[GREEN]

Номинация ждёт своих соискателей.

Объявление конкурса, здесь: http://igri-uma.ru/f...?showtopic=4345

Прикрепленные файлы

•  ФИО - ЗАЯВКА - проза Триумф короткого сюжета.doc (30,5К)
  Количество загрузок:: 77

[GREEN]

№ 1
Удивительное место

Скромна уральская природа и величава. Но есть на Урале волшебные уголки, чарующие сказочным своим убранством. Такой уголок - гора Кумба. Покоряя ее высоту, человек сам покоряется ее красоте.

"Кумба" в переводе с мансийского - "волна", но похожа она на огромную черепаху, лежащую посреди леса, утопая в хвойной суровой зелени.

Вершину горы обнимает белый лохматый лишайник, хрустко поддающийся под кроссовками. Ходить в горы нужно в кроссовках, берцы для этого тяжелы, а кеды скользят.

Наверху дует ветер. Он качает цветки угнездившейся в трещине травки-кровопойки, смотрящейся среди голого камня как пришелец из космоса с багровыми лапками. Можно кричать, стоя на самой вершине, и не слышать эха: это самая высокая гора здесь, и голосу неоткуда отражаться. Разуться, и, стоя на камне, почувствовать силу древней скалы, уходящей далеко вниз, через густой ельник к лугу, желтому от лютиков, и дальше под землю.

А скалы совсем не серые. Они вобрали все цвета радуги, до которой здесь, конечно, рукой подать. Среди желтых крапинок лишайника суетятся красные жучки, а в камнях отражается небо.

Самая вкусная в мире вода - в горной речке. Ее ледяной хрусталь пьешь осторожно и жадно, проплутав в лесу многие часы, потеряв тропку. Узкая речка являет себя неожиданно, сперва открывая себя близким клекотом и высокими папоротниками. Камни ее обуты в зеленый мох; нежно оглаживает их речка, разбиваясь на отдельные потоки.

После дождя горы затягивает туман так густо, что не видно вершин. Тогда говорят, что горы "курятся". Значит, дождь продолжится, - примета верная. И пусть нельзя в подниматься в горы в такую погоду, - они и снизу такие красивые в серебряной дымке! Не зря есть поговорка: тот, кто видел горы, знает о жизни больше.

[GREEN]

№ 2

Спасаемая

Отец рано ушёл из семьи, и нас с мамой сразу же стали жалеть, наперебой предлагая свои услуги в воспитании «сиротинушки», то есть меня. Родственники же по отцу в своём рвении вырастить из меня «человека», думается, порой даже несколько переусердствовали.

Первой взялась за меня кузина, папина племянница, и её муж, батюшка в церкви. Но чтобы судить о церковном их воспитании, надобно понимать, что представляла собою эта благословенная пара.

Кузина моя лицом весьма красива, помимо того – кроткого нраву. Как-то послала ее мать за огурцами. А огурцами на лотке торговал на рынке неподалёку от дома один симпатяга. И вот он раз продал ей килограмм «огурцей»; два – помидоры; три – лишнюю морковку положил в знак симпатии; четыре – насыпал ей картошки за полцены, да и говорит:
- Красотка, пойдешь на свиданку?
- Отчего же нет, – отвечает Маринка так по-простому. – Пойду. Я девушка одинокая, нахожуся в поиске. Мне не зазорно.
Вот раз сходили они на свиданье; два сходили; третий. Всякий раз со свидания возвращалась Мариша со свежими фруктами и овощами; а носил он ей их в специальной корзинке. Даже и кусок мяса как-то приволок. И спустя недолгое время предложил он ей законным с ним сочетаться браком.
И вот вдруг старушки с рынка, всегда благоволившие к нему, нашептали, что нет в одну церквушку в Богом забытой деревеньке близ города священника; а надо бы. И по их, так сказать, протекции (не знаю уж, как получилось – а факт) стал наш Сергейка священнослужителем в той церквушке. Чуток подучился, отрастил себе бороду, как у дореволюционного дворника, всё, как полагается; да и важности на себя напустил соответственно сану. Вскорости пошла у него карьера: и сделался он милостью Божией священником в городском храме.
Серёга парень хороший; да вот не понравился мне новый чинный образ его. Раньше-то, бывало, по-простецки болтали; а таперича нетуть – только с благословения, руку протягивает для поцелуя; да и на исповедь чуть не силком стал меня гнать каждое воскресенье ни свет ни заря; «исповедуй, говорит, какие ни на есть грехи на твоей десятилетней душонке; а не то оглянуться не успеешь, как спустят тебя, соколку, в ад; тамысь черти тебя и поджарят, неверную». И оно бы ничего – но и Маришка моя при нём пальцы гнуть стала; величать её изволь не иначе, как «матушка Марина», да встречай с поклоном и веди благостные душеспасительные беседы! В конце концов мне всё это надоело, и я решила лишнюю спесь с них с обоих посбить.
Случай скоро представился.
Набирали младшеклассников в открывшуюся при Сергеевой церкви воскресную школу; ну и меня туда супротив моей воли засунули по рекомендации «отца Сергия» (да простит меня, грешницу, милосердный наш Бог); мотивация Сергея была такова, что «надо ж и её, распустёху бесстыжую, воцерковить».
И вот собралися мы на первое наше заседание. И выяснилось, что остальные десять детей в нашей группе – всё дети священнослужителей; на меня косились с недоверием и перешёптывались. Так изначально оказалась я изгоем в их благословенном обществе.
Учительница сразу стала нас всех спрашивать, кем мы станем, когда вырастем. А все десять поди да и ответь, что стать хотят священниками и служителями церкви. Подошёл мой черёд отвечать.
- Я, – говорю, – стать хочу учёным и изучать природу явлений.
Учительша переменилась в лице.
- Вот как, – задумчиво произнесла она, кивая с явным неодобрением. – Стало быть, желаешь стать учёным, попирающим религию?
- Да нет, что вы, - вежливо возразила я. – Хочу стать учёным, изучающим природу явлений.
- Ах так? Ну тогда прочитай-ка нам молитву, а мы все послушаем.
Прочитала я «Отче наш». На меня смотрели с суеверным ужасом. Учительша возмущенно воскликнула:
- Нет, вы только посмотрите! Читает, будто это стихи Пушкина! Ну-ка, раб Божий Митрофан, покажи, как надо.
Митрофан прочитал молитву без всякого выражения и пауз, удостоившись высокой похвалы преподавательницы. Я осмелилась уточнить:
- Сударыня, вы уверены, что Богу не всё равно, с каким выражением читаешь ты молитву – а интерес, по логике, представляют всё-таки чувства молящегося?
На лице преподавательницы сменили друг друга все оттенки красного.
- За эти дерзости сейчас я заставлю тебя тридцать три раза написать в тетради: «Я неблагословенная девочка»!!
- Интересно, – полюбопытствовала я, – а в таких предложениях тире после местоимения нужно ставить?
В довершение всего называть меня там все повадились Юлией, объясняя тем, что имени Юнна в святцах не было и нет, и потому Бог меня под моим настоящим именем принять не способен. После этого еще более почувствовала я себя отверженной.
Вечером состоялась обедня, на которую приглашены были все дети священников, посещавшие школу, вместе со своими родителями. Пришлось появиться там и мне – а привела меня скромная моя мать, которая совсем не обладала ни моею наглостью, ни озорством.
- Правда ли, что эта малолетняя богохульница осквернила сегодня класс? – спросил один из сослуживцев Серёжки. Тот возвёл очи горе и скорбно изрёк:
- Друзья мои! Простим неверных. Уж кто вступил на путь греха в столь раннем возрасте – можно ли его спасти? Помолимся же за спасение души…
- Можно, можно спасти! Да только не таким, как ты, спасать! – громко перебила я, до глубины души возмущенная его ханжеством. – Никого еще насильно не удавалось сделать праведником; да и ты не Бог весть праведный! Не многовато ли на себя берёшь? Опомнись, Серёга! Вспомни: давно ли ты на рынке в лотках торговал? Суди сам, какой из тебя батюшка – анекдот сплошной! А тебе, Маринка, и вовсе стыдно! Как огурцы у него без зазрения совести в полцены брать и на свидания, взявшись за руки, по дискотекам бегать с корзиною морковки – это ты могла; а как матушкой стала – так благость попёрла? Да плевать я хотела!.. Не волнуйся, Сергей! Ты был уличным торговцем, а стал священником; видать, можно, вступив на путь греха, свернуть с него и начать жизнь праведную. Это у нас семейное – так что ты, пожалуйста, за меня не беспокойся!
В комнате воцарилось молчание: о прошлом Сергея, которое я обнажила столь смело и решительно, никто из его сослуживцев не знал.
После этого Сергей никогда не брался меня поучать и воспитывать; так же и Маринка. Оба они со смехом вспоминают эту историю моего смелого изобличения Сергея; Серёжка же, теперь уже поседевший и поумневший, говорит:
- Только о том нельзя забывать, кто ты есть на самом деле; с этим-то и надо работать; а уж тут никакой священник не поможет. Так и я говорю своим прихожанам: «Души ваши спасать я не нанимался; могу только справлять по вашей просьбе культ и за вас помолиться, да и то не знаю, будет ли прок, коли сами за ум не возьметесь».

Но отец Сергий оказался, как ни странно, не единственным, кто предрекал мне спуститься в ад и порывался спасти мою детскую душу. В 1992 году моя мать сочеталась браком в третий раз, а мой отец – в пятый. Воспитывать меня, двенадцатилетнюю, было особо некому, и потому приняли решение, что духовным моим воспитанием займется тётушка моя – Клеопатра Вольдемаровна, дочь которой, Маришка, уже выросла к тому времени и, как известно, вышла замуж за того самого Сергея. И Клеопатра Вольдемаровна в деле воспитания детей слыла непререкаемым авторитетом, что было неспроста – это передалось ей по наследству от Аси Петровны.

Ася Петровна – моя бабушка, мать отца. Их было десять детей, все погодки – от года до десяти, а Асеньке было шесть, когда мама посадила их в телегу и, объяснив, что мужчина женщине не нужен и всё это предрассудки, пора пожить для себя, сбежала от мужа. Увезла телегу с десятерыми детьми в другую деревню. Дале-ё-ёкую. Там они и жили, никогда отцом детей не найденные.
Ася Петровна стала воспитательницей в детском саду. Все дети в ее группе в один из дней почему-то получили нервное расстройство и были помещены в соответствующие лечебные заведения. Ася Петровна сказала, что она не понимает, как это произошло: «Это порченые дети какие-то, а я пыталась порчу снять». После небольшого скандала ее уволили. Больше она никогда не работала и жила на средства многочисленных своих полюбовников, что было ей совсем не сложно. Фотографии Аси Петровны свидетельствуют: то была женщина красоты удивительной и необычайной, сияющей, как две луны и три солнца.
Ася Петровна быстро развелась с мужем, отцом моего отца; но спустя пять лет написала ему: «Привет, идиот; помнишь, мы были женаты. Я родила девчонку, но не знаю, от кого – а это неприлично в наше время, пальцами будут показывать. Допустить этого я не могу – аристократка всё ж таки. Можно, я зарегистрирую дочку на тебя? Подходи такого-то числа туда-то с паспортом, впишем тебе мою деточку. Ведь были же мы с тобой женаты, и ты мне должен компенсировать потраченные на тебя годы». На удивление, он согласился, и моя тётка была вписана к нему.
Ася Петровна выставила сына и дочь из дома в день исполнения им восемнадцати лет со словами: «Ищите свою дорогу в жизни и на глаза мне никогда не показывайтесь. Это мой вам подарок ко дню совершеннолетия: я дарю вам целый мир, и на фоне этого потеря отчего дома для вас не покажется такой уж чувствительной». Выставила же она их, собрав каждому лишь по небольшой сумчонке с самым необходимым (а были в том туеске кусок зачерствелого хлеба, бутылка воды, ручка, тетрадка, зубная щетка, туалетная бумага и пять рублей).
Когда спустя тридцать лет моя тетка Клеопатра рискнула явиться проведать категоричную мать, Ася Петровна, величественная, подобно вдовствующей императрице, бросила ей с балкона записку: «Я же сказала не показываться мне на глаза. Хочешь меня видеть – приезжай под видом кого-нибудь другого; под твоею собственною личиною ты в этом доме принята не будешь». И тетка вынуждена была назваться Евпсихией Ефимовной (навскидку) и со словами: «Я подруга вашей дочери, давайте пообщаемся» являлась в отчий дом и общалась с неумолимою матерью вплоть до самой ее смерти (то есть еще лет тридцать – бабушка скончалась в столетнем возрасте в полном здравии).
Ася Петровна приехала знакомиться с моей матерью, когда отец мой сочетался с нею браком. Моя бедная мать, движимая желанием угодить свекрови, подарила ей много подарков. Ася Петровна, складывая подарки в сумку, твердила: «Ненавижу вас, уроды, чтоб вы подохли, гады, ироды проклятые». Мать и отец плакали и говорили: «А зачем же ты тогда берешь от нас подарки, раз мы такие плохие?». Ася Петровна невозмутимо отвечала: «Я беру эти подарки как воспоминание о вашей низости и подлости».
Мама любила вспоминать, как, увидевши меня, принесенную из роддома, Ася Петровна вскрикнула и упала в обморок. Когда ее привели в чувство, она слабым голосом сказала: «Мне было видение. Этого гадёныша принесли инопланетяне. Это не ваш настоящий ребенок. Инопланетяне вашего истинного ребенка умертвили и подложили эту змеищу. Выкиньте паразитку в помойку, иначе наплачетесь с ней». Родители не поверили, но в память об этом дарили мне всегда игрушечных инопланетян, книги по астрономии и утварь, расписанную изображениями инопланетян – на всякий случай (ежели прилетят меня забрать – так хоть чтоб я была к тому готова).
Кстати, на всех вещах, которые Ася Петровна дарила моему отцу в детстве (мебели, игрушках и т.д.) она заставляла камнерезов, портних и писцов вырезать (выжигать, впаивать, выдалбливать, вышивать) одну и ту же надпись: «Помни, засранец-сын, чем ты обязан матери, заменившей тебе отца и других мерзких родственников». Многие эти вещи хранятся у меня и поныне – как свидетельство уникального нрава Аси Петровны.
Ася Петровна видела меня только при рождении и была не на шутку напугана; она завещала всем родственникам избегать меня и никогда не признала своею внучкой, предупредив друзей, родных и знакомых, что в мое тело вселился представитель внеземной цивилизации, могущий сожрать всех в одну минуту.
Не нужно только удивляться, что дочь свою Ася назвала Клеопатрой. Моего отца она, памятуя легенду о Дедале и Икаре, нарекла сперва Икаром, объяснив мужу: «Предвижу, что засранца в этой жизни ожидают лишь падения». К счастью, по настоянию деда документы были изменены; мальчика переименовали во Владислава.

Назвать дочь Клеопатрою Асе уже никто не помешал. Правда, когда на свет появилась я, Ася умоляла всех: «Назовите дитя Ехидною; и с годами убедитесь, сколь подходит ей это имя». Родителям, к счастью, показалось, что Ехидна – не слишком подходящее имя для невинной малышки. Тогда Ася Петровна пошла на уступки: «Хотя бы назовите засранку таким именем, чтобы было понятно, что это не человек, а инопланетный уродец, подкинутый пришельцами». С этим подходом родители тоже не согласились, но, движимые желанием угодить новоиспеченной бабушке, сумели подобрать малютке необычное имя.
Итак, летом 1992 года привели меня к тётке и сказали: «Жить некоторое время будешь у неё». А надо сказать, что Клеопатра Вольдемаровна унаследовала от Аси Петровны необыкновенную ее красоту, приводившую многих в изумление и обеспечившую Клеопатре пять браков; впрочем, не лишним будет отметить, что унаследован был дочерью и характерец ее матушки, что обеспечило Клеопатре также пять разводов и кличку «Леопарда», которой наградил ее четвертый супруг.
- Ты можешь звать меня тётушкою Клёпой, – царственно разрешила постаревшая уже Клеопатра Вольдемаровна, впервые меня увидевши. – Вот тебе первое задание: будешь очищать землю.
- Хорошо, – согласилась я. – Но только пожалуйте грабли и метлу.
- Нет, – сказала тётушка Клёпа. – Очищать Землю ты будешь от греха – с помощью медитации.
И вот заставляла она меня медитировать; это она называла «подключением к космосу». Нередко спрашивала она меня: «Слышишь ли, что говорит тебе Космос?». «Слышу, – отвечала я с самым бесхитростным видом. – Он говорит мне, что пора делать уроки». Так мне удавалось увильнуть от ненавистной медитации и бежать поскорее к любезным моему сердцу научным занятиям: тётушка Клёпа была не по годам доверчива.
Каждое утро Клеопатра встречала меня следующими причитаниями: «Вижу, вижу, что добра из этого ребенка не выйдет, сие дитя нужно спасать от греха; но я спасу бедное дитятко, даже жертвуя собою». Медитации, по всей видимости, для спасения было мало: она заставляла меня прислуживать ей и выполнять всю домашнюю работу; сама же она в это время ходила за мною следом и читала либо цитировала наизусть священное писание: о том, как необходимо работать с утра до вечера (и как я должна быть ей благодарна за то, что она таким образом очищает меня от греховных мыслей, могущих появиться в моей двенадцатилетней головенке), как нужно воспитывать волю, быть милосердной к ближнему и т.д. Все это иллюстрировала тетка эпизодами отнюдь не из Библии, а из собственной жизни, приводя примеры, как следует поступать, и себя преподнося как образец благопристойности. «Будь верной мужу, избранному однажды и навек!» - вещала она, а я поди да и спроси ее: «Как же вы умудрились тогда пять раз побывать замужем?». Тетка смутилась, но ненадолго. «Я грешила, но раскаялась! – был ее ответ. – Теперь моя задача – наставить тебя на путь истинный, так как я уже вижу, что вырастет из тебя блудница и греховодница, а кроме того, будешь ты воровать, попадешь в тюрьму, да и поделом тебе. Но ты должна быть мне благодарна за попытки спасти тебя из бездны порока, в которой ты погрязла; знаешь ли, какое страшное наказание ожидает неблагодарных детей?!». И она ходила и ходила за мной, понукая меня, заставляя батрачить, как какую-нибудь Козетту; а сама цитировала и цитировала священное писание, прерываясь иногда, чтобы привести в пример какой-нибудь случай из своей жизни, когда она повела себя особенно благородно и высоконравственно.
Хорошенькие летние получились каникулы! Изволь шить, стирать, гладить, чистить овощи, мыть посуду, да еще и слушать нуднейшие нотации и наставления впридачу! В конце концов мне все это осточертело, если не сказать больше. Я демонстративно подошла к сумке незабвенной тетки Клеопатры, вытряхнула из нее кошелек, вытащила оттуда достаточное количество денег и, глядя на нее, онемевшую и окаменевшую от изумления, обратилась к ней с такими словами:

- Сударыня, о моей судьбе вы можете не тревожиться. Вы оклеветали меня, назвав порочной, но я, чтобы очистить вас от греха клеветы, готова взять деньги из вашего кошелька, дабы дать вам возможность считать, что я украла их, и, тем самым, ваши многоскорбные предсказания насчет моей преступной будущности оправдались. Между тем, я со своей стороны буду считать, что воровства здесь нет и в помине, ибо я взяла деньги, причитающиеся мне за надомную работу. Поелику прошу мне больше Писание не читать – все это бесполезно, как вы видите; я уже встала на путь черного порока. Но вы бы за собой последили, праведница! Я служила вам и терпеливо сносила примеры, приводимые мне из вашей многогрешной жизни, а также ваше лентяйство – хотя использование труда малолетних запрещено законом. Если вы не хотите, чтобы я подала на вас в суд, заткнитесь, любезная тетушка, и не открывайте более рта; потому что теперь вы знаете, что может воспоследовать.

Но Клеопатра не сдавалась. Как-то раз собрала она у себя приспешников; все они помогали ей вызвать дух Аси Петровны. Дух, однако, противился и всё никак к ним не шёл (что, впрочем, соответствовало упрямому нраву Аси Петровны). И тогда Клеопатра молвила:
- А пусть-ка нам поможет Юнна; я полна решимости сделать из нее медиума.
- Шиш вам, а не медиум! Я делаю каникулярную домашку по математике! – крикнула я; но меня схватили, насильно посадили в угол, насыпали каких-то чудотворных камней и велели беседовать с ними – выспросить у них, почему Ася Петровна не выходит на контакт. Когда же я чистосердечно ответила, что не слышу, что говорят камни, меня заперли в комнате со словами: «Значит, плохо слушаешь!».
Однажды я решилась на следующее.
Когда «медиумы» опять собрались вызвать дух Аси Петровны (уж если Клеопатра Вольдемаровна за что бралась, то не отступала ни на миг), я надела на голову ведро и завыла, искусно подделывая голос:
- Да здесь я, здесь, Клеопатра… Чего ты хочешь?
- Мама? – замирая в страхе, спросила тётушка Клёпа. – Это действительно ты?
- Конечно, я, засранка! Я же велела тебе не тревожить меня! Это же надо: и на том свете нет от тебя избавления! Вот тебе моя последняя воля: гони в шею своих долбанутых друзей, а Юнну оставь в покое! Девочка хочет делать уроки и нормально учиться в школе; не мешай ей!
Последнее, пожалуй, было опрометчиво. Клеопатра, заподозрив неладное, подскочила и включила свет. Увидев меня, сорвала ведёрко с моей головы, оттаскала за волосы и заперла в детской.
Наказание постигло Клеопатру Вольдемаровну менее чем через сутки. Когда она, совершив обряд медитации, заснула на своей постели, я неслышно прокралась в ее комнату и крепко привязала ее всё ещё роскошные, хотя и седеющие, волосы прядь за прядью леской к изголовью кровати.
Когда тётя Клёпа утром попыталась подняться с постели, крик она подняла такой, будто с неё снимали скальп. Я вошла в комнату с видом победителя.
- Свинья проклятая! – бесновалась Клеопатра (не слишком, впрочем, активно, ибо каждое движение причиняло ей невыносимую боль). – Сейчас же отвяжи!..
- Сперва послушай меня, Клёшка недоделанная, – дружелюбно откликнулась я. – Поклянись мне именем Аси Петровны, что никогда не будешь меня поучать и сейчас же отправишь назад к родителям, хотя бы даже они на коленях станут умолять тебя об обратном. Повторяй за мной: «Да обрушится на меня гнев моей матери с того света, если я приближусь к Юнне когда-либо ближе, чем на десять километров; пусть черти спустят меня в ад, если я хоть пальцем трону племянницу».
- Я и так не приближусь к тебе! – визжала Клеопатра Вольдемаровна. – Ты, хамка!
- Пока не поклянешься – не отпущу, – я была неумолима.

Выхода не было. Кипя от злости, Клеопатра повторила за мной слова клятвы и была отвязана.

Более я ничего не слышала о Клеопатре Вольдемаровне. Знаю лишь, что и до сих пор иногда она предпринимает попытки (по-прежнему безрезультатные) вызвать дух Аси Петровны. «Я многое не успела обсудить с матерью при жизни, – объясняет тётя Клёпа. – А сейчас, когда она достигла просветления на том свете, побеседовать с нею будет одно удовольствие».

[GREEN]

№ 3

[1]Иса и Ильф

В этой маленькой комнате всегда темно, хотя и тусклый, бледно-зеленый свет электрического ночника с плавающими плоскими рыбками освещает поверхность письменного стола. Холодные стены замкнули в себе маленькое пространство, где время остановилось. Рядом со столом небольшой комод. На комодах обычно стоят всякие красивые безделушки – фарфоровые статуэтки, разноцветные свечи, перекидные календари, и фотографии в рамках. Вот здесь изображена счастливая семья, здесь – компания друзей, на той, что слева – влюбленная пара. А там – малыш делает свой первых шаг с конфетой в руке. Такие фотографии можно увидеть в любом доме. Но на этом комоде никаких фотографий нет. Лишь небольшая пачка белых мелков на его поверхности, покрытая толстым слоем пыли.

К потолку подвешена небольшая клетка, внутри которой неподвижно лежит большая серая крыса. Жива она или нет – этот вопрос совсем не интересует девушку, сидящую за письменным столом. Это истощенная бледная девушка лет восемнадцати. Ее тонкие голубоватые пальцы судорожно сжимают бывшую когда-то желтой, а теперь выцветшую чуть ли не до белизны чашку давно остывшего кофе. Тонкие жирные пряди русых волос мелкими змеями ложатся ей на спину и плечи. Пустой взгляд девушка никогда не отводит от светящегося экрана компьютера. Он стал ее единственной связью с людьми. Общение через Интернет – посещение мертвых сайтов знакомств, форумов – вот что заменило бедняжке друзей. Рука словно приросла к мышке, и девушке кажется, что настоящий мир там, за холодной ширмой экрана.

Она уже давно не вспоминала про мальчика, спящего на кровати у самой дальней стены комнатки. Он лежит среди ледяных подушек и покрывал, маленький и беззащитный. Личико его бледно, дыхание холодное и редкое, но в отличии от девушки, где-то внутри маленького тщедушного тела осторожно и робко бьется сердце. Мальчик не просыпается, а моргающий экран монитора кидает на его худые щеки свой безжизненный свет, словно пытаясь согреть.
***

Представьте себе теплый весенний лес. Я говорю не о той весне, которая только успела ступить на землю; мягкая почва сочится растаявшим снегом, ветви деревьев облеплены крохотными листочками, а в воздухе чувствуется аромат расцветших вишен и абрикос. Нет это уже совсем зрелая весна-красавица, почти уступившая дорогу раннему лету. Солнце весело капает золотом на изумрудные кроны деревьев-великанов. В этом лесу нет маленьких деревцев, а только большие, красивые и все одинаковые, словно их кто-то посадил по особому плану и тщательно следил за каждым саженцем. В самом центре леса большая круглая поляна. Ярко-зеленый ковер покрывает почву; она идеально чиста, без единого пня или камешка.

- Как красиво.., - шепчет нежный женский голос. На зеленом ковре стоят два изящных красивых башмачка. Башмачки отделаны ярким бисером и золотыми пряжками – сразу видно, что их обладательница не какая-нибудь бедная крестьянка, а дама довольно представительная.

Трава зашуршала. Две маленьких женских ножки осторожно ступают по ковру, приминая влажные травинки. Если вы когда-нибудь после долгого пути пешком, в тесной обуви, разувались и гуляли по мокрой траве, вы можете понять, как это приятно – земля впитывает усталость, холодок пробирает до самых колен; хочется идти и идти, не останавливаясь. Ножки дошли до середины поляны, и их обладательница внезапно подпрыгнула и мелодично рассмеялась.

- Бабочка! Первая в этом году.

Тонкие длинные пальцы белоснежных рук сжимали нежное крылышко бабочки-капустницы. Бедняжка дрожала и пыталась вырваться. Снова послышался мелодичный смех – словно вы пересыпаете морскую соль в стеклянный стакан, и каждая частичка соли со своим звоном бьется о прозрачное стекло.

Пальцы разжались. Узница взмахнула крыльями и скрылась за мощными стволами.

Настало время вам увидеть хозяйку красных башмачков. Это была девушка лет восемнадцати – девятнадцати. Вы ведь знаете как выглядят принцессы в сказках? Они всегда миниатюрны, очень красив и женственны. Наша принцесса не исключение. Носик надменно вздернут – как и у всех особ королевской крови. Волосы длинными и прямыми волнами словно живое горящее пламя стекали по ее плечам. Парчовое красное платье мягко струилось по всему телу, золотые браслеты и тиара, украшенные бриллиантами – во всем своем великолепии девушка сильно выделялась на фоне лесной зелени.

Шур-шур. Шур-шур. Принцесса продолжала ходить по травяному ковру, наслаждаясь его прохладой и мягкостью. Постепенно она подошла к краю поляны и села на траву, прислонившись к дереву. Наверняка, уже весь дворец ее ищет. Но это совсем не волновало девушку. Она наслаждалась редкой тишиной и отсутствием надоедливых подданных.

Напевая какую-то веселую песенку принцесса разглядывала поляну и дивилась ее идеальной округлости. Может быть и правда этот лес когда-то посадили люди?

С противоположной стороны поляны послышался звук. Принцесса вздрогнула и прислушалась. Шорох из-за деревьев повторился. И через несколько секунд опять – такое впечатление словно кто-то незаметно пытается подобраться к поляне. Девушка осторожно поднялась и пошла на звук шума.

Приближаясь к другому краю поляны, она заметила золотисто-пшеничную головку, мелькавшую среди стволов. Подойдя ближе, принцесса увидела мальчика. Светловолосый мальчишка с большими ореховыми глазами испуганно смотрел на нее, закрывая руками разбросанных вокруг него деревянных солдатиков.

- Привет, - улыбнулась принцесса. Испуг мальчишки сменился подозрением.
- Ты – враг?
Принцесса опешила от такого приветствия.
- Нет! Я – принцесса! – с гордостью ответила она. Мальчишка скептически оглядел ее сверху донизу и с презрением произнес:
- Принцессы не ходят босиком. Они воспитанные, и у них куча всяких бархатных башмачков, которые они надевают на балы.
Девушка покраснела. Было стыдно, что какой-то вредный мальчишка уличил ее в невоспитанности, да еще усомнился в том, что она особа королевской крови. Забыв о том, что это всего лишь ребенок, бедняжка затараторила оправдания:
- Там мои башмачки… на поляне! Я правда принцесса! И я очень воспитанная! Соблюдаю все приличия! И…
Только тут она заметила, что паренек заливается смехом, бросив своих солдатиков. Его заразительная улыбка и обаятельный смех заставили принцессу улыбнуться в ответ.
- Ну, а как тебя зовут? – ласково спросила она. Мальчик перестал смеяться и внимательно посмотрел на нее.
- Ильф.
- А я – Иса, - сказала девушка и протянула ручку для рукопожатия, – Хочешь пойти ко мне в замок, Ильф?
Мальчишка взглянул на нее с недоверием.
- Так ты все-таки настоящая принцесса? И с у тебя есть настоящий замок с неприступными стенами и сильным войском?
Иса вновь улыбнулась.
- Конечно есть! Пойдем!
- А моих солдатиков можно взять с собой?
Девушка наклонилась и подобрала с земли одного солдатика. Дерево давно потускнело и потрескалось, так что складывалось ощущение, что солдатик был очень стар и врядли бы смог принять участие в настоящем бою.
- Мы сделаем тебе новых солдатиков. Гораздо лучше этих, - Иса бросила крошечное деревянное тело в кучку его братьев, взяла Ильфа за руку и повела за собой на поляну. Надев башмачки, она вновь почувствовала себя полноценной принцессой. Теперь Иса и Ильф отправились через весь лес к замку. Надо было найти замок быстрее, чем подданные найдут саму Ису, иначе ее секретное место уединения будет раскрыто. К счастью, до замка они добрались без приключений.
Замок Исы был огромным, но очень изящным. Стены из светлого камня, розовые и голубые флагштоки, лепнина в виде цветочных узоров – все это придавало замку вид большого праздничного торта.
- И это – боевой замок, - разочарованно протянул Ильф, - надеюсь, хоть воины будут настоящими.
***
Бывают такие люди, которые носят на себе клеймо невидимки всю жизнь. Они не становятся изгоями, над ними в детстве не издеваются сверстники – они просто настолько неприметны и обычны, что не представляют из себя ничего интересного. А ведь известно, что лучше ненависть, чем безразличие.

Она была как раз из таких невидимок. Худая и бледная, с тускло-каштановыми жидкими волосенками, замкнутая и необщительная.

Смена работы в кафе заканчивается. Настало время убрать с грязных столов чашки недопитого кофе и вытряхнуть пепельницы, похожие на ежиков с плотно торчащими окурками-иглами.

Она сняла фартук и кепочку, положив их в спортивную бледно-синюю сумку. Даже не глянула в зеркало – расческа не тронула висящих слабых волос, помада не коснулась безжизненных, словно бумажных, губ. Она со вздохом накинула потертую куртку на плечи и, ни с кем не прощаясь, вышла на улицу. Дождь больно хлестал по лицу, словно разъяренный дрессировщик в цирке; упругие струи разбивались об асфальт, и по тротуару текли целые реки грязной воды. Серое небо нависло над городом, «Словно хочет всех задушить», - думала она, глядя наверх. Внезапно, наткнувшись на что-то она полетела на тротуар. Больно ободравши руки, упала прямо в лужу, взметнув волну грязных брызг.

- Ты что, слепая?! – раздался недовольный голос. Она поднялась и увидела маленького бродяжку, сидящего на бордюре. Мальчишка двенадцати – тринадцати лет, худой, в ободранных джинсах и совсем тонком сером свитере. «Ему, наверное, очень холодно» - содрогнулась от ужаса девушка.
- Надо смотреть под ноги, - пробормотал мальчик, опуская свои светло-карие глаза, - вон, кроссовок мне оттоптала.
Кроссовок, и без того многое повидавший, теперь окончательно потерял форму и напоминал скорее забытый на детской площадке сдувшийся футбольный мяч.
- Прости, - ей стало очень жаль этого замерзшего мальчика, - тебе совсем некуда пойти?
В глазах мальчишки промелькнули стыд и злоба.
- Тебе-то какое дело? – буркнул он и замолчал.
Она присела рядом с ним на мокрый бордюр. Он удивился.
- Ты это зачем? – паренек скорчил недовольную рожицу – Хочешь от меня чего-то?
Жалость к этому грязному, бездомному ребенку пробежала мурашками по спине и больно куснула за сердце. «Такой же одинокий, как и я».
Затем в ее голову пришла безумная идея.
- Хочешь горячего чая? – спросила девушка, но вновь увидев испуг на лице мальчика, поспешила добавить – не бойся, я приглашаю тебя абсолютно бескорыстно. Просто… мне немного скучно одной, вдвоем будет веселее.
Он взглянул в ее холодные, светло-зеленые глаза, и вдруг ощутил собственное одиночество и беззащитность.
- Пойдем пить чай – ответил он, и они неуверенно улыбнулись друг другу.

Темные узкие улицы, по которым они шли, были практически безлюдны. Изредка фонари освещали своим холодным светом лица прохожих; казалось, будто эти лица – выдолбленные из дерева маски – они прятали жизнь внутри, прикрываясь снаружи одной какой-то слабой эмоцией.

Она думала о том, что скажут родные тетки, воспитывавшие ее с десяти лет, после того, как мать ушла. Что они скажут, когда она приведет в дом беспризорного ребенка. Лучше, если никто об этом вообще ничего не узнает. Они просто откроют входную дверь, пройдут в ее комнату, где их никто не потревожит. Тетки не обращают на нее никакого внимания – лишь бы под носом не вертелась.

И вот они уже внутри ее маленькой тесной комнатушки. Он осторожно сел на кровать, стоявшую у самой дальней стены и накрытую порванным стеганым одеялом.
- Чай… Да, я сейчас, засуетилась она, скидывая куртку и сумку прямо на пол. Его кроссовки девушка спрятала в шкаф, чтобы тетки ничего не заподозрили.
Они сели на подоконник. Кружки дышали белым мягким паром, их сжимали тонкие, почти прозрачные пальцы.
По ее лицу пробежала бледная улыбка…

***
Солдатик пах краской. Его фигурка была идеально выточена из орехового дерева, не было ни единой зазубренки или неровной линии. Золотые пуговки на малиновом мундире нарисованы краской из настоящего золотого порошка, а в глазки вставлены крошечные изумруды. Солдатик блистал с головы до ног из-за толстого слоя прозрачного лака. Ильф вздохнул и вернул бойца в строй его таких же совершенных братьев, стоявших на бархатном ковре в комнате принцессы.

- Это не такие, - буркнул он и насупился.
- Почему тебе не нравится? – плаксиво спросила Иса, сидевшая на корточках (что уж конечно совсем не позволительно для настоящих принцесс) рядом с мальчиком, - они же такие красивые!
- Вот именно! Почему мундиры розовые? И лица как у девчонок – что это за губки бантиком и ресницы до затылка? Я хочу своих старых солдатиков!
- А как же их хрустальная крепость? Она так блестит на солнце…
- Настоящие боевые крепости сделаны из камня, а не из хрусталя. Да они сами ее разрушат, прежде чем враг нападет! – крикнул Ильф, вскочил на ноги и выбежал из комнаты.
Иса расплакалась. Она так старалась порадовать любимчика, а он только рассердился и потребовал старых игрушек.

Ильф жил с ней в замке уже месяц. Для мальчика специально освободили комнату рядом со спальней принцессы, чтобы они все время были вместе. Исе хотелось видеть счастье в его золотисто-ореховых глазах, слышать его звонкий смех. Она хотела, чтобы все желания любимчика исполнялись. Сначала Ильф действительно был счастлив – днем и ночью бегал по замку, кушал сладости в немереных количествах, ложился спать, когда хотел. Но скоро веселая и праздная жизнь приелась, и замок надоел ему. Наверное, как и сама принцесса.

Иса вытерла персиковым платочком свои королевские слезы и пошла искать Ильфа. Слуги сказали ей, что мальчик побежал в сад.

Надо сказать вам несколько слов о дворцовом саде. Сад полностью окаймлял заднюю часть дворца. Его аллейки и дорожки были посыпаны белым морским песком, вокруг них росли экзотические цветы и деревья – сверху все это походило на россыпь разноцветных леденцов. По всей территории расставлены мраморные статуи сказочных персонажей – кентавров, русалок, грифонов. Сад огромен, и найти в нем одного мальчика было довольно трудно. Но Иса знала, где он.

В одном из закоулков сада находилась большая площадка. В центре ее стояла карусель – на крутящейся площадке небольшие лошадки с мягкими седлами. В их глаза, как в глаза солдатиков, были вставлены драгоценные камни, а шкуры сняты с настоящих породистых скакунов. Стержнем карусели служило гигантское каменное изваяние, раскрашенное замысловатыми арабскими узорами, из верха которого били тонкие струйки воды. Вода падала в опоясывающий карусель неглубокий бассейн так, что на лошадку можно было залезть, не замочив ног. Эти струи делали карусель похожей на большую клетку.

Ильф сидел на одной из лошадок и задумчиво строгал деревяшку перочинным ножичком. На нем была та же простая одежда, в которой нашла его Иса – он отказался надевать что-либо другое («Не надо мне твоих ярких сюртучков», - презрительно сморщился мальчишка, когда принцесса пыталась его переодеть).

Иса молча села на соседнюю лошадку. Ильф поднял на нее свои ореховые глаза, и краска смущения коснулась щек принцессы. Она произнесла:
- Если хочешь, мы можем вместе сходить в лес и поискать твоих старых солдатиков.
- Нет.
- Почему? Сейчас там очень красиво. Если замок тебе надоел, будем играть в лесу.
- Я хочу домой.
Словно стрела вонзилась в сердце принцессы. Оно замерло, болезненно сжалось.
- Домой… - прошептала она. Домой… Иса не вынесет этого – не видеть больше ореховых глаз, не ощущать рядом своего любимца. Слезы осторожно, одна за другой, побежали по ее щекам.
- Ильф… - принцесса вдруг наклонилась вперед и поцеловала мальчишку. Лишь несколько мгновений длилось теплое прикосновение робких нежных губ, но в этот миг весь мир стерся, остались лишь две юных души; стайка радужных бабочек затрепетала в груди, казалось даже, что они взлетели и парили где-то в невесомости, окруженные одним теплым дыханием на двоих.
Но мгновения растворились в воздухе, и принцесса теперь видела только изумленные глаза Ильфа. В этот момент они показались ей особенно красивыми.
Внезапно мальчишка чуть улыбнулся и встал с лошадки. Он подошел к розовым кустам, растущим на поляне. Перочинный ножичек выпал из кармана, но Ильф не обратил на него никакого внимания. Он протянул руку и сорвал одну розу. Острые шипы поранили пальцы, и потекшая кровь испачкала цветок. Ильф подошел к принцессе и протянул ей розу:
- Отпусти меня домой.
Мысль о том, что самое дорогое в ее жизни вдруг исчезнет, привела Ису в ужас. Она опустила глаза и задрожала… от гнева. Принцесса встала, не глядя на протянутую розу, и пошла прочь. Она вернулась в замок и приказала страже схватить Ильфа. Кричащего и упирающегося мальчишку заперли в высокой тюремной башне замка вместе с принцессой. По ее собственной воле.
***
Усталая, тяжело дыша, она поднималась по ступенькам подъезда. На работе снова отругали за ставшие в последнее время регулярными прогулы. Еще немного, и ее выгонят.
Открыв дверь, она тихонько, чтобы не столкнуться с тетками, пробралась в комнату. На полу в синей майке и ее старых школьных шортах сидел все тот же мальчишка. Он с тоскливым видом что-то рисовал мелками на полу.
- Привет! – радостно обратилась она к нему. Бледно-зеленые глаза засветились каким-то лихорадочным счастьем.
- Привет, - еле слышно ответил он, не поднимаясь с пола.
- Как дела? Ты скучаешь?
- Здесь совсем нечего делать – у тебя нет ни игрушек, ни детских книг. Почему мне нельзя выйти на улицу погулять?
- А я печенья к чаю купила, - говорила она, не обращая на его слова внимания. Куртка и сумка, как обычно, небрежно брошены на пол. – Сейчас сядем, поужинаем.
Девушка подошла к мальчику и в порыве горячей нежности крепко обняла. Тот болезненно поморщился.
- Сегодня будем шить тебе рубашечку. А завтра я не пойду на работу, и мы весь день проведем вместе, да?
- Это будет скучно. Почему ты не разрешаешь мне включать свой компьютер? Там есть игры?
- Игр там нет. Я использую его для общения через Интернет. Раньше я… часами просиживала у монитора.
Она прижала его голову к груди, вздохнула и продолжила:
- А потом появился ты, и мне больше мне никто не нужен.
Мальчик вырвался из объятий, опустил взгляд и произнес:
- Мне скучно. Я не хочу с тобой разговаривать.
Девушка схватила его за руку, испуганно произнесла:
- Если хочешь играть – поиграй с крысой. Дети ведь любят домашних животных!
- Она толстая и тупая. Только ест и спит, ей даже шевелиться лень. Мне кажется, что я тоже стану таким, если буду все время сидеть здесь.
- Это не так! – ее глаза стали какими-то безумными, безжизненные волосы лохмотьями свисали на бледное лицо. Она была похожа на сумасшедшую. – Хочешь, я не буду выходить вместе с тобой? Будем сидеть здесь вдвоем и рисовать мелом на полу. Хочешь?!
- Нет, - ответил мальчик и отвернулся от нее. Девушка вновь обняла его и расплакалась.
- Все равно, все равно я тебя никуда не отпущу! И сама буду рядом. И завтра, и послезавтра, и вообще всегда! – истерически бормотала она, прижимая ребенка к себе, лихорадочно перебирая дрожащими руками его волосы, заливая рубашку слезами.
Но он больше не смотрел ни на нее, ни на клетку со спящей крысой, ни на мелки на полу.
Он твердо решил, что не произнесет больше ни одного слова в этой комнате.

***
На верху тюремной башни была только одна комната. Темная, холодная, без мебели и удобств. Лишь у самого потолка в стенах были выдолблены маленькие оконца. Но свет, сочившийся из них, не мог разогнать ночь, навеки поселившуюся в этой комнате.

Прислонившись к стене, на полу сидела девушка. Если хорошо приглядеться, в ней можно узнать прежнюю принцессу. Но словно кто-то стер все краски с ее облика, и покрытое пылью мятое платье было уже не красным, а грязно-серым, тиара и браслеты казались сделанными из тусклого сухого дерева. Жирные пряди волос сбились в колтуны. Из-под оборванного подола торчали бледные босые ступни, напоминавшие ноги мертвеца. Пустой взгляд остановился на ровном ряде солдатиков, так и не тронутых Ильфом. Они покрылись паутиной и выглядели жалко. В этой тьме можно было разглядеть и мальчика, лежавшего на коленях Исы. Он казался спящим, но суждено ли было ему проснуться?

Слезы застыли на высохших щеках принцессы. Красивая сказка умерла.
***
Утренний луч еще не вылезшего на небо солнца пробился сквозь плотно закрытые шторы и упал на ее лицо. Поморгав, она наконец-то отвела глаза от монитора, взгляд сначала стал непонимающим, потом удивленным.
- Что я делала… Все это время? – прошептала она и посмотрела на кровать. Сказка умерла.
Она была очень слаба, поэтому встать со стула и дойти до постели было трудно. Со стороны казалось, что эта девушка пережила страшную болезнь, которая изнурила ее тело и разум, довела почти до смерти.
Пальцы коснулись детской щеки. Теплая.
- Ильф… проснись. Настало утро… - Иса аккуратно потрепала его по плечу. Ореховые глаза распахнулись.
- Ну же, вставай, - Иса улыбнулась, и на этот раз ее улыбка была легкой и светлой, без тени безумия.
Они вместе подошли к окну и раздернули шторы. В комнату ворвался свет. Он смыл весь мрак и безнадежность, которые, казалось, навсегда поселились в этих стенах. Даже старая толстая крыса зашевелилась и задергала усами. Две худых, изнеможенных фигурки стояли и наслаждались тем, чего не видели уже давно – ярким солнцем. Так рождался новый день, так рождалась надежда, так рождалась жизнь – уж кому, как не им двоим она была так необходима.

__________________________________________________
[1] Иса (Is – лед, инерция, смерть) скандинавская руна

[GREEN]

№ 4

Про Тыкву, Порша и Паштета

- Какие покрытия для почвы вы используете чаще всего?
- Чаще всего – матерные…

Из практики

Утренний свет пролился янтарным душем на огромную теплицу с теснящимися за стеклом жирными помидорами, на заросли вульгарных огурцов, на джунгли укропа, салата и петрушки, на спящую в гамаке раскрытую книгу о садоводстве, а также на вислый зад пижамы моей подруги Лоры, которая с горьким русским упорством мешала тихо дремать гусенице на капустном листе. Сплющив под углом девяносто градусов ряд милых складок необъятного живота, Лора неподвижно стояла в этом неудобном для её комплекции положении и, не дыша, осторожно собирала в банку каких-то мерзких тварей.

Итак, Лора была заядлым огородником. И стала она им в один прекрасный день, ворвавшись в мою квартиру с дикими воплями. Она смяла меня в объятиях и, захлёбываясь от радости, сообщила о неожиданной покупке дома и куска земли. Ну, я ещё понимаю иметь дом, но к чему так ликовать о земле, я не понимала. Но она продолжала извергаться восторгами, как те вулканы, из которых время от времени выкипает содержимое, доставляя хлопоты ближним домохозяевам. Лора объявила меня идиоткой. «Ты не понимаешь! - орала она. - Я её засажу!»

Никто в подружкиной семье не занимался огородничеством и даже не стремился. Папа не знал, что такое триммер, а мама понятия не имела о волшебном действии нитроаммофоски. И я не знала. И Лора тоже могла не знать, если бы не купила кусок земли. Теперь подруга знала о земле всё. Вначале Лора ещё только грозилась, потрясая свежими хрустящими документами о купле-продаже, «засадить всё», а немного позже она именно так и сделала. Кроме упомянутых помидоров, джунглей из огурцов и зарослей зеленных культур, в её огороде уродилось всё, что только могло родиться в нормальную погоду и в нашем климате. В огороде не росли только пальмы. А то, что росло, - цвело, благоухало и приносило плоды – имело съедобный вид и великолепный вкус.

Но подлинным сокровищем, от гордости за которое даже у меня щипало в глазах, была тыква. Это был не просто экземпляр – представитель семейства Тыквенные, который может «образовать мощную корневую систему, проникающую в почву на глубину до 3 м, а ветвящийся лежачий стебель может быть до 4 м с многочисленными крупными листьями». Нет! В обыкновенном пособии для огородников описания нашего экземпляра вы не найдёте. Лорина тыква была прообразом кареты для Золушки.

Энтузиазм моей подруги под лозунгом «Я её засажу!» так меня вдохновил, что я не только принимала непосильное участие в перекопке участка, возила на тачке навоз из соседнего двора; я таскала Лоре использованные коробки из-под молока и сметаны для рассады; книги по овощеводству. Но главное: я лично наблюдала, как из плоского продолговатого семечка, замоченного в талой воде и любовно завернутого в белую тряпочку, вылез сначала маленький зелёный хвостик, потом проросшее и посаженное во влажную, пахнущую дождём землю семечко выпустило вначале один малахитовый листик, а потом ещё один изумрудный… и это было прекрасно! Но когда тыква переехала на грядку и дала первый цветок, похожий размерами на раструб валторны, восторгам нашим не было предела! Мы с Лорой водили вокруг неё хороводы.

Но, вернёмся к тому замечательному солнечному утру. Я и мой пёс Порш проснулись от Лориных громогласных и отчаянных проклятий. Мы спустились с крыльца в сад и увидели подругу, возвышающуюся над обожаемым котом Паштетом. Если вам нравятся аристократичные и грациозные животные, вы не сможете оценить экстерьер Лориного кота. Это был кот, страдающий булимией; размером с ротвейлера. Лора не уследила за своим питомцем и Паштет втихаря сожрал полную банку капустных гусениц, тщательно собранных для кремации. Приятельница охала и ахала, всплёскивала руками, а довольный Паштет стоял и умиротворённо покачивался на коротких лапах.

- Коша (так меня называет Лора), он умрёт! Это ужасно… они сгрызут моего мальчика изнутри… боже… какой кошмар… Коша… что делать… что делать…- непрерывно кудахтала Лора

Я представила, как гусеницы в животе у Паштета окукливаются и превращаются в белоснежных бабочек-капустниц. А потом вылетают у него изо рта. Как романтично! Но Лора грубо прервала мои мечты:

- Так, - твёрдо произнесла она, - мы немедленно едем в город к ветеринару! – и протопала в дом одеваться.

Порш, будучи ярым ненавистником котов, Паштета, как представителя кошачьих, совершенно не воспринимал. На это было несколько причин. Во-первых, Порш был воспитан Паштетом. Старше пса на пару месяцев, кот чувствовал себя богом и покровителем этого несуразного, лапастого и слюнявого недоноска. Соответственно, Порш боготворил Паштета, пока котёнок превосходил размерами щенка. Но Порш был задуман природой, как бордосский дог и перерос Паштета. Но не намного. Кот тоже продолжал неумолимо расти. И не только в высоту, но и вширь. И вот, наверное, в чём состояла вторая причина их взаимной симпатии – котяра действительно был похож на большую гладкошерстную собаку, поэтому Порш в душе надеялся, что эволюция Паштета достигнет апогея, и скоро они вместе будут задирать лапу перед каждым кустом.

Пёс обошёл обожравшегося кота, пригнулся к треугольному уху с мохнатыми кисточками и что-то шепнул. Наверное, слова утешения. В этот момент из дома выкатилась Лора с ключами от машины.

- Коша, я поехала, - нервно закуривая, сказала подруга, - но я тебя очень попрошу, понимаешь… - и слёзы выступили у неё на глазах, - наша тыква… она… ты же знаешь…

- Лора (так я её называю), ты только не волнуйся, думай о Паштете, - посоветовала я, - не думай о тыкве.

- Но, Коша… у нас столько конкурентов и завистников, её могут просто украсть! Я сойду с ума! – она схватилась за голову.

Лорина удивительная тыква готовилась стать участником Международной сельскохозяйственной выставки. Все в округе знали о тыкве, о Лоре и о выставке. И немного обо мне.

- Дорогая, - нежно произнесла я, - не надо сходить с ума. Доверься мне. Поезжай спокойно. Ничего не случится, Лорчик (и так я её называю), обещаю тебе, - и погладила по уютному плечу.

- Ладно, - вздохнула Лора, - я знаю, тебе можно доверять, давай грузиться…

Для того, чтобы кот сел в машину, надо или подогнать её к коту или кота подогнать к машине. Идти Паштет не мог. Авто стояло за воротами. Въехать в них не было никакой возможности, по причине плотных зелёных насаждений. Тогда мы выкатили садовую тачку и, кряхтя, погрузили на неё кота. Лора открыла заднюю дверь чуда отечественного автомобилестроения, и мы вывалили из тачки животное. Я захлопнула дверь, а Паштет так и остался лежать на сидении: на спине, раскинув лапы в разные стороны. Он стонал. Наверное, гусеницы начали окукливаться.

Лора снова в ужасе закудахтала, плюхнулась в машину; старая «Волга», ревя мотором, как раненый зверь, укатила.

Мы остались с Поршем одни и наедине с тыквой. Мой пёс был животным неунывающим. Практически ничто не могло испортить ему настроение и аппетит. Толкнув меня туловищем, он громко гавкнул, призывая меня: «Я понимаю, тыква – тыквой, но жрать-то хочется!» Конечно же, мы понимали друг друга с полуслова, и я пошла готовить завтрак.

Не спеша позавтракав, мы решили пойти погулять. Псу пришла в голову идея провести полдня на озере с илистым пляжем, где мы частенько выискивали больших серых пупырчатых жаб и вовсю забавлялись с ними. Я, нехотя, но уступила ему, потому что знала наверняка - от совместного общения, что бы мы не делали, я и он становились только счастливее.

Собака была индикатором голода. На озере пёс снова толкнул меня своим фирменным пинком, давая понять, что пришло время обедать. Мы уже подходили к дому, как увидели человека в огороде. И тут меня прожгла мысль: «Наша тыква!». Порш ринулся вперёд сквозь кусты смородины и крыжовника, топча лапищами петрушку и салат. Но устрашающий лай не разорвал ничьих барабанных перепонок. Никто не был покусан и разнесён в клочья. Рядом с грядкой, на которой восседала гигантская тыква, стоял местный алкоголик Вова. Лёгкий ветерок доносил до моих ноздрей тонкий запах перегара. Увидев меня, он улыбнулся беззубым ртом. «Хе-хе… красота-то какая…» - Вова был человеком душевным и чувство прекрасного не потерял. «Да» - ответила я, ревниво наблюдая за гуляющим туда-сюда хвостом Порша. «Курево есть?» - было ясно, что у Вовы его нету. «На!» - я протянула начатую пачку. Он снова улыбнулся, но уже не мне, а чему-то своему, потаённому, и ушёл.

Отобедав, мы улеглись с Поршем в тенёк и заснули. Я – в гамаке. Порш подо мной. Во сне внезапная мысль о тыкве вонзилась в меня, словно горящая стрела в соломенную крышу. Я открыла глаза. Какой-то странный шорох раздавался со стороны тыквенной грядки. Пытаясь вскочить, запуталась в своих ногах, в гамачных верёвках и упала на собаку. Пёс сбросил тело и посмотрел на свою хозяйку, как на идиотку. Лёжа на земле, я прислушалась. Шорох прекратился. «Наверное, мы его вспугнули, - прошептал я Поршу, - иди, посмотри что там?» И пёс двинулся к гигантскому овощу. «Стой! – заорала я, когда увидела, что псина поднимает лапу над тыквой, - стой, собака ты несчастная!» Порш выпучил на меня голубые глазищи, передумал писать на тыкву и отошёл в другую сторону. Вернувшись, пёс улёгся поодаль. Обиделся. «Поршик, - подобострастно позвала я, - Поршенька, ну иди ко мне…» Он повернул голову и устремил на меня строгий укоризненный взгляд, словно один мой вид уже оскорбляет его лучшие чувства, и снова отвернулся. «Нет, - подумала я возмущённо, - чтобы какая-то там тыква портила бы мои отношения с моим любимым животным, да никогда этому не бывать! Даже если это самая необыкновенная тыква на свете!». Я встала с земли и подошла к зверю. «Поршик, прости меня, я сейчас позвоню Лоре и узнаю, что там с Паштетом. Уверена, они скоро приедут». И пошла за сотовым телефоном. На другом конце провода Лора рыдала, как умалишённая. Паштету было очень плохо. Наверное, бабочки готовились к вылету на волю. Поршик подошёл ко мне и положил башку мне на колени. Одновременно он легонько пнул меня. «А может, перекусим?» - спросил он.

Через полчаса у нас в желудках стояла хорошая погода. А в атмосфере наблюдалось некоторое напряжение. Приближалась гроза. По вечереющему небу ползла лиловая туча, похожая на чудовищную рептилию. Слышалось диспепсическое урчание грома. Порш ответил грому. Гром на чём-то настаивал. Диалог закончился отчаянным лаем. «Пойдём-ка домой, кажется, дождик собирается» - и мы зашли в дом. «Так, - подумала я, подходя к книжному шкафу, - что тут у тебя, Лорочка, имеется для души и сердца…» Для души и сердца у Лоры были лишь книги по цветоводству, садоводству и овощеводству. Несколько полок. И даже на английском языке. И больше ничего. А ведь это же замечательно! – радость переполняла меня. – Я сейчас всё про тебя узнаю! И взяла книгу про овощи. Чтение оказалось на редкость увлекательным. Ну, про выбор места для тыквы, удобрения и подготовку почвы я и так знаю, благодаря Лоре. Выбор сделан, удобрения, я уверена, положены в соответствии с наставлениями и почва, конечно же, подготовлена. Что дальше? Посев и посадка. Уже посеяно и посажено. И уже выросло, чёрт возьми! Да как выросло! О чём там ещё написано? Водный режим… Какой ещё режим?.. Дождь пошёл… Боже! Настоящий град! А вдруг он разобьёт тыкву? Я вскочила, как ужаленная, схватила зонт и понеслась в огород. Гром гремел, стараясь разорвать землю на куски. Дождь с градом вперемешку бил и хлестал нещадно. В секунду я вымокла и замерзла. Тыква золотилась и блестела в ослепляющем свете молний. Пытаясь удержать парусящий на ветру зонт, я держала его над тыквой, но тыква была такая огромная, что зонта не хватало. Тогда я в отчаянии бросила зонт, который немедленно куда-то улетел, и побежала домой. Оттуда я вылетела уже с одеялом наперевес. Оказывается, накрыть одеялом тыкву в непогоду, представлялось почти невозможным. Вооружившись силикатными кирпичами, я, наконец, наладила одеяльное покрытие. Ветер и град изо всех сил старались помешать мне, но я смело смогла противостоять стихии.

Когда я вошла в дом, Порш не узнал меня. «Поршик» - попыталась позвать собаку, которая от ужаса попятилась, - это я…» - и голос мой сорвался. Но пёс уловил знакомые интонации, успокоился и снова легонько пнул, призывая перекусить.

Я простудилась и потеряла голос. В затруднительном положении ничто так не помогает, как небольшая порция своевременного и мелкого шантажа. Я набрала Лорин номер. Говорить я не могла, но, когда Лора произнесла первый звук, я прошептала: «Голос!». И Лора услышала голос Порша. А я его всё подбадривала: «Голос! Голос!» А он весело лаял, с радостью исполняя команду. Лора волновалась, не понимая, почему я ничего ей не говорю. Наигравшись вдоволь, я отключилась. Лора пыталась звонить несколько раз, но слышала вместо меня только собачий лай. Тогда я плотно прижала кнопочку, маленький аппарат пропел бездушную электронную песенку и на экране высветились буквы: see you… Сотовый телефон был отключён.

Дождь стих. Ветер успокоился. Разметённые им небесной метлой во все стороны грозные облака, светлели и таяли. Накинув кофту, я вышла с Поршем на улицу. Благодать стояла необыкновенная! Хотелось скакать по лужам и орать от радости. Радость-то была, а голоса не было. Вдруг мы услышали звериный рёв мотора. Ура! К нам возвращалась наша Лора. «Волга», разбрызгивая воду из луж, скрипя внутренностями, резко остановилась у калитки. Открылась дверь, Лора вышла и, набирая по ходу скорость, стремительно понеслась мимо нас в огород. С далёких дней, совместно проведённых в школе, я не била Лору, но теперь была к этому близка.

Освободив тыкву от одеяла и вдоволь на неё налюбовавшись, Лора произнесла:

- Ну, слава богу!

Я решила, что это паранойя, и хриплым шёпотом спросила:

- А у вас как дела?

Рассказ получился долгим, потому что через слово она высказывала всё, что думала о коте, о ветеринарах, попало заодно «Волге» и дождю, но, в конце концов, дела были не так плохи.

Потом, наконец, до Лоры дошло, что, спасая её мутантную тыкву, я рисковала здоровьем, которого практически лишилась, подруга побежала в огород за какой-то чудодейственной травкой. Отвар из неё оказался вполне удобоварим, и я его выпила к Лориному удовольствию. Потом мы вытащили из машины кота с прочищенным желудком, внесли его в дом, достали водки и выпили. Вначале за всеобщее здоровье, равенство и братство. А оставшиеся в бутылке тосты были только за тыкву.

До осени с нашим чудесным овощем ничего не случилось. Редкий экземпляр семейства Тыквенные получил Первое место на аграрной выставке.

[GREEN]

№ 5

Efolla. ep 0. Саркофаг стихии.

«Когда найдешь саркофаг, будь осторожен. Сила вселяется во всё живое», - всплыло предостережение в его голове. Пробираться через чащу леса было не самым интересным и в незанятый делом разум пытался занять себя. То и дело всплывали мысли, предостережения, как сейчас, еще несколько минут назад пришел в голову детский стишок. Один из тех, которым учат совсем еще юных детар. Спаер Мер Мевир с трудом вспомнил пару слов из него. Хотя чаще всего всплывали именно слова магистра из храма стихий. Как сейчас.

Подол черного плаща, укрывавший Спаера с ног до головы, вновь зацепился за какой-то куст. Быстрое и легкое движение руки высвободило его из ловушки. Он пробирался через лес в сторону озера. Туда, где, по словам трактирщика из местной деревни обрушилась земля, явив свету туннель. Самому трактирщику об этом поведал местный клиент. Тот сказал, что его два близнеца-оболтуса всё трещат про обвал в лесу. Длинная цепь ненадежных информаторов.

Как предположил сам Спаер, туннель должен был вести как раз под озеро – к саркофагу стихий. Именно о нём и упоминала магистр Тайен. Она упомянула лишь примерное местоположение саркофага, а это значило, что Спаеру ещё придется найти указанное место. Именно поэтому дэтар решил заглянуть в таверну близь расположенной деревни и расспросить: не помнит ли кто странных событий в округе за последний год. Примерно год назад верховные жрецы в храме почувствовали, что их связь с силами стихии ослабла.

«И, конечно же, они послали меня», - ворчал про себя Спаер.

Об этом саркофаге и, что там находилось, известно лишь из древних сказаний Сиари.

Слишком много веков прошло с тех пор. Свидетелей не осталось. Нынешнее поколение скептически относилось ко всяким сказаниям. В подобные предания уже мало кто верил.

Меж деревьев под солнцем блеснула водная гладь. От неожиданно ударившего луча света Спаер прищурился.

«Наконец-то, Осталось только найти обвал», - с этой мыслью он огляделся по сторонам. Справа от него, в паре сотен метров почти у самого озера, едва виднелась пустое пространство в общем массиве лесной зелени. - «Вот он».

Эльф стал пробираться сквозь лесную растительность в сторону места, где ещё не росло больших кустов и высокой травы – в сторону обвала. Путь занял всего несколько минут. Добравшись до места, Спаер обнаружил склон, уходящий под землю. Обвал действительно открыл вход в туннель. Туннель, почти до потолка заваленный обрушенной землей. Спаер спустился в сам туннель, протиснувшись в метровый проем между потолком и обвалом.

Только дэтар хотел сделать первый шаг, как в памяти снова всплыло: «…, будь осторожен. Сила вселяется во всё живое. … Твоей жизни будет угрожать не только эта сила, но и каменный голем, охраняющий саркофаг. Сиари оставили его на случай, если пришедший сможет впитать в себя силу стихии».

«И именно поэтому вам понадобился я?» - теперь Спаер понял, почему отправили именно одного из них. Одного из темных эльфов способных находиться в астральном плане, полностью скрывая свою сущность между мирами живых и мертвых.

Темный эльф – дэтар, как называли их солнечные эльфы, сконцентрировался и в тот же миг почувствовал, как по его рукам бегут жгущие кожу магические письмена. От кистей рук – наверх, по плечам к лопаткам. Письмена соединились между собой на спине. Сделав шаг вперед, Спаер провалился в воздухе. Естественные краски мира живых сменились на серые тона, любое живое существо излучало слабый свет. Казалось, туннель светится от обилия жизни в земляных стенах, освещая путь вперед.

Спаер направился вглубь туннеля. По мере продвижения корни деревьев, создававших что-то вроде деревянного каркаса, постепенно исчезали. Если бы эльф шел по туннелю в живом мире, он бы ощутил нарастающую влажность. С потолка стала капать вода. Теперь он шёл в нескольких метрах под дном озера.

Глядя на окружающую его сырость, слякоть и грязь, его посетила единственная мысль: - «Как здесь всё еще не утонуло? Или Сиари рассчитывали похоронить это место под толщей воды?» Напряжение от неизведанного росло в нем с каждым шагом вперед. По мере того, как он уходил все глубже по туннелю. Спаер не боялся обрушения потолка под напором озёрной воды. Хотя такое развитие событий выглядело куда реалистичнее, чем столкнуться лицом к лицу с големом. Как сказала магистр: «…сила покинула свое хранилище». А это значит и голем тоже должен был исчезнуть.

«А что если магистр ошиблась, и сила, и голем на месте - дожидаются меня?» - именно это его и волновало, всё больше подогревая страх. Сомнение.

Путешествие в маленьком темном царстве туннеля длилось не так и долго. Спаеру показалось, что он добрался где-то до центра озера, когда увидел странное пульсирующее свечение чуть дальше впереди. В отличие от слабого белого света живых существ это свечение было достаточно ярким, сероватого оттенка, как и все неживые объекты в астральном плане. От осознания того, что это мог быть и голем, Спаер замер на месте на несколько секунд. Сердцебиение его значительно ускорилось.

«Чего я боюсь? Я же в астрале. Он меня не увидит», - с осознанием спасительной истины он, наконец, смог шагнуть вперед. Подойдя ближе дэтар смог разглядеть светящийся объект. Перед ним вдалеке в воздухе висел постоянно извивающийся сгусток магической энергии – портал. Спаер подошел к нему ближе. Теперь тот был всего в нескольких метрах.

Пройти через портал можно было только в реальном мире. Блуждание по астральному плану давало некоторые преимущества, но вместе с тем и накладывало некоторые запреты. Один из них – не возможность пользоваться предметами, не имеющими астральной проекции. Искусственно созданные предметы, как порталы, ее не имели.

Спаер вновь сконцентрировался и появился в реальном мире. Запах плесени, гнили и влажного воздуха сразу же ударил ему в нос. Он рефлекторно прикрыл нос рукой, но это не сильно ослабило запах. Влажные от слёз глаза разъедал ядовитый воздух.

- Как же здесь воняет, – последние его мысли превратились в слова, эхом разнёсшиеся назад по туннелю.

Единственным способом, избавится от убивающей вони, было шагнуть в портал. В портал, ведущий в неизвестность. О том, что за ним, Спаер почти ничего не знал. Что подразумевалось под саркофагом, он понимал лишь примерно – что-то, где погребена сильная магия.

«В давние временя. Еще задолго до моего рождения. Сиари спрятали магию, по силе превосходящую всю изученную до этого момента. Спрятали они ее в разных концах Сайдрона – мира солнца, и Эфоллы – своего темного мира, солнце в котором появляется лишь на несколько минут…» Очередной фрагмент беседы с магистром Тайен всплыл в памяти Спаера прямо перед шагом в портал. В горле его пересохло. Протянуть руку вперед и отправиться в неизвестность.

Эльф шагнул навстречу порталу. Раздался громкий звук, как будто гигант втягивал в себя воду, и резко оборвался хлопком. Спаера затянуло в портал. Картина кромешной тьмы туннеля сменилась большой каменной комнатой. С обеих сторон от портала на стенах горели факелы, освещая небольшой участок пространства перед порталом. Вся остальная комната находилась во тьме.

- «Пока вроде жив», - первая мысль, посетившая его.

Спаер бегло посмотрел по сторонам и ничего необычного не увидел, если не учитывать самой каменной комнаты и портала за его спиной.

-«Откуда здесь факелы? Не думаю, что они тут стоят с момента создания саркофага. Принёс кто-то?» - эти размышления натолкнули дэтара на мысль, что лучше скрыть свое присутствие и вновь спрятаться в астральном плане. Он уже почти шагнул сквозь воздух под ткань пространства, как его острый эльфийский слух выловил из тишины шум… чей-то разговор?

Спаер скрыл свое присутствие в астральном плане и направился в сторону шума. Вперед. Сквозь кромешную тьму. К его удивлению в саркофаге было очень мало существ излучающих свет. Он даже перестал концентрировать зрение на отсеивании бесполезных на поверхности свечений крошечной жизни - бактерий. Здесь они были единственным источником, способным указать очертания комнаты.

Он продвигался вперед и все отчетливее слышал шум. Иногда он прерывался, иногда с новой силой эхом расходился по всей комнате. Но, тем не менее, шум становился всё понятнее. И теперь Спаер понял - где-то рядом разговаривали двое или трое на человеческом языке. Загадка с факелами разрешилась сама собой. В нескольких десятках метров впереди из-за угла показался слабый отблеск света.

Эльф заострил свое внимание на разговоре существ и слабом свете за поворотом настолько, что не заметил, как вокруг него значительно прибавилось света. Светились всё те же крохотные организмы, невидимые обычному глазу. Их стало намного больше. Во много раз. Похоже, почти все они были именно в этом месте. Пол был практически весь покрыт ими.

Краем глаза он заметил свечение на стене слева от него: «Похоже на брызги. А пол все равно, что залит чем-то».

Спаер бегло окинул взглядом комнату. У него сложилось впечатление, что он стоит посреди огромной лужи. Но в реальном мире ее не существовало. Это были остатки астральной проекции. Здесь – на полу, на стенах – по всей комнате: «Это что? Кровь? Выбоины на стенах. Кто их оставил? Те, что стоят за поворотом?» Спаер сделал вывод, что тут произошла битва: «Те за поворотом участвовали в этом побоище? Это они теперь владеют силой стихий? Буду поосторожней с ними».

Свет из-за угла пропал. Дэтар решил поспешить и догнать его источник. Он бегом подбежал к углу и заглянул за него. Три силуэта удалялись. Один из них держал факел и освещал дорогу.

Те трое даже не заметили, как к ним подкралась тень сзади. Самого хозяина тени не было видно. Подобравшись вплотную, Спаер понял, что перед ним никакие не солдаты, и даже не наемники, а три крестьянина. Скорее всего - даже из местной деревни. Двое из них оказались близнецами. Всем троим, с виду было немного за двадцать лет. Эльф предположил, что это могут быть те самые близнецы, о которых говорил трактирщик. Те два обормота, как он их назвал.



- Кто вы?! – эхом отозвался по всему коридору хриплый голос Спаера. Троица замерла на месте и насторожилась. – Кто вы?! – он вновь повторил вопрос. Повторный вопрос произвел на них явно шокирующее действие. Все трое с раскрытыми ртами бешено крутили головами, как только им позволяла шея. Хватка одного из близнецов ослабла, и он чуть не выронил факел.

- Ч-ч-что это? – с трудом заставляя себя говорить, произнес третий. – Вы… вы же говорили что тут никого нет!

- Кто вы?! – вновь раздалось хриплое эхо по коридору.

- Яаа… пошёл… отсюда, - едва вспоминая от страха слова, третий на полусогнутых ногах, опасаясь внезапного нападения неизвестного голоса, направился к выходу.

- Стой! Куда ты?! – попытался остановить один из близнецов, тот, что без факела.

- Я ухожу отсюда! И больше никогда не куплюсь на ваши россказни!

- Стой! Там же темно! Куда ты?! – тот на секунду одумался, идти по кромешной тьме еще страшнее. Даже не увидишь, что тебя съест.

- Смотри! Рядом с тобой тень! – близнец, державший факел, указал пальцем на тень рядом с беглецом. Тот сразу же заметил на полу тень, но убегать было уже поздно.

Спаер в астральном плане взял крестьянина за руку: « Частичное поглощение».

Хриплое эхо вновь раздалось по коридору. Левая рука бедного крестьянина вытянулась на уровне плеча и по локоть исчезла в воздухе. Близнецы были ошеломлены такой картиной. А их друг вовсе не мог поверить в происходящее. Он пытался ухватиться за отсутствующую часть руки, отдернуть её, но она его не слушалась. Пробовал сдвинуться с места, но рука не позволяла ему.

- С твоей рукой всё в порядке. Просто не двигайся, – вновь разнеслось хриплое эхо. Жертва просто повиновалась команде. Близнецы же, напротив, восприняли это, как команду к бегству. Они рванули дальше по коридору. Тень в ту же секунду метнулась за ними. И вновь разнеслось по коридору эхо. Назад близнецы вернулись с наполовину исчезнувшими конечностями. Впереди шла тень и тащила их по воздуху. Близнецов поставили лицом к своему другу при почти полном отсутствии света. Один из близнецов обронил факел чуть дальше по коридору, когда его поймали. Несколько секунд спустя по воздуху прилетел и факел.

- Держи, - тень протянула факел, единственному стоявшему на своих ногах человеку. Тот послушно взял факел.

- И так, - с этими словами Спаер материализовался из воздуха. Тень вернула своего хозяина. – Начнем сначала, - голос его все еще был хриплым, а по всему телу стекала переливающаяся черно-серая материя.

- Кто вы и что здесь делаете?

- Мы… здесь… просто гуляем, - тот из близнецов, что потерял факел, едва выговаривал слова, но все же нашел в себе смелость ответить. – Я, Тилимий, а это мой брат Еримий.

- Это наш друг – Бари, - подал голос второй из близнецов. – Это ваша пещера? Нам очень жаль, что без спроса вошли в ваш дом.

- Это не мой дом и вам еще очень повезло, что до сих пор живы, - ответил всё тем же хриплым голосом Спаер. Черно-серая материя окончательно сошла с него и теперь трое деревенский парней могли разглядеть его во всех деталях. Его острые эльфийские уши, серые волосы, серые глаза и серо-синюю кожу.

- Ого! Серый эльф! – полный восхищения произнес Тилимий.

- Темный эльф! - оборвал его Спаер, - Виноват. Принял вас за наемников. Подержу вас так, а не то разбежитесь как крысы.

- Но мы же безоружные! У нас нет ни ножей, ни мечей! – возмутился Бари. Он был больше всех напуган первоначальным появлением тёмного эльфа.

- Ножи и мечи, не играют ни какой роли. Я вас тоже не мечом держу – разъяснил ему эльф. – Что же три крестьянина забыли здесь?

- Хотели показать Бари это место. Мы нашли его прошлым летом, – ответил Еримий.

- Кроме вас кто еще знает об этом месте?

- Мы рассказали о нем отцу, но он нам не поверил, - признался Тилимий. – Но больше никого сюда не водили.

- Если первыми зашли, тогда где голем и почему вы еще живы?

- Не было никаких големов. Сегодня первый раз зашли. Вдвоём с Еримием нам было страшно заходить сюда. Поэтому мы почти всю зиму уговаривали Бари пойти с нами.

- Ах, вы …! Вы же сказали, что не раз были здесь! – прокричал Бари. Наглый обман двух братьев возмутил и разгневал его. – Я вам устрою битву с големами, когда выберемся отсюда!

Братья лишь потупили взор, уличенные в своем обмане и трусости.

- Я знаю, что здесь был кто-то еще. И вам известно об этом! – потребовал эльф. – Вы на всю деревню разболтали про солдат, что были здесь.

- Солдаты…? – переспросил Еримий с неуверенностью в голосе.

- Да. Около года назад. Вспоминай. Кто это был? - об этом Спаеру рассказал трактирщик из их же деревни.

- Ааа… Да… - Тилимий, напрягая память, понял, что требовал от них эльф. – Мы за несколько недель до этого нашли обвал и туннель. В тот день мы ходили по лесу. Шли на озеро, как раз не далеко от него. И услышали, как кричал человек. Он громко ругался. Мы подошли поближе посмотреть. Их было около десяти. Тому, что кричал, было уже, наверное, за сорок лет. Весь в красных доспехах. Он кричал на женщину в черных доспехах. Та была вся в крови и выглядела не как человек.

- А как кто? – оборвал его Спаер, вся хрипота в его голосе пропала. Астральная материя перестала давить на его голосовые связки.

- Нуу. Она, наверное, была из ваших. Из эльфов. У нее были темно-синие волосы, местами красные. Такие же уши как у вас. Но кожа куда темнее – темно-синяя, если не сказать черная.

- Ростом выше двух метров? – переспросил темный эльф.

- Не знаю, - если бы у Тилимия не были скованы руки, он развел бы их в стороны, а так просто помотал головой.

- Она сидела на коленях, едва живая, - вмешался Еримий. – Не могу сказать точно, какого она была роста. Наверное, ростом с вас.

Сам Спаер был всего-то ростом с обыкновенного взрослого человека.

- Что делали остальные солдаты?

- Двое из них вытаскивали из обвала человека в таких же черных доспехах, но, по-моему, на правой руке были три красные полосы, - тут Еримий затих на несколько секунд, а потом с сожалением добавил. – Он вроде был мертв. Его доспех … весь мятый. Его, наверное, задавило камнями.

- После этого мы сразу же побежали в деревню, - добавил Тилимий.

- И они вас не заметили? – удивился Спаер.

- Нет, - с легкой гордостью ответили Тилимий.

- А, по-моему, заметили, - с неуверенностью добавил Еримий. – Когда мы убегали, я оглянулся, и она смотрела в нашу сторону.

- Эльфийка? – переспросил темный эльф.

- Да. Мне кажется, она нас услышала.

Этот рассказ заставил Спаера задумать. Задуматься над этой странной эльфийкой. Его изначальный вопрос: «исчезла ли сила стихий из саркофага?», оказался решенным. По всей вероятности она у одного из тех солдат в доспехах. Магистру Тайен будет над, чем подумать. Дела его здесь закончены. Пора возвращаться в горы Канвета.

«Что тут делала Сиари?» - новый вопрос, ответ на который захочет узнать магистр. – «Они принципиально не появляются в Сайдроне, что же она одна тут делала. Да еще и с людьми», - Спаер медленно побрел к выходу, оставив на месте трех крестьян.

- А мы? Освободите нас! – прокричал ему в след Бари.

- Ах, да. Вы, - после этих слов, исчезнувшие конечности вернулись к своим хозяевам. В воздухе близнецов уже ничего не держало, и они рухнули на пол. Их руки и ноги покрылись той же самой черно-серой материей, как и эльф при первом своем появлении. Троица с трепетом и интересом рассматривали ее, пока та стекала с их рук и ног, растворяясь в воздухе.

- Я вспомнил, - крикнул вдогонку эльфу Тилимий. – Её вроде бы звали Инисс.

- Прими мою величайшую благодарность, человек,… - раздалось по коридору хриплое эхо. – И совет: забудь про это место. Эльфы - не самое страшное, что может появиться в таких пещерах.

[GREEN]

№ 6

My valentine
Всего лишь попытка пофантазировать.

А мне кажется, я не умею любить…

Столь резкие утверждения наводят на размышления. Почему бы не задуматься.

Ты может, скажешь, я глуп,
И ты окажешься прав.
Но я не сдамся без боя,
Таков нынче расклад.
Я всё давным-давно понял,
Мораль сейчас не в цене,
А люди - волки, не боле,
Я среди них человек.

«Рифмоплет-неудачник», - сказали бы злые языки. А какая разница, когда приятен вкус зубной пасты «aquafresh».

А на крыше своего домика я сделаю голубятню. Хотя постойте, почему же домика…

Это будет как минимум девятиэтажка, причем я буду жить на самом верхнем девятом этаже, чтобы постоянно и безвылазно торчать на крыше. Мечтателям ведь нужно находиться повыше, поэтому мы не равнодушны ко всякого рода возвышенностям. Нам всё подавай повыше, да повоздушнее, чтоб на облака похоже было, и небо нам тоже нужно поближе. Так вот, голубятня. Белые голуби, они ведь к счастью. Вот пусть у меня будет много маленьких пернатых «счастьев». А ещё, ещё я могу устроить голубиную почту. Точнее даже не почту, ведь это было бы как-то банально. У меня появилась замечательная идея. Мои голуби будут доставлять послания влюбленных. Я знаю, не я первая додумалась, но дайте мне помечтать и порассуждать.

Представьте, человек сидит дома, окно у него распахнуто настежь, потому что лето, душно, а сетки на окне нет. И тут, в комнату влетает белоснежный, ослепительный голубь с ленточкой на лапке. В первое мгновение человек теряет дар речи и даже не замечает послания. Но потом, когда первое потрясение пройдет, он всё же прочтет несколько нежных строк, написанных летящим размашистым почерком. Строки, повествующие о чем угодно. В конце концов, это уже их дело. Однако, развязывая ленточку, человек пытается справиться с вдруг охватившим его волнением. А когда волнение уляжется, всё же справляется с нехитрым узелком. Человек, разворачивает маленькую записочку, и, видя знакомый почерк, прибывает под действием наверно самого сильного наркотического и психотропного средства – влюбленности. Видимо все мы тем, или иным образом сходим с ума от своих наркотиков, только у кого-то это несколько грамм белого порошка, хотя я не утверждаю что это героин. Это может быть сахарная пудра, для сладкоежки и это наркотик. А для кого-то цвет любимых глаз и вкус губ, и уже сносит напрочь крышу с петель.

Может, будет уместным сравнить эти записочки с валентинками. Хотя мне больше нравится, как звучит на английский манер to my valentine.

И почему-то….почему-то я не вижу эту картину здесь, в своем родном городе. Я точно знаю, что место действия Европа. Моя душа летит туда, как и мои почтовые голуби.

Я буду где-нибудь в Венеции, сидеть у самой кромки воды в легкой шляпке. Мои босоножки будут стоять тут же, у края. Я буду шлепать ногами по поверхности, и радоваться новому дню. Ноутбук будет лежать на моих коленях. Но вопреки обыкновению, ничего записывать я не буду. С задумчивым видом буду наблюдать за проплывающими мимо лодочками с туристами. Местные жители как-то уже совершенно привыкли к такому роду развлечения, как покататься по улицам города. Вот за что я люблю Венецию. Здесь можно спокойно плыть по городу, как по течению, и не бояться, что тебя смоет волной. Можно слушать веселые песни лодочников, исполняемые на итальянском языке. Да тут же сплошная романтика. Этот город водной глади и умиротворения. Здесь вовсе нет машин. Венеция это 118 маленьких островов. Романтика Венеции везде, повсюду, на маленьких улочках, называемых калли, на балконах, на мостах, которых, кстати говоря, около 450 штук, на тротуарах, на лодках и в сердцах людей. И вдруг, из задумчивости меня выведет легкий взмах крыльев совсем близко. Весточка для меня. Весточка от тебя. Я до сих пор не могу понять, почему полгода назад сорвалась с места и уехала. Ведь не за один день всё решила. Получила диплом, сдала международный тест, но никому до последнего ничего не говорила.

А потом…потом я написала длинное послание. Целую поэму. Для тебя от меня. Всё это время я старательно тебя избегала, в глаза смотреть бы не смогла. Так старательно отгоняла мысль, что собираюсь тебя покинуть. Я вольная, я хотела свободы.

Я позвонила за 1,5 часа до отлета, уже находясь в аэропорту, но тебе, конечно же, об этом не сказала. Сказала лишь, что сегодня улетаю, и что хочу попрощаться….попрощаться с твоим голосом. Это был тонкий намек, что прощаться при встрече не имеет смысла, проще так. Положила трубку раньше, чем ты успел что-то возразить. Грустные гудки. Прости.

От мамы я узнала, что ты примчался в тот же день ко мне домой, в полной растерянности, но естественно меня уже не застал, ведь я специально не сказала время отлета, чтобы ты не приехал в аэропорт. Ведь я наверняка бы осталась, если бы тебя увидела. Моя сила воли бы треснула напополам. Я просила маму отдать тебе письмо. Я пыталась что-то тебе объяснить в том письме, однако до сих пор не пойму, почему так поступила. Хотя нет, сейчас я уже полностью осознаю все те причины, которые меня сподвигли. Единственное, чего я не пойму, так это то, как у меня хватило сил оставить тебя. Может поэтому я всё держала в таком большом секрете и даже не позволила себе с тобой попрощаться. Выглядело, конечно, наоборот. Но так оно и было, я запретила себе, а не тебе. Меня манили дивные страны, меня манила свобода, меня манили перспективы, меня звало искусство, и я не могла всем этим пожертвовать ради тебя. Я повела себя как эгоистка, но как я могла быть уверена, что ты, это на всю жизнь, а искусство нет?

Я и спустя время, не знаю ответа. И только теперь понимаю, что это было к лучшему.

Любовь на расстоянии живет года…прошло уже полгода, ты иногда мне пишешь. Трубку я принципиально не беру, ведь знаю, что это ты. Откуда? Интуиция. Если такой ответ вас устроит. Я часто путешествую, хожу на выставки, как литературные, так и художественные. Мне нравится абстракция и андеграунд. Мне нравится эта палитра, эти строки, эта гамма и этот шрифт. Мне нравится эта манера выражаться, а вот здесь я бы сменила кисть. Здесь можно было бы немного и подкрасить, а здесь неплохо бы заштриховать. Вот это просто шедеврально, автор, а тут и рифма, и стихи – восторг. Здесь нужно лишь слегка доработать, и всё отлично будет сочетаться. Уже полгода я живу – пишу – любуюсь, я в поисках себя. Когда найду?

Задумчиво глядит сквозь собеседника куда-то вдаль. Кто знает, кто знает. А просить тебя, меня дождаться, было бы высшей степенью эгоизма. Я эгоистка, но ведь не настолько, чтобы связать тебя обещаниями, которые ты наверняка бы не выполнил. И ведь всё равно не дождешься…

Вдруг, ещё через год, ты напишешь, что нашел ее. И попросишь прощенья за всё. Хотя это я должна извиняться. Ты прости меня. Ты скажешь, что вы познакомились случайно, при довольно забавных обстоятельствах. И расскажешь мне подробно всю историю, как старому хорошему другу - слушателю. Ты наверно никогда так не доверял мне, как сейчас….

Ты поведаешь мне, как в тот день бродил по городу, и всё никак не мог нащупать внутреннего равновесия. У тебя было какое-то внутренне беспокойство. На душе тревожно, как будто затишье перед бурей. Вдруг, совершенно случайно твой взгляд упал на колесо обозрения, и недолго думая, ты решил прокатиться. Просто внутренне желание, ничего более. Ты купил билет и зашел в кабину. Стал ждать, когда же запустят механизм. Ты был здесь один. В последний момент в кабину впорхнула девушка, но ты не обратил внимания, потому как колесо заработало, и ты увлеченно стал всматриваться в крыши. Ведь только крыши ещё сохранили свободу. Ты смотрел на горизонт, туда, где плыли облака, так неспешно, так величественно плавно. Ты бы тоже хотел быть облаком. Говорю же, мечтатели всегда хотят быть где-нибудь повыше. И по иронии судьбы на верхней точке путешествия, колесо вдруг остановилось. Ты растерянно посмотрел вокруг, и только теперь общая картина предстала твоему взору. Ты, наконец, обратил внимание на барышню, твою спутницу в этом путешествии. Она застыла у окна, и восторженно хлопая ресницами, смотрела то вниз, где уже суетились люди, то вдаль, на горизонт и дальше. О чем она в этот момент думала, было загадкой. Но тебе так хотелось ее разгадать. Вся ситуация ничуть ее не пугала, а даже наоборот, забавляла. Она была совершенно серьезна, но ее серые глаза светились озорством. С тех пор она с тобой. И ты всё чаще теперь представляешь спутницу того твоего путешествия в роли твоей спутницы жизни.

И после этих строк я искренне пожелаю тебе счастья. Но обязательно подумаю, что вполне могла бы быть на ее месте. Я плохо играла свою роль. А ещё, я бы подумала, что не могу искренне желать человеку, которого люблю, счастья с кем-то, кроме меня. Ну, что ж, в этом весь мой эгоизм. Наверно про искренность моего пожелания я солгала. А потом, в этой твоей записке, на обратной стороне, я случайно обнаружу маленький постскриптум. Ты бы описал ее, а я бы узнала себя. Она действительно слишком похожа на меня. В ней нет только одного…моей восторженной тяги к искусству, моей жажды путешествовать и моих отчаянных поисков себя. Я сказала «нет только одного»? В общем, это как раз одно, просто расписанное в нескольких пунктах. Однако я замечталась...

Я по-прежнему в Венеции, у самой кромки воды, и по-прежнему вокруг меня прыгает голубь. Я отвязываю с его лапки послание и вижу россыпь букв, собирающиеся в слова. Твой неровный ужасный почерк. Всего несколько слов, которые заставляют меня улыбнуться. Ты пишешь, что будешь ждать меня. А я с трепещущим сердцем думаю о следующих двенадцати месяцах вдали от тебя, и о своей придуманной истории с твоим письмом.

Действительно, прошел год. Долгий год. Сложный год, но очень продуктивный. Я побывала в Берлине, в Гамбурге, в Осло и Варшаве. Но больше всего впечатлений у меня от Гданьска. Это в Польше. Когда-то, очень хороший друг рассказывал мне об этом городе, и даже показывал картинки. С тех пор много воды утекло, с другом я давно не общаюсь, но вот подвернулась возможность и я здесь побывала. Город из кирпича, с каменной и черепичной кладкой крыш. Крепость. Очутившись здесь, сразу окунаешься в прошлые века, походы, завоевания. Кусочек совсем другой эпохи. Я и не думала, что это настолько захватит мой разум. Мои впечатления от поездок были по масштабу просто огромными, и если бы кто-то попытался представить диаметр впечатлений, то наверняка получилось бы что-то, сравнимое с диаметром земного шара.

Одним летним вечерком я сидела в уютной летней кафешке в Берлине, у меня была назначена встреча с моей хорошей знакомой. Мы собирались обсудить тираж нового номера журнала, где, собственно, мне и предложили вести колонку. Я пила латте и кое-что записывала в блокнот, лежащий на столе. И вновь совсем рядом взмах крыльев. Только теперь я уже не придумываю. Я уже давно не получала от тебя вестей. И после прочтения я медленно свернула лист в четыре раза, потом развернула, кинула взгляд на почерк и смяла лист в комок, погрузив его в кружку с кофе. Я смотрела на белый лист, меняющий свой цвет, и мне было совсем не жаль этот клочок бумажки. Я думала о том, как же была права. О да, ты действительно писал мне о ней, и действительно рассказывал, как вы познакомились…

Единственное, я ошиблась с общей историей.

Одним теплым вечером, ты по своему обыкновению гулял со своим домашним питомцем – маленьким крысенышем по имени Тортик. Я сейчас уже не помню, при каких обстоятельствах он получил своё имя, но прекрасно помню, что я принимала в этом непосредственное участие. Небо было чистым, солнце светило так ярко, даже не светило, а уже откровенно пекло, как будто намеревалось поджарить всех земных обитателей, и сделать их них картофель фри. В разгар прогулки неожиданно набежали тучки, и начался дождь. Дождь хлестал как из ведра. Ты забежал под козырек и стал ждать, когда же выглянет солнце или хотя бы немного распогодится. Как вдруг тебе представилось чудесное зрелище. Козырек, под которым ты стоял, располагался у маленькой площади с фонтаном. Вот на краю этого фонтана и сидела девушка. Как будто не обращая никакого внимания на дождь, она ловила руками фонтанные струи. Уже совсем намокнув, девушка сняла свои туфельки и запрыгала по лужам. Прыг скок, прыг скок. С замирающим дыханием через лужу, прыгает как ребенок. Прыгнет и замрет на мгновение с удивленным и одновременно озорным выражением лица. Но и это было не всё. Из какого-то открытого окна вдруг донеслась музыка, и раскрыв зонтик, она, босиком, закружилась в танце. Зонтик был противовесом. Она кружилась, мягко прыгая по лужам, и светилась счастьем, таким наивным, детским счастьем. А я ведь не способна так тонко чувствовать…

Ты конечно же подошел и познакомился с ней. Иначе и быть не могло. Признаться, я бы на твоем месте поступила так же. Но я ведь ошиблась только с основной историей, а всё остальное предсказала совершенно верно. Она всё же оказалась похожей на меня. Только более чувственная, веселая, и без внутренних поисков себя. Как раз такая, какая тебе была нужна.

Забавно говорить себе « я так и знала». Но ведь я во всем виновата сама. Назови в честь меня дочь, а вечерами броди по тем местам и улочкам, где мы так любили гулять. Хотя нет, я передумала, забудь. Если ты будешь помнить меня, это будет нечестно по отношению к ней, к той, что вместо меня. Ты ведь знаешь, я не приветствую обман. Я всё ещё верна принципам. Ни мысли о другой. Ведь зачем отношения, если думаешь о другой. Так горе не залечишь, только всем сделаешь ещё больнее. Проще быть одной.

Живу дальше, думаю о Маrsе и надеюсь, что когда-нибудь, через 2400 лет, мой прах развеят там, на красных равнинах совершенного мира… ну или хотя бы здесь, на Земле, с утеса прямо в море. И пока я буду лететь, я буду жить.

[GREEN]

№ 7

Когда я вспоминаю лето….

Когда я вспоминаю лето, я вижу зелень деревьев, просвечиваемую тёплым солнцем, зелёные поля, парящие вьющиеся, тянущиеся к небу зелёными лентами травинок. Пляж на Волге, нежный песок, колючий от сосновой хвои. Жигулёвские горы далеко на другом берегу.
Мы встретились на фестивале. Я не сразу заметила его. Он пританцовывал рядом со мной у сцены, как один из бликов яркого шумного дня. Я просто повернулась и встретила его смеющийся взгляд в тени козырька замшевой матроски и выгоревшей на солнце пшеничной чёлки. На нём болталась тельняшка.
- Будешь? – крикнул он мне, пытаясь перекричать музыку, мне показалось, что он пропел, хрипло, звучно, и протянул мне блестящую металлическую кружку.
Наивно предположив, что это газировка, вернее не предположив вообще ничего, я выпила, и закашлялась от первого в жизни глотка пива. Такие глаза, такой голос. Из таких рук – что угодно.
Он долго хохотал. Смех приглушался музыкой. Но вдруг перестал и виновато улыбнулся, утонув где-то в моих глазах. Я не знаю, как это у него получилось. Как будто до этого я вовсе не знала, что это такое - Вода.
Минуту назад, я сгорала от стыда, что где-то в толпе меня могли увидеть родители. Наш лагерь был в деревьях прямо около сцены, огороженный лентой, он кишел людьми. Папа обнимал своих товарищей и гоготал. Мама с подругой развешивали купальники и полотенца поверх палатки. Толик, мой однокурсник и сосед по улице, доставал из багажника продукты. Папин друг настраивал гитару, музыка на сцене ему не мешала.
Костя подпевал, раскачиваясь в ритм, смотрел на сцену. Я мельком поднимала глаза на него, они застывали на его крупном плече. И было мне так радостно и необычно, когда он хитро косился на меня и подмигивал. Над нами томно двигались кроны деревьев в золотом солнечном свете, а высоко над ними безмятежно и щедро лилась синева.
Костя толкнул меня в плечо:
- Пошли гулять!
Мы бродили по солнечной поляне, по палаточной ярмарке, по разбитым в тени деревьев лагерям. Он ходил босиком и хромал.
- Да так, о колышек споткнулся, - отмахнулся он на мой вопрос.
- Может, обуешься?
Он удивлённо посмотрел на меня и усмехнулся.
- Разувайся, - скомандовал он мне.
Он понёс мои сандалии.
- Каково?
- Нормально, - преуменьшила я. Горячая земля, тёплые травинки щекотали ступни.
- Ты когда-нибудь ходила босиком?
- Ммм. Не помню, - пожала я плечами.

- Вот наш лагерь, - Костя указал на заросли кустарника. Он взял меня за руку. Я боялась, что моя рука испарится от счастья, взорвётся фейерверком крошечных частичек и, заискрившись, испариться в воздухе. Он приподнял ветки, и мы оказались в зелёном тоннеле девревьев. Над потухшим костром томился котелок с ухой. Лёгкий дымок стелился в солнечных столпах света над палатками, гамаками, ковриками. Мужчина с бородой и трубкой приподнял газетную пилотку и прищурился на нас. Девчонки, заплетавшие друг другу косички, сидя на земле, удивлённо посмотрели на наши сведённые руки.
- Это Аня, а это мои друзья.
Костя провёл меня в центр за столик под тентом и усадил на самодельную скамейку из доски на пеньках.
- Что будешь? Чем тебя угостить?
- Не знаю.
Он так пристально посмотрел на меня, будто ему не терпелось перевернуть страницу интересной книги.
Костя сполоснул свою кружку под умывальником, полторашкой, привязанной к дереву, и зачерпнул чая из закопчённого чайника, стоявшего на углях. Он щедро залил кусок батона сгущенкой.
Чай волшебно отдавал дымком, заваренный на лесных травах, пустырнике и душице. Сгущёнка стекала по пальцам. Я смущённо смеялась, слизывая её.
- Щас осы слетятся. Скорее, скорее! Или Винни-Пух придёт, - торопил меня Костя.
В соседнем лагере, огороженном туалетной бумагой, на деревянном троне человек в трусах заиграл на гитаре.
- Эй, вы там, на верху… - запел бородач с трубкой.
- Пошли к нам, а то «всё участковому скажу», - подхватил бородач.
- А нальёте? – спросил он.
- Нальём, - пообещал бородач.
Трусатый с гитарой устроился у кострища и начал петь. Мы знали все эти песни и подпевали. Концерт на главной сцене ушёл в фон.
Позже народа у костра прибавилось. Откуда-то примчались румяные мокрые парни в вымазанных песком джинсах. Они перепрыгнули через костёр.
- А! Костян! Чистым захотел остаться!
И со словами повалили его на землю. За ними размахивая полотенцами, в пышных венках, величаво пришли девушки.
- Чё, молодежь, тухнете тут без взрослых?
Полная женщина в шортах и футболке растолкала задремавшего бородача, отобрала трубку и заставила его разводить костёр.
Огонь отобрал у дня последние краски. Оранжевые блики перепрыгивали с лица на лицо, сверкали в глазах, оживляя их, говоря не сказанное, что-то доброе и сказочное.
Постоянно через лагерь проходили люди. Некоторые останавливались и знакомились. Вскоре я перестала спрашивать имена или называть своё.
- Тольятти, - говорила я.
Красноярск, Тюмень, Омск, Астрахань, Казань, Челябинск, Йошкар-Ола отвечали мне.
Города сидели за общим кострищем. В голове мелькала географическая карта России, и зелёненькой мигалкой загорался новый город.

Он сидел рядом на земле, обхватив руками коленки, и положив щеку на плечо.
- Чтоб лучше тебя видеть….
Стало совсем темно и прохладно. Я обхватила плечи руками.
- Пошли, оденешься, - предложил Костя.
Ещё издалека даже сквозь музыку на сцене можно было слышать гвалт в нашем лагере. Завидев нас, родители загалдели:
- А мы думали, ты с Толиком. Где Толик? – спросила мама, заправляя майонезом картофельный салат в миске.
- Да Аньку искать пошёл, наверное, - отмахнулся отец. – За ней глаз да глаз. Вон уж прихватила кого…. – краснощеко смеялся он.
- А мы тут тебе Володьку выловили, - хлопнул отец по плечу какого-то парнишку.
Некий Володька пьяно, размашисто помахал мне и подмигнул, вернее, зажмурился, красными пьяными глазами.
Костя прыснул от смеха.
Переодевшись в тесной палатке в свете фонарика, я слышала, как Костя с папой рассуждали о качестве динамиков, и что можно было бы получше.
Когда я вылезла, Костя уже ждал меня. Он настороженно смотрел в сторону палатки и больше уже не слушал, о чём, размахивая руками, распинался перед ним мой отец. Откуда-то появившийся Толик, присоединился к нам.
- Я с вами, - вздохнул он.
- Мама велела?
- Нет, - насупился он.
Толик был высок и жилист, его волосы вечно торчали непослушным тёмным ёжиком.
Мы отправились вдаль от лагеря. Небо было звёздно безоблачным. Но иногда накрапывало и хотелось куда-нибудь спрятаться.
В поле, обрамлённом редкими деревьями, светился огонёк, звучала музыка. Мы пошли на свет. Но костра не было, просто свечение без сердцевины, без источника, просто мягко светящееся световое облако как от свечки без фитилька. Молодежь улыбнулась нам, подвинулась, освободив место. Мы уселись. Здесь не крапало, было сухо. На траве, скрестив ноги, сидел мальчишка и играл песни Цоя.
Я всё ждала, когда же наступит момент, когда нам придётся разойтись, чтобы спать. А потом рассвело. И в серебристо-лиловых красках сырого рассвета различились лица людей в кругу. Загорелые, растрёпанные, счастливые они пели песни. Песня закончилась, замолкла струна, музыкант раздумывал, что сыграть дальше. Поляна молчала. Люди спали. И мне хотелось спать. Но я опьянённо смотрела на Костю, и боялась опустить глаза на наши сведённые руки. Как будто так и должно быть, я делала вид. Тогда я не думала, что скажет на это Толька.
Мой лагерь сопел и храпел.
Толик забрался в свою палатку.
- Устала? - спросил Костя. Почему- то я испугалась, что он меня поцелует, так рано, поспешно, ведь я ещё не успела привыкнуть к его ладони.
Я опустила глаза, и не знала, что сказать.
Кулаком он шутливо толкнул меня в плечо и ушёл. …



Я не спала. Лагеря пробуждались с песнями.
Было пасмурно. Папка сидел на складном стульчики, облокотившись на колени, и не моргая смотрел перед собой.
- Пап, ты чё?
- Похмелье, - просмеялся кто-то.
- Нам ещё за руль, - сказала мамка.
Я и забыла, что пора уезжать. Завтра родителям на работу. Пока мы собирались, начал накрапывать дождь. Я упрямо ходила босиком, листва и грязь облепили ноги.
Я ждала чего-то и не ждала. Я хотела решиться и не знала как.
Я пошла, искать Костин лагерь. Начался ливень. Зелень сочно пахла под дождем. Капли били по листве и по палаткам.
Я не могла никак найти этот лагерь, а когда мне показалась, что нашла, не решилась кого-то будить. Дождевая вода стучала по палаткам, пузырилась в оставленном на углях котелке.
Когда мы уезжали, кусочек неба открыл немного солнца, и поляна засверкала. В сумке под ногами пиликал телефон, разрядившись. Мне захотелось его выбросить, не видя в нем больше никакой пользы.



Зимой как-то всё забылось, и я думала, что больше никогда не поеду на фестиваль. Весной родители часто «репетировали», как они говорили, на даче в том же составе. Родственники и друзья съезжались к нам на выходные, жарили шашлыки и пели фестивальные песни.
Во мне живёт человек с рюкзаком! – потом долго крутилось у меня на языке привязчивая строчка одной из этих песен.
Дымок костра расстилался по весеннему воздуху. Я закрывала глаза. Пригретые солнцем щеки горели, сырой ветерок сдувал нагретое тепло и разносился вместе с костёрным дымком. Ох уж этот запах костров!
Не удивительно, что родители уговорил меня поехать снова.
Мы приехали к обеду в пятницу. Люди текли цветной рекой отовсюду: с холма от электрички, с парковки, с реки. Люди радовались, гоготали. Я искала только одно лицо. Я вздрагивала только от схожести.
Первую ложку сваренной на костре гречки с тушёнкой мы поднесли ко рту только на закате. Вечером по тропинке у сцены прошла толпа молодежи с огромными рюкзаками. Я подскочила со стула и замахала, когда увидела тельняшку и кепку. Ребята оживлённо двинулись к нам.
- Ты это кому? – спросила мать.
- Никому, - ответила я, обознавшись, и рухнула обратно на стул.
- Мы место ищем. Всё уже занято, - начала девушка в соломенной шляпе и джинсовом комбинезоне. – Можно рядом с вами встать?
- Да, да. За нами есть место под деревом.
Обитатели моего лагеря слились с новичками, расспрашивая кто, из каких городов.
- Значит, вы все только здесь встречаетесь?
- Да выбираемся по традиции вместе. В течение года совсем нет времени. Да и повод такой.
Обустроившись, ребята взяли меня с собой на концерт, где бадяжили колу с виски. Потом мы пошли гулять. Я специально завела их туда, где мне казалось, в прошлом году располагался лагерь Кости.
- Ребят, я хочу знакомых навестить. В прошлом году познакомились.
- Ты уверена, что это было здесь? – спросил Паша, парнишка в тельняшке.
- Должно быть.
- Не все же лагеря как ваш – на одном месте постоянно. Это надо заранее место забивать, огораживать, - рассуждала рыжая Маринка в соломенной шляпе, пробираясь сквозь ветки. - Хлопотно. К тому же многие лагеря спонтанные: где, с кем станут – непредсказуемо. На нас вот посмотри.
Я нашла место. Я узнала деревяный столи и скамейку, прибитые к пенькам. Дерево изменилось. За год, оно вымокло, обветрилось, свежие срубы сгладились. Теперь они смотрелись как будто здесь были всегда.
Я замерла.
- Это тут, - слабо прошептала я.
- Ну чего, стоишь, давай иди вперед, - подталкивала меня Маринка.
Я никого не узнавала. Это были совсем другие люди. Но мы с ними всё равно познакомились. Это была компания стопщиков, приехавшая из далёкого Екатеринбурга. Они даже угостили нас арбузом.
Ясное дело, они не знали, кто такой, Костя. Я даже не стала спрашивать.

- Что, очень понравился? – спросила меня Маринка на ухо, когда ребята немного обогнали нас.
- Не поняла, - протянула я, занервничав, и прекрасно поняв, о чём она.
- Мальчик волшебный, да?
Я молчала, не решаясь излить душу, но хорошенько подумав, или не подумав, не выдержала и выпалила:
- Волшебный!
Маринка заговорщически прищурилась на меня.
- И у меня такое было.
- И как?
- Не видела больше.
А я как-то и не задумывалась раньше, что так может быть.

- Купи мне мороженое, купи! – подпрыгивала Маринка, руками отталкиваясь от спины Паши.
- Спасибо, - подпрыгнула она, чмокнуть его в щёчку, беззаботно размахивая кудряшками.
А мне не хотелось прыгать. Я продолжала искать.
Ночью с автобусом приехал Толька прямо с вещевым мешком. Он возмужал после армии. Смотря на него, я думала, о чём мы теперь будем говорить.

Толька неуютно чувствовал себя в кругу новых друзей, и как-то незаметно увёл меня из лагеря.
Мы прошлись по качающемуся на воде понтону через приток Волги. Густая сырость стелилась над рекой, над тропинкой к лесу. Мы вышли на пустынный холодный пляж и уселись на влажную корягу. Он неохотно отвечал на мои ленивые вопросы о его службе. Мы смотрели в разные стороны. Я на запад, он на восток.
Во мне не утихало осознание упущенного, исчезнувшего, обманчивости. И всё-таки чувства из гордости пытались перекрыться другими названиями.
- А ты помнишь прошлое лето? – осторожно спросила я.
- Конечно, помню. Лето у меня было короткое. Сессия. Фестиваль. И то всего лишь денёк. Ночка.
- А помнишь… . Когда мы гуляли. То есть ты сказал ночка? – всё-таки всё это было, надеялась я.
- Помню.
- А помнишь тот непонятный свет на поляне?
- Ещё бы. До сих пор голову ломаю.
Как же мне хотелось спросить его, помнить ли он Костю. А как бы я спросила? А ты помнишь того прекрасного мальчика моей мечты? Или, а ты помнишь того мальчика? А с чего бы я это спросила? Ему то что. Я даже не помню, представлялись ли они друг другу. Как бы спросить? Я схватила мокрую рыхлую веточку и разочарованно начала ковыряться в песке. Какой-то Толя немногословный.
- Забавно было, - с сожалением он вздохнул.
Что-то щипнуло внутри. А вдруг у него своя история того дня? Его же тоже долго не было в лагере. Может, он встретил свою летнюю нимфу в голубом сарафане и с венком полевых цветов? Поэтому он вздыхает так часто сегодня. Может, не только я томлюсь странным чувством прекрасного, упущенного, неуловимого летнего дня, летней ночи, как маленький цикл жизни, который не повторится больше никогда. Стыдно стало за себя, я раньше никогда не задумывалась, о че думает Толя. Со стыдом пришло что-то ещё. Конечно же, я не хотела, чтобы какая-то нимфа из прошлого лета выкрадывала его из настоящего. Солнце поднималось на востоке, и, не смотря на желание важничать и обижаться, я обратила к нему свой взгляд. Оно вычерчивало золотистый профиль Толи, каждый волосик светился солнцем.
- Солнце, - мягко улыбнулась я.
- Ага, - кивнул он мне с улыбкой и наконец посмотрел на меня. Долго посмотрел.

Прошло несколько лет. Наш лагерь разросся. Мы с Толиком поженились. Маринка с компанией стали частью огромной семьи. И традиция видеться только на фестивалях была изменена. Мы приезжали в гости друг к другу в течение года и привозили лето. Когда мы с Толиком встречали Маринку и Пашу на вокзале, я не сразу узнала их. В тёплой зимней одежде, в городском виде, они совсем не сопоставлялись с тем, как я их всегда представляла. Если закрыть глаза, я до сих пор вижу Пашу, белокурого, в бело-синей тельняшке, Марину, рыжую, в соломенной шляпе и джинсовом комбинезоне с рюкзаком на спине, вечно молодыми, какими я их впервые увидела, солнечных, весёлых, родных.

Я ждала своих на берегу. Толя с ребятами устроили заплыв на другой берег. Солнце слепило, отражалось от воды. Рядом со мной толпились.
- Девушка, посторожите вещи? – спросил у меня один из них.
- Посторожу.
Он мне напомнил какого-то. И вы знаете, кого. Я уже не назвала мысленно его по имени. Он стал тождественен чему-то большему, чем просто человек: лету, юности, волшебству, жизни, энергии, силе, неожиданному счастью, к которому ты не готов, с которым, не знаешь, как совладать. И, встретив его, не знаешь, как удержать; не осознавая вначале, что оно всего лишь на миг.
- Ладно, пацаны, я догоню! – крикнул им вслед юнец, хитро рассматривая меня. Возможно, я слишком долго на него смотрела и слишком счастливо. Ну и молодёжь пошла! Подумала я.
Он присел рядом и спросил.
- А ты из какого города?
- Из Тольятти.
- А я из Димитровграда.
- Недалеко.
- Ну да.
- Ты одна?
- Нет, с семьёй.
- Хочешь поплавать?
- Нет, я скоро пойду. Своих дождусь.
- А где ты стоишь? Может, покажешь?
Я засмеялась. Неужели, ему без разницы, что я старше его? Он обиделся, кажется. Я наклонилась к нему и, улыбаясь, слегка коснулась губ. Мне дико захотелось попробовать горячее солнце на загорелой коже, персиковой, в золотистой нежной щетинке, пропахшей дымом и зеленью.
Он отдёрнулся. Я расхохоталась.
- Дура что ли?
Мальчик растерянно побежал догонять своих.
На противоположном берегу появилось несколько фигур. Они махали мне. Вечером мы расстелили пенку под сценой, которая вместила шестерых человек, и отпраздновали великий заплыв под звучащую босса-нову. Как и все я, тоже время от времени опрокидывала рюмочку горькой. Но я так и не привыкла. И каждый раз кашляла и морщилась, как когда-то от первого глотка пива.
Когда я вспоминаю, лето, я скучаю по летнему солнцу, яркому и доброму без всяких там ультрафиолетовых лучей, скучаю по юности, по неожиданному счастью, по разновидности счастья, о котором я даже не подозревала, я скучаю… по нему.

[GREEN]

№ 8

Я люблю тебя.
Их называют капскими или южноафриканскими, так как
обитают они на побережье Южной Африки. Их шерсть
короткая и, когда высыхает, светлая, как горячий песок.

Кубва плыл не жалея плавников. Он разрезал морскую гладь со скоростью звука. Извиваясь всем телом и загребая передними ластами, он выпрыгивал из пенистой волны и издавал пронзительный клич волнения и радости. Перед тем как снова упасть в воду он пролетал по воздуху добрых пять метров. Сама любовь несла его на своих крыльях. Совсем скоро Кубва увидится с Ним опять, посмотрит в черномазое лицо, прижмется к Нему всем телом и не расстанется с Ним никогда. Так он решил. Довольно с него мучительных расставаний. С этого дня не будет больше томительного ожидания по утрам, во время которого Кубва молился, пытаясь отогнать навязчивый страх. Страх, что он больше никогда не увидит Его.

Стая не любила Кубву. Кубва был для них непонятным. Мало того, что он всё время витал где-то в облаках, так еще и, заимев самку, не пожелал расширять гарем подобно другим самцам. Кубва отличался от соплеменников и внешне. Он был настолько крупным, что остальные даже побаивались его и неодобрительно шептались за спиной.

- Разве пристало морскому котику быть таким большим? – говорили они.

На лежбище соплеменники пытались отодвинуться от него и не смотреть в его сторону. Но Кубва не расстраивался. У него было все, что нужно: необъятные морские просторы, высокое небо над головой, верная подруга и, конечно же, рыба. Косяки рыб, рыба большая и маленькая, блестящая треска, пятнистый минтай, обманщица-камбала… Кубве требовалось много рыбы, чтобы насытится. Вместе с любимой они уходили в море на кормежку и не возвращались порой по несколько дней. Они резвились в воде и проплывали десятки километров в поисках пищи. Когда солнце начинало захлебываться в морских волнах, эти два котика готовились ко сну. Они всплывали на поверхность за тысячи миль от лежбища их стаи и сворачивались колечком, притягивая задние ласты к голове. Их приятно покачивало на волнах, и они тихо мурлыкали друг другу колыбельные, пока глаза совсем не слипались.

Кубва стал уязвим, когда его подруга захворала и покинула земной мир. Нападки сородичей казались ему суровей и жестче, и он не находил себе места. Аппетит пропал вместе с желанием ловить рыбу. Кубва упускал из-под носа даже зазевавшуюся рыбешку, а в иной раз с трудом пойманная добыча казалась ему безвкусной. Кубва начал слабеть, он похудел и обмяк. Теперь самцы не боялись показывать своё неудовольствие соседством с Кубвой. Они толкались и кусались, и Кубва, однажды доведенный до отчаяния, бросился в море с твердым намерением никогда больше не возвращаться.

Он не смотрел, куда плыл. Слезы застилали ему глаза, и он чуть не врезался в скалу, поросшую кораллами. Тогда Кубва стал осмотрительнее. Он обогнул гряду камней и заметил деревянную лодку, дрейфующую неподалеку. Первое о чем подумал Кубва, это развернуться и плыть не оглядываясь. Он знал, что морские котики опасаются людей. Уж слишком те любили их мясо и шкуру. Но что-то, любопытство ли, заставляло Кубву подобраться ближе. Что-то щекотало его изнутри и шептало сладкие слова. Кубва вдохнул побольше воздуха и нырнул. Как шпион он кружил под водой вокруг лодки. Страх сковывал изнутри, но настойчивый голос отдавал приказания, не считаясь с Кубвой. И наконец, котик решился. Он так резко всплыл, показав человеку свое крупное тело, что тот отпрянул и схватился за гарпун.

- Сейчас он убьет меня, - подумал Кубва, но не сдвинулся с места. Острие гарпуна застыло над Кубвой. Человек смотрел на морского котика, котик не отрывал глаз от человека. Кожа у человека была такого же цвета как большие черные глаза, короткие курчавые волосы закрывали макушку. В широком носу торчало кольцо, в ушах – серьги, на шее болталось несколько пар бус. Меж двух замерших тел сквозила настороженность, но между тем и симпатия. Наконец у человека дрогнули толстые губы, и он опустил гарпун. У Кубвы застыло сердце, затем забилось вдвое сильней – человек медленно протягивал к нему руку. Человеческие пальцы осторожно провели по шерстке, и трепет прошёл от носа до кончика задних Кубвиных ласт. Кубва изогнулся и ушел под воду. Он обогнул лодку и показался с другой стороны. Человек привстал и пытался найти котика взглядом, и Кубва заметил, что на человеке только набедренная повязка. Морской котик тихо подал голос и человек обернулся, посмеявшись над проворностью Кубвы. Голос у человека был низкий с хрипотцой. Чуть подумав, человек наклонился ко дну лодки, достал и кинул Кубве рыбу. Морской котик поймал ее на лету и проглотил. Рыба оказалась вкусной, как никогда за последнее время.

На следующий день, как только солнце вынырнуло из морской пучины, Кубва уже был на месте их первой встречи с человеком. Он беспокойно бултыхался в воде, стараясь углядеть лодку. Море тоже волновалось. Его поверхность была искажена беспорядочными гребнями волн. Тогда морской котик обогнул скалы как в первый раз и поплыл в сторону суши. Камни сдерживали напор волн, выступающие берега как будто обнимали кусочек моря и защищали его от ветра. В этой бухте было спокойно, даже вода просветлела и стала дружелюбно зеленого цвета. Вдруг Кубва заметил знакомую лодку и бросился к ней. На полпути что-то темное в стороне отвлекло его внимание. Он повернул голову и к своему удивлению обнаружил еще одну точно такую же посудину. Стоило Кубве приглядеться, и он узрел десятки одинаковых лодок, беспорядочно разбросанных по бухте. Совсем недалеко от котика какой-то человек, кряхтя, втащил в лодку большую рыбу, неистово бьющую хвостом. Кубва начал медленно пятится назад и натолкнулся спиной на что-то твердое. От страха свело ласты, а сердце отстукивало в районе живота. Котик обернулся и вытаращил полные ужаса глаза на человека, который приветливо ему улыбался. Волна облегчения и радости прошла по телу при виде знакомого лица, и Кубва не смог сдержать ее. Он заурчал и забил плавниками по воде. При этом лицо человека стало серьезным. Он зашикал на Кубву и показал рукой в сторону открытого моря. Морской котик нехотя подчинился человеку, но увидев, что тот гребет за ним, ускорился и выпустил изо рта победную струйку воды. Бухта оказалась довольно большой, а человек двигался медленно. Морской котик успевал уплыть и возвратиться к лодке по несколько раз. Наконец они удалились настолько, что лодки других людей казались щепками в широте океана. Человек опустил весла и перекинул ноги за борт так, чтобы волны омывали их. Тогда Кубва приблизился и уткнулся носом в человеческие ступни. Они были мягкие, испещрённые трещинками и от них приятно пахло кожей. Человек улыбнулся, оголив белые зубы. Затем он оттолкнулся руками от корпуса лодки и спрыгнул в воду. Когда человек оказался с Кубвой в одной стихии, морской котик понял, насколько мал, оказывается, человек. Человек же удивился, как велик морской котик. В задумчивости он произнес: «Кубва[1]…», затем подплыл к морскому котику и, засмеявшись, крикнул: «Кубва!». Так у Кубвы появилось имя.

Каждый день по негласному союзу морской котик и человек встречались в море. Они ныряли и резвились в воде. Кубва мурчал при каждом прикосновении к нему человека, он катал человека на спине с такой скоростью, что у того захватывало дух. Морской котик даже старался разогнать всю рыбу вокруг них – он не мог мириться с мыслью, что около человека находится еще кто-то кроме него. Кубва ловил каждый взгляд человека, брошенная ему улыбка или непонятное слово растекались по Кубвиному сердцу сладкой глазурью. Во истину, время проводимое с человеком стало Кубве дороже всего на свете, дороже самого себя. И морской котик не мог насытиться им, ведь каждый день приходил момент расставания. Предчувствие того, что очередной день подходит к концу, и скоро человеку придется уплыть, отравляло Кубве жизнь. Солнце задевало о верхушки скал, и человек разворачивал свою лодку по направлению к недоступной морскому котику суше. Кубва следил за тем, как человек покидает его. Наблюдал, как такое близкое и дорогое ему существо с каждым последующим мгновением становится все дальше от него, превращаясь в точку, маленькую и безликую. Ночи Кубва проводил беспокойно, он долго покачивался на водной поверхности, но сон не шел к нему. Незащищенный от ветра, морской котик начинал мерзнуть и вылезал на материк. Тревожный сон настигал Кубву когда тот, забившись между камнями, в одиночестве закрывал глаза. Но сущая пытка приходила по утрам, когда он наматывал мили вокруг того места, где должна была состояться встреча. Изредка морской котик выныривал на поверхность, посмотреть виднеется ли лодка человека. И каждый раз сердце Кубвы замирало в страхе и отчаянии, когда он не видел ничего кроме далекого берега.

Случилось так, что погода не задалась с самого утра. Тучи заволокли все небо, не давая солнечным лучам проникнуть к земле. Море рычало у черных утесов, а ветер резвился всласть. Кубва и сам понимал, что бессмысленно ждать человека – рыбаки не выйдут в море в такой день. И все же морской котик обижался на человека, за то, что тот не захотел увидеться с ним. Весь день прошел как в лихорадке, и только под вечер природа успокоилась. Тучи разошлись, ветер улегся, и на небе миролюбиво заискрились звезды. Воздух был влажный и тягучий, как желе. Кубва кружил неподалеку от берега, к которому обычно причаливал человек. Морской котик видел яркий огонь и человеческие фигуры, но никак не решался подплыть ближе. Словно осваивая новую территорию, он подбирался к светящемуся мареву. Наконец он приблизился настолько, что мог разглядеть даже лица людей. Вокруг огромного кострища плясали все от мала до велика. Чуть поодаль расположились мужчины с самодельными барабанами. Лица их были раскрашены, руками они выбивали причудливые ритмы. Женщины, кто чем подвязанные, голосили и поддерживали хлопками танцующих вокруг костра. А те содрогались всем телом, вывертывали конечности, мотали головой, выгибали спины. Кубва с жадностью впитывал это загадочное действо, пока не заметил своего человека. Он кричал и блистал своими белыми зубами, песок разлетался из-под его ног во время безудержного танца. Он поднял маленькую девочку, поцеловав ее в нос, и стал катать на плечах. Горечь и ревность вспыхнули в Кубве.

- Родился бы я человеком как он! Умел бы так замысловато двигать ногами и шеей… Тогда я был бы самым счастливым существом на свете! – рассуждал морской котик. – А он и не помнит обо мне! Он то не переживает без меня, ему не важно быть рядом со мной! Но ничего, если ты не хочешь, я сам позабочусь о том, чтобы прекратить свои терзания, я придумаю способ больше не расставаться…

Кубва плыл не жалея плавников. Он разрезал морскую гладь со скоростью звука. Извиваясь всем телом и загребая передними ластами, он выпрыгивал из пенистой волны и издавал пронзительный клич волнения и радости. Перед тем как снова упасть в воду он пролетал по воздуху добрых пять метров. Сама любовь несла его на своих крыльях. Совсем скоро Кубва увидится с Ним опять, посмотрит в черномазое лицо, прижмется к Нему всем телом и не расстанется с Ним никогда. Так он решил. Довольно с него мучительных расставаний. С этого дня не будет больше томительного ожидания по утрам, во время которого Кубва молился, пытаясь отогнать навязчивый страх. Страх, что он больше никогда не увидит Его.

Человек щурился на солнце, лучи терлись об его щеки и грели кончик носа. Лодка плавно покачивалась, убаюкивая человека, и искрящиеся водяные блики заставляли глаза закрываться. Человек полулежал, придерживая свою грубую самодельную удочку. На душе у него было спокойно, человек наслаждался звуком моря и легким ветерком. А еще он думал, что должен наловить побольше рыбы до того, как появиться морской котик. Сегодня человек специально вышел в море рано, когда даже утро не спешило на смену ночным сумеркам – община в последнее время была недовольна его уловом. Вдруг он услышал, как что-то могучее разрывает водные потоки и обернулся, застыв в восхищении – таким прекрасным казалось божье существо, надвигающееся на человека. Против солнца фигура Кубвы чернела на светло-голубом небе. С неимоверной скоростью Кубва вырывался из воды, изменяя закону притяжения, и летел по небосклону, как доисторический динозавр, как сам ангел. В ноздри человеку ударила волна звериного счастья и запах уверенности, исходивший от Кубвы. Какая-то гениальная идея захватила Кубвин разум и сделала его тело горячим, а глаза влажными и блестящими. Человеку стало не по себе, но он унял свое беспокойство. Он хотел прикоснуться к Кубве, но тот увернулся и побил хвостом об воду, будто приглашая человека к себе.

- Хочешь поиграть, дружок? – спросил человек, вставая в полный рост. Котик замурчал, перевернулся на спину и захлопал в ладоши. Тогда человек вытянулся как струна и ловко нырнул. В тоже мгновение, словно тиски сдавили со всех сторон его тело. Это Кубва навалился на него и обнял ластами, не давая человеку пошевелиться. Человек так испугался, что даже заговорил по-рыбьи:
- Отпусти меня! – взмолился он.
- Я умру, если отпущу тебя, - ответил Кубва.
- А не отпустишь, умру я! – вскричал человек.

Но морской котик ничего не замечал, он разгонялся и разгонялся, оттаскивая человека от спасительной лодки. Только человеческая голова виднелась над поверхностью, и человек старательно вытягивал шею, чтобы вода не заливалась ему в нос. За Кубвой ему виделась родная лодка, от которой он все более удалялся. Он не сводил с нее глаз, тянулся к ней пальцами, кряхтел и кричал. Отчаянье заполнило человека. Лицо его исказила гримаса, рот скорчился, в глазах стояли слезы. Дышать было трудно, голова словно весила несколько тонн, и Кубва казался ему таким ненавистным. Посмотрев на человека, морской котик горестно воскликнул:

- Пойми же меня человек! Смирись, человек! Я ведь люблю тебя! Я люблю тебя…

Кубва так сильно сдавил человека, что в спине у того что-то переломилось. Человек почувствовал острую боль и понял, что бороться больше уже не может. Он продолжать держать шею над водой, но та не слушалась и потихоньку опускалась все ниже. Человек ощущал, как водяные потоки заливают уши и лезут в глаза. Последний раз человек взглянул на небо, на птиц, которые парили невыносимо далеко от него, и вдохнул уже не воздух, а соленую жгучую воду. Она заполнила человека до краев, остановила мозг и сердце. А Кубва, в буйном своем состоянии, не замечал, что тащит уже бездыханное тело.

Никогда не думал Кубва, что так хрупко его счастье, что так хрупок человек. Километры водного пространства мелькали у котика перед глазами, и состояние сумасшедшей радости и экстаза проходило. Идея завладеть человеком уже не казалась ему такой блистательной, как раньше. И он начал волноваться, что его человек как-то подозрительно притих. Кубва остановился и посмотрел на человека – глаза его были выпучены, ноздри расширены. Морской котик окликнул человека, затем потряс его – голова не держалась и в неестественной позе завалилась на бок. Кубва запаниковал и в ужасе отпустил человека. Темнокожее тело умиротворенно и грациозно опускалось ко дну, готовое провалиться в бесконечный сон. Благодаря игре бликов в толще воды, черты лица человека смягчились, и он напоминал старца, который ложится в постель после тяжелого дня, с уверенностью в том, что заслужил покой. Сердце же Кубвы обливалось кровью. И он, подобно любому существу, которое в минуту отчаяния смогло найти где-либо или в чем-то утешение, устремился на место их первой встречи с человеком. Потеряв всякий здравый смысл и уверовав в магнетизм этого места, Кубва спешил к нему и надеялся на невозможное. Морской котик окончательно потерял чувство реальности, и когда заметил впереди себя деревянную посудину, был убежден, что увидит сейчас желанное лицо. Он показался из воды, оперся на лодку и потянулся, чтобы посмотреть на человека, сидящего внутри. Однако этого лица он не знал. Оно было моложе, скулы сильнее выделялись, а глаза смотрели холодно и колко. Но Кубва был готов полюбить кого угодно, и только он открыл рот, чтобы высказать все то, что скопилось у него на душе, как увидал дубинку в руке у незнакомца. Истощенный физически и духовно, морской котик и не думал спасаться. Через мгновение тяжелый удар обрушился ему на голову и, не медля, гарпун пронзил мякоть под ребром. Кубвино горло сжалось, и котик не мог дышать. Теплая жидкость вытекала из раны, забирая с собой последние капли жизни. Кубва устремил взор на горизонт и улыбнулся, увидев, как машет рукой дорогой ему человек и как ныряет между облаками его подруга.

-Так даже лучше… - подумал Кубва, - хоть твоим друзьям, человек, я сослужу добрую службу. А ты, родная, прости меня за все. Прости, что так долго заставил ждать себя. Но ничего, совсем скоро я буду рядом с тобой… Хорошо, что все, наконец, закончилось.

Теплая струя воздуха задела человека в лодке, и унеслась к горизонту, окутанному легкой дымкой розоватых облаков. Тем вечером люди удивлялись, какое вкусное мясо послал им Бог. Дети сытые уснули подле своих матерей, а чайки на утесе кричали не менее беспорядочно, чем обычно. И вроде бы жизнь продолжала идти своим чередом, как будто ничего не случилось. Но ведь мы-то с вами знаем, что необычные истории происходят прямо под нашим боком. И эта тоже, пусть лишь в вашем воображении, имела место быть.


__________________________________
[1] Кубва – большой (перевод с суахили)

[GREEN]

№ 9

Cant Stop

Летние сумерки опускаются на провинциальный городок в западной части неназванной федеративной республики. В одном из местных дворов, как водится, играют ребята. В основном дети сгруппировалась вокруг новеньких больших качелей. Образовалась очередь, дети толкаются, но обхитрить остальных не получается ни у кого – дождись своей очереди, или получишь в нос.

Дожидающиеся завидуют тому, кто катается прямо сейчас – мальчишка лет десяти, которого раскачивают два товарища постарше. Постепенно их движения усиливаются, мальчишка раскачивается все сильнее, взлетая все выше. Кто-то другой на его месте мог бы испугаться и попросить остановиться, спустить его, но мальчишка не робкого десятка и сам активно помогает себя раскачивать, лишь вцепившись покрепче в прутья.

Вверх, вниз, туда, обратно – по нарастающей, и вот происходит то, что должно было произойти. Совместными усилиями сидение почти делает «солнышко» и оказывается практически параллельно земле, зависнув на самой высокой точке. Время будто замедляется, а мальчишка не может совладать с физикой и по инерции вылетает из сидения. Он видит свое максимально полное возвышение над толпой ребят и самой землей, по которой они ходят. Он чувствует пленительное ощущение полета, и даже кое-что большее – свое слияние с сумеречным небом, которое впитывает, как никогда ранее. Словно подкожно.

Все это длится не более секунды. Сразу же время ускоряется в разы, мальчишка падает коленками на асфальт, раздирая их в клочья и получая на всю жизнь незаживающие шрамы на чашечках. Но, поднимаемый товарищами, он не плачет, а задумчиво снова смотрит ввысь. Не просто в небо, а сквозь него, в даль, лежащую за небом, пусть и схватить ее взглядом в принципе невозможно. Теперь он схватывает ее не органами чувств, а скорее самим своим существом, впуская в себя волшебное ощущение чего-то внешнего, куда очень хочется попасть.

Туда, где нет людей. Туда, где нет привычного мира. Туда, где, кажется, нет ничего.

В тот же вечер, отпросившись у родителей и помазав зеленкой колени, мальчик, (хромающий и ошарашенный, но счастливый) под впечатлением от возникших эмоций вернулся во двор, еще раз глянул на небо, после чего втайне ото всех спустился в подвал многоэтажки. Там был заранее оборудован его собственный тайник, как и у каждого уважающего себя ребенка. Достав из ниши в стене коробку, мальчик порылся в ней и среди прочих «сокровищ» выудил кусок красного мела, с помощью которого сразу же, неряшливо, но зато решительно, нацарапал на стене несколько слов.

Сейчас того дома давно уже нет, но те слова красной нитью прошли сквозь всю мою жизнь. Спустя многие годы я вновь написал их уже гораздо более красивым, выработанным за годы писательского труда почерком, при помощи не мелка, но платиновой ручки, сидя за столом в собственном пентхаусе.

Если оглянуться – моя жизнь ужимается до размеров одного большого, насыщенного дня. С рассветом, зенитом и закатом. Раньше я воспринимал это лишь как красивую метафору, но теперь чувствую, как она пронизывает меня сверху донизу и несказанно будоражит.

Я легко могу вспомнить себя почти с самого раннего детства.

Родителей, ведущих меня в первый класс, первые попытки писать, школу.

Родителей, радующихся моей золотой медали, первые попытки публиковаться, университет.

Родителей, радующихся моей свадьбе, первые серьезные гонорары, вольное творчество.

Родителей, радующихся моим детям, первый дом на западном побережье, пик профессионального успеха.

Родителей, похороненных рядом. Жену, ведущую детей в первый класс. Детей, которые делают первые самостоятельные успехи.

Круг постепенно замыкается, погребенный бесчисленными бутылками виски в кабинете.

У тех, кто был лишен такой жизни, могут закапать слюни. Я же, оглянувшись еще раз, утверждаю, что все это не стоило и гроша ломаного, как и любой сценарий человеческой судьбы – рано или поздно они перестают удивлять, радовать и могут лишь отправиться пылить на дальнюю полку.

Когда я говорю о сценариях – необходимо сделать одну оговорку. Тот самый единственный Сценарий с большой буквы для своей роли я написал еще тогда, много лет назад, на кирпичах в стене провинциального дома. То, что я придумал или создал с тех пор – лишь шелуха, которой я занимался в угоду остальным – родителям, друзьям, жене и детям, обществу.

Впрочем, как и все остальные. Все их достижения – лишь шелуха, которая начинает рассыпаться постепенно, после того как в ту же шелуху обращается их тело, и в конце - концов окончательно оказывается развеянной по ветру холодного космоса.

Тот, кто этого не признает, сознательно закрывает себя в этом мире, забывая, что мы здесь – всего лишь гости. Невежливые, ограниченные, оставляющие за собой грязь и битые тарелки. Претендующие на роль хозяина, который лишь усмехается над жалкими попытками.

В конце концов, каждый оказывается выкинут за шкирку. И если он тратил свое время лишь на злоупотребление хозяйским гостеприимством и совершенно не задумывался о том, куда ему пойти после того, как его выпроводят, то и пути у него не будет никакого. Поэтому он остается, не двигаясь, на том же месте и скулит, как побитый пес, но в закрытую дверь стучаться бесполезно.

Я такого никогда не желал и терпеливо ждал, втайне лелея надежду.

Ждал, условясь на опознавательный знак извне, от самого мира. Этим знаком стал первый седой волос, который я обнаружил на своей голове сегодня – с огромным удовольствием, в отличие от многих людей. Сегодня же я и предаю их всех – чтобы сделать наконец сделать то, что кажется мне единственно нужным. Надеюсь, они меня простят.

Впрочем, не особо надеюсь. По правде говоря, мне уже плевать.

«Я смогу отсюда вырваться» - вглядываюсь в текст на клочке бумаги и в очередной раз, как делал каждый день в своей жизни, повторяю его, словно мантру. Затем кладу клочок на видное место и выхожу на балкон с видом на океан и манящее небо над ним, чтобы больше не возвращаться.

С собой по старой привычке беру лишь сигару.


P.S

Самое забавное, что я не такой, но не могу понять, где я. Прошлое, настоящее, будущее? Я и там, и здесь, и там, в воспоминаниях и радужных планах, осознанных снах и романтических мечтах, в тексте и в офисном кресле, живой и мертвый, реальный и иллюзорный. Никто из нас не возвышается над другими, но мы связаны единой осью Идеи и палец у каждого направлен вверх.

Не нужно говорить, что мы заблудились.