МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ: «Рояль в кустах» - новелла, реализм, острый сюжет, неожиданная развязка (до 30 000 знаков с пробелами) - МУЗЫКАЛЬНО - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОРУМ КОВДОРИЯ

Перейти к содержимому

  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

«Рояль в кустах» - новелла, реализм, острый сюжет, неожиданная развязка (до 30 000 знаков с пробелами) Конкурсный сезон 2017 года.

#11 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 07 декабря 2016 - 22:14

10

ДОЧКИ-МАТЕРИ ИЛИ ТОНКОСТИ ВОСПИТАНИЯ


Говорят, если Бог хочет сделать женщине комплимент, он дарит ей дочь.
Мне 36, а «комплименту» − двадцать. Нас часто принимают за сестёр. И это не может не льстить одинокой леди бальзаковского возраста.
Отношения с отцом Кристины родились и отжили стремительно. Первая любовь, страсть… Я – мама. Он – ещё не нагулялся. Обиды на него не держу. Значит, так было суждено. Первые годы после развода я отчаянно ломала стрелы Амура, пока не поняла, что не создана для семейной жизни. Быт неизменно убивал чувства, любовь превращалась в привычку, а страсть подменялась супружеским долгом. Горы немытой посуды и сверлящий мозг вопрос: «Что приготовить на ужин?» Бр-р-р! Тошно вспомнить. Сделав оргвыводы, я закрыла любовный фронт и ринулась в интеллектуальные баталии: на защиту кандидатской.
А дочь тем временем росла-росла и, как у Пушкина, «поднялась и расцвела». Мне приятно слышать комплименты по поводу наследницы:
− Чудо, а не ребёнок!
− Как ты смогла её так воспитать?
− Интеллигентная, целеустремлённая… − сотни дифирамбов и хвалебных гимнов.
И я задумалась: а действительно, как? Мне было 16. Ветер в голове! Передав дочь на хранение бабушке, я забивала робкий зов материнского Инстинкта гулом тусовок. И когда он (Инстинкт) после вялого сопротивления уже испускал дух, к полю боя подоспела Совесть. Она назойливо жужжала: «Ты мать. Ты обязана. Ты в ответе». И Разуму пришлось с ней согласиться. Я забрала Кристину к себе. И столкнулась с новой проблемой: полным отсутствием Опыта в педагогической сфере. И тут на помощь поспешила Мудрость (не моя − народная): «Не воспитывайте детей – воспитывайте себя». «Отличная идея!» − подумала я и не преминула воспользоваться ею. Себя я знала хорошо, была уверена в чёткой работе причинно-следственных анализаторов и системе обратной связи. А посему, наметив план личного усовершенствования, приступила к реализации.
Итак, недостаток номер раз. Я пасую перед проблемой выбора. Всегда. Мечась между «хорошим» и «лучшим», часто остаюсь ни с чем.
Когда Кристине исполнилось двенадцать, я посчитала, что пора (на благо ребёнка) этот дефект в себе искоренять. Начать задумала с малого.
Субботним вечером я затянула дочь в новомодную кондитерскую прикупить лакомство к чаю. Это был один из тех уютных магазинчиков, в хрустально-зеркальной глубине которых без зазрения совести торгуют искушением. А продавцы, осознавая безграничную власть над шокозависимыми посетителями, несут себя гордо и величественно. Мимо подобных заведений (будь то галантерейная лавка или парфюмерный отдел) я обычно пробегала, вжав голову в плечи, поскольку патетика выставленных на продажу товаров прозрачно намекала, что с моей зарплатой здесь делать нечего. Но ради воспитательного эффекта я готова была на всё.
Ароматы корицы, кофе и ванили кружат голову. Парфе, безе и профитроли – отличная возможность испытать себя «на вшивость». Ведь нужно не только побороть ложное чувство неловкости, но и научится-таки делать выбор: определить вкусное, свежее, равно полезное (или одинаково вредное) для всех членов семьи. Оценив соперника (улыбчивая барышня с невероятным количеством инородных элементов на лице: татуаж, ресницы, пирсинг), я «подаю мяч»:
− Посоветуйте что-нибудь нетривиальное к чаю.
(Каково, а? Чувствую себя на высоте!)
Молоденькую продавщицу окатывает брызгами моего обаяния, и она спешно разворачивает рекламную кампанию. Начинает, естественно, с самых дорогих представителей местного ареала обитания.
− Могу предложить шоколадный фондан. Безумно вкусно!
− Состав?− вопрошаю солидно.
− Сливочное масло, яйца, сахар, шоколад…
− О! Нет! Это же уйма калорий! – перебиваю категорично (не буду же я признаваться, что для семейного чаепития цена предложенного безумства too much, как выражается моя дочь).
− Тогда – маффины с фруктовой начинкой. Не пожалеете!
− Что за фрукты?
− Экзотические: ананас, манго, лайм…
− И в чём экзотика? − говорю небрежно, вновь пытаясь вернуть округлившимся от увиденного ценника глазам привычный европейский разрез.
Девица не сдаётся. Слушает внимательно и кивает головой, как врач психиатрического отделения.
− Может быть, чизкейк?
− Дочь не переносит творог.
− А шербет?
− У меня аллергия на орехи.
− Эклеры?
− Порядком поднадоели. Да и к чему эти заморские деликатесы? Что есть из национальной кухни?
Радушная улыбка сокращается в размерах.
− Попробуйте медовик!
− Слишком банально.
− Пирог с яблоками…
− Совершенно не прельщает внешне.
− Как насчёт пончиков?
− Жаренные в масле? Ребёнку?
Барышня начинает стремительно терять запал. Брызги моего обаяния блестят испариной у неё на лбу. Улыбка поддерживается уже не мимическими мышцами, а неимоверным усилием воли.
Понимая, что мой авторитет тает на глазах, а из респектабельного покупателя я превращаюсь в сварливого, вдруг вспоминаю о дочери. Перехватываю её утомлённый взгляд и, словно утопающий за соломинку, ухватываюсь за крайнее предложение:
− Берите вафли! – соперница «подаёт мяч на моё поле».
− А давайте! – отбиваю с облегчением.
Рассчитываюсь за покупку и подхватывая необъятный пакет с прилавка, счастливая выхожу на улицу. И не беда, что потрачена уйма времени, главное ведь – педагогический коэффициент полезного действия. Взгляд триумфатора на дочь. Гляди, мол, какая мама у тебя молодец: выбрала лучшее − не поддалась маркетинговым уловкам. Но Кристина смотрит на меня снисходительно и даже, как мне показалось, сочувственно.
− Мам, но мы же не любим вафли…
Я застыла, как громом поражённая. Это действительно так. Ни я, ни дочка этот продукт просто на дух не переносим: сухое, вечно всюду крошащееся нечто. И вот его в моих руках целый килограмм!
Я до того расстроилась, что до самого дома не находила, что сказать.
Но дочь нашла выход из ситуации: отнесла угощение в школу на чаепитие. А на ужин мы вместе напекли оладий. Одноклассники были довольны. Я же впредь ходила за покупками только со списком или с рекомендациями сведущих людей.
Однако педагогические тренинги решила не прекращать.
Ведь назрело время бороться с эгоизмом. Люблю я себя до безумия. Бываю высокомерной. Берегу от лишних переживаний, сторонюсь чужих проблем. Более того, считаю, что спасение утопающих дело рук самих утопающих.
«Ну, что ж, работаем над собой!» − с азартом подумала я и наметила план действий.
Кристина в то время уже заканчивала 9 класс. Я решила преподать наследнице пример сострадания, заботы о страждущих. Каждое утро по дороге в школу (а работала я в той же обители знаний, где училась дочь) мы встречали сидящую на земле преклонных лет женщину, смиренно просящую хлеба. Беззубый рот, слезящиеся глаза, неизменно протянутые в надежде о подаянии высохшие пальцы...
− Вот, − назидательно говорила я своему чаду, − посмотри на эту несчастную. Мы не имеем права равнодушно пройти мимо. Должны помочь по мере сил. Быть может, завтра кто-то поможет и нам, − и брезгливо клала в простертую ладонь несколько монет.
День изо дня я продолжала этот ритуал... И вскоре согбенная фигура на горизонте начала меня раздражать. А когда я подсчитала, сколько денег из семейного бюджета было на неё потрачено, то стала предпринимать попытки, проходя мимо, отвлечь внимание дочери, заговорить, «не заметить» христарадницу. Однако Кристина надёжно контролировала мои порывы.
− Мам, а как же бабушка? Ей же нечего кушать. Ты что забыла?
Я натянуто улыбалась и возвращалась для исполнения гуманитарной миссии, мысленно проклиная побирушку на чём свет стоит. Несколько раз пробовала изменить маршрут, свернуть с нахоженной тропы во дворы.
Но Кристина была во всеоружии. Её:
− Ма-а-м! – звучало укоризненно.
Спустя несколько месяцев я поменяла работу (соответственно, и траекторию передвижения) и избавилась, наконец, от нужды следовать опостылевшей благотворительной акции. И вот недавно, проходя местами «былой славы», заметила, что старушки на прежнем месте нет. Поделилась наблюдениями с дочерью. Та утвердительно кивнула в ответ:
− Да, мамуль. Отпала необходимость. Мы разговорились с ней как-то, и выяснилось, что она обалденно вяжет. Я подсуетила ей для затравки пару клиентов, а теперь от них отбоя нет! Так что милостыню она больше не просит, ещё и внукам на мороженое подкидывает.
Сказать, что я была в шоке – не сказать ничего. Как ей пришло это в голову? Кто подсказал? Получается, моё продолжение лучше меня? То есть, я, умница и красавица, – вовсе не вершина эволюции, а лишь промежуточное звено? Это открытие тяжело ударило по личному рейтингу. Но со временем я всё же научилась воспринимать его в положительном ключе.
Ну, и заключительная часть «педагогической поэмы», а именно практикум по работе над ошибками – была реализована совсем недавно, когда дочь огорошила известием о скорой свадьбе. Чувства мои были противоречивыми: тревога (Как сложится её семейная жизнь?), сомнения (Не рано ли?), грусть (А годы-то летят…), гордость (избранник более чем достойный), паника (Как устроить детям настоящий праздник?). Кристина же, зная мою способность к излишней суете и драматизации, спокойно взяла организацию торжества в свои руки. Единственное, что было поручено мне, – выбрать наряд для матери невесты. Шах и мат!
После двух месяцев бессмысленных походов по магазинам я решила обратиться к специалисту и пошить платье на заказ. Поделилась своими планами с дочерью. Та удивлённо изогнула бровь.
− Надеюсь, ты не тётю Олю имеешь в виду?
Надо сказать: я ждала такой реакции. Двукратный опыт моего сотрудничества с доморощенной Коко Шанель, а по совместительству двоюродной сестрой, был провальным. Оба раза (на 25-й День рождения и выпускной дочери) надевать мне приходилось то, что в последний момент нашлось в шкафу. Ибо ни один наряд, взлелеянный моим воображением, так и не был пошит. Творческим потугам повелительницы иголок и наперстков постоянно мешали то скандалы въедливой свекрови, то пьяные выходки мужа, то проблемные соседи. Но, как говорится, кто старое помянет… Корень зла (а именно - первый брак Ольги) давно «почил в Бозе». Она успела выйти замуж снова, переехать. Ремеслом занималась давно, хвалилась элитной клиентурой и неплохо зарабатывала. В общем, на этот раз я была уверена: она не подведет. Выслушав мои аргументы, Кристина лишь пожала плечами:
− Ну, дело твоё.
Воодушевлённая, я кинулась претворять мечту в жизнь. Продумала фасон, накупила всего необходимого, отнесла сестре. Сняли мерки и … Время начало обратный отсчёт.
Итак, до торжества месяц:
− Привет, Ольчик. Как дела? Муж? Дети?.. Моё платье? Не пора ли на примерку?.. Не начинала ещё? А-а, свекровь с ревизией нагрянула – не до работы теперь… Ну, держись!.. Да. Время у нас есть…
Три недели:
− Привет! Как ты? Свекровь восвояси проводила? Да ты что!.. Вот карга старая!.. Ну, не переживай. Перемелется – мука будет… Как там моё платье? Не терпится посмотреть! Ещё не начинала?... Собака ощенилась?.. Да, я понимаю, дел невпроворот… Успеем, конечно…
Две:
− Слушай, я уже нервничать начинаю… Ты заболела?.. Какой ужас!.. А платье хоть раскроила? Нет? Ты меня до кондрашки доведёшь! За неделю управишься? Обещаешь?
Семь дней:
− Муж выгнал?.. А платье моё где?.. Дома осталось? Боишься на глаза ему показаться?.. Давай сама заберу!.. Что значит: не успела дошить?! Ты обалдела совсем?
Три:
− Да плевать мне на твоего соседа! Умер и умер! Пусть хоть вся улица загнётся! Мне к дочери на венчание что, голой идти?!
36 часов:
− Не нужно мне твоё платье! Мне моё платье нужно! Засунь свои извинения, знаешь куда!.. Да иди ты…
Телефон летит на пол. Ненормативная лексика. Истерика.
И вдруг:
− Мам, я тут подстраховать тебя решила. На вот, примерь. – Кристина заходит в спальню и, невинно улыбаясь, протягивает объёмный пакет.
Я заглядываю внутрь – и обомлеваю. Шикарное платье в пол! Даже лучше, чем я себе представляла. И расцветка к лицу, и принт интересный, и размер мой…
− Как ты догадалась? Когда успела? – не нахожу слов для выражения нахлынувших чувств.
− Как только поняла, что в качестве наряда на свадьбу ты выбрала старые грабли! Но это моя свадьба, мам. И я хочу видеть тебя на ней в чём-то менее вызывающем!
− Похоже, ты знаешь меня лучше, чем я сама. Может, и кавалера мне подберёшь?
− Уже работаю над этим, − в глазах дочери вспыхивают лукавые искорки.
…А спустя несколько часов она знакомит меня с будущим мужем. Не знаю, где отыскала Кристина это чудо, но угадала на сто процентов. Мой идеальный мужчина – лётчик. Видимся мы всего пару раз в месяц. В остальное время он в рейсах, я − в традиционных интеллектуальных баталиях (настал черёд докторской диссертации). А как скучаем мы друг без друга! Ждём встречи! Как люблю я баловать его роскошными семейными ужинами! Согласитесь, дважды в месяц – это совсем не в тягость.
А в последнее время одна мысль не дает мне покоя.
Подарив дочь, Господь явно не собирался делать мне комплимент. Наоборот, наблюдая за тщетными попытками познать себя, исправить прошлые ошибки (ведь именно с такой миссией мы приходим в этот мир), он сжалился и послал мне её на помощь. И она терпеливо воспитывала меня всё это время, учила быть собой, любить и быть любимой. Мой долг отныне − передать бесценный опыт по наследству. Только теперь я действительно готова стать Мамой. А потому жду ребёнка… И комплимента от Всевышнего, наконец.
0

#12 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 07 декабря 2016 - 22:42

11

ИЛЛЮЗИИ


У вас бывает такое чувство, когда вам кажется что что-то не так? Когда вы пытаетесь вспомнить, пытаетесь отыскать тот самый момент, когда не заметили, что всё иначе, чем вы представляли в начале. Думаю, такое случается с каждым.
Моя мама умерла в середине октября, совсем незадолго до своего тридцать шестого дня рождения.
- Знаю, мама, ты не особо рада меня видеть. Хотя, кто знает – ты же всегда верила в Иисуса, и, я надеюсь, он спас тебя. Впрочем, я здесь не затем, чтобы говорить о Боге, я хочу тебе кое-что рассказать. Мы ведь с тобой так редко разговаривали. Может, теперь, после своей смерти, ты, наконец, услышишь меня.
Я стою над мраморным надгробием, сжимая в руке две красные розы.
- Сегодня как раз подходящий день, один из тех холодных дней осени, которые ты так не любила, мама, и я думаю - самое время. Мы всегда ищем подходящее время, чтобы, наконец-то, сказать, что думаем на самом деле. Что чувствуем. Пока не станет поздно. Сейчас – уже поздно. Значит, сейчас – самое время. У меня появился человек, который меня любит, мама. И мы счастливы вместе. Представляешь, в мире существует обыкновенное человеческое счастье! Теперь ты знаешь, что так бывает. После всех тех потерянных лет и твоих партий, которые ты хотела составить мне в пару – я наконец-то могу сказать тебе, что Вселенная иногда возмещает нам наши потери. Его зовут Дилан. И меня совершенно не заботит, мама, что он не католик и что он не из интеллигентной семьи. Потому что я люблю его. И он любит меня. Но тебе же неведомо это чувство, мама, не так ли?
Всё, чего мне когда-либо хотелось в детстве – чтобы меня оставили в покое. Дали хоть немного пожить своей жизнью. Хотя бы просто спросили – чего хочешь ты?
Каждая минута жизни была расписана – хореография, гимнастика, школа фигурного катания… Не знаю, почему моей матери так хотелось сделать из меня улучшенную копию своей несложившейся жизни... Но её оглушающие крики на весь дом в случае моих неудач по любой из дисциплин ясно и отчётливо объясняли мне, что причина – второстепенна. И главное – просто пытаться делать всё, что она говорит.
За воскресными ужинами, в компании её друзей и подруг первыми всегда обсуждались мои успехи. При посторонних она всегда была мила, улыбчива, и в те редкие минуты мне казалось, что у нас идеальная, добропорядочная семья. Но то, что кажется - редко является тем, что есть, не правда ли?
- Когда нам было всего четыре, мы уже блестяще исполняли спирали! – говорила она, даже не глядя в мою сторону.
- Нам говорили, что прыжки в пять - просто сказки, но они не знали, что мы настроены со всей серьёзностью, - добавляла к сказанному.
Она любила говорить “мы”, когда дело касалось моих достижений.
- У вас чудесный ребенок.
- У вас чудесные перспективы.
- У вас подающие надежду способности.
Все эти люди, сидящие за столом, все они говорили о «нас». «Меня» отдельно никогда не существовало.
Каждый год после жаркого лета наступало особое время ностальгии. В осенние холодные дни мама часто вспоминала свою юность, когда сама занималась фигурным катанием. На одной из тренировок, при подготовке к отбору на соревнования, она сильно травмировалась, это было как раз осенью. После этого падения она так и не смогла вернуться к занятиям, и к своей мечте, и к своей жизни. Эту тему никто не затрагивал в разговорах, но, казалось, что она всё же безмолвно присутствует во взглядах, жестах и движениях сострадания, направленных в её сторону.
Вы замечали, что взрослым всегда кажется, будто они точно знают, что лучше для их ребёнка. Но так ли это?
В год, когда меня пригласили выступать на Олимпийских играх, у неё обнаружили четвёртую стадию рака лёгких. Неоперабельную. Говорят, что эта болезнь развивается у тех, кто не в состоянии принять себя. Эта чума пожирала её день за днём на моих глазах. Сначала был курс химиотерапии, а потом её даже отпустили домой. А потом она умерла. Единственное чувство, которое возникло у меня внутри, в момент её последнего вздоха – облегчение.
- Вот та награда, которую ты так хотела, мама. Надеюсь, теперь ты счастлива.
Я кладу розы и медаль на могилу.
- Ты так и не увидела этого триумфа, мама, я сделал это, я действительно это сделал. Теперь ты можешь мной гордиться. Твой сын стал Олимпийским призёром.
Если вы читали внимательно, теперь вы знаете, что было не так вначале. Но если бы я разложил всё по полочкам - разве тогда вас преследовало то самое чувство, что что-то не так?
Или оно всё ещё преследует вас? Подождите, осталось немного - и вы поймёте, о чём речь, если ещё не догадались сами.
Если бы я сразу написал, что никакой травмы у моей матери не было, и она бросила спорт из-за беременности, вам бы было жаль меня так же, как и в начале моего рассказа? Не думаю. Я опустил этот момент, что бы вы поняли, как это – быть нежеланным ребёнком, но при этом рождённым на этот свет. К тому же, эта история была всеми признана и другая версия никогда не озвучивалась вслух. В действительности, она затянула с походом к врачу из-за соревнований, а когда решила сделать аборт – было поздно. Так родился я.
На втором УЗИ ей ошибочно сказали, что будет девочка. Она ответила моему отцу, который сидел рядом и смотрел в монитор на моё крохотное изображение на чёрно-белом экране, что она всегда хотела иметь дочь и что она рада, что это не мальчик.
Не знаю, зачем люди говорят подобное вслух. Не знаю, зачем мой отец рассказал мне об этом разговоре. Думаю, она всегда хотела свою маленькую копию, создать проекцию своего совершенства, которого она так и не достигла.
Я никогда не понимал свою мать, и я так и не научился понимать женщин. Для меня навсегда останется загадкой их чувство величия и власти над нами. Чувство врождённого превосходства, которое не имеет под собой почвы, но при этом так крепко и прочно произрастающее.
- Как жаль, мама, что ты не слышишь меня, ты бы так обрадовалась, что я сплю с мужчинами, если бы узнала. Ты ведь так хотела дочь, правда, мама?
0

#13 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 09 декабря 2016 - 19:48

12

КРАСАВИЦА

Глава 1
В ожидании чуда


Она родилась в тихом местечке, на самом краю леса. И хотя именно этот край был обрывистым и здесь всегда было ветренно и прохладно, зато с него можно было смотреть на румяные закаты, на длинную нить убегающей речки. Иногда даже можно было услышать далеко-далеко плескающихся в этой речке диких уток, гусей; хлопанье крыльев по воде взмывающих ввысь белых лебедей. Она привыкла расти одна у родителей, не испытывая чувства одиночества и нехватки общения с подружками-сверстницами. Родители, конечно, опекали свою красавицу, окружали теплотой и лаской, укрывали от сквозняков и холодных дождей, частых по зиме снежных заносов. Да, да, красавица! Не потому что одна и что так думают все родители о своих детях. На её красоту приходили любоваться многие ещё с тех времен, когда её рост едва достигал размера зрелого подсолнуха, растущего прямо по соседству с ней. И даже какое-то время она сравнивала себя с этим ярким солнышком на тонкой ножке и старалась не отставать в соревновании с ним по яркости, лучистости и ослепительной сочности. Но эти времена давно позади. Сейчас только посмотрите на нашу красавицу: хоть на рассвете - спящую, спокойную, укрытую белоснежным одеялом, хоть в жаркий летний день, когда всё вокруг вянет и томится в окружении палящего солнца, а она стоит гордо да смотрит вдаль и ждёт, когда же пролетит мимо стая лебедей. Вы точно не видели такой красоты! Стройная, высокая, всегда открытая, приветливая и знакомым, и тем, кто заглянул в гости случайно, а, может быть, даже и нарочно, полюбоваться ею и убедиться, что не врут про её красоту, а правду говорят!
Скажем откровенно: наша героиня знала о своих достоинствах и смиренно ждала своего часа, когда она сможет в полную силу продемонстрировать всю свою красоту и прелесть, когда приедет тот, кто действительно по достоинству оценит её и увезет далеко, в новый мир, в сказку, в мечту! Вот тогда и начнется жизнь настоящая, а не под крылом мамы с папой, постоянно оберегающих своё неразумное дитя. Знала бы она, что ждет её за пределами ее родимого дома, её родного леса…
Да, конечно, она знала, что расставание будет болезненным, но чтоб так больно! Сильнее, чем в кровь, крепче, чем топором! Пилой по юному телу, так привыкшему к нежным прикосновениям мягких, нежных рук матери, всегда до этого момента находившейся рядом, бок о бок, и лёгким, как бы невзначай, поглаживанием по головке любимой дочери отца. Слез не было. Да и правильно, что быстро, без прелюдий…
Помчалась наша красавица на роскошной машине в город, где яркие огни, веселые шумные люди. А рана скоро затянется - надо только потерпеть, и она терпела… Дорога в город долгая, даже слишком долгая. В машине оказалось жарко, душно, дышать стало тяжело. Но она успокаивала себя, терпела, как могла, радовалась, что на время пути он оставил немного просвета в своей машине, чтобы через него попадал морозный ветерок, все ещё доносивший знакомый запах родного леса…
…Она очнулась внезапно, на какие-то несколько минут. Это были ее последние минуты, но какие! Она увидела себя в зеркале, как прекрасна! Какое счастье, что напротив неё висело огромное старинное зеркало, почти во всю стену гостиной. Кто бы мог подумать, что в таком роскошном богатом наряде, даже истинную, природную красоту можно так преобразить до неузнаваемости! За эти несколько минут, которые она провела в сознании, она успела рассмотреть себя всю и увидеть там счастливую, успешную, богатую леди! Она счастлива! Она очнулась от леденящего, но приятного ощущения в ногах. Будто она вдруг ступила в студеную родниковую воду, и ноги тут же сковало от холода. Но ей хорошо, радостно и уже совсем не больно. Словно глоток свежего воздуха! И вот она представляет себе, что стоит в том самом прохладном горном ручейке, который протекал мимо её дома и впадал в ту самую речку, чей длинный путь она высматривала, стоя на своем обрывчике. Но ощущения холода в ногах стали быстро проходить. Вода почему-то становилась тёплой, она перестала её чувствовать совсем. Сознание стало её покидать. Ей показалось, что она мчится по ручью с бешеной скоростью. И вот она уже плывет по тёплой реке, лежа на спине, даже не плывёт, а просто спокойно лежит на волнах. Волны слегка качают её, но ей хорошо - она знает, что лёгкая, почти невесомая, с ней ничего не случится; она просто лежит на спине и смотрит ввысь. И ждёт, когда пролетит стая лебедей. Но стая все не появляется, а смотреть на небо становится все труднее, яркое солнце слепит и жжёт глаза, и волны вдруг становятся сильнее. Их брызги попадают на лицо, вокруг все мутное, почти ничего не видно… Она спокойно закрывает глаза. Ведь можно и с закрытыми глазами качаться на волнах, а стаю она не пропустит наверняка - ведь лебеди всегда появляются с таким шумом! Она их обязательно услышит, она уже слышит их…
Они летят!..

Глава 2
Чудеса случаются


В гостиную с шумом, с визгом и криками вбежали Аня и Ваня. Визг издавал Ваня, потому что ему было 2 года; кричала Аня, потому что ей было 10 лет. Эта громкая парочка всегда находилась в состоянии боевых действий. Вести им войну совершенно не мешала разница полов и разница в возрасте между ними. Они постоянно ссорились, мирились, кричали, плакали, смеялись - и всё это делали так громко, что соседям каждый раз казалось, что у нас не двое детей, а, как минимум, два десятка. И в этот раз они о чём-то сильно поспорили и не то чтоб вбежали, влетели в гостиную, как целая стая лебедей, не имеющая вожака! И тут же замерли! На секунду они забыли про все свои разногласия. Дети в прямом смысле онемели от восторга! Перед ними стояла самая красивая, самая нарядная, самая лучшая в мире новогодняя елка!
В этот момент папа как раз заливал воду в ведёрко с песком, в котором стояла наша новогодняя красавица!
Сегодня же 31 декабря!
0

#14 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 11 декабря 2016 - 02:38

13

ЧУДО


Ну, конечно, опять сзади загадочный красный автомобиль и, похоже, что преследует целенаправленно и настойчиво. Мария неуютно поёжилась. Мало того, что дорога пустынная, так ещё и пальто у неё ярко-красное, специально в дорогу надела, немнущееся и лёгкое. Зато мишень отличная, далеко видна посреди пустынной слякотно-серой равнины. И автомобиль под цвет пальто, усмехнулась она про себя. Гармонирует.
Как хорошо был спланирован сегодняшний день прошлым вечером – первым делом испечь с утра два пирога, яблочный и картофельный: дети придут из школы, обрадуются, давно просили. Потом навестить подругу, собирались вместе сходить на рынок, затем посидеть с книгой. А к приходу мужа с работы и полному семейному сбору приготовить праздничный ужин, просто так, для души. Яркие весенние дни, с утра залитые солнечным светом, поднимали ей настроение и вдохновляли на кулинарные чудеса. А что вышло? Идёт одна по пустынной дороге, за двести километров от своего дома, в сопровождении ярко-красного автомобиля, который уже полчаса её преследует. Можно, конечно, думать, что не преследует, но где это видано, чтобы автомобиль передвигался со скоростью пешехода?
Приметы запомнить? Споткнуться и нечаянно взглянуть на номер? Нет, будет выглядеть явным намёком на то, что она безумно боится, а это как раз и не хотелось показывать. А если запомнить марку? Женщина в голос расхохоталась. Вот так-то, тебя преследуют, а ты даже марку машины не можешь определить. Младший сын, фантазёр, любил играть с ней во время дороги из детского сада. Игра заключалась в угадывании встречных автомобилей, в том, кто быстрее их назовёт. После того, как Мария в очередной раз приняла «Москвич» за «Жигули», сын отчаялся и предложил новую игру – сколько раз мама правильно угадает марку машины. Вот и сейчас, мобилизовав память, она попыталась взглянуть на машину глазами сына. Не импортная, даже ей понятно. Какой дурак будет гробить свою холёную красавицу на весеннем бездорожье? Выбираем из трёх – «Москвич», «Жигули» или «Волга». Последняя марка сразу отпадает, машина мала, невооруженным глазом видно. И, вообще, какая-то помесь невообразимая.
- Не буду заморачиваться, не определю всё равно, – отбросила эту мысль и достала из сумки ручку и записную книжку.
- Запишу для истории. Автомобиль красного цвета выехал за мной в час тридцать и преследует. Вот смех-то! В детектива играю, – мысленно посмеялась сама надо собой.
Машина остановилась рядом. Водитель, молодой, коротко стриженный парень с обветренным лицом, приветливо спросил:
- Не подвезти?
- Не надо, уже почти дошла, – махнула рукой в сторону двухэтажного зелёного здания за забором, примерно в трёхстах метрах от места разговора. И поинтересовалась, скорее из вежливости, чем из желания продолжить разговор:
- А Вы куда едете?
- Туда же, куда и Вы, – уклончиво ответил водитель.
К забору, окружающему здание детского санатория, подошла, раздумывая о неожиданных поворотах в размеренной жизни. Всё началось вчерашней ночью с тревожным междугородным звонком. Назовите кто-нибудь ночной звонок не тревожным - не поверю. Только экстренные и неожиданные вести могут заставить человека среди ночи звонить в другой город. Почему-то днём все звонки воспринимаются обыденно: звонит себе телефон – ну, и ничего особенного. А ночью первая мысль – что случилось? Так Мария, вырванная из глубокого сна звонком, и спросила, не ответив на приветствие сестры:
- Да ничего.
- Ничего себе ничего! Второй час ночи!
- С работы звоню - я в ночную смену сегодня, из дома некогда было. Ты не сможешь мою Анечку забрать из санатория? Это недалеко от вас, рядом с областным центром.
И дальше последовал сбивчивый рассказ про дочь. Спросонья ничего не сообразила, поняла лишь, что надо срочно забрать племянницу и привезти в областной центр на конкурс, потому что отсюда намного ближе.
Санаторный комплекс «Нижнее Ивкино» находился в двух часах езды от областного центра, и она согласилась, но никак не могла уловить, почему сначала требуется отправить племяшку домой, за пятьсот километров.
- Слушай, давай я её сразу в областной центр отвезу, тут рядом.
- Не получается, – заныла сестра, - ей ещё здесь с ансамблем в воскресенье выступать, потом они все вместе сразу садятся в поезд и на конкурс к понедельнику.
- Чем же ты раньше думала?
- Неудобно тревожить вас. Надеялась, что её одну отпустят. Я вчера звонила в санаторий, просила дочку на поезд посадить - отказались без взрослых отправить. Совсем не успеваю, а муж в командировке. Но тоже не успел бы.
Наивная женщина! Мария забыла, насколько неорганизованна и нерасторопна младшая сестрёнка и всё делает в последнюю минуту. Рассчитывать, что работники санатория отпустят тринадцатилетнюю девочку одну, возьмут на себя ответственность за чужого ребенка! Пришлось пообещать, что «кровь из носу», а утром через сутки племянница приедет в родной город.
В санаторный край надо было добираться с пересадками. Сонная, вполглаза разглядывая перелески, проплывающие вдоль вагона, и проталины на мелькающих за окном полях, сидела она в вагоне и просчитывала варианты. Как ни крути, получалось одно: два часа на первом автобусе до санатория, два часа обратно и полчаса на сборы. Только так, тютелька в тютельку, успеваешь на обратный поезд. И на крайний случай – такси, но об этом не хотелось и думать: денег с собой в обрез, разве что в один конец хватит.
До областного центра добралась на первой электричке по расписанию, настроение немного улучшилось. Теперь первым делом - на автостанцию, успеть на десятичасовой рейс. До автостанции рукой подать. Вот и билетные кассы.
- Мне билет на десятичасовой, до детского санатория.
- На десять нет, ближайший на одиннадцать, расписание поменялось.
Разочарованная и расстроенная, не зная, каким словом назвать непутёвую сестренку, Мария вышла на улицу в поисках такси. Следующие полчаса прошли в бесцельных метаниях от автостанции до ближайшего перекрёстка. Таксисты охотно тормозили, но заинтересованные лица водителей сразу вытягивались в ответ на просьбу быстро подвезти до детского санатория. Никого не устраивала разбитая весенней непогодой дорога. Пришлось вернуться к кассе и ждать одиннадцатичасовой автобус.
Автобус неспешно полз по ровной унылой дороге почти без остановок. Деревни по пути встречались редко: окружающий пустынный пейзаж явно не привлекал к проживанию в этих краях. Примерно через час езды показались сосновые леса, и пассажиры стали выходить то у одного, то у другого санатория.
Этот край славился своими лечебными грязями, сосновыми лесами, и местность почти за каждой сосной была напичкана санаториями, как грибами после дождя.
- А как бы мне успеть забрать племянницу из детского санатория с конечной остановки и успеть на трёхчасовой поезд? - сказала Мария в пространство автобуса, ни к кому конкретно не обращаясь
- Да что Вы! Разве можно обернуться за полчаса! Вам, как минимум, два часа до областного центра ехать, а в запасе у вас полчаса, и до детского санатория два километра пешком по бездорожью, – ответила впереди сидящая женщина. А её соседка добавила:
- Вам только чудо поможет! Такси здесь никогда не ездит - машину боятся разбить. Одна надежда на автобус.
Чуда нет! Бредёт одна, неизвестно куда с непонятным сопровождением, а водителю, по его словам, туда же, куда и ей. До поезда полтора часа, неплохо бы вместе с ним уехать. Одно смущает – почему машина плетётся сзади неотвязно со скоростью пешехода?
- Если он тоже в санаторий, то попрошусь, чтобы подвёз обратно, хотя бы эти два километра до остановки, – размышляла путешественница, подходя к воротам.
Анюта уже стояла в вестибюле с сумкой и ждала. Она обрадованно защебетала про концерт, и как давно, третий день ждёт родителей. Чертыхнувшись про себя, Мария не стала уточнять, кто виноват в сложившейся ситуации и пошла к выходу. Красная машина стояла за забором. Водителя в ней не было.
- У вас сегодня еще кто-то уезжает?
- Нет, – ответила племянница, – я одна.
- А дальше ещё есть другие санатории?
- Нет, наш последний от остановки.
«Наверно, приехал к кому-нибудь из сотрудников», – успокоилась женщина. И посмеялась мысленно над собой: «А я испугалась: маньяк преследует…»
Обратный путь рядом с насупившейся Анютой оказался намного тяжелее: дорогу неимоверно развезло от яркого солнца, растаявший снег проваливался под ногами. Хоть бы неизвестный преследователь появился, подвёз… Так нет же - пропал, как в воду канул.
Молча шагавшей рядом племяшке вновь и вновь объясняла, что заночуют они в областном центре. Что она сама лично позвонит директору музыкальной школы и попросит включить её в состав конкурсантов. Анюта обиженно сопела. Оказывается, она ещё неделю назад сказала матери о концерте и просила забрать из санатория раньше конца смены.
На полпути на большой скорости их обогнала красная машина, даже не притормозив. В машине никого, кроме водителя, не оказалось. Интересно, что он делал у санатория? Мысли о преследовании, нелепые и смешные на фоне апрельской погоды, отодвинулись на дальний план. У обочины матово блестели последние спрессовавшиеся от таяния пласты снега; небо казалось куполом, раскрашенным большим щедрым мазком аквамарина - всё это великолепие весело искрилось, играло… Какое тут может быть преследование?
На автобусной остановке одиноко стояла машина с шашечками. Вот и чудо!
- Такси! Ура, успеем!- племянница вприпрыжку бросилась к машине и обернулась на тётю. - А денег хватит?
- Хватит, хватит! Лишь бы вовремя уложиться - у нас сорок минут до поезда.
Таксист покачал головой,
- За двойную плату? Доехать за сорок минут? Смотрите, как дорогу развезло! Нет, даже за двойную не возьмусь.
Чуда не случилось. Зато рядом, прямо на солнышке, стояла скамеечка. На ней под ласковым теплом апрельского солнца приятно дремалось. И Мария попыталась внушить Анюте, что ловить момент и погреться на солнце - самое лучшее, что можно сделать сейчас. А концерт мы не пропустим. Придём к началу конкурса и уговорим включить тебя в участники. Главное – успеть домой позвонить, чтобы скрипку с поездом привезли.
Ближе ко времени отправки автобуса на остановку начал стекаться народ. Мимо пробежала озабоченная пассажирка, обернулась, подошла к скамейке:
- Вам срочно в город не надо?
- Надо было, но мы опоздали.
- Не хотите на такси?
- Нет, мы не торопимся, автобус подождём.
Женщина ушла, но минуты через две вернулась,
- Поедемте вместе - до автобуса еще полчаса.
Заговорила молчавшая до этого племянница:
- Мы не поедем. Мы уже не торопимся.
Назойливая попутчица явно огорчилась и ушла. Но снова вернулась, запыхавшаяся и обиженная,
- Ну, поехали…
- Нет! Мы не торопимся. Да и зачем платить двойную цену, если мы всё равно опоздали, – ответила Мария и обратилась к Анюте, дождавшись, пока озабоченная уговорщица отойдёт от них:
- Вот достала!
Племянница засмеялась,
- Тётя, она снова к нам бежит!
Замученная неоднократными пробежками туда-обратно, молодая пассажирка быстро и взволнованно затараторила:
- И не отказывайтесь! Там как раз для вас места есть! Таксист сказал, что на остановке сидят женщина с девочкой, и он только их возьмёт.
Племянница вскочила и побежала первая, а, завернув за остановку, восторженно закричала:
- Тётя Маша, это та же самая машина, что у санатория стояла!
У красного автомобиля, приоткрыв дверцу, дружелюбно улыбался молодой мужчина,
- Поехали, места свободные есть. Заплатите, как за автобус.
Остальные пассажиры с надеждой смотрели на них. Видно, уже отчаялись тронуться с места. Мужчина с переднего сиденья хмуро проворчал:
- Ну вот, нашлась ваша тётенька с девочкой. Трогай, наконец, шеф!
- Тронемся, только вы на заднее сиденье пересядете.
- А поче… – начал мужчина, но резко осёкся и быстро, без слов пересел на заднее сиденье.
Внутри машина оказалась намного просторнее, чем снаружи, и на заднем сидении свободно разместились сердитый мужчина, озабоченная попутчица и взволнованная племянница. Женщина с опаской плюхнулась на переднее сиденье. «Маньяк» сидел рядом. Мужчина как мужчина - и чего испугалась, непонятно? Слово за слово, завязался разговор. О чём могут говорить незнакомые люди? Первым делом о погоде, а вторым – о дороге. Начала с дороги:
- Почему-то дорога не похожа на ту, по которой мы приехали. Та была поровнее и шла вдоль соснового леса. А эта холмистая, местность сильно пересечённая, такое ощущение, что мы перекатываемся с волны на волну. На автостанции говорили, что до санаторного комплекса дорога одна – единственная.
Шофер искоса глянул на пассажирку. Она ждала ответа.
- Вы не знаете, наверно, что здесь плоскогорье, а леса, они по краям этого плоскогорья растут. Поэтому и не видно.
- А туман? Откуда туман в середине солнечного дня? Ваше плоскогорье больше напоминает болото!
- Какое болото? Это пар поднимается от нагретой земли. Вам кажется, что это болото.
- Земли? Ещё полчаса назад везде лежал снег, где Вы видите нагретую землю?
- Говорю Вам – это плоскогорье, а дорога старая. Мы тут на раскопках были - с того времени и знаю.
- Так Вы историк или археолог? Подрабатываете таксистом? У меня подруга историк, все уши мне прожужжала про раскопы.
- Можно сказать, да. Кем только я не был в своей жизни…
- Вы институт закончили или самоучка?
- И институт тоже…
- Так что там насчет раскопок? Или раскопов? Что-то я не слышала, что в этих краях были старые городища. Что Вы искали?
- Полезные ископаемые.
- В раскопах???
- Любознательная вы женщина.
- Так я Вас ещё у санатория приметила. Пыталась определить марку Вашей машины.
Водитель заливисто рассмеялся:
- За кого Вы меня приняли? За маньяка? Да, я там был по делу, хотел и Вас подвезти, но Вы испугались, поэтому не стал вас подбирать на обратном пути. Пришлось срочно организовать пассажиров, чтобы Вы сели. А машина сборная - сам смастерил из старья.
Пока женщина обдумывала, как понять слова «пришлось организовать пассажиров», водитель воскликнул громко, явно обращаясь ко всем пассажирам
- А вот и город. Куда вам надо?
- Не знаю, на поезд уже опоздали, – первой же и откликнулась.
Тут очнулись пассажиры на заднем сиденье:
- Шеф, высади нас в центре.
- Сначала женщину с девочкой высажу. Они торопятся.
Мария, уставшая от непрерывного разговора, нескончаемой дороги, вяло сказала:
- Да что уж там… Везите остальных, куда надо. Мы с племяшкой опоздали безнадёжно.
По городу ехали молча. В зеркало заднего обзора видно было, как непрестанно зевают пассажиры, борясь с дремотой. Навязчивая попутчица вышла молча, а заспанный мужчина сказал:
- Ну, ты и вёз нас, шеф! Целую вечность. Укачало с первых минут, как на корабле. И понять не могу, сколько времени ехали.
Подъехали к вокзалу. Сонная Анюта, медленно выходя из такси, обратилась:
- А мы куда теперь, тёть Маш? Ночевать будем?
- На ночном поезде поедем. Приедешь домой - выступишь, если успеешь, и обратно.
- На часы посмотрите, – вступил в разговор шофер.
- Но это же! Это же… Чудо! – задохнулась в смятении Мария. - Не может такого быть, мы доехали за полчаса!
- Торопитесь: у вас всего пять минут.
- Возьмите за поездку, – протянула деньги.
- Не надо, мне не нужны деньги, – отклонил руку шофер.
- Вы, как ангел-хранитель, попались нам на пути.
- Возможно, я именно вас и должен был подвезти, – ответил он, садясь в машину, и заметил, закрывая дверцу. - Всё-таки мы ехали по плоскогорью. Там раньше было плоскогорье, очень давно. Не все это знают. А туман… Туман не от этого.
- Вы нас очень выручили! Возьмите всё же деньги, – наклонилась к окну и оцепенела.
Машина непонятным образом развернулась на сто восемьдесят градусов и, замерцав, мгновенно исчезла… В одно мгновение цвет её из красного превратился в оранжевый, потом в ослепительно-белый, а водитель сидел и, улыбаясь, смотрел на них, пока не исчез вместе с контуром растаявшей в воздухе машины.
- Тётя Маша, тёть Маш, опоздаем! – теребила за рукав Анюта.
Мария, очнувшись, глянула на часы. Оставалось пять минут до поезда, как и было...
-Ты видела, куда уехал таксист? Я не успела деньги отдать, – спросила взволнованно.
- Таксист? Я не помню, как мы приехали.
Что это было? Сжатие времени, телепортация, материализация мыслей? Необъяснимо, но можно назвать одним словом – Чудо!
0

#15 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 11 декабря 2016 - 23:22

14

ВТОРАЯ ВОДА


Плохо в семье Дитятьевых. Арестован Степан. Схватили, как поджигателя, за то, что сжёг тот самый стог сена, который сам же с семьей своей и поставил. По сути, он бросил вызов зарвавшемуся колхозу. Колхоз это сено, отняв у Дитятьевых, вот-вот был готов увезти на свой двор. Однако Степан ему этого не позволил.
Мать Степана Ольга Петровна, отец Аристарх и жена Полина в тяжёлой печали. Как им и быть? Не знал этого и Витёк, их общий любимец, тоже, как все, расстроившийся за папу.
На улице сумерки. Поздний вечер. Полина в горнице у себя. Штопает сыну заношенные носочки.
Рядом, за ситцевой занавеской, в кроватке спит, разметавшись, взрослеющий сын. Девять лет пареньку. Расти еще и расти. Однако в крепеньком, при румянце, лице, упрямых, не подчиняющихся расчёске льняных волосах, пузатеньких кулаках, вцепившихся в край одеяла, уже угадывался характер отпорного забияки. «Отцов, - отмечаег Полина. – А гуньки то эти, - видит на щёчках две подскульные крошечные воронки, из которых вот-вот готова была выскочить спрятанная улыбка, - мои!»
Витёк ее должен бы был через пару недель отправиться в школу. Пойти в третий класс. Но школу уже разобрали. Отправили все её стены, крышу и рамы баржой по реке куда-то на Ярославль.
Полина встретилась с директрисой в то самое время, когда выносили из школы столы и парты. Маленькой, с гордо посаженной головой, в габардиновом пиджаке директрисе было некогда тратить время на разговоры. Окинув Полину взглядом руководителя, которого отвлекают, она сказала:
- Учиться дети, естественно, будут. Что за вопрос. И школа будет. Только надо её сначала перевезти. Кстати, многие из родителей нам помогают. И Вы бы, наверно, могли.
- Что – могли? – Полина слегка растерялась.
- Разбирать её и грузить на баржу. Имею в виду не Вас. Вы – женщина. Ладно. А муж? Почему бы ему не помочь?
- Конечно, конечно, - согласна Полина, - только он, понимаете, нынче не дома.
- В командировке?
- На зоне.
- На зоне?
- Да. В исправительно-трудовой.
Директриса смутилась. И тут же остереглась продолжать разговор. Лишь несколько слов по долгу службы скупенько отпустила:
- Вот оно как. Что ж. А насчёт того, где учиться вашему сыну… Право, сейчас ничего не скажу. Обращайтесь с этим в РОНО. Правда, оно уже переехало. Кажется, в Ярославль. Туда бы вам лучше…
Расстроенную Полину успокоила Ольга Петровна:
- Я сама ему буду школой. Выкрою время. Буду его учить арифметике, русскому языку. Пушкина стану читать…
Лицо у Полины так мягким светом и засияло. Обняла свекровь, будто маму.
Ольга Петровна была из тех русских женщин, которые живут скромно и незаметно, однако умеют устраивать быт так ладно и аккуратно, что около них всем домочадцам бывает уютно. Когда-то она ходила в Мологу, в начальной школе вела уроки. Но после того, как вышла замуж за Аристарха, один из местных учителей написал на неё донос, сообщив, что её бывший свёкор был ярым эсером, кто на заре большевистской власти выступил против Троцкого, встретив враждебно действия продотряда. Пришлось из школы уйти. Так как другая работа в городе ей не светила, она с головой окунулась в хозяйство, чтоб по указке судьбы начать свою жизнь от земли, навсегда перейдя из учительницы в крестьянку.
Внук для Ольги Петровны был утешением и отрадой. Она не очень-то баловала его, даже, пожалуй, больше строжила. Но всегда была рада, когда он приставал к ней с расспросами, чуть ли не требуя от неё:
- Почему от зелёной травы у коровы цвет молока не зелёный, а белый?
- Почему рыба дышит не воздухом, а водой?
- Почему в колхозе дома стоят кучами, вместе, а у них, у Дитятьевых, он отдельно?
Тысячи «почему». И Ольга Петровна, как умела, так на эти вопросы и отвечала.
Ответы ответами, однако, сейчас, в эти дни, Ольгу Петровну смущало и то, как им быть теперь в новой жизни? На месте ли оставаться? Или куда-нибудь уезжать? Впрочем, это касалось не только Ольги Петровны, но и мужа её, и невестки.
Всякий вечер они что-то думали и решали. А начало тому положило уведомление, какое принёс им из города почтальон. Аристарх Иванович, тыча в казенные строки пальцем, прочел его текст. В нем сообщалось о том, что город Молога станет дном рукотворного моря. Поэтому жителям надо переселяться.
Не знали Дитятьевы, что и делать. Остаться здесь? Боялись воды, которая может залить их усадьбу вместе с домом, живностью и землёй. Так же страшил их и переезд, при котором, если сплавляться рекой, то можно и потонуть, если – сушей, то где им найти для этого транспорт?
Переселение шло полным ходом. По воде и по суше. По реке не только днём, но и ночью сплавлялись паровики, барки, лодки, плоты-караванки. Все они загружались добром. По дороге же в облаках пыли шли стада, скрипели оси телег, мычали коровы, дробили копытами козы и овцы, взлетали, ломая крылья, куры и петухи и, как настигающее несчастье, раздавался время от времени рев расстроенного быка, кому заказан был путь на новое место.
Казалось, что рядом идёт война и жители целой страны снимаются с мест, стараясь спастись от врага, который вот-вот завоюет их землю.
Однако стране такая опасность не угрожала. Она сильна была, как никогда. Об этом писали газеты. Об этом слагались стихи. И на эти стихи рождались могучие песни.

Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужеством полны.
В строю стоят советские танкисты.
Своей великой Родины сыны!

Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход, -
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин.
И первый маршал в бой нас поведеёт!..

Было бы время, слушали радио беспрестанно. Оно ободряло, крепило расслабленный дух, вселяло веру в ту самую нужную жизнь, какая войдёт в каждый дом, и люди, все, как один, обретут спокойствие и отраду.
На радио уходили минуты, а на работу в хозяйстве – часы. Была она срочной и неубывной, и от неё зависела жизнь. Понимал это даже Витёк, включаясь порой, как взрослый, в какое-нибудь неотложное дело. Больше всего полюбилась ему садоводческая прививка. Тут уж мама натаскивала его. Саженец яблони получали они не за два сезона, как в большинстве питомнических хозяйств, а за один. Полина владела секретом, как это делать.
За саженцами приходили и приезжали. Заказывали их за год вперёд. Всем хотелось такие же яблони, какие вырастила Полина. И непременно бельфлёр-китайку, пепин шафранный и бессемянку. Деревья эти были ещё небольшие, но яблок по осени было столько, что ветви от тяжести прогибались и приходилось ставить под них подпоры.
К приработку от лодок, которые мастерил Аристарх, добавился приработок от яблонь. Занимали саженцы целую сотку земли. Ни много ни мало – четыреста штук. Ровно столько, сколько было заказов. Вместе с мамой за ними ухаживал и Витёк. Поливал. Отсекал под землей корешки. Выщипывал почки. Словом, делал всё то, что делает садовод, когда получает яблоньку-перволетку.
Увы, увы! Садовое дело было таким живым, и вдруг стало заупокойным. На уме у людей не саженцы, а вода. Как спастись от неё?
Аристарх Иванович в это последнее перед потопом лето нашёл в пяти километрах от дома возле Еланинского ручья никем не занятую поляну и затеял там новостройку. Иногда туда брал и внука, который тоже пристраивался к работе. Корил поваленные осины, и, хотя топор для него был тяжёл, бодрился, хвастаясь перед дедом:
- Я сильный. Скоро буду таким, как ты! А можно я, дедушка, вместе с тобой стану ставить тут наши хоромы?
- А не надсадишься? Невелик ведь ещё! Пуп не лопнет?
- Ни за что! – внук как будто не улыбался, а улыбка сама по себе сидела в его лице, придавая парнишке вид приветливый и задорный.
- Я ведь, дедушка, как и ты. Коли работа меня умнёт, то я её сразу и брошу. В новое дело влеплюсь. Как и сейчас. Надоело шкурить осину – пойду с наберухой по грибы.
Дед отставил топор. И сам бы сходил по грибы, да времени жаль: мало успеет. Поэтому поощряюще говорит:
- Валяй-ко, валяй! Только за солнышком бди. Не проворонь его. Не то будешь блудить кругами.
Ходит Витя по перелескам. Грибов мало. И то одни лишь моховики. Не стал собирать. Подождёт до дождей. Сбегает после них в Барановскую дубраву. Там белые. За ними ходит он каждый год. Сначала с бабушкой там бывал. После - с мамой. А в том году – и один.
Улёгся Витя в зелёный мох, провалившись в его ласковую перину. Вверху одиноко белеет рыхлая тучка. Мнится Вите, что тучка всё выше и выше взбирается в небеса. «Зачем это надо? - думает про себя. - Одна-одинохонька. Неужто ей там нескучно? Меня бы, что ли, взяла? Во, бы я полетал! По всему белу свету. В Африку бы махнул. Там, говорят, настоящие обезьянки. Поймал бы одну и привёз бы домой. Вот бы с ней побегал наперегонки. А то и бегать тут не с кем…
К деду он возвратился с пустой корзиной. Просится у него:
- Дед, я домой пойду. Можно?
Соглашается дед:
- Только надо тебя проводить. А то опять как встретишь этого Кильдю с собакой…
Витя и носик в сторону повернул, вспомнив недруга-одногодку из Замоложья, кого неделю назад попинал за то, что тот напустил на него цепную собаку. Из-за чего родители Кильди к ним с жалобой приходили.
- Что мне эта собака! И Кильдя что! Коли встречу – опять подспинников надаваю!
- Но! Но! – погрозил пальцем дед. – Уши мараешь мне эдакими словами! Не хулиган, а, поди ж…
Витя привык надеяться на себя. В своём классе, когда в школе учился, был самым отчаянным шалопаем. Одногодки завидовали ему, потому что он мог, защищая товарища, броситься в драку. Мог на спор выпить склянку чернил. Мог залезть по весне на высокую школьную крышу и съехать оттуда верхом на снежном пласте.
Возвращаясь домой, Витя все же забрал с собой палку. Мало ли кто ему встретится по дороге… С палкой же – все ему нипочем! Любую собаку он урезонит! Любого Кильдю отправит, как зайца с капустника, вскачь.
Вон и знакомый загон. А в нём высокий, с крутыми плечами, мухортый, с подпалинами Буян. Подошёл к нему Витя. Погладил по светлому носу и умоляюще попросил:
- Буян! Будь товарищем, встань на колени! Иначе мне на тебя не залезть. Я хоть сяду верхом. Прокачусь до реки. Покупаюся - там и тебя покупаю!
Но Буян его не послушал. Был он старый, и лишней работы себе не хотел. Тем паче, везти на себе озорного парнишку, который был чересчур непоседлив, мог невзначай навернуться и, не дай Бог, упасть под одно из его копыт.
Дома Витю встречают бабушка с мамой. Обе весёлые. Сидят за столом возле чёрного репродуктора и слушают песню. Подзывают Витю к себе, мол, и ты посиди, эка песня, не скоро такую ещё и споют. Витя не знает, хочет он песни или не хочет. Однако садится, подставив русый затылок под теплые мамины пальцы.

И города, и фабрики, и пашни –
Все это наш родной и милый дом.
Пусть новый день обгонит день вчерашний
Своим весёлым радостным трудом!

А ну-ка, девушки,
А ну, красавицы!
Пускай поет о нас страна!
И звонкой песнею
Пускай прославятся
Среди героев наши имена…

Под песню Витя и засыпает. Да так укладно, что его переносят в четыре руки на кровать.
Многие дни, после того, как Степана забрали, Аристарх Иванович горевал. Душа как бы пряталась от него, и он молил небеса возвратить ему твердость духа, без которого было нельзя ни хозяйство вести, ни поддерживать бодрость в своих домочадцах.
Внук, пожалуй, и спас Дитятьева от крутого опустошения. Было чудно исхлестанному годами, не совсем ещё старому человеку испытывать к внуку родственный интерес оттого, что малый глядит на него снизу вверх, как на крупное дерево, и упрашивает, волнуясь: «Дедушка, научи!»
Плыть ли за лодкой над омутами Мологи, строгать ли рубанком сосновую доску, купать ли, спасая от овода, целый день на жаре трудившегося коня, собирать ли с лещин одетые в ситцевые рубашки пузатенькие орехи - всё это было. И всё это будет. Благо, детство у малого в самом разгаре. И парнишке надёжно и весело потому, что рядышком дед, которого можно опять попросить о чём-нибудь очень важном.
Вчера Витёк взял деда за руку и привёл его в горницу, где кровать, а над ней - ружье.
- Дедушка, я хочу научиться стрелять!
Аристарх Иванович отказал:
- Рано. Ты ещё мал.
Но внук был настойчив. К тому же, сообразителен и хитёр. Сказал:
- Мал, да удал. А ты у нас, дедушка, старый. А старые умирают. Если тебя не будет, кто тогда научит меня стрелять из ружья?
Довод был убедителен. В самом деле. Под Богом ходим. Никто не знает, когда за тобой прилетит небесный гонец.
- Стрелять-то тебя научу, - сказал Аристарх Иванович в передумье, - да только в кого? Разве в какого-нибудь лиходея, коли он сунется к нам с грабежом?
Дедушка вывел внука на столбовое крыльцо. Приставил ружье к перилам. Стал рассказывать про спусковые курки, про железную мушку, про то, как надо метиться в цель. Показал, а потом, при виде вороны, сидевшей, как дурочка, на заборе, помог пареньку нажать на курок. И выстрел бабахнул. Мало того, что малыш встрепенулся и устоял от отдачи ружья, так он ещё и вздохнул, жалея ворону, свалившуюся с забора в придорожную лебеду, и сказал:
- Зачем я её? Она же не виновата. В другой раз я выстрелю в лиходея. Его я не буду жалеть. Потому что он станет нас грабить. А я возьму в него и пальну…
Аристарх Иванович понимал, что мир вокруг враждебен и ненадёжен, и потеряться в нём неокрепшему человечку легко, оттого и радовался тому, что внук растет крепышом, по-прежнему боек и любопытен и пристает к нему: «Дедушка, научи!»
«В отца растет, - думал Дитятьев, - а отец – весь в меня!» Гордостью обносило грудь Аристарха. Только гордость была приправлена горечью долгой разлуки, после которой должна б состояться и встреча. Однако верил в неё Аристарх слабо-слабо, как верят в великого Бога, который однажды сойдёт на землю и избавит страждущих от всех горечей и обид.
Ольга Петровна, как и супруг её, мало надеялась на удачу, что повернётся в их сторону добрым лицом и подарит им встречу с сыном. Время-то было какое? Время тех самых метаморфоз, когда вываливались из жизни вожди устоявшегося режима, такие, как Каменев, Пятаков, Бухарин, Зиновьев и даже Рыков, и надеяться, что Степану выпадет счастье остаться в живых и вернуться домой, было не только странно, но и нелепо.
Горе своё она заливала слезами, а слезы сеяла, словно зерна, но не на пашню, а там, где были её овечки, корова с телёнком, конь, супоросная свинка, курицы и петух, которых она обиходила ревностно и усердно, находя среди живности отдохновение и покой.
Ждали Дитятьевы дня, когда закроют плотину, и все, кто работает в Волголаге, будут выпущены на волю. Об этом стало известно им в прошлое лето, когда приезжал в Замоложье младший брат Степана Олег. Он и поведал о том, что Степан теперь в Переборах, работает на плотине, и что как только два берега Волги сойдутся, его, как и всех заключенных отпустят домой.
Вся зима 41-го грохотала от взрывов, которыми рушили всё, что было в Мологе высоким и могло помешать судам безопасно прокладывать путь. В городе действовали сапёры. Целый отряд. Полетели в воздух каменные строения. Взрыв за взрывом…
Полина видела этот кошмар. Время от времени навещала она Мологу, чтобы купить привезённый сюда из Рыбинска хлеб. Зимой его привозила машина. Весной и летом – паровичок. Каждый раз всматривалась она в лица встречных прохожих. «А вдруг его отпустили?» - думала о Степане.
Весна на Мологу пришла нынче рано. Вечерами, когда солнце садится на нежные зелени озимей, Мологу окутывают сутемки. Там, где стояли дома, высятся печи, встречая кирпичными трубами преждевременную весну. Окна домов, где ещё продолжалась оседлая жизнь, строго синеют, отражая суровую обречённость. Город в отчаянии, как человек, потерявший дорогу домой. Ни огней, ни звуков. Тусклый запах кирпичных развалов перебивают свежие вздохи Мологи и Волги, двух беременных рек, переполненных водами талых притоков и побережий. Летает сова, высматривая в развалах то, что движется по земле. Из-под куч прошлогодней листвы выползают ужи.
Апрельское утро богато на запахи от земли, где смешались сладкая прель полусгнившей травы, свежесть снега и ароматы примул и первоцветов. Воздух бодр, и Буян, потряхивая хвостом, легко и бойко ступает по чёрной дороге.
Аристарх и Ольга Петровна снова в пути. Везут на телеге пожитки. Самое главное свезено. Зима была долгой. Успели. Там, в пяти километрах, возле Еланинского ручья, у них поставлена маленькая избушка и крытый осинником двор для скота, и обдуваемый ветрами сеновал, куда с сарая было увезено всё домашнее сено.
Получился второй хуторок. Хоть и тесно, но жить было можно. И скотина стояла уже под крышей. Хозяева, чтоб не тратить время на переходы, и ночевали частенько в новом жилье.
Не тронут только один пятистенок. Слишком велик он для перевозки. Да и рука, чтоб его разобрать, на такое не поднималась. Где-то в душе Аристарх надеялся: «Может, зря мы так всполошились. А вдруг вода будет смирной. И до дома не доберётся. Дай-то бы Бог…»
Аристарх крестился. И Ольга Петровна крестилась, благо была с хозяином заодно во всех делах его, во всех сомнениях, планах и размышлениях.
Уехали оба они рано утром, чтоб возвратиться к обеду и в этот же день всей семьей перебраться в Еланинский хуторок.
И вот уже рядом их дом. Ольга Петровна пошла открывать ворота. И Аристарх с ней пошёл. Да отвлёкся, услышав где-то внизу у реки странный шум. Стал спускаться к реке. И обомлел. На него снизу вверх бежали белые всплески. Да ведь это вода! Не обычная, с водополья, а та, что пошла, будто стадо зверей. Поверх вешней воды. Понял Дитятьев: она от плотины.
Он побежал. И вода вслед за ним. Скорее! Скорее! К Буяну! Загрузиться в телегу – и вверх, к Еланинскому ручью!
Вода, захлестывая траву, опередила его, и он уже бухал по ней тяжелыми сапогами. К коню!
«Слава Богу!» - хотел сказать Аристарх и вытаращил глаза.
Буян, осаживаясь в оглоблях, заржал с каким-то испуганным хрипом и, развернувшись, тяжёлым галопом метнулся с телегой не по дороге, а по протоку, бежавшему, как и конь, крупно вскачь по земле. И уже непонятно было, где дорога, где луговина, где огород, и где двор. Всюду кипела вода.
- Стой, Буянушко! Стой! – кричала Ольга Петровна, отгораживаясь руками от поднимающейся воды
- Побежали и мы! – лихо вскрикнул Витёк.
Аристарх - у калитки. Понял он, что коня они упустили. И что Еланинскому ручью им уже не попасть. Оставалась надежда на дом.
- Давайте назад! - кивнул на крыльцо, на ступеньках которого уже выплясывала волна.
Облепленный с обеих сторон женой и невесткой, с Витько̇м на руках, он побрёл по жидкому месиву, одолевая поток, который, как злая собака, бросался в ноги, не подпуская к спасительному крыльцу.
Приступом брали крыльцо. С грехом пополам, но взяли всё четверо, опрокинувшись на рундук.
Вода прибывала. Было её слишком много, и она, торопясь, осваивала незнакомую для неё территорию, заполняя ручьи и низины, а потом и пологий берег, на котором стоял у Дитятьевых дом.
- Неужто потонем? Неуж? – плакала Ольга Петровна.
- До этого не дойдёт! – сказал Аристарх, направляясь к сараю, где белела большая лодка, которую он хотел просмолить и продать. – Вот на ней и спасемся.
- Но она не смолёная, - подсказала Ольга Петровна, - сразу же и потонет.
- В этом и заковыка, - Дитятьев стоял перед лодкой и думал.
- Кабы на берег её, - подстал к разговору Витёк, - там бы и засмолили.
- Молодец! – похвалил Аристарх паренька. – Вместо берега – на сарае! Разжигаем огонь!
Удивился Витёк:
- Прямо здесь?
- Прямо здесь.
Костёр развести – две минуты. Ещё минута – поставить в огонь ведро с затверделой смолой.
Внук – при деле – поддерживает огонь, да следит, чтобы тот особо не разгулялся. Для чего под рукой у него ведерко с водой.
- Смотри за огнем! – наставляет его Аристарх. – Как в излишек пойдёт, так из ковшика – плесь!
- Знаю! Знаю! – смеётся Витёк.
- Пожара бы не наделать, - беспокоится Ольга Петровна.
Аристарх Иванович гладит супругу по голове:
- Потушим. Чего беспокоиться. Хватит воды.
Успокоив жену, он подходит к костру. Два ведра у него. Одно – от огня, где клокочет смола. Второе - к огню, пусть и тут пузырями пойдёт.
За воротами блещет, как самовар, горячее солнце. Много его сегодня. Аристарх Иванович с кистью. В бликах сильного солнца и трепещущего костра он похож на нездешнего чудодея, который огнём и смолой отводит беду, в какую попало его семейство. Витёк у него на подхвате. Держит огонь, чтобы тот особо не поднимался и не съел раньше времени пол.
В полу уже дырка. Все шире и шире. Внизу, под полом гуляет вода, пугая своим хищным цветом и красными всполохами огней, которые падают от сгорающих головешек.
К вечеру лодка была готова. Потушили костер. Поели горячей похлебки, которую Ольга Петровна сварила в устье печи на двух кирпичах.
Торкнуло. Что-то громко заскрежетало. Ничего себе! Притащило из города дом, прилепив его к переду пятистенка, и теперь он застрял, то и дело потрескивая венцами.
Кричали скворцы. Птицы метались в панике над разливом и, обессилев, падали в воду. Один из скворцов залетел на сарай.
Город был обречён. Волна доходила до верха окон. Все, кто в городе оставался, сидели в воде, завершив своё время на этом свете.
Ночь была на излёте. На излёте и время, какое у них отбирала вода, подбираясь уже ко второму белому полу, сквозь доски которого местами выбрызгивала струя.
Аристарх приготовил лодку. Спустив к затонувшему свозу, загрузил её самым необходимым. Не забыл и ружье, посадив в патронник патроны с волчьей картечью.
Пора! Аристарх сел за весла. В носу на передней банке – Ольга Петровна. В ногах у неё, на старых фуфайках под одеялом, весь в сонном царстве - улыбающийся Витёк. На кормовом рундуке – Полина.
Шел дождь, когда они оттолкнулись веслами от стены, и лодка выплыла к огороду, глубоко затонувшему под водой.
- Пап, ты куда гребёшь-то? – подивилась Полина. – Нам ведь надо туда. – И махнула веслом на запад, к Еланинскому ручью.
- Конечно бы, надо туда, – согласился Дитятьев, - только ждёт нас там мелководье. А по нему нам лодку не провести. И пешком не пройти. Увязнем. Земля под водой – кисляная жидель. Ста шагов не пройти. А надо пять километров. Спасенье наше на глубине.
Ольга Петровна в переполохе:
- А как же корова? Телёнок? Овцы? Да и Буян, поди, уже там?
- Не пробраться туда, - повторил Аристарх.
Под веслом закачались зелёные ветви распустившейся раньше времени груши. По днищу глухо скребнули зубья забора. Встречный гребень волны. За ним – и второй. Аристарх поднажал на весла. Берегов у Мологи нет. Отступили вправо и влево. Между ними, может быть, все 50 километров. Не река, а Бенгальский залив.
И все же Дитятьев определил русло бывшей реки, где текла над водой вторая вода, и лодку, когда перестали грести, повело не вниз по течению к затонувшим домам Мологи, а вверх.
- Куда поплывём? – спросила Полина.
- Куда вода поведёт, - ответил Дитятьев.
Вода повела не в сторону Волги, а от неё. Плыть по реке, не видя её берегов, странно и неприютно. Хотя берега нет-нет, да и узнавались. То по крыше избы, то по тощему стожару, то по куче плывущего сена, то по церкви, такой высоченной, красивой и статной, что было обидно и горестно за неё, оставшейся здесь на своё трагическое стояние.
Узнавались они и по лесу. Ёлки, дубы и сосны торчали в воде, как тихие исполины. Дождь прошёл. Потянул ветерок. Не сильный, однако. Вода заярилась опасными белыми костерками.
«Ветру есть, где теперь подика̇сить, - поугрюмел Дитятьев, - с двумя весёльцами нам, пожалуй, не устоять. Надо к берегу. Не к покатому, а крутому, или к какому-нибудь островку».
Островов было много. Однако они сидели в воде. Лишь выпуклая горбушка высовывалась наружу.
Плыли бревна. Коряги. Тяжелые ветви. Почти все они шевелились. Кто только на них ни сидел! Вон два зайца, а рядом с ними – лиса. А там - целый ряд аккуратных кругленьких кочек – ежи! Ба-а! Какая-то даже собака серой масти с тяжелым хвостом, рулившем в воде, как веслом. Да это же волк! Но какой он спокойный и тихий! А в двух шагах от него на той же коряге, головой на суку – распластавшаяся змея. Неодинакова сила течения. Где оно бурное, где послабее. И бревно с лесными тварями то отстает от лодки, то обгоняет её.
Сзади, словно преследуя, подплывал распахнутый гроб, откуда торчала, крутясь во все стороны, петушиная голова.
- Ой! – испугалась Ольга Петровна. – Гостенёк с того света!
- Да не! – Аристарх Иванович улыбнулся. – Домовину эту кто-то готовил впрок. Была, видать, на сарае. Вот и взяло её водой. А петух – не дурак! Хозяева бросили впопыхах. Что уж было ему? Лучше ехать в гробу, чем сидеть в затонувшей избе.
Велика ширина разлива. Повсюду, как сор, купаются шкафчики, скамьи, столы. Вон, гребках в десяти, даже чёрный комод. Это город дары свои отпускает, посылая вверх по воде, чтоб осели они где-нибудь у глухого высокого побережья или в лиственных топляках.
Топляки ворочаются, как нильские крокодилы. Закрепившиеся на них ондатры и зайчики, право, как акробаты, удерживают себя, только-только не падая в воду. Лодка к ним близко не подплывает - иначе всё надводное поселение тут же и вывалится в неё. И Витёк не суется больше к плывущим зверькам, забирая их с моля в лодку. Хватит ежика, зайчика и куницы, которые возле него идят себе на овчине, дрожат от страха и, наверное, молятся про себя, чтобы их оставили в этой лодке.
Неожиданно лодку метнуло куда-то на ельник и потащило, царапая лапами и суками. Это было уже опасно. Аристарх Иванович в нос перебрался и отсюда ловил руками стволы, отводя их от быстро несущейся лодки.
В конце концов, занесло в кустолом, где темно, неприютно и слышен шорох скребущих о днище подводных кустов. «Неужто мы заблудились? – хмыкнул Дитятьев. – Нет! Расслабляться нельзя. Просто мы чуть посбились с пути…»
Решили плыть не по ходу воды, а под острым углом. Дитятьев, знай, ловил шершавые ели, с силой отталкиваясь от них. Шлёпал и шлёпал по жёстким стволам. Ладони уже загорелись. А ельник, как был, так и есть, и никакого в нем, даже узенького, просвета.
Дитятьев устал. На ладонях розовые мозоли.
- Перекур! - отдает команду.
Зашли носом лодки в непроходимый еловый подрост. Ольга Петровна, как знала, приготовила всем по ломтю пшеничного каравая. Аппетит у всех за троих. Ели всласть, запивая водой, которую черпали кружками прямо с лодки.
И опять за работу. Не один Аристарх - всей семьёй ловили руками и веслами вековые стволы и, отталкиваясь от них, берегли глаза от упругого хвойного свеса, который был и колюч, и плотен, и нескончаем.
Наконец, как ножом, прорезалась светлая щель. На эту щель и поплыли, то и дело, зажмуривая глаза. Долго жмурились, пока, наконец, не выплыли на опушку, за которой открылось огромное блюдо воды с нависавшим над ним низким солнцем.
- На сегодня хватит, - сказал Дитятьев. – Место открытое. Не дай Бог, выскочит шалый ветер. Волной захлестнёт. Ночью с нею не совладать…
И снова Ольга Петровна каждому, как награду, выдала по куску пшеничного каравая.
Спали с дежурством. Было нехолодно, благо хватало ватников и овчин. Всем было ловко. Даже Дитятьеву с его большими ногами, которые для удобства он выпроводил за лодку, всадив их в нависшие над водой еловые лапаки́.
Утром Ольга Петровна умудрилась и чай заварить, скипятив его в котелке. Котелок же пристроила на щите, где красовался, чернея бородкой, чей-то портрет, который она изловила средь прочего хлама в воде, и на нём развела костерок, поддерживая его сухими веточками от ели.
Смутила всех рогатая голова с живыми глазами, торчавшая из воды, как красивое изваяние.
- Это же лось, - сказал Аристарх.
- Господи! – вздохнула Ольга Петровна. – Зверью-то пошто такое мученье? Сколько его перетонет!
- И всё из-за этих! – добавила с сердцем Полина, гребнув кормовым веслом, чтоб отправить подальше от лодки горелый портрет одного из затейников Волгостроя.
Снова они на второй воде, которая шла и шла от далекой плотины на Переборах. Солнце медленно поднималось, сжигая на островных перелесках последние полосы снега. И опять, как вчера, носились в небе крикливые птицы, потерявшие ориентир, и теперь метавшиеся, не зная, куда понесут их усталые крылья, в которых уже не осталось даже маленьких сил.
Показался вдали невысокий лес. Правый берег Мологи. «Где хоть мы есть? – спросил у себя Дитятьев, почувствовав сердце, к которому привалилась уверенность в том, что теперь-то они спасутся. – Сейчас поспрошаем у добрых людей».
- Дедушка! – закричал вдруг Витёк, показывая на остров со старыми ёлками, в изножьи которых стоял по брюхо в воде обречённый медведь. – Можно я в него выстрелю? – И ружье со дна лодки схватил, прилаживая к плечу.
- Не смей! – заорал на него Дитятьев. – Мы же не мародёры! Да и патроны не солью заряжены, а картечью! Недолго и до греха!
Витёк опустил ружье:
- Ладно, дедушка. Я не подумал.
- Думать надо всегда, - проворчал Аристарх. – Он, может, защиты у нас просил. А мы картечью в него.
- Дедушка, я виноват. Мне стыдно. Прости меня, обормота…
Потянуло дымком. Подплывая к берегу, ещё издали разглядели костёр, а чуть ближе – штабели досок, брусьев и бревен, нагромождения мебели и приткнувшийся к отмели почти новый с дверями и окнами дом.
«Контора какая-то. Видно, спасают общественное добро», - подумал Дитятьев. Правда, смутила его висевшая на рогатках косматая шкура лося и чан на костре, где варилось кипящее мясо.
К берегу приставать не стали. Притормозили возле плота, опустив в лодку весла.
- Добрые люди, здорово! – крикнул Дитятьев к костру, откуда уже поднимались и шли к ним трое в брезентовых куртках. – Куда это нас занесло?
- А вы откуда? – спросил худощавый в кожаной шляпе, зорко, в единый охват, забрав взглядом лодку.
- Из Мологи. Плывем, куда вода приведёт. Где это мы?
- А вы к костру подходите. Поговорим. Может, бутылка найдётся? Мы бы купили. Или на мясо бы обменяли.
- Это нам ни к чему, - ответил Дитятьев, - лучше скажите, кто вы такие? И место, как называется?
- Мы из общества сплавбарахло. Неуж-то не видно? – Худощавый снял шляпу, насмешливо показав на мебельные завалы.
- Тогда прощевайте! – Дитятьев взял было весла, но тут же их и отставил, увидев, как мужики подобрали с земли два багра и, зацепив ими лодку, стали держать ее, как на канатах.
Рассердился Дитятьев.
- А ну, отпусти!
Мужики, державшие лодку, расхохотались, а тот, что в шляпе, тоже поднял багор и сказал:
- Лодку вашу мы конфискуем. Вот так! Выходите по одному! Прямо на плот. На нём и плывите, куда вам надо!
Поднялся Дитятьев. Вышел на плот, не забыв взять весло. И вывел плечами, словно была у него коса и он сокрушал худую траву. Два багра полетели, а третий, ломаясь, бухнул в реку. Полетела в реку и шляпа. И ещё раз махнул Аристарх. Но мужики отступили, а худощавый, оставшись без шляпы, с лысой, как блин, поворотливой головой так и взломался шеей и подбородком, поворачиваясь к костру:
- Шакал! Делай старому дуба! Жри его с бородой!
От костра, пружинясь, выскочила овчарка. Серая, с белыми пятнами на щеках, высоколапая, с хищной пастью, она не бежала, а стлалась по-над землей, как опытная зверюга, уже задравшая на своем веку не одного такого, как Аристарх. И нельзя собаку остановить, была она возле цели и, сатанея, уже предвкушала чужую кровь и чужую боль.
Выстрел был неожиданным. И овчарка с простреленной пастью, будучи мёртвой, продолжала лететь над землей, переворачиваясь задними лапами, и спина её по инерции протащилась по брусьям плота, к сапогам Аристарха, который поддел её на весло и брезгливо, как падаль, отправил ёв воду.
Второго выстрела не понадобилось Витьку. Три куртки так и метнулись от берега к лесу.
Лодка снова плыла по второй воде. Там, на самом краю, где сходились вода и небо, летел косячок апрельских гусей. За перевалами показалось низкое солнце. В свете его обнажились, блестя окошечками, дома.
- Город, что ли, какой? – спросила Полина.
- Не знаю, - сказал Аристарх, - надо подплыть поближе. Не так ли, Витёк?
Витёк отдыхал. Сидел он в коленях у бабушки. Рядом с ним были заяц, куница и ёж. Было ему хорошо. Впервые в жизни он самовольно выстрелил из ружья, и никто не ругал за это.
0

#16 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 15 декабря 2016 - 22:40

15

ЖЕНЩИНА ЕЛА ХУРМУ


Ей было восемь лет. Она никогда не видела своей родины. Даже не знала, где появилась на свет. Родители? Её забрали от них в таком раннем детстве, что даже неизвестно, на кого больше похожа: на маму или на папу?.. Сколько она себя помнила, всегда хотелось есть. Капуста, хлеб, каша – всё это доставалось периодически. Но постоянно хотелось фруктов: груши, хурму, дыню... Иногда у кого-нибудь падал кусочек, она находила его. Это было счастье. Неважно, грязный он или нет, в шкурке или огрызок...
Она не умела просить. Может быть, протяни руку за подаянием, кто бы и дал… Но она не могла. Что-то в душе поднималось волной, подкатывало комком к горлу и опять ничего не получалось...
Женщина ела хурму. Большой рыжий шар, казалось, вобрал в себя всё солнце, которое светило беспричинно ярко, и сам начал светиться изнутри. А она смотрела и не могла отвести глаз. Это неприлично, конечно - пялиться нельзя. Но плод держал взгляд тисками; отвернуть голову – всё равно, что столкнуть Землю на новую орбиту. Огромные глаза занимали почти всё место на крошечном лице. Они не просили ничего. Просто провожали плод, как уходящий поезд на перроне. Поезд, идущий домой… Последний шанс вернуться… Где-то там, в той неизведанной земле, есть мама. Она может погладить ласково по голове и всё понять. А потом притащить огромную охапку всех этих вкусных диковин и радоваться, глядя, как ест дочь.
Она втягивала воздух ноздрями, стараясь вобрать как можно больше этого запаха. Кто сказал, что хурма не пахнет? А если очень-очень хочется?
Женщина села на корточки и внимательно посмотрела в карие глаза. А встретила прямой спокойный взгляд, полный достоинства и силы. Спину прямо - не надо казаться слабой перед людьми. Пусть не думают, что она побирается. Но женщина, ничего не говоря, протянула ей мечту. Рыжий кусочек солнца... И она взяла, всё ещё пытаясь сохранять лицо - только руки тряслись и выдавали её с головой. Зубы вошли в мякоть, сок ручейками тек по губам, а она не могла отвести взгляда от человека, подарившего счастье. Женщина, покопавшись в сумке, достала ещё одну хурму и, покачав головой, протянула ей. Взяв и эту, нежно прижала плод к груди. Эта женщина... Может, она знает, где её дом?
Где мама? Но женщина встала и пошла прочь....
Обезьяна смотрела ей вслед всё ещё полными надежды глазами. И слёзы предательски текли по щёкам...
0

#17 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 16 декабря 2016 - 22:34

16

БАБУШКА МАРПЛ


Семидесятилетняя Дария Семёновна Старцева похоронила мужа, подполковника Советской армии в отставке, и жила одна в двухкомнатной хрущёвке от пенсии к пенсии, которой только и хватало на еду и лекарства. Детей у неё не было, остались лишь дальние родственники, которых только и следовало поздравлять дешёвыми разноцветными открытками на праздники и дни рождения. И которых с годами становилось всё меньше и меньше. Но всё же, несмотря на бедность и социально-политические коллизии на предмет перестроек, выборов и громогласных, но незаметных реформ, оставалась на удивление оптимисткой и жизнелюбом.
- Жизнь прекрасна, если не думать о будущем и не вспоминать прошлое, - от случая к случаю повторяла свой излюбленный афоризм.
Её единственной отрадой и развлечением было ежедневное чаепитие и сплетни с лучшей подругой, соседкой Шурой. А ещё её увлекало и уводило от однообразных и рутинных будней чтение романов Агаты Кристи. Бабушка Даша поневоле примеряла на себя образ бойкой старушки Джейн Марпл, детектива-любителя, способной раскрыть и незначительные, и самые громкие преступления. Мечтала и себя испытать в роли умной и проницательной ищейки, ведущей незримую борьбу с хитрым и коварным криминальным миром. Её заметно раздражали стяжательство и богатство сильных мира сего, поэтому она, вдохновлённая любимыми литературными героями, часто размышляла о том, как изобличить и наказать высокопоставленных злоумышленников по всем правилам сыска, следствия и суда.
Наивные мечтания иногда переходили в конкретные измышления. Дария Семёновна создала свою картотеку, заполненную вырезками из газет и журналов о взятках, воровстве, строительстве шикарных вилл с бассейнами и саунами, заграничных турне по тёплым морям экзотических стран людей известных, знаменитых и почему то всегда подлых.
Особенно ей удавался сбор компромата на мэра города Владимира Гуреева. Его достаток по самым скромным меркам уже перевалил за сотню миллионов, а он продолжал «страстно любить» свою работу, свой народ и свой город.
Решение «наехать» на него у бабушки Даши появилось само собой, неожиданно и непостижимо смело. Однажды около полудня, проходя возле центрального входа в мэрию, она увидала огромный чёрный джип, возле которого лениво покачивались с сигаретами в зубах два коротко подстриженных амбала. Сознание Старцевой вдруг пронзила заразительная идея, от которой она не смогла отказаться. Бабушка решительно засеменила в приёмную мэра и с порога, слегка кивнув головой, строго спросила у молоденькой и смазливой секретарши:
- Он сам?
- Да. То есть, нет. Владимир Григорьевич принимает только по записи.
- Меня примет.
- А Вы кто? – подняла и без того дугообразные брови девица.
- Я от Султана Мигаса, - выпалила Старцева и ещё строже добавила, - доложите.
Она неспроста назвала самого известного в городе и за его пределами криминального авторитета, поскольку по её проверенным сведениям у него начались серьёзные трения с мэром из-за купли-продажи земельных участков на территории городского исторического заповедника. И это сработало.
- Ну, хорошо, - повела плечами девушка и пропела в трубку, - Владимир Григорьевич к вам женщина от Султана Мигаса.
Через весьма короткую паузу ещё более удивлённо добавила:
- Заходите.
Дарья Семёновна вошла в кабинет с неизменной доброжелательной улыбкой Джейн Марпл.
- Здравствуйте, я к вам от Султана, - и, не спрашивая разрешения, села в удобное кресло возле длинного стола, напротив мэра.
- Слушаю вас, - пробормотал Гуреев, подозрительно разглядывая наглую посетительницу.
- Я должна получить у Вас долг, десять тысяч долларов, которые здесь, в Вашем сейфе, на нижней полке.
- Что?! – почти взревел мэр.
- То, что слышали. Или сейчас, или никогда… Если подойдёте к окну, увидите чёрный джип. Это они меня привезли. И если не отдадите мне деньги мирно, они заберут у вас силой. Не сегодня, так завтра.
Одутловатое, красное лицо Гуреева стало синим. Он резко встал со стула и подошёл к окну. Увидев тех же квадратных особей, еле выдавил:
- Кто они?
- Не знаю. Я всего лишь пешка в этой игре и не знаю даже их имён. А если меня арестуете, я ничем не смогу помочь следствию. Разве что расскажу о Ваших земельных аферах. Короче, выбирайте: или я, или они. Мне не нужны проблемы. Возраст не тот.
Мэр нервно засуетился между столом и сейфом:
- А где гарантии?
- Мне всего лишь велели передать, что Ваше благополучие и есть Ваша гарантия. Больше я ничего не могу сказать, ибо ничего не знаю. Как хотите. Мне тоже это не очень нравится.
Старцева поднялась с кресла и направилась к двери.
- Постойте, - Гуреев нервно закашлялся, выпил залпом стакан газировки, открыл сейф и вынул стопку аккуратно упакованных баксов. – Здесь десять тысяч, куда их?
- Можно сюда, - равнодушно ответила бабушка и вынула из сумочки целлофановый пакет.

***
Через час с небольшим она уже сидела в самом дорогом баре в центре города и со своей соседкой Шурой пила кофе с коньяком, закусывая бутербродами вперемежку с красной и чёрной икрой. А до этого она успела перечислить все деньги на счёт детского сиротского дома. Себе оставили только 20 долларов, которые и спешила потратить. Здесь же её и задержали.
Но она успела подробно и красочно рассказала подруге о своём детективном успехе. И вскоре этот шокирующий рассказ появился в городской, областной и центральной прессе, на всех местных и региональных телеканалах…
Уголовное и судебное разбирательство длилось недолго. Дария Старцева получила всего два года условного заключения. Зато стала настолько популярной и знаменитой, что иначе, как наша «мисс Марпл», её никто не называл. И, более того, она начала писать книгу под названием «Как стать детективом».
Но самое интересное в этой смешной и грустной истории то, что Гуреев и Мигас подружились и не потребовали возврата своих денег со счёта детского сиротского дома.
0

#18 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 20 декабря 2016 - 23:00

17

МОНЕТЫ САРГИДЖАНА


Знаете, в каком образе является ко мне писательская муза? Конечно же, в образе любимой супруги.
— И когда ты наконец займёшься нашими Авгиевыми конюшнями? Новый год уже не за горами.
— Какими именно конюшнями и при чём тут Новый год, дорогая? — не отрывая глаз от газеты, уточняю я с тайной надеждой, что супруга на этот раз в полемику вступать не будет и ретируется на кухню, ворча под нос свой дежурный монолог: «Послал же Бог муженька!.. У других все рыбаки да охотники. Нет-нет да и чего съестного в дом принесут, а у меня писатель. Только исписанные листки по всей квартире разбрасывать и способен. Раньше ими хоть печку растапливать было можно, а теперь даже в макулатуру сдать — и то проблема».
Но на этот раз моя благоверная была настроена решительно.
— А те конюшни, которые на антресоли уж какой год существуют. Вставай с дивана, быстренько бери стремянку и вперёд. Иначе я сама Гераклом стану и мигом совершу очередной номерной подвиг. Я давеча в интернете статью про итальянский Новый год читала. Так они там в канун праздника вообще старую мебель из окон пуляют. Ходить страшно. Того и гляди, под шкаф или комод времён раннего ампира угодишь. Вот уподоблюсь им - будешь тогда знать. Выброшу всё, сам знаешь, к какой матери.
Она хотела продолжить свой гневный монолог, но я уже понял, что дело на этот раз принимает серьёзный оборот и, нежно отодвинув супругу в сторону, стремглав метнулся к тем самым конюшням, то бишь к антресолям.
— Пылесос захвати, — неслось мне вслед. — Иначе от пыли задохнёшься или, чего доброго, чахотку подхватишь!

***
Грампластинка, ещё одна и ещё… Супруга подаёт мне снизу влажную тряпку.
— Сотри с них пыль, прежде чем выкидывать. Крутить их всё равно не на чем, разве что на карандаше или ручке…
Осторожно, чтобы не поднять в воздух многолетнюю пыль, беру в руки очередной раритет. Читаю: «Песня «Ленинград». Музыка — Пугачева Алла, Слова — Мандельштам Осип. Следом за пластинкой из чёрной пасти антресолей выныривает связка пожелтевших книг в хорошем коленкоровом переплёте — «Звёзды над Самаркандом», Бородин С. П.
Четверть века назад я привёз эти книги из Средней Азии. Хотел детям отдать, да они сейчас бумажных книг практически не читают — скачивают из всемирной паутины или слушают аудиоверсии.
— Надо же, где встретились… — произношу я вслух.
— Кто встретился? — недовольно уточняет супруга.
Из кухни раздалась трель свистка закипевшего чайника.
— Как кстати! Пойдём, дорогая, на кухню. Выпьем нашего любимого зелёного 95-го, и я тебе расскажу, кто с кем встретился и почему им в жизни было бы лучше этого не делать вовсе.

***
— Понимаешь, любимая, — я отхлебнул терпкую жёлто-зелёную жидкость из своей пиалы, — Иосип Мандельштам был человеком неуживчивым. Он сам не раз утверждал, что Бог наделил его скверным характером, но компенсировал этот недостаток некоторым литературным даром. В 1932 году поэту и его супруге Надежде Яковлевне наконец-то выделили квартиру и ни где-нибудь, а в знаменитом писательском доме им. Герцена на Тверском бульваре.
— Это тот самый дом Грибоедова, который так великолепно описал Михаил Булгаков в своём знаменитом романе « Мастер и Маргарита»? — то ли спросила, то ли уточнила жена.
Я молча кивнул в знак согласия и продолжил.
— Соседом Мандельштама оказался литератор по фамилии Саргиджан и по имени Амир. Первое время соседи приятельствовали. Ходили друг к другу в гости, порой выпивали. А как же без этого? Творческие же натуры… Случилось так, что Амир взял да и попросил по-дружески у Осипа Эмильевича в долг, до очередного гонорара, 75 рублей ассигнациями. Как говорится, ничего так не портит отношения людей, как невыполненные финансовые обязательства. Время шло. Произведения Мандельштама печатать перестали, другой литературной работы практически не было. Поэт вежливо попросил Саргиджана вернуть долг. Потом ещё раз попросил. Затем уже потребовал. Всё без толку.
— Денег сейчас нет, когда будут, тогда и отдам, — на ходу скороговоркой произносил Амир и быстренько скрывался за своей дверью.
И вот однажды, возвращаясь из редакции в самом скверном расположении духа, Осип Эмильевич повстречал жену Саргиджана Татьяну Дубинскую, нёсшую авоську, полную дефицитной снеди. И нервы живущего практически впроголодь поэта не выдержали. Он закатил невероятный скандал. Кричал, что в то время, когда пожилой и маститый (Мандельштам, конечно же, имел в виду себя) литератор недоедает, его более молодой коллега жирует и закатывает «лукулловы пиры». В свою очередь, Амир, науськиваемый женой, не вступил в словесную перепалку, а просто начал избивать поэта. Мало того, влетел в мандельштамовскую квартиру и накинулся с кулаками на Надежду Яковлевну.
Что в таком случае должен был предпринять оскорблённый советский человек? Конечно же, обратиться в товарищеский суд. А как же иначе? Не оставлять же без последствий такое поведение молодого литератора. Председателем этого суда назначили не кого попало, а самого Алексея Толстого. Благо, он в тот момент находился в Москве.
На суде Мандельштам повёл себя весьма странно. Вместо того, чтобы внятно и правдоподобно изложить суть дела, он стал доказывать присутствующим, что Саргиджан и его жена Татьяна люди дурные и крайне плохо воспитанные. И вовсе никакие даже не писатели. Однако в зале суда народ собрался, в основном, под стать Саргиджану. Поняв это, поэт стал оскорблять и всех присутствующих. Алексей Толстой, зачитывая решение суда, отметил, что деньги Осипу Эмильевичу надо-таки вернуть.
— Когда они у меня будут! — закричал с места ответчик.
— Когда они у него появятся, — согласился председатель и на этом закрыл заседание.
Щупленький поэт, услышав это, немедленно вскочил на стол и, размахивая кулаками, закричал, что это совсем не советский справедливый товарищеский суд, что он этого так не оставит!
Спустя восемь месяцев Мандельштам, будучи в Ленинграде, дал пощёчину Толстому. Прошло чуть больше недели - и поэта арестовали. Ему ставилось в вину создание антисталинских стихов («Мы живём, под собою не чуя страны»). Но по углам то и дело шушукались: «Надо же! Еврей поднял руку на самого графа Толстого». Как бы то ни было, но теперь исполнить решение товарищеского суда было невозможно. Мандельштам исчез. Даже цветы на могилу великого поэта уже не возложить, ибо никто не знает, где находится та могила.
А что же должник? Что с ним случилось? Амир Саргиджан вдруг вспомнил, что по документам он ни кто иной, как Сергей Петрович Бородин. И, быстренько собрав вещички, отбыл на постоянное жительство в Среднюю Азию. Он умел дружить со властью. Так сказать, находить с ней общий язык. Публиковался во многих местных газетах и журналах. В основном, это были путевые заметки о Средней Азии и Дальнем Востоке, о Памире и Казахстане. Затем перешёл на создание исторических романов: «Дмитрий Донской», «Египтянин», «Звёзды над Самаркандом». Работал в качестве специального корреспондента в Румынии, Югославии и Болгарии. Конечно, как и у большинства маститых писателей, у Сергея Петровича было хобби. Он коллекционировал редкие и очень дорогие монеты. Эта коллекция была такого качества и такой стоимости, что её выставляли в Соединённых Штатах, в разделе «Лучшие мировые частные собрания». Она даже получила там приз, неглавный, но достаточно почётный и престижный. Эта коллекция существует до сих пор и выставлена в музее имени писателя. Но не сыскать в ней 75-ти советских рублей, ценность которых - исковерканная судьба Осипа Мандельштама.
***
Наши пиалы были давно пусты. Пузатый расписной чайник остыл. Супруга с нежностью посмотрела на меня и тихо спросила:
— А тебе книги этого Бородина нравятся?
— Ты знаешь, да. Чего греха таить — интересно написаны. В своё время читал их с большим удовольствием, — ничуть не лукавя, ответил я.
Так бывает в жизни — талант и подлость вполне могут уживаться в одном человеке. Так уж мы, люди, устроены.
0

#19 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 27 декабря 2016 - 23:30

18

РОДНИН


Закончилась первая неделя августа. На небе не было ни облачка. Воздух над огромным строящимся химическим комбинатом был раскалён лучами ослепительного солнца. На огромной строительной площадке, где было занято работой четыре тысячи человек, слышался гул множества мощных дизелей, сопение компрессоров, треск электросварочных дуг и видны их многочисленные яркие вспышки.
Поверх корпусов гигантскими колодезными журавлями высились подъёмные краны. Все это для тридцатилетнего начальника строительного участка Алексея Роднина было само собой разумеющимся. Его светлые волосы, выгоревшие на солнце, ниспадали на прямой загоревший лоб. На открытом худощавом лице со слегка выпирающимися в стороны скулами были глубоко посаженные в глазницах внимательные серые глаза. Сейчас они были устремлены на рабочих, сгружающих с тракторной тележки чёрные деревянные щиты, пропитанные антисептиком.
На вид Роднину - около тридцати лет. Среднего роста, в хорошо подогнанной куртке защитного цвета и с прочной пластмассовой каской в руках, он производил приятное впечатление.
Метрах в десяти от него четырёхэтажная градирня откидывала на насосную станцию длинную тень. На верху градирни была видна огромная чаша из металла. В неё должна собираться вода с ряда цехов для охлаждения нового комплекса, в том числе, и цеха хлорной извести, сдача которого была намечена на девятое число.
Этот цех и градирню возводило строительное управление «Промстрой-1», в которое входил и участок Роднина. Он планировал этим в этот день завершить разнос щитов по этажам градирни и подготовить её под обшивку шифером. Вчера на штабе стройки субподрядчики со всей ответственностью заявили, что на объекте все сварочные работы будут закончены к утру. Но заверения не были выполнены, и потому сегодня планы его рухнули, чем Роднин был недоволен.
─ До обеда всё сварим!─ заверил его круглолицый и широкий в плечах бригадир электросварщиков Николай Бабин.
─ Как бы не так! Её и до вечера вам не осилить,─ раздражённо ответил Роднин. ─ Вы проспали день, а я теперь вам своё время отдавать должен и нарушить дневной план участка! ─ говоря так, он в расстройстве своём пытался нащупать в кармане куртки медальон.
Не найдя его, обеспокоено похлопал по карманам ─ медальона не было. «Утерял, ─ содрогнулся он.─ Не может быть!» Перед его глазами возникла маленькая пожелтевшая фотография в позолоченной оправе. Она была искусно вделана в серебряный футлярчик с мелко набранной серебряной цепочкой. Внутри футлярчика, на верхней крышке была гравировка: «Май 1984 года». Особенностью медальона была помещённая в оправу фотография, на которой светловолосая красивая девушка держала в руках младенца, протягивающего к ней ручки; симпатичный парень в военной форме с погонами старшего лейтенанта улыбался матери и тоже поддерживал рукой ребёнка. Медальон навевал щемящую до боли печаль на бывшего детдомовца Алексея Роднина. Он представлял себя пятилетним мальчишкой, который двадцать пять лет назад до рези в глазах всматривался через забор детского дома в каждого взрослого мужчину и каждую женщину с затаённой надеждой, что это его папа и мама.
Алексей сколько помнил, медальон всегда находился при нём. В детские годы ему помогали сберечь эту реликвию воспитатели детского дома на Урале, куда его отправили из Ленинграда.
Время шло, а изображённые на фотографии все более занимали его, но никто не мог подсказать, кем же доводились ему парень и девушка, заснятые на фотографии. Скорее всего, это были его папа и мама, а младенец, протягивающий к ним ручонки, был он.
Алексей читал скудные записи в своём личном листке, хранившемся в канцелярии детского дома. В нём ровным каллиграфическим почерком было выведено: «Найден в городе Ленинграде 13 июня 1985 года, на Невском проспекте, рядом с умершей женщиной». В графе «Год рождения» стояло: «предположительно 1984». Дальше шло: «Фамилия, имя, отчество родителей не установлено». И чуть ниже было добавлено: «При ребёнке обнаружен медальон с фотографией, на которой мужчина и женщина. Возможно, это его родители».
После, куда бы судьба ни бросала Роднина – ФЗО на Урале, армия в Западной Украине, строительный институт в Харькове ─ он всегда как талисман носил с собой этот загадочный медальон.
И вдруг он исчез! Это заставило Роднина внутренне сосредоточиться и до мелочей проследить каждый сегодняшний шаг.
«Нет… Утерять его я не мог!» ─ решил он. Всё сходилось на том, что дочери, шестилетней Светланке, которую он застал сегодня утром за проверкой карманов его куртки, наверное, понравился блестящий предмет, и она положила его к своим игрушкам как самое интересное, что находилось в кармане.
─ Ну и жара! ─ перебил его мысли Николай Бабин.
Тыльной стороной руки он вытирал под русым волосом вспотевший лоб, а другой показал на только что сгруженные щиты для градирни, от которых исходил крепкий запах антисептика. ─ Не дай Бог, искра ─ вспыхнут быстрее пороха.
Роднин, соглашаясь, кивнул головой.
─ Проверь огнетушители и займись подвозом шифера. После обеда разложим щиты, а к вечеру приступим к обшивке градирни.
Бабин ушёл, а на глаза Алексею попались два баллона ─ кислородный и ацетиленовый. Они лежали между градирней и насосной. Глядя на них, он с огорчением покачал головой и произнёс:
─ Ты на гору, а чёрт за ногу, ─ и крикнул рабочим, сгружающим щиты. ─ Как сгрузите щиты ─ определите эти баллоны так, чтобы они были в тени и как можно дальше от щитов и градирни!
После чего быстро зашагал к цеху хлорной извести, который выделялся высокой кирпичной трубой, взметнувшейся к жаркому небу.
Непривычной тишиной встречал Роднина ещё вчера гудевший работой хлорный цех. Он энергично поднялся по наружной лестнице на второй этаж. Здесь звено Бабина завершало работы, выкладывая огнеупорным кирпичом под печей. Из небольшого круглого отверстия печи доносился расстроенный голос с кавказским акцентом:
─ Как ты нэпаймеш, обидеться чэловэк, еслы я нэ приеду.
─ Ничего, перебьётся,─ слышался голос звеньевого плиточников.
- Я понимаю, что через тры дня пэчи должны быть готовы. Но повэр, дарагой ─ мой друг нэ поймэт мэня, еслы нэ приеду!
Роднин просунул голову в отверстие печи, заслонив собой дневной свет.
Голоса замолчали.
Поздоровался и, вглядываясь в сумраке печи в плиточников, справился:
─ Как идёт работа?
─ Ничего, управляемся,─ ответил звеньевой. ─ Нагапетов просится в Баку. Друг на свадьбу сына приглашает. Говорю ему, какая свадьба? Две печи впереди, а срок у нас – всего три дня.
Роднин знал, что Нагапетов был кадровым рабочим строительного управления. Не пойти ему навстречу ─ значило обидеть невниманием. Всплыли в памяти слова детдомовского наставника: «Чтобы быть свободным, человек должен быть уверен в том, что его всегда поймут. Часто бывает так: для одного что-то мелочь, а для другого ─ это очень важное».
В тех случаях, когда решение, исходившее от Роднина, могло вызвать у людей несогласие, пусть даже молчаливое, он предлагал решать этот вопрос самим рабочим, при этом оставлял за собой право на окончательный вердикт.
Вот и сейчас Роднин словно и не слышал в словах звеньевого несогласия на поездку Нагапетова домой и рассудил так:
─ Для окончания работ лучших плиточников, чем вы, на печах не найти. В вашем звене девять человек. На каждую печь по три человека. Так что ваш вопрос, Олег Рафаилович, решается в бригаде. Но мне думается, что дружба и взаимовыручка у людей должна быть на первом месте. Свадьба детей лучшего друга ─ это важно.
─ Ну, и хитер ты, Константинович,─ белозубо оскалился звеньевой.─ Получается, что звеньевой - не друг Нагапетову только потому, что не хочет за него поработать! Нет уж, изволь,─ он с силой шлепнул глину с мастерка на ребро кирпича.─ Дружно ─ не грузно, а врозь - хоть брось, ─ и плотно придавил подовый кирпич к уложенному ряду.
Осмотрев три печи на трёх этажах цеха, Роднин удостоверился в том, что звено вполне справится с поставленной задачей и без Нагапетова, хотя и не без дополнительной нагрузки.
«Жизнь есть жизнь. Не только одной работой жив человек»,─ думал он, широко шагая к котловану будущего административного корпуса химического комбината, который вёл его участок.
На дне котлована четверо его рабочих заливали бетон в опалубку из вращающейся бетономешалки установленной на машине, находившейся вверху на краю котлована. Рядом с ними варили каркас фундамента из арматуры сварщики того же монтажного управления, что сваривали чашу на градирне, которая тревожила его не только потому, что с задержкой сварочных работ отодвигалось окончание работ на ней, но и потому, что градирня вселяла в его душу непонятное беспокойство, которое было сродни предчувствию большой беды.
Опускаясь в котлован к бетонщикам и сварщикам, он слышал разговор, который вели сварщики, не замечая его:
─ Зачем вяжешь в связку двадцать четверку?! ─ сердито выговаривал молодому помощнику сварной, отбрасывая в сторону толстый арматурный прут.─ Лень подняться наверх и принести шестнадцатую!
─Да ладно, ты вари!─ отмахнулся молодой.─ Жалко железа, что ли?! Экономишь, будто оно твоё.
─ У Роднина не положил бы, ─ сказал сварщик. ─ У них все до дела.
─ Так-то у Роднина. У него и бригадиры, что полковники! Пятый год в передовых ходят. Не то, что ты, Серёга.
─ Подождите спорить, хлопцы, - не замечая Роднина, вмешался в разговор водитель бетономешалки, стоявший сверху у бетономешалки.─ В прошлом месяце я загрузился на бетонном узле. Мне и говорят: «Вези на участок Роднина». Заказ на девять часов был. Ну, а я возьми и задержись с ребятами по дороге. Покурили, поговорили… Потому вместо девяти часо в полдесятого бетон на участок привёз. Спрашиваю: «Куда сгружать?» И что вы думаете? «Мы,─ говорит Роднин,─ на полдесятого не заказывали. Можешь везти бетон назад». Я вскипел и говорю: «Как это назад?! Кто мне рейс оплатит? И куда мне теперь бетон девать?! Принимайте! Не то выгружу здесь прямо на землю!» Сам вижу, что бетон в бригаде есть. Откуда взялся, не знаю. А Роднин мне спокойно и даже вежливо: «Попробуй! Оплатишь бетон своими кровными деньгами». Вижу, что не шутит. Пришлось везти назад. Но самое главное, ─ улыбнулся рассказчик, ─ когда на следующий день завёз бетон вовремя - будто не помня вчерашнего разговора, этот же Роднин за руку со мной поздоровался. Верьте ─ не верьте, стыдно стало. Извинения попросил.
─ А где он бетон достал? ─ заинтересованно спросил молодой парень в короткой не по росту спецовке.
─ А кто его знает,─ передернул плечами рабочий.
Пожилой бригадир с уважением сказал:
─ Роднин – это хозяин. Потому все премии и ордена его участку достаются
Алексей, подходя к рабочим, поздоровался и скрытно улыбнулся словам пожилого сварщика.
─ Константинович, мы из плана не вырываемся,─ сказал ему один из бетонщиков.
─ Молодцы! ─ поблагодарил своих рабочих Роднин.─ Вижу, что и у вас дело идёт, ─ отметил он звено сварщиков.
На объекте Минаева, куда зашёл Роднин, фундаменты-стаканы, облитые гудроном, были готовы под обратную засыпку. Сейчас там стояла такай же машина с бетоном, какая была у котлована.
─ Ты пойми,─ горячился Минаев,─ я всего полкуба бетона заказывал на доделку последнего фундамента, а ты машину припёр!
─ А я не могу за два километра по ведру возить,─ упрямился шофёр.─ Принимай!
─ Принимай, Владимир Кириллович,─ приказал Роднин вежливо, но твёрдо молодому мастеру.─ Но не на этот объект, а в бригаду Семёнова. Он просил куба три.
Когда перенаправленная бетономешалка, выгрузившись, отъехала, Роднин пояснил Минаеву:
─ Когда тебе нужно немного бетона, то связывайся с другими бригадами участка. Кому-то может понадобиться остальной бетон, как сейчас бригаде Семёнова. Представь себе полупустой пробег машин в государственном масштабе. Во что обойдется горючее, не говоря уже о перевозках.
Сказав это, он показал на сваленную в беспорядке доску:
─ Что это?
─ На опалубку.
─ Я понимаю, что на опалубку. Почему в беспорядке?
─ Все равно из кучи брать.
Если бы подобное сказал не этот молодой инженер, прибывший на стройку с институтской скамьи, Роднин возмутился бы таким ответом, но он как старший наставник и товарищ, понимал, что прямыми указаниями инженеру действовать рановато, потому и пояснил:
─ Думаешь, что твои рабочие меньше потеряют времени, когда будут выбирать из этой кучи доску нужного размера? Ошибаешься. Со временем поймёшь: там, где начинается бесхозяйственность ─ кончается контроль. Рассортируйте доску и сложите по размерам.
Роднин понимал, что на участке много устоявшихся традиций и Минаеву трудно войти в рабочую колею со студенческой скамьи. Но они не были его прихотью как начальника участка.
По пути на следующий объект он вспомнил первое собрание со строителями участка. Люди подходили на то собрание не спеша: они смирились с постоянным невыполнением плана, с прогулами. Поработав немного, уходили: строительство комбината только начиналось и рабочих рук всюду не хватало. Ожидавшим строителям участка было всё одно, о чём будет говорить новый начальник. Они слышали, как рабочие других участков, перед тем как сесть в автобусы, чтобы уехать в город, подначивая их, кричали: «Кончай митинговать, братва, поехали домой!»
Некоторые рабочие из его бригад, не выдержав искушения, вклинились в толпу, осаждавшую автобусы.
Но он не торопился с речью. Подождал, пока подойдут рабочие его участка и уляжется гул над головами людей, глядевших на него.
Когда стало тихо, спросил сразу у всех: «Зачем человек на работу ходит?» И, обводя взглядом рабочих, остановился на пожилом и сутуловатом Потаповиче, с которым накануне обстоятельно беседовал.
─ Да как сказать? ─ развел руками Потапович.─ Если для Матюхина и Стрельцова – то чтобы выпить да позубоскалить.
Хохоток пробежал в толпе.
─ Я так мыслю,─ продолжал говорить Потапович,─ человек без работы не может жить. И не только потому, что она поит, кормит и одевает его. Это его жизнь, без которой он мало чего стоит. Вот я… Посидел полгода на пенсии ─ и посыпались напасти: то тут боли, то там… А окунулся в работу - вроде бы целебного воздуха глотнул.
─ Тебе, видно, больше всех надо, того и горланишь… Выпить… Выпить…─ обиженно отозвался с галерки Матюхин.
─ Дурак!─ коротко сказал Потапович. ─ Тебе сорок лет, а ты в силу своей личной неорганизованности работать не научился. Потому-то она тебе и в тягость. А работа дисциплину любит. Лично я,─ Потапович вытянул перед собой руки, ладони которых были в мозолях и заскорузлые, как опалубочная доска, ─ за шестьдесят пять лет полвека ими хлеб добывал. Поди, выкинь сразу всё за борт ─ ничего от меня и не останется,─ он умолк.
В толпе тоже все молчали. Потом в толпе будто прорвалось: говорили шумно, спорили, порой даже не слыша собственного голоса.
Многое изменилось на участке после того собрания. Роднин сам жил работой, находил в ней радость и место для приложения знаний и сил. Уважая человека, не снижал и требовательности к нему. И чем больше требовал, тем больше старался быть примером для других, даже в самом малом деле.
Бригада сварщиков, которую возглавлял Сидоренко, готовила арматурную сетку под бетонировку стен огромного резервуара. Этот объект представлял собой внушительного размера квадратный котлован, из которого вынули более тридцати тысяч кубов грунта.
Роднину, спускавшемуся в котлован, градирня показалась гигантской этажеркой. На самом верху её то и дело зажигались яркие огни - там варили поддон чаши. Мысль о градирне подсказывала, что в такую жару малейшая оплошность сварщиков может привести к пожару. Об этом он подумал и теперь, вспомнив о двух огнеопасных баллонах. Решил, что после объекта Сидоренко вернётся к градирне.
Когда спустился в котлован, то увидел рядом с плотным бригадиром парня в короткой сварочной робе, которая была ему не по росту. Роднин отметил, как парень, после того как Сидоренко что-то сказал ему, повернулся в его сторону и просительно стал смотреть на него. По тому, каким было его лицо, Роднин определил, что парень просится в бригаду Сидоренко.
Парень, по-военному опустив руки по швам, волнуясь, сказал:
─ Мы там больше отдыхаем, чем работаем. Потому и зарплаты нет. Не хочу там оставаться. Я пришёл на стройку, чтобы зарабатывать деньги, а не ваньку валять.
Роднину было приятно слышать, что недавний солдат, похоже, что дисциплинированный, просился к нему на участок. Но сейчас, когда на участке соседа не хватало рабочих, ему из чувства солидарности не хотелось принимать рабочего с того участка.
─ Константинович, ─ вступился бригадир,─ просится человек, значит, будет работать. Я сам к начальнику управления схожу.
К Роднину пришла мысль: «Как бы сейчас он ни поступил, если этому пареньку работа не по душе, то соседу не удержать его. Не ко мне он придет на участок - так к кому-то другому». Вслух произнёс:
─ Опять начальник комбината скажет управляющему трестом, что Роднин всех рабочих треста на свой участок перетягивает. Но вижу, что ты парень дисциплинированный и нам такие специалисты тоже нужны. Не ошибаюсь ─ недавно из армии?
Парень кивнул, соглашаясь, при этом его молодое лицо осветилось радостной улыбкой.
Перед обедом на строительной площадке показалась белая «Волга» начальника строительного комбината. «Старик» ─ так окрестили Ивана Ивановича Богударова в первый же день его появления на комбинате за совершенно седую голову, за спокойный нрав, умудрённый большим опытом.
Уже на третий день по приезде из Киева, после приема комбината от прежнего начальника, Иван Иванович решил побывать на крупнейшей стройке республики. Его нового руководителя, непосредственно отвечающего за солидное строительство даже по европейским масштабам, несмотря на кризисное положение в стране, интересовало всё: организация работ и жилищные условия рабочих, их питание с учётом того, что на стойку прибыло более двух тысяч человек из других областей республики. Хотелось побывать и на участке Алексея Роднина, о котором слышал не раз в министерстве, где в прошлом году на совещании передовиков производства ему довелось видеть Роднина. Тогда наряду с другими строителями начальнику участка Роднину вручали орден «За заслуги». Теперь он хотел лично встретиться с Алексеем, чтобы предложить ему возглавить строительный трест, который был образован в системе областного строительного комбината.
Останавливаясь у строящегося объекта и разговаривая со строителями, Богударов пристально всматривался в их лица, стараясь определить, с каким настроением они работают. За пятьдесят пять лет жизни он твёрдо усвоил, что всякое дело зависит только от людей. Это убеждение он выработал опытом, возглавляя в своё время строительные организации Усть-Илима, Кривого Рога, в Египте, в Монголии, в Польше и ряде других стран. И эта стройка не была исключением.
Возле одного из объектов Богударов сказал шофёру, чтобы он ехал к штабу пускового комплекса, а сам пошёл по стройплощадке, осматривая строящиеся объекты. Пройдя несколько сотен метров, он увидел чёрные клубы дыма над недавно возведёнными корпусами. «Похоже, что пожар», ─ мелькнула мысль.
Сомнения развеяли люди, бежавшие со всех сторон к объекту, чётко обозначенному густым столбом дыма. Среди бежавших людей был и Роднин. Широко раскрытыми глазами, выражающими боль и отчаяние, он смотрел на градирню, охваченную огнем. На его глазах рушилось то, что строилось несколько месяцев и стоило немалых средств.
─ Как же так? ─ шептали его губы. ─ Говорили же, что сварщики чашу из нержавейки будут варить осторожно и с учётом наличия пожароопасных щитов.
Ощущая жгучее тепло от огромного пожара, Роднин, намереваясь спасти что-либо из того, что можно было, крикнул рядом стоящему рабочему:
─ Беги в штаб стройки ─ там телефоны! Свяжись с городом и скажи, чтобы пожарную машину прислали сюда! И не одну! ─ потом повернулся к двоим строителям, и, показывая рукой на двухметровую в диаметре катушку с электрическим кабелем, крикнул:
─ Откатите катушку в сторону - иначе кабель пропадёт!
Языки пламени лизали крышу насосной станции и нескольких объектов, уже сданных государственной комиссии. Раскалённый шифер трескался громкими выстрелами и разлетался по сторонам опасными кусками. Когда такой кусок упал рядом, Роднин вспомнил, что между градирней и насосной лежали два взрывоопасных баллона с газом. Взрыв, равный стокилограммовой авиационной бомбе, мог в любую секунду разрушить вокруг градирни все строения в радиусе пятидесяти метров.
Роднин с посуровевшим лицом определил то место, где вот-вот с громовым гулом могли отозваться грозные баллоны. Его память воскресила маленького белоголового детдомовца с испуганными глазами. В интернате для сирот горела комната, а он, четырёхлетний мальчонка, прижимал к себе плюшевого мишку». На это видение чутко отозвалось сердце. Роднину показалось, что оно забилось не в груди, а почти в самом горле. Ему привиделось, что горят не градирня и насосная, а тысячи игрушек, которые ожидали дети в детских домах.
Роднин, не раздумывая, на виду у сотен людей, окруживших градирню и насосную, бросился в пылающую бездну. Дышать сразу же стало невозможно. На нём загорелась одежда. И, если бы не строительная каска на голове, то вспыхнул бы и волос.
С закрытыми глазами и протянутыми вперёд руками он отыскал на земле баллоны с газом. От напряжения, охватившего его, даже не почувствовал жгучей боли, когда его рука схватила раскалённый огнём бронзовый кран. Боясь потерять время и чувствуя, что лёгкие вот-вот разорвутся без воздуха, он крепко прижал к себе баллон и понёс его из огня.
Выйдя из бушующего пламени, Роднин бросил крайне опасный груз на землю и, подгоняемый единственной мыслью, что вот-вот взорвётся другой баллон, бросился снова в огонь с мыслью: «Только бы успеть и не упасть!»
Он тянул второй смертоносный баллон, не ощущая ожогов на теле, на котором горела спецовка. Только каска защищала его голову и глаза.
На половине пути из бушующего пламени его нога зацепилась за толстую проволоку и, падая, Алексей ударился головой о баллон. В угасающем сознании вместо вихрастенького детдомовца появилась дочь Светланка. Улыбаясь, она держала перед его глазами за цепочку исчезнувший медальон.
Он не видел и не слышал, как чьи-то сильные руки волоком тащили его в горящей одежде навстречу спасительному воздуху вместе с другим вот-вот готовым взорваться баллоном.

***
Роднин и Богударов лежали в одной палате. Роднин четвёртый день находился в коме у стены. Его голова, груди, руки и ноги были забинтованы.
Богударов стоял у окна. Его лицо обгорело, а брови сгорели. Он с жалостью смотрел на неподвижного Алексея, который лежал с закрытыми глазами и почти не подавал признаков жизни. Глядя на него, Богударов пытался ответить на мучивший его вопрос: «Что заставило молодого человека, которому жить бы да жить, броситься на верную смерть в бушующее пламя?» С собой ему было всё ясно ─ он спасал человека. Пройдя через горнило Афганистана, Иван Иванович воочию познал уязвимость человеческого тела, которому достаточно было всего девяти граммов свинца, маленького осколка от мины или гранаты, чтобы остановилось его сердце. Будучи командиром взвода в Афганистане, он там понял, что всё можно восстановить и построить, в том числе и города. Но человека, как неповторимый мир, как творца, способного любить, радоваться и огорчаться, а также совершенствоваться в несовершенстве, после смерти возродить нельзя, как нельзя воскресить шестнадцать тысяч молодых парней, погибших в горах Кандагара. Как нельзя ему, Богударову, восстановить семью, которую он ищет уже тридцать лет. До сих пор он не знает, где его любимая жена и любимый сын, которому было всего три месяца, когда он, армейский старший лейтенант, был направлен в Афганистан в составе ограниченного контингента Союза ССР. После войны в Афганистане тысячи молодых парней и тысячи семей сгорело в пожарищах новых войн. Они болью рассыпались по Украине и России, где блуждают в одиночестве с незаживающими ранами на теле и в сердцах.
Послышался стук в окно. Иван Иванович повернул голову с багровыми следами ожогов на лице. За окном стояло человек тридцать строителей. Он подошёл к подоконнику, улыбнулся всем, узнавая в некоторых вчерашних и позавчерашних посетителей. Провёл забинтованной рукой по глазам, показывая, что Алексей спит, и ощутил, как его сердце наполняется благодарностью к пришедшим. Не зная Роднина, он проникся к нему огромной симпатией, в том числе, и через тех людей, которые каждый день навещали больного. «И фамилия у него Роднин – будто он всем родной», ─ с теплом подумал Иван Иванович об Алексее.
К самому стеклу прилип лицом долговязый парень. В руках он держал белую сумочку с передачей.
─ Проснётся Алексей Константинович - скажите ему, пожалуйста, что от бригады Сидоренко приходили, ─ расслышал через стекло Иван Иванович.
Строители ушли, а Богударов долго стоял у окна с мыслями, далекими от Украины. Он думал о городе на Неве, где расстался со своей маленькой семьей: милой его сердцу Надей и крошечным Олежкой.
Иван Иванович сузил глаза, словно пристально всматривался в далёкое прошлое, но ничего, кроме родимого пятна величиной со спелую черешню на правом плече беспомощного Олежки, так не видел.
«Стоп! Родимое пятно. Где я его видел? ─ подумал он. – Ну, да ─ это вчера я увидел то родимое пятно на плече Алёши, когда помогал сестре менять рубашку.
─ Нет! ─ произнёс Богударов, страшась вспыхнувшей надежды. ─ Это невозможное совпадение!
Он внимательно и с радостью смотрел на Алексея, который впервые за четыре дня открыл глаза. «Какие же должны быть родители, воспитавшие такого славного сына!» ─ подумал он.
Дверь отворилась, и в палату вошли миловидная шатенка-жена Роднина со светловолосой девчушкой лет пяти-шести. Девочка держала в руках букетик полевых цветов. Взглянув на Ивана Ивановича, она подбежала к отцу и став на цыпочки, заглянула ему в глаза. Затем потянулась губками к забинтованному лицу и поцеловала его. После чего, как воробышек, застрекотала:
─ Папочка, мы с мамою тебе цветочков принесли.
─ Здравствуй, доченька моя, ─ вымолвил Алексей дрожавшим от слабости голосом.
Светланка вытянула из кармана беленького сарафанчика медальончик, сверкнувший серебром и позолотой. Взяв его за цепочку и качая им, как маятником, она поднесла медальон к забинтованной груди отца и положила его на бинты.
Алексей дёрнулся, стараясь поближе рассмотреть свою потерю, но от резкого движения медальон соскользнул на пол и покатился к ногам улыбающегося Богударова, где и раскрылся со звоном.
Иван Иванович, продолжая улыбаться, поднял медальон и, вытянув руку, подошёл к койке Роднина, чтобы положить медальон на прежнее место на груди Алеши. Наклонился и окаменел: с пожелтевшей фотографии на него смотрела его жена Надя, державшая на руках его сына Олежку, а он, счастливый и радостный, был рядом с ними в новенькой офицерской форме, ещё не зная, что на тридцать лет потеряет их. Боль души и тепло расплылись по его телу: он узнал медальон, который был подарен им любимой Наденьке в день рождения сына, который теперь, обожженный и беспомощный, лежал в одной палате с ним. Слёзы выступили на глазах героя Советского Союза полковника Ивана Богударова. Глядя через слёзную пелену на обожжённого и закутанного в бинты сына, он, ощутил неимоверную слабость, а губы его с болью души прошептали:
─ Сыночек…─ он запнулся, чтобы выдохнуть вместе со слезами. ─ Фамилию-то какую люди тебе дали…Роднин. Олеженька, родненький мой сыночек, тридцать лет я не мог найти тебя…
0

#20 Пользователь офлайн   Наталья Владимировна Иконка

  • Администратор
  • PipPipPip
  • Группа: Куратор конкурсов
  • Сообщений: 10 435
  • Регистрация: 26 сентября 15

Отправлено 03 января 2017 - 22:45

19

МЯЧИК


Песнь о собаке

- Ты гли-ко – Яшка Макарёнок! - рослая моложавая женщина почти перестала налегать на ручку пилы и с удивлением направила свой взгляд куда-то вдаль.
- Дерьгай! – раздражённо фыркнул на неё напарник. – Чё вытаращилась!
- Яшка, говорю, Макарёнок, кажется, идёт! - опять повторила женщина и отпустила ручку инструмента.
- Где? - остановился и её напарник, глянув в лицо женщины.
- Вонде вон! – протянула она руку, глядя за спину мужчине. – Охти! Ну-кося, да и в одной рубахе!
Напарник обернулся назад и увидел на заснеженной дороге невысокого коренастого мужичка, бодрой развалочкой шествующего в направлении пилящей дрова пары. Мужичка, несмотря на явно не весенний 20-градусный морозец, шествующего в одной рубахе.
- Здорово живут, православные! - широко улыбаясь, возгласил мужичок ещё на подходе.
- Здравствуй, здравствуй, Яков Макарович! – приветствовала его женщина. – Ты что это: отэдакой мороз стоит, а ты – в одной рубахе?!
- Ну, уж и мороз! – делано хохотнул тот, подойдя между тем вплотную. – Эдаки ль морозы в тундре-то бывают! Здорово, Микола!
Он протянул ладонь снявшему рукавицу мужчине и крепко пожал его руку.
- ЗдорОво! – приветливо улыбнулся и тот, отвечая на рукопожатие. – Откуль ты взялся тутока да в эку пору?»
- Как – откуль? – мужичок был явно навеселе и весельем этим щедро делился со всем белым светом. – Из тундры, знамо дело, откуль ишо-то!
- Дак ведь не времё бы.
Яков Макарович Сыромятников был единственным из всех мужиков большой деревни, не похожим ни на кого ни внешне, ни по характеру. Невысокого роста, вроде бы щупленький он, однако, заводился с полоборота на любой работе и ломал её так, что и не всякий здоровяк бы мог за ним угнаться. Такого же заводного был он и характера: в любой компании свой «в доску», «рубаха-парень», с которым можно было бы и поговорить и поллитровочку распить, он, однако, не раздумывая, чуть что не по нём, бил в ухо со всего размаху любого и каждого, невзирая ни на звания, ни на положение, ни на возраст, ни на габариты противника, наконец, что, конечно же, было совсем немаловажно при скромненьких-то размерах самого Яшки. Бил без сомнения, не давая никому опомниться. И не всяк мужик осмелился бы сразу сдать ему при этом сдачи, ибо в таком случае «Макарёнка» было бы и вовсе не остановить ни ножом, ни топором, ни какой другой уразиной. Потому как Яшка при получении сдачи на все эти запретные для «разговоров» середь мужиков деревни инструменты уже никакого внимания не обращал, а шёл на своего противника неостановимым буром, покудова не повергал его в окончательное лежачее положение. Ну, а лежачий – он тебе уж не противник. Лежачего в деревне не бивали отродясь! И пальцем даже или чем другим ещё его никто не трогал, ибо занятие это – бить лежачего – считалось середь мужиков деревни пакостью первостатейной, и замеченный, не дай Бог, в этом неблаговидном деле лишался мужицкого звания пожизненно. Сдавали, конечно, «Макарёнку» сдачу мужики – ну, а как же иначе? Иначе уж ты и не мужик совсем, коли остался хоть кому-то должен в «ухобойном» деле… Но сдавали с оглядкой. Памятуя про Яшкин характер, сдавали умеренно, как бы извинительно даже – нельзя, дескать, никак иначе, Яков Макарович! И Яшка, понимая всё это и уважая деревенские порядки, «вылезал из кожи» не всяк случай. Так, тоже разве что для соблюдения порядка ещё по паре раз заедут по уху друг другу спорщики полновесными кулаками - да и угомонятся за «стопочкой»…
Главное же отличие Яшки ото всех остальных мужиков было в том, что исчезал он с постоянного места жительства, как только заканчивалась уборка картошки и наступали холода. Словно перелётная птица, вот уж много лет на каждую наступающую зиму он уезжал, но, в отличие от птиц, не на жаркий юг, а на самый крайний север, в бесконечную северную тундру. Там, на многочисленных озёрах всю зиму до тепла рыболовецкая артель, в которую он нанимался, ловила рыбу, зарабатывая на лютых морозах и пронизывающих до костей ветрах денег на каждого своего члена гораздо больше, чем зарабатывал любой мужик деревни за весь год. Появлялся Яшка из своего странствия никак не раньше конца мая, к самой что ни на есть поре вспашки огородов и высадки картошки – единственного оставшегося доступным для дома хлеба, который ещё можно было вырастить в колхозном раю на приусадебном участке и дать тем самым пропитание семье. Раньше этого срока про Яшку и не вспоминали. И тут нате: на дворе ещё только середина марта, а Яшка - он уж вот он! В серых катанцах вместо унтов, без шапки и в одной рубахе!
- Ну-кося, пойдёмте-ко хоть в избу! – засуетилась женщина и первой засеменила ко входу в дом. – Студено ведь тутока.
Её напарник и по совместительству хозяин дома убрал пилу в садник, возле которого они с женой и подналадились разделать на чурочки воз привезённого накануне елового сушника и повторил приглашение:
- Ну, пойдём, Яков Макарович, побаём хоть маленько.
Они прошли в просторную рубленую избу деревенского «шестистенка» и уселись на лавки. Яшка поставил на пол порядочного размера холщовый мешок, наполненный чем-то твёрдым, и как-то неопределённо развёл руками. Большой серый пёс, следовавший за ним по пятам, тут же улёгся рядом с мешком и положил голову на лапы.
- Где это ты ево надыбал? – памятуя, что у Яшки отродясь в домУ никаких собак не водилось, полюбопытствовал первым делом Микола.
- В тундре – где ж ишо! – как будто только в тундре и могут водиться обыкновенные собаки, сообщил Яшка.
- Неуж из самой тундры вёз?! - усомнился хозяин дома.
- Было за што…
Яшка как-то загадочно умолк и почесал своего четвероногого спутника за ухом.
Дивно сделалось Миколе. Ещё никто в деревне никогда не замечал, чтоб Яшка «Макарёнок» как-то особенно бы привечал живое существо. «Палка – вот самолучший инструмент для всякой ласки! – говаривал, бывало, Яшка при упоминании о животине. – Собака палку уважает и любого слова лучше понимает, стОит только замахнуться!» А тут, на-кося, за ушком почесал! Да и загадкой как-то поглядел. Это уж, пожалуй, отдельного разговора стОит.
- Ну-кося, ты, Манька, ставь-ко самовар-от! – громко скомандовал он хозяйке.
- Да уж поставлен! - отозвалась та.
С раннего детства усвоившая неписаную заповедь гостеприимства, предписывающую ей – хозяйке дома – при появлении желанного гостя первым делом самовар на стол, она, даже не задумываясь, исполнила то, что и должна была исполнить, едва лишь открыв дверь в избу. Очень скоро старинный медный певун, пыхавший жаром таким же, как и жар сердец гостеприимных хозяев, занял место посреди стола. И мужики, перебрасывавшиеся до этого ничего не значащими фразами, скучковались под образами на божнице в переднем углу по обе его стороны.
- Там где-то поллитровочка ишо, кабыть, была в шкафу – достань-кося! - полуспросил-полупопросил хозяин дома.
- Как не быть! – поддержала настрой мужа Мария. – Есть, конешно!
Она выставила на стол запечатанную в сургуч бутылку водки, подала стопочки, и мужики, оживившись, страстно потёрли руки.
- Ну, а теперь, Якуня, будь добёр, уважь, - выпив «за здоровье» и крякнув при этом, попросил Микола. – Как ты в эку пору - и уж дома? Сам жо раньше нам говаривал, что в это время в тундре самолучшая рыбалка. Ноне что, разе не так?
Яшка поддел вилкой маленький грузелёк из большого блюда с грибами, не кусая, закинул его в широко раскрытый рот и задумчиво как-то зажевал. Микола внимательно глядел на гостя и ждал.
- На той нидиле дело было, - доконав закуску и тяжело вздохнув, начал Яшка. – Поехали мы, как всегда, на Бело озеро. Там в эту пору года лучше всех ловился сиг, ну, мы и стали там лагерем. Рыбы с первых же замётов взяли столько, что и на возу не увезти! Умом прикинули – погода хорошая, собаки в силе – надо уловленное на рыбзавод. Опять же, провианту надо бы добавить – по всему видать, надолго тут рыбачить хватит. Спиртику, само собой, - без этого продукту в тундре пропадёшь - ну, я и поехал. Езды там так-то бы и недалёко – километров, может, двадцать пять - на мало, бУди боле. Но зимой да в тундре много не наездишь. И мы завсегда на это дело клали три дня: в один день туда, назавтрие – сдача рыбы; а на третий день уж взадь. Но в этот раз всё как-то шибко гладко вышло у меня; на часах ишо только одиннадцать, а я на другой день уж все дела изладил. И даже выпить уж успели с мужиками. И погода-то хорОша - главно дело, и день-от прибыл знатко - вот я и решил, што нечево мне тут без дела прохлаждатьча. Надо взадь ехать да рыбачить дальше. ДО ночи-то всяко уж доеду. Ну, и поехал.
Яшка опять тяжело вздохнул, очевидно, припоминая как было дело, и продолжил:
- Отъехали мы, это значит, от жилого-то места и тут чую я, што развезло меня от выпитого да и шибко. Покуда вгорячах-то с мужиками то да сё, мне было незаметно, а как посидел-то сидя в нартах да без дела, чую – всё! Голова ишо маленько соображает, а уж тело – ну, нисколечки не уньжаёт! Вот будто бы как ватное всё сделалось – и не пошывилитьча! Притулился, это значит, я на нартах сзаде, и одна только думка в голове: только бы на повороте где каком да не свалитьчя. Руками-то ишо бы думал хоть за што-то зачипитьчя, да какоё там! Нарты-то ведь загружёны, шибко не ростенисся - ни на печи.
Яшка безнадёжно махнул рукой, подчёркивая свою недавнюю беспомощность, и замолчал. Молчали и хозяева, чувствуя, что вот-вот откроется перед ними что-то неведомое и, может, даже страшное. Мария даже от печи из-за заборки вышла и, плечом в неё уперевшись, выстала чуть не посередь избы недвижимым столбом, боясь хоть слово пропустить. Всё затихло в ожидании продолжения.
- Ну, дак вот, - заговорил опять Якуня, - отъехали мы, это значит, от жилого-то места, и вижу я, что бы погода-то, как вроде, стала портитьчя. ЗаморочИло, ветерок заподувал – да и порядошно-то как-то сразу. Мы в тундре-то не первой день да и не первой год жо; знаём уж что это дело кончитчя пургой в само ближайшо время, но мне уж было тут не выбирать. Одна лишь думка в голове: доехать бы скоряя.
- А заблудиться-то ты разе не боялся? - со страхом в голосе спросила Мария. – Ведь тундра жо…
- Ну, этово-то у меня и в думах не было! – успокоил её Яшка. – Дорогу-то домой кобыла – и та найдёт, а уж собаки и подавно. Я только думал – не свалитьчя бы где с возу. Наст-от, хоть и гладкой, но да я-то пьяной! Так оно и вышло: на подвороте на каком-то тряхонуло нарты-то, и я, как блин со сковородки, на снег-от и слетел! Собачки, гляжу, мои дальше побежали с возом, а я и на ноги-то встать уж не могу. Да што на ноги - на колини-то встаю - дак и то-то сваливат! Ведь чуть не по поллитра спирту-то на брата «раздавили» с мужиками! Ухнул ишо напослиде, перед тем как в снег-от повалитьча – да и всё!
- Чего – всё-то? - не утерпела с вопросом Мария, широко раскрытыми от ужаса глазами уставившись на рассказчика.
- Всё – оно и есть всё! – развёл руками тот. – Хана мне, значит! Занесёт в пургу-то снегом - до тепла тя ни найдёт нихто ни в жизть, покудова не вытаёт на солнышке кусок какой, который за зиму песцы ли, волки ли не доедят!
- Охти-охти-охти! – всплеснула руками хозяйка дома. – Тэка-то беда-то! Тэка-то беда-то!
- Ну, дак вот, - довольный произведённым эффектом, продолжил рассказ Яшка, - выпал, это значит, я из нарт - и ничего уж не могу. Башка бы ишо варит хоть маленько, а уж ноги али руки – ну, нисколечко не уньжают. И в сон такая тяга, што ни приведи Господь! А зыряне да самоеды ишо в первый год рассказывали нам, што первый это признак скорого замерзания – тяга ко сну. Вроде как бы хоть не шибко бы заметно было человеку замерзать, коли во сне. А у меня уж и глаза зашурились. Ну, говорю себе, Яков Макарович, пришёл твой последний час. Отмучался ты на сей грешной земле. Занесёт тебя сейчас тут снегом, заколиёшь ты, покуда протрезвеёшь, и могилку твою даже не найдёт никто.
- Охти-охти-охти! – опять не выдержала живописных подробностей Мария. – Да как жо ты там спасся-то?
Вместо ответа Яшка опять почесал зачем-то за ушком мирно лежащего пса и продолжил:
- Зашурил, это значит, я глаза-то и вот (веришь-нет) молитву сотворил! Господи Иисусе и всё такое прочее, спаси, дескать, и помилуй! Уж как мог, дак так и сотворил, хоть, как и все мы грешные, по самы уши уж, поди-кося, погряз в грехах-то. Только, это значит, я с молитвой-то закончил, чую – в нос-от прямо хто-то мне лихтит! Глаз-от отворил, а рядом с носом-то моим да волчья морда!
- Охти! Охти!! Охти!!! – уж в полный голос вскрикнула от ужаса Мария.
- Я сперва-то успел ишо подумать: шибко скоро-то уж как-то волки-то тут оказалися, а он-то, ну-кося, меня да языком! Да прямо по носу-то моему!!. Тут-то я и смикитил, что вовсе это и не волк, а Мячик. Вожак в упряжке наш!
При слове «Мячик» тихо лежащий пёс оторвал морду от лап и внимательно поглядел на Яшку.
- Хороший! Хороший! – ласково проговорил «Макарёнок» и вновь потрепал животное за ушком.
Пёс благодарно принял ласки и снова успокоено положил голову на лапы.
- Кличка у ево такая – Мячик, - пояснил происходящее Яшка. – Счас-то он не шибко на ево похож, а в тундре-то в мороз как зашерстеет – чисто мячик круглой сделаитча! Только на ногах.
- Ты лучше дальше нам россказывай, што было», - тоже, видимо, горЯ от нетерпения, подтолкнул «Макарёнка» Микола.
- А што дальше, - Яшка развёл руками, - дальше ежели бы мне хто рассказал про эдако, дак я бы нА смех ево поднял! Чистой бы брехнёй назвал рассказ евонный, потому што так-то не бывает ведь!
Яшка умолк на мгновение, будто примериваясь к основной части своей истории, и вдруг залпом выпалил главное:
- Лизнул он, это значит, меня в нос, глаза мои открытые увидел, ишо раз лизнул, а после соскулил – а я-то уж ничем не шевелю ему в ответ – и он вдруг как-то по-особому как взлаёт! Да вдругорядь!! И мне прямиком на грудь своим-то брюхом лёг! Я и подумать ничего уж не успел, как вся компания собачья на меня и повалилась! Облепила меня со всех сторон, все места мои укрыла с головы до пят, друг к дружке собачки все мои прижалися и все затихли. А мне тепло так сразу сделалось, как будто под одьялом ватным! И, што главноё, не душно ведь нисколечко! Вот, как скрозь марлю, через ихну шерсть дышу и никакой задёржки нет в дыханьи! Я и уснул сразу жо.
Ни словом не обмолвились, потрясённые слушатели молчали, уже понявшие и оценившие всё, что произошло с их односельчанином и что могло произойти с ним. Только частое, возбуждённое заново пережитым дыхание рассказчика нарушало установившуюся тишину.
- Сколько мы проспали – этово уж я не знаю, - заговорил «Макарёнок» после паузы. – А только как-то жо отворил я глаза и сперва даже-то не понял, где жо это я и што со мной. Всё вокруг в шерсте собачьей, темень – глаз коли, но в теле вроде бы места все чую. Ну, думаю, как вроде бы живой. А спина затекла-а-а – ну, просто камень-камнём! Только это я пошывилился, чую – вся собачья шерсть на мне как будто ожила. Собачки все вскочили, и мне сразу свЕтло сделалось. Оказывается, уж утро наступило так-то бы, но нас-то замело всех в одной куче – ни хрена под снегом-то не видко! Да и куча-то большая – целу ночь мело бесперестанно. Ну, гляжу, собачки мои отряхнулись, потянулись да и на меня уставились. И ближе всех вожак ихной: стоит и смотрит на меня – как, дескать, ты, хозяин? Я ишо скоко-то полежал, покудова сообразил, чево к чему, ну и дотункал, што собачки-то мои со мной вмистях в одном сугробе ночь прокоротали всю и жизнь мою спасли! Да кабы жизнь только одну! Оне ведь и здоровьё-то моё мне сохранили под своими шубами!!! Укрыли все места мои от ветра да мороза, как одьялом меховым – я и целёхонёк!
- Охти! Охти!! Охти!!! - раздалось знакомое восклицание хозяйки.
- Тут-то меня и проняло! – продолжил рассказчик. - Так проняло, што, веришь-нет, я на колини встал и так-то, на колинях, к Мячику-то и подполз. Голову евонну обхватил и прямо в нос ему своими-то губами!! Вот как бабу всё равно што!.. «Собачка ты, - говрю, - моя дорогая! И как это только ты здогадался-то до эдаково?! Ведь человек-то бы не всяк, поди-кося, до эково додумался!» А он-то, ну-кося, всё понял! Всё оценил и такую вот команду своим подать сумел – меня укрыть!
Голос Яшки предательски дрогнул, голова опустилась низко-низко, словно бы опять он захотел бы дотянуться до лежащего пса и наградить его запредельной, только что описанной им лаской, но лишь рука его в очередной раз погладила животное по голове. Умный пёс оценил всё по достоинству, поднял голову и протяжно лизнул хозяина по ладони мягким тёплым языком.
- Ведь это ж надо было животине «дошурупить» до такого! - Яшка коротко, явно стыдясь настигшей его слабинки, ерзанул рукой по предательски завлажневшим глазам. – Они же убежали ведь сперва вместе с упряжкой. Ведь как-то жо учули, што меня в ей нет, а только груз один. Ведь как-то жо заворотились, розыскали как-то жо меня! Ведь поняли, што я беспомощный совсем и заползти на нарты не могу. И, главно дело, как-то здогадалися жо, што я тут в снегу-то околею на морозе да ветру и что укрыть меня всево вот так вот надо, чтоб спасти! И ведь собой жо были жертвовать готовы – вот што главное!!! Ну-кося, ведь замело-то нас всех как! Не сразу и увидишь, коль не знаёшь, да и волки жо! Вот как вот это всё да в человечью голову-то поместить?! Ведь тут выходит, парень, что собачий разум уж никак не хуже и не мене человечьего! Одна только нехватка, что сказать он ничево тебе не можот – не дал Господь Бог человечьего разговору. А про меж собой-то вишь ведь запросто договорились как! Гав, гав – и всё! И никаких тут боле слов не надо: все упали на меня, как по команде, и будто одьялом с головы до пят закрыли!
Яшка опять неловко ткнулся кулаком в глаз, и слушавшие его хозяева окончательно обомлели. Да что это с Яшкой-то? Да тот ли это «Макарёнок», который раньше окромя большого батога никаких иных способов общения с животиной и не знал! Который что на овцу, что на поросёнка и даже на быка-севогодка с одним ножом шёл, нисколько не боясь, что рогом тот его к стене припрёт или подымет! Яшка, который (было дело) как-то в зиму вывернулся, изловчившись, из-под берложного медведя и утыкал-таки его всё тем же ножом! Остаток времени до тёплых дней лежал, правда, лежмя потом, залечивая борозды да дыры на всём теле, оставшиеся ему в наследство от медвежьих когтей и зубов, но ведь выжил же! Яшка, который напоролся как-то в одиночку на тюремную сбежавшую шпану, и они вчетвером да на него с ножом напырнули! «Убил гада топором! – его слова. – А остальные разбежались!» Да тот ли это «Макарёнок» - главный деревенский забияка, на которого все мужики остерегались наскочить, хоть он и был не шибко корпусный?! И, ну-кося, да этот Яшка кулаком елозит по глазам!!! А те-то, те-то – надо же – и замокрели! Тишь в избе воцарилась такая, что слышно стало как зашебуршились тараканы по щелям за печью! А Яшка - хулиган и забияка Яшка «Макарёнок», забубённая бесшабашная головушка – опять к лежащему псу потянулся и в который уж раз за короткое время за ушком его потрепал. Молча, чтобы уж совсем, видать, не выдать своё смятённое состояние.
- А дальше-то што было? - еле выдавил из себя хозяин дома.
- А што дальше, - опять развёл руками Яшка, - дальше я сел на нарты, и мы вскорости доехали до места.
Вот так вот: просто, как раз плюнуть – взяли и доехали. И как будто ничего в дороге не случилось. Как будто бы и не был сам рассказчик на волосок от гибели!
- Выпряг я собак, воз разгрузили, и в тот же день я мужикам сказал, што боле тут я не остануся ни дня! Хватит – решил: одинова смилостивился надо мной Господь, другого раза ждать не надо. И на другой же день мы с Мячиком ушли.
- Куда?! - ахнула Мария.
- На рыбзавод – куда ж ишо! Контора там у нас была.
- Пешком-то?!
- А чево? - удивился Яшка. – С эдаким-то другом, как мой Мячик, ничево не в страх!
- Дак ведь далёко-то?
- Дак мы жо налегке! Опять жо, я тверёзый…
- А снег-от!
- Дак в эту пору насты-то по тундре - как настилы на полу! Да ведь и я на лыжах.
- А собачку-то как жо отпустили? – вклинился не менее потрясённый рассказом хозяин. – Ведь он же вожак.
Тяжёлым вздохом ответил на это Яшка, снова поглядел на своего четвероногого спутника и вдруг ответил совсем коротко:
- Он сам выбрал.
- Как это?
- А и не приведи Господь как! – опять вздохнул Яшка. – Я и хотел бы с ним пойти, но понимал, что он – вожак упряжки. А он-то тоже; видно, што замаялся. Сперва-то вроде как бы и за мной… Потом остановился, назад смотрит на своих, а собачки-то евонные – спасительницы мои – столбиками прощальными выстали и, как одна, печально так на нас глядят. У меня и то-то всё в нутре перевернулось, видя эко - все ведь всё поняли. Сам-от я чуть уж не взвыл по-волчьи от ихного расставания! Они ему глазами на прощание: как же мы теперь-то, дескать, без тебя? А он им теми же глазами: не могу, мол; долг мой собачий мне иначе поступить не позволяет. Мы ж его спасли, неужто одного теперь отпустим? И пошёл со мной. А после уж и я его не отпустил назад одново в тундру… Друзья друзей не продают! И в тамбуре бы я готов был ехать вместе с ним, как не пустили бы в вагон, но оказалось, што и в поезде жо люди тожо есть середь проводников – пустили нас. С тех пор, вот, мы и вместе.
Опять всё утихло. Теперь уж окончательно. Застыла неподвижно потрясённая рассказом хозяйка, будто вознамерилась подпереть пошатнувшуюся неожиданно заборку у печи, закаменел сидящий за столом хозяин, и только Яшка, в очередной раз нагнувшись, погладил Мячика по голове.
- Давай-ко мы, Микола, с тобой выпьём ишо по одной, - вдруг предложил он.
Хозяин встрепенулся, наполнил стопочки, протянул одну из них «Макарёнку» и уставился на него в ожидании.
- А выпить я хочу с тобой за здоровье этого вот пса! – как-то торжественно, будто партийный секретарь на первомайской демонстрации, провозглашающий лозунги, чего за ним никогда не водилось, проговорил Яшка. – Потому как чище они всех нас – людей – душой, честнее и уж точно во сто крат надёжнее! И учиться нам у них этому – не переучиться никогда! Пусть он живёт хоть ишо сто собачьих лет и, можот, хоть ишо бы одново таково жо вот грешника-бродягу, как и я, чему-нибудь да доброму научит – такое вот моё слово!
Мужики с особой торжественностью чокнулись и опустошили стопочки. Яшка поставил порожнюю посуду на стол и вдруг совершенно неожиданно объявил:
- Я вам тут вот сижков принёс мороженых.
И пхнул мешок, лежащий на полу, ногой.
- Из самой тундры вёз! На память вроде как себе о происшедшем, а теперь и вам. Скусная рыбка – ей-Богу! Поешьте да вспомяните. А нам, пожалуй што, пора.
Он поднялся с лавки, пёс мгновенно вскочил с полу на лапы, в полной готовности следовать за Яшкой хоть к чёрту на рога, мужчины обменялись крепкими рукопожатиями, и «Макарёнок» с Мячиком вышли из избы.
Р.S. Намного пережил Яшка своего спасителя. Около восьми лет прожили они бок о бок неразлучной парой. Куда Яшка – туда и Мячик. Яшка в лес – Мячик за ним. Яшка на пьянку с мужиками – Мячик за ним. И не приведи Господь во время этого «мероприятия» кому-нибудь из мужиков, «раздавливающих» поллитровочку, на Яшку замахнуться кулаком – тут же Мячик такой предупреждающий рык издаст, что не только кулаком махать забудешь как, но и протрезвеешь сразу! С другой стороны: стоит только хоть какой собачьей своре кинуться на Мячика – Яшка тут как тут! Хоть голыми кулаками готов лупить любого, кто к его собаке прикоснётся! Хотя, вообще-то, немного находилось по деревне псов, которые осмеливались встать на пути Мячика к понравившейся ему загулявшей сучке – сшибёт нараз любого! Со сворой-то, бывало, расправлялся, хоть и ранен бывал – всё-таки на любовные-то дела Яшка своего любимца отпускал одного – а не то что-что! И так вместе все восемь лет.
И только на последнем году Мячик сдал. Лежит, бывало, на полу в избе и грустными-прегрустными глазами на хозяина своего смотрит. Тот подойдёт, погладит, а пёс скульнёт в ответ извинительно и голову отвернёт. А вскорости и вовсе запросился в последний путь: не может собака позволить себе осквернить своей кончиной место, где она жила и где её кормили! Впротиву это собачьей чести. Уходит она из дому навсегда, и люди говорят – пропала. Пропала – значит померла. А где нашла кончину животина, где её могила – да кто ж его знает? Это же ведь собака. Не человек же… Яшка эту просьбу понял сразу – как-никак восемь лет бок о бок, даже собачий язык наловчился «Макарёнок» понимать – но друга своего из дому не отпустил. Уж так сжился, что не разрешил уйти. Вместе, дескать, до последнего твоего часу будем. Пёс на другой день и околел. В саднике, правда, а не в избе, но всё равно в домУ. В тёплую пору года дело было. Яшка ему могилку выкопал за банькой на краю обрыва, с которого далеко-далеко на много десятков вёрст вокруг весь лес – любимое собачье обитание – был виден, и в могилке этой животину и похоронил.
Весь год прожил он сам не свой, пить с мужиками перестал, а через год пошёл на могилку друга и спасителя своего четвероногого и памятник на ней ему поставил. Простой, правда, деревянный, как и на людских могилах ставили во всей деревне, но по всем правилам. Эдаких почестей никому из почивших от Яшки ещё никто в деревне не видал.

Вместо эпилога

История сия, мною выше описанная, приключилась с реальным жителем деревни Едома, что на Северной Двине, вернее на её берегах, Василием Михайловичем Сырорыбовым по прозвищу «Чивкунёнок» в марте 1960 года. Был он мужем моей родной тётушки, а значит, и моим сводным дядюшкой, и было ему от роду на тот момент 49 лет. Участвовали в ней на правах хозяев дома мои родные отец и мать, пилившие возле дома дрова, а я – десятилетний пацан – относил в садник отпиленные ими чурочки. За подлинность рассказанного и увиденного я могу, таким образом, поручиться головой.
И всё бы ничего, и можно было бы употребить и подлинные имена героев, но тогда бы по законам жанра мне пришлось бы повторить и всё произнесённое рассказчиком (документ - так уж документ), однако ж лексика его в «русскоязычном варианте» была столь крепка, что никакие уши даже самого словоустойчивого слушателя её б не выдержали и повяли б в одночасье навсегда и безвозвратно, повиснув, как у африканского слона.
Сам же Васька после похорон четвероногого друга промаялся ещё года четыре-пять, не в силах подыскать ему замену, ибо новую собаку не хотел – она напоминала Мячика и рвала душу. А всякая иная животина ему не походила по характеру. Пока, наконец, в разгар уже семидесятых, не завёл он себе маленького бычка холмогорской породы, вознамерившись выкормить из него производителя. Холил и лелеял его, как и почившего Мячика, за что бычок платил собачьей же привязанностью к хозяину, а потом и любовью и бегал – а поздней ходил – за ним по деревне безо всякой верёвочки, слушаясь и понимая с полуслова. Производитель из него получился отменный! Почти в тонну весом, и все коровы округи чуть ли не по-кошачьи мяукали от его ласк, едва выдерживая, однако, его вес, но предпочитая всё равно Васькиного бугая всем иным соплеменникам. Потому как бычки от него получались отменно резвые, быстро растущие, а телушечки, вырастая до коровы, давали уж никак не меньше 25 литров молока на день! Ничего не поделаешь – порода!
С Васькой же, однако, несмотря на всю их дружбу и взаимную любовь, получился у быка однажды конфуз, когда бугай вдруг запротивился хозяйским намерениям перевязать (привязать, значит, на верёвку ко вбитому в землю колу) его на отаву, оторвав от высокой аппетитной травки, которую быку же и скосить на сено задумал Васька. Запротивился и (а уж кто-кто, но быки-то это умеют) упёрся всеми четырьмя копытами, пытаясь доказать своё право на выбор пищи. Ваське же права качать со стороны кого бы то ни было во все года чревато было тяжкими последствиями для любого «правозащитника», и он немедленно замахнулся на зауросившего бугая кулаком. Только замахнулся… Быку, однако, этого движения оказалось достаточно для достижения боевого состояния, и он немедленно послал хозяина в глубокий «нокаут» одним лёгким движением могучего рога! И всё бы ладно: Васька на земле, в лежачем положении, по всем мужицким правилам деревни в полной безопасности, но правила-то эти бугаю были столь же знакомы, как и китайские иероглифы. А натура-то бычачья… Вот он и взялся по-бычачьим правилам катать рогами Ваську по отаве, которую тот, вдруг, да вздумал бугаине предложить на завтрак. И укатал бы его там уж окончательно – много ли хрупкому, в общем-то, человеческому телу надо да ежели его ещё и бычьими рогами по полю катать? Но, на Васькино счастье, погодились близко мужики и отстояли забияку деревенского от разъярённого животного. Васька первым делом, как очухался, отдал приказ: быка на мясотрест! Сам же после того ещё долго по больницам провалялся, пока кости все его срослись да раны затянулись.
Но опять же выжил! Как и после роковой встречи с берложным медведем выжил! Лет после того ещё 12 прожил – может, больше. Я его в последний раз видал где-то на рубеже 70-х – 80-х (точно уж не помню, когда именно: летами да наездом потому что в ту пору бывал на родине), когда уж был он на грани седьмого и восьмого десятка прожитых годов, а уж больше всё. Что потом с ним стало? Где свой смертный час он встретил? Где его могилка? Этого во всей деревне уж никто бы не сказал, потому как и не знал. А нынче и от деревни одни воспоминания остались: всю смело большим пожаром в 94-м, и жители её - кто умер, кто уехал куда глаза глядят. Видать, как и его четвероногий друг хотел когда-то, ушёл Васька из дому, чуя свою близкую кончину. Не схотел своё жилище смертью омрачать – да и пропал. И сын его – ровесник мой – тоже через несколько лет пропал и тоже неизвестно где. Вот так вот ещё бывает в жизни. Недаром говорят, что она очень многогранна. Хоть философствуй тут, хоть нет, а факт – есть факт.
0

Поделиться темой:


  • 6 Страниц +
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • Последняя »
  • Вы не можете создать новую тему
  • Тема закрыта

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей