МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: "Капля воды" - не более трёх отрывков из одной большой новеллы, повести или романа (до 21 тысячи знаков с пробелами) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 3 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

"Капля воды" - не более трёх отрывков из одной большой новеллы, повести или романа (до 21 тысячи знаков с пробелами) ПРОИЗВЕДЕНИЯ СОИСКАТЕЛЕЙ ПРИНИМАЮТСЯ по 28 ФЕВРАЛЯ 2013 г.

#11 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 05 января 2013 - 22:47

№ 10

СВЯТО МЕСТО
(53 главы, около 12 авт. листов - отрывок)

Глава 1

– Ну, Семка, что берем-то? – Мыльников, оглядев витрины, уставленные разновеликими бутылками, озабоченно пересчитывал разномастные купюры.
– Да как всегда, наверно? – рассеянно проговорил Семен.
Было совершенно все равно, что там возьмет Мыльников. Семен, будто физически ощущал полноту жизни и упругость мира. Она – эта жизнь казалась настоящей, большой и счастливой, а мир вокруг выпуклым и звонким, как барабан. Отработал, выданный весной, открытый лист. Покопал по договору в тайге, за что неплохо заплатили. Признакомился с парой археологических светил, что тоже пригодится. Да еще и Аня где-то тут должна уже появиться…
– Куда на этот раз, Николай Степанович? – спросил Семен, когда они грузили увесистые сумки с выпивкой и снедью в заднюю дверь автобуса.
– Да есть тут одно место, третий год уже там копаем.
– Это, что, то самое, знаменитое Сарайкино?
– Оно, Сема. Чем больше там копаю, тем больше нравится. И местные аборигены с понятием, и природа замечательная. Только вот копать скоро уже нечего будет. Придется под старость новое место искать.
В Сарайкино, хотя его раньше и звали, Семен, еще не был. Мыльников это место, судя по его рассказам, очень любил. Проводил там студенческую практику и, видимо, просто отдыхал, найдя, наконец, способ совместить полезное с приятным. Конечно, как это у него всегда получалось, он уже знал там многих местных знаменитостей, да и сам постепенно становился, вместе с раскопом, еще одной достопримечательностью.
У автобуса собиралась пестрая хохочущая толпа парней и девчонок – студентов Мыльникова, боготворивших его, как и Семен когда-то. Подошел бывший однокурсник Семена, тоже аспирант – Сашка Перминов, за лето, как и остальные, до черноты обгоревший на жарком археологическом солнцепеке.
– Здорово, – сдержанно поздоровался Сашка.
Семен молча, мельком глянув, протянул руку… В толпе веселых однокурсниц показалась Аня, и стало совсем не до Сашки.
– Анька, привет, – не сдержавшись, крикнул ей Семен.
Аня махнула в ответ, пытаясь разглядеть его поверх толпы.
– Ну, коллеги, грузимся! – скомандовал, покрывая прочий шум, Мыльников.
Со смехом, под игривые девичьи взвизги все ломанулась в узкую автобусную дверь.
Слегка подталкивая стремящихся внутрь попутчиков, Семен уже на входе прорвался к Ане. Наконец-то они оказались рядом, стоя в узком проходе между сидений занятых неудержно говорившими студентами. Общий говор постепенно сливался в монотонный нечленораздельный гул, ставший незаметным фоном их разговору.
– Я так соскучилась!
– И я почти неделю тут без тебя торчу…
– Взял бы да приехал…
– Да неудобно как-то, да и отсыпался первые дни.
– Неудобно ему, а мне там, среди братьев, одной, думаешь удобно?
Ее голос, запах волос, близость уже такого знакомого тела, приправленные почти двухмесячной разлукой, били прямой наводкой, и не только по голове. Он осторожно привлек ее за талию. Сопротивляясь долю секунды, она прижалась к нему…
Постепенно в салоне становилось просторней, студенты как-то распределялись по сидениям. Парни усаживали девушек на колени, освобождая проход. Семен нечаянно обнаружил, что только они стоят, прильнув друг к другу.
Опытный педагог Мыльников, дождавшись когда, наконец, улягутся страсти и восторги встречи, поднялся в проходе.
– Ну что, наговорились? Если кто-то еще не все рассказал, возможность у вас еще будет. А нука, напомните мне, по какому же поводу я вас оторвал от важных дел, от каникул, наконец?
Гул разговора довольно дружно утих, и после короткой паузы нестройный хор прокричал: «День археолога».
– Молодцы, точно – День археолога. Мы все, и даже те, что лопату взяли в руки впервые, плодотворно поработали в этом сезоне, пришла пора отдохнуть. Программа нашего мероприятия простая. Приезжаем, разбиваем лагерь, идем смотреть раскоп, консервируем его. Потом, пятнадцатого числа, традиционный банкет, а семнадцатого за нами приедет вот этот же университетский автобус. Есть вопросы?
– Николай Степанович, а что делаем шестнадцатого? – в нечаянной паузе прозвучал хрипловатый голос одной из первокурсниц – Веры.
– Верочка, ну как это – что? Отсыпаемся после банкета, – под дружный хохот ответил Мыльников.
– Так, все археологи немного краеведы, а ну, хватит киснуть! Запевай нашу – краеведческую, – раззадоривал он попутчиков.
Ребята, сидевшие около него, грянули песенку романтиков с большой дороги из мультика о бременских музыкантах. И вскоре, уже на весь автобус раздавалось: «…Ходим мы по краю, ходим мы по краю. Ходим мы по краю род-но-му».
Довольный Мыльников, улыбаясь в бороду и хитро поглядывая на стоящих в проходе Семена и Аню, дирижировал, не давая снизить темп. Хватаясь за поручень на ухабах, и вновь возвращаясь к гремящей песне.
– Давайте еще раз, а то не все проснулись, – и он погрозил кулаком, как всегда молчавшему, Перминову.
Хор с готовностью подхватил еще раз, уж такая была мыльниковская традиция, петь должны были все, и если он решал, что кто-то в этом деле халтурит, песню, хотя и довольно охотно, перепевали.

Глава 29

Вернулись, как не спешили, совсем поздно. Василий Григорьевич, шедший всю вторую половину дороги последним, сильно отставал. Его приходилось ждать. Он испытывал по этому поводу большую неловкость и постоянно извинялся. Смотреть на высыпавшиеся несметные звезды ни сил, ни желания уже не было. Становилось холоднее и от частых остановок Семен и Аня никак не могли согреться.
Когда пришли, Клавдия Михайловна опять усадила за стол, налив в стопки водки «с мороза-то». Василий Григорьевич отказался. Лег на диван и затих, лишь время от времени ворочался, скрипя пружинами, покашливал и не громко кряхтел.
– Опять хворость себе заработал. Сейчас недели две отлеживаться будет, – не громко ворчала Клавдия Михайловна, – замаялся уж с этим Святым местом.
Семен и Аня допивали чай. Тепло, усталость, поздний плотный ужин и водка действовали, наливая ноги свинцовой тяжестью, а голову заполняя медленными неповоротливыми мыслями…
– Да что же это? – Семен уже несколько раз пытался дозвониться Комарову, сети не было.
– Пойдемте к Ивану Алексеевичу у него телефон есть, попросимся. Может, и дозвонитесь? – наблюдая манипуляции Семена, предложила Клавдия Михайловна.
Выходить на мороз из окутавшего их уютного дремотного тепла не хотелось совсем, но и так оставлять было нельзя, пришлось собираться.
– Он далеконько живет, а ближе-то и нету ни у кого телефона, – поясняла, по дороге, Клавдия Михайловна, – а на верхней улице-то не пробовали?
– Пойдемте к Ивану Алексеевичу, – Семен представил, как он громко на всю верхнюю улицу оправдывается, объясняя Комарову, что пропустил вечерний автобус.


В двух ближних к воротам окнах дома Ивана Алексеевича горел свет, но сами ворота оказались заперты.
– Семен Александрович, перелезли бы через забор, да постучали в окошко, – попросила Клавдия Михайловна, – а хотя увидит незнакомца – еще напугается. Посмотрите, не калитка ли там?
– Калитка, – Семен нащупал в темноте вертушку, повернул и стал открывать не широкую загребающую рыхлый снег калитку палисадника.
Клавдия Михайловна пробралась к высокому окну, постучала. После нескольких попыток, занавеска на окне отодвинулась, из окна долго разглядывали гостью, затем занавеска задернулась опять.
– Закрывайте, – приказала Клавдия Михайловна.
Пока Семен возился с калиткой никак не попадавшей в притвор из-за снега, ворота открылись, в них появился высокий и худой пожилой хозяин дома, в тулупе и цигейковой шапке.
– Что случилось, Клавдия Михайловна?
– Позвонить нам срочно надо, Иван Алексеевич, не откажите.
– Да все что угодно, а это родственники, наверно?
– Да теперь почти и родственники. К Васе вот из города приехали, да на автобус опоздали. Позвонить надо, предупредить, – с каким-то непонятным достоинством объясняла Клавдия Михайловна.
Вошли в дом. Пахнуло затхлым запахом старика. Уюта, того, что уже стал привычным у Сабановых, не было. Все пространство комнаты представляло собой как бы кабинет средневекового ученого–бунтаря. Самодельные стеллажи гнулись под тяжестью многолетних подшивок журналов. На столе стопкой лежали какие-то бурые фолианты. Захватанная занавеска отделяла пространство кухни возле зева печи. Холодильник со следами рук на белой когда-то дверке натужно рычал и вздрагивал.
Телефон оказался в другой комнате, там обнаружились такие же стеллажи, старый потертый диван и спящий на нем огромный серый котище. В углу на старинной, кустарной работы тумбочке стоял запыленный телевизор, лишь переключатель каналов выдавал следы пользования прибором, на нем пыли не было. Включенная старая радиола стоявшая на нижней полке досчатого стеллажа тихонько бубнила.
Семен разглядывал потрепанные корешки книг: «Большая Советская Энциклопедия», «Справочник охотника», «Словарь юного натуралиста», «Фенологический календарь», «Медицинская энциклопедия», многолетняя подборка журнала «Наука и жизнь», еще какие-то журналы, книги, справочники…
– Вот тут телефон-то, – указал на один из стеллажей Иван Алексеевич.
– Аня, звони ты, я потом, – Семен подтолкнул Аню к телефону.
Хозяин, видя Анино замешательство, вышел. Клавдия Михайловна последовала за ним.
Аня долго объясняла тете Лене, где она, и почему не позвонила раньше. Оправдывалась, пытаясь отвести какие-то подозрения и обвинения. Наконец, сообщив, когда приедет, положила трубку.
– Ну почему эти взрослые всегда думают самое худшее? – она затравленно смотрела на Семена, – вот и родителям опять позвонила. Опять отец ругаться будет.
– А ты им сама позвони, раз уж до телефона добралась, – Семену стало немного смешно от «этих взрослых». Он подошел к ней и поцеловал в шею чуть ниже затылка. Кажется, Аня даже не заметила, она набирала номер родительского телефона. Все повторилось по тому же сценарию. Объяснения, оправдания, указание координат и дальнейших планов.
– Ну вот, отец в бешенстве, гуленой позорной обозвал.
– А это страшно? – Семен едва сдерживал смех.
– Грозился приехать проверить, чем мы в этом Сарайкино занимаемся.
– Ну пусть приедет, нас хоть заберет, и автобус ждать не надо…
– И что ты ему скажешь, если приедет, а?
Семен не нашелся, что ответить. Он вдруг подумал, что вразумительного ответа Аниному отцу, пожалуй, и не найдет. Ну не сказку же про Святое место ему рассказывать?
– Ладно, давай сейчас я позвоню.
Разговор с Комаровым также оказался не простым. Впрочем, Семен как раз к этому и приготовился.
– Как не выйдешь? – возмущался Комаров.
– Да выйду, только не с утра. Мы на автобус опоздали, выедем только утром, около семи часов, в десятом будем в городе, пока домой забегу, переоденусь, уже десять будет, – громко кричал в трещащую трубку Семен.
– Вобщем, не раньше одиннадцати подойдешь, – сердито заключил Комаров.
– Да, наверно так, – согласился Семен.
– А экскурсии твои кто возьмет? Я и так уже наслушался... И опять твою премию профком не утвердит, – кипятился Комаров.
– Ну, вот так, Сергей Иванович, – больше и сказать было нечего.
– Да все понятно, хорошо хоть позвонил, – Комаров положил трубку.
– Ну вот, Анька, позвонили. И что, легче стало? – мрачно спросил Семен.
– Не стало, но все равно так лучше… Пошли спать, – Аня казалась совсем опустошенной, сидела зевая.
– Спасибо, – почти разом сказали они, выходя из комнаты.

Глава 50

Дождь лил с небольшими перерывами третьи сутки. Старожилы такого лиха не помнили уже давно. По одному из местных каналов выступал известный краевед и садовод Боровков и рассказывал, что точно такой же июнь был в пятьдесят шестом году. И, оказывается, для садоводов это очень удачный год, потому, что большое количество воды при стабильно высокой температуре позволит растениям получить минеральные вещества из почвы в оптимальном количестве, а это очень важно в период цветения и завязывания плодов.
От Ани, в этот раз, пришлось уйти рано, она не успевала еще что-то прочитать к завтрашнему экзамену, да и тетя Лена приехала в город за какой-то неотложной надобностью, так, что Семен засветло пришел домой, и от нечего делать сидел и просто смотрел телевизор. Отвык от него, и мама метко заметила: «Совсем одичал, с этой стройкой своей». А он и в самом деле, как будто действительно соскучился по этому говорящему и показывающему ящику, переключал многочисленные каналы и, найдя что-нибудь заинтересовавшее, ненадолго задерживался.
По одному из каналов шла передача об открытии Трои Шлиманном, и Семен уделил ей больше четверти часа, на другом бились боксеры-тяжеловесы, и он досмотрел до рекламы, бой был совсем не эффектный, оба умотались так, что и удары стали вялыми. Еще один канал показывал какой-то сериал и наверно уже давно, в чем там дело Семен понять не смог, но героинь играли молодые девушки, и он несколько минут любовался ими. Еще на одном канале, со страшной силой, передавали местные новости, как раз там Семен и увидел знаменитого краеведа Александра Максимовича Боровкова.
Сюжеты, как всегда, были короткими, и подряд их смотреть он не стал, опять переключил на Шлиманна, там как раз рассказывали о его раскопках и предположениях относительно действительных причин троянских войн. Боксеры все поколачивали друг друга, и один – огромный негр, теперь уже явно уступал. Девушки плескались в бассейне, и не задержаться на этом канале было просто не возможно. Репортер с местного канала рассказывал о масштабах лесных пожаров в прошлом году и что в этом году дожди очень помогли пожарным….
– Сема, иди ужинать, – позвала с кухни мама.
– Я у Ани перекусил, – не вставая с дивана, ответил Семен.
– Может, уже прекратишь объедать девушку, – мама возникла в дверях.
– Да я, что ли напрашиваюсь, сами приглашают, а отказываться, сама же говорила, не хорошо.
– Ну, тогда, как честный человек, ты должен будешь жениться… – Семен хотел рассмеяться, но мать была совсем не весела, – Вот и дома не ночуешь, что я должна думать?
– Мама, я ведь уже не мальчик. Да, бывает, остаюсь у Аньки и не в ладушки мы там играем… Ее мама до окончания универа, о свадьбе и думать не хочет, – Семен закипал, давно не говорил с матерью по-душам, отвык. Приходил поздно, или, действительно, не приходил вовсе.
– Давай я позвоню маме-то ее, или съезжу, поговорим по-женски, приведешь домой свою Аню. Да и будете тут жить…
– Давай я сначала сам с Анькой поговорю, как это, сделаю предложение, – Семен никак не мог отделаться от мысли о нереальности маминой откровенности, – от которого она не сможет отказаться.
– Опять ты издеваешься… Сема – Сема, что ж ты циничный-то такой у меня? – мать присела на диван радом с ним, – это все стройка твоя… или… точно… с Аней поссорился?
– Ну почему поссорился? Сессия у нее, завтра экзамен. Решил не мешать, пусть подготовится. Для нее стипендия важна, она же не с мамой, в отличие от меня, живет. Это я, как придется, учился, а она молодец, тебе точно понравится.
– Ну и приведи, познакомь. Сколько уже встречаетесь, а я ее и не видела, не хорошо как-то, – лепетала мама.
– Вот как сдаст свои экзамены, так вас и познакомлю, праздник в ее честь устроим, – предложил неожиданно, даже и для себя, Семен.
– Ладно, договорились. А с ней поговори, ничего доучится. У нас поживете, а там и видно будет. С отцом к ним съездим, обсудим все. Он уже тоже звонил, говорил, надо вас как-то узаконить, а то наживете ребеночка, дело-то молодое…
С ответом Семен запоздал, никак не мог придумать или вспомнить оригинальную фразу, и когда понял, что пауза висит уже неприлично долго, вообще решил ничего не говорить, молчание – золото. Кажется, это был как раз тот случай.
– А на работе-то что? – вдруг, по-женски неожиданно, сменила тему мама.
– Да все нормально на работе, просто одно помещение закончили, а в других сегодня еще мебель не вынесли. У них ведь тоже работа. И завтра тоже отдыхать буду, хотя бы высплюсь…
– Вот и хорошо, я пирогов напеку. А может завтра после экзамена, и приведешь Аню свою? Уже и не терпится посмотреть на нее.
– Ну, мама, я и не знаю… Если захочет, приведу, ну а если нет, то нет… – Семен опять перефразировал старинный анекдот, мама его не знала и шутку не поняла…
Долго спать Семен не смог, проснулся в половине восьмого. Позавтракал и позвонил Ане, она была уже в университете. Семен, договорившись, чтобы без него она никуда не уходила, вызвал такси.
На широких университетских ступенях, как всегда, курили обоего пола студенты. Семен прошел, не встретив ни одной знакомой физиономии. Возле аудитории, где был экзамен, сесть было негде, все заняли, из последних сил читающие конспекты, Анины одногруппники. Некоторые, узнав его, здоровались, но основная масса, кажется, вообще не замечала ничего вокруг, полностью отрешившись от внешнего мира.
Семен, отошел к огромному подоконнику, надеясь опереться об него, как это они всегда делали студентами, оказалось, что и нынешние студенты делают точно так же, свободного места не было. Наконец все попытки разгрузить спину Семен бросил, встал к стене, подальше от основного потока проходящих, так, чтобы было видно дверь, за которой экзаменовалась Аня, и стал ждать.
По коридору проходили нескончаемые толпы в основном озабоченных студентов, кто-то, видимо на консультацию, кто-то стремился на экзамен, различить тех и этих, особенно парней оказалось довольно просто. На консультацию они шли вялыми и мятыми, причем мятым было все, и лицо и одежда, а на экзамен шагали торжественно, в надежде донести все, чем успели наполнить сосуды своих голов, да и костюм, как правило, выдавал их еще издали. Вспоминались свои многочисленные экзамены, и Семен опять отмечал: «Не изменилось ничего».
Предположить, что-либо о том, куда спешат девушки, однозначно не получалось. Они все ему казались в равной мере сосредоточенными и беззаботными одновременно. Может, это оттого, что целиком их образ он воспринимал не сразу. …Ноги, животы, бюсты, прически, улыбки, бижутерия, полупрозрачные блузы, намек на ажурное белье… Даже голова закружилась. «Точно, одичал, на этой стройке», – думал Семен, провожая взглядом очередную девицу.
Бокалова и Перминова Семен заметил не сразу. Они его не заметили вовсе, шли и говорили о чем-то негромко. Бокалов что-то спросил у ожидающих экзамена студентов, затем оба отошли в сторону, как и Семен, чтобы не загораживать проход, стали ждать. Их присутствие встревожило, Семен вышел из своего укрытия и, как бы просто так, пошел снова к аудитории.
– Здравствуйте, – первым поздоровался он.
– Семен, привет, – Перминов близоруко щурился, как будто не веря, что это действительно Семен.
– Здравствуй, – Бокалов протянул руку, – а ты, что здесь?
– Да вот, Аню жду, как всегда…
– Еще скажи, что на каждый экзамен ее водишь? Ревнивец, – рассмеялся Бокалов, – а и правильно, такое сокровище надо хранить…
– А вы, кого ждете, если не секрет? – пытаясь изобразить безразличие, спросил Семен.
– Да, так, ждем, когда кто-нибудь выйдет, чтобы ответ не прерывать, дело к Борису Николаевичу очень серьезное, – стал рассказывать Бокалов.
Борис Николаевич с незапамятных времен читал «Средневековье». Какие могли быть такие уж неотложные дела у Бокалова и Перминова к этому бронтозавру? «Врет», – ясно и четко почувствовал вдруг Семен.
– Семен, не желаешь с нами поехать к Сарайкинскому святилищу? – спросил Бокалов.
– Да нет, не могу, у меня же работа. И Анька не поедет, я не отпущу.
– Ишь ты какой, а если она сама захочет, или учебный план такой будет?
– Ну конечно, это аргументы серьезные, только у нее прививки от энцефалита нет… – крыл Семен.
– Ага, и как она намерена практику проходить?
– Так на четвертом курсе полевых практик нет…
– Что, правда? – Бокалов повернулся к Перминову.
– Вроде да… – неохотно подтвердил Перминов.
– Так что пусть Сашка Иваном Сусаниным работает. Тоже в болота и чащи заведет басурман, это он может. Он, знаете, какой ориентировщик! И главное, где раз пройдет, уже не забудет… – все это Семен говорил, сохраняя предельно серьезными выражение лица и тональность голоса.
– Да, а что же в апреле поплутал слегка? – кажется, Бокалов все принял как надо.
– Дмитрий Геннадьевич, он же прикалывается… – стал оправдываться Сашка.
И тут вышла Аня.
0

#12 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 20 января 2013 - 14:54

№ 11

Отрывок из повести «Василий Иванович»

Василий Иванович делал вид, что внимательно слушает сидевшую в соседнем кресле посетительницу, сам же думал о том, что у любовницы Любки от хорошей жизни вскружилась голова, если подаренный им «Форд Фокус» ей не нравится, и что вообще она уже начинает надоедать своими капризами.

- Вы понимаете, у нас нет таких денег на операцию, - пробился через его размышления голос посетительницы. – Нам ничего не остается, кроме как просить у вас помощи. Конечно, это…
- Да-да, я все прекрасно понимаю, - перебил он ее, сочувственно покачал головой и снова погрузился в свои мысли, только теперь они уже были связаны с сидевшей перед ним молодой симпатичной женщиной.

«Что, думаешь, навела глазки – и все: сушите весла, господа бизнесмены, - усмехнулся он про себя, глядя на просительницу. - Нашла дурака: сейчас, кинулся уже платить за твои коровьи зенки. – Василий Иванович озабоченно потер лоб и зачем-то достал из стола какую-то папку, открыл ее, машинально пролистал и взглянул на посетительницу. - Ой, ой, какой выстрел! Я, что, по-твоему, уже должен упасть и рыдать, оттого что не встретил тебя в еще холостяцкой жизни. Да пол-Москвы с такими зенками ходит, и что, – каждой дай? Курица! Пора бы тебе меня уже и на слезы брать». Та, будто бы приняв телепортированный им мысленный заказ, сразу заплакала.

- Поймите, ей всего пять лет. У нас больше никого нет. Ведь такого же не должно быть, чтобы ребенок умирал в таком возрасте. Посмотрите на нее, - сунула она ему под нос фотографию, с которой смотрела на него куклообразная девочка с типовым для ее возраста набором: кудряшки, круглые удивленные глазки, пухлые щечки. – Самое страшное видеть, как она тает на глазах, и осознавать, что она не обречена, что операция ее спасет, а ты не можешь ей помочь, потому что нет денег.
- Да-да, я все прекрасно понимаю, - снова сочувственно покачал головой Василий Иванович, а сам подумал: «Как вы уже достали со своими просьбами: ходите постоянно - дай, дай, дай – хоть бы одному человеку ничего не надо было от меня», - и снова залез в спасительную раковину собственных мыслей, в которую не проникал голос посетительницы. «Да, не повезло с Любкой. Лучше с ней расстаться. С кем бы ее вот только познакомить, чтобы все по-мирному обошлось, а то еще вздумает напакостить?»

Посетительница продолжал что-то говорить, а Василий Иванович продолжал думать. Он лихорадочно перебирал в памяти всех кандидатов на Любкину благосклонность и остановился, наконец, на директоре НПО «Закат» Федоре Степановиче, с которым уже несколько лет замечательно проводил время на охоте. Определившись с выбором, Василий Петрович растер пальцами утомленные от интенсивных размышлений глаза и оторвал взгляд от папки. «Да прекращай же свой спектакль, - подумал он, глядя на просительницу, - я уже столько насмотрелся на все ваши одноактные пьески, меня за просто так не разведешь. Ой, увлеклась! Какое вдохновение! Любовь Орлова! Ну вот, только твоих соплей мне не хватало».

Василий Иванович нажал кнопку вызова, и в дверях возникла секретарша. «Наталья Ивановна, - строгим голосом приказал он ей, - позаботьтесь, пожалуйста, о посетителе. Видите: женщине плохо. Дайте ей водички…чай, кофе. У меня срочная встреча. Вы меня извините, - полуобернулся он уже к застывшей в просительном взгляде женщине, забывшей вдруг о слезах, - я очень, очень спешу, уже опаздываю».

Та перестала всхлипывать и вскинула на него покрасневшие глаза:
- А как же мы? Неужели вы нам не поможете?
- Мы обязательно рассмотрим ваш вопрос и постараемся изыскать резервы. Просто на данный момент свободных активов нет, и я не могу ответить так сразу. Звоните. Обязательно звоните. Главное, не теряйте надежды. Все будет хорошо, - проговорил Василий Иванович, закрывая за собой дверь. «Надо будет сказать Наталье, что если эта курица объявится, то я в длительной командировке», - прошептал он и тяжело вздохнул, долго выпуская из себя воздух.
- Куда прикажете, Василий Иванович? – спросил его водитель уже в машине.
- Давай-ка, Леша, в тот ресторанчик, в который ты возил меня в прошлый раз. Я сегодня не обедал. Надо бы перекусить малость.

В ресторане Василий Иванович насытился устрицами, запил их «Шабли Премье Крю», и ему стало до того благостно на душе, что, кажется, обнял бы сейчас первого встречного, даже ту глупую провинциалку рядом с каким-то жуликом, восхищенно оглядывавшую всех посетителей. Он долго извинялся перед официанткой, на которую ворчал прежде за то, что она долго не несла заказ, и дал ей на чай пятьдесят долларов, хотя поначалу давать зарекся. Выйдя из ресторана, Василий Иванович заметил, что неоновые огни на улице светят необычайно ярко, машины не шумят, а шелестят шинами, и вообще вечер какой-то необычный. «Жизнь коротка, а удовольствия надо длить», - вспомнил он Лешкину поговорку.

- Леша, поезжай-ка ты домой, - широко улыбнулся Василий Иванович, подойдя к ожидавшей его машине. - Что-то мне захотелось прогуляться одному. Поезжай-поезжай, я сам доберусь, - повторил он.

Дождавшись отъезда машины, Василий Иванович отошел немного от ресторана и, остановившись, стал прищуривать глаза на огни, пока те не начали расплываться, чтобы слиться в бесконечную ярко пульсирующую желтую полосу. «Увидит кто – обзовет пацаном», - ухмыльнулся Василий Иванович, на мгновение выпустив из-под контроля световую линию. Он снова прищурил глаза - огни сузились и, как он и ожидал, поплыли в стороны. Внезапно что-то резко сдавило в груди, огни взорвались и утянули за собой в обрушившееся на него черное небо коротенькую вспышку родившегося в нем удивления.

Василий Иванович очнулся и медленно поднялся, не понимая, почему он лежал на земле. Отошел на несколько шагов и недоуменно пожал плечами: «Что-то, наверное, подсыпали в вино: не зря оно мне с каким-то привкусом показалось».

Заслышав женские голоса, Василий Иванович обернулся и увидел лежащего на тротуаре мужика. Мимо проходили две любительницы перекиси водорода. Одна из них замедлила шаг, раздумывая остановиться или пойти дальше.

- Слушай, Рита, давай глянем, что с мужиком, - нерешительно произнесла она.
- Ты чего, подруга, оно тебе надо? – удивилась вторая искусственная блондинка.
- А может, ему плохо.
- Ой, да ладно тебе, Оль, - усмехнулась та, которую назвали Ритой. – Вон не видишь, что ли, кабак впереди. На посошок надо было меньше потреблять.
- Да давай глянем, вдруг и правда человеку поплохело.
- Да пошли уж, а то кто-нибудь увидит – еще подумают, что мы его обчистить хотим. А если менты – вообще проблем не оберешься, за то что их поляну топчем. – Рита потянула подругу за рукав, и они ушли.

«Да, мужик-то точно удовольствия многовато принял», - подумал Василий Иванович. На дороге истошно заскрипели тормоза, он резко вскинулся и успел заметить, как две иномарки едва не столкнулись на приличной скорости. Машины разъехались, Василий Иванович преспокойно развернулся и в ужасе вздрогнул: возле пьяного мужика стояло двое чертей. Не поверив собственным глазам, он с силой потер их руками. Черти были на том же месте. «Или я действительно перепил, или это ряженые. Тьфу ты, - радостно рассмеялся он, - да сегодня же вроде как этот… как его… Хеллоуин. Ну точно, ряженые! Молодежь веселится». Черти обернулись на его смех. «Ребята, с праздником вас, - поприветствовал их Василий Иванович и, желая показаться продвинутым, поднял кверху два пальца, как это делала его дочь. – А костюмчики у вас ничего. И грим что надо. Из какого театра?»

Ряженые как-то странно переглянулись между собой и, перевернув лежащего, внимательно посмотрели в его лицо.

- Ты, придурок, - сердито замахнулся один из ряженых на другого. - Опять из-за тебя опоздали. Он уже вышел. Вон стоит, - показал он на Василия Ивановича. – А если бы убежал? Опять бы пришлось бегать искать.

Василий Иванович спьяну соображал плохо, но какая-то необъяснимая тревога пробежалась холодком по спине. В руках у одного из ряженых, того самого, который ругал перед этим товарища, неизвестно откуда появился черный трезубец – точно такой же, какой Василий Иванович видел в каком-то историческом фильме. Ряженый махнул блестевшими на свету наконечниками в его сторону, и между ними возник искрившийся, как свежий снег, круг, осветивший лежащего на земле мужика, в котором Василий Иванович узнал свою собственную персону. «Неужели я умер? А как же моя компания? Как же моя семья? Дочку еще не поднял. А я как?» - закричал он в ужасе, затягиваемый в бешено вращавшийся ослепительный тоннель.

Далеко-далеко впереди угадывалась постепенно увеличивавшаяся черная точка, при виде которой Василию Ивановичу сразу вспомнился «Квадрат» Малевича. «Дурак он, этот Малевич, - причем тут квадрат??? Круг!» - мелькнула сквозь поглотившую его панику мысль. И чем ближе становилась черная точка, тем меньше оставалось вокруг света, и Василий Иванович всей душой сопротивлялся тянувшемуся к нему из нее и становившемуся все больше, больше и больше одинокому щупальцу, жадно питавшемуся остатками того самого света, что тянулся вслед за ним. Он пытался зацепиться за что-нибудь в этом узком тоннеле, вытягивал руки над головой, надеясь упереться ими в потолок и таким образом не допустить своего падения вниз. Но все было напрасно: черные, словно бы промазанные гудроном стенки только казались твердыми. Руки исчезали в темноте, не нащупывая ничего, кроме пустоты. Василия Ивановича затошнило, и он напрягся, чтобы удержать в себе рвавшийся наружу ужин.

Тусклый свет позади слабо дрогнул и остался наверху, а Василий Иванович окончательно погрузился в вязкую непроницаемую тьму. Он не мог представить, сколько уже прошло времени, но ему казалось, что уже очень и очень много, а тоннель все не кончался, и появилось ощущение, что или все ж таки время остановилось, или тоннель бесконечен. Василию Ивановичу стало до невыносимого душно и тесно, так что он испугался, что еще немного - и сойдет с ума. Затем где-то в глубине души мелькнула спасительная мысль: «А может, я и в самом деле просто уже сошел с ума, и тогда все эти мучения скоро прекратит добрый доктор из «Кащенко»».

Тоннель все не кончался, и Василий Иванович стал уже бояться, что никогда вообще не выпадет из этой бесконечной, удушливой непроглядности. Затем он стал бояться, что застрянет в тоннеле или окажется в тупике и задохнется в страшных мучениях, совершенно один, и никто не узнает, что он там умер и медленно распадается на глупые бессловесные молекулы. Однако Василий Иванович вспомнил, что если в этот тоннель его отправили черти, то выходит, он уже бессмертен, и тогда, получается, умереть никак не может, а значит, застрянет в тупике навсегда. Вспомнилась прочитанная статья о том, как умер и был погребен в состоянии летаргического сна Гоголь, как он пытался перевернуться в тесном гробу, медленно сгорая от отраженного крышкой жара его же собственного дыхания, как со всей страстностью своей натуры ненавидел он, должно быть, тех, кто некстати позаботился о мягкой обивке, поглощавшей отчаянные хрипы, исторгавшиеся из его горла. И прежде чем перейти из одной тьмы в другую, сознание его, скорее всего, превратилось в один сплошной истошный вопль ужаса, завершившийся сумасшествием, которого он и боялся всю жизнь.

Василий Иванович так ясно представил себе эту картину, что из него тоже вырвался какой-то птичий клекот, переросший затем в заполнивший весь мир крик. Тьма разорвалась, и Василий Иванович выпал, наконец, из нее в черную зловонную жижу.

Раздался громкий хохот, похожий на то, как будто ржало несколько лошадей.

- Новенький.

Испуганный Василий Иванович стал торопливо вытирать глаза от чего-то липкого, которые, когда он приоткрыл их, заслезились, разъедаемые поднимавшимися из зловонной жижи, в которой он стоял, испарениями. Сверху, с каменного потолка, проникал слабенький свет, как от сорокавольтной лампочки в большом глухом подвале. Даже от такого слабого свечения после испытанной только что невыносимой тьмы у Василия Ивановича немного отлегло от сердца, хотя тут же бешено заколотилось при виде приближавшихся к нему смутных силуэтов. «Черти, наверное, испугался Василий Иванович.

- Не подходите, черти поганые, у меня черный пояс по карате, и вообще, - запнулся он, смущаясь от собственного вранья, и неожиданно для себя пискнул в их сторону, хотя и старался придать голосу суровую интонацию крутого мужика, - я раньше бандитом был.

В ответ загоготали еще громче.

- Да слышали мы про твой поясок: Тридцать тыщ зеленью спонсорских – вот тебе и твой пятый дан. «За вклад в развитие карате-е-е», - проблеял с издевкой чей-то голос, намеренно коверкавший последнюю букву.

Опять раздалось лошадиное ржание.

- А он ничего – юморист!

Василий Иванович сделал шаг назад, намереваясь пуститься наутек, но прямо за спиной прозвучал многоголосый злорадный смешок. Он обернулся: прямо перед ним стояли обычные люди, почему-то все голые – и мужчины, и женщины. Не было только детей. Василий Иванович взглянул на себя и, обнаружив свое тело в точно таком же наряде, стыдливо прикрыл рукой причинное место. Послышалось хихиканье, затем кто-то, не сумев удержать в себе смеха, прыснул, и тьма вокруг Василия Ивановича словно бы ожила, разорванная неудержимым гоготаньем постепенно проявлявшихся из нее людей.

- Братцы, - обрадовался Василий Иванович, - так вы не черти. Как я рад! А где же черти?
- А они у нас отродясь не бывают. Если что, сами нас вызывают.
- Это как так? – удивился Василий Иванович. – А как же тогда котлы, крюки там разные, пытки – и все такое? Кто же вас тогда мучает?
- Отсталость, - захихикали в ответ. - Да у нас же с чертями коллективный договор, согласно которому мы находимся на самоуправлении. И потом, у нас здесь дерьмократия, а не инквизиция.

Василию Ивановичу показалось, что он ослышался, и он с надеждой переспросил:
- Что вы сказали? Демократия?

Похоже, народ собрался здесь хоть и не из интеллигентов, но веселый, потому что слова его исчезли в новом приступе дружного, отдававшего цинизмом, смеха. Общество явно желало повеселиться.

- Товарищ, да у нас здесь самая настоящая дерьмократия, - сказал выступивший из сумрака мужичок с пенсне на глазу и тощей козлиной бородкой. – Это у вас там наверху, а впрочем, теперь уже не у вас, а у них демократия. А у нас – вот! – мужичок нагнулся, зацепил из жижи сухонькой ладошкой и поднес к самому носу Василия Ивановича. – Оно и есть – дерьмо. Землица у нас здесь не ахти, сами понимаете, на дерьмолоте живем. А демократия – оно что? Власть народа – так ведь! А человек, как говорится, из земли вышел, в землю же войдет. Ну а так как мы, понятное дело, метафорически выражаясь, в землю уже вошли, то власть наша, по сути, и есть власть земли. И, если уж учесть, что у нас здесь вместо земли дерьмолото, то мы, выходит, в дерьмо, а не в землю вошли; и потому у нас вместо власти земли власть дерьма, так что дерьмократия она и есть дерьмократия, в самом натуральном значении. Логика! Против нее не попрешь. Вот так-с!

- Василий Иванович, недовольно сморщив нос, отвернулся в сторону и принялся брезгливо счищать с себя уже слегка подхватившуюся корочкой вонючую жижу.
- Да вы не отворачивайтесь, не отворачивайтесь, скоро привыкнете. Между прочим, с кем имею честь?
- Василий Иванович Дымов, - протянул он руку.

Мужик церемонно наклонил голову, но руки не пожал:
-Троцкий…Лев Давидович. Можете называть меня Броней. Меня так близкие друзья по революционному делу звали, а теперь здесь так многие зовут. Вечность, понимаете ли. Хочется хоть какого-то разнообразия, а то все – товарищ Троцкий, товарищ Троцкий.
- Очень приятно, Лев Дави…товарищ Броня, - несколько растерянно произнес Василий Иванович и, брезгливо морщась, принялся счищать с себя руками дерьмо.
- Да это вы, батенька, напгасно все, - произнес чей-то вкрадчивый голос,- товагищ Бгонштейн вам же ясно сказал: пьивыкнете ского.
- А нет ли у вас случайно спички?

Снова заржали.

- С вами, батенька, не соскучишься. Зачем это вам?
- Так темно же ведь. Неплохо было бы осветить.
- Вот же чудак, - хмыкнул говоривший.
- Владимир Ильич, да ведь он же новенький – ничего не знает, - раздался чей-то приятный женский голос из толпы, который показался ему знакомым. – По технике безопасности не положено никаких огней, с этим у нас строго: газ.
- А, ну да, конечно… да-да, конечно, конечно, - повторил несколько раз, сосредотачиваясь на какой-то своей мысли, Ленин (а Василий Иванович уже понял, с кем ему посчастливилось говорить. И он даже обрадовался, представив на миг, как будут ему завидовать знакомые и родственники после того, как расскажет им о разговоре с самим Ильичем – Василий Иванович еще не мог привыкнуть к мысли, что умер и находится на пожизненном поселении в аду).
- Вася, узнаешь меня? - подошла к нему с улыбкой молодая женщина. – Не забыл свою Галочку?
- Как, и ты здесь? – удивился Василий Иванович, с удовольствием обнимая свою бывшую любовь. – И давно?
- Не, недавно, поверхностных - двадцать лет. А ты разве не знал?
- Нет…Я же тогда жил в Испании.
- Да-да, как я могла забыть. А попала я сюда просто: банальная автокатастрофа. Ехали после конференции в Сочах с комсомольских шашлыков, занесло - и вот впятером здесь оказались. Колю Шлыкова ты должен помнить, нашего комсорга, Аню…
- Постой, я не понял, здесь что, властные структуры?
- Ну да, отдел дерьмократии.
- Так я тогда здесь что делаю? Это какое-то недоразумение. Эти черти что-то перепутали, я не должен здесь оставаться. Я же честный бизнесмен. И вообще, а где суд, где мой личный адвокат. Я – человек с положением, со средствами, в конце концов, и немалыми. Меня нельзя так просто выкинуть в трубу.
- Во чудак! – заговорил снова Ленин, - Сюда, бгатец, пгосто так не попадают. Адвокат – это пегежиток бугжуазного общества. К чему лишняя болтовня? А гуманность??? Измучают бедного человека словоблудием, обнадежат, а потом все гавно к стенке. Надо по-пголетагски: быстго, и без лишних фгаегских понтов. К стенке – и точка! Как там сейчас на том свете говогят: дешево и сегдито.

Василия Ивановича раздражал безапелляционный тон бывшего вождя и то, как тот непонятно почему сердито сверлил его глазами.

- Не обращай внимания, - шепнула ему Галочка, - он у нас со всеми такой, а особенно с новенькими.

Ленин опять погрузился в свои мысли, и Василий Иванович снова задал свой вопрос присутствующим:
- Может мне хоть кто объяснить, каким образом я оказался в вашем отделе?
- Здорово, Вася, - протянул ему рук мужчина, и от этого движения вислые груди его по-женски заколыхались, - ты забыл, что был комсоргом факультета?
- Леня? Шлыков?– Василий Иванович нехотя пожал вялую ладошку - они всегда недолюбливали друг друга. - Здорово! Рад тебя видеть, даже не представляешь себе, как рад.
- Аналогично,- качнул головой Шлыков, и груди его опять завибрировали. – Ты же был комсоргом.
- Ну, был, и что? А кто не был? И потом, ты сравнил: комсорг факультета - и члены правительства.
- А помнишь, как ты исключал из университета Валю Будорагина?
- Не я, а ячейка.
- Вася, все уже было до нее решено. А все почему? Ну, это твои личные дела, не будем уже вспоминать. Речь не об этом, а о том, что кое-какой властишкой и ты попользовался. Да не переживай: власть – это же не основной твой профиль, надолго не задержишься. Переведут в другой отдел. А, впрочем, могут и задержать: ты же деньги давал на выборы. Значит, на власть влиял, значит, какой-никакой а обладал властью. А взятку кто давал депутату, чтоб он под тебя заказ выбил? Так что радуйся, если совсем здесь не оставят. Взвесят степень твоей пристрастности, осведомленности, степень внутреннего сопротивления искушению – и решат, здесь тебе место или в другом отделе.

Василий Иванович не совсем понял, про какое такое внутреннее сопротивление сказал Леня, и хотел было спросить его об этом, но тут на Василия Ивановича посыпались со всех сторон вопросы, как там сейчас наверху, не встречал ли он случайно того-то и того-то. Он отвечал, рассказывал, отвечал, рассказывал и через некоторое время почувствовал вдруг смертельную усталость, усиленную свалившимся на него сегодня потрясением. Извинился и побрел от всех, ища, где бы приткнуться. Толпа стала редеть. Некоторые остались ждать следующего новичка, хотя, по слухам, в их отдел в ближайшее время никто не намечался.

Его догнала Галочка.

- Эх, вот в отделе половых отношений постоянно новенькие. Там, наверное, повеселее, чем у нас, хотя и у нас, в общем-то, ничего, не самый плохой вариант. Не то, что в отделе диктаторов. Некоторых оттуда к нам переводят за примерное поведение. Сам после увидишь, а сейчас пойдем, я тебе покажу, как мы живем. Правда, идти далеко, да куда торопиться-то?

Всюду, до самого горизонта, в сумрачную стену которого упиралось дерьмолото, простиралось ровное полотно парившей миазмами жижи. Лишь кое-где серели маленькими точками двигавшиеся фигурки обитателей ада. Василий Иванович еле волочил ноги и все спрашивал, куда же и когда они, наконец, придут. «Потерпи немного, Вася, уже недалеко», - успокаивала Галочка.

Сколько они прошагали, Василий Иванович не мог представить, потому что привычной смены дня и ночи здесь не существовало…
0

#13 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 31 января 2013 - 20:42

№ 12

Утешение (отрывки из повести)

Странный и неприятный сон привиделся Марианне Станиславовне Козельской. И, как назло, в ночь с четверга на пятницу, когда, по приметам, сны сбываются. Обычно нелепицы сновидений улетучиваются из памяти, стоит только проснуться. И слава Богу! Но этот запомнился во всех подробностях, будто всё наяву произошло с ней.

Проснулась Марианна Станиславовна с острым ощущением тревоги, с беспокойно колотящимся сердцем под взмокшей на груди ночной рубашкой. Рука невольно потянулась к тумбочке, где всегда лежала наготове коробочка с валидолом.

И придёт же такое в голову! Поначалу – всё бы ничего: гуляла по какому-то парку. Да, это был явно парк, не лес, ведь шла она по чистенькой, заасфальтированной аллее.Так спокойно, уютно было. Сквозь ажурную вязь просветов между деревьями тянулись тонкие, как спицы, лучи, будто кто-то невидимый прял солнечную пряжу. Ветви смыкались над головой причудливыми арками. Одета она была в своё давнишнее синее с кружевным воротничком платье. Прямо скажем, незапамятных времён платьице, а ведь любила его когда-то. Давным-давно. На голове – вот странно-то! – изящная шляпка из золотистой соломки – опять же привет из времён её молодости. И вот идёт она по аллее, а рядом собачонка какая-то приблудная крутится – обычная дворняжка. Юлит рядом, в глаза заглядывает. Захотелось приласкать бездомную псинку. Протянула к ней руку, а та вдруг ощетинилась и как зарычит! Аж оторопь взяла! Отшатнулась в испуге да бежать! А вокруг, глянь-поглянь, – уж и не парк, а чащоба какая-то нехоженая. И чем дальше, тем непролазней. Когтистые кусты за ноги хватают, царапают, ветки, как розги, секут, да всё по лицу норовят, по лицу! И больно-то как! Прикрывает Марианна голову руками, пытается увернуться, а корявые сучки цепляются, словно не хотят пропускать. А тут ещё, откуда ни возьмись, – туман. Наползает, дышит холодом. Совсем пути не видать. Закричала от страха, но только эхо глухо откликнулось, как со дна глубокого колодца. И никого рядом. Даже собачонка, и та куда-то сгинула. И идти некуда. Тупик…

Но тут прямо из тумана выступила призрачным видением странная фигура старца в длинном – до пят – то ли плаще, то ли широком балахоне, подпоясанном узкой тесёмкой. В правой руке у него – корзина с одним-единственным яблоком, а в левой – канцелярские счёты. Этакие, как в давности: прямоугольная рамка с гладенькими деревянными костяшками на металлических стерженьках – как шашлык на шампурах.

- Господи, хоть одна живая душа встретилась! – радостно бросилась навстречу старику Марианна Станиславовна. – Сама не знаю, как заблудилась. Такая незадача. А вы местный? Не поможете мне выбраться? Пожалуйста! Буду очень признательна.
- А тебе, матушка, пути отсюда больше нет, – спокойно так отвечает старик.
- Да что вы! Как же? Мне домой надо. У меня спектакль вечером.
- «Спектакль», матушка, уже окончен, - задумчиво покачал головой незнакомец.
- Какая я вам ещё матушка?! Что вы заладили?! – возмутилась тут Марианна Станиславовна. – Я хоть и Заслуженная артистка республики, но ещё вовсе не в том возрасте, чтобы…
- Смотрим да не видим, делаем да не ведаем – что… – с совершенно непонятной для неё грустью молвил старец и перевернул счёты. Звонко щёлкнули костяшки, упав на другую сторону, и от этого щелчка что-то внутри у неё тоже гулко ёкнуло.
- Крупным решетом жизнь ты свою черпала. Торопилась. Без оглядки на близких… Куда? Зачем? К славе. Суете… Дым… Всё это – один только дым. Сгустился и рассеялся… А жизнь прошла. И что теперь там, на донышке? А нет уж, почитай, ничего.

С этими словами старик достал из корзины яблоко и протянул ей:
- На-ко, милая, утоли свою печаль.

Как загипнотизированная, молча взяла она яблоко, а оно, хоть и небольшое, таким тяжёлым оказалось! Словно свинцовое. Куснула с опаской. Нет, не металл. Впрямь яблоко. Только с какой-то едва уловимой горчинкой. Посмотрела на яблоко, а там – червоточина. И червяк внутри извивается. Гадость-то какая! Чуть не отбросила брезгливо, но старик перехватил её руку.

- Нет, матушка, так жизнью не разбрасываются. Какая есть, такую и принимай. Можешь мыть это яблочко, натирать его до блеска снаружи, а внутри – глянь-кось – грехи его выщербили.
- Да какие ещё грехи?! Что за намёки?!
- К чему спрашивать? О том сама знаешь. Что было, то было, и исправить уже ничего нельзя.

И так понимающе, так глубоко заглянул в неё, будто для его взгляда не существовало преград. Не по себе стало Марианне Станиславовне. Холодок струйкой по спине пробежал.

- Не исправить?.. Ничего?..
- Ничего. Что-то утекло сквозь прорехи, а кое-что и сама выплеснула. Оттого не будет тебе утешения …
- Не пойму что-то Вас… А постойте-ка, как же – без утешения? Почему? За что?!.

Но никто не ответил. Исчез старик, будто и не было. Только и осталось после него надкушенное яблоко, выбросить которое теперь рука не поднималась. А туман, похоже, ещё больше сгустился. Ядовитой кисельной гущей надвинулся…


С этим леденящим чувством безысходности и проснулась Марианна Станиславовна. Судорожно вздохнула, непроизвольно перекрестилась, огляделась по сторонам. Как за спасительную нить, зацепился взгляд за просвет между неплотно сдвинутыми шторами. Показалось, что оттуда, из предрассветного заоконья, спасительно сочится надежда.

«Почему он так странно сказал – про утешение? “Не будет тебе утешения…” Надо ж такое выдумать! Нет, неправда это всё! Дурь какая-то! Забыть! Вон из головы!»

Но с этим самым «Вон!..» какая-то загвоздка у неё вышла. Не шёл из головы странный сон, и всё тут! И заснуть вновь никак не удавалось, как ни пыталась она устроиться в кровати поудобней и снова задремать, чтобы зачерпнуть из колодца снов что-нибудь поприятней. Лежала с закрытыми глазами, но встревоженное сознание напоминало неспокойное море: где только что лёгкая рядь пробегала по водной глади, там уже начали дыбить загривки крутолобые «барашки». Вот-вот, и вскинется пенная волна, чтобы вынести на гребень что-то подзабытое, подчерпнутое из глубин памяти. Отдаваясь на волю этих волн, невольно откатилась памятью назад – в детство, юность. Захотелось убедить саму себя (а может, и кого-то ещё), что не было там, за плечами, ничего такого, что увело её жизненный путь в НЕОБРАТИМОСТЬ, лишив права на УТЕШЕНИЕ…


* * *
…Всё упорнее ходили слухи о необходимости эвакуации. Многими в городе оно принималось буквально в штыки. Марианне тоже казалось, что это было похоже на предательство – бросить город, когда ему стало трудно. Как-то во дворе она наткнулась на бездомного щенка, худого и страшно голодного. Притащила домой, налила ему в блюдце жиденького супа. Щенок так жадно набросился на еду, что тут же опрокинул блюдце, и стал лакать прямо с пола. От жалости к нему Марианна расплакалась, сидя рядом с ним на полу. Но Бата, придя вечером, рассердилась на неё и унесла куда-то щенка.

- Нам с тобой самим скоро есть нечего будет, – только и сказала перед этим. И что можно было возразить? Есть и впрямь хотелось постоянно. Так что вскоре они с Батой начали исподволь (вроде как на всякий случай) готовить вещи для дальней дороги. Если бы не Марианна, возможно, Бата и не решилась бы на отъезд. Приросла она к родному Ленинграду душой. Но рисковать девочкой не могла. Вещей набиралось так много, что просто руки опускались от отчаяния. Ведь буквально всё было нужно! Как, к примеру, можно ехать без посуды или одеял? И одежду надо брать на все сезоны – неизвестно, когда вернёшься. А за душу всё-таки тянуло: куда ехать? К чёрту на кулички? Где никто не ждёт? Где и без чужих тошно?

В конце концов, день эвакуации наступил. Бата напаковала вещей в два больших парусиновых чемодана, туго скрутила постельные принадлежности в один большой узел. Отдельно в корзинку заботливо сложила нехитрую снедь. Марианна свои главные «сокровища» втиснула в рюкзачок. Там помимо нескольких учебников и любимых книг пристроился и небольшой альбомчик с фотографиями, среди которых, конечно же, преобладали фотографии матери.

Сиротливо присели перед дальней дорогой, со слезами на глазах в последний раз окинули взглядом своё разорённое гнездо. Перекрестилась Татьяна Исааковна, чего отродясь не делала, хоть и крещёная была. Подхватили вещи, да и в путь – до ближнего трамвая, идущего на вокзал. Спасибо, старичок-сосед с багажом помог, а то б не знай, как и управились.

И как они всё это не растеряли, не бросили в дороге, до сих пор оставалось для Марианны загадкой. И не мудрено, ведь добирались до места больше двух недель. Долго. Мучительно долго. Выкрутив на нет все нервы. Добро хоть, под бомбёжки не попали, а то ведь встречались в пути следования обгорелые, покорёженные остовы того, что недавно было вагонами. И из-за ремонта путей задержки происходили. Во время затяжных стоянок так хотелось выйти, вытолкнуть из себя тухлые, прогоркло-кислые запахи вагона и вдохнуть всей грудью живительного свежего воздуха. Но там, снаружи, над вскинутой на дыбы землёй тянуло гарью, витал сгущенный запах страха и боли, войны и смерти. И так страшно становилось от всего этого, что Марианне хотелось забиться в угол койки, крепко зажмуриться, заткнуть уши, чтобы ничего не видеть, не слышать, забыть, где ты и зачем ты здесь. И так, съёжившись в маленький комочек, тоненько заскулить от едучей жалости к себе, к Бате, затерявшимся вдали от дома.

Невмоготу становилось ловить отяжелевшие от постоянной тревоги взгляды Баты, подмечать, как руки её непроизвольно нащупывают припрятанный на груди платочек с туго свёрнутыми деньгами и двумя золотыми колечками. Марианна знала, что тётка ужасно переживала за этот маленький «клад», хранимый у сердца. Вполне могли недобрые люди вытащить втихаря ночью, и поэтому, когда Бата, постанывая, покряхтывая, проваливалась в тяжёлый, муторный сон, Марианна старалась продержаться на страже как можно дольше, оберегая её, охраняя. Она тихонько лежала рядом и таращилась изо всех сил в ночь, не поддаваясь коварно усыпляющему перестуку колёс. В такие минуты она представляла себя часовым на посту (ну и что с того, что не стоящим, а лежащим? Может, это специально, чтобы враг не догадался). Обострённый ответственностью чуткий детский слух улавливал все подозрительные скрипы и шорохи, шаги и разговоры, надрывный детский плач в одном конце вагона и чьи-то судорожные всхлипы – в другом.

Самым страшным воспоминанием этого нескончаемого пути стало происшествие на небольшой станции, где им пришлось простоять почти двое суток, пропуская эшелоны с оборудованием какого-то завода, идущие на восток, и несколько эшелонов с войсками и зачехлённой в брезент военной техникой на открытых платформах, идущих на запад, к фронту.

- Бат, а Бат, и зачем мы с тобой едем не поймёшь куда? Вон же, целую армию послали с фашистами воевать. Они ж их задавят в два счёта! – дёрнула Марианна тётку за руку, провожая взглядом последний вагон прошедшего поезда.
- Задавят, тогда нам дадут знать. Развернёмся и поедем в обратную сторону. Небось, упрашивать не придётся. Верно говорю?
- Ага.
- А пока пойдём-ка лучше еды какой-никакой поищем, а то с голодухи до победы не дотянем.
- И попить бы чего, а?

Они двинулись вдоль вагонов и неожиданно внимание их привлекла женщина, тихо бредущая по перрону. Не заметить её было трудно. Худая, нечёсаная, в обтрёпанном, а местами – прожжённом платье, со странным, будто невидящим взглядом. Она шла, крепко прижимая к себе большую пластмассовую куклу без одной ручки, и нянчила её, как ребёнка. «А-а, а-а, а-а…» – монотонила она на одной низкой ноте, не прекращая ни на миг движения. Потом вдруг остановилась, взгляд оживился, будто проснулась от какого-то внутреннего толчка. Лихорадочно огляделась по сторонам и неожиданно кинулась к Бате с криком:
- Доктор! Наконец-то! Где ж вы были так долго?! Светочке совсем плохо! Бога ради, помогите! Скорее!!!

Татьяна Исааковна оторопело отшатнулась от неё, едва не сбив с ног Марианну. Та в страхе взвизгнула и спряталась за спину Баты.

- А, вот ты, значит, какая – свою только дочку лечишь, а на мою наплевать?! – яростно вскинулась на Бату странная женщина. И столько неприкрытой ненависти было в её исхудавшем лице, что Марианне вдруг показалось, что та сейчас вцепится в них ногтями и зубами. И тогда она закричала, что было мочи. С трудом удержал женщину оказавшийся рядом военный. Подоспели и пассажиры с их поезда – чуть ли не сроднились со многими за время пути. Бата подхватила на руки бьющуюся в истерике девочку и отбежала в сторону. Но, к её удивлению, припадок ярости у незнакомки уже прошёл. Взгляд, только что горевший жгучим огнём, внезапно потух, будто кто-то невидимый лёгким движением руки стёр с её лица выражение осмысленности. Она как будто разом забыла обо всех окружающих и обо всём, происходящем вокруг. Крепко прижала к себе куклу с нелепо вывернутой единственной ручкой и вновь начала мерить шагами перрон.
- Не в себе она, горемышная, - тяжко вздохнула рядом какая-то старушка. – Об той неделе дочку у неё на глазах убило при бомбёжке. Аккурат перед нами такой же, как у нас, эшелон шёл. И налетели ж, ироды, чтоб их черти изжарили на том свете! Народ из вагонов сыпанул, а они по живым людям – из пулемётов да бомбами! Девчушку осколком – наповал, а куклу эту она к себе прижимала. Кукляшка – и та без ручонки осталась. Ой, горюшко, горюшко… Спаси, Господи… И что ж со всеми нами будет?…
- Да как же она теперь? Так и живёт, что ль, тут? – с болезненным состраданием глянула на безумную Бата.
- Сказывают, пробовали отправить её дальше, но не даётся. Всё доктора ищет, чтоб дочке помог. Куклу с рук не спускает. Подкармливают её кто чем может. А она больно-то и не ест. Да и не то время, чтоб лишнее у людей завалялось. Своих забот – короба выше крыши. Ото ж дожили! И за какие грехи такое лихо?!.

А на перроне по-прежнему маячила сгорбленная фигура, по-прежнему рвало душу её тихое, как предсмертный стон, «А-а, а-а, а-а…»


* * *
Драмкружку удалось поставить пару спектаклей, которые с большим успехом были показаны в своей и соседних школах. А потом их пригласили выступить в госпитале. Там у Марианны неожиданно появилась возможность встретиться с отцом…


Как-то Марианна дольше обычного задержалась в школе на репетиции за что получила хорошую взбучку от тётки (если уж распалится, то – держись!):
- Мыслимо ли дело, такой соплюшке невесть где по ночам мотаться?! – кипятилась Бата. – Эк моду взяла!
- Ба… – пыталась вставить хоть словцо девочка.
- Что «Ба»? Ну, что «Ба»?! Я уж всё передумала, тебя поджидаючи: куда девонька пропала? Где искать?
- Да я ж на репетиции была. У нас скоро сдача спектакля. Не понимаешь, что ли? Мы карету для Золушки разрисовывали. Ник Ник достал большой рулон бумаги…
- Не Ник Ник, а Николай Николаевич. Сколько раз тебе повторять? Изобрели какой-то тарабарский язык. И вообще, ты мне тут зубы не заговаривай. Артистка погорелого театра!
- Да вот, артистка. И никакого не погорелого, а самого настоящего! – у Марианны от обиды задрожали губы, и она уже с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. Но нос всё-таки предательски шмыгнул.
- В общем, голуба, играй да не заигрывайся. Да ещё дерзить стала. Ох, нет на тебя управы. Но нет, хватит. Вот ужо всё отцу расскажу.
- К-какому… отцу? – оторопела девочка. – У тебя же… умер давно.
- Да не моему, пень-полено, а твоему, Марианна Станиславовна. Я тут весь вечер, как на иголках, а тебя всё нет и нет. Именно сегодня тебя невесть где черти носят.
- Так ты… о моём, что ль, отце говоришь?
- До тебя, как до верблюда, доходит. Да то и оно, что о твоём. Он к нам вчера в госпиталь поступил. С тяжёлым брюшным ранением. По-первости, как увидала, и не признала его: худю-ющий стал – доска доской. И как есть – весь седой... А об ту пору, помню, справный такой был, сытенький, как колбаса: хоть без хлеба ешь.

Она замолчала и вгляделась в Марианну. Та сидела насупившись. Потом исподлобья жёстко вскинула взгляд на тётку:
- Ну, и зачем ты мне о нём рассказываешь? Вот уж припеклось об этом чужом дяденьке слушать.
- Да ты что?! – Бата аж руками всплеснула. – Не поняла разве, что я тебе об отце говорю?
- Ещё как поняла. Ой, полны штаны радости! Папулечка объявился! Чуть-чуть, правда, запылился. Двенадцать лет не слыхали о нём, а теперь – вот вам, здрасти! «Я раненый. Пожалейте меня…» А плевать мне на него! Он меня не жалел, и я его не пожалею. Ненавижу! И всегда ненавидеть буду! Лучше б убили его там, на фронте!
- Окстись, глупая! Чего такое мелешь?! Какой бы ни был, а всё равно он тебе – отец. И не тебе, сопле, судить его. Мала ещё судьёй рядиться! – она тяжело вздохнула, переводя дыхание, как после бега. – Да и некому, кроме нас с тобой, пожалеть его…
- Как же, некому. У него другая семья. Вот пусть они его и жалеют.
- А не осталось у него никого на белом свете. Всё он мне, как есть, обсказал… В сорок первом жена в стужу на окопах сильно застудилась. Как слегла в горячке, так и не выкарабкалась. Детишек – Павлика и Сашу – в детдом забрали. Хотели эвакуировать куда-то в Сибирь, да в пути разбомбили их состав. Павлик, старшенький, погиб, а Сашенька куда-то пропал. Так и не нашли…
- А тут, значит, дочка вдруг сама нашлась, и искать не надо. Вот как повезло – на готовенькое. Нет уж, пусть лучше Сашку своего ищет. А мне он не нужен! – Марианна бросала слова резко, сквозь зубы, но взгляд всё же от тётки прятала.
- Охолони-ка маленько, – Бата притянула её к себе и погладила тяжёлой, шершавой ладонью по голове. – Глянь вокруг – сколько в жизни горя поразлилось. Захлебнуться можно. Сколько всего теряем, а много ль находим? Так что, если тебе что-то найти посчастливилось, грех ногой отпихивать. Как ни крути, а родная кровь. Учись прощать, иначе сердце задубеет.

Марианна, уткнувшись носом в тёплую тёткину грудь, как-то разом размякла, будто выдернули из неё стержень, на котором так надёжно держалась вся её «оборона». Но всё-таки что-то не позволяло ей смириться:
- А чего ж он раньше-то не нашёлся? Сам бы подумал: легко разве, когда у всех папы есть, а у тебя нет? Живи, как знаешь: ни папы тебе, ни… ма… мамы –ы… – тут внутри неё что-то забилось, заклокотало, как в закипающем чайнике. Пузыри отчаяния начали прорываться наружу и лопаться горькими всхлипами.
- А и поплачь, детка, поплачь, – ещё крепче прижала её к себе Бата. – Сколь же можно эту тягость в себе носить? Вот ведь как живём: не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Другие-то нынче всё больше теряют. Помнишь ту тётеньку – с куклой?.. А тебе негаданно радость выпала: отец нашёлся. Хоть и раненый, а всё ж живой. И, говорит, искал он тебя, запросы всякие делал, а найти не мог. И то верно, как найдёшь, когда сами не знали, куда попадём?.. А ещё он аттестат свой продовольственный обещал отдать. Представляешь, какая это нам подмога будет. Откормлю хоть, наконец, тебя, а то смотреть страшно: кожа да кости. Того гляди, ветром унесёт.

Марианна, притихшая было в её руках, вдруг резко выпрямилась и, поджав губы, зло глянула на тётку:
- Так это он, значит, за аттестат свой решил купить нас? А фигушки ему!
- Тьфу ты, пень-полено! Опять она за своё. Марьяшка, уймёшься ты, в конце концов, иль нет? Ну, что тебе опять не так? Человек же к тебе – с добром.
- Лучше с голоду умру, а от него ничего не возьму! Так и передай. И не отец он мне никакой. Нет у меня отца.
- Вот скаженная! Господи, и что с тобой делать? Как есть, вся в мать. Такая же упрямица.
- Да вот, в мать… И вообще, я устала. Спать хочу…

Но в ту ночь ни одна из них так и не уснула, хоть больше и не заговаривали друг с другом. Тётка долго ворочалась на своём жёстком топчане, вздыхая и шепча что-то про себя. А Марианна пыталась заснуть, но сон словно отвернулся от неё. Когда она закрывала глаза, представлялся ей не отец, которого она по малости лет и запомнить-то не смогла. Нет, виделась ей мать – потрясающе красивая и гордая. Возвышенная в своей гордости. Недосягаемо для всякой суеты возвышенная и потому безумно любимая. И Марианне хотелось стать такой же, как мать, и она тосковала по ней в эту ночь как-то особенно жгуче. «Я не предам тебя, мамочка, верь мне: не предам…» – шептали, подрагивая, её губы, а глаза застилались слезами…
0

#14 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 31 января 2013 - 22:47

№ 13

Главы из романа "Житие ты наше уральское"


Г Л А В А 2
«КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС»

Вот классик говорил: жилищный вопрос их испортил. Думаю, что это относится прежде всего к первопрестольной. Потому, что, ежели, это высказывание было бы касаемо всей популяции под названием «русский народ», то здесь я позволю себе не согласиться с классиком. Поскольку уравнивание «люда московского» и «люда провинциального» в аспекте постановки данной проблемы не есть истина. Если память мне не изменяет, тамошний народец повадился было решать жилищную проблему с помощью взяток, нечистой силы и подсолнечного масла. А как всё кончилось, вы помните? Керосином. Из тривиальной керосиновой лампы.

Местный же электорат решает данную заковыку, блюдя Уголовный кодекс , без привлечения потусторонних сил, опираясь лишь на собственные силы и возможности. И всё это как- то живо, весело, с юморком, так сказать! Не по- столичному.

Вот, например, случай у нас был. Высотку на пересечении Шота Руставели и Меридиан видели? Ну, высотка?.. Шестнадцатиэтажка!.. Красного цвета!.. Да там одна такая стоит. Правильно! У заправки!..Ну, так вот... Жила там... да что я говорю — до сих пор живет!- хорошая приличная семья Мишановых. В квартире под номером 58... Глава семьи, Анатолий, так тот вообще душа любой компании!.. И вот эта «душа компании» надумал «именинничать». Хотя, согласно церковному календарю, именины были у Авдотьи и Пистемеи. Просто, давно не собирались семейными коллективами, а здесь как- то удачно у всех получилось: и с выходными, и деньгами, и с желанием. Благо, притулиться в хозяйской «трёшке» было где. Плюс такая же пустующая квартира соседей. Естественно, по такому случаю и гостей собралось - не меряно!


...Веселье продолжалось уже часа два. Владимир, утомившись от шума, возлияний и плясок решил отдохнуть, а, заодно, и перекурить. Прихватив зажигалку с чьей - то оставленной на тумбочке пачкой сигарет, он двинулся, лавируя меж танцующими, к двери.

-Вов! Вов, подожди! Я с тобой! - жарко зашептала сзади Вика, жена Лешки Мамлина, засеменила следом. - Возьми мне тоже...

Они прошмыгнули через общую прихожую в соседнюю пустующую квартиру. Приоткрыли форточку, задымили с удовольствием.

-Фу - у, ну и духота там! Сопрела вся!- Вика оттянула платье на декольте, подула внутрь, пододвинулась к форточке. Огляделась по сторонам. Уличный свет от фонарей причудливо вырисовывал собранные здесь Толей цветы и растения: гигантские монстеры в громадных кадках, глянцевые фикусы, высоченные фаллические кактусы и прочие эвкалипты. - А в остальных комнатах что, тоже цветы?..- изумилась Вика.

-В одной Ленка бельё сушит... А в третьей Толя дерьма разного навалил: балкон свой захламлять не хочет.

-Ну, он жлоб! Такие площади... А хозяева, что? Не появляются?

-Да так... раз в год... наездами... Ленка говорит: надумали все- таки продавать, просят желающим показывать... А что показывать- то?! Здесь ремонт дороже квартиры встанет! Видишь? Все обои отвалились! Пол коробит...

-Увидишь здесь … темнотища такая...

-... и остальное всё такое же...- продолжал бубнить Вовка.- Восемь лет никто не живет! Куда только ребята хлам свой перетаскивать будут, если покупатель найдется?

В прихожей послышались голоса. Лязгнула металлом входная дверь. Вика мгновенно выбросила сигарету, натолкала полный рот жевательной резинки.

-Да не бойся ты! Пришел кто - нибудь.

Звуки переместились ближе.

-Это Толя! Рассаду поливать идет. Вика! Давай подшутим! Прячься!- Пьяненький Вовка аж захихикал собственной выдумке. Вика, выпившая не меньше, разом согласилась. Попрятались за створками дверей, присели. И всё зажимали рты, чтоб не прыснуть.

Шаги раздались у входа в комнату. Слышно было: идут несколько человек. Вошли. Остановились. Толя зашарил по стене в поисках выключателя. Вовка, сверкавший лунной вурдулачной бледностью, махнул рукой. И они разом выползли с двух сторон.

Я поражаюсь, как иногда поступки и речь людей неадекватны происходящему. Ведь не зверь страшный в ночи рыкнул, не демон! Человек сзади снизу что- то громким шепотом промолвил в темноте! Причем, один «Руки вверх!», а другой «Лежать!». Нелепица, согласитесь... нонсенс... А люди не поняли. Вернее, даже и не попытались понять и разобраться! Аки дети малые, честно слово.

Почему - то все разом присели. Даже Толя. Затем заорали. Причем, громко и на одной ноте. Фа - диез. В разных октавах. Двое последних ринулись назад. Двое передних - в комнату, через поваленного ими же сто килограммового Анатолия. Стоять на месте, почему- то, никто не пожелал.

Хрустнули разбитые очки. Монстера по - киношному медленно рухнула на фаллического соседа. Через секунду Владимир включил свет. Стоял рядом с Викой и сконфуженно улыбался. Вика тоже. Они понимали, что чувство юмора у гостей отсутствует напрочь. И навряд ли когда появится после случившегося. Речь бы восстановилась. Но с этим, слава Богу, через пять минут всё наладилось: когда уводили под руки одну из «неадекватных» рыдающих барышень, Вика собственными ушами слышала её бесконечное: «О, боже! О, боже! Дурдом! О, боже..!» Правда, пока ещё шепотом. У остальной пришлой троицы речь тоже прорезалась. Но тон и лексика оставляли желать лучшего. Они никак не могли взять в толк, что шутка предназначалась совсем не им, потенциальным покупателям, осматривающим будущую квартиру, а Толе, который, кстати, ещё и пострадал безвинно благодаря их неуклюжести. Вышедшие на шум наши друзья чуть было их в этом не убедили, но они вовремя успели распрощаться и уйти со своим мнением.

Тираду же Анатолия об оценочной стоимости разбитых очков и незапланированном цветочном лесоповале, обращенную к шутникам, Вика прервала фразой: «А пошёл ты!.. Мы ему еще на год трехкомнатную кладовку сохранили, а он!.. Вот жлоб!» Толя смог парировать это только мелочным: «Уроды».

На этом историю с показом и продажей квартиры можно было бы закончить, но по Челябинску поползли слухи о «нехорошей квартире №57». Приходили любопытные. Пару раз наведывались местные телевизионщики с приглашенными колдунами и шаманами. Маги определенно выявили, что «пахнет чертовщиной». Почему- то никто не удосужился связать этот феномен с сероводородным запахом от застоявшейся за восемь лет воды в унитазе в пустующей квартире. На том дело и закончилось. Лишь Ленке пришлось ещё с полмесяца маяться, отмывая чесночные следы на стенах и двери после обряда экстрасенсов. Им то что: пассанули, побормотали, деньги получили - и адью! А ей ещё бельё сушить. Попробуйте-ка сами при таком амбре...


Г Л А В А 3
«ГЕОМЕТРИЯ ЛЮБВИ»

Любовь... Амор... Либе... Коханьня... Ласка... Йюбире...

Любви все возрасты покорны. Или почти все. Даже не смотря на нехватку иодистых соединений в питьевых источниках Урала.

Любви Челябинской подвластны и стар и млад. В отличие от Любови Успенской, которая может кому - то нравиться, а кому- то и не очень... То же касается и Любви Яровой. Наша же землячка действует напористо и, я бы так сказал, нагловато, пытаясь заполнить собой пространство от Бердяуша до Каясана с запада на восток и от Муслюмово до Магнитогорска с северо- востока на юго - запад.

А Челяба - та и сама по себе пропитана любовью, от трещинок на асфальте до облюбованных галками антенн, как какая - нибудь Верона или, на худой конец, Париж. В ней всё кричит, молит, просит, вопит о любви! Начиная от дворовых котов и почек на деревьях и кончая газонокосильщиками и чистильщиками бассейнов в поселках Петровский и Тарасовка. А тут ещё эта тревожная, поистине с женскими капризами- от снега до зноя – весна - ветреница! Немудрено, что даже старожилы - и Ульянов на площади Революции, и Горький у педа, и неизвестный студиозо у ЮРГУ- напряглись в волнующем ожидании и закаменели, стреляя глазками на полуодетое женское население у ног своих.

Кусты и шторы трепещут от нетерпения в предзакатных сумерках. Птичий гомон переходит в воркование. Ветерок уже не рвёт и мечет, а ласкает и гладит. Пряный дурманящий запах цветущей черёмухи уже вызывает не головокружение, а лишь лёгкое подташнивание да радость от предстоящей встречи с Любовью.

А Любовь, кокетка этакая, не торопится. Она, как доброе вино или плов в кафе «Узбекистан», настаивается и томится. Вместе с ней томится и население города. Ёлы - палы, ну, что за дела?! Уже и поели, и поговорили о том - о сём, и отдохнули малость... Закатывай, к лешему, дневное светило, усыпляй детей да пробуждай чувства! Ан нет! Спешка смерти подобна! С точки зрения Любви. С точки зрения высокого и тонкого. Хотя, ежели вспоминать года былые да младые, любовь, кажется, мчалась, а не выжидала, как при ужении карпа, извините покорно за сравнение. Вот, помню!.. Хотя, ладно, потом как - нибудь об этом...

В общем, часам к десяти вечера напряжение у большинства элетората как бы само собой проходит. Кто - то не может оторваться от очередного сериала. А кто - то уже дремотно клюёт носом. И те, и другие уже с раздражением и затаённой тоской думают о предстоящем принятии душа, бритье, кремации и лосьонизации. Как- то всё это уже... не ко времени... в тягость, что ли... Тем более, ещё неизвестно, что Стас скажет Вике, после того, как Макс увидел Анжелу с Тёмой на улице в самом начале серии... «Да и (зевок) вставать завтра полседьмого»,- вторит ей полудрёма с соседнего кресла.

Любовь в ступоре! Ведь эта та самая пара, которая пятнадцать лет назад приковывала её к себе наручниками и таскала за собой, как ядерный чемоданчик, не взирая на её мольбы об усталости! И не было тогда ни романтических вечеров с кровавым предзакатным солнцем, ни стрекота цикад, ни аромата Хьюго Босс! А была кухня в общежитие в три часа ночи, заполненная грохотом сердец! Были промокшие под дождём насквозь палатки и чердаки на дачах! Были надувные матрацы вместо кроватей и лесные поляны! Господи, что ей тогда пришлось пережить вместе с этими сумасшедшими! Тогда же она, благодаря их сумасбродству, скорее всего и приобрела хронический бронхит.

-Опоздала,- с затаенной грустью подумала Любовь. -Как это грустно - опаздывать … И всё чаще и чаще... И не только к ним...

А хозяева исподволь всё подталкивали и подталкивали её к выходу. Поздно уже. Ждали мы тебя, ждали... Пора и честь знать. Или приходить в нужный момент. А то, знаете, незваный гость... он, сами понимаете...

И прогонять Любовь день ото дня им становилось всё легче и легче. Привычка - страшная вещь! Бартер на суррогаты завершен. Отошли в прошлое неуклюжие ссылки на больную голову, усталость или «сегодня наши играют!» К чему?!

Ведь ясно же, как божий день, что где - то что - то когда - то потеряно... Но, оказывается, и так «можно жить, правда, милый?». «Конечно (зево-ок), любимая. Пойду я, ладно?». «Иди, иди, не мешай, он сейчас Анжелу встретит...»

И Любовь уже крадучись, с опаской и боязнью, будто домушница, входит в соседнюю квартиру. Но здесь уже сидит её родной братец Секс и ошарашенно слушает лежащую в постели парочку.

Увидел сестренку, помахал рукой: «Иди сюда!». Та присела в соседнее кресло.

-Представляешь? - зашептал он ей на ухо. - Думал, справлюсь без тебя, а здесь, оказывается, мы оба, как пятое колесо в телеге! Одна имитация! Неужели такое бывает?!- Любовь прислушалась к лежащим.

-На «нет»- и сюда «нет»! Не хочешь покупать - не надо! Я тебе всё сказала!

-Люсь, ну в деле деньги, нельзя их сейчас вытаскивать... Погоди с месяц...

-Вот и ты годи...

Любовь поднялась и вышла. Следом поплелся братец, удрученно качая головой.

-Уж на что порой в моём деле деньги замешаны, и то - хотя бы с одной стороны есть желание, а здесь...

-Мне еще к некоторым зайти надо,- обернулась она к нему.

-Пойдем. Сегодня, кажется, работы не будет. Я посижу тихонечко в сторонке.

-Посиди, посиди...

Они впустую посетили ещё несколько квартир и пошли на выход. На лестнице Любовь раскланялась с двумя парочками, поднимающимися навстречу.

-Кто это?

-Тоска с Привычкой. И Скука с Унынием,- тяжело вздохнула Любовь. И они вышли на улицу.

Вот напрасно они это сделали! Ну, кто ж выходит ночью на Кировку без разведки? Совсем голова не соображает? Хотя бы в подъездное окошко перед этим глянули! Жаль, что и подсказать то было не кому в этой удушливой атмосфере, что их там, на свежем воздухе ожидает.

Охваченная страстью толпа подхватила их, закружила, понесла! «Мне! Мне! Мне!»- бесновалась люди, прибывая со всех сторон.

-Слава Богу,- шептали в изнеможении счастливые брат с сестрой, раздаривая себя по частичкам налево и направо.

И жаль, что на всех их не хватало! Тех, рыдающих и обездоленных, уводили с собой Одиночество и Надежда, тихо и убежденно выговаривая по пути: «Любви все возрасты покорны. Всему своё время».

Кто его знает... Может, и покорны... Да уж больно немочны да аскетичны бывают эти возрасты. И даже соответствующий антураж им уже не помогает. Не вдохновляет на чувства. Не впечатляет, глаз не радует и душу. И даже, я вам скажу, раздражает.

А вот «Всему своё время»- это да! Это в точку! Приходит время- и такие полюса сходятся, когда- ах!- и до гроба, что только диву даёшься! Да вы газеты откройте! Есенин и Дункан! Алла и Филя! Алла и Максик! Гор и Бабкина! Табаков и Зудина! Ашот Зурабович и Галка с рынка «Меридиан»! Примеров сколько угодно! (Хотя, порой, и «Любовь зла...» вспоминается в таких случаях.) А когда всё это конфигурируется ещё и в «треугольник страстей», то...


Информация, размещенная на сайте «Геометрия Уральской «КБ»


«Задачи с любовными треугольниками
и методы их решения»

«...Задано изначально: любовь многогранна.

Типы треугольников.

1. Равносторонний. Задача из категории простейших. Решения не имеет. Пример: бабуля – сын - внучка, дед – дочь - внук и т.д. до бесконечности.

2. Равнобедренный. Недолговечен, так как два катета имеют одинаковые параметры (90- 60- 90) и делать выбор меж ними - себя не уважать.

3. Задачи с выпуклыми и впуклыми треугольниками, естественно, не рассматриваются. Данные типы треугольников рассмотрены на сайте «Любителей голубого сала»...»



А рассмотрим- ка мы, друзья мои, самый интересный из треугольников- разносторонний!

Здесь примеров сколько угодно. А если включить фантазию, то... ого - го! Имеет множество решений. От увольнения беременной секретарши до венчания с женой на тридцатом году супружеской жизни. От развода с женой до пожизненного содержания соседки. От совместного воспитания общих детей до пластической операции на лице с последующей сменой фамилии и убытия инкогнито за рубеж. До 2059 года включительно.

Но мы немного отвлеклись. Итак...


Он был, что называется, мужчина в возрасте. Двадцати четырех лет. Худой. Невзрачный. Всего 178 сантиметров роста. Дурацкое никчемное высшее педобразование.

Когда окружающие взирали на него с двухметровой высоты, он чувствовал себя маленьким и несчастным. А хотелось быть счастливым и объемным, как Черчилль. И любимым, как первый огурчик в парнике.

Ну, и что вы думаете? Пришло его время!

Он подрос на сантиметр (оказывается, люди растут до 25 лет). Поправился на четыре килограмма. И стал любимым. Причём, вначале у младой поросли физиков 31 лицея. А затем и всей матушки - России, став «Учителем года».

С любовью, понятное дело, случился перебор, но важен сам факт: всяко разное может произойти в жизни, ежели очень хотеть!

Тогда- то вот и образовался пресловутый любовный треугольник: он - ученики - учительница литературы. По своей наивности он думал, что вопрос разрешится просто: днём - физика, ночью - лирика. Простая душа! Ночью к нему приходили удивительные разгадки тайн антивещества и черных дыр, и он оставлял лирику на постели в недоуменном ожидании. А днём лирика нежданно- негаданно являлась ему в виде нескольких пар стройных пятнадцатилетних ножек в комплекте с голливудскими бюстами и набоковскими мордашками. Мордашкам было наплевать на ночную лирику вместе со всей мировой литературой. В головках зрела такая стратегия и такие разыгрывались комбинации, что не снились ни Сталину, ни Наполеону, ни главе МОССАДа.

Рубить Гордиев узел наш безвестный герой не решался. Тем более, что молодой организм пока справлялся с поисками решений данной ситуации. Поиск, как не странно, даже доставлял ему удовольствие и был не в тягость. Как подготовка к Новому году.

А решение пришло неожиданно. И не ему. В мае его перевели в Москву в Министерство просвещения (Как я и утверждал в предыдущих главах - Москва сильна провинциалами!)

А насчёт оставшихся в Челябинске лирик...

Дневные достигли совершеннолетия и разлетелись кто куда, унося с собой светлую память о школьных годах.

Ночная лирика вышла замуж за историка из 11 лицея. Тот незнаком был с аннигиляцией, космосом и Эйнштейном и ночами не отвлекался.

Вот такая вот гипотенуза у нас приключилась нонче в городе, честное слово.
0

#15 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 06 февраля 2013 - 23:34

№ 14

Три отрывка из романа «Пойми меня правильно»

Каждый несчастен по-своему

Куцая сценка никак не освещалась, но теперь это не казалось Люку недостатком, напротив, он благодарил всех святых, что ничем не выделяется из общей дымно-жёлтой атмосферы паба. Юноша двигался на автопилоте, и хотя разум настойчиво тянул его рвануть прочь, он не мог этого сделать, как не смог бы любой другой человек повернуть шею в пластмассовом воротнике. Взяв в руки микрофон, он всё ещё не был в состоянии связать в голове действия с самим действующим лицом. Происходящее виделось ему множеством плоских картинок: кто-то выходит на сцену, кто-то тянется к микрофону, кто-то подносит его ко рту, чьи-то губы раскрываются и выпускают непонятный звук; но кто был этот человек, Люк не знал. Незнакомый голос ударялся о потолок, а потом обрушивался на сидящих за стойкой людей колоссальными разрядами гармоничной энергии. Они всё так же посасывали пиво из огромных кружек, но от этого занятиях их могла оторвать разве только ядерная волна, а в остальном эти неотёсанные холостяки выглядели весьма заинтересованными. Несколько десятков пар придирчивых глаз сверлили его, как бормашина, но ни у кого и в мыслях не было гнать его в шею.

Люк ощущал, как обстановка вокруг приобретает объём и краски. Шоковая волна сошла с него холодным потом, и теперь он с опозданием начинал осознавать суть происходящего. На сцене стоял не кто-то, а он сам, и все эти взоры были прикованы именно к нему. Юноша взял высокую ноту, она морозцем бежала по его напряжённому горлу и как бы истончалась с каждой секундой, становясь всё пронзительнее и чище. В этот момент, пока ещё поток воздуха, подгоняемый какими-то внутренними толчками, тёк по его гортани, Люк внезапно увидел всё как есть. Сальные мужики, привалившиеся к барной стойке или плотно сидящие за столами, уставленными тарелками с горячим и жестяными банками со спиртным, смотрят в его сторону. Он – центр притяжения этих красных и насмешливых, как ему казалось, глаз. Все до единого пялятся на него, и только и ждут подходящего момента, чтобы поизмываться над его женоподобностью, писклявым голоском и робостью движений, а может быть даже устроить ему тёмную. Как он только мог забыть о своей ужасающей гибридности? О том, что таких, как он называют уродами, извращенцами, ошибками природы, не имеющими права на существование? На что он, идиот, рассчитывает, стоя здесь? Изменить свою поганую судьбу? Стать дамкой, как сказала Джессика? Реализовать своё врождённое право быть счастливым, заниматься любимым делом? А может быть он решил, что то, что естественно, и правда не безобразно? Ну зачем, зачем он только выставляет себя на посмешище? Высокая нота резко оборвалась, так и не достигнув пика звучания. Юноша ещё с минуту лихорадочно бегал глазами по множеству враждебных для него лиц, пока, наконец, не вылетел из паба пулей, натыкаясь на стулья и запинаясь о чьи-то протянутые ноги. Ему слышались пошлые смешки, разные угрозы, даже топот ног в берцовых сапогах. На самом деле, единственным человеком, кто гнался за ним сломя голову, была Джессика.

-Я так больше не могу, не могу, понимаешь!- вопил Люк, упав на колени в каком-то сумрачном переулке. Джессика опустилась с ним рядом, глядя его по голове, как ребёнка.- Они так смотрят на меня, будто всё знают! И презирают меня, и ненавидят, и хотят разорвать на куски! Я готов сквозь землю провалиться, когда вижу эти взгляды! Они говорят мне, мы знаем какой ты на самом деле, ты фрик, ты больной человек, и ты носишь женские шмотки, пока никто этого не видит.

-Это только твои выдумки, ничего такого и в помине не было, они просто смотрели на тебя, вот и всё,- Джессика покрепче обняла Люка, которого передёргивало от слёз.

-Я устал жить в страхе. Если кто-то задерживает на мне свой взгляд, я теряюсь, мне начинает казаться, что у меня на лбу всё написано. Если бы ты только знала, каково это видеть во всём подвох, бояться любого дуновения ветерка, любого двусмысленного слова, любого нового знакомства. Я просто человек, такой же, как и все остальные, но большинство людей видят это иначе, и они заставили меня поверить в свою чудовищность и инвалидность. Я смотрю телевизор, я читаю форумы, и я постоянно слышу об этом, как очередная группа подростков против голубых до смерти избила здорового мужика, так стоит ли думать, что со мной у них возникнут проблемы? Моя мать относилась ко мне с пониманием, но она была одна на миллион, и теперь её не стало. И сейчас, я хочу, чтобы они все почувствовали мою боль, потому что, если честно, это всё, что у меня есть. У каждого существует свой предел терпения, и мой подошёл к концу. Пусть моя жизнь превратится в сплошной ад, пусть они собираются в отряды и ломают мне кости, но я хочу хотя бы на один миг заткнуть им глотку тем, что я нашёл силы стать таким, какой я есть, вопреки их желанию. Я должен пережить это ощущение, когда тебе нечего скрывать, когда твоё лицо и одежда сами говорят за себя. В моём существовании должна появиться хотя бы капля жизни, иначе я не вижу смысла в своём появлении на свет.

Джессика в изумлении смотрела на друга, который постепенно выпрямлялся, демонстрируя идеальную осанку и вздёрнутый подбородок. Она попыталась представить, каково это, день изо дня загонять себя в одну и ту же ловушку. А калеки, дети с синдромом Дауна, глухонемые, колясочники, гермафродиты? Разве им приходится легче? Может быть, общество и настроено к ним не так негативно, но они никогда не будет «своими ребятами». Их всегда по возможности сторонятся, пресекают лишние контакты, предпочитают не «делать следующего шага», если речь идёт о женитьбе, отводят глаза, видя большеголового слюнявого ребёнка, а тех, что с дефектами речи или заячьей губой не приглашают на свидания, над дислектиками зло подшучивают. «Нормальные» редко упускают возможность выпятить наружу свою полноценность, потому что для многих их физиологическая состоятельность является единственным преимуществом. Джессика знала, каким Люк может быть – эффектной женщиной с восхитительным голосом. В лучах её умопомрачительности меркло всё на свете, люди превращались в заурядные песчинки, но кому придётся по вкусу роль мелкой сошки? Признать превосходство кого бы то ни было, не обладая достойной альтернативой? Это был слишком альтруистический выход из положения для человека, который запросто мог расплющить это превосходство одним едким замечанием – он трансвестит. И ничто уже больше не имело значения: ни талант, ни очевидная красота, ни то, какой это человек изнутри.

- Что ты задумал? – поинтересовалась девушка, поднимаясь вместе с Люком на ноги и отряхивая подол платья. Она вглядывалась в его кромешно-чёрные теперь глаза и видела там два беснующихся газовых огонька.
- Я вернусь сюда завтра, и это будет уже другой человек,- заверил её Люк, и быстро зашагал в сторону остановки, оставляя позади тёмные переулки и шумные пивные.


Пойми меня правильно

Герберт сидел, пряча лицо в ладонях. В его голове выла пронзительная сирена, под звуки которой мелкие сосуды набухали, повышая и без того зашкаливающее артериальное давление. Всё это напоминало ему ряд близко расположенных друг у другу доминошек, падение одной из которых неизбежно влекло за собой падение остальных.

-Ты не мог найти лучшего времени для того, чтобы сообщить мне это?- процедил он сквозь зубы, едва удерживая себя от использования крепкого словца.

Мало ему было облавы со стороны газетчиков и телевидения, так теперь ещё и собственный сын решил добавить жару. Люк стоял перед ним, игнорируя происходящее за окном волнение, и выжидающе смотрел. Психотерапевт же, не на секунду не забывая думать о своём позоре и предстоящих конфузных интервью, пытался пропихнуть в голову ещё одну дозу информации о том, что Люк толи транссексуал, толи трансвестит, толи андроген. Ему совершенно не хотелось вникать во всё это сейчас, когда его общественный статус висел на волоске. Все эти подростковые припадки, поиски себя, гендерная дистрофия, желание заявить о себе и бросить вызов обществу. Боже, как он устал от всего этого!

-Неужели нельзя просто быть нормальным?! – наконец, разразился Радонежский. – Эти платья, весь этот маскарад, это же чистой воды баловство, капризы изнеженного ребёнка! Разве ты сам не видишь, где заканчиваются шутки?! Что ты хочешь этим добиться?! Моего сердечного приступа?! Обо мне итак пишут массу гадостей, ещё не хватало, чтобы кто-то пронюхал об этих твоих увлечениях женскими нарядами! Ты только представляешь себе, что будет, если это просочиться в Интернет? На нас же буду лить грязь вёдрами, если только это не то, ради чего ты всё это затеял, то я думаю, тебе не захочется провонять этим насквозь! Твоя мать потакала всем твоим прихотям, и вот, пожалуйста, к чему это привело! Для тебя существуют хоть какие-то понятия о достоинстве?! Так вот щеголять парню в женской юбке это не необычно, и не нестандартно, это просто-напросто вульгарно и пошло!

Люк стоял напротив отца, сложив на груди руки, и учащённо моргал. Где-то на периферии сознания он соболезновал Герберту, хотя по внешнему виду догадаться об этом было невозможно.

-Во-первых, - Люк сделал жест, чтобы мужчина замолчал,- мать не потакала моим прихотям, она просто делала всё возможное, чтобы выбить из моей головы постоянные мысли о суициде. Её мягкость тут не причём. Во-вторых,- юноша прищурился, так что его глаза превратились в две чёрные щелочки,- может быть хватит дрожать перед этими газетёнками и цепляться за любую возможность остаться на плову? Я прожил в страхе двадцать лет и не раз наложил в штаны, когда очередная струя похоти гейзером ударяла мне по физиономии. В школе, которую ты так щедро спонсировал, меня проклинали за всё, что я из себя представлял, а о Лауре слагали самые мерзкие анекдоты, которые мне когда-либо доводилось слышать. Так что мой ответ – нет! Нет, я не боюсь очередного ведра грязи. В молодости ты оступился, женился не на той и не тех родил, но потом ты выложился по полной, чтобы стать профи в психиатрии, чтобы не размениваться по мелочам, чтобы у твоих детей, за которых ты нёс ответственность все эти годы и не пропустил ни одного нашего дня рождения, была возможность учиться в золотой школе, одеваться с иголочки и ни в чём себе не отказывать. А теперь эти Тейлоры, Джейсоны и Джонсаны обвиняют тебя, что ты плохой отец и что ты ничего не смыслишь в своём деле, когда сами ни разу не смотрели тебе в глаза, когда знают о тебе не больше, чем об устройстве шатала? И это перед ними ты собрался себя выгораживать? И это ты из-за них ты пьёшь успокоительное и срываешь свою ярость на мне? Люди, у которых по две-три любовницы, которые уклоняются от выплаты алиментов и которые спят с мужьями своих сестёр будут указывать тебе на изъяны в твоей биографии? Все твои клиенты, которые обрывают телефон в надежде вернуть деньги, вспомни от чего ты их лечил? С какими язвами они к тебе приходили? И самое главное,- Люк, уже изрядно покрасневший, с выбивающимися из хвоста волосами, сделал паузу, набираясь сил перед финальным выпотом.- Когда последний раз ты разговаривал с Амандой? То, что она переехала жить в твой дом совсем не означает, что она стала невидимкой или научилась справляться со всем сама.- Герберт попытался оправдаться тем, что после двухнедельного отпуска у него накопилось много неотложных дел, но юноша даже слушать его не стал. Грей был похож на рычащий мотор, из которого выжимали всю возможную мощность и который работал на пределе своих возможностей.- Всё то дерьмо, что свалилось на тебя сейчас, не имеет отношения к этой девочке. Ей, между прочим, досталось не меньше. Ты хоть знаешь, что она второй день подряд отказывается идти в школу, что её отличная успеваемость покатилась к чертям собачьим, что у неё в дневнике замечаний больше, чем дней в неделе? Думаешь, если она не рыдает навзрыд и не устраивает бойкотов, всё идёт как по маслу? А может некоторые, более выносливые и заботящиеся о спокойствии родных, люди переживают трагедии в себе и не прыщут своей болью, не втягивают в неё тех, кого любят и кем дорожат? Пусть она и сильная, но ей всего десять и она только что потеряла мать.

Герберт выглядел так, будто по его лицу только что прошла тень солнечного затмения. Глаза провалились в арки дрогнувших болезненным зигзагом бровей, а губы слиплись в тонкую ниточку. Люк был прав, прав во всём от и до. Как он только мог забыть о том, что все эти годы, пока его имя сверкало в лучах популярности и славы, он мечтал о семье, мечтал о детях, мечтал о том, что они будут жить все вместе, под одной крышей. Проводя сеансы семейной терапии, мужчина с хорошо скрываемой завистью смотрел на супругов, которые с его подачи возвращались в период первой влюблённости. Скольким парам он вернул тепло домашнего очага, заставив их вспомнить о детях, о том, как это здорово, быть матерью и отцом не на выходные и не на час в день, а постоянно, живя бок о бок, сменяя друг друга по ночам у детской кроватки, совместно переживая неудачи и разделяя друг с другом радость первых шагов их чад. А затем он работал и с парами со стажем, с мужчинами и женщинами, переживавшими кризис среднего возраста, теряющими контакты со своими сложными и неуправляемыми детьми-подростками. С каким упорством вызволял он их из плена вечных склок и обоюдного недовольства друг другом, проходя вместе с ними новое рождение умершей семьи снова и снова. И потом их дети возвращались под родительское крыло, где царила позабытая когда-то любовь, возвращались чужие Сэмы и Майки, Сью и Эммы, но не его Люк.

-И последнее,- в дверях показалась голова сына.- Я всё равно выступлю в женском платье. Было бы здорово, если бы ты попытался меня понять, но раз это не в твоих силах, мне всё равно. Каждый мой предыдущий день был похож на войну, я боролся с собой, я прятался от мира. Но я больше могу вести эти сражения, я истощён, у меня не осталось никакого запала. Всё, чего я прошу, это не смотреть на меня, как на чудовище, урода или извращенца. Наверное, нужно побывать в моей шкуре, чтобы понять, каково это, каждую секунду притворятся кем-то другим. Я не чувствую себя монстром в женских нарядах, я чувствую себя просто человеком, способным набрать полную грудь воздуха.


Светлые горизонты

Они сели за один из липких столиков пивного бара, и Герберт принялся болтать по стакану какую-то мутную жидкость, потому что совсем ничего не заказать было для него как-то неудобно, а выбрать – не из чего. Брань вокруг стояла неимоверная, иногда это кончалось дракой, в другой раз – взрывом смеха. Мужчина уже несколько раз порывался уйти, не понимая, что он тут забыл, но Джессика останавливала его.

- Потерпите ещё немного. Я уверена, вас это не оставит равнодушным, - упрашивала девушка. Она наверняка знала две вещи – Люк по-прежнему несчастен и Гербер может это изменить.

Совсем скоро на безжизненный пяточек, обтянутый выцветшим линолеумом, ступила нога в блестящих туфлях на исполинском каблуке. Эти стройные ноги в рваных колготках сделали уверенный шаг к стойке с микрофоном. Герберт проследил за болтающейся на бёдрах цепочкой и резко поднял голову, как будто его кто-то сильно дёрнул за волосы на затылке. Его взгляд тут же сошёлся в пучке на девушке в жёстком корсете, от толстого слоя пудры на лице которой, исходило какое-то персиковое сияние. Обведённые жирными чёрными стрелками глаза с бархатистыми и одновременно длинными ресницами рвались с этого лица, как два демона - инкуба. Музыкальные пальцы с ядовитым маникюром обхватили микрофонную стойку, и вспышка от нескольких перстней на секунду ослепила тёмный зал, прорезав густой дым тончайшим золотым лазером. Девушка стояла с закрытыми глазами, и её плоская, как у анарексичек, грудь медленно впускала в себя воздух. Галдёж постепенно стих, как будто кто-то медленно повернул колёсико радиоприёмника. Гербер почувствовал, как всё внутри сдавило, а мозг в голове стал обжигающе горячим, точно его поджарили на сковородке. Мужчина промокнул лоб платком. Девушка тем временем уже взяла первые рычащие ноты и хлопнула себя в такт по бедру.

- Вы её узнаёте?- шепнула Джессика на ухо психотерапевту, потому что лицо того как-то странно изменилось. Нельзя было понять, шокирован он, смущён или взбешён, одна непонятная кривая боли перечеркнула собой всё это.

- Я правда должен смотреть на это? За этим ты сюда меня привела? Чтобы мне стало стыдно за то, кем является мой сын? Чтобы это преследовало меня в моих ночных кошмарах? Чтобы я однажды сошёл с ума о того, что мой ребёнок вырос грязной стриптизёршей?

-Нет, нет,- возмущённо возразила Джессика, она схватила мужчину за руку и крепко её сжала.- Вы не понимаете главного, Люк никогда не хотел стать тем, чем он стал. Думайте, в мире его грёз было место этим рваным чулкам или скабрёзным песенкам? Он мечтал о сцене в софитах, о том, что сможет петь перед миллионной аудиторией, он верил, что, если найдёт в себе силы выйти в свет в женском платье, то люди полюбят его, потому что только так он не чувствовал себя уродом. Но он оказался в неправильном месте в неправильное время. Здесь его не воспринимали иначе как девицу лёгко поведения, и он стал соответствовать их ожиданиям, потому что больше никто и не возлагал на него никаких надежд. Может быть, если бы вы не отвернулись от него, как от протухшего куска мяса, он бы точно так же постарался оправдать и ваши ожидания? Когда человек чувствует себя брошенным и никому не нужным, он перестаёт следовать своему пути, как будто гаснет маяк, определяющий его курс. Если собственный отец наотрез отказывается говорить о проблеме, показывая тем самым, что выхода нет, что быть таким и быть нормальным – это вещи не совместимые, что остаётся делать сыну, который по-другому и хотел бы, да не может? Прошлое было для него тюрьмой, настоящее стало публичным домом, но, по крайней мере, без решёток на окнах. Посмотрите не него, поверх этой шелухи, вы же знаете, каким бы он мог бы стать с его талантом, красотой и сердцем. Почему мы никогда не стараемся понять человека по-настоящему, не так, чтобы мы подстроили правду под себя, а так, чтобы эта правда изменила нас. Вам удобнее думать, что сын-трансвестит – это позор, а все эти переодевания – саморазрушение, и даже если Люк скажет вам, что это спасет его и делает лучше, вам будет проще закрыть уши, чем пересмотреть собственные взгляды и допустить, что это действительно так. Одно дело, когда человек сам опошляет свой выбор, и совсем другое, когда окружающие превращают его в нечто пошлое. Когда Люк только заговорил о своих мечтах, он и в мыслях не держал, что женщина, которой он доверял своё тело, может опуститься так низко. И знаете, не надо себя жалеть, глядя на то, кем стал ваш сын, потому что вы сыграли в этом не последнюю роль. Общество придумало стереотипы для прохожих на улице, но умные люди никогда не будут распространять их на своих детей, потому что им не хочется их потерять, и поверьте мне, все эти критики, которые, навесили ярлыков на таких, как Люк, никогда не отвернулись бы от собственного сына, окажись он таким же. Пока мы не будем думать о последствиях, нам будет очень легко рубить с плеча, причиняя боль и себе, и своим близким.

- Но это так чертовски сложно,- на глаза у Герберта навернулись слёзы.- Знать, что другим не нужно проходить через всё это, что других это наказание избежало, а меня почему-то нет.
- Это наказание только по тому, что вы думайте, что это наказание,- сказала Джессика и, закинув сумку на плечо, направилась к выходу в сопровождении скользких ухмылок на лицах подвыпивших мужчин.
0

#16 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 08 февраля 2013 - 16:57

№ 15

Давид
Фрагменты из романа «Ты сама выбрала меня»

Царь ошибся

У него были совершенно правильные черты большого прямоугольного неподвижного лица.

И ясные глаза, как два выгнутых стёклышка на «секретиках», следили за очень красивым рыжим парнем в драных джинсах и гавайской рубашке.

Рыжий не замечал, что из-за плащ-палатки смотрят эти глаза. Он расхаживал, вокруг раскладного столика с картой. Саул ждал и дотерпел, пока не увидел: мальчишка берёт с незастланной постели меч.

Он стягивал ножны, когда Саул вошёл.
- Здравствуй, мальчик.

Он повернулся с поднятым мечом.
- Здравствуй, царь.

Саул мягко, без выражения спросил:
- Ты мне «ты» говоришь?

Мальчишка едва заметно повёл мечом, как бровью.
- Я думал, так положено, когда царь наставляет перед боем.

Саул, садясь, следил за тем, как меч снова вдвинулся в ножны.
- Перед каким боем? Нет, можешь оставить меч себе.

Мальчишка положил тихо звякнувший меч на карту.

- А, вызвал там один. - Чуть хмурясь, объяснил он. - Нет, мне он не нужен, спасибо. Вообще-то я люблю железные цацки и частенько торчу в кузнице, но железяки меня не любят.
- Хорошая у тебя улыбка. - Задумавшись, рассеянно сказал Саул и цепко взглянул на мальчугана. - …Они многих не любят. Что ж, тебе случилось поцарапаться?

Тот пожал широкими плечами.

- Нет, они плавятся, когда я их слишком сильно сжимаю. Боюсь, я попортил рукоятку вашего меча. Показать?
- Нет, не надо. Ничего. - Саул, успокаивая, поднял ладонь. - Значит, плавятся. … Сядь. Вот сюда. Тебе меня хорошо видно?
- Не очень.
- А я тебя вижу очень даже отчётливо.

Рыжий преспокойно встал с табуреточки.

- А лучше я сяду вот сюда. - Он пересел на край стола. - Теперь всё в порядке.

Саул только хмыкнул.

- Тебя как звать? - Не сразу спросил он, убедившись, что парень
искренно не понимает, что сделал.
- Моё имя ничего не значит. - Ответил тот, и улыбка его
показалась царю немного иной.

Саул рылся в нагрудном кармане.

- И всё же? Я закурю. Ты куришь?
- Нет, спасибо. - Сказал мальчишка. - Государь, позвольте мне назваться после поединка.
- Ты когда-нибудь видел мёртвых? - Спросил Саул.
- Да. Филистимляне сделали налёт на соседний городок.
- Так. А пить пробовал?
- Пробовал.
- Ну, и?
- Забавно.
- Наркотики?
- Хотел, но раздумал.
- А как насчёт кое-чего?
- Они мне нравятся.
- А ты им?
- Надеюсь, что да, ваше величество.
- Ты им вот так же улыбаешься?
- Даже не знаю, ваше величество.

Саул проглотил глоток дыма и вдруг повеселел. Правда, улыбаться не стал - не умел. Во всяком случае, вот так, как этот.

- Чей ты сын, юноша?
- Иессея. Он мэр Вифлеема.

Саул издал носом неопределённый звук.

- Славный посёлочек. Я там бывал. Но тогда твоя мама, наверное, и не помышляла о тебе. Из какого она рода?

Мальчишка ответил так, будто признавался в царском происхождении:
- Она дочь старой моавитянки из Аэндора.

Саул крошил сигарету в пальцах.

- А, гнёздышко волшебниц, мошенников и прорицателей. - Грозно сказал он.

Он хотел пошутить, но помрачнел, и вправду, и невнятно проговорил, причём создалось впечатление, будто царь не разжимает зубов:

- Прозорливцев… Я их всех поразогнал, ведающих сердца человеческие. … Не из таких ли и твоя бабка?
- Нет, - неторопливо, в тон царю, да так похоже, что Саул бешено скосил глаз, растолковал рыжий, - она всегда говорила, что лучше дайте ей чумазого мужика, чем дух мёртвого царя.

Саул с помощью ещё одного косого, недостойного царя взгляда

убедился, что парень и не думал передразнивать.

…………………………………………………………………………..

- Мальчишка тихо спросил:
- Вы зачем меня позвали, ваше величество? Человек хочет сразиться с врагом. Никто не хочет, а он хочет. Мне шестнадцать. У меня паспорт есть. Причём тут мой отец? Вы что - ни разу не видели смелого человека?

Саул веско ответил.

- Я редко смотрюсь в зеркало, сынок.

Ясса почтительно улыбнулся.

Мальчишка склонил голову к плечу.

- Значит, вы один на всё войско?

Он развёл руками.

- Да что я, в конце концов? Иди! Ты взрослый человек. Забирай меч, вижу, он тебе приглянулся. Ну, или возьми у них какое-нибудь новомодное оружие. Или у тебя на уме что-то своё, стратег?

Мальчишка светло посмотрел и сказал как-то уж очень несерьёзно.

- Есть одна идея, ваше величество. Основанная на долгой вифлеемской практике.

Мальчишка, не улыбаясь, промолвил:

- Если есть Бог, то это мой Бог.
- Посмотри, кто за моим плечом!

Саул отшатнулся, стукнувшись о ребро палатки.

- Что?

За палаткой заговорили голоса, кто-то протестовал.

Мальчишка пояснил:

- Это мы так играли.
- И кто же там?
- Сам не знаю. Но, наверное, кто-то есть.

Саул опустил глаза в колени, затем проникновенно сказал:

- Слушай, сынок. Стыдно мне отправлять тебя на смерть, но что с тобой поделаешь. У твоего отца ещё сыновья есть. У меня тоже есть один,но он не похож на тебя.

Виноградник

Давид умерил насвистыванье и перешёл на скромный шаг рядового в отпуску, но не раньше, чем приблизился к беседке шагов на десять. Он отвёл свисающую перед входом низку гигантских листьев и вошёл. В беседке стоял ровный зеленоватый свет.

Виноградник был по-октябрьски свеженький, и ни один узорный лист не тронут багровой сединой. В густой пряже прятались пока ещё светлые грозди, их можно было отыскать лишь нечаянно, как в детской картинке с угадыванием, или как, вспомнил Давид, на фото африканского сафари, где потом нечаянно находят львов. Когда это сравнение пришло ему, он более внимательно оглядел ту, которая сидела в уголке беседки с южной стороны дома Папы Саула.

- Мелхола? Я тебя искал. Ничего, если отвлеку? Со мной приключилось нечто невероятное.
- Я вижу, вижу - ты занята. Вот ты листок уронила. Я быстро, не беспокойся. Хочу посоветоваться. Насчёт одной штуковины. Где она у меня? Извини, старушка. Сейчас я её вытащу. В каком она у меня кармане? Сейчас. … Нет, и тут нет. … Страшно неловко копаться в карманах перед девушкой, но я такой, знаешь, неорганизованный на гражданке - смотрю в умывальник и не помню, почистил ли я зубы или только собирался. Задумчивый, как какой-нибудь хиппи.
- В этой парадной форме такая теснотища… Тебе хорошо, тебя всю продувает. Нет, Мелхола, я вовсе не к этому…
- …А вот, наконец, и штуковина. …Да, просто бумажка - но что на ней написано, Мелхола! У тебя все шпильки повыскакивают, хотя ты и так. … Ой, я не хотел тебя обидеть, у тебя, конечно, нет времени, чтобы, как следует, их воткнуть - ты же не какая-нибудь вертихвостка.
- …Слушай, я прочту. Я заранее извиняюсь и всё такое - ты поймёшь, почему. Я сам ведь залился краской, когда прочёл - прямо до… Весь, Мелхола. Целиком.

«Чем он лучше прочих - не отвечу.
Не могу в глаза ему смотреть…»

- …Вот я прерываю чтение, чтобы не оскорбить нашу обоюдную стыдливость. Чуешь, Мелхола? Дальше там следует описание моей персоны - ну, просто меня всего, прямо до, видите ли, земли, которую я попираю.
- И ладно бы, она оставила на мне хоть что-то, а? Нет! Ни одной нитки, ты представляешь? Она не может мне в глаза смотреть, бесстыдница! Конечно!
-
- Нет, Мелхола, ты посмотри на меня, ты-то можешь на меня смотреть. Красный я? Ну, скажи? -

- Нет.- Сказала Мелхола.

- Странно. А знаешь, где я это нашёл? Ни за что не угадаешь!

- В штанах от парадной формы. Вот в этом кармане.

- Я вижу, ты в лице изменилась. Ужас, да? Достаю из шкафа. Слышу - шуршит, вытащил…Прочитал, опупел. Нет, ты мысленно нарисуй - стою со штанами в руке и читаю эту инвентарную опись. У меня спина похолодела, и я уронил то, что держал…Что я несу, Господи! -

- Перед девушкой говорю о штанах! Да ещё перед такой умной! Ты извини, это фронтовые привычки, я в окопах совсем дикий стал, лепечу, как ребёнок, не знаю, что. Единственное моё оправдание - это, что я страшно расстроился.
- … Найти в штанах такое!
- Думал, ты мне подскажешь, кто это мог учудить. Ты девушка очень умная, сердце твоё свободно от всяких там грязных недостойных вещей, ты, в отличие от некоторых, не будешь рассматривать неодетого человека. Думаю - пойду-ка к старушке Мелхоле, она догадается. Я сяду?
- Вот тут?
- Нет, не убирай книжки. Если я по деревенской привычке рассядусь, ткни меня посильней, куда хочешь.

-

- Что? Да, согласен. Просто кретинка. У меня всякое было, я тебе, как на духу, скажу. Что им нужно от меня - я до сих пор не понял. Я человек положительный, строгого поведения, с носовым платком - вот, смотри. Я им так и говорю, и носовой платок показываю - хотя бы кончик.
- Не понимают! И не объясняют, что я должен сделать. Но, чтоб кто-то прокрался ко мне в комнату, - я ведь её не запираю, я доверчивый, как ёжик.
- … Да ещё открыл мой шкафчик! Самое интересное, Мелхола, - этот кто-то знал, что я, когда сегодня вернусь - обязательно надену парадную форму, потому что… Я потом скажу - ты-то не знаешь.
-

- Ну, и вопросы у тебя! Чего я так завёлся! Я - сатанински застенчив, чтоб ты знала. Считается, что мужчина ничего такого не должен чувствовать, но я - такой.
- Когда я раздеваюсь у себя в комнате, я не только шторы задёргиваю, но и ещё прижимаю их на подоконнике нашим новым Уставом военно-воздушных сил, чтобы щёлочки не было. Прям, как девушка я, честное слово. Но не такая, которая меня не пощадила. Вот был бы я девушка, не стал бы так поступать. Я тебе по секрету скажу - я, когда в душ иду, я зажмуриваюсь изо всех сил.
- Вот так.
- Мыло ищу наощупь. Приходится мне его всё равно вот тут зажимать. Нет, Мелхола, дай договорить. Ты болтливая чуток, это твой недостаток.
- Но для женщины это нестрашно.

-

- А!
- Понял! Это и в душе меня и подловили.
- В нашем летнем. Не сказать, чтоб я часто мылся, но иногда уж очень запылишься. Самому невмоготу делается. Начинаешь чесаться о косяки. Я как раз повесил всё на гвоздик, зажмурился и стал искать мыло. И тут слышу - дышит кто-то.
- Выглянул - метнулась тень. Точно не помню, но кажется - что на ней было? Ну, вот какого цвета твой халатик? Как он называется на дамском языке?

-

Она ответила:
- Розовый.
- Так-таки и розовый? И всё тут? Я думал, есть какое-то особенное название. Вижу - розовый, но молчу. Я в этом не секу, и вообще, я всегда сначала других спрашиваю.
- Скромность - прежде всего.

-

- Да, она была в розовом. – Почесывая затылок не так чтоб уж очень элегантно
- И росту с тобой одного. Ой, ты меня извини. Это нахальство, но я просто, чтоб у тебя было побольше сведений об этой кретинке. Нет, она была меньше ростом.
- Но у тебя волосы как-то все наверху, а у неё распущены. Это утром было. Ты чем, Мелхола, расчёсываешься? Прости, глупо спросил - не конским же гребнем.

Он подождал.

- Гребешком. Маленьким таким.
- У тебя есть голубенький гребешок?
- Нет.
- Жёлтенький?
- Нет.
- А какой у тебя?

Она еле заметно всхлипнула, будто подавила вздох.

- Розовый.
- Ты не могла бы его показать?
- Я… нет. Я его куда-то дела.
- Вот такой он? Ты что, Мелхола? Ты стала, прямо, под цвет своего халата. Тебе противно, что у этой кретинки такой же гребешок? Принципиальная ты.

-

- Ты подумаешь, кто это был?
- Подумаю.
- Видишь, как добродетель иногда похожа на порок. Так и эта девушка похожа на тебя. Пойду. Спрячу прейскурант в тот карман. …А стихи-то плохие.

Она подняла на него глаза и убрала русую прядь со щеки.

- Почему?

Ему показалось, что в нежном слабом голосе был вызов.

- Как - почему? – Внушительно переспросил он. - Тут мыслей нет. Слова лишние.
- Лишние?

Давид стал говорить негромким отчётливым голосом, будто по обе стороны стояли адъютанты над картой.

- Если тебе нравится чьё-то тело - то есть, не тебе, а кретинке - и если тебе приспичило об этом написать, - то нужно забыть все чувства и это тело, полить холодную воду на… голову и писать то, что думаешь, а не то, что тебе подсказывает, ну, скажем, сердце. Ты куда?
- Извини… Я… Занята.

Он сказал громко и заполошно:

- О, ты прости меня, ради Бога! Встал тут, растопырился, как черепаха. Ухожу, ухожу. Мне всё-таки интересно, какая она - эта девушка? Ведь если она написала про меня - значит, думала обо мне? И днём, и, может быть, ночью. И хотела, чтоб я об этом знал.
- Наверное. Я пойду.
- Сейчас пойдём. А если бы ты получила такое письмо? Если бы в этом карманчике ты нашла что-нибудь этакое? А? Что бы ты сделала?
- Я не знаю.

Он продолжал стоять, расположившись в проёме двери как можно уютнее.

- Нет, Мелхола, старушка, ты напрягись - я же тебе не чужой. Ты же знаешь, мы с Мероной… друзья юности. Она даже однажды ко мне в лагерь приезжала, и мы ночевали в одной палатке. Она на раскладушке, я - на коврике. С тобой мы как-то меньше знакомы, всё больше во дворе сталкиваемся, когда я возвращаюсь с войны, а ты гуляешь всегда с книжкой. В этом халатике. Я всегда чуть-чуть грязный и слегка пованиваю, ты, наверное, всегда думаешь, вот идёт этот грязнуля. Да?
- Нет.
- А что ты думаешь? Ты обязательно вздрагиваешь и отшатываешься, я потом себя в комнате грустно обнюхиваю и думаю - кошмар, в глазах этой девушки я потерянная личность, армейский сапог. Я отобью у неё вкус к мужчинам. А?
- Нет.
- Не отобью? Сейчас от меня не пахнет - скажи мне, как свой человек?
- Нет, не пахнет.

Давид помолчал.

- Но ты очень холодно со мной держишься, головы не поднимаешь, в глаза, кстати, не смотришь - прямо, как кретинка…Ты, наверное, даже не помнишь, как я выгляжу? Ну, признайся.
- Я… Помню.
- Это хорошо. То есть, ты бы меня узнала среди десятка-другого мужчин? Кивает. Замечательно. Приятно узнать, что такая серьёзная молодая женщина, как ты, не гнушается немножко потным парнем. У меня сегодня удачный день. Я даже не сержусь уже на ту кретинку. По правде говоря, Мелхола, мне даже было приятно. Хоть и стыдно признаваться. Когда получаешь такое письмо - сразу чувствуешь, что живёшь. Как будто сама старушка жизнь тебе написала. А тут ещё и парадная форма, и ты сказала, что не гнушаешься мною. Как ты полагаешь, она какая - эта девушка?
- А ты как думаешь?

Она снова в упор взглянула на него, и робости в этих светлых больших глаза под чуть припухлыми веками он не увидел, нет, не увидел.

- Кто её знает. – Неопределенно ответил он. - Мне надо забыть о всяких глупостях. Видишь ли, Мелхола… Папа тебе ещё не говорил? Ты выходишь замуж за меня сегодня. Этого требуют государственные нужды.

-

Он закивал.

- Понимаю - ты не в восторге. Если честно, то и я тоже. Ты слишком умная. Я бы предпочёл ту девушку, которая мне рассказала обо всём, что Господь мне дал. Пойду.
- Это я написала.
- Да ты что? …Вот оно как. Ну, никогда бы не догадался. Значит, мне и тут подвезло.

-

- Значит, это не жизнь написала, а Мелхола. Если так, то и я скажу, что парадную форму я надел, чтобы поразить твоё воображение. Мне было бы лучше в твоём халатике. Но папа Саул не одобрит. Кстати, он и насчёт тебя прошёлся. Так что расчешись, как следует. Я уже расчесался. Твоим гребешком - это ничего? У нас сейчас в армии вшивость заметно понизилась. Я, как видишь, во всё стараюсь вникать. Ушёл я, ушёл. Да?
- Ты отдашь мне это. … Ну, это?
- Не могу понять, на что ты показываешь?
- Бумажку, ту.
- Нет. Я буду по ней сверяться. Кстати, когда я был тут - я улыбался? Скотской улыбкой?
- Даже не знаю.
0

#17 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 19 февраля 2013 - 23:37

№ 16 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!


ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА «ЗАМУЖЕМ ЗА НЕМЦЕМ»

...Она тогда с ужасом смотрела на его красные от холода руки. Хотя , честно сказать, такими его руки были всегда, и еще очень болели, особенно по ночам.

Он так и говорит с грустной усмешкой: «Вот не знаю, куда их девать! Да и ноги тоже! Они ведь у меня, доченька, отморожены! Не волнуйся-это было очень-очень давно, еще на войне... "

Наташа знала, что ноги у него не только отморожены, но и , по папиному выражению, еще и " перебиты"- такие глубокие кривые шрамы- борозды видны на его голенях, а их как ручьи и даже реки пересекают вздутые синие вены...

Ну а войну маленькая Ната вообще представляла себе так отчетливо , как будто сама на ней побывала.

Нет, не по фильмам вовсе, которые ходила с отцом смотреть в длинный как чулок кинотеатр «Титан» на Невском - там билеты были всего по 20 копеек, дешевле, чем в других залах и потому для их семьи, где каждая копеечка была остро необходима, доступнее. Отец очень остро переживал эти фильмы и даже почти всегда плакал в темноте, особенно при сценах прощания с близкими.

Потом он говорил, что жаль, что фильм о том, что пережил лично он, еще не поставили, да и врядли кого эта тема когда-то заинтересует. Ведь из очевидцев практически никто не остался в живых...

Чужим он стеснялся рассказывать о своем военном прошлом и Наташка даже понимала почему, что ее уже тогда по-детски возмущало.

В детстве она очень часто болела пневмонией, так как по их комнатке в коммунальной квартирке у «Пяти углов» постоянно "гуляли" сквозняки. На одной стене было два окна, а на другой -дверь, расположенная напротив входной двери в квартиру, которую соседи не всегда плотно закрывали. Им-то было что, ведь их комнаты были расположены в середине квартиры. Денег на дрова для топки печки у родителей всегда не хватало, хорошо еще, что недалеко был Кузнечный рынок, где они после закрытия покупали пустые фанерные ящики из-под фруктов. Отец длинными зимними вечерами растапливал обломками фанеры печку и когда пламя ее становилось ровным, и шло тепло, пел военные песни и рассказывал о пережитом. «Вьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза...» - слова из всеми любимой песни «Землянка» заменяли ей детскую сказку, у которой не было конца, очень и очень грустную, куда печальнее даже Андерсевской «Русалочки»...

Ее сильный, смелый папа, как уже упоминалось, плакал только тогда, когда видел в кино сцены прощания близких с уходившими на фронт солдатами...И она знала почему. И всегда отчетливо представляла себе в этот момент бабушку с длинной шелковой косой, сложенной на голове в корону- Бабушку, которой она никогда не видела, как и других своих предков, так как они погибли задолго до ее рождения...

22 июня 1941 года сотни тысяч ленинградцев толпились на улицах у репродукторов, слушая о «Вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз».

Миша, ее сегодняшний папа, а тогда19-летний ученик технического училища, работал одновременно на военном заводе, учился в вечерней школе и мечтал о карьере артиста.

У него была прекрасная дикция, необыкновенная природная смекалка и артистичность, упорство и трудоспособность, которой могли позавидовать многие. Он писал стихи, а роли Бориса Годунова и Гришки Отрепьева, например, в постановках школьного театра, играл столь блестяще, что вызывал восторг не только у соучеников, но и у бывалых учителей. Монологи из великих Пушкинских произведений в его исполнении, и стихи классиков, были даже записаны на огромные желтые пластинки, которые Ната в детстве частенько просила поставить на патефон. Слушать слегка искаженный техникой далекий голос отца как бы из другого мира: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал...» относилось к разряду ее немногочисленных детских развлечений в бедном родительском доме.

Миша рос в многодетной семье и когда мама, родившая 8 детей, после смерти отца в 40-м году от крупозной пневмонии, осталась с сестренками и братишкой на руках, ему как старшему сыну пришлось продолжать учебу совмещая ее с работой на заводе. На вечере по поводу окончания 9-го класса, директор вручая ему ведомость с прекрасными оценками, сказал в микрофон, положив руку на плечо смущенному парнишке: «Миша, ты должен обязательно стать артистом! Мы все верим в твое блестящее будущее на театральных подмостках!»

...Но совсем другое будущее начиналось у него сегодня, когда долго не раздумывая, Миша после работы на станке бросился в военкомат: "Запишите меня на фронт добровольцем!" Эта фраза была тогда на устах многих ленинградцев, которых не призвали на фронт по какой-либо причине. А у него эта причина была, да еще какая: он ведь и работал на военном заводе, где все получали так называемую «бронь», освобождающую от военной службы, да еще и кормильцем в семье был, где сестры-братья мал мала меньше. Но он как раз о них-то и думал, как бы заранее предчувствуя уготованную им фашистами судьбу, только вот у матери ни совета, ни разрешения не спросил, давно привыкнув решать все спонтанно, чисто импульсивно своей головой, которая всегда была у него очень горячей, как и кровь отца, которую он ощущал в своих жилах.

Его отец, а стало быть Наташкин дед, которого она как и других своих предков, так никогда и не узнала, родился в Литве и вырос в городе Паневежисе.

К 18-ти годам он был самостоятельным парнем с буйной головой, понимающей толк не только в разнообразных искусствах и антикварных ценностях, но и в красивых женщинах, принимающим любые решения долго не раздумывая, и всегда сгоряча. Так и привез он однажды в дом юную 16-летнюю красавицу , девочку из Латвии, с темными косами до пят, и объявил, что собирается немедленно на ней жениться.

Он познакомился с ней в далеком и холодном Питере на вокзале (куда только не заносила буйная голова не дающая покоя ногам юного Наткиного Дедушку!).

Она сидела там и плакала закрыв лицо руками от растерянности, дрожа от холода. Огромный грохочущий город напугал ее, приехавшую сюда из Латвии для поиска места для учебы. Не до нее ей сейчас было вовсе, ведь уже надвигалась темнота, а она была здесь совершенно одна. Леон не переносил слез. И вот он уже тащил ее по улице за руку, взвалив на свободное плечо оба чемодана-ее и свой. Только в какой-то забегаловке на Невском за горячим чаем он разглядел ее лицо и тут же бесповоротно влюбился-впервые и на всю жизнь...И поехал вместе с ней к родителям в Литву, чтобы объявить о своем решении.

Родители смотрели на единственного сына глазами полными ужаса и еще не представляя масштабов его строптивости объявили, что если он совершит только что сказанное, то он им больше- не сын. Результат был на подобие зажженной спички-она вспыхнула тот час и сын взяв невесту, уже горячо любимую Дору, за руку и сбежал с ней навсегда в Россию, в Санкт-Петербург.

А там только что отгремела Революция и творилось что-то сумбурное и невероятное, подстать его характеру.

Связь с родителями была потеряна полностью, говорили, что они в отчаянье и горе эмигрировали куда-то, возможно в Палестину...

А у Леона и Доры , как грибы, пошли дети. Миша помнил только одно: мама почти всегда была беременна..."Мама, милая мамочка!", уже тогда она часто плакала из-за него. Вот еще в роддоме, когда он только что родился, многие дети подхватили какую-то инфекцию, ведь шел голодный 22-ой год, и умерли. Как, например, сын маминой подруги, с которой она одновременно рожала. А крохотный Мишутка выкарабкался и выжил.
И эта подруга, у которой детей больше так и не было, потом долгие годы провожала его грустным взглядом: «Вот, Дора, твой выжил, а мой нет, счастливая ты!» Потом Миша, подросший и худущий от постоянных нехваток витаминов, опять тяжело заболел, да так, что врачи бессильно опустив руки предрекали ему неминуемую гибель. Ребенок горел и бредил в жару, и тогда отец с матерью, обезумев от горя, завернув его в одеяльце вывезли за город, где на все четыре стороны простирался только хвойный лес, и положили слабеющего мальчугана на молодую пахнущую дождем траву...
И ребенку неожиданно быстро полегчало. Да так, что возвратившись обратно в город, он абсолютно выздоровел, что врачи почли за настоящее чудо...
В 30-е годы в стране было голодно и продукты истощавшему населению выдавали по карточкам. Повсюду встречалось много так называемых «беспризорников», детей отбившихся от семей и в поисках пищи и скудного тепла, скитавшихся по чердакам, подвалам, а то и находивших прибежище в канализационных люках. Не редкостью были разбойные нападения на прохожих с «мирной» целью разжиться, например, пиджаком или тужуркой, чтоб прикрыть гольбу, или просто -куском хлеба и бутылкой молока для утоления жгучего голода в костлявом теле.

Однажды родители отправили десятилетнего сына за провиантом, выдав ему продуктовые карточки на месяц вперед на все семейство...

По дороге любознательный Миша, которому абсолютно все было интересно, несмотря на голодное бурчание в желудке, засмотрелся на трагическое происшествие, когда лошадь с повозкой переехала на мосту молодую женщину, и было много крови. Собралась толпа голодных зевак и кто-то из них, пользуясь случаем, как это бывало часто, вытащил у мальчишки из кармана брюк все продуктовые карточки...

Когда Миша спохватился сунув руку в карман, то поначалу хотел броситься в протекавшую рядом грязную речку Фонтанку, но кто-то его вовремя одернул. Тогда Миша передумал уходить из жизни и отправился «в бега». То есть начал «беспризорничать», скитаясь как и многие дети, по сотням подвалов и чердаков, порой просыпаясь в обществе голодных крыс и тараканов.
Но через пару недель пацана выловили - тогда в городе периодически проводились облавы в целью предотвращения разбоя и грабежей, и возвращения сбежавших подростков в семьи. Были созданы даже специальные участки для допросов, куда и привели оборванного Мишу, на котором красовалось только чудом сохранившееся отцовское пальто, выданное в тот злополучный день, чтобы парень не замерз в очереди на отоваривание карточек.

На вопрос комиссии есть ли у него родители Миша соврал, что он абсолютный сирота, так как решил твердо: с позором в семью не возвращаться. Тогда его, как и других беспризорников, многие из которых сбежали из деревень, отправили в пересыльную «каталажку» у Московского вокзала, где в огромном подвальном помещении спала на голом пору «вповалку» рвань и голытьба всех возрастов, в том числе пьяницы, воры и настоящие бандиты, или как их тогда еще называли бродяг, «гопники»...

Позднее должны были производить сортировку по возрастам и преступлениям, а пока это общество перезимовало под одной крышей, с аппетитом хряпая дармовые хлеба. В первую же ночь Миша устроился в одном из углов, свернувшись калачиком и укрывшись отцовским пальто уснул на голом полу. Проснулся он от дикого холода, дрожа всем своим худущим детским телом. Какой-то "гопник" украл его пальто.

Но не тут-то было: мальчишка стиснул зубы, собрал волю в кулак и отправился на поиски незаконно украденного. Много спичек припрятанных в коробке в подгибе прохудившихся брюк, пришлось ему изчиркать, пока среди сотен тел на полу, он нашел одно-огромное, принадлежащее взрослому мужику, который и «спер» его пальтецо. Мужик довольно храпел, и Миша подкравшись к нему, осторожно сдернул отцовское пальто, вернув свою «недвижимость», и тем самым восстановил нарушенную справедливость. Он только заметил, что у спящего мужика была зажата в руке «финка» и услышал как он смачно выругался во сне, видимо почувствовав неудобство, но еще не осознав происшедшее. И не сдобровать бы ребенку, возможно, в последующие дни, если бы уже на утро его не вызвали к коменданту этого временного «пансиона».

Грязный, оборванный с нечесанными густыми черными волосами он тут же попал в широко раскинутые руки матери и отца, которые долго плакали оба, прижимая его к себе, так как почти потеряли надежду увидеть сына живым, неделями обходя все имеющиеся в городе многочисленные «каталажки», и морги, оставив там подробное описание ребенка.

Потерянные карточки ему, конечно, тут же простили и больше никогда не вспоминали, а он наслаждался - намытый и подстриженный мамой, на чистых простынях, вместе с сестренками и братишками, в доме на окраине города у знакомой матери, куда семья временно переехала, чтобы пережить месяц за «общим столом» до получения новых карточек...
Урок жизненной школы не прошел для Миши зря и он даже потом долго занимался боксом , и дома подвесил боксерскую «грушу», в которую бил рукой в огромной толстенной перчатке, чтобы если понадобиться всегда уметь постоять за себя. И добился своего. Несмотря на Мишино абсолютное дружелюбие, окрестная шпана теперь его побаивалась, поняв, что лучше не стоит доводитьдо бешенства горячего паренька, который в борьбе за справедливость пойдет до последнего...

Слух о его смелости и недюженной силе, а также абсолютной честности и правдолюбии, готовности защищать слабых, дошел даже до известных лиговских «бендюжников». И порой, когда он насвистывая и держа руки в карманах, как бы с вызовом проходился по набережной протекавшего тогда там канала, крышки люков приоткрывались и питерские «гопники» приснимали дырявые кепки на буйных головах и почтительно приветствовали его: «А, привет, Миша, друг, ты скажи нам, если кто-то попробует только тебя задеть!».

Сам он никого и никогда не обижал, а только всегда привык спешить на помощь, как и его отец Леон.

Отец Миши, как уже сообщалось, знал толк в «антикваритетах» и сам поначалу , по приезду в Питер, обладал многими, происходя, видимо, отнюдь не из бедной семьи. Но так, как его личная семья становилась все многочисленнее, а гражданская война была по соседству, а не в кино, он перепробовал многое, даже службу в армии.Но был человеком не терпящим никаких притеснений личности и несправедливостей, за что и умел побороться на деле и из-за чего порой терял работу.

С тяжелым сердцем, видя как он страдает, его жене- мишкиной матери, приходилось продавать за бесценок или закладывать в ломбард многие его любимые «раритеты». А сам отец под напором обстоятельств выучился на парикмахера и стал таким искуссником в этом деле, вложив в него весь свой невостребованный, явно художнический талант, что к нему на прически записывались заранее многие именитые «дамы» и «господа». Но из-за своей чересчур обостренной гордости и неумения кланяться и приседать даже перед готовыми хорошо платить клиентами, много зарабатывать не умел, из-за чего вся семья частенько материально страдала...Но вот постоять за честь и справедливость было его абсолютным кредо, чего бы это не стоило.
Миша всегда помнил одно из самых глубоких переживаний детства. Отец отправился с четырьмя детьми на прогулку - Мише и его сестрам было примерно от 7-ми до трех лет. Они шли весело держась за руки и даже кажется пели какую-то песенку, когда отец вдруг резко приостановился: на противоположной стороне Гороховой улицы в центре Питера, где они жили, здоровенный мужик избивал хрупкую женщину, как позднее оказалось свою жену.

Женщина слабо защищалась, прикрывая голову руками и рыдая, а мужик хлестал и хлестал ее наотмашь по лицу. Прохожие проскакивали мимо, сторонясь и делая вид, что ничего не замечают.

Зато Мишин отец выпустил детские ручонки из своих крупных красивых как у художника рук и закричав на мужика, гневно бросился через дорогу, чтобы помочь женщине, но...угодил под колеса проезжавшей по мостовой трехтонки...Он лежал под затормозившей машиной секунду, как мертвый, а потом словно в агонии , приподнял ее руками сдвинув с тела(он обладал недюженной силой) и ...снова затих. Он распластался в луже крови, которая все больше вытекала из-под него, а толпа народа вокруг все наростала. Люди любили зрелища, отвлекавшие от тяжелой жизни.

Ребята видели, как женщина, из-за которой пострадал их отец, тут же сбежала, воспользовавшись паникой. Ребятишки потерянно прижавшись друг к другу стояли на тротуаре, оттиснутые толпой... Пока кто-то из прохожих, наблюдавших с самого начала за происшедшей сценкой и видевших пострадавшего с детьми, не закричал в толпу: "Эй, пропустите детей к отцу, не видите что ли как они страдают?» Толпа расступилась и они гуськом подбежали, и сидели на панели рядом с отцом, побелевшим до неузнаваемости, перепачкавшись его кровью и ничего не соображая, пока не приехала вызванная кем-то «карета скорой помощи» и милиция.

Отца в бессознательном состоянии, но все же живого, увезли в больницу, а перепуганных насмерть детей отвели к беременной (опять!) матери.

Она долго-долго плакала...Но отец выжил и через некоторое время вернулся домой на костылях, у него было сломано бедро и сдавлены легкие, хотя никто не понимал как ему удалось сдвинуть с себя трехтонную машину и тем самым чудом спасти себе жизнь.

Надо было, видимо, действительно обладать недюженной силой и характером.
Но с работой парикмахера ему пришлось расстаться - он теперь не мог долго стоять на ногах, хотя костыли позднее выбросил, не желая, чтобы его жалели и делали уступки.. А его непримиримый к несправедливости горячий характер ни чуть не остыл и проявлялся еще не раз. Миша помнил, например, как однажды его сестренка прибежала домой в слезах и с красным ухом, рассказывая, что мирно играла с куклами во дворе, когда какой-то пацан залепил в одно из окон снежком. Разъяренный мужик-кавказец выскочил на улицу, откуда все дети в панике разбежались, только одна Мишина сестренка заигравшись с куклой ничего не заметила и спокойно сидела на куче снега. Никого другого не обнаружив, мужик злобно схватил девочку за ухо, зажав его огромными пальцами, чуть не до посинения: «Я тебе покажу, маленькая гадина!» Она насилу вырвалась , прибежала домой и все рассказала отцу уже багравевшому от злости с первого ее слова.

Кавказцев все во дворе боялись, зная, что они живут здесь целой ордой и носят в сапогах кинжалы, занимаясь какими-то темными делами. Была зима и отец выскочил во двор на босу ногу, в одной майке и трусах, прямо с постели. Миша бросился за ним вдогонку тут же увидев всю сцену. Отец почти взлетев по лестнице на последний этаж бешено зазвонил в дверь кавказцев. Когда на площадку выскочил огромный черный грузин, отец едва доходивший ему до плеча, изловчившись схватил его, зажав рубаху на его груди в свой железный кулак: «Я тебе покажу, как ребенка обижать, сволочь проклятая!» Мужик ничего не соображал от неожиданности и сумасшедшего напора, но дверь за его плечами была открыта и орава мужиков , играющая в карты за столом, высыпалась к двери на шум, тут же повытаскивав из сапог кинжалы...У отца в руке тоже была наготове финка и он уже пригнулся, чтобы совершить прыжок на противника, багровый и разъяренный от ярости.Но огромный мужик вдруг в ужасе отшатнулся и оттеснив своих родственников захлопнул перед носом отца дверь, больше не отвечая на бешенные звонки. В чем было дело никто не понял, но семья готовилась к новому столкновению и мать не могла сдержать отца, когда тот побежал открывать дверь на стук кавказца уже на следующий день. Но оказалось, что мужик пришел...просить извинения за свою несдержанность и смущенно протянул обиженной им девочке... шоколадку...

И так было всегда: Мишиного отца побаивались, но всегда уважали , зная, что у него обостренное чувство справедливости, которое испугом не возьмешь. Правда это, к сожалению, самой семье ни только не всегда помогало, но и создавало проблемы. Что досталось по наследству и старшему сыну – Мише, нимало усложняя его жизнь в будущем...

В военкомате сначала поразились его настырности, ведь он не был даже комсомольцем, к тому же не мог быть призван в армию, так как работал на военном заводе.

Но потом быстро уступили, долгого время на разглагольствования ни у кого не было.

И Миша отправился в пригород Ленинграда в учебный отряд стрелковой дивизии. Там ему выдали солдатские штаны с гимнастеркой и пилоткой с красной звездочкой, портянки и винтовку. Сапог и касок тогда , видимо, на всех не хватало. Страна была бедной и совсем неподготовленной к войне

...Миша неделю ползал по-пластунски, учился держать винтовку и заправлять «магазин», стрелять по «цели»-кружкам на деревянной доске, управлять взводом таких же юных как он ребят, которых ему, видя его смышленность и сноровку, тут же доверили, назначив командиром.

Еще через некоторое время он уже шагал по Невскому в рядах тысяч наспех обученных добровольцев-прямиком на фронт...Хорошо еще, что он успел попрощаться с мамой. Он тогда опять, как и всегда, благодаря своей смекалке, изловчился и, когда новобранцев отправили напоследок в баню, успел сбежать вместо помывки на родную Гороховую и обнять ее, плачущую, за плечи и расцеловать: «Мамочка, миленькая, я обязательно вернусь с победой, вот увидишь, вернусь! Я тебе обещаю!»

А она все рыдала и рыдала, ох как безутешно, как будто предчувствовала, что это их последняя встреча...(Он этого момента никогда-никогда забыть не мог- до самого конца жизни, и вспоминая, всегда плакал...Это тот самый Наташин сильный и ничего никогда не боявшийся папочка!)
0

#18 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 22 февраля 2013 - 16:54

№ 17

Путь израильского наёмника

Глава 1

Старая железная кровать возле двух таких же. Они стоят в ряд и ждут возвращения хозяев.
- Влад, ну ты идёшь? Уже пол часа, как сидишь в комнате. Нам пора.
- Иду.
А идти совсем не хочется. Кладу под кровать «англичанку»*. Под шкафом шорох. Это Борька там возится, будто не хочет опускать. Но надо идти. Я, солдат армии обороны Израиля, поднялся и обвёл комнату взглядом. Бронежилет сразу напомнил о себе тяжестью. Как-то не хочется идти, будто что-то грызёт внутри. Но шаг, второй – и вот я уже бегу. Даже не закрыл комнату. Так оставил с открытой дверью. После первого шага все страхи позабыты. Последний луч заката коснулся лица.
- Влад, ты чего?
Отвечать на вопрос нет желания. Вокруг военная база, живущая своей жизнью. Суета солдат, флаг со звездой Давида, домики, площадки… Всё как обычно, как всегда. Солнце исчезло где-то далеко за краем земли. Дизель автомобиля плюнул в небо черным дымом и заурчал.
- Влад, спасите его, - слова полковника звучат скорее как просьба.
- Не обещаю, но очень постараемся.
- Ну, вы уж очень постарайтесь. Мальчишке то всего двадцать лет.
Илия обнял пулемёт. То, что для меня тяжесть – для него пушинка. Огромный человек ждёт команды, а рядом с ним ждут Андрей и Фанта. Куда нам без него? Смотрю на них и такое чувство будто прощаюсь. Чернота внутри заполнила сердце и душу.
- Грузимся, - сказал как-то обречённо.
- Влад, ты чего?
- Да вот, что то не то.
- Это потому что гамбургеры в Макдональдсе вчера с майонезом были. Я же просил с кетчупом.
- Давай, садимся, а то Илия ещё чё то приплетёт.
- Влад, что случилось?
Пнул ногой песок.
- Да, ничего. Грузимся и поехали. Нам ещё парня выручать.


Джип легко тронулся с места. Сегодня, где-то там, в темноте, волчья стая должна достать мальчишку из лап смерти. Головы опущены, смотрим в сапоги. Машину кидает влево и резко останавливает, а каждый из нас ещё не окончил свою молитву. Может, она спасёт? А может, умение воина или случай? Камень, о который споткнёшься, и пуля пролетит мимо?
- С Богом!
Открываю дверь. Далеко от квадрата указанного на карте выстраиваемся в линию друг за другом.
- Пошли.

Ночь прячет волчью стаю. Мы двигаемся тихо. Приборы ночного
видения хорошие помощники – указывают нам кто, где и зачем. Маленький крестик на карте – как много он значит для меня и моих ребят! И для того, кто нас ждёт. Простой росчерк маркера, испачкавший лист отсканированной бумаги.

Улица, вторая, оставлены позади. Впереди только враг. Тихо обходим всё, что встречается на пути. Стараемся быть словно тени. Вот он – недостроенный дом. Легко проникаем на стройку. Взбираемся на верх бетонной коробки. Каждый знает что делать. Плашмя ложимся на крышу и берём здание напротив в прицелы. Оно такое маленькое и хрупкое. По результатам разведки в нём находится наш парнишка. Как он туда попал не важно. Нам надо его достать.
- Влад, они держат его в доме для сирот.
- Чёрт, с наскока не пойдёт. Андрей, что там около здания?
- Позади стройка. По бокам два жилых двухэтажных дома.
- Верно. Это наша исходная. Там, наверно, дети.
- Наверно.
- Как бы нам посмотреть, чтоб не шуметь?
- Как бы нам, Влад, самим не нуждаться в помощи!
- Вот чувствовал, что сегодня что-то не так.
- Да, да. И я вот говорю! Не зря вчера вместо кетчупа майонез положили. Не к добру всё это.
- Илия, помолчи.
- Влад, что делать будем?
- Думаю, Андрей. Стрелять нельзя.
- А что можно?
- Илия, давай по старинке. План Б.
- Какой план? Давайте выполним задание и домой.
- Фанта, помолчи!
- Молчу, Влад. Но надо что то решать.
- Я уже решил. Значит, план такой: Фанта ты сейчас возьмёшь всё наше, и ждёшь здесь. Снимаем всё, что может звенеть. В темноте и так не видно. У дома начнём.
- Что начнём, Влад?
- Сымпровизируем, Илия.

В штанах и футболках перебегаем друг за другом дорогу. До дома метров двадцать пять. Крадёмся. Осталось пятнадцать, десять, пять. И тут…
- Андрей, ты сука!!!
- Влад, ты чего?
Не успел он опомниться, как получил кулаком по лицу.
- Илия, держи этого придурка! Я ему сейчас все мозги вышибу!
Крик на русском, пьяная драка. План должен сработать. Так и есть. Он вызывает интерес стоящих у окон охранников. Дверь в нужном доме открывается и один из них выглядывает на улицу.
- Вперёд!
Каждый достал по Беретте ** и просочился в здание. Стреляем уже внутри. Второй охранник передаёт по рации. Вбегаю в дом последним. Падаю, встаю, опять падаю. Что-то обожгло руку. Чёрт, кажется, мы не успели тихо. Вбегаю в комнату, а там дети. Слава Богу, всё-таки успели.
- Перебили всех, Влад. Ещё раз будешь так импровизировать – без башки останешься.
Андрей не успел договорить, как в дом вбежал Фанта. Наш ослик, нагруженный военной амуницией, запыхался.
- Илия и Фанта к окнам. Дверь закидать кроватями. Дети, за мной.
- Слева стрельба из АК***. К нам гости.
- Вижу, Фанта, вижу.
Переодеваемся. Бронежилеты одеты, привычное оружие в руках. Дети, увидев великана Илию, сразу замолчали и прижались к стенке. На полу наш раненный боец. Возле него лежит араб с полуоткрытым ртом.
- Ну вот, тебе надо было это?
Избитый до полусмерти солдат с ранеными ногами. Молчит, ни слова. Только в глазах мольба и боль.
- Чёрт, нам просто так отсюда не выбраться. Укол. Илия, сделай ему укол и мигом к окнам. Андрей, за мной. Говоришь, за зданием стройка?
- Да, новострой с техникой.
- Илия!
- Что?
- Ты уж поаккуратней. Смотри, чтоб не убили.
- Хорошо.

Нас здесь не ждали. Поэтому не смогли сразу организовать атаку. Илия взвалил РПК**** и начал короткими очередями останавливать тени. Мы огрызнулись. В помощь ему тявкнул выстрелом Фанта. Музыка боя стихла. Сейчас перегруппируются.
- Андрей, за мной. Нужна дверь на детскую площадку.
- Вот она.
- Чего ждёшь? Открывай!
- А ключ?
- Андрей, прекрати цирк. Давай переодевайся. Илия, мы сейчас.
- Влад, во что переодеваться?
- Вон в этих бродяг.
Мёртвые тела тяжело раздевать. Но желание жить помогает это делать быстро. В ботинках большего размера и сползающих штанах мы за три минуты стали похожи на охранников.
- Теперь к двери. Да не к этой, Андрей. А к той, что на площадку.
Слава богу, что всё происходит так быстро. От начала захвата прошло восемь минут.

Стрельба постепенно будит квартал. Мы тихонечко выходим. Зажглись окна, осветив улицу. Две тени скользят вдоль стены. Одна держит штаны и пистолет, другая крадётся впереди.
- Андрей, нам нужен транспорт и побольше.
- Вон грузовик стоит.
- Нет, не подойдёт.
- Влад, кажется, я знаю что нужно.
- Стой, Андрей. Не надо, не входить в роль. Просто угони легковушку.
Бежим метров двадцать. Одной рукой держу Беретту, второй штаны. Андрей забегает за забор. Слышу, какая-то суета. Потом слова на арабском и удар. Тут же со скрипом открывается дверь и сразу захлопывается. Секунда и завёлся очень грубый мотор. Значит, машина большая. Слева к дому крадётся тень. Падаю на колено, стреляю. Тень упала. Бегу прикрыть тыл. Стрельба на улице не утихает, а здесь, позади дома – тишина. Ещё один – стреляю. Всё происходит автоматически. Человек падает, я вбегаю в дом. И тут, что то огромное ломает забор на стройке. Потом это огромное приближается всё ближе.
- Чёрт, чёрт, чёрт.

Бегу по коридору, сворачиваю в комнату, падаю на пол. Громадный ковш ломает крышу. Андрей!
- Все в ковш!
Илия без раздумий запрыгивает в железную клешню. За ним Фанта. Толкаю наш объект, и гигантская ладонь подымается.
- Андрей, стой! Назад!
Ковш опускается к самому полу.
- Снимайте бронежилеты, Илия, Фанта!
Три бронежилета у меня в руках. Прыгаю на искорёженный пол.
- А ну ка, собрались все вместе, - машу рукой детям.
Они как маленькие роботы быстро собрались в плотную кучу и легли на пол. Кидаю на них бронежилеты. Они бьют по головам, но создают щит от пуль. Назад, обратно в ковш. Стучу рукояткой пистолета по железу. Где то рядом заревел дизель. Пневматика подняла нас вверх. Поехали. Слышу, стреляют. Пули дзинькают по ковшу. Звук приближающегося вертолёта. Три ракеты, одна за другой, взрываются на дороге позади нас.
- Повезло!
- Ага!
- Влад, Фанта на русском с перепуга заговорил!
Смех переходит в истерический. Смотрю на небо над нами. А там – звёзды.


Вот уже черта. Рука солдата означает – наши. Объяснять что мы свои, в чужой одежде, без бронежилетов и с пулемётом Калашникова – нет смысла.
- Без шума сдаёмся в плен.
- Поняли, командир.
Ковш опускается, и мы втроём выкатываемся на землю. Четвёртого пинками вытолкали из кабины. Ну а пятый остался лежать в ковше. Морфий крепко его держит во сне. Страх остановившего нас солдата легко превратил всех четверых во врагов. Заталкивают в джип с завязанными руками и повязками на глазах. Едем. Слава богу, что живы, а всё остальное заживёт. Заплакал. Это нервы. Секундная слабость.

Машина остановилась. Судя по звукам возле штаба. Пинками и толчками нас покидали на песок, словно мешки с картошкой. Слышу недовольный голос Рахиль. Теперь тот, кто пинал, срочно стал освобождать руки от пластиковой ленты.
- Влад, ты плакал?
Женские руки сдёрнули повязку с головы.
- Спасибо, за солдата.
- Это моя работа.

Путь волчьей стаи окончен. Звёздное небо над головой стали пронизывать первые лучи рассвета. Взглянул туда, куда пошла Рахиль. Мелькнула отъезжающая карета скорой помощи. Мир не изменится никогда. Мы живём от войны и до войны. Подъехал джип. Тихонько грузимся. Нет сил даже ругаться с теми, кто нас колотил. Начальство знает, кто мы. А другим ничего не надо знать. И ещё Борька в комнате всё о нас знает. Но ничего не скажет. Потому как его друг сухарь. А я – хозяин сухаря. Улыбнулся сам себе. Машину прилично тряхануло. Вспомнилась от чего-то родная российская дорога. Как то непроизвольно вспомнился город, в котором жил. Лица. Их много: те, которые росли со мной во дворе, учились и шли по жизни. Вспомнилось начало этого пути…


Глава 18

Кто был в нашей армии, тому в цирке не смешно. Разделённые колючей проволокой клоуны и зрители. Порой они меняются местами. Ну, что бы было интересней. Для некоторых это шанс стать чуточку известнее, или может богаче. А для нас это повседневная, рутинная работа. Так не хочется порой идти на работу. Но глядишь на дочь и понимаешь, что надо. Она боится до слез таких как ты. Ты громко орёшь и самое главное – ты в толпе. В толпе вас много. А когда ты один, то также боишься темноты. Ты вовсе не герой, каким хочешь быть. Ты простой ребёнок, которому хочется славы. Твои родители работают, чтобы накормить тебя, а ты пришёл на это шоу. На нём и начал свою жизнь, выступая передо мной, солдатом. Мир вокруг разделён на клоунов и на тех, кто дёргает за ниточки. Тебе даже говорят когда поднять руку, чтобы удачно начать видеосъёмку. А потом человек с камерой спокойно уедет. Но люди, ищущие сенсацию для рейтингов, никогда не понимают, как страшно тому, кто поднимает автомат.

Есть приказ, и он ждёт всего лишь миг. Решает: нажать на курок или нет? В прицеле ловит себе подобного. Две руки, две ноги, голова. Слушает повтор приказа, нажимает на курок, а потом... Всё начинается потом… Ты убегаешь и радуешься своему доллару. Солдат стрелял только в воздух. Но в прицеле был ты: ребёнок, кричащий «Аллах акбар». Солдат не спит ночь, вторую. Во сне приходят образы и будят кошмарами. Появляется сомнение: а стоит ли стрелять в следующий раз? Но наступает новый день, звенит звонок и он идёт выполнять приказ. И вновь за проволокой ты. И это совсем не учения. Кто-то стоит с краю и снимает страх солдата, спрятанный внутри и его отлаженные действия. Потом весь мир увидит кадры, как он нажал на курок. Кто-то скажет: « сволочь», а кто-то промолчит. У матери защемит сердце, а ребёнок скажет: « Класс». Всё это для рейтинга. Человек с той стороны готов на всё, чтобы попасть в этот цирк. Но кто был в нашей армии, тому в таком цирке совсем не смешно.

Клоуны за деньги кричат и махают руками. Смеются и орут на публику «Аллах акбар». Но если подумать им тоже страшно. Раз пришли сюда показывать свою любовь к богу, значит, есть мозги. Ведь тут не надо пахать или сеять. Не надо идти вкалывать на завод. Просто прийти к проволоке и покричать: «Аллах акбар». И получить свои деньги. Я не знаю сколько: пять, десять долларов. Потом конечно захочется побольше. И уже ты, чуть подросший маленький клоун, берёшь автомат и перед камерой махаешь оружием. И звучит всё тот же неизменный крик «Аллах акбар». Да, Бог велик! Я знаю. Но он совсем не хотел крови. Ни наш Бог, ни Аллах, ни какой-нибудь ещё Бог, придуманный для подчинения.

А ты уже подрос. Теперь уже не маленький ребёнок, а юноша. Но ты опять в толпе и готовишь к выстрелу ракету. Ты стал уже более серьёзным, но желания пахать и сеять дальше нет. В своей касте ты вырос до запуска ракет. Уже получил образование: в израильской тюрьме. Да, да! За то, что совершил проступок по неосторожности. Высунулся там, где не надо и позволил себе стрелять в еврейскую девочку. Тебя поймали и посадили. И там за колючей проволокой настлало время учёбы. Такие уж мы евреи странные. Прости нас за то, что не линчуем и не бьём. Не переубеждаем в твоей вере, а просто кормим тебе за колючей проволокой. Ведь в тюрьме делать то нечего, и ты становишься простым человеком. Там ведь нет камер репортёров, не перед кем кричать: «Аллах акбар». А тюремные камеры снимают только твои улыбки и звонки домой. Ты счастлив, потому как на миг стал самим собой и делаешь то, что хочешь, а не то, что велят. Конечно, есть один минус – тут придётся немного поработать, на благо общества. Как порой не противен труд с гаечным ключом, но ты понимаешь, что делаешь это ради денег, которые потом потратишь в тюремном ларьке. Вообще-то тюрьма и жизнь в своём доме кажется для тебя, нечего не умеющего, раем. Тут можно всё, нельзя только выйти за стенки. Но выбор уже сделан. Ты шёл к нему всю жизнь.

Зачем ты сюда попал? Зачем взял в руки автомат? С малых лет позируя перед камерой, ты продолжил свою «карьеру» - взял оружие. Ты превратился в юношу, смотрящего на мир чёрными глазами. Ведь твой Бог велик! Теперь он смотрит, как ходишь по территории тюрьмы. В руках у тебя Коран. Это наверное для того, чтобы соседи по камере не оттолкнули тебя, а приняли в стаю. Но то, что в голове у тебя, этого не забрать. А теперь ты ещё и учишься в тюрьме. Да, эти евреи помогают тебе закончить университет. В своём доме ты сейчас, наверное, кричал бы: «Аллах акбар». Ну, потому, как бегать в тренировочном лагере, поднимая протекторами военных сапог пыль, гораздо легче, чем пахать и сеять. Твоя жизнь и дальше бы проходила перед объективом и тебя наверняка бы убили. Не я, так какой-нибудь другой солдат обороны. Ты слышишь? Обороны, а не нападения! Такой уж этот Израиль, прости его. Радуйся, что тебя спасла тюрьма.

Мы строим мир своим трудом, а ты все орёшь: « Аллах акбар». Зачем? Ты ведь уже получил образование! Зачем? Чтобы быть интересным любимой девушке? У тебя две руки, две ноги. Всё на месте. Езжай из Палестины, если нет работы. Ведь можно так. Чем больше у вас будет жить богатых, а не нищих, тем быстрее вы станете независимыми. Сам понимаешь, деньги сейчас всё. Так нет, ты никуда не едешь. Мир для тебя игра в « Аллах акбар». Ты думаешь, ты важная персона? А на самом деле ты простая игрушка. Клоун в руках для сенсации, для миллионеров, для денег, переплывающих из одного кармана в другой. Ты вовсе не личность – ты толпа кричащая: « Аллах акбар».

Но время идёт. И вот ты уже герой. Твоя ракета убила, нет не военных, а девочку или старуху. Теперь ответь мне: почему ты не стреляешь по военным? Почему радуешься тому, что попал в жилой дом? Разве Аллах доволен тем, что маленькая девочка плачет от страха. Она ещё даже не понимает, кто она и зачем родилась. Или старик с сединами готов заплакать от бессилия, потому что не может дойти до бомбоубежища.

Но и это не всё. Ты убиваешь своих же братьев мусульман в борьбе за власть. И делаешь это чрезвычайно тонко и жестоко. Только для того, чтобы попасть в заголовки газет. Ты ставишь ракеты возле своих же школ или на домах стариков. Ты хочешь быть в центре внимания. Играешь чужими судьбами, словно ветер песчинками. Нас много, ты знаешь. Ты держишь в страхе целый город и от этого ты счастлив. Потом идёшь домой и хвастаешься жене. И обязательно звонишь по телефону таким как ты, и говоришь, что твой Бог велик. Постепенно, после нескольких удачных ракет, ты перебираешься в касту неприкасаемых. Да, я знаю, твой Бог велик потому, как вас полтора миллиарда.

Ты вырос, но так и не понял, что восток славился красотой и мудростью. А ты, своим желанием сеять страх, превратил его в передовицы газет. Твой бог велик и он терпит боль, которую ты приносишь, когда указываешь что делать юношам, на которых был ещё недавно похож сам. Смерь неверным! А ты подумай: ты сам верен? И чему ты верен с кровью на руках? Ты больше ничего и не умеешь, как только позировать перед камерой и орать в микрофон, что твой бог велик. Ну и кто бы ты был, если бы не нужны были шоу на телевизионных каналах?

Ты вырос, у тебя борода. Рядом кружат телохранители. Чуть в стороне твои дети, рождённые в муках женой. Ты любишь их и рад бы закончить свой путь героя, отдать себя воспитанию детей. Но шоу уже не остановить. Оно закончится только после твоей смерти. И ты опять кричишь: «Аллах акбар». Взвывают сирены, и мир где-то рядом вновь рушится. Рождается страх. В тебе он тоже рождается за то, что ты делаешь. Но на твоём лице искусственная улыбка. Ты прячешь за напускной гордостью свои истинные чувства. А вот своим детям хочешь большего. Они не шахиды у тебя, а уже учатся в нормальной школе. Ты не хочешь, чтобы они были на первых страницах газет. Ты хочешь, чтобы они просто жили в Англии или Америке. Там, где твой Бог действительно велик, и можно не кричать про него, а просто верить и молиться. Для этого ты должен тащить на себе ярмо. Ты дальше отдаёшь приказы, стреляешь, убивая тех, кого приказали убить. И самое главное, ты убиваешь вовсе не военных, а простых людей. Они в отличие от тебя не кричат, а просто идут на работу, едут в автобусе или нянчат дома детей. Ты взрываешь простых, ни в чём неповинных людей. Задумайся.

Ты же боишься солдат с самого детства. С тех самых пор, когда тебя позвали на съёмку лживой ненависти к евреям, а я стоял возле проволоки. Ты тогда впервые крикнул: « Аллах акбар», и выбрал путь, в котором смерть дёргает за ниточки, привязанные к твоим рукам. Ты простой клоун хоть, и велик в своей касте. Но ты не Бог.

Ты рос, и твоя жизнь принесла только страдания. Всё потому, что ты не хотел сеять или пахать, а вышел однажды к границе и прокричал: « Аллах акбар». Но за всё надо платить. За слёзы стариков и детей, спешащих в бомбоубежище. За страх солдата, стоящего перед вашей камерой и решающего: стрелять или нет и всё-таки не выстрелившего. Ты ломал судьбы как тростинки и всё ради того, чтобы хорошо жить и вкусно есть, даже не думая о том, что ты просто пустое место. Дорогая кукла, лежащая в сундуке до той поры, пока не пригодится.

Палец нажимает на курок. Выстрел. Всё, жизнь окончена. Ты падаешь. Слёзы, слова на камеру «Аллах акбар». И он сейчас действительно с тобой. Но не так как ты думал. Он спрашивает: «Зачем? Зачем ты убивал?». А ты отвечаешь: « Затем, чтобы хорошо жить». А ты не подумал, что Ему не понравится твой ответ? И ты будешь не в раю, а в свиной шкуре в аду смотреть в глаза тем, кого убил. Я знаю, Бог развернётся и уйдёт. Не для этого он нас создавал, чтобы убивать. А для того, чтобы любить и работать. Чтобы жить и быть счастливыми.

Я сажусь на колено. Смотрю в прицел и вижу нового мальчишку. Я постарел. Уже не юноша и нет сомнений, стрелять или нет. Всё тот же мир вокруг и те же крики «Аллах акбар». Камеры. Фотосессия. Твой выход. Так что ты выберешь? Скажи? И помни: когда станешь пустым местом, Бог выберет для тебя совсем не рай. Весь цирк ради краткого заголовка в газете. Пойми, я уже не сомневаюсь. Я выстрелю. Уйди, прошу. Не начинай свою жизнь бездарно, ради чужого шоу. Чьё- то желание быть богатым сделает тебя несчастным. Не сразу, постепенно. И сделает это за пять, десять долларов. Ты только прокричишь возле границы « Аллах акбар» и станешь никем. Я же сяду в джип и уеду. Ты стал толпой, а я закончил свой день так ничего и не создав. Потому что пока есть такие как ты, я охраняю от толпы мою страну Израиль.

0

#19 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 25 февраля 2013 - 17:25

№ 18 ... ИЗВИНИТЕ, В ФИНАЛ НЕ ПРОШЛО - ОТСЕЯНО ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ЖЮРИ НОМИНАЦИИ. НЕ ЖЮРИТЬ!

Бег в треугольнике
(отрывки из повести)

***

Я сижу в кресле, отвернувшись к стене. Плачу. Слёзы ровно и периодично катятся из глаз. Всхлипывания давно закончились. Сил на них нет. Кот Кузя спит на моих коленях, не замечая горьких капелек на свою чёрно-белую шкуру. Вечером у него личная жизнь, ему надо выспаться. Ему не до моих страданий.

– Она идиотка! Она ничего не понимает! Одни двойки в дневнике! Читать толком не умеет! Гамм не знает! – орёт мама в соседней комнате.
Глажу Кузю. Он не обращает никакого внимания на мои прикосновения. Даже не мурчит. Наверное, личная жизнь требует больших физических затрат.

–Катя, иди сюда, – зовёт мама.
Боюсь. Сейчас опять станут кричать.
– Слышишь меня? – нетерпеливо спрашивает мама.

Аккуратно откладываю кота и иду в ад – делать уроки.
– Садись и читай домашнее задание.

Читаю я плохо. На третьем слове запинаюсь. Мама, не желая терпеть подобного, отвешивает звонкий подзатыльник. Плачу. Не от боли. От унижения.
– Когда же в твою тупорылую голову хоть что-нибудь дойдёт? Тройка – самая высокая твоя оценка!
– Оль, хватит, – вступается бабушка. – Не было академиков в нашей семье…
– Я трижды буду плохой, но из неё человека сделаю. Если в отца пойдет – горя не оберёшься! Пусть учится!
– Пусть, но не надо ребенка насиловать… - робко настаивает бабушка, но мама не слышит. Начинается известный монолог:

– От людей стыдно. У Яковлевых Андрей – отличник, у Рукановых Маринка – отличница, у дворничихи-Петровской Анька и та на одни пятерки учится, а наша читать толком не умеет! Одни тройки да двойки! В посудомойки пойдёт! Все на нормальных работах будут работать, с маникюром в люди ходить, а эта руки спрячет и глаза.

– Глаза-то от чего прятать? – интересуется бабушка.
– От стыда. Посудомойка – профессия унизительная.
– Она будет как бабушка – продавцом, – предлагает альтернативу бабушка.
– Она будет пианисткой. И я добьюсь этого! Рояль – это красиво! И от людей не стыдно! Катя, за инструмент.
Отставив книжку, перехожу к чёрно-белым клавишам. Смена занятия – лучший отдых, считает мама.
– Тоника-тоника-доминанта-тоника, – показывает мама премудрости сольфеджио.

Не понимаю, зачем мне быть пианисткой. Не понимаю глупых тоник и доминант. Не понимаю, почему Анна Альбертовна – злая, рыжая учительница музыки, вызывающая резкими ударами по клавишам бурю и гром, пользуется маминым уважением и восхищением. Я не хочу как она. Не хочу! Не хочу! Не хочу!

– Ты совсем меня не слышишь? – кричит мама.

Получаю новый подзатыльник, призванный сконцентрировать моё внимание. Плачу. Чёрно-белые клавиши размываются. Слёзы катятся. Не хочу, не хочу, не хочу…

– Я заставлю тебя работать, заставлю! – гневно шипит мама, – ещё раз смотри: тоника-тоника-доминанта-тоника. Повтори.

Сквозь слёзы я не увидела ни доминант, ни тоник. Новый приступ маминого гнева обрушивается на меня.
- Ты умственно отсталая?

Мамины нервы на пределе, она идёт на кухню пить валерьянку, бабушка вновь вступается за меня.
– Оль, ну хватит уже...
– А уроки кто делать будет?
– Мы вместе как-нибудь сделаем…
– Как-нибудь пианистом не станешь ...

– Помягче попробуй, поласковей. Она же ещё маленькая…

Мама возвращается. Принимается за увещевания.

– Может, хоть что-то скажешь? Скажи, например, почему ты не хочешь работать? Почему тебе не интересно? Тебе вообще что-нибудь интересно?
Неподвижно сижу у инструмента. Держу руки на коленях. Молчу. Говорить не хотелось. Мама всё-равно не понимает. Только орёт.

– Я не могу с ней больше находиться! На неё никаких нервов не хватит! – заходится мама в новом исступлении.

– Оль, мы дочитаем с Катюшей, не беспокойся. Иди домой. Тебе надо мужа встречать с работы, кормить…

Долгожданная тишина наступает. Мама быстро одевается. Холодно меня целует. Сегодняшняя пытка уроками закончилась. С бабушкой мы всё делаем быстро.

– Будь умницей. Возьмись за ум, – строго говорит на прощание мама, – Завтра продолжим….

Мне бы хотелось иметь такую маму как у Игорька. Тетя Вера никогда не ругает Игорька за двойки и уроки делать не заставляет…

***
На новогодние праздники мама забрала меня к себе. Маминого нового мужа зовут Сергей и мне велено называть его папой. Быть умничкой – теперь главная моя задача, чтобы (не дай Бог!) новый папа и новые родственники не подумали дурного обо мне.

В родне нового папы многолюдно. Есть мои ровесники. Все они отличники, потому надо на них ровняться. Так считает мама. А я даже боюсь к ним подходить. Они умные и правильные. Я – троечница и лентяйка. Яркий контраст не в мою пользу.

Мама старается изо всех сил. Стол накрывает, улыбается, шутит. Ей очень хочется нравиться своей новой родне.
– Катя, как дела в школе? – спрашивает тётя Зоя, – сестра моего нового папы.
– По русскому языку у меня четверка, по математике пятерка… - вру я, но мама торопится восстановить истину.
- Она у нас беспросветная троечница…
Становиться стыдно. Не за обман. За разоблачение. Наверное, мама считает, что унижение послужит мне стимулом в погоне за пятёрками. Не думаю...

– А ты всё позоришь меня, - резко говорит мама, когда тётя Зоя уходит.

Стыд сменяется горечью. Даже в мечтах невозможно приблизится к привилегированной прослойки детского общества – отличникам…

Мама живет совсем не так как бабушка. Долго и громко работает телевизор, готовится много еды и пышно, торжественно она принимается. Часто приходят гости. Кажется, новый папа очень любит мою маму и, наверное, мама была бы абсолютно счастлива, если бы не я…

Похоже, мама ожидает ребенка. Вещи для новорождённых – пинетки, распашонки, пеленки, которые хранились в чёрном сундуке у бабушки, мама забрала к себе. Долго-долго их разглядывала и улыбалась. Подозвала меня. Обняла. Сказала, что я родилась очень маленькой, но быстро выросла и много вещей не успела сносить. Теперь они пригодятся.

Остаток дня мы с мамой были по-настоящему счастливы. Перебирали вещи из сундука. Готовили картошку-пюре и салат к папиному приходу. Разговаривали. Было хорошо и радостно. Наверное, настоящее счастье такое: добрая мама и я около нее. Очень хотелось бы, чтобы все школы в мире сгорели и никогда больше не омрачали нашей с мамой идиллии...

Вечером пришел папа. Принес много-много конфет. Почти все съела. Шелестящие бумажки расправила и сложила в книжку – пригодятся. Одну из бумажек оставила, чтобы играть с маминым котом Борей. Привязала её за веревочку, потянула. Кот охотно и шумно принялся бегать. Было весело! Мама и папа смеялись. Абсолютное счастье предновогоднего дня.

Утром проснулась рано. Захотелось, чтобы этот день был таким же радостным, как и вчерашний. Не заладилось. Позвонила бабушка и спросила про меня.

– Она – замечательно, – отвечает мама, – Вот только учиться не хочет. Два дня назад разговаривала с ее учительницей. Нина Васильевна говорит, что еле тройки ей за четверть вывела.

Делаю вид, что не слушаю разговор. Вылепливаю из пластилина зелёную длинную змею. Красный язык завершает образ злой рептилии. Рептилии – это змеи, ящерицы, крокодилы и черепахи. На природоведении говорили. И на большом плакате показывали.

- Не знаю, что делать, - продолжает мама, - и по-хорошему с ней пробую, и по-плохому.
Ничего не выходит. Она невменяемая.

Для правдоподобности обязательно надо сделать змее множество чешуек. Змея без чешуек – не змея. Зубочисткой вычерчиваю рельефный рисунок кожи.
- Ой, мам, беда да и только!

Мама замолкает. Очередность говорить берет на себя бабушка. С минуту мама слушает. Затем отвечает:

- Сидит вон копается. Лепит что-то. Толку от этой лепки. Почитала бы лучше. Математику порешала бы.

Змея готова. На труде меня бы похвалили, но мама, положив трубку, скомандовала:
- Катя, читать!

Зачем звонила бабушка? Зачем спрашивала про меня? Зачем всё испортила?
- Мам, а когда ёлку наряжать будем?

Теплиться слабая надежда отложить скандал.
- Когда прочтёшь домашнее задание.

Нехотя беру книжку. Медленно иду в кухню. Мама будет готовить еду, я – читать. А хотелось бы вместе с мамой готовить. Как вчера.

Хоть бы не читать! Хоть бы не читать! Хоть бы не читать!

По волшебству отворяется дверь. Входит папа с большой коробкой новогодних игрушек.

- Наряжаем ёлку, девчата? Что грустные? Новый же год…
Ура! Чтение отменяется! О, счастливый праздник Новый год! Сегодня мама кричать не будет!

***
Мама в ярости. Мама в сокрушительных ругательствах. Сегодня она узнала, что мои отношения с мальчиками уже давно вышли за рамки «ходить за ручку».
- Учиться не умеем, зато…

Мама замолкает, оставляя оскорбительную недоговоренность. Пренебрежительно и гневно она смотрит на меня.
- Завтра едешь к бабушке. Ко мне – ни ногой. Позорище устроила! Видеть тебя не могу!

Трудно быть грязной и дешевой. Трудно быть испорченной и негодной. Трудно жить, зная, что мать с отвращением смотрит на тебя.

Отец тоже в курсе. Мама ему рассказала. Он не поднимает на меня глаз. Хорошо бы умереть, чтобы прекратить весь этот кошмар. Интересно, как сильно будет плакать мама у моего гроба? Или, может, я так ей надоела, что моя смерть принесет лишь облегчение?

- Теперь ни одна порядочная семья замуж тебя не возьмёт. Зачем им шлюха?

Господи, как стыдно! Как противно! Как я ненавижу себя! Я – жалкая, ничтожная тварь, моё место помойка.

- Завтра к бабушке. И никаких гулек, чтобы кобели не собирались около тебя.
О, Господи, даже родная мать хочет отделаться от меня! Как же жить дальше? Как смотреть людям в глаза? Неужели расплачиваться за близость с Вовкой придётся всю жизнь?

- Что с аттестатом? – переводит мама разговор в любимое русло.
- Думаю, троек не будет…
- Думаешь или не будет?
- Я стараюсь, чтобы не было.
- Старалась бы на пятёрки.

Помолчав немного, мама добавила:
- Ни в какой институт не пойдёшь. Не заслужила. В институте учатся, а ты занимаешься…
Мама недоговорила, но стало ясно, что я – последняя проститутка. Точнее – первая.
- Летом к отцу в магазин – работать. Потом посмотрим, что с тобой делать.

Откуда же я могла знать, что секс может быть только после брака, если все кругом им занимаются? Откуда? Почему Анька спит с Виталиком второй год и тётя Ира ничего не говорит ей? Поему Аньке можно, мне - нельзя? Почему Ольке можно? На Ольку даже не орут, когда та возвращается домой в два часа ночи! А мне надо быть не позднее десяти.

- Порядочные девушки по ночам на улице не шляются, - гордо говорит мама, подчеркивая высокое достоинство порядочных девушек. А я бы хотела как все – до ночи. Не хочу быть белой вороной!

- Все будут с моста прыгать и ты прыгнешь? – ориентир на общество в данном случае маму не устраивает. Тут подходят индивидуальные – ее собственные правила.
- А Аньке разрешают гулять до двенадцати…
- Аня – отличница. Умной девочке можно и позволить. А еще Аня по дому матери помогает, на даче работает. А тебя не заставишь.
- И Оле тоже…
- Разговор окончен! – мама непреклонна.
- А ещё они с пацанами своими спят … - делаю попытку реабилитировать своё позорное положение.
- Это их дело. Пусть спят. Когда ублюдков в подоле принесут, тогда и попляшут! Девочка должна быть чистой и дома сидеть. Всё, закончили разговор. Отведи брата в школьный двор, пусть побегает. А завтра к бабушке.

Жизнь – дерьмо. Мать ненавидит меня. Да я сама себя ненавижу. Пока Сергей будет бегать, незаметно покурю. Мама знает, что я курю. И, понятное дело, не одобряет. Но ей на зло буду курить.

- Мам, дай мне денег на подарок Оле. У нее в субботу день рождения.
- Никаких дней рождений. Сиди дома. Денег не дам. Зарабатывай сама.
- Мне школу бросить и зарабатывать?
- Ты, скотина неблагодарная, копейки не заработала, разговаривать со мной так станешь? Ты блядством занимаешься и денег с меня требуешь?
- Я прошу.
- Не получишь. Едь к бабушке прямо сегодня. Чтоб глаза мои тебя не видели…

Денег нет совсем. Пойду к бабушке пешком. Я тоже не хочу видеть мать. И отца видеть не хочу. И с Сергеем надоело нянчиться. Он неугомонный, бегает без остановок…
Когда приеду, бабушка станет расспрашивать, что случилось. Не хочу разговаривать! Не хочу! Но если не отвечать на ее вопросы, бабушка пожалуется матери и новая порция скандала ждёт меня. Хоть бы меня машина сбила по дороге к бабушке! Хоть бы кирпич упал мне на голову! Хоть бы я заболела чем-нибудь неизлечимым!
Одноклассница Наташка пробовала травиться таблетками. Откачали. И больше не орали. Олька уходила из дому. Может, тоже из дома уйти? Или бабушкиных сердечных таблеток принять?

***
Бабушка встретила меня встревоженная. Очевидно, мама разговаривала с ней по телефону. Почувствовав запах сигарет, бабушка принимается за воспитание:
- Опять курила?
Молчу.
- Матери скажу. Сладу с тобой нет!
О, воспитывайте меня, воспитывайте. Кто ещё желает?
- Говори, - отвечаю на бабушкину угрозу разоблачения. По-моему, хуже уже не будет. Не бывает…

Ни разу за всю жизнь у меня не было возможности побыть наедине. Ни разу за все школьные годы я не оставалась дома одна. Чутким, неустанным взглядом бабушка или мама круглосуточно приглядывали за мной, ибо отцова «наследственность» губительна.
Внимательно всматриваясь в моё лицо, едва я ступила на порог, мама спрашивала «как дела в школе», диагностируя вменяемость моего сознания. Бабушка же за то недолгое время, что я проводила за уроками, несколько раз заглядывала в мою в комнату, проверяя усердность и направленность сил внучки на уроки. Мама с бабушкой считают, что я не подозреваю об их договорённости про дневной и ночной контроль за мной, но я знаю и ненавижу их неустанную бдительность.

А в моё отсутствие проверяются личные вещи. Под предлогом уборки, осматривается всё, что было в шкафу и столе. Так нашлись сигареты. Так нашелся дневник с сокровенным повествованием влюбленности. Так нашлись превентивные, контрацептивные средства. Так стали известны дурные мысли и дурные наклонности, к искоренению которых незамедлительно приступили.

У меня никогда не было личной территории, неприкасаемых вещей и капельки свободы. И очень хотелось бы этого. Хоть чуть-чуть.
- Почему ты такая неласковая? Почему такая колючая? – спрашивает бабушка, желая откровенности с моей стороны.
- Наверное, такой уродилась, - холодно отвечаю ей.
- Знаешь пословицу: ласковое телятко двух маток сосёт?

Становится противно. Чтобы я подмазывалась к бабушке, которая стучит на меня? Чтобы я подмазывалась к матери, которая душу выворачивает мне на изнанку? Не буду.
- Знаешь, Кать, я думаю, мама погорячилась, наказывая тебя за близость с мальчиком. Здесь нет ничего такого…
Удивлена! Никогда не подумала, что семидесятипятилетней бабушке присущи прогрессивные взгляды!
- Тебя же не заставляли?
- Не заставляли.
- Только ты на день рождения к Оле не ходи. Не зли мать. Пройдёт ее злоба, тогда и сходишь. Мама горячая, но отходчивая.
Отходчивая? Как же. Всё помнит. И век не забудет мой «грех».
- Кать, ты поговори с ней, объяснись…

Очевидно, мать хочет подробностей. И попросила бабушку подготовить почву для задушевного разговора с ней. Ничего не выйдет! Знаю я задушевность с матерью! Сначала она понимающе кивает, а через час упрекает моими же словами.

- Не хочу с ней разговаривать. Она только орёт.
- Она лучшего тебе желает…
- Лучшего? Она сказала, что никакого института я не заслужила, она сказала, что денег на день рождения не даст, она сказала из дома не выходить. Дармоедкой называет. Лучшее? А еще намекает, что я - проститутка? Это лучшее? Да? – ору я, не в силах сдерживаться.

- Что ты кричишь? Ты говорить тихо умеешь? - не выдерживает бабушка поток моих эмоций.

Слёзы градом брызнули из моих глаз. Я закрыла лицо руками. Зашлась рыданиями.

Бабушка бросилась обнимать меня. Не хочу её объятий. Не хочу её жалости. Она расскажет матери, что я жалею о содеянном и плачу. Она всегда и всё рассказывает! А я не жалею! Ни о чем не жалею!
- Ну будет, Катюша, перестань…

Делаю вид, что успокоилась. Пью воду. Поплачу ночью. Вдоволь.
Зачем я вообще душу перед ними раскрываю. Знаю же, что наплюют, знаю же, что не поймут. Меня никто не понимает. Только Олька.

Раздеваюсь. Укладываюсь на кровать. Беру книжку, чтобы как-то развлечься.
- Что читаешь? – спрашивает бабушку.
- Достоевского.
- Что ты его читаешь? Он же тяжелый. Философствует всё…
- Мне нравится.
- Почитай «Птичка певчая».
- Не хочу.
- Как знаешь, - обижается бабушка. «Птичка певчая» нравиться ей чрезвычайно. Поджав губы, бабушка выходит из моей комнаты.
- Кушать будешь? - спрашивает бабушка спустя какое-то время.
- Нет. У мамы ела.
- Так уже два часа прошло.
- Не хочу, - отвечаю, не отрываясь от книги.
- Катюша, но что ты лежишь, чепуху читаешь? Делай уроки на завтра.
- Сделала уже…

Интересно, есть ли хоть какое-нибудь моё увлечение, которое сыскало бы одобрение у матери или бабушки?
- Я сварю вареники, вдруг захочешь, - не сдаётся бабушка. Она считает, что сытый ребенок – главное.
Бабушка уходит, минут через двадцать возвращается.
- Катюша, ну покушай!

Ладно, пойду поем, хотя не хочется. Бабушка обидится, если откажусь. Она мой отказ от «Птички певчей» еле переварила.

Наступит ли когда-нибудь время, когда я смогу есть, когда захочу и делать, что захочу?
- Спасибо, ба, - говорю, когда съедены вареники.
- Пойдём смотреть «Дикую Розу», - предлагает бабушка.
Бабушка знает, что я ненавижу мыльное любовное повествование, но всякий раз предлагает совместный просмотр, надеясь на согласие.
- Не хочу.
- Хватит чепуху всякую читать …
- Хорошо, читать не буду, - отвечаю и ухожу в свою комнату.
О, господи, как ненавижу эту заботу и суету! Как мне всё противно! Оставьте меня! Оставьте! Оставьте!
- За вышивку села! Ночь на дворе. Не видно ничего, - восклицает бабушка, входя в мою комнату. Очевидно, «Дикая Роза» прервалась на рекламу.
- Под настольной лампой хорошо видно.
- Не порть глаза. Завтра вышивать будешь.
- Завтра в школу. А вечером, когда я дома, опять темно будет.
- Почему ты меня никогда не слушаешь? Почему упрямишься?

Я не знаю, что ответить. Я не знаю, чего от меня хотят. Наверное, подобия себя. Бабушка хотела бы смотреть со мной «Дикую Розу» и «Поле чудес», сажать огород, убирать урожай, делать соления на зиму. Мама хотела бы, чтобы я приносила пятёрки, занимала брата, не водилась с мальчиками, играла на фа-но, знала несколько языков и при этом работала продавцом.

Почему в этих раскладах нет ни капли моих интересов? Неужели всё моё неправильное? Что плохого в Достоевском? Что плохого в вышивке? Почему при каждом удобном и неудобном случае мне ставят в укор эти «недостойные» занятия.
- Ба, я, наверное, спать лягу. Устала, - говорю бабушке, чтобы отвязаться.
- Да рано ещё…
- И встану пораньше, в школу соберусь…
- Ну ложись. Я тоже скоро лягу…

Ура, долгожданная тишина и свобода наступила! Отворачиваюсь к стене. Наверняка, бабушка придёт поглядеть на меня перед сном. Не хочу, чтобы она смотрела на моё не спящее лицо…

***
Треугольник Карпмана. Психологическая модель отношений. Три основные роли в нём – жертва, палач, спасатель. Роли в треугольнике условные и участники постоянно обмениваются ими. Недавняя жертва легко превращается в палача, палач в жертву, ну а про благие намерениями спасателя, которыми вымощена дорога в ад, знают все давно.

Психологи говорят, что в подобные отношения лучше не ввязываться и приводят несколько решений, как избежать попадания в него.

А если угол треугольника пришлось занять не по своей воле? А если жертвенный удел был определён самым близким человеком – мамой - еще в детстве? А если роли передаются из поколения в поколение? Что тогда, господа психологи? Как выйти из тягостных отношений при минимальных потерях, господа специалисты?

Мой дедушка – человек авторитарный, признающий только собственную правоту, всю жизнь играл роль тирана. Сначала моя бабушка была его жертвой. В пьяном угаре дед часто замахивался на жену, утверждая таким образом позиции лидера. С рождением дочери – моей мамы, роли перераспределились, и жертвой дедушки стала собственная дочь. Сначала мама покорно терпела упрёки относительно заурядной учёбы в школе, потом неудавшегося замужества, потом развода, потом на новый мамин брак обрушались дедушкины негодования. Бабушка ушла в угол спасателя. Жалея дочь, она оставила внучку у себя, предоставив маме возможность разобраться с жизнью.

Когда дедушка умер, место палача заняла мама и карала меня по известной, утверждённой дедушкой схеме. Удивительно, пережив множество страданий и унижений, подсознательно или сознательно (тут уж я не знаю) мама выбирает подобное поведение, не желая вспомнить объем того горя, который пришлось пережить самой.

Наверное, жертва всегда стремиться стать палачом.

Со смертью бабушки место спасателя освободилось. Его занимает мой отчим. Он покорно выполняет отведенную ему роль, но когда мамино поведение переходит все границы, становится карателем, наказывая жену за жестокость, грубость и вседозволенность.
Благодаря моему замужеству, роли опять перераспределились. Теперь я – палач, не желающий считаться с эгоизмом мамы, и по этому поводу она с удовольствием выстраивает обиды. Очевидна вторичная выгода от жалости к себе и внимания окружающих.

Наверное, палач всегда стремиться быть жертвой.

Как остановить это колесо абсурда? Как утихомирить его размашистые, жесткие козни? Как сделать, чтобы мой сын не оказался внутри глупости и жестокости?
Кажется, я не знаю…
0

#20 Пользователь офлайн   GREEN Иконка

  • Главный администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Главные администраторы
  • Сообщений: 17 985
  • Регистрация: 02 августа 07

Отправлено 28 февраля 2013 - 20:48

№ 19

«Атлантида» Книга 1. Время менять богов

Пролог
В центре громадной сферы, образованной голубовато-мягким светом, возникающим, словно прямо из воздуха, извивался в медленном причудливом танце настоящий дракон. Такой, каким его изображают мастера классической живописи в Японии или Китае, - звероподобный четырехлапый ящер без крыльев. Его гигантских размеров туловище было покрыто крупной чешуей, мерцающей сине - серо - зелеными оттенками. Волнистые рога на голове, украшенной короткой гривой, пугали и в то же время завораживали.

Это огромное четырех – пятиметровое сказочное чудовище своими движениями, казалось, гипнотизирует группу людей, стоящих вокруг светящейся сферы на небольшом удалении - меньше метра. Они молчаливо и настороженно наблюдают за необычным танцором. Они не боятся его. Они вообще не люди. Слишком высокие, в основном выше трех метров. Черепа вытянуты в затылках. Узкий разрез глаз. Вертикальный звериный зрачок. У некоторых вдоль позвоночника поблескивает чешуя.

Они раскачиваются в одном ритме вместе с танцующим монстром, будто помогая ему. Движения становятся все быстрее и быстрее. Свет, образующий сферу, тускнеет. Несколько фигур в изнеможении падают на колени и замирают, но остальные продолжают биться в этом сумасшедшем экстазе. И их усилия не пропадают зря. Свет угасает полностью, и над застывшим, свернувшимся в клубок драконом появляется не совсем четкое голографическое трехмерное изображение девушки.

Обычной земной девушки европейской внешности. Абсолютно ничего особенного, разве только рыжие волосы забраны в хвостики, смешно торчащие в стороны и руки… Руки у нее действительно необычные – такое ощущение, что с них сняли кожу от кончиков пальцев до середины предплечья, словно надели высокие кроваво-красные женские перчатки.

Сделав шаг вперед к дракону, из молчаливого круга выделился высокий мужчина в белой набедренной повязке, такой же, как и у остальных. Однако он отличался от всех: его тело украшали массивные браслеты на запястьях с причудливой резьбой и яркими камнями и той же работы широкий золотой обод, защищающий шею. Мужчина вскинул вверх руку, указывая на появившееся изображение:

- Это она. Отдайте приказ ее найти!





После окончания курса «подготовки» Алексей почувствовал себя совершенно другим человеком. В нем появилась уверенность в своих врачебных силах и знаниях, какая-то профессиональная основательность, и в то же время он ощущал себя помолодевшим лет на пять. Наверное, поэтому курсы все, за глаза, называли «обновлением». Беспокоил его только единственный вопрос – к чему же его готовят? Но и на него вскоре ответил, словно продолжающий читать его мысли, профессор:

- Ну-с, голубчик, не в обиде за подготовительные курсы? Поверьте мне, впереди вас ждет много интересного и преувлекательного, и, будьте добры, посещать курсы подготовки строго по назначенному вам графику. А теперь я расскажу вам о том, где и чем вы будете заниматься, так сказать, о ваших прямых профессиональных обязанностях.

Направленный на работу в одну из престижных клиник родного города Алексей должен был выявлять все необычные случаи в медицинской практике.

- Например, голубчик, недавно американцы нашли человека, который долгое время жил при полном отсутствии головного мозга, вот ведь какой казус. Самое интересное, что он не отличался ничем от окружающих людей: закончил школу, университет и так далее. Если не поленитесь, то самостоятельно найдете много описаний таких случаев в интернете. Но это, как говорится, экзотика. Основная ваша обязанность - постоянно высылать аналитические обзоры по анализу крови и, если возможно, ДНК. И я бы вам, молодой человек, очень порекомендовал попрактиковаться в пользовании своими новыми навыками. С помощью своих рук-рентгенов вы можете ставить достаточно точные диагнозы за секунды. Рассказывать об этом всем совершенно не обязательно. А когда через некоторое время к вам придет известность, да-да, не улыбайтесь. Так вот, милейший, когда к вам повалят люди со своими проблемами, постарайтесь не гнаться за деньгами, а выбирать действительно интересные для нас случаи. Прошу учесть, что количество таблеток, которые позволяют вашему мозгу фиксировать и обрабатывать информацию на других частотах, то есть делают вас рентгеном, будет строго ограничено. Также рекомендую поближе познакомиться на этой основе с местной элитой, там тоже можно почерпнуть много интересного. Особенно нас интересуют образцы ДНК, крови и результаты магнитно-резонансной томографии мозга этих людей. И не беспокойтесь - на основе ваших отчетов и анализов для ваших клиентов будут подобраны самые лучшие методы лечения. Они будут вам очень благодарны.



В самый разгар рабочего дня на остановке общественного транспорта народу было немного. И прижав перебинтованные руки к груди, она достаточно удачно протиснулась в автобус. Крикливая кондукторша, которой Ольга предложила достать деньги на билет из кармана дубленки, неожиданно проявила к девушке сочувствие и усадила ее на свое место. «К удаче», - эта мысль продолжала греть и радовать девушку.

Вокзал как обычно был наполнен суматохой, но эта суета перекликалась с настроением девушки. Было в ней ожидание каких-то перемен, чего-то нового, светлого. До отправления поезда оставался еще почти час. Ольга нашла нужный вагон, спросила у проводницы, не садился ли в вагон Кашев, и, получив отрицательный ответ, договорилась, что та даст ей знак, когда будет проверять у него документы перед посадкой. Встав чуть в отдалении, девушка всматривалась в подходящих к вагону людей, стараясь угадать «анкадемика». Ожидание было радостным, вспомнился приснившийся накануне сон:

«Она входит в залитый солнцем кабинет, за огромным письменным столом, уставленным разноцветными пробирками, колбами и заваленным толстыми манускриптами, сидит стройный, красивый мужчина лет 30, с тронутыми сединой висками. Увидев ее, встает ей навстречу, берет за руки, гладит их, что-то говорит. А там, где его руки коснулись ее, - появляется кожа. Она благодарно кидается мужчине на шею и… Но тут на его столе звонит телефон ». Так она и проснулась от звонка… будильника. Будильники почему-то всегда звонят не вовремя. Но ощущение радости, удачи, конца всей этой темной полосы все равно осталось. Может, и звонок тот был вовремя… Осталась какая-то, ждущая впереди, тайна.

Она встряхнула головой – проводница громко, глядя на нее, произносила: «Так значит, КАШЕВ АЛЕКСЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ»! Он стоял к ней спиной – хорошо одетый, в одной руке кожаный портфель, другую он протянул за документами, сейчас уже зайдет в вагон. «Давай!» -

Ольга подошла к нему сзади и робко дотронулась до локтя, привлекая его внимание:

- Алексей Владимирович, можно к вам обратиться…

Мужчина повернулся – и на нее дохнуло таким перегаром, что она невольно отшатнулась.





Идя вслед за Леночкой по огромному, залитому светом коридору, новоиспеченная пациентка все больше и больше удивлялась. Больница поражала не столько своей отделкой – здесь все казалось невесомым и странным, как в фантастических романах о далеком-далеком будущем, больше всего удивляло то, что ничего не напоминало здесь больницы. Все вокруг, скорее, напоминало офис какого-то успешного холдинга или администрации крупного города, украшенный картинами, постерами, оазисами зелени и ультрасовременной и эксклюзивной мебелью. Панорамное остекление, насыщая пространство светом, соединяло офис с окружающим миром, делая его частью интерьера. И в то же время создавалось ощущение замкнутости пространства, которое отнюдь не давило, а, наоборот, возникало чувство защищенности. Единственным напоминанием, где она находится, были люди, которые изредка появлялись из выходящих в коридор дверей, одетые кто в привычные белые больничные халаты, а кто в салатного цвета брючные костюмы и шапочки.

Милая женщина, прямо-таки излучавшая добро, к которой привела ее Леночка, аккуратно сняла с нее одежду, внимательно осмотрела. Приложила к разным местам какую-то белую пластмассовую коробочку: «Не бойся, милая, сейчас как комарик укусит» - а потом одела в веселенькой расцветке халат, больше похожий на летний пляжный сарафан, на липучках вместо пуговиц. Когда она усадила ее и стала осторожно снимать присохшие бинты с рук, в дверь процедурной негромко постучали. Вошел Дмитрий Васильевич с неизвестным мужчиной.

- Ну как, Оля, не обижают тебя? Вижу - даже принарядили. Ну-с, давай взглянем на твои болячки.

Все вместе они долго рассматривали ее руки, вчитывались в длинные колонки символов и цифр с компьютера, которые распечатывала милая женщина, и перебрасывались какими-то своими медицинскими терминами.



Погода впервые за все эти дни радовала всех. Небо не завешивалось мглою и не закрывалось хмурыми тучами. Ослепительно блистало яркое солнце. Снег, пушистый и белый, празднично искрился.

Салон сотовой связи находился рядом на углу квартала. Ольга оказалась не избалованной техническими новинками, и выбор смартфона оказался делом недолгим. Дольше времени заняла проверка и оформление документов. Выйдя из салона, молодежь чуть приотстала, увлеченно тыкая в кнопки новой игрушки и оживленно обсуждая все ее возможности. Дмитрий Васильевич шел не торопясь, разглядывая заиндевевшие деревья и думая о том, что произойдет в Египте. Что ждет эту девушку? Останется ли она жива? В кого она превратится? Что потом объяснять Алексею? Ни на один вопрос он не знал правильного ответа. Чему быть - того не миновать. А пока… Пока она имеет право на свое маленькое счастье.

От нерадостных раздумий его отвлекла остановившаяся рядом со сквером и полностью затонированная легковая машина, из которой выскочили двое смуглых мужчин в черных кожаных куртках. Они перепрыгнули через невысокую оградку сквера и, проваливаясь в сугробах, бежали им наперерез. Дмитрий Васильевич оглянулся: Ольга и Алексей продолжали мучить смартфон, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг. А за их спинами, отрезая путь к отступлению, быстрым шагом приближался еще один мужчина, такой же смуглый, только с черной бородой.

- Ну-ка, ребята, отвлекитесь, - окликнул молодежь проф.

Едва подняв голову, Ольга изменилась в лице и закричала:

- Это он! Он! У магазина который! Украсть меня хотел!

- Вот и хорошо, - спокойно заметил профессор. - На ловца и зверь бежит.

- Бегите, я их задержу, - Алексей попытался вырвать из спинки скамейки штакетину.

- Алексей Владимирович, прекратите ломать сквер, - профессор был абсолютно спокоен.

Это спокойствие озадачивало и пугало одновременно. «Может, это он все и организовал. В магазин отправил ее он, сейчас прогулку в кафе тоже предложил он. От охраны отказался. Хочет похитить Ольгу и спрятать где-нибудь, пока не выйдет за него замуж», - Алексей остолбенел от пронзившей его догадки.

Профессор стоял как истукан и внимательно смотрел на скачущих по сугробам мужчин. Вот они уже выскочили на почищенную дорожку и радостно, как старым знакомым улыбаясь, пошли на них:

- Что, ученый, не срабатывают твои фокусы. Давай не пыжься, мы тебя не тронем. Заберем телку и отвалим.

Теперь профессор действительно утратил свое спокойствие и выглядел очень растерянным. Его взгляд метался по сторонам в поисках какой-либо поддержки. Но сквер был пуст. Ни одного, даже случайного, прохожего. Они стояли у заснеженной скамейки почти в середине сквера. С одного конца неторопливо приближались двое, сзади спокойно стоял на месте еще один, до ближайших людей в любую сторону метров десять сугробов, метровый забор и две полосы дороги. Бандиты уже не бежали, а спокойно и уверенно приближались. Профессор, казалось, сдался: он просто стоял и смотрел на сверкающие на солнце верхушки деревьев. Алексей схватил чугунную урну, стоявшую у скамейки, и поднял над собой:

- Не подходи – убью!

- Положи на место, а то придется сделать в тебе пару дырок, - в руках у бандита появился пистолет.

С ветки ближайшего дерева с громким криком сорвалась ворона, обрушив лавину снега, и камнем упала вниз прямо в лицо старшего. Тот завизжал от боли и неожиданности, когда когти вороны впились в его лицо. Не успел он сбить ее рукояткой пистолета, как с дерева спикировала еще одна, и еще, и еще. Вся стая - десятки ворон - атаковала двух стоящих перед профессором бандитов. Им пришлось сесть на корточки, закрывая голову окровавленными руками: со всех сторон на них пикировали вороны, долбя клювами и вырывая когтями клочья одежды.

- Стреляй, стреляй!- раздался дикий визг старшего, едва различимый за вороньими криками.

Бородатый выхватил пистолет и открыл сумасшедшую пальбу по воронам, летающим над головами ошарашенных происходящим похитителей. Несколько ворон закувыркались в воздухе и упали на землю. Ольга потянула профессора за рукав:

- Бежим, Дмитрий Васильевич! Бежим!!!

Но профессор стоял как истукан и, казалось, не слышал ее слов.

Стая продолжала атаку.

- В профессора стреляй, придурок ! - раздался голос старшего из глубины вороньего клубка. - Стреляй!

Раздался выстрел, и профессора бросило вперед, как будто толкнули в спину. Падая, он повернулся к ребятам:

- Бегите!

Воронья стая взметнулась вверх, громко крича.

Алексей бросил урну в бородатого, сбив его с ног, и сам прыгнул на него следом, вцепившись в руку с оружием.

- Беги! – успел он крикнуть Ольге.

- Я с тобой! – девушка вцепилась в свободную руку бандита.

- Беги!!!

Сильный пинок в бок откинул ее в сторону и перевернул на спину.

- Хватит, наигрались! Встать!- над ними стоял старший, направив пистолет на Ольгу. Второй бандит стоял рядом, пистолет был направлен на Алексея. Вид их был страшен: лицо и руки располосованы красными полосами и залиты кровью, одежда висела рваными клочьями, сумасшедший взгляд остановился на Ольге с Алексеем.

- Пристрели щенка, - как-то буднично и устало произнес старший. И в этой будничности была такая неотвратимость, что Ольга закрыла глаза.

Раздался выстрел…

Но выстрел не рядом, не в двух шагах, а откуда-то далеко, за их спиной! Затем еще!

- Всем стоять! Стреляю на поражение!

Голос Сергея Валентиновича! Ольга открыла глаза. Рядом с ней лежал старший, глаза его были открыты, а во лбу появилась маленькая дырка. Сзади за головой растекалось огромное кровавое пятно. Второй бандит лежал, уткнувшись лицом вниз, и снег под ним, недавно пушистый и белый, стремительно становился липким и ярко-красным. Алексей прижимал к земле бородатого и с тревогой смотрел на нее:

- Ты как?

- Нормально.

- А проф?

Ольга перевела взгляд на профессора. Тот полулежал, привалившись к сугробу спиной, левая рука находилась на груди, правая опущена на землю, глаза были закрыты.

- Дмитрий Васильич! Профессор! – закричала Ольга.

Подбежавший начальник охраны потрогал артерию на шее:

- Жив! Срочно скорую!

- Отставить… В центр меня … Пусть готовят операц…

Глаза закрылись, левая рука оторвалась от груди и упала, из уголка рта показалась струйка крови.

Когда бойцы подняли профессора, на вмятом спиной сугробе расплывалось огромное кровавое пятно.



На следующий день, ближе к вечеру, дав молодым проводить родителей, Николотов собрал в своей огромной квартире экстренное совещание, которое он сам назвал «Момент истины». Общаться было предложено мысленно, для чего Кашева пришлось накормить соответствующими препаратами атлантов. Хорошо, что курсы обновления приучили его быстро адаптироваться к чудесным сюрпризам. Профессор честно рассказал все, что знал о происходящих событиях и возможных последствиях. Не утаил он и роли атлантов в их судьбах.

-Так получается, вы все это время нас обманывали? - Алексей был возмущен ни на шутку.

- Леша, сядь! – Ольга была настроена более миролюбиво. - Успокойся. Дмитрий Васильевич не мог знать, что из этого всего получится. А если бы ничего не произошло? Никто не был уверен в результате. Я считаю, что он поступил правильно.

- Как правильно? Мы же рисковали жизнью!

- А сейчас, зная все, ты поступил бы по- другому?

Алексей замялся:

- Ну нет, конечно.

- Вот в этом и суть. Не посвящая нас в возможные последствия, Дмитрий Васильевич оставил нам шанс отказаться от участия. А в случае, если б ничего не произошло, у нас был шанс вернуться к спокойной нормальной жизни. Без раздумий о том, что где-то рядом существуют атланты, без раздумий, что мы сделали что-то не так и почему человечество лишилось своего шанса на будущее. Из-за нас.

- Спасибо, Оля,- на глазах профессора показались слезы. - Спасибо, что ты правильно поняла мотивы моих поступков. Вы не представляете, какой груз упал с моего сердца сейчас, когда я вам все рассказал. Теперь можно все решать втроем. И самый главный вопрос, который нам надо решить, - ставить ли атлантов в известность.

- Я чувствую, что лучше не надо, во всяком случае, пока,- Ольга помнила наставления «незнакомца» и решила, что на данный момент они ее устраивают. - Надо подождать, разобраться в ситуации. Еще неизвестно, как они к этому отнесутся. Вы же сами подтвердили, что их летающая тарелка пыталась сбить вертолет, в котором я находилась.

<a name="OLE_LINK17">Профессор кивнул в знак согласия:

- Я тоже думаю, что от атлантов надо скрывать все как можно дольше. Данное известие их вряд ли сильно обрадует.

- Нас уже не радует то, что вы, абсолютно ни в чем не разбираясь, пытаетесь нас обманывать!- еще один голос буквально взорвался в их головах.

Все обернулись к раскрытой двери домашнего кабинета профессора – на пороге стояла Лилит:

- Да, дорогой, хотела сделать тебе сюрприз на новогодние праздники, а в результате… В результате тоже неплохо получилось. Даго всегда говорил, что с людьми надо быть осторожными. Люди лживы и коварны. Я рада, что на этот раз у вас ничего не получится. Я забираю самку с собой и немедленно.

Лилит сделала шаг вперед.

- Дима, скажи своим ребятам, чтоб не делали глупостей, ты знаешь, на что я способна.

- Профессор, как она здесь оказалась?

- Я дал ей ключи, еще давно, мы здесь иногда встречались. Очень редко. Такая вот нелепая случайность. Простите меня. Сопротивляться действительно бесполезно. У нее сильнейший врожденный дар внушения. Я не смогу противостоять ей.

Пытаясь как-то защитить Ольгу, он обратился к Лилит:

- Оставь ее, прошу тебя. Мы люди, а не подопытные кролики, и мы имеем право сами решать свою судьбу. Вы же всегда говорили, что не вмешиваетесь в жизнь людей. Сдержите свое слово. Оставьте нас в покое.

- Замолчи, предатель! Это уже не только ваше личное дело. Это - будущее и касается всех. Мы не хотим доверить его глупым, жадным и агрессивным существам.

- Лилит, ради нашей любви.

В разговор вмешалась Ольга, сидевшая за столом и настороженно поглаживающая перстень со скарабеем:

- Не просите ее, Дмитрий Васильевич, это точно не поможет.

Лилит благосклонно кивнула:

- Ты права, маленькая девочка, тебе ничего не поможет. Ты сейчас встанешь и пойдешь со мной.

Она зафиксировала свой взгляд на Ольге. Ольга застыла, глядя в глаза атлантке. Профессор и Алексей привстали с мест, наблюдая за этим противостоянием и боясь пошевелиться, чтобы случайно не помешать Ольге. Минута проходила за минутой, но обе женщины не уступали друг другу.

Первой сдалась Лилит,

- Ну что ж, маленькая паршивка, не хочешь по-доброму - придется увести тебя силой, просто вытащить тебя отсюда за волосы. Так, наверное, будет даже приятнее.

Каким-то неуловимым движением она за доли секунды преодолела разделяющее их расстояние, и ее раскрытая, готовая вцепиться в волосы ладонь зависла над головой Ольги, но дальше Лилит сдвинуться не смогла. Между ними стоял Алексей и двумя руками удерживал ее руку в воздухе. Лилит улыбнулась и чуть поднажала. Ее рука дрогнула в движении вниз, но тут же была поднята еще выше. Улыбка на лице сменилась удивлением:

-О, я слышала легенды о защитниках, будет интересно столкнуться лично.

Ни профессор, ни Ольга не смогли уследить за градом выпадов, захватов и ударов, последовавших следом. Движения противников глазом отследить было невозможно. Казалось, кабинет стал полем боя двух смерчей, которые кружились в смертельном танце, втягивая в свою орбиту стулья, картины, вазы – все, что попадалось им на пути. Бой продолжался несколько минут и закончился так же неожиданно, как и начался. Противники стояли у входа в кабинет лицом друг к другу, одежда была изорвана, из мелких ссадин и порезов сочилась кровь.

- Ну что, познакомилась?- Алексей был абсолютно спокоен, даже не сбил дыхание.

- Познакомилась, - процедила сквозь зубы Лилит.

- Ну теперь иди. И передай своим, мы - люди, мы хотим жить мирно, но мы никогда не позволим нам угрожать, делать из нас подопытных зверюшек и что-либо нам навязывать.

Атлантка молча повернулась и пошла к выходу. Когда хлопнула входная дверь, все дружно перевели дух.

- Лешка, как ты?

- Вроде нормально.

- Ну ты прямо Брюс Ли и Джеки Чан в одном флаконе, ты где этому научился? - Ольга смоченным в воде полотенцем вытирала кровь с лица Кашева.

- Алексей, правда, я же сам изучал твое личное дело, там ни слова о твоей спецподготовке!- поддержал Ольгу профессор.

- Честное слово, до последней минуты я не представлял, что способен на такое. Только когда ее рука нависла над Ольгой и я понял, что должен ее остановить любой ценой, во мне что-то переключилось. Как будто кто-то вдохнул в меня и силу, и мастерство. Ничем подобным я в жизни не занимался, честное слово.

- Ну что ж, ребятки, не знаю, какие еще в вас таятся сюрпризы. Но первый раунд человечество выиграло со счетом три – ноль. За это не грех и по коньячку.

Николотов потянулся доставать коньяк и рюмки.

- А почему три – ноль, Дмитрий Васильевич?

- Я считаю так. Одно очко в сфере знаний заслужил я, потому что смог правильнее атлантов рассчитать точку, по которой должен был пройти луч. Второе очко в сфере духовных знаний, а точнее гипнотического воздействия, заработала Ольга, заставив отказаться Лилит от мысли вывести ее отсюда силой внушения. А третье очко - убедительная победа Алексея в силовом поединке. Вот и получается три – ноль в пользу человечества. Пока мы показали свое преимущество во всех областях. Но впереди нас ожидают новые и, возможно, более тяжелые испытания. Готовы ли вы к ним? Хотите ли продолжать борьбу за первенство человечества на планете?

- Мы готовы, Дмитрий Васильевич, - Алексей ответил за двоих.- Но, может, стоит заручиться поддержкой того самого человечества, за будущее которого нам предстоит бороться?

- Я думал об этом. Но… во-первых, нам никто не поверит. А во-вторых, если и поверят, то в чьих руках мы окажемся? И в каких целях нас захотят использовать наши же сородичи? Больше чем уверен, мы окажемся в руках кучки политиков, которая захочет с нашей помощью усилить свои личные позиции в мире людей. И это в самом удачном для нас случае. А если им покажется, что атланты предлагают им лучшие условия, то нас точно сдадут, не раздумывая ни минуты. Поэтому, мои дорогие, рассчитывать мы можем только на себя.

Перспектива остаться одним против всех Кашеву явно не понравилась, и он попытался остудить горячие головы:

- А вам не кажется, что мы круто замахнулись. Атланты управляют развитием человеческого общества сотни тысяч лет. Сотни тысяч! Профессор, вы сами сказали, что, вероятнее всего, именно они явились причиной появления человека разумного. То есть они создали нас. Благодаря своим накопленным за миллионы лет знаниям и фантастическим технологиям они всегда были богами для людей, вначале явными, а затем тайными. И как мы втроем будем с ними бороться?

- Лешка, а у нас есть выбор? – Ольга не спрашивала, она просила.

- Согласен, выбора у нас нет. Я никогда не позволю атлантам забрать тебя и нашего ребенка. Остаются вопросы: как с ними бороться и где найти союзников в этой схватке?

- Да, ребята, вопросов много. Но, если вы решили бороться, ответы найдутся. У человечества своя дорога, и мы должны сами пройти по ней, какой бы трудной она ни оказалась. А то, что она не будет легкой, это уж точно. И если атланты решили, что они, словно боги, могут решать, будет ли дальше развиваться человечество или нет – значит, пришло время менять богов.


0

Поделиться темой:


  • 3 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей