка кривотолков?
- Да кому мы нужны в нашем-то возрасте? Да еще с тремя младенцами на руках!
- И то правда!
И она согласилась.
Поездка удалась на славу. И участок, и лес за периметром, и баня, и родник, и хранящиеся в погребе домашние заготовки стоили повышенного внимания.Дети, убаюканные непривычно свежим спали вдвое больше обычного, хорошее кушали, тихо играли в огромном манеже, поставленном в самом центре гостиной. Вечер у камина подарил душе тепло и покой. Дружеская беседа придала уверенности в себе, добавила хорошего настроения. Хотелось петь и совершать глупости. В сердце распускались ландыши и пионы. Пели птицы. Порхали бабочки.
Утром Зинаида отважилась на пельмени, которых не лепила лет двадцать.
- Да Вы и повариха отменная! – оценил старания Антон Ильич. – Ну что за женщина! Кладезь всевозможных благ! Может, нам стоит завязать роман?
- Шутите или выдвигаете предложение?
- Какие могут быть шутки!
- Я подумаю. На досуге.


Возвращаться в город не хотелось. Казалось, в удивительно теплой атмосфере загородного домика оставалось нечто жизненноважное. Неоспоримо ценное. Нуждающееся в заботе. Требующее личного присутствия.
Машина резко подпрыгивала на ухабах. Дети капризничали в дороге. Настроение резко стремилось к нулю. И тут в мобильном телефоне заиграла особенная мелодия.
«Надо же, как не вовремя!» – Зинаида покосилась на сидящего за рулем Антона и коротко ответила: - Да?
- Я достал билеты! – голос в трубке вибрировал от радости. – Мы идем на Шекспира! Сегодня в семь! Я заеду?
Зина покосилась на часы – до начал спектакля оставалось три с половиной часа. Отлично! Она везде успевает! И не надо никому ничего объяснять.


Дома она приняла ванну. Уселась у зеркала. Взяла в руки косметичку.
Стоит ли? Кажется, пока она нравится и без косметики. Или…
- Нет, не буду чересчур усердствовать. Успеется. Еще отпугну своей неотразимостью. Разве что немного туши.
Странно, ноль усилий, минимум стараний, а на кону два потенциальных кавалера! Причем, вполне соответствующих. По всем параметрам. Даже не знаю, на ком остановить свое внимание. Кого предпочесть. Или оставить двоих. Пока.
А не слишком ли я жадничаю? А! Ладно, не будем торопить события. Поживем, увидим. Времени у меня вагон и маленькая тележка. Отчего бы не растянуть удовольствие?


До конца декретного отпуска оставался год и четыре месяца.

[GREEN]

№ 6

Лишние люди


Тёплый порыжевший сентябрь напоминал, что наступила осень, и приглашал порадоваться последним погожим дням. Под раскидистой вишней сидел не старый еще человек. Но уставший, судя по опущенным плечам и согнутой спине, а также глубоким морщинам на лице.
Его одинокая фигура, в старенькой одежде, вызывала жалость. Безропотно ожидая неумолимую зиму, всем своим видом он, как бы, подчёркивал уже наступившую осень.
Сергей Иванович Колобов, недавно ушедший на пенсию, сидел, погрузившись в невесёлые мысли. Похороны любимой жены Ольги сделали его жизнь пустой и безрадостной. А вечные попрёки сына, унижения со стороны невестки, сделали её вообще невыносимой. Единственное, ради чего ему ещё хотелось жить, была внучка Танюшка. Только она его любила и жалела.
- Что произошло? - задавал себе не раз вопрос Сергей Иванович,- почему его родной сын стал относиться к нему, как к врагу? Где же мы его упустили?
Как-т о, ещё до армии, сын пришёл домой пьяный и затеял скандал. Мать пыталась пристыдить его, но он, скривив гримасу, презрительно выплеснул ей в лицо фразу, от которой впервые у матери случился сердечный приступ.
- Что вы за родители?- кричал он,- вы обязаны построить мне дом, купить машину и обеспечить хорошей работой. А чего вы добились за свою жизнь? Посмотрите, как живут другие?
- Но я никогда не воровал, как эти другие,- возразил Сергей Иванович.
- Ну и дурак! - зло отрезал сын.


Сергей Иванович стал вспоминать, как они с женой радовались рождению сына. Наследника решили назвать Владимиром… Сергей Иванович теперь ходил по станице с гордо поднятой головой. Каждое желание сынишки было для него законом.
- Я в детстве ничего не видел, так пусть хоть сын не знает нужды,- говорил он Ольге, когда она в очередной раз с укором качала головой.
Когда Володька подрос, то стал воспринимать любовь родителей, как унизительную необходимость. Если его просьбы не выполнялись, он начинал высмеивать отца в присутствии своих друзей. Лишь при матери он сдерживал свои эмоции.
Окончив школу на тройки, Владимир не захотел дальше учиться.
- Погуляю до армии,- заявил он,- а там видно будет.
Проводы сына в армию Сергею Ивановичу обошлись в копеечку. На них Владимир пригласил всех своих друзей и одноклассников. Чтобы ежемесячно высылать ему посылки и деньги, пришлось идти подрабатывать, вечерами и в выходные.
В письмах Владимир просил у родителей прощения за свои поступки и обещал, когда вернётся, заботиться о них. Только сейчас ему нужны деньги, чтобы выжить там.
Настал день, когда, возмужавший Владимир, вернулся домой. Он обнял отца, мать+ и с этого же дня начались его пьянки. Целыми днями он спал, а вечерами уходил к друзьям. Приходил под утро, пьяный.
- Всё будет путём,- говорил он матери,- могу же я после армии отдохнуть.
Отдых растянулся на полгода.
Однажды Владимир привёл домой девушку.
- Может, теперь возьмется за ум?- облегчённо вздохнула Ольга.
И, действительно, Владимир устроился на работу, стал реже выпивать.
- Ох, и невесту нашёл себе ваш сынок,- качали головами соседки, она же и Крым, и Рим прошла.
Вся в свою мать.
- Сын говорит, что из таких хорошие жёны получаются,- как бы успокаивая себя, отвечала Ольга.
Не прошло и месяца с того разговора, как Владимир заявил, что хочет жениться. Сергей Иванович был готов к этому. Свадьбу решили сыграть на подворье жениха. На этом настояли сваты.
- В одном месте отгуляем, и расходов будет меньше,- заявил отец невесты.
Сергей Иванович согласился, не предвидя, какие вызовет это последствия. Все расходы на свадьбу легли на плечи Сергея Ивановича и Ольги. Три дня длилась свадьба и ещё неделю гости приходили опохмеляться. Сергей Иванович и не предполагал, сколько родственников у его сватов. Наверное, не было человека в станице, который бы не побывал на свадьбе у его сына.
На подаренные гостями деньги молодожёны решили поехать отдыхать на море, а Сергею Ивановичу предстояло с женой ликвидировать последствия затяжной попойки. Все долги легли на его плечи. Родители невесты подняли его на смех, когда он заикнулся о деньгах, и обозвали его жмотом.
- Давай поселим молодых в доме, а сами перейдём в кухоньку?- предложила Ольга, когда молодые вернулись с моря,- у них будут дети, им понадобится много места. А нам и кухоньки хватит.
Сергей Иванович, тяжело вздохнув, согласился. Молодожёны с радостью восприняли эту весть и в тот же день переселили родителей. Теперь все питались на кухне. Деньги на продукты и коммунальные услуги Ольга запретила брать с молодых.
- Пусть поживут в своё удовольствие,- заявила она.
Также она стирала им и убирала у них в доме.
Это произошло осенью. Сергей Иванович с женой решили сделать подарок на день рождения невестки. Ольга долго решала, что бы ей подарить и, в конце концов, выбрала кофточку. За два дня до праздника, Владимир подошёл к матери и спросил:
- Ты приготовишь на стол?
- Конечно, сынок,- обрадовалась мать предложению сына.
До этого он не разговаривал с ней из-за того, что мать намекнула ему, что неплохо бы его жене вставать пораньше и помогать по хозяйству, а не спать до обеда.
Два дня она готовила и вычищала дом, а Сергей Иванович ходил в магазин за покупками.
В день, когда должны были приехать гости, Владимир зашёл в кухню и предупредил:
- Вы бы не показывались во дворе, когда гости приедут. У нас своя компания, свои разговоры, а вы их будете стеснять.
- Конечно, конечно,- засуетилась мать,- гуляйте, мы вам мешать не будем. Вы молодые, что там нам старикам делать? А посуду я потом перемою. Вот, возьми от нас подарок передай,- и Ольга протянула сыну розовую кофточку.
- Передам,- кивнул головой Владимир и пошёл встречать гостей.
Сергей Иванович смотрел телевизор, когда Ольга, схватившись за сердце, отошла от окна.
- Что с тобой?- обеспокоенно проговорил Сергей Иванович и бросился к жене.
- Ничего,- прошептала она и присела на диван. Это был второй её сердечный приступ.
А за окном, Владимир приглашал зайти в дом родителей Анны. Он что-то весело им рассказывал и суетливо бегал вокруг, угодливо предлагая свои услуги. Сергей Иванович всё понял без слов.
- Может, их и не приглашали, а они сами пришли,- проговорил он, чтоб хоть как-то успокоить супругу.
Почти до утра из дома доносились весёлые крики и музыка. Несколько раз Владимир с тестем выходили курить и сват, изрядно подпитый, учил зятя, как нужно жить. Владимир, как дворняжка, заглядывая ему в глаза, поддакивал и кивал головой. Рано утром мать ушла в дом мыть посуду, а Сергей Иванович отправился на работу.
С рождением внучки всё изменилось. Ольга и днём, и ночью не отходила от маленькой Танюшки.
Когда Анна перестала кормить малышку грудью, то и совсем забрали её в кухню. Теперь Сергей Иванович, по очереди с женой, вставал менять пеленки и укачивать внучку. Но это их не пугало, а наоборот, придало смысл их жизни. Всю свою любовь они отдавали Танюшке. Грубость сына и презрительное отношение невестки их уже не раздражали. Наоборот, они всячески пытались им угодить, лишь бы они не надумали отобрать у них ребёнка.
Однажды, Ольга случайно услышала разговор невестки со своей матерью:
- Я так устаю с ребёнком, ночами не сплю. А его родители хоть бы раз помогли.
Не стерпела Ольга и стала стыдить невестку:
- Да как же тебе не стыдно? Ты же к ребёнку и не знаешь, с какого боку подойти.
Позже Ольга сильно пожалела, что вмешалась в разговор. Анна забрала ребёнка и сказала, что больше она его не увидит. Целую неделю Ольга простояла ночами под окнами дома, пытаясь разбудить Анну к плачущей Танюшке. Через неделю она, склонив голову, попросила у Анны прощения.
Анна, скривив губы, разрешила и дальше нянчить ребёнка. За эти дни, она и сама измучилась и не знала, как примириться со свекровью. Тогда-то и прихватил Ольгу очередной сердечный приступ.
Сергей Иванович, снова и снова, до мельчайших подробностей вспоминал свою жизнь. Вот они с Ольгой собираются вести внучку в первый класс.
- Сидите дома,- процедила Анна и с Владимиром повели Танюшку в школу, на праздник. Пока их не было дома, Ольга тайком вытирала слёзы, а Сергей Иванович со стороны наблюдал за школой. Он не хотел, чтобы его заметила невестка или сын. Когда он вернулся, то застал жену с сердечным приступом.
Теперь Танюшка приходила в кухню только делать уроки и кушать. В доме ей выделили отдельную комнату. Каждую свободную минуту Сергей Иванович старался провести с внучкой. Они гуляли по парку, а он рассказывал ей о своей жизни. Вместе они придумывали сказки. Им вдвоём было легко и весело. А в это время Ольга готовила обед и с нетерпением их поджидала.
Случилось это поздней осенью, по какой-то иронии судьбы, все неприятности выпадали ему именно на это время года. Анна разругалась с Владимиром и, забрав Танюшку, ушла к родителям.
Целую неделю, пока не было внучки, Ольга проплакала, а Владимир был в запое.
С утра он уходил опохмеляться, а вечером, в лучшем случае, приползал домой. Чаще его привозили. Как-то, проспав до вечера, он явился в кухню и стал требовать деньги на водку. Ольга пыталась его пристыдить, и тут Владимира словно прорвало:
- Это ты, старая ведьма, виновата, что от меня ушла жена,- кричал он,- думаете, я не вижу, как вы настраиваете дочку против нас? Да если бы не вы+
- Замолчи,- не сдержался Сергей Иванович,- как ты смеешь так на мать говорить.
- А ты вообще заткнись, пока я тебе рога не скрутил, старый ублюдок. Всю жизнь прошлялся, а я голодный и в обносках ходил.
- Какая же ты неблагодарная сволочь!- вспылил Сергей Иванович и у него сжались кулаки.
- Ах, ты, гнида!- взревел Владимир и, размахнувшись бросился на Сергея Ивановича.
- Перестаньте!- крикнула Ольга и бросилась между отцом и сыном.
Кулак, предназначенный Сергею Ивановичу, попал в висок Ольги. Вскрикнув, она медленно опустилась на пол.
Сергей Иванович бросился к ней. Владимир, вмиг протрезвевший и перепуганный, наклонился над матерью:
- Мамочка, мамочка, прости, я не хотел,- повторял он.
Скорая помощь, забрала Ольгу в больницу. Там, не приходя в сознание, она скончалась.
Когда вернулась Анна с внучкой, Сергей Иванович не помнил. Все эти дни он ходил, как в тумане.
Даже, Танюшка, теребившая его за руку, и требовавшая ответить ей: "Где бабушка?", - не смогла вывести его из этого состояния.
Врачи констатировали смерть от сердечного приступа. Про то, что сын ударил мать, промолчал и Сергей Иванович, и Владимир.
Заботу о похоронах взяли на себя родители Анны и сердобольный сват, в течение недели, приходил с выпивкой к Сергею Ивановичу. В пьяных разговорах, ему запомнилось лишь, как сват его убеждал переписать дом на молодых.
- Много ли нам жить осталось,- твердил он,- завтра-послезавтра помрёшь, а детям потом с оформлением документов мучиться.
Каким - то краем сознания, Сергей Иванович понимал, что неспроста его спаивают, но ничего не мог с собой поделать. Водка будто заглушала боль, но ненадолго.
Сергей Иванович решил взять себя в руки. Стыдно было перед внучкой, ходить небритому и пьяному.
- Ольге это не понравилось бы,- думал он.
Теперь, когда готовить и стирать приходилось Анне, Сергею Ивановичу совсем не стало места в кухне. Ему отделили угол, куда поставили кровать и прикрыли ее раздвижной шторой. Разговаривали с ним только тогда, когда ему приходила пенсия. Ему оставляли тысячу рублей на мелкие расходы. Большую часть этих денег Сергей Иванович тратил на гостинцы внучке. Они вместе шли в магазин и Танюшка, счастливая и радостная, показывала на сладости, которые не так часто видела. Потом они сидели в парке, на лавочке, и в эти моменты Сергей Иванович чувствовал себя самым счастливым человеком.
Как - то соседка попросила Сергея Ивановича починить ей крыльцо. В тот же день, вооружившись инструментом, он пошёл к ней. Соседка покормила соседа, налила две стопки и дала ещё бутылку на дорогу. В следующий раз его пригласила другая вдовушка. Здесь ему ещё деньги дали. Так Сергей Иванович стал подрабатывать. Теперь он был, как говорится, и сыт, и пьян. Одна из вдовушек предложила даже Сергею Ивановичу перейти к нему жить. От такого предложения Сергей Иванович немедленно отказался.
- Как же я могу предать память об Ольге?- возмутился он,- и Танюшку мне тогда не дадут видеть.
Не мог он предположить, что сын с невесткой только и ждут, чтоб он со двора ушёл.
Вечерами, когда Сергей Иванович оставался один, к нему прибегала Танюшка и с увлечением рассказывала о школьных новостях. А Сергей Иванович ждал момента, чтобы обрадовать внучку очередным подарком+
Тяжело вздохнув, Сергей Иванович тряхнул головой, как бы отбрасывая тяжёлые воспоминания, и направился за инструментом в сарай. Сегодня он обещал одной одинокой старушке подлатать крышу. Старушка щедро расплатилась с мастером и на дорожку ещё дала поллитровку.
Вечером Владимир застал отца, когда тот, в своём уголке, собирался скромно поужинать. Увидев бутылку, сын стал обзывать Сергея Ивановича алкашом и пообещал выгнать его со двора или отправить на лечение в психушку. Сергей Иванович не сразу понял, что Владимир пьяный и лишь когда он стал требовать, чтобы тот отписал ему дом, наконец, понял причину его прихода.
- Тогда ты меня точно выгонишь из дома,- возмутился он,- ты мать загнал в могилу. Теперь от меня хочешь избавиться?
У Владимира глаза налились кровью. Подскочив к отцу, он схватил его за грудки:
- Это ты мать своими гульками угробил,- прошипел он,- всю жизнь от неё тягался. Думаешь, я не знаю?
В это время дверь кухни открылась и зашла Танюшка.
- Папа, папа!- закричала она,- отпусти дедушку!
Владимир оттолкнул от себя Сергея Ивановича, грязно заматерился и вышел из кухни, громко хлопнув дверью. Танюшка стала успокаивать Сергея Ивановича:
- Не волнуйся, дедушка, вот я скоро вырасту, выйду замуж и заберу тебя с собой. И никто, и никогда не будет больше на тебя кричать.
- Спасибо Танюшка,- вздохнул Сергей Иванович,- меня и так никто не обижает. Это просто папа твой немного выпил.
Распахнулась дверь и в комнату влетела Анна.
- Пошли немедленно домой!- закричала она на Танюшку,- дед тебя не любит, не хочет дом на нас переписывать. Смотри, он по старушкам ходит, ещё заразит тебя какой-нибудь болезнью,- и она потянула дочку из кухни.
Сергей Иванович не помнил, как выпил сначала одну бутылку, потом, достав припрятанную, начал и её. Проснулся он от страшной жажды и головной боли. С трудом поднявшись, допил из начатой бутылки и снова провалился в небытие.
Третий день Сергей Иванович не выходил из запоя, никто из родных не мог понять, откуда он берёт спиртное. А Сергей Иванович по ночам, пока все спали, ходил к сердобольной соседке. Деньги у него были, да она и в долг ему никогда не отказывала.
На четвёртый день у Владимира кончилось терпение.
- Что мне с ним делать? Когда он пить прекратит? Вот отвезу его в дом пасечника на неделю, там быстро протрезвеет.
Дом пасечника находился в пятнадцати километрах от села. Когда-то в нём жил пасечник, потом он уехал и дом остался пустой. Этим воспользовались местные пчеловоды. Весной они вывозили свои ульи в поле и жили в заброшенном доме до глубокой осени. Как раз, в это время дом был уже пустой. Пчеловоды, как могли, поддерживали порядок во временном жилище. Были здесь и печка, и стол, и кровать. Даже охотники, зимой, не брезговали этим временным пристанищем, чтобы погреться, поэтому можно было здесь найти и дрова, и соль, и даже чай.
- Ну и отвези,- ответила Анна,- только еды положи, а то помрёт с голода, а нас обвинят.
- Не подохнет,- сплюнул Владимир,- четвёртый день не ест, только пьёт. Протрезвеет, проголодается, сам придёт.
В тот же день, погрузив Сергея Ивановича в машину, Владимир отвёз отца в заброшенный дом, оставив ему бутыль с водой, спички и булку хлеба.
На следующий день Танюшка забеспокоилась:
- А где дедушка?
- В гости уехал,- ответила Анна,- скоро вернётся.
Ещё через день начался дождь, который не прекращался две недели.
- Ты бы съездил, узнал, что с отцом,- забеспокоилась уже Анна.
- Я, что, пешком туда пойду?- возмутился Владимир,- туда сейчас даже трактор не доедет.
- Может с ним что случилось?- не унималась Анна,- ты ему хоть продукты положил, что я наготовила?
- Что с ним случится? Не помрёт. Я ему булку хлеба положил, а больше ты мне ничего не давала.
- Как не давала?- вскрикнула Анна. Она побежала в кухню и за шторой обнаружила сумку с продуктами.
- Как ты мог забыть?- возмутилась она,- он, не дай Бог, там окочурится, а нас обвинят.
- Всё равно, раньше, чем ударят морозы, я не смогу туда проехать,- ответил Владимир.
Сергей Иванович проснулся оттого, что его трясло, то ли от холода, то ли с похмелья. От неудобной позы ныли все кости. Сергей Иванович пошевелился, раздался жалобный скрип кровати, больно резанувший мозг.
- Где я?- с удивлением задал себе вопрос Сергей Иванович, приоткрыв глаза.
В полутёмном помещении он разглядел стол и грубо сколоченный шкаф. Дальше виднелась печка. Маленькие окошки, давно немытые, с трудом пропускали свет. Сергея Ивановича затрясло ещё сильней. С трудом приподнявшись, он облокотился на стол и под унылый скрип кровати, наконец, приподнялся. Голова кружилась так, что приходилось держаться за стол. Желудок требовал заполнить пустоту, но мысль о еде вызывала тошноту.
- Сейчас бы опохмелиться и поесть,- мелькнула мысль.
Сергей Иванович стал оглядываться.
- Как же я сюда попал?- снова задал он себе волнующий вопрос.
Продвигаясь вдоль стола, приблизился к окну. Протерев стекло рукавом, выглянул и не поверил своим глазам. За окном, сквозь деревья, просматривалось поле. Сергей Иванович медленно опустился на лавочку. Какое - то нехорошее чувство не покидало его.
- Вот Оленька, кажется, сынок нашёл способ от меня избавиться,- вздохнул он.
Со стола Сергей Иванович взял бутыль с водой и с жадностью сделал несколько глотков.
Также на столе лежал объеденная булка хлеба. Видно, пока он спал, мыши устроили здесь пир.
Сергей Иванович отщипнул кусочек с нетронутой стороны и, не разжевывая, проглотил. От выпитой воды его снова затрясло.
- Надо что-то делать,- подумал он и медленно побрёл к выходу.
Начинался рассвет. Листья ещё не осыпались, но при первом морозе деревья готовы были оголиться. Было сыро и прохладно. Сергей Иванович узнал дом пасечника. Когда-то он здесь бывал.
Вот, значит, куда меня сынок определил,- с горечью подумал он, - даже продуктов не положил. Пойти пешком? Дойду ли? А кто меня там ждёт? Кому я там нужен? Только всем мешаю.
Эти горькие мысли молнией пронеслись его в голове:
- Так, что, с голода здесь умирать? Они этого только и ждут.
Сергей Иванович вернулся в комнату. Он стал рыться в шкафу, но, кроме соли, ничего там не нашёл.
- Сейчас растоплю печь, а потом что-нибудь придумаю,- решил он.
На столе лежал коробок спичек. Сергей Иванович стал чистить от золы печь. Потом он заложил дрова, предусмотрительно кем-то сложенные рядом и стал искать, чем бы растопить печку. Он перерыл всю комнату но не нашёл ни клочка бумаги. Тогда он попробовал разжечь кору. Кора дымилась, но так и не разгоралась. Спички подходили к концу. Сергей Иванович начал нервничать.
- Без тепла я скорей отдам Богу душу, чем от голода,- подумал он.
По его морщинистым щекам потекли слёзы:
- неужели так и умру, не попрощавшись с внучкой,- подумал он,- нет, завтра пешком пойду. Только бы сегодня переночевать, и пойду,- твёрдо решил он.
День тянулся удивительно долго. Сергей Иванович то начинал дремать, то вздрагивал при каждом шорохе. Обнаглевшие мыши, видя беспомощность человека, свободно разгуливали по столу.
За окном завывал ветер и навевал тоску. Последней спичкой, Сергей Иванович зажёг огарок свечи. Комната при тусклом свете приобрела таинственный и жуткий вид. От свечки Сергей Иванович стал поджигать сначала тонкие лучинки, потом стал подкладывать всё толще и наконец, печь разгорелась. Сергей Иванович облокотился на неё и задремал.
- Серёжа!- услышал он ласковый голос жены,- бедненький ты мой. Как ты устал. Пойдём со мной.
Сергей Иванович открыл глаза. Он так ясно услышал голос, что не сомневался, ему это не померещилось. Она пришла за ним, она здесь!
- Оля!- позвал он.
Но только завывание ветра и писк мышей отозвались в ответ. Сергей Иванович подбросил в печку дров и снова задремал.
Вот он идёт по зелёной поляне, а навстречу ему жена. Молодая и красивая, как в первый день их знакомства. Она тянет к нему руки и улыбается.
- Оленька, дорогая, я иду к тебе!- закричал Сергей Иванович.
И он, молодой и сильный, берёт Ольгу на руки, и вместе они поднимаются прямо к облакам.
… Ночью мороз сковал землю и рано утром Владимир на машине помчался к дому пасечника.
- Не могла разбудить попозже,- недовольно зевал за рулём Владимир. - Два- три часа всё равно ничего не изменят.
Вот и дом пасечника. У Владимира похолодело что-то внутри. Никаких признаков жизни. Словно здесь никого и не было. Владимир распахнул дверь и, прищурившись, стал всматриваться в полутёмное помещение. Он не сразу разглядел под кучей тряпья согнувшуюся фигуру отца.

[GREEN]

№ 7

На грани тьмы

- Я ненавижу тебя, Бог!!! Слышишь, ты?! Ненавижу! - мальчик бился в рыданиях, его крик захлебнулся стоном и перешел в страшный, животный рык. Он хрипел и вырывался из рук матери, которая из последних сил удерживала маленькое, сведенное судорогой тело. Вены вздулись на его шее, лицо блестело от пота и слез. Наконец, укол подействовал, и ребенок, обмякнув, прошептал чуть слышно "Ненавижу..." и осел на пол. Медсестра так сильно зажимала себе рот рукой, что белые вмятины еще долго виднелись на ее испуганном лице. Она была совсем молоденькая и еще не разучилась переживать, видя чужую боль. Они подняли вместе с матерью бесчувственное тело ребенка и перенесли его на кровать. Доктор, внешне спокойный, собирал шприцы и ампулы в свой кофр.

Женщина провела врача и сестру к выходу, в темной прихожей долго и безуспешно совала им свернутые трубочкой деньги, всхлипывая и благодарно прижимая руки к груди. Ее черный платок сбился, высвободив тугие завитки блестящих, темных волос. У врача задергалось веко. Он потер уставшие за долгую смену глаза и вышел.

- Мама, зачем вы сказали Павлику, что его отца забрал Бог? - Женя закрыла входную дверь, устало опустилась на кухонный стул и взглянула на свекровь, - Зачем забивать ребенку голову лишней информацией, да еще так не вовремя?
- А ты бы предпочла, чтобы я сказала, будто его отца прибрал нечистый? - Надежда Ивановна усмехнулась одним уголком рта, и добавила, - И что значит – «не вовремя»? Как бы не было поздно. Я не наблюдаю в тебе особого рвения привить ребенку хотя бы азы религии и веры. Самое время начать восполнять этот пробел. Пусть знает, кто источник всего сущего, кто Господин, дарующий жизнь и принимающий на вечный покой.

Жене невмоготу было спорить и что-то доказывать, она обессиленно сидела на жестком стуле и тоскливо расматривала неизменно строгую блузку свекрови с глухим стоячим воротником, ее тонкие кисти со штрихами голубых вен, ее гладко зачесанные волосы и, в который раз, поражалась, как у этой мраморной глыбы мог родиться веселый, стремительный жизнеед Саша. Ее Сашенька...

От одного имени мужа скулы свело непримиримой болью. Рот неподвластно начал кривиться, складываясь в гримасу рыдания. Женя стиснула под столом руки, изо всех сил вдавливая ногти в ладони и оставляя на белой коже кровавые полумесяцы. Нет, только не при ней, нет, она не заплачет! Сглотнув тугой комок слез и затолкав рвущийся крик обратно, она выдавила:

- Уже поздно, давайте я вызову вам такси?
- Не стоит беспокоиться, я сама доберусь. А ты подумай над моими словами.


…Она вошла в прихожую и, не спеша, закрыла массивную дубовую дверь на все замки, медленно прошла в комнату, на ходу снимая шубу. Она вообще не выносила спешки и суетливых людишек. Перед зеркалом пригладила выбившуюся прядь, постояла с минуту, приводя дыхание в нормальный ритм и решительно набрала знакомый номер:

- Он готов. Завтра, в 13.00 встретите его после уроков. Схема стандартная, смело приступайте к исполнению первого этапа. И никаких конфет и прочих глупостей, которыми вы в прошлый раз спугнули объект. Что? Нет, в группу его приводить еще рано, пока просто потолкуйте с ним о том, что кроме Бога, есть другие силы, и порой они более милосердны, и при этом - не менее могущественны.

Закончив разговор, она села в кресло за массивный, темного дерева, стол и задумалась… Легкая, удовлетворенная улыбка коснулась ее строгого лица, которое горело изнутри неистовым светом фанатизма. «Внук… родная кровь» - подумала она, - «Такого дара Он не сможет не заметить»….


…Женя приоткрыла дверь и прислушалась. Павлик спал. Она поправила одеяло и повернулась, чтобы уйти, но сзади послышался скрип зубов и хриплый, сорванный шепот: «Ненавижу… я до тебя еще доберусь». Женя похолодела и покрылась гусиной кожей от ужаса. Мир замер, расколотый надвое взорвавшейся тишиной. Черная, липкая ночь навалилась, подмяв под себя сознание и способность видеть, в глазах потемнело… Она медленно, содрогаясь от ужаса, повернулась и увидела, что Павлик по-прежнему спит, освещенный бледным светом луны. Он беспокойно подрагивал во сне и беззвучно открывал рот. Страх отхлынул так быстро, что вновь забившееся сердце заколотилось в ушах, ноги подкосились, и Женя села на пол. Она стянула с головы платок, скомкала, закрыла им рот и заплакала. Она скулила, как собака, знавшая когда-то руку хозяина, и кусала пальцы, корчась от нечеловеческой боли, разрывавшей ее изнутри. Сгусток непроглядной тьмы заполнял грудь, мешая вдохнуть: «Саша… Саша… Сашенька, забери меня, милый, забери…»

Проснувшись, Женя не сразу смогла пошевелиться, руки и шею свело судорогой от неудобной позы… Она долго разминала окоченевшие пальцы, с недоумением рассматривая лужу валерианы на столе и пустой флакон из-под нее. Она уснула на кухне, но как она сюда попала – вспомнить не получалось.

Павлик все еще спал. Женя не стала его будить, и пошла готовить завтрак. Еще один день. Нужно жить дальше.


… Засыпая, я твердил слова ненависти, из года в год, изо дня в день. Мои сны, мои мечты и поступки – все проходило под знаком ненависти. Она уже так прочно вросла в меня, так глубоко запустила свои корявые руки в мою душу, что спасти меня могло только чудо. Но я не верил в чудеса.

Сомнения, стыд, вопросы… Я прокладывал свою дорогу, медленно, наощупь, неуверенно, как слепец. По темным лабиринтам меня вела моя ненависть. И бабушка. Даже в мыслях называть эту страшную, властную женщину бабушкой – было странно и нелепо… И вот пришел момент, когда вопросов стало больше, чем ответов. Все то страшное, жестокое и мистическое, в чем я с детства принимал участие – уже не могло наполнить меня и дать ответы на волновавшие вопросы.

Я все чаще искал одиночества. Мне было страшно.. мне было так страшно! Я ощущал себя высохшим прутиком анчара, который воткнула беспощадная рука на бесплотный цветник, разбитый перед воротами в преисподнюю. Еще не поздно… я еще могу свернуть с этой дороги, я еще живой…

- Павел, не забывай, что сегодня важный день. Твое присутствие обязательно, - я вздрогнул… Как она умудряется подходить так бесшумно?
- Да, бабушка. Я помню.
- Ты знаешь, что я не одобряю, когда ты называешь меня бабушкой. Но если для тебя это так важно – постарайся делать это только наедине. Сегодня ты впервые будешь принимать участие в «Обряде живой крови». Это важная ступень… постарайся оправдать мое доверие.
- Хорошо, бабушка, - ответил я, сделав ударение на последнем слове. Она слегка изогнула удивленно бровь и посмотрела на меня с интересом. В который раз я не выдержал ее взгляда и отвел глаза.

Странно, что она не помнит. В этом обряде я уже участвовал. Она привела меня, тогда еще восьмилетнего, в большую комнату, предназначенную для самых важных и торжественных событий. Шли приготовления. В углу, накрытые мешковиной, дергались три жертвенных петуха. Человек, лица которого было не разглядеть из-за капюшона – расставлял свечи в определенных местах. Приглушенный свет, странные, еще незнакомые мне знаки на каменном полу – все это врезалось мне в память навечно.

Я сидел за черной портьерой, которая прикрывала дверцу в потайной коридор. Спертый воздух щекотал мои ноздри пылью, унылое пение участников церемонии нагоняло сон, спина затекла и вспыхнувший поначалу детский интерес к происходящему угас. Если бы не животный ужас, который я испытывал перед бабушкой – я бы давно нарушил ее приказание сидеть неподвижно и ничем себя не обнаруживать. Мне стало скучно. Я потихоньку проваливался в сон…

Проснулся я от странных звуков… Речитативом лилась песня на страшном, незнакомом языке. Обезглавленные петухи валялись неподалеку. Бабушка, с огромным золоченым кубком в руках, подошла к лежащей на длинном помосте девушке. Девушка была абсолютно голая, веревки врезались в светлое тело, не давая ей пошевелиться. Время от времени она поднимала на несколько сантиметров голову, обводила происходящее мутным, бессмысленным взглядом и снова откидывала голову назад. Бабушка произнесла непонятную фразу спокойным и от этого страшным шепотом, занесла над головой нож и… Я не знаю, что было дальше – зажмурив изо всех сил глаза, я скорчился от ужаса и бил себя кулаками по ушам до тех пор, пока не перестал вообще воспринимать происходящее.

Женская фигура с ножом в руке с тех пор поселилась в моих детских снах. Она трансформировалась и всякий раз принимала все более причудливые образы: то на месте бабушки оказывался двуглавый пес с разинутой пастью, то демоническое существо с заостренными крыльями и мерзкой усмешкой. Я боялся спать и ждал своих снов с постыдным, алчущим замиранием. Я жил в своих ночных кошмарах и питался ими. Моя подлинная жизнь проходила именно там, за чертой реальности.

В том возрасте, когда подростки ждут ночных часов, чтобы уединяться и изучать собственное тело и наслаждение, которое оно в состоянии дарить – я ждал свои сны. День для меня был всего лишь прелюдией к ночи и тому стонущему, изнуряющему ужасу, который она приносила.

Спустя годы, я с обреченной ясностью понял, какую злую шутку сыграло со мной мое собственное подсознание, поменяв местами реальность и кошмарную фантазию. Стресс от увиденного, перенесенный тогда, в детстве за портьерой – сделался для меня наградой… иначе, я бы просто не выжил. Не выдержал бы…

Я принялся грести изо всех сил, чтобы выплыть из того зловонного омута, в который меня засасывало все глубже… но было поздно. Дорога оканчивалась тупиком, я уперся лбом в глухую стену с двумя неприметными дверями… Одна вела прямиком в пекло, а вторая… наверное, за ней был свет и покой… а, впрочем, какая разница, там меня все равно не ждут.


… Я очнулась в пустой, темной комнате. Стены серого кирпича, каменный пол и дверь. Постепенно, шаг за шагом восстанавливая в памяти произошедшее, я отказывалась верить… меня било крупной дрожью от холода, ужаса и отвращения.

Бить в дверь кулаками, до крови сбивая костяшки, орать, кидаться на стены – что угодно, лишь бы не задумываться о своей участи. Но страх так сковал меня, что я не могла даже пошевелиться. Что это за люди? Что они собираются со мной сделать? Нет, это просто смешно… так не бывает… За этими стенами – веселые прохожие, трава, солнце… все живет, радуется, суетится… а я здесь, одна.

В промозглом воздухе стоял вязкий подвальный запах, не было слышно ни звука. Темно, тихо и одиноко. Как в могиле. Я в сотый раз навалилась на крепкую дверь без ручки, обошла по периметру все помещение, ощупывая стены… села в углу и обхватила голые колени беспомощными руками… Что мне делать? Господи, за что? В трудную, последнюю минуту, пребудь со мной, Господи. Не покинь меня…. Слова молитвы шли из охваченного предсмертным ужасом сердца… Они проходили сквозь онемевшие от безнадежности губы и повисали в воздухе кровавыми каплями надежды…

За дверью послышались шаги. Сердце забилось, затрепетало об ребра, а потом замерло… Послышался скрежет замка, скрипнула дверь, и в проеме показалась фигура в темной накидке с капюшоном, за которым угадывались черты лица. Молодой мужчина вошел в мою темницу и остановился, отворачивая свое лицо в сторону.

Движимая каким-то безотчетным порывом, я подошла к нему вплотную и заглянула в глаза. Странно было увидеть в них ужас, не меньший, чем мой собственный…


…Все было готово. Я шел в дальнюю комнату по длинному, темному коридору. Медленно преодолевая шаги и метры, я с необыкновенной ясностью вдруг увидел себя со стороны. Моя испуганная, скорченная душонка парила неподалеку, не желая принимать участия в происходящем. В голове гулко отдавались звуки моих шагов. Я подошел к цели… из-за двери доносились какие-то слова, я не мог их разобрать… Прислушавшись, я понял, что это молитва. Я медленно повернул ключ в замке и вошел внутрь.

Абсолютно голая, она стояла в углу на разбитых коленях, прижав дрожащие, окровавленные руки к груди. Я боялся взглянуть в ее глаза, ожидая увидеть в них ужас и укор, истерику и ненависть… Она подняла ко мне свое лицо и я отшатнулся… От него исходило сияние… глаза светились такой неподдельной, искренней Любовью, что у меня защемило сердце. Девушка встала с колен, подошла ко мне вплотную и заглянула прямо в душу… Ясные, темно-серые глаза, веснушки, кровоподтек на виске – ее лицо было так близко, что у меня перехватило дыхание. Мы долго стояли друг напротив друга, молча глядя друг другу в глаза. Страх на ее лице сменился удивлением, на смену ему пришла жалость…

Наконец, она разлепила пересохшие губы и произнесла:
- В мире столько Любви и Света! Ты только поверь….


… Мы бежали по коридору в сторону, обратную той, откуда я пришел. На ходу я стягивал свой балахон, чтобы отдать его спутнице. Наконец, последние ступеньки, еще пару шагов… только не останавливаться… Это был черный ход, и его давно не отпирали… я не знал, есть ли в моей связке ключи от него… один, второй, третий… не то! Скорее! Пока нас не хватились!
Наконец, дверь поддалась, и в приоткрытую щель заструился дневной свет…

[GREEN]

№ 8 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!

Это было давно и неправда.
Мне эту история рассказала одна девушка, которая утверждала, что она ангел. Я, конечно, ей не поверила, у нее даже крыльев не было, не говоря уже про то, что и нимб над ее головой не светился, но она только рассмеялась на мои замечания и сказала: «Мне не нужны крылья, что бы летать, но они у меня есть. Я просто не вижу смысла их показывать, они просто есть и других доказательств не требуется» Она улыбнулась, и ее лицо засветилось, как будто в этот момент из-за туч выглянуло солнце и его лучи падали только на нее, а не на эту грешную землю. «Как ты им стала?» - спросила я с ухмылкой недоверия. «Я им и была с самого рождения! И ты такая же, и у тебя есть крылья! Ты их просто не хочешь замечать, но они есть».

РАССКАЗ АНГЕЛА.
Была шумная компания друзей, веселье било через край. Они смеялись, вспоминали былое, вино лилось рекой. И в этом пьяном дурмане, виделось все по-другому. На лицах были другие маски, глаза сверкали по-другому, нежели в обычной жизни. Времени друзья не наблюдали. В голове было мутно, а движения были не осознанными. Компания была как набор акварельных красок, все похоже друг на друга, сделаны из одного состава, но различались цветом. Я была тогда белой акварельной краской, которая в принципе не должна входить в набор хорошей акварели, ее по определению не должно там быть. Такую краску включают в наборы для детей, которые только начинают открывать свой мир в живопись. В картине написанной акварелью это единственный цвет, не участвующий в процессе творчества, потому что бумага и так белая и надобности наносить белое на белое не возникало ни разу в истории. Но, вот какая странность, один человек, сидевший напротив меня, тоже не принадлежал этой картине, он даже не был из этого набора акварели, он был не похож на других, хотя и участвовал в беседах, но как-то отстраненно. Вы бы тоже подумали, глядя на него, что он из другого мира, возможно из другой вселенной, было в нем что-то такое странное или верней всего сказать необычное. Сидел, сгорбившись, как каменная горгулья, как и я, наблюдал за компанией людей, тихо упиваясь вином и не вмешиваясь в процесс написания картины этого вечера…

Я вышла на улицу, посмотрела на звездное небо. Вокруг была тишина, которой так не хватало в доме, только стрекотали кузнечики, единственный источник шума, который не раздражал, а даже наоборот, успокаивал.

«Зачем мне сидеть в этой шумной компании? Это не мое. Я всегда была сама по себе, одиночкой в этом огромном мире. И это одиночество меня не пугает. Напротив - умиротворяет. И ни одного человека в мире я бы не подпустила к себе так близко, что бы он мог нарушать мое одиночество. Что бы он топтал мое больное молчание. Что бы он сбивал ход моих мыслей или отвлекал мой оледенелый взгляд, направленный в никуда, сквозь материи этого мира. Это было бы слишком для меня, слишком откровенно…»

Я могла бы простоять так долго, наслаждаясь ходом мысли, и я даже не знаю, куда бы они меня привели, если бы не жуткий холод на улице, очнувшись от своих рассуждений, я поспешила в дом, что бы согреться. Открыв дверь, я отшатнулась назад от неожиданности, он стоял в дверном проеме и смотрел на меня, озябшую от холода, молча изучая. Понимая, что он не отойдет в сторону, решила проскочить в щель между ним и косяком двери, откуда веяло теплом дома. Но, пока я планировала, как совершить этот быстрый маневр, он решил уже все сам за нас обоих, рукой обхватил мою талию и втянул меня в дом, другой закрыл дверь за мной. Я настолько была ошарашена таким поступком, что даже сказать ничего не смогла. А вот он напротив, что-то говорил, наверное, что-то важное, но гул гостей приглушал его монолог и мой одурманенный мозг не хотел воспринимать то, что сейчас происходит. Я молчала и смотрела на него совсем безучастным взглядом. Он обнял меня, поняв, что слова здесь лишние, но я оттолкнула его двумя руками, подумав, что это просто шутка или что-то в этом роде, но потом всерьез забеспокоилась. Начали происходить какие-то странности. Он не отступал от своей намеченной цели, я пыталась вырваться, но это было бесполезно. Он был слишком силен, а во взгляде чувствовался холод, непоколебимый холод. Он схватил меня за плечи и встряхнул.

- Не бойся, все хорошо - сказал он, умиротворяющем голосом.
- Я не боюсь! - соврала я.
- Ну, вот и хорошо. Ты хочешь, что бы я тебя отпустил?
- Да, отпусти меня – я предприняла попытку вырваться, но безуспешную.
- Нет! – отрезал он, даже не шелохнувшись.
- Почему? – не моргая, глядя ему в глаза, спросила я.
- Ты этого не хочешь… - сухо отрезал он, улыбнулся, и с силой прижал к себе, так, что я уткнулась носом в его шею. Сердце билось чересчур быстро – от страха, я толчками выдыхала воздух из груди, содрогаясь всем телом.
- Ты дышишь мне в шею как котенок, которого выгнали из дома и он всю ночь провел на улице и сильно замерз - шептал он мне на ухо.

Я хотела ответить, что именно так себя чувствую, что я тот самый котенок, которого бросили, который замерз на улице темной ночью и что сейчас я испытываю трепетный страх перед тем человеком, подобравшим меня, и пригревшим на своей груди. Тот самый страх перед неизвестностью, что должна была случиться дальше: меня либо отнесут в теплый дом и напоят молоком из мисочки или же потискают в руках, сказав, какая я маленькая и забавная зверушка, и кинуть обратно в подворотню, дальше влачить свое жалкое существование. Но промолчала, затаив дыхание. Я снова попыталась вырваться, но его каменные объятия не пускали, я не могла даже пошевелиться ни влево, ни вправо.

- У меня есть парень! – это была последняя попытка, соврать, но во имя спасения.
- Мне не нужен твой парень, мне нужна ты! – сказав это, он залился смехом.

Зачем я тогда засмеялась, я не знаю, наверно это был истеричный смех осознания своей беспомощности. Он был той неизвестной силой, которой я жутко боялась, но с ужасом понимала, что она мне нравиться. Взгляд, его глаза…он притянул к себе и поцеловал. В эту секунду исчез гул компании, исчезли все люди, пропал, и дом в котором мы находились, как будто ничего этого и не было, и это был сон, который мне приснился… Я почувствовала, как мои крылья расправились за спиной и трепетали перьями. «Только не это!» - пролетела мысль в голове, я очнулась от дурмана, голова прояснилась. Я открыла глаза в испуге и… не поверите, что я увидела, такие же крылья были за его спиной, почти такие же, они были черными, как воронье крыло. Он накрыл ими нас обоих, образовывая купол, который отгораживал от этого мира, от его шума и суеты, и создал внутри свой маленький мирок, нетронутый никем из людей до этого, потому что он был создан только для двоих, конкретных людей и ни для кого более. Только сейчас я поняла, почему он не был похож на других…

Толчок от земли, звон разбитого стекла и пару взмахов крыльями и я, подхватив поток ветра, уношусь подальше от этого места, подальше от этого человека, подальше от этой ситуации. Надеюсь, он никому не расскажет, что видел мои крылья… надеюсь…

Но на самом деле я больше надеялась, что он догонит меня… и снова вернет тот маленький мирок, накрыв нас своими большими черными крыльями…

Я стремительно летела вперед на бешеной скорости, не замечая усталости и пространства вокруг себя, затем резко остановилась, что бы осмотреться по сторонам. Немного отдышавшись, я поняла, что стою на парапете крыши, какого-то высотного здания, в центре неизвестного мне города, вокруг была тишина, лишь изредка доносился шум проезжающих внизу машин по магистрали. Я обернулась назад, посмотрела в ту сторону, откуда только что прилетела, горизонт был чист… «Полечу, куда глаза глядят…» - подумала я.

Летать по ночам это было мое единственное любимое занятие. Никто не видит меня в темноте ночи, я никому не показываю свой истинный облик, днем я складываю крылья, прижимая как можно ближе к спине, чтобы никто не смог их заметить. «Но, что это?» - мой взгляд упал на правое крыло, из под белого пуха выбилось черное как смоль перо. «Откуда оно?» Я схватила его двумя пальцами, сжала покрепче зубы и, резко дернув рукой, вырвала его из крыла. Острая боль пронзила все тело, а из под белого пуха просочилась алая кровь…

Все изменилось с того времени. Я никогда больше не расправляла крыльев, не летала по ночам, я была обычным человеком, ходила по земле и смотрела пустыми глазами на мир. Все кто знал меня, говорили, что я нелюдима, что слишком замкнута, и бесчувственна, в некоторых моментах саркастична и груба. Мне казалось, что я занимаю не свое место. Я не хочу этим сказать, что не радовалась жизни вовсе, напротив, веселья и азарта было хоть отбавляй, но это все показное, душа моя такой не была.

- Ты так никогда не полюбишь никого! Ты слишком закрыта в себе, что бы тебя понял хоть кто-то – говорили мне друзья – Нужно меняться!
- Да, наверно нужно – безрадостно отвечала я, но продолжала делать тоже самое. В свое оправдание скажу, что честно пыталась любить, пыталась раскрыться, но как-то неуклюже это делала, от чего потом сама же и страдала. А когда плюнула на эту всю затею, произошло из ряда вон выходящее событие… Он объявился… он нашел меня… он мне дал знать о своем присутствии совсем рядом со мной…

Я вышла из-за угла и начала было искать его глазами, но этого не понадобилось, он стоял напротив и развел в сторону руки для объятий и мило улыбался. Совсем не изменился, чуть повзрослел, да и только, но вот взгляд, его глаза, они были другими: мягким, теплым с блеском интереса к происходящему… Я двинулась, по направлению к нему, и через два шага неожиданно спотыкаюсь, и падаю прямо в его объятия, упираясь носом в шею. «Хорошее начало» - пролетела мысль. Мы сидели, разговаривали. Обычные люди, странные разговоры, что-то было не так. Он, наверное, так же как и я спрятал крылья…

- Ты знаешь, что можно загадать желание под триумфальной аркой, и оно сбудется? – задал он мне вопрос.
- Нет, не знала. Ты загадывал?
- Да, и оно сбылось. Становишься в цент и подбрасываешь монетку, в какую стороной упадет, значит, сбудется или не сбудется желание. Пойдем, загадаешь! – Он вскочил с лавочки и потянул меня за руку по направлению к арке.
- Стой, стой! – воскликнула я от неожиданности, но это его не остановило, он продолжал меня тащить к памятнику. – Да мне даже загадывать нечего, мне ничего не нужно!
Он остановился на секунду, задумался и выпалил:
- Загадай, чтоб Кремль стоял! – и снова потянул меня за руку.
- Что за бред? – недоумевая, спросила я, но он, молча, поставил меня точно в центр арки и обнял сзади за талию, что бы я не смогла уйти от этой процедуры. – Так у меня даже монетки нет!
- Ничего без монетки тоже можно!
- Ну, хорошо! – согласившись, произнесла: «Что бы Кремль стоял!»

А в мыслях промелькнуло: «Хочу встретить того, кто достоин моей любви». И как только я об этом подумала, тишину пронзил звон монетки подброшенной в воздух. Оглянувшись назад, я увидела как она, переливаясь в свете ночных фонарей, уже летела вниз и через мгновение звякнула металлом о брусчатку и закрутилась на одном месте. Он тоже оглянулся на нее и вынес вердикт: «Нормально все».

-Ты за меня подбросил монетку? Но, я же загадываю желание!
- Я за тебя держался, так что, считай, это ты сделала…
- Хорошо, проверим. Сбудется или нет.
- Даю, 100% гарантию! Нет, 99,9%! Мало ли…

Я улыбнулась, мы стояли уже напротив друг друга, но из объятий он не собирался меня выпускать, наоборот придвинулся ближе и попытался поцеловать. Я отвернулась и хотела отойти в сторону, но он ухватил меня за плечи и не дал этого сделать. «История повторяется» - мелькнуло в голове.

- Отпусти меня! – спокойно сказала я.
- Ты же этого не хочешь? – у него голос тут же поменялся с мелодичного тона на грубоватый, и по его телу пробежала мелкая дрожь.
- Да, не хочу! Но мне это не нужно! – абсолютно спокойно парировала я.
- Ты думаешь, что я шел на эту встречу только с одной целью?
- Да! Ты своими действиями это только подтвердил!
- Постой-постой! – он залился истеричным смехом, он уже не мог скрыть свое замешательство и неожиданности поворота событий - Если ты так думала, зачем тогда согласилась прийти?
- Я знала, что ничего не будет! Не мацай меня! – я взглядом указала на его руки, который уже вцепились в мои плечи.
- Ты хочешь поиграть в кошки-мышки?
- Да.

И он медленно отпустил мои плечи! Ха, вот так все просто? Я так этого боялась в прошлом, что легкость всего происходящего, ошарашила меня. Он был уже не тем, что-то изменило его жизнь, он больше не был той пугающей силой, которой я не могла противостоять. Он не был готов к такой перемене. Он сильно разволновался от неожиданного отказа и неловкой ситуации, что не мог скрывать и удерживать, нервную жестикуляцию, смех и быструю речь. Я же напротив, была спокойна, как никогда, и было даже смешно смотреть на его переживания и неловкость поведения, как вдруг неожиданно для себя почувствовала сострадание и какое-то странное чувство, что я нужна ему, что он не хотел меня обидеть, а что-то вроде попытался проверить «на вшивость» так сказать. Я обняла его, он замолчал и замер, и мы стояли в полном молчании. «Ты для меня какой-то родной и до боли знакомый… Твой запах, он был всегда рядом со мной, я всегда именно этот запах искала в толпе людей, это был твой запах… Твоя душевная теплота, она всегда была рядом со мной, я всегда хотела ощутить именно эту теплоту, это была твоя теплота…» - хотела я ему это сказать, но промолчала. Острая, приятная боль толкнула меня в спину, и раздался уже забытый шелест крыльев, моих крыльев.

Я открыла глаза и увидела, что мои два крыла накрыли нас обоих, образовывая купол, который отгораживал от этого мира, от его шума и суеты, и создавал внутри свой маленький мирок, нетронутый никем из людей до этого, потому что он был создан только для двоих, конкретных людей и ни для кого более... Но, Боже, они были черны как ночь!!! Что же произошло? Я стала такой же, как он! Так вот почему, у меня было такое нежное чувство к этому человеку, я стала такой же! Я с улыбкой перевела взгляд на него, хотела сказать, что… но осеклась, увидев лед в его глазах, его суровый взгляд на мои крылья. Я спрятала их на место и попыталась понять, почему он не обрадовался, но поняла, что это бесполезно. Его колотило в какой-то непонятной лихорадке, он ее качественно скрывал внешне, но через глаза я видела, как его душа трясется… от страха. Что же произошло? Что же с ним случилось?

Он, молча, проводил меня домой и лишь спросил в каком направлении ему быстрее дойти до своего. Я указала на право, сказав: «Так длиннее, но по хорошей дороге пойдешь» Указав налево, сказала: «Так короче, но пойдешь по темноте и по сопке».

- Я не хочу плутать в потемках. Ладно, давай. До встречи.

Он обнял меня и пошел налево. Я не двинулась с места и еще минут пять смотрела, как он уходит не в том направлении, потом сказала: «Тебе в другую сторону». Ничего не понимая, он, замер, развернулся, и не глядя на меня, пошел в противоположную сторону. Проходя мимо, проронил фразу:

-Какой я впечатлительный… Ладно, теперь точно, пока – еще раз обнял и ушел, скрывшись за поворотом.

Он ушел, и долгое время я его не видела…



Я снова начала летать по ночам. Это было так непонятно и неожиданно, что я не придала этому значение. И что было большей неожиданностью, он вернулся, и теперь я виделась с ним все чаще.

Началось все с этого. Был мой день рождение. Я всегда считала, что худшего дня в моей жизни нет. Не получалось у меня его отпраздновать как следует, а то что случилось на этот раз вообще выходило за рамки понимания. Меня, грубо говоря, бросили посреди дороги. Хорошо хоть мой друг в это время хотел поздравить и ехал ко мне на встречу. Я держала слезы обиды до последнего, пока не увидела его машину, приближающуюся ко мне. И тут мой фонтан было не остановить! Все эмоции выходили наружу, я проклинала весь свет и этот чертов день, я ненавидела всех и вся вокруг. А мой друг пытался меня успокоить и, видя, что все его уговоры напрасны, повез меня на место, где как он говорит, разговаривают с Богом, где я могу попросить Его, о чем пожелаю в свой день рождения. И вот через мгновение, я сидела рядом с церковью на бетонном блоке и восклицала к Нему:

«Скажи, что я делаю не так? Разве я многого прошу, мне не нужно ничего больше, кроме спокойствия и счастья…» - я уже точно не помню, что я говорила, речь была неясная, а мысли перескакивали с одного на другое. Но вероятно смысл не в исповеди, а в том, что я выказалась, и мне стало легче. Даже правильнее сказать легко, очень легко на душе. Как будто действительно поговорила с Богом.

Я села обратно в машину уже с улыбкой на губах. Друг ничего не спросил, он понял, что все позади и я все та же жизнерадостная девочка, что была всегда.

-Отвези меня домой – попросила я – Только высади на остановке.
- Зачем? На улице темно, я не могу тебя высадить на остановке, я довезу тебя до дома!
- Понимаешь, я не могу домой явиться с заплаканными глазами… - конечно же, я соврала, хотела полетать, этого мне так не хватало. – Просто, не могу…
- Хорошо, тебя устроит, если я остановлюсь на остановке и постою с тобой на свежем воздухе, а потом как ты решишь, что хватит, я отвезу тебя домой?
- Я не имею права тебя задерживать…

Тут мои слова оборвал звонок входящего сообщения на мой телефон.

- Он? – спросил друг.
- Он… - я прочитала про себя сообщение - Поздравляет с днем рождения, ха, пожелал хорошего настроения, очень кстати.
- Скажи мне, что ты хочешь, что бы я отвез тебя домой?
- Его хочу – я ткнула в телефон на адресата сообщения.
- Хорошо – он взял у меня телефон.

Дальше было все как в тумане, возможно из-за нервного срыва или из-за слез, которые еще не высохли на глазах. Я помню только то, что мы подъехали к остановке и сидели, ждали, когда он подойдет. Он подошел, друг сказал, что бы я оставалась в машине, а сам вышел с ним поговорит. Я долго сидела в одиночестве, слушала музыку, пока, наконец, моя дверь не открылась, и мне не протянули руку, я оперлась на нее и вышла… друг уехал…

Мы гуляли до утра, и снова вернулись те странные разговоры между парнем и девушкой, пустынная улица… Он не стал успокаивать меня, говорить слова соболезнования, хотя видел что я не в настроении, просто говорил без устали, что ему в голову придет, пытаясь вовлечь меня в беседу. И я сама не заметила, как наперебой тараторила, смеялась, восклицала, в общем, бурно участвовала в беседе... Он пригласил к себе домой… Настолько интересного человека я не встречала. Да еще вдобавок с такой внешностью, он был похож на инопланетянина, который для меня «земного создания» казался чем-то непонятным и неизведанным, как открытие новой цивилизации. Пока я пыталась узнать о нем как можно больше, изучить его «повадки», он все стоял на своем: пытался прижать меня к себе, сказать что-то приятное, но я уходила от объятий, пропускала мимо ушей все комплименты, что он говорил, пока вконец не устала от этой игры и решив, что на сегодня хватит, сбежала домой…

***
Он мне объяснил, почему тогда испугался.

«Я всегда был сам по себе, одиночкой в этом огромном мире. И это одиночество меня не пугает. Напротив - умиротворяет. И ни одного человека в мире я бы не подпустил бы к себе так близко, что бы он мог нарушать мое одиночество. Что бы он топтал мое больное молчание. Что бы он сбивал ход моих мыслей или отвлекал мой оледенелый взгляд, направленный в никуда, сквозь материи этого мира. Это было бы слишком для меня, слишком откровенно… Я шел на встречу с одной целью – пообщаться, а получилось, что нашел нечто лучшее… Мне нужно было подумать ».

Я поняла, к чему он клонит и решила, что не покажу ему свои крылья, пока он сам не будет к этому готов. Открывая душу, я показываю свои черные перья.

Так продолжалось все лето. Наших странных игр в кошки-мышки, точнее сказать необычных. Очень насыщенное, долгое лето. Он наступал, а я сбегала, он отчаивался, а я давала шанс, он радовался, а я вновь отступала. И кто знает, что бы было, если бы эти игры закончились когда-нибудь и мы бы больше не увиделись, но по- странным стечением обстоятельств, все проходило в борьбе за счастливое будущее, а не за красочное настоящее.

И вот однажды я прилетела к нему на выходные, после трехнедельного отсутствия. Я скучала по нему, если бы он только знал, как я радовалась все это время, как радовалась моя душа, за столь приятный подарок судьбы. И как она огорчалась, что ей приходиться ждать и надеяться. Но он, оказалось, скучал больше и конечно, пусть и не знал, но догадывался, что твориться в нутрии меня. Как он это делает, я не знаю, наверное, просто чувствует меня лучше, чем самого себя.

Мы сидели вдвоем и как всегда разговаривали. Я спросила:
- Тебе было бы проще, если бы я проявила инициативу? Ну, тогда в начале?
- Нет! Однозначно нет!
- А если бы случилось так, что мы бы не встретились еще раз?
- Я бы сам объявился… рано или поздно, объявился.
- Почему?
- На то были причины…
- Какие? – настаивала я. – Если не хочешь об этом говорить, так и скажи и я не буду тебя пытать.
- Нет, я скажу… - он задумался, подбирая слова – Я встретил свою бывшую девушку…случайно, в автобусе…Она захотела со мной поговорить… Я так долго этого ждал, что она объявиться, вернется ко мне…естественно я согласился,… мы проговорили с ней всю ночь… просто разговаривали… и тогда я понял, что мне с ней так скучно! Так не интересно, что я с нетерпением ждал, когда она скажет, ей пора домой, и я вызову такси! Я невольно в тот момент вспомнил, то, как мы с тобой тогда разговаривали и о чем, насколько мне было с тобой интересно и как мне сейчас с ней скучно! Я ее отпустил, и приоритеты расставились!
- Понятно.
- Тем более я не мог пропустить твой намек – улыбнувшись, сказал он. В его глазах засверкали искорки, тон сменился.
- Какой намек? – не поняла я его неожиданную смену настроения с лирики на сарказм.
- Когда ты уходила, виляя бедрами, ты обернулась и послала воздушный поцелуй! Совет на будущее, если не хочешь больше видеть парня, никогда так не делай! Очень в душу западает, дышать ровно не возможно!

Он заливисто рассмеялся и вдруг неожиданно выпалил фразу:
- Послушай, мы уже столько времени знаем друг друга, а у нас ни разу не было, ни одного откровенного разговора!
- Это плохо? – не понимая его скачков с темы на тему, спросила я. – Ты что-то конкретное хочешь услышать?
- Нет. Я этого не говорил. Это как-то необычно… - обреченно ответил он и замолчал. – До этого было все по-другому… Ну, с другими девушками, я увидел ее и все влюбился, и полетела душа в рай и мысли сбивчивы! Сумбурные встречи, она говорит, что любит меня, я отвечаю тем же..

Он осекся.

- Потому что это надо было сказать… - продолжила я за него.
- Да, именно так! Я сейчас понимаю, что говорил это лишь бы их не потерять. А получалось, наоборот, от себя ведь не уйдешь. – Он улыбнулся - А с тобой все не так, не было никакого помутнения разума, никакой влюбленности, я долго топтался на одном месте, взвешивал все «за» и «против»… присматривался… Ты мне сначала показалась открытой, простой, даже наивной, а когда копнул глубже, понял, что не все так просто как казалось! Силой не возьмешь, на комплименты мы вообще не реагируем, переводим все в фарс! Ума у тебя хоть отбавляй, и изворотливости и наглости тебе не занимать! Я уже даже не знал чем крепость брать - он залился смехом, затем резко убрал улыбку с лица, кашлянул и продолжил серьезно - Понимаешь, это осознанное чувство, а не мимолетное влечение… я теперь понимаю наших великих писателей классиков,… о чем они говорили…

У меня было чувство, что сейчас он скажет что-то очень важное, что он так долго держал в себе.

- Почему так сложно сказать те вещи, которые и так очевидны? – снова он задал вопрос, я видела, насколько тяжело ему это дается. Высказать свою мысль правильно.
- Я не вижу смысла говорить то, что и так понятно! – постаралась поддержать его.
Молчание после моей фразы дало понять, что я его немного смутила своей отрешенностью. Молчание было очень долгим, даже слишком долгим. Оно нависло над нами.
- Я лю… - начал он.

Я замерла, понимая, к чему он ведет. Это, это… мои мысли остановились и тоже замерли в напряженном ожидании дальнейшего. Настолько нежданного именно сейчас, так быстро, что…

-Хотя, наверное, тебе еще сложнее, чем мне… – вздохнул он и прижал к себе, обхватив руками шею. Да, именно так оно и было, мне было слишком сложно поверить. Это, наверное, сон, а рано или поздно нужно проснуться. Казалось, что вот сейчас я ущипну себя, и мои глаза откроются, и буду я лежать на кровати в своей квартире, будет ночь на улице, и я буду долго вспоминать то, что мне приснилось, пока глаза снова не закроются, и я не усну.

Нет! Я зажмурилась, я хочу спать, не хочу просыпаться, и, вдыхая запах его тела, теплоту его души, я боялась, что никогда больше их не почувствую. Я так же боялась шелохнуться, что бы ни спугнуть его откровения, столь неожиданного и желанного. Он вздохнул, набрав в легкие как можно больше воздуха, и выдохнул шепотом мне в ухо.

- я люблю тебя…

Волна непонятных мне до этого эмоций пробежала по телу снизу вверх и застряла комком в горле. Комком, который содержал: «Я люблю тебя тоже». Но вслух я этого не произнесла. Что он подумает? Подумает, что я это говорю, потому что надо ответить, нет, не время еще. Я промолчала. Лишь открыла глаза и… что я увидела, над нами куполом стояли его крылья! Но, Боже, они были из белых перьев! Он расправил их, закрыв нас обоих от этого мира и его суеты, он создал новый мирок, не похожий на тот, что создавал раньше и то, что создавала я! Он воистину творец… Этот мирок был прекрасен…

Мою голову терзали мысли. Я не знала, как поступить, открыться, сбежать, что мне делать? Я боялась. И вот мы лежали на кровати, я смотрела, как он медленно засыпает. Я не могу так больше, мне больно от того, что душа мечется внутри меня. Ей нужна свобода, ей нужно вырваться наружу. Я прижалась к его груди, уткнувшись носом в шею, и решила, будь что будет! Он же сказал, что любит меня, значит, будет любить и такую, какая я есть! Пусть с черным оперением, пусть не такую,, какую ожидал увидеть! Терпения моего больше нет! Он обнял меня и прижал еще покрепче к себе. Я подняла подбородок вверх, чтобы мои губы были как раз на уровне его уха и, крепко зажав глаза, я выдохнула неуверенным шепотом:

- я люблю тебя – И снова толчок в спину, но он был не болезненный, а даже приятный, мои крылья с громким шелестом расправились, они наконец-то вырвались на свободу. Он вздрогнул и ослабил объятия. Я боялась открыть глаза, я ждала, что он скажет, ждала его реакцию, я не хотела снова видеть его суровый взгляд на мне!

Но он молчал. Я сквозь слезы заставила себя разомкнуть свои веки, пересилив страх, и посмотрела на него. Его взгляд не был удивленный, а выражение лица не было разгневанное, он посмотрел сквозь щелки век куда-то вверх и улыбнулся, как будто ожидал это там увидеть, закрыл глаза, и снова обняв меня, заснул. Я, ничего не понимая, бегала глазами по его умиротворенному лицу, в поисках ответов не эту странную ситуацию, но он сладко спал… это было выше моего понимания и посмотрела в ту же сторону, куда смотрел он… Они были белые, как и раньше, белые! Вот чем он был доволен и почему спокойно заснул. Он исправил все то, что когда-то разрушил. Он вернулся в ту самую подворотню за тем самым котенком и забрал к себе домой и напоил молоком из мисочки…

***

Девушка остановила на секунду свой рассказ, посмотрела в сторону, и продолжила повествовать новую мысли. Она решила, что предыдущая не нуждается в продолжении.

- Так вот почему я не могла полюбить никого, вот почему все страдали, пытаясь растопить мое холодное сердце, а если не получалось просто разбивали его об асфальт. И оно рассыпалось на маленькие осколочки, а я стояла рядом и смотрела, как они катятся в разные стороны и переливаются на солнце. «Так красиво». Молча, наклонялась, собирая их в подол платья, что бы потом, придя домой склеить заново. И так по кругу, все эти долгие 7 лет. Как же я могла полюбить кого-то, если я уже любила?!

***

Девушка замолчала, окончив свой рассказ, и повернулась ко мне лицом, улыбнувшись, подвела итог:

- Вот такая история, Саша! Невероятная, правда?
- А что же было дальше? – захлебываясь слезами от трогательности этого сюжета, спросила я.
- Не трудно догадаться! – все еще улыбаясь, ответила она – Летаем вместе, до тех пор, пока не разобьемся! Создаем свой мир, не похожий на этот, которого никогда не было и не будет, и надеемся, что его никто не разрушит и после нашей смерти, ведь он идеален…
- А как его звали то? – спросила я.

Но она ничего мне не ответила, а лишь, улыбнулась, повернулась ко мне спиной и, расправив два больших белых крыла, взмахнула ими и воспарила ввысь.

***

Вот я и приехала, Поездка пролетела незаметно. Я выхожу из автобуса, иду по скучному городу, а лицо расплывается в улыбке. Я поднимаю воротник пальто до носа, что бы прохожие ни смотрели так странно на меня. Но после такого рассказа эмоции бьют через край и их невозможно скрыть. Глаза наполняются слезами, слезами радости, которые светятся особенным светом, глаза не плачут, они так улыбаются…

[GREEN]

№ 9

Белые розы.
Придёт время, когда ты решишь, что всё кончено. И это будет начало.
Кончился февраль, была не зима, но еще не весна. Толстое одеяло облаков неумолимо ползло по небу. Сырой набухший март казалось, пропитался водой. Было очень пасмурно. Все ждали солнца. Редкие прохожие думали «Как было бы хорошо, если бы оно выглянуло, на час, на полчаса, на 10 минут. Подставить лицо и ловить теплые робкие лучи. Десять минут, радости».

Они шли по набережной. Вечерело. Молодой мужчина бережно поддерживал высокую девушку. Он был чуть ниже ее. Она была в сапогах на самых невысоких каблуках, какие наверно можно было найти в магазинах.

- Я люблю твое дыхание.- Сказал мужчина ласково и замолчал надолго. Девушка ничего не ответила, только чуть ближе приблизилась к своему спутнику.

Серые дома нависали над ними. Холодные камни, чугун решеток, хотели забрать остатки их тепла.

- Ты знаешь,- продолжил он,- в детстве, мы пацаны, отламывали сосульки с деревьев и с неимоверным хрустом до боли в зубах жевали их. Убеждали друг друга: « Совсем как мороженное!». Собирали с голых деревьев сморщенные замерзшие ранетки, которые действительно были вкусны. И пытались поймать снегирей, выставляя проволочные клетки. Лежали в засаде в сугробах, а ловили одних глупых синиц.
-Дима, может мы зайдем сегодня?– Девушка посмотрела на своего спутника сверху вниз. Мужчина или не услышал вопроса или просто не стал отвечать и продолжил:
- Мы ловили глупых синиц и не знали, что с ними делать…. и отпустить жалко, и самим не нужны. Домой приходили с промокшими насквозь ногами. Мамы ругали нас с добрыми глазами. Отцы грозили ремнем.
-Ты не ответил на мой вопрос?
-А что ты хочешь услышать?
- Может тебе все равно….
- Нет мне не все равно. Если бы было все равно, я бы не задумывался. Ты совсем девчонка.
- Милый я взрослая, я выше тебя.
-Акселератка.- Проворчал с улыбкой Дима.- Вы молодые девчонки высокие, хотел сказать длинные, но это немножко обидно. Худые и длинные.
- От меня почти ничего не зависит.
- Мы любим маленьких, а вы все растете и растете.
- Мой диетолог говорит, что все нормально.- Пошутила девушка.
- Нам хочется вас защищать, носить на руках, зачем вы лишаете нас такой возможности. Вы акселератки.
-Сам ты женатик!
- Ну…да! Разведенные мужчины, как бывшая в употреблении вещь. Обидное слово «БУ».
-БэУшник, ПеТеУшник?
- У родителей не было денег учить меня пять лет в институте.
-Обиделся милый?
-Мы из другого поколения. Люди из разных миров.
- Миру - мир!- девушка улыбнулась.
-Мир, май труд.
-Ты ходил на демонстрации?
-Захватил этот период. Заставляли.
- Насильно?
-Ну, ты бы пожила тогда, увидела.
-Я бы хотела сходить.- С нотками упрямства настаивала девушка
-Что там хорошего, несешь какой-нибудь транспарант с членом политбюро, дурак дураком.
-Я бы раз хотела сходить с шариками.
-Не знаю.
-Красные, синие, зеленые…целая гирлянда. И попеть песни. Вы пели тогда песни?
-Не помню.
-Неужели так можно все забыть?
-Помню, что пили водку тайком.
- И ты пил?
-Конечно.
-Про водку помнишь, а про песни нет? Милый! Что ты молчишь, улыбаешься?
- Странная штука жизнь. Мы с тобой ходим и ходим и ходим…и нам хорошо…
- А когда совсем замерзнем, иногда целуемся.- Добавила девушка
- Чем хуже - тем лучше?
- Что ты! О чем? Мне нравится, когда ты крепко прижимаешь меня к себе. Нам становится теплей. Мне нравится, когда ты убираешь мой колючий шарф и нежно целуешь мои волосы, ушки, согреваешь их своим дыханием. Мне все нравится.

Дима ничего не ответил своей спутнице. Казалось, он полностью погрузился в свои мысли. Девушка, медленно подбирая слова, продолжила:

-Мне нравится, когда ты снимаешь с меня варежки и греешь ледяные ладошки в своих руках. Люблю класть голову тебе на плечо. Люблю, когда ты подолгу не отпускаешь меня после поцелуя, и мы стоим обнявшись. Я еще многое люблю, но не знаю, как сказать.
- Я уже тебе говорил,- произнес после долгой паузы Дима,- в детстве, когда тебя еще не было, и никто не знал, будешь ли ты на этом свете, я ловил глупых несчастных синиц и не знал что с ними делать. Приносил их домой, оставлял на холодной веранде и кормил хлебными крошками. Иногда просовывал руку в клетку и ловил их беззащитных. Нет не беззащитных, они щипали, клевали меня клювиком, а я очень аккуратно держал их, дышал на них, согревал дыханием. Они смотрели на меня своими бусинками-глазками и не понимали, что я хочу им добра. А потом они умирали, умирали, не смотря ни на что. Я так заботился о них.
-Жалко!
- Не думаю, что мы можем быть вместе…. Не думаю …. Это в молодости я не отпускал бедных синиц и любил их… согревал дыханием. Сейчас другое дело.
-Милый ты говоришь глупости и зачем ты мне рассказываешь про этих синичек?
-Так просто.

На перекрестке ветер сильным порывом попытался сорвать белый берет девушки, но она в последний момент удержала его и повернувшись спиной к ветру, поправила головной убор, убрала под него волосы и обратилась к своему спутнику с хитрой улыбкой на лице:

-Ты знаешь, где я живу?
- Скажешь тоже, всю зиму провожал и не знаю.
- Только до подъезда милый.
- Я все знаю… и квартиру, и твое окно. Я иногда подолгу стою и смотрю на него. Жду, когда ты погасишь свет.
-А смелости нет?
-Дело не в смелости.
-Ты боишься моей мамы?
-Не настолько, чтобы не прийти. Дело не в маме.
-Завтра восьмое марта.
-Я помню.
-Я думала, ты забыл.
-Нет, не забыл. Куплю маленький подарочек, который тебе обязательно понравится.
-Не думаю, что мне может понравиться то, что ты купишь.
-Я куплю и подарю тебе белые розы.
-А если вместо белых роз ты бы согласился зайти к нам.
-Познакомишь с мамой?
- Мама уехала на праздник к своей сестре в Барабинск. Я совсем одна.
-Я куплю белые розы, я уже договорился.
-Розы так розы, - обиженно и сухо проговорила девушка.
- Мне должны оставить самые лучшие.
-Розы без тебя мой милый, даже самые лучшие это уже не праздник. Они будут напоминать все время о тебе. Что ты один и что я одна.

Дима не ответил. С третьей попытки нервно закурил, закрываясь от ветра. Лицо его стало сосредоточенным. Он напряженно думал. Он думал о том, что значила эта девушка для него: «Холодные дни, согретые теплым дыханием. Что это – любовь? Наверно нет, им просто было хорошо вдвоем. Они больше молчали, чем говорили. А потом шли по домам, ложились в холодные неуютные постели и никак не могли согреться и уснуть. Разные дома, разные этажи, разные постели и два человека которым так хорошо вдвоем и так холодно и неуютно поодиночке. Они не могут быть вместе, они не могут быть вместе никогда…. он это знал,… чувствовал. Груз пережитого – мудрость. А в чувствах двух людей он враг. Он как незримая тень нависшая и заслонившая все вокруг. И дело совсем не в маме…»

- Я спекла тортик. И есть очень вкусное вишневое варенье. Нам прислали с Украины.

«Я начну пить чай с вишневым вареньем. Губы онемеют, и язык прилипнет к нёбу от желаний».- Представил Дима. – «Руки будут от нетерпения дрожать. И чашка на блюдце предательски выдаст меня».

- Я не люблю сладкое, – соврал Дима.
-Ты капризный.
-Я просто неустойчивый.
-Что! Что-что-о ….ты сказал?- Раскатисто и громко засмеялась девушка.- Вон в чем дело! Не переживай. Придумал тоже.
- Неужели ты не думаешь о том же?
-Как тебе сказать. Сказать?…. В общем думаю.- К лицу девушки прилила кровь. – Думаю. Об этом все думают.
- И что?
- Милый! Много хочешь знать. Когда то…. может быть….Но не в этот раз.
-Почему не в этот?
-Просто так.
- Все-таки ты об этом думаешь. Тебе разве плохо как у нас сейчас?
-Я этого не говорила.
-Найдешь себе потом помоложе, мальчика-паиньку.
-Милый! Ты постоянно говоришь глупости, которые я уже устала слушать. Мне не надо ни помоложе, ни постарше и вообще кроме тебя мне никто не нужен. Это правда.
-Это ты сейчас так говоришь.
-Ты бережешь меня мой милый для мальчика-паиньки?
-Не знаю. Наверное.

Девушка задумалась. Встала у стены дома от ветра, нашла его руки и приложила к своему лицу.

-У тебя холодные руки милый. У тебя всегда горячие, а сегодня холодные.
-Да холодные.
-Сегодня я тебя буду греть. Дай подую на них.- Девушка дурашливо и смешно начала дуть и целовать его грубые пальцы.- Они у тебя пахнут табаком.
-Прости меня!
-За что ты извиняешься дорогой?
-Прости и всё!
-Не за что тебе извиняться. Ты многое надумал. Ни к чему это. Я взрослый человек и просто поверь мне, что все, о чем ты сейчас говоришь – чепуха.
- Не чепуха. Я не смогу взглянуть твоей маме в лицо, ты не сможешь показать меня подругам. Засмеют.
-Чепуха на постном масле.
- Неудачник. Коротышка. Папенька ПТУ-шник, который живет в общаге.
- Милый мы что-нибудь придумаем.
- Это так кажется. А я так привыкну, и будет труба. После этого точно мне будет труба. Мне нельзя и тебе нельзя.
-Льзя нельзя. Что ты заладил дорогой. Нельзя так нельзя. Подаришь цветы и сиди в своей общаге.
-Я может, приду посмотреть на твои окна.
-Какой ты глупый и смешной.
-А ты ешь свое варенье.
-И торт.
- И торт конечно. Налопаюсь и довольная лягу спать, а ты стой там и думай какие большие тараканы у тебя в голове.
-Большие!
-Огромные.
- У всех они есть.
-У тебя особенные.- Она состроила смешную гримасу.- Или нет! Лучше позвоню мальчику-паиньке.
-Звони.
-Так! Надо подумать есть ли у меня на примете такой. Так. Так. Ну, что-нибудь придумаю наверно. Так сразу и не приходит на ум.
-Ты способная.
-Конечно мой дорогой. Не сомневайся. …Ну, может, хватит. Не надоело тебе?
-Сдаюсь.
-Вовремя.- Она зябко поежилась.- Пойдем хоть в наш подъезд. Да не бойся, просто в подъезде постоим, я пока тебя грела, что-то сама остыла.

Они развернулись в другую сторону, и пошли молча.

-Передавали, что сегодня будет снег,- сказала она, что бы, что-то сказать, когда они прошли уже почти половину пути.
-Ты разогрелась?
-Так! Немножко.
-О чем ты думала, пока мы молчали?
-Не скажу.
-А если я тебя поцелую, - он остановился и обнял свою спутницу.
-Все равно не скажу,- упрямо поджала губы девушка. Дима, чуть дотрагиваясь ее губ, легонько поцеловал.
-Нет!
-Тогда продолжим!

Они слились в долгом протяжном поцелуе, и она не видела, но чувствовала, что он привстает на носочках. Так было часто, и она к этому уже привыкла. Белый берет у девушки сполз на затылок, волосы выбились из-под него, и длинными прядками упали на клетчатое пальто.

-Всё! Всё!- прошептала она, еле переводя дыхание.- Милый от тебя ничего невозможно скрыть. У тебя есть тайное оружие.
-Ну, рассказывай.
-Сейчас, только поправлю маленько, что тут у меня творится на голове. Вот так будет лучше. Так нормально?
-Чудесно.
-Ага! Про что ты хотел услышать?
-Мысли вслух. Содержимое темной комнаты, то есть головы. Часть первая.
- И последняя. Вообще-то это касается больше тебя.
-Даже так? Интересно.
- Это серьезно. Брось свои ужимки. Вот я подумала. Ты расстался с женой, переживал. Мы уже почти год встречаемся, и за все это время у тебя не было женщины?

С лица Димы сразу сползло шутливое выражение. Он ответил не сразу. Ей даже показалось, что он не расслышал вопроса. Но он все расслышал и подбирал слова. Заговорил медленно, но твердо:

- Было один раз. Только один. Как-то так получилось.
-Раз до меня или со мной?
-С тобой,- с трудом выдавил он.
-Милый это правда!?
-Да дорогая.
-Этого не может быть.
-Может.
-Не думала.- Она чуть отстранилась и высвободила руку.
- В общем как тебе объяснить. Случайно все получилось в кампании. Это не то что бы чувства. Разрядка понимаешь. Разрядка. Это физика, физически нужно, еще водка.
-Физик значит у меня милый. А я?
-Зря сказал. Я такой! Все что надо и не надо …Можно было и не говорить.
-Ты думал обо мне в тот момент?
-Да!- соврал Дима.
-Думал и спал с ней?
-Я не помню.
-Ты не умеешь врать и это не нужно. Милый мне, правда все равно с кем ты был до меня, и я понимаю, как это год терпеть после того как ты привык спать с женой. Может, это было не раз. Может ты заказывал проституток. Ты заказывал проституток?
-Нет.- Сказал он правду.
-Ты наверно заказывал их, что бы сберечь меня?
-Я их не заказывал.

Ветер маленько стих. Темнота полностью овладела городом. Желтые фонари круглыми пятаками светили тускло и равнодушно. Дома придвинулись, и улицы казалось стали уже. Остальной путь до подъезда они опять молчали.

-Белые розы ты мне не покупай,- сказала она, когда они подошли к ее дому.
- Почему?
-Просто не покупай. Не трать деньги милый, они еще тебе пригодятся.
-Я куплю и положу их у порога.
-Позвонишь в дверь и уйдешь?
-Не думал об этом.
-Ты хочешь позвонить в мою дверь?
-Зачем ты спрашиваешь?
-Если ты позвонишь, я уже не отпущу тебя и мне все равно кто там был у тебя или будет после меня.
- Я сломаю тебе жизнь.
-Это будет просто разрядка милый. Зачем тебе кого-то искать. Пить противную водку. Восьмое марта. Моя первая разрядка в жизни.
-Ты все решила?
-Милый все решишь ты!
- А если я не позвоню?
-Тогда не будет у тебя больше девочки-психотерапевта.

Они поднимались по лестнице. Дима шел сзади она чуть впереди. Лестничные лампочки от звука шагов чутко вспыхивали и освещали им путь неровным дрожащим светом. Иногда она оглядывалась. В больших печальных глазах ее была усталость и решимость. Дима шел как привязанный. И чувствовал. Боль. Страх и ожидание конца. Ожидание конца! Конца! Где то в подсознании четко звучало с каждой ступенькой:

Конца!

Конца!

Они остановились у двери. Девушка вошла в отгороженный тамбур, Дима остался стоять снаружи. Она вернулась, и молча напряженно уставилась ему в лицо. Дима тоже не отводил глаз. Никто не хотел уступать. Наконец девушка взяла его за руку и его пальцем нажала на звонок.

-Милый! Ты сам это сделал!- Сказала она с улыбкой в голосе.

Они вошли в тускло освещенный коридор. Это была обычная «двушка» в стандартной панельной девятиэтажке. На стенах виниловые обои под досточку, открытая вешалка была закрыта ситцевой занавеской. В торце коридора в рост человека зеркало в простой тонированной раме из дерева, внизу полочка. Над ним небольшое бра с пальчиковыми лампочками.

Девушка неторопливо сняла берет и пальто, остановилась у зеркала, и стала смотреть на свое изображение что-то долго поправляя в прическе и на лице. Он разделся в гардеробе и в нерешительности топтался сзади. Так продолжалось довольно долго. Совершенно неожиданно не оборачиваясь и ни слова не говоря, девушка расстегнула на спине пуговички и сняла блузку через верх. Увидев в зеркале его вытянувшееся от удивления лицо, она улыбнулась и продолжила раздеваться. Завела руки за спину и расстегнула телесного цвета бюстгальтер, скинула его с плеч и повесила на край зеркала. Дима нерешительно подошел ближе. В зеркале отражалась ее большая грудь с розоватыми пятнами сосков, отражалось ее лицо, отражался он сам смущенный и немного растерянный. Руки его почти помимо воли легли ей на грудь, и она слегка вздрогнула:

-Почему ты делаешь все молча, милый?
-Не знаю что говорить.
-Ты всегда это делаешь молча?
- Я просто запоминаю тебя.- Он немножко поднял грудь девушки обеими руками вверх. Она была полновесная тяжелая и упругая.
-Запоминаешь зачем?
-Запоминаю и всё. - Он ласково взял сосочек и слегка катнул между пальцами.
-Ничего себе,- она чуть отстранилась и повернулась к нему,- посмотри, сказала она ему, показывая на свою руку выше локтя.

По ней, по плечу и по всей левой половине тела пошли мелкие пупырышки. Дима улыбнулся.

-И на ноге тоже под джинсами,- сказала она, - ты только не видишь. Пойдем в комнату.

Они сели в два кресла напротив друг друга. В комнате был полусумрак. Девушка взяла его руки и положила себе на лицо. Он ласково и нежно стал гладить по ее щекам лбу, подбородку и ничего не говорил. Глаза девушки горели, дыхание ее стало учащенным и горячим. Она хотела что-то сказать, но он прикрыл ей рот и сказал сам:

-Нам лучше выпить немножко,- Комок в горле мешал ему говорить.
-Вино на подоконнике в кухне, салаты в холодильнике, я все приготовила.
-Пойдем?
-Хочешь, я тебе принесу сюда?
-Хорошо.

Когда она вышла, Дима достал сотовый телефон и начал вспоминать, как сделать звонок самому себе. Была такая функция. Полное ощущение, что тебе позвонили. Девушка спустя минуту появилась с небольшим подносом, поставила его ему на колени. Он придерживал его одной рукой. Она сама разливала вино, положила по ложке салата. Дима обратил внимание, что она уже успела снять джинсы и была в легком незастегнутом халатике. Глаза Димы привыкли к сумраку комнаты. Он отчетливо видел качающуюся оголенную грудь, небольшой втянутый живот с небольшим пупком и очень узкие легкие как крылышко плавочки, которые носят молодые девушки и никогда не носила его жена.

Когда они закончили легкий ужин, она тщательно влажной салфеткой протерла свои губы, другой салфеткой его рот, нос лицо и убрала в сторону поднос.

-Подожди еще глоток вина.- Нерешительно попросил Дима.
-Не надо милый.
-Чуть-чуть!
-Ты знаешь что делаешь,- сказала она ласково и вновь подала ему бутылку и фужер. Он налил много, а пил маленькими глотками и смотрел на нее задумчиво и как бы запоминал. Ему вспомнилась ее фраза: «У тебя больше не будет девочки-психотерапевта!». Да! Девочка выросла. Она помогла ему избавиться от одиночества. Он изливал ей душу. Она была его священником и отпускала грехи. Она его вытащила из ямы, вылечила, отогрела душевным теплом. Он использовал ее. Но всему приходит конец. Маленькие девочки становятся взрослыми. Он не сказал ей, что каждую неделю он встречался с дочкой и два последних месяца имел регулярный секс с женой. С бывшей женой, которая уже не против была убрать приставку «бывшая» Он ничего не говорил ей об этом и не хотел говорить сейчас». Глаза ее лучились и горели нетерпением. Ресницы обиженно хлопали.
-Сколько можно милый?
-Сейчас, сейчас, ты просто купила очень вкусное вино.
-Знала бы не брала,- сказала она шутливо.

Когда он закончил, она опять салфеткой протерла его губы и подошла совсем близко. «Пора» подумал Дима и обреченно нажал нужную кнопку в кармане брюк. Необычно громко зазвонил телефон. Девушка отшатнулась. Дима поднес его к уху и сказал:

-Говорите.

Секунд пятнадцать двадцать молчал и опять сказал:

-Это срочно? Хорошо я понял.

Он вернул телефон на место, на лбу у него выступила испарина от вранья и напряжения.

-Милый! Что случилось!?- с тревогой в голосе и недобрым предчувствием проговорила она.
-Случилось!
-Ты не можешь мне сказать?
-Не сейчас.
- И тебе вот прямо сейчас надо уйти?

Он, молча, кивнул головой и опустил глаза в пол.

-Хорошо, я поняла,- потеряно пробормотала она, нервно и торопливо застегивая пуговички халата.

Дима торопливо оделся и стал прощаться. Глаза его повлажнели и еще чуть-чуть могла выкатиться скупая мужская слеза. Он прижал ее к себе и очень долго не отпускал, пока глаза не пришли в обычное состояние. Наконец он слегка отстранил ее, поцеловал в лоб. Он поцеловал не как, обычно привставая на носочках, а просто нагнул ее голову к себе.

-Прощай. Прости за все!

Она не понимая, что происходит, вдруг схватила его голову и стала неистово покрывать его лицо поцелуями:

-Хорошо! …Прощай! ….До завтра. …Я весь день дома.

Улица встретила его не ласково. Мелкий дождь со снегом порывами налетал, бил в лицо. Это было даже хорошо, так как никто не видел его слезы, хотя кому какое дело в этом мире было до его слез.

Он даже не понимал, кого он жалел, в эту минуту: ее оставшуюся одну в пустой квартире, себя, неудачника, нерешительного, не переступившего такой желанной грани или все-таки их обоих. Два человека, которым очень хорошо и которые так понимают друг друга, уже не могут быть вместе. «Завтра последний день!» - Вдруг закралась не прошенная мысль. «Еще не сожжены мосты! Не сожжены».

Утром Дима проснулся необычно рано. Он долго лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Он просто глядел в потолок без всяких мыслей, совершенно опустошенный. Не злости не сожаления он не испытывал, или думал, что не испытывает. «Наверно так лежат после инфаркта, боясь пошевелиться»,- вдруг подумал он.- «Лежат и ждут, когда восстановится их сердце. Каждую минуту, час сердце обколонное лекарствами регенерирует, восстанавливает мышечную ткань, дает шанс на выздоровление».

Так и не выспавшийся, с ватными руками и ногами он встал почти к обеду. Сунул голову под холодный кран, как иногда делал с похмелья. Не помогло. С трудом оделся, и даже не вспомнив о завтраке, направился в цветочный магазин. Он шел, смотрел на необычно нарядных женщин, которые встречались на его пути, на возбужденных мужчин с толстыми пакетами и тортами, на двух алкашей которые уже набрались с утра в честь праздника и пребывали в отличнейшем расположении духа. Он смотрел на все это и думал, что наверно и он так спустя год, два будет ходить с авоськами и списками от жены и она в любом случае будет отчитывать его, когда он вернется. А он будет оправдываться, заикаться и ждать когда она прекратит. А потом они обязательно пойдут в гости к ее сестре и будут слушать бесконечный монолог ее мужа о строительстве дач, бань коттеджей. Все будут поглощать кучу салатов и запивать дешевой водкой, говорить набившие оскомины тосты. А вокруг до звона в ушах будут носиться дети, и красть со стола конфеты и фрукты. Он все знал наперед. И такая жизнь его совсем не устраивала. Даже в общежитии он себя порой чувствовал гораздо лучше, чем дома.

Сунув продавщице припрятанную шоколадку, он взял оставленный ему букет из свежего привоза.

Знакомый подъезд, знакомая лестница, дверь. Он в волнении остановился, снял упаковочные газеты, расправил бережно целлофан и позвонил. Он позвонил соседям по лестничной клетке.

-Кто там?- Раздался за дверью старушечий голос.
-Откройте пожалуйста. Я к вашим соседям. Только положу сверточек и сразу уйду.

Дверь щелкнула. Его впустили. Он положил цветы на оббитый оцинкованным железом ящик для картошки. Белые нежные розы распались небрежно, и было странно видеть семь белых роз на крышке этого не очень чистого ящика. Нежные беззащитные они казались инородным телом в этом тесном предбаннике с облупленными стенами и не закрывающимся от старости электрическим щитом. Взглянув в последний раз на цветы, на такую желанную дверь, он тяжело вздохнул и молча, не поблагодарив соседку, ушел.

Пройдя квартал, он достал телефон и выключил его, потом подумал и вытащил аккумулятор. Он ходил до самого вечера по знакомым улицам и прощался …прощался, прощался. Больно саднило в груди. Хотелось напиться. Не просто выпить, а напиться в хлам, но он ходил абсолютно трезвый. По этим улицам они ходили вместе. И здесь, и здесь!

Когда легкие сумерки начали закрадываться в улочки, он вышел к знакомой набережной. Ленинград-Санкт-Петербург, город на Неве. Чугунные решетки, холодный камень положенный здесь рабским трудом, все источало равнодушие. Равнодушие этого города к судьбе его одинокого жителя, который здесь мерз на ветру. С трудом, окоченевшими пальцами он вставил аккумулятор в телефон, включил его. Ни одной СМС-ки о том, что кто-то пытался дозвониться до него. Ничего. Он втайне ждал пять, десять звонков. Он ждал напрасно. Ему никто не звонил. В конце тех улиц, в одном из домов, сидела у окна девушка, которая все поняла. Если ты любишь то возраст, расстояние, вес и рост – это всего лишь числа. Белые розы были рассыпаны по полу. Белые беззащитные и холодные они валялись небрежно, как вывались из рук. Она не плакала. Смотрела в черное окно и водила пальцем по стеклу. Дышала теплым дыханием и снова писала. Кому и что она писала, кто должен был прочитать ее послание… это так и осталось тайной и уже никто наверно об этом не узнает.